глава двадцать восьмая.
БЕССИЛИЕ СИЛЬНЫХ.
- А я ещё обещал, что никому больше не позволю пугать вас, - в сокрушённом голосе Холмса отчётливо звучало сильное раскаяние. – Сможете ли вы простить меня, доктор, дорогой мой?
- Вы выбрали удачный момент для извинений, - пробормотал я. - Сейчас я готов простить и вам, и всему свету всё, что угодно – такое облегчение я испытал, когда вы ворвались. Я ведь, в самом деле, уже простился с жизнью, - я снова всхлипнул – всё не мог успокоиться, хотя прошло больше часу, и мне сначала дали одеться, а потом дали коньяк, и успели похлопать ободряюще по плечам, и пожать руку, и наговорить кучу комплиментов моей смелости и находчивости – бог знает, в чём они видели их проявления.
- Ну, всё... всё уже, - успокаивающе – и в который раз – повторил Холмс. – Сейчас приедем домой, напьёмся чаю... или просто напьёмся, если хотите, и вас отпустит.
- Меня отпустило, - соврал я. – Только я не понимаю: зачем вам было нужно это представление? Руд Коллинер подыграл вам, да? Он ведь знал, что нужно делать, правда? Откуда?
- Он виделся со мной утром.
- И ничего не сказал мне...
- Я просил его ничего не говорить.
- Вы не доверяете мне?
На этот раз он ответил не сразу – долго смотрел в окно, и я видел только острую скулу и край щеки.
- Этого я тоже боялся, - сказал, наконец, он. – Того, что вы так подумаете. Понимаете, Уотсон, я, действительно, почти никогда не доверяю людям...
Я вздохнул понимающе, но он вдруг резко повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Снова я увидел на дне его зрачков слегка пугающий сиреневый всполох.
- Нет, вы не поняли. Да я и сам понимаю с трудом, но вам попробую всё же объяснить... Дело в том, что как раз вам я почему-то доверяю. Это совершенно нерационально, но такое чувство появилось у меня почти сразу, когда вы ещё пугливо приглядывались ко мне в доме Лейденбергов. Вы должны были прекратить со мной всякие сношения ещё тогда, когда я в первый раз воспользовался вашим доверием, совершив побег. Вы этого не сделали.
- Да вы мне жизнь спасли, - напомнил я. – Как бы я прекратил с вами сношения – я от вас полностью зависел в ту ночь.
- Потом – тоже.
- Потом у меня была горячка, и вы возились со мной.
- И после горячки вы никуда не ушли.
- Из дешёвой квартиры в центре Лондона?
- Я вовлёк вас в неприятности.
- Это, скорее уж, сделала память Дэвида.
- В вас стреляли.
- А вы меня закрыли собой от осколков бомбы.
- Вы лечили мне ногу.
- Я – врач.
- И я уже привык к тому, что могу вами пользоваться без зазрения совести, а вы всё равно будете прощать мне, и вас будет тянуть ко мне, как и меня тянет к вам, - невозмутимо заключил он.
От таких его слов я почувствовал себя так, словно он только что, шутя, но сильно ткнул меня под ложечку – и обижаться вроде не на что, и дыхание перехватило.
- Ни с кем другим бы так не решился обойтись, - добавил Холмс, уже смеясь глазами. – А делиться планами с таким бесхитростным человеком, как вы, всё равно, что написать всё о них на табличке и повесить вам на грудь. Вы ведь притворяться-то не умеете нисколько, живо бы провалили мне всю игру.
- Роль мне в этой игре вы отвели незавидную, - с сомнением пробормотал я.
- Зато главную.
- Роль червяка на крючке?
- Плотвички, Уотсон. А зато какая акула клюнула, а!
- Мне всё-таки не всё до конца понятно, - помолчав и сочтя тему личных отношений закрытой, снова заговорил я. – Столько трупов... и что будет дальше? Этот Тэд...
- Правильно, что вы не хотите называть его иначе, - одобрил Холмс. – В этой истории роль у него не сановняя.
- Он всё равно может раздавить вас, как таракана.
- Меня – конечно. Но другие свидетели имеют хитиновый панцирь известности и веса. Слава богу, что Майкрофт сразу поверил мне на слово и согласился участвовать. А лорда Брэнвелла вы узнали? Он совсем недавно выступал в парламенте с речью о насаждении нравственности сверху. Заметили его перстень?
- Нет.
- Это масонский знак. А масоны, Уотсон, это очень серьёзная организация. Кстати, мой прототип Уоррон, насколько мне известно, тоже членствует в ложе, как и доктор Галл.
- Роль доктора Галла, несмотря на масонство, выглядит неблаговидно, - заметил я.
- А что он мог поделать? Когда дело дошло до него, карусель уже крутилась вовсю. Фергюссон и Кассиус, не сговариваясь, каждый со своей стороны дали рекомендации симпатяшечке Крессо, страдающему скрытой на тот момент формой сифилиса. Таким образом, он вошёл в клуб и сразу заразил и Фергюссона, и Кассиуса, и самого Тэда, как видно, падкого на молодых латиноамериканцев. Обиду принца можно понять – он-то своим коллегам из правления доверял. Когда история дошла до Галла, с медицинской точки зрения что-либо поделать было уже поздно. Лейденберг – один из близких друзей Фергюссона – передал болезнь жене, и лавина начала распространяться. Лавина слухов, а не люэса, я имею в виду. Хотя и люэса, конечно, тоже. И когда Уоррон со своими людьми с огромным опозданием вмешался, про «ослиные уши царя Мидаса» только ленивый не распевал.
- Значит, все убийства – дело рук Уоррона?
- Не рук. Рук Люпус о такие дела не пачкает. И, кстати, если бы все наши участники действа доверились ему, крови было бы меньше. Но Лейденберг, прекрасно понимая, что будет теперь с Фергюссоном и Кассиусом, а заодно и с ним, Лейденбергом, решил опередить события и нанял Рюсто. А вот тут уже в дело вмешался покойный венеролог Уотсон.
- Он шантажировал Лейденберга?
- Он шантажировал Галла, надеясь с его помощью сделать карьеру. Что деньги! Деньги имеют привычку заканчиваться, тогда как успех растёт, как снежный ком. Но когда дело ушло в руки Рюсто, оно стало не только кровавым, но и грязным.
- Так это Рюсто убил Фергюссона и Кассиуса?
- Думаю, всё же с благословения Уоррона. Уоррон всегда предпочитает прибрать стихию к рукам, нежели пускать её на волю. К тому же, мы были свидетелями переговоров между ними. А вот способ, думаю, Рюсто выбирал сам – согласно собственным склонностям и предпочтениям.
- А откуда Уоррон вообще узнал о Рюсто? Вряд ли, что это Лейденберг ему рассказал.
- Рассказала, скорее всего, Шероле. Полагаю, она составила себе представление об истинных обстоятельствах смерти Веры Лейденберг ещё во время процесса надо мной. И я бы не сказал, что Уоррон после всего этого с восторгом отнёсся к своей миссии. Захоти он пресечь нашу с вами комбинацию, ему бы не составило труда. Майкрофт этого и боялся, когда предостерегал меня – вполне искренне.
- Сколько крови и зла, - пробормотал я, качая головой. – А кто прислал нам бомбу? Кто стрелял в меня, когда я ходил на почту? Неужели тоже люди Уоррона? Если так, то они не такие умельцы, как...
- Да нет, - поморщился Холмс. – Это совсем другое дело. Это Лейденберг.
- Барон?
Холмс сморщился ещё сильнее:
- Баронесса.
- Зачем?
Холмс почему-то покраснел и засмеялся.
- Ну, она, - покашливая и запинаясь, вперемешку со смешками проговорил он. – Как и вы, решила, что я уделяю слишком много внимания мужчинам. Ну, то есть, больше, чем женщинам... женщине...
- Ей? – ахнул я.
- Сами понимаете, благосклонности мужа ей в сложившихся обстоятельствах желать не приходилось. Правда, я её устроил бы только в совершенно беспомощном состоянии. А тут – вы. Ревность – страшная сила, - изрёк Холмс, глядя куда-то в потолок. – Боюсь, я слишком много внимания уделял содомитам в последние полгода. Похоже, это занятие здорово подрывает репутацию. Кстати, Коллинер не предлагал вам...?
Настала моя очередь кашлять.
- Как вы...узнали? – наконец, выдавил я.
- Да я его об этом сам попросил.
- Что?!!!
Холмс засмеялся:
- Очень уж забавно вы негодовали на эту тему. Захотелось поставить маленький эксперимент. Не то он ни за что не предложил бы – вы не в его вкусе.
- Я вас убить готов! – в сердцах сказал я.
Он снова засмеялся:
- Ну что, теперь-то совсем отпустило?
- Кажется, отпустило, - с удивлением прислушавшись к себе, признался я.
- Знаете, чего я боюсь сейчас больше всего? – Холмс вдруг сделался серьёзным. – Того, что после всей этой истории вы всё-таки соберёте чемодан и съедете от меня подальше.
Я не ответил. Не потому, что всерьёз обдумывал эту возможность. Но я снова задумался над тем, что происходит в моей душе по отношению к Холмсу. Он использовал меня – это бесспорно. Использовал бесцеремонно, совершенно не приняв в расчет мои собственные чувства. На любого другого я бы за это смертельно обиделся. Но сейчас... у меня почему-то было ощущение, будто Холмс наделён неким иррациональным правом поступать так, как он поступает, и я не могу его судить. С другой стороны, оставаться с ним в соседских отношениях значило бы, пожалуй, забыть покой и подвергать себя опасности снова и снова. Авантюрный склад этого человека невозможно было оспорить, причём авантюрный в самом худшем, самом опасном его значении. А я никогда не считал себя ни храбрецом, ни безумцем.
- Вы сейчас, - в это время вдруг проговорил он, внимательно глядя на меня,- решаете, как следовало бы вам поступить по правилам. Как должно. А вы лучше поступите, как хочется.
- А если я сам не знаю, чего мне хочется?
- Тогда займите выжидательную позицию, - посоветовал он.
- Надолго?
- До весны, по крайней мере. Тогда цены на квартиры, может быть, снизятся.
- Мне с вами интересно, - сказал я, помолчав.
Он поклонился, пряча улыбку.
- Но страшновато.
- А вы больше полагайтесь на меня, - снова посоветовал он с беспримерной, но обаятельной, надо признаться, наглостью.
- Да ведь сами говорите, что боялись опоздать, - напомнил я.
- «Бояться» и «опоздать» - совершенно разные глаголы, - сказал он. – Последний в совершённой форме, если вы заметили.
- А вы – демагог.
- Благодарю. Я изучал риторику в колледже.
- Это не комплимент.
- Комплиментов я и не ждал, - признался он. – Ждал, по правде говоря, что вы мне челюсть свернёте.
- Мне хотелось. Но я был слишком... слишком... – я замолчал, не найдя подходящего слова.
Как раз в этот миг экипаж остановился перед нашим крыльцом. Холмс отпер дверь своим ключом, и мы вошли, стараясь не зашуметь в тёмной прихожей.
Была глухая ночь, и я снова подивился терпимости нашей квартирной хозяйки, которую заставили замывать после трупа пол, приводить в порядок закопченную взрывом гостиную и приглашать стекольщика, а она, тем не менее, оставила нам на столе холодный ужин с запиской: «Джентльмены, если вернётесь поздно, конечно, если вообще вернётесь, сделайте милость, обслужите себя сами. Приятного аппетита».
Холмс заглянул под салфетку, хмыкнул, нетерпеливо отломил кусок хлеба и, сунув его в рот и жуя, полез в бар за спиртным.
- Вы, похоже, здорово проголодались? – спросил я, обратив внимание на жадность поедания им этого слегка подсохшего хлеба.
- Я вообще ничего не ел с того момента, как мы с вами расстались, - сказал он, усмехнувшись. – Не до того было.
Он разлил вино в два немаленьких бокала.
- Ну что, Уотсон?
- Опьянеете, - испугался я. – Сперва поешьте.
- Охотно, - с энтузиазмом согласился он, и некоторое время мы молча воздавали должное сэндвичам с ветчиной и пирогу с яблоками.
- А знаете, - сказал вдруг Холмс с лёгким удивлением, запив всё это вином, - Я что-то совсем засыпаю. Пожалуй, до постели я уже... вряд ли...
Заявление прозвучало неожиданно, потому что только минуту назад он с набитым ртом довольно живо болтал о Шероле и Уорроне и об их странной связи. Но, взглянув ему в лицо, я понял, что говорит он абсолютную правду, и, похоже, он не только не ел, но и не присел с тех пор, как мы расстались, а теперь вся эта усталость отразилась, наконец, на его лице. Его живые черты застыли и словно смазались, в глазах повисла мутная паутина, веки отяжелели, челюсть не то, чтобы совсем отвисла, но губы разомкнулись, и их уголки опустились вниз.
- Холмс, но, может быть, лучше... - начал я, но тут его глаза закрылись, а голова, мотнувшись, упала на грудь, да так и осталась.
- Ну и ладно, - сказал я. – Спокойной ночи.
Увы, для меня самого ночь выдалась беспокойной. Как я и ожидал, все сильные впечатления прошедших суток сублимировались в жутчайшие кошмары. Мне снился улыбающийся Рюсто, а мой брат Дэвид накаливал в камине стальной прут и обещал, что сейчас проведёт со мной обряд вступления в масонскую ложу, но для этого нужно чуть-чуть потерпеть. Потом откуда-то появился Руд Коллинер и стал белоснежным платком чистить свои высокие охотничьи сапоги, почему-то сплошь залитые кровью, а я всё хотел спросить у него, где же Холмс, хотя сам при этом знал, что Холмс, слепой и парализованный, лежит в больнице Мэрвиля.
«У него вырос горб, потому что он двуличен, как люэс, - сказал Мэртон. – Но вот я его вскрою, и он будет в полном порядке».
«А этот – тоже содомит, - вдруг указал на меня Коллинер, держа окровавленный платок в той же руке, указательный палец которой уставил мне в лицо. - Надо бы вам и его вскрыть – принцу сразу полегчает».
«Нет, нет, не надо!» - в ужасе завопил я.
«Стыдитесь. Вы же давали клятву Гиппократа, - покачал головой Галл. – А там прямо сказано: «Гомо гомини люэс эст».
Я проснулся от прикосновения ладони Холмса к моему лбу.
- Вы не заболели? – шёпотом спросил он. – Вы так беспокойно спите - всю постель перевернули и всё что-то бормочете...
- Нет-нет, Холмс, всё в порядке. Который час?
- Скоро шесть.
- А почему так темно?
- Дождь. Слышите, как часто стучит?
- И, действительно, капли глухо барабанили по стеклу и карнизу, не успевшие облететь листья шуршали под дождём.
- А вы почему не спите? Это я вас разбудил?
- Да нет, - усмехнулся он. – Мне тоже всякая чепуха снилась. Вот и проснулся ни свет, ни заря... – он вдруг длинно, не стесняясь, зевнул, с ходу заразил меня зевотой и рассмеялся этому.
- Всё равно уже не заснём, - сказал я. – Утро. Пойдёмте-ка сварим кофе, а то миссис Хадсон, наверное, ещё спит.
Мы спустились в гостиную, и Холмс разжёг камин и поставил кофейник на огонь, после чего мы оба крепко заснули в креслах и проспали до половины девятого, пока кофе благополучно выкипел, а кофейник сгорел.
Разбудила нас миссис Хадсон.
- Джентльмены, - проговорила она довольно громко. – Во-вторых, вы сожгли кофейник и напустили угару, а во-первых, вас хотят видеть лорд Брэнвелл, мистер Джон Уоррон и мистер Майкрофт Холмс.
Высокопоставленных гостей дождь не пощадил, несмотря на зонты. Меня при виде седого представительного лорда в золочёном пенсне, внушительного мистера Майкрофта Холмса и, особенно, зловещего Уоррона взяла лёгкая оторопь, и когда я поднялся им навстречу и поклонился, я почувствовал себя деревянным, как щелкунчик.
- Простите нам внешний вид, - сказал Холмс, пожимая любезно протянутую ему руку члена парламента. – Если бы вы уведомили о визите...
- Если бы мы уведомили о визите, - сказал Шахматный Министр, – То вы, пожалуй, ещё позаботились бы о том, чтобы этот визит не состоялся. Садитесь, джентльмены, нам надо поговорить.
Майкрофт, несмотря на всю свою внушительность, выглядел недовольным и подавленным. Лорд Брэнвелл тоже как-то неопределённо покашливал в кулак, поэтому переговоры взял на себя Люпус.
- То, что произошло минувшей ночью, - проговорил он, задирая голову так, что затылок его упирался в горб, - отнюдь не частное дело. Задумывались ли вы о том, Холмс, почему вас называют именно частным детективом?
- Я полагаю, Уоррон, речь идёт о частном порядке расследования, а не об определённом виде преступлений, которые мне дозволено расследовать, - ответил Шерлок Холмс, подчёркнуто проигнорировав «мистера» так же, как перед этим сделал сам Люпус.
- Но когда речь заходит о судьбах империи... - вмешался лорд Брэнвелл.
- Можно закрыть глаза на десяток зверски убитых её граждан?
- Да, - спокойно сказал Уоррон. – Во время войн мы закрываем глаза на сотни и тысячи зверских убийств, выигрываем войны, торжествуем победу и процветаем.
- Но войны всё же редко зависят лишь от похоти и распущенности правителей, - возразил Холмс.
- Всегда, - лаконично отрезал Уоррон. – От чего ещё им зависеть?
- Но, мистер Холмс, - Брэнвелл заговорил вкрадчиво. – Вы же прекрасно понимаете, что сами обстоятельства вынуждают вас держать язык за зубами. Что мы можем поделать? Не устраивать же показательное судилище – это разобьёт сердце не просто почтенной даме, но даме, от которой мы все зависим. Это – семейное дело, и мы...
- Это – семейное дело?!!! – вскричал Холмс, и его скулы пошли пятнами. – Кем приходятся августейшему дому Вера Лейденберг и Марис Лебран? Дэвид Уотсон и Червиковер? Диомед и доктор Лей? Крессо, Фергюссон и Кассиус? Кем? За что убили Виктора Сервета и того типа, который был с ним, когда они избавились от тела Лея, и которого он называл Дюком Гаммерсмитом? За что хотели убить моего друга? – он дёрнул подбородком в мою сторону. – Я слышал раньше выражение «прикрыть грех», но не думал, что родовитость благославляет прикрывать грех горой трупов.
- Хорошо, - устало проговорил, глядя в сторону, Майкрофт Холмс. – Ты можешь накричаться вволю, можешь спустить пар. Продолжай.
Холмс замолчал и сел. Больше он не поднимал глаз.
- Я обещал, что уговорю молчать и тебя, и доктора Уотсона, - продолжал Майкрофт. – Публичный скандал недопустим. Ты и сам это прекрасно понимаешь. Если бы у меня были сомнения, мне вообще не следовало помогать тебе. А раз я это сделал, значит, в глубине души я уверен в том, что ты поведёшь себя правильно. И правильно используешь своё влияние на брата покойного Дэвида Уотсона.
До сих пор я молчал, не считая себя вправе вмешиваться в столь представительную беседу, но тут терпение моё, наконец, лопнуло, и меня прорвало:
- Я – Джон Хэмиш Уотсон, - сказал я, - А не просто чей-то там брат. Ваше пренебрежение ко мне и ко мне подобным – корень того самого зла, последствия которого мы пожинаем сейчас. Вы думаете, что вы - сильные мира сего, а на самом деле вы и в себе-то не властны – ни в поступках, ни в мыслях, ни в убеждениях. Ни за что не поверю, будто вы считаете, что насилие и убийство перестаёт быть насилием и убийством оттого, что насильник и убийца живёт во дворце, а не в лачуге. И ваше лицемерие вынужденное, и вам самим от него гадко до тошноты, но вы в этом никогда никому не признаетесь.
- Никто с вами и не спорит, - спокойно сказал Уоррон. – Сядьте, доктор, не кипятитесь. Вы сейчас совершенно правильно определили сложность нашей позиции. Проблема в том, что по-другому никак нельзя. Альтернативы нет. Допустим, вы-таки устроите общественный скандал. Ну и что из этого хорошего выйдет? Неужели вы всерьёз полагаете, что казнив за убийства и разврат, вы в самом деле накажете только того, кого следует? С принцем связаны многие другие люди, они все посыплются, как домино, едва вы толкнёте первую костяшку. Два-три убийства, ещё два-три самоубийства, разрывы сердца, удары, разорения, испорченные отношения внутри и вне страны, разброд в парламенте, рост преступности, может быть, даже война. И будет ли вам самому после этого спокойно спаться по ночам?
- Насчёт войны – перебор, - угрюмо буркнул Майкрофт Холмс, но я видел, что в целом он с Уорроном согласен.
- А если им не удастся нас убедить, - заметил вполголоса мой друг Холмс, - в этой истории будет всего-то на два трупа больше.
- Не обязательно трупы, - улыбнулся Уоррон. – Есть ещё Бродмур.
- А что вы, собственно, меня уговариваете? – спросил вдруг Холмс. – Что я могу-то?
- Разве что пожелать долгих лет королеве, - сказал Уоррон, усмехнувшись. – Сифилис – болезнь длинная.
- Едва ли не длиннее тюремного заключения, - заметил и Майкрофт. – Мы не уговорить, а убедить вас пришли. В конце-концов, вы оба – британцы, оба патриоты. И, как патриоты, надеюсь, вы пожертвуете своей совестью во имя общего блага и забудете об истинных виновниках этой истории. Уайтчэпельский маньяк уже схвачен вместе со своими присными. Кстати, Сервет, о котором вы так убивались, был у Рюсто правой рукой.
- А Гаммерсмит, верно, левой? Довольно, джентльмены. Я даю вам слово больше не возвращаться к этой истории ни словами, ни мыслями. И доктор Уотсон тоже поступит именно так. А теперь я вас честью прошу: оставьте наше жилище.
И мистер Шерлок Холмс выставил именитых гостей.