Неравный брак

               
               
        Нарядная и уже готовая к выходу в театр, Эмма Гавриловна едва дождалась мужа с работы.
       – Чего ты так долго? Опаздываем!
       – Авария была, взорвался баллон с газом. Разнесло мастерскую. Прокопенко чуть не погиб, проходя мимо.
       – У вас все время что-нибудь приключается!
       – Слушай, продай мой билет. Я страшно устал. Милиции понаехало… Затаскают теперь, раз главный инженер. Я бы поужинал и уснул. После  стрессов  спать хочется.
        – Ну да! Быстрей собирайся. И так придется ловить такси.   
        Юрий Петрович вздохнул, сходил в ванную, побрился. Надел парадный костюм и, как приговоренный, пошел  за женой.
      
        Когда они вошли в зал оперного театра, уже заканчивалась увертюра. Отыскали свои кресла, сели. Испания, Севилья, Кармен…  Юрий Петрович смотрел на сцену, пытался слушать певцов, но ничего не видел и не слышал.  «Один баллон с газом –– это еще семечки. А вот как взорвется шестнадцать цистерн! Газонаполнительная станция и не имеет ограждения!  Любой террорист подходи к железной дороге,  кидай гранату… Мало их, дураков, что ли, смертников всяких? «Денег нет на ограждение».  А куда они деваются, если  ежедневная выручка миллионы рублей?  Уйду я с этой работы!  Не смерти боюсь: погибну, то еще ничего, но если  сметет половину города, а я вдруг буду в командировке и цел останусь…»
        – Юра, Юра! –– подсунула ему жена бинокль к глазам. – Посмотри,  какой у нее  костюм!
        Он вздрогнул.
         – Да ты что, спишь, что ли? – зашипела она. – Ты за этим в театр пришел?  Никакого стремления к культуре!  Ты же начальник, ты в высоких кругах вращаешься, ты должен соответствовать!
      
         Юрий Петрович взял бинокль и уставился на Кармен, которая пела, что сейчас станцует для своих друзей сегидилью. Голос ее напоминал голос соседки Наташки. Наташка была поэтессой, и когда напивалась от слишком долгого присутствия музы, заваливалась к ним в квартиру, неистово голося: «У любви, как у пташки крылья, ее никак нельзя поймаа-ать!.. Ааа-а!.. Люю-бовь!» От ее фиоритур у Юрия Петровича  воспалялись барабанные перепонки. Но Эмма Гавриловна варила для Наташки кофе,  слушала пение,  а после того –– стихи.  Стихов у Наташки было сотни четыре, и все она помнила наизусть.
         – Твой мужик никогда человеком не будет! –– заявляла она. – В деревне вырос, деревенщиной и останется. Эй, технарь! Куда спрятался? Съездил к родственникам-то? Сала привез?  И брусники привез?! Ну-у! Тогда  жарь и наводи морс.   
      
         – Юра! Юра! –– схватила его за руку Эмма Гавриловна.  – Какой голос! Ах, какой голос!
         Кармен пела: «У любви, как у пташки крылья…»   
          Он опять воззрился на сцену. «Завтра наедет инспекция, и я не буду молчать! Хватит потакать алчности. Взрывоопасный объект, и без ограждения! Сколько можно надеяться на авось? Все выскажу!  Пусть даже с работы  уволят, выскажу.  Я до прокурора дойду!..»
         Юрий Петрович едва дождался конца спектакля. Но у раздевалки Эмма Гавриловна не  торопилась одеться. А всю дорогу к дому  пилила  мужа:
          – В тебе совершенно отсутствует тонкость чувств. Тебя не интересуют ни музыка, ни поэзия. Ты даже к природе равнодушен. Как можно: идем среди лохматых  деревьев, переливов огней под темным пологом неба, вдыхаем  бодрящий зимний воздух… а ты как бревно!
         – Подожди, –– прервал он ее. –– Кто это у нашего подъезда? Ба-аа! Лариса с Таней. Давно ждете? –– быстро подошел к сестрам.
         – Не очень, но ждем.  На сессию приехали.
         У Эммы Гавриловны вытянулось лицо: снова, значит, у них окопаются! Могли бы  комнату снять, полно комнат сдается.
         Юрий Петрович взвалил на плечо рюкзак, подхватил сумку, укорив  сестер:
         – К чему столько тащили?
         – Да мама опять настояла. Гусятина вам, клюква, мед, белые грибы –– солили на костре, как вы любите. Вишенник добавляли, чтобы запах дыма был  тоньше.  А мед брали у Родиона, у него честно.
        – Ну, спасибо! Эмма, это тот самый Родион, который крышевал, отсидел; помнишь, я тебе рассказывал?
      
        Когда они вышли из лифта, все еще разговаривая, на их голоса приоткрыла дверь поэтесса Наташка.
        – А-аа, родня ученая!  Эмма, зайди на минутку.
       Эмма Гавриловна  вошла к ней.
        – Ужасно! –– стала жаловаться на золовок. –– Весь кофе у меня теперь выпьют.  Сидят по ночам за конспектами, и, видите ли, без кофе не могут.  Но я же самый дорогой  покупаю… –– развела руками.
        –  Быстро его сюда. Ну, как опера?
        – Эскамильо не понравился.
        – Ладно, иди за кофе, потом расскажешь. Кстати! Слушай мое новое  стихотворение:   

                Пришла любовь! И все во мне запело,
                И все внутри  рванулось в  облака!
                Нет для моей любви иных пределов,
                Как только взгляд твой и твоя рука.
                Я натыкаюсь на твои глаза,
                Как  мотылек на пламя в тихой ночи!
                О, как мой путь тобою укорочен!
                О, как чиста моей любви слеза.
 
         –  Супер!
         – Борис Рыжиков тоже говорит: «Супер!» Он издал уже тридцать первый свой сборник.  Подарил мне экземпляр. Подписал: «Гению от гения».  Такие стихи-ии, Эмма, такие стихи!

                Сверкала, перешептываясь,  Висла.
                Над нею –– что в Париже вечера!
                Луна скатилась с  полотна Матисса
                И вытянула лик из-за бугра…

         – Ладно, шуруй за кофе,  будем пить,  я тебе почитаю.
         И Эмма Гавриловна повеселела.