Я редко теперь убираюсь в комнате, отдавая предпочтение
Уборке в голове, но когда пыль даёт о себе знать через
Большую часть органов чувств, напоминает о прошедших
Месяцах, в безразличии к окружающим вещам, рука тянется
К батарее, где висит тряпка, та единственная которой доверяю
Свою руку, и ноги в ванну несут её, чтобы намочить, вернуться,
Встав на стул, включить свет, на стенах тень выращивая, и полки
Потрескавшимися глазами озарив, прикоснуться к миллиметрам
Родной материи, сопровождавшей меня практически ещё до
рождения...
Сначала шкаф не существовал, затем в разобранном состоянии
Украшал мебельный отдел, выбрался отцом и по схеме сборки
Оплодотворился с квартирой, материализовался, с темнотой
Слившись, тогда лампочку ещё не прикрутили в только что
Достроившимся военными под прямым углом доме, пустовал
В одиночестве, дверь открылась, вошёл детский крик одним
Звёздным тёплым вечером, и он начал хранить детские вещи,
Затем игрушки и школьные тетради, затем долгий мусор и сейчас
Не менее важен; держит под контролем вековые знания и
Духовный опыт великих писателей, просто талантливых графоманов,
властителей вольных метафор.
Но чтобы стереть испражнения времени и главный признак его
Существования, заметный чуть напряжённым взглядом,
Был вынужден побеспокоить детей истории, они теперь за спиной,
Лежат на кровати, слегка её продавливая, как и мою память;
Эта строгая конструкция возвращает далеко назад,
Как и воображением переносит далеко в будущее, и как странно –
Не вижу особой разницы: что сейчас стою здесь, на стуле,
В порванных тапках, тряпкой закручиваю пыльный спектакль,
Кажущийся без конца, так и через 30 лет, если даст Бог, доживу,
Буду стоять без стула, и скорее не имея тапок, с порванной тряпкой
Вытирать картинки юности с приковавшего навсегда шкафа –
моё тело и душу.
И рядом не станет матери, и первый день без неё будет казаться
Самым первым в жизни вообще...
В невыносимой ярости ко всему, граничащей с неосознанием себя
И жизни, и я в сути останусь тем же беззащитным, в извиде окна,
Где руины призрачные в Луне, освещённые вторичной Землёй,
Не голубой, алочной, без ядра, и отражённые от Солнца искорёженные
Лица не заметят в техногенном неисцелимом формализме –
Ребёнка, как и спустя секунды от рождения в крике бессильном,
Дёргался, срывал с ноги ленточку и не знал что первая и последняя,
До костей пробравшая будет у меня встреча с болезнью,
И одиночеством, и может, произойдёт инверсия – кашель женский
Над потолком обязует, а мужской – умиротворит.
В тот момент, когда вместо стула будет царствовать ваза, или
С марганцовкой тазик, а на месте лампочки – переменный проводок,
На разваленном шкафу несколько свечек, волнующихся от скорбящих
Дыханий, а у меня вместо порванных тапок – ноги бледные,
Холодные, но не холодней ладоней как сейчас, а на месте
Удобной кровати – будет гроб... Чуть более тесноватый...
Вынесут безропотно, закроется дверь, под внизу всё те же вопли и
Девичий смеющийся крик, сводящий с ума скрип кровати и секс –
Всё как обычно по человеческому сценарию, просмотр в тёмном
Кинозале напоминает, где явен только экран с изображением смерти,
Разница лишь во времени сеансов и цене за вход.
Но если ты – бог Дионис, и как он совращаешь женщин до степени,
Что они готовы раздеться прямо на улице, в экстазе окунуться в оргию
Ради одной жалкой прихоти – любые врата откроются при одном
Твоём соблазняющем виде, но последние – уведут в Ад.
Ну вот, завершил уборку, взял песочные часы на две минуты,
Поставил их и наблюдаю, как время уходит в каверзной своей тишине,
Уводя незаметно песчинку за песчинкой, а они только и поблёскивают,
Уходят в воронку, падают из бытия моего взора на дно небытия,
через линию прошлого, как и жизнь вся, пыль отдавая.