Жил да был мальчик Ваня Переделкин. Жил он на севере, любил кататься на лыжах и играть в снежки.
Учился в школе. Обычный мальчик не лучше, но и не хуже других. А вот когда Ваня придумал первую рифму, сразу стал знаменитым на весь посёлок, ибо посёлок небольшой и событий никаких там не происходило.
Два дня поговорили и забыли. Забыли, но только не Иван, уж больно ему понравилось быть знаменитым. И стенгазета, и районный фестиваль, где удостоили поощрительным призом и даже
заметка в районной газете, где похвалили, но и пожурили за декаданс. Ну, посудите сами, откуда у парня испанская грусть?
Стояла, мычала корова , и время было доить
Стояла она размышляла, быть ей или не быть
Как будто корова здорова, а всё- таки хочется выть.
Когда же быка повстречает, когда заживёт семьёй
Когда появятся дети и будет она их кормить.
Когда перестанут эти чужие, никчёмные дети
Её молоко пить.
Короче говоря, Иван ощутил себя поэтом, со всеми отсюда вытекающими.
Образцы он черпал из журнала « Наш сотрапезник». Подпиской на журнал его наградили за очередной цикл о родной природе:
Ягоды поспели, яблони цветут
Смородина зреет, праздники грядут.
«Творчество» Ивана было действительно сумрачно и даже агрессивно.
Кругом враги. Так и норовят напасть на родной край, растоптать , милую сердцу Ивана, лесотундру с багряными брусничниками и изумрудными мшистыми лишайниками.
«Слезы-березы», «круговерть-твердь», «любовь-кровь».
И все в этом ключе.
А , на самом деле, чувства Ивана переполняли, но умения выразить их не было.
Иван, как собачка Шарик , сказать хотел много, но не получалось, не умел.
Иван как говорил : ить, кубыть, итить…,-так и писал.
Его мало кто понимал , а от непонимания и агрессия. Ну чем здесь можно помочь. Только советом: походить к репетитору, потренироваться на изложениях.
Односельчане любили Иванову лирику:
Ты пришла ко мне в телогрейке , я обнял тебя, пальцами шурша
Вспомнилось о тракторе и сеялке , ведь завтра же покос у камыша.
В целом Ваня жил не тужил, работал себе на тракторе и писал стихи. Если честно бывали, конечно, минуты, когда мечталось о славе.
И вот, случиться же такому. Главный редактор журнала «Наш сотрапезник» пожаловался на страницах журнала своим читателям, что, дескать, родина в опасности, к власти пришли не те, дерьмократы и инородцы разных мастей, денег на издание журнала не дают.
Тут Ваня расстарался и послал в родной журнал три своих северных зарплаты.
Журнал «Наш сотрапезник» назывался так потому, что в его редакции знали толк в выпивке и хорошей закуске. Любили в редакции покалякать о судьбах, вернее о судьбинушке, своей родины, непутёвой Россеюшки.
Главный редактор журнала, Стасик Кузявкин, очень удивился и, конечно, обрадовался Ванюшкиному безрассудству.
Стасик пригласил к себе в кабинет своего зама.
- А ну – ка, Генаша, не знаешь ли такого чудно- молодца, Ванюшу Переделкина?
-Ну, как же мне его не знать. Ведь всю редакцию завалил своими виршами этот, с позволения сказать , Иван.
-Ну, и…
-Стасик, ну нельзя такое предавать гласности, засмеют ведь. Мало, что ли на нас напастей?
-А если подработать, подшлифовать?
-Да проще переписать всё заново.
-Вот и займись, паренька я возьму, такие пареньки нам сейчас, во, как нужны. Фамилия не поймёшь из каких, но зато имя то, нашенское. Иван…
И не сомневайся, Генаша, вон Катюшкина попроси, или ещё кого, пусть чего-нибудь про берёзки замастрячит. А мы пареньку литературную премию и дадим. В конце- то концов, мы что рабиновичи какие, добра не помнящие.
Позволим себе маленькое отступление, для ясности.
Стасик Кузявкин был человек опытный и быстро всё просчитал.Такой Ванёк ему давно был просто необходим. Не обременён и ни тем , и ни сем. Непритязательный, полная целина, лепи из него , чего хочешь. А тут дел невпроворот. Чужеземцы оккупировали «Культур-мультур фонд». Как их этих кудрявеньких, чернявеньких оттудова вытурить.
А «Культур-мультур фонд» - это мощнецкий ресурс.
Надо сказать, у Стасика были большие амбиции. А вот сам по себе Стасик был хиловат.Очень смущало его, что ведь почти всю жизнь отдал литературе, а учеников нет. Нет у него учеников с восторженным взором, жадно записывающих каждое его слово, благодарных и благоговеющих.
А как хочется быть немного Творцом и Создателем.
Это вполне распространённое явление, в мировой литературе описанное. Когда смерд вообразил себя Создателем. И что из этого получилось? Ну, например, древнегреческий миф о Пигмалионе и Пигмалион Бернарда Шоу, ещё, куда ни шло. А вот «Собачье сердце» .Булгакова или «Козлёнок в молоке».Полякова, - ведь очень трагичные истории. Что касается булгаковской истории, то мои симпатии на стороне собачки Шарик. Жила себе собачка своими собачьими заботами и жила. И что надумал этот безжалостный и жестокий профессор?
Итак, Стасик Кузявкин вообразил себе…. Ему нужна была управляемая ракета для поражения его всяческих противников. Из Вани Переделкина надо было ещё сделать эту ракету. Ракету из него надо ещё построить, оснастить, нацелить и только после этого запустить.
Ваню надо было внедрить, а для этого предстояли колоссальные усилия. Для начала хотя бы подстричь.
И началось. Сменили телогрейку на пару приличных костюмов, сорочки, галстуки, тут же, около универмага, спустились в метро и прикупили пару дипломов об образовании. И пошло и поехало.
Опубликовали подборку стихов, организовали критику. У Иванушки оказалась просто уникальная «серебряная точность слова».
Стасик подобрал список литературы, что Иванушке надо прочесть в первую очередь. Вы, конечно, подумали о Хлебникове или Арсении Тарковском, каком-нибудь Рембо с Франсуа Вийоном?
Отнюдь. Первыми в списке значились «протоколы сионских мудрецов».
С этим багажом Иван уже мог поддерживать беседу в литературных салонах.
Ну, а дальше сногсшибательная и суперстремительная карьера культур-мультур функционера.
Иван под чутким руководством Стасика первым делом выпер инородцев из фонда. При единогласной поддержке застолбил сперва один фонд, потом , после короткой заминки, и второй.
Восхождение Ивана было так стремительно, что окружающие даже охнуть не успели.
Иван уже имел персональное кресло во всех мыслимых и немыслимых президиумах и жюри.
Иван, уже самолично подписывал всевозможные литературные премии, давал рекомендации кого издавать, а кого нет. Теперь уже и Стасик ходил к Ивану за зарплатой.
Из управляемой ракеты Иван превратился в самонаводящуюся.Теперь Иван уже сам себе определял цель, по которой надо пульнуть.
По мере восхождения Иван всё больше терял связь с землёй-реальностью. Самооценка выросла до немыслимых размеров, он витал в заоблачных далях. В его виршах появились новые персонажи: Зевс, Венера. С Посейдоном он выпивал. Вместо привычных брусничника и мшистого ельника, - райские кущи. Иван по-прежнему считал , что райские кущи-это тоже кусты.
У Ивана появилось много новых друзей. Ивану невдомёк было, что он для этих людей всего лишь функция. Человек – функция, у которого что-то можно взять. Всевозможные литературоведы в погоне за мелкими подачками, окончательно вскружили неокрепшую голову.
Иван заказал многотомник. Потом ещё и ещё. Ему захотелось иметь портрет самого себя, и не какого-нибудь арбатского мазилы, а работы самого Глазунапа. И чтобы в полный рост.
Этого оказалось мало. Он решил заказать скульптуру у Сериселли. В греческом стиле, какие он видел на Родосе. Иван верхом на Пегасе, с лирой в руке и лавровым венком на башке.
А установить скульптуру Иван решил на Крымской набережной. С Моссоветом договорённость, кое- какая уже была, но в обмен те запросили два дома творчества. Один под Москвой, а другой под Питером, в Комарово. И это тоже не большая проблема для Ивана. Но….
Бедный Иванушка… Остановиться бы ему хотя бы на этом месте. Вспомнить бы хоть и Александра нашего Сергеевича с его золотой рыбкой. Так ведь нет… Захотел Иван стать владычицей морскою, то есть самым, - самым главным председателем всех писателей.
А место это до поры было занято, выдающимся нашим поэтом, классиком. И вскоре место освободилось совершено естественным путём. Печально, но что поделаешь.
Экстренным порядком собрался весь синклит. Кем заменить классика?
Ответ на этот сакраментальный вопрос был почти у всех участников совещания. Почти все видели себя на этом ответственном посту.
Но вдруг на сцене появляется мистер «Х» со своей небезызвестной арией: Я цыганский барон… . И так далее.
А в заключение мистер «Х» произнёс пароль: есть мнение….
Вообще-то, это организация общественная и принципы там были демократические. Никто не может указывать этой организации. Но после заявления мистера «Х» все проголосовали за Ванятку.
И стал наш Иван самым главным председателем всех писателей. На второй день в галерее, где висели портреты классиков, появился портрет Ивана.
А мистер «Х», как, наверное многие догадались, получил особнячок, толи на Гоголевском, толи на Поварской, толи ещё где. Кто ж эти особнячки считал. Много их, этих особнячков, было у Ивана, тьфу ты, в « Культур- мультур фонде».
Это была кода, господа.
А дальше пешком по лестнице, ведущей вниз.
Многие так и не поняли, что Иван делал в обоих фондах. Имущество фондов с каждым днем уменьшалось, а долги увеличивались. Иван окончательно запутался во всяких там расчетах. Ну, а что с него взять? Расчетам он ведь нигде не обучался.
Кому-то он что-то давал-выделял, а кому – то ничего не давал. А у кого-то и отбирал. Начались междоусобицы. Иван столько всем наобещал, но дать не мог. Наобещал столько всего, чего и в помине не было.
Стали жалобы писать, собрания собирать. В итоге выгнали Ивана отовсюду.
Отобрали всё. С такой трогательной любовью собирал Иван коллекцию картин, к культурке хотел приобщиться. Всю коллекцию картин, подчистую, передали в краеведческий музей. Оказалось, что никому-то, он Иван и не нужен. Все от него отвернулись. Даже ближайший его дружок, редактор общаковской газеты, этого «боевого листка», Юра Анаша, и тот, как на улице увидит Ивана, переходит на другую сторону.
С последней надеждой пришёл Иван к мистеру «Х», пожалиться да и посоветоваться. А тот и на порог не пустил. В переднюю вынесла прислуга, Ивану стопаря, да и похлебать-закусить, что от вчерашнего обеда осталось.
Стоит Иван на лестничной площадке в глубоком раздумье, можно сказать, в оцепенении.
А в это время сверху по лестнице спускается чья-то домработница, собаку выгуливать. Огромный ротвейлер, проходя мимо Ивана, остановился, стал к нему принюхиваться и уже начал заднюю лапу поднимать на Ивана.
Ротвейлер поднял было заднюю лапу для свершения вообще то, вполне закономерного финала этой печальной повести…
- Фу, Байрон. Рядом, - скомандовала домработница.
Байрон, опустив лапу, прогавкал-пробурчал: Sic transit Gloria mundi.
Байрон прыжками начал спускаться вниз по лестнице и, как последний, безродный шарик завилял обрубком хвоста.