Думаю, если бы я еще вчера решился написать комментарии к рукописям, которые я обнаружил в выброшенной на берег бутылке несколько недель назад, то они выглядели бы совершенно иначе. Сегодня вечером я был у Вартеса Гэрлеха, которого мне посоветовали как знатока средневековой мистики и оккультных теорий.
Конечно же, первым делом я показал эту рукопись мужам сведущим в исторических науках, надеясь, что моя находка имеет для их поприща какую-нибудь ценность. Единственное что я узнал так это возраст записок – около двухсот лет, но само содержание было определено как бред выжившего из ума человека. И если честно тогда я с ними был абсолютно согласен. Правда, кое-кто из них посоветовал мне обратиться к одному оккультисту. Сначала я отнесся к этой идее скептически, но услышав имя Вартеса Гэрлеха, изменил свое мнение. Это имя мне было знакомо по нескольким, довольно содержательным научным публикациям на темы логики и философии, и я искренне удивился, узнав, что Вартес так же интересуется такой ересью как оккультизм.
Итак, сегодня вечером я нанес Вартесу Гэрлеху визит и едва вошел в его кабинет как понял что его изыскания в мистике, намного глубже простого праздного интереса. Комната на первый взгляд походила на пристанище средневекового алхимика, но при детальном изучении можно было найти предметы и фигуры огромного количества различных культов, большинство, из которых были мне незнакомы. Мое внимание привлекла одна вещь, положение которой подсказывало мне, что хозяин часто снимает ее с полки. Она представляла собой пирамиду с тремя гранями, не считая основания. На первой из которых был изображен ровный круг, разделенный прямой чертой на две части, на белую и черную, на второй грани тот же круг, но граница между черным и белым стала немного волнистой, на третьей же и вовсе изогнулась в форме «S» и на каждой части присутствовало по капле противоположного цвета. Собственно я быстро вспомнил название последнего символа – «Инь и Янь», значение же всей фигуры мне открылось позже, после беседы с Вартесом. Но прежде чем ознакомить читателя с ее кратким содержанием я хочу привести полный текст той рукописи, которая и стала объектом нашего обсуждения.
Скажу лишь, что зачастую странные, мистические случаи, получив научное объяснение, теряют весь свой таинственный ужас и становятся вполне безобидными, но здесь же все обстоит совсем иначе, даже сейчас вспоминая высказанную Вартесом теорию, которая всецело объясняет действие рукописи, мне становится немного не по себе. И я даже пеняю на свой скептицизм, ибо куда спокойней бы было мое самочувствие, если бы я уверовал в то, что это проделки дьявола.
Итак, вот ее текст:
* * *
«Вода вода вода…
Я ненавижу воду, ненавижу с детства, ненавижу, потому что она вливает в мое сердце панический, безотчетный страх. Я не переношу вид моря – миллионы тонн воды, готовые проглотить тебя иссиня-темными пучинами, и погрузить в неизведанные глуби, которые от сотворения времен не знают существа с именем «человек».
Вода! Она все ближе и ближе, и луна, несоразмерно огромная луна, зависшая так низко над горизонтом, обрела мистически-алый оттенок, точно налитый кровью глаз, она словно предвкушает садистское удовольствие от учиненного ею зрелища. Ведь это она, она виновница этого прилива! Я вжался в скалу, я отчаянно пытался залезть, на этот почти отвесный утес, но изорвал в мясо все кисти и ступни, и сломал себе руку, что и вынудило меня оставить попытки…
Как я здесь оказался? У меня один вариант – моя судьба воплощает все мои самые ужасающие кошмары…
Мы пережили воистину дьявольское кораблекрушение, то, что разнесло наш корабль на обломки даже сложно назвать штормом – словно морское дно, вместе с многокилометровой толщей вод, тряслось и вибрировало, швыряя подобно щепке наш корабль… Я не знаю, как я выжил! Я лишился чувств, сразу же после того как чудом спасся от безудержной волны, которая неистово обрушилась на палубу, и поломав мачту и смыла добрую часть команды…
Очнулся я при мертвенно повисшем штиле, в небольшой лодчонке. Помимо меня в ней оказалось еще три человека – наш боцман – Джек Эхентсон – уже давно не молодой человек, суровой наружности, но вряд ли кто-нибудь из, уже покойной команды рискнул бы померится с ним силой. Второй - некто с прозвищем Сайг, я не был с ним знаком, но видел его на корабле, его манеры и повадки подсказали мне видеть в нем довольно хитрого и пронырливого типа. И последний - не знакомый мне джентльмен, представившийся как Август, и производивший впечатление широко образованного человека со светской выправкой.
Я не сомневался в одном - ни один из их и не подумал бы меня спасать, поэтому то, что я, исходя из их рассказа, неожиданно был ими замечен рядом с лодкой в бессознательном состоянии, можно считать чудом.
Только теперь я понимаю, что это было не чудом, а истинным проклятьем! О, какой невероятной удачей было бы погибнуть тогда, не приходя в сознание!
У нас были довольно внушительные, по меркам того при каких условиях покидался корабль, запасы. Джек распределил график и порции приема воды и пищи. Поднялся легкий бриз, все шло относительно спокойно… Лишь я старался не смотреть по сторонам, не видеть этот безбрежный, бездонный океан, мы были словно вдавлены в него, и вода, едва не захлестывая, глухо билась у самых бортов. Я изо всех сил пытался скрыть свою неотступную тревогу, и не выказывать леденящий ужас, который обнимал сердце, лишь стоило мне заглянуть за пределы лодки. Ведь обнаружив хоть малейшим образом свою слабость, я неминуемо стал бы первым претендентом на смерть, в случае если у нас кончится провизия, что, конечно, не маловероятно. Вскоре мы стали замечать, что вода вокруг становится мутной, а к вечеру она вовсе вся, насколько хватает взгляда, исполнилась бледно пепельным цветом, и, стала будто несколько вязкой. Тщетно, как мне уже начало казаться, я пытаюсь унять свой беспочвенный, взбесившийся страх, уставившись в днище. Этот океан, бездна воды, он будто одушевленное существо, которое бесстрастно хоронит в себе хрупкие и ничтожные тела людей. А теперь эта серая масса, обступила со всех сторон нашу жалкую лодчонку… В полубредовом состоянии, от физического и духовного истощения мой разум представлял все это осмысленным жестом беспредельного океана, словно это часть некого коварного плана, плана непонятного и непостижимого человеческим мозгом…
И далее я провалился в глубокое и темное забытье, без сновидений.
Я очнулся, когда солнце уже прочно покоилось в зените, мой сон, судя по всему, длился не менее восемнадцати часов, но теперь я почувствовал себя несколько посвежевшим. Август высказал предположение, что пепельный цвет воды – последствие, разбившего корабль, землетрясения, которое потревожило древние пласты океанского дна…
Я с ним согласился, и даже укорил сам себя за то, что не подумал об этом изначально. Если бы не испепеляющий зной то можно было б сказать, что сегодня я определенно чувствую себя лучше.
Ближе к вечеру мы были уже изнеможенны палящим солнцем, и Джек Эхентсон, встав в полный рост и невнятно выругавшись, заявил, что решил выкупаться. Я хотел было его отговорить, но он видимо особо рассуждать не привык, подошел к краю и нырнул…
Серая жижа моментально сомкнулась за ним, с противным хлюпом, отвратительно похожим на причмокивание.
Я не мог поверить в столь безрассудный поступок, я жадно вглядывался в место, которое мгновенье назад поглотило тело боцмана. Секунда мучительно тянулась за секундой, легкая зыбь морской глади будто сыто посапывала, я напряженно пытался высмотреть в каждой чуть выше остальных зарвавшейся волне, предтечу, выплывающего Джека. Но тщетно! Теперь уже мои спутники вперили тревожные взоры, надеясь что-то увидеть в помутневшей океанской пропасти. Август скоро предложил всем троим нырнуть следом… Я едва сдержал порыв к пылкому протесту, обрисовавшего бы меня как верх бесчеловечности и цинизма. К счастью это сделал Сайг, сказав, что, мол, черта-с-два морской дьявол закусит им, отобедав Эхентсоном.
У горизонта рыжел, переливаясь в апокалипсических оттенках, закат, распластав лучи на половину иссиня-серого неба, и безнадежно увязая в грязной массе бескрайнего океана. Стоит ли говорить, что мое самочувствие, было неописуемо скверным, и я лишь тешил себя надеждой, провалиться, подобно вчерашнему вечеру, в немой темный сон. У остальных нервы были напряжены произошедшим не меньше, Сайг вдруг вспылил, когда Август отказался выдать ему больше, чем полагалось воды, но стоило и мне поддержать сохранение установленного Джеком Эхентсоном порядка распределения воды и пищи, Сайг унялся. Мы погрузились в нервозную тишину. Я лег, надеялся заснуть, но сон пока не шел, хотя на дне лодки мне и стало несколько спокойнее. Ветер немного усилился, мы мерно поднимались и опускались на крупных, покатистых волнах. Это было похоже на размеренное дыхание титанического чудовища, неторопливо погрузившегося в свои богопротивные мысли… вскоре этот образ плавно перелился в неуютный, исполнений нелепыми, фантасмагорическими образами, сон.
С тяжестью проснувшись, я смог вспомнить лишь огромное существо, затмившее собою нежно-синий небосклон, оно, извиваясь и расплываясь, все больше искажалось и начинало походить на бесформенную черную массу, которая медленно и угрожающе ко мне приближалась и вскоре предстала перед моим осознанием как миллиарды извергающих слизь тошнотворных личинок…
Я поймал себя на мысли, что я даже несколько рад тому, что моя память не сохранила сновидение полностью…
Разбудившие меня голоса Августа и Сайга становились громче и напряженнее. Я разобрал нервозную реплику Сайга о том, что ему в своей жизни ему приходилось утолять жажду даже из луж на мостовой….
Я думал, что я первым лишусь здравого рассудка в этом кошмаре, но я ошибался!
В момент, когда я открыл глаза, Сайг залпом опрокинул стакан мутноватой жидкости. Я не сразу понял безрассудность и нелепость этой сцены…
Август мне пояснил, что Сайгу пришла в голову поистине идиотская идея смешать питьевую воду с морской в пропорциях один к пяти и при этом он никак не реагировал на доводы, о том, что вода так насыщенная грязью не может быть питьевой, что даже если ее и получится пить без вреда здоровью, соленость будет лишь увеличивать жажду…
Но Сайг вел себя как одержимый, итогом чего стала увиденная мною сцена... Август язвительно прокомментировал слабо скрываемое отвращение на лице Сайга, от чего тот, в порыве ярости, схватил бутыль с пресной водой, и вскрикнул, что сейчас мы все будем «это» пить. Не успел я среагировать, как Август набросился на него, вырвал воду, но тут же отпрянул, в руке у Сайга был револьвер. Я и помыслить не мог, откуда он у него взялся! Я впал в полнейший ступор, Август замер. Лицо Сайга все больше искажалось лютой, неописуемой злобой. Но постепенно становилось все различимее, что это скорее гримаса неподдельного ужаса и непреодолимой боли! Его глаза вылезали из орбит, а горло издавало противные булькающие звуки. Рука Сайга ослабела, начала медленно опускаться, и вдруг выстрелила в днище, от чего сам Сайг упал на борт, и, лишь из последних сил взглянув на нас, перевалился и сгинул в едва зыблющихся грязно-серых пучинах…
Но то, что я увидел на его лице в последний миг, едва не лишило меня чувств. Я сумел взглянуть на это ровно столько, чтобы успеть разглядеть, но все же не быть полностью уверенным, что это реальность, а не мимолетное помутнение рассудка.
Падающий Сайг, перекошенный предсмертной агонией, тогда попытался закричать, и произвел лишь хриплое отвратительное бульканье, но его рот! Он был полностью черным, и, казалось, кожа стала твердой и бугристой, словно мелкая чешуя. Мне вдруг показалось, что из его рта стали виднеться черные волосы! И в следующее мгновенье тело Сайга уже скрылось за бортом. Но все же эта последняя сцена была столь мимолетна, что я с абсолютной уверенностью не мог поручиться за ее реальность. Одновременно с этим в воздухе повисло невообразимое зловоние, настолько мерзкое, что, казалось, сам факт вдыхания исполненного им воздуха в легкие, видится тошнотворным и граничит с чем-то грехоподобным…
По лицу Августа я определил, что эта скоропостижная смерть уже второго из нас, оставила на нем не меньший отпечаток ужаса, чем на мне. Мы оба молчали. Почему-то гибель Сайга меня не печалила так сильно, как кончина боцмана, думаю этот тип не был бы хорошим спутником и товарищем. Хотя все же обстоятельства его смерти внушили мне мерзкий, непреходящий страх, я не пытался обдумать происшедшее, я просто хотел это забыть, и оставить измышления жутких теорий для более благоприятного места… Тогда я еще окончательно не оставил надежды на спасение. Я всегда был излишне мечтателен…
О если бы труп Сайга не упал за борт! Мы бы его, несомненно, обследовали, и, думаю, я, узнав причину столь ужасной гибели, получил бы достаточный импульс, чтобы тотчас покончить с собой при помощи револьвера, и избавить себя от мук, на которые обречен теперь…
Я смутно помню оставшуюся часть вчерашнего дня… Август, первым выйдя из ступора, ловко и на удивление удачно чем-то заткнул пробоину… глядя на то, как он это делал мне показалось, что мои злотворные фобии стали передаваться и ему – Август словно боялся дотронуться до воды, хотя она уже захватила часть дна лодки и это было не всегда просто. Я, будто истощенный тяжкой лихорадкой, вжался в самое сухое место, проведя весь остаток дня и непроницаемую для луны и звезд ночь в полубредовом, дремотном состоянии, то полностью в него проваливаясь, то почти осознавая реальность. Образы и мысли множились и перемежались в воспаленном мозге, я чувствовал себя пленником, пленником бесконечных серых пучин, которые обступили своею многотонной массой нашу жалкую, податливую волнам лодчонку, и теперь тихо сочатся внутрь. Кажется, огромный, безмерный океан может крепче сжать свои объятья, и наше спасительное суденышко тут же разлетится в щепы, но он все же тихо и неторопливо сочится внутрь, смакуя и наслаждаясь издевательским действием...
Очнувшись у полудня следующего дня, я обнаружил, что мы охвачены густым, грязно-молочным туманом. Он явился словно миазматические испарения серой воды поднимавшейся в воздух под действием некой неведомой, ужасной силы.
Август угрюмо склонился над пробоиной, которая теперь сочилась все сильнее. Я не мог не заметить в нем угнетающие перемены - он уже смирился с нашей обреченностью и, увидев его с абсолютно потухшим взором, я впервые так отчетливо понял, насколько нелепо было даже мыслить о спасении. Мы, отдаленные непреодолимыми тысячами километров от всего мира, здесь так ничтожны, вдавленные в мутную толщу вод и окруженные непроглядным, столь же мутным туманом. Мы – словно в небытии… у нас не было ни компаса, ни других ориентиров, которыми мы имели бы возможность воспользоваться… куда мы все это время плыли? А плыли ли мы вообще? Мы одни, и лишь вода, вода, вода…
И туман…
Мы - в небытии…
Как ни странно, но когда я полностью осознал всю предопределенность нашего путешествия, всю неизбежность рокового исхода, мой страх несколько отступил, уступив горечи отчаяния. Я в безотчетном исступлении встал и вперил пустой взгляд в едва различимое солнце. Где-то там далеко, наверное, оно неистово пылало, но здесь, через вязкую пелену тумана, виделось тусклым размытым пятном, странной формы, пятном со словно вырванным куском сбоку. Должно быть, я долго стоял, уставившись на светило, которое было, неровно обгрызено с одного края, и не догадывался о природе сего странного явления, но стоило задуматься как... Не может быть! Хотя из-за тумана впереди решительно ничего не было видно, не могло быть и сомнений, что впереди был остров с огромными горными пиками. Что еще могло заслонить часть солнца в открытом океане?
Я энергично орудовал единственным веслом, в то время как Август с другого борта, греб доской, еще несколько минут назад служившей скамейкой. Думаю он, как и я не мог до конца поверить в происходящее. Только стал различим берег, он стал грести столь бешено, что я едва поспевал за ним, и это при том, что весло было у меня. Когда осталось несколько метров он, в страстном порыве спрыгнул в воду и потащил лодку к скалистому берегу, идя по пояс в воде. Я же одержимый непреходящей фобией не решился на такой поступок, и, встав во весь рост, устремил вожделенный взгляд в приближающую твердь. Стоило мне взойти на землю, как я обессилено рухнул на камни. Август же, казалось, пребывал в полнейшем экстазе, он сходил с ума, катался как ребенок, вцеплялся руками в камни… Я смотрел на него сидя на абсолютно сухой, твердой земле, но почему-то навязчивая тревога ни на йоту не отступала от моего сердца. В тот момент мне казалось, что я просто не до конца осознал нашу удачу, но только теперь понимаю - это был отчаянный крик, крик моего ангела-хранителя, предупреждающий об ужасе на который я обречен через несколько часов...
Август стал судорожно хвататься за ноги, конвульсивно извиваться, и только тогда я отчетливо разглядел в его безумном поведении приступ неимоверной боли. Август в одичалом припадке оборвал одну штанину, явив обнаженную ногу… я до сих пор не могу сказать какая сила не дала мне лишиться чувств, от увиденного! Вся его нога была покрыта черной, липкой грязью, но грязью это быть не могло! Странная слизь казалась живой и создавала впечатление копошащегося движения, словно являлась жутким скоплением микроскопических организмов. Становилась все сильнее концентрация неописуемо отвратительного, гнилостного запаха, невыносимой смеси многовековой затхлости и разлагающейся плоти. Нога Августа, будто, становилась тоньше, одновременно с этим начали слышаться осклизлые пощелкивания, напоминающие звук раздавливания личинки. Но описание последовавшей далее невероятной, ужасающей картины, к которой я уверен, приложил руку сам сатана, не поддалось бы перу и много более искусного писателя, чем я! Из ноги Августа объятой живой черной массой стали выходить уродливые, тонкие, толщиной с волос, отростки, которые сплетались между собою, срастались, и образовывали богомерзкое подобие лишайника. От конечности Августа к этому времени осталась лишь кость, но признаки жизни еще не оставили его тело. Чудовищное нечто неспешно распространялось, методично поглощая еще не остывший труп. Я, впав в тягостное оцепенение, наблюдал, как вся плоть моего товарища покрывается отвратительной мшистой порослью, местами сраставшейся в багрово-черные коросты, местами так и не соединившись, болтавшейся серыми «волосами».
О, что за реликтовые микроорганизмы потревожило, разбившее наш корабль, злотворное землетрясение!
Как, как природа могла допустить появление такой формы жизни, и затем бережно хранить ее миллионы лет в древних пластах океанского дна!
У меня кончаются чернила и я вынужден закончить свое повествование, хоть как-то отвлекавшее меня от мысли о скорой гибели. Скажу лишь что сейчас я нахожусь на том же берегу, с одной стороны ограниченный непреодолимой скалой, о неисчислимых попытках залезть на которую читатель может судит по моему неровному подчерку, и багровых разводах на бумаге. С другой стороны ненавистным, безмерным океаном, который приближается, приближается с каждой секундой этого дьявольского прилива!
Страхи, о мои страхи! Они были мне предупреждением с самого моего детства! Но я же считал мужественным не поддаваться им! А теперь… теперь же меня ожидает медленное и мучительное гниение заживо! Смерть будет не спеша, клетка за клеткой поглощать мою плоть, оттягивая кульминацию своей трапезы! И несет эту смерть вода! С детства ненавистная мне вода! Серые, наполненные всепожирающей субстанцией волны одна за другой самоотверженно бросаются на камни, каждая все ближе и ближе ко мне. Грузно и яростно они наслаиваются, напрыгивают друг на друга, будто спорят, о том кто из них первой овладеет жертвой, кто из них первой коснется меня...»
[Далее подчерк становится тусклым и сбивчивым настолько, что его не представляется возможным разобрать…]
* * *
Вартес Гэрлех ознакомился с рукописью, я заметил, как по мере прочтения его лицо приобретало задумчивый, а потом и вовсе встревоженный вид. Последнее меня несколько озадачило – на мой взгляд там не было ничего пугающего – человек, страдающий психическим расстройством, потерпел кораблекрушение, и от нервного перенапряжения повредился рассудком, вплоть до явственных галлюцинаций.
Но, закончив чтение, Вартес сказал мне, что в мире присутствует множество необычных явлений, которые наука предусмотрительно избегает, ибо сам факт их существования внес бы дисгармонию в уже устоявшуюся систему понимания природы. Вартес так же упомянул, что в одной из старых малоизвестных книг он нашел теорию мироустройства, которая легко объясняет большинство этих странных явлений.
Здесь я вынужден сделать отступление, и сказать, что моя беседа с Вартесом была довольно долгой, и я позволю себе упустить в данных комментариях положения, не относящиеся напрямую к наеденной мною рукописи.
Итак, ниже приведено краткое изложение той самой теории. Конечно в моем переложении, оно вряд ли сможет навеять тот благоговейный трепет, и странное ощущение близости с чем-то неизведанным,которые я испытал в кабинете Вартеса Гэрлеха, но все же я постараюсь ничего в сути своей не исказить.
Теория покоится на представлении всего мироздания как взаимодействия двух энергий - позитивной, "светлой" нисходящей на землю из разверстого космоса, и энергии отрицания, "темной" энергии, таящейся в недрах планты, от самого ее сотворения. Они обе находятся в точном балансе, но природа этого баланса со временем меняется и усложняется. Далее я несколько затрудняюсь продолжить, ибо не помню дословно фразы и метафоры, с помощью которых Вартес это донес до меня. Думаю, будет правильно сказать что энергии, сложно и многомерно сплетаются между собой, при этом образуют как бы каркас, каркас по которому строится вся органическая материя планеты. Именно хаатер их взаимодействия всецело определяет физическое устройство биосферы. Так становится понятен нехитрый смысл знаков, на виденной мною пирамидке, где черные и белые части круга последовательно смешивались - энергии с течением времени взаимопроникали друг в друга, сплетались и образовывали более сложные связи, что естественно полностью определяло эволюционный процесс природы. Все живое живет и развивается сообразно этим незримым потокам. Это и наводит на мысль о происхождении ужасной формы существования, упомянутой в рукописи. Объяснение может состоять лишь том, что эта форма неимоверно древняя, и, возможно, являясь одним из первых проявлений жизни на планете, принадлежит к тем временам, когда взаимодействие описанных мною энергий было лишено оттенков, когда энергетика зародившейся планеты только что столкнулась с извечной космической. (Здесь стоит вспомнить первый символ – круг, разделенный резкой, прямой чертой на черную и белую части). Таким образом, вся скудная фауна планеты на тот момент была представлена лишь двумя примитивным проявлениями. Одним, из которых являлась порождением, не побоюсь этого слова (ведь не даром недра земли ассоциируются с адом), инфернальных сил, квинтэссенцией энергий отрицания, которая каким-то необъяснимым образом сохранилась до наших дней…
Возможно, читатель задастся вопросом – «так что же в этом рассказе может вызвать тревогу, даже будь он абсолютно реален?» Действительно, как видно эти микроорганизмы способны обитать лишь в воде, и к тому же не всегда способны жить и распространятся в современных условиях... Но думаю ни один человек с пытливым умом и живым воображением не сможет не погрузиться в меланхоличные думы, осознавая, что где-то там, в неизведанных глубях, под его ногами, ждет своего часа нечто… нечто настолько противное всем формам и проявлениям жизни, настолько всеуничтожающее и всепожирающее насколько лишь могла спроектировать планета земля за всю историю своего существования…