Думал что двадцать, а ведь уже почти тридцать минуло, ужас! - он сидел на скамейке часового, среди чахлых березок . Двадцать семь лет назад здесь бродил часовой, в огромном как саркофаг караульном тулупе. Металлические части скамейки проржавели, дверь была выкрашена противной половой краской со сгустками. К двери кое-как приделали ржавую скобу.
Бывший матрос "Л" преодолел пространство, потянул на себя скобу, войдя в затхлое помещение, откуда сильно тянуло погребным сквозняком. Из сумрака проступали священные египетские ступени - наверх, в прошлое вёл трап, как в те времена называли здесь всякую лестницу. С этажа послышались торопливые шаги и явился сиротского вида юноша в замызганной военной одежде и корявых рабочих башмаках.
"Вы позволите? Я тут когда-то..." - и ещё нечто подобное матрос "Л" сказал, в том смысле, чтобы... ну и так далее. "Л" пошел первым, сирота позади, мимо Ленинской, баталерки, сушилки, черных шинелей пропахших одеколоном "Eau Jeune”, мимо призрака мичмана Чепурного в огромной фуражке с его традиционным "***еёмать". В кубрике на койках смирно лежали сироты-дезертиры в зеленых камо. Крепко пахло сапогом, в санузле шумел водопад.
Матрос Л вместе с засаленным провожатым обошли все закоулки и ярусы его памяти, возвратясь, в конце концов, назад к трапу, к выходу. Раньше в этом месте так и полагалось кричать: "Дневальный на выход!" ... нет, наверное, так: - "Дежурный на выход!" Это когда приходил дежурный по комендатуре или еще кто-нибудь главный.
«Л» спустился и прикрыл за собой дверь, чтобы больше сюда не возвращаться никогда.
Хотя, вообще, можно и ещё зайти. Но уже с водкой.