Фудзияма с клюшками

 
Меня очаровала маленькая черная кошечка, что привезена сувениром из Египта. Тонкая и хищная стоит она теперь на тумбочке у моей кровати, щурит глаза - богиня Бастет.
 С самого детства манящая египетская древность, словно всполохи пламени в сознании - просыпается лже-память. Мрачные своды подземелья, факелы и не потускневшие с веками яркие рисунки на стенах. Мне было шесть лет, когда я застыла у экрана телевизора, впервые увидев фильм о Египте. Египет манил и откликался в снах и странных фантазиях, погружал во что-то мрачное, заставлял взглянуть куда-то вглубь и отталкивал, словно подведя к запретным знаниям о скрытом я, о собственной душе; и, устав биться у запертой двери, я снова отходила на почтительное расстояние, сворачивалась клубком, как опьяненная Сехмет (вторая сущность Бастет), и крепко засыпала.
 Хитро смотрит на меня скуластая египетская кошка, богиня женской красоты, покровительница семейного уюта и домашнего очага - мне кажется, достаточно дождаться ночи, открыть окно и шагнуть в темноту тысячелетий...

 1.

 Все люди живут обычно, размеренно. Присмотришься – схемы похожи. Встречаются, женятся, детей заводят, разводятся, иногда то же самое по второму кругу. А у меня словно сбой какой-то, дисфункция брачной железы. И хочется ведь, а потом пройдешь какой-то рубеж в отношениях, и появляется выбор – ломать себя, идти на компромисс или снова ночами обниматься с верой в то, что где-то бродит он, единственный, именно такой, какой нужен, правильно говорящий, правильно поступающий, абсолютно, безоговорочно мой.
 Вот младшая сестра уже подумывает о третьем разводе. О третьем! Другая бы впала в депрессию, а ей все нипочем.  Разве только заедает стресс шоколадом.
 В детстве мы были совсем не похожи, как, впрочем, и сейчас. Она - прогульщица и забияка, спортсменка, кажется, чуть ли не с начальной школы умудрялась заводить романы. Я – тихая, усидчивая, всегда хорошистка, иногда отличница, поцеловавшаяся впервые на втором курсе, просто из любопытства. Лет в двенадцать, в пору прыщавого пубертата, я решила для себя, что душевная красота и интеллект превалируют над  красотой физической. Однако, в дальнейшем, как раз в институтскую пору, на которую, по всей видимости, и пришелся мой телесный и ментальный расцвет, я обнаружила, что нравлюсь сверстникам и мужчинам постарше. Тогда-то я и научилась ценить и любить свое отражение в зеркале, холить себя и лелеять, баловать кремами, качественными шампунями и хорошей одеждой.
 Наверное, странно желать быть красивой, но при этом не понимать, что потом с этой красотой делать. Я словно стала этаким экспонатом кунсткамеры, наслаждалась привлекательностью ради привлекательности, сама себе аксессуар – надела внешность, а дальше сбой. Поклонники, бойфренды… и всякий раз на определенной стадии отношений, на определенном этапе какой-то ограничитель, резкий стоп-кран. Словно внутри живет ожидание чего-то непредвиденного, чего-то, что никогда не  могло бы произойти, но произойдет непременно.

 Как-то, прогуливаясь по музею с своим очередным возлюбленным, я остановилсь у прекрасного полотна восемнадцатого века кисти Гойи, и он сказал мне: «Ты совсем, как она». С портрета на нас смотрела герцогиня Альба.
 - Да ну! – рассмеялась я, - Она толстая и, кажется, усатая.
 - Я не о внешности, - возразил он, - я о картине. Ты как эта картина. Она ослепляет, восхищает, можешь постоять рядом, но домой унести, стать владельцем – нет.
 Мы расстались, причиной послужило его признание, ужасное своей искренностью, – мой возлюбленный был косвенно виновен в смерти одноклассницы. Такая детская жестокость, когда целый класс, как в знаменитом «Чучеле» объединился против ребенка, и девочка покончила с собой. А он был одним из тех, кто травил, обзывал, писал оскорбительные записки.
 
 С кем не бывает, скажете вы. И будете правы. Всплывает в памяти один из последних дней перед каникулами, когда мы, десятиклассники, упиваясь тем, что со следующего года будем самыми старшими и значимыми, обнаружили  незапертый кабинет французского языка.

 Я не знаю, жив ли Али мюаллим, добродушный старик, что меланхолично листал газету на уроках, позволяя нам, лоботрясам, мирно резаться в картишки, беседовать и даже не притрагиваться к тетрадям. Он редко проводил контрольные, на диктантах позволял нам списывать прямо с учебника, никогда не опрашивал, тройки в четверти ставил просто так, четверки из уважения к успеваемости по другим предметам, а пятерки за скромное, очень скромное материальное вознаграждение либо маленький презент в виде дешевой сорочки или галстука. Мы не боялись Али мюаллима, мальчишки даже подтрунивали над ним, а девчонки презрительно морщили носы – у него лоснился пиджак, пахло от него свирепым парфюмом, от которого у аллергиков обострялся ринит. Это потом, спустя годы, я случайно узнала, что наш «француз» был когда-то блестящим переводчиком, работал в одном из министерств, потом у него тяжело заболела и скончалась жена, дети перебрались заграницу, а о старике забыли.

 Тем майским утром мы громили кабинет французского языка с какой-то отчаянной бесовской радостью, мы переворачивали шкафы, рвали учебники, чьи-то тетради, ломали парты – молча, не произнося ни слова, в едином порыве, который объединил впервые за десять лет целый класс.
 Счастливые мы разбрелись по домам, к вечеру я вернулась в школу – один из репетиторов принимал меня в библиотеке. Старик спускался по лестнице и плакал. Я остановилась, я хотела попросить прощения, я хотела помочь, я хотела покаяться, я хотела расплакаться, я хотела сказать ему, что он самый лучший, но… Промолчала. И он прошел мимо, согбенный, раздавленный.

 Конечно, кабинет починили, конечно, Али мюаллим не слег с сердечным приступом в больницу, и в сентябре снова флегматично листал газету «Зеркало», не фиксируя пропуски, отпуская нас на «шаталы». Но мне всегда будет стыдно за этот проступок, он врезался в память, как пример неуправляемой жестокости, какого-то стадного инстинкта – иногда я думаю, что в тот момент мы были способны даже на убийство.
 Год назад я встретилась с одноклассником, напомнила ему этот случай и, к своему изумлению, поняла, что он ничего не помнит.
 Тогда я набрала еще к нескольким участникам погрома – кто-то тоже не помнил, кто-то с трудом сообразил, о чем я говорю, а кто-то посмеялся, как над забавным происшествием. А для меня тогда открылась внезапная истина, и я поняла, что во мне, такой понятной и родной, есть двойное дно, и где-то внутри скрыт росточек зла, запертый, заблокированный, но вполне могущий прорасти, вырваться наружу. И тогда я испугалась, по-настоящему испугалась.
 Так бедняга бойфренд, сам того не понимая, задел одну из моих скрытых фиксаций, болевых точек и спровоцировал расставание. Жаль, чего лукавить, я даже обреченно подумывала о помолвке с ним.

 Окончив институт и получив так никогда и не пригодившийся диплом филолога, я устроилась секретаршей в небольшую компанию, специализирующуюся на продаже оборудования для бурения нефтяных скважин. Я сидела в приемной, ковыряла носком туфли дыру от дисковода –  айтишники в те далекие времена боролись с низким уровнем работоспособности варварским способом, чатилась с подружкой, периодически истово подмазывая губы блеском и кокетничая с экспатами.
 Наверняка я бы еще пару годков перекладывала документы из одной папки в другую, отвечала на звонки, следила за календарем шефа, а потом заарканила бы одного из веснушчатых британцев и укатила в какую-нибудь тьму-таракань под Манчестером. А домой приезжала бы раз в год в заграничных, нарочито спортивных шмотках (чтоб как «они», небрежно и по-западному), нарекла бы дочь именем голливудской актрисы… 
 Однако, судьба сложилась иначе, благодаря простой случайности.
 Поездка генерального менеджера на очередные Багамы отложилась, он откровенно заскучал и решил разнообразить офисные будни новым оригинальным тренингом. 
 Приехала роскошная дама из самого Лондона, безрезультатно трясла перед моим носом сумкой имени знаменитой актрисы, доказывая свою значимость, и требовала пустить ее к шефу. А я равнодушно резалась в пасьянс, о сумках за баснословные суммы, за которыми еще и в очередь записываются, в те далекие времена я не только не мечтала, но и слыхом не слыхивала. Роскошная дама заскучала и внезапно заговорила со мной на чистейшем русском…
Оказалась львовской еврейкой, покинувшей Союз в середине восьмидесятых. 

 - Простите, деточка, - чуть картавя, произнесла она, - а вы записаны на тренинг по выявлению особых способностей?
 - Нет, - радостно сообщила я, - У меня отчеты, а потом нужно делать инвентаризацию.
 - Чудесно, - плотоядно улыбнулась моя собеседница, - В таком случае, мы начнем сию минуту.
 Видимо, чудесной Оливии Фрозенстоун (в действительности Елене Равикович) на самом деле хотелось поразмяться, убить время, или же я показалась ей настолько дружелюбной.

 Мы прошли в пыльный конференц-зал. Сначала мне предстояло заполнить типовой опросник на английском, пройти пару логических тестов, дорисовать фрагменты графических изображений. Пока я копошилась, Оливия включила тихую музыку, что-то восточное с храмовым бормотанием и завораживающим монотонным «ом-м-м».

 - Каким вы видите свое будущее, Аида? – спросила она, буравя меня стальным взглядом неестественно белесо-серых глаз, и я вдруг поняла, что это не контактные линзы, а такая неприятная прозрачная радужка, создающая ощущение, что собеседник смотрит сквозь тебя откуда-то из глубин таламуса.
 - Блистательным, - не без иронии выпалила я и покосилась на часы.
 - Что такое, в вашем представлении, «блистательное будущее»? – терпеливо продолжила Оливия, - Объясните подробно, я хочу увидеть ваше утро в наивысшей точке карьерной параболы.

 Я задумалась. Стараясь вспомнить, что такое парабола (никогда не была сильна в математике), я впервые всерьез задумалась о будущем. Движение по карьерной лестнице виделось мне весьма туманным и требовало дополнительных усилий, получения каких-то новых сертификатов, прохождения профессиональных курсов, но о нем и не требовалось рассказывать. А вот конечная точка пути…

 - Фудзияма с клюшками! – выпалила я и торопливо пояснила, - Понимаете, вот уж не знаю, в каком фильме в детстве я это увидела. Но, когда я думаю, о карьере, я оказываюсь утром в огромном кабинете на вершине небоскреба, из гигантского окна виден город и какой-то водоем, то ли река, то ли море, то ли океан, одним легким нажатием клавиши на столе я привожу в движение перегородку, имитирующую стену. Она поднимается, и я вижу скрытую прежде территорию с огромной репродукцией Фудзиямы на стене и… мини-гольфом.
 - Вы играете в гольф?
 - Нет, никогда клюшку в руках не держала, - сконфузилась я, - Но вот почему-то…
 - Фудзияма с клюшками – изумленно повторила Оливия и стала что-то торопливо записывать в свой блокнот, - Скажите, Аида, я могу воспользоваться вашим компьютером? Мне срочно нужно отправить письмо.
 - Да, конечно, - кивнула я, - Может быть, кофе?
 - Нет, спасибо, - как-то преувеличенно возбужденно воскликнула моя собеседница, - Воду, просто воду, если можно с солью.
 - С солью?! – обалдела я, - С морской солью? В каких пропорциях?
 - Буквально несколько кристалликов, обычной столовой соли. Это очень полезно, детка, предупреждает отеки, утоляет чувство голода и, главное, залог стабильного доброго расположения духа.

 Прошли годы, я ежедневно пью стакан подсоленной воды и свято верю, что именно эта нехитрая процедура является залогом моего сносного для экологии наших урбанистических пенатов здоровья.

 Я проработала в той компании три года, три месяца провела в центральном британском офисе на стажировке, но так, ни разу и не встретилась с Еленой-Оливией. Озвученная тем днем цель теперь явственно маячила перед моим носом, и больше не было сомнений по поводу тренингов и курсов повышения квалификации, я упорно шла вперед.

 Из ассистента, а потом работника отдела пиара нефтяной компании я неведомым образом превратилась в довольно грамотного маркетолога, и вот уже в моем подчинении трудится целый отдел. Компания, в которой я работаю, является представительством крупнейшего машиностроительного концерна. Я отвратительно вожу, права использую в качестве удостоверения личности, будучи пассажиром или пешеходом, но за рекламу авто взялась с упоением.
 Начальством у меня числится Змей Горыныч, а именно - три равноправных партнера. Ни палицей, ни добрым словом этого дракона не проймешь, если одна из его голов настроена благосклонно, вторая - непременно против, а третьей просто-напросто наплевать. В самые сложные моменты две головы в неистовом порыве объединяются против последней. Моя дипломатичность и умение уворачиваться от конфликтов отшлифованы до абсолюта.
 В компании меня не любят. Вторжение на чужую территорию, высокооплачиваемая позиция, плодотворный или нет, но диалог с руководством – все это раздражает коллег до зубовного скрежета.
 Однако, я не отчаиваюсь. Когда-то один старый профессор, с которым жизнь столкнула меня на борту авиалайнера, несущего нас в славный град Париж, поведал следующее: «Не жди, чтобы радовались твоим достижениям, но и не огорчайся преждевременно. Дай людям привыкнуть к твоей успешности, и тогда половина тех, кто готов был бросить в тебя камень, станет на твою сторону. Просто научись выжидать».
 И я научилась. Я жду. Я жду даже сегодня, по халатности или умыслу одного из бренд-менеджеров, опоздав на презентацию модного парикмахерского бренда – мой пригласительный билет был утерян, и мне пришлось названивать администратору. Объяснить секьюрити, что наша компания - один из спонсоров шоу, оказалось непосильной задачей даже для такого, без ложной скромности, блестящего коммуникатора, как я.
 Мое присутствие обязательно. Деньги потрачены смехотворные, но наш концерн и эта косметическая компания, думается мне, были созданы одним и тем же департаментом Аненербе, и засвидетельствовать свою симпатию и поддержку - необходимая по протоколу формальность.
 Теперь вот сижу, конечно же, не на своем месте, и наблюдаю за тем, как парикмахер, похожий то ли на вертлявого черта, то ли на привратника Дахау (второе ничуть не отрицает первого), чекрыжит унылую блондинку и поливает получившийся жалкий куст какой-то странной густой гадостью.

 - Здравствуйте, Аида, - мягкий шепот коснулся моего левого уха. Я скосила глаза и увидела неприятное лицо в мелких морщинках и глубоких оспинах.
 - Здравствуйте, - вежливо отозвалась я и снова перевела взгляд на сцену, где немецкий бес уже кудрявил челку очередной жертве латентного фашизма.
 - Я наслышан о ваших успехах, - продолжил сидевший рядом, - Говорят, вас прочат на место заместителя генерального директора. Хотя, девочка моя, это такая мелочь. Поверьте, не ваше место, отнюдь.
 - Простите, мы не знакомы, - резко оборвала я, но напряглась, предвкушая продолжение беседы.
 - Мустафа Модестович, - шепот перешел в масляный баритон, мой собеседник усмехнулся, - А вы - Аида, но я могу называть вас Ада.
 - Какая такая Ада? – возмутилась я. Свет софитов на минуту осветил лицо Мустафы Модестовича, и мне показалось, что я вижу настоящего койота, будто только-только сошедшего с телеканала Animal Planet.
 - Ada or Ardor, - пояснил он и смачно процитировал, - Don’t laugh, my Ada, at our philosophic prose, all that matters just now is that I have given new life to Time by cutting off Siamese Space and the false future.
 - Что за галиматья?!
 - Вот и славно, - обрадовался Мустафа Модестович, и я не поняла чему именно, то ли моей реплике, то ли зажегшемуся перед выходом на сцену какой-то писклявой певички свету., - Первое задание, Ада. Почитайте Владимира Владимировича.
 - Какого именно Владимира Владимировича? – оторопела я, - И в каком смысле почитать?
 - Ох уж эта молодежь, - Койот осклабился, - Набокова, и не чтить, впрочем, это тоже не помешает, а читать.
 И не успела я сообразить, что ответить, как свет снова погас, а еще через мгновенье кресло рядом опустело.


 2.

 Встречу с Мустафой Модестовичем я счастливо позабыла, к творчеству Набокова почти не притрагивалась – почти, потому что попыталась пролистать «Камеру Обскура», но заскучала и захлопнула книгу. Будничность текла за шиворот густым киселем, я проводила большую часть своего времени на работе, изредка выкраивая время на встречи с родными – реже с родителями, истово мечтающими о моем замужестве, чаще с безбашенной сестрицей.
 Моя сестра Нигяр - это невероятный персонаж, который находится, как мне думается, в перманентном поиске приключений на свой довольно упитанный при прочей тщедушности зад. Верно утверждение, что после тридцати женщины начинают группироваться по внешним данным, достаточно просмотреть фотографии в социальных сетях. Пастозные «халашки» коротают редкие свободные от домашней рутины вечера с себе подобными, их целлюлитные прелести стянуты джинсой размера XL, а лица выражают восторг съеденным кебабом; гламурные муклы в розовых блузках со стразами вывешивают себя c качественными репликами сумок – жеманной стайкой на фоне брендволлов; старые девы-дурнушки радостно позируют на кухоньках, у облупленных подоконников с какими-нибудь редкими узамбарскими фиалками; у «карьеристок-офисных крыс» (как меня ласково величает Нигяр в минуты редких ссор) пара снимков с каких-нибудь семинаров, в лучшем случае из журнала «Бизнес и жизнь» - в белой сорочке и с паркером в руках, а то и вовсе нет юзерпика.

 Нигяр находится в пред-разводном состоянии – собирается уйти от третьего мужа к любовнику, который по совместительству является мужем предыдущим, то бишь вторым. Не жизнь, а водевиль.
 - Понимаешь, я его люблю, - сообщает мне сестра.
 - С трудом, - язвлю я, - Если любишь, какого черта завела любовника, потом к этому любовнику ушла, вышла за любовника замуж, чтоб потом любовнику же, но теперь мужу, с ним, который изначально мужем был, изменять?! Ты вообще сама в состоянии понять?
 - Я не понимаю, как ты не можешь этого понять, - возмущается Нигяр, - Мурика я любила, но он был невыносим, и тут появился такой чудесный, милый, все понимающий  Гасик…
 - Ну, пока понимаю, - усмехаюсь я, отхлебнув горячий шоколад.
 - И у нас завязался роман, потому что с Муриком было тяжело!
 - Еще бы, - развожу руками я, - Промотал все свои деньги, потом твои деньги, затем частично деньги наших родителей (о его чудной семейке я промолчу), продал твои драгоценности и по уши в долгах… Нелегко, ага.
 - Да! И появился Гасик, он меня терпеливо выслушивал, он так сочувствовал, я снова почувствовала себя женщиной рядом с ним…
 - Я все еще понимаю. Дальше тоже все ясно. Завела роман с Гасымом, ушла от Мурика, даже умудрилась выйти замуж. Ну, а потом?!
 - Ведь есть же вещи, которые нельзя объяснить логически! – злится сестра, - Я умом понимаю, что Мурик плохой, но, когда я кладу голову на его плечо, мне хорошо до покалывания в ступнях!
 - Это еще что за покалывание? – оживилась я.
 - Не знаю, я в книжке какой-то вычитала, что при настоящем ощущении счастья тело немеет, а в ступнях наблюдается такое приятное, еле заметное покалывание.
 - А все потому, - сокрушенно заключаю я, - что в книжных киосках ты покупаешь сонники, гороскопы и, наверное, дребедень Малахова зацепила зачем-то. Мочой еще не балуешься?
 - Ну и дура! Тебе никогда не понять, что такое настоящая любовь!
 - Зачем за него обратно замуж-то? – я начинаю терять терпение, - Ну, изменяй Гасику, бедняге крупно не повезло. Но разводиться-то зачем? Гасым - разумный человек, настоящий мужик, заботливый, положительный, собой хорош, бабы так и вешаются. Живи себе, детей ему рожай, он же отцом будет замечательным! Зачем, объясни мне, возвращаться к Мурику?!
 - Так в том и дело, Гасым не пропадет, он без меня сможет. Его в течение года подберут, запылиться не успеет. А Мурик… Он же слабый, ему я нужна, а мне спокойнее, когда я утром просыпаюсь, и рядом он спит, такой беззащитный…
 Я ссылаюсь на неотложные дела, расплачиваюсь, целую ее в рыжую макушку и выхожу из кафе. Я вдыхаю прохладный апрельский воздух и думаю о том, что разума нам Бог дал в каких-то странных пропорциях – мне слишком много, ей слишком мало, так и чувственности – ей с лихвой, а мне капельку.

 - В ступнях у нее покалывает, - бормочу я себе под нос, поднимаясь в лифте на одиннадцатый этаж, где базируется офис нашей компании.
 - Тело у нее немеет, - прохожу мимо секретарши.
 - Козел этот беззащитный, оказывается, - восклицаю я, усаживаясь перед компьютером, и открываю аутлук.
 - Вот напрасно вы проигнорировали, милочка, мое предложение ознакомиться вплотную с творчеством Набокова, - услышала я вдруг у себя за спиной, и в ужасе обернулась.
 На стене вместо привычного коллажа из моделей авто разных лет красовался огромный портрет койота в смокинге.
 - Сима-а-а-а! – завопила я, вжав до предела кнопку связи с секретаршей, - Сима, что это в моем кабинете?!
 Ассистентка вбежала и замерла, как вкопанная.
 - Честное слово, - лепетала она, - Я вообще… я не знаю, я не отлучалась… Ну, разве что в туалет, на обед, я не знаю!
 И охрана ничего не знала. Ничего не знали коллеги, ресепшионистки, парковщики. Я затребовала видеозаписи, сделанные охраной, но ни на одной не было зафиксировано появление гигантского портрета, шириной в полтора и высотой в три метра.
 - Ну, что вы так суетитесь? – услышала я, когда в изнеможении рухнула в кресло.

 Это такое странное ощущение: когда на секунду все вокруг застывает, словно кто-то невидимый нажал на паузу, и ты выпадаешь в другое измерение под названием Неконтролируемый Ужас. Задаешься вопросом - то ли вот оно обещанное безумие в ответ на переутомление, то ли вот они - детские страхи, притаившиеся под кроватью привидения, живущие в темноте злые духи, черти с чердаков.
 Клей! – мелькнула спасительная мысль. Соседи переклеивали обои, и запах просачивался даже ко мне в квартиру, вызывая приступы раздражения и легкую заложенность носа. Да, конечно! Клей! Я стала судорожно выискивать в интернете симптомы отравления клеем, потом схватилась за сумку, высыпала содержимое на стол.

 - Что ищем?  - устало поинтересовался Мустафа Модестович.
 - Активированный уголь в таблетках, - машинально  ответила я и осеклась.

 - Успокойтесь, Аида, вы не сходите с ума. Я не галлюцинация, просто общаться через портрет довольно удобно, это своеобразная видеосвязь, краской служит специальное вещество. Оно как жидкокристаллический экран, через который я могу наблюдать за вашим кабинетом, а вы… - Койот сделал паузу, - можете увидеть меня.

 В то же мгновение портрет  стал глянцевым, шероховатости и сгустки краски разом исчезли, изображение сделалось растровым, а после и вовсе расплылось. Вскоре передо мной был обычный экран. Я увидела темную пустую комнату - в центре стоял ярко освещенный письменный стол, на нем аккуратный «яблочный» монитор, а за столом сидел сам Мустафа Модестович.
 - Ну вот, теперь можно нормально пообщаться, - радостно воскликнул он, - Кстати, загляните в верхний ящик шкафа, там лежит мобильный телефон. По нему мы будем с вами связываться.
 - Кто мы? – не поняла я.

 Воображение рисовало суровых чекистов в кожаных плащах, они мрачно сидели в черных воронках и ждали меня у выхода из офисного здания, чтоб увезти на Лубянку, а потом завербовать в спецагенты.

 - Об этом позже, - уклончиво ответил мой собеседник. - Записывайте адрес – улица Д.Алиевой, 134, четвертый этаж, квартира 45.
 - Записала.
 - Через два дня, то есть послезавтра, в восемь вечера ступайте туда. Не бойтесь. Запомните, вам ничего не угрожает!

 3.

 Как ни странно, я была спокойна. Видимо, сработал какой-то внутренний тумблер, отключил нервозность, и я посвятила себя офисной рутине. Проблемы на работе занимали меня куда больше – один из руководителей поручил заняться разработкой проекта с министерством образования, мы должны были выступать инвесторами – этакий социальный маркетинг, модный в сфере автомобилестроения.  Я отправилась в министерство, представила проект, получила одобрение. И когда процентов пятнадцать проекта было уже выполнено, руководство - с подачи третьей головы Горыныча заговорило о том, что финансов на реализацию нет, и следует… отказаться.

 Были подписаны документы, проведены тендер и переговоры, подтверждены макеты, но третья голова ничего не хотела слышать, а вторая, которая и затеяла все это, безмолвствовала.  Все шишки, как обычно, сыпались на меня. А еще я прекрасно понимала, чем эта ситуация чревата – мне удалось пробить проект в министерстве, задействовав личные связи и обратившись к довольно высокопоставленным знакомым. Внезапный отказ не сулил мне ничего хорошего.
 Я записалась на прием к голове под номером два. Меня долго не хотели впускать, но я упорно высиживала в приемной. Наконец, секретарша процедила «входите», и я оказалась в кабинете.

 - Я догадываюсь, - начал №2, - Хочешь, наверное, о проекте. Бессмысленно. Денег не дам. Ответственность с себя снимаю. Выкручивайся, как знаешь.
 - Вы вынуждаете меня написать заявление об уходе? – спокойно поинтересовалась я.
 - Не совсем, - усмехнулся второй.
 - Простите? – я вжалась в спинку стула и машинально оправила подол юбки.
 - Поужинаем завтра, и кресло моего зама – твое, а проект снова будет запущен, - №2 самокритично хихикнул, - Слово джентльмена! Не поужинаем – ты попала под сокращение, детка.

 Я подавленно молчала, соображая, что делать. Написать заявление об уходе – было бы оглушительным фиаско. Согласиться на ужин? От одной мысли об этом я ощутила спазм в желудке и мучительные рвотные позывы.

 Я вышла из кабинета начальства и отправилась к себе. Мустафа Модестович бесстрастно взирал на меня со стены и безмолвствовал. Я постучала по раме, покашляла, заглянула за портрет, пощупала стену, но на связь выйти так и не получилось. Взглянув на часы, я понуро побрела к выходу. Мне предстояло заехать домой и переодеться. В смс-сообщении, полученном на рассвете с номера, который потом был перманентно недоступен, значилось обязательное условие – вечернее платье и шпильки.

 И вот, без десяти восемь. Я стою перед дверью под номером сорок пять, на четвертом этаже. На мне длинное платье-хитон из нежно-розового шелка, этот оттенок я называю «клубника со сливками», талия перехвачена тонким серебристым ремешком, на ногах туфельки из светлой замши, они больно впиваются в пятки, и я мечтаю, страстно мечтаю о том, чтоб оказаться внутри и где-нибудь «приземлиться».
 Дверь отворилась, на пороге стоит женщина в кожаной куртке поверх обычной тельняшки. Тельняшка велика и служит ей платьем или туникой, ниже черные леггинсы и грубые солдатские ботинки, на голове бескозырка, губы густо накрашены красной помадой, в зубах папироса. Она кивает мне и впускает внутрь.
 Какого черта я в вечернем платье?
 По заставленному старой мебелью коридору бродят люди в обычных джинсах, джемперах, откуда-то тянет влажным холодом, сквозняки.

 - О! Прекрасная Аида, чудесный выбор! Вы похожи на античную богиню! – навстречу мне выходит Мустафа Модестович в смокинге, как будто только с портрета.
 Я растерянно улыбаюсь и растираю ладонями озябшие плечи.
 - Вам холодно? – Мустафа Модестович кивает даме в тельняшке.
 Та, не выпуская из зубов папиросу, удаляется и вскоре возвращается с очаровательной горжеткой из легкого белого меха.

 Меня провожают в огромную гостиную. Приятный полумрак, на полу мягчайшие ковры, огромный рояль, по периметру комнаты просторные диваны и тахты с восточными подушками мутаками, вазы, канделябры с мерцающими свечами, единственно освещающими комнату, статуэтки на этажерках и крошечных столиках, тумбах, старинные керосиновые лампы, по стенам развешаны картины и оружие. Всюду царит эклектика, смешение стилей, эпох и культур – и витиеватость Востока, и чопорность средневековой Европы, и дерзкий шик рококо.

 В комнате никого больше нет. Я сажусь в мягкое кресло, высвобождаю ступни из тесных туфель, прячу их в подоле платья, в голове путаные мысли и воспоминания. Где-то за дверью ходят люди, смеются, переговариваются, а я одна в этой странной комнате чего-то жду… 

 Удивительно, но страха я не испытываю, хотя, где-то на самом донышке собственного подсознания, ощущаю, что сегодняшний вечер особенный, этакая точка отсчета.
 Из невидимых колонок льется приятная музыка, какое-то храмовое бормотание, струнные переливы и торжественное ом-м-м-мм. Я втягиваю ноздрями прохладный воздух и внезапно понимаю, что где-то в комнате курятся благовония, скорее всего, обычные ароматические палочки, которых нынче полно в любой парфюмерной лавке, и, незаметно для себя самой, погружаюсь в тревожную пряную полудрему. Полусон, полуявь, мои веки становятся тяжелыми, руки безвольными, я силюсь пошевелиться, но словно погружаюсь в теплое топленое молоко, и мне не хочется выныривать. Я слышу голоса, шепот, кто-то касается моего платья, я чувствую, как соскальзывают бретельки, а после и сам лиф, меня поворачивают из стороны в сторону, как тряпичную куклу, стягивая одежду. Я хочу возразить, но не могу, беспомощно мычу и ною, тихо хнычу.

 - Молчи, - повторяет приятный мужской голос у самого уха, - Не нервничай, все будет хорошо.
 Никогда прежде я не слышала этого голоса, но с момента, как он прозвучал, желания сопротивляться нет, наоборот, я охотно подчиняюсь. Я словно знаю, кому принадлежат руки, что нежно касаются моего тела, повторяя каждый изгиб, не спеша – я знаю, но не могу вспомнить. Я не в силах двинуться, однако, во мне пробуждается желание выгнуться навстречу, ответить на его ласки. Нас подхватывает сумасшедшая карусель и несет, несет, несет куда-то, откуда не хочется возвращаться, и вот уже нет ни прошлого, ни настоящего, только безумная круговерть и редкие всполохи сознания «Кто он? Где я? Со мной ли это происходит?», а потом отчаянное «Плевать, плевать! Не хочу ничего больше!». И так приятно немеют ступни, и еле покалывает у самых пальцев…

 Резкий яркий белесый свет. Я жмурюсь, мотаю головой. Влажные спутанные волосы выбились из аккуратной прически, я вижу свое платье, валяющимся на ковре, на котором лежу и сама, а вокруг ноги, ноги, ноги, в лаковых штиблетах, в туфлях из змеиной и крокодиловой кожи, в изящных лодочках, высоких сапогах. Я лежу абсолютно голая, под незнакомым мужчиной и не могу рассмотреть его лица, из-за его спины бьет яркий свет.

 - Браво! Браво! Какая она молодец! – слышатся аплодисменты.

 Мой случайный любовник отстраняется, отворачивается, набрасывает на плечи шелковый халат, расшитый китайскими драконами, закуривает. Я вижу только силуэт и вьющиеся светло-каштановые волосы, инстинктивно тянусь к платью, чтоб прикрыться, все еще не смея поднять глаза и взглянуть на тех, кто был свидетелями моего грехопадения. 
 - Поздравляю, Аида! – Мустафа Модестович протягивает мне такой же шелковый халат в драконах, - Вы зачали наследника!
 - Что я сделала?!

 И я просыпаюсь.

 В комнате еще полумрак, я одета, сижу в том же кресле, напротив сидит Мустафа Модестович. Дверь открывается, появляется  дама в тельняшке и хриплым голосом торжественно объявляет: «Гости прибыли!»
 Включается люстра.

 Постепенно гостиная заполнилась гостями – я всматривалась и не верила своим глазам. Собралась элита, о которой прежде мне доводилось читать исключительно в сводках светской хроники, были и абсолютно незнакомые холеные лица. Мустафа Модестович взял меня под руку, подводил к каждому и представлял. Со мной любезно поздоровались: известный медиа-магнат, хозяин крупнейшего регионального таблоида, один из завсегдатаев Куршевеля и вип-пати на Сардинии; пара-тройка модных телеведущих; легендарный танцовщик из Большого; ректоры крупнейших вузов; местная гламурная писательница, книг которой никто не читал; директора музеев, театров; рестораторы, отельеры, журналисты, актеры, режиссеры, политики, генеральные директоры и главы представительств компаний – мировых гигантов, банкиры.
 Замыкала вип-парад троица моих шефов  – голова №1 приложилась к моей ручке, голова №3 забавно смутилась, и только №2, опасливо озираясь, буркнул пару комплиментов и быстро скрылся в толпе приглашенных.
 - Это вторая каста, - шепнул мне Мустафа Модестович, - Так сказать, обслуживающий персонал. Сейчас появятся первые.

 Зазвучала музыка откуда-то с улицы, нас пригласили выйти. Я ломала голову, как такое количество гостей поместится пусть даже на самом просторном балконе. Каково же было мое изумление, когда я оказалась на огромной веранде, ведущей в ярко освещенный парк. Всюду были накрыты столы, журчала вода в фонтанах, статуи подозрительно напоминали шедевры крито-микенской эпохи, негромко наигрывал струнный квартет, пахло жимолостью.

 Дамы в изысканных нарядах прогуливались по аллеям, Койот подвел меня к одной из них, и я узнала известную голливудскую актрису. Мустафа Модестович что-то прошептал ей на ухо, она обняла меня и трепетно поздравила. Остальных я видела впервые, всю солярийно-бриллиантовую знать мне представлял Койот. 
 Я за ненадобностью никогда прежде не читала ни о владелицах крупнейших компаний, ни о герцогинях, ни о графинях, ни о наследницах баснословных состояний.
 Лица некоторых мужчин были мне знакомы – к примеру, я заметила принца из маленького европейского государства, чья мать-артистка погибла на крутом вираже, пару политиков, легендарного футболиста и запретного олигарха, скрывающегося где-то в Туманном Альбионе. Все свободно говорили по-английски и радушно поздравляли меня с чем-то. А я осторожно поглядывала на обувь, и замечала туфли из змеиной и крокодиловой кожи, высокие сапоги и изящные лодочки…

 - Внимание! – раздался голос Мустафы Модестовича.
 Музыка стихла, Койот кивнул мне. Как сомнамбула я поднялась на сцену и остановилась подле него.
 - Дорогие друзья, я рад сообщить, что среди нас появилась новопосвященная.

 Аплодисменты. Снова зазвучала музыка, меня еще раз поздравили. Я отведала воздушное пирожное и выпила немного вина. Гости потихоньку расходились, приветливо махали мне на прощание и удалялись.  Не прошло и часа, как мы с Мустафой Модестовичем остались в огромном парке наедине с шустрыми официантами и уборщиками.
 - Пройдемте, - сказал Койот, и мы направились к величественному особняку, появившемуся каким-то волшебством на месте дома под номером сто тридцать четыре, что на улице Д.Алиевой в моем родном Баку.
 Я молчала.
 - Мы в Германии, - пояснил Мустафа Модестович, - это Баден-Баден. Завтра вам представится возможность осмотреть город. Вы ведь не бывали здесь прежде?

 Я кивнула.

 - Отлично, пробудете здесь пару дней, потом на самолет. Вернетесь в Баку, там вас ожидают юристы. Скончался ваш троюродный дедушка.

 Ну, ничего себе, огорчаться мне или радоваться? Никаких троюродных,  как и двоюродных, дедушек я не знаю.

 - Получите наследство, - пояснил Мустафа Модестович. - Печальная история о белогвардейском офицере, женившемся в эмиграции на баронессе-богачке. Почивший в бозе - их потомок. В вашем распоряжении окажется, - он понизил голос, - порядка десяти миллиардов долларов.

 Я подавленно молчала. Что делать с такой махиной денег? Зачем они мне? Огромная ответственность. Нервы. Опасность, в конце концов. Теперь меня наверняка захотят убить, облапошить, обобрать, опозорить, за мной будут охотиться папарацци, все мои поклонники будут алкать только денег, а не меня саму. Никакой любви, никакой семьи. Сплошные проблемы. Я все еще молчала, вспоминала лица, хранившие на себе загар от ламп в операционных лучших пластических хирургов, фальшивые улыбки, оценивающие взгляды, с тоской думала о суровой необходимости посещать модные тусовки, завести телохранителей и вечерами перед компьютером уплетать не бутер с любительской колбасой, а какие-нибудь крутоны с трюфелями.

 - Мы уже определили вам офисное здание, - улыбнулся Мустафа Модестович, - и главное, в вашем кабинете будут Фудзияма и мини-гольф.
 Я вздрогнула.
 - Поговорим за завтраком, - он подвел меня к широкой лестнице с массивными перилами. - Вас проводят в спальню. Спокойной ночи.

 В обычной спальне, без признаков гламурного шика, с васильковым покрывалом поверх белоснежной постели, я буквально вырубилась, провалилась в лихорадочное беспамятство. Мне снилось, что я живу в Бадене уже два года, звоню периодически родителям и сестре, а Нигяр даже приезжала ко мне, и мы гуляли по городу с ней и Муриком, он вроде одумался и будто бы работает в бакинском представительстве компании, которая теперь принадлежит мне.
 Проснулась с рассветом, и спальня показалась мне такой родной и уютной. Я встала и привычным движением достала из шкафа джинсы, сорочку, балетки. Странно, но это были мои вещи, уже ношенные, пахнущие мной, знакомые моей коже шероховатостями, к примеру, этикеткой на загривке, я знала, что носок правой балетки чуть поцарапан, а в заднем кармане джинсов жвачка.

 Я спустилась к завтраку, стол был накрыт на двоих, подошла горничная, я обратилась к ней по-немецки (прежде я никогда не знала этого языка), попросила йогурта. Обстановка столовой была мне знакома и приятна, я посматривала на часы, ожидая кого-то. Мустафу Модестовича? Кажется, нет.
 - Здравствуй, милая, - приятный голос, тот самый…
 Ну, конечно, сомнений быть не могло. Это был тот самый голос из моего сумасшедшего видения, тот случайный любовник в шелковом халате. Я подняла глаза, и мне улыбалось знакомое лицо. Красивый шатен с синими-синими глазами, чуть широковатый нос, тонкие губы, спортивное телосложение. В обычной тенниске и джинсах, такой настоящий и очень… мой.

 - Привет, Виктор.

 Он сел напротив, взял тост, отпил кофе из кружки, раскрыл газету. И снова меня не покидало ощущение обыденности, чего-то привычного, спокойного, я старалась не обращать внимания на тревожные мысли, которые роились в голове и жужжали, словно злые пчелы.
 Что со мной, думала я. Что за глупости, в конце концов? Перепила что ли вчера, а теперь с похмелья мучаюсь ерундой. Что за дурь мне приснилась, и почему мерзкий сон не отпускает до сих пор?

 Сознание стало рисовать кадр за кадром в обратной последовательности: вчерашний вечер в ресторане, бутылку мартини, что мы выдули на пару с подругой-румынкой Марикой; будни в перелетах между Азербайджаном и Европой, огромные потоки информации о моей компании, о вложенных в разные проекты деньгах, о партнерах, их супругах, детях, датах, с которыми их нужно поздравлять (почему я их запоминаю, дурацкая привычка при наличии органайзера); дни и ночи с мужем и сыном… Стоп. Муж? Сын? И далее, как на быстрой перемотке, время вспять: роды дома с акушером и семейным доктором; беременность; свадьба; помолвка. Мы с Виктором вместе, в Баку, сидим на широкой дачной веранде в окружении моих родных. А прежде - первое свидание в кофейне на Торговой в тот самый день, когда я получила письмо о смерти троюродного дедушки, завещавшего все свои деньги самой старшей из троюродных внучек. Виктор – юрист, приехавший из Москвы с копией завещания.

 - Как спалось? – спрашивает муж, - Максуд немного капризничал ночью, не выспался. Ты возьмешь его в Баку?
 - Конечно. Я без него не смогу так долго. А две недели - это очень долго. Кстати, ты летишь с нами?
 - Не получится, солнце мое, ты же знаешь.
 И я в самом деле откуда-то знаю, что нам нужно закончить оформление дурацких документов: мы покупаем, точнее, поглощаем маленькую фирмочку, но вылезли претензии и притязания бывшей жены владельца. Но откуда в моей голове файл за файлом раскрывается эта информация?
 - Кстати, - Виктор снова погружается в чтение газет, - звонил какой-то Мустафа Модестович, просил передать, что ждет тебя через два дня на прежнем месте в Баку. Постой, я записал адрес. Улица Д.Алиевой, дом сто тридцать четыре, квартира номер…
 - Сорок пять, - глухо отозвалась я.

 4.

 А город изменился. Выросли новые дома, стали лучше дороги, вечная стройка уступила гламурному уюту мощеных улочек с аккуратными скамейками, веселыми статуями и фонарями.
 Я вижу Баку таким впервые… и будто бы не в первый раз. Двойное знание поселилось навсегда в моей черепной коробке.
 Я прежняя Аида Велиева, я одинока, у меня не складывается личная жизнь, но я замужем за работой «на дядю», пашу, как проклятая, по компаниям, принадлежащим незнакомым мне людям, поднимаюсь по карьерной лестнице, и с каждой ступенькой по чуть-чуть возрастает мое благосостояние и уверенность в себе. Вот я уже могу позволить себе взять в кредит хорошую тачку, обставить квартиру…  А впереди? Впереди – сбережения и пенсия. Но остановиться нельзя, нас полчища таких же, вечных хорошистов, больных духом соперничества, любящих эту глянцевую халяву в обмен на потерянное в офисных гробах время. Карточка в развлекательный центр за счет компании, завтрак за счет компании, обед за счет компании, медицинская страховка за счет компании, отдых за счет компании, бонусы, премии, начисления – и внутри растет и пульсирует чувство собственной важности. Жизнь за счет компании.
И вдруг со мной случился этот наркотический глюк. Словно завороженная странным типом, носящим не менее странное имя - Мустафа Модестович, я пришла в незнакомую квартиру, а дальше… Провал. Нет, я помню, что случилось дальше, но уже не в силах отличить сон от реальности.
 И снова я, Аида Велиева. После разговора с начальством я приняла четкое решение уволиться из компании. Полтора месяца без работы, я даже не отсылала никуда свои резюме, пользуясь редкой возможностью отдохнуть и выспаться. Как вдруг происходит чудо, умирает двоюродный брат моей бабки, абсолютно незнакомый старикашка, а по его завещанию мне переходит гигантское наследство… Грандиозное наследство – родственничек был знатных кровей, миллиардер не в первом поколении. И вместе с наследством я получаю юриста, давнего поверенного моего почившего деда, влюбляюсь в него и выхожу замуж. Мой сын, Максуд, рождается в Бадене, где я с семьей отныне провожу большую часть своего времени. 
 Встретившие меня в аэропорту родные интересуются, как муж, целуют малыша, твердя, что он очень вырос с последней встречи.

 Дверь открыла все та же дама в тельняшке.
 - Капитолина, - представилась она судорожно, каким-то влажным контральто.

- Проходите, - торопливо прибавила Капитолина и выдохнула мне в лицо струю дыма, - Муся в гостиной.
И я сразу отметила для себя, что у них с Мустафой Модестовичем что-то есть…

 Муся возлежал на софе в синем спортивном костюме с вытянутыми коленками и читал модный глянец.
 Такая домашняя идиллия, телевизор вместо одной из старинных ваз, очищенное и нарезанное ломтиками яблоко на фарфоровой тарелке, на письменном столике подле Мустафы Модестовича.

 - Присаживайтесь, Аида, - улыбнулся Койот, - Капа, принеси девочке чая.
 Я хотела, было, возразить, искренне заподозрив, что Капа из ревности, если мышьяка и не подсыплет, то в чашку плюнет, но промолчала.

 - Вижу, инсталляция прошла неплохо. Виктор нравится?
 - По-моему, даже люблю, - пожимаю плечами я.
 - Что ж, так и должно быть, так и задумано.
 - Мне все это кажется? – испуганно спрашиваю я, и все внутри дрожит при мысли о маленьком сыне.
 - Нет, конечно, - Мустафа Модестович сосредоточенно жует яблоко, - Если программа написана и запущена, значит, она уже есть. Вы не переживайте о флешбэках, все забудется. Пару раз уснете, проснетесь, максимум побочных эффектов – краткие дежа вю. Даже и замечать перестанете, полностью сольетесь с новой жизнью. Теперь у вас, Аида, все правильно – семья, ребенок, можно подпустить к производству.

 - Производству чего? – улыбаюсь я, - Впрочем, да, у меня же грандиозное состояние. Кстати, что-то я не припомню повторных встреч с принцем Альбертом или совместных гуляний с Пэрис Хилтон.

 - Аидочка, мне казалось, вы умнее, - Койот морщится. - Атрибуты роскоши, будь то сумка за несколько сотен тысяч или мелькание в светской хронике, это тоже элементы ежедневной работы. Помните, у любимого вами Пелевина "Гламур и Дискурс"? Механизм потребления запущен, а следовательно, возрастает и стремление человечества зарабатывать все больше и больше, дабы производить впечатление, вызывать у окружающих никоим образом не эстетическое удовольствие от вашей красот, а зависть. Подчас среднестатистический потребитель хочет больше не саму вещь, а ту волну негатива, что изрыгается на него по факту владения ею. Мы страдаем от чужой зависти, но на самом деле это игры с плетками, как у любителей БДСМ. Тем же самым является и общение с селебритис, появление в модных клубах, на модных пати. Чем вечеринка круче, чем более она закрыта для простого люда, тем больше тебе хочется о ней рассказать, и снова стимулировать волны ненависти и злобы в свой адрес. Такой вот серьезный энергообмен, поддерживающий подобие ментального равновесия.

 - Хорошо, - соглашаюсь я, дивясь тому, что до сих пор не выбежала вон из бесовского логова и не звоню в скорую психиатрическую. – Но почему в игру вступила я?

 - Отличный вопрос. Мы тестируем офисный планктон постоянно, выявляя тех, кто способен выполнять функцию ведущего стадо. Вы озвучили пароль еще много лет назад. Фудзияма с клюшками.
 - Но это могло быть простым совпадением, - возражаю я.

 - Не могло, - Мустафа Модестович отодвигает пустую тарелку. - Мы вписываем этот фрагмент в третьесортные голливудские фильмы, в какие-то книги, комиксы, телепередачи, в сводку новостей, редким кадром. Пароль мелькает всюду. Но только единицы способны воспринять эту информацию. Здесь нет ничьей вины. Просто, выражаясь компьютерным языком, нужна прога, чтоб прочесть файл. И в одних мозгах она почему-то имеется, а в других – нет.

 - То есть образа Фудзиямы и мини-гольфа достаточно для того, чтоб вступить в ваш… - я запнулась, подбирая подходящее слово.

 - Клуб, - кивнул Койот. - Безусловно, нет. Какое-то время мы тестируем своих потенциальных работников, подсылая агентов. Нужно выявить человеческие качества. К примеру, мы инсталлировали в ваш мозг грустную историю из детства, о преподавателе и разрушенном кабинете французского. Помните? Вы словно всю жизнь носили в себе это чувство вины. В действительности, ничего страшного тогда не случилось, вы просто выкрали классный журнал и случайно разбили пару цветочных горшков. Вашему флегматику-преподу это было по барабану, в особенности, в преддверии долгожданных каникул. Зато нам удалось выявить в вас категоричность и неумение идти на компромиссы с собственной совестью. Это хорошее качество для работника нашей организации.

 - И чем же занимается эта организация, если мне поручено управлять таким капиталом?
 Мустафа Модестович выдержал паузу, в лучших традициях Станиславского, Немировича-Данченко или еще какого-нибудь театрального патриарха, о ком я слыхом не слыхивала.

 - Мы производим шоколад.
 - Шоколад?! – воскликнула я. - Какой?
 - Любой. Абсолютно любой шоколад. Весь шоколад, что делается на этой планете. Везде, в любой точке, в любых количествах. Теперь вы понимаете, каких огромных инвестиций требует это повсеместное производство, точнее, полный его контроль?

 - Но ведь я не занимаюсь кондитерскими предприятиями, - возразила я. - В моем ведомстве издательства, пара строительных компаний, фармацевтика, парфюмерия, косметика, бытовая химия, но ничего съедобного! А… Нет, недавно мы купили маленькую компанию по производству кошачьего корма.

 - Пища богов, - усмехнулся Койот и поклонился крошечной статуэтке черной кошки, - Высшие существа, первая великая цивилизация. Впрочем, об этом вам пока знать не нужно. Мы и не подключаем своих работников к производству шоколада напрямую, Аида. Вы прокручиваете деньги. Непосредственно вы, девочка, делаете это незаметно, не мелькаете в списках Форбс, не суетесь в политику. Другие наши ребята играют спектакль на ТВ, в газетах и журналах, ведут скандальные блоги, сидят по кутузкам. У каждого своя задача. Но суть одна – все производство шоколада на Земле должно быть подчинено нам. Только представьте себе, мы выслеживаем даже хозяев маленьких кондитерских по всему миру, на всех материках.

 - Мне думалось, что самое крутое - это нефть, - протянула я и почему-то вспомнила, что в сумке лежит плитка молочного.
 - Кому нужна ваша нефть, ею питаются машины, - фыркнул Мустафа Модестович, -  А вот шоколад… Это человеческий наркотик, притом, с раннего детства и до глубокой старости. Мы охватываем всех!

 Койот встал с дивана, подошел к серванту, открыл одну из створок, и я ахнула. Наконец, мне стало понятно, почему в квартире так холодно. Для хранения такого количество шоколада требовалась определенная температура. Плитки и коробки, зайцы, яйца, конфеты на развес, в дорогущих кожаных кофрах или дешевых самопальных упаковках; белый, черный, молочный, пористый, порошок для разведения, с добавками, даже диабетический  – изумляющее разнообразие.   

 - Как часто, чтоб поднять себе настроение, мы съедаем ломтик шоколада, - продолжил Койот, - Так трудно оторваться. И как мало среди нас равнодушных к этому лакомству. Мы смакуем шоколад, или, напротив, быстро заглатываем его, чтоб утолить чувство голода.  А главное…

 Мустафа Модестович сделал паузу и внимательно на меня посмотрел. Я напряглась - приоткрывалась завеса важной тайны, той самой, по кромке которой ходит каждый из нас, пытаясь просчитать алгоритм происходящего в мире, выстроить схему исторических событий, найти невидимых кукловодов. Кто они? Масоны? Тамплиеры? Сотни литературных штампов лезли в мою голову. Повелители сладкоежек? Я мысленно рассмеялась.

 - Знаете ли вы, Аидочка, что в шоколаде содержится фенилэтиламин, который стимулирует позитивные эмоции, действует на так называемый «центр любви». Поглощая шоколад, человек не только настраивается на позитивный лад, но и становится очень доверчивым. И тогда ему можно рассказывать что угодно. Наша шоколадная кампания напрямую связана с медиа, с дозировкой информации, которую люди получают из интернета, с экранов телевизора, со страниц газет и журналов. Шоколад – это сыворотка доверия. Пока он есть, можно вещать о чем угодно, люди будут верить во все - в злодеев-террористов, в честные выборы, в референдумы и инфляцию.

 - А что делать с теми, кто шоколада не ест вообще? С теми, у кого на него аллергия, или они просто на диете, не любят шоколад, в конце концов? – воскликнула я.

 - Как правило, из них получаются правдолюбы, лезущие в политику, - Мустафа Модестович сладко зевнул и позвонил в крошечный медный колокольчик, - брюзжащие домохозяйки или писателишки, разоблачающие нас или нам подобных. 
 - Капитоша, - обратился он к явившейся на зов даме в тельняшке, - проводи Аиду, я хочу спать.

 - А что мне делать? Как разобраться? – не унималась я. - Что делать моим родным? Они ведь тоже верят в происходящее.
 - Все нормально, не паникуйте. У них инсталляция закончилась полностью, у вас она еще идет. Еще пара дней, и вы не вспомните вообще ничего из реально случившегося. Только если…

 Я была уже у выхода и остановилась, как вкопанная.
 - Если что?
 - Если сама не сделаешь выбор. Не откажешься от всего, что имеешь, просто не подчинившись нам. Предашь – вернешься в исходную точку. Нет – все будет в шоколаде. Как и есть. Красавец-муж, маленький сын, деньги. В шо-ко-ла-де.
 - Всего доброго, - кивнула я. - Вы со мной сегодня еще свяжетесь, наверное?
 - Угу, - Муся вновь удобно улегся на софе.

 - Спасибо за чай, - робко поблагодарила я Капитолину, но та ничего не ответила и резко захлопнула за мной дверь. 

 Я шла по городу, смотрела по сторонам и видела словно впервые – вот на огромном билборде шоколадный батончик, вот проезжает автобус, а на нем реклама шоколадного масла, вот идут дети и лакомятся мороженым в шоколадной глазури, вот в уличном кафе девушка делает заказ, и я читаю по губам – горячий шоколад.  Шоколад везде и всюду, миром правит шоколад. Как, оказывается, все просто – съел конфетку, и твой мозг становится губкой, ты радостно веришь любой ереси, льющейся в глаза и уши. Пока есть шоколад, в мире все будет спокойно. Пока есть шоколад, власть будет сосредоточена в руках какого-то клуба…
 А моя жизнь? Что в ней является инсталляцией, а что правдой? У меня есть семья, которую я безумно люблю – муж, сын, родители, младшая сестра. У меня есть детские воспоминания, которые, возможно, написаны не так давно. Программы, встроенные в мою память, программы или люди. Кто знает, может быть, кем-то придумано даже то, что я считаю исходным материалом. А что вне программ? Пустой мозг?

 Мои размышления прервала трель мобильника.
 Пришло сообщение от Мустафы Модестовича.
 «В восемь в ресторане Чинар. Дресскод: коктейльное платье, каблуки. Охрану отпустить».

 И я, против обыкновения перезвонила.
 - Мустафа Модестович, простите, я же все равно вскоре все забуду. Могу я спросить кое-что?
 - Конечно, Аида, спрашивайте.
 - А что было до появления шоколада? Ведь раньше шоколада не было.
 - Так раньше и информация не играла такой роли, Аида. Мы долго разрабатывали шоколадный проект. Ведь неспроста этот десерт стал так популярен, как раз с расцветом прессы, появлением газет, журналов, позднее радио, телевидения и, наконец, современных веб-технологий.
 Я и сама не заметила, как остановилась у двери в маленький продуктовый магазинчик, обклеенной рекламой Snickers.
 - Как я уже говорил, прежде не было такого количества информации, а скорость ее подачи не была столь велика. Сегодня одновременно из множества источников, без учета расстояния и локального фактора, отдельно взятый человек получает гигантский объем знаний, сначала газеты, радио, телевидение, теперь интернет...
 - Хорошо, - я самозабвенно вскрыла упаковку батончика. - А кто стоит за всем этим контролем?
 - Аида, есть вещи, о которых вам лучше не знать, - Койот вздохнул. - Скажем так. Современным миром правят священные коты в людском обличии, обыкновенные бессмертные египетские кошки. Откуда они появились на этой планете, вам знать не обязательно. Думаю, и того, что я рассказал, вполне достаточно. Не опаздывайте на прием. Будут очень серьезные персонажи, вам необходимо с ними пообщаться.
 - Конечно, я не подведу. До вечера.

 Я носилась по огромной квартире, что занимала практически весь двенадцатый этаж небоскреба. Я отчаялась найти шелковый палантин, без которого мое платье выглядело слишком фривольным. Пропал, словно испарился. Я подозревала уборщицу-филиппинку  - привезенную по московской моде, в Баку – неумеху и аферистку, зато прямиком из Манилы.
 - Сперла, дрянь, - шипела я, рассматривая свое отражение в старинном зеркале на полстены, - Что же мне надеть-то?
 Я отчаянно покосилась на часы – семь. В магазин не успею.
 В соседней комнате хныкал Макс, я заглянула в детскую – малыш требовал у бонны шоколада…
 - Изабель, - обратилась я по-французски, - Никогда, слышите, никогда больше не давайте  мальчику шоколад. У него серьезная аллергия, это может закончиться осложнениями. Спрячьте, а лучше выбросьте все конфеты, что есть в доме, все пирожные с добавлением какао или покрытые глазурью.

 - Инсталляции, не инсталляции, - размышляла я, переворачивая шкаф вверх дном, - А ребенка нужно оградить, на всякий случай.

 Зазвонил телефон.
 - Да? Мамуль, привет. Что? А, нет, совесть есть. Конечно, заеду. Да ладно, мамочка, плюс- минус один день. Я передала с Нигяр подарки, ты получила? Мам, ну, не начинай, ты же знаешь,  у меня всегда дела. Ребенка тебе привезут через час, не меня, так хоть внука сегодня увидишь. Только… Знаешь, мама, не давай ему шоколад, ни в коем случае, как бы ни просил, у него ужасающая аллергия. Нельзя ему. Все, целую, мне пора.

 Я звонко чмокнула трубку и нажала на клавишу отбоя. Но телефон зазвонил снова.

 - Да, мама, что? Что забыла? Как день рождения? Какое сегодня число? Черт… Хорошо, я позвоню ей. Нет, заехать не смогу. Нет, мама, не смогу! Мама, умоляю тебя, не смогу!

 На этот раз трубку повесила мать. Не попрощавшись.

 Сегодня день рождения нене, моей прабабушки по папиной линии. Бабушка скончалась задолго до моего рождения, еще совсем молодой женщиной. Прабабка вырастила отца, моего дядю и двух теток, дала им приличное образование, женила, выдала замуж. И сегодня моей дорогой нене исполняется девяносто пять лет.

 Интересно, она - тоже инсталляция? Впрочем, вряд ли. Если и есть на свете что-то настоящее, так это моя прабабка – с ее жестким непримиримым нравом, умением настоять на своем, с ее вредными привычками, страшно подумать, она курит лет семьдесят…
 Мне вспомнились ее руки с изуродованными артритом пальцами, в пигментных пятнах -  руки, которыми нене месила тесто; руки, которыми нене стирала, она до сих пор с опаской посматривает на стиральную машину; руки, которые ловко заплетали мои скользкие густые волосы в тугие косы…
 Мне страшно подумать, как давно я не видела свою нене. С учетом инсталлированного настоящего получается целая вечность. Но и без учета последнего, устроившись на работу, я стала проводить больше времени в интернете с коллегами, бойфрендами, но не с семьей.

 Я успокаивала себя тем, что у них есть Нигяр – настоящая женщина, любительница монотонных вечерних бесед за чашкой чая, игры в нарды, исправно посещающая свадьбы и поминки. А я? Что я? Нам и поговорить на семейных обедах и ужинах не о чем. Сначала учеба, потом работа, теперь бизнес. Обеспечена моя родня - слава богу, тьфу-тьфу, дай бог каждому. Переехать из «крепости» нене не пожелала, но как я отремонтировала ее квартиру! Переселила соседей, добавила ей пару комнат, расширила коридор, закрыла выход на общую веранду «итальянки». Собственное парадное теперь у моей нене, и черный ход с кухни.
 Да только, Нигяр рассказывает, она выходит со своего отдельного подъезда и идет в соседний двор, играть в нарды на соседском балконе. И в комнатах сидит в тех двух, старых, что были в ее квартире и раньше. В новых только пыль протирает. Сама. Хотя я наняла ей кухарку, прачку и уборщицу.

 - Бабуль, привет, - бодро кричу я в трубку, не переставая рыться в гардеробе.
 - Аида, родная моя девочка, - а голос у нее стал совсем хрустальный, словно вот-вот рассыплется на миллион октав.
 Я молчу, собираясь с мыслями, сердце больно сжимается где-то у гортани.
 - Бабу, ты не обидишься, если я не сегодня со всеми, а завтра заскочу?
 - Да, конечно, - старушка говорит очень тихо, - не беспокойся.  А ты поздно освободишься?
 - Наверное, очень поздно.
 - А я дождусь, - вдруг уверенно говорит нене. - Ты только приезжай, в час, в два, в три. Приезжай, я не буду спать!
 - Хорошо, - бормочу я и вешаю трубку.

 На самой верхней полке, в самом углу лежит полиэтиленовый пакет, покрытый толстым слоем пыли.
 - Вот дура, - снова ругаю то ли нерадивую филлипинку, то ли себя.
 Я тянусь, пакет падает мне руки, я открываю и вдыхаю запах сладких духов и старого шелка. Это прабабушкин келагаи – старинный шелковый платок, белый с синим орнаментом по краю, как раз в цвет моего ультрамодного платья.
 - Как нельзя кстати, - я стою перед зеркалом, на мне платье от скандального кутюрье, гея, объявившего себя нацистом, на плечи накинута шелковая шаль, которая старше меня, старше моего отца, а может быть и самой нене. Шаль – ровесница века. Шелк был некогда кипенно-белым, теперь слегка пожелтел, но это придает винтажного шарма, не иначе.

 - Машина подана, - сообщает  телохранитель.
 Поцеловав сына в макушку и отгоняя мысли о том, что моя жизнь является просто программой, записанной буквально вчера и возможно планируемой быть перезаписанной завтра, я спешу вниз.

 Ресторан «Чинар», как всегда, похож то ли на языческое капище, то ли на бар из фильма Родригеса «От заката до рассвета».  Мне все мерещится, что сейчас из-за ширмы появится танцующая Сальма Хайек  с анакондой на шее. 
 Я брожу среди знакомых и не очень, улыбаюсь, отвечаю на вопросы. Мне доподлинно известно, что спиртного нет ни в одном бокале. Члены клуба пьют подсоленную воду – абсолютно бессмысленный ритуал, лишенный энергетического, эзотерического или какого-то еще смысла. Просто модно - предупреждает отеки, утоляет чувство голода и, главное, залог стабильного доброго расположения духа.
 А вот дебелая блондинка в белом костюме и ее спутник, похожий на Швондера, сосут шампанское  из узких бокалов – значит, не из наших, случайно забрели…

 Официант сообщает, что Мустафа Модестович ждет меня в «зале дракона», я протискиваюсь сквозь толпу гостей и медленно иду к барной стойке.
 И пока я вышагиваю, вежливо кивая каким-то сытым рожам, я не перестаю ощущать запах, сладкий запах детства, исходящий от бабушкиного платка.

 Нене сидит за столом, рядом сижу я в школьной форме, волосы собраны в тугие косички, в них вплетены ленты и завязаны белыми бантами. Я вывожу каракули в прописи, делаю уроки, а ее проворные пальцы выковыривают булавкой косточки из вишен.
 - Будет моей Аидочке вишневый пирог, - улыбается бабушка.
 И я счастлива. Такой счастливой можно быть только в семь лет, когда перед тобой лежит пропись, когда жизнь кажется безбрежной, безграничной, когда родители так молоды, когда живы еще все родственники, а Нигяр шурует по дому в ходунках…
 Я вдыхаю запах старого шелка - бабушкин платок, как  амулет в волшебной сказке, рассеивает чары. Мне все равно, чем закончится этот вечер, кем я проснусь поутру, если на то будет воля сумасшедших программистов.
 Я торопливо иду к выходу.
 Терраса перед «Чинаром» пуста и ярко освещена, шелестят ветвями исполинские платаны, и кажется, будто вот-вот там внутри начнется страшный ритуал жертвоприношения, Мустафу Модестовича распнут над залом или поджарят на медленном огне.
 Я сажусь в попутку и говорю водителю “dinner is served”.

 - Но спик американо, - отвечает мне мужик фразой из песни и роется в бардачке, видимо, ищет разговорник.
 - Извините, шучу, - я широко улыбаюсь, - В «крепость», пожалуйста, к Гоша Гала, а дальше я покажу...

 И хотя, дорога совсем близкая, меня будто бы укачивает в машине, на доли секунд  я проваливаюсь в путаные сны. Мне видится, что вся история с Мустафой Модестовичем, «нехорошей квартирой», десятимиллиардным состоянием и повелителями сладкоежек – сценарий артхаусного кино, который я пишу, пишу и никак не могу дописать. Мне снится, что, бросив работу в компании, возглавляемой Змеем Горынычем, я вышла замуж за хорошего парня. У нас растет маленький Макс, мы живем в двухкомнатной квартирке в центре города, муж работает в аудиторской конторе, а я занимаюсь хозяйством и творчеством – пишу сценарии кинофильмов, пьесы, рассказы и новеллы, пока не издаюсь, но все впереди…

 - Приехали!
 Я открываю глаза. Машина остановилась у Гоша Гала, в окнах бабушкиной квартиры горит свет.
 Я расплачиваюсь, выхожу, бегу, обдирая каблуки о булыжники, торопливо поднимаюсь по хлипкой лестнице. Бабушкины соседи еще сидят на общей веранде, сонно режутся в домино, при виде меня замолкают, пялятся на вечернее платье, здороваются.
 Дверь открывает Виктор.

 - Ну, сколько тебя можно ждать? – муж целует меня в щеку, - Тише, Макс спит в бабушкиной спальне, пошли в гостиную.

 На столе вишневый пирог, приготовленный родными руками бабушки – чернеными солнцем и временем. За столом – сама именинница, мама, папа, Нигяр и Мурик.
 Включен телевизор, только закончились полуночные новости, начинается рекламный блок.
 С экрана улыбается Мустафа Модестович, в руке у него плитка горького шоколада, на пестрой обертке оригинальным шрифтом выведено название «Баден-Баден», а производителем значится ЗАО “Ada or Ardor”…