Массовая культура, Интернет, телевидение…Иногда хочется поворчать на все это. Только вспоминаю всегда, как мама говорила: “Не ворчи , как старик, не кряхти, не делай никому рожи – таким и останешься”. И с детства привитая боязнь “таким и остаться” дергает меня изнутри, не дает разворчаться. А хочется.
Искусство элитарное и искусство массовое не всегда враждуют между собой. Процесс это сложный. Но – процесс. Развитие не следует понимать линейно, как непрерывное улучшение и совершенствование. Это нелинейный процесс со сменой форм, парадигм, преодолением технологических барьеров. Короче, попробую поупражняться в том, в чем слаб – в мыслях о судьбах искусств. Просто для саморазвития. Да может быть и кому-нибудь еще интересно будет…
-1-
В излучине большой и красивой Реки испокон веку стояли два села. Стояли на самом краешке Русской земли, с одной стороны прикрываясь от всякой напасти могучей и разливистой Рекой, а с другой – держась как за мамкин подол за темный край безграничных и путаных Мещерских лесов. Со временем села разрослись и слились в одно. Получилось огромное село, назвали поселком, завели колхоз, построили пару фабрик, да кирпичный заводик – все как у людей. Каменных домов городских не строили – так и жили с травкой на улице, к колодцам холодным ходили с коромыслами. Богаты были села ремеслом – портняжным да сапожным, да яблоневыми садами. Оттрещат морозы, отгрохочет ледоходом матушка-Река, сойдет половодье, отпашут люди огороды, отсажают картошку да прочий корм ,- а тут и лето. Тихой ленью разольется, разнежит, расстелит людям поле в цветах, приоткроет лесную чащу. Даль вокруг такая, что с места бы не сошел – так и сидел бы всю жизнь на завалинке. Небо над Рекой – аж сердце ноет. И яблоки…
Река в тех местах мостов не терпит – какой бы ни был, а снесет ледоломом да паводком, понтоны пароходам преграда,- поэтому переправы только паромные. А паром штука такая – то буксир сломался, то трос порвался, то Река разлилась, то лед идет – короче, сидят сельчане пол-жизни отрезанные от России. Шьют впрок теплые чуни, полушубки, пальто да пиджаки. Ну и водочку пьют, конечно.
Зелье проклятое не обошло те края. Мужики редко до сорока доживают. Широкая, поросшая мелкой травкой улица Первомайская спускается бархатной дорогой к поселковому кладбищу – туда и несут сельчане свои потери. Дня не проходит – поселок-то большой. А про невезучего говорят ласково – поехал, мол “домой”…
Несмотря на свою захолустность, села дали Отечеству целых двух писателей. Одного – известного русского, а одного – крепкого советского. А соседи , всего в восемнадцати верстах – так вообще великого русского поэта сообразили. Выходили из тех мест и другие известные люди. Да все как-то выходили, а обратно и не заходили.
В силу наличия в райцентре педучилища, девки попроворнее частенько успевают получить среднее специальное и среди односельчан слывут “шибко грамотными”. Училок уважают, издалека раскланиваются – культура все-таки…Ну а если кто в городе жил и вернулся или просто городского на время задуло – эти вообще академики по местным меркам. Понимают сельчане, что им до цивилизации не допрыгнуть и дышат на эту цивилизацию уважительно и смиренно. У нее, типа, - своя дорога , у деревенских своя – рано или поздно “домой”, вниз по Первомайской и все…
И вот в этом тихом омуте в 70-е годы взяли да открыли детскую музыкальную школу. И не так, как в городе - чтобы только с грудного возраста и чтобы на экзамене пару симфоний сыграл, а – для всех. И – мощный класс баяна. Хороших педагогов туда из Москвы сослали, все по уму сделали. И весь поселок отвел туда детей. Баянов напокупали – у Ростроповича таких не было. В золоте и перламутре . А дети эти…они как начали, да так и не остановиться. Музыке учились насмерть. Идешь по поселку – пьяный валяется, битая баба от мужика своего бежит, дядя Вася с работы домой идет – в улицу не попадает, а из окон такие фуги и каноны разливаются – ангелы в раю отдыхают…
Баян вообще инструмент сильный. И сложный. Это вам не на фортепиано пальцем тыкать – на баяне мехами работать надо, сила нужна. Исполняет баян и симфонические и духовые и скрипичные и фортепианные вещи. Немного неадекватен струнным щипковым с их акцетированным ударным звуком и плавным глиссандо, но зато органные композиции – только баян.
Чудесная музыка заполнила поселок. Через дом баянисты были. Папашу пьяного – спать в амбар, а пятиклашка сидит у окошка за кружевной занавесочкой, над палисадничком вишнево-грушевым и наяривает Баха с Вивальди. А мамаша-то слушает и радуется. Ну а уж если врежет чадо “Полонез Огинского” или “Нiч яка мiсячна” – тут уже и соседи бросают свой огород и идут к забору. Поплакать да послушать.
Вы, наверное, подумали, что Следопыт всю эту гвинейскую муть развел для того, чтобы пропиариться опять в своем снобизме и доказать, что волшебной силе искусства не чужды даже слаборазвитые слои населения, к которым он себя не причисляет. Да нет, не так.
Я, как попавший прямо при рождении ухом под медведя, музыкальной культурой не обладаю. Но жизнь в крупном городе влияет и на таких, как я. Много знал я сверстников, учившихся в музыкальных школах, но никогда, сколько бы их вместе ни собиралось, не слышал я, чтобы они разговаривали между собой о музыке. А уж тем более об учебных своих делах. А вот поселковые после открытия этой музыкальной школы стали только об этом и разговаривать. Выйдешь на улицу, погоняешь с ними в салочки, а как на лавочку отдыхать, так вместо мата – “анданте кантабиле” да “арпеджио с сольфеджио”. И стал я чувствовать себя среди них серым, как штаны пожарника. Но, конечно, я был бы не я , а совсем даже кто-то другой, если бы не решил проблему. Засел учить нотную грамоту и приобретать музыкальный минимум. Без слуха, конечно, тяжело, но тут хитрость выручила – есть подходящие инструменты для таких , как я. Кто подумал, что барабан – не смешно. Сам барабан.
Так вот это я все к тому, что, если согласиться, что мир имеет иерархичную фрактальную структуру, то и искусство в нем также иерархично, многоуровнево и фрактально. Хорошо сказал, умно. А если проще, то среди неграмотных, любой двоечник – писатель, среди косноязычных любой говорун – поэт. Раньше в этом поселке каждый балалаечник с двумя аккордами за музыканта сходил, а уж если знал слово “сольфеджио” – то и за композитора. А все из-за чего? Из-за недоступности музыкального ремесла для масс. А как только массы преодолели энтропийный барьер и скачком повысили качество своей музыкальной информированности, так некоторым блестящим умникам пришлось пойти учиться. Чтобы не прослыть невеждой. Вот так.
Многое, если не все, зависит от качества нашего окружения. Не прощает искусство застоя. Диалектический это процесс. Но количество в качество не переходит только вследствие одного нарастания количества. Нужно и внешние условия подтягивать. Или менять. Вот тогда прогресс и будет, если он нужен, конечно…
-2-
Дученте, кватроченете, квинтиченте…На слух воспринимается как что-то однородное и близкое, а это ведь почти четыреста лет. Эпоха…Фрески Джотто и Рафаэля – между ними путь такой же, как между екатерининской эпохой и нами. Рахитичные мадонны проторенессансного средневековья с синеватой кожей, обратная перспектива, диспропорции тела - это начало пути. Вначале они и не стремились к портретному сходству – другая была у живописи парадигма. Вообще люди были другие. Б.В.Раушенбах, создававший в последние годы своей жизни современную теорию перспективы, с удивлением констатировал, что единой теории перспективы быть не может. Что зависит она не только от свойств глаза, но и от свойств сознания. В том числе и общественного.
Многое им было нельзя. Тем, кто брался за кисть и мастихин в те времена. Нельзя было обнаженной натуры, нельзя анатомии. Художник покушался на повторение пути Творца. Подбирали краски для человеческой кожи – по цвету, по фактуре, искали пигменты в природе, хранили секрет найденного и умирали вместе с ним. Дюрер писал траву – травинку за былинкой. Как в лаборатории исследовал строение живой ткани. Для них это было великое таинство – ремесло на грани преступления. Верили ведь. Молились, просили прощения, просили помощи. Понять хотели – как? Как это ОН так сделал? Искусство Возрождения во многом предвосхитило науку Нового времени – своей эмпирикой, дотошностью эксперимента, препарированием действительности.
Начиная с раннего Возрождения, с экспериментов Джотто живописцы осторожно – шаг за шагом – приближались к картинке, имитирующей реальную картину мира. Это сейчас кажется, что естественно применять геометрическую, тональную и хроматическую перспективу и светотени при изображении на плоскости. На самом деле это не так . Поверхность картины плоская и абсолютно логично со стороны первохудожников было не задумываться о фотографичности, а относиться к своей работе как к своеобразному конформному преобразованию трехмерного объекта в двумерный. И лишь в период дученте мастера начали свои революционные эксперименты по созданию плоскостной иллюзии. А сегодня это кажется нам естественным.
В коллекции Эрмитажа есть полотно англичанина Томаса Гейнсборо “Портрет дамы в голубом”. Это уже XVIII век. Бледная как моль тетка с несусветной – в пол-картины прической застыла в барочной раме. Проходим мимо и никуда не сворачиваем. Таких теток – в любом тубдиспансере невпроворот. А ведь он что с ними делал – подлец этот – англичанин? Он эту тетку начинал писать в полной темноте, с занавешенными темными шторами окнами. Когда ни черта не видно, только слабые очертания. На следующем сеансе оживлял подмалевок уже с чуть приоткрытыми окнами, дальше – больше, и так – слоями. А заканчивал портрет на ярком солнце с полностью открытыми окнами. Эксперимент ставил – как можно отразить в статическом живописном полотне динамику света…вот. А если не знаешь ,смотришь – тетка как тетка…
А сколько они понапридумывали технических устройств, чтобы переносить натуру на полотно… Разные калибровочные сетки, камеры-обскуры, копировальные устройства, станки целые. Сегодня бы за такое разнесли в пух и прах, а те…они были не художники – исследователи. Они просто шли тем же путем, что и ОН. Пытались повторить процесс. Любой ценой.
Краски. Искали пигменты, придумывали смеси. Сначала подмастерьем лет десять, а то и двадцать растирал будущий гений краски у Мастера. Да еще не знал толком, что растирал. Двадцать лет пытался секрет выкрасть, узнать. А в итоге придумывал свой. Многие картины Леонардо безвозвратно утрачены и погибли именно из-за красок. Ему не нужна была вечность, не думал он о грядущих луврах – ему нужно было точно попасть в цвет. А иногда просто и не знал о химических свойствах старения пигментов. Тайной было все окружено, запутано в мистических трактатах. Никто не мог вот так просто пойти в магазин, купить краски, записаться в кружок и научиться…Только избранные.
Потом долго искали пути получения портретного сходства, реалистичного изображения натуры. Писали всякую муть – бытовые сценки, портреты кого ни попадя – искали технологии. И доискались – появилась фотография. Казалось бы – все, конец живописи. Примерно как с той музыкальной школой – Баха стали играть все.
К тому же времени решился вопрос и с материальной базой изобразительного искусства – краски больше не нужно стало изобретать. Грунты и лаки стали продавать в магазине. Исчезла в живописи цеховая тайна. Более того – основы живописного мастерства, типовые приемы стали достоянием масс – уездные барышни теперь стали писать акварелью и маслом пейзажики за своим девичьим окошком. И неплохо, кстати…
Живопись не умерла. Совершила очередной фазовый переход, сменила парадигму. На смену исканиям Возрождения пришли поиски более глубинных закономерностей, появились импрессионизм, абстрактная живопись, сюрреализм, черта в ступе – изм… Можно сказать, что живопись прошла всю фазу метафизического развития и совершила диалектический фазовый переход в новую реальность. Она – там. Непонятная для многих так же, как и Джотто в своем дученте. Зато “здесь” она оставила свои технологии, свои приемы, материалы. При желании можно научить ребенка писать красками уже не как ребенка, а как средненького художника, например XVIII века . И только лишь невостребованность души, да нерадивость педагогов не позволяют сделать это сегодня массово – так же, как и в свое время внедрить в человечество редчайшее и таинственное искусство выражать мысль буквами на бумаге…
Интересно, что кажущаяся соперница живописи – фотография – прошла тот же самый путь, только за гораздо более короткое время. Пока мы сидели в темноте с красными фонарями, пока мы баловались с ядовитыми химикатами и доставали по блату редкие светофильтры, подсуетились хитроумные азиаты и опошлили всю нашу алхимию. И теперь каждый…школьник может в считанные секунды создать фотопортрет, на который лет тридцать назад нужно было бы потратить месяцы. Из фотографии исчезла магическая составляющая – знание рецептов, доступ к редким реактивам, дороговизна оборудования. Книжка Бунимовича “Практическая фотография”, передаваемая с трепетом от поколения к поколению, пошла при очередном переезде в помойку. Цифровые технологии пришли в массы и сегодня для того, чтобы сделать приемлемый снимок, нужно всего лишь уметь нажать на кнопку…
Но, став массовой и доступной, фотография не исчезла. До сих пор я с удивлением узнаю, что люди платят за фотоработы деньги профессионалам. Да и сам я,-грешен,- пользуюсь иногда. Техника становится доступной, освобождая время и силы для души, творчества. Если все это есть, конечно…
Кстати, при такой доступности материальной базы и информации о ней, гениальных фотографов не прибавилось. Сколько было, столько и осталось. Просто изменились критерии.
-3-
Слово… Некоторые философы считают, что основа вербальной культуры – древние культы с их заклинаниями, заговорами и мантрами. Первые вербальные формы, прерогатива жрецов,- обладали страшной силой. С большой осторожностью следует считать сказками предания о немедленно сбывающихся проклятиях , исцелениях и даже воскрешениях. А ведь это была, в сущности, первопоэзия.
Уже Гомер и иже с ним были одними из первых “диссидентов”, взявших на вооружение ремесло жрецов. Официальная религия и сегодня съела бы с потрохами всех психотерапевтов, если бы целиком и полностью не зависела от секулярной власти. Остается только бороться с экстрасенсами всех мастей. Эти-дикие, этих – можно.
Итак, слово, бывшее мощнейшим инструментом общественного воздействия, было приватизировано поэтами , раскусившими секреты ремесла жрецов и применившими в целях искусства.
Возможно все было и не так. Это лишь одна из версий. Но то, что произошло потом уже сходится к одной сюжетной линии. Долгое время грамотность была преимущественно распространена среди монахов и впоследствии – государственных элит. Монахи тысячу лет дули в одну дудку и толку от них не было до тех пор пока не появились те самые грамотные элиты, которые попытались, тоже пока эксклюзивно, выражать свои идеи на пергаменте и бумаге.
Словесные формы искали себя, совершенствовались, теоретизировали, экспериментировали, изучали свой мир…И вот сначала в отдельно взятой стране, а потом и во всем мире наступила повальная грамотность. Нет, неграмотных тоже хватает, но барьер преодолен – изложить мысль на бумаге могут очень многие.
Умение складывать слова в предложения и выражать тем самым не только мысли , но и образы обнаружили у себя не только избранные, но и вовсе незваные. Некоторое время так называемая профессиональная литература кое как отбивалась от варваров при помощи редакторов и прочей канцелярской мути, но плотину прорвал Интернет. Еще пока по старой памяти кое-кто может попробовать провозгласить литературное дворянство, потрясая бумажными книжками и публикациями в уважаемых журналах. Но уважаемые журналы и издательства мельчают на глазах, советские и перестроечные (о последующих и говорить нечего) публикации постепенно девальвируют в глазах обновившегося читателя и на смену всей этой библиотечной пыли мощно и грозно вступает Сеть.
В сущности, в литературном ремесле постепенно, но очень быстро снимаются последние ограничители. Опубликоваться может каждый. И следует отметить, что при легкости публикации к читателю прорывается гораздо больше литературы, созданной на приемлемом ремесленном уровне. Проявляется все тот же “баянный” эффект. Информационные и административные преграды сметены и пишет каждый второй. Конечно, не как Пушкин или Толстой, но ведь это тоже дело опыта.
Вот здесь уже трудно судить, что будет с литературой. Не хотелось бы видеть тупик, но пока мне не хватает фантазии представить себе будущее этого искусства. Скорее всего фильтрацию исходного материала возьмут на себя сетевые издательства. Возможностей у них будет больше, но только они, создав себе определенный авторитет, смогут продвинуть к читателю не всю массу словесного креатива, а отобранные и качественные на их взгляд произведения. То есть все-таки спасение литературы от помоечной судьбы – в руках все тех же коммерсантов –издателей, но теперь уже сетевых.
Да, судьба литературы будет трудна и интересна. То, что не удалось сделать Пролеткульту, похоже, успешно совершит Интернет. Посмотрим,-что будет. Процесс уже не остановить, да и надо ли?...
-4-
На какое бы искусство еще взглянуть трезвым взглядом? Драматический театр как был балаганом, так и останется. Никакая конкуренция снизу со стороны политиков и агентов по недвижимости, освоивших лицедейство в изумительном совершенстве, не заставит театральную братию свое ремесло совершенствовать. Так что здесь теория не работает.
Что там остается? Танец? Специфическое функциональное расширение роли танцовщицы во все времена не позволяло заниматься этим искусством людям, заботящимся о своей репутации. Сложился определенный круг, цех, сложилась видимость профессиональных тайн и секретов. Причем, цех этот долгое время сам поддерживал идею социальной отверженности и обособленности своих членов, так как это позволяло сохранять информационные барьеры непреодоленными. Совершенствование этого искусства в замкнутом информационном пространстве привело к возникновению современного балета и устойчивой легенды о недоступности его мастерства смертным.
Но смертные тоже любят танцевать и сегодня мало заботящиеся о репутации студентки крутят всякие дансы похлеще балерин Большого театра . Искусство пластики тела доступно народу так же, как и фуги Баха поселковым баянистам. Значит и данное искусство будет делать шаг вперед по линии концептуального преображения и усложнения.
И пластическое искусство уже шагает по этому пути. Путем реализации идеи ударного контакта в ХХ веке балет преобразился в бокс – искусство, доступное лишь умным и смелым. Решительно отбросив ритмику и украшательство, как живопись – перспективу и фотографичность, – бокс исследует новые грани прекрасного уже своими методами. Стряхнув с себя пыльные театральные одежды плебеев прошлых веков, бокс устремил свои искания на красоту человеческого тела, точность и скорость движений. Разве может сравниться хилая радость замшелого эстета, наблюдающего агонию какого-там лебедя, с молодым восторгом зрителя, получившего уникальную, никогда более не повторящуюся в природе возможность увидеть неожиданный нокдаун Тайсона от правой руки Холифилда? Бокс кажется эстетам прошлого таким же грубым и непонятным , каким в свое время пошлым и порочным казался балет. Кажется таким же странным и потрясающим основы, как Джотто в своем дученте…
Впереди у нас не конец света, как считал Джотто и его современники. Впереди – сингулярность, технологический взрыв, смена парадигм и мировоззрений. Уже скоро мы увидим, что там будет с искусством. В любом случае – что-то будет…