Я сидел и пил пиво. С падлой-воблой, если быть точным. С ракообразными, а равно и с фисташками-***шками-кириешками не очень. Не по-русски это ни хуя, заявляю как на духу!
А тут – берёшь её, падлу, тщательно об стол отмудохаешь, чтобы чистилась лучше; голову в сторону, шкурку – в другую, потроха удалишь, тщательно икорку отсепарировав, рёбрышки – первым делом обсасываешь, смакуешь; спинку, лоснящуюся от жирка - уже потом, когда литраж полторашки ближе к «экватору» подходит. Некоторые эстеты ещё и пузырь на зажигалке жарят, но мне лично он как-то похуй.
Только собрался поссать, как в дверь раздался звонок. Я потопал открывать.
На пороге стояли унылый Колян и бодрый литр. Поразила меня даже не рожа Коляна, обычно светящаяся жизнерадостностью дауна, которому дали фантик от барбариски, а то, как он был прикинут: строгий чёрный костюм, белая рубашка… Но добил меня галстук-бабочка, смахивающий на горизонтально лежащие песочные часы, делающий Коляна похожим на лауреата нобелевки, трескающего канапе под шампанское «Moёt & Chandon» на приёме у шведского короля.
- Деградируешь, Серый… - резюмировал Колян результаты критического осмотра небритого меня и кухни, где газете, постеленной на столе в живописном беспорядке ещё находились зверски расчленённые остатки речной фауны, и сиротливо стояла пустая тара из-под «Очаковского». – Погряз в духовной нищете и бескультурье… - он с неудовольствием глянул в сторону магнитофона, который повизгивал голосом Самойленки:
«Ты была одна, в доме тишина,
Не работал даже телефон.
Мужа не было, не было отца,
Потому что все ушли на фронт.
Я пришел один, я пришел с войны,
Я лишился сил и загнал коня.
Поцелуй меня и обними,
И не гадай о том, кто я…»
Я фалломорфировал.
Обычно культурные запросы Коляна ограничивались посещением питейного заведения «Евгения», где он под свою любимую «Долину» в исполнении Мистера Кредо он кушал водочку с эскалопчиком и народный «обливье», а потом, в зависимости от обстоятельств, употребленного литража и физической пропорциональности сил с оппонентом давал или получал ****юлей.
Тут, видимо, был особый случай. Колян периодически огорошивал меня проблемами вроде доставки ему в больницу резиновой половой партнёрши, кастрации его кота, вытаскивания его из богоугодного заведения, именуемого вытрезвителем и тому подобным. Но нынче…
- А вам-то сударь, какие печали? – как можно деликатнее осведомился я, заменив высокопарным слогом идиому: «А хуле?»
- Дело в том, - начал Колян, поправив «песочные часы» под кадыком. - Что вчера в кабаке… то есть на мероприятии познакомился с дирижёром камерного оркестра, и сегодня, - он сделал многозначительную, достойную аплодисментов Качалова паузу. - Мы с тобой приглашены на камерный концерт!
- На сколько камер? – сострив, я попытался разрядить обстановку.
Колян не внял юмору правоохранительных органов.
- На сборы тебе пятнадцать минут! Жду! – и он решительно кинул жопу в кресло.
Я в армейском темпе соскрёб с лица трёхдневную брутальную щетину, и упаковал тушку во фрак… простите, заврался – просто в костюм, не забыв при этом нацепить галстук.
Колян, снисходительно оглядев меня, изрёк:
- Ты похож на спившегося интеллигента!
- На себя посмотри! – огрызнулся я. – Кстати, ты куда Серёгу дел, кореша моего единоутробного?
- Этот пид.. нехороший человек, когда я ему звонил, мутный был, шо****ец… Но обещал прибыть всенепременно!
Это была свята правда. Наш кореш и собутыльник Серёга-2 был железобетонным малым, и мне даже казалось, что на встречу он прибудет даже будучи хладным трупом в морге с номером, написанным зелёнкой на голени.
- Ну, поехали! От места встречи нас ещё подвезти должны!
По дороге я представлял себе одухотворённое лицо пианиста, откидывающего с него локон длинных волос и вдохновенно бьющего по клавишам рояля, длинные, нервные пальцы скрипача, скользящие по грифу альта, разговоры: «Ах, милейший Нил Христофорович, сфальшивили вы, батенька, в третьем такте, там до-диез надо было, а вы что?». Но, как говорил классик: «Суха теория, мой друг…»
* * *
На «пит-стоп» приехали быстро. Там нас уже ожидала группа обычных, в общем-то, парней поголовьем человек в десять, от которой отделился высокий длинноволосый парень лет тридцати с бородкой. Пожимая нам руки, он представился:
- Константин!
С тыла как нельзя кстати раздался голос:
- Что, ссссссссссуки, не ждали? Ик!
Несчастье свершилось. Серёга-2 сдержал обещание и прибыл. Выдыхая винные пары, он держался за фонарный столб, на котором, по иронии, как говорится, судьбы, висел листок объявления о кодировании алкоголизма на дому.
Произнеся эту пламенную речь, он, пошатываясь, направился к нам.
Я ввинтился в самую гущу людей искусства, чтобы пропитаться атмосферой высоких музыкальных сфер, восприять душой в обществе знатоков квинт и септим. Однако реальность жестоко обманула ожидания: оркестр благоухал водочными выхлопами и луком, плохо заглушаемых «Диролом Уайт Плюс».
Я подошёл к концу разговора.
- И тут я ей засадил по самое си-бемоль! –закончил один из паганиней.
Все заржали.
Потом кто-то патлатый обратился ко мне:
- А ты играешь?
- Нууууууууу, в преф могу.. – несколько растерялся я.
- Нет, ты на каких инструментах играешь?
Я вспомнил молодость, когда, изгиб гитары жёлтой обнимал нежно, и душевно пел понравившейся девушке: «Воот ты опяаааать сегодня не пришлаааааааааа, А я так ждааааааааааал, надеееееееееялся и веееееерил…», после чего леди, пустив слезу умиления, становились гораздо податливее, и на голубом глазу сообщил:
- Допустим, на гитаре!
- Не пойдёт.. – скорбно сообщил патлатый. – У нас один ху.. член коллектива, который на трианголо играет, наеб… болеет, короче.
- А что это? – окончательно растерялся я.
- А это такая металлическая ***ня в виде треугольника, по которой надо «бзынь» делать, - снизошёл до уровня моих музыкальных знаний собеседник.
- Не, не смогу! – проблеял я.
- ****ь! – выругался оркестрант. – Костян, и кто вместо этого мудака на трензеле лабать будет?
- А если я! – выдвинул свою кандидатуру Колян.
Константин критически оглядел Коляна, почесал кончик носа, и изрёк:
- Ты музыкой занимался вообще-то?
- Ээээээээээээ… - замялся Колян. – В школе в хоре пел…
- Ладно, - заключил Костян. – Когда я тебе кивать буду, будешь на этой хрени, - он показал металлический треугольник. – «блямс» делать! Но только когда я кивну, понял???
- Время! – высунулся из кабины шофёр микроавтобуса.
Все стали грузиться. Мы с Коляном затащили в автобус тело бесчувственного Серёги-2 и, стараясь не кантовать, уложили его на заднее сиденье. Серёга-2 открыл один глаз и очень внятно произнёс: «Не взбалтывать!», после чего снова закрыл око и захрапел.
В автобусе знакомство продолжилось, и отношения стали намного теплее, особенно после того, как Колян, как гранату, выхватил из-под пиджака заветный литр.
- Ну, за искусство! – голосом Булдакова провозгласил я первый тост.
Взиравший на это безобразие Костян погрустнел.
- А у нас ещё два ящика пива есть.. Как играть-то будем?
- ***ня, прорвёмся! – беспечно провозгласил мой новый знакомый, назвавшийся Марком. – Не в первой!
Мы сдвинули пластиковые стаканчики.
* * *
По прибытии на место стало ясно, что мы попали в особняк какого-то финансового воротилы, настолько всё было роскошно. Быковатые секьюрити, правда, с большим подозрением смотрели, как мы с Коляном осуществляем вынос Серёгиного тела, но я находчиво от****ился:
- Это солист наш… Из Америки сегодня вернулся, сольный концерт в «Метрополитен-опера» давал! Часовые пояса, знаете… Устал, короче! Творческий же человек!
Минотавры озадаченно переглянулись, но пропустили.
Нам отвели небольшую комнату, оформленную под старину, идентифицированную Марком как «позднее рококо», и предложили привести в порядок себя и инструменты.
На столе как будто специально кто-то поставил ведёрко с шампанским.
Колян решительно сорвал фольгу с горлышка и хлопнул пробкой. Пробка вылетела и со снайперской точностью уебала в глаз Марку.
- Бляяяяяя! – заорал тот, схватившись за уязвлённое око.
Колян, как ни в чём не бывало, отряхнул с костюма брызги, и разлил по бокалам пенящийся напиток.
Я ограничился тем, что взял бутылку пива и открыл её об угол стоящего в углу столика.
- Ты охуел? – у Костяна от ужаса округлились глаза. – Это же, ****ь, ампир!
Шампанское оказало на служителей Аполлона странное действие – их лица стали бледны, и они стали напоминать отксеренного во множестве копий графа Дракулу. Рожа Коляна, напротив, по странной прихоти случая, приобрела сочный колер спелого томата.
Наконец, нас пригласили в зал. Я срочно протащил Серёгу-2 к заднему ряду расставленных амфитеатром кресел, и замаскировал его гобеленом, на котором были вытканы какие-то пасторальки в виде мелкого рогатого скота, кокетливых пастушек, щекастых пастушков и прочей атрибутики пейзанской жизни. Затем я обосновался рядом. Рядом со мной села парочка в летах: импозантный седой старикашка с лысиной, которая заставляла думать, что он оплатил вой достаток собственным скальпом, и его супруга, несколько помоложе и раза в три превышавшая мужа габаритами, со следами многочисленных подтяжек на лице, которое, как казалось, штукатурила бригада молдаван - настолько вульгарным был макияж.
Мадама бросила на меня косой и вроде бы заинтересованный взгляд, и села рядом со мной.
Наконец гости расселись.
Дождавшись, когда шёпот и скрип кресел притих, Костя повернулся к залу и сообщил:
- Шнитке. Концерт для виолончели с оркестром до-диез-мажор.
Его заметно качнуло.
Он взмахнул палочкой, как Гарри Поттер, и оркестр заиграл.
Даже в нетрезвом, мягко говоря, состоянии, ребята играли, на мой взгляд полного профана, довольно прилично. Однако Колян, увлёкшись, делал «блямс» на своём металлопрокате несколько чаще, чем требовалось, потому что Костя пару раз незаметно, но внушительно погрозил ему кулаком.
- Какая экспрессия! – взволнованно обратилась к своему старикану моя соседка. – Совершенно новая трактовка произведений Алика!
Супруг важно кивнул.
Я же с тревогой ощутил, как её рука опустилась ко мне на колено и поступательно продвинулась в область паха.
На ум пришло крайне неприятное воспоминание, как наша упившаяся жирная кадровичка на корпоративе пыталась отсосать мне ***, и меня передёрнуло… Я решительно убрал руку дамы со своего причинного места, тем более что в зале находилось ещё несколько дам, более приемлемых с ****ельной точки зрения.
В течение концерта я ещё пару раз пресёк её поползновения, в это же время стараясь, чтобы голова Серёги не падала ему на грудь, а также на плечи. Кроме того, после выпитого ощущалась крайняя необходимость облегчить мочевой пузырь, но нассать в вазу явно антикварного вида, стоящую рядом, не позволяла совесть. Кроме того, съеденная перед отъездом вобла, падла, давала о себе знать, и я ощущал острое чувство жажды. Распирая этими двумя противоречивыми желаниями, я внимал божественным звукам музыки.
Концерт продолжался часа полтора, и, наконец, Костян, видимо, сжалившись над моим мочевым пузырём, объявил заключительным номером программы увертюра из «Лоэнгрина».
Он из последних сил размахивал смычком, вкладывая всю душу в музыку, а когда стихли последние звуки, устало опустил руки и, повесив голову, произнёс:
- ****ец!
Все встали, в том числе и я, раздался шквал аплодисментов, за которым никто не услышал громкое «Бум!» - это Серёга, никем более не поддерживаемый, внёс заключительный аккорд в произведение, в ходе которого его голова в силу закона Ньютона вошла в соприкосновение с паркетом.
* * *
Выскочив на улицу, мы с Коляном, не сговариваясь, заложили крутой вираж, забежали за угол, расстегнули застёжки-«молнии» на брюках, и….
- Искусство, ****ь – это сила! – глубокомысленно изрёк Колян, затейливым росчерком завершая свою подпись на стене особняка.
Я ничего не сказал, а просто открыл пиво и протянул его Коляну.