Здравствуй, дорогая!
Не знаю, кто именно передаст тебе это письмо, но все же я очень рада, что ты его читаешь… Ты знаешь – ты первая, кто узнает обо мне всю правду. Решилась эту правду рассказать только после своей смерти – что бы в глаза не смотреть…
Может быть, ты знаешь обо мне, как о удачной женщине, которая зарабатывала себе на жизнь большие деньги, жила в роскоши, в сказке – об этом, скорее всего, тебе рассказывали родители. Скорее всего, после этого они добавляли: «Вот, посмотри на нее – на ее жизнь! Будь такой, как она! И тогда ты будешь счастлива!». Черта с два. Не смотри на меня. Не живи так, как я. Не стремись быть такой, как я – иначе ты всю жизнь будешь несчастлива.
Про мое детство никто ничего не знает. И не нужно было.
Была я в семье вторым ребенком – а всего их было в нашей семье четыре. Я воспитывала двух своих младших сестер… точнее… старалась их воспитать. Но у меня получалось не очень хорошо. Они меня не сильно слушались. Они меня вообще не слушались – никого не слушались, кроме моего отца. И каждая из них – до поры до времени.
Отца я… боялась. В начале. Свое раннее детство я не помню – мне рассказывали, что мой папа очень любил меня, и что баловал меня. Я слушала, и не верила. Это было сильно непохоже на правду.
Боялась я его лет так до тринадцати. Потом мне медленно стало пофиг. Потому что я умерла. Умерла, и пробыла в коме года так два-три. После этого я родилась заново. Только сейчас понимаю, что лучше бы я не рождалась.
Ну, собственно говоря, до тринадцати я была никем. Это был хаос, в котором еще не случилось толчка к чему-то новому, большему, чем просто темнота и небытие. Четырнадцать-пятнадцать – я была снова никем, но уже с какими-то внутренними ветрами. Это еще не был ураган, что стремился к радикальным переменам – так, ветерок, что проветривал душу. Вместе с ним выветривалось все темное и сырое, что было внутри. В это время были частые дожди – года, когда мне было четырнадцать-пятнадцать, я вспоминаю как те, в которые я почти постоянно, беспрерывно плакала. Наверно из-за того, что я так долго плакала – я со временем разучилась.
Эти два года я помню, как сплошные падения и поражения. Подливал масла в огонь и мой отец. Он вообще постоянно на меня кричал… Да, пожалуй, это верно – постоянно, как только меня замечал. У него было два великолепных, невероятных таланта, что он обычно мастерски совмещал: цепляться за любую мелочь, и раздувать из мухи слона. Каждая наша встреча, что длилась больше, чем две минуты – доводила меня до истерики. Я плакала, когда он начинал говорить. Он это замечал, и повышал тон. Когда у меня это превращалось в истерику – он подходил ближе, склонялся надо мной, и говорил мне прямо в ухо, продолжая поливать грязью, оскорблять… В его понимании я вечно была бездарной дурой, что не училась, и лентяйничала весь день. Пока он так думал – я тоже начала это замечать. И стала это медленно менять. Потихоньку. Я пробовала себя во всем – и все у меня получалось, но мне не хватало сил довести это до ума – меня постоянно бросали в пропасть, а поддержки никогда и не было. Отец не верил, что у меня что-то выходило. Если у него было хорошее настроение – он насмехался надо мной, унижал, с иронией, сарказмом, с этой дурацкой улыбкой на лице. Весело всегда было только ему. Если у него было плохое настроение – он кричал, надрывался, срывался… И снова меня унижал. Все эти два года я молчала. Мне было вовсе не сложно молчать – так было легче. Я молча плакала.
В шестнадцать я поняла, что я никто. Нет, я не поняла – я это давно знала, благодаря родителям. Просто я им поверила. И я решила себе доказать, что я Кто-то.
Это было очень сложно. Всегда это было сложно.
Но я знала всего две вещи, которые я любила в этой жизни больше всего.
Я хотела танцевать. Для меня это было все. На балерин я смотрела, как на каких-то странных существ, не из этого мира. Склонив голову, и открыв рот, я смотрела, как они ходят на пуантах. Иногда опускала лицо, глядя в оркестровую яму, и с по-прежнему открытым ртом следила за пальцами музыкантов.
Пошла в музыкальную школу. Пошла не туда, куда хотела – хотела я на многие инструменты. Мне безумно нравилась виолончель, я, с замиранием сердца, слушала скрипку. Я безгранично уважала арфистов, но… Но больше всех мне нравилось фортепиано. Для меня это было что-то великолепное. Я могла его слушать часами. Неделями я могла бы смотреть на руки музыканта – пусть бы он играл одну и ту же композицию. Я мечтала о том, что когда-то научусь так же.
Но я пошла на гитару.
Учитель и тут меня хвалил. Ему нравилось все во мне – и моя осанка, и «правильные» руки, и то, как я чувствовала мелодию… Ему не нравилось одно – то, что мне это было скучно. До сих пор я замирала, вслушиваясь в игру в соседнем классе. Я помню 10 кабинет – это был кабинет скрипки. Я просиживала в музыкальной школе по пять часов, прислонившись ухом к стене, и слушала, как там играли вместе пианино и скрипка. Да, я не видела их рук – и потому не верила, что простой смертный умеет так играть…
Когда я с отличием закончила первый класс, и перешла во второй – я смогла заниматься дополнительным инструментом. Выбор был сложный – между вокалом и инструментом (директриса восхищалась моим голосом, когда я сдавала экзамен для поступления в школу), но как только я узнала, что смогу играть на пианино – все сомнения тут же пропали, как не бывало.
Там я схватывала все на лету. Учитель (хоть и была необычайно строгой), постоянно хвалила меня, и говорила, что я умница. На каждом занятии она ругала меня, что я не пришла учиться раньше, а только в шестнадцать. Я опускала лицо. И молчала.
Потом я пошла на танцы. Сначала я начала с более мужских танцев, даже грубых. Но потом я случайно пошла на те, которые мне казались невероятно сложными – contemporary…
Да, это было действительно то, что у меня не получалось (как казалось мне), но я приходила туда, как можно больше. Я стала просыпаться на два часа раньше, что бы каждое утро делать разминку. И когда я поняла, что я не могу жить без танцев – все стало мешать мне туда ходить. Больше всех – судьба.
Я начала много болеть. После того, как я проболела два месяца, я попала в больницу с диагнозом пневмония. Еще две недели в четырех стенах, с видом из окна на кладбище.
Потом я от туда вышла. Позанималась немного, и меня увезли в Москву – еще две недели. Вернулась. Сходила всего раз – там же сломала ногу. Когда мне сняли гипс, мама сказала, что перестанет давать мне деньги – я должна готовиться к экзаменам.
Каждое утро я вставала еще на час раньше. Только-только серело небо, а я уже выбегала на утреннюю пробежку. И так круглый год – даже зимой. Меня несколько раз пытались запереть дома – не получалось. Миллионы скандалов – скандал каждый день, по несколько раз в день. Я не слушала. Я не отвечала. Я уже привыкла. Я молча думала о том, как я могу еще разминать руки чтобы сделать то, что показывала нам преподаватель.
Каждый год я слушала о том, что меня выгонят со школы. Слушала от отца. Слушала, и не слышала. С каждым годом мои оценки росли.
Первая моя подруга – в шестнадцать лет – начала курить и пить, примерно через месяц, как я ее лично для себя признала лучшей подругой. После того, как я много с ней разговаривала по этому поводу, я решила, что это не лучший вариант – я начала избегать встреч с ней,… и нашла новую подругу.
Как только я признала ее лучшей подругой – через неделю она стала фанатиком в церкви.
Я нашла новую подругу. Но она назвала меня подстилкой…
Я нашла еще одну. Она переехала.
Я нашла еще одну. Я ей надоела.
Еще одна – мы выросли.
Еще одна. Самая важная – до сих пор самая важная в моей жизни. Самая добрая – самый добрый человек из всех, которых я знала. Быть может, она была такой доброй из-за ее собственного мира, который она создала в своем воображении? Может, она и забывать меня начала потому, что в этом мире не было ничего серьезного. Может потому, что в этом мире было тесно для меня. Может потому, что я была слишком маленькая – и в том мире я была незаметна. А может, мне просто нужно было дотронуться до этого мира, сделать сквозняк – но я не смогла. Я ведь всегда была бездарной дурой.
На этом мои друзья кончились. Я осталась одна. Одна на всю жизнь.
Я закончила школу. Очень хорошо, хоть и без медали. Я так и не поняла, что я делала все эти одиннадцать лет и что они мне дали. Весной, ранней осенью и все лето я в перерывах между утренней пробежкой забегала на пляж – там никого не было – включала музыку в плеере и танцевала. Танцевала все, что придет в голову – в пределах своей фантазии. Каждый раз, когда я смотрела на то, как танцуют профессионалы – я не наслаждалась этим, как другие. Я напряженно запоминала движения. Как их делать. Движение за движением, я раскладывала все по полочками, а потом старалась повторить. И танцевала. Всегда в пределах своей безграничной фантазии.
Институт. Я пошла туда, куда я хотела – в первый раз я сделала то, что хотела. В первый и предпоследний.
На филологическом факультете я была одной из лучших. Я старалась, как могла, я выбивалась из сил. В пять часов подъем и пробежка, потом университет – часто забытый на столе остывший чай. Потом домой и музыкальная – часто не съеденный обед и сок, выпитый в вагоне метро. Потом домой – ужин на всю семью, забрать сестер со школы. Накормить, переодеть, выгулять, привести домой, еще раз покормить, сделать с ними уроки и уложить спать. Под скандалы родителей убрать всю квартиру, к одиннадцати успеть все закончить и сесть за свои дела, готовясь к университету. В час-два – книга на ночь, и сон. В пять часов подъем…
Я бы нашла работу. Чтобы зарабатывать денег на танцы. Но у меня не было времени. У меня никогда не было времени на жизнь.
Закончила университет, пошла работать. Не книги писать, как хотелось – а устроилась, благодаря маме, на ее фирме. Из-за «способности ко всему» - быстрый карьерный рост, я зарабатывала деньги.
Пять часов – подъем и пробежка, вернуться, успеть на семь на остановку, чтобы четыре часа ехать на работу – загород. Вернутся к семи, забрать девочек с музыкалки, привести домой, приготовить на всех ужин, убрать в квартире (ах да – двухкомнатная, на шестерых), накормить девочек, сделать за них уроки, поругаться и с боем уложить спать. В двенадцать посмотреть на часы, включить телевизор, помыть гору посуды и все на кухне. Приготовить для всех завтрак. В час упасть на кровать – словно мертвая. В пять часов подъем…
В двадцать пять купила квартиру.
В четыре – подъем, успеть на шесть на остановку, вернутся с работы в лучшем случаи к девяти. Что-то по-быстрому приготовить, подмести (и то для виду – все всегда было чистым). В десять упасть в кресло с книгой. Уснуть через час, не выключив свет. В четыре подъем.
Через два года – лучший день в жизни: я купила себе синтезатор.
Тот же распорядок дня, только в десять вечера – за синтезатор. Когда отвлекалась – через пять минут нужно было вставать на пробежку. Засыпала в метро и на работе. Один раз так украли кошелек. Странно, что всего один.
На любовь никогда не было времени. Особенно после того, как в семнадцать был первый опыт. После которого я признала абсолютную бессмысленность этого занятия. Хотя и через полгода – мне все еще было двадцать семь – я начала активную половую жизнь – в прямом смысле этого слова. Каждый вечер, часто с тем, у кого забывала спросить имя. Внешность мне помогала – я иногда выглядела моложе двадцатилетней, накрасив всего губы.
Через два года такой жизни – нашла одного представительного немолодого человека. Который меня уважал, и… И наверно любил.
Он был богатым. Очень. Мой капитал был не намного меньше – мне его некуда было девать, этот капитал, вот он и рос с годами. Этот «немолодой человек» мне зачем-то купил магазин одежды, и подарил на День рождения. Я не поняла – зачем это, но поблагодарила. Начала заниматься новым делом. Познакомилась с некоторыми дизайнерами – в мой магазин попадала только та одежда, которая нравилась мне. Немного снизила на всю одежду цены – мне никто ни в чем не перечил, никогда. График мой стал не менее напряженным, даже более. У меня уже не хватало сил поднять руки, мои пальцы не могли дотянуться до клавиш. Чем дальше – тем сложнее было мне вставать так рано. Каждый вечер теперь я пила снотворное – я без него не могла уснуть.
Один раз мой мужчина, что так и не стал моим мужем, поехал в командировку. И не вернулся. Его самолет разбился – в нем были какие-то террористы.
Я ставала все более известной в определенных кругах, очень быстро у меня уже был не один магазин. Все чаще я видела прохожих, одетых именно в ту одежду, которая продавалась у меня. А я все позже вставала, и все больше пила снотворного, запивая его алкоголем.
Я все мечтала, что снова пойду на танцы. Но куда уже…
Всю жизнь я пахала. Так и не ясно, для кого. И для чего.
Я бездарно прожила эту жизнь. Ничего странного – я всегда была бездарной дурой.
А теперь… Позволь дать тебе несколько советов.
Верь в бога. Он есть. Если в него верить. А если веришь – так немного проще, поверь. Есть, на что надеяться.
Если ты сейчас читаешь это – значит, ты пережила конец света. Которых уже было несколько, и еще несколько намечается. Не верь в эту чепуху. Есть только один конец света – твой личный. И Земля не будет взрываться. Потому что есть бог. А он справедлив. Как ни крути. Верь в него, и тогда будет несправедливо убивать тебя.
Жизнь только одна, и она слишком короткая, чтобы тратить время на борьбу за место под солнцем: на солнце можно сгореть, а ты натяни себе гамак в тени, и попивай коктейли, закинув ногу на ногу.
Никогда никого не слушай. Живи так, как хочется тебе. Если кто-то указывает тебе что-то делать – просто не делай. Это твоя жизнь. В твоей жизни должны быть только твои поступки. Свершения и поражения. И не чьи либо.
Никогда не забывай красоты. Если ты ее ценишь и уважаешь – тебе вовсе не нужно к ней стремиться. Потому что ты будешь и без того прекрасным созданием.
Всегда стремись узнать что-то новое. Исследовав то, на чем ты стоишь, и то, что над тобой – исследуй то, в чем ты тонешь. Пожалуй, это всегда самое увлекательное занятие. После того, как твои исследования закончатся – ты перестанешь тонуть.
Никогда не сдавайся, но никогда не начинай бессмысленную борьбу, в которой одни только потери. Оглянись в историю – она тебе подскажет, что делать нельзя. История – это то, что лучше всего показывает глупость людей. Так будь мудр и наблюдай за глупцами: если они и решились полезть в болото, завязав за спиной руки – просто пройдись по их головам.
Никогда не доходи до крайностей.
Всегда ищи компромисс. Это доказывает твою силу.
Никогда не смотри на чужое – оно ни за что не принесет тебе счастья.
Всегда будь в меру жестоким.
Всегда будь эгоистом и всегда будь милосерден.
Не живи по законам, что придумали другие люди. Живи по законам, которые диктует тебе твое сердце. Если оно у тебя есть.
И наконец. Никогда не живи так, как я.
ПС. Слишком бессмысленной была моя жизнь: я была белкой, что бегала в колесе. Теперь мой организм сказал мне «стоп». Что же – я с ним охотно соглашусь. Быть может, я не доживу до своих тридцати четырех.
Но все же – большое спасибо тебе, за то, что выслушала мою историю. Надеюсь, ты не потратила время зря. Не забывай – сказки не будет, пока не построишь ее сам. А сказка рождается не среди грязных бумажек – а среди искусства. Живи красиво. Пусть твоя жизнь будет самым красивым танцем, завораживающей мелодией, самой яркой картиной. Среди этой серой рутины. Удачи.
С любовью, …