Южный крест.
Как всегда, в тропиках – темнота наступила внезапно – будто кто-то невидимый и вездесущий выключил свет. Еще несколько мгновений назад громадный шар неяркого вечернего солнца коснулся кромки воды, и стоило лишь на мгновенье отвести от него взгляд на замершую на берегу густую толпу, как уже только половина видна на поверхности. Еще мгновение, и уже лишь краешек его, ослепительно вспыхнув на миг, провалился куда-то, просвечивая сквозь толщу океана и бросая на сиреневое небо яркий зеленый луч прощания с чудесным безоблачным днем беззаботного острова. Тьма стремительно накатывала с востока, гася дивные краски светящихся бирюзой и золотом медлительных водяных валов, ритмично набегающих на пологий песчаный берег. Был отлив.
На открытой террасе берегового отеля стоял стол, пара ротанговых стульев. Средних лет мужчина с седыми висками и лицом, исчерченным старыми шрамами, прищурившись, смотрел на умирающий закат.
В последнее время его терзали воспоминания. Память услужливо поставляла ему картинки прошлого – скучную школу с плоскими учителями, заснеженный двор с самодельным катком, синеву деревенского неба, мудрого деда с вечной махорочной самокруткой, хлопотливую, заботливую бабушку. Тихую речку с задумчивыми пескарями на волнительно дрожащей удочке…
Неожиданно всплывали образы верных деревенских приятелей, с которыми как бы заново знакомился каждое лето и со слезами прощался в его конце. Каждую ночь ему снилась армия – давно пройденная и, казалось, забытая. Но вновь призывают его, вновь привозят туда-же, к памятнику Ерофею Павловичу в заснеженный ноябрь непонятного года. И вновь доказывает всем, что служил уже, и что лет ему уже много, и что старый он. Ан нет, несет его навстречу однополчанам и командирам, седым, убогим, но все в той же форме и тех же званиях…
…Промерзший насквозь автобус, рыча передачами, исчез в вонючем облаке выхлопов и мелкой снежной пыли. Его звук с низких, играющих на басах нот, истончился до комариного писка и вскоре затих, будто замерзнув где-то недалеко, в необъятной, холмистой бесконечности полей. За Земляным мостом мороз укрепился. Из стыдливо объявленных Лауком 35 градусов в городе, здесь, вдали от относительного вагонного тепла запоздавшей электрички, он явно стремился к абсолютному нулю. Ушастое низкое солнце висело в белёсом искристом воздухе над убегающей в даль дорогой. Снег пружинисто и гулко скрипел под ногами двух путников. Их лица и низко надвинутые шапки быстро заиндевели. Худенькие пальтишки украсились белыми иглами изморози. Назад пути не было. Впереди – 15 километров до ближайшей избы.
Один из путников – мальчишка лет 12, с нескрываемым интересом оглядывался по сторонам. Зимой из города он еще никогда не выезжал.
Из под шапчонки, густо зарастающей куржаком, он с любопытством рассматривал ранее невиданные морозные просторы, с прозрачными колками по сторонам дороги. Переливались радужно снежные заструги, испещренные причудливыми заячьими следами, цепочками лисьих, уложенные ровными крестиками – птичьих. Иногда к дороге подходили ряды сдвоенных глубоких ям с прорезанными между ними бороздами. Отец, насколько позволяли замерзающие губы, рассказывал про лосей, про древних северных оленей и мамонтов, некогда обитавших здесь. Их огромные бивни долго торчали из высокого берега у Двух речек, а еще совсем недавно, из вымытых половодьем огромных костей в узких местах, между омутами, делали мостики.
Слоистое, замерзшее, будто составленное из разнокалиберных и разноцветных кирпичей расплющенное солнце, устало втискивалось за дальний, едва видимый на горизонте лесок.
В лицо путникам дохнул иглами ветерок, поднимая с дороги сухую, снежную пыль. Морозные шпильки насквозь проткнули городскую одежду путников. Отец, загораживая собой мальчика, пошел впереди, наклоняясь и пряча от ветерка лицо.
Небо наливалось синевой, переходящей в густой фиолет на востоке с проступающими крупинками звезд. Бледная заря короткого январского вечера быстро угасала на безоблачном небе, уступая место колючей морозной темноте.
Идти за отцом мальчику было неудобно. Ветер всё равно пробирал до костей, заворачивая за широкую отцовскую спину. Вскоре он ощутил легкие, едва слышные щелчки. Лицо будто пропало и, вытащив из рукавички пальцы, мальчик потрогал себя за нос. На месте носа было нечто холодное и твердое. Щеки тоже задубели, и казалось, при постукивании издавали глухой стук, отдающий где-то в голове. Словно почувствовав неладное, отец остановился, защищая мальчика от звереющего ветра, ощупал вынутой из варежки рукой лицо сына. Он снял с себя шарф и замотал им голову мальчика так, что осталась только узкая щель для глаз.
Через несколько минут стало ясно, что дальше идти не получится. Мороз крепчал, ветер усилился и едва видная дорога, и поле слились в огромное пространство, перевитое бесчисленными змеями поземки. Небо, уже ночное, иссиня черное, разгоралось мириадами ярких, будто тропических звезд.
Отец, крепко прихватим сына за руку, резко свернул в сторону от еще твердой под ногами дороги и по полю, проваливаясь в снежную целину, они побрели к чуть заметному в темноте и поземке бугорку. Минут через десять они добрались по застругам до засыпанной снегом кучи соломы, оставленой за какой-то надобностью посреди поля. За стожком, в безветрии показалось теплее. Вдвоем, споро разгребли жесткий, сбитый ветрами снег до соломы.
Это только кажется, что солома мягкая и пушистая. Скрученные и смерзшиеся жгуты поддавались с трудом. Пока вырыли достаточно глубокую нору – шерстяные варежки изорвались в клочья, но путники согрелись и ожили.
Отец не курил. Будто вспомнив что-то, похлопал себя по карманам пальто, вынул оттуда истертые автобусные билетики, домашние ключи на блестящем, упругом колечке. Пожевав замерзшими губами, достал из наружного, декоративного кармашка с нелепым клапаном истрепанный и раздавленный коробок спичек, данный еще в прошлом году на сдачу вместо двух копеек в хлебном магазине. Неловкими, распухшими от холода и соломы пальцами, отец на ощупь вытолкнул из терочного тоннеля поддончик и щепотью стал доставать плотные, будто склеенные брусочки. Торопясь и негодуя на себя за неловкость, он вытряхнул всю коробку в горсть и отделив одну спичку, сунул остальные в карман.
Перед входом в их убежище уже была готова кучка соломы для костра. Чиркнув спичкой, отец увидел мальчика, с неестественно белым носом и щеками, испачканного трухой и пылью стога, с радостно сверкающими глазами. Солома нехотя задымила, маленький, квёлый огонек перебирал промороженные былинки, качаясь и приседая от порывов затихающего ветерка. Пламя, набирая силу, разрасталось, крепчало – весело потрескивая и требуя себе всё новой и новой пищи. Тьма и холод постепенно отодвинулись. Костёр, выплясывая языками пламени, освещал, казалось, самое небо. Звезды то отступали, то вновь придвигались, вспыхивая ярко, и совсем близко. Отец, отвлекая мальчика, чертил руками пляшущую темноту, рассказывал о планетах, созвездиях, указывая их на черном безлунном бархате. Вспоминал читанные когда-то древнегреческие мифы. Говорил о богах, героях, об их преступлениях, страданиях и подвигах. О том, как когда–то, в далёкой древности, люди придумали имена этим мигающим в ночи крупинкам, как говорят, влияющим на судьбы смертных. Мальчик заворожено слушал отца, забыв про обмороженные щеки и нос. Отец увлекся и уже говорил о первых далеких плаваньях европейцев. Как однажды, за неведомым краем земли, они увидели перед собой совсем другие звезды, более яркие и невиданные. Южный крест, Магеллановы облака, Скульптор, Райская птица, Угольный мешок – таинственные, незнакомые названия, манящие в неведомую даль за край земли, который он хотел бы хоть раз увидеть.
Постепенно мальчик пригрелся, прислонившись к упругой соломенной стенке. Уже сквозь сон слышал отца и картинки неведомых, дальних стран, загадочных созвездий, будто наяву проносились мимо него, а он с восторгом и восхищением кричал и показывал на них, радуясь тому, что они в месте видят их в необыкновенной яркости и близости.
Чуть за полночь, ветер стих вовсе и в кромешной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием костерка, послышался томительный, долгий звук. Он был где-то недалеко. В начале - один, но вскоре ему откликнулся еще и еще. Заунывный, жуткий вой волчьей стаи вынимал душу и сковывал волю. Вскоре, недалеко от светлого прыгающего круга света показались тени. Вспыхнули яркие, светящиеся парные точки, неподвижно и пристально следящие за людьми. Отец разбудил мальчика и заставил его залезть как можно глубже в вырытую ими нору, а сам принялся торопливо выдергивать солому из стога и разводить большое пламя.
В стогу - запах спелой осени. Пищат мыши и непрестанно бегают по рукам и лицу. Мальчику стало скучно и страшно сидеть в узкой и неудобной норе, и он попытался выглянуть наружу. Отец, сворачивал пучки соломы, поджигал их и бросал в подступавших волков, которые, уже не боясь огня, подошли к костру еще ближе. Мальчик, с любопытством и страхом вылез наружу и тоже стал выдергивать из стога соломинки, и бросать их в гаснущее без пищи пламя. Отец ободряюще кивнул ему. Костер запылал веселее. Волки несколько отступили, окружив огонь со всех сторон. Вдруг, сверху, со стога, послышался шорох, покатился снег, и быстрая тень с рычаньем мелькнула над головой мальчика, ударила и повалила отца прямо в пламя костра. Раздался вой. Запахло паленой шерстью. Мальчик, не помня себя, схватил заднюю лапу, дерущую отцовское пальто, со всей силы потянул на себя и получил по лицу страшный рвущий удар другой. Сквозь кровь, заливающую глаза, он увидел, как волк, подмятый отцом, вывернулся из-под него, с горящей на спине и брюхе шерстью бросился в темноту, увлекая за собой всю стаю.
Отец лежал у кромки вновь гаснущего костра. Шея его, с правой стороны, будто ножом, была рассечена и кровь быстро впитывалась в закопченный и талый у костра снег.
Мальчик, плача, вытирал шарфом застилающую глаза кровь. Он с трудом оттащил тяжелое тело от огня, прислонил его к стогу и подбросил в костер соломы. Приоткрытые и уже неподвижные глаза отца смотрели куда-то мимо мальчика - в неизведанную бесконечность, может быть туда, где восходит над миром никогда не виданный им Южный крест...
…Раскинув шезлонг, он улегся. Вот и его жизнь прошла как-то незаметно - со взлетами и падениями, с мимолетной любовью толпы и долгой женской ненавистью. С завистью фальшивых друзей и их тонким, иезуитским предательством. С блеском удач, и с неустроенностью, несовершенством. Было в ней нежданное, необъяснимое скорое богатство и страх потерь. Он достиг всего, о чем только можно мечтать. Всего, и даже больше. Но так и не нашел в жизни чего-то главного, того, о чем наверняка знал, но не успел рассказать ему отец тогда, в ту далекую морозную ночь.
Пошарив в стоящем у шезлонга рюкзачке, он нащупал ребристую ручку «Люгера», передернул затвор, поставил ствол к виску и сказал, глядя в бездонное небо:
-Ну, что, отец, мне пора. Скоро встретимся.
От резкого хлопка лишь на миг умолкли цикады, и вновь затрещали, как ни в чем небывало в проколотой Южным крестом глухой темноте тропической ночи.
г.Сингапур 2011г.