Тишина

               
        Рассказ солдата Великой Отечественной войны.

     Памяти моего первого боевого командира Всеволода Николаевича
    Томковского посвящаю этот рассказ
 
      Дни стояли солнечные, последние дни июня 1944 года.  Наш 1007 противотанковый артиллерийский полк продвигался с боями по белорусской земле.  Немцы отступали в некоторых случаях почти не сопротивляясь, убегали, как крысы с тонущего корабля.  Но часто нам приходилось не только громить  укрепления фашистов, но и отражать отдельные контратаки врага с применением танков.   На что еще надеялись немецкие генералы, нам не дано было понять, уже и граница самой Германии не так далеко, и с Запада наши союзники стали воевать с немцами, и хотя еще  медленно, но продвигались по территории Франции.   Между солдатами нашего взвода, помню, был   разговор на эту тему:

  - Вот подойдем к их границе и конец войне, - рассуждает Коля Никулин, молодой не большого роста солдат – связист, вглядываясь в ствол своего автомата: хорошо ли вычистил.  - Я тебя, Коля,  считал, серьезным парнем, а ты придумал такую глупость, - вступает в разговор ефрейтор Сережа Поляков, - ты, что не знаешь, что нам  эта дорога до самого Берлина.  Вот Берлин возьмем, тогда и кончится эта драка, и уж никак не раньше.  - Да я подумал, что, не имея никаких шансов на продолжение войны, немцы пожалеют свои города и села, да и людей своих, - отстаивает свою точку зрения Коля Никулин, - что, они совсем глупые что - ли.  - Я не думаю, что все Фрицы глупые, (в разговорах мы тогда всех немецких солдат чаще всего называли Фрицами, а они, как нам было известно, нас называли Иванами), - рассуждал Сергей, - а вот, что немецкие генералы  умом слабы, это точно.  Сережа даже палец поднял, подтверждая этим правоту своих слов, как-будто они не знали, чем заканчивались походы на Россию.    О самом Гитлере я уж и говорить не стану, бандит он и есть бандит, это давно всем понятно.
 
     Сергею никто не возразил, все наши солдаты считали главным своим врагом Гитлера и в разговорах называли его: то бандитом, то выродком, то такими словами, что и не всякая бумага выдержит.  Чаще же всего звучало: фашист или главный фашист.  Вот и сейчас, соглашаясь с Сергеем, Коля Никулин с огорчением сказал:  - Да, ты прав, Сергей, фашисты они и есть фашисты. Автомат я свой вычистил, будем воевать с ними до конца, пока не останется на земле ни одного из этих гадов.  После прорыва немецкой обороны мы вошли в белорусское село Конопляничи,  Гомельской или Могилевской области.  Правда, ни села, ни его жителей не было.  От бывшего села остались только несколько уцелевших печных дымоходов, немцы все село сожгли.  По оставшимся пепелищам было видно, что село сожжено уже достаточно давно.  Много видели мы сожженных немцами белорусских сел, и жгли фашисты села не только за то, что в них бывали, или могли бывать партизаны, но и при отступлении, видимо вошло в привычку.

  Дальше села Конопляничи нам не пришлось преследовать отступающих немцев, нашему полку предстояло переехать на другой участок фронта для прорыва следующей вражеской обороны.   На одной из лесных полян нам устроили привал на обед и на приведение себя в порядок перед переездом.  Погода была тихая солнечная.  Где – то недалеко гремели взрывы снарядов, но фронт за одну ночь так продвинулся, что здесь уже не свистели пули и не рвались снаряды.  После спокойного и сытного обеда мы с Колей Никулиным уселись под стволом 76-милиметровой пушки, и самое первое, почистили свои автоматы.  Затем нужно было аккуратно скатать шинель, чтобы ее можно было, при необходимости, одеть через голову на плечо, привести в порядок вещмешок.  Послышался голос нашего старшины Аксенова, имя забыл, он звал Колю Никулина.  Коля ушел, а я остался один под стволом 76-ти миллиметровой пушки.  Сидел я не большого куста, который закрывал меня от жарких солнечных лучей.   Все солдаты были заняты такими же делами, как и я. Шофера готовили свои, поступавшие в нашу армию по программе «Ленд-лиз» американские «Студебекеры», это было одно из главных и ответственных дел, и не только для шоферов, при необходимости мы все старались им помогать.  Автомобили у нас стояли на втором месте после орудий.  На лесной поляне вместилась только половина нашего полка, три батареи, а это двенадцать «Студебекеров» и несколько других автомобилей.  На поляне стоял постоянный рёв моторов, шофера проверяли готовность своих машин к переезду.

     И вот в такой шумной обстановке со мной случилась беда.  Уже был почищен автомат,  шинель и вещмешок тоже были в порядке,  а я, вместо того, чтобы встать и идти к своему взводу, решил немножко полежать.  А этого делать мне тогда не следовало, я двое суток не смыкал глаз, а мне ведь было всего 19 лет.  И вот только я лег на травяной ковер, а голова моя коснулась вещмешка, я сразу же попал в «плен» крепкого сна.  Уснуть мне не помешали рёв моторов и множество других звуков потому, что мы и спали тогда только под эти звуки, чаще всего сидя на ящиках со снарядами.  И засыпали мы на тех ящиках в кузовах «Студебекеров» при переездах.  А когда солдату удаётся поспать хоть минут десять-двадцать, то он уже целые сутки будет бодрым, как-будто он спал всю ночь.  А если требовала обстановка, то и двое суток, что и случилось со мной.  Такое случалось и ранее, но тогда мне не приходилось оказываться  в одиночестве, как сейчас.  Наш артиллерийский полк готовился к прорыву обороны немцев.  Командир полка  подполковник Куприй приказал командиру нашей 5-й батареи старшему лейтенанту Драбкину разведать оборонные сооружения противника, чтобы во время артподготовки, их уничтожить в первую очередь.   Вот в эту разведку и взял меня с собой наш командир  взвода  лейтенант Томковский.   Целые сутки мы с лейтенантом изучали немецкую оборону, вместе с командиром роты пехотинцев определили пять главных, на наш взгляд, объектов, на которые мы и решили направить первые снаряды наших 76-ти миллиметровок. Данные разведки, проводимые до этого разведчиками пехотинцев, также говорили о важности этих объектов в немецкой обороне.

     Утром следующего дня, за полчаса до начала артподготовки, мы уже всем взводом были на приготовленном ранее наблюдательном пункте.  Кроме нашего командира взвода лейтенанта Томковского здесь  с нами был и командир батареи старший лейтенант Драбкин.  Теперь уже было не до сна.  Прорыв вражеской обороны ровно в пять часов утра начала наша авиация.  Это было страшное зрелище.  Это уже было не то, что  в сорок первом.  В воздухе над немецкой обороной кружили только наши бомбардировщики и истребители.  Мы смотрели в бинокли и видели, как аккуратно обустроенные немецкие окопы превращались в развалины от беспрерывных взрывов бомб.  Как только  самолёты сделали своё дело, на врага полетели снаряды нашего полка, да и не только нашего.  За взрывами снарядов наблюдали все, кто был на наблюдательном пункте, но лучше видели те, у кого были  бинокли.  Была в нашем взводе одна стереотруба, и смотреть в неё доверили мне, и не только смотреть, но и направлять огонь наших орудий на определённые нами объекты, военными словами, корректировать огонь.  Командир батареи старший лейтенант Драбкин по телефону давал команды батарее.  Минут за десять все запланированные нами с лейтенантом Томковским объекты, да и не только они, были превращены в руины.  Лейтенант Томковский доложил об этом командиру батареи и тот поблагодарил меня и весь наш взвод за успешную «работу».
 
       Потом пошли на немецкие окопы, вернее, на то, что от них осталось, наши танки, за танками пехотный полк.  Можно сказать, что нам, артиллеристам, уже и делать было нечего, мы своё дело сделали, а немецких танков мы тогда и не встретили.  Немцы на нашем участке в тот день не оказали особого сопротивления, видимо, сразу поняли, что наше наступление им уже не остановить, и они во-время смылись.  Нам, как я говорил, можно было и не спешить идти вперёд вместе с пехотой, но мы все прямо побежали.  Не отставали от нас и наши командиры, всем было интересно посмотреть, что разрушили взрывы наших снарядов и взрывы бомб авиации.  Осматривая  те сооружения, которые разрушили авиабомбы и наши снаряды, мы окончательно убедились о бегстве немцев в самом начале бомбёжки.  В разрушенных бетонированных ДОТах(долговременных оборонительных точках) не было ни трупов, ни следов, которые оставались после взрывов, если там в то время находились люди.  Короче говоря, в 44-м всё чаще отступление немцев стало походить на бегство.  Пресловутый немецкий план «Дранг нах остен» превращался в «драп  домой».  Но это были очень редкие случаи, фашисты ещё не верили в нашу победу, и нашей армии много месяцев ещё пришлось гнать врага до Берлина в ожесточённых боях.   

Так вот, после двух суток не прекращающейся ни на минуту фронтовой «работы», после сытного обеда, на солнечной лесной поляне, на мягкой траве с вещмешком под головой, я крепко уснул.  Не проснулся я и тогда, когда двенадцать «Студебекеров»  выезжали с поляны. Уезжая,  мня, спящего под кустом, никто не заметил, такие сборы проходят быстро. После команды: «По машинам» через две–три минуты все сидим в машинах. Наш взвод своего автомобиля не имел,  мы рассаживались по разным «Студебекерам». Поэтому ребята моего взвода не сразу заметили мое отсутствие.  Все уехали, а я один остался лежать и наслаждаться крепким сном. 

     Не знаю, сколько времени я проспал, возможно, не так и долго, а вот проснулся я, думаю, от тишины.  От тишины, к которой мой организм за месяцы фронтовой жизни отвык.  Мгновенно проснувшись, я увидел над собой синее небо, березу, на которой сидела и щебетала маленькая птичка, я даже не сразу осознал, что произошло.  А вот когда я увидел, что на поляне никого нет, что  на этой поляне, где ещё недавно ревели автомобили и раздавались команды, я совсем один, мне стало не по себе.  Признаюсь, я испугался. Впервые за несколько месяцев фронтовой жизни  я действительно  испугался.  Всё моё имущество было со мной, вычищенный автомат ППШ(пистолет–пулемёт Шпагина), шинель, вещмешок.  Окончательно осознав, что случилось, я быстро вскочил на ноги, надел вещмешок на спину, а скатанную шинель через голову.  С автоматом в руках я побежал через поляну к дороге, чтобы определить, в какую сторону уехал мой полк.  Догонять? Нет, конечно, просто, в создавшейся обстановке идти или бежать мне следовало только в ту сторону, куда уехал мой полк.  Другого решения не могло быть.  Если бы я шел не по следам автомобилей полка или был обнаруженным в стороне от дороги, мне бы после этого пришлось воевать не в своем артиллерийском полку, а в штрафном батальоне. Да и то, это еще в лучшем варианте, могло быть и хуже.

 К моему  счастью, все тогда закончилось хорошо.  Идти пешком мне пришлось не более десяти минут.  Как я обрадовался, когда услышал звук мотора автомобиля, которого мы называли: «Додж три четверти».  Этот американский автомобиль использовался, в основном, для перевозки людей, в его кузове вмещался наш взвод в полном составе.  Но, при  необходимости, на нем перевозили, и ящики со снарядами и прицепляли к нему орудие.  Этот автомобиль тоже был вынослив на фронтовых дорогах, как и «Студебекер».  Еще больше я обрадовался, когда в кузове «Доджа» увидел своего командира взвода лейтенанта Томковского.  Ведь ехавший мне на встречу автомобиль мог быть и не с нашего полка.  В таком случае, тоже неизвестно, чем бы для меня завершился  тот случай.  В лучшем случае, продолжил бы я свою солдатскую службу в другой воинской части. Хотя, этого мне не очень и хотелось, не хотелось расставаться с ребятами 5-й батареи, все они стали для меня, как братья.  Фронтовая жизнь роднит однополчан сильнее и быстрее, чем любая другая.

      Но на той дороге могла меня встретить и машина НКВД, которые часто встречались нам в прифронтовой полосе.  Вот тогда бы мне не поздоровилось, я бы для них оказался хорошей находкой для подтверждения их необходимости рядом с войной.  Тогда и штрафной батальон для меня был бы лучшим случаем, а то и в ГУЛАГ бы загремел.  Те ведь и за такие дела получали ордена, они меня даже слушать бы не стали.  Если кто не верит, советую почитать «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, тот это лично пережил, не помогло и то, что Солженицын был не рядовой солдат, каким был я, а боевой капитан, заслуженный капитан, прошедший не один год войны. Такие тогда были времена.

 В «Додже» рядом с лейтенантом Томковским я  увидел двух солдат с автоматами, солдаты те были не с нашей батареи, и сержанта Сергеева, а это человек с Особого отдела полка,  этот отдел даже очень «особый», почти  что НКВД, только наш полковой.  Но  это уже легче, этот отдел в подчинении командира полка, который, конечно, не заинтересован в том, чтобы в его полку был арестован дезертир.  Да еще солдат, который уже несколько месяцев на фронте в его подчинении, что говорило бы о плохом состоянии полка в деле воспитания солдат, за такие случаи даже их, бывалых командиров, наказывали.  Другое дело, если дезертировал солдат с нового пополнения,  перед отправкой на передовую, такие случаи во время войны были чаще.  Был такой случай и в нашем полку, когда в Брянском лесу в наш полк прибыло пополнение.  После сражений, вошедших в историю войны, как «Курская битва»,   наш полк пополнялся несколько раз, но малыми группами, до полной штатной численности,    ни разу и не был укомплектован. А на передовой все новые потери. 

  Только в начале весны 1944 года наш полк  сняли с передовой, это было ещё до того случая, который случился со мной летом. Всю нашу артиллерийскую бригаду,  перевезли железной дорогой в Брянский лес, выгрузили на станции Брянск.  В Брянском лесу и пришлось нам  «отдыхать», ожидая пополнения.  Слово отдыхать, я взял в кавычки, потому что в армии, да еще в военное время, отдых солдатам противопоказан.  Это хорошо знают все, кто служил или служит в армии.
 Кроме обычных занятий военного дела и бесед на политические темы мы еще строили дома, а это уже была работа не из легких.  и то было главным в том нашем отдыхе. Уставали больше, чем во время боя или во время рытья окопов.  А уж окопы рыть на передовой, занятие для солдата привычное.  Дома строили из елей и сосен, этого материала в Брянском лесу было достаточно.   А вот инструменты были только ручные пилы и топоры.

 Зато у нас была воинская дисциплина.   В первый же день в нашей батарее были созданы три бригады: пильщики деревьев, переносчики очищенных от сучьев бревен и плотники.  Самой тяжелой работой было переносить бревна до  площадки, где строился дом.  В этой бригаде работал и я.  Ель или сосну длиной более десяти метров мы брали на плечи и несли по не ровной местности.  И здесь было особенно тяжело тем из нас, кто был выше ростом.  Лично я тоже ходил в первых рядах строя, как батарейного, так и полкового.  На плечи высоких и давило все бревно, когда несколько человек проходили по ложбине.   Однако через несколько дней все мы втянулись в тяжелый труд и бревна, даже довольно толстые,  были для нас не такими уже тяжелыми, как в первые дни.
 
  Отдельный дом строила каждая батарея.   Был в нашей батарее солдат Юшков из Республики Коми.  Это был наш главный плотник, топором он так работал, что мы смотрели и удивлялись такому мастерству.  Не смотря на то, что большинство из нас сельские жители и не раз видели, как мужики орудуют топорами при строительстве домов.  В бригаду плотников включились солдаты и сержанты старшего возраста.  Юшков сам усердно работал, говорил, что соскучился во время войны по любимой работе, и многих быстро научил работать так, чтоб принесенное бревно быстро превратилось в готовый материал для укладки на свое место.  Солдата Юшкова тогда слушались все, даже офицеры.  Наша батарея свой дом построила за неделю, раньше всех в полку, и это потому, что у нас был солдат Юшков.  Следует сказать, что тогда нас называли не солдатами, а красноармейцами, но слово солдат тоже было в ходу. Наше пребывание в Брянском лесу старший сержант Терещенко назвал военным курортом.

 Многие из нас, я в их числе, тогда еще даже слова такого не слышали.  Но старший сержант Терещенко, лучший в батарее командир орудия, был значительно старше нас и, конечно, знал больше.  Правда, бывал ли на курортах этот белорусский крестьянин до войны, я не знаю.  А вот в Брянском лесу старший сержант Терещенко среди нас очень даже выделялся. После тяжелой работы и хорошего ужина, кормили нас достаточно, мы все ложились спать у большого костра. Настилали хвойных веток и быстро засыпали. А старший сержант Терещенко садился на бревно, курил трубку, он один из курильщиков  батареи при этом занятии пользовался трубкой. К слову, лично я не пристрастился к курению даже на фронте, о чем совсем не жалею. Так вот, когда мы все спали, Терещенко курил трубку и поддерживал костер. Возле костра, перед тем как лечь спать, мы развешивали на ветки свои мокрые портянки, приходилось работать в дождь, да и бродить по воде.  Бывало костер разгорится,  огонь дойдет  до какой портянки, тогда Терещенко давал сигнал: - бом, бом, бом…, и так сигналил до тех пор, пока кто не встанет и не уберет тлеющую материю, которая солдату во время войны была очень необходимой вещью. 

 Задержался я в своем рассказе на Брянском лесу только потому, что это было заметное исключение в нашей фронтовой жизни.  В построенном доме мы даже успели соорудить двухэтажные нары и две или три ночи спали на них.  Почти каждый день в полк прибывали не только солдаты, но и все военное снаряжение.  Пришли новые орудия, автомобили, личное оружие, обмундирование, все необходимое для продолжения военных действий.  И, даже повторю, все новое.  Личный состав тоже был полностью укомплектован.  Так вот, как я уже говорил, два солдата с нового пополнения за день до нашего отъезда сбежали.  Что их заставило пойти на такое преступление, я так и не понял.  Возможно, ими овладел страх, что на передовой могут убить?  Конечно, могут убить, потому что война такая уж, как поёт Николай Расторгуев, «злая тетка».  Но, если  и случится такое, то уж лучше  в бою, как говорится, со славой,  чем быть расстрелянным дезертиром с позором для себя и своей семьи.  Думаю, те два солдата знали, что если их найдут, то от расстрела им не уйти. А может и не знали.

  Сели те два солдата в вагон товарного поезда на станции Белые Берега и поехали подальше от фронта, надеялись, что таким образом спасут свои жизни.  Но им не дали далеко уехать, их ждали на каждой станции.  Не знаю, на какое расстояние они успели от нас удалиться, но точно помню, что в полку они отсутствовали одну единственную ночь.  Утром того дня, когда мы уезжали с Брянского леса, нас неожиданно по тревоге собрали на большой поляне.  Да не только один наш полк, а все три полка 46-й артиллерийской бригады, тогда в том лесу готовилась к отправке на передовую вся бригада.  Было солнечное утро, и мы сразу увидели тех двух дезертиров.  Их вывели с подъехавшего небольшого автобуса под конвоем трех автоматчиков.   Мы даже не сразу поняли, что происходит, никаких разговоров о дезертирстве в полку до этого времени не было.   

  Все стало понятным только тогда, когда с того же автобуса  вышел майор высокого роста, почему то именно на его рост я сразу обратил внимание.  В руках майора был портфель, это тоже отразилось в моей памяти.  А еще в моей памяти на всю жизнь запомнилась та тишина, которая была в то солнечное утро на поляне Брянского леса.  Такая же тишина, какая была и на другой поляне, на которой я спал через несколько месяцев в лесу Белоруссии.   А тогда, на поляне Брянского леса, все стоявшие солдаты, сержанты и офицеры, каждый в строю своего полка, смотрели на майора.  Майор делал все очень быстро, видимо знал, что наша бригада готова ехать на фронт и что для этого уже стоят вагоны на станции Брянск.  Он быстро вынул с портфеля лист бумаги, я даже запомнил и то, что в руках майора был только один листок,  будто это было важно в данной обстановке, а вот мне запомнилось даже это.  Громким голосом, таким громким, чтобы дошло до каждого солдата стоящего на поляне, никаких микрофонов тогда не применяли, майор быстро, но очень отчетливо прочитал то, что было на том листке.  А был на том листке Приговор Военного Трибунала, последними словами которого были: «Расстрелять» и «Приговор привести в исполнение немедленно перед строем бригады».  Что и было сделано солдатами, прибывшими с майором, по его команде. 

  На всю жизнь запомнилось мне, да думаю, не только мне, то утро в Брянском лесу, каким и закончился наш, как говорил старший сержант Терещенко, «военный курорт».  А вечером, после последнего ужина в том лесу, когда стемнело, вся наша бригада на новых «Студебекерах» и «Доджах» продвигалась к станции Брянск.  Утром следующего дня нас уже катил к фронту поезд.  Закончу свой рассказ благодарностью своему командиру взвода лейтенанту Томковскому.  Как мне потом рассказывали, лейтенант Томковский с самого начала всех убеждал в том, что я не отстал умышленно, он уже хорошо меня знал и был во мне уверен.  А когда Коля Никулин, который видел меня последним, рассказал, где я сидел совершенно один, мой командир сразу сказал: он проспал.  И когда ехавшие в машине увидели  меня, идущего им на встречу в полном снаряжении, тогда все поверили лейтенанту.  Даже сержант Сергеев с Особого отдела и тот с улыбкой обратился ко мне: - Что, солдат, проспал?  И все остались довольны, что этот случай с моим сном на лесной поляне закончился для всех благополучно.  Мне даже не сделали замечания за то, что из-за меня полк задержался на то время, которое было затрачено на поездку за мной.  Это я тоже отношу на убежденность лейтенанта Томковского и на его авторитет в полку.  Расстался я с лейтенантом 13 июля 1944 года возле города Ковеля, я там был тяжело ранен.

 После войны бывший мой командир жил в городе Брянске, умер в мае 1997 года. Я его разыскал по переписке с однополчанами, с ним тоже переписывался. Мы даже договорились о встрече, Всеволод Николаевич  пригласил меня к себе, так как у него  были проблемы с ногами.  И я уже собрался ехать в Брянск в марте 1997 года, но мне пришлось тогда лечь в больницу на срочную операцию, наша встреча не состоялась, о чем я очень жалею.  А вот могиле своего командира я поклонился, однажды ездил в город Брянск.   Меня пригласили сын Всеволода Николаевича Андрей и невестка Саша.  Они меня хорошо приняли, рассказывали, что Всеволод Николаевич работал преподавателем в железнодорожных учебных заведениях и в городе был уважаемым человеком.  Познакомился я и с внуками моего командира Дмитрием и Анной.

  Заключая свой рассказ, приведу несколько строк из письма невестки Всеволода Николаевича Саши, в котором она сообщала мне о его смерти: «Всеволод Николаевич был человеком образованным и тактичным, во всем у него был свой подход, свой взгляд на вещи, многому учил нас, но учил умно, не назойливо. Я благодарна судьбе, что свела меня с таким человеком, как Всеволод Николаевич».   

    Февраль 2011 года