Руки сплелись – ноги расплелись. Или наоборот. Шел я днями из пивнушки, что в угловом доме напротив остановки, в состоянии крайней нестабильности, и встретил чудо. А вот кто из нас нестабилен, пивнушка или я, это еще понять надо. Короче, шел и увидел ее. Богиню. Кто-то может и не поверит, скажет, что бред горячечный, но я точно знаю – она. Лакшми. А навстречу – Ганеша, ребенок-слоненок, и хоботом так поводит из стороны в сторону, будто ищет чего.
Очень я удивился, сроду на нашей улице такого не видели. Поймал почтительно слоненка за хобот и спросил:
-- Ты это чего?
А он мне в ответ, на чистом санскрите, молвит:
-- Да пошел ты.
Больше всего меня поразило, что я санскрит как родной понимаю. Может, он нам и есть родной, а может проникновение в чужую языковую структуру обусловлено количеством выпитого. Помню, когда уже пиво не лезло, я на водку перешел, а потом обратно. Мне этот переход Сурового через Альпы всегда нравился.
В общем, когда Ганеша меня послал, Лакшми ему замечание сделала:
-- Но-но.
-- А чего он лезет?
За пазухой у меня грелась четверка – подарок другану. И пара конфеток на закуску. И я не полез, а пошел к корешу Кольке в больницу, где он с сердечным приступом лежит. Хотя ребенок-слоненок не прав по ходу, я же не ради праздного интереса, а из чисто научного.
Коляна на прошлой неделе на «Скорой» увезли. Пришел вечером домой, выпил свои законные сто пятьдесят и упал без чувств, только пена изо рта потекла. Жена, Нинка, и вызвала. Теперь Коля в реанимации лежит, а мы, его верные друзья, навещаем.
Максимка два дня назад ходил, говорит, хорошо выглядит Коля: весь синий, а рожа красная. Оставил ему пачку печенья и покурить, а Колян руками знаки делает – выпить просит, вот я и несу.
А тут Ганеша, я и подумал, что это неспроста. Значит, все правильно делаю. Раз ребенок, вылитый слон, почему бы Коляну не выпить. В общем, захожу в больничку, поднимаюсь на второй этаж, а в реанимацию не пускают. Куда, говорят, прешься, идиот. Зря только пакеты на ноги надевал. Развернулся я, и обратно, но спросил на всякий случай:
-- А когда можно?
-- Как в палату переведут.
-- А как переведут?
-- Как надо, тогда и переведут. Иди отсюда.
Ушел. Хотя обидно стало, конечно. Нет теперь чуткости в медицинском персонале.
В следующий раз через три дня пошел, а может через семь, путаются дни, забываются. Только что, вроде, лето было, а глядишь, уже листья облетают. Пришел, спрашиваю:
-- Друг мой Коля в какой палате лежит?
-- Как фамилия?
-- Моя?
-- Коли.
-- Не знаю, его все Воркута зовут.
-- Нет у нас никакой Воркуты, узнаешь фамилию, приходи.
Вышел я на улицу и побрел, куда глаза глядят. А глаза у нас у всех глядят на пивнушку, что возле остановки. А там вся компания: Максимка, Опонас Васильевич и товарищ Подморозильников Федор.
-- Люди – говорю – что ж вы делаете? Что ж вы теряете связи кроны с корнями?
-- Ты не обличай, а толком объясни – осадил меня Опонас Васильевич.
-- В натуре – добавил Максимка.
А товарищ Подморозильников Федор только головой кивнул.
Собрался я с силами и сформулировал:
-- Как фамилия Воркуте?
Задумались все тяжко, и Опонас Васильевич ответил:
-- Экие ты вопросы задаешь.
А Максимка предложил:
-- Надо у Нинки, у его сожительницы узнать.
Товарищ Подморозильников Федор кивнул головой.
Но идти не пришлось, потому что тетя Галя, раздатчица, удивительно похожая на богиню Лакшми, произнесла:
-- Гляжу я на вас, и сил моих нет дамских. «Фамилия-фамилия», заладили как попугаи. Идиоты, право слово. Ложкин его фамилия. Николай Николаевич Ложкин – сказала и погладила по хоботу своего сынишку-дауна, которого она от сантехника Емельянова прижила.
Переглянулись мы между собой, и выпили по сто семьдесят пять граммов. А тетю Галю еще больше зауважали.
А потом я в больницу побежал, надо же дело доделать. Да и товарищи наши мне много напутствий дали.
-- Ты там это – велел Опонас Васильевич.
-- Короче, чтобы все путем – добавил Максимка.
Подморозильников Федор кивнул головой.
Пришел, поднялся на второй этаж и спросил у первого человека в белом халате:
-- А Ложкин где?
-- Кто?
-- Ложкин.
-- Не знаю.
У второго:
-- Это…
-- Потом-потом.
У третьего:
-- Мне бы…
-- Вы кто такой?
-- Мне Ложкина!
-- Ложкина?
-- Его.
-- Ага. Ну-ка отойдем.
Отошли мы к окну и третий человек в белом халате, оказавшийся лечащим врачом Коляна, сказал:
-- Помер ваш Ложкин.
-- ?
-- А как вы хотели? Вы его нам с сердечным приступом привезли, мы и лечили от сердечного. А он – алкоголик, да после «белой горячки», а там совсем другие методы, дорогой мой. Предупреждать надо по-честному.
И ушел третий, а я остался.
Вечером, в пивнушке, поведал я своим друзьям о постигшем нас несчастье. И о встретившихся мне в начале рассказа Ганеше и Лакшми.
-- Я вот только не пойму, причем тут слоненок – спросил Опонас Васильевич – и покосился на стойку тети Гали.
На что Максимка заметил:
-- Как причем? Это «Упанишад», понимаешь?
Что ж тут не понятного, подумал я, упали и лежат.
У нас каждый второй так.