Билеты на поезд, чье направление прибило рельсами в сторону запада… Вагоны в пространстве размытого времени на запотевших окнах… Люди читали газеты напротив, а я изучала горизонтальные линии тянувшихся вдоль лесов в тумане заката… Безлюдные станции, на которых меня никто не встретит… Вокзальный зал ожидания, в котором никто так и не дождется, не выпросит хлеба голодная птица; багаж, который не станет грузом, потому что его попросту не было…
Солнечное сплетение улицы размахивало сухожильным веером своих газет, пыль распуская по дорожным зебрам. Огни светофоров тоскливо меняли цвета, моргая нижними веками. Прохожие, маршируя не в такт, ударяли меня плечами и бедрами, сумками; в сутках, кажется, стало больше часов не разменянного и не занятого времени… Оно тянулось по крышам и радиостанциям Красного-Города с гнусными звуками, что ложились под ноги… Кто-то дернул меня за рукав, в замедленном темпе разжимая губы, чтобы вымолвить просьбы своей потребности…
«Девушка, Вы не курите?»
Я стою и жду кого-то слепого/немого/глухого, кто попросит нечто большее, чем мою сигарету; из памяти никотин не выжать, даже если легкие перетянуть эластичным бинтом потуже.
Ветер впивался в голову, проникая сквозь уши во всё тело… Глаза закрывать – прочувствовать слияние…
Асфальт с провалившимися щеками, об который страшно сломать ноги, плавился, ерзал, стирая следы своим личным солнцем… Отпечатки на моей шее от удушья перевоплощения меня – в – не - меня; меняя свои очертания и фигуры из пластика своих же суставов, заходя в загоны троллейбусных сидений, смотреть на сморкающиеся старческие ноздри… Прислоняя лоб к стеклу, ударяясь им на каждой кочке… Подслушивать чужие разговоры о приезжих родственниках, о протекающей ванне, об извинениях за опоздание на общественных собраниях… Сочинять по строчки под музыку Мэнсона – записывать на салфетки, бумажки, руки; всё, что утеряно – будет забыто… Всё, что утеряно – мне принадлежать больше не будет…
Смена приоритетов и обрывки мыслей, когда сознание вновь входит в свои привычные рамки, когда сцена уже на другой арене: я просыпаюсь в чужой постели на подушке с выцветшей наволочкой. Одеяло и простынь скомканы,/смяты; я обнаруживаю следы раздвоения и расслоения на своем теле, судорожно сглатываю слюну… Плетусь на узкую кухню; окна выходят на оживленную дорогу, кишащую машинами. С каждым моим новым визитом в эту привычную, но чужую квартиру, этажи всё выше и выше; фарфоровые кружки обреченно прислонились к раковине, вода из крана по каплям стекает в них, в меня – капая; раздражая мои нервные клетки от звуков своего замогильного эха. Чайник шумит, я смотрю как дым расщепляет спокойный воздух, поднимаясь к потолку, на котором остатки затишья – следы от пожара… Всё поднимается выше в этой квартире: к потолку, к крыше, к небу; только я боюсь такого напора и прогибаюсь всё ниже – тише… Кот на подоконнике лижет свои побитые лапы, смотрит на меня с нескрываемым презрением… Мой вчерашний ночной соратник подходит ко мне всё ближе; у него грязные пальцы и ожог на запястье…
«Ты знаешь, я долго думал и понял, что вместе нам будет лучше, ты – другая, но ты никогда не смеешься и всё время молчишь, будто внутри про себя рыдаешь…» Его грязные пальцы проникают в мою кожу на ладонях, которые он схватил, сжал – присвоил себе…
«Ты знаешь, я долго, долго думал…» - второй раз повторяя, он придал особую интонацию своему предложению; мне пришлось снова нервно сглотнуть горячую слюну, что прожгла мне глотку; нет, мы вместе не будем, с тобой мне не лучше – не хуже; пусть я буду рыдать и дальше, но никогда не подам виду.
Потом, кажется, был долгий вечер прощения и святой мольбы, когда моя кровь стыла в жилах, а вены полопались от слов, которые я когда-то сама говорила другим – умоляла, божилась. Без шансов; и времени ему не оставлю, и постель согревать не стану…
Стараюсь не выглядеть стальным тираном, более мягкую подбирая окраску своим предложениям, что разбивали в кровь ему уши, кастетом ударяя по сердцу…
«Я слишком сильно раньше любила – вылюбила всё теперь из себя, без остатка, видишь…»
Он уперся спиною к кафельной стенке, запрокинув голову; хотел закурить – вспомнил, что не курит, а я стою и смотрю на раздражающие меня холодные капли, что стекают из крана в фарфоровые кружки…