Позвольте мне рассказать вам кое-что о единорогах – они феи, а феям доверять не следует. Перечитайте ваши книги сказок. Но, возможно, вы не увидите ничего дальше разноцветной радуги и остальной пастельной чепухи. В этом ваша проблема.
Захари однажды рассказал мне, почему в преданиях говорится, что смертные, отведавшие еду фей, не в силах покинуть Волшебную Страну. Это тоже чушь, но, в ней хотя бы скрыта некая доля правды. Понимаете, они могут уйти. Они просто не найдут пищи, которую бы им захотелось. Обыкновенная еда на вкус станет словно пепел. Поэтому, они будут голодать. Захари стоило бы самому прислушаться к историям, которые он рассказывал.
Я встретила его летом, когда нелегально жила в старом доме вместе с моей подругой Таней и ее парнем. Я тогда сбежала из последней приемной семьи, в большей степени из-за того, что не видела смысла оставаться. Я убедила себя, что смогу жить в подобной неопределенности. У Тани вместо одной ноги был протез из блестящего розового пластика; казалось, что она наполовину кукла Барби, наполовину девочка. Она обожала носить короткие, обтягивающие юбки и туфли на платформе, чтобы похвастаться своей ногой. Она знала по именам всех мальчиков, которые тусовались в парке LOVE. Таня познакомила нас.
С первого взгляда мне показалось, что Захари – смазливый junkie. Красивым он не был – он был хорошеньким: таких девочки одержимо рисуют на полях своих тетрадей. Высокий, с выдающимися скулами, и красно-черными волосами, ниспадающими густыми кудрями по обеим сторонам лица. Он жонглировал теннисным мячиком, вилкой и тремя ложками. На картонке-объявлении у его ног, неуверенной рукой было выведено прожонглирую чем угодно за еду. Чем угодно было подчеркнуто дрожащей рукой, дважды. «Junkie», - подумала я. Про себя я поинтересовалась, спала ли Таня с ним? Мне захотелось спросить ее, на что это было похоже.
После того, как Захари закончил и собрал небольшой заработок в бумажный стаканчик, он недолго прогулялся с нами, в основном слушая рассказы Тани о ее новой группе. Через плечо у него была перекинута сумка, и шел он с серьезным, сосредоточенным видом, спрятав руки в карманы черных джинсов. Он не смотрел на нее, хотя иногда кивал в такт словам, и он также не смотрел и на меня. Он купил нам пряничного пива на деньги, которые ему бросили, и тогда я поняла, что он - не junkie, потому что ни один junkie, выглядевший так закоренело, как он, никогда бы не потратил последние центы ни на что, кроме вещей первой необходимости для себя.
В следующий раз я столкнулась с Захари в публичной библиотеке. Мы приходили туда все вместе, когда замерзали. Иногда я приходила одна, чтобы прочитать отрывок из «Две крепости», бегло записывая номер страницы, на которой останавливалась, на подкладку джинсов. Я обнаружила его сидящим на полу между разделами мифологии и психологии. Он поднял глаза на меня, когда я шла по проходу, и минуту мы просто смотрели друг на друга, словно нас поймали за чем-то противозаконным. Затем он широко улыбнулся, и я улыбнулась. Я присела на пол, рядом.
«Просто осматриваюсь, - сказала я.- Что читаешь?»
Я только что пробежалась до библиотеки и чувствовала, как пот растекается по коже головы. Я знала, что выгляжу действительно жутко. А он казался свежим, даже немного замерзшим. Его кожа была такой бледной, словно он не провел в парке ни дня.
Он приподнял книгу, раскрытую у него на коленях: «Волшебные Предания Европы».
Я привыкла к людям, которые не затыкались ни на минуту. Завязывать разговор я не привыкла.
«Тебя зовут Захари, верно?» - спросила я, как последняя дура.
Он снова посмотрел на меня: «Уугуу. Ты – Джен, подружка Тани».
«Я не думала, что ты вспомнишь», - ответила я и почувствовала себя глупо. Он только улыбнулся.
«Что ты читаешь?» - путаясь в словах, я только на середине предложения сообразила, что уже спрашивала это.
«Я имею ввиду, про что ты читаешь?»
«Я читаю про единорогов», - сказал он, - но здесь написано очень мало.
«Они любят девственниц», - вызвалась я.
Он вздохнул: «Ага. Раньше, впереди охоты в лес посылали девушек. Девушек, для того чтобы заманить единорога, чтобы он прилег, уснул. Затем налетали охотники и убивали его из ружья или закалывали ножом и обрубали рог. Можешь себе представить, что, должно быть, чувствовала та девушка? Острый рог, упирается в живот, а она напряженно вслушивается, в ожидании гончих».
Я неуютно перевалилась с ноги на ногу. Никто из моих знакомых так не разговаривал: «Ты ищешь что-нибудь еще про них?»
«Я даже не знаю», - он заправил кудри за ухо. И ухмыльнулся снова.
То лето было лихорадочным сном, тревожным и болезненным. Он был его частью, встречаясь со мной в парке или в библиотеке. Я рассказала ему о последних приемных родителях, у которых жила, и тех, что были до них – действительно жутких. Я рассказала ему о мальчиках, с которыми встречалась, и куда мы ходили пить – на самый верх, на крыши. Мы говорили о том, где голуби проводят зимы, и где мы собираемся провести наши. Когда была его очередь говорить, он рассказывал истории. Он рассказывал старые истории, которые я уже знала, и истории, звучащие как старые, которые я никогда не слышала. Неважно, что остаток недели я проводила, выпрашивая сигареты и шатаясь с хулиганьем. Когда я была с Захари, все казалось другим.
Однажды, когда накрапывал холодный мелкий дождь, а мы прочесывали наши карманы в поисках денег на горячий чай, я спросила его, где он ночует.
«За городом, рядом с зоопарком».
«Там, должно быть, воняет», - я нашла еще одни липкие 10 центов в складках рюкзака и положила их на бетонный бордюр рядом с остальной нашей мелочью.
«Не так уж сильно. Когда ветер хороший».
«Ну, как получилось, что ты тебе пришлось жить так? Ты живешь с кем-нибудь?» - казалось странным, что я не знала этого.
Он отложил несколько центов, покрытых ржавчиной, и тяжело посмотрел на меня. Рот его немного приоткрылся, и он выглядел таким напряженным, что на секунду я подумала, что он собирается меня поцеловать.
Вместо этого он спросил: Я могу рассказать тебе кое-что ненормальное? Я имею ввиду, совершенно безумное.
«Конечно. Я же рассказывала тебе странные штуки».
«Это совсем другое. Правда, совсем другое».
«О’кей, - ответила я».
И тогда он рассказал мне о ней. О единороге. Его единороге. С которой он жил между двух шоссе недалеко за городом. Которая ждала его ночью, скакала на свободе, гуляла с другими лесными животными или занималась тем, чем там обычно занимаются единороги все дни напролет, пока Захари рассказывал мне истории и пытался наковырять денег на чай.
«Моя мать…у нее были серьезные проблемы. Она продала наркотики каким-то парням, а потом за деньги сдала информацию о них полиции. Так что, когда однажды появилась их машина и они сказали нам сесть внутрь, догадываюсь, я не был очень удивлен. Ее подружка, Джина, уже сидела на заднем сидении и выглядела так, как будто плакала недавно. В машине стоял противный запах, словно старое растительное масло».
«Мама все просила, чтобы они отпустили меня, и они молчали, просто вели машину. Не думаю, что мне было действительно страшно, до того момента пока мы не выехали на шоссе».
«Они заставили нас вылезти из машины рядом с каким-то лесом, и затем мы шли, очень долго шли. Лес был огромный. Мы были обречены. Я устал; мама с трудом тащила меня за руку. Я все время спотыкался о ветки. Шипы царапали мне лицо».
«Затем раздался громкий хлопок, и я начал кричать, испугавшись звука, еще до того как моя мама упала. Джину стошнило».
Я не знала, что делать, и просто положила руку ему на плечо. Его тело было теплым под тонкой футболкой. Он даже не смотрел в мою сторону, пока говорил.
«Осталось немного. Они оставили меня одного с моей мертвой мамой в темноте. Ее глаза блестели в лунном свете. Я плакал навзрыд. Ты можешь себе представить. Это было кошмарно. Я думаю, что помню довольно много, правда. То есть, все так ярко, отчетливо».
«Прошло много времени, и я увидел свет, пробивающийся сквозь деревья. Сначала, я подумал, что это вернулись мужчины. Затем я увидел рог. Блестящую белую кость. Это было удивительно, Джен. Так прекрасно. Я протянул руку, чтобы погладить ее по боку и тот окрасился кровью. В это мгновение я забыл все, все кроме белой шкуры на долгое время, очень долгое. Как будто весь мир стал белым».
Его лицо горело. Мы купили большую чашку чая с огромным количеством меда и вышли в дождь, передавая чашку друг другу. Его походка была более дерганной, чем обычно, но он был и молчаливее.
«Расскажи мне еще, Захари», - попросила я.
«Я не должен был говорить и того, что сказал».
Мы некоторое время шли молча, пока дождь не усилился, и нам пришлось укрыться в церкви, чтобы его переждать.
«Я верю тебе», - сказала я.
Он замер: «Что с тобой такое? Какой идиот поверит в подобную историю?»
На самом деле, я серьезно не раздумывала, верила я ему или нет. Иногда люди просто рассказывают тебе что-то, и тебе приходится принять то, что они верят в свои слова. Неважно, правда это или нет.
Я отвернулась и зажгла сигарету: «Так значит, ты лгал?»
«Нет, конечно, нет. Можем мы некоторое время поговорить о чем-нибудь другом?» - попросил он.
«Конечно, - ответила я, подыскивая подходящую тему. - Я думала, не вернуться ли мне домой».
«К твоему ничтожеству-отчиму и потаскушкам сводным сестрам?»
«Именно к ним. Иначе, как я переживу наступающую зиму?»
Он поразмышлял несколько минут, глядя, как дождь барабанит по нелегально припаркованным машинам.
«Как ты насчет сквотов-библиотек?» - спросил он с ухмылкой.
Я широко улыбнулась в ответ: «Я могу найти престарелого джентльмена-профессора и броситься к нему в объятия. Предложу стать его Лолитой».
Мы постояли еще несколько минут, и затем я сказала: «Может тебе все же стоит общаться с людьми, даже если они придурки. Ты можешь остаться у меня сегодня вечером».
Он покачал головой, глядя на асфальт.
И все.
Вечером, я рассказала Тане о Захари и единороге, пока мы ждали, когда заявится Билли Диаболо. Честно говоря, без серьезных черных глаз Захари, приковавших мой взгляд, история звучала гораздо забавнее. Мы с Таней так смеялись, что я начала задыхаться.
«Послушай, - сказала она, - Зах сумасшедший до смешного. Все любят его. Но он без-у-умен. Например, прошлым летом он утверждал, что может определить пойдет ли дождь, основываясь на том, сколько раз он уронит свое барахло». Она ухмыльнулась: «Кроме того, он выглядит, как девочка».
«И помешан на единорогах, - я вспоминала, что чувствовала, когда думала, что он собирается меня поцеловать. - Может быть, мне нравятся женственные мальчики».
Она указала пальцем на «Хоббита» в мягком переплете, с драконом на истрепанных остатках обложки: «Может быть, тебе нравятся безумные».
Я закатила глаза.
«Серьезно, - сказала Таня, - Если бы я читала подобную чушь, то впала бы в депрессию. Такие люди как мы не увлекаются подобными книгами. Они не для нас».
Я смотрела на нее, широко открыв глаза. Это, должно быть, была самая ужасная вещь, которую мне когда-либо говорили.
Потому что, неважно сколько я думала на эту тему, слова Тани не казались менее правдивыми.
Но когда я была рядом с Захари, казалось возможным, что подобные истории – для меня. Словно становилось неважно откуда я; словно жизнь на улице была чем-то героическим, необыкновенным и волшебным. Но в тот момент, я ненавидела Захари за его сумасшествие. Ненавидела его даже больше, чем Таню, которая просто указывала на очевидное.
«Что, ты думаешь, на самом деле, случилось? – наконец спросила я, потому что рано или поздно должна была что-то сказать. – С его мамой? С чего бы ему рассказывать мне историю о единороге?»
Таня передернула плечами. Психоанализ не был ее сильной стороной: «Ему просто нужно, чтобы с ним переспали».
Позже, Бобби Диаболо пытался запустить руки под Танин свободно-висящий топик пока как ее бойфрэнд не вернулся из магазина, а я пыталась претвориться, что не слышу ее повизгиваний и хихиканья. Виски обжигало горло гладкой ссадиной, и на меня снизошло темное прозрение. Для всего существовали правила, даже для фантазий. И нарушение этих правил неизменно влекло за собой последствия. Я лежала на пропахшем ковре, вдыхая дым сигарет и благовоний, просчитывая собственное чудо.
На следующий день я оставила Таню и ее парня, переплетенных друг с другом. Холодное серое небо нависало над головой. «Захари возненавидит меня», - думала я, но эта мысль лишь заставила меня быстрее войти в ворота, ведущие в парк. Когда я наконец-то нашла его, он был занят тем, что кидал кусочки хлеба вымокшим крысам. С моим приближением грызуны бросились врассыпную.
«Я думала, эти звери наглые, как уличные проститутки», - сказала я.
«Нет, они очень застенчивые», - он подбросил остатки хлеба в воздух, жонглируя. Каждый следующий бросок выходил выше предыдущего.
«Ты девственник, не так ли?»
Он посмотрел так, будто я ударила его. Кусочки хлеба продолжали взлетать, словно его руки жили отдельно от остального тела.
Той ночью я проследила за Захари до самого дома. Через ветряные туннели подземки в пятнах мочи и переполненные поезда, всегда на один вагон позади, наблюдая за ним через молочно-мутное, исцарапанное стекло между вагонами. Я последовала за ним, когда он сделал пересадку, спрятавшись за газетой, словно убогий коп из сериалов. Я прошла за ним через весь парк до границы обширного кладбища, где в ветре чувствовалась вонь из зоопарка. Тогда я не могла понять, как он не слышал меня, шуршащую листьями позади. Газеты давно не было, и я поправляла рюкзак каждые десять минут. Но Захари не всегда жил реальностью, и, на сей раз, мне бы стоило порадоваться этому.
Мы подошли к кромке леса, и здесь я растерялась. Лес напомнил мне место, где жила моя приемная семья; где деревья, угрожающей границей возвышались за каждым зданием. Вокруг было полно чудных звуков, и идти бесшумно не представлялось возможным. Хрустя ветками у него за спиной, я постаралась скрыться в самой темной тени.
Наконец, мы остановились. Впереди ветви деревьев нависали, словно шатер, сгибаясь до земли.
Я не могла как следует рассмотреть что-либо внутри, но чудилось, что из-под купола льется слабый свет. Захари обернулся - рефлексивно или потому, что все-таки услышал меня – но его лицо так ничего и не выражало. Он развел ветки руками и проскользнул внутрь. Сердце бешено колотилось у меня в груди, такой барабанной дробью, которая бывает от переизбытка кофеина в крови.
Я подползла следом, стараясь слишком не думать, потому что в тот момент моим единственным желанием было оказаться в квартире Тани, услышать ее обыкновенное фырканье «чего?». Некоторые так мечтают о мамином яблочном пироге.
Холодно мне не было – я захватила толстый пиджак Таниного парня. Порывшись в кармане, я нашла большой, грязный нож, который открыла и закрыла пару раз, чтобы почувствовать себя в безопасности. Я подумывала повернуть назад, но поняла, что если потеряюсь, то сойду с ума окончательно. Я подумала о том, чтобы пролезть под ветками в дом Захари, но я не знала, чего ожидать и отчего-то эта перспектива пугала меня еще больше, чем окружающая темнота.
Он вышел, огляделся вокруг и прошептал: «Джен».
Я поднялась на ноги. Мое облегчение было настолько велико, что я даже не колебалась ни минуты. Глаза Захари покраснели, словно тот плакал.
Он протянул мне руку.
«Боже мой, здесь жутко», - проговорила я.
Он приложил палец к губам.
Захари не спросил, зачем я следила за ним: он просто взял меня за руку и увлек глубже в лес. Когда мы остановились, он едва поднял глаза на меня и сглотнул, словно у него першило в горле. «Это была твоя идея» - напомнила я себе.
«Садись», - предложила я и улыбнулась.
«Ты хочешь, чтобы я сел?» – голос его звучал обыденно, и это успокаивало.
«Ну, сначала сними штаны».
Он окинул меня недоверчивым взглядом, но послушался.
«Белье тоже», - сказала я. Я нервничала. Бог мой, я нервничала. В большинстве случаев до этого я была пьяна или делала то, что от меня ожидали. Никогда, никогда я не соблазняла мальчика. Я начала расшнуровывать свои рабочие сапоги.
«Я не могу», - сказал он, глядя туда, где мерцал тусклый свет.
«Тебе не хочется?» – я взяла его руку и положила себе на бедро.
Его пальцы впились мне в кожу, притягивая ближе.
«Зачем ты это делаешь?» – голос его звучал сипло
Я не ответила. Я не могла. В конце концов, это не имело никакого значения. Его руки – руки жонглера, которые, казалось, совершали все, не задумываясь - возились с пуговицами моих джинсов. Мы не целовались. Он не закрывал глаз.
Шуршали листья, и я чувствовала пряный, влажный, грозовой запах в воздухе. Вокруг нас поднялся ветер.
Захари посмотрел на меня, а затем, через плечо, в сторону. Лицо его застыло. Я обернулась и увидела белую лошадь с забрызганными грязью копытами. На секунду, все ситуация показалось смешной. Это была обыкновенная лошадь. Неожиданно она стрелой рванулась с места. Она метнулась так быстро, что я видела только очертание, бумажный силуэт, прорезающий лес, бегущий, не останавливаясь.
Я чувствовала его дыхание на губах. Так близко мы никогда не находились друг от друга. Его глаза были устремлены в никуда, высматривая еще одну белую вспышку.
«Ты не хочешь собрать вещи?» - спросила я, отступая.
Захари покачал головой.
«Что насчет твоей одежды?»
«Это неважно».
«Я принесу», - сказала я, направляясь к дереву.
«Нет, не надо», - ответил он, и я остановилась.
«Возвращаемся», - произнесла я.
Он кивнул, но глаза его по-прежнему были устремлены в сторону, куда убежала она.
Мы пошли назад, через лес, а затем через кладбище, назад, назад к привычной вони мочи и сигарет. Назад к зеленовато-жёлтому скоплению мотыльков-автобусов, которые ходят всю ночь; назад к людям, которые изводят тебя за то, что ты забыла свои рабочие сапоги в зачарованном лесу, где обрекла своего лучшего друга влачить такое же жалкое существование, как и твоя собственная жизнь.
Я привела Захари к Тане. Она привыкла, что к ней постоянно заявляются «дополнительные» люди, и не обращала на нас особого внимания. Кроме того, заглянул Бобби. Той ночью Захари почти ничего не ел, а то, что он был в силах проглотить, ненадолго задерживалось у него в желудке. Я смотрела, как его выворачивает наизнанку. После, он сидел у окна, наблюдая … водоворот машин, в то время как я забилась в угол, позволив слабости взять верх. Бобби и Таня катались по полу. В конце концов, Бобби стянул с Тани трусики прямо при нас. Захари наблюдал за ними с восхищенным ужасом. Он просто смотрел, широко открыв глаза. Затем он начал плакать, тихо, в кулак.
Примерно в этот момент меня сморил сон.
Когда я проснулась, он жонглировал книгами. Создавалось ощущение, что они летают. Таня подошла и протянула ему маленького пластикового единорога.
«Пожонглируй этим», - сказала она.
Он уронил книги. Одна ударила меня по голени, но я не проронила ни звука. Когда он посмотрел на меня, лицо его было пустым. Словно он даже не удивился предательству. Мне стало дурно.
Три дня он жил со мной. Бобби научил его идеально скатывать самокрутку и курить, не кашляя. Парень Тани одолжил ему свою старую гитару и Захари ковырялся с ней весь второй день. Он смеялся, когда смеялись мы, но всегда присоединялся немного позже, чем нужно, словно после запоздалой мысли. На следующий вечер он сообщил мне, что уходит.
«Но единорога больше нет», - сказала я.
Я найду ее.
«Ты собираешься устроить на нее охоту, как те парни на гобеленах? – я пыталась сдержать дрожь в голосе, - Ты ей больше не нужен».
Он покачал головой, но не посмотрел на меня. Как будто сумасшедшей была я. Словно проблемы были у меня.
Я сделала глубокий вдох: «Единорогов не существует. Я видела ее. Это была лошадь. Белая лошадь. И рога у нее не было».
«Конечно, был», - сказал он и поцеловал меня. Это был быстрый поцелуй, жуткий поцелуй, честно говоря – его зубы стукнулись о мои, а губы были обветренные и потрескавшиеся – но я до сих пор помню каждую мелочь, каждую секунду.
Осенью я собрала вещи и вернулась в дом к своим приемным родителям. Они наорали на меня и потребовали объяснений, где я была, но, в конце-концов, разрешили остаться. Я ничего им не рассказала. Я вернулась в школу примерно к Хэллоуину. Я до сих пор много читаю, но теперь осторожно выбираю книги. И не позволяю себе думать о Захари. Я включаю телевизор. Включаю на полную громкость. Я пихаю в себя обед из картонных коробок и глотаю. Неважно, что еда оборачивается пеплом во рту.