Я был молод, честен и справедлив.
Судно, на которое меня определил отдел кадров, было маленьким и старым. Зато небольшая команда была молодежной и дружной. Старше других были капитан, старпом и боцман, их уважительно величали по отчеству.
Ещё был моторист второго класса Яковлевич – худющий, нелюдимый, неряшливый и вечно пьяный старик. Жил он на судне, на берег сходил лишь за водкой. В то время было обычным, что моряки всю жизнь жили на судах.
Яковлевич был жадным. Он приходил в столовую раньше всех и начинал есть хлеб, потом съедал две порции обеда, ещё долго сидел за столом, а когда команда расходилась, собирал остатки и уносил в каюту. Каюта у него почему-то была отдельная.
Ещё мне не нравилась повариха, костлявая старуха, точно как баба-яга. Она тоже вечно жевала, никогда не разговаривала, смотрела будто пустыми серыми глазами сквозь человека, и очень плохо готовила.
Судно вышло в рейс. К моему удивлению, Яковлевич получил повышение – должность четвёртого механика, хотя по-прежнему продолжал пить. Приходящая во время стоянки в порту повариха поселилась в его каюту. Выяснилось, что повариха жена Яковлевича, и что он высококлассный механик.
– В порт придём, его снова в мотористы разжалуют, – объяснил мне боцман. – А в рейсе он механиком нужен, он лучше стармеха в двигателях разбирается.
Профессионализм сразу повысил статус Яковлевича в моих глазах, и я даже простил ему его обжорство. Но его супругу я невзлюбил ещё больше. Как можно, чтобы муж жил на судне, когда она живёт в городской квартире? И до каких пор она будет кормить нас помоями? И главное, все молчат и никто не возмущается!
Во время шторма протёк потолок каюты, где жили Яковлевич с поварихой, и нас послали вскрыть подволок и определить место течи. Текло над рундуком. Пришлось разбирать. А в шкафу – консервы, пакеты с крупой, сухарями, сахаром!
Как был в робе, я пошёл к старпому.
– Она воровка! Таким людям не место в нормальном судовом коллективе!
– У нас нет по штату артельщика, повар отвечает за продукты, отчётность у неё в порядке, – равнодушно отреагировал старпом. – Так что успокойся и иди работать.
– Она и на стоянке сумками домой таскала. И готовит ужасно. Неужели нельзя найти нормальную повариху?
– Это не твоего ума дело. Будешь выступать, не сработаемся.
Я понял, что старпом с поварихой заодно – оба расхитители. Но что я мог поделать?
Рейс кончился, мы вернулись в порт. Команда разошлась по домам, остались матросы и снова пониженный до моториста Яковлевич.
У боцмана был день рожденья. После работы он накрыл стол. Пригласил тех, кто жил на судне. Пришёл и Яковлевич, не дожидаясь тоста, начал жадно есть.
Мы поздравили боцмана. Он хороший человек, любили его матросы. Выпили. Начались шутки, морские «подколы», смех. Боцман знал уйму анекдотов, было весело, как никогда. Вдруг поднялся со стаканом Яковлевич.
– Тихо! – скомандовал он. – Тост! Чтобы не было войны!
Он выпил до дна, сел и заплакал навзрыд.
Испортил он нам праздник. Вышли на палубу, закурили. Молча смотрели на вечерние городские огни, отражающиеся в бухте.
– Слушай, ну чего его держат? – спросил я боцмана. – Мало что ли толковых механиков? Пьянь же беспросветная! И эта тоже – воровка, готовить не умеет. Я бы их на месте капитана давно выгнал по тридцать третьей!
– Пускай живут, – ответил боцман. – Они в Освенциме были. Три года. Там и познакомились. Оттого и наесться всю жизнь не могут. Пошли-ка ещё по одной примем. Чтобы войны не было.
Это было сорок лет назад. Я был молод, честен и глуп.