Лошадь - умнейшее существо и по уровню интеллекта не уступает коту или собаке. Это наблюдение я сделал еще в детстве в пятилетнем возрасте. А впервые лошадь я увидел еще раньше и не в зоопарке, а на нашей улице, около своего дома. В те времена у нас, в пригородном поселке, где прошло мое детство, еще был жив русский обычай катания на лошадях на Масленицу. Я был мал, сидел в санях и держался за дощатый борт. Было страшно, а запряженный в сани большой черный зверь вез нас, ораву ребятишек, вдоль по улице. Сани заносило на повороте, мы дружно кричали от страха, потом сани рывком выправляли ход, и становилось весело. Видел я и других лошадей:в Питере, тогда – Ленинграде, продукты в магазин подвозили на лошадях-тяжеловозах в телегах с резиновыми колесами. А в зоопарке маленькие пони катали детишек по кругу. Но мне запомнилась другая лошадь.
Мне было пять лет и меня с бабушкой отправили на лето в псковскую деревню, к ее матери, то есть к моей прабабушке. Из Питера до Пскова мы ехали на поезде. В те времена составы таскали паровозы. Если вы не видели работающего паровоза - вы много потеряли. Паровоз - это совсем не то, что нынешние тепловозы и электровозы. Паровоз был подобен живому существу:он гудел, свистел, шипел, испуская дым и пар. Когда он трогался, его красные колеса, приводившиеся в движение рычагами, словно стальными мускулами, сначала прокручивались на месте, паровоз вначале будто сердился, он мощно пыхтел и только потом трогался с места. И все это можно было наблюдать воочию. А прибытие паровоза на станцию было настоящей феерией: сначала вдали, из-за поворота, со столбом дыма из трубы он лихо выскакивал к станции, а потом, подъезжая к платформе с ожидающими, обдавал их, как закипевший чайник, клубами белого пара, в котором, казалось, все должны были задохнуться. Но все заканчивалось благополучно: присмирев и немного шипя, паровоз затихал у платформы. Вблизи эта хитроумная машина поражала обилием всевозможных загадочных мелких деталей: трубочек и трубок, винтов и заклепок, я уже не говорю о бронзовых рычагах и разных манометрах и циферблатах в полутемной и загадочной кабине машиниста. А еще сзади к паровозу был прицеплен таинственный тендер. Паровоз - этот железный зверь, был поистине неотразим для детского воображения, ибо в нем, казалось, были соединены все стихии: огонь и вода, скорость и сила, сталь и уголь, небо и земля. И в довершение всего эта чудесная машина с одинаковым проворством и силой могла двигаться как прямо, так и задом наперед.
Вот поэтому на вокзале по моей просьбе папа повел меня смотреть, как к нашему составу подают паровоз. После просмотра этого зрелища я, удовлетворенный, отправился на свою плацкарту и мирно проспал всю ночь до Пскова под боком у бабушки.
Следующее утро мы провели во Пскове на вокзале. Там я впервые испытал, если можно так выразиться, кризис национальной «идентичности». Что это такое? Я впервые увидел мужиков с длинными , нестриженными бородами. Поскольку мое происхождение по отцу – псковское, то я часто слышал в разговоре взрослых слово «скобарь». И тут, увидав этих страшных, бородатых мужиков,я предположил, что это и есть те самые «скобари». Я так и закричал на весь вокзал: «Бабуля, а это и есть скобари»? Бабушка смутилась и зашипела на меня: «Тише ,тише». Потом взрослые долго смеялись над моим наивным вопросом. А я так и не понял - кто такие эти «скобари». И вообще – это слово хорошее или не очень?
Но мои размышления на эту сложнейшую тему были прерваны новым поворотом в нашем путешествии. Мы должны были ехать далее на «грузо-такси». Вот еще одно загадочное слово вторглось в мою маленькую жизнь. Оно поражало и пугало своей несообразностью. Такси и вдруг – «грузо». К тому времени я уже знал, что такое такси. И даже однажды ездил на нем. Это была голубая «Волга» с оленем на переднем капоте. Мы ехали с бабушкой на переднем сиденье, широком, как диван, рядом с водителем. Я с восхищением смотрел, как ловко он управляется с рулем. Руль был желтовато-костяного цвета, словно выточенный из слонового бивня. Маленький рычажок переключения передач на руле всю дорогу дрожал, как живой и успокаивался только тогда, когда водитель брал его в свою огромную лапу. Мы мчались, обгоняя автобусы, грузовики и трамваи в центр города, туда, где высоко в небе сверкал золоченый купол Исаакия и было весело и не страшно. Лучше этой поездки я ничего в жизни до тех пор не испытывал.
С грузовиками я тоже был знаком не понаслышке. Грузовики частенько приезжали к нам на улицу, привозили дрова и если водитель был добрый, он разрешал детям посидеть в кабине. Один раз в год грузовик привозил дрова и нам, и тогда я с полным правом забирался в кабину. И не просто в кабину, а на правах «хозяина» - за руль! Конечно, руль у грузовика был не так хорош, как у « Волги». Нет, это была огромная, грубая, черная баранка, и пахло в кабине бензином и маслом. Но все это были пустяки: ты сидел за рулем - и это было главное, хотя из-за малого роста ничего не видел впереди кроме огромного мотора.
И вот нам предстояло путешествие на «грузо-такси». Это был какой-то загадочный кентавр. Вскоре его тайна раскрылась. На стоянке стояло несколько бортовых «газиков». В кузове поперек были устроены скамейки. Но в кабине был установлен счетчик, как у той «Волги». Вот вам и такси. Пришлось ждать, когда набьется полный кузов людей, и мы тронулись в путь. Хуже этой поездки я ничего в жизни до тех пор не испытывал. Сразу за городом начался проселок, и машину качало из стороны в сторону. Бабушка ухватилась за борт, я - за бабушку. Так и ехали, как на лодке в шторм. У меня даже началась «морская болезнь». У какой-то из неизвестных деревень такси остановилось – дальше дороги не было. Недавно прошли дожди, и ту жижу впереди дорогой назвать было нельзя. Но нас предусмотрительно встречала телега с лошадью.
Вот когда я впервые понял, что такое лошадь. Каков был тот конь, запряженный в простую деревенскую телегу, я уже и не помню - может быть карей или каурой, буланой или сивой или еще какой-нибудь неизвестной масти. Лошадь спокойно стояла в упряжке и покорно ждала нас. А мы навалили в телегу нашу поклажу и уселись сами – а набралось попутчиков немало. Я разместился впереди на дощечке рядом с …водителем, нет – с извозчиком, нет - с возницей, с кучером, с ездовым, а может форейтором. Ну, в общем, рядом с дядькой, который рулил лошадью. Вместо руля в его узловатых пальцах были засаленные брезентовые вожжи, а вместо акселератора – импровизированный кнут – палка с куском веревки. Дядька дернул вожжи, крикнул: «Но-о-о», и лошадь,словно проснувшись,попыталась стронуть телегу с места. Но повозка, увязшая по ступицы в библейской грязи, только слегка дернулась, но не сдвинулась с места. Тогда дядька размахнулся и ударил лошадь кнутом. Лошадь, словно испугавшись и опомнившись, напряглась и сдернула телегу с места. Я чуть не полетел назад от неожиданного рывка, а лошадь, напрягая все свои лошадиные силы, повезла телегу, а в ней и всех нас, в необозримую даль, к темнеющему на горизонте лесу. Я с интересом, смешанным с восхищением и ужасом, наблюдал, как работают лошадиные мышцы и сухожилия. От удара кнутом на крупе коня осталась белая полоска,которая постепенно пропала. Движение нашего экипажа было монотонно равномерное, и наш кучер,казалось, ничем не управлял - только держал вожжи: лошадь шла сама - наверное знала дорогу. Так, не торопясь, мы и двигались, каждый занятый своим делом: женщины в телеге беседовали, мужик держал вожжи, я смотрел на лошадь, а она везла всех, молча и трудолюбиво раз за разом вытаскивая телегу из грязи, преодолевая русское бездорожье. Дядька с вожжами на доске рядом со мной, скучая, решил свернуть «козью ножку» и, видно, для моего или своего развлечения, предложил мне подержать вожжи. Если бы машинист паровоза предложил мне нажать какую-нибудь ручку или водитель такси - подержать руль,это произвело бы на меня примерно такое же впечатление! Я с опаской взял в руки бразды правления. Вожжи оказались довольно тяжелыми. Я держал их и постепенно осознавал, что управляю лошадью, запряженной в телегу, везущей меня, бабушку, чемоданы, тюки, незнакомых болтающих теток, словом - управляю всем нашим "ковчегом". Я почувствовал, что вожжи соединяют меня с этим большим и сильным животным, с лошадью, и мы делаем большое взрослое дело, и в нашей паре я – главный. А лошадь по-прежнему размеренно шла вперед, утопая копытами в жидкой грязи, не сопротивляясь этой моей власти, молчаливо соглашаясь быть подчиненной . Моя самооценка возрастала с каждой минутой, ведь стоило мне потянуть вожжу и все эти взрослые с их поклажей поедут совсем в другую сторону. То есть, теоретически, в моих руках оказались и все они. Я держал в руках и их, и свою судьбу. Поэтому, стараясь не делать лишних движений, чтобы судьба не сделала неожиданный поворот, я наслаждался этой своей властью, нечаянно свалившейся мне в руки. И меня и лошадь это положение вещей устраивало. Однако через некоторое время что-то незаметно изменилось в этой системе власти. Лошадка как-то догадалась, что вожжи находятся уже в других, малоопытных и малосильных руках и сбавила свое усердие в работе. Телега начинала двигаться все медленнее.
Дядька, которого звали дядя Миша, стал советовать мне: «Ты подгоняй ее, подгоняй». Я, как мне показалось, грозным голосом крикнул: « Но-о-о», и дернул вожжи, как это делал дядя Миша… и лошадь остановилась. Это было фиаско. Лошадь забастовала.. Тетки в телеге засмеялись. Я был посрамлен. Мне захотелось убежать прочь в мокрое поле, спрятаться где-нибудь от насмешек в кустах, но вместо этого я повернулся к бабушке и заплакал. Бабушка ласково гладила меня по стриженой голове и утешала, как могла.
Дядя Миша проявил удивительное терпение и не отобрал сразу же «руль»,а присоветовал мне ударить коня вожжой. Я так и сделал, ударив слегка лошадку вожжой по боку. И случилось чудо - лошадь послушалась и снова пошла! Правда дядя Миша еще помахал в воздухе кнутом, и услыхав до боли знакомый звук, умное животное не стало упрямиться, а принялось снова за работу. Слезы у меня высохли, и я снова был счастлив и снова любил и эту лошадь, и дядю Мишу, и мокрые поля кругом, и грязь под колесами, и небо над головой, и даже теток в телеге. Но особенно, конечно, умную лошадь … и бабушку.
В деревню мы приехали уже к вечеру. Взрослые собрались за столом отмечать встречу. Набралась шумная компания. А меня напоили парным коровьим молоком и уложили спать на кровати из сена в каком-то странном помещении: вместо потолка была высокая двускатная крыша из соломы. Я лежал один и не мог заснуть: день выдался необычный и полный невероятных событий. И сейчас я лежал на сене, а вверху надо мной была солома, а сбоку - стена из бревен. От переживаний и непривычки к парному молоку у меня разболелся живот. Пришла бабушка. Она стала гладить меня по животу и рассказывать что-то хорошее, и боль постепенно стала уходить. Бабушке тогда шел пятьдесят второй год, она была худощава, моложава, красива и одинока.
Сейчас я думаю, что ей хотелось повеселиться в той компании за столом, среди своих деревенских родственников и соседей, но она не оставила меня в трудную минуту. Прошли годы и десятилетия, но я до сих пор благодарен бабушке за тот вечер.
В деревне летом было хорошо. Наша деревня стояла на высоком берегу маленькой речки Черехи, поросшем могучими ивами и липами. В деревне было домов десять-пятнадцать. Дома были с соломенными крышами и русскими печами. В нашей печи прабабушка иногда готовила что-то в больших черных чугунах, ставя и доставая их страшным рогатым ухватом и закрывая горящее в топке пламя огромной крышкой. А соломенные крыши начали кое-где заменять на шиферные. И неожиданно под соломой стали обнаруживаться пачки денег, старинных, с портретами царей и цариц. Деньги отдали детям играть. Мне дали "керенки" - бумажки в пятьдесят копеек и еще одну бумажку - в десять рублей. восемнадцатого года выпуска, с надписью РСФСР и с двуглавым орлом. Потом все эти деньги дети порвали или растеряли.
Из достопримечательностей в деревне были старинная водяная мельница с каменной плотиной, конюшня на окраине деревни, продуктовая лавка, открывавшаяся на два часа один раз в неделю, коровник на противоположном берегу реки, пешеходные мостки у брода ниже по течению и лодка деда Андрея, нынешнего мужа моей прабабушки. Электричества в деревне не было. Его там не было никогда, с сотворения мира, с тех пор, как Господь сказал: "Да будет свет". Дорог из деревни и в деревню тоже, в общем то не было. Так что за все время Великой Отечественной войны немцев никто не видел. Но Красная Армия проходила и здесь, освобождая нашу землю. Водяная мельница не действовала, наверное с дореволюционных времен. В продуктовой лавке продавалась только соль, грузинский чай, черный хлеб и спички. Хлеб местные жители покупали десятками буханок – кормить свиней и кур. В конюшне за деревней содержался десяток колхозных лошадей, которых пас мой друг дядя Миша и держали колхозного бычка, по иронии судьбы тоже звавшегося Мишка. Бычка Мишку с кольцом в ноздрях держали в отдельном загоне в конюшне, за закрытыми дверями, на другом от коровника берегу реки. Тем удивительнее был случай, когда Мишка каким-то образом совершил побег, вырвался на волю и пытался, промчавшись метеором вдоль по деревне, форсировать реку. Ловили его всем миром и паника была, как, наверное, при приближении немцев. С трудом Мишка был пойман и водворен на место своего заключения. Вот какова бывает сила полового влечения. Но я тогда еще был слишком мал и не половозрел, чтобы понять истинные пружины происшествия. А под действием пружин страсти эскапады совершали тем летом не только парнокопытные. В гостях у прабабушки уже не первое лето гостил мой старший троюродный брат из Ленинграда, Валерик. Собственно потому мы и были братья, что у нас была общая прабабушка. Валерик закончил девятый класс, перешел в десятый и, видимо, в половых вопросах был, как теперь говорят, продвинут не менее бычка Мишки. Хотя кольца в носу у него не было. В то лето в нашей деревне было несколько дачников. И среди них - студентка одного ленинградского медицинского вуза Вика. Между Валериком и Викой произошла история, невольным свидетелем которой я оказался, а третьим участником выступила лодка деда Андрея.
О Вике и лодке надо сказать отдельно. Обе они были красавицы. Хотя каждая по-своему: Вика, по мнению деревенских парней и мужиков, была настоящей красавицей– высокая, стройная, русоволосая с большими выразительными голубыми глазами. Лодкой деда Андрея тоже все восхищались – белая, с изящными обводами – настоящая морская шлюпка с настоящими веслами, неизвестно как попавшая в наши сухопутные места. Выбирая между Викой и лодкой, я, безусловно, с высоты своего пятилетнего возраста, предпочел бы последнюю. Валерику лодка тоже нравилась. Но, похоже, он предпочитал Вику. В этом сложном выборе хитроумный Валерик нашел «соломоново» решение. Заключалось оно вот в чем. Скуповатый и по крестьянски бережливый дед Андрей лодку не давал никому. Валерик подговорил Вику упросить старого деда дать лодку прокатиться вверх по реке. Вика была уже взрослая и к тому же умела грести на веслах. Вика, похоже, не устояла перед обаянием моего брата и ввязалась в эту авантюру. Старый дед с окладистой седой бородой на вид был суров и похож на бога Саваофа, но перед обаянием и просьбами Вики, как точно рассчитал мой братец, все же не устоял и выдал ключ от лодочного замка. Меня добавили к этой парочке по моей настойчивой просьбе, выраженной в форме нытья и слез, которых не вынесли бабушкины нервы и по настоянию Викиной тетки - видимо для соблюдения нравственности. Словом, я должен был выполнять в нашем предстоящем круизе по реке роль юнги и третьего-лишнего, что-то типа младшего евнуха.
В путешествие мы отправились после полудня. День выдался солнечный и жаркий, располагавший лишь к лени и сладострастию. Моя бабушка долго инструктировала брата, чтобы он «не спускал с меняя глаз» и берег, «как зеницу ока». Я не понял, что это за «синица ока» и почему она в глазу. Мне очень хотелось спросить бабушку, но я сдержался, чтобы она не опомнилась и не передумала отпускать меня в плавание и оставил все вопросы на потом.
Мы начали грузиться . Мое место было определено на носу лодки. Мне были поставлены две задачи: первая – не свалиться за борт, вторая – смотреть вперед по ходу и предупреждать о подводных камнях, которые нередко встречались по течению. Задачи всем ставил мой братец. Он расположился на корме в позе Стеньки Разина и, поскольку нахальства ему было не занимать, сразу взял бразды правления на нашем корабле в свои руки. Я к своим пяти годам был уже опытный лодочник: с родителями я один раз плавал по озеру в парке, в Гатчине. Озеро там было большое и прозрачное. В воде были видны водоросли и стаи рыб. А над озером возвышался, будто рыцарский замок, дворец императора Павла. Наша же речка наверное потому и называлась «Череха», что вода в ней была непрозрачна и увидеть подводный камень была задача не из легких. Но я старался изо всех сил, хотя очень сильно на меня действовал отвлекающий фактор – Вика в брюках на веслах. До этого я никогда в жизни не видел женщин или девушек в брюках. Вид нашей Вики в брюках вызвал тогда у меня культурный шок - я был не продвинут в тогдашней женской моде. Более того я даже не догадывался, как устроены ноги у женщин выше колена. Брючки ей были тесноваты, но в целом вид Вики в брюках не вызывал неприязни, хотя все-таки чего-то не хватало. И это меня очень смущало и отвлекало. Поэтому на первый же подводный камень мы налетели со всего маху. Валерик, все еще пребывавший в позе Стеньки и беззаботно болтавший со своей «княжной», гребущей на веслах, побледнел и лишился дара речи. Княжна Вика от толчка выронила весла из рук и упала навзничь прямо на мои голые колени. Ее волосы, собранные в конский хвост, были теплые, пахли свежестью, женским потом и были мягкими на ошупь. Мне понравилось держать ее голову на коленях.
Так что от первого инцидента я испытал смешанные чувства. Потом все встало на свои места: Валерик разорался на своего юнгу, забыв помочь Вике подняться. Я, наконец испугался: в моей голове пронеслась мрачная мысль о том, что больше меня никогда не возьмут покататься на лодке, потом - вторая, что нам скажет дед Андрей за разбитую лодку, потом мысль, что лодка идет ко дну,а я не умею плавать и утону в мрачной пучине реки и уже собрался заплакать. Но Вика оказалась настоящим другом. Она заступилась за меня, сказав мягко капитану: «Валерочка, не кричи на него. Он еще маленький». От этих слов мне стало еще обиднее и еще больше захотелось плакать. «Я не маленький», - вхлипывая, но стараясь держаться, пробухтел я. Лодка, к счастью, оказалась довольно крепкой, не дала течь и не затонула и мы продолжили путешествие, а я стал внимательнее вглядываться в непрозрачные воды, не отвлекаясь на брючную тему. Вначале встречное течение было едва заметно. У берегов росли камыши и плавали белые большие цветы и круглые листья водяных лилий. Одну лилию Валерик сорвал и подарил Вике. Я тоже хотел подарить Вике лилию, перегнулся через борт, ухватил что-то и едва не выпал из лодки. При ближайшем рассмотрении в руке у меня оказался круглый зеленый лист на длинном черенке. Подарить его Вике я не решился и подумал: "Как плохо быть маленьким".
А между тем мы продвигались вверх по реке. По ее берегам густо росли ива и ольха. Мы давно миновали нашу конюшню, знакомые выгоны и поля, по обеим сторонам были уже незнакомые берега. Речка становилась все уже, течение все быстрее, подводных камней все больше. Вике на веслах становилось все труднее. Она стала заметно уставать. Ей было жарко и она разделась . Её спина была усеяна веснушками. Было видно как работают ее стройные и сильные мышцы рук. Вика начала ныть, что больше не может грести, а Валерик покрикивал на нее и погонял как лошадь. Мне стало жалко Вику, и я предложил сам сесть на весла. Но это мое предложение большинством голосов не прошло, и мне снова стало обидно за свой ничтожный возраст.
Наконец путь дальше вверх по течению нам преградила гряда торчащих из воды камней. Капитан решил дать отдых нашему двигателю – галерной рабыне Вике и сделать остановку на берегу. Солнце клонилось к закату, но было еще жарко. Было решено искупаться и развести костер. Капитан тут же назначил меня костровым.
Надо сказать, что в свои пять лет я уже был опытный костровой. Однажды, по недосмотру взрослых, заполучив в руки спички, я, не долго думая, развел костер прямо на полу нашей кухни - мне просто было интересно посмотреть, как горит огонь. Как я тогда не сжег дом, я сам до сих пор удивляюсь. Родители, найдя кучку пепла, были в шоке, а отец чуть не убил меня, но мама меня спасла. Так что разводить костры в те годы было моим любимым развлечением.
Валера с Викой тотчас пошли к реке и полезли в воду. Я заметил, что Вика с моим братом были почти одного роста, но братец мой был тощ и угловат, а фигура Вики в некоторых местах имела приятные округлые формы. Кто бы мог понять этих женщин, что они находили в тощем Валерике. Это не понять мне и теперь, что уж говорить о пятилетнем мальчике. И я начал разводить костер.
Я набрал толстых ольховых палок в кустах неподалеку, сложил большую кучу и с разных сторон пытался поджечь ее спичками. На это ушел почти весь коробок, но огонь почему-то не хотел разгораться.
В это же время разгорался «огонь» в другом месте. Подальше, под берегом, чтобы мне ничего не было видно, Валерик вплотную ухаживал за голой Викой. Поскольку я был занят костром, то Валерик не стеснялся. Я их застал в самом разгаре любовной сцены, когда они уже целовались лежа на траве.
Сначала я был в шоке от увиденного и остолбенел – голый Валерик лежал на голой Вике и еще целовал ее в губы. После непродолжительного созерцания этой эротической сцены я хотел было тихо удалиться, но как быть с костром, который не разгорается? Самым скулящим нудным голосом, что означало, что я как бы извиняюсь, что помешал, я начал звать Вику, как старшую и более снисходительную, как я уже убедился, ко мне. Услышав мой голос любовники будто очнулись: Вика сбросила с себя Валерика и он скатился по склону прямо в речку. Однако купание его не охладило, и с перекошенным лицом он бросился ко мне, и не сдобровать бы в тот раз горе-юнге, но братец-капитан поскользнулся на траве и снова упал в речку. Вика убежала в кусты одеваться. Получив свой законный подзатыльник от брата, я доложил ему, что «спички кончились, а костер гореть не хочет». И протянул пустой коробок. Валерик потряс коробком возле уха – в ответ ему была полная тишина. Тогда он открыл коробок, и мы оба уставились в его пустое дно. «Одна осталась», - не то радуясь, не то огорчаясь объявил брат. У самого края, между дном и бортиком в складке бумаги застряла единственная спичка - наша последняя надежда. Подошла одетая Вика, и поскольку положение наше было нешуточное – надвигалась ночь, то общее смущение быстро переросло в деловую озабоченность. Капитан дал команду собирать хворост и сухую траву. Собранный мною хворост в палец толщиной был забракован. Валерик сложил новый костер: внизу сухая трава, потом тонкие веточки, потом – все остальное. Встав перед кучкой травы и веток в позе правоверного мусульманина, совершающего молитву и не дыша, закрывая спичку ладонями от ветра, Валера, чиркнул ею по коробку. От робкого огонька последней спички нехотя задымила сухая трава,потом загорелись тонкие ветки, и появилось пламя, которое начало жадно пожирать приготовленное топливо. Костер разгорелся, мы были спасены!
Тем временем совсем стемнело. Мы сидели вокруг костра, смотрели на пламя и размышляли каждый о своем. Не знаю, о чем могла тогда думать Вика - женщины уже тогда были для меня загадкой. Валерик, наверное, думал о прелестях Вики и разрабатывал план овладения ею предстоящей ночью. А я думал, как я здесь буду спать без кровати, без одеяла, без подушки и не водятся ли в окрестностях волки. Задать вопрос о волках вслух я опасался, чтобы не быть заподозренным в трусости, и эта мысль отравляла мне чудесный вечер у костра. Настроение немного поднялось после ужина, состоявшего из толстых кусков черного хлеба с деревенским маслом. Масло делала наша прабабушка сама. Она целый час или два крутила ложкой сметану в горшочке и сбивала масло. Масло было очень жидкое, непривычно соленое, но вкусное. Потом захотелось пить и воду пили прямо из реки. За ужином начались разговоры. Я улучил минуту и все-таки вставил свой вопрос о волках. Валерик на это небрежно заметил, что они здесь встречаются даже летом «целыми стаями». Вика испугалась или сделала вид и подсела ближе к нашему капитану, что ему и было надо. Он обнял Вику за тонкую талию и она прижалась к нему всем телом, словно ей стало холодно. Но Валерик всех успокоил, сказав, что пока горит костер нам нечего бояться. Поэтому я уже не отходил от костра ни на шаг и все подбрасывал ветки в огонь. А Вика с Валериком под предлогом сбора сушняка удалились в ночь и долго отсутствовали. Я уже думал, что они меня бросили, но лодка была на месте. Потом они вернулись, но без дров. На мой законный вопрос: « А где дрова?» - Валерик сказал: «Вот черт» и снова ушел один в темноту. А Вика легла на бочок у костра и стала дремать. Я законючил: «Вика, мне холодно спине». «Тогда повернись спиной к огню»,- сказала Вика. « Да, тогда страшно», - продолжал я конючить. «Ну иди сюда»,- сказала Вика. Я прижался к ней спиной, она обняла меня. Стало тепло и хорошо как дома , и я уснул. Мне снился паровоз, бородатые скобари и… Вика, которая превратилась в лошадь, И эта лошадь везла меня к бабушке.
Домой мы вернулись на следующий день к полудню. Бабушка уже ждала нас на берегу. Она обняла меня и заплакала. А прабабушка, несмотря на свой почтенный возраст, схватила хороший дрын и огрела Валерика вдоль спины - хотела и Вику огреть, но та убежала домой. Женщины не спали всю прошедшую ночь и наутро хотели уже ехать в райцентр в милицию, заявлять о нашей пропаже. Бабуля плакала и причитала: «Господи, я уже думала - ты пропал. Что бы я сказала твоим родителям?» Я успокаивал бабушку, что мы целы и невредимы, но ночью на нас хотели напасть волки, а мы развели костер и всю ночь отбивались от них. Бабуля перестала плакать и почему-то начала улыбаться. А когда я все-таки спросил, кто такая «синица ока», все рассмеялись. Больше на лодке по Черехе мне кататься не приходилось. И вообще потом бабушка долго не отпускала меня от себя.
Но однажды,обманув бабушкину бдительность, я отправился вместе с деревенскими мальчишками на другой берег, к коровнику. Путь лежал через плотину. Широкая каменная плотина надежно перегораживала реку посреди деревни. В одном месте, около нашего берега в плотине был проран, и вода со страшной скоростью устремлялась в него под здание мельницы. Через проран были переброшены три нетолстых бревнышка, скрепленных поперек в двух местах дощечками. Вода страшно шумела и уносилась вдаль. Долго смотреть в этом месте на воду было трудно и опасно - начиналось кружиться голова. Поэтому перейти через мостик было непросто. Надо было сделать четыре-пять шагов по узким мосткам над шумящей водой и не потерять равновесие. Конечно, можно было переползти на четвереньках через мостик, но это было позорно и не достойно настоящего пацана. А еще в этом потоке хорошо ловилась плотва. Только надо было умудриться забросить в несущийся поток удочку, заметить единственную поклевку, успеть подсечь рыбу и вытащить ее на берег и все это за пару секунд. Некоторые мальчишки постарше умели это делать. У меня это еще не получалось. Вообще мой любимый вид рыбалки был с лодки деда Андрея, прикованной цепью с замком к мосткам под крутым берегом возле нашего дома, сачком. В сачок попадали мальки. Я их помещал в стеклянную банку – получался настоящий аквариум. Через несколько дней, к сожалению, рыбки переворачивались вверх брюхом. Но к тому времени я был уже увлечен другой темой.
Итак, мне предстоял переход через плотину. Все дети перебрались через опасный мостик. Я оставался последним. Я сделал первый шаг и был уже на шатких мостках и конечно сделал то, что как раз делать было и нельзя - посмотрел вниз. Черная вода со злым рокотом уносилась под брюхо мельницы, будто в преисподнюю, сырую и темную. Коленки мои задрожали, ноги стали ватными и непослушными, захотелось скорее вернуться назад, на спасительный берег. Но для этого надо было развернуться на узеньком мосту, что было еще труднее и опасней. Я почувствовал, что сейчас упаду. Черная бездна будто притягивала меня к себе. Забыв о стыде и общественном мнении, я упал на четвереньки, вцепился руками в бревнышки и… застыл в этой позе. Ни вперед, ни назад, несмотря на насмешки и подбадривания, двинуться я уже не мог. Сколько бы я еще проторчал в такой позе над ревущим водным потоком – неизвестно. Но только чья–то сильная рука схватила меня за шиворот и одним махом перебросила на другую сторону прорана. Это был мой старший брат Валерик. Ему надоело ждать и он «разрулил» вручную сложную ситуацию. Прогулка для меня была окончательно испорчена. Уже не интересен стал таинственный остров, в который упиралась плотина и ферма с коровами и молоком. Я был посрамлен и осмеян. Назад я возвращался окружным путем, через «лаву» - пешеходный мостик ниже плотины и в гордом одиночестве. Долго я потом не подходил к плотине. Но однажды, в конце лета, хмурым августовским днем я опять пришел к этому месту. Снова был этот же ревущий поток внизу, высота, головокружение и страх. Но я сделал шаг, потом другой и прошел через мостик. Этого никто не видел и не знал. Но я это знал. Я знал уже, что я могу преодолеть свой детский страх.
А страхов в деревне было немало. Например, пчелы. Многие в деревне держали пчел и почти у всех в садах стояли маленькие домики – ульи. Пчелы почему-то меня «любили». А я их ненавидел и боялся. Стоило пчеле с характерным жужжанием приблизиться ко мне, как я начинал панически размахивать руками. А вот этого как раз делать и не следовало. Я ходил постоянно искусанный с распухшим ухом или носом. Еще были змеи. С гадюкой можно было встретиться всюду: в траве, в саду, в лесу, в реке. Рассказывали страшные истории о гибели укушенных. Сам я змею вблизи видел за лето всего один раз. Был еще бычок Мишка, который мог в любой момент вырваться на волю и забодать до смерти. Многочисленные коровы тоже могли забодать. Были еще гуси, шипящие и готовые ущипнуть всякий раз, когда я проходил мимо. Был еще наш дворовый петух, очень агрессивно против меня настроенный. Словом, выживать летом в деревне отважному пятилетнему парню было непросто. Единственной моей отдушиной, спасением и любимым времяпрепровождением в деревне было помогать все тому же дяде Мише пасти лошадей на ближнем выгоне за деревней. Днем лошадей, не занятых на работах, стреноживали и выпускали пастись. Надо было только следить, чтобы они не забредали с луга в посевы льна или овса. А овес лошадок очень привлекал. Поэтому мне, вооруженному самодельным кнутом в виде веревки на палке, приходилось отгонять их обратно на луг. Лошади меня боялись и уважали. Мой кнут производил на них впечатление, и они неуклюже переставляя передние спутанные ноги, скакали от меня прочь. Я чувствовал свою власть и силу и мне эта работа очень нравилась. Дяде Мише тоже нравилось, что он заимел такого подпаска. Ему уже не надо было суетиться, он занимался всякой ручной работой: плел корзинки и лукошки, или чинил лошадиную упряжь. А я мог в это время бесконечно приставать к нему с вопросами об устройстве мира и всего на земле. И рассуждать на любые темы – дядя Миша меня не перебивал и терпеливо выслушивал любой мой детский бред. В конце концов моя многодневная служба и помощь возымели свои последствия – дядя Миша пообещал наградить меня и однажды дать мне проехать верхом на лошади. Ждать этого пришлось довольно долго. Я уже начал терять терпение и стал напоминать об обещании. И вот свершилось. В один прекрасный день на исходе лета дядя Миша снял путы с одного спокойного мерина, надел на него уздечку и подсадил меня на спину коня. Конь показался мне огромным, спина его была широченная и шел он неторопливым шагом. Шаг этот ускорялся по мере приближения к конюшне. Потом я его разворачивал, и мы двигались в обратном направлении по дороге. По мере приближения к табуну конь опять ускорял шаг. Так было несколько раз, пока дядя Миша не решил, что хватит и не сказал, что коню надо отдохнуть.
На прощание, как научил меня дядя Миша, я протянул коню на ладони ломоть черного хлеба с солью. Он осторожно,с благодарностью взял хлеб мягкими теплыми губами и, мне показалось - закрыл глаза от удовольствия. Больше верхом на лошади мне ездить в жизни не довелось, кроме одного случая.
Мне уже было двадцать лет, я перешел на четвертый курс института. Был месяц август. Я только что вернулся из Чехословакии, где был в составе студенческого стройотряда. Пробыли мы за границей больше месяца.
Однажды вечером после работы в одной «пивнице» в Брно, за кружкой «Будвара» завязался разговор с пожилыми чехами. Видно чем-то я им понравился и один чех предложил мне купить у него зеркальце в подарок моей девушке. Зеркальце было необычное – все из одного куска стекла и двустороннее, но на обратной стороне была мастерски выгравирована роза. Богемское стекло славится на весь мир. Очень изящная была вещь. Но вначале он спросил, есть ли у меня девушка и как ее имя. Честно говоря, у меня тогда не было девушки, но была бывшая одноклассница Наташа, в которую я был безнадежно влюблен, даже предлагал ей выйти за меня замуж, на что она тогда рассмеялась в ответ. Именно ёе я и вспомнил, когда спросил меня тот чех.
«Я думаю, у всех девушек в России имя Наташа», смеясь, заметил чех. Я же признался, что у меня мало денег, а их действительно у меня было немного. И тогда чех протянул мне зеркальце и сказал, что денег не надо – это подарок. Шел семьдесят седьмой год, всего девять лет назад советские танки подавили пражскую весну, а этот чех не держал на меня, русского, никакого зла. Это было удивительно трогательно. Чем я мог ответить? У меня были какие-то значки, я их подарил тому человеку. Мы выпили еще пива. Мы были просто люди, а простые люди всегда могут понять друг друга и политика была здесь ни при чем.
Вот с этим зеркальцем я и пришел в гости к Наташе, рассказал ей эту историю и отдал подарок. Я больше не признался ей в любви и не просил выйти замуж за меня. Нет, мы просто дружили. И наверное в знак нашей дружбы и как выражение наивысшего доверия Наташа позвала меня кататься ночью на лошадях верхом, и на мой недоуменный вопрос призналась, что она с подружкой по ночам «ворует» лошадей. Я знал, что она лошадница, не не предполагал, что все так запущено. Я был приглашен в очередной ночной рейд. Вот когда через много лет и в последний раз я ездил верхом на лошади. Ночью, при лунном свете, мы пробрались на совхозную конюшню на краю поселка. Самодельные уздечки у девчонок уже были заготовлены, и я, вместе с двумя валькириями,оседлав украденных коней, помчался по ночным улицам.
Нынче все это вспоминается как сон. Может быть это и был сон, как и моя молодость, как детство, как вся прошедшая жизнь.