Заполярье

***
               

      Небольшой двухмоторный самолетик весело выплыл из грозной снежной тучи так, словно крыльями раздвинул тепло-серую плотную массу, за которой показалось слабое свечение звезд в вечеряющем сине-сиреневом небе. Туча сомкнулась вновь, но снег еще не начал падать. Почтовый самолет сделал небольшой круг и удивительно точно приземлился на льдину. Было тихо-тихо. Звука моторов, еще не приглушенных летчиком, не было слышно и вовсе. Все происходило как в немом кино, когда фильмы еще не озвучивали. На фюзеляже северной стрекозы значилось: «АН-2 1932 Москва - Северный Полюс». Наконец, лопасти пропеллера остановились. Открылась дверь, и по выброшенному веревочному трапу, не торопясь, вылез тепло экипированный летчик, с двумя толстенными сумками через плечо. Он повернулся к нам лицом и что-то прокричал, приветственно помахал рукой. Мы ничего не расслышали, но радостно замахали руками ему в ответ.


     - Подождите, сейчас мы вам поможем, - крикнул мой друг и побежал к самолету. Я решил не отставать и двинулся следом.


     Мы быстро добежали до берега, где воздух клубился, плыл и парил, поднимался прозрачной стеной вверх, за которой стоял этот странный, я бы назвал доисторический, но не старо выглядящий, самолетик со своим пилотом. На берегу, мы никогда до сих пор не видели никаких построек или чумов, однако к самолету бежали люди – много людей: взрослые и дети, собаки и лихо управляемые оленьи упряжки. «Откуда они все взялись?» – мелькнуло у меня в голове. Они радостно взмахивали руками, прыгали и приплясывали, радуясь прибытию этого обледенелого самолетика.


     Мы с разбегу пересекли воздушно-клубящуюся прозрачную стену и по инерции пробежали еще немного, пока не замерли от неожиданности. Кругом простиралась безмолвная снежная равнина, до самого горизонта не отмеченная никакими следами цивилизации. Ни следов чудного самолетика, ни людей, ни собак, ни оленей. Полная снежная тишина. Сумеречно-вечернее чистое небо. Молчаливо мерцают мириады далеких желтых звезд, звездных систем и скоплений где-то там высоко-высоко и невероятно далеко. Да переливаются перемежающиеся зеленые, красные, желтые и фиолетовые сполохи загадочного северного сияния. Мы с приятелем растерянно постояли и повернули обратно к берегу, оставляя глубокие следы от собачьих унтов на снежном покрывале.


     - Интересно, что это было? – спросил я, просто выразил мысли вслух, не обращаясь к приятелю.
     - Мираж. Обыкновенный мираж, - пожал он плечами  и громко шмыгнул носом, - говорят, такое бывает.
     - Зимой? Мираж зимой? – удивился я.
     - А почему бы и нет. Мороз и высокая влажность, видишь, какой пар  клубится у берега над торосами. При смене погоды, говорят, бывает всякое.


     Я оглянулся назад и ойкнул: «Смотри». Приятель повернулся лицом к берегу. За прозрачной подвижной стеной морозного воздуха на том же месте стоял «наш» самолетик с полярным летчиком. Он доставал из толстой кожаной сумки пачки конвертов и бандерольки, читал надпись и что-то выкрикивал. Из толпы людей, одетых в пестрые северные национальные одежды, сразу же кто-нибудь спешил забрать свою почту.


     - Это не мираж, - сказал я. Уверенность, что я прав, продолжала расти внутри меня.
     - Это совсем не мираж, - настойчиво повторил я.
     - А что же тогда? Думаешь, это галлюцинация?
     - Одна на двоих? Не бывает, - отверг я эту версию. – Это… это все по правде, на самом деле.
     - Как же так? Мы же не добежали туда. Значит, там никого нет!
      - «Туда» не добежишь, - решил я. – Мы видим и знаем, что это происходит на самом деле. Это наш мир, но… в другое время. Видишь, написаны цифры? Год 1932.
     - В этом году родилась моя бабушка, - вспомнил приятель.- Почему мы их видим тогда, а они нас нет?
     - Видим, но не слышим. Я знаю не больше твоего. Точнее – я ничего не знаю.
     - Что будем делать? – деловито осведомился приятель.
     - Давай, посмотрим. Только не долго, а то замерзнем, мамка будет волноваться.
     - Эх, жаль, нет фотоаппарата с собой, поэтому никто нам не поверит, что мы видели все сами.
     - Может сбегать за фотоаппаратом, я папкин возьму?
     - Тебе родители не дадут его, скажут «баловоство одно», да и пока обернешься, все рассеется.
     - Что рассеется?
     - Мираж или это... эта картина, не знаю, как назвать.
     - Пожалуй. Хорошо, смотри и запоминай, потом бабушке расскажем. 
     И мы со вздохом продолжили просмотр этого немого кинофильма…


     В тот день разыгралась настоящая снежная буря. Временами она завывала как старый полярный волк–одиночка, иной раз издавала такие утробные звуки, что бабушка моего приятеля старая Йесеньга говорила, что эта сама Кали-Юга вышла на охоту и не успокоится до тех пор, пока не получит свою добычу. Мы ей, конечно, не верили, но мороз пробегал по спине, и было страшно.


     Огонь в железной печурке беспорядочно плясал и норовил все вылезти из-под чугунных раскаленных кругов, прикрывающих дырки, на которых стояли большие черные чугунки с варевом из оленины. Бабушка Йесеньга сидела на низенькой деревянной скамеечке, покрытой куском старой оленьей шкуры, и чистила картошку и лук. Очистки она кидала в оцинкованное ведро, позже она их запаривала и скармливала домашним животным, которых семья моего друга держала с незапамятных времен, сколько я себя помнил. Мы с другом оба любили бабушку Йесеньгу – она нам часто рассказывала необыкновенные северные сказания и былинные песни, от которых кровь стыла в жилах, но было очень увлекательно слушать ее долгими зимними вечерами. Сказать по правде, я тогда кроме Заполярья нигде не был, потому что родился там. Поэтому вряд ли мог отличить «долгий полярный вечер» от «долгой полярной ночи» и тем более от «долгого полярного дня» – зимой все было едино. А «долгий полярный день» был равен северному лету.


      Мы с другом долго обсуждали нашу историю с «миражом на берегу», пока решились рассказать об этом бабушке Йесеньге. Она выслушала нас, молча и внимательно, потом высказала свое решение: «Это, внучки, не было миражом».


     - Давным-давно, когда я была такая, как вы сейчас или даже моложе, наша семья жила на Старом Берегу. Точного местоположения нашего поселка не было. Различались лишь зимнее и летнее поселения, между которыми были не одна сотня верст вдоль побережья Белого моря. Иногда мы становились ближе к воде, иногда дальше, - это каждый раз определял Мудрейший.
     - Шаман, да, бабушка Йесеньга?


     - Мудрейший шаман Агин-Юга-День-и-Ночь. Хороший человек. Он редко ошибался в выборе стоянки. Корма всегда хватало и нашим оленям, и ездовым собакам, и людям. Но пришло то, о чем предупреждал Мудрейший Агин – смена эпохи Кали-Юга на Сатья-Югу. Люди стали ездить на железных оленях, летать на железных птицах, укрощать огонь в камне, делать холод в закрытых пещерах, получать свет в легких прозрачных шариках и говорить друг с другом с помощью коротких трубок, находясь от собеседника за многие версты пути. Новая Юга принесла северным людям Технику, Электричество, Радио, Телевидение и многое другое, что вы, молодежь, называете «цивилизацией» и запросто пользуетесь ее техническими плодами. В Заполярье стали прилетать самолеты, привозить новых людей и новые продукты, лекарства, книги и прочие вещи, которые мы здесь отродясь не видели, называли их «промышленными товарами». Появились постоянные поселения, города и поселки, - они не меняли своего местоположения ни в полярную ночь зимой, ни полярным днем летом. Для нас это было странно и непонятно. Удивительно -встретить белых людей с круглыми голубыми глазами и мягкой кожей.


     Мудрейший говорил, что наше поселение оказалось одним из самых последних, кто еще продолжал кочевать по тундре, когда появилась «цивилизация» в Заполярье. Уважаемый шаман Агин-Юга-День-и-Ночь, как сейчас помню, однажды полярным днем собрал всех взрослых охотников и повелел отправить избранников к белым людям на совет. Вскоре многие из нас осели и получили постоянное жилище и кров, женщины и девушки пошли работать по найму, дети стали учиться в школах, - наступила Новая Юга для детей Старого Берега.


     Я тоже пошла в школу. К нам на самолете прилетела молоденькая белокожая учительница с волосами цвета весенней зари. Сначала она не говорила по-нашему, мы учились ее языку, – дети всему быстро обучаются. Скоро многие из нас бегло говорили на языке белых людей, по-русски и по-украински. Мы часто смешивали языки, и в разговоре получалась смешная путаница из разноязычных понятий. Летом к нам приезжали разведывательные геологические экспедиции на больших вездеходах, которые оставляли за собой широкие волнистые вдавленные полосы на земле от своих гусениц. Северная трава потом долго прорастала через утоптанную ими корку. Вечная мерзлота не торопилась делиться с белыми людьми своими кладами. Экспедиции проводились только летом и не во всех поселениях, а вот почтовые и грузовые самолеты летали круглый год.


     Я помню, со мной в одном классе учился парень, который мечтал стать полярным летчиком. Окончив школу, он уехал на Большую Землю, и мы с ним долго не виделись. Из большого города, где учился, он слал своей семье весточки. Его мать не умела разбирать его письмо, она вообще слабо знала грамоту, и поэтому часто обращалась ко мне за помощью. Мы жили по соседству. Однажды его младшая сестренка, запыхавшись, прибежала ко мне домой радостная. Она принесла новость, что на днях должен приехать ее старший брат из «большого города». Мое сердце неожиданно для меня самой так и подпрыгнуло от волнения. Вечером до сна я перемерила почти все свои наряды и украшения из бус, но так и не решила, что, же одеть для встречи. Моя бабушка поняла мое волнение и посоветовала выбрать праздничный национальный наряд, в котором мы празднуем приход Весны и Солнца. Я колебалась, боялась выглядеть хуже тех городских златовласых девушек с белой кожей, которых он видел там, на Большой Земле...


     Йесеньга задумалась, взяла деревянную ложку на длинной ручке и помешала оленину в чугунке. Затем она зачерпнула ею варева и, подув, попробовала.
     - Надо посолить, ребята, подайте соли, вон на полке в полулитровой банке стоит. Да нет, не эта, рядом! Нешто вы сахар от соли отличить не можете? Спасибо, внучек.
     - Бабушка Йесеньга, а что потом было, расскажи, пожалуйста, - приставал к ней мой приятель.


     Она усмехнулась, ласково, погладила внука по непокорным жестким волосам, присела снова на маленькую скамеечку около железной печурки, сложила жилистые руки на фартук и задумалась. Мы сидели и молчали, ждали, когда она снова начнет рассказывать, не торопили. С улицы в дверь кто-то поскребся. Приятель кинулся открывать, и в дверной проем протиснулась белая пушистая лайка Белка, следом за нею - круглый колобок, пушистый кутенок. Собака принялась лакать недоеденную похлебку из своей миски, а щеночек смешно тыкался носом в ту же миску, но больше разбрызгивал, чем ел. Мы сидели, тихонько хихикали, пихая друг друга локтями.


     Снежная буря продолжала неутомимо бушевать. Ветер стонал и завывал, рвал и метал все кругом, наметал высокие и глубокие сугробы во дворе за окном добротного бабушкиного домика. Окна замерзли так, что морозные узоры на них причудливой растительностью будили нашу буйную мальчишескую фантазию, когда мы пытались посмотреть сквозь них на улицу, где сквозь порывы ветра мелькало лунное сияние полярной ночи.


     - Бабушка, а буря скоро стихнет, - спросил приятель. - Нам погулять хочется.
     - Такая буря не стихнет еще несколько дней, видишь, собака в дом запросилась. Примета такая на затяжные снегопады. Ждите, дома играйте, все равно каникулы, торопиться некуда. Скоро обед сварится.
     - Бабушка Йесеньга, можно мы пока телевизор посмотрим?
     - В такую непогодь он не будет показывать, нешто вы в школе не учили, что в бури, частенько никакие радиосигналы не проходят. Называется этот период «радиопаузой».
     - Мы-то учили, - уныло пробубнил приятель, - только охота, чтобы сейчас оно работало все. Ба, а ты откуда про «радиопаузы» знаешь? А?
     Я-то? Хм. Как тебе сказать, внучек, я в молодости, где только не работала. Приходилось и на радиостанции подежурить за приболевшего радиста, особенно, когда надо было принимать внеочередные авиарейсы, которые приходилось сажать в непогоду.
     - Ты, бабушка Йесеньга, дежурила за радиста? Почему же ты мне ничего до сих пор об этом не рассказывала? И родители тоже не говорили!
     - Твои родители об этом тоже не очень-то наслышаны, я и им как-то не говорила, не довелось к слову. 


     У нас с приятелем округлились глаза. Бабушка Йесеньга, которую мы считали, чуть ли не представителем тех темных времен, когда людей лечили шаманы и колдуны вместо врачей, когда северяне верили в Кали-Югу больше, чем в прогноз погоды. И вдруг, вместо того, чтобы напугать нас деяниями Духа Северного Ветра и злой старухой по имени Кали-Юга, она спокойно рассуждает о «радиосигналах» и «радиопаузах», да еще была радисткой?! Невероятно!
     - Бабушка Йесеньга, ну расскажи что-нибудь, - взвыли мы с приятелем уже в два голоса. – Миленькая, бабуля, мы хорошо будем себя вести всю следующую четверть или даже целых полгода. Ладно?
     - Ладно, расскажу, но после обеда. Быстро за стол, все готово. Пока все не съедите, и не заикайтесь! 


     Мы перемигнулись с приятелем и дружно взялись за ложки, обжигаясь горячей олениной, в предвкушении бабушкиных историй. Бабушка Йесеньга присела опять на скамеечку у печки, подперла коричневым кулаком правую щеку и задумалась.
     - Ну, слушайте, детки.
     - В ту самую зимнюю пору у нас в поселке вовсе не было посадочной полосы для самолетов. Поэтому мы, жители поселка, расчищали одну из прибрежных льдин, где меньше торосов, помечали края поля красными флажками. На берегу обязательно заранее складывали дрова для костра и обмотанные паклей палки с длинными ручками для факелов, мало ли какая будет погода, когда прибудет самолет. Особенно трудно было принимать самолеты в метель, когда видимость падала до нескольких метров, и не видно ни флажков, ни поля, да и радиосвязь становилась неустойчивой. Сплошные хрипы да шум в наушниках. Зачастую радиограмму приходилось восстанавливать по обрывкам фраз и окончаниям слов. После уроков первым делом для поселковых школьников главным занятием на берегу была помощь взрослым по расчистке летного поля от снега.


     - Поскольку я числилась в штате нашего аэропорта самой молодой, то меня и отрядило наше начальство, в лице дяди Леши, на борьбу с заносами на летном поле вместе с пришедшими учениками. Я тогда только-только начала учиться на радистку. Рейсов к нам ожидалось не столько много, как мне бы хотелось, из-за этого основным моим дежурным занятием оставалось «поддержание летного поля в полной готовности для приема пассажирских, транспортных и специальных рейсов согласно инструкции». Хотя для нашего пятачка, громко именуемого летным полем и для скромного домика, именуемого аэровокзалом, все типы рейсов совмещались в одном единственном. Однако дядя Леша с нескрываемым уважением и горячей любовью цитировал «Инструкцию для инженерного и технического персонала аэропортов». Опытным  и единственным радистом у нас работал толстый дядя Володя с пышными рыжими усами в неизменной матросской тельняшке и завсегда с горячей алюминиевой кружкой крепкого черного чая. 


     - Дядя Володя приехал к нам с Большой Земли по приказу, а остался жить по доброй воле. Женился он на моей тете Метельге, которую он звал Милой. Детки у них родились, мои сестренки и братишки. Я у них часто бывала в гостях, и мы все вместе росли, играли и учились. Весело было нашей ребячьей возне, когда дядя Володя принимался с нами дурачиться или учить нас какой-нибудь новой игре. Игр он знал несметное множество. Тетя Метельга, добрая женщина, часто пекла вкусные пироги с олениной или с рыбой и кормила нашу разноголосую компанию, когда мы прибегали к ним в дом быстро перекусить что-нибудь, чтобы опять убежать на улицу.
     - Однако желание стать радисткой в аэропорту возникло у меня одной изо всей нашей ватаги. Меня увлекали истории из летной практики дяди Леши и дяди Володи, поэтому мне казалось, что у них не жизнь, а сплошные захватывающие приключения.
     - Да-а, времена были трудные, но интересные, внучки. Ешьте-ешьте, как следует, а то не вырастите большими и крепкими как Белый Олень. – Йесеньга замолчала ненадолго и затем продолжила свой рассказ:
     - В одно прекрасное время, как сейчас помню, произошло вот что...

***

     В тот день, точнее это было долгой полярной зимой и долгой полярной ночью, когда дядя Володя простудился и лежал с высокой температурой в постели, укрытый семью оленьими шкурами. Лекарств не хватало или они слабо помогали, тетя Метельга пошла к сыну, ученику и преемнику старого Агина-Юги-День-и-Ночь, недавно принявшего посвящение в шаманы первой ступени за помощью. Что он делал, мы не знали, однако тетя Метельга принесла какой-то пузырек с лекарством и напоила им дядю Володю, вскоре он крепко уснул, заботливо укрытый оленьими шкурами. А мне пришлось дежурить вполне самостоятельно в аэропорту все то время, пока он выздоравливал. Кроме меня все равно было некому выполнять эту работу, чем я очень гордилась, правда недолго, пока не пришлось принимать важный спецрейс да еще в непогоду...


     Радистка Йесеньга с учениками из местной школы сидела на берегу у кострища после расчистки летного поля и пила чай с конфетами-карамельками и печеньем. Конфеты она раздавала детям по своей инициативе, чтобы порадовать и поощрить их работу. На самом деле девушке приятно было осознавать себя  руководителем пусть даже на такой скромной работе. Дверь бревенчатого домика-аэровокзала распахнулась, и дядя Леша окликнул ее, приглашая зайти вовнутрь. Йесеньга отпустила ребятишек по домам и вошла в избушку аэровокзала. Несмотря на то, что она уже устала, расчищая летное поле на льдине, дядя Леша усадил ее на прием радиограмм, чтобы «принять сводку погоды и просто послушать эфир, мало ли что». Погода могла испортиться в любой момент. 


     - Так оно и случилось. Я приняла метеосводку о штормовом предупреждении, а через три с половиной часа к нам должен был прилететь самолет. Что вперед будет: метель или прилетит наш «спецрейс», могла знать только капризная и переменчивая как ветер Кали-Юга. Дядя Леша подкинул в печурку дров, сухой рыбы, да рыбьего жира, и огонь заплясал веселее, согревая нехитрое оборудование радиоприемной аппаратуры аэровокзала. Он поставил на огонь закоптелый чайник со снегом, и вскоре тот зашумел и засвистел. 
     - К морозам да непогоде, чай, свистит-то! – покачал головой дядя Леша и выглянул в маленькое - занавешенное цветастой занавесочкой, низкое окно. – Эк, поземка побежала с моря. Крутит, завывает пурга. Метель начинается.
     - Дядь Леша, у нас, старики говорят, Кали-Юга лютует.
     - А ты, девонька, попусту не болтай! Знай себе, слушай эфир! Сейчас чаю налью. Может картошечки сварить в мундирах? Я мигом, ночь длинная, полярная. До утра далеко. Хе-хе. Пока «спецрейс» прилетит, повечеряем,  - старый полярный волк загремел чугунными кружками на плите. Ловко поставил чугунок на огонь, бросил туда подготовленную картошку.


     Йесеньга снова надела наушники и вслушалась в эфир. Писк, треск да неразборчивый шум. Знакомых позывных не было. Девушка пила черный чай с яблочным вареньем, мечтала. Ее раскосые глаза бусинки восторженно блестели. Непослушные косы, схваченные узкими красными ленточками, озорно прыгали по спине. Картошка уже шипела в чугунке, так как вода вся выкипела. Большой зеленый будильник зазвонил внезапно и настойчиво. Задремавший в углу на старом потертом диване дядя Леша встрепенулся.
     - Я вовсе не сплю, дочка, так слегка задремал, - воскликнул он, поднимая с пола газету. - Что там наша рация? Молчит эфир? Пора вызывать наш «спецрейс». Давай-давай, они должны были уже в наш «коридор» попасть! Носом чую, вот-вот прилетит. Ох, ты ж смотри, картошка пригорает, - и он загремел чугунком.


     Йесеньга переключила тумблер на положение «Прием» и, отчетливо называя свой позывной, стала вызывать долгожданный рейс. Эфир трещал, шумел, завывал, но «спецрейс» молчал. Так продолжалось минут сорок - сорок пять. Затем неясный трескучий говор и хрипы пробились через радиопомехи и шумы. Йесеньга кричала в микрофон, но все равно ничего конкретного слышно не было. Из чего дядя Леша заключил, что хотя и не слышно никого, им пора идти на летное поле и зажигать сигнальный костер.   
      - Эфир эфиром, чую, кто-то летит в нашем воздушном коридоре, и вот-вот прилетит. – сказал он.- А сверху ночью все едино – белым бело, снега да снега. Как разглядеть поселок без огней?
     И они вышли вдвоем с дядей Лешей в ночь...

***    

     Метель усиливалась, заметая посадочную полосу и маленькие красные флажки на летном поле. Вскоре от труда по расчистке аэродрома, проделанного Йесеньгой со школьниками, остались слабые воспоминания. Дядя Леша принес пару снеговых лопат, разделся и начал ловко орудовать ею, отбрасывая снег с ледяного поля. Девушка взяла лопату и присоединилась. Трудно бороться со стихией. Тем более что борьба с Кали Югой шла не на равных. Они зажгли по периметру посадочной полосы три костра. Огонь отбрасывал пляшущие блики на гладкое зеркало льда. Метель завывала и вьюжила, посмеиваясь над упрямыми людишками. Пошел крупными хлопьями снег.


     Сквозь вой ветра они оба разом услышали гул и низкую вибрацию, характерную для маломощных двухмоторных самолетов. Из-за снежного облака выплыл самолет, перемигивающийся красными и зелеными габаритными огнями. Он заложил крутой вираж над заполярным аэродромом и зашел на посадку. Летчик снизил высоту и, приблизившись к посадочным огням, лихо помахал крыльями. Йесеньга и дядя Леша подбежали к самолету. Они были еще далеко, когда  колеса машины коснулись полосы и покатились уверенно по земле.


     В свете костров и иллюминаторов девушка прочитала надпись на борту. На фюзеляже северной стрекозы значилось: «АН-2 1932 Москва - Северный Полюс». Лопасти пропеллера остановились. Открылся входной люк, и по выброшенному веревочному трапу, не торопясь, вылез тепло экипированный летчик, с двумя толстенными сумками через плечо...
 

     Летчик повернулся к нам лицом и что-то прокричал, приветственно помахал рукой. Мы ничего не расслышали, но радостно замахали руками ему в ответ. Мы с дядей Лешей припустили вперед. С разбегу пересекли воздушно-клубящуюся прозрачную стену и по инерции пробежали вперед еще немного, пока не замерли от неожиданности, - продолжила свой рассказ бабушка Йесеньга.


     ...Кругом простиралась безмолвная снежная равнина. Ни следов чудного самолетика, ни пилота. Никого?! Снежная симфония Заполярья продолжает свой концерт. Метельное небо. Частый снегопад. Ветер воет, закручивает сугробы и тут же разметает их вновь. Снежные барханы. Снег пушистым слоем покрывает неровную кромку летного поля.


     Дядя Леша пожал плечами и уверенно сказал, что мы видели мираж. Такое бывает при непогоде и резкой смене атмосферного давления. Два воздушных фронта сталкиваются между собой, и ни один не может победить другой! Мы развернулись и пошли с летного поля обратно в аэровокзал греться. У дверей домика мы оглянулись. Я ойкнула: «Смотри, дядь Леша!». Он повернулся лицом к берегу. За прозрачной подвижной стеной морозного воздуха на том же месте стоял полярный самолетик с полярным летчиком. Его окружила радостная толпа людей, собак и оленей. Мужчина доставал из толстой кожаной сумки пачки конвертов и бандерольки, читал надпись и что-то выкрикивал. Из толпы людей, одетых в пестрые северные национальные одежды, сразу же кто-нибудь спешил забрать свою почту.
     - Мираж, - заключил дядя Леша и уверенно открыл двери...
 

     Теплый воздух на мгновение смешался с морозным и заклубился под ногами, окутывая нас. Мы зашли в аэровокзал. Я сразу кинулась слушать эфир, а из головы все не выходил этот загадочный самолетик. Откуда он взялся? Кто этот пилот? Что за люди его встречали? Куча вопросов роились в моей голове, словно снежинки на ветру, разбрасываемые полярной помощницей Кали Юги, метелью...


     - Бабушка Йесеньга, а как же ваш спецрейс? Он прилетел? Расскажи, пожалуйста, дальше, - пристал к рассказчице мой неугомонный приятель.
     - Наш спецрейс прилетел через два часа с небольшим. Костры догорели. Их замело снегом. Мы с дядей Лешей вынуждены были натаскать дров и бензина для каждого сигнального костра снова. Опять геройски мы расчищали посадочную полосу от наметенного снега. Мы ждали. И наконец-то дождались! Это тоже был двухмоторный самолет, у которого полностью закончилось горючее за пятнадцать минут до приземления. Обледенели крылья, заклинила одна штанга шасси. Сказать просто - он садился в очень трудных полярных условиях, - это ничего не сказать. Мороз крепчал, трещал лед. Была опасность, что в любой момент переломится льдина посадочной полосы. Да-а…. Он был отличным летчиком, героем! Он был молод и красив, как бывают, красивы мужественные люди в суровом климате Заполярья. Впрочем, в то время я другого-то климата и не видела вовсе. Для меня Заполярье – родной дом. Свой дом хорош всегда, что и не говори! Разве не так?


     Прошло много лет с тех пор. Но, ребятки, до сих пор многое из того дежурства для меня осталось загадкой! Представить себе невозможно, что довелось испытать летчику этого «спецрейса», с одной стороны. А с другой, мне любопытно было бы все-таки узнать про тот странный самолетик. Я думаю, он до сих пор все летает и летает в своем мире. Мудрейший шаман Агин-Юга-День-и-Ночь, и его преемник тоже так же думают. Причуды Кали-Юги. Она как начудит, потом северное полярное сияние горит и сверкает, радует глаз нас северян, потомков Белого Оленя. Мудрейший Агин говорит, что долго на сполохи смотреть вредно, можно заболеть. Болезнь эта называется – «меряченье». Заболевший человек начинает искать причину полярного сияния и бродит по Заполярью за ускользающим сиянием. Ходит и ходит, пока его не забирает к себе коварная и хитрая Кали Юга.


     Мы с приятелем переглянулись и захихикали:
     - Сказки, мы уже не маленькие, бабуля! – важно сказал мой приятель.
     - Сказки, - соглашается старая полярница Йесеньга, деловито раскатывая дрожжевое тесто для пирогов.
     - Бабушка Йесеньга, а кто был тем летчиком, скажи? Как его имя, помнишь?


     Она усмехнулась, поправила платок на голове: 
     - Как не помнить! Тебя как зовут, внучек?
     Приятель насупился:
     - Я тут причем? Ну, Васек.
     - Назови свое полное имя и отчество! 
     - Василий Игнатьевич.
     - А теперь назови полное имя своего отца!
     - Игнатий Алеутович!
     - Что, внучек, еще не догадался, что твой любимый дедушка Алеут, который сейчас разводит оленей на ферме, и есть тот самый героический полярный летчик, посадивший в пургу и вьюгу «спецрейс». Это его позывные я принимала в ту ночь сквозь пургу и вьюгу при сильных радиопомехах. Ни один пассажир его не получил ни шишек, ни даже синяков во время сложной посадки! Вот так-то, оленята! Ванюша, Васек, давайте, бегите, играйте-ка! 
     - Бабуля, последний вопросик, можно - совсем маленький. Скажи, почему ты об этом не рассказывала до сих пор? А?


     Йесеньга пожала плечами:
     - Васек, суровая северная природа обязывает нас быть сдержанными, - она помолчала немного и добавила. - Я убеждена, что скромность - это не пустые слова, это качество, по сути, присущее людям Заполярья. Да и чем хвастаться-то? Это была просто наша работа. Всего-то. За нас говорили наши дела...