Никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ; между тем ее боятся, словно знают наверное, что она – величайшее из зол. Но не самое ли позорное невежество воображать, будто знаешь то, чего не знаешь?
Платон..
Меня нередко просят описать тот свет, и я снова и снова вынуждена окунаться в воспоминания, которые ушли бы в прошлое, если бы не частые мои рассказы о пребывании за границей сознания.
То апрельское утро ничего особенного не предвещало, утро как утро, неприветливое и капризное. То солнышко выглянет, то тучка на небо навернется. Мне делали исследование, а для этого предложили легкий наркоз, на который я согласилась, ибо не раз приходилось оперироваться. Время пребывания под обезболивающим средством не превышало десяти минут.
Я закрыла глаза и внезапно почувствовала, что куда-то улетаю. Мягкий, успокаивающий свет цвета молока, разбавленного водой, внезапно предстал моему ничего не понимающему взору, а когда он рассеялся, ярко-зеленый травяной ковер нежно обнял босые ноги. Передо мной, искрясь и переливаясь всеми оттенками бело-голубых красок, протекала небольшая речушка, которую без труда можно было перейти вброд. А на том берегу вдоль водоема выстроились в ряд люди. Они смеялись и махали мне руками.
Я пригляделась к встречающим и поняла, что это мои умершие родственники. Вот недавно почивший папа, вот двоюродный брат, погибший от рук негодяев, вот любимые тети и дяди, бабушки и дедушки. Они изрядно помолодели и выглядели чуть ли не ровесниками. Но я узнавала каждого, даже того деда, которого репрессировали в тридцатых годах. Это был он, высокий и красивый, спокойный и добродушный.
За их спинами расстилалось огромное, похожее на элитный подстриженный газон, поле, а за сочным, какого-то необычного цвета, полем виднелся таинственный, особенно правильных очертаний, лес. И не было земного ветра. И вокруг завораживающе пели птицы. Они прославляли царствие небесное.
От радости и блаженства я начала плакать. Было так невообразимо хорошо, как не было хорошо никогда в той жизни, обремененной материальной обузой. Невероятное счастье разрывало меня, и я захлебывалась в сладких рыданиях. Появилось сказочное ощущение, что все плохое позади и никогда больше не повторится. «А ведь я умею летать», – вдруг подумалось мне.
Неожиданно бабушка по папиной линии рванулась с места и побежала ко мне. На ней было синее, выше колен, бархатное платье, и она, не боясь его замочить, занесла ногу, чтобы перепрыгнуть ручей, но тот стал расширяться и превратился в большую реку, плавно несущую свои неисчислимые воды. А сверху посыпались кубы. Они были розовые, голубые, красные, фиолетовые. Они были вроде бы плотные и в то же время воздушные, сотканные из неизвестной потусторонней материи. Бабушка отступила.
А потом я услышала надсадный крик, что кто-то кого-то теряет. Вокруг гулко топали и бесцеремонно суетились. Меня нещадно лупили по щекам, безжалостно вдавливали до хруста в ребрах грудную клетку и кололи вену чем-то пронзительно больным и острым. «Она открыла глаза», – констатировали факт люди в белых халатах, и я поняла, что это я умирала секунду назад.
Нерадостное солнце с любопытством заглянуло в окно и тут же спряталось. И я горько заплакала, вспоминая то другое, молочного цвета, светило, ласково обогревающее меня в ином волнующе радостном пространстве. Я не хотела сюда, я сопротивлялась безумию этого мира и больше не признавала его. И тут я вспомнила о семье. О муже, о маме, о детях. И поняла, что еще не время, и я обязана жить ради них.