Я хочу быть летописцем их судеб — тех, кто личность, но в общих сводках числится как человеческая единица, а в драмах великих трагиков представляет собой фон, у плохих же писателей называется — толпа.
Г. Матевосян
Эту книгу нельзя читать сразу, залпом. В мир, созданный в ней, надо вживаться постепенно, запоминая имена героев, их родственные отношения, вникая в их разговоры, воспоминания. И постепенно начинаешь жить одной жизнью с жителями Цмакута, села, созданного писателем, им населённого, но настолько подробно прописанного, что ощущение полной реальности всего, что предстает перед взором читателя, не покидает ни на минуту. Вдруг начинаешь понимать, что ты мог прожить жизнь и не знать, что в далекой от тебя Армении живут люди и непохожие, и похожие на твоих односельчан. Непохожие, как непохожи представители двух разных цивилизаций, развивавшихся каждая своим путем, и похожих, поскольку у всех земледельцев, скотоводов любой национальности схожие проблемы, взгляды на природу, отношение к ней.
С первых рассказов автор вводит читателя в Цмакут, небольшое горное село. Даже название первого рассказа динамично: «Мать едет женить сына». Так и весь этот рассказ соткан из разговоров, воспоминаний. Это похоже на магнитофонную запись мыслей старой женщины Агун, собирающейся в Ереван к сыну. Тут и вражда со свекровью, и обида на мужа, и воспоминания о нелегкой бабьей доле. И понимаешь, что и сама Агун была не мёд — с таким языком и нынче-то не сладко бы пришлось, а уж тогда... Без излишней сентиментальности рассказывается о судьбе этой женщины, хотя читая её собственные рассуждения, поначалу хочется пожалеть её, но тут же обнаруживается, что она сама, как теперь говорят «нарывалась». И всё-таки сыну своему читает Туманяна — откуда бы забитой женщине знать его — да тут его все знают, он как будто тут и живет — в Цмакуте.
И ещё рассказ женщины своему сыну о нём и его роде («Твой род»). И тут россыпь житейской мудрости: «человек не должен быть таким сладким, чтобы его живьём заглотили, и человек не должен быть таким горьким, чтобы его тут же хотелось выплюнуть», «смерть слепая бывает и видит только отмеченного своей печатью, как слепой камень катится, через голову одного перекатывается и бац — в другого».
И снова цмакутцы, да еще и овитовцы. Здесь интересны отношения двух сел, которые объединили в один колхоз, и Овит стал центром. Отношения подобного рода между русскими селами, похоже, еще не описаны в русской литературе, хотя тема эта стоит того. Если два села, соперничавших во всём на равных, объединили в одно образование, и старшим стало одно из них — это непросто переживается жителями подчинённого села. Так и Цмакут с Овитом — то друг перед другом выступали, а то — бац — и одно другому в подчинение. Непросто, ох непросто складываются потом их взаимоотношения. И это передаётся в повестях и рассказах. Пожалуй, и не перечислишь все линии этих произведений, настолько переполнены они подробностями быта и жизни селян.
Вот, например, Надя — русская невестка — просится с Тэваном в Ташкент, переводчицей («Ташкент»). Муж и его братья обсуждают и осуждают это желание. Ругань. И далее о ней: «В общем, лаялась на равных и даже больше... Она ни разу не сробела... в этом чужом, теперь уже родном селе, ни разу не подумала, интересно, что это обо мне говорят на этом чужом, теперь уже родном языке, потому что Младший Рыжий (муж) как дал ей воинскую клятву, как поклялся на всю жизнь быть верным, так и стоял рядом с ней». Русская женщина в иной среде, но в своей стихии. Атмосфера своеобразной жизни армянского села окутывает читателя и не скоро покидает его после прочтения книги.
Очень интересны в книге и рассказы иного рода — это рассказы «Буйволица», «Зеленая долина», «Начало». Способ изображения животного, так сказать, изнутри, не нов — традиция эта идёт ещё от «Холстомера». И Василий Белов в «Привычном деле», в эпизоде с коровой, использует этот же прием. У Матевосяна в «Буйволице» более широкая панорама жизни, чем в эпизоде у Белова. Здесь снова жизнь обыкновенных армян, попадающихся на пути буйволицы. Пол-Армении пробегает буйволица в поисках буйвола и везде её узнают — настолько одинока она в современном мире. И щемит сердце от понимания этого, и знаешь, что невозможно иначе, и тебя захватывает необычное путешествие буйволицы.
А вот рассказ «Зелёная долина» решён в несколько ином плане. Те же взаимоотношения животных даны уже в виде притчи о старой лошади и старом волке. Их поединок, закончившийся бегством волка и смертью старой лошади, защитившей жеребёнка, драматичен и суров. И когда в конце рассказа, в разговоре взрослого и ребёнка, тот хочет чтобы лошадь не умирала и чтобы волка поймали, взрослый доказывает, что нельзя рассказывать то, чего не было. Только правда имеет право на передачу её последующему поколению.
В рассказе «Начало», чем-то поначалу напоминающем «Никиту» Андрея Платонова, мир показан уже глазами мальчика, переживающего сложный период в своей жизни — взросление. Он и тяготится своей бедности, и ругает мать, и стесняется девочек, и в то же время наблюдает за ними, и хочет быть ближе к ним.
Неблагодарное дело пересказывать художественное произведение, ибо тогда в нём пропадает та самая художественность, которая и даёт ему право на бессмертие. Так и в рассказах и повестях Матевосяна. Мир, созданный им, надо изучать, погружаться в него, жить в нём и тогда начинаешь видеть вдруг то, на что и не обратил бы внимания, читая просто так. Да и читать-то «просто так» эти вещи невозможно.
Проза Матевосяна достаточно сложное явление, чтобы разобраться в ней бегло и одним махом. Цель этого этюда, или, скорее, маленькой рецензии, — попытка хотя бы частично сориентироваться в густонаселённом мире повестей и рассказов Матевосяна и привлечь внимание к этому миру тех, кто еще не знает о его существовании.
Одно несомненно — это мир, созданный большим художником слова, любящим свой народ, свою родину, свою историю. Хотите доказательств — читайте книгу.
1986
Г. Матевосян. Деревья. М. Известия. 1983