Из жизни дневников

ИЗ  ЖИЗНИ  ДНЕВНИКОВ.
(реконструкция событий, имевших место быть)
                Пусть бредут, неуклюжи,
                Через ад наши души
                Или рай цедит свет неземной…
                Только снова из боли
                Для любви и для боя
                Нарождается новый герой…

Дневник психолога
19 мая.
                Твою мать! Ну что за люди, что за проблемы! Да всыпать пацанке ума в задние ворота, по морде пару раз съездить, чтобы дома дня три просидела с синяками, да и всех делов-то.  Так нет же, мы неделю почти не спим, а потом премся к психологу  (не хочу себя хвалить, но довольно известному, а, значит, и отнюдь не дешевому!)  и вываливаем ему на голову с самым серьезным видом пустяковую чушь-дребедень-фигню какую-то.  И сил-то как хватило сдержаться, не рассмеяться – сама не знаю.
                Стоп, все по порядку.
                Значит, так. Самойлова Елена Сергеевна.  И только телефон мобильный.  Ничего не скажешь, стильная визитка.  Сорок три года (если не брешет), выглядит хорошо, холеная дама с манерами, одета со вкусом в строгом стиле.  Чуть-чуть, в меру, косметики.  Домохозяйка, замужем.  Муж средней руки бизнесмен (что-то связанное с телекоммуникациями), ясное дело, что домой приходит только ночевать, все остальное время на работе. Большая редкость в наши дни, но отношения между супругами ровные, партнерские, доверительные. Как большой праздник – театр или поход в ресторан. Абортов не было, отношений с другими мужчинами до замужества не было.   Отношений на стороне во время брака не было, убеждена, что и у мужа похождений на стороне тоже нет.  (Ни фига себе, неужели до сих пор есть такие динозавры?). Симптомов поведения, связанных с предклимактерическим возрастом, не наблюдается. 
                Отношения с дочерью слегка напряженные, потому что дочь как-то отдалилась, замкнулась в себе. Наблюдается некоторая зависть к мужу, который является для Кати непререкаемым авторитетом.
                Ага, а вот и маленькая привычка – задумчиво теребить мочку левого уха. Но это явно не неврастенического характера.   Скорее жест выдает человека слегка романтического, но сдержанного, эмоционального интроверта. Речь грамотная, с небольшими отступлениями лирического плана. Все, дальше Шерлок Холмс во мне сдох. Больше пока ничего определенного не вырисовывается.          
                Муж. Про мужа пока ничего нет. Ну что же, надо подергать связи – пособирать информацию.
                На первый взгляд хорошая, гармоничная, счастливая семья.
                Да, еще дочь – Катя – 17 лет. Умница-отличница-молодчинка   (в школе все хорошо плюс музыкальная школа плюс дополнительно курсы английского).
                Ах, да. Суть дела-то едва не запамятовали! Намедни (то есть пять дней назад, если точнее)  Елена свет Сергеевна изволили совершенно случайно обнаружить в кармане у Катюшки початую пачку сигарет.  И как вы думаете: что предпринять сподобились? Уши паршивке надрать, мужу пожаловаться, лекцию о вреде курения прочитать? Да ни-че-го! А вот испугались мы до такой степени, что пачку на место положили (чтобы, не дай Бог, не подумала дочка, что мама карманы шманает), да и молчим себе в тряпочку, по ночам мучаемся бессонницей,  мужа не хотим беспокоить.
                И почему эти сраные интеллегенты забивают себе голову вымышленными проблемами?  Кстати, не забыть спросить у своего папы – как-никак профессор в третьем поколении!
                Все, баста! Пойду убью в себе лошадь (в смысле покурю) и домой! Приготовлю на ужин луковый супчик (не забыть острого сыра купить) и буду смотреть футбол. Приятно смотреть на здоровых потных мужиков с черепом толщиной со скорлупу кокосового ореха и одним мозгом на всех, который у тренера в голове.  Вот надоест все – уйду психологом в футбольную команду. Боже, узнает кто, что люблю футбол – засмеют.   

Дневник Елены Сергеевны
14 мая.
                Боже мой, что же теперь делать? Бред какой-то, кто бы мог подумать: моя Катюша, наша Катюша КУРИТ! Никогда, никогда не шарила у дочери по карманам, а тут надо же такому случиться – во время уборки уронила ее курточку с вешалки, начала поднимать, а из нее выпала пачка «MORE», ну длинные такие дамские сигареты, моя подруга Тамарка такие курит. Минуты три стояла и просто смотрела на эту пачку, не в силах поверить, думала: «Может, вовсе и не сигареты там, а мелкие безделушки какие-нибудь?».  Нет, чудес не бывает.  Как дура потом полчаса ревела.  Хотела мужу на работу позвонить, да вспомнила потом, что он на выставке сегодня с немцами встречается, для него эта встреча много значит, не стоит его сегодня нервировать. А как же с Катюшей быть? Спросить напрямую – подумает еще, что я ее карманы обыскиваю; она и так девочка замкнутая, а теперь и вовсе может уйти в себя, станет тяготиться домом, начнет пропадать то ли на улице, то ли у подруг, учебу еще забросит. Нет, так не годится. Позвоню Тамарке, надо с ней поговорить, может, посоветует что толковое.

 
Дневник Кати
23 февраля.
                И зачем я только пошла на эту гулянку! В общем-то, сначала шло все как обычно – поздравили наших парней на переменке, ну шуточки там разные, по большей части дурацкие,  игривые поцелуйчики с заигрываниями, от которых меня бросало в краску.  А потом Вадим вдруг пригласил всех после уроков к себе домой отметить праздник – предки укатили в командировку на два дня.  Все приняли приглашение с воодушевлением.  Я же вовсе не собиралась в этом участвовать – после школы по четвергам у меня музыкалка,  да только Танька с Любкой в туалете ко мне пристали – пойдем, мол с нами да пойдем.  Видя, что уговоры ни к чему не приводят,  Любка облила меня неподдельным презрением,  процедив Таньке: «Да отстань ты от этой недотроги, не видишь, что ли – она так и подохнет целкой!».  Вот это меня и подкосило.  Я и так «белая ворона» в классе;  не без оснований считаю, что сплетни,  которые муссирует пол-школы о чуть ли не открытом сожительстве моих одноклассников и одноклассниц – вовсе не слухи.  И если меня сегодня снова не будет с одноклассниками, то дело может закончиться негласным бойкотом.  Вот так и вышло, что я вместо зачетного занятия по музыке очутилась на вечеринке.
                На какие деньги было куплено столько выпивки и закуски – не знаю, и знать не хочу.  Только парни довольно быстро напились,  да и девчонки почти все – тоже, причем почти все пили водку; шампанское,  я так подозреваю,  Вадим покупал только для меня.  Вадим с самого начала пытался демонстративно за мной ухаживать,  сначала довольно галантно, а потом все более и более цинично, что у остальных вызывало острые приступы хохота. Мне стало до того плохо и неловко,  что я незаметно ретировалась на кухню и стала обдумывать планы пристойной эвакуации. Из смежной спальни доносились страстные стоны закрывшихся там Любки и Мишки,  от чего меня бросало в жар. Хмель от бокала шампанского быстро выветрился. Я налила себе в чистый стакан сока и медленно  (не хотелось возвращаться к остальным)  отпивала его маленькими глоточками.  Вот тут-то и появился Вадим.  Ничего не скажешь: красив – только непонятно, что же в нем привлекает:  черты лица слишком тонкие,  чтобы быть мужественными, фигура отнюдь не спортивная, скорее, сухощавая.  Пожалуй, глаза – подвижные, сторожкие, глубоко посаженные - они могли быть колючими, как стволы пулеметной спарки в ДОТе,  а уже через секунду в них через край могло плескаться жидкое серебро смеха. Нет, пожалуй, самое главное – это какой-то внутренний стержень, который чувствовался интуитивно и неявно, но так же отчетливо, как и опаска, с которой мы всегда проходим мимо больших собак.  К тому же умен,  красноречив, словом,  прирожденный лидер. Говорят,  не одна из наших девчонок побывала под ним, ненароком подслушанные обрывки разговоров в девчоночьем туалете меня просто шокировали.  Сейчас он посмотрел на меня прямо и как-то очень серьезно, я вдруг поняла, что его пьяная бравада – напускное. От неожиданности рука моя дрогнула,  я расплескала сок ему на брюки.  Он мягко забрал стакан с остатками сока у меня из рук, не глядя, поставил его на стол и вдруг резко прижал меня к себе и впился поцелуем мне в губы.  От острого приступа наслаждения я чуть не потеряла сознание и пришла в себя только тогда, когда осознала,  что он пытается залезть рукой ко мне в трусики.  Я рефлекторно оттолкнула его и двинула коленом ему в пах.  Он резко согнулся пополам, сбив заодно стакан с соком  и только после того, как с оглушительным звоном разбился об пол злополучный стакан,  резко взвыл.  На крик в дверь начали ломиться в дверь кухни Валерка с Толиком,  из-за их плеч мелькнула голова Таньки, но Вадим грубо и бесцеремонно с коротким ругательством хлопнул дверью так,  что едва не разбилось стекло.  Яростное бешенство в глазах Вадима сменилось вдруг на растерянность и,  воспользовавшись мгновением, я, красная как рак,  разлохмаченная и с беспорядком  в одежде выскочила в дверь, а потом и из квартиры.  Как только еще сообразила схватить по дороге одежду и портфель!
                Как добралась домой – не помню. И только дома  (слава Богу, мамы дома не было!)  заперлась у себя в комнате и ревела часа два,  пока не уснула в полном изнеможении. И вот ведь что самое странное – ревела от стыда, что все то, что произошло, было мне крайне приятно. Боже мой,  да как после всего этого завтра идти в школу,  как посмотреть в глаза Вадиму и всем остальным?  Пропустить завтрашний день, что ли.  Так ведь потом еще тяжелее будет. Не знаю, ничего не знаю. Сейчас мне хочется умереть. Собственно,  почему завтрашний, уже сегодняшний,  ведь уже пятый час ночи,  спать совсем не хочется,  голова совершенно пустая, вот и решила завести дневник, записать то, что случилось. Что-то будет? 
 
25 февраля.
                Вот ведь как бывает! Последние три-четыре года мне очень сильно досаждал барьер между мной и одноклассниками. Психологический, нравственный,  поведенческий, даже языковой – органически не переношу пошлятины и скабрезностей в любой кампании – эта стеклянная стена, которой не видно, но чувствуется всякий раз, когда на нее натыкаешься.  Угнетала даже не изоляция от коллектива, а те затраты сил, которые шли на поддержание хрупкого нейтралитета.  Так вот эта стена стала вдруг не стеклянной, а вроде как резиновой.  Барьер не исчез, но словно размылся.  Нет, конечно, меня не стали считать своей в доску (не хватало еще),  но после позавчерашнего случая и перестали считать «белой вороной».  Скорее это было похоже на проявление неявной заинтересованности, не знаю, как точнее выразить то скрытое внимание к своей персоне,  которое я начала чувствовать так же явственно, как запах первой расцветшей сирени по весне.   Но самое удивительное случилось на третьей переменке.  Нужно ли говорить,  что с самого утра я старательно избегала смотреть и находиться рядом с Вадимом?  Так вот на третьей перемене,  улучив подходящий момент, он подошел сам.
     - Извини, я тогда был дураком. Ты не такая, как остальные. Могу ли я искупить вину, пригласив тебя в кафе?
                При этом в его голосе было столько искренности и надежды, что я опешила.  Да ведь после всего происшедшего я должна была его ненавидеть!  Так почему же, черт побери,  вместо злости я испытываю совсем-совсем другие чувства? Ну не знаю – во-первых, наверное, растерянность. Во-вторых, тревогу. Ну, это хоть как-то понятно. В-третьих, необъяснимое облегчение и радость.  Радость? Да я с ума сошла – это после того, как он меня чуть не изнасиловал?!  Этот Вадим был разительно не похож на того Вадима, каким его знали все. Так который же из них настоящий, а который – маска?  Я настолько растерялась, что буркнула нечто, означавшее согласие с нотками сомнения.
                И вот мы сидим друг напротив друга в кафешке. На столике у нас по чашке кофе и фужер с мороженым передо мной.  Мы молчим уже минут пять.  Я смотрю, как подрагивает его рука, держащая  кофейную чашку и боюсь притронуться к своей,  чтобы тоже не выдать волнения. Очень тревожно и неуютно.  Зачем я здесь, привело ли меня сюда любопытство, или что-то другое? Ничего не понимаю.  Чтобы скрасить неловкость молчания,  Вадим как-то неловко прикуривает.  Скорее рефлекторно или из вежливости протягивает сигарету и мне.  Вот дура-то, я беру сигарету!  Удивленно выгнув бровь,  Вадим подносит зажигалку. Конечно, я сразу же закашлялась, на глаза навернулись слезы и я пробкой выскочила из-за стола в направлении туалета.  Минут через пять, вернувшись бледнее Снегурочки, я встретила понимающий взгляд Вадима с оттенком сочувствия и совершенно без осуждения. Мой кофе так и остался нетронутым.   Мы неловко и как-то скомкано попрощались.  Он словно почувствовал, что провожать меня не стоит.  По дороге домой я купила первую в жизни пачку сигарет и твердо решила тайком научиться курить, чтобы больше не попадать в такую дурацкую ситуацию. Не дай Бог узнает мама – сойдет с ума!

10 марта.
                Ну вот почему так всегда – почему то светлое,  хорошее, что зарождается между нами  (я пока боюсь дать этому определение)  нужно тщательно скрывать от окружающих,  будто это что-то низкое, позорное, постыдное?  Заставлять себя не смотреть слишком часто в его сторону, придавать видимость равнодушия общим фразам при разговоре в общей компании,  в то время как хочется сказать или спросить совершенно другое,  от чего учащенно бьется сердце;  и вот еще странная вещь – стоит вдруг случайно встретиться наедине – и язык тут же деревенеет, между нами повисает тяжкое молчание, в то время как хочется сказать столько важного.  Тяготиться выходными, когда нет занятий в школе.  Мне все труднее отказывать Вадиму во встречах,  потому что они скорее напоминают свидания,  где радость от встреч разъедается горечью неловкости и скованностью неопределенности отношений.  За эту грань я переступать боюсь.  Я просто не  понимала раньше,  что каждая истинно искренняя фраза нагружается такой тяжестью ответственности, а познание другого человека – это колоссальная работа души. Все это так непонятно и непривычно, что пугает. Наверное, это и есть взросление.   Я поймала себя внезапно на том, что стала больше и отчетливее понимать реакцию и образ мыслей родителей и других взрослых, например, учителей.
                А с Вадимом мы все-таки два раза встречались в той же кафешке.  Кстати, курить я все-таки научилась и делаю это только в подобных случаях.  Вадим учтиво промолчал, но по его одобрительному взгляду я поняла, что ему это нравится.
 
 15 апреля
                Чем больше я узнаю Вадима,  тем большее недоумение и удивление испытываю. У меня из его скупых рассказов,  недомолвок и отрывочных фраз складывается впечатление,  что он сам стал заложником своего образа, к которому стремился.
                В пятом классе он перешел к нам из другой школы.  Мне он впервые признался, что там он был безобидным тихоней и отличником,  а таких как раз больше всего и третируют в классе.  В нашей же школе он твердо решил поставить себя совсем по-другому.  Ума и находчивости ему было не занимать, и там, где другому для утверждения в среде одноклассников потребовались месяцы или годы, он справился за неделю:  конфликтную ситуацию он с легкостью мог повернуть в свою сторону одной меткой и ядовитой фразой;  с удивлением Вадим наблюдал,  как соперники переходят на его сторону тогда, когда он уже почти причислял их к отряду безнадежных врагов.  Только один раз на переменке перед последним уроком  ему пришлось драться с Васькой, здоровенным типом из параллельного класса.  От исхода этой драки зависел его статус лидера, на который он претендовал,  проигрыш одноклассники ему никогда бы не простили,  а отказ от сражения означал трусость.  Тогда он впервые в жизни бился не на жизнь, а на смерть: презрев боль от встречных ударов, он с безрассудством бросился в атаку на имевшего куда как более тяжелую весовую категорию противника.  Случалось ли с Вами  когда-нибудь так,  что в момент наивысшего психического напряжения  включалась вдруг некая эмоциональная блокировка,   и Вы мгновенно абстрагировались от всяческих эмоций и какое-то время наблюдали себя со стороны совершенно бесстрастно и даже отрешенно?   Вот так и с Вадимом:  каким-то чудом в запале драки высветило ему как вспышкой молнии слабое место врага и,  выждав удобный момент, он ударил.  Кажется, в боксе этот удар называется свингом.  Офигевший от неожиданности Васька выплюнул вместе с кровью выбитый зуб и как-то сразу обмяк.  Вадим расслабился и дал себя оттянуть одноклассникам.  Напрасно, конечно, расслабился раньше времени -  Васька вырвался из окружения своих товарищей и  подошел к Вадиму.  Злость Вадима перегорела, он не имел ни охоты,  ни мотивации продолжать драку.  Внезапный удар высек сноп искр из его правого глаза,  а потом Ваську во второй раз оттащили одноклассники.   Все, что было потом  – задушевный разговор по душам с классной в учительской в присутствии Васькиной мамаши, вызов родителей к директору,  «неуд» по поведению за четверть,  очень заметный «фингал» под глазом -  все это,  как ни странно, работало на репутацию Вадима;  Ваське же негласный школьный суд подлого удара не простил  и его авторитет дал трещину. 
                Если честно,  то многое здесь я домыслила, тогда как сам рассказ Вадима был скуп на слова  (однако чем сильнее он хотел выглядеть бесстрастным при этом, тем сильнее подспудно угадывались его переживания). Вот ведь расписалась – видать не даром наша классная по литературе так хвалит мои сочинения.  Но я хотела сказать совсем другое:  поднявшись раз на эту ступеньку,  он уже не мог сойти назад.  Точно как Ницше сказал в своем афоризме:  «Если нам приходится о ком-нибудь менять свое мнение, то мы жестоко вымещаем на нем то неудобство, которое он нам при этом причинил».
                Вот вопрос, который меня занимает больше всего – что же в данном случае истинно: слабость, переродившаяся  в силу, или сила искусственного авторитета, подточенная осознанием ущербности?  Вот уж воистину: чем меньше знаешь человека, тем легче его судить. Достоевщина какая-то. Спать хочется – жуть.  А ведь завтра еще и музыкалка после школы.  Прогулять что ли? Все.  Спать.

Дневник Елены Сергеевны
15 мая.
 
                Звонила Тамарке.  Та повздыхала,  посочувствовала, а потом дала телефон одного психолога.  Предупредила,  правда это эта штучка  (ну то есть психологиня эта) цену себе ломит несусветную, но зато не баба – рентген.  Говорит, что очень сложные и деликатные ситуации «разруливает».  Не сказала, по какому поводу сама к ней ходила, но я и так догадываюсь.  И телефончик дала.  Звонила я этой барышне. Только после долгих расспросов, откуда у меня ее номер,  согласилась выслушать и записала на прием только через три дня.  Пойду, деваться некуда.

19 мая.
                Ходила на прием сегодня к психологу, Антонине Павловне.  С кем поведешься, как говорится …  Ей, по-моему,  самой доктор срочно нужен.  Нет, мы тоже, конечно,  и Ломброзо почитывали,  и Климова,  который Григорий,  поэтому разумеем, что вопросы о бабушках - дедушках и родословной отнюдь неспроста задаются.  Но ведь не до такой же степени, в самом деле!  Ковыряться больше часа в моем лично нижнем белье – это же просто нужно извращенкой быть!  Да и по внешности, и по манерам она вылитая  Зинаида Гиппиус – тоже еще та себе экзальтированная стерва. Только если у Гиппиус было целых две мягких подушечки – Мережковский и Философов, чтобы в них коготки выпускать,  то этой кислотной язвы по определению ни один мужик нормальный вынести не сможет.  Да еще и курит в придачу как паровоз.  Короткая стрижка, острые черты лица, даже голос с хрипотцой слегка,  да и характер,  сразу видно – не мед.  И все-таки есть в ней вопреки всему чисто женский шарм,  обаяние,  загадка какая-то, что ли.  Одним словом, есть та самая изюминка, что так нравится мужчинам; только это не внешнее, что-то глубинное,  то,  что угадывается за подоплекой манер и жестов. Сложный человек. Надежность – вот, скорее всего, этот невидимый стержень, скелет,  который несет тяжелый груз характера и привычек.  Такому человеку можно доверять.  И боже упаси таких людей иметь своими врагами! Ладно,  ведь не я же здесь психолог.
                Кстати, никаких рекомендаций по «разруливанию» я от нее так и не получила.  С неохотой мне пришлось дать ей обещание, что завтра я покажу ей Катину комнату и нашу квартиру,  а послезавтра я приду снова к ней на прием, только уже вместе с мужем.  Пришлось в пожарном порядке «отлавливать» мужа в ресторане на обеде и выкладывать ему всю подноготную этой истории в перерыве между звонками по мобильному. Сергей, как водится, отругал меня по полной программе:  во-первых, за то, что не сказала сразу же ему,  а во-вторых,  за то,  что пошла к психологу без его совета.  Причем в процессе «взбучки» сидящая за соседним столом парочка  скорее всего думала, что он говорит мне комплименты,  хотя на самом деле у меня от стыда уши «горели».  Сергей тут же отменил пару своих важных встреч на послезавтра только ради того, что бы попасть на прием к Антонине Павловне. Визитку ее он тоже реквизировал для «сбора разведданных», как он сказал.  Напоследок тихонько прошептав на ушко «Больше никакой самодеятельности, Болвася!»,  исчез с трубкой внутри  машины и умчался.
                Вечером Сережа говорил с Катей по поводу курения.  Точнее, пытался говорить.  Потому что Катюша сегодня молчала, как партизан на допросе.  В мою сторону она один только раз и взглянула,  причем таким иронично-вопросительным обжигающим взглядом,  что мой вопрос так и застрял у меня в горле – поняла, видно, с чьей подачи разговор начался.  Первый раз видела мужа растерянным – обычно Катюша гораздо легче допускала его, как ни странно, к своему внутреннему миру – а здесь чувствовалась каменная стена,  за которую нет хода никому:  раньше,  будучи виноватой, Катя опускала голову, прятала глаза, крас- нела,  заикалась, словом,  типичное поведение нашкодившей и раскаивающейся девчонки. В этот же раз за весь разговор она ни разу ни отвела взгляд,  ни разу не затруднила себя хоть каким-то ответом. Когда у мужа все аргументы и наставления закончились, повисла тяжелая тишина.  Стоически выждав пару минут,  Катя повернулась и с достоинством удалилась в свою комнату,  при этом даже в осанке спины не чувствовалось ни вины,  ни раскаяния.  Я очень остро ощутила именно в этот момент, что дочь стала мгновенно взрослой и какой-то чужой, словно второй раз между нами перерезали пуповину. Боже мой, ведь с ней, наверное,   должно было случиться что-то серьезное.  Девочка моя, что же произошло, о чем ты так упорно молчишь? Снова не спала почти всю ночь.  Нужно хоть немного отдохнуть. Светает. Не забыть – сегодня – уже скоро – придет психологиня.

Дневник психолога
20 мая.
                Да уж, ни фига не получится девчонку через колено переломить да задницу надрать. Это я все про инфантильную интеллигенцию нашу.  В смысле про этот простенький случай с курением.  А случай-то все интереснее кажется.
                Ну ходила сегодня на смотрины к Елене свет Сергеевне. Дамочка хотела меня в качестве старой (тьфу-тьфу-тьфу!) подруги представить,  да вот только облом полный случился – Катерины дома не оказалось. Херовато, как говорят японцы, ну хоть апартаменты ейные просканировать сподобилась, что бы уж совсем зазря не ездить.  Ну что там, казалось бы!  Довольно обычная комната современной девчонки – компьютер  (хороший фарш, папочка не пожалел денег!),  пианино с нотами  в уголке – видно, что занимаются,  ну стол рабочий, парочка мишек плюшевых, цветочки на окошке.  А вот подборка книг очень занятная – бульварного чтива почти нет,  зато Достоевский,  Ремарк,  Стругацкие,  Хемингуэй,  Диккенс, Чехов,  Писарев Дмитрий  (с ума сойти!) – почти полные собрания сочинений, и все читанное не по разу.  Особенно меня добила книжка Ницше.  Открыла на закладке, а там аккуратно так карандашиком подчеркнут афоризм «То, что меня не убьет, сделает меня сильнее».  Будь у меня такая дочка, я бы, наверное, ее боялась.  Вот тебе и цыпочка-Катюшка-лапочка! А по фотографии и не скажешь – обычная девчонка,  только взгляд колючий,  ершистый.  Представляю,  каково ей в школе со сверстниками!  Нет, точно берусь, случай уж больно интересный. Тут даже не в деньгах дело.  Хотя нет, слуплю по полной программе,  такой кайф,  когда за то, что делала бы с удовольствием и за бесплатно, еще и деньги неслабые срубить можно!   Не забыть – завтра эта малахольная  Елена Сергеевна с муженьком должны-с пожаловать.  Любопытно на папшку посмотреть.
                Все, пойду убью в себе лошадь. Черт, опять сигареты закончились.  Наверное,  с моей лошади остался только маленький пушистый хомячок,  которого капля никотина разорвет нафиг!

Дневник Елены Сергеевны
21 мая.
                Какой ужас!  Это совершенно невозможная женщина! Постараюсь все-таки по порядку.
                Во-первых, меня поразил Сережа.  Всегда во всех начинаниях, разговорах, делах он играл первую скрипку;  еще чаще  и охотнее он исполнял роль неявного лидера, эдакого кукловода.  Здесь же он буквально перед самыми дверями шепнул мне на ушко:  «Болвася, разговор будешь вести ты, и смотри, слушай ее, она человек оче-е-е-е-нь авторитетный в определенных кругах!».  Интересно,  это что же нужно было узнать о ней такого и из каких  источников,  чтобы выдать в высшей степени лестную характеристику!  Просто хорошо знающие Сережу знают,  что в его устах превосходная степень чего-либо  чаще всего звучит как «средней паршивости».  К тому же сразу же после ритуала знакомства с психологиней,  то есть молчаливого обмена визитками с последующим вежливым  полупокло
ном   Сергей демонстративно сел в  сторонке,  скрестив руки на груди  и забросив ногу на ногу.  Одного пронзительного взгляда  Антонины Павловны – нужно здесь отдать ей должное – хватило,  чтобы понять,  что муж безоговорочно исключил себя из процесса общения,  взяв на себя статус наблюдателя.  А я, соответственно,  окончательно растерялась от такого оборота событий.
                Во-вторых, Антонина Павловна как девчонку отчитала меня - меня! -  за самодеятельность и мягкотелость. В том плане, что зачем без согласования с ней пытались говорить с Катей; теперь, мол, ситуация усложнилась. Мало того,  что разговор вышел несвоевременный, он еще и был построен неправильно:  вместо того, чтобы узнать у дочери,  что же произошло на самом деле,  и выяснить причину ее тревоги, страхов, неуверенности – а именно это лежит внутри той злощастной пачки сигарет – вместо  этого вы дали ей психологическое преимущество,  теперь барьер между вами стал еще на три кирпича выше  и у нее появилось ложное чувство,  что она управляет ситуацией!
                В-третьих (и это самое невозможное!),  она «нагрузила»  меня совершенно фантастическими  заданиями.  Вот,  даже потрудилась собственноручно на отрывном листочке бумаги красного цвета под нумерацией расписать твердым мужским подчерком. Ага, вот:
Найти дневник Кати. Щас! Буду я обыски устраивать! Как вспомню,  какую чушь я в свое время писала в дневник – жуть.  Не дай Бог,  мой дневник попался бы моей маме на глаза!  Нет, уж, каждый человек,  даже маленький,  имеет право на потайной шкафчик со своими маленькими скелетами.
Опросить подруг. Еще одно щас!  Да я и подруг-то ее не знаю (какой кошмар, на самом деле!).  Страшно подумать, что я не знаю свою дочь  («Скажи кто твой друг, и я скажу кто ты»).  Не хватало еще звонить посторонним и приставать к ним с дурацкими вопросами.  Да и что спрашивать-то?  Курит ли моя дочка?   Настоящая подруга никогда не продаст,  а с ненастоящей и говорить-то не стоит. Чушь, чушь и еще раз полная чушь!
Сходить в школу, поговорить с классной дамой.  Честно говоря, я и на школьном собрании года два не была, уже не помню и классную как зовут.  Раньше аккуратно ходила на все школьные собрания,  а потом бросила –  все собрание ругают двоечников и разгильдяев, а потом собирают деньги.  А если начинаешь расспрашивать про свою дочку,  то нарываешься на короткий ответ типа:  «Не волнуйтесь, все хорошо, ваша Катя молодец, умница!».  Опять же не представляю, что и у кого спрашивать.  Не знаю, слишком как-то все сколько и неопределенно.
То же самое насчет музыкальной школы.     То есть в подтексте я поняла, узнать в музшколе, ходит ли Катюша туда вообще, не прогуливает ли занятия. Это надо же, так поду- мать про мою Катюшку! Хотя… ну, ладно, проверить действительно не помешает.
                Да что она позволяет себе! То есть сделать за нее всю самую грязную работу, да еще и денег этой швабре (прости господи) отвалить немеряно!
                Только я собралась этому комиссару от психологии высказать все,  что я о ней думаю по поводу ее методов работы,  только набрала в грудь воздуха,  как тут же «подхватился» Сергей.  Видать, по глазам увидел, что накопившегося во мне пара хватит,  чтобы посрывать все попавшие под руки крыши.  Он, как артист, отточенным до виртуозности движением  ловко и с каким-то шармом,  начисто исключающим саму возможность отказа, припечатал к столу несколько купюр мной неопознанного достоинства (у психологини только приподнялась бровь) и вежливо,  но очень крепко и безоговорочно  взял меня под локоть.  Я опомнилась уже в коридоре перед дверью лифта. Кажется, я так и ушла,  даже не попрощавшись.  Помню только, что Сергей перед самым выходом сказал, как отрезал: «Мы перезвоним».
 
                Дальше только помню, как Сережа остановил машину перед парадным, открыл дверцу и сказал тем вкрадчивым баритоном, перед которым все мои аргументы и капризы бессильны:  «Поговорим завтра,  Растеряшкин, хорошо?!». Мгновение – и он уже мчался по своим вечным делам с мобильником у уха.
                Ну и что мне теперь делать???

Дневник психолога
21 мая.
                Ну вот, заработала, называется! Да мне их чертовы баксы  до сих пор руки жгут! Тоже мне, психолог называется.  Да у меня при одном  воспоминании о муженьке этой дамочки поджилки трясутся – вот ведь где концентрация Силы,  да эдакий человечище медведя взглядом одним укротить сможет, это я в его присутствии чувствовала себя первоклашкой наивной.  И все мои заготовки и планы на беседу тут же сигаретным дымом развеялись.  Блин, опять курево закончилось!  Пухнут ушки, мерзнут ляжки без L&M`а и без пляшки! Терпи, мать, терпи…
                Короче, так:   вместо осторожного втирания в интеллигентские мозги этой дамочки мысли о том, что у ее доченьки идет нормальное гормональное созревание и нужно искать «шершем ля хахаль» я вдруг сорвалась на сумбурный монолог по поводу  их разборок с дочерью  (ох, печенкой чую – а ведь первую скрипку здесь  папашка  играл,  потому-то  Елену свет Сергеевну  так и коробило от моих «наездов»)  и результате тот план действий,  который я разработала для себя, оказался у нее в руках как руководство к действию под девизом «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих».   Но вот Сергей … сейчас гляну на визитку… ага,  Вениаминович – вот он-то как раз все и понял,  он и поможет нашу панночку настроить на рабочий лад и в нужном направлении подтолкнет ненавязчиво. Ну и правильно, нефиг чужими руками жар загребать! Ясный пень,  я все равно параллельно работать буду,  но здесь любая информация ценна, даже крохи малые.
                А вот поиск информации на папашку ускорить нужно,  ведь отнюдь не простой он человечек,  заинтриговал он меня.
                Ну все, побежала за сигаретами,  чевой-то кочевряжит меня шибко.

Дневник Елены Сергеевны
25 мая.
                НИЧЕГО!  Ничего я не сделала из того проклятого списка. То есть ничего не получилось довести до конца.  Снова по порядку, так легче,  если только можно так сказать.
Найти дневник Кати.     Ну зашла я в комнату к Катюшке днем,  когда та в школе была,  открыла письменный стол, повыдвигала  ящики-шухлядки,  посмотрела – посмотрела на на их содержимое  и даже ни к чему не прикоснувшись, позадвигала все назад и дверцу закрыла. Противно и стыдно.
Опросить подруг.   Открыла фотоальбомы. Последние фотографии примерно год назад на Пасху.  Так ведь то же совсем другой ребенок, радостный, улыбчивый, открытый. Ребенок – вот, пожалуй, ключевое слово!  Точно.  Последнее время я  Катюшку вовсе не воспринимаю как ребенка; по поведению, повадкам она сильно изменилась. И дело не только в том, что она стала хмурой, сосредоточенной, замкнутой.  Просмотрела альбомы за три-четыре года.  Одно- класницы, подружки на две-три недели по летнему лагерю, девчонки из музыкальной школы.  Нет, подруг нет, и не было.  Бедная девочка, как же тебе должно быть холодно и неуютно в тяжелые моменты!  А я-то слепая, слепая и глухая. Ну и чем же тебе помочь?  С подругами, как я думала, голый шиш.
Сходить в школу, поговорить с классной дамой.     Честно попыталась отработать и этот номер.  С огромным трудом заставила себя дойти до школы.  Сорок минут у меня занял путь, на который раньше я тратила пятнадцать минут.  Как назло,  попала как раз в переменку.  Может, это и к лучшему,  ведь во время уроков все учителя,  за редким исключением, заняты.  Почти дошла до учительской и вдруг перед самой дверью увидела знакомую спину.  Катюша!  Боже, как стыдно!  Вот уж действительно за спиной.  Да и что спрашивать-то?  Ну узнаю, кто у них теперь классная.  И что же,  в этом шуме-гаме наспех вести серьезный разговор? Так ведь это он для меня серьезный, а какой же дурой я буду выглядеть в глазах преподавателя? Нет, ерунда полная.  Не могу.  Не буду.  Неудобно.  Скорее прочь.  Вот так бесславно и закончился мой поход за истиной в школу.
То же самое насчет музыкальной школы.           Звонила в музыкальную школу.  Узнала:  учится хорошо  (иное и не рассчитывала услышать).  Да, есть два прогула: 23 февраля (по-моему,  Катя говорила, что у них в тот день была вечеринка для парней) и еще какой-то день.  Тоже могла быть уважительная причина.  У дочки спрашивать не хочу,  а сама не помню – не шпионить же за ней,  в самом деле. Тоже как бы ничего не дает.
                Как говорит молодежь, полный облом!  Я понимаю,  конечно,  психованная наша  дама-выручама  на самом деле  не такая уж и психованная и к тому же с опытом подобных ситуаций.  И я готова съесть собственную туфлю,  если в подтексте нашей встречи последней с ее стороны не было намека на проблемный возраст в плане полового созревания.  Ну что ж, посмотрим правде в глаза: рано или поздно это должно было случиться.  Вот только как Катюше помочь?  Вечером поговорю с Сережей.

26 мая.
                Вечером в спальне, пока Катюша отрабатывала технику игры на пианино, тихонечко наигрывая  «Полонез» Огинского,  я рассказала мужу о неутешительных результатах моей аматорской детективной практики. Внимательно и терпеливо выслушав мой сбивчивый отчет, он изрек в своей неподражаемой манере:  «Послушай, Болвася, не мешай девочке взрослеть.  Расстанься с иллюзией,  что ты можешь контролировать ее и моли своего Бога,  чтобы все не оказалось серьезнее.  Психологине я позвоню сам».
                Как всегда, он прав. Только мне от этого не легче.

Дневник психолога
27 мая.
                Звонил Сергей Вениаминович. Поблагодарил за помощь и сказал,  что,  по его мнению,  ситуация под контролем,  просто жена подняла панику по пустяку и что в моих услугах (он надеется) они больше не нуждаются.  Вот так-то. А жаль, случай интересный.

Дневник Кати
28 мая.
                Поменяла коды доступа в компьютере  и спрятала файл дневника – мама стала подозрительной донельзя, у меня есть подозрение,  что она пыталась что-то искать в моем столе.  Наверное, дневник.   Наивная, кто же в наше время доверяет такие вещи бумаге!

30 мая.
                Что-то непонятное происходит с  Вадимом.  Я и раньше замечала, что иногда у него проскальзывают какие-то шальные деньги.  Он осторожен,  но иногда устраивает вечеринки на довольно шикарном уровне,  говорит, что это позволяет ему поддерживать авторитет  на должном уровне; на мои вопросы о том, откуда берутся эти деньги, упорно отмалчивается и прячет глаза.  Я все чаще замечаю,  что возле него на переменках  иногда трутся  подозрительные типы из старшеклассников.  Поговаривают,  что Дурило и Кирпич из них подсели на наркоту.  Я даже думать боюсь, что Вадим может быть к этому причастен.
 
31 мая.
                Все словно подурели – последний день занятий, дальше – консультации и пять экзаменов.  Сегодня я поняла. Все поняла. До сих пор не знаю, что меня потянуло следить за Вадимом.  Что-то очень необычное в его поведении – тревога, бледность,  состояние сосредоточенности  –  не могу точно выразить.  Короче, я крадучись пошла за ним после того,  как  у него в кармане тонко пискнул  SMSкой мобильный.  Как раз закончился последний урок и народ «рванул» из школы по домам,  а Вадим  вместо выхода из школы,  оглянувшись,  вдруг свернул в тупик, к раздевалке возле спортзала.  Не сдержавшись, через минуту заглянула за угол и я. Странно – тупик был пуст! И тут мое внимание привлек  маленький квадратный полиэтиленовый пакетик с белым порошком перед дверью раздевалки.  Уже перед тем, как его поднять,  я знала,  что внутри.  Меня напугал невнятный шум и возня за дверью мужской раздевалки. «Вадила,  брось понты,  бабки получил – гони дурь!»  - это явно был голос Дурило.  Из транса меня вывел мягкий звук удара и сдавленного стона.  Слава богу, я успела повернуть за угол, когда дверь рывком распахнулась. Видать, они помешали друг другу,  рванувшись через дверь все одновременно, это меня и спасло –  запыхавшись,  я спускалась по школьным ступенькам,   когда мне в спину уперлось несколько пронзительных взглядов – не представляла раньше, что спиной так отчетливо можно чувствовать  чей-то взор. Через пару секунд, не выдержав,  оглянулась.  Так и есть – Вадим, Дурило и Кирпич.  Мгновение – я лишь скользнула по ним взглядом, но,  кажется, они все поняли по тому, как быстро я отвернулась.  В глазах  Вадима плескалось озеро страха, а кинжалы взглядов двоих последних сулили ненависть и войну. Только сейчас в крепко сжатой потной руке я почувствовала скользкую поверхность  маленького пакетика и острые иглы холодного страха кольнули сердце,  а по спине пробежала дрожь озноба. Черт, вот влипла!
 
                Домой добрела на автопилоте. Наверное, даже мой автопилот был еле живой от страха,  поэтому мера моих мук на сегодня росла с катастрофическим упорством. Мама заметила,  что у меня не все в порядке сразу же,  как только я вошла домой. С беспокойством и сочувствием она протянула руку за моим портфелем.  Перекладывая его из руки в руку, чтобы передать маме,  я выронила тот злополучный пакетик.  Ну почему,  почему я не выбросила его в первый же попавшийся мусорный бак!!! 
                А дальше  –  как замедленная съемка в кинематографе.  Мама медленно поднимает пакетик, выпрямляется;  в одной руке – портфель,  в другой – прозрачный паке- тик с белым порошком.  Выражение лица меняется: недоумение – недоверие – мучительная догадка – ужас.  И потом сдавленным голосом: «Катя, что это?».
                Мне же спазм сдавил горло.  Не в силах ничего говорить, так и не разувшись, я проскользнула в свою комнату и заперлась изнутри.  Часа два автоматически, как робот,  раскладывала бессмысленные пасьянсы на компьютере.  Потом пришел папа.  Минут через десять постучал в дверь:  «Катя, мне нужно с тобой поговорить».  И потом, после долгой паузы:  «Хорошо, поговорим утром».  Еще минут через пять хлопнула входная дверь  –  папа куда-то ушел. Мама, похоже, украдкой плакала на кухне.
                Сейчас глубокая ночь.  Прокравшись на кухню, перекусила и попила чаю, сделала наоборот (то есть сходила в туалет). Вот, блин, еще и юморить получается.  Кажет- ся, мама не спит тоже – свет в спальне горит.  А вот читать не получается,  «it slipper from my mind» - точно говорят англичане  –  выскальзывает из головы все, что читаю. Си- жу вот,  пишу дневник.  Хорошо,  хоть в школу завтра не надо – каникулы. Семь бед, один ответ – покурить, что ли? Где там моя заначка!
 
Дневник Елены Сергеевны
31 мая.
                Не так,  не так я представляла  взросление своей дочери.  Эх, Катя,  Катя.  Если бы я знала, как и чем могу помочь тебе,  так ведь даже и не знаю,  что с тобой случилось, -  ты замкнулась в себе,  отгородилась глухой стеной. Вот ведь и сейчас:  точно знаю,  что она не спит и точно также мучается и переживает. Когда Катюша была малень- кая, она все-все тут же рассказывала мне.  Увы, те времена не вернуть.
                Рассказала все Сергею,  отдала пакетик.  Он тут же куда-то позвонил. Попытался поговорить с Катей, но та не открыла дверь. Хмурый и сосредоточенный,  умчался на какую-то таинственную встречу и вернулся только к ночи.

1 июня.
                С самого утра Сергей,  закрывшись на кухне, вел долгие разговоры по мобильному на кухне  –  в основном, как я поняла,  по работе – перепоручал самые срочные и неотложные дела своим замам,  а последний звонок был самым странным  –  он долго и молчаливо выслушивал говорившего,  а потом мягко,  но очень настойчиво,  с тем самым выражением, против которого возражать невозможно,  сказал только одну короткую фразу:  «Нет, сделай все, чтобы не дать делу официального хода».
                А потом был разговор с Катей все на той же кухне.  Сергей, как обычно,  сидел за столом в углу возле холодильника,  а Катюша стояла у подоконника возле кактуса.
                --- Послушай, Катя, на этот раз дело очень серьезно,  речь идет не о случайной,  как я надеюсь,  пачке дамских сигарет.  Я отдал своему давнему должнику, который работает в отделе по борьбе с наркотиками,  твой пакетик на экспертизу.  Так вот, если ты не в курсе, анализ показал, что там находился ацетилированный опий.  Для справки скажу,  что источник этого наркотика ищут больше трех месяцев и сейчас мой знакомый просто кипятком писает, чтобы немедленно привезти тебя на допрос.  Понимаешь? Если делу дать официальный ход,  то ты сразу же становишься фигурантом по очень громкому делу.  Это раз. Второе:   автоматически  –  постановка на учет в наркодиспансер. Спрашиваю: тебе нужна такая слава?  И третье, как следствие первых двух  –  твоя будущая карьера мыслима теперь только по ментовской линии,  да и то только в случае благополучного исхода дела,  если из тебя не станут делать козла отпущения,  а здесь даже моих связей может не хватить. Поэтому спрашиваю:
               --- Скажи, ты сама этим не баловалась?
                Катя с круглыми от страха и удивления глазами энергично покачала головой.  Сергей и я с видимым облегчением вздохнули одновременно.
               --- Надеюсь,  это попало к тебе случайно,  ты ведь не связана  (умышленно или неосознанно)  с продажами этой дури?  Может тебя попросили об услуге, одолжении?
               --- Папа, клянусь,  все случилось совершенно неожиданно.
                Твердый, искренний и неотрывный взгляд Кати глаза в глаза. Нет, не врет, точно не врет! Слава Богу!
                --- Тогда последний вопрос. Можешь сказать, кто к этому причастен?
                Смущение, глаза в сторону.  И медленный, но непреклонный жест головой: нет.
                Долгая пауза.  Перед  Сергеем медленно стынет чашка с кофе.  Потом снова говорит Сергей, тихо, но жестко, беспрекословно.
                --- Значит так,  Котенок.  Никаких консультаций перед экзаменами. Маме напишешь расписание экзаменов. На экзамены  я тебя вожу на машине лично.  Мобильный телефон выключишь и отдашь маме,  иначе менты все равно поставят на прослушку,  здесь я бессилен.  Никаких прогулок без мамы или меня.  По домашнему телефону не звонить.  Дома постоянно будет с тобой кто-то находиться – мама или я.   После окончания экзаменов все вместе едем в отпуск на курорт.  Немедленный перевод в другую школу.  Интернет я отключу прямо сейчас.  Условия обсуждению не подлежат.
                И, вдруг смягчившись:
                --- И еще, Катюша.  Знай: чтобы не случилось  – мы с мамой всегда с тобой и за тебя.  Даже если ты не права.
                Сергей подошел и неуклюже,  но от этого невыразимо трогательно и нежно поцеловал Катю в лоб, совсем как в детстве.
                Вот именно столь неестественное для него публичное проявление  чувств и потрясло нас с дочкой больше всего.  Мы обе почти синхронно сглотнули предательский ком в горле и,  отвернувшись друг от друга, незаметно смахнули навернувшиеся слезы.
                Нужно ли говорить, что для меня весь внезапный разговор был открытием и откровением не менее, чем для Кати?

05 июня.
                Внутри пустота. Сосущая пустота. Даже страха нет.  Бессилие полное,  но уснуть не могу.  Бесконечной закольцованной лентой в голове прокручивается одно и тоже  -  невнятный шум возни на лестничной площадке, звук открывающейся двери,  белые халаты санитаров,  каталка с капельницей,  бледная маска Катюшиного лица с полузакрытыми застывшими глазами,  а из-под сползшей простыни на приоткрытой ноге чуть выше колена потек засохшей крови. И только потом Сергей с неразлучной мобилкой и на уровне фона его жесткий,  лишенный всяких эмоций тихий голос:  «Нет, я сказал – никакой больницы. Срочно нарколога и охрану к парадному  –  и никакого шума и чертовых протоколов – девочка в коме».  А это уже ко мне, почти шепотом: «Идем, Родненок, на кухню. Катюшке мы нужны будем позже, сейчас не нужно мешать врачам».
                Странно было видеть Сергея нет, не растерянным - взволнованным.  Он всегда считал всякое внешнее проявление чувств слабостью,  недостойной настоящего мужчины.  Поэтому почти все окружающие считали его эдаким терминатором  – машиной,  руководствующейся только рассудком и лишенной всяких эмоций. Но мне ли не знать, какой ранимой и чувственной на самом деле была его душа!  Даже сейчас,  когда он чуть хрипловатым от волнения и чувства вины голосом сухо рассказывал о случившемся – даже сейчас,  через столько лет,  о Боже,  -  я любила эти серо-стальные уставшие глаза,  морщинки на лбу,  жесткий ежик волос, скупость жестов, сдержанную точность описаний.   Все еще не верится,  что в соседней комнате за стенкой в коме лежит другой  самый родной и близкий человечек – Катюша. Пронзительные чувства любви и боли одновременно смешались, слились воедино, также, как и непрошенные слезинки,  когда я прижалась к его горячей щеке. Любимый мой,  да разве смогу я тебе бросить упрек в происшедшем!? А случилось вот что.
              Как и было решено (самим Сережей), Сергей отвез Катю на экзамен до самой школы,  дождался,  когда она зайдет в класс и стал поджидать ее в коридоре у окна, наблюдая за дверью.  На него поглядывали с ухмылкой Катины одноклассники,  но излишнего любопытства не проявляли.  Где-то через полчаса его, что называется, приспичило.  Пришлось отлучиться.  Вернулся минут через пять. Подождал еще немного – минут пять-семь. Потом заглянул в класс и обмер  –  Кати не было. Шагом, срывающимся на бег,  устремился к машине за школьным двором.   Кати не было и там.  Как сумасшедший,  рванул обратно в школу, начал методично дергать на себя все подряд двери.  Добежал до двери раздевалки, что возле спортзала.  Из-за двери доносился невнятный шум какой-то возни. Дернул ручку – закрыто.  Стал стучать, кричать:  «Откройте!»,  дергать за ручку сильнее.  За дверью раздался сдавленный крик «Шухер!»,  звон разбитого окна.  Когда выбил ногой «с мясом» замок двери,  в раздевалке уже никого не было, только на полу лежала распростертая  Катя в бесчувственном состоянии.  А дальше – как в тумане: скорая,  врачи, капельница.  Пришлось «включить» все свои связи,  чтобы отвезти дочку домой,  а не в наркологическое отделение больницы и организовать вызов лучшего специалиста-нарколога на дом.
               Весь день просидела у постели Катюши. Пока еще не очнулась.  Врач сказал, что повезло, что сразу же вызвали скорую.  Еще несколько минут – и могли бы потерять дочку  –  ей вкололи практически смертельную дозу.  А сейчас шансы очень хорошие,  если в течение суток она выйдет из комы.
               Сейчас с ней сидит Сережа.  Недавно тихонечко заглянула  –  стоит на коленях на коврике перед кроватью Кати,  держит в своей руке ее руку и что-то беззвучно шепчет.  Молится?   Просит прощение?   Сглотнула предательский комок в горле и притворила дверь.  Этого никто не должен видеть.  Никогда раньше эти два человека не были мне так дороги и близки.  Неужели для этого нужно пережить страшное горе!?  Только бы Катюша очнулась!  А сейчас – пустота.  Как там  –  Торквемада  –  выжженная земля?

06 июня
                В это почти невозможно поверить, но сегодня мне еще тяжелее, чем вчера.  То есть сначала мы все жутко обрадовались,  когда посреди ночи Катя очнулась и попросила пить. Она вышла из комы! Сразу же примчался врач и (ну что здесь поделаешь!)  следователь.  Ну а дальше  – ничего.  Лежит бледная, синяк на левой скуле на пол-лица, глазищи по блюдцу,  только вот пустые словно,  как будто зеркала, обращенные внутрь.  И молчит.  Начинаешь говорить с ней – отворачивается к стенке и молчит дальше. Если бы своими ушами не слышала,  как она просит пить – думала бы,  что речь отнялась.  Да еще следователь этот  – одно слово – мент, нашел время вопросы задавать. Хорошо хоть,  Сережа после тихого,  но крутого разговора на кухне выпроводил его до лучших времен.

07 июня
                Все по-прежнему.

08 июня
                Сегодня Катя начала вставать с кровати,  ходить по комнате и включала компьютер.  Хоть что-то,  а то ее отрешенность и молчание пугают меня до обмороков.

Дневник Кати
09 июня
                Мне не хочется жить. Мне не хочется жить дальше. “To die, to sleep … no more. And by a sleep to say we end The heartache and thousand of natural chokes That flash is here to …”.       И зачем только я очнулась!  Впрочем, я и сейчас мало чем отличаюсь от зомби:  меня заставляют принимать пищу,  вкуса которой я не чувствую,  задают какие-то дурацкие вопросы,  имеющие отношение к моей прошлой жизни,  с которой покончено навсегда.  Страшно не то, что меня насильно вышвырнули из той вселенной,  в которой остались бледной тенью на серой стене  и школа,  и беззаботное детство,  и молодые и счастливые родители,  и первая и такая глупая влюбленность.  Страшно то,  что новая вселенная для меня еще не создана, весь мир для меня сейчас сосредоточен во мне самой,  границы его ограничиваются кожным покровом.  И право на создание этого самого нового мира тоже предоставлено мне.  Я могу завести себе новых друзей,  заняться,  например,  английским  и поступить на иняз в  Университет и вообще  уехать в другой город. Беда в том, что я НЕ ХОЧУ НИЧЕГО. Страшно – тоже неправильное слово.  Не страшно – безразлично.  Трагедия всесильного божества – все мочь и ничего не хотеть. Подозреваю,  что и наш мир,  если он и был кем-то сотворен, то это было сделано исключительно от скуки – иначе, почему все так бестолково и бесцельно?
                Может, так даже лучше. Хуже, если бы я только через много лет узнала бы,  что вышла замуж за труса. Фиг с ней, с этой курвой Любкой, которая за дозу подсунула ту злополучную записку от  Вадима с просьбой о встрече. Мне даже наплевать на Дурило, который оглушил меня ударом  и на  Кирпича,  который в это время держал  Вадима.  Животный,  неконтролируемый, безумный страх плескался озерами в глазах  Вадима и именно он парализовал мою волю к сопротивлению. То,  как потом Дурило всадил в меня шприц и как на грани обморока я чувствовала,  как он же с меня сдирает трусики,  не так удивило и возмутило меня,  как ужас,  накрывший с головой Вадима,  стерший, уничтоживший его как личность.  Конечно, ты что-то пытался кричать,  что договаривались всего лишь поговорить, что они  (Дурило и Кирпич)  обманули его,  что так нельзя. Вадик,  солнышко мое,  тебя ведь поимели сильнее,  чем меня.  Как теперь тебе-то с этим жить дальше?  Вот и я не знаю.  И знать не хочу.  Ничего не хочу. Как же я устала от жизни.  Пишу больше по привычке.  Можно ли грязь,  что накопилась в душе,  вылить в бездушные биты и байты файла-дневника в железяке-компьютере?  Глупо.  Глупо и бессмысленно.  Наверное, если заранее знать свой жизненный путь,  то силы воли просто жить не хватит.  Поэтому глупость и забвение – это не наказание господне, а, скорее, дар божий. Бессмысленно и глупо. 
               
Дневник Елены Сергеевны
10 июня
                Сережа уже неделю ходит почти черный от усталости и недосыпания.  Правда, я и сама выгляжу не лучше.  Но ему-то приходится тяжелее.  И на работе без него проблема возникает:  целый ряд важных сделок с немцами срывается,  да и текущие дела внимания требуют. Но главное не это.  Сергей не рассказывает мне всего,  но,  судя по отдельным репликам и недомолвкам,  от прокурора мэр требует результатов расследования громкого и скандального преступления, связанного с наркотиками,  а следователь терроризирует мужа на предмет допроса Катюши.  Пока разными уловками этого удается избежать, но только пока.  Сегодня утром он сам сварил кофе по-восточному  (с кардамоном, корицей и мускатным орехом)  и без всяких предисловий,  как о давно решенном, начал очень тихо, но решительно говорить.
        - Послушай,  Родненок,  мне нужна твоя помощь.  Во-первых, нужно что-то делать с Катюшей.  Так не может долго продолжаться.  У кого-то из нас скоро  «поедет крыша».  Во-вторых, меня достали менты.  Теперь они готовы практически на все,  чтобы добиться результата.  Ты не знаешь, на что они способны. Они могут пойти даже на то, чтобы посадить нашу дочь на иглу для того,  чтобы внедрить ее в среду этих наркоманов-отморозков.  Сейчас они добиваются у вышестоящего начальства разрешения на помещение Катюши в специализированную клинику,  где посадят ее под их наблюдение.  Понимаешь, о чем я говорю? Я имею в виду психотропные методы допроса. Шанс заполучить ее обратно нормальным человеком после того,  как они «выжмут» из нее всю информацию,  близок к нулю. Понимая все это,  я не могу просто сидеть и ждать.   Мы должны действовать.  Я думаю,  что Катя ведет какие-нибудь записи в компьютере.  Хоть это и противоречит моим представлениям о порядочности,  но я должен попытаться отыскать их и часть информации предоставить ментам,  а часть  (или полностью)  –  той психологине,  к которой мы обращались ранее.  Действовать будем следующим образом:  ты возьмешь очки с темными стеклами,  которые я вчера купил  (в них практически не будет заметен синяк у Катюши на скуле)  и выйдешь с ней на прогулку минут на сорок. Я тем временем просто скопирую всю информацию с нашего винчестера на другой,  а потом уже попытаюсь найти на нем интересующую нас информацию.  Думать уже некогда – у нас почти не осталось времени  для других «маневров».
                Мои силы  –  и нервные,  и физические  –  тоже были на пределе, поэтому я,  не долго думая,  согласилась. Катя не возражала против прогулки  –  по-моему,  ей было все равно, что с ней происходит.  Поэтому наш план удался.  Сережа в это время сделал  свою часть задуманного, после чего в срочном порядке выехал на работу.
                Сейчас почти полночь.  Сережи все еще нет,  у Кати  тихо шумит  вентилятор компьютера.  Мне дико хочется спать.  Пью пятую чашку кофе за последний час. Дай Бог, чтобы у Сергея все получилось.

11 июня.
                Сергей приехал только под утро и привез распе- чатку дневника Катюши. Сказал, что сокращенную и отре- дактированную  версию передал полковнику милиции,  а полную версию  –  психологине.  Та назначила встречу на завтра  –  ей нужно ознакомиться с дневником и подумать. Пойду читать тоже.

12 июня.
                Мне тяжело комментировать прочитанное. Сначала я злилась на глупость дочери,  а потом мне пришла в голову идея проанализировать случившееся,  представив себя на месте Катюши. Честно говоря, не думаю, что смогла бы поступить мудрее. Не знаю.
                Пока «переваривала» дневник,  поступила новая информация из милиции:  арестовали Алексея Дурова и Федора Кирова  (те самые Дурило и Кирпич),  а  Вадим Солодов покончил жизнь самоубийством,  выбросившись из окна своей квартиры.  Бедная девочка, как она это перенесет?  Сережа сказал, что сам сообщит ей об этом.  Так будет лучше, чем она потом узнает от посторонних.
 
Дневник Кати
12 июня
               
…И вдруг чужая чья-то боль,
Как откровение стиха,
Как тайна, понятая вновь,
Войдет в тебя

И ты поймешь, что жизни путь,
Пройти скользя,
Чтоб никого не обмануть,
Никак нельзя.

Нельзя быть честным до конца
С самим собой,
Чтоб не сойти вот так с ума
Ночной порой.

Страшнее правды жизни ложь
Придет одна,
Ты только совесть не тревожь –
Больна она.

Хмельным туманом бреда муть –
Угар вина,
Души осадка каламуть –
В рассвет утра.

Не прогоняй последних грез –
Обрывки сна.
Вы здесь пируйте,
Я спущу курок сама.

                Вот так сегодня я написала  первое в своей жизни стихотворение.  Посвящаю его твоей неприкаянной душе, Вадик.  Да, душе, потому что тело твое нашли сегодня утром под тем самым окном на пятнадцатом этаже, возле которого все и началось.  По крайней мере, на это у тебя хватило мужества.   Думала,  что мне уже невозможно сделать больно. Что вместо сердца в груди остался кусок обугленной плоти,  нечувствительный к боли душевной. Оказывается,  я ошибалась и даже сама не знаю,  хорошо это или плохо.

Дневник психолога
11 июня.
                Вот так.  На  половинку кругляшка лимона сыпем аккуратно сахар,  а на вторую половинку – кофе  (не какой-то там фуфловый, растворимый, а только что смоло- тый белыми рученьками на ручной кофемолке  «арабика»). В широкий коньячный фужер тонкого стекла  наливаем третью часть коньячку (трепещите, эстеты – армянский 15-летней выдержки). Фужер минут пять погреть в руках, легкими круговыми движениями  слегка взбалтывая содержимое и вдыхая аромат и благовоние возносящихся паров армянской амброзии.  Смотрим, как по стенкам бокала  сползают маслянистые капли божественного нектара.  А теперь одним движением все сразу отправить в рот,  секунд пять-десять подержать,  чтобы все вкусовые рецепторы языка обволок коньяк и одним глотком проглотить.  Еще секунд десять выждать для того, чтобы оценить по ниспадающей весь спектр послевкусия  и  только потом  закусить «Николашкой».
                Черт! Черт! Черт!  Ни хрена не вставляет.  Нет, коньяк, конечно, классный, но мне сейчас нужно совсем не это!  Где там у нас были запасы дедовского атомного самогона?  Чабрец,  девясил, зверобой,  богульник. Чистая,  как слеза, тройной перегонки, 60 градусов.  Оно!  И шмат сала, обвалянный в смеси красного и черного перцев,  и половинка луковицы.  Нафиг фужеры!  Обычный  (теперь, скорее, редкий)  стакан-гранчак,  налить до половины и одним махом! А теперь, пока глаза не вылезли, хрустнуть луковицей,  как яблоком и зажевать салом.  Вот это кайф ! Ну что, мать, пробрало!?
                Фу, блин,  кажется,  и впрямь попустило,  и руки перестали дрожать.  Ну а теперь  давай-ка  разберемся во всем этом  дерьме-навозе-говнище,  ибо кто ты есть – психолог или тварь дрожащая?
                Сразу, как только вошел Сергей Валентинович, встретив холодную жесть его взгляда,  я поняла – беда. Вот уж действительно компьютерные мозги  –  ему хватило три минуты,  чтобы бесстрастно  и максимально информативно изложить суть происшедшего.   То, что он рассказал,  было действительно страшно.  Мне пришлось сесть за стол,  что- бы не было видно, что у меня у самой подгибаются колени. Чтобы  «переварить»  услышанное,  мне понадобилось целых пять минут. Все это время, пока я притворно спокойно курила, стояла такая тишина – хоть ножом режь.
                Еще страшнее мне стало, когда я прочитала дневник сама.  Да, уж!  На этот раз придется рисковать всерьез. Так у нас повелось – «мозговой штурм» начинается со стакана водки.   Ну а теперь думать,  думать и еще раз думать! Блин, опять сигареты закончились!

12 июня.
                Сергей Вениаминович рассказал о смерти Вадима.  Еще сильнее меня пугает то, что внешне Катя никак не прореагировала на это сообщение.
                Все это еще сильнее подталкивает меня  к тому авантюрному  варианту шоковой терапии,  который представляется мне то гениальным,  то безумным  (собственно, согласно Ломбразо, это одно и то же).  Подумаю еще пару дней,  если у Кати не будет признаков улучшения,  -  буду «выкатывать» этот сценарий Сергею Вениаминовичу. Что-то будет!?
 
15 июня.
                То,  что я говорила Сергею Вениаминовичу,  было совершенно безумно.  Думала, пошлет меня подальше. Пока я излагала клиенту принципы шоковой терапии, убеждая его в том,  что в этом случае все остальное просто не сработает, он меня буквально прожигал глазами, в которых читалось: «Ты сама-то понимаешь, что говоришь?».

Дневник Кати
15 июня.
                Прошла уже неделя,  как я вообще ни с кем не разговаривала.  Мама  «вытаскивает»  каждый день на прогулку.  Послушно, как кукла, одеваюсь,  надеваю очки  (синяк стал уже «желтяком»),  хожу по улице рядом с мамой, молча, уставившись под ноги.
                Чтобы не сойти с ума, пытаюсь читать.  Только сейчас по достоинству оценила афоризм Ницше: «Мысль о самоубийстве является большим утешением. Она позволяет пережить не одну тяжкую ночь».  Открыла конспект с курсов по английскому.  Наткнулась на стишок Тома Худа:

Thomas Hood

                To a false friend.
Our hands have met, but not our hearts
Our hands will never meet again.
Friends, if we have ever been
Friends we cannot now remain:
                I only know I loved you once
                I only know I loved in vain.
Our hands have met, but not our hearts
Our hands will never meet again.

                Перевод сложился легко и непринужденно, как будто сам собой:
 
Давай не вспоминать былое,
Я промолчу тебе в ответ.
Той дружбы между мною и тобою,
Ее, увы, уже в помине нет.
                Я только знаю: сердца жар
                Теперь всего лишь тусклый свет.
Давай не вспоминать былое,
Я промолчу тебе в ответ.

                Кажется,  я поняла – счастливые люди не становятся писателями и поэтами – им это на фиг не нужно.

16 июня.
                Звонила Любка  (мама как раз куда-то отлучилась). Странно было слушать ее – словно голос из какой-то прошлой жизни.  Сказала, что часть парней и девчонок из класса были на кремации Вадима – церковь не дала разрешение на захоронении на кладбище.  После долгой-долгой паузы словно через слезы  (Любка плачет?!)  произнесла полузадушенным голосом:   «Я знаю, что сволочь последняя,  но я не думала, что все так закончится. …   Прости, если сможешь…».   А дальше – только зуммер  –  повесили трубку. И почему мне почти все равно?

Дневник Елены Сергеевны
16 июня.
                Его глаза – все такие же пронзительно-голубые, то искрящиеся искрометным юмором,  то смущенно-грустные.  Боже мой, Володька! Только сейчас слегка оплывшая фигура,  наметившаяся залысина  и тонкая сеточка морщин под глазами.   Последний раз мы виделись перед свадьбой, ведь на мою свадьбу он не пришел.  До сих пор помню то его сумасшедшее письмо  с признанием в любви и с просьбой выйти замуж за него,  полученное и порванное в тот момент,  когда уже примеряла фату.  Откуда?  Какими судьбами,  ведь прошло двадцать с лишним лет!
 
                Немую сцену прервал Сергей, появившись из-за спины Володи:   «Вот, гостя привел, встречай, хозяюшка!». Обалдевшая от неожиданности,  я замерла на пороге, смотря во все те же восхищенно-смущенные глаза былого ухажера так,  словно и не было этих двадцати с  «хвостиком» лет.  «Ну же,  Растеряшкин,  покажи гостю наше радушие, или мы так и будем торчать на пороге?»  - шутливо – демонстративно, с показной грубоватостью отодвинув меня с пути,  Сережа одновременно вежливо втолкнул  Володю в прихожую,  вместе с широким приглашающим жестом руки выдохнув из себя дурашливое «Просю!». «Боже мой, да ведь они пьяные», - вдруг дошло до меня!
                Пока я нарезала хлеб,  на скорую руку готовила бутерброды,  доставала салаты из холодильника,  неловкость молчания и ситуации в целом как-то смазывалась, но когда расселись за стол и разлили вино по фужерам, повисло тяжелое молчание.  Сергей, как маститый актер,  выдержал паузу  и с неожиданно трезвым  и серьезным  выражением произнес тост: «Давайте, господа и дамы  (легкий кивок в мою сторону) соучастники, выпьем за удачное и благополучное завершение нашего авантюрного предприятия! Подробности будут ниже, а сейчас – до дна!».  Наверное, в домашнем халате, тапочках и растерявшаяся от неожиданного визита и  абсолютного непонимания и  абсурдности происходящего,  я действительно была похожа на баронессу  (в смысле не на знатную даму, а на жену барана).  От того же,  что Сергей рассказал дальше,  я просто впала в ступор.
                Оказывается, Сергей побывал у психологини и та  «обрушила»  на него план выхода  из кризисной ситуации.  Сам план совершенно безумен и является типичным образчиком шоковой терапии.  Однако, по уверениям психолога,  все другие пути просто не эффективны.  Чтобы его (план) осуществить, требуется немалое мужество и присутствие духа.  Короче, как всегда:  «Мы посовещались,  и я решил».
 
                Не хватает никаких моральных сил,  чтобы внятно изложить «программу». А, может, я и сама пьяна до той степени,  когда голова соображает,   а воля и сила духа находятся в полной прострации?  Короче,  допишу завтра.

17 июня.
                Ужасно болит голова.  Кажется,  вчера собиралась осмыслить для себя случившееся,  а еще вернее,  то, что предстоит совершить.  Предстоит?!  Неужели?  Нет, ну какой же мерзавец!  Я имею в виду Сергея. Поистине нужно обладать гениальными способностями,  чтобы из всех мужчин мира найти того,  с кем я могу (могу ли?) пойти на этот безумный и рискованный эксперимент. 
                Если излагать лаконично, то сам план выглядит простым и почти безобидным:
                Суть предприятия состоит в том, чтобы показать Кате, что могут быть проблемы больше и страшнее,  чем у нее. И показать это нужно таким образом, который поразит ее воображение,  стресс должен настолько сильным, чтобы «проколоть»  непробиваемую оболочку,  отгораживающую ее сейчас от реального мира. Как только Катюша переклю- чится на чью-то другую проблему,  она,  словно бабочка, переродится и  вылетит из кокона своих неразрешимых проблем и  начнет жить в реальном мире с его насущными проблемами и ежедневными задачами.   Прочность стенок кокона будем «пробивать» постепенно, а именно:
                Устроить пьянку. Если не поможет, перейти к следующему пункту.
                Инсценировать периодические пьянки, сопровождающиеся шумными семейными ссорами.  Если не поможет, перейти к следующему пункту.
                Забросить работу и инсценировать недельный запой.  Устроить показательную драку.  Если не поможет, перейти к следующему пункту.
 
                «Нарисовать» любовный треугольник.  Перейти к совместным попойкам.  Если не поможет,  перейти к следующему пункту.
                Инсценировать адюльтер, то есть супружескую измену. Если не поможет, перейти к следующему пункту.
                Инсценировать совместную оргию.
                Вот этот самый план Сергей и изложил самым заговорщицким тоном на кухне между несколькими тостами. Мужики при этом хихикали и шутили. Им было проще – они к этому моменту напились вдрызг  (хотя я не верила, что Сергей и в таком состоянии не мог контролировать ситуацию). Меня же аж трясло от возмущения!  Как они могли вот так решить все без меня и за меня, даже не спросив моего согласия!!!
                До сих пор не верится,   мне придется  (придется?) участвовать в этом безумии.

20 июня.
                По-моему мы пьем уже четвертые сутки.  Мне сдается,  что я начинаю сходить с ума.  Сергей выключил мобилку и похерил свою работу. По-моему,  вчера к нему приезжала с работы делегация  –  привозили на подпись неотложные документы.  Сергей часть бумаг подписал,  а остальные просто швырнул обратно побледневшей,  как мел,  бухгалтерше и на весь подъезд смачно послал ее в ж…  Какой кошмар!  Мой Сережа,  сама рафинированная вежливость! Я в коридоре чуть по стенке не сползла от смеха и ужаса,  а у Кати,  сроду не видевшей отца пьяным, глаза были просто по блюдцу величиной!  (правда, при этом она подглядывала в приоткрывшуюся от сквозняка дверь своей комнаты).  Вот и думай теперь, концерт ли это для публики  (небось, предупредил на работе, стервец, про план-то избранных лиц!) или импровизация от аматора.
                Похоже,  что в нашем идиотском плане мы начали сразу с третьего пункта.  Вот черт,  чтобы идти дальше, нужно действительно напиться вдрызг!  Хорошо хоть,  что 
от джина похмельного синдрома почти не чувствуется. Катюшку,  бедную,  совсем зашугали,  она даже в туалет выйти боится в разгар нашего «фестиваля».
                Блин, кранты моим колготкам!  А все Сергей.  И ведь что придумал,  подлец!  А давайте,  говорит,  в «луноход» поиграем. Почтенная, мол, игра интеллигентов – шестидесятников. Ну мы и купились с Володькой. А суть игры в том, что заводила становится на четыре конечности и механическим голосом бубнит,  ползая по комнате:  «Я-луноход – один!  Я –луноход –один!».   Тот,  кто засмеется первым,  становится рядом в такую же позу и изображает луноход – два. Ну и так далее. Вон они, спят оба лунохода, на ковре, Володька под голову пылесос приспособил. Пойду на подушку поменяю да пледом накрою. А чем же мужа накрыть?  А, черт с ней,  с шубой песцовой,  пусть благому делу послужит,  не только же моль ей кормить.  Ну и накушались мы джина! Полный песец!

Дневник Кати
20 июня.
               Родители сошли с ума. Никогда не видела пьяным отца. А мама! Какой кошмар! Это же надо вот так упиться, чтобы ползать с совершенно идиотским смехом на карачках и что-то бубнить про луноход.  Как вспомню картину (вышла в кухню за чаем) – до сих пор не знаю, плакать мне или смеяться.  Может, пока не поздно,  позвонить в дурку? И еще третий мужик,  Володя,  кажется – неужели папа не видит,  какими глазами он на маму смотрит???  Я теперь из комнаты выходить боюсь  – стыдно видеть родителей в загуле.  И с чего это они бесятся?  Случилось,  может,  что – так ведь и поговорить-то с пьяными – не умею:  алкашей в нашем роду отродясь не бывало.  Глаза бы мои не видели этого непотребства.  И уши бы не слышали.  Вот только-только угомонились.  Краем глаза видела в зале  –  папа с мужиком этим спят  НА КОВРЕ  готовые.  А мама в кухне что-то пишет  (неужто мемуары начинающего алкоголика?). Не хочу ничего знать.
                Не могу спать с выключенным светом. И с выключенным компьютером.  Впрочем, и с ними тоже не могу спать.  Читала английскую поэзию.  Роберт Фрост  просто восхитителен. Его знаменитое «Stopping…» меня очаровало.  Трое суток билась над переводом.  Получилось средненько,  но зато время провела с пользой.  Может, опубликую когда-нибудь?

        Robert Frost.
 Stopping on woods by the snowing evening.

Whose woods these are, I think I know
His house is in the willage though;
He will not see me stopping here
Between the woods fill up with snow.

My little horse must think it queer
To stop without a farmhouse neare
Between the woods and frozen lake
The darkest evening of the year.

He gives his harness bell a shake
To ask if there is some mistake.
The only other` sound`s the sweep
Of easy wind and downy flake.

The woods are lovely: dark and deep
But I have promises to keep
And miles to go before I sleep
And miles to go before I sleep.


                А вот что получилось у меня:
 
Чей лес передо мной, я знаю
И дом его в деревне с краю,
Но взор его далек отсюда,
Где спят леса, в снегу мечтая.

Моей лошадке очень худо
Стоять вдали жилья отсюда
Среди лесов и льда озер
Да жуткой ночи без приюта.

Вновь бубенцов невнятный спор
Зовет скорее на простор,
И только лишь тревожит тишь
Поземки звук да хлопьев хор.

Леса прекрасны – глушь и тишь,
Но ты к делам своим спешишь,
И снова ты ночь не поспишь,
И снова ты ночь не поспишь.

Дневник психолога
21 июня.
                Получила SMS-ку от Сергея Вениаминовича: «Работаем печенью пункт 3.  Результат ноль».  А мне,  как попугаю из анекдота,  так и хочется закричать:  «Пусть мне башку отвернут, но я хочу видеть это б…во!».

22 июня.
                Весь помятый,  дурно выбритый и явно с бодуна с самого утра нарисовался  Сергей Вениаминович:  мол не велите казнить,  велите слово молвить!  Взмолился нечеловеческим голосом: «Помилуйте, матушка, сил боле нет никаких непотребство терпеть,  да и печень не выдерживает; придумайте что-нибудь другое!».
                Ну я-то быстро из него дурь правильными вопросами повыбивала,  ишь,  дурачиться у меня вздумал,  хамаидол!  И допрос по полной форме с него сняла.  Короче, картина Саврасова  «Стреляный воробей доклевывает крошки тертого калача».
                Хоть и по программе все идет пока, да только и самой страшно, неизвестно еще, куда кривая вывезет.

Дневник Елены Сергеевны
22 июня.
                Сергей, наспех побрившись и прямо с отметина- ми на щеке от ковра,  наскоро хлебнув кофе,  умчался – без галстука! - на работу.  Ага, так мы и поверили!  Небось к психологине психованной  –  прости,  Господи,  за каламбур!- поскакал. Ну и пусть их! Или, еще прикольнее, сидит в кафешке за углом и пивком опохмеляется,  скучающего бармена анекдотами развлекает.  С него станется.  А нам, мол, сигнал негласный: переходим к пункту четыре.
                Вот и сидим мы на пару с Володькой на кухне, неловкость молчанием растягиваем.  Тянем-потянем-вытянуть не можем. Типа кто былое помянет…
                Ну как же не помнить?  Подвальчик пустого утреннего кафе,  неспешный разговор об одиночестве,  твое признание в любви,  предложение выйти за него замуж (полная для меня неожиданность),  такая трогательно-нежная орхидея в коробочке, медленно стынущий кофе на столе.  Внешне спокойный,  почти деловой разговор.  Бог ты мой, да ведь когда это было-то, а вот екнуло сердечко – все вспомнилось ярко и остро,  будто вчера.  Даже слабый, словно след духов на пергаменте, аромат орхидеи.
                Готова серьги золотые с мелкими брюликами, Сергеем подаренные,  на спор заложить – Володька сейчас о том же вспоминает. Вот и молчим-то оба.
                Я чуть чашку с кофе не выронила  от неожиданности, когда Володька заговорил.
                - Неужели ты думаешь, что я не знал, что тогда, после нашей той самой встречи ты поехала на свидание с Сергеем? С моей орхидеей в сумочке и с моим признанием в сердце? Нет, не в сердце.
                Володька резко отвернулся.  Через минуту, после тяжелой паузы,  во время которой  я боялась даже дышать,  он повернулся и медленно,  как будто голова налилась чугуном, взглянул исподлобья.
                - Сердце болело только у меня.  Нет, не подумай – я тебя не обвиняю. Как принято сейчас говорить, это мои проблемы.
                И снова тяжелая пауза.
                - Просто по тому, как ты красила губы,   посматривала на часы или даже как ты жевала жвачку – по малейшим, незаметным для других и для тебя самой признакам – я мог точно сказать,  идешь ли ты на свидание сегодня или нет.  Я не знаю, было ли заметно по мне, но я ревновал как сумасшедший.  Безумно,  беспричинно,  бессмысленно.  И больше всего меня злило,  что я ничего не мог с этим поделать. Не мог. Тогда.
                Он помолчал.
                – И сейчас не могу.  Все,  о чем я мечтаю до сих пор – это касаться во сне щекой твоего плеча,  ощущая его тепло,  заботиться о тебе,  когда ты больна,  спорить о прочитанных книгах или просто молча смотреть на тебя, когда ты пьешь кофе на кухне.  Так что с тех времен ничего не поменялось. Глупо, правда?!
                Боже мой, зачем он это говорит.  Зачем он это говорит сейчас?  Да разве же я тогда не знала,  не видела, что с ним происходит и как он мучается?!  Эх,  Володька, Володька!
                Весь мир сейчас сузился до стен кухоньки,  а наши глаза, души, тела – как два шара-контакта в электрической машине на уроке физики.  Еще доля секунды – и вспыхнет молния-разряд.
                - Хочешь еще кофе?  Я с трудом узнала собственный голос.  Встала, отвернулась. Я тоже не железная. Даже железным бабам  плакать нельзя  –  заржавеешь к чертовой матери.  Зажмурилась изо всех сил,  встряхнула головой  – горючими каплями слезы слетели на полы халата.  Теперь стали видны очертания турки, которую держала в руках. И фигура Кати в дверном проеме.  С тарелкой в руках.  Черт, да ведь она все слышала! Бац! Канонадой грохнул по ушам звон разбитой о кафель пола тарелки и звонкий брязкот упавшей вилки.  Фигура дочери метнулась назад.  Поздно. Глупо. Больно. Через минуту клацнула замком входная дверь – ушел Володька.  Тишина.  Только вязкая,  как похмелье, сердечная боль. Где мой валидол и дневник?
                Вот, сижу, пишу.  Ну не вешаться же, в самом деле?

Дневник Кати
22 июня.
                Точно, так и знала!  Да вот же он!  Заманский Владимир.  Старый студенческий мамин альбом.  То-то я думала, что лицо этого Владимира смутно знакомое.  Даже здесь, на групповом фото выпускников он и мама стоят рядом.  И ведь что интересно, по нарочитой отчужденности и смущенным лицам их впечатление такое, что за секунду до вспышки фотографа между ними что-то произошло – то ли неловкое касание,  то ли слово не к месту сказанное.  Но ведь папа,  папа каков!   Да он же сам этого Володю и привел к нам в дом – через столько лет! В то, что папа идиот – не верю.  Тогда это  сделано с каким-то умыслом?   Ну, конечно,  в любой семье время от времени  натягиваются отношения между супругами.  Но до такой «проверки» сам Шекспир не додумался бы.  И ни один хирург не проверяет сросшиеся кости на прочность,  заставляя прыгать пациентов с третьего этажа! Ну и для климаксов там разных рановато вроде бы.  Пусть после этого цирка только кто-то из них скажет хоть одно горбатое слово в мой адрес!
                В такой ситуации не только «крышу рвет», здесь уже просто фундамент трещит и стены пляшут. И, похоже, не только у меня.  Мама сидит снова на кухне с опухшими
от слез глазами, а осколки разбитой мной тарелки так и валяются возле кухонного порога.  И Володя  –  еще тот типчик!  Говорить о любви в такой ситуации!  А может,  это нормально – просто я с ума сошла или я сплю?  Ага, сейчас укушу себя за задницу – станет легче.

25 июня.
                Ну вот и все! Сейчас сделаю последнюю запись в своем дневнике,  а потом сотру его и запущу форматирование винчестера.  Неоднократно.  Какая низость  –  вскрыть чужой дневник.  Может быть,  потом,  по прошествии нескольких лет я и соглашусь с папой,  что в этом была жесткая необходимость.  То есть умом я и сейчас понимаю, что благими намерениями устлана дорога в ад  (не хочу даже думать, смогла ли бы я так поступить со своей дочерью). Но только умом,  так как чувства мои говорят  совсем-совсем другое.  Попросту говоря,  я была просто взбешена коварством отца!
                А теперь про вчерашний цирк.  Вначале сценарий шел по привычному руслу, а именно – пьянка втроем  (этот типчик  – я имею ввиду Володю –  приперся снова как ни в чем ни бывало). Не понимаю, как только мама отцу в глаза при этом могла смотреть!  В общем,  сначала было все как обычно  –  сабантуй в три стадии:  культурная интеллигентная беседа под бутылочку,  потом веселое «гуляем», а под конец  разгульное и буйное пьянство с опрокинутой посудой  (судя по звукам),  дикий хохот,  сальные анекдоты и прочее.
                Только вдруг раздался звук падающего тела, треск поломанной мебели  (журнальный столик!)  и звон разбитой посуды. По пронзительной паузе я поняла, что до этого был удар.  А потом жуткий вопль мамы:  «Сергей, не смей!».  И тут же грубая,  площадная брань  –  это папа.  Я сорвалась с места, зацепившись коленкой за дверной косяк и ворвавшись в залу, застала маму между мужиками,  а папа все пытался с замаха еще раз ударить Володю,  опешившего от первого удара  и держащегося за покрасневшую скулу.  Я в бешенстве заорала пронзительно,  аж у самой чуть уши не позакладывало:  «Да что же вы делаете!  Как вам не стыдно!».  И вдобавок так хлопнула дверью в залу, что вылетело одно из стекол.  Плакать не было ни сил,  ни слез.  Мое отчаяние и злость нашли очень оригинальный выход.  Как-то само собой случилось,  что я села за пианино, со стуком открыла крышку и в пику всем начала играть «серого козлика», только вот слова,  точно как у Алисы в Зазеркалье,  вылетали из меня немножко не те:

Жил-был у бабушки
Дедушка козлик
Вот как, вот как,
Старый козел!

Бабушка дедушку
Очень любила –
Строго по праздникам
Водкой поила.
Вот как, вот как,
Иногда – коньяком!

Дедка к спиртному
Развил в себе тягу,
Пил стаканами он
«Шипр» и спиртягу,
Вот как, вот как,
И пиво любил!

Вылакав как-то
Настойки и мази,
Дедуля копытцы
Откинул в экстазе.
Вот как, вот как,
И рога отстегнул!
 
Бабка не долго
По деду тужила,
Серому волку
Тулуп она сшила.
Вот как, вот как,
Такова се-ля-ви!

                На последних аккордах раздались звонкие аплодисменты.  Я оглянулась на дверь своей комнаты и обомлела.  Папа, теперь уже не сдерживаясь,  просто ржал, согнувшись пополам от смеха, Володя в восхищении показывал большой палец,  а мама вытирала платочком слезы на лице, сморщенном от уморительной гримасы.  ЧТО? Да ведь они же все трезвые! Тогда кто же клоун в этом цирке? Кажется,  потом мы все плакали и смеялись одновременно и в обнимку.  И только потом папа принялся рассказывать и про психологиню,  и про план,  и про дневник,  и про инсценировку скандала.  Ох, подозреваю,  что далеко не про все он рассказал.  Но тогда это стало настоящим катарсисом  – очищением души через страдание и муку душевную. Я и злилась и восхищалась родителями.  Коллективная исповедь настолько истощила наши силы,  что мы потом позасыпали едва не тут же.
                А сегодня я проснулась другим человеком.  Не представляю,  какой будет моя новая жизнь,  но она будет, потому что я снова чувствую себя живой!  А со старой жизнью будет покончено в тот момент,  когда я запущу форматирование,  и этот дневник будет уничтожен навсегда.   Вот эта самая жирная точка.  И все-таки чего-то жаль, словно близкого друга хоронишь.  Знала бы молитву какую, – прочла бы.  Правильнее всего дневники жечь – огонь очищает. Но мой дневник нужно стирать.  Все.  Прощай, мой самый внимательный слушатель и собеседник. Точка.
 
Дневник Елены Сергеевны
25 июня.
                Нет, еще ничего не закончилось.  Тогда,  почти полтора месяца назад,  я готова была пожертвовать очень многим,  чтобы помочь Катюше выжить в нашем безумном мире и при этом остаться человеком. Вчера была заплачена последняя цена за мое желание.  Последний месяц моей жизни  вполне мог меня саму сделать завсегдатаем сумасшедшего дома.  Но вот Катя вернулась к жизни,  теперь и она будет знать тяжесть ответственности за свои поступки. Вот только плоды победы оказались отравленными.  Меня всю ночь преследовал сон,  в котором я снова и снова кричала:  «Сергей, не смей!».   Даже во сне у меня не получилось разнять мужиков.  Страх, боль и отчаяние бросали меня между ними.   А как мне теперь поступить в реальной жизни?  Я понимаю только одно – теперь такой дневник не имеет права на существование.  Он не может,  не должен попасть в чужие руки. Сейчас я допишу эти строки и сожгу его. И тогда никто не узнает мою дальнейшую судьбу. Потому что я сама ее не знаю.  Надеюсь,  что когда огонь проглотит последние буквы,  прошлое наше утратит прозрачность и определенность для сторонних   (и близких тоже)  людей,  а будущее так и останется непредрешенным, непознаваемым. Точка.

Дневник психолога
26 июня.
                Ох, и напьюсь же сегодня! Взять ящичек пивка – непременно темного  «Портера»  английского,  купить у старой хроноватой карги на центральном рынке судачка сушеного или чехони. Прелесть как хорош наш судачок под англицкое пивко!  Вот как сяду перед телеком – наши сегодня с  «Манчестером»  играют!  Надудлюсь всласть – водичка дырочку найдет!
 
               Что за праздник, говоришь - так ведь победу празднуем!  Гешефт сегодня Сергей Вениаминович изволили притарабанить,  и хороший,  нужно сказать, гешефт – даже и не рассчитывала на такую кучу баксов.  Как всегда,  в своей лаконичной манере рассказал происшедшее вчера. И речь изысканно-благодарственную толкать в мою честь его светлость соизволили по поводу удачного окончания моей авантюрной операции по спасению Катюши.  Едва ли не белым стихом прославлял мою мудрость и прозорливость (как девчонка краснела и как Снегурка чуть не растаяла, блин!).
                И вот бывает же такое – только он ушел,  сработал мой источник по добыче ЦИ  (ценной информации,  то бишь).  Офигеть!  Ох и не прост же Сергей Вениаминович! Работал он,  оказывается,  раньше в спецотделе КГБ,  что еще в те времена занимался контрабандой и наркотиками. Внезапно потом уволился в чине подполковника. Дальше – глухая стена,  попытка раскопать что-либо подробнее связано с большим риском.  Знаем мы, как же,  с этой конторы не увольняют  –  там подписка пожизненная.   Вот и думай теперь, мать: подполкан – спец по наркотикам – это раз. Кто-то пытается посадить его дочь на иглу – это два. Этого «кто-то»  убирают,  инсценируя самоубийство  –  это три. Значит,  здесь задействованы серьезные игроки и ставки тоже неслабые. Кто не спрятался, я не виноват!
                Все-все-все.  «Шевроле»  наш с краю,  ничего не знаю.  Блин,  знала бы раньше,  я даже денег бы с него не брала. Так. Деньги спрятать,  дневник нахрен сжечь вместе с визитками,  из памяти вычеркнуть и ехать за пивом и за таранькой.  Думать про футбол.  Твою мать! Ну что за клиент пошел такой! Опять зажигалку спионерили!  Тогда так: зажигалка  –  пиво  –  таранька  –  небольшой крематорий - футбол. Все. Поехали!