Питерская ворона
Мне всегда было интересно узнать о чём, думают… например, вороны.
Вообще, это очень деловитые и хитрые птицы. Их постоянно много в городе. Они сильнее воробьёв, и, уж конечно, умнее голубей. О чём, к примеру, думает Питерская ворона, пристраиваясь на голове Аполлона Бельведерского? Осознаёт ли она всё величие своего постамента? И, может быть, Питерские вороны – по птичьим меркам, необыкновенные интеллектуалки, а Н-ские -- путешественницы и торгашки? Когда я оказался в Питере, я почувствовал себя такой же Н-ской вороной. Причём, белой.
До этого, приезжая в Питер, я видел лишь фасады домов. Кроме того, ведь я был увлечён Достоевским, и ,что уж там таить!, считал себя… по крайней мере талантливым художником. Но я должен был приехать в Питер, я должен был его увидеть.
…Уезжать из Н-ска было непривычно. Возня на Вокзале, потом этот тесный вагон с двух ярусными полками. Когда всё было устроено, и поезд стал отъезжать, я оглянулся… на всё, что оставил… Наверное, это был самый полезный момент в моём путешествии. И, как мне тогда казалось, самый трагичный. Потому что в Н-ске оставалась ты, оставался навсегда за плечами шорох твоего чёрного платья и белая шаль. Ночью я вышел в тамбур вагона, слушал, как он стучит, как натружено гудит всё это железное, мощное, большое, что несёт меня в Питер, в Питер, в Питер. И… да, кажется, я плакал. К чему стесняться искренних слёз? Никто их не видел. Только ночь, сквозь которую проносился наш поезд острой, стальной стрелой. Ветер врывался в открытое окно вагона. Кроме шума поезда – всё было тихо. Тускло светили лампочки. Остро – так остро! – помнился твой голос, твоё имя, и твоё лицо, помнишь?, когда ты стояла возле электрички, которая увозила меня домой – тогда ещё только домой, а не в Питер. Но в этом бледном лице, в опутывающих тебя сумерках – уже было всё… была наша разлука. Я улыбался – и ты улыбалась тоже, серые силуэты людей – и ты одна, одна среди них. Казалось, невозможно тебя оставить! Чтобы и ты слилась со всеми прочими, чужими мне, превратилась в тень… Всё же я оставил тебя. Оставил одну, там, на летнем полупустом перроне. На том перроне, над которым протягивается железнодорожный мост, откуда прежде я иногда любовался закатом. Всё же я оставил тебя.
Утром я уже чувствовал себя другим человеком. Проводницы разносили чай. В вагоне было душно, окна открывали редко, из-за пыли и сажи. Я открыл конспекты, книги, чтобы в последние часы немного подготовиться к экзаменам. В Н-ске, за всей этой вознёй с дипломами, было совершенно не до того. За окнами мелькали разнообразные пейзажи, такие, каких мне никогда не доводилось видеть. Н-ск остался где-то далеко. Я ожидал – чуда?, указующего перста судьбы?--того, что, может быть, изменит в корне всю мою жизнь. Несколько дней пути, Москва – и вот он – Питер. Питерский вокзал, Питерское метро, кариатиды. Парки с настоящими клёнами. Затем приветствия с отдалёнными родственниками и параллельные лихорадочные поиски жилья, заботы с устройством в общаге. И – марафон экзаменов в Академии. До которых я, к счастью, был допущен (вот и вся моя даровитость!).
За всей этой Питерской суматохой в серых, строгих коридорах Академии, всё прошло, всё забылось, то, что было так ярко в Н-ске. Но я сфотографировал, как и обещал тебе, Питерскую ворону, и даже двух ворон сразу. Одна--очень деловито сидела на скамейке. Другая пристроилась на каменном подножии какой-то статуи. Не помню точно, где я их нашёл, кажется в Летнем. К несчастью, или к счастью – теперь я видел людей, а не город. Каменные фасады отошли на второй план. В аудиториях Академии я видел профессоров и студентов, на улицах – коренных петербуржцев, или же тех, кто желал ими казаться. Я рассматривал дипломные работы выпускников Академии, и имел честь постоять в её стенах за мольбертом. Как всегда, в жизни всё оказалось намного проще -- и намного жёстче, чем в собственном неясном представлении.
Светлым пятном в памяти остался Джазовый оркестр, выступавший в открытом летнем театре. И два скрипача – в переходе метро – игравшие Вивальди. Ещё как игравшие! Я стоял и слушал их, несмотря на то, что никогда не останавливаюсь в метро возле музыкантов, да и вообще в толпе. А джаз – до того момента я слушал его, но как-то не слышал – весь джаз вдруг превратился в летний прохладный день, первый выходной в бесконечном длении рисунка, в мелкие цветочки фиолетово-жёлтого цвета. В лень, и зелёную траву, и зелёные листья деревьев.
Петербург величественный – уже был, и проплыл мимо меня по северным волнам Невы. Петербург обыденный… Он, конечно, отличался от Н-ска, так же как Н-ские вороны отличаются от Питерских. Но вот чем? Убей меня Бог, затруднюсь ответить. В конце этого марафона экзаменов и неудачи, не поступления, я задал себе только один вопрос – хочу ли я остаться здесь? Не просто смотреть на кариатиды и каменных львов – а жить?
И вот уже куплен билет до Н-ска…
Я знаю, что должен был уехать, чтобы вернуться. И чтобы следующим летом снова поехать в Питер, в серую равнодушную Академию. Может быть, в третий раз я увижу его по-иному? Каким я увижу этот город в третий раз? И каким я вернусь обратно? Да и вернусь ли обратно вообще?
…Помнишь, ты рассказывала мне о Питерских дождях? Но нет, пока я был там, погода стояла, в основном, солнечная. А вот в Н-ске шли дожди, и всё было мокрым насквозь – когда я вернулся. И всё было другим.
«Сквозь ладони скользит твоя душа
От меня к небесам улететь спеша…
Эвридики тень, Эвридики тень, Эвридики тень…»
Я снова уеду из Н-ска. Не знаю, буду ли фотографировать Питерских ворон… Может быть, заново открою для себя джаз, послушаю в метро Вивальди. И какой-нибудь начинающий музыкант подарит мне свою демо-запись. Просто так, как все (уже давно) начинающие музыканты. Никто не поймёт, зачем мне это нужно. В сущности, ведь дело не в Академии. Хотя и в ней, конечно, тоже, но не в первую очередь. Дело… во мне самом. Странно движется жизнь. Логикой – не понять её законов. Да и есть ли они? Законы природы – зарождения, расцвета, старения, увядания и смерти -- есть. Наверное, жизнь – и всё в жизни – подчиняется им тоже. Нельзя обладать чем-то вечно. В конце концов в руках остаётся лишь пустота, которая заполняется фантазией, полуобманом – если ты пытаешься удержать что-то возле себя вечно. Жизнь – сиюминутна. И это свершившийся факт. Насмеши Бога (или того, кто бы там ни был), распланируй и разложи по полочкам свою жизнь!– и всё окажется наоборот. То, что виделось изначально очень значимым и важным – окажется совершенно пустой заморочкой. А самые простые моменты жизни – вдруг становятся драгоценнее всего на свете.
Проходит время, и понимаешь, что их, этих моментов, уже не вернуть… Только не плачь и не сожалей тогда. Их нужно сохранить словно золотистые кленовые листья. В памяти – они живы. А науке ещё неизвестно, что такое человеческая память. Быть может, наша память – это и есть Вечность, то, куда мы уходим совсем, навсегда. Память как-то соприкасается со временем – ведь это бесспорно… Время, время…Там живут те, кто от нас уходит. Нам кажется, что навсегда. Но – ведь всё наоборот… Не так ли?…
Апрель, 2005 год