ВорошиловгрАД, который всегда с тобой
Сергей Жадан. Ворошиловград: Роман. — Харьков: Фолио, 2011 (перевод на русский)
Опубликованный на Украине осенью 2010 года роман Сергея Жадана “Ворошиловград” — его пятая прозаическая книга. До этого были сборники новелл “Биг-Мак” (2003), “Гимн демократической молодежи” (2006), роман “Депеш Мод” (2004) и книга “Anarchy in the Ukr” (2005). Практически все переведено и напечатано на русском.
Начав литературную карьеру со стихов (некоторые из них в одно время даже были включены в школьную программу), Жадан затем стал чередовать выход своих поэтических и прозаических книг. Нетрудно заметить, что у поэзии и прозы Жадана одни и те же герои — это взрослеющие вмеcте с автором его сверстники, детство и отрочество которых пришлось на поздний советский период, а юность — на эпоху перемен, или, как бы сказали у нас в России, на “лихие девяностые”. Обостренно чувствующие в эту нервную, опасную эпоху персонажи — в сочетании с высоким литературным стилем и царапающими реалиями все той же эпохи — позволили стихотворениям Жадана стать заметным явлением в литературной жизни новой Украины. (К предпосылкам успеха надо добавить, конечно, и недюжинный поэтический дар автора, сплавляющий воедино его достаточно синтетическую эстетику.)
Но хватит ли этих ингредиентов, чтобы сварить вкусную прозу? Мне кажется, что нет. Думаю, что это понимает и Жадан. При чтении прозаических произведений Жадана возникает чувство, что автор все время хочет ответить самому себе на вопрос: неужели “все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов”? О такой “снайперской” особенности своего восприятия жизни Жадан лет десять назад написал в стихотворении donbass independent:
“………………………………………..
Воскресания речек, вагонов просветы,
все пропавшие письма, тетради, монеты,
целый город с мороками дел и вещей,
как добыча, застряли в ловушке очей.
…………………………………………..
После мертвых годов, после желтой стерни
из наследства всего уцелеют одни
накопленья зениц
и они
и не Божии
и не твои”.
Но должен же быть в жизни еще какой-то смысл, кроме создания завораживающих картин, которыми являются стихи Жадана и которые в виде лирических отступлений он вставляет в свою прозу. (Во всяком случае, этот “еще-смысл” хочет найти в каждой книге читатель.) “Главное”, — поется в цыганском гимне из романа “Ворошиловград”, — “помнить о цели, которой тебя наделило провидение, и о людях, которые тебя любят…” (здесь и далее перевод фрагментов текстов
Сергея Жадана — мой. — А.П.)
Чтобы найти эту цель, Жадан “идет в люди”. В предыдущих четырех прозаических книгах это хождение, однако, к появлению нового смысла не привело. Герой оставался созерцателем, стоически наблюдающим за хаотическим блужданием то западноевропейских леваков (“Биг-Мак”), то харьковских молодых алкоголиков начала 90-х (“Депеш Мод”), то капитанов украинского мелкого и среднего бизнеса нулевых (“Гимн демократической молодежи”). Смысл появлялся в тех случаях, когда автор писал о взрослении\становлении своего alter ego: рассказ “Порно” из “Биг-Мака” и книга “Anarchy in the Ukr”. Возникал он и тогда, когда автор напрямую, без отягощающих “широких картин народной жизни” вел разговор о взаимоотношениях полов: рассказы “Некоторые особенности контрабанды внутренних органов” и “Баллада о Билле и Монике” из “Гимна демократической молодежи”. То есть “частный” смысл у автора вполне вырисовывался, а вот с поиском общего, социального пока выходила неудача. Похождения “народных” героев вызывали лишь желание, чтобы эти герои живыми и без тяжелых телесных повреждений выбрались из неприятностей, в которые сами себя загнали. Можно, конечно, было в оправдание этой бессмысленности происходящего сослаться на то, что писатель — лишь зеркало общественных процессов, а на дворе перманентная эпоха “бурь и перемен” и затянувшаяся пора первоначального накопления капитала. Но, как показывает опыт, в истории всегда присутствует некий смысл, и именно писателю не грех прояснить его современникам.
На сей раз в поисках смысла герой Жадана решает погрузиться в экономическую жизнь страны не в качестве стороннего наблюдателя, но непосредственного участника. Можно сказать, возглавить процесс на местном уровне. Старший брат героя, живущий в маленьком городке неподалеку от автотрассы и владеющий там бензоколонкой, вдруг скрывается в неизвестном направлении. В наследство герою — Герману — достается эта бензоколонка, отягощенная как ее сотрудниками, так и неурегулированными отношениями хозяйствующих субъектов — проще говоря, заправку хочет прибрать к рукам местная мафия. Вокруг этой коллизии и вертится сюжет романа. Герой, который к началу описываемых событий живет в крупном городе и зарабатывает на жизнь пером — в качестве то ли политтехнолога, то ли сотрудника рекламного агентства, — решает встать на защиту бизнеса своего брата и работающих в этом бизнесе людей — старых знакомых героя. Этому занятию он и посвящает всю свою романную жизнь. Таким образом, Герман становится символом сопротивления, вокруг которого объединяются остальные положительные герои. Сам он, впрочем, не принимает никаких решений, за исключением следующих:
— не отдавать бизнес в чужие руки,
— самому остаться в родных краях.
В остальном просто реагирует на складывающуюся ситуацию, выполняя, как правило, рекомендации своих сотрудников. (Герой даже решает по случаю форс-мажора вложить в бизнес свои личные сбережения, но их уже присвоили его друзья — коллеги по прежней работе.)
Застолбив свою позицию, герой делит время между бизнес-делами, романами с местными жительницами различных возрастов и фантастическими странствиями по округе. (Заметим, что и романы с местными жительницами выглядят достаточно фантастическими — женщины мирно уживаются друг с другом, не отягощая склоками жизнь героя.) Одна из целей этих странствий (и романтических похождений), говоря по-украински, дати собi раду (разобраться) со своим прошлым, из которого к герою тянутся “тени, вся моя жизнь, вся моя память”. Другая — показать страну, в которой происходит действие. Как-то в интервью Жадан сказал, что живет в фантастической стране. Если попытаться одним словом определить основу этой фантастичности, то, наверное, это будет слово “транзит”. Сквозь описанные Жаданом земли прокатываются волны незаконных миграций и контрабанды. Да и весь быт в них — кочевой, непрочный. Оттого так органичны среди украинских степей палатки экзотических азиатских мигрантов и идущие с вооруженной охраной караваны контрабандистов. О цыганах я уже не говорю — они там давно автохтоны. Одна из границ этой фантастической страны (не обязательно северная) напрямую соприкасается с адом. Это туда направляются контрабандные караваны с топливом. (Читатель знает, зачем там топливо.) Этот заграничный край густо населен друзями молодости главного героя. Порой они все вместе приезжают оттуда и, захватив Германа, отправляются в степь на футбольный матч с местными газовиками. Герман не спускается в ад — ад сам идет ему навстречу. И, похоже, это единственное место, где ему по-настоящему хочется очутиться — рядом со своими друзьями, рядом с их и его убийственной молодостью. Как-то примиряет героя с окружающей земной действительностью лишь то, что она мало отличается от места, где находятся его погибшие друзья. Поэтому столь проницаемы границы в романе Жадана. Собственно, и до ворошиловградского буддиста Жадана было известно, что нирвана и сансара (земная жизнь) тождественны. Но Жадан добавляет: ибо обе они — ад.
Итак, для “частного смысла” героя мы получаем ответ, с которым трудно не согласиться: стоять до конца, защищая своих близких. Даже если, как происходит в романе, в противостоянии один из этих близких прощается с жизнью. Или даже если некоторые твои друзья тебя же и предают. А вот об “общеукраинском” смысле читатель может лишь догадываться. Этот смысл, в принципе, мог бы сложиться из миллионов частных смыслов, таких же, как у Германа. Но задумаемся над вопросом — а что случится, если Герман одержит победу и никто не будет мешать ему и его команде в их бензозаправочном бизнесе? Тогда выяснится, что, с одной стороны, бизнес этот встроен в жизнь захолустного городка, недалеко ушедшую от так называемого “совка”, а, с другой стороны, является частью системы транснациональных корпораций. Ведь именно от таких корпораций получает заправка Германа бензин и затем разливает его в баки проезжих дальнобойщиков, которые везут на Украину импортный товар, поставляемый такими же транснациональными корпорациями. (По данным статистики, Украина производит только 10% тех товаров, которые потребляет ее население.) То есть настоящая проблема — сохранить для себя и своих соотечественников возможность осмысленной жизни, не превратившись в клерков, послушно выполняющих исходящую сверху корпоративную волю. (О таком корпоративном житие-бытие Жадан с присущим ему сатирическим талантом написал в новеллах “Баллада о Билле и Монике” и “Красный Элвис”.) Иными словами, надо сохранить самостоятельность — экономическую, политическую etc — обеспечив своей стране развитие, а не превращение в источник сырья и дешевой рабочей силы.
Так что зря удивляется главный герой: “Вся эта банковская сволочь, менты, бизнесмены, молодые адвокаты, перспективные политики, аналитики, собственники, блин, капиталисты — почему они ведут себя так, будто их прислали сюда на каникулы? Почему они все за собой выжигают?” Потому и выжигают, что их интересы не связаны с этой страной, и этими же интересами продиктован и способ действий. Схватка Германа с местной мафией — первый, хотя, может быть, поэтому и самый важный этап этого противостояния. Следующие этапы тоже хорошо известны: профсоюзное движение, работающая правовая система, политические свободы, пресловутое гражданское общество… В общем, лиха беда — начало.
Проблема еще и в том, что население описываемого автором края состоит из автономных, не желающих взаимодействовать друг с другом “племен”: это группирующиеся вокруг заправки Герман и его старые друзья, затем местная мафия, а еще “штунды” — цыгане, “перевозчики”, “фермеры”. (Заметим, что в романе не идет речь о стандартном делении Украины на Запад—Восток. Вероятно, подразумевается, что и “большое” деление навязывается стране местными “хозяевами жизни” в отнюдь не бескорыстных интересах.) Отношения между этими “племенами”, как правило, или никакие, или враждебные. Единственный мост с “чужими” — цыганами — налаживают сам Герман и его старший друг Коча. Хотя в основе этого моста и лежат интимные связи наших героев с женщинами цыганского племени, но, так или иначе, именно цыгане приходят Герману на подмогу в физическом столкновении с мафией. Автор отчетливо осознает, что без преодоления “межплеменной” разобщенности ничего добиться нельзя: “Случилось так, что вы живете тут все вместе: и крещеные, и некрещеные, и штунды, и всякие босяки, которые и читать-то толком не умеют. Вы воюете друг с другом, не понимая главного — на самом деле вы не враги друг другу, вы воюете сами с собой. Вас стравливают, заставляют воевать, ослабляя и делая беззащитными”. В романе призыв “держаться всем вместе и не пускать чужих на свою землю” (под “чужими” понимаются “хозяева жизни”) пока в основном упрямо оборачивается правилом “держаться своих”. Но, во всяком случае, вполне прочитывается мысль автора — борьба за свой бизнес делает необходимыми “мосты” между украинскими “племенами”, в этом, возможно, один из ее главных смыслов.
Все эти высокие материи герой обсуждает в конце романа с загадочным пресвитером со сложной судьбой, который духовно окормляет местное племя цыган. В конце разговора и романа “пресвитер … выпрямился, поднял ладони для молитвы и вдруг выдохнул из гортани сине-розовый язык пламени, обдавая всех жаром и сладкой, невыносимо-щемящей радостью”. Ну, вы опять догадались, где происходило действие.
У романа, что называется, открытый финал — мы не знаем, выиграет ли Герман до конца этот первый бой, бой с местной мафией. Тем более мы не знаем, что ждет наших героев дальше, в случае этой первой победы. Способна ли эта ворошиловградская команда молодости Германа выстоять и дальше? Верит ли в это сам главный герой? Во всяком случае, главное, что он может сделать, — оставаться вместе с ними там, где они есть.
Что же остается в итоге? Остается нащупанный автором нерв, болевая точка жизни на постсоветском пространстве. Остается стиль Жадана, в котором пафос разбавлен гротескной “прозой жизни”: “Стол накрыли в саду под деревьями. В траве лежали красные яблоки, в листве сновала паутина, было солнечно и ветрено. Священника, как почетного гостя, посадили поближе к молодым, рядом с ним сидел чувак, перевязанный платком; периодически они произносили речи, в которых призывали всех быть внимательными, трудолюбивыми и своевременно заполнять налоговые декларации”. Остается “добыча очей”: “Солнце, как могло, прогрело осенние поля, теплый восточный ветер принес запахи дыма и сухой травы, вокруг было пусто и тихо, во все стороны расходились голые черноземы, а за ними краснели сосны. Воздух был соткан из оттенков и запахов, точно это был не воздух, а знамена, что пламенели на солнце и дрожали на октябрьском ветру. И вышиты на этих знаменах были длинные клейкие сосуды паутины и тонкие линии усталых растений, срезанных, сорванных и собранных женскими руками, а еще птицы, что пересекали простор, летели на юг, покидали густой настоянный воздух, плывший прямо по нашим волосам. Вялые осенние насекомые взбирались на эти знамена, сливаясь с красками неба и земли, и пахли эти растрепанные знамена илом и сырым песком, потому что где-то совсем рядом текла река, уносящая в себе листву и скошенные стебли”. Или вот покороче: “Дни в начале октября стоят короткие, как карьера футболиста, маслянистое сонце течет над головой, утяжеляя лежащие на земле тени, делая более светлой траву и согревая разбитое сердце асфальта”. Остается оставаться там, где ты родился и вырос. Никому, впрочем, не навязывая своего решения.