Мурманск конца пятидесятых годов. От центральной проходной рыбного порта к улице Коминтерна поднималась вымощенная булыжником дорога. По ней шло основное движение людского потока и транспорта из ворот порта. Строй ларьков и пивных сопровождал этот путь, где кроме пива продавалось на розлив и спиртное.
В пивных процветали жуткая антисанитария и крутой загул. Посетители плотной массой стояли вокруг высоких стоек. Иные лежали под ногами тех, кто ещё держался и вёл в сплошном табачном дыму бесконечные беседы, изредка прерываемые вокалом или мелкими потасовками.
Одна из пивных, по старой памяти, имела неофициальное название "Шальманская", по фамилии заместителя начальника тралового флота по кадрам М.М.Шальмана. По рассказам старых ветеранов, когда-то при острой нехватке рядового состава лежащими клиентами этой знаменитой пивной он доукомплектовывал отходящие траулеры. Гужевым транспортом или тачками их доставляли к борту отходящего РТ и выдавали капитанам взамен недостающих.
Именно этой дорогой, под уклон, с полученной судовой аптечкой бодро двигался и я, недавно назначенный третьим штурманом на паровой РТ ( угольщик ). В составлении заявки на содержимое аптечки мне по неопытности моей помогал весь экипаж. Получился длинный перечень лекарств и медицинских препаратов. К удивлению, почти весь список был удовлетворён, за исключением спирта, включённого по настоятельной рекомендации кочегаров.
Всё полученное согласно заявке хранилось в ящике солидных размеров, стоявшем на палубе рулевой рубки. Залежи всевозможных лекарств и инструментов, накопленных за много рейсов, подпирали крышку. Чего там только не было, благодаря богатой фантазии штурманов. Однажды, разыскивая градусник, я извлёк нечто похожее на большой циркуль. Позже санитарный врач любезно объяснил мне, что это тазомер - прибор для измерения бёдер рожениц.
После бункеровки углём и оформления отхода с трудом отдали швартовые и последовали в губу Тюва для принятия льда и воды. При заходе в Тюву, где на рейде уже стояло несколько РТ в ожидании причала, давался длинный гудок. Стоявший в очередь на подход последним отвечал таким же сигналом для нашей ориентации.
Так устанавливалась и поддерживалась очерёдность на швартовку, связь по УКВ была ещё в далёкой перспективе. Время ожидания подхода, стоянка у причала Тювы использовались некоторыми экипажами, как последняя возможность сбалансировать предстоящее длительное воздержание от спиртного. Наиболее нетерпеливые, стоящие на рейде, спускали спасательные шлюпки, на которых позже с песнями возвращались к борту.
Торговля водкой велась круглосуточно. При отсутствии денег за бутылку шли рыбопродукция, консервы, часы, одежда, краска и т.д. Местное население было очень довольно. Рыбаки иронизировали, что в Тюве даже козы ходили при часах. Поэтому неудивительно, что тювагубский причал прозвали "золотым" по причине частых выплат отдельными капитанами внушительных сумм за повреждение его при неуверенных швартовках.
Наш капитан категорически запретил спуск шлюпки, к спиртному относился сдержанно. Однако, после короткой стоянки у "золотого" причала при отходе на промысел, в начале моей вахты, мне же самому пришлось встать и за штурвал, поскольку из рядового состава сделать это до вытрезвления было просто некому. Старший механик постоянно находился у топок, не давая упасть давлению в котле и частично - вахтенным кочегарам.
Вышли из Кольского, продолжаю стоять у штурвала, капитан - у окна рубки. Заметно посвежело, усилилась бортовая качка. Внезапно из темноты со стороны полубака раздался истошный крик : "Помогите, тонем, тонем !" В рулевую рубку поднялся в мокрой одежде перепуганный молодой матрос, присланный на судно перед самым отходом и идущий в рейс впервые.
Из его слов с трудом поняли, что в нижние жилые помещения полубака поступает вода, её уровень уже выше колен. Оставив капитана одного в рулевой рубке, я поднял старпома и вместе с ним спустился вниз.
Здесь плавало всё, что имело положительную плавучесть: гармошки, сапоги, чемоданы, балалайки, пустые бутылки, шахматные доски. В условиях бортовой качки всё это стремительно и с грохотом перекатывалось от борта к борту. Другие звуки отсутствовали, несмотря на наличие полного комплекта обитателей кают, лежащих в разных позах почти на всех койках.
Причину поступления воды определить было несложно, поскольку иллюминаторы нижних кают правого борта оказались открытыми. Как правило, они постоянно задраены болтами и "глухарями". У причала Тювы моряки, разогретые алкоголем, сумели открыть их в поисках прохлады и, кажется, получили её сполна. Не без труда мы задраили все иллюминаторы, доложили капитану.
Он отнёсся к случившемуся довольно спокойно, но с рассветом сумел поднять всех живущих под полубаком и заставил на протяжении всего перехода вёдрами осушать нижние жилые помещения, что, на мой взгляд, было лучшей воспитательной мерой. Начались промысловые будни. Из поисковой аппаратуры имелся только эхолот, многое зависело от опыта капитана и информации о работе флота, включая иностранцев.
Каюту штурманов мы делили со вторым штурманом Борисом Меркуловым, рядом располагались каюты старпома и стармеха. В начале промысла машинная команда никак не могла обеспечить необходимые обороты паровой машины, а следовательно и скорость траления, так как часть кочегаров - новичков не имела сноровки и опыта. "Дед" постоянно находился в котельном отделении, обучая и помогая держать пар на марке.
В полночь, сменившись с вахты, я заставал его в каюте спящим за столом, запорошенным углём, не имеющим сил даже умыться и переодеться. Я будил стармеха, протягивая кружку крепкого горячего чая или кофе. В дальнейшем подобные посиделки после полуночи стали еженочными и сопровождались разговорами на самые разные темы.
В разгар одного из таких чаепитий в дверях каюты возник угольщик ( была такая должность на судах данного типа ) парнишка лет девятнадцати, поставил ведро угольного шлака и, протягивая стармеху листок бумаги, робко произнёс: "Товарищ старший механик, второй механик приказал доставить вам на анализ". Я с любопытством наблюдал за реакцией "деда".
Стармех, не взглянув на содержимое, расписался в листке, вернул его подчинённому и, кивнув на ведро, сказал: "Теперь всё это несите капитану". Именно там заканчиваются очень часто всевозможные розыгрыши. Реакция капитана, издёрганного и озабоченного промысловыми делами была негативной. "Виктор Михайлович - гремел его раздражённый голос с верхнего коридора, - когда прекратятся эти идиотские выходки?!".
"Видимо , никак не может забыть историю с козлом - вслух предположил "дед" и продолжил. В одном из предыдущих рейсов при бункеровке у причала Угольной базы в тёмное ночное время и при невыясненных обстоятельствах на борту судна оказался козёл. Следует заметить, что коз в домах частного сектора Угольной базы было довольно много.
Никто, видимо, не заметил, как рогатый гость в темноте провалился в одну из открытых горловин бункера и вскоре был присыпан углём. На переходе в район промысла после традиционной стоянки в Тюва - губе вышедший на вахту угольщик, измученный похмельем, с великим трудом разгребал уголь при весьма тусклом освещении отсека.
Внезапно он с ужасом увидел, как из штабеля, примерно на высоте его роста с жутким криком показалась чёрная бородатая голова с рогами.Это был крик отчаяния и боли пришедшего в себя животного, мало похожий на козлиный. С выпученными глазами, перекошенным лицом, с воплями: "Чёрт,Чёрт!" - угольщик проворно выскочил на верхнюю палубу.
Потрясение от увиденного было настолько велико, что только после долгих уговоров парня вернули к работе. А капитан до настоящего времени почему - то убеждён, что эта "мистика" в бункере не обошлась без моего участия", - закончил свой рассказ старший механик.
Между тем работа на промысле шла своим чередом. Обстановка в машине стабилизировалась, возросли подьёмы, всё чаще работала подвахта. Промышляли в одиночку, свой успех капитан упорно не желал афишировать. При случайном приближении других промысловых судов снимал подвахту с палубы до полного расхождения с конкурентом.
Бытовая сторона жизни на судах этого типа была невысокого уровня. Особенно досаждал тот факт, что, как правило, хлеб в порту выдавался на весь рейс, выпечку на судне не производили. К середине рейса буханки зацветали или становились твёрдокаменными. В дополнение к сказанному нам досаждали тараканы. Ни до, ни после мне не приходилось сталкиваться с подобным скопищем этих насекомых.
Вполне возможно, что санитарная служба порта была озабочена в тот период другими проблемами, поскольку при оформлении отхода на каждое судно выдавалось "Руководство по профилактике венерических заболеваний". Случайно этот циркуляр попал на глаза моему коллеге Борису Меркулову, натуре общительной, деятельной и весёлой.
Он немедленно одолжил белый халат у консервных мастеров, вооружился лупой и пригласил на "инструктаж" всех молодых женщин обслуживающего персонала. Содержание "Руководства..." Борис зачитал сам, женщины послушно расписались на обороте инструкции.
"Далее прошу всех выйти и приготовиться к профилактическому осмотру, заходить согласно моему вызову по одной" - совсем как в поликлиннике сурово напомнил второй штурман. Дамы сгрудились у дверей каюты, громко делясь впечатлениями.
Непривычное оживление женских голосов у каюты штурманов услышал помполит и оперативно прибыл выяснить причину ... Так бесславно закончилась, едва начавшись, карьера самозванного врача - венеролога. Через очень много лет Борис Панкратьевич Меркулов, начальник службы эксплуатации "Севрыбпромразведки", окружённый кольцом начальников отделов и служб, вместе с всегда мрачным партийным руководителем флота вёл ежедневный график судов, отходящих в море.
После назначения даты и времени отхода Борис Панкратьевич, строго глядя на меня через стёкла очков, как положено, спрашивал: "Товарищ капитан, у вас есть вопросы ?" В этот момент, неизменно вспоминая его белый халат с лупой в кармане мне всегда навязчиво хотелось задать вопрос: "Дорогой Боря, всё же на какой стадии медосмотра обслуживающего персонала ты предполагал его завершить ?" Однако пресловутый официоз сугубо деловой обстановки, к сожалению, не позволял этого, приходилось уходить с великим трудом сдерживая улыбку.