- А вы виртуоз? Умеете ли музицировать? спросил у меня усатый мосье, с плавными, если не сказать заторможенными манерами. Не спросил же знаком ли я с Саввой Морозовым? имею ли частный аэроплан? был ли на свадьбе дочери герцога Эдинбургского? Т.к видимо на физиономии написано, что, наверняка нет. А раз уж задал вопрос о музыке, видать смахиваю отдаленно на гитариста, да кто там знает - скрипача. А я из тех, что не умеют сказать нет, и врут при каждом удобном случае.
- Да, - говорю, - приятный человек, разумеется, я владею обширным инструменталом.
- Как это мило, как это пГелестно - воскликнула бойкая старушка в малахитовом наряде, сидевшая в кресле у окна выходившего в сад. - Я желаю слышать вашу восхитительную игру. Сыграйте же, сыграйте, молодой человек, - она держала в руках бутафорскую розу и размахивала ей как шпагой. - Подойдите же к роялю, его настраивал САМ Сергей Петрович. Она достала свои очки и стала ими целить в меня. - Господа, вы молча стоите, тогда как следовало бы просить нашего гостя сыграть, - обратилась она к малость заскучавшей публике. Поторопите же оробевшего молодого человека, в его годах это так трогательно и характерно. Луи Артамонович, Мелис Мелисович, не стойте так важно кокетничая, настоятельно просите джентльмена сыграть и спеть!
- О мон шер, мон шер - дежурно раскудахтался Луи Артамонович - обращаясь к старушке.
- Сыграй братишка, люди просят же, эу! - нарушил идиллическую картину, тургеневских романов Мелис Мелисович своим косолапым, угрожающим тоном.
- О шарман, шарман! - восклицал усатый мосье, посматривая на рояль стоявший в середине залы.
- А чо, и сыграю! Разбавлю-кась, так сказать, строгий мещанский уклад фольклорной песней - молодецким голосом прикрикнул я.
- О, он поэт в душе, вы маменька не подозревали какой это артист - воскликнула какая-то стройная девица из рассказов если не Куприна, то Бунина точно; стоявшая у штор и трогательно сжимавшая у груди книжку Гюстава Флобера. - Он давеча порывался спеть мне арию "Пруд в лунном свете" композитора Россини (Разве?), но, увы, не смог взять "ля" во втором и "фа" в третьем куплетах (каков позор). Но ведь это не страшно, поскольку "си" им мастерски исполненное было так прелестно, что только ради этого, маман, нам и надлежит его слушать.
- О шарман, шарман, магнифик - разнеслось по всей просторной зале, благоухавшей сиренью.
- Девушка, эта, я не помню что вам там пел, но уж поверьте - обернувшись к ней, затянул я - для вас бы исполнил не только "ля" и "фа", а что-то намного грандиознее, например "вай" или "вах".
Она отвела бархатные глаза и зарделась как героиня рассказов Тургенева и поэм, кажется, Байрона.
- Спойте Монтеверди! - вспыхнула старушонка - ах, разгульное наше бытие, давайте же замахнитесь, наконец, на Леонкавалло и Масканьи.
- Мас-кань-йи, Мас-кань-йи - начала просить публика.
Я застегнул свою распахнутую рубашку, подтянул спортивные брюки, и медленно выпрямив осанку, как настоящий пианист направился к роялю. Сланцы "Фэу-Шы" скрипели подошвами по паркету на всю залу. Сделалось тихо; старушка пристально смотрела через свои очки, придерживая в руках розу. Мужчина, стоявший несколько мгновений назад возле меня, лакомился своими усами, успевая бормотать что-то напутственное на языке любви.
Я сделал феерическое вступление. Волны музыки пронеслись по помещению, подбрасываемые как осенние листья. Я перебирал ноты, задавал тональность, музыка мною воспроизводимая - втекала в ушные раковины потрясенных слушателей. Периферическим зрением, я замечал, как они - один за другим отводят от своих глаз монокли и пенсне, снимают фетровые шляпы и достают веера. Потом я начал петь.
- …Э-тот пожар быыл без огня! Плаамя твое не-не-не для меня!
Потрясенные моим исполнительским мастерством зрители стали безмолвно переглядываться.
- … Аа потом сказал ты Чао, Бамбино Синьорита!.. Помню, как сказал ты - Чао Бамбино Синьорита! Тук – тугудук – тугудук, Тук-тугудук-тугудук! Чао Бамбино Синьоритааа!
Не знаю, мне кажется, с «тугудуками» я всё-таки перебрал, не стоило, наверное. Талант-жезде, хозяин дома, где проводился званый вечер, не в силах обуздать чувств, которые пробудила в нём великая музыка – покраснел, широко открыл рот и крикнул…
Я проснулся. По оставленному не выключенным радио играла незамысловатая песня какой-то девчачьей группы. Встав, я распахнул занавески и открыл окно. Хотелось курить. На подоконнике лежала покрывшаяся пылью, нетронутая книжка Тургенева.