Пёстрый станичный базар за деревянным забором. Дело к обеду. Мы проходим между почти опустевшими навесами, где несколько торговок ждут запоздалых покупателей. Вот на столике уже привядший, цвета запёкшейся крови, разломленный для показа спелый арбуз. Мы подходим и почти задаром берем два арбуза. Боря ударом кулака разбивает один. Брызги сладкого розоватого сиропа разлетаются во все стороны. Мы варварски отнимем друг у друга куски и с жадностью топим жажду в рыхлой, как снег, мякоти.
Съев арбузы, мы ещё сильнее хотим пить и бежим к обязательной на базарах колонке, которая стоит на самом видном и высоком месте базарной площади. Солнце слепит глаза, отражаясь в огромной луже у колонки. Виталик полностью откручивает кран, и вода напором бьёт в желобок, веером разбрасывая брызги. От холодной воды тучкой отходит туман, в котором играет радуга. Мы пьем жадно, глотая большими порциями. Вода леденит горло, оно стынет, и кажется, ты не сможешь теперь произнести ни слова. Но горячий воздух опять разогревает горло, и вот оно уже снова пересохло. Но пить ты уже не в силах.
Мы снова подходим к прилавкам. Вот ровным рядком лежат четыре маленьких, нежных, хрупких ощипанных перепёлки. От того, что они маленькие, не верится, что это птица, Жир блестит на их шероховатой, словно покрытой от холода мурашками коже. Мне они напоминают ободранных сусликов.
- Смотрите! Суслики,- не выдерживаю я.
- Сам ты суслик"-, обижается хозяйка.
Боря, как местный житель, патриот станицы, решает смягчить нехорошее впечатление и справляется о цене. Но это только усугубило конфликт. Торговка своей широкой ладонью одним движением сметает дичь в кошёлку, на дне которой лежит газетка, и молча уходит.
Мы идём в самый конец ряда и успеваем захватить самую терпеливую торговку. Боря, опережая нас, вежливо расспрашивает о цене картошки и просит взвесить два кило, Виталик подставляет авоську, и хозяйка высыпает туда картошку. Несколько картофелин просыпается в дыры, мы подбираем их в карманы. Сегодня вечером мы будем жечь костёр на берегу Дона и есть печёную картошку.
Направляемся к выходу. Только тут мы замечаем, что у выхода, в углу между деревянной аркой и конторой рынка, собралась толпа. Слышны звуки гармошки и ноющий голос. Мы переглянулись. Подошли ближе. Молчаливая, неподвижная толпа кружком стояла вокруг музыканта, на каком-то само собой получившемся расстоянии. Люди стояли не слишком близко и не слишком далеко. Это было именно то расстояние, с которого только и можно хорошо видеть и слышать гармониста. Мы иронически переглянулись.
- Барды и менестрели,- прошептал Виталик.
В кружке, образованном толпой, на маленькой, старенькой деревянной скамеечке сидел баянист с лицом, на котором были пятна не то оспы, не то шрамы от осколков, в тёмных очках. Правым ухом он прильнул к баяну и безразлично, словно, для себя тянул песню о том, "как на кладбище Митрофаньевском отец дочку зарезал свою".
Я знал этот неприлично жестокий сюжет и кивнул друзьям, чтобы уйти. Но Виталик неловко повернул авоську, зацепил кого-то, снова упали несколько картофелин, он нагнулся, чтобы поднять их. На нас шикнули. Мы замерли. Придётся слушать до конца.
А певец продолжал. Играл он не очень умело, рывками, отчего слезливые аккорды звучали ещё более тревожно, и сам покачивался в такт музыке. Голос у него был слабый, хриплый, да он почти и не пел, а просто рассказывал случай из жизни. Я смотрел на лица людей и видел, что эти простые деревенские люди переживают каждую строчку, каждый аккорд. Вот старушка прижала ко рту концы белой косынки. В глазах у неё стояли слезы. Мужчина, сжав кулаки, не отрываясь, смотрел в тёмные очки певца, словно видел в них всё наяву. Молодой широкоплечий парень робко бросал взгляд в сторону, стесняясь своих чувств. Ему, может быть, хотелось уйти, но он не решался. Кадык его шевелился, как будто он хотел что-то проглотить и не мог.
Когда певец дошёл до места, где отец ради молодой жены убивает свою дочь, одна женщина не выдержала и зарыдала. И у меня что¬то заныло внутри...
Слепец кончил песню, но ещё некоторое время сидел неподвижно, держа голову на мехах гармони, будто сам был поражён случившимся и застыл, не веря самому себе.
Мы медленно, молча вышли с базара, не глядя друг на друга.
"В чем же дело?- думал я.- Слезливый сюжет. и слова банальные. Не должно это искусство иметь такой силы воздействия. А вот имеет. Не должно... А почему не должно? Да и так уж плох сюжет? Ведь классический, античный сюжет, да и русских сказок немало на эту тему. А язык... Язык прост и понятен тем, для кого поют”.
Снова, уже отдалённо, послышались звуки гармошки. Гармонист заиграл другую песню. Звонкую и весёлую.