В день открытия художественной выставки в салоне было оживленно. Художники ревниво наблюдали за впечатлением посетителей от своих картин и негромко переговаривались, стоя в стороне от общего потока. Известный критик Грибов, грузный, седеющий мужчина, держал под руку Илью и водил от одной картины к другой.
— Вы талант, Илья Миронович, — говорил он, бросая снисходительные взгляды на почтительно окружавшую публику. — А размениваетесь по мелочам. Посмотрите, как разнообразна и разбросана тематика ваших картин. Ваши поиски заслуживают похвалы, но должен вас предупредить, по своему горькому опыту знаю, ни к чему хорошему это не приведет. Вот "Утро в деревне". Неплохо. Чувствуется техника, легкость руки, проникновенная свежесть изображения. И тут же рядом венерианский пейзаж, выше тибетские горы. Вы что же, там были?
— Нет, но и на Венере я не был, — ответил Илья. Его длинные пальцы в замешательстве бегали по пуговицам пиджака, взлетали вверх, касаясь смолянистых волос, которые спадали на плечи и широкими витками закрывали большой лоб, обрамляя молодое розовощёкое лицо. Илья впервые выставил свои картины, льстило внимание Грибова, но коробил высокомерный поучающий тон.
Юноша в очках, стоявший невдалеке и внимательно следивший за разговором, не выдержал и заступился за право художника на собственное видение. Грибов стал опровергать его доводы, и Илья высколь¬знул из круга. Он собрался исчезнуть из салона, но споткнулся, услышав за спиной звонкий, мелодичный голос:
— Вам можно задать вопрос?
Он оглянулся и увидел девочку с книжкой в руке. Через мгновение он понял, что это не девочка-семиклассница, а девушка низкого роста — высокая, взбитая прическа едва достигала уровня плеч Ильи.
— Пожалуйста, — снисходительным грибовским тоном сказал он.
— Вы не ответили на вопрос того мужчины, почему в вашем творчестве преобладает элемент трагичности? Я бы могла понять, если бы эти картины нарисовал зарубежный художник, которому можно простить печальную безысходность действительности, слепоту и неверие в блестящее будущее Земли.
Говорила она отчетливо, и серьёзно, словно отличница, рассказывающая хорошо выученный урок. Её голос доходил до Ильи издалека. Он смотрел и не мог ею налюбоваться, так она была красива. Обычно девушки низкого роста — маленькие из-за коротких ног или коренастого, приземистого тела, а она была на редкость пропорционально сложена, изящна, как китайская фарфоровая статуэтка. Нежное лицо с тонкими чертами так прекрасно и выразительно, что можно удивиться, почему люди равнодушно проходят мимо и смотрят не на неё, а на картины. Большие зеленоватые глаза покровительственно строги. С глазу на глаз терялось ощущение, что она низкого роста. Её брови нахмурились, губы капризно надулись, и она недовольно замолчала, и уже настороженно посматривая на Илью, с ним творилось что-то неладное, он никогда не робел с девушками, не был стеснительным, но сейчас его сердце колотилось как у пойманного перепела.
— Вам не понравились мои работы? — спросил он.
— Нет, что вы! Я в восторге от ваших картин. Удивительно, от них трудно оторваться. Досадую на неспособность запомнить мельчайшие детали, чтобы потом вызвать в памяти картины и вновь рассматривать.
— В этом и ответ на ваш вопрос. Иначе мои работы не отличались бы от картин других художников.
— Вы собрались уходить? Можно я вас провожу? – спросила она, кокетливо щуря глаза, и наклоняя головку к плечу.
— Считайте, что я прошу разрешения вас проводить, — галантно сказал Илья, радуясь, что девушка не исчезает.
Красивая девушка, — подумал он. Интересно, как это она решилась обратиться, ко мне. В ее возрасте девушки обычно стеснительны с незнакомыми мужчинами. Или её действительно заинтересовали мои картины?
— Вы, наверное, думаете, почему это я навязалась вас провожать? — спросила она, быстрым взглядом проверяя, какое впечатление произведут её слова на него. — Я ещё никогда не видела художников вживую и не имею представления, что они за люди. Если верить книгам, то они должны быть целеустремленными фанатиками, которым кроме картин ни до кого нет дела, даже близких людей приносят в жертву ради искусства. Вы тоже такой?
— У меня нет рядом близких, так что некого приносить в жертву. Иногда очень хочется это сделать.
Оба понимающе улыбнулись и, спохватившись, нарочито, церемонно познакомились. Они пошли по улице города, довольные встречей и знакомством.
Чтобы иметь возможность чаще видеть Галю, Илья предложил ей позировать для своей картины. Ему хотелось нарисовать славное доверчивое лицо, маленькие женственные руки, излить на картину всю нежность, которая переполняла его, когда он смотрел на девушку. Галя согласилась с условием, что будет читать во время сеансов., ей предстояла защита диплома в Горном институте.
Через месяц после знакомства Илья и Галя справили свадьбу, на которой были её родители и больше половины гостей незнакомых ему. Отец и мать Ильи не могли приехать — в деревне была страда. Прислали с нарочным родительское благословение, бочонок засахарившегося мёда, яиц, масла, которые были совсем не лишними в большом городе.
О свадебном путешествии не было и речи, у Гали начался полевой сезон в геолого-разведочной партии, а на Илью посыпались заказы: выставка картин принесла известность, денежное благополучие и напряженную работу. Любовь к Гале сделала то, что не могла сделать критика: его перестали привлекать мрачные тона и драматические композиции. От новых картин веяло оптимизмом.
В двухкомнатной квартире, которая досталась Илье от брата, уехавшего в Норильск с семьей, Галя успела навести порядок и уют. Вытерла пыль с картин, которые висели на стенах, стояли на полках или просто на полу, переставила мебель, и квартира перестала походить на запасник художественной галереи.
Слетели календарные листки зимы, распустились почки на тополях, и возникли новые заботы в ожидании появления ребенка. Врачи опасались за жизнь Гали, и ей пришлось каждый день ходить в больницу на получасовые сеансы декомпрессии по методу доктора Хейнса. Нижнюю часть тела помещали в пластиковую оболочку из которой откачивали воздух, создавая сильную декомпрессию на брюшных тканях, выдерживавших в период беременности огромную нагрузку до нескольких центнеров.
Во время сеанса брюшные мышцы меньше давили на плод, кровь матери более свободно проникала в кровеносные сосуды плаценты, ребенок получал обильное кислородное питание и лучше развивался. При родах этот метод был тоже применен, и Галя родила безболезненно и легко.
Малыша назвали Владиком, в честь галиного отца. Мир для Ильи приобрел новый смысл. Однажды он подумал, что всё его прошлое существование было прелюдией, и только сейчас начинается настоящая жизнь, полная забот и волнений о маленьком человечке. Было прочитано много пособий и руководств по уходу за грудными детьми, и всё казалось, что всего этого недостаточно, нужно сделать что-то ещё, чтобы вырастить здорового и полноценного человека, лучшего, чем они сами.
Воздушные ванны, холодные обтирания, ежедневная гимнастика делали своё дело, Владик рос спокойным и хорошо набирал вес. Вечерами Галя садилась возле кроватки спящего Владика и негромко читала любимых поэтов, уверяя Илью, что память сына пока бессознательно фиксирует всё услышанное, а позже всё проявится, как на фотобумаге отпечаток. Илья качал головой и недоверчиво хмыкал.
В три месяца Владик уже сидел, весело пускал бульбы, и хлопал ладошками, вызывая изумленное восхищение своими способностями у подружек Гали. В шесть месяцев начал ползать по комнате, и нужно было постоянно следить за ним, чтобы он, поднявшись на ещё неокрепшие ножки, не свалил на себя что-нибудь. Через месяц Владик ходил довольно уверенно, завоёвывая для себя жизненное пространство, мир был огромен и интересен, всё нужно потрогать руками, а то — что красиво — попробовать на зуб, вкусно или нет.
В десять месяцев Владик с расстановкой произносил слова. В два года засыпал вопросами, ответы на которые давались Илье с трудом из-за того, что взрослые не всегда задумываются над обыденными вещами и явлениями, Галя следила, чтобы он не увиливал и не давал слишком обобщающие ответы.
Андрей, школьный закадычный друг, откровенно завидовал семейной идиллии своего товарища и восхищался Владиком.
— Ради такого сокровища можно жениться, — сказал он, подбрасывая к потолку визжащего от восторга Владика.
— Что же ты не женишься? — спросил Илья.
— Куда мне? Я уже старик, четыре годичных мгновения, и мне будет тридцать.
— А раньше, о чем думал?
— Ты женился по любви? Вот и я хочу так же, а что сделаешь, если её нет? Жениться ради совместной жизни? Ты её не любишь, она тебя едва терпит, представляю, что за жизнь!
— А Ольга? Умная, хорошая девушка, ты говорил, что у тебя был с ней роман.
— В том—то и дело, что был. Я её любил, а она другое — мои деньги, я слышал, как она говорила подружкам, что выходить замуж надо за такого, чтобы можно было не работать. А я как раз такой.
— Ты мог ошибиться в ней: говорить можно разное, а думать другое, вышла замуж и переменилась бы.
— Поздно. Ольга вышла замуж за ректора, заодно, в институт прошла. Видно, быть мне старым холостяком, Владик, как ты думаешь, есть ли кто умнее и красивее твоей мамы?
Владик серьёзно задумался и решительно ответил:
— Нет.
— Вот видишь, устами младенца... А кого ты больше любишь, папу или маму?
— Сейчас? Маму.
— Почему?
— Я маму редко вижу. А когда папы нет со мной, я его люблю больше.
— Разве нельзя любить папу и маму одновременно?
— Нельзя, они всегда разновременны. Когда мама приходит, папа уходит. Мама говорит, что надо быть целеустремленным, двух зайцев трудно одновременно поймать.
— Трудно, но возможно. Человек должен быть выше своих возможностей.
Шли месяцы. Владик пристрастился ходить в телемастерскую, где работал Андрей, и проводил там большую часть времени, внимательно наблюдая за работой мастеров. Играл с испорченными деталями, из любопытства разбирал на составные части, и, когда у Андрея было свободное время, засыпал вопросами: Это для чего? А это куда идет, зачем?
Андрей отвечал обстоятельно и толково, без скидок на возраст, так как уже привык, что мальчик легко усваивает сложные физические явления. Специально для него Андрей сделал маленький паяльник, и теперь Владик часами с увлечением копался и паял в старых радиоприёмниках и телевизорах. Однажды он отремонтировал списанный транзисторный приёмник. Андрей долго распутывал сложную схему этого приёмника и недоумевал, почему он работает, в то время как с первого взгляда было видно, что эта коробка никогда не заговорит.
К четырем годам Владик сам находил неисправности в телевизорах и заменял негодные детали, сгоревшие лампы. Андрей привык к этому, и скорей удивился, если бы он не мог этого делать.
Илья был доволен, что сын находится под присмотром, тем более что Владик наотрез отказался ходить в детский сад, где ему было отчаянно скучно с малышами, играющими в песочнице. Иногда доставал свой маленький мольберт, устанавливал рядом с большим, прикреплял рамку с холстом, и старательно мазал красками, подражая осторожным отцовским движениям. Довольно скоро, сравнивая холсты, приходил к выводу, что у него ничего не получается, бросал кисть и со слезами уходил в свою комнату, которую превратил в мастерскую. За паяльником быстро утешался, особенно, если ремонт был трудным, и затихал.
Как-то незаметно, без особых усилий Владек выучился читать и с увлечением погрузился в детские книжки. НО его долго приходилось уговаривать, сесть за тетрадь и выписывать шатающиеся буквы. Перед сном требовал, чтобы рассказывали сказки с хорошим концом. Илье пришлось брать в библиотеке книги, восстанавливать в памяти почти забытые с детства сюжеты и тон повествования сказок.
Галины опасения, что сын унаследует её маленький рост, развеялись после того, как она убедилась, что Владик выше ростом всех своих друзей, и казался младшим братом, а не сыном. Густые, черные, завивающиеся волосы — единственное, что перенял он от отца, в остальном был похож на мать, такие же быстрые зеленоватые глаза, маленький рот со знакомым изломом губ и характерной усмешкой, когда сомневался в правдивости чьих-то слов или слышал что-то невероятное, выходящее из рамок его детского понимания. Так же, как Илья, прохаживаясь, закидывал руки за спину; стоя на месте, покачивался с пятки на носок.
Илья тоже был доволен сыном, но с некоторые пор, его рано развившийся интеллект и конструкторские способности стали внушать какую-то тревогу и смутное опасение. Владик своими способностями слишком выделялся среди своих друзей, с ними ему было скучно, искал общества более взрослых товарищей, но те не принимали его в свою компанию, для них было зазорным водиться с таким малышом. Владик переживал и старался выходить на улицу реже: больше сидел дома и мастерил радиоуправляемые игрушки, от которых Илье становилось не по себе. От этих игрушек и шли все беды, считал он.
Едва Андрей вернулся из отпуска, Илья попросил его приехать, чтобы вместе разобраться и решить какие меры, может быть, даже предосторожности, следует принять. Андрей не жалел свободного времени для Владика, доступно рассказывал о природе вещей, о строении вселенной, был для Владика ходячей энциклопедией на бесконечные "почему" и "как".
Владик обрадовался приходу Андрея, которого не видел месяц, но встретил сдержанно, стеснительно вглядываясь в изменившийся облик, но скоро догадался, что непривычным был только новый светло-коричневый костюм, а в остальном Андрей остался прежним, таким же веселым и добрым. Он принес Владику подарок — чемоданчик с измерительными радиоприборами и множеством отделений для радиодеталей.
— Будущему конструктору от признательных радиолюбителей, — шутливо прокомментировал Андрей свой подарок.
— Скорей, от раздраженных подопытных кроликов, — мрачно отозвался Илья.
Андрей недоуменно посмотрел на друга.
— Владик, покажи дяде Андрею мышонка.
Владик смущенно улыбнулся и пошел в кладовую, было слышно, как он там возился, что-то передвигал, потом стало тихо, и в комнату вкатилась серая мышь с длинными черными усами. Вслед за ней вышел Владик и скромно уселся на диван, хитро посматривая на Андрея.
— А ну, поймай мышь, — предложил Илья Андрею.
Тот с удивлением посмотрел на них и подошел к медленно катящейся игрушке, протянул руку, чтобы взять, но мышь резко увернулась и продолжала кружить по комнате. После нескольких бесплодных попыток он подошел к Владику, подозрительно осмотрел его и направился к Илье, ничего не обнаружив, он снова принялся ловить мышь, которая как живая увиливала от расставленных ловушек и прошмыгивала меж туфлями. Илья и Владик задыхались от смеха, глядя на невольно комичные движения Андрея, которому явно было не до смеха, наконец, ему удалось загнать мышь в угол, он взял её в руки и с недоумением стал рассматривать.
— Точно такую я видел в магазине, управляется по радио, но та не ведет себя так самостоятельно. Что вы с нею сделали?
Владик рассмеялся и показал надетый на руку чешуйчатый стальной браслет, от которого тянулся провод к коробочке усилителя, всё это скрывалось под манжетой рубашки.
— Биотоки? Молодец!
— Я боюсь его одного оставлять, — пожаловался Илья. — Он уже над людьми экспериментирует. Как-то я читал ему статью об электронно—вычислительных машинах, и можешь представить, что он сказал? Человек с его пятнадцатью миллиардами мозговых нейронов лучше любой ЭВМ. Я не обратил на это внимание и в ту же ночь поплатился: целый час во сне решал сложнейшую математическую задачу. Утром Галя с восторгом рассказала, что во сне легко решила трудную задачу, я написал на листке ответ, и она от удивления только ресницами хлопала. Вышли на улицу, а там соседи делятся воспоминаниями о трудной ночной задаче. Двое старичков поссорились, доказывая, что его собственное решение лучше, тогда я понял, что такой случайности не могло быть. Оказывается, Владик смастерил передатчик биотоков, встал ночью, когда все спали, и прочел условие задачи, биотоки с легкостью принимались спящими людьми, расслабленный мозг получал задание и начинал работать с такой интенсивностью, что даже неподготовленный человек мог решить задачу, которую в бодрствующем состоянии ни за что бы не одолел. Решения задач Владик ловил через приёмник биотоков и записывал на магнитофон. Это была ужасная ночь! Пришлось запретить ему играть в вычислительную машину и купить эту мышь. Представляешь, из пятисот человек нашего дома, эту задачу решили двести человек, хотя и в разные сроки. Это я узнал, просмотрев пленку.
— Просмотрев?
— Да. Если желаешь, можно поставить ту пленку. Я ради интереса сохранил.
— Попробовал бы стереть, я бы тебя на куски разнес.
Владик принес большую кассету, заправил в магнитофон, снял браслет с руки, и подсоединил провода к линейному выходу.
— Надень, — сказал он, подавая браслет Андрею, и одновременно включая магнитофон.
Илья увидел: взгляд Андрея стал вдруг отсутствующим и рассеянным, как у оторопевшего человека. Илья понимал его состояние: в сознание врываются сотни видений, какие могут пригрезиться только сумасшедшему, или видящему сновидения. Через пять минут он выключил магнитофон и Андрей очнулся.
— Какофония и чертовщина! Без тренировки трудно понять, где начинается мысль одного человека и начинается другая.
— Папа не дал закончить, — обиженно сказал Владик. — Я хотел поставить фильтры и записывать сразу на десять дорожек от каждого фильтра.
— А как сделать фильтры?
Когда Владик кончил объяснять, Андрей обрушился на Илью:
— Иезуит! как можно запрещать человеку, быть талантливым?
— Дядя Андрей, не сердись, — попросил Владик. — Я тебе новую вычислительную машину сделаю, пусть папа разрешит телевизор разобрать, мне деталей не хватает.
— Я не сержусь, Владик. Телевизор разбирать не придется. Сейчас пойдешь со мной в мастерскую и выберешь всё, что тебе будет нужно, А отец твой пусть малюет свои картины, если не умеет создать ребенку нормальные условия дня творческой работы.
Владик теперь часами орудовал паяльником в своей комнате. В обеденный перерыв приходил Андрей, садился в сторонке и наблюдал за его работой иногда записывал, черти схемы с конструкций, возникавших под руками Владика. Схемы были оригинальные и интересные по замыслу, но не всегда завершенные. Андрей намеком подсказывал, как лучше сделать. Владик не любил, когда ему говорили готовое решение.
По воскресным дням, по старой памяти, приходили сверстники, они знали, что Владик всегда придумает интересную и веселую игру, он в такие дни, с удовольствием возился с малышами. Специально для них придумал приставку для телевизора, через которую проходили биотоки от человека, и на экране возникало желаемое изображение. Это требовало предельной концентрации воображения, и не каждому было под силу удержать картинку на экране длительное время. Единственным, кто с этим справлялся сравнительно легко, был Илья.
Дети просили его рассказывать сказки и воображать их в действии, герои сказок начинали жить на экране, совсем как персонажи мультфильмов, и даже немного лучше, потому что были не рисованными, а как бы настоящими героями со своими характерными особенностями. Когда Илья уставал, малыши изъявляли желание самим посочинять и поочередно надевали браслет биотоко¬приёмника, но их герои получались примитивными рисованными человечками, у которых всё время дрожало тело и расплывалось в бесформенное пятно. У иных появлялись куклы, неспособные вести самостоятельную жизнь на экране, потому что мысль малыша, передающего изображение, то и дело перескакивала с одного на другое, внимание переключалось, он сбивался и на экране возникала яркая вертящаяся радуга. Посмеявшись над возникающими потешными фигурами, малыши удовлетворенные убегали на улицу, расплескивая накопленную неукротимую энергию.
Известие о смерти жены ошеломило Илью. Где-то, в Ханты-Мансийском округе, начальник геологоразведочной партии послал Галю и стажера в опасный путь по тайге: медведь раскурочил радиостанцию и испортил мешки с продуктами. Прошел контрольный срок возвращения, и все были вынуждены свернуть, работу и пойти на поиски пропавших.
Пожилой геолог долго и подробно рассказывал, как они две недели вели розыск, подняли вертолет и население ближайшего поселка, но никаких следов гибели не смогли найти. В течение месяца надеялись, что они выйдут к жилью, летом в тайге ещё можно прокормиться, все-таки, не зима. Но кончался август, а Галя и стажер ушли седьмого июля.
Илье казалось, что с исчезновением Гали пропал весь смысл жизни, и, если бы не забота о Владике и не поддержка Андрея, кто знает, чтобы он натворил. Андрей стал как бы членом убывшей семьи, часто оставался ночевать, задержавшись за сборкой нового радиоаппарата. Ходил с Владиком по различным лабораториям в поисках, пока ещё не существующего, но нужного им материала с определенными свойствами: совместными усилиями сделали телевизор на совершенно иной основе: лучевую трубку заменила кремнеорганическая пленка, сделанная в одной из лаборатории по их заказу, телевизор с биотокоприёмником превратился в универсальный комбайн; при желании можно было смотреть цветные передачи центрального телевидения, и самому воспроизводить сюжет любой книги на экран. После испытаний завод приступил к серийному производству биотокотелевизоров, которые можно было вешать на стену, как картину, так они были плоски и легки. Испытания проводились без участия Владика, который охладел к своему детищу и перенес бурную деятельность на улицу.
Под влиянием старших ребятишек Владику захотелось ходить в школу, и Андрею пришлось долго уговаривать директора сделать исключение для шестилетнего Владика, разрешив свободный доступ на все уроки, которыми тот заинтересуется. Свободой Владик пользовался смело. Каждый урок менял классы, но за партой сидел смирно, как ему наказывали. На переменах поражал учителей темпераментом, гонял по двору в пятнашки или наравне боролся с кем-нибудь из третьего класса, передружился со всеми старшеклассниками, перетаскал большую часть своих радиодеталей в школу, организовав там мастерскую при поддержке Андрея, который обрадовался вновь появившемуся интересу Владика к радиоконструированию. Скоро из школьной мастерской стали выходить такие радиоприборы, что Андрей шутливо пожаловался Илье:
— Придется строить пять заводов, чтобы освоить их продукцию, наш уже полностью загружен. Из Москвы приезжала комиссия, ругали меня и директора радиозавода за то, что пустили полезное начинание на самотек: не контролируем и не направляем в нужное русло деятельность ребят. Но ты ведь знаешь, что случилось с человеком, который умел летать, а его начали учить летать по правилам, так и я боюсь научить Владика взлетать не с места, а с разбега.
продолжение: http://www.proza.ru/2015/02/05/1466