Анна Михайловна только что завязала шнурки на своих новых осенних ботинках. Внимательно осмотрела их тем особым критическим взглядом, на который способна лишь настоящая женщина. Задумчиво хмыкнув, чуть помедлила, сомневаясь, и решительно развязала. Замечу, развязала не для того, чтобы снять. А для того, чтобы немедленно завязать снова. Старательно сложив аккуратные петельки, она скрестила их, пропустила в образовавшуюся дырочку и осторожно затянула. Бантик получился очень ладным, просто идеальным. Она была им довольна и принялась за второй ботинок. Завязав его, с гордостью отметила, что и здесь все удалось на славу. Сдвинув вплотную свои обутые ноги, пристально посмотрела на них и с досадой вздохнула. Бантики явно не были одинаковыми. Один чуть больше другого, петельки разной длины, да и вообще… как-то некрасиво. Пришлось начинать все сначала. Распустив узлы, она завязала их, терпеливо и с завидной самоотдачей. На этот раз дело шло куда медленнее, но Анна Михайловна была уверена в результате. И вправду, когда она закончила, шнуровка и узлы выглядели идеально. Ей даже показалось, что новые ботинки, и без того ослепительно красивые, стали выглядеть еще наряднее. Теперь она была совершенно удовлетворена результатом.
Как ни жалко было своих трудов, но обновку все-таки пришлось снять. На дворе стояло лето, а обувь-то была осенней. К слову сказать, только за это утро Анна Михайловна завязывала и вновь распускала шнурки раз тридцать, никак не меньше. Да и вчера она занималась этим почти весь вечер, пока сон внезапно не одолел ее. Все это было бы, по меньшей мере, странно. Даже для такой отчаянной модницы.
Но было у Анны Михайловны одно веское оправдание такой маниакальной страсти к своей обуви. Самостоятельно завязывать шнурки она научилась буквально пару дней назад, ведь ей было всего-то пять лет. Тщедушный рыжий сосед Петька, которому недавно исполнилось четыре, делал это с легкостью и уже довольно давно. Да еще и обидно показывал язык, когда она стыдливо протягивала ножку маме, одеваясь на прогулку. Случалось это каждый раз, когда им доводилось вместе выходить из дома. И случалось часто, ведь их родители дружили семьями. Каждый раз было обидно до слез. И все из-за каких-то несчастных шнурков! Такое несправедливое положение вещей очень беспокоило ее, но проклятые шнурки никак не давались Анечке. Маленькие детские пальчики этой белокурой московской феи не могли разом удержать все эти петельки, дырочки и кончики. В какой-то момент Анна Михайловна решила плюнуть на эту затею и подождать, когда она станет взрослой. А там все как-нибудь само образуется. Но представив, что Петька так и будет дразнить ее до самой свадьбы, нагло высовывая свой слюнявый язык, основательно взялась за дело.
Детально изучив теоретическую часть вместе с мамой, Анечка приступила к напряженным практическим занятиям. Буквально в первый же день своего обучения настойчивый ребенок получил обстоятельные уроки от всех членов своей большой и дружной семьи. Как ни странно, участие родственников лишь осложнило задачу. Каждый из них завязывал шнурки как-то по-своему, хотя на результате это не отражалось. Все они ходили в завязанной обуви, бантики на которой были одинаковыми. К этому же стремилась и Анна Михайловна, подгоняемая успехами Петьки и его несносным слюнявым языком.
Решив завязывать коварные веревочки как папа, она нередко пыталась скрестить уже готовые петельки так же ловко, как делала это любимая бабуля. Такое смешение стилей и техник было губительным. Раз за разом непослушные шнурки выскальзывали из неловких пальцев, временами доводя ее до отчаяния. Стараясь не разрыдаться, она снова и снова усердно шла к цели.
Все наладилось лишь тогда, когда на помощь ей пришел старший брат Сережка. Для Анны Михайловны он был недосягаемо взрослым. Ему почти исполнилось двенадцать и такие сложные вещи, как шнуровка обуви, были для него полной ерундой. Анечка могла часами с восхищением наблюдать, как он деловито решает математику или склеивает испанский галеон вместе с отцом. А уж как Сережка быстро завязывал свои шикарные черно-белые китайские кеды! Это надо было видеть.
Конечно же, Анна Михайловна любила своего брата вовсе не за это. За что, она и сама толком не знала, ведь это была настоящая любовь родных людей. А такая любовь не бывает «за что-то». Но за математику и виртуозное владение шнурками она его по-настоящему уважала. Хотя и не знала такого сложного для ее лет понятия, как «уважение». Кроме того, Анечка безмерно доверяла ему, ведь брат никогда не наказывал ее, как папа. И никогда не ябедничал родителям, как частенько делала это бабушка. Так что когда ранним субботним утром за ее обучение взялся Сережка, дело внезапно пошло. Очевидный педагогический талант, тихо дремавший в ее брате, вдруг получил счастливую возможность проявить себя. Согласитесь, нечасто двенадцатилетнему подростку, которого постоянно чему-то учат, выдается случай самому выступить в роли учителя. А потому Сергей Михалыч очень ответственно подошел к вопросу. Можно сказать, всю душу вложил в этот мастер-класс.
И вот Анна Михайловна с пунцовыми от восторга щеками и ликующим выражением на лице вошла в комнату к родителям. За ней торжественно следовал Сережка. Анна Михайловна была завернута в кусок старой выцветшей занавески, из-под которой торчали носы новых осенних ботинок. На голове ее красовалась громоздкая чалма, скрученная из цветастого маминого полотенца и украшенная ниткой золотистого елочного дождика.
Остановившись в дверях, словно боясь помешать триумфу сестрички, Сережка подмигнул удивленным родителям и протрубил что-то торжественное. Зрительный зал замер в ожидании. Мама отложила новенький маникюрный набор, а отец покорно опустил на колени свежий «Советский спорт». С таинственным видом факира из кочующего шапито Анечка картинно откинула полог своей мантии, загадочно выставив вперед ножку. Сережка дал барабанную дробь, и непостижимый фокус начался. Делая загадочные пассы руками, как и требовал того жанр, маг изящно наклонился к ноге и замер. Окинув притихший зрительный зал значительным взглядом, чародей в чалме двумя уверенными движениями расшнуровал ботинок. «А-а-а-х», - вздохнул за переполненный цирк старший брат фокусника. И вот тогда… Прямо на глазах у изумленной публики заезжий иллюзионист решительно схватил концы шнурков и, натужно сопя, завязал их красивым ровным бантом.
Секунду оторопевший зал хранил гробовое молчание, а после - взорвался аплодисментами. Овация не смолкала несколько минут. Счастливый факир кланялся, а оркестр играл туш, временами срываясь на «Шел отряд по бережку, шел издалека».
Конечно же, это была настоящая победа. Победа для Сережки - ведь он за каких-то несколько часов сделал то, чего не смогли сделать родители за несколько дней. Для мамы и папы Анечки - ведь это их целеустремленный и одаренный ребенок, лучшая девочка на свете, сама решила научиться завязывать шнурки. И добилась своего. Счастлива была и бабушка Оксана Тимофеевна. Наблюдая за молодым поколением своей семьи, она все чаще узнавала в маленькой внучке себя и свою дочь. Те же красота, упорство, живой веселый нрав и уверенность в себе.
И лишь Анна Михайловна не могла всецело насладиться своим триумфом, пока вредный рыжий Петька не знал о нем.
Весь субботний вечер она донимала мать вопросами о том, когда же они пойдут гулять с Петей. И только получив клятвенное обещание, что пойдут завтра же, успокоилась. Сотни раз представляла она, как завтра во дворе украдкой развяжет свои летние ботиночки. И с легкостью зашнурует их вновь, на глазах у всех шумных обитателей детской площадки, что притаилась в зеленом дворике недалеко от метро «Динамо». От этих мыслей ее переполняла светлая радость, отчего она громко смеялась, болтала сама с собой и напевала какую-то несуразную песню, нелепые слова которой придумывала на ходу. Мама даже было забеспокоилась, сможет ли она вовремя уложить дочку спать. Но Анечка развеяла ее опасения, стремительно и неожиданно для всех заснув прямо на полу, как это нередко бывает с детьми от переизбытка эмоций. Ей снился восхитительный сон, в котором Петька, собираясь на прогулку, так и не смог завязать свои шнурки.
Но назавтра, на той самой долгожданной прогулке, с ней случилась история, которая заставила ее забыть про шнурки. Историю эту она запомнила на всю жизнь. В мельчайших подробностях. Много лет спустя, будучи глубокой старухой, пережившей почти всех своих близких и великую империю Страны Советов, она часто вспоминала ее, роняя беззвучные слезы на свои дряблые высохшие руки. А когда заботливый сорокалетний внук спрашивал, отчего она плачет, одними губами говорила, что это от счастья.
…К разочарованию Анны Михайловны в то утро детей на детской площадке было совсем мало. Она уже почти расстроилась, когда в глубине двора мелькнула белая рубашка. Та самая, с медными пуговицами, которые она настойчиво считала золотыми. Такая была только у одного мальчика из тех, кого она знала. Того самого, который при всех подарил ей диковинный карандаш: с одной стороны синий, а с другой – красный. Карандаш этот понравился даже ее брату, которого трудно было чем-то удивить, ведь ему было почти двенадцать. Это случилось пару недель назад, когда она еще не умела завязывать ботинки.
А было это так…
В бревенчатом домике они играли с девочками в дочки-матери. Он появился так неожиданно и сразу решительно подошел к ней. Так подходили мальчишки, которые задумали какую-то гадость - дернуть за косу или кинуть грязным песком в новое чистое платье. Или, что еще хуже, протянуть противную дохлую лягушку или огромного страшного жука. Такое не раз случалось с ней в детском саду. И даже чаще, чем с другими девочками. «Это потому, что я очень красивая. Как принцесса», - решила она, хорошенько поразмыслив над этой печальной тенденцией. И правда, ведь в сказках ведьмы, колдуны и прочая нечисть всячески вредили исключительно прекрасным принцессам. Их некрасивые коварные сестры и старые злые мачехи ровным счетом никого не интересовали. Поэтому все напасти доставались именно таким добрым, умным и красивым, как она.
Эту печальную догадку подтвердила и ее бабушка. Анна Михайловна лично слышала, как она сказала маме: «За все в жизни, девочка моя, нужно платить. Платить и страдать. И за красоту тоже».
С одной стороны, Анечка была очень рада тому, что она принцесса. С другой… Терпеть неуклюжие и крайне обидные знаки внимания лопоухих сверстников с зелеными коленками никаких сил больше не было. В сказках, многие из которых она знала наизусть, торжествовала справедливость. Изрядно намучившись, ее коллеги по цеху красавиц, прекрасные Василисы и прочие Златовласки, получали в награду принца и полцарства.
Но Анечке только один раз какой-то мальчик подарил ириску. Она даже не успела толком осознать происходящее, как все светлые надежды на долгожданный сказочный «хэппи энд» рухнули. Ириску попросили обратно, причем самым решительным и угрожающим тоном. Наверное, она понадобилась для куда более важных дел, чем заурядное сватовство к обычной принцессе. Даритель, если даже и был принцем, то каким-то паскудным. Да и не удивительно это. Признаться честно, ей трудно было представить принца, пусть даже и пешего, на фоне облезлой покосившейся веранды детского сада. Да и игровая площадка во дворе дома мало походила на то место, где где можно было ждать такой встречи.
Но в тот день, когда он сразу и решительно подошел к ней, все изменилось. И диковинный карандаш, одновременно синий и красный, что лежал среди прочих драгоценностей в ее жестяной коробочке из-под трофейного немецкого мармелада, был лучшим тому подтверждением.
Когда расстояние между ней и мальчишкой рискованно сократилось, она попятилась назад, мысленно приготовившись к трупу лягушки. Но вместо того чтобы закрепить дурную репутацию сильного пола, незнакомец молча протянул ей тот самый карандаш.
- На! Бери! - выпалил он, смотря ей прямо в глаза. Сглотнув, добавил. -Это тебе… подарок.
Она боязливо протянула руку к странному карандашу, который лежал на его раскрытой ладони. С трудом дотянувшись до него, но так и не сделав даже полшага вперед, она еле слышно пролепетала «спасибо!» и опрометью бросилась домой.
Она побежала раньше, чем успела хоть что-то сообразить, совершенно забыв про бабулю, которая сидела на лавочке возле площадки и читала книгу про Эмиля Золя, из серии «Жизнь замечательных людей». Зажав карандаш во рту, она двумя руками открыла тяжелую дверь подъезда. Сердце ее бешено колотилось. Пулей взлетев по лестнице на четвертый этаж, она наткнулась на тетю Любу, которая жила в квартире над ними, на пятом.
- Привет, красавица! Ты чего это одна? - спросила она своим низким голосом, который как нельзя лучше подходил к ее грузной бесформенной фигуре.
- Я домой, мне пописать надо, - на одном дыхании соврала Анна Михайловна и юркнула к своей квартире.
- А дома-то есть кто? Поди ж, все на работе! - раскатистым басом протрубила соседка.
Действительно, был понедельник. Дома остались лишь они с бабушкой, которая нянчилась с ней в летние месяцы, когда садик был закрыт. Тут-то Анечка и поняла вдруг, что сморозила глупость, причем на пустом месте. Дома, конечно же, никого не было. А значит, придется возвращаться на площадку.
- Пойдем-ка, я тебя лучше к бабушке отведу, - командирским тоном, хотя и по-доброму, сказала ей тетя Люба. - Потерпишь? - спросила она так, будто заранее знала ответ.
- Угу, - растерянно кивнула Анечка, и они стали спускаться по лестнице.
Выйти во двор после своего постыдного бегства было задачей не из легких. Но глянуть на этого странного мальчишку, хоть одним глазком, было очень любопытно. Она не знала, там он или уже ушел, но выбора у нее не было.
Но глянуть на этого странного мальчишку хоть одним глазком Анечке было очень любопытно.
- Вон твоя бабушка, - назидательно произнесла Люба, показывая пальцем на скамейку, где сидела Оксана Тимофеевна. Биография Золя настолько поглотила ее, что она попросту не заметила минутного отсутствия внучки.
Пролепетав себе под нос что-то невнятное, Анна Михайловна направилась к бабуле. По дороге она украдкой крутила головой, делая вид, что отгоняет назойливую муху. На самом же деле она искала взглядом того щедрого незнакомца, от которого так позорно убежала. К своему облегчению, не нашла. Не дойдя до скамейки с бабулей каких-то несколько метров, уселась на скрипучие цепочные качели. Свесив болтающиеся ноги в рыжих сандалиях, принялась разглядывать карандаш. На нем красовалась нерусская надпись, выведенная золотистым цветом.
- Заграничный, - восхищенно протянула она вслух.
- Нравится? - прозвучал откуда-то сзади голос, уже знакомый ей.
Она вздрогнула всем телом и инстинктивно спрыгнула с деревянной сидушки, еле удержавшись на ногах. Обернулась. Незнакомец стоял перед ней, взявшись рукой за цепочку качелей. С виду он был абсолютно спокоен, но пунцовый румянец во все лицо выдавал его волнение.
- Ты чего убежала так быстро? - деловито спросил он, очаровательно картавя.
Другие дети картавили по-дурацки. В лучшем случае – смешно. Но этот… Впервые Анечка, гордившаяся своим четким произношением, пожалела, что не картавит так же, как он.
- А ты как меня нашел? - робко спросила она, украдкой разглядывая мальчишку и одновременно борясь с желанием дать деру.
- Я следил, - гордо ответил тот. Я очень хорошо умею следить, - чуть равнодушно сказал он, будто речь шла о сущей безделице.
- Как шпион? - все так же робко спросила Анна Михайловна и отвела глаза, внимательно разглядывая покосившийся зеленый грибок.
- Как разведчик. Шпионы все предатели и фашисты, - резонно заметил мальчуган.
- Ага, - как можно увереннее согласилась белокурая московская принцесса, всем своим видом давая понять, что прекрасно разбирается в вопросе.
Повисла неловкая пауза. Совсем такая же, как если бы им было по тридцать и друзья свели их на вечеринке, будто случайно оставив вдвоем. Она все так же исподтишка поглядывала на него. Он же смотрел на нее открыто и спокойно, а его румянец то бледнел, то вспыхивал с новой силой.
- Тебя как зовут? - спросил незнакомец. Впервые его голос чуть дрогнул, и маленькая принцесса заметила это.
- Анечка, - еле слышно сказала она.
И тут же осеклась, налившись красным, словно добротный астраханский помидор. Для первого знакомства «Анечка» было, пожалуй, слишком доверительно. Сотни раз, оставшись наедине с зеркалом, она репетировала этот момент, с достоинством и легкой улыбкой произнося «Анна». И надо же – все напрасно… Стараясь исправить оплошность, торопливо поправилась:
- Анна Михайловна.
Незнакомец, который уже открыл было рот, чтобы представиться, посмотрел на нее сначала удивленно. Потом восторженно. Хоть и был он тертый калач, хорошо умевший следить и прекрасно разбирающийся в шпионаже, но детей, называющих себя по имени отчеству, совсем как воспитательница, ни разу еще не встречал.
- А меня зовут Вадим Андреевич, - сказал он так естественно, будто никто никогда иначе его и не называл. А мама меня зовет Вадик, - тут же добавил он доверительно. И ты меня так зови. Хочешь?
Конечно же, она хотела его так называть. И зачем она только сказала про Анну Михайловну? Ведь Анной Михайловной она была только дома. А все остальные звали ее как пятилетнюю девочку, пусть и принцессу – Аней. Но чаще все-таки Анечкой. Как теперь сказать ему об этом? Так же запросто, как Вадик, она бы не смогла. А если бы и сказала… Нет, сквозь землю она, конечно же, не провалилась бы. Но домой бы удрала, даже несмотря на то, что там никого нет. Так и сидела бы на лестнице у пустой квартиры, пока бабуля не изучила бы жизнь знаменитого французского писателя вдоль и поперек. Но в этот момент Вадик прервал ее смущенные суетливые сомнения.
- Ты давно гуляешь? - спросил он и тронул качели. Они лишь скрипнули, не тронувшись с места.
- Нет, мы с бабушкой только вышли, - с готовностью, но застенчиво ответила она.
- С бабушкой? А я один гуляю, - сказал Вадим Андреевич как бы между делом. Хочешь, давай поиграем.
- Хочу, - еле слышно пролепетала она, и побледнела. И было от чего.
Совсем скоро здесь появятся Маша и Катя из первого подъезда. Когда-то очень давно, месяца два назад, они договорились, что будут подругами. Но скоро Анна Михайловна заметила, что они дружат с ней только тогда, когда она выносит на прогулку свою пластмассовую принцессу Анжелу. А если не выносит, то девчонки сначала поиграют с ней немножко, а потом начинают дразнить. Да так обидно, что даже маме пожаловаться стыдно. Вот тогда она поняла, что никакие они не подруги, а только притворяются, чтобы посмеяться над ней.
Вообще-то она и сама частенько притворялась. Без этого пятилетней принцессе никак нельзя. Притворялась, что болит живот, когда совсем не хотелось в садик, где противная каша и злые мальчишки. После обеда притворялась, что спит, а сама тайком рисовала сказочный замок. Бывало, что в дальних прогулках притворялась очень уставшей. И тогда братик сажал ее себе на спину и долго нес. А если был в задорном настроении, то смешно изображал лошадку. Кататься верхом на лошадке, которая делает уроки и склеивает с папой испанские галеоны – сказочное удовольствие, доступное лишь настоящей принцессе. Но больше всего она любила притвориться, будто ей приснился страшный сон. Тогда можно было забраться в постель к маме, которая читала скучную книжку без картинок. Сначала надо было лежать тихо, а еще лучше - немного всплакнуть. Зато потом, утерев невзаправдышные слезы, можно было спрашивать маму обо всем на свете, болтать с ней и не спать даже дольше, чем Сережка.
Но притворяться, что дружишь – нельзя. Это она знала точно. Они говорили об этом с папой. Он сказал тогда, что это подло. Анечка не знала, что это такое – подлость. Да и неудивительно. Настоящие принцессы не должны знать подлости. Хотя бы до пяти лет. Папа Миша понимал это. Он не стал посвящать свою драгоценную Анну Михайловну в грязные подробности взрослых. Сдвинув брови и резко изменившись в лице, он сказал:
-Доченька, прошу тебя, запомни! Подлость – это самое страшное, что есть на свете.
Вдумавшись в его слова, она не на шутку испугалась. Представить что-то ужаснее, чем зубной врач, было очень сложно. И очень страшно. В тот день она долго не могла уснуть, требуя от родителей яркий свет и читать ей сказку про Василису Прекрасную. Тогда она твердо решила, что с Машей и Катей дружить больше не станет.
Маша с Катей быстро поняли, что остались без пластмассовой Анжелы, ярких цветных карандашей и болгарских раскрасок про Буратино. Наплевав на «хрущевскую оттепель» и стабилизацию международных отношений, они объявили Анечке «холодную войну». Евреев выпускали на ПМЖ в Израиль, авангардисты выставляли свои провокационные полотна, длинноволосые хиппи пели чуждые Советскому строю песни, а томик Булгакова можно было купить в книжном. И только Анна Михайловна жила в «атмосфере эскалации напряженности», как сказал бы об этом международный обозреватель Бовин.
Маленькая принцесса всеми силами пыталась сохранять нейтралитет, но получалось из рук вон плохо. Завидев ее светлые локоны, Маша и Катя, дружно взявшись за руки, направлялись прямо к ней.
- Здравствуй, Анечка! - говорили они хором и нараспев, синхронно растягиваясь в иезуитских улыбках. - Какое у тебя красивое платье! - елейным голосом говорила Маша.
- И мне очень нравится! Правда! - вторила ей Катя.
- Как жалко, что оно тебе не идет, - сокрушенно качала головой Маша.
- А почему у тебя такие грязные гольфики? Потому, что ты грязнуля? - продолжали они то вместе, то по очереди.
Анна Михайловна твердо решила не затевать с ними оскорбительные разговоры. «Это они потому дразнятся, что никогда не станут принцессами. Злых принцесс не бывает», - уверяла себя Анечка. Помогало. Но все-таки Анечку беспокоил вопрос: отчего же принцессам так достается? Она стала чаще брать с собой на площадку Анжелу. Пластмассовой подружке тоже перепадало от злобных завистливых подруг. Но та совсем не переживала. Анна Михайловна искренне завидовала ее самообладанию. Особенно когда тихо пускала слезу, оплакивая свою тяжелую принцессову долю.
О том, что начнется на площадке, когда Маша и Катя увидят ее, играющую вместе с Вадиком, не хотелось даже думать. Она уже слышала, как затянут они на все лады мерзкими писклявыми голосами:
- Жених и невеста, тили-тили тесто, по полу катались, в губы целовались.
А потом, дружно показывая пальцем на Вадика:
- А жених с ума сошел, без трусов в кино пошел.
И это будет слышать весь двор.
Да проще действительно сходить в кино без трусов, чем пережить все это. Древняя, как детская злоба, дразнилка пугала Анну Михайловну до паралича. И не только ее.
Существует великое множество издевательств, рифмованных и в прозе, обидных и не очень. Но эта гадость - самая смертоносная, особенно если вам пять. Она существует уже не одно людское поколение. И все это время грязный стишок аккумулировал в себе агрессию, стыд и страх маленьких русскоязычных людей. А ведь их чувства – самые мощные и бескомпромиссные. Со временем это заклинание приобрело разрушительную силу водородной бомбы. Ритмика, социальные связи, сексуальные и культурные табу сплелись в нем самым причудливым и зловещим образом. Именно оно способно подчинить себе волю ребенка, раздавить его морально, оставив глубокую душевную травму, которую он неосознанно пронесет через всю жизнь. Дети чувствуют масштаб угрозы, исходящий от дурацкого «тили-тили теста». И потому так панически боятся его. Впрочем, все это нужно объяснять лишь тем, кто каким-то чудесным образом избежал садика и начальных классов школы. Остальные и сами все помнят.
Анечка на секунду зажмурилась, гоня свои страхи. Вадик и не представлял себе, сколько мужества требовалось этой маленькой красавице, чтобы так запросто пойти с ним играть.
- Хочу, - еще раз повторила она своим прозрачным голоском. А какие игрушки у тебя есть? - спросила Анна Михайловна.
Она знала ответ – машинки, солдатики и пистолет. Может быть, два пистолета. Ну, или пистолет и самодельное ружье из какой-нибудь палки. Гонки, войнушка, стройка. Но этот мальчишка потряс ее. Стараясь скрыть волнение, почти равнодушным голосом он вальяжно заявил:
- У меня есть большой грузовик. Хочешь, можно прокатить твоих кукол. Как будто они поехали на море. Ты когда-нибудь была на море?.
- Два раза, с мамой, - ответила она, слегка ошарашенно.
Ни один мальчишка ни разу не предлагал ей возить кукол в грузовике. Да еще и на море.
- А я ни разу не был, - с ноткой зависти сказал Вадик. И тут же спохватился.
- Да мне и не хочется. Мне и в деревне хорошо. Мы там с пацанами на речке рыбу ловим. А ты рыбу ловила?
- Нет, - искренне призналась Анечка, - я червяков боюсь.
- Можно на хлеб ловить, - успокоил ее автовладелец. - Ты подожди меня чуть-чуть, я домой сбегаю, за грузовиком, - попросил он.- Я мигом.
Добежав до угла дома, он вдруг остановился и опрометью бросился назад. Подбежав к ней, он запустил руку в карман своих синих пионерских шорт и вытащил две конфеты «Мишка Косолапый». Смущенно протянул ей, предварительно тщательно отряхнув гостинец.
- А ты? – смущенно пролепетала Анечка.
- А у меня дома еще есть, - бросил он второпях. И рванул за грузовиком…
Не успела она съесть конфету, как увидела возвращающегося Вадика. Он так сильно запыхался, что толком не мог говорить. К груди он прижимал большой красивый грузовик небесно-голубого цвета. Эта была модель ГАЗа, с открытым кузовом для перевозки песка и щебня. Но сегодня тягач был снят со строительных работ. Сегодня он вез кукол к морю.
- Я кукол возьму, вон моя бабушка сидит, - показала Анечка крошечным пальчиком на скамейку, где Оксана Тимофеевна дремала с книжкой в руках.
Проворно выхватив игрушки из громоздкой старомодной бабулиной сумки, она вприпрыжку побежала к нему. «Как жаль, что Анжела дома осталась», - с сожалением подумала Анна Михайловна, когда они усаживали разномастных пупсов в кузов ГАЗика.
Поездка к морю на грузовике и растаявшие конфеты совсем заслонили от нее тревожные мысли о Маше с Катей. А именно в этот момент, когда Вадим Андреевич был готов трогаться в путь, закадычные подруги входили на площадку со стороны большой песочницы, которая на время должна была стать черноморским пляжем.
А именно в этот момент, когда Вадим Андреевич на своем грузовике был готов трогаться в путь, к теплому морю, закадычные подруги Катя и Маша входили на площадку со стороны большой песочницы, которая на время должна была стать черноморским пляжем.
Анна Михайловна заметила Машу и Катю первая. И сразу сникла, стараясь не расплакаться, готовясь к очередной порции злобы и унижений. Спустя несколько секунд они тоже увидели ее. Точнее сказать, ее кукол, сидящих в кузове большого голубого грузовика, что стоял рядом с накренившейся горкой. Подруги сразу все поняли и выразительно переглянулись. Мерзкая дразнилка про жениха и невесту была их коронным номером. Осталось только выбрать удобный момент, чтобы отомстить Аньке. И Анька это понимала. От предчувствия беды засосало под ложечкой.
Ничего не подозревающий Вадик закончил осматривать грузовик перед дальней дорогой и всем видом показывал, что пора ехать. Лишь мельком взглянув на Анечку, сразу понял, что она чем-то расстроена.
- Ты чего? - спросил он и покосился на скамейку, где сидела Оксана Тимофеевна.
- Вади-и-ик, - жалобно протянула его избранница. - А давай лучше потом поиграем, как будто мы на море поехали, а?
- Тебя бабушка домой зовет? - догадался хозяин грузовика, стараясь выглядеть как можно более равнодушным, при этом заливаясь пунцовым румянцем.
- Нет, я просто сейчас не могу играть, - почти хныкая, ответила Анна Михайловна.
- Почему? - недоумевал Вадик.
- Ну, просто не могу, - уже шмыгая носом, ответила Анечка, готовая в любой момент разреветься. Она то и дело поглядывала на своих обидчиц.
- Скажи, почему, - спокойно, но твердо попросил вдохновитель дальнего вояжа. И угрожающе добавил. - А то обижусь.
Угроза сработала.
- Меня вон те девочки дразнят, - с трудом сдерживая слезы, призналась принцесса, еле заметно кивнув в сторону Маши и Кати.
- Вон те? - невозмутимо переспросил Вадька, не таясь, ткнув в них пальцем.
- Да, - ответила она одними губами. - Они сейчас женихом и невестой будут дразниться, - с испугом сказала Анечка, которая была готова провалиться сквозь землю.
- Эти? - протянул Вадик недоверчиво и забавно почесал ухо.- Не-е-е, эти не будут.
- Будут, будут, я знаю, - обреченно ответила Анна Михайловна и опять шмыгнула носом.
- Ничего ты не знаешь, - по-мужски отрезал он и быстрой походкой направился к девчонкам.
Подошел, встал рядом и что-то сказал им. Машка, презрительно фыркнув, что-то ему ответила. И хотя ответила довольно громко, Анечка услышала лишь «… подумаешь, как страшно». Но и этого ей было достаточно, чтобы понять, что этот мальчишка заступается за нее. Нервная дрожь, которая колотила ее с того момента, как она увидела ненавистную парочку, вдруг стала проходить. А Вадик продолжал беседу, подойдя к Машке почти вплотную. Было похоже, что Катя участие в разговоре не принимает. «Подумаешь», - опять донеслось до Анны Михайловны. А потом четко и громко прозвучало слово «понятно», сказанное Вадиком с вопросительной интонацией. Анечка была готова отдать всю свою коробочку с драгоценностями, лишь бы узнать, что он им такое говорит. Вдруг обе вредные девчонки, как по команде, развернулись и пошли в сторону маленькой песочницы, где стали рассаживать своих замызганных кукол.
А Вадька невозмутимо направился к ней, напевая что-то на ходу.
- Они тебя больше не тронут, не бойся, - гордо сказал он и протянул ей растаявшего «Косолапого».
Через несколько мгновений он уже тащил за веревку грузовик с отдыхающими, старательно изображая звук двигателя. Справа от него легкой изящной походкой шла совершенно счастливая Анна Михайловна. До всесоюзной здравницы было не более пяти метров. На двоих у них оставалось три конфеты и бескрайнее теплое Черное море.
Так играли они несколько часов, до самого обеда. Как это было, что говорили друг другу эти маленькие люди – мне неведомо. То время навечно останется с ними, не потревоженное ни одним любопытным взглядом.
Когда пришла пора обедать, Оксана Тимофеевна стала звать внучку. Как та ни умоляла подождать еще полчасика, бабуля была непреклонна. Поклявшись друг другу гулять теперь каждый день вместе, детям пришлось разойтись по домам. Оксана Тимофеевна крепко взяла Анну Михайловну за руку, и они пошли. Маленькая советская принцесса то и дело оборачивалась, чтобы еще раз взглянуть на своего принца. А он стоял у качелей. В белой рубашке с позолоченными пуговицами, в синих шортах с ремнем, на пряжке которого разгорался пионерский костер. Белые высокие гольфы делали его чем-то похожим на футболиста, а мягкие югославские сандалии, больше напоминающие мокасины, очень шли ему. От настоящего пионера его отделяло только отсутствие галстука. Галстука у него не было, ведь ему было всего лишь пять. Да и слава Богу, что не было. А то бедная Анна Михайловна совсем потеряла бы голову. Когда она, наконец, скрылась в дверях подъезда, он взял на руки грузовик и поплелся домой, что-то тихонько напевая себе под нос.
А вечером Анечка, вроде бы ни с того ни с сего, раскапризничалась. Требовала найти книжку, которую привез ей в подарок из Чехословакии кто-то из далеких родственников. Поставив весь дом с ног на голову, искала ее в самых невероятных местах. Все домашние прекрасно помнили яркое детское издание, но найти не могли. Книжка всегда была у Ани в комнате, да вот беда… Родители сделали в доме основательный ремонт, и некоторые вещи после этого основательно потерялись. Среди них была и злосчастная книжка. Зачем она так неотложно понадобилась Анне Михайловне, никто понять не мог. Но ребенок отчаянно требовал ее, продолжая перерывать весь дом.
Наконец-то пропажа нашлась. Схватив находку обеими руками, Анечка побежала к себе в комнату. С замиранием сердца стала листать ее. Начиная с первой страницы, старательно переворачивая листок за листком. Где-то в середине нашла изображение принца. На нем была белая рубашка с золотыми пуговицами. Та же рубашка, что была и на ее Вадике. Один в один. Теперь сомнений не было: Вадим Андреевич был принцем.
Конечно же, об этом свидетельствовала не только рубашка. Она лишь окончательно подтверждала это. А главным доказательством были его дела. Как и подобает настоящему принцу, он приносил диковинные дары, причем заморские. Карандаш был и диковинным, и заморским. Также он должен был победить страшное чудовище. Анна Михайловна и тут нисколько не сомневалась в Вадике. Папа ясно сказал, что самое страшное на свете – это подлость. Маша и Катя, если и не были самой подлостью, то, как минимум, являлись ее полномочными представителями. Отважный Вадька победил их – это факт. Принц должен угощать свою избранницу роскошной снедью. Говоря проще - деликатесами. Если для кого-то конфеты «Мишка Косолапый» не деликатес - это его личные проблемы. Для Анны Михайловны отныне именно это кондитерское изделие являлось главным деликатесом в мире. А вот про поездку на курорт в эпосе ничего сказано не было. Несмотря на это, она вполне здраво полагала, что вывезти даму сердца к морю – благородный поступок, достойный принца.
Итак, все основные признаки были налицо. Для полноты картины не доставало двух составляющих. Во-первых, принц должен отстоять честь дамы в схватке с коварным злодеем. Здесь Анечка была спокойна. Придет время – отстоит. Не может же он, в конце концов, все подвиги в один день совершить. Куда больше ее беспокоил другой момент. Каждый принц должен иметь верного друга – боевого коня. Желательно, белого. Хотя это условности, конечно. Масть животного – дело вкуса каждого. Но конь должен быть, это факт. Где Вадик мог прятать лошадь, она решительно не представляла. Теряясь в догадках, она перебирала самые невероятные варианты. Допустить, что верного коня у Вадика нет, она никак не могла. Уже засыпая, она вдруг вспомнила что-то про деревню, где он ловит рыбу с пацанами. Счастливая догадка озарила ее. «Лошадь он в деревне прячет, потому что скромный. Настоящий принц таким и должен быть – скромным. И как я могла подумать, что у него лошади нет?»
День их знакомства неизбежно таял. Глаза Анны Михайловны закрывались помимо воли. Выхватывая из пестрой картины дня яркие моменты, заботливый Морфей складывал их в калейдоскоп, чтобы затем повесить его в изголовье колыбели пятилетний принцессы, что проживала недалеко от метро «Динамо».
Папа Миша тихонько прокрался в детскую, чтобы поцеловать спящую дочь, еле дотронувшись губами до ее лба. Когда он наклонился к ней, то услышал, как Анечка что-то шепчет во сне. Замерев и прислушавшись, он уловил еле различимые слова: « … прячет… лошадку…».
Сдержав обещание, они каждый день встречались на площадке, чтобы не отходить друг от друга ни на шаг. Так продолжалось, пока обстоятельства не разлучили их. Сначала Анна Михайловна простудилась и несколько дней не вставала с постели. Лишь в обед подходила к окну комнаты, которое смотрело в палисадник. Там ее уже ждал принц. С высоты четвертого этажа Вадик казался игрушечным. Он смешно изображал разных животных, веселя не только ее, но и всех, кому довелось выглянуть во двор в нужное время. Один раз даже подкараулил Оксану Тимофеевну, чтобы всучить ей крайне авангардный букет, состоящий из цветков не только самой разной расцветки, но и самой разной длины. В него входили все виды цветущих растений, которые произрастали в районе Ходынки. Цветы были завернуты в лопух. Эта причудливая икебана настолько растрогала Оксану Тимофеевну, что она даже всплакнула, пока несла это чудо любимой внучке. А Анечка все никак не поправлялась. А тут еще и Вадику пришлось покинуть столицу по зову долга. Он отправился собирать урожай ягод, который уродился на даче его дядьки. Так что увидеться им довелось нескоро.
…Завидев в глубине двора блеск его золотых пуговиц, она смущенно опустила глаза. Хотелось тотчас же броситься к нему, но Анечка постеснялась бабушку. Через мучительно долгое мгновение и он заметил ее. Почти бегом пересек двор и подошел к ней так близко, как еще никогда не подходил.
- Привет! – восторженно сказал он и тут же торжественно вынул из-за спины аккуратный кулек, свернутый из пожелтевшего измятого номера газеты «Труд».
- Здравствуй, Вадик, - взволнованно ответила она чуть дрогнувшим голосом, и, густо покраснев, опустила глаза.
- На, это тебе, - настойчиво протянул он ей кулек. И с гордостью добавил. -А я знал, что ты сегодня выйдешь.
«Знал, - с замиранием сердца подумала Анна Михайловна.- Знал, потому что влюбился. Влюбился!». От этой мысли ей захотелось скакать вприпрыжку, повторяя это запретное и оттого такое притягательное слово. Будь она во дворе совершенно одна, так бы и сделала.
- Как ты узнал? - тихо спросила Аня, смущенно раскрывая газетный сверток.
- Я сердцем почувствовал, - вдруг сказал он. И смущенно отвернулся.
Это обиходное выражение Вадим Андреевич частенько слышал от своей мамы, когда они с бабушкой подолгу обсуждали на кухне их серьезные взрослые дела. Он долго не мог толком понять, что значат эти странные слова, а у мамы спросить стеснялся. Но сейчас он точно знал, каково это – чувствовать сердцем. Он понял это сегодня утром, когда бабушка дала ему кулек с его обожаемой пастилой. Выйдя на улицу, он хотел было немедленно съесть ее. И уже развернул газету, но вдруг остановился. Он явно осознал, что белокурая принцесса выздоровела. И сегодня вновь будет стоять перед ним. Там, у старых скрипучих качелей. Может быть, впервые в жизни он не знал и не догадывался. Он именно чувствовал. Мама была права - чувство это действительно рождалось где-то у сердца. Он удивленно прислушался к себе, словно хотел убедиться в своем удивительном открытии. Немного постояв в нерешительности, кулек открывать не стал, решив приберечь его для долгожданной встречи.
Теперь же этой маминой фразой он честно признался ей, как было дело. Не стал привирать про чутье настоящего разведчика. Неожиданно для себя он выпалил эти взрослые слова.
Признание Вадика, что он «сердцем почувствовал», когда его подружка наконец выздоровеет, произвело на Анну Михайловну такое сильное впечатление, что она так и замерла, напрочь забыв про пастилу, которая заманчиво выглядывала из мятого свертка. Она хотела сказать ему, что и ее сердце стало больше. И в дни разлуки слишком сильно стучало в груди, будто хотело выпрыгнуть из-под белой пижамки в синий горошек. А если бы выпрыгнуло, непременно сигануло бы в приоткрытую форточку, чтобы свалиться в палисадник под окном, где он смешно показывал ей собаку, обезьяну и лошадь. Но маленькая принцесса просто не нашла так много сложных и важных слов. А потому растерянно пролепетала:
- А я заболела, даже температура была.
Подумав, что ничего выдающегося в этом нет, украдкой глянув на бабушку, добавила почти шепотом. -Я чуть-чуть не умерла. Мама даже плакала.
-Ух, ты! - с восторгом выдохнул Вадик.
Заболеть так, чтобы чуть-чуть не умереть, было необыкновенным приключением. Но тут же ему вдруг так сильно стало жаль Анечку, что даже комок подступил к горлу. Справившись с волнением, Вадим Андреевич назидательно сказал:
-Ты только больше не болей! А то как же мы будем играть?
- Хорошо, я больше не буду. Никогда! - твердо пообещала Анна Михайловна, довольная произведенным впечатлением.
Вспомнив про щедрое угощение, она освободила кусок пастилы из объятий орденоносной газеты «Труд» и потянула его в рот. Уже почти откусив, спохватилась и поспешно протянула лакомство своему принцу.
- Хочешь?.
- Кусай, а я потом, - великодушно ответил он, не сводя глаз с вожделенного белоснежного бруска. Послушно кивнув, Анечка откусила. Он же, не удержавшись, похвастал:
- А у меня новая игрушка, немецкая. Ни у кого такой нет! Мне дядя привез. Он военный, но не простой. Он служит в иностранном городе, далеко отсюда.
- А она какая? - с набитым ртом поинтересовалась Анна Михайловна, протягивая Вадьке пастилу.
- Ты подожди здесь минутку, только никуда не уходи, - сквозь пастилу во рту сказал Вадик, - я за ней домой сгоняю. Я пулей, я ж на мотике.
Вцепившись за руль воображаемого мотоцикла, он несколько раз с силой ударил ногой по стартеру. С третьего раза невидимый «Днепр» завелся и натужно взревел. Вадим Андреевич ловко перекинул ногу через сиденье и, резко дав газу, помчался в сторону своего дома, подняв эффектный фонтан песка на повороте.
Анне Михайловне не раз приходилось видеть мальчишек на мотоциклах. И, если верить их словам, даже на гоночных. В детском саду юные мотоциклисты нередко затевали чемпионаты по мотокроссу. Растопырив руки и пригнувшись, они опрометью носились между песочниц и качелей, оглушительно воя и вздымая песчаные брызги носками сандалий. При этом один из них, назначенный судьей, с риском для жизни стоял прямо в центре трассы, невпопад взмахивая клетчатым бумажным флажком. Некоторые девочки с интересом наблюдали за ходом безумных соревнований. Но Анечка, однажды получившая от мотоциклиста добрую порцию песка на новое платье, сторонилась этих заездов. «Вот дураки!» - думала она, издалека глядя на подготовку к очередному старту. Но сейчас почему-то не могла оторвать восхищенного взгляда от стремительно удаляющегося мотоцикла. «Гоночный, точно гоночный», - решила Анна Михайловна с уверенностью человека, немало понимающего в мотоспорте.
Вадик, как и обещал, вернулся через пару минут. Притормозив у песочницы, он запарковал «Днепр» и, подскакивая от нетерпения, стремительно подошел к ней. Анна Михайловна еще издалека увидела в его руках что-то большое и красное. Теперь же она, наконец, смогла разглядеть предмет Вадькиной гордости. С довольным лицом он протянул ей вещь, которой действительно ни у кого, кроме него, не было.
На Анечку, притихшую от удивления и восторга, смотрел настоящий брандмейстер. Такой большой и важный, и смотрел, будто живой. В красном форменном плаще, перепоясанным черным ремнем с золотистой пряжкой, в коричневых сапогах и высоких черных перчатках, с самым настоящим большим брезентовым шлангом и в мужественной стальной каске с острым наконечником. Диковинная золотая ящерица красовалась на его каске. Его роскошные, подвитые кверху усы и большие голубые глаза придавали лицу живое выражение. Казалось, он еле заметно ухмылялся, уверенный в своей победе над любым пожаром на свете. Вдобавок ко всему руки и пальцы брандмейстера сгибались и так и сяк и потому могли крепко зажать брандспойт и направить тугую струю воды туда, куда пожелает его хозяин.
Ничего подобного, Анечка никогда еще не видела! Он вполне мог героически спасать из огня ее кукол. Это подарило бы им, уставшим от благополучного монаршего быта, азарт приключений и свежую романтическую струю. Кроме того, он был бы завидным мужем для любой из них, вплоть до Анжелы, которая была принцессой и ждала своего принца. Да и чем он, в конце концов, не принц? Смелый, благородный, импозантный. Да еще и все руки-ноги двигаются. За таким еще побегать надо!
Её немой восторг нарушил Вадька.
- Хочешь, давай поиграем, - нетерпеливо предложил он.
- Давай, а во что играть будем? - осторожно поинтересовалась Анечка. Она вдруг поняла, что с такой роскошной игрушкой можно играть во что угодно. А так хотелось в спасение кукол!
- Да во что хочешь! - как и подобает настоящему рыцарю, ответил он.
Принцесса облегченно вздохнула и сбивчиво изложила ему краткий сценарий. Вадик был согласен на любые варианты, лишь бы Анна Михайловна принимала участие.
Для такой важной и интересной игры она отобрала лучших кукол. Все, у кого были обнаружены хоть малейшие погрешности (вроде недостающих ресниц или пятнышка на платье), были безжалостно вычеркнуты из числа претенденток на новую жизнь, полную приключений. Неудачницы были сосланы в сумку к бабуле. Вскоре пятилетние влюбленные уютно расположились в дощатом детском домике в центре площадки, благо он был не занят.
Как и подобает истинной леди, Анна Михайловна изрядно затянула прелюдию. Перед трагическим пожаром ее куклы долго ходили на работу, в школу, мирились и ссорились. Бедный Вадим Андреевич терпеливо сносил все эти утомительные многоходовки, хотя уже очень сильно хотелось начать тушить. В самых сложных местах он даже помогал своей принцессе, пискляво озвучивая кого-нибудь из персонажей.
Вскоре прекрасный брандмейстер, названный почему-то Петром, уже вовсю ухаживал за двумя красавицами сразу. Он вел с ними светскую беседу о пистолетах и гоночных мотоциклах, они же охотно отвечали ему про платья и вышивание крестиком. Диаметрально противоположные темы не мешали им находить общий язык, ведь Петр был весьма интересным мужчиной. К тому же еще и иностранцем, недавно прибывшим из ГДР. К слову сказать, дамы были тоже весьма не дурны собою. Достойную конкуренцию роскошной и утонченной принцессе Анжеле с гигантскими голубыми глазами и диадемой на голове, составляла ее родная сестра Машенька. Она, хоть и была в три раза меньше ростом, зато одета в открытое балетное платье с пачкой, нижнего белья под которой решительно не наблюдалось. То есть, когда-то оно, конечно же, было. Но… Со временем крохотные белые трусы куда-то подевались, значительно увеличив Машенькины шансы на личную жизнь. Несчастный сотрудник пожарной охраны метался между высоким стилем принцессы и доступностью ее сестры, не в силах отдать предпочтение какой-то одной из этих добродетелей.
А между тем близился пожар…
Они и не заметили, как в окошке домика появилась толстая курчавая физиономия. Физиономия эта была мужского пола, шести с половиной лет от роду. Родные называли его Женечка. Сверстники дразнили «Жиртрестом» за неуклюжие оплывшие телеса, которые достались ему по наследству от покойного отца, тихо спившегося насмерть за несколько месяцев до его рождения. Советскому государству маленький толстяк был известен как Евгений Трофимович Калываев. Жил Евгений Трофимович с матерью, бабкой и вредной младшей сестрой Любой в соседнем дворе, в крайнем доме у дороги.
Вадик знал Женьку лишь понаслышке. Сосед Ванька рассказывал, что с ровесниками Жиртрест особо не общается, предпочитает общество ребятишек помладше. Самоутверждается. Среди пятилеток Женька казался особенно большим и сильным. Дразнить его «Жиртрестом» они не решались и нехотя брали играть с собой. Больше из боязни, чем по доброй воле. В своем дворе Жиртрест быстро снискал дурную славу, а потому стал появляться на соседней площадке. Здесь сообразительный Калываев применял уникальную тактику внедрения в детский коллектив.
Через полгода Калываеву исполнялось семь лет – он должен был пойти в первый класс. Чтобы пробудить в будущем школяре любовь к учебе, мать заранее купила ему нарядный ранец, пластмассовый пенал, карандаши, ластики, самые настоящие прописи и всякие прочие атрибуты первоклашки. Надо ли говорить, что большинство детсадовцев искренне мечтали скорее подрасти. Особенно жаждали этого те дети, у которых не было старших братьев и сестер, и школа была для них чем-то прекрасным и неведомым. Ради того чтобы надеть на плечи ранец и подержать в руках самые настоящие учебники, большинство наивных пятилеток были готовы принять в свою компанию этого наглого толстяка. Кроме того, с ранцем за спиной и прописями в руке в глазах девчонок он стремительно превращался из неприятного грубого тюфяка в самого настоящего первоклассника. Вот каким коварным образом хитрый Калываев вскоре внедрился на детскую площадку соседнего двора.
Итак, заглянув в домик, Калываев по-хозяйски осмотрел происходящее. Увидев брандмейстера, он на мгновение остолбенел. Острое чувство зависти кольнуло его. Школьный ранец со всем содержимым уже не казался ему абсолютной ценностью, когда на площадке был такой потрясающий пожарник.
- А, играете… - как бы равнодушно протянул он, делая вид, что все это ему ни капельки не интересно.
Физиономия в окне пропала, словно ее там никогда и не было. Анна Михайловна, сидевшая к окошку спиной, и вовсе не успела увидеть незваного гостя. Вадька хотел было ответить, да не успел. Целиком поглощенная семейными перспективами принцессы Анжелы и гражданина ГДР, Анечка не придала реплике Калываева никакого значения.
Они продолжали увлеченно играть, а толстяк, потея и задыхаясь, что есть силы несся домой. За ранцем. Пока он толком не знал, как подчинить этих двоих счастливых недомерков, которые плевать хотели на то, что он главный. Но точно знал, что пока их не подчинит и не присвоит пожарника, не будет ему покоя. В такой ситуации ранец был ему необходим, как никогда раньше. Добравшись, наконец, до дома, он схватил его и бросился назад.
Недалеко от площадки Женька перешел на шаг. Схватив трясущимися руками полог рубахи, вытер потное пунцовое лицо. Сейчас сердце билось у него вовсе не в груди, а во всем теле. Чуть пошатываясь и сипло дыша, он ввалился на площадку и плюхнулся на качели. Посидев так несколько секунд, он двинулся к домику, изо всех сил стараясь отдышаться. Подкрался и прислушался. Судя по голосам, малолетки все еще были внутри. Пожалев, что устроил себе такую пробежку, подождал минуту, поправил съехавший ранец и заглянул внутрь домика.
Первой его увидела Анна Михайловна. «Ой», - сказала она. Но не испуганно, а скорее недовольно. Дело подходило к кульминации – вот-вот должен был начаться пожар. Услышав Анечкино «ой», Вадька резко обернулся.
- Че надо? - сказал он, изобразив самую недружелюбную рожу, на какую был только способен.
Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга, словно через щель прицела. Именно в такие моменты стремительно взрослеют маленькие мужчины.
Вадька не сомневался, что перед ним стоял тот самый Женька Жиртрест, про которого он много слышал от соседа Ваньки. Выглядел он весьма комично. Заношенные желтые шорты были натянуты слишком высоко, отчего подчеркивали не только толстый бесформенный живот, но и не менее толстую задницу. Шорты крепились на бледно-зеленом брезентовом ремешке, над которым неопрятными пузырями нависала выбившаяся мятая бежевая рубаха. Она была украшена красной вышивкой с эмблемой фестиваля молодежи и студентов 57-го года и обильными пятнами пота. Его толстые ноги с оплывшими коленками были обуты в серые носки, которые точно были белыми еще утром. Заканчивался Женька желтыми сандалиями, слишком изящными для его комплекции, застежки которых нелепо торчали в разные стороны, будто пародия на крылатую обувь Гермеса. Взъерошенные курчавые волосы делали его и без того круглую физиономию еще более круглой. Школьный ранец, висевший у него за спиной, хотя сам по себе и был хорош, выглядел на нем отчаянно глупо и не спасал положение. Что ни говори, а Калываев был завистлив, подл и жалок. Это было то самое сочетание, которое редко прощают окружающие. На первый взгляд, ровесники из его двора, дразнившие и игнорирующие его, были злыми детьми. Но если внимательно разобраться - просто справедливыми.
Но я должен признаться тебе, мой терпеливый читатель, пятилетний Вадька толком и не заметил, во что был одет Женька. Вадьке было совсем не до этого. Все его существо было поглощено наблюдением куда более важным. Перед ним стоял вероятный противник, который, без преувеличения, был почти в два раза массивнее его! Почти в два раза тяжелее и значительно выше. Если бы не Анна Михайловна! Да он бы попросту удрал от этого Жиртреста, прихватив пожарника. Но присутствие принцессы автоматически делало его принцем, который угощает свою принцессу деликатесами и побеждает чудовищ. И который обязан сразиться с коварным злодеем. Кем был Жиртрест? Коварным злодеем или чудовищем? Похоже, что и тем, и другим. Да впрочем, какая разница… В два раза тяжелее, значительно выше. И старше. Оставалось только смотреть.
Калываев Вадика Чернова совсем не знал. И на этой площадке раньше его не видел. Пионерскую рубашку и шорты он бы обязательно запомнил. Вадька его не беспокоил, ведь это сопляк, который был почти в два раза меньше его. А вот девочка, которая держала на коленях куклу, ему давно нравилась. Да только на площадке она чаще всего держалась особняком. И поближе к бабушке. На его школьный ранец не обращала ровным счетом никакого внимания, словно это была продуктовая авоська.
Но куда больше девочки Калываева интересовал пожарник. Такой вещицы он не видел никогда. Женьку поражало в нем все – огромные размеры, каска, небывало живое лицо. И, конечно же, шланг. Пожарный шланг был не просто как настоящий, он и был настоящим, только маленьким. А тут он вдруг отчетливо понял, что пожарник этот еще и двигается, будто живой. После многих лет владения литыми, как памятники, солдатиками это поражало. Надо было признать – вещь была уникальная. А, кроме того, еще и заграничная. Таких игрушек нет в «Центральном Детском Мире». И никогда не было. Зато школьных ранцев там – каких хочешь, хоть завались ты ими. И, что самое противное, все дети обязательно их получат. Ведь ни одного школьника с мешком он еще не видел. Нужно лишь дождаться семи лет.
Калываевым овладела тоска. Как это часто с ним бывало, тоска стала стремительно уступать место злобе. А когда Жиртрест по-настоящему злился… это было выше его. Даже если бы он, прямо сейчас, побежал домой, его злоба так и продолжала бы стоять у детского домика, пялясь налитыми кровью глазами. И он остался. Остался потому, что по-дружески любил свою злобу, а ведь друзей не бросают одних. Кроме того, он был в долгу перед ней. Она не раз спасала его во дворе. (Припадков его ярости боялись не только шестилетние обидчики, но и многие взрослые. Хотя боялись по разным причинам. Дети боялись - его. А взрослые - за него. Так или иначе, боялись и те, и другие). Калываев искренне не хотел потерять такого могущественного союзника. Как и подобает хорошему другу, он старался всячески заботиться о ней, чутко прислушиваясь к ее просьбам и желаниям. А сегодня злоба хотела остаться вместе с ним у этого проклятого деревянного ящика, потому что Некто в белой рубашке с золотыми пуговицами бросил ей вызов. Сегодня она была настроена настолько решительно, что тоска не стала даже пытаться спорить: она панически бежала, не успев толком заявить права на Калываева. Да и сам Жиртрест не решился пренебрегать желаниями столь высокого покровителя.
Была на это и еще одна причина. Как это ни парадоксально звучит, Калываев побаивался свою злобу. Хотя бы потому, что не всегда мог ее контролировать. А когда в тебе живет нечто, что ты не можешь контролировать, это, согласитесь, страшно. А кто не согласен, тот попросту врет.
- Че надо? - повторил свой вопрос Вадька, уже более угрожающим тоном. И сам испугался своей храбрости.
- Да, может, я просто с вами поиграть хочу! Нельзя, что ли? - обиженным тоном ответил Женька.
Анна Михайловна отложила куклу с обеспокоенным видом. Больше всего она не любила, когда мальчишки ссорились.
- Не видишь? Мы вдвоем играем, - чуть сбавил обороты хозяин пожарника, внутри которого продолжала закручиваться пружина самозащиты.
- Да я ж не просто так, - совсем примирительно начал Жиртрест. - Я могу ранец дать поносить. И учебники посмотреть.
- Зачем? - недоуменно спросил Вадик.
А побледневшая Анна Михайловна, вдруг тихонько хихикнула.
- Тебе сколько лет? - толстый был по-прежнему спокоен. В его тоне слышалось неприкрытое превосходство.
- Тебя не касается, - также спокойно ответил Вадька.
- А мне вот скоро в школу, - важно произнес Женька и внимательно посмотрел на Анечку.
Та сразу же опустила глаза. Женская интуиция явно говорила ей, что добром это не закончится.
- А вот тебе не скоро. Зато сейчас увидишь, как здорово быть первоклассником.
- А я и не хочу. Ты нам играть мешаешь. Не видишь, что ли? Не нужен нам твой ранец, - ледяным тоном пояснил Вадим Андреевич. И для верности добавил. - И учебники тоже не нужны.
Конфликт находился в стадии дипломатического паритета.
- Давай так, - словно что-то взвешивая, задумчиво протянул Женька. - Я тебе ранец, пенал и учебники дам поносить. На целый день!
- И что? - осторожно поинтересовался Вадька.
- А ты мне пожарника поиграть – всего-то на часок. Идет?
И тут в дело вмешалась женщина. Этого от нее никто не ожидал.
- Спасибо, Женя! - пролепетала она и очаровательно улыбнулась.
Жиртрест просиял. «Да…ранец – сильная штука, - торжествующе подумал он.- Ему не нужен, а девчонка сейчас сменяется». Казалось, конфликт начинал входить в стадию затухания. Но Вадька не верил, что Анечке нужен этот никчемный школьный портфель. И прекрасно знал, почему.
- Женя, понимаешь ли, - весьма манерно начала юная принцесса. Оборот «понимаешь ли» был в те дни самым модным оборотом среди ее сверстниц. - Понимаешь ли, - словно любуясь собой со стороны, нараспев повторила она, - моему братику Сережке уже двенадцать лет. Двенадцать, - Анна Михайловна выдержала секундную паузу. - Он уже очень давно ходит в школу. Ну, о-о-о-чень давно, - пристально посмотрела она на Калываева. - У него есть несколько ранцев и много учебников. Я могу их брать, когда захочу! Они ему вообще не нужны!
И, не дав толстому опомниться, добавила елейным тоном:
- Женя! А хочешь, я завтра приду сюда с ранцем, и мы посмотрим, у кого лучше?
Жиртрест спал с лица, слегка побелел и презрительно выпятил нижнюю губу. Это был удар! Да какой! Он, конечно, и сам понимал, что ранец его против пожарника – тьфу, ерунда. Вещь вполне доступная. Производит впечатление только на самых впечатлительных. Но чтоб вот так, запросто, услышать от сопливой девчонки … Это было похоже на нокаут. Калываев пошел пятнами. Вадька же подарил Анне Михайловне такой восхищенный взгляд, который средствами прозы описать невозможно, уж простите.
- Ну ладно, как хотите, - как-то отрешенно сказал толстяк. - Я ж только предложил.
Эта была капитуляция. Полная и безоговорочная.
Натужно улыбаясь, Женька с нездоровой веселостью в голосе спросил:
- А вы хоть во что играете-то? Наверное, что-то интересное!
Нотки чистейшей, как слеза, зависти, зажурчали в этом простом детском вопросе. Вадим Андреевич лишь на секунду замешкался. Соображал, как бы пообиднее послать этого ранценосца. Ведь только на секундочку всего… Но этого хватило, чтобы Анна Михайловна с какой-то необъяснимой поспешностью гордо выпалила:
- У кукол в доме пожар будет, а пожарник все потушит и их спасет, а потом на Анжелике женится.
Вадим Андреевич схватился за голову. Со стороны могло показаться, что он не рад браку гражданина ГДР и советской принцессы. А могло показаться, что и сам бы не прочь жениться на красавице, да усатый брандмейстер его опередил. Могло даже показаться, что он знает об Анжелике что-то такое, чего лучше бы брандмейстеру не знать. Но нет… Вадька был выше пластмассовых свадеб. Будучи родным племянником боевого фронтового разведчика, он был шокирован той легкостью и беспечностью, с которой его ненаглядная Анечка выдала противнику планы дальнейших действий. Такой красивый был выпад с ранцами! И так наивно облажаться! Да… подобные контрасты доступны лишь настоящим потомственным блондинкам. Победа, настоящая сокрушительная победа, была растрачена всего несколькими словами, сказанными нежным голоском. Но не ссориться же с Анечкой – Вадим Андреевич знал, что не сможет сделать это чисто физически, а потому нечего и пытаться.
Равнодушно выслушав Анькины откровения про пожары и женитьбы, Жиртрест усмехнулся.
- Ну-у-у, это не интересно! Я уже слишком большой для такой ерунды, - презрительно сказал он. - Пока, мелочь пузатая!
И свалил.
Вадька перевел дух. В исходе силового конфликта он, мягко говоря, был не уверен. Сияющая от счастья Анечка, так и не осознавшая свою ошибку, выжидательно смотрела на друга. Он только вздохнул и погладил ее по волосам. Стали доигрывать. Игра подходила к самой волнующей фазе. Совсем скоро начнется пожар.
Тем временем Женька понуро брел по площадке в сторону своего двора. Зеленый детский домик остался за спиной, а в нем… Нет, даже не о пожарнике думал Жиртрест. Там осталась чужая победа. О ней он думал. Такая изящная убедительная победа, и всего на двоих. Не на всю страну, и даже не на футбольную команду. На двоих. А в его ранце, кроме всякого барахла, лежало большое тяжелое поражение. Очень тяжелое, стыдное какое-то и дурно пахнущее… И тоже – все ему одному. Поделиться было совсем не с кем.
Почему-то вспомнилась модель броненосца «Потемкин», которую он забросил почти год назад, едва начав. «Надо склеить», - твердо решил Калываев. Решение это никакого отношения к моделизму не имело. Если склеивать тщательно и не торопясь, то не ходить гулять можно будет месяца два, а то и больше. В голове крутилась глупость про спасение кукол от пожара. «Будет пожар, а пожарник все потушит. Глупые малолетки играют во всякую фигню», - думал толстяк. «У кукол в доме пожар, а пожарник потушит и всех спасет», - нескончаемо тикало в толстой кудрявой голове, словно детская считалочка. Раз за разом, раз за разом.
Женька вдруг встал, как вкопанный.
-А если пожарник не потушит? А? - сказал он шепотом и воровато оглянулся.
«Не потушит – не спасет», - прошептал Калываев и злорадно улыбнулся. Считалочка стала приобретать зловещий смысл. Постояв так самую малость, Калываев бросился бежать назад. Через несколько секунд он был перед площадкой.
Приближалось время обеда. Мамы и бабушки погнали детишек домой. Площадка опустела. Качели перестали скрипеть, затихла допотопная железная карусель. Не слышен был зычный бас щекастого карапуза, который регулярно истерил по поводу лопатки. Наличие лопатки не мешало ему истерить по поводу совочка, а уж если появлялся и совочек … Тогда малыш принимался что есть силы проклинать ведерко. Трех предметов сразу у него никогда не было, потому орал он постоянно. Но и его уволокли – кушать, спать, набираться сил для новых воплей.
«А вот и Анькина бабушка. Спит на лавочке. Значит, они здесь», - обрадовался Женька-Жиртрест. Добежав до цели, он залег у задней стены домика и прижался к ней ухом. Подоспел вовремя, пожар только начался.
- Фу! Кажется, у нас пахнет дымом, - писклявым голосом пропела кукла, принцесса Анжелика.
- Это просто кто-то курит, - поспешила успокоить ее другая кукла – Машенька.
- Нет, у нас никто не курит. Курить плохо! - назидательным тоном возразила Анечка.
- Может, это вы курите, брандмейстер? - продолжала упорствовать принцесса.
- Бросил, - лаконично ответил брадмейстер голосом Вадика. Точно так говорил и его дядька, служивший в Берлине, откуда был родом пожарник.
- Если никто не курит, значит, это пожар, – сказала принцесса Анжелика.
- И я бросила, - подхватила сестра принцессы и неожиданно завалилась на бок, бесстыдно продемонстрировав кавалеру отсутствие исподнего.
Кроме того что на ней не было трусов, не было у нее и гениталий, так что с точки зрения морали ничего страшного не произошло. Анна Михайловна помогла ей подняться, понадежней уперла в стену, и светский диалог продолжился.
- Кажется, стало пахнуть сильнее, - продолжала сеять панику принцесса, выразительно глядя на потенциального жениха.
- Это просто кажется, - невозмутимо ответил Петр. Офицер пожарной охраны явно манкировал своими обязанностями.
Бесстыдница Маша покрутилась, оглядев все вокруг, и важно резюмировала:
- А кто может курить? Здесь никого нет, только одни мы.
- Если мы не курим, значит, это дым, – с испугом сказала Анжелика.
- Какой дым? - резонно спросил Петр у дам.
Вадим Андреевич был сильно занят мыслями о конфликте с Жиртрестом, за диалогом следил в пол уха, а потому брандмейстер временами порол чушь.
- Какой, какой… От огня дым! - слегка раздраженно сказала балерина.
Пожарник хранил молчание, предоставив дамам возможность самостоятельно разобраться с очагом возгорания.
- А может кто-то курил, потом бросил – и от этого дым? - снова обратилась за советом к брандмейстеру принцесса.
- Я не знаю, - честно ответил тот. И неожиданно добавил:
- Надо все проверить.
После этих слов повернулся к балерине. Со стороны могло показаться, что он ждет, когда же танцовщица обнаружит причину задымления.
- Мы все проверили,- резонно возразила она ему. -У нас никто не курит.
- Я бросил, и Машенька бросила, - напомнил Петр, голосом очнувшегося от своих мыслей Вадьки.
По всему получалось, что если кто и смолит, так это принцесса Анжелика. Но наследница престола пропустила косвенное обвинение мимо ушей. Ей уже давно пора было что-то сказать. Она посмотрела на собравшихся, и неуверенно произнесла:
- Если точно никто не курит, значит, это пожар.
Слово «пожар» не произвело паники в светском обществе. Беседа текла все также неторопливо.
- Пожар? - удивленно спросил брандмейстер, будто бы впервые сталкивался с таким понятием.
- Пожар? А где же он может быть? Здесь его нет, только дымом пахнет, - вновь вступила в разговор болтливая балерина.
- А мне кажется, что пожар есть, - пространно изрекла принцесса, словно речь шла о существовании Высших сил.
- А где он? - оживилась Машенька.
- Ну… если пожар есть, то он где-то здесь. Дымом здесь пахнет, значит, и пожар здесь, - уверенно резюмировала наследница престола.
- А вдруг кто-то курит? - вновь посеяла сомнения бесстыжая Машенька.
- Мы все бросили, - уже привычно напомнил немногословный пожарник.
Разговор мог в любую минуту вернуться на круги своя. Это было весьма рискованно. За интеллектуальной беседой вполне можно было сгореть заживо.
- Ой, опять стало сильнее пахнуть, - забеспокоилась принцесса.
- Это просто кажется! - заверил дам бравый Петр, упорно не желавший признавать существование пожара.
- Да-да, стало сильнее пахнуть! А ведь никто не курит, - оживилась балерина и с надеждой обратила взор на пожарника.
Принцесса Анжелика тоже повернулась к Петру.
- Ой, опять стало сильнее пахнуть, - забеспокоилась принцесса.
Вадик понял, что на этот раз не отвертеться. Придется двигать сюжет вперед.
- Если дымом сильнее пахнет, значит… - замешкался он, - значит… пожар стал сильнее!
Профессиональное мнение брандмейстера немного прояснило ситуацию.
- Так, тут все ясно! - твердым тоном заявила будущая государыня Анжелика. -Пожар стал сильнее и от этого дым. И никто не курит.
- Да, все бросили, - авторитетно заверил пожарник, уже трижды поднимавший этот вопрос.
- Значит, пожар где-то здесь! - твердо заключила монаршая особа, как и полагается лицу, облеченному властью.
- Ой, мамочки родные, у нас пожар! Пожар! - наконец-то запаниковала балерина Машенька.
- Надо тушить, - с тяжелым вздохом подытожил брандмейстер.
Он явно тяготился своей службой. Да ничего не поделаешь. Дам надо было спасать.
- Внимание!!! - скомандовал Петр. - Сейчас будем делать так, чтобы сначала все уходили, а потом выносили все нужное.
Слово «эвакуация» было незнакомо офицеру пожарной охраны, а потому объяснил, как мог. Эта новость сильно взволновала принцессу и невольную эксгибиционистку Машеньку. На бедного пожарника посыпались вопросы. «Петр, а кто первый? А можно я? А какие вещи выносить сначала? А можно что-нибудь оставить? А что оставить? А хомяк - это нужное? А когда будем начинать?». Находчивый брандмейстер успешно отвечал на все вопросы лишь двумя словами: «можно» и «не знаю».
Светские львицы настолько увлеклись обсуждением эвакуации, что совершенно забыли о грозящей опасности. Все эти вопросы, вроде, «где может быть пожар?», «почему сильнее пахнет дымом, а пожара нет?», «какой дым?» и, наконец, то самое «кто курит?», которые так занимали их буквально две минуты назад, больше не интересовали участников светского раута. Все были увлечены эвакуацией. Она настолько захватила их, что ее вполне можно было бы проводить и без всякого пожара. Исключительно для развлечения монарших особ. Бедняга Петр стал заложником вещизма капризных дамочек. Он напряженно сортировал и эвакуировал ценное и бесценное имущество, при этом умудрялся обходиться все теми же универсальными ответами – «можно» и «не знаю». Лишь однажды он, со знанием дела, приказал кому-то:
- Это несите вниз.
За этими важными хлопотами о тушении огня все как-то забыли. И даже запах дыма перестал беспокоить. Вещи и очередность их спасения оказались сильнее любого пожара. Материализм торжествовал.
Теперь-то я знаю, где черпал вдохновение Льюис Кэррол, когда писал свои фантасмагоричные диалоги для его безумной и гениальной «Алисы…». В детских разговорах. Если бы трое взрослых (ну, к примеру, принцесса Монако Каролина, ее сестра Стефания и начальник пожарной охраны по городу Москве Митюхин О.С.) стали бы прилюдно вести такие речи, как Анечка, Вадик и их игрушки в ожидании пожара, куда бы из непременно отправили? В дурдом. А дети… Им – можно.
Эвакуация, наконец, завершилась. Фамильные фломастеры королевской семьи и другие ценности были успешно спасены бравым Петром. Все это время пожар деликатно не горел, покорно ожидая, когда брандмейстер сможет уделить ему внимание. Наконец-то пришло время тушить. Преданные дамы разделили опасность с Петром, как это часто делают русские женщины. Восхищаясь его отвагой, они сидели в домике и смотрели, как Вадька отдает приказы воображаемой команде. Он никуда не спешил. Этим двоим было так хорошо и уютно вместе, что они были готовы тушить хоть бакинский нефтепровод. Скоро для борьбы с огнем все было готово. Анна Михайловна обеспечила мольбы о помощи со стороны прекрасных девиц. Так было гораздо драматичнее, да и правдоподобнее. Брандмейстер сжимал шланг, стоя в героической позе. Не хватало только зевак.
Ключевым моментом должна была стать команда «вода!». Тогда-то и начнется спасение девиц. А там и до свадьбы рукой подать.
- Пожарники готовы? - решительно пробасил Вадька.
- Так точно, товарищ командир! - гулко пролаял он в ответ, как это бывает на парадах.
- Вода! - зычно скомандовал брандмейстер.
И героическая борьба с огнем немедленно бы началась, но…
В то же мгновение Вадик, стоявший у входу в пылающий дворец своей возлюбленной, получил пинок в спину. Да такой силы, что не устоял на ногах, растянувшись рядом со своей принцессой. Анна Михайловна тихонько взвизгнула. В покосившемся проеме облезлого деревянного домика стоял Жиртрест. Он торжествующе улыбался и, что самое ужасное, обеими руками толстяк сжимал бравого пожарника! Кровь хлынула в лицо Вадим Андреевича. Ему стало очень страшно. Но не за себя. И даже не за Анечку, ведь он понимал, что Калываев не тронет ее. А пугала его мысль о том, что если он сейчас же не справится с этим огромным злобным Жиртрестом, не быть ему больше принцем. Белокурая принцесса Анна Михайловна, конечно, поймет и простит его поражение. Но сам он уже никогда не сможет стать для нее героем. А брандмейстер будет каждую минуту молчаливо напоминать ему о позоре.
А Калываев торжествовал.
- А вот и не потушите! - орал он. - Сгорят ваши принцесски! И никто их не спасет, вот так! Пожарник-то у меня!
Женька упивался победой, которую недавно упустил было из рук. Анна Михайловна совершенно не могла перенести такого кошмара. Ей было безумно жалко Вадика и беспомощного брандмейстера. Из бездонных глаз Анечки брызнули слезы. Вадик впервые видел ее плачущей.
- Отдай! - сказал Вадик Жиртресту осипшим от волнения голосом.
- Да отдам, отдам, - притворно дружелюбно ответил толстяк. - Вот догорит ваш дворец с куклами, тогда и отдам.
Внутри у Вадика все похолодело. Он решительно сжал кулаки и, превозмогая страх, шагнул вперед на ватных непослушных ногах.
- Ой, какой ты страшный, – усмехнулся Калываев. - Получить захотел? Мало было? Сейчас добавлю! - угрожающе процедил он и чуть подался вперед.
Теперь Анечка уже вовсю рыдала, прижав к себе игрушки. Страх и злоба наполнили домик до самой крыши. И если бы был у этой трагедии сторонний наблюдатель, то ему, наверняка, показалось бы, что и пластмассовые красавицы были напуганы не меньше своей хозяйки. Бог не наделил их возможностью плакать, иначе бы они рыдали вместе с ней.
- От.. отдай! – заикаясь, повторил отважный пятилетка, с неимоверным усилием сделав еще полшага вперед. Теперь враги стояли на расстоянии удара.
- А то что? - глумливо поинтересовался толстяк, глядя на него сверху вниз. - Драться со мной будешь, сопля малолетняя?
Вадик понял, что именно сейчас надо броситься на Калываева с кулаками. Но от этой мысли он только оцепенел, не в силах хоть что-нибудь сделать. Женька же смаковал каждую свою фразу. Испуг этих наглых малолеток делал его сильнее. Еще выше и еще толще. Еще больше, чем Вадик. Чудом преодолев ступор, Вадим Андреевич, неожиданно твердо, произнес:
- Не пугай ее! Она же маленькая, не видишь что ли!?
Красный, словно знамя своей великой страны, он в упор смотрел на обидчика, до боли сжав кулаки.
- А я ее совсем даже и не пугаю, - вальяжно ответил Женька. - Анечка, а давай со мной играть! Я сейчас все потушу и спасу твоих кукол, раз он не может, - брезгливо скосился он в сторону Вадьки. - Хочешь?
- Мальчишки, ну не надо ссориться, - всхлипывая и вытирая слезы, пролепетала Анна Михайловна. - А то я сейчас бабушку позову.
Появление бабушки, на первый взгляд, стало бы для них спасением. Но… Это только на первый взгляд. Очевидно, что она принялась бы рассказывать о происшествии всем подряд. Скоро об их чудесном избавлении от Женьки с помощью бабули, знал бы весь двор. А потом и вся страна. Вполне возможно, что новость эта дошла бы и до Берлина, где служил бесстрашный разведчик дядя Валера. А это означало только одно – позор. Позор на всей территории Варшавского договора. Как же он после этого подойдет к Анне Михайловне? Как протянет ей «Косолапого»? Нет уж, что угодно, только не бабушка!
- Не надо бабушку звать! Сами разберемся! - сказал он Анечке с такой внутренней силой, что она сразу же поняла: звать действительно не надо, как бы страшно ни было. «Таким храбрым может быть только принц», - подумала девочка, умоляя весь мир, чтобы не случилось драки.
- Старших только трусы зовут, - резонно заметил Женька. - Ну что, будем играть? - настойчиво спросил он у Анны Михайловны добреньким голосом.
А вот этого Вадик допустить никак не мог.
- Да ты не бойся за них, - попытался он успокоить свою плачущую принцессу, кивнув на кукол. - Мы же играем! Это же все понарошку… пожар-то невсамделишный. Ничего с ними не будет!
- Да? - растерянно спросила она сквозь слезы.
- Ну да, а ты что думала?
- Ну ладно, не буду бояться, - неуверенно согласилась Анечка, прерывисто всхлипнув.
Такой поворот событий разозлил Калываева. Он был уверен, что белокурая красавица без раздумий станет играть с ним, лишь бы спасти своих любимых кукол. Но теперь безоговорочная победа вновь ускользала от него. Пятилетний малыш в пионерской рубашке с золотыми пуговицами опять оказался сильнее. Просто так он этого оставить не мог. Стараясь не показать обиды, Женька равнодушно протянул:
- Ну и ладно… Не очень то и хотелось…
Издевательски глядя на Вадика, добавил:
- Вы пока сопли утрите, а я пойду с пожарником поиграю.
И с силой дернул брандмейстера за ногу. Немецкое качество было на высоте - нога осталась на месте. Тогда Женька щелкнул свою добычу по носу, презрительно скривил рот и направился в сторону большой песочницы, унося с собой пленного командира пожарного расчета. Анечка облегченно вздохнула, шумно втянув носом.
- Вадик, миленький! Не надо с этим дураком драться! Он поиграет и отдаст, вот увидишь, - умоляюще произнесла она почти шепотом.
Вадик ничего не ответил. Он стоял все также неподвижно, сжав кулаки до белых костяшек. Слезы наворачивались на глаза, мерзкая беспомощность душила его.
- Ну, Вадик, ну не на-а-адо! – жалобно канючила Анна Михайловна, готовая в любой момент снова расплакаться. - Он же старше, поэтому и сильнее. Вон какой он большой!
Вадим Андреевич вдруг отчетливо вспомнил своего дядьку, маминого родного брата. Однажды в деревне, он взял Вадика с собой на рыбалку. Рыба в тот день клевала редко и неохотно, постоянно срываясь с крючка. И хотя стоящей рыбалки у них тогда не получилось, зато получился важный мужской разговор. Вадик пожаловался дядьке на кого-то из своих обидчиков. Он очень надеялся, что храбрый разведчик западной группы войск накостыляет тому по первое число. Но дядя Валера, внезапно посуровев лицом, спросил:
- Он тебя, значит, обижает, а ты чего?
- А он меня старше, че я с ним сделаю? - недоуменно ответил ему племянник.
- И что с того, что старше? Ты его боишься?
- Ну, да, - смущенно ответил Вадька, пожалев, что начал этот разговор.
- Это только так кажется, что ты его боишься. А боишься ты себя, - хмуро сказал полковник, вытаскивая из старой консервной банки дождевого червя.
- Это… как это… себя? - удивился Вадик.
- А вот так! Страха своего боишься. А страх этому только рад. Ты его слушаешься, а он тобой и командует, как ему вздумается, - задумчиво произнес дядька и закинул удочку.
- Да ладно…вот это да! - недоверчиво пробормотал Вадим Андреевич.
- Точно тебе говорю, уж ты мне поверь. Я в Отечественную со страхом своим пуд соли съел, - задумчиво глядя на поплавок, отвечал разведчик.
- А ты на войне боялся? - заерзал от любопытства Вадька.
- А как же… На войне все боятся, на то она и война.
- Все-все? - с сомнением переспросил мальчуган, напрочь забыв про поплавок своей удочки, который уныло покачивался над обглоданным червем, рядом с зарослями осоки.
- И товарищ Сталин боялся? - перешел он на шепот.
- Ну, за товарища Сталина отвечать не могу. Но все остальные – точно. Бояться не стыдно. Стыдно, когда страх главнее тебя становится, а ты у него на побегушках. Что он тебе говорит, то ты и делаешь. Вот это – позор. И для солдата, и для такой малышни, как ты.
Полковник значительно посмотрел на него и твердо спросил:
- Понимаешь?.
- Не-а, - честно признался ему любимый племянник, для верности помотав ушастой башкой, обритой на военный манер.
- Ну, обожди, сейчас я тебе все про это растолкую, коль уж ты мужиком растешь, - пообещал дядя Валера, доставая из воды самодельную удочку.
Неторопливо сменив червя, он скептически крякнул и забросил наживку подальше от кустов. Держа удилище правой рукой, левой он достал из кармана линялых треников пачку «Казбека», ловко щелкнув по ней пальцами. Из пачки, словно по команде, послушно показалась папироса, лишь немного выставив свой белый кончик. Не глядя зацепив ее губами, полковник дважды смял бумажное основание, надежно преградив путь табачным крошкам. Прикурив от шикарной трофейной зажигалки, тонко пахнущей бензином, он сладко затянулся. Прищурив глаза от дыма, затянулся еще разок, сплюнув сквозь зубы в траву.
Исполняя этот залихватский ритуал, отработанный годами, опытный фронтовой разведчик просто тянул время. Оно было нужно ему для того, чтобы подобрать единственно верные слова. Не только правильные по сути, но и понятные пацану. Кроме того, слова эти должны были произвести на Вадьку такое сильное впечатление, чтобы он запомнил их на всю жизнь. Задача была, прямо скажем, непростая, а потому полковник подошел к ней со всей ответственностью.
- Понимаешь, Вадька, - неторопливо начал он, - в жизни часто бывает страшно. Из-за разных вещей. Не боятся только дураки. А ты ведь у меня не дурак, верно?
Вадик согласно закивал.
- И ты боишься, и я тоже боюсь. Страх твой защитник. Вот ты боишься пчел. Боишься, что они тебя покусают. И в улей к ним не лезешь, верно?
- Ага, - с готовностью ответил тот.
- А потому они тебя и не кусают, что не лезешь. Понятно? Понятно. Но бывают с нами такие случаи, когда страх может тебе сильно навредить, если ты им командовать не сможешь. Ты должен ему приказывать, как генерал на войне своим солдатам.
- А если он не станет слушаться? - от ответственности момента Вадик перешел на шепот.
- А ты тогда просто делай, что нужно, будто это и не ты вовсе. А на него внимания не обращай. Это, на самом-то деле, не очень сложно. Нужно только один раз попробовать, а дальше само получаться будет. Но если хоть разок дашь ему побыть главным, потом победить его будет ох как тяжело. Так вот, Вадька, запомни…. Если кто-нибудь Родину твою или тебя самого, родных твоих и друзей обижает, тут сдрейфить нельзя. Себя и близких своих надо защищать, даже если обидчик сильней. Он поступает плохо. А ты уже победил, раз ты прав. Просто победу свою доказать надо. И страх тебе в этом мешать не должен. А чтобы он не мешал, что сделать надо? - вкрадчиво спросил дядя Валера и глубоко затянулся папиросой.
- Надо ему приказать, как будто я генерал! - решительно выпалил племянник.
Ответ полковнику понравился.
- А если он тебя не слушает и идти не дает, так ты просто оставь его да и иди вперед один. Он тебе ничего не сделает. Запомни раз и навсегда: сначала родился ты, а уж он, страх-то, потом. А значит, ты его старше и сильнее. А враг как увидит, что ты без страха на него идешь, так сразу и побежит. Понял? - спросил дядя Валера, пристально заглянув в смышленые глаза своего племяшки. Тот утвердительно кивнул и, потянув его за рукав гимнастерки, спросил:
- А если не выходит командовать? Если страшно?
- Ну, тогда пиши пропало. Страх твой с каждым разом все сильнее и больше будет, пока в тебе все место не займет. И будешь ты всего бояться, трястись и плакать, - самым серьезным тоном ответил полковник.
- А потом? - неожиданно спросил Вадик, заставив своего дядьку на секунду растеряться.
- А что потом? - переспросил тот и, не торопясь, снова затянулся. - Потом страх твой так вырастет, что тебе места не останется. Вот тогда ты исчезнешь, и будет страх вместо тебя жить, как будто это ты и есть.
Вадик смотрел на него, приоткрыв рот, ловил каждое слово. «Черт, кажись, хватил я лишку», - подумал полковник, с тревогой глядя на зачарованного мальца. Надо было как-то выруливать из этого непростого разговора.
И тут на помощь разведчику пришла сама природа. Оказывается, эти двое так были заняты важной беседой, что совершенно не заметили, как поплавок, предварительно пару раз дернувшись, почти целиком ушел под воду. Клевало, да еще как! Довольно крупный карась позарился на аппетитного червяка еще в самом начале их разговора. Вконец измаявшись на крючке, он стал в отчаянии дергать снасти с такой силой, что чуть было не утащил удочку в реку. Сорвав удилище с рогатины в воду, карась, наконец-то, привлек внимание рыбаков.
- Етить твою мать, клюет! - удивленно пробормотал дядя Валера.
Потешно вскочив, будто ужаленный, он бросился за добычей, ускользающей вместе со снастью.
- Клюет, етить! Клюет!!! - звонко завопил Вадька, подпрыгивая и гарцуя от восторга и нетерпения.
Через секунду карась, навсегда покинувший родные воды подмосковной реки, лежал перед ними на траве, обреченно хватая ртом воздух.
Весь этот разговор пронесся в голове Вадима Андреевича. «Но если хоть разок дашь ему побыть главным… - настойчиво стучал в висках дядькин голос. - …если он тебя не слушает и идти не дает, так ты просто оставь его да и иди вперед один», - повторял полковник.
Все вокруг потускнело, кроме удаляющегося Женьки, небрежно держащего пожарника за ногу. Кровь отхлынула от лица, отчего Вадик внезапно побледнел. По спине побежали ледяные мурашки. «Оставь страх да и иди вперед один», - повторил он почти беззвучно дядь Валерины слова.
Вадик робко сделал шаг вперед. Потом еще один. И еще. Тела своего он почти не чувствовал, разве что сжатые кулаки. Какая-то неведомая сила настойчиво толкала его вперед. Время остановилось. Калываев не шел, а медленно плыл к песочнице, словно ненастоящий. Казалось, можно догнать его раньше, чем он поднимет ногу для следующего шага. Вадик слышал, как Анна Михайловна что-то говорила ему. Но что именно, разобрать так и не смог. Вспомнив ее заплаканное лицо, он вздрогнул от жалости. В ту же секунду жалость сменилась обидой. Обида пришла не одна, прихватив с собой ярость и такое обостренное чувство справедливости, на которое способны лишь дети. Всего этого вдруг стало так много в маленьком Вадике, что страху пришлось как следует потесниться. Он еще пытался диктовать свои условия. Пытался вернуть ту власть, что имел над этим ребенком всего несколько минут назад. Но было поздно.
Глубоко вдохнув всем своим существом, пятилетний Вадим Андреевич что было сил крикнул:
- Эй, Жиртрест!!!
Крик этот прокатился по детской площадке, словно лавина из отваги, ярости и безрассудства. Презрев законы физики, эта невидимая плотная масса неслась куда быстрее скорости звука. Ударившись о стену котельной, что стояла между площадкой и магазином, она ринулась назад, круша на своем пути страх, подлость и ложь. Удар этой неистовой волны пришелся Калываеву сзади. Он выгнулся и застыл, побледнев и разинув рот. Не успев толком ничего понять, он тут же услышал:
- Жиртрест, оглох, что ли?!
Не веря в происходящее, толстяк повернулся в сторону домика. Вадька шел к нему уверенно и быстро. Женька опешил. Все дети из окрестных дворов и даже их родители знали о его вспышках бешенства. Так что последние полгода Жиртрестом его изредка называли лишь самые рисковые ровесники. От малолеток он не слышал такого ни разу. «Интересно, а если я его сейчас убью… Просто задушу… Интересно, меня в тюрьму посадят?» - удивленно и озадаченно подумал Калываев.
Вадька тем временем приближался с такой решимостью, что толстяку стало не по себе. Лихо перепрыгнув через маленькую песочницу, сумасшедший пятилетний наглец крутанул карусель и пнул какой-то камушек. Женька успел увидеть Анечку, которая испуганно выскочила из домика, прижав к себе своих кукол.
- Сейчас я твоему пионеру башку оторву, дура! - прошипел себе под нос Калываев.
До встречи противников оставалось всего несколько метров.
Вадька спокойно сокращал это расстояние. Просто шел. И отчего-то улыбался. Конечно же, ему было страшно. Страх был рядом с ним, никуда он не делся. Но… теперь он встал на его сторону. Они шли вместе, плечом к плечу, под одними знаменами. Новый союзник снабдил отважного пятилетку осторожностью, наблюдательностью и каким-то незнакомым, странным и восхитительным чувством. Ничего подобного Вадька никогда не испытывал. Это был поистине яркий и диковинный коктейль из влажных ладошек, расширенных зрачков, мышечного тонуса, высокого болевого порога, обостренного внимания, молниеносной реакции.
И еще из одного, крайне редкого, ингредиента. Он был самой важной частью рецепта, главным секретом этого пьянящего напитка. Его следовало добавлять в самом конце, немного, буквально несколько капель. Несколько капель радостной вседозволенности, настоянной на безграничной вере в себя. Рекомендуется подавать охлажденным в самые тяжелые и опасные моменты жизни.
Будь я создателем этого коктейля, обязательно дал бы ему романтическое возвышенное название. «Радость берсерка», например. Или - «Во имя императора». Да нет, что я такое говорю? Какие, к чертовой матери, берсерки и императоры? «За Родину, за Сталина!». Оптимально. Впрочем, как его ни назови – популярность такому напитку была бы обеспечена. К сожалению, ни в одном баре мира такого не смешают, я проверял. Не продаются такие яства, даже и не ищите. А если кто-нибудь из смертных предложит – не пейте, как бы заманчиво он ни назывался. Дешевая подделка, жалкая тусклая пародия. Сплошная суета, сердцебиение и пошлая иллюзия счастья. Если когда и случится попробовать настоящий – платить не придется. Судьба сама угостит.
Как угостила в тот день Вадьку, который не понимал, что же это с ним такое происходит. Ему было страшно и весело одновременно! Хотелось смеяться и бежать вприпрыжку. Даже петь хотелось. Да, страшно. Но вместе с тем - восхитительно!
Пятилетний ребенок не знал, что есть в его организме почки. А прямо над ними расположены маленькие странные штучки, со смешным названием «надпочечники». Сегодня был их звездный час. В эти минуты две крошечные железы стали главным органом Вадима Андреевича. Они так долго ждали этого момента, что теперь изо всех сил старались произвести впечатление – выкладывались по полной. Исход сегодняшнего дня, который сильно повлияет на всю его дальнейшую жизнь, во многом зависел от них. В тот момент, когда между ним и Калываевым оставались считанные метры, Вадькины надпочечники трудились на пределе своих возможностей, закачивая в неокрепший детский организм сверх дозы адреналина и норадреналина. И гормоны делали свое дело. Пятилетний ребенок уверенно шел вперед.
Калываев ожидал увидеть бледного мальца, охваченного страхом, от которого он окончательно свихнулся и стал обзываться. Но нет, все обстояло иначе. Когда отчаянный пятилетка подошел к нему почти вплотную, Женька не поверил своим глазам. Перед ним стоял радостный, сияющий Вадька.
Толстяк сразу заметил, что выглядел он странно. Бледный и румяный одновременно, с надутыми желваками, выпирающими сквозь нежные детские щечки, с огромными глазами. Поначалу он удивил Калываева. Потом даже немного испугал. Наверное, поэтому Женька и не ударил его сразу же, как только появилась такая возможность. А ведь планировал поступить именно так. «Вот дурак ненормальный, - с легкой тревогой подумал он.- Пусть только подойдет – сразу по роже получит! Со всей силы!» - решил толстяк, когда Вадька окликнул его во второй раз. И вот он стоял перед ним, совсем близко, чуть улыбаясь, с озорными веселыми глазами. Но Жиртрест не ударил. Эта улыбка и веселая физиономия противника смутили его. Он как-то замешкался, обескураженно рассматривая своего необъяснимо изменившегося врага. Не ударив, Калываев потерял самое ценное преимущество – инициативу. Она по праву досталась Вадику.
Пятилетний храбрец сильно рисковал, ведь между ними было всего полметра, не больше. По настоящему дрался Вадик всего пару раз в жизни. Ему везло - оба раза выходил победителем. И хотя практики ему явно не хватало, зато в теории он был весьма и весьма подкован. В деревне Вадька не раз был свидетелем жестоких разборок больших взрослых мужиков. Некоторым из них было по десять! А некоторым - даже по двенадцать лет! И хотя драться, как они, он не умел, но некоторые заповеди уличной битвы усвоил.
Самая главная из них – можно все. Для того, кто не побежал, запретов нет. Благородная драка – романтическая чушь, оставим ее для кинематографа. И еще. Маленький Вадим Андреевич понял, что схватка начинается с разговора. Кто одержит верх на словах, сможет убедить себя и врага в своем превосходстве – тот и победит. Он видел много таких примеров. И сейчас, с каждой секундой приближаясь к неминуемой кровавой развязке, лихорадочно соображал, что же он скажет этому огромному страшному толстяку. На окраине деревни Вадька слышал немало брутальных диалогов его старших товарищей. Но именно сейчас в голову ничего такого не приходило. И Вадим Андреевич решил, что будет импровизировать.
- Слышь, жирный! Дело есть, - бодро и почти по-приятельски сказал он.
- Ты чё, козел, оборзел?! - задохнулся от злобы Калываев.
- Козел твой папа, - спокойно ответил Вадим Андреевич.
Женька оторопел. Такое он слышал впервые. Звучало круто и по-взрослому.
- Я тебя убью, урод! - только и смог ответить он.
- Ага, потом, - согласился Вадик и широко улыбнулся. - Говорю, дело есть. Хочешь пожарника навсегда?
Поначалу толстяк подумал, что показалось. Наглое веселье этого сопляка и так сбивало с толку. А тут еще и «пожарника навсегда». Он никак не мог понять, что происходит. И потому нервничал. «Может, сдрейфил? Помириться хочет?» - подумал он и сам не поверил в это.
- Хочешь или нет?
- Ну, хочу… - недоверчиво ответил Женька.
- Давай, кто кого. Если ты меня – забирай пожарника. А если я тебя – у нас во дворе больше не гуляешь. Идет?
- Ты че, дурак? - в который раз искренне удивился Калываев. - Я ж тебя урою, козел!
- Повторяю для тупых, Жиртрест. Козел – твой папа, - опять улыбнулся Вадик.
В этот момент толстяк потерял контроль. И что было сил ударил обидчика рукой в лицо. Да не попал. Проворный пятилетка молниеносно отскочил в сторону. Калываев по инерции шагнул вперед и тут же получил пинок. Вадик хотел ударить его по заднице, но промахнулся и попал по ноге. Жиртрест ойкнул. Он был испуган. Его ударили, а он – нет. Такого с ним уже давно не случалось.
- Жирный, ты че, бешеный?!
Вадик держался в паре метров. «Началось!» - испуганно и с восторгом подумал он. По спине пробежал озноб.
- Еще раз обзовешься – тебе конец, - прорычал сквозь зубы толстяк и схватил с земли пожарника.
- А я и не думал обзываться. Ты же жирный, - невозмутимо продолжал Вадим Андреевич, обходя Женьку справа. - Пойдем за стенку отойдем, а то здесь нас разнимут.
От предчувствия скорой драки его голос противно дрогнул.
- Ладно, давай, - согласился толстяк.
Крепко держа пожарника, он накинул на плечо ранец. Пристально глядя друг на друга, они медленно двинулись к бойлерной, которую дворовая ребятня называла «стенкой». До нее было от силы метров тридцать. Идти буквально полминуты. Но эти полминуты все тянулись и тянулись. Вадька глубоко вздохнул, инстинктивно стараясь унять нахлынувшую противную мелкую дрожь. Толстяк пыхтел и скрипел зубами, бормоча какие-то угрозы и прижимая к себе брандмейстера.
- Ну чё, заметано? Пожарник твой или ты больше к нам не ходишь! - потребовал ответа Вадим Андреевич.
Калываев остановился, презрительно глянул на соперника и утвердительно кивнул.
- Только чтоб все по-честному! - добавил Вадик.
- По-честному, не боись, сопляк. Если ты меня победишь, я тебе свой ранец отдам.
- Да не нужен мне твой ранец, Жиртрест, - презрительно скривился Вадька. - Мне Анечкин брат обещал подарить такой же… Только лучше! - на одном дыхании соврал он.
Женька остановился, как вкопанный.
- Врешь!
- Не-а, не вру. Скоро сам увидишь.
Пятилетний принц понимал, что пока они идут к месту битвы, врага нужно выбить из колеи. Он уже заметил растерянность в его глазах, когда отвесил ему пинка. И хотел закрепить успех, потому и соврал про ранец.
Меж тем «стенка» неумолимо приближалась, и Вадим Андреевич судорожно соображал, чем же еще поддеть Женьку.
- Анечка тебе просила передать, что она играть с тобой ни за что не станет, потому что ты толстый урод.
- Да не больно надо! - буркнул толстяк.- Сама она уродина!
Обида обожгла Вадьку, придав решимости.
- За слова ответишь, Жиртрест.
Теперь в его голосе клокотала ярость. За пять лет своей детской жизни так он еще ни на кого не злился. Он вдруг возненавидел Калываева всем сердцем, что было очень кстати. Они уже почти подошли к «стенке».
А что же Анна Михайловна? Прижав к себе верную Анжелу, маленькая русская женщина не сводила глаз с уходящего возлюбленного. Анечка была до смерти напугана. Больше всего на свете хотелось позвать бабушку. Она уже почти решилась, несмотря на твердую просьбу своего принца. И уже пошла искать защиты, как вдруг осознала очевидное. Если Вадик принц, в чем она совершенно не сомневалась, бабушку звать нельзя. Что же это будет, если принцу, который храбро защищает свой принцессу, придет на помощь бабушка? Это будет бабушка, спасающая принца. Звучало дико и унизительно. Кроме того, Анечка прекрасно знала, как презирают тех, кто прячется за спиной у взрослых. К таким нередко применяли высшую меру дворового наказания - бойкот. Теперь она поняла, почему Вадик так настойчиво требовал от нее не вмешивать в дело бабулю.
Ситуация была просто безвыходная. Она до последнего надеялась, что все обойдется, хотя и не верила в такую возможность. Вадик храбрый, он этого так не оставит. Когда же она увидела, как мальчишки пошли к котельной, то немедленно расплакалась – от бессилия и страха за того из них, который был заметно меньше. Как это часто бывает, простое женское счастье шло рука об руку с невыносимыми страданиями.
Утерев, наконец, непослушные слезы, которые все катились и катились из глаз, Анечка вдруг замерла, словно прислушиваясь к своим мыслям. Постояв так совсем недолго, решительно сказала:
- Вот так я и сделаю.
Шмыгнув носом, засунула кукол за пояс платья. Решение было принято, и отказываться от него она не собиралась. Никогда еще Анна Михайловна не чувствовала себя такой взрослой.
В тот же самый момент отчаянные дуэлянты зашли за котельную. Четыре огромных раскидистых куста, что росли возле нее, надежно скрывали происходящее от посторонних глаз. Растения эти знали людскую жизнь не понаслышке. Сколько могли бы они рассказать о первых поцелуях, признаниях в любви и трагических разрывах, о школьных сигаретах и студенческом портвейне, о честных и неравных драках, о детских слезах и хроническом алкоголизме. Если бы только кто-нибудь догадался их спросить! Но… Разговаривать с кустами в современном обществе как-то не принято. Люди используют их для более прозаических потребностей. Им только и остается, что хранить человечьи тайны да цвести по весне, смирившись с отведенной им ролью.
Итак, Евгений Трофимович и Вадим Андреевич стояли у равнодушной белой стены одной из московских котельных. Именно здесь и сейчас решится, кто из них станет победителем, а кому достанется позорная участь побежденного. Компромисс не- возможен. Даже сама мысль о примирении является оскорбительной для обеих сторон. Им нужна только победа. Да будет война!
Маленькие бойцы оглянулись. Посторонних глаз, способных помешать, они не увидели.
- Пожарника вот сюда поставь, - тоном приказа сказал Вадик Жиртресту и показал на крохотный кустик.
- Захочу – поставлю! - огрызнулся тот.
Чуть помедлив, он все-таки подчинился законному владельцу игрушки. Подумав, неуклюже снял ранец и поставил его рядом.
- Ладно, придурок, - снисходительно протянул Женька и сплюнул. - Сейчас я тебя отделаю, чтоб ты не вонял. А потом пойду играть в пожарника.
- Размечта… - только и успел ответить Вадька. Договорить он не смог - был сбит с ног увесистой тушей Калываева.
Жиртрест прыгнул на него с удивительной проворностью, которая никак не вязалась с его габаритами. Первые же секунды битвы произвели на пятилетнего храбреца сильное впечатление. Удар о землю был резким и мощным. Так Вадика не били еще никогда. Оказавшись на спине под Калываевым, он изо всех сил саданул его коленом в бок. В тот же момент Жиртрест ударил беспомощно лежащего врага кулаком в зубы, сильно разбив губу. Странно, но особой боли Вадька не почувствовал.
- Получай, урод, - хрипел сквозь зубы толстяк. Его искаженное злобой потное лицо пошло белыми пятнами.
В тот момент потомственный разведчик отчетливо понял, что с Калываевым он не справится. Сбросить с себя эту тяжесть казалось невозможным. Но он продолжал отчаянно молотить Жиртреста ногами. Попадал по спине. Получалось не очень сильно. В пылу борьбы Женька будто совершенно не чувствовал этих ударов. Дергаясь и извиваясь всем телом, Вадик чуть сместил корпус в сторону. Он ничего такого и не пытался сделать. Просто дрыгался, что было сил, вот и сместился, продолжая лупцевать Жиртреста ногами. В ту же секунду он почуял, что левая нога достанет коленом до ребер. Это был шанс. И он ударил, тут же получив кулаком по уху. Удар был сильный, но серьезной боли он опять не почувствовал. Зато попал толстяку по ребрам, отчего тот не то взвизгнул, не то хрюкнул. В следующий удар ногой была вложена вся ярость и отчаяние. Калываев взвизгнул сильнее и стал инстинктивно смещаться, чтобы не получить снова. При этом он молотил Вадьку по голове, стараясь попасть в лицо, которое тот закрывал руками, как мог.
Вадим Андреевич с ужасом осознал, что долго так не продержится. Удары коленом по ребрам, которые иногда достигали цели, не шли ни в какое сравнение с ударами по лицу. Надо было выбираться из-под Жиртреста, иначе конец. Драка продолжалась всего секунд десять, а у него уже были сильно разбиты губа и ухо. К тому же Женька, трижды ощутимо получив ногой по ребрам, ушел из-под атаки. Теперь Вадькина левая большого урона ему принести не могла, а ведь она была единственным его оружием. Толстяк прекрасно видел свое превосходство. Воодушевленный, он бил все сильнее и точнее. Битва подходила к концу. Как ни извивался Вадька, как ни дрыгался, сбросить с себя Жиртреста он не мог.
Вдруг стало трудно дышать, нещадно заболела губа. Победа Калываева была лишь вопросом времени. И тот решил ее приблизить. Вместо коротких ударов от корпуса, толстяк собрался влепить с размаху. Он широко замахнулся, высоко подняв руку. Измотанный Вадька уже мало что соображал. К тому же только что опять получил по уху и в челюсть. «Не сдамся, пусть лучше убьет», - отчетливо подумал он. Но в следующий момент произошло нечто такое, о чем Вадим Андреевич будет помнить всю свою жизнь.
Рука Жиртреста, высоко поднятая в замахе, вдруг замерла. Замер и сам Жиртрест. Так и сидел он верхом на поверженном противнике с поднятым вверх кулаком и застывшим лицом. Вадька опешил. Его первым инстинктивным желанием было вырваться из-под толстяка. Но сначала, за какую-то десятую долю секунды, он успел передумать кучу мыслей. Они молниеносно возникали в его голове и, стремительно проносясь, тут же исчезали, словно транзитные пассажиры. И все они были о неожиданном ступоре Калываева.
Догадки на сей счет были самые разнообразные – от относительно реальных, до совершенно идиотских. «Взрослые идут. Нарочно так замер. Сейчас будет говорить, что мы просто играем». «Я ему сильно попал ногой и ребро сломал, вот его и зажало». «Хочет, чтобы я прощения просил и обещал исполнить любое его желание. Думает, какое загадать». «Это такая Жирттрестова хитрость. Я сейчас начну из-под него выбираться. Руки уберу от лица, тут-то он мне и вмажет». «Пока мы дрались, его осы покусали, и он потому так сидит». «Наверное, у индейцев так принято делать, когда они кого-то побеждают. А Жирдяй насмотрелся фильмов и теперь воображает, Чингачгуг сраный». «Девчонки за нами подглядывали, и вот он своей победой хвастается – смотрите, какой я сильный». Была среди них даже такая. «Его фотографирует корреспондент из газеты «Труд», в которую мама пастилу заворачивает. А он позирует – хочет прославиться».
Ошметки этих глупостей еще мелькали у него в голове, когда он рванулся всем телом вверх из-под неподвижно застывшего толстяка. Если и не к победе, то хотя бы к спасению. К ужасу его, в тот же миг ожил и Калываев. Рука его стала опускаться, стремительно набирая скорость, словно кто-то вновь запустил кинопроектор. Но все-таки Вадька успел использовать то микроскопическое преимущество, которое каким-то необъяснимым образом подарила ему судьба.
Наполовину вырвавшись из-под пыхтящего враждебного сала, он выбросил руку вверх и вперед. Ударить Калываева он даже не пытался. Сейчас была задача поважнее. Он хотел ухватить его за неопрятные кудри. И если бы это удалось, то он бы дернул его за волосы – вниз и в сторону. Однако Калываев теперь тоже двигался, причем прямо навстречу Вадьке. Он обрушивался на него сверху, пытаясь с размаху попасть рукой в лицо. Частично освободившийся Вадька рванулся вверх, выбросив правую руку с растопыренными пальцами. Левой рукой он инстинктивно защищал уже разбитую физиономию. В результате – хаотическое столкновение с самыми неожиданными последствиями для обеих сторон.
Сокрушительный размашистый удар Жиртреста достиг цели, но совсем не той. Его тяжелый кулак на полном ходу попал Вадику в левую руку, которой он пытался прикрыть лицо. И попал весьма удачно, прям в раскрытые пальцы. Характерного хруста никто из них не услышал. Но Вадька утробно взвыл от острой боли в руке. Слезы брызнули из глаз, дыхание перехватило. Вечером хирург детской больницы имени Филатова скажет заплаканной маме, что палец сломан. Это была цена, которую отважный пацаненок заплатил за свой отчаянный выпад. И это того стоило. Правая рука Вадима Андреевича, которой он пытался ухватиться за густые вражеские кудри, попала Женьке в лицо. Растопыренная пятерня прошлась по толстой физиономии. Снизу вверх, по касательной. И вроде бы ничего страшного... Но на этот раз повезло Вадику. Его безымянный палец с нервно обгрызынном ногтем попал в глаз супостату, прямо под веко.
И только после этого карающая рука нашего героя намертво вцепилась в сальные вьющиеся волосы. Калываев, утробно воя, схватился ладонями за лицо. Может, это было и не больнее, чем сломанный палец, но эффект оказался куда значительнее. Мгновение спустя, Вадик что было силы дернул… Нет, даже не дернул, а всей тяжестью своего пятилетнего тела рванул зажатую прядь. Калываев кубарем слетел с него. И сразу же попытался вскочить, но не тут-то было. Боевая мощь врага настолько впечатлила Вадима Андреевича, что он и не собирался отпускать патлы, крепко зажатые в кулаке. Неистовые дети великой Советской страны покатились кубарем, яростно лягая друг друга. Безумно таращась уцелевшим глазом, словно мифический Циклоп, Жиртрест невпопад бил Вадьку ногами. А тот всячески старался совладать с толстяком с помощью его же прически, часть которой все еще была крепко зажата у него в кулаке. Преимущество было за Вадимом Андреевичем, но защитник принцесс и пожарников не был в этом уверен. Иногда ему неслабо доставалось от Калываева, который молотил ногами, словно лошадь в агонии. Но больше всего он боялся снова оказаться под грузной тушей. Второй раз ему точно не вырваться. Да и в первый-то повезло…
Не прошло и десяти секунд, как от хрупкого превосходства Вадима Андреевича практически ничего не осталось. Ради победы Жиртрест пожертвовал фрагментом своей шевелюры. Вырвавшись, он тут же навалился на Вадьку, понимая, что если вновь обездвижет его, победа будет за ним. Пытаясь оседлать бешенно сопротивляющегося малолетку, он пару раз вскользь схлопотал по роже, что не могло его остановить. На долю секунды Калываев представил, что будет с его драгоценной репутацией опасного первоклассника, если сопляк победит. Силы его тут же утроились. Он уже почти подмял под себя задыхающегося врага. Осталось лишь перебросить ногу, чтобы надежно оседлать вертлявого придурка. Дальше – дело техники. «Я буду его долго бить, - пульсировала сладостная мысль в голове Калываева. - А может быть, даже убью. Да, точно… Я его убью!».
Вадька не мог поверить, что все страдания оказались напрасными. Одна рука его практически вышла из строя, лицо было разбито. Когда они катались по земле, он в кровь разодрал колени. Кровь текла и из головы. Вадик не знал, почему. Но очень надеялся, что мозг не задет. И после всего этого он вновь оказался в исходной точке их битвы! Стойкий пятилетний солдатик подумал, что скоро ему будет очень больно. И это очень больно будет длиться очень долго. Как раз в этот момент толстяк наконец-то изловчился, прижал его к земле и рывком перекинул ногу. Но сделал это не на уровне ребер, как в начале схватки, а чуть ниже Вадькиной поясницы.
Этот излюбленный прием Калываева и решил исход битвы. Когда он, приподнявшись, переносил ногу, наш еле живой и плохо соображающий принц, увидел хоть какую-то возможность для удара. И, вполне вероятно, последнюю. Никуда особо и не целясь, он снизу пнул Жиртреста коленом. Попал точно в пах. Говоря понятнее, в область гениталий. И, чтобы окончательно развеять всякие сомнения, вмазал по яйцам. И сразу же еще раз. Калываев судорожно дернулся, заскрипел, хватая ртом воздух, согнулся и, почти беззвучно, сказал «кха-а-а-а».
Изможденный Вадька сбросил с себя толстяка и с трудом встал. Сначала на четвереньки. Ему бы сейчас полежать в травке полчасика, прийти в себя. Поплакать, в конце концов. Ему ж всего пять лет. Но он боялся снова оказаться в убийственном партере. Один раз это уже произошло, судьбу искушать не хотелось. Аккуратно встав на ноги, он, чуть прихрамывая, подошел к ранценосцу, свернувшемуся калачиком. Осторожно наклонился над ним, заглядывая внутрь лихо закрученного Калываева. Женька рыдал, закрыв лицо рукой. Другая рука пыталась утешить пострадавшие гениталии.
- Жирная свинья жива? - спросил Вадим Андреевич.
В ответ донеслось не то бульканье, не то хрюканье, все это пополам со стонами.
- Жива, - сам себе ответил он. - Жаль, - добавил, вздохнув.
Потрогал губу. Разбито было серьезно. Посмотрел на опухшую посиневшую руку, которая болела так, что постоянно текли слёзы. Представил, как мамка будет ругать его, да как потащит в больницу. Сделалось нехорошо. Аккуратно потрогал голову, опасаясь случайно задеть мозг и умереть. Ни черта не понял, кровь как кровь. Ухо распухло и болело, но терпимо. А вот его любимая пионерская рубашка была сильно порвана. Посмотрел на колени – мама дорогая… Опять ходить с зелеными болячками! А щипать-то как будет! «Остался я на месяц без пастилы. И без грузовика. Да еще и без пожарника…», - подумал он, обобщив результаты осмотра.
Вадька повернулся к толстяку. Тот уже пытался тихонечко сесть, опираясь на руку. Жиртрест все еще рыдал, противно искривляя слюнявый рот. Один глаз его опух и почти закрылся. Рукой он держался за надежду рода Калываевых. А в целом выглядел весьма неплохо. Если не считать разбитые коленки, крови на нем практически не было.
- Больно? - участливо спросил Вадик.
- Бо-о-ольн-а-а, - с трудом сдерживая плач, ответил Жиртрест.
- А я знаю, что сделать, чтоб не болело.
Женька вытер лицо подолом грязной рубахи, шумно втянув носом. Стараясь не смотреть на победителя, буркнул себе под нос:
- Что сделать?
- Сейчас покажу, - ответил Вадим Андреевич, уже совсем по-дружески.
С трудом поднялся, отчего разом заболело все тело. Калываев понуро опустил голову в ожидании рецепта, исцеляющего яйца. Вадька чуть отошел назад, смерил толстяка внимательным взглядом, и, пружиня футбольным подшагом, пнул его ногой в лицо. Жиртрест выдохнул каким-то странным звуком, не то «а», не то «э». И упал навзничь. Кровь легла на асфальт красивым веером.
- Это тебе за Анечку, морда фашистская! - сказал маленький герой дрожащим голосом.
По лицу его снова потекли слезы.
Пожарник стоял себе у кустов, как ни в чем ни бывало. Не обращая никакого внимания на разыгравшуюся на его глазах драму, он оптимистично пялился в белую стену котельной. Вадим Андреевич с удивлением понял, что брандмейстер ему больше не шибко-то и нужен. Сам того не заметив, за прошедшие несколько минут он сильно повзрослел.
Подхватив уцелевшей рукой дядькин подарок, Вадик подошел к Калываеву, который сжался в бесформенный комок, панически рыдая. Отвесив поверженному толстяку унизительного пинка, он смачно на него плюнул. (Так всегда делал Дениска Ванин – первый забияка и хулиган в деревне). Потом сказал сдавленным шепотом:
- Появишься у нас на площадке – вообще убью! Понял?
Совершенно обессилевший, он не стал дожидаться ответа. Все было и так ясно. Сейчас он думал только об Анечке. Он точно знал, что его белокурая принцесса плачет в домике. Потому что переживает и очень боится за него. А переживает и боится не оттого, что Калываев больше и старше его, нет! Потому что влюбилась. Влюбилась!!! От этой мысли он даже забыл про нестерпимую боль в распухшей руке. Влюбилась! Запретное слово билось в нем, словно беспокойный маятник. С каждым ударом оно обдавало его трепетным восторгом. Скорее бежать к ней, успокоить, рассказать про нежданную победу!
Но… не успел сделать и шага. Из-за угла котельной выскочила Анна Михайловна. Принц оторопел, и неспроста. Такой он ее никогда не видел. Растрепанные белоснежные кудри, сбившееся на одну сторону платье, заплаканные испуганные глаза и куклы, торчащие за поясом, словно какое-то невиданное девчачье оружие. Но больше всего поразила Вадима Андреевича увесистая палка, которую сжимала обеими руками эта маленькая, невесомая женщина. Поняв, что ее принц победил ужасного Жиртреста, она посмотрела на него огромными черными глазами и выронила палку из рук. Схватившись руками за лицо, точно так же, как ее мать, Анечка протяжно прерывисто вздохнула. Хромая, он подошел к ней и торжествующе улыбнулся.
- Вадик, бедненький, у тебя кровь! - Она испуганно плакала, прозрачный голосок еле звучал.
- Да так, ерунда! Не плачь! Мне и не больно ни капельки. - Он нежно посмотрел на нее и неловко дотронулся до ее руки покалеченной кистью.
- Ой, мамочки, у тебя рука опухла! И на голове тоже кровь, - пролепетала она, рыдая.
- Анечка, не плачь! Ну, пожалуйста… Я же победил! А ты зачем с палкой прибежала?
- Я… я тебе помочь хотела… а меня бабуля не пускала! А я потом ей наврала, что куклу забыла и убежала! А вон там палку взяла… - показала она рукой, куда-то назад и в сторону.
- Ты что, глупенькая? Когда мальчишки дерутся – не лезь. Никогда не лезь, понятно? Видишь, я и сам справился. - Он презрительно обернулся на Калываева. - Жиртрест теперь к нам никогда больше не полезет!
- Да? - сквозь слезы спросила Анна Михайловна, не в силах оторвать взгляда от любимого разбитого лица.
- Он даже на нашей площадке теперь не появится! Я его предру… предрупредил, - важно пояснил Вадим Андреевич, не справившись с этим непростым взрослым словом.
- Да… д-дай, посмотрю! - потянулась она к его синюшным распухшим пальцам, заикаясь от слез. Вадик послушно показал ей левую руку.
- Только не трогай, а то болит, - признался он.
Не переставая рыдать, Анечка погладила его по правой.
Вадик вдруг понял, что сейчас и сам разревется. Этого он допустить никак не мог, а потому на секунду крепко-прекрепко зажмурился. Иногда это помогало, но сейчас – не очень. Слезы неумолимо копились в глазах, готовые в любой момент опозорить его.
- Вадичик, миленький, я тебя… - услышал он слова Анны Михайловны.
Вадик похолодел, как перед началом этой страшной драки. Только, пожалуй, еще сильнее. Как вести себя, если она скажет то самое слово?! Слово, которое он раньше слышал только от мамы и бабушки. Он решительно не знал. И даже испугался его услышать…
- Я тебя… я тебя очень прошу – никогда так больше не делай! Никогда! - причитала его принцесса.
Она точь-в-точь повторяла свою мать, когда та, не в силах больше ругаться, умоляла образумиться старшего брата Анны Михайловны.
- Поклянись, что ты больше не будешь драться!
- Если тебя еще кто-нибудь обидит – тогда буду, - честно ответил Вадим Андреевич. И поспешно добавил. - А так просто - ни за что не буду, клянусь! Честное пионерское!
Чуть было успокоившаяся принцесса, снова расплакалась.
- Аня, не плачь, хватит! - твердо попросил ее Вадик, отчаянно борясь со слезами.
- Ла-адно, я и не-е- пла-ачу…, - согласилась она, шмыгая носом и тщетно пытаясь остановиться.
Отважный пятилетний мужчина был готов на все, лишь бы не заплакать вместе с ней. Лучше еще раз сразиться с двумя, нет, даже с тремя Калываевыми, только бы она не видела его слез. Глаза предательски намокли, горло сдавил невидимый обруч.
Он бы непременно заплакал, но тут ангел-хранитель пришел к нему на помощь. Вадька замер, будто прислушиваясь к голосу своего небесного заступника. По его лицу, перемазанному кровью, скользнула довольная улыбка. Чуть помедлив, он протянул пожарника Анечке, небрежно держа его за голову.
- Дарю! Он теперь твой.
- Что? - переспросила Анечка, от неожиданности перестав лить слезы.
- Бери! Бери, это тебе! - Вадим Андреевич настойчиво сунул игрушку ей в руки.
- Ты что, Вадичик! А как же ты?
- Я ж говорю – дарю! Значит, дарю, - назидательно произнес он.
- Вадик, не надо! Вдруг тебя мама ругать будет?
- С чего это? Мой пожарник. Что хочу с ним, то и делаю, - уверенно ответил Вадим Андреевич. - Не бойся, никто меня ругать не будет. За пожарника точно не будут.
Потупив глаза, Анна Михайловна залилась стыдливым румянцем.
- Вадик, миленький, спасибо большое! Ты такой хороший… И самый, самый храбрый! И еще - самый сильный! - с трудом проговорила она, не глядя на своего принца.
Почти не дыша, будто боясь спугнуть свое счастье, она схватила его грязную влажную ладошку. Прижав к груди пожарника, оглянулась на подвывающего Калываева и показала язык.
- Трус, - вынес ему окончательный приговор Вадим Андреевич.
- Ага, - согласилась Анна Михайловна.
Они мельком смущенно переглянулись. Была в этом взгляде большая любовь. Которая, как в сказках, - одна и на всю жизнь. И они пошли.
Эти двое, взявшись за руки, шли к детской площадке, унося с собой трагические и светлые события того дня. День этот они запомнят на всю оставшуюся жизнь, полную тревог, радостей, бед и надежд.
Как часто потом сиюминутное счастье Анны Михайловны будет пустым, потому что не сможет она разделить его с конопатым парнишкой на невидимом гоночном мотоцикле! Сколько раз, в самые горестные моменты своей жизни, станет Анна Михайловна звать своего принца, до боли в руках сжимая выцветшего от времени пожарника? Когда первый муж, грязно обдав ее матом, бросил их с трехлетним сынишкой, она все готова была отдать, чтобы только пятилетний мальчуган в белой рубашке с золотыми пуговицами вновь храбро набросился на обидчика. Когда в расцвете сил сгорит от рака ее обожаемый братик Сережка, какую цену будет готова заплатить она, чтобы хоть раз опять услышать: «Анечка, не плачь! Ну, пожалуйста!» В тот черный год, который разом заберет у нее папу и маму, как будет оплакивать она те далекие дни, когда была так счастлива на детской площадке? Ответы есть лишь у Господа. Да только мы их не услышим… Теперь это только их тайна.
Но… все это будет потом. А сейчас… Сейчас он, неуклюже прихрамывая, ведет ее за руку. А она смотрит на него с восторгом, прижимая к груди пожарника из далекого города со странным названием «Берлин». Весь мир, что стоит на пороге самого страшного события в его истории, принадлежит только им. Они уходят от нас с тобой, мой неизвестный читатель. Уходят навсегда. Их голоса тонут в шуме уютного московского дворика, который притаился рядом с метро «Динамо».
- Знаешь, Вадик, я теперь буду только с тобой играть. Всю жизнь!
- Здорово! Анечка, я тоже буду только с тобой, можно?
- Можно… Ты только больше не дерись, ты же обещал!
- Раз обещал, значит - не буду. Мужик должен свое слово держать.
- Вадик…?
- Че, Анечка?
- Скажи, только честно, не обманывай! А ты принц?
- Если честно, я не знаю. Зато ты – точно принцесса!
- Это почему еще?
- Потому, что ты добрая. И самая красивая! И умная… очень!
- Да?
- Ага.
- Вадик…
- Че?
- Ты только никому не говори, ладно? А я тебя…
Далее – неразборчиво.