Очерк истории восьми диктатур (862 – 2000 – 20??)
П Р Е Д И С Л О В И Е.
Мне девятый десяток и, согласно неумолимым законам статистики, я со дня на день должен сказать «прощай» России – родной стране и расположенному на её территории государству. Сначала тоже родному, злосчастья которого пытался предотвратить чисто утопически: созданием государственной службы прогнозирования которое позволяло бы «взвешивать» последствия намечаемых решений. Затем, когда выяснилось, что такая служба при тоталитаризме может быть только фиктивной, явно враждебному, против которого полтора десятка лет боролся оружием «легального антимарксизма», рассказывая в печати, по РТВ и с трибуны о назревающих социальных проблемах, грозящих перерасти в критические и катастрофические (что и произошло впоследствии). Когда же бесчеловечно-гулаговское государство рухнуло, а на смену ему, как чёрт из табакерки, явилось жульнически-мошенническое, со сплошными остапами бендерами под псевдонимом березовских-гусинских, пытался создать реальную оппозицию новому режиму, потерпел неудачу и с 1996 года полностью отошёл от политической жизни. Нынешнее государство не враждебно мне, но во многом чуждо, хотя приходилось голосовать сначала за Ельцина, потом за Путина. Так как остальное – намного хуже.
Всё это сказано для того, чтобы заявить об отрешенности от какой-либо политической тенденциозности, присущей многим «историям» нашей страны. По крайней мере, начиная с 1920-х годов. Задача последующего изложения иная. Не провести через историю идеологию какого-то политического течения, а показать суть происходившего и происходящего через призму современного обществоведения. Подлинно научного (не путать с квазирелигиозными утопиями недавнего прошлого).
На протяжении нескольких десятилетий автору приходилось профессионально работать историком, социологом, футурологом, политологом, культурологом и философом истории. Даже преподавать эти дисциплины в высшей школе. Теперь данный научный инструментарий ложится в основу изложения.
Только один пример.
Государство Российское, с обществоведческой точки зрения, предстает как диктатура боярства, затем (с петровских времён) – как диктатура дворянства, затем (с 1917 г.) – как «диктатура пролетариата» (чиновничье-номенклатурного), наконец (с 1991 г.) – как «диктатура олигархиата» (чиновничье-хапугского). Остаётся раскрыть конкретное содержание этих отвлеченных терминов.
С этим пояснением и приступим к последующему изложению.
Глава 1. МИР В НАЧАЛЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ (У – ХУ вв. н. э.)
Диктатура традиций, нравов, обычаев (во многом – до сего дня)
1.
Полторы тысячи лет назад, в 500 году от Рождества Христова (или, что то же самое, «нашей эры») мир являл собой картину, досконально изученную историками и в деталях описанную ими.
По югу Евразийского материка, от Балкан через Переднюю и Среднюю Азию к Индию и Китаю тянулась полоса цивилизованных государств – всё, что осталось от Древнего Мира и Античной цивилизации после падения в предыдущем столетии Западной Римской империи. К западу, северу, востоку и югу от неё, да и во всём остальном мире вообще, располагались дикие и варварские племена. Оба эпитета не несут появившегося позже ругательного смысла («дикарь!», «варвар!»). Они означают только, что одни племена (дикие), как и первобытные люди, продолжали жить охотою и собирательством. А другие (варварские) перешли уже к животноводству и даже к земледелию, но еще не успели создать государства – аппарата насилия для выколачивания дани с населения.
Кочевые варварские племена (животноводство) нападали на оседлые (земле-делие), оседали на завоеванной земле и сами становились жертвой очередных захватчиков. Эта кровавая мясорубка была особенно ужасна к северу от «цивилизованной полосы». Она тянулась многими столетиями и хорошо описана в трудах Л. Н. Гумилева – самого крупного русского историка и этнолога ХХ века. В основе её лежал тот же процесс, что и периодические нашествия саранчи.
В норме – хотя сегодня страшно называть это нормой – каждая четвертая женщина погибала от первых или от одного из последующих родов. А каждая вторая становилась инвалидкой – не могла больше рожать. Зато остальные давали племени по пять-десять, а то и по десять-двадцать детей. Правда, из каждых четырех детей лишь один становился впоследствии отцом или соответственно матерью семейства. Двое погибали в детском возрасте и еще один – подростком. Кроме того, значительную часть выживших выкашивали болезни, голод, бесконечные войны. Тем не менее, в конечном итоге каждых двух родителей в следующем поколении сменяли, в среднем, двое новых. И таким образом племя, если его не постигала катастрофа, могло существовать веками, то немного разрастаясь, то немного уменьшаясь в численности.
Иногда, однако, складывались настолько благоприятные обстоятельства – и стихийные (существенно уменьшалось число погибших от болезней и голода), и социальные (не было губительных набегов соседей) – что каждых двух родителей, в среднем, сменяло уже не двое, а трое-четверо новых. Приходилось расширять поле деятельности, вступать в столкновение с соседями. А когда народа – в особенности молодых воинов – становилось совсем уж много, возникал соблазн напасть на соседей и истребить их или починить себе, чтобы вместе напасть на других. Получалось нечто вроде кровавого «снежного кома», который, нарастая, сметал все на своём пути, пока не натыкался на преграду и не рассыпался, либо замыкался на завоеванном пространстве.
Именно так несколько тысячелетий назад в Приуралье и предгорьях Алтая создалась благоприятная экологическая ситуация, и в обитавших там арийских племенах существенно снизилась детская смертность. Нараставшая масса населения уже не могла прокормиться на своих землях, и «избыток» двинулся сначала через горы на юг, в Индию, а затем на Запад – в Европу. В Индии арийцы истребили туземцев, а остатки их обратили в рабов-париев. В Европе (поначалу только Восточной) истребили или ассимилировали малочисленные там местные племена. Первую волну арийцев составили германские племена (готы), вторую – славяне.
И именно так в том же У веке, когда погибала Западная Римская империя, кровавым нарастающим комом пронеслись по Европе от Урала до нынешней Франции угро-тюркские гунны. Их нашествие вызвало Великое Переселение спасавшихся от них народов. Германские племена перекочевали из Восточной Европы в Западную, потеснив кельтов, обитавших там с незапамятных времён. Следом за ними центральную и западную часть восточной Европы заняли славянские племена, оказавшиеся в тисках между нападавшими на них с запада и северо-запада германцами, а с востока и юго-востока – тюрками (хазары, половцы, печенеги).
Правда, сильный «натиск на Восток» - пресловутый «Дранг нах Остен» - германцы начали во второй половине тысячелетия, вытеснив славян из Центральной Европы, а приостановлены были только к середине следующего тысячелетия (Ледовое побоище, 1242 и Грюнвальдская битва, 1410). Окончательно же они были остановлены только под Полтавой (1709), а потом вторично под Берлином (1945).
Точно так же внушительной силой хазары, половцы и печенеги стали только на протяжении второй половины тысячелетия и были стерты с лица земли только в конце этого – начале следующего тысячелетия. Но уже к середине первого тысячелетия нашей эры стычек восточных славян с этими племенами было не избежать.
Гунны были разбиты сплотившимися против них германцами в самом центре Европы. Остатки их рассеялись по Восточной Европе, осев большей частью на территории современной Венгрии. Спустя полтысячелетия в эти места пришли венгры и ассимилировали гуннов, после чего попытались повторить их нашествие, окончившееся таким же разгромом. Поразительно, что некоторые венгры до сих пор гордятся своим отдалённым родством с гуннами, называют своих мальчиков именем самого свирепого гуннского вождя – Аттила. Что ж, разве другие народы (не исключая русских) не гордятся своими отечественными извергами рода человеческого?
Восточно-славянские племена (поляне, древляне, словене, вятичи, кривичи и др.) безусловно должны были отличаться друг от друга обычаями и языком – даже в первой половине ХХ века единый русский язык был официальным, а фактически состоял из множества областных диалектов, сильно отличавшихся друг от друга. Но эта разница была несущественной по сравнению с обычаями и языками западных и южных славян – совершенно так же, как сегодня родственные русский, украинский и белорусский языки отличаются от «двоюродных» польского, чешского, словацкого, сербо-хорватского, болгарского. Да и в образе жизни Запад и Восток славянства по-прежнему разны.
Кстати, в те времена еще не знали слов «русь», «руссы», «русские», «Россия», бессмысленные в славянских языках. «Россия» появилась тысячу лет спустя, в середине прошлого тысячелетия. А «руссы» - это перевод на славянский финского слова «роуси», которым финны называли проходившие через них во второй половине позапрошлого тысячелетия выходцев одного из племён восточных норманнов (варягов – будущих шведов и датчан) Помните: «путь из варяг в греки»? Со временем «руссы» превратились в более удобных для славянских языков «русских». И, соответственно, их страна «Русь» много позже – в «Россию». В конце же позапрошлого тысячелетия «руссы» и их «Русь» означали восточно-европейские славянские племена под властью варяжских конунгов-князей и их викингов-витязей дружины.
2.
Основной недостаток почти всех «историй России» заключается в том, что их авторы представляют наших предков похожими на нас с вами по сознанию и поведению. Между тем, они отличались от нас сильнее, чем мы сегодня – от любых соседей. Для такого утверждения мне не требуется никаких документальных доказательств. Ребёнком 5-10 лет я летом видел своего 80-летнего прадеда, как теперь понимаю, мало чем отличавшегося от русских крестьян пятьсот и тысячу лет назад. И, конечно, не его одного.
Это сегодня мы знаем, что из себя представляют наше Солнце, Земля, Луна, планеты и звёзды, почему сверкает молния и гремит гром, идёт дождь или снег, мерцают на болотах огоньки и т. д. Для наших предков (до прадеда включительно) это были сверхъестественные, божественные или «нечистые», силы, с которыми надо было уживаться, как с соседями – германцами и тюрками. Только, в отличие от соседей, эти силы приходилось задабривать жертвами, умолять, вести себя так, чтобы не рассердить их.
Помню, что каждый день, каждое дело прадеда – от завтрака перед рассветом до отхода ко сну ночью, которая начиналась, в отличие от наших дней, в 21.00 по московскому времени и кончалась в 03.00 утра (24.00 = полночь), в начале и конце каждой работы и трапезы – открывались и закрывались молитвой. Либо кратким «знамением», либо долгими молитвами с коленопреклонением и распростертостью ниц. Так подобало каждому истовому христианину. Однако это вовсе не мешало пережиткам язычества, которое, как известно, сильно «вторглось» в христианство (до сих пор!). Поэтому в промежутках между молитвами прадед успевал принести символические жертвы и «побеседовать» с домовым в сенях, с водяным в колодце и реке, с лешим в лесу и т. д., всячески задабривая их. И, конечно же, ему в голову не могло придти противиться «нечистой силе» иначе, как жертвами и заклинаниями.
Кстати, в разряд «нечистой силы», наряду с чертями и ведьмами, у прадеда попадала советская власть. Он покорялся ей, как неизбежному злу, хотя при его жизни его село трижды восставало против властей. И, как мы видим сегодня, в данном случае его сознание было выше и глубже, чем у правнука.
Если кто-то из читателей не поверит автору на слово, может почитать романы П. И. Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах». Там детально описана жизнь его современников – приволжских старообрядцев середины Х1Х века, тоже мало чем отличавшаяся от жизни славян пятьсот, тысячу и полторы тысячи лет назад.
Главная проблема людей того времени – помимо болезней, войн и стихийных бедствий – заключалась в том, чтобы избежать голодной смерти. Это было очень нелегко. Для этого требовался тяжкий, продолжительный – до 16 часов иной день – физический труд. Иначе быть не могло, потому что производительность труда была несопоставима с нынешней. Даже два-три столетия назад мешок посеянного зерна давал, в лучшем случае, три-четыре мешка урожая, из которых один надо было оставить на следующий посев, а один – отдать разного рода паразитам, к истории которых обычно и сводится история Государства Российского. А полторы тысячи лет назад производительность труда была еще ниже.
На домашнюю живность полагаться было нельзя. Чтобы питаться главным образом мясом, надо было стать кочевниками с огромными стадами, а к северу от степей в Восточной Европе не очень разгуляешься. Овощи – продукция огорода – тоже составляли «приварок» к основному продукту питания – хлебу. Точно так же, как и «дары леса»(главным образом, конечно, охота) или рыба с реки. А хлеба – при самом тяжком труде и самом хорошем урожае – едва хватало до следующей осени. Сплошь и рядом весною-летом приходилось разбавлять остатки запаса корой-лебедой-крапивой. И раз в несколько лет страшное бедствие: неурожай, голод.
Как-то приходилось читать, будто крестьянин на Руси тяжко трудился только в летнюю страду, а зимой чуть не полгода лежал на печи. Это, конечно, вымысел. Во-первых, крестьянину ни дня отдыха не давала домашняя живность, которая, как известно, никаких выходных и праздников не признаёт. Во-вторых, к летней страде надо было начинать готовиться с осени: чинить свой трудовой «арсенал», готовить одежду и обувь, обихаживать жильё, вывозить на поля навоз, заготавливать дрова на зиму, идти в лес по грибы-ягоды, к капканам и ловушкам, на реку с неводом и т. д. Наконец, в-третьих, - и это главное – крестьянину не давали залеживаться вековые традиции, обычаи, нравы, которые жестко предписывали, в какое время каждого дня года, смотря по погоде, что делать, чтобы не опозориться в глазах всесильного общественного мнения окружающих. Всесильного до самой второй половины 50-х годов прошлого века (т. е. всего 50 лет назад!), когда жизнь подавляющего большинства (2\3!) россиян была гораздо ближе к У веку нашей эры, чем к концу ХХ-го.
Стимулы для строго соблюдения веками установленных порядков были жёсткие и для нас с вами даже жестокие. Малейший сбой – и гневный окрик старшего. Сбой посерьёзнее –грозная и грязная ругань, затрещина (ребёнку – подзатыльник, собственнолично огребал таковые от матери не в У, а в ХХ веке). Еще серьёзнее – побои, после которых приходилось отлеживаться день, а то и больше. И всё это было, говоря современным языком, только «выговор с предупреждением». Гораздо страшнее было получить обидное прозвище, даже если ты не криворукий или не долгорукий. Прозвище, которое переходило на твоих детей, внуков и правнуков, пока деревня не исчезала (и, наконец, исчезла) с лица земли. Не помогало прозвище – начиналась травля, которая доводила порой до петли. А в крайних случаях семейный или мирской самосуд – и провинившийся становился изгоем-холопом в другой деревне Или его постигала семейная смертная казнь. До самого ХХ века. Кто не верит – прочтите «Тихий Дон» М. Шолохова.
В свою очередь, традиции, нравы, обычаи появились не по чьему-то произволу, а потому, что без них человек не выдержал бы столь тяжкого труда. Именно они предписывали, что и как надо делать, чтобы работа шла, а ты не рухнул от изнеможения. Когда, как и сколько работать, когда, как и сколько отдыхать, как обустраивать свой быт. А так как сам человек до сих пор не знает, как провести появившийся досуг (по крайней мере, без телевизора), то ему указывалось, когда идти в баню, когда и как принимать гостя, как развлекаться в редкие свободные часы ритуальными песнями и плясками, посиделками и хороводами. Если добавить к этому, что все трудовые операции были тоже детально расписаны – на смоленщине так, на киевщине этак – то можно сказать, что люди чересчур буквально понимали сказанные намного позже слова Шекспира, будто жизнь – театр, а человек – всего лишь актёр, исполняющий свою роль.
Эти простые вещи ускользают от внимания и начинаются всякие несообразности. Возьмём, к примеру, «Народные русские сказки» А. Н. Афанасьева (трехтомное академическое издание!0. Не сам же он, разумеется, сказки сочинял – ему рассказывали. Собиратель сказок нарвался на похабника. Может быть, даже не на одного. Таких похабников в каждой округе с тех пор. как свет стоит, всегда было больше, чем хотелось бы (а сегодня вообще – хоть пруд пруди). И получилось, будто в деревне отец запросто жил с дочерью, секс на каждом шагу, свальный грех и пр. Это, конечно, блудословие. Наши предки лучше нас знали, что кровосмешение – гибель. В отличие от египетских фараонов, им в голову не могло придти жениться на сёстрах или племянницах. Тем более, предаваться беспорядочному сексу с девицей, которой предстоит десяток-другой родов, чтобы деревня не вымерла. Кстати, для такого количества родов требовалась основательная физическая и психическая подготовка. Невесту жениху подбирала родня. Да так, чтобы получилась «ровня» (не только по социальному положению в сельской общине). Всякое отклонение – путь к вырождению и гибели. Путь, на который мы вступили с переходом от сельского к городскому образу жизни. Но об этом – в соответствующей главе.
Молодожены и полторы тысячи, и всего сто лет назад поселялись в так называемой «чёрной избе» или, иначе, в «избе, топившейся по чёрному» (именно в такой избе в 1904 г. нашей эры родился мой собственный отец). Кстати, мужик столетие назад не мог валяться на печи по той уважительной причине, что печь была лишь у богатых. «Чёрная изба» - жилище почти каждого мужика до ХХ века –представляла собой сруб из бревен, иногда обложенный землей для тепла. Или, по крайней мере, завалинкой. С тремя отверстиями: низкая дверь, чтобы избу не вымораживало; маленькое оконце для света и свежего воздуха, которое закрывалось паклей; наконец, дыра в соломенной крыше, через которую выходил дым из каменного очага в центре избы – её тоже затыкали паклей, когда очаг догорал. Пол земляной, застланный подстилкой, на которой вповалку спали домочадцы. В углу – обеденный стол с лавками, на которых спали хозяин и хозяйка дома. Часто под потолком навешивались полати и прибавлялось еще несколько спальных мест. Плюс обязательная люлька для очередного новорожденного. Словом, это была та же юрта (вигвам), только не перевозимый.
Для полноты картины добавим, что в избе зимою на неделю-другую помещался новорожденный телёнок или жеребёнок (видел собственнолично: в хлеву он просто погиб бы на морозе).
Изба «по белому» (т. е., с печью, трубой, деревянным полом и двумя-тремя слюдяными оконцами) до ХХ века имелась только у очень зажиточных крестьян, да и то лишь в последние столетия. Пристроенная к избе летняя горница – почти дворец для считанных процентов: большей частью, уже не просто крестьян. Наконец, многокомнатный терем – для знати с прислугой, составлявшей, как сегодня «новые русские», не более 1-2% населения.
Несколько таких изб (обычно примерно полдюжины) составляли деревню. По тем временам, это был довольно крупный населённый пункт. Напомним, что в каждой избе на трех этажах (пол, лавки, полати) могло помещаться до десятка и более человек – правда, большей частью без конца рождавшиеся и умиравшие дети. В полудюжине изб трудоспособных набиралось ровно столько, сколько нужно было для обработки огородов и полей за околицей. Плюс пастбище для выгона скота. В отличие от нас, наши предки не могли позволить себе роскоши тратить час-другой на дорогу к месту работы и столько же обратно. Поэтому, когда избы в деревне переполнялись, устраивались «выселки» - в нескольких верстах от деревни начинала строиться новая.
Крупные сёла из нескольких десятков, а позднее даже из нескольких сотен изб появились лишь в последние столетия, когда исчезла опасность налёта кочевников. Деревня была беззащитна перед нападением на неё даже небольшого отряда бандитов (это хорошо показано в известном фильме «Великолепная семёрка»). Поэтому самая крупная деревня в округе – обычно на крутом берегу реки, чтобы к ней трудно было подступиться – огораживалась земляным валом и рвом, часто еще и деревянным частоколом по валу. Такая деревня именовалась «городом» (в смысле: огорожена) Она была центром округи, и в неё, при внешней опасности, сбегались обитатели окрестных деревень.
Кто сомневается – может хоть сегодня посмотреть на остатки «змиевых валов» по берегам притоков Днепра южнее Киева. Некоторые археологи относят их к первой половине первого тысячелетия нашей эры, а другие – даже ко второй половине первого тысячелетия до нашей эры: вот какая древняя история у наших предков!
Вот, собственно, и вся система расселения наших прародителей до появления государства.
3.
Было бы ошибкой думать, что до возникновения государства население деревень и города составляли лишь более или менее зажиточные крестьяне. У стадных млекопитающих (например, у собак, обезьян и их ближайшего родственника – человека) совершенно иная социальная или, точнее, стадно-племенная структура).
Не будем обижать читателя сопоставлением с собаками и обезьянами (хотя оно буквально напрашивается). Вглядитесь внимательнее в любое человеческое сообщество – от детской, подростковой, молодёжной компании до любого предприятия учреждения, организации и государства в целом. Вы увидите ровно пять уровней-классов – ни больше, ни меньше.
Во-первых, в каждой деревне – тем более, в каждом городе должен быть глава, лидер, «авторитет», вождь – иначе тут же возникает анархия, мать беспорядка и нестихийной катастрофы. В одних случаях такой лидер может быть авторитарен, как Сталин или Гитлер. В других он только наиболее авторитетен среди нескольких равных ему по положению. Чаще наблюдаются промежуточные варианты. Всё это можно увидеть хоть сейчас на примере чеченских кланов (тейпов), доживших до наших дней.
Как назывались у древних славян такого рода «главы администрации»? У южных славян мы знаем: жупан. У восточных – нет. Это вытравлено из нашего сознания огнём и мечом. Как угодно, только не ханами, царями или князьями. Хан – слово тюркское, в славянских языках столь же бессмысленное, сколь и «роуси». Царь – латинское (сокращенное Цезарь). Князь – германское, вольный перевод с варяжского «конунгс» (вожди, будущие кинги и кёниги, переведенные позже славянами, как короли (крали, крули) уже как производное от Карла Великого (1Х век). Точно так же витязь – это от «викингс» (воины), а вовсе не сам по себе. Не мог он называться и государем, потому что государства не было и таких слов еще не существовало.
Наверное, что-нибудь вроде «старшого», «старосты», «володаря», «владимира» (сельская община до 1917 года именовалась «миром» со своим вече – «мирским сходом»). А может быть, вообще не было никакого титула. Просто все знали, что такой-то по древнеславянскому имени и прозвищу есть, говоря современным языком, глава местной администрации – обычно в одном лице.
Совокупность таких «глав» составляла высший класс древнеславянских племён. Как и сегодняшний высший класс – от правящих кругов до последнего олигарха - это было для народа одновременно и благо и горе. Благо – потому что без него тут же начиналось «смутное время» 1605, 1917 или 1991 года. Горе – не только потому, что «новые русские», как и сегодня, присваивали себе львиную долю общего достояния, но еще и потому, что, как и сегодня, без конца ссорились и дрались друг с другом (точнее, недруг с недругом), вовлекая в свои кровавые разборки остальное население. По известному принципу: паны дерутся – у холопов чубы трещат.
Любой Фома Неверующий может легко убедиться в действительности сего печального факта, прочитав знаменитые слова летописи: «земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет». В последующих строках можно сомневаться, а в этой – нет. По той простой причине, что видим это сами воочию все 1250 лет российской истории.
Высший класс всегда и везде составлял и составляет не более одного процента населения (полторы тысячи лет это как раз и был «глава» деревни из примерно сотни жителей) Только очень редко – как, например, сегодня в постсоветской России – процент доходит до полутора-двух. Но это уже за счёт наглого ограбления основной массы населения.
Этажом ниже шёл так называемый высше-средний класс – наиболее зажиточные (богатые) соплеменники. Их было тоже не особенно много – не более 5-10%. И тоже иначе быть не могло, потому что богатый всегда и везде отнимает у бедного значительную часть общего достояния. И если бы вдруг богатыми стало большинство (фантастическое допущение), то у кого чего им было бы отнимать?
Однако влияние этой прослойки на дела деревни, города, всего племени было подавляющим. Именно с этими людьми вынуждены были считаться в первую очередь и «глава», и основная масса населения. Именно они, если «глава» зарвётся в своём самодурстве, могли приуготовить ему участь Цезаря, либо Павла или Никиты Первых. Именно они, лучше вооруженные и сплоченные (организованные), могли подавить недовольство бедняков, подкупая и натравливая одних на других.
Третий этаж сверху представлял средний класс – «средние» между богатыми и бедными. В благополучных обществах он составлял и составляет подавляющее большинство (до 90%!), которое обеспечивает стабильность общества. В неблагополучных – например, в России – это всего лишь тонкая прослойка между кучкой богатых и основной массой бедных. О стабильности такого общества можно только мечтать. Судьбе такого общества трудно позавидовать («а порядка в нём нет»).
Четвертый, предпоследний этаж – низше-средний класс, бедняки. Сегодня большинство россиян уверенно-нахально относит себя к среднему классу. Но это просто выражение самоутверждения, сродни тому, когда нищая пенсионерка с видом миллионерши подаёт гривенник псевдонищей (которая нередко как раз и есть подпольная миллионерша). На самом деле почти половина россиян, по мировым стандартам, - стопроцентные бедняки, крутящиеся около прожиточного минимума. В благополучных обществах они составляют считанные проценты – не больше, чем богачей – людей, попавших в беду (большей частью, из-за болезни, наркотиков, либо потерявших кормильца и лишенных помощи родственников). В прежние времена сравнительно недавно бедняки составляли подавляющее большинство населения.
Наконец, пятый, последний класс – нищие. Не псевдонищие, как наши мошенники, а люди, волею судеб потерявшие всякие средства к существованию, изгои, попавшие в кабалу и т. п. Сегодня в благополучных обществах их столько же, сколько сверхбогачей-олигархов, не более 1-2%. Это обычно жертвы какой-то катастрофы, которая заставляет их ночевать в подвалах, побираться по помойкам и т. д. В неблагополучных странах такие несчастные могут составлять десятки процентов (в нынешней России формально – до трети населения, которое, помимо нищенской пенсии или столь же нищенской зарплаты, кормится, в основном, со своих пресловутых «шести соток», да промышляет лесом, рекой и воровством всего вокруг, что «плохо лежит»). В древние времена такого социального бедствия изначально быть не могло, потому что сельская община при любом несчастье помогала пострадавшим подняться до уровня хотя бы бедняка.
И полторы, и тысячу, и полтысячи лет назад (до введения в середине прошлого тысячелетия крепостного права) низший класс на Руси составляли сравнительно немногочисленные рабы-холопы. Восточная Европа – это ведь не Средиземноморье, где владелец мог содержать хоть тысячу рабов (точнее – они содержали его). Здесь редко обращали в рабство военнопленных – не было такого обычая. Как правило, раб был «кабальный холоп», человек, отдавшийся в кабалу за долги, вообще лишенный иных средств к существованию. Во всем варварском мире – от будущей Англии и Франции до Урала - почти в каждом (далеко не во всяком) селении было не больше одного-двух, реже нескольких холопов. Обычно у кого-нибудь из «верхушки» общества.
Как говорил поэт, кажется, трудно яснее нарисовать картину социального расслоения варварского мира, к которому принадлежали наши предки.
4.
Всесильные и всеохватывающие вековые традиции, нравы, обычаи наших предков только потому и были всесильными, что освящались религией, защищавшей людей от немилости разных сверхъестественных сил – от божественных до «нечистых».
Религией наших предков почти до самого конца позапрошлого тысячелетия было язычество – обожествление Солнца и многих стихийных явлений природы, «одушевление» всего окружающего растительного и животного мира. Искусством «общения» с этими силами владели жрецы-волхвы, часто люди с сильной энергетикой (и соответствующей силой внушения), которых мы называем экстрасенсами. По совместительству они являлись врачами – других не было – и как бы народными депутатами, которые умеряли самодурство «главы» или произвол богача, если тот слишком уж выходил за рамки традиций, нравов, обычаев.
В язычестве было немало позитивного – просто потому, что оно веками впитывало в себя народную мудрость. Именно поэтому многое из него органично вошло в христианство, ислам и другие мировые религии.
Возьмём, к примеру, посты. Кажется, они существуют с тех пор, как свет стоит. У каждой религии разные, но с одинаковой сутью. Во-первых, облегчить жизнь впроголодь, когда иссякают запасы продовольствия. Во-вторых, с чисто лечебными целями. Горький опыт показал, что «переедание» столь же губительно для организма, сколь и «недоедание». В результате сегодня половина взрослого населения и России, и США (правда, по разным причинам) страдает от «избыточного веса». А ведь тот, как и курево – не говоря уже о пьянстве – на 20-30 лет сокращает срок, изначально отпущенный человеку судьбою.
И разве только в этом случае народная мудрость спасает жизнь?
Вместе с тем, в язычестве было немало негативного, даже ужасного. Прежде всего, человеческие жертвоприношения. Везде, на всех материках земли. Несколько раз в году. Да и многие другие языческие обряды сегодня ничего, кроме отвращения, не вызывают.
Вы только представьте себе: умирает глава семьи, а вместе с ним хоронят не только его коня, доспехи, утварь, но и законную жену (жён). У индуистов это было в порядке вещей еще в позапрошлом веке. Есть холопы – убивают и хоронят холопов.
Сегодня от былых жертвоприношений остались только несчастные цветы, которые нещадно рвут или выращивают, чтобы потом срезав (убив) поднести даме или юбиляру. А представьте, если бы на ваших глазах точно так же резали жён, детей, стариков, бомжей?!
Негативное в язычестве повелевает признавать мировые религии прогрессом по сравнению с предшествующим уровнем религиозного сознания.
Позитивное – заставляет внедрять более гуманную религию силой, обычно при отчаянном сопротивлении народа. Именно это произошло на Руси в конце позапрошлого тысячелетия.
Однако в сопоставлении язычества и христианства случаются и недоразумения Возьмём, к примеру, вакханалию. С незапамятных времён она устраивалась у многих народов. У славян, скажем, в праздник летнего солнцестояния (позднейший «Иванов день»). Под пером некоторых блудописцев она предстаёт как свальный грех. Но такого просто быть не могло. Потому что, по авторитетному утверждению А. П Чехова, такого не могло быть никогда. Не могли участвовать в оргии дети, подростки и старики (тогда – старики и старухи на четвертом десятке лет жизни): им подобное безобразие ни к чему. Не могли участвовать беременные (почти каждый год!) женщины или матери с грудными детьми на руках. Не могли участвовать и девицы на выданье: куда же им деваться, если забеременеют до женитьбы? Стало быть, участниками могли быть только взрослые парни и молодые мужчины, а также бездетные или малодетные (не способные больше рожать) молодухи. И прояснялся определённый социальный смысл: община получала дополнительных будущих членов там, где их по тем или иным причинам не могла дать семья.
Кстати, в этом обществе редкостью были «старые девы», вдовы, бобыли. Для этого нужно было стечение бедственных обстоятельств: урод (ка), калека, псих ненормальный (юродивый) и т. п. Не вышедшая замуж или потерявшая мужа, тут же шла второй или даже третьей-четвертой женой к соплеменнику, способному содержать большую семью. Как это делается – можно видеть до сих пор кое-где на Кавказе. Бобыль автоматически становился у кого-то домочадцем (= холопом). Юродивый (ая) относился к низшему классу жречества, фактически являлся единственно возможной тогда разновидностью нищего.
Нам в данном отношении важно констатировать три установленных историками факта.
Во-первых, язычество (как позднее христианство) целиком определяло традиции, нравы, обычаи, вообще всю жизнь наших предков, до мельчайших деталей.
Во-вторых, христианство (уже в последней четверти позапрошлого тысячелетия) было введено силой, «сверху», при отчаянном сопротивлении народа. И стало государственной религией, обеспечивающей, как и семья, стабильность государства. До сих пор мы не говорим здесь об антиправительственных течениях и сектах. Об этом – особый разговор.
В-третьих, всё позитивно-конструктивное в язычестве было органично включено в христианство. А многое неконструктивное – помимо христианства – в виде множества суеверий продолжает оставаться с нами до сих пор.
Помимо главного – всеохватывающей религии, культура наших предков делилась на материальную и духовную. Материальная – это архитектура и убранство жилищ, организация расселения (деревни и города), рабочий инструментарий и ритуальные порядки всякого рода работы. Духовная – за рамками религии – столь же ритуальные порядки быта и всякого рода досуга, очень кратковременного по сравнению с нынешним. От посиделок и хороводов до игр и состязаний.
Сегодня от этого не осталось почти ничего, а то, что осталось, большей частью выродилось в губительные позорища, приближающие надвигающуюся гибель общества.
5.
Наши далёкие (и даже не очень далёкие) предки разительно отличались от нас не только организацией своего социального устройства-пространства, но и структурой своего социального времени. Им были неведомы такие пустяки, как секунды, минуты, декады, кварталы, десятилетия, века. Даже часы, недели и месяцы пришли к ним намного позже. Правда, не мог не существовать лунный месяц – но это только для жрецов-волхвов. Потому что обычный мирянин ошибочно полагал (и до сих пор полагает), будто Луна не оказывает на человека никакого воздействия.
Для наших предков существовали только времена суток и времена года: это было наглядно и убедительно. В сутках четко выделялось утро – с трех до девяти нынешних часов – когда в любую погоду любого времени года надо было вставать доить коров и коз, задавать корм домашней живности и, позавтракав, начинать первую треть рабочего дня. С девяти до трех пополудни, после обеда, превратившегося у обленившихся потомков в завтрак, и короткого послеобеденного отдыха, тянулась вторая треть рабочего дня, т. е. был собственно день (как мы уже говорили, в 12 часов - и, словно на смех, по сие время – полдень). Труд был настолько тяжкий, что вынуждал подкрепиться. Поэтому в полдень давался полдник, сдвинувшийся у помянутых недобрым словом потомков на целых пять часов к вечеру. Снова короткая передышка, и начинался вечер – с трех до девяти пополудни. Тоже настолько тяжко трудовой, что требовал между тремя и шестью часами вечера передышки, когда давался исчезнувший ныне «паужин» - еще одна закуска после полдника. Наконец, ближе к девяти часам вечера сил работать уже не оставалось (разве какой аврал), подавался ужин и предстоял 6-часовой ночной сон (12 часов – половина ночи, полночь), к которому добавлялись полчаса-час сна во время отдыха днём.
Утресь, пополудни, ввечеру, ночью – этого было вполне достаточно даже для наших прадедов, не говоря уже о далёких пращурах. И ничего другого не надо было, потому что каждый день года имел своё название (позже, при христианстве, связанное с именем какого-нибудь святого). И каждый знал, что именно делать в данный день при той или иной погоде. А затем сразу следовало очередное лето (именно лето, а не год, потому что мы и сегодня говорим: не годов, а лет). Лету предшествовала весна, а за ним следовали осень и зима, которые надо было пережить, чтобы дождаться следующей весны и лета.
Жрецы давным-давно установили четыре поворотных дня в году: когда начинает прибавляться день (нынешнее католическое рождество в декабре), когда день сравнивается с ночью (весеннее равноденствие в марте), когда день начинает убавляться (в июне) и когда он снова сравнивается с ночью (осеннее равноденствие в сентябре). Новый год можно было начинать с любого из этих дней. Наши предки до самого Петра Первого предпочитали сентябрь, а древние римляне – март. Правда, у римлян существовал закон, по которому военачальники-консулы должны были меняться каждый год, а тут, как на зло, в декабре начались волнения в Македонии, нужно было отправлять против них войска во главе с новым консулом, а ждать до марта пахло крупными неприятностями. И жулики-сенаторы пошли на жульничество: приказным порядком перенесли Новый Год с марта на январь. И вот теперь, по их милости, мы лишились покоя в ночь на 1 января, не имеющую никакого отношения к солнцестоянию.
Вопиюще несообразный ни с чем древнеримский календарь со временем, по сути, перестал быть календарем, а стал жизнеописанием Господа нашего Иисуса Христа и всех святых. Пока христианство господствует в мире, всякие попытки «улучшить» христианский календарь остаются утопией.
В те времена веками каждый год походил на другой, как две капли воды. Поэтому летоисчисление было ни к чему. Вполне достаточно было сказать, в какое «лето» произошло то или иное из ряда вон выходящее событие или с какого «лета» начал править тот или иной «глава». А такой вздор, как будущее, для наших предков вообще не существовал. Можно только было спросить у встречного волхва: «что сбудется в жизни со мною?» - и вся недолга.
6.
Остаётся рассказать о культуре наших пращуров за рамками господствовавшей религиозной культуры, полностью поглощавшей культуру мировоззрения (обыденную философскую) – о культуре питания, пития, одежды, жилища, общения, знаний, труда. О многом из этого мы уже говорили. Остаётся добавить совсем немногое.
Нам сегодня трудно представить себе, как можно обойтись без картошки, многих овощей, начиная с помидоров, многих видов каши, начиная с рисовой. Но обходились же! А фрукты-грибы-ягоды служили, как и сегодня, закуской-десертом.
Ребёнком я собственнолично сидел у соседей за крестьянской трапезой в многодетной семье, каковой она, трапеза, была и сто, и тысячу, и полторы тысячи лет назад. Десяток человек с деревянными ложками рассаживались на скамьях вокруг стола (в поле – просто кружком). В центр хозяйка ставила деревянную миску с накрошенными овощами. Если просто с овощами, то это был завтрак, полдник или «паужин». Если в горячей воде, то это носило гордое название «щи» и подавалось на обед или ужин. Иногда овощи заменялись кашей. В это время глава семьи разрезал каравай хлеба – так, чтобы каждому доставалось по ломтю. Далее, в порядке живой очереди, по старшинству, каждый забирал ложкой свою порцию, клал её на ломоть, чтобы не пропало ни капли, и подносил ко рту. Молча, потому что это смахивало на священнодействие. Если кто-то выпадал из установленного ритма (очень похожего на четкую дробь цепов при молотьбе), норовил залезть в миску без очереди или черпнуть побольше, тут же получал от хозяина ложкой по лбу, после чего восстанавливался веками освященный ритуал приёма пищи.
По торжественным дням щи разбавлялись молоком (в обычные дни это – только для младенцев), а на дне миски оказывался кусок мяса или рыбы, который делился хозяином, как и хлеб.
По тем же дням на стол подавалось спиртное. Не крепкое (водка на Руси появилась тысячелетие спустя – при Иване Грозном), а доморощенная брага или медовуха. Чтобы опьянеть, надо было долгими часами опрокидывать в себя чашу за чашей (до полутора десятков литров, как сегодняшние фанаты пива). Такое было доступно не каждому и далеко не каждый день.
Как уже приходилось признавать, наши предки были во многом разумнее нас с вами. Народная мудрость подсказывала им, что алкоголь и зачатие – несовместимы, чреваты дебилами и уродами. Поэтому «пьянствовали», в основном, патриархи, уже завершившие свою половую жизнь. Молодежи оставались символические дозы, а женщины имели право только «пригубливать».
Тут самое время уточнить, кто в те времена считался молодежью, а кто – стариком.
Наши далёкие и недалёкие предки не знали нашего лживо-самоубийственного словосочетания «дети до 16 лет». У них был грудной младенец (до года), просто младенец (до трех лет), помощник родителя ребёнок-дитя (до десяти лет), подросток-отрок, заместитель родителя по управлению хозяйством и малышней (до наступления половой зрелости в 14-16 лет), молодёжь 15-20 лет, не успевшая еще обзавестись собственной семьей (ни 15-летний глава семейства, ни все, кому «сильно за двадцать», молодёжью не считались), взрослые отцы и матери семейств 15-30 лет, наконец, пожилые патриархи и матриархи (уже бабушки и дедушки) 30-50 лет, далее следовали редкие долгожители.
Этому трудно поверить, но даже в позапрошлом столетии (Х1Х век!) говорили: в комнату вошёл старик тридцати с лишним лет. А в комнате сидели отцы и матери семейств двадцати с лишним. Короток был у наших предков не только «бабий век»!
Что касается одежды, то она была целиком домотканная. Даже у моего деда, как и у его соседей – полторы тысячи лет спустя – четверть приусадебного участка всегда засевалась льном и коноплей (никто и не подозревал, что это – сильнейший наркотик) и в избе сохранялись все орудия «домашней фабрики» - от веретена до ткацкого станка. Из этого сырья выделывались холостяные рубахи, портки, сарафаны, онучи. Носить мужские штаны русским женщинам категорически запрещалось чуть ли не до конца ХХ века. Как несчастные выходили из положения в лютые морозы – это их, дамская тайна.
Точно так же по разному мужчины и женщины спасали от холода свою голову. Мужчины – шапками, Женщины – платками. Только шубы и полушубки большей частью овечьего происхождения были одинаковы.
Обувь подавляющего большинства крестьян – и мужчин, и женщин – тоже была одинакова: лапти с портянками (онучами). Кожаные сапоги были роскошью высшего и высше-среднего класса. До валенок, наверное, додумались позднее.
Пропустим культуру жилища (о ней уже говорилось) и перейдём к культуре общения.
Главное, мышление наших предков было таким же примитивным, а всякий разговор – таким же затруднительным занятием, как и подавляющего большинства сегодняшней молодёжи. Однако предки выходили из положения гораздо искуснее своих косноязычных потомков. За пределами ежедневно повторявшегося рабочего лексикона они прибегали к помощи пословиц и поговорок – совсем как китайцы заменяют буквы иероглифами. Например, вместо длинного пустословия о причинах своего промедления, изрекали: тише едешь – дальше будешь. И конец дискуссии.
Намного менее искусно – как и многие из нас сегодня – выражали предки своё недовольство, а тем более гнев, испуг и прочие эмоции. Они, как и мы, грязно ругались. Ругались всё изощреннее, и со временем дошли до пресловутого русского мата – самой гнусной разновидности ругани в мире. Подумайте только: и они, и мы, говоря современным языком, виртуально насилуем своих собственных матерей. Вместо того, чтобы стыдиться такого срама, его всерьёз изучают, им гордятся.
В этом отношении – и не только в этом – мы гордимся тем, чего надлежит стыдиться.
Наконец, культуру знаний и труда все полторы тысячи лет давала «домашняя школа», семья, где, словно по наследству, передавались профессия, мировоззрение, матримониальная культура родителей, а также велось подлинное – не наше пустословное – воспитание: передавались от поколения к поколению стереотипы сознания и поведения. По неразумию своему, мы в последней трети ХХ века, с переходом от сельского к городскому образу жизни, развалили семью и обрекли себя таким образом на вырождение и вымирание. Впрочем, об этом речь впереди.
7.
Кто одолел эту главу – бегло перелистайте страницы еще раз и посмотрите на свою Прародину полторы тысячи лет назад как бы с высоты птичьего полёта. Вы увидите почти сплошные леса от Днепра до Волги. С редкими деревеньками – главным образом, по берегам рек. И еще более редкими огороженными деревнями покрупнее – городами. Вокруг – клочки распаханной земли на вырубленных или выжженных участках леса. Выгоны для скота – и вновь леса, леса, леса …
Картину можно дополнить разве что маленьким погостом за околицей. Наши дальние и недальние предки не могли позволить себе роскоши растягивать кладбища на километры и соревноваться друг с другом в пышности надгробий\оградок. Даже в моём родном селе с прилегающим деревнями, где население за четыреста лет поднялось с нескольких сотен до десятка тысяч 80 лет назад, а затем снова опустилось до нескольких сотен (преимущественно доживающих свой век старух и стариков) – кладбище оставалось одним и тем же: площадью менее ста на сто метров. Как люди умудрялись хоронить в своих родовых могилах – мужа в своей, жену в своей – умиравших чуть ли не ежегодно детей и подростков (столетиями!), это их секрет.
Что ж? Скоро нам с женой в начале не У, а ХХ1 века тоже лежать раздельно, каждый в своей родовой могиле неслыханно роскошной прежде площадью два на два метра. С полудюжиной покойников в каждой. Только не на родовых пепелищах, а в Москве. И почти все не в гробах, а в урнах.
Быть не могло и никаких надгробий. Даже деревянные кресты появились гораздо позже, вместе с христианством. Маленький холмик над родовым захоронением, где лежали друг над другом десятки останков, быстро превращавшихся в прах земной – и всё. Конечно, знатному вождю нужно было соорудить холмик побольше: ведь туда, как мы уже говорили, надлежало поместить коня, доспехи, утварь, жену (жён) и прочие детали быта «на том свете». Но такие холмики давно исчезли с лица земли. Даже могил князей не сыщешь. У славян быть не могло степных курганов для особо выдающихся ханов. Для этого требовалось огромное племя: десятки тысяч одних только воинов.
Конечно, к югу от нынешней линии Киев – Харьков начиналась лесостепь и степь. Но там кочевали со своими стадами воинственные кочевники, от которых приходилось укрываться «змиевыми валами». А к северу от нынешней линии Псков – Новгород Великий – Москва – Нижний Новгород было трудно собирать урожаи, достаточные для выживания. Там можно было жить только охотой и рыболовством (позднее – оленеводством), чем и занимались северные (неславянские) племена.
Жизнь наших пращуров на только что очерченной территории имела один большой плюс и один не менее крупный минус.
Плюс заключался в том, что это общество, в отличие от нашего, было жизнеспособно, т. е. обеспечивало нормальное воспроизводство десятков (а с более древними временами – даже сотен) поколений, да еще по нарастающей. Вплоть почти до конца минувшего века. Несмотря на тяжелейший – непосильный для нас с вами – труд. Несмотря на периодический голод, частые болезни-эпидемии и постоянные кровавые набеги соседей. А наши демографы сегодня спорят о том, сколько поколений при нынешнем развале семьи осталось до скончания народа: одно-два или целых три-четыре. Но что говорить об этом? К прежнему обществу, к прежнему образу жизни нет возврата, даже если бы мы единогласно высказались за такой возврат.
Минус сводился к тому, что такое общество было совершенно беззащитно при сколько-нибудь серьёзной угрозе извне. Достаточно было сотни разбойников (постоянные мелкие междоусобицы – не в счёт) – и деревня разгромлена полностью, все сопротивляющиеся перебиты. Достаточно было тысячи – и тем более десятка тысяч – таких разбойников, и они приступом брали любой город. И в будущей Англии, Франции, Германии, и, тем более, в Восточной Европе.
Таким образом, было только вопросом времени, когда и откуда явятся такие разбойники. И очень скоро во второй половине позапрошлого тысячелетия они появились. Сначала с северо-запада. Потом, более полутысячи лет спустя – с юго-востока.
Этим двум событиям и будут посвящены две следующие главы.