Кубат-байке двести лет тому назад работал на автосборочном заводе. Он в течении семисот лет - и в дождь, и в снег исправно выполнял ответственную и кропотливую работу - закручивал гайки с правой резьбой в диски задних пар колёс. Говорили, что он застал нашествие полчищ Чингисхана и принимал участие в постройке нового конвейера для обслуживания монгольских иномарок. Утверждали, что Кубат-байке видел внутреннюю обшивку боевых машин армии Тамерлана и получал свои сверхурочные за службу в те опасные годы. Позже, в его трудовой книжке появились две записи датированные 15-16 веками, где имелись хвалебные сведения о полученных им грамотах за "За профессиональное закручивание гаек" и "За заслуги перед гаечной отраслью". Но в начале 18-века Кубат-байке попал под сокращение. Нестабильность на юге - в Кокандском ханстве; постоянные волнения в городах Йетишаар; иммиграция казахских и калмыцких разнорабочих - крайне пагубно сказались на экономической стабильности. Но, пожалуй, главной причиной из-за которой ему указали на дверь, стали непосильные для руководства выплаты за трудовой стаж, срок которого у Кубат-байке достиг без малого семьсот лет.
Двести лет после - он перебивался случайными заработками. Десятки лет работал в службе сопровождения центра по обслуживанию кокандских захватчиков. А когда контрольным пакетом акций завладели русские рейдеры - ему пришлось уволиться, чтобы устроиться через несколько лет в китайскую правозащитную организацию. Но увы, перед самым началом 20-го века, оглядываясь назад на прожитое столетие, он пришёл к выводу, что ничего дельного так и не сделал. Грусть его стремительно увеличивалась и достигла таких размеров, что он без остатка предался ей на целых 15 лет. Советская власть, сделав претензию на новое мироустройство, и впервые запустив человека в открытый космос, отвела Кубат-байке скромную роль учителя физической культуры в школе. Там он тщательно скрывал свой возраст Мафусаила и нервно смеялся в бороду, когда милиционеры проверяли его документы.
Не успел Кубат-байке привыкнуть к новому, социально обеспеченному и трусливо зажатому образу жизни, как советская власть после непродолжительных мучений скончалась. Школу в которую Кубат-байке ходил в тренировочных штанах - закрыли, и попросили его поискать плюсы в рыночной экономике. Но плюсы были не очень очевидны и при отсутствии азов владения спекулятивной арифметикой вовсе не обнаруживались. Кубат-байке успел поработать в унылых просторах России, поторговать в переполненных китайских городах, но нигде его дела не шли. Он вернулся домой и решил стать патриотом духа, или как принято было тогда выражаться, - "принести пользу отечеству". Навязавшись к группе агрессивно настроенных мужчин, он бесчисленное количество раз свергал не демократичных, обезумевших от власти правителей. Тем не менее, жизнь не менялась к лучшему. И в одно прекрасное утро Кубат-байке, жмурясь, почувствовал, что хочет вернуться к своим истокам - к работе на автосборочном заводе.
Спустя 200 лет, он, сидя в мягком кресле, в кабинете откуда когда-то ушёл в слезах, ожидал собеседования с новым работодателем. Вакансия дожидалась нужного специалиста.
- Привет Куба, my name is Бека, - сказал модного вида молодой мужчина в тёмных очках, протягивая ему руку.
- Wow, really? - успел среагировать Кубат-байке, вскакивая с дивана. Это были два слова, на знании которых он предпочёл остановить свой интерес к английскому языку.
- Что вы умеете? - спросил мужчина, резко посерьезнев. - Видите, такая у нас тут надобность в дельных работниках, что приходится искать!
- Я знатно закручиваю гайки с правой резьбой и, "если чо" имею две грамоты от гильдии закручивателей гаек, - гордо ответил Кубат-байке.
- Ну, знаете сейчас такие времена, вы наверное в курсе, - погрустнев сказал мужчина, - сейчас от использования гаек с правой резьбой повсюду отказываются. Будущее за левой резьбой - в этом убежденны все западные аналитики.
- Ах вот оно как, ну, тогда я пойду, - засобирался Кубат-байке обрушив свои надежды прямо перед работодателем.
- Стойте, friend, - сказал мужчина, схватив его за плечо - вы способны осилить левую резьбу? Мы можем вас переучить. Для этого специально из штата Мэриленд и из Астрахани мы пригласили инструкторов, которые "пошагово" объяснят все тонкости.
- Очень сомневаюсь, - признался Кубат-байке, - правая резьба - это душа, это целая наука, целое искусство, которому учатся веками! Слышите? Веками! Неужели вы думаете, что ваши засранцы из России и США всё наладят? Так я вам скажу - левая резьба не приживётся в местных условиях! У нас менталитет совсем другой! Там, где надо немножко надавить - наш обязательно, сука, шандарахнет по гайке. А то ж не правая резьба, которая привыкла к такому свинству, то же - левая! Она не стерпит!
- Что вы предлагаете, Mr. Куба? - спросил мужчина, околев от ужаса.
- Оставить всё как есть! Ничего не трогать. А засранцев этих - гнать в Астрахань и Мэриленд!
- Listen, это не современно, - сказал мужчина, сняв очки, - на наш рынок наступают гвозди! Некоторые убеждены, что наше время - крайне склонное к упрощению, откажется от использования гаек, шайб, болтов!
- Аа, и слышать не хочу, - вспылил Кубат-байке, - гвозди вгоняют меня в тоску. Дайте гаммадрилу, школьнику или начитанной бабе гвоздь, даже они, даже они, сволочи, втроём смогут его как-то приспособить. Это же не болт, не гайка, не правая резьба!
- However, - выматерился работодатель, - вы должны понимать, при всей вашей правоте, что трудовой коллектив предприятия не позволит вам чинить произвол на рабочем месте. Весь производственный цикл ещё в начале года был переведен на левую резьбу. Так что вам стоит немало над собой поработать, и посвятить, так сказать, всего себя важному делу.
- Даже не знаю, - взгрустнул Кубат-байке, - хрень какую-то задумали ваши забугорные консультанты. Ой, чую, пропадём.
Кубат-байке сразу приступил к исполнению долгожданных обязанностей. Выяснилось, что природу тяжело склонить к сожительству - гайки и болты крошились в его руках из-за того, что он крутил отвёртку в привычном для себя, но непривычном для механизма направлении. Ему влепили несколько пощёчин в виде выговоров, но обучение всё равно ехало на очень медленных скоростях, и не туда куда требовалось. По ночам в уголке инженера, Кубат-байке, излишне потея и нервничая, тренировался на тренажёрах, чтобы исправить дефект своего внутреннего устройства.
Вечером он ложился на кровать и, закрыв глаза, начинал самопроизвольно мечтать. Он по-дилетантски думал о вещах с которыми выпускники философских факультетов на "ты" - о многовековой жизни, о своих подвигах и свершениях. Но разнородные мысли всегда приводили на одну и ту же остановку, на укоризну собственного бытия.
- Твою мать. Как коротка жизнь, - мыслил он вслух, - ничего не успел сделать. Завтра сдохну с болтом в руках, а кто меня вспомнит, кто скажет обо мне хорошее слово? Что я построил? Колёса. И те задние. Да и не я построил. Тьфу! Если бы каждый день учил одно иностранное слово - говорил бы на шести языках! А если бы поинтересовался тем, что делается с колёсами после того, как вкрутил болты и гайки, то, наверное, построил бы самые лучшие автомобили в мире! Но каждый день - с восьми часов утра ожидал обеденного перерыва и ни о чем другом думать не хотел. А после обеда ждал заветных пяти тридцати, чтобы уйти домой с чувством выполненного долга. Дома. А что делал дома? Смотрел по телевизору новости, как мы вошли в Улус Чагатая. Читал в газетах, как Тамерлан дал по шее Тохтамышу. Какого вообще, хрена, они мне были нужны? Но, получается, каждый день я торопился домой, чтобы переживать чужим судьбам, людям, которым до меня нет дела.
Кубат-байке не умирал, потому что не знал как это делается. Он мучился, ворчал, но система обеспечения его жизнедеятельности работала безотказно. "I'm always twenty-one" - говорил он соплякам на заводе, ценой колоссальных усилий заучив предложение на незнакомом языке. Они говорили, они шутили - "Кубат-байке, хрен, что-ж ты, сволочь, не сдохнешь, вакансию бы освободил, своего человека поставили бы вместо тебя". Но Кубат-байке, набив рот слюной, не отказывал себя в удовольствии, смачно плюнуть в халатные рожи шутников. Потому что он, сам того не сознавая, стал одним из тех, кто понюхав пороха веков - обрёл смысл жизни. Шутники существовали бессмысленно. А Кубат-байке знал зачем ему жить.
Ежедневно на рабочем месте, как с младенцами обращался он с гайками, с болтами, с шайбами, с левой резьбой. Он целовал их, хоть и знал, что санитары и техника безопасности делать этого не советуют. Он разговаривал с каждым колесом, которое ему доверяли. Как врач, говорил он им - "сейчас будет больно, но потом станет хорошо". Когда на обеденном перерыве коллеги массово чесали животы и обсуждали, как футболист Руни забил гол через себя, он смотрел в окно и тосковал по правой резьбе, такой родной и запрещенной. Он курил и думал - "как ответственно любить механизм, он тебе доверяется всей душой. От тебя зависит, счастливо ли сложится у него будущее. Он не харкнет, не скажет, что ему больно - стерпит бедняжка. А человек - сука!" Да, он часто плакал в последние дни. Когда в его руках, мучаясь, скрипя из последних сил, умирал металлический организм и Кубат-байке понимал, что сделать ничего нельзя; он выходил на балкон и смахивал слезу, долго приходя в себя.
Безусловно, тщета и тлен проживаемой жизни не оставляли его в покое, иначе - о чём думать перед сном? Но он рассуждал вслух, что нужны "люди которые любят" - готовые вступиться за беззащитных. За механизмы, за детей, за женщин, за стариков. Кубат-байке не претендовал на многое, ведь он знал, что только металл близок его сердцу. Но он надеялся, что страна породит людей умеющих полюбить остальных беззащитных, а не иностранных консультантов и деньги которые они сулят. "Появятся люди" - был убежден он, - "люди, которые полюбят страну и будут плакать над неудачами, не стыдясь своих слёз, и будут смело плевать в халатные лица".
Но вокруг себя он видел враждебное окружение, со всеми натяжками и преувеличениями не способное сойти за ожидаемое. Голы футболиста Руни, цена автомобиля Тамерлана, добровольная оккупация - единственное что их волновало. Даже внедрение левой резьбы они принимали без ропота недовольства, как должное.
Но Кубат-байке никогда не расстраивается. Он живёт. Он просто живёт. Как будто ему twenty-one.