Не кончается пытка Часть 2 3 часть цикла

Александра Алёшина
ЧАСТЬ ВТОРАЯ


Фрегат «Надежда»


Он всегда впереди в алом шёлке на бледном коне.
Мы за ним по колено в грязи и по горло в вине.
И вдоль нашей дороги пылают дома и мосты…

Вадим Самойлов



Миша не стал курить, как обычно, за лифтом – очень уж сегодня там, за лифтом этим, от мусоропровода несло. Вышел на лестницу. Щёлкнул зажигалкой, прикуривая вытащенную у Катер – свои не то чтобы кончились – просто как-то не удосужился купить сегодня – сигарету.
-Эй ты там, на пятом! – послышался голос сверху. – Брось каку! Воняет – сил нет!
Миша поднял глаза. По лестнице с шестого этажа на несколько ступенек спустился и довольно пренебрежительно смотрел теперь на Мишу лохматый парень с сигаретой в руке.
-Иди сюда, нормальную сигарету дам. Что за херь гламурная там у тебя?!
-Это девушки моей сигарета, - не слишком почтительно отозвался Миша и опять затянулся.
-Ну и пусть она сама такое и курит! – подытожил парень. – Иди, говорю, сюда. Ему нормальную сигарету дают, а он не шевелится. Я два раза не предлагаю.
-Да уже предложил! – огрызнулся Миша. И уже почти назло парню затянулся поглубже и попытался дунуть – пусть и далеко до него – струёй дыма парню в лицо. Он думал, тот разозлится – и сам уже не прочь был сцепиться, подраться даже – но парень с шестого этажа неожиданно рассмеялся. И сразу пропала у Миши охота ссориться-ругаться, а уж тем более драться – таким располагающе открытым сделал смех лицо неожиданного собеседника. Миша непроизвольно улыбнулся, выкинул бычок в лестничный пролёт (вот Катер не видит – ругалась бы…) и поднялся на шестой. Парень протянул ему раскрытую пачку незнакомых сигарет. Миша взял. Прикурил сам – парень этот был явно не из тех, кто спешит услужливо щёлкнуть зажигалкой. То ли набивал себе цену, то ли знал истинную.
-Тебя Мишей зовут? – спросил его тем временем парень. – Ты с Катькой Иваненко?
-Ну да, - подтвердил Миша. – А ты кто? Ты тут живёшь, на шестом?
-Да, я тут живу, на шестом, - не слишком-то вежливо согласился парень. – Зовут меня Вадимом, но вообще-то я Бог.
Читая по Мишиному лицу недоумение и попытки сдержать его, Вадим отвлёк Мишу совершенно не связанным с предыдущий фразой вопросом:
-А что, Катька хорошая девчонка?
-Да, - кивнул Миша.
-И тебя любит? – спросил Вадим, и Миша понял, что скоро вопросы будут уже не столь невинны. Но всё же ответил с готовностью:
-Да.
-И ты её?
-Да. Да. Да, - подтвердил Миша.
-А если да, то почему раздражаешься? У тебя всё хорошо?
-Нет… - пожал плечами Миша.
-Значит, всё плохо? – почти такие же зелёные, как у самого Миши, только спрятанные за стёклами довольно сильных минусовых очков, глаза Вадима смеялись.
-Нет. – Миша уже начинал злиться.
-А что? – не унимался Вадим. – Мелкая, что называется, суета и трепыхания? Да, мальчик, мечтающий о бессмертии и вечной юности с вечным накалом чувств? Что вы не поделили? Опекает тебя слишком? Конечно – она же старше почти на два года…
Миша справился с удивлением.
-Ты откуда всё знаешь? – хмыкнул он.
-Я же Бог! – довольно высокомерно, но в то же время и довольно доброжелательно ответил Вадим. – Вообще-то бессмертие вполне себе возможно.
-Ага… - кивнул головой Миша. – Конечно! Легко и просто!
-Не легко и не просто! – Вадим изо всех сил показывал Мише свою серьёзность, но тот видел, что серьёзность эта – только напоказ, что много сил уходит на то, чтобы смешливые губы не расплылись в улыбке. – Просто, как известно, только кошки родятся. Или не просто, а бесплатно. Но только бессмертие возможно – на самом деле. Ты, похоже, не понял ещё, что я Бог? – Вадим наконец рассмеялся-таки.
-А почему Бог? – запоздало спросил Миша.
-Самое совершенное существо на планете Земля! – без ложной скромности выдал Вадим. – Ладно, мы тут и так уже трепемся настолько долго, что даже сигареты погасли. Я это втиснул в две минуты, но больше уже не влазит. Скоро Катерина твоя психовать начнёт, искать тебя кинется, а мы не договорили. Заходи, - Вадим отошел от лестницы, открыл дверь в коридорчик, в который выходили двери половины квартир на этаже, глянул на Мишу: - Давай, заходи, говорю, - Вадим открыл дверь самой дальней квартиры в коридорчике – как у Катер, только этажом выше.
Миша думал, что они будут обсуждать какие-то то ли идеологические, то ли технические аспекты бессмертия. Но вместо этого Вадим прямиком пошёл на кухню, вытащил из холодильника на стол бутылку какого-то дорогущего заграничного (и крепкого к тому же!) пойла, снял с сушилки два стакана – явно кустарно, но очень красиво расписанных веточками шиповника. Миша молчал.
-Садись, - Вадим выудил из-под стола пару табуреток. Миша сел, не зная, спорить ли с Вадимовой идеей выпить, возвращаться к Катер – или всё же заставить Вадима дальше говорить о бессмертии, в которое Миша и верить-то не верил, но хотел которого страстно. Впрочем, пока он не знал, Вадим стаканы наполнил – и отказываться было уже поздно. Тогда Миша попытался что-нибудь сказать – ну про бессмертие же! – но Вадим прижал палец к губам:
-Пей! – Вадим с видимым удовольствием сделал глоток и посмотрел в окно. Посмотрел тогда и Миша. И взгляд его застыл заворожено: не каждую ещё зиму такое увидишь, а за эту уже второй раз. Огромные, пушистые, похожие на чьи-то чистые и прекрасные белые перья, хлопья снега падали так густо, что за ними ничего и видно не было. Да и что стоило ещё видеть, когда такая красота с неба валила! И думать о чём-то – стоило ли?
-Пей, - повторил Вадим. – И не думай – наш нынешний разговор не последний, успеем ещё до бессмертия договориться. Так что сейчас – расслабься и пей.
-Катер психует уже, поди, - поднялся было Миша.
-Сиди, - оборвал его Вадим. – Это как раз к сегодняшнему нашему разговору. Попсиховать иногда полезно. И даже необходимо.
И Миша сдался. Отхлебнул наконец из стакана. Алкоголь сразу разлился по жилкам приятным теплом и спокойствием. Впервые за несколько месяцев – почти умиротворённостью. Или даже без почти – просто умиротворённостью. Миша сделал второй глоток, который побежал по телу почти уже ощущением счастья. И сфокусировал абсолютно, как ни странно, трезвый взгляд на снеге за окном.
-Ладно, - поднялся он через несколько минут и ещё пары глотков, осушивших уже стакан. – Пойду я. Зайду как-нибудь, поговорим всё-таки, ладно? Не хочу Катер лишнего заставлять психовать. – И вдруг попросил: - Только давай на улицу выйдем – там красота такая!
-А я и сам собирался предложить! – воодушевился Вадим. Он тоже весело встал и пошёл к двери. Когда Миша оказался в шаге от него, дверь эту он распахнул.
Прямо в снег.
Вадим в этот снег шагнул. Прямо в тапочках домашних.
-Ну что же ты? – спросил. – Иди сюда – здесь здорово!
И Миша тоже вышел под снег – и тоже в домашних тапочках – как покурить выходил – так и остался. Всё – и обувь, и куртка, и мобильник даже – у Катер дома осталось.
Снег валил так, что ничего не видно было. В двух шагах даже – всё равно не видно.
-Где мы? – спросил Миша.
-А ты не понял? – удивился Вадим. – На палубе «Надежды».
***
-Все уже пацану мозги проебал?! – раздался за спиной возмущённый голос. – Программа недоотлажена – он начинает уже. Иди работай!
Шорты и майка вроде бы должны были диссонировать с окружающей обстановкой – но не диссонировали почему-то. Наоборот, на девчонке, которую увидел Мишка, обернувшись, они даже в снегопад смотрелись донельзя естественно. Словно она была немного нездешняя. Не только здесь, на палубе «Надежды», но и везде – немного нездешняя. А так – девчонка как девчонка – стройная, очень длинноногая фигурка, лицо же – милое, но абсолютно обыкновенное. И выкрашенные в малиновый (или как там его поточнее назвать – вишнёвый? – Миша в этом и не разбирался вовсе) цвет волосы.
Девчонка внимательно, с симпатией и с улыбкой, посмотрела на Мишу:
-Ну чего? Надька я. Шапошникова. Надежда. Или, точнее, фрегат «Надежда». Вот, блин, не понимает… и не надо! – и обратила снова внимание на Вадима: - Иди уже работай! Чего, спрашивается, торопиться было?! Ну да ладно, начал уже, теперь не отложишь. Иди, я пацану сама всё объясню! Давай! Чтоб работала программа! Без сбоев!
-А она и работает! – сказал Вадим. – Без сбоев.
-Сгинь, а? – недовольно сказала Надька.
-Ладно, - без большой охоты, но быстро согласился Вадим, не привыкший, похоже, спорить с кузиной. И исчез – просто вот был – и не стало. И выглядело это… Да в порядке вещей совершенно это выглядело! Надька хлопнула в ладоши. На засыпаемой снегом палубе в паре метров перед ним и перед Надькой возникло два кресла.
-Садись, - сказала Надька. – Ты не замёрз? С непривычки-то – в снегу раздетый?
Прислушавшись к своим ощущениям, Миша понял, что нет, не замёрз – то ли после того, что хлебнул с Вадимом, а скорее просто исчезло ощущение собственной телесности: Миша видел, слышал, понимал, эмоции испытывал, но вот ощущения тела как будто действительно не было – словно думала-чувствовала-видела-слышала непосредственно его душа, лишившаяся тела и даже намёка на то, что в жизни бывает страх смерти…
-Нет, всё хорошо, - сказал он, и улыбка его подтвердила его слова. Надежда поверила ему и тоже улыбнулась.
-Понимаешь… - сказала она и замолчала, словно не знала, что говорить дальше. И поэтому ещё раз повторила: - Понимаешь… Непростой это разговор. Не потому простой, что болезненный, вовсе нет. Наоборот, скорее, радостный. Просто непонятного много – даже для нас с Вадимом, а уж тебе объяснить всё тем более непросто. Но мы все: и мы с Вадимом, и вы с братом, и ваши девушки – мы едины в одном – мы никогда не согласимся, что можно жить жизнью, которая полностью сводится к быту.
«Пусть их держит огонь и страсть,
  а не рулон на бумажной тесьме…»
Просто у нас с братом есть некоторые не совсем обычные способности, возможности, и мы-то уж точно в быту не погрязнем. А если тебе с нашей помощью что-то откроется, то ни братья Ярославец, ни сёстры Иваненко, в перспективе сёстры тоже Ярославец, в быту тоже не погрязнут. То есть не погрязнете. А для бессмертия этого некоторым образом достаточно. Ну а технические подробности – это потом. Или вообще к Вадику. Хотя он слишком высокомерен, и даже делая кому-то что-то хорошее, и даже с радостью и от чистого сердца делая, всё равно всегда немного издевается. Ладно, потом расскажу. Просто не бойся, что пройдёт много времени, что тебя будут искать и сходить с ума от волнения. В том мире, где ты обычно живёшь, и который кажется тебе не очень-то и странным, пройдёт всего пара часов. Но ты же ведь понимаешь уже, что странности бывают?!
-Понимаю, - Миша улыбнулся. Надька была хорошая – вот просто хорошая – и всё. И она опять заговорила:
-Там, в обычном мире без странностей, ну или с минимальными странностями, всё так же фрегат «Надежда» стоит на рейде в бухте Фёдорова. А тут – летит по непонятно каким – мы с Вадимом сами не понимаем – пространствам, и он одновременно – белопарусная громадина – и в тоже время – и я тоже. Странно?
-Странно, - согласился Миша.
-Веришь? – спросила Надька.
-Верю, - подтвердил Миша.
-А это всё… - Всё это пространство… - задумчиво произнесла Надька. – Это всё дело рук… Ну то есть не рук, ясно море, а мозгов компьютерного гения Вадима…
***
-Ты всё ещё здесь?! - Надька подлетела над креслом и вперила в появившегося Вадима гневный взгляд.
-Не всё ещё, а опять! — хохотнул Вадим. - А то самое интересное без меня пацану расскажешь. Да работает прога, работает. Без сбоев! - И Вадим обернулся к Мише. -  Насколько я знаю, Катер твоя «Агату» усиленно слушает? Так?
-Так, - подтвердил Миша. - Да в последнее время как-то и я проникся.
-А у «Агаты» ничего мирок. Весёленький. Хоть и депрессивный. Но уж во всяком случае не скучный...
-Эмоции сильные, хотя иногда несколько смоделированные. Но и смоделированные — талантливо. - Это уже Надежда включилась. - И, заметь, Глебу Катер явно предпочитает Вадима.
-Она сейчас «Полуострова» его весьма активно слушает, - подтвердил Миша. - Особенно две песни.
-Догадываюсь какие, - кивнула Надька. - «Чёрные всадники»...
-И «Будем как все», - встрял её братец. -Так?
-Так, - подтвердил Миша. - Откуда знаете?
-Это же очевидно — в них самый сильный эмоциональный накал. Но...  Тебе, Миш, ничего странным не кажется?
-Ну... Может быть, - согласился Миша. Вроде так искренно всё, что веришь, что и там и там герой — сам Вадим. Но в одном случае это сам Сатана, ну или хотя бы кто-то из свиты, но он и на самого Сатану по высоте полёта тянет. А в другом сатанинское войско противостоит ему — герою — тоже вроде бы самому Вадиму...
-Заметил, - кивнул Вадим. - Что ж, так и бывает. Всё в самом человеке. Разные грани личности. Иногда они вполне благополучно с друг другом воюют.
-Благополучно воюют? - усмехнулась Надька. - Миш, понял? Звучит немного неправильно, но...
-Понял, - согласился с Вадимом Миша. - Можно дальше.
-Так это и у других так. И у тебя тоже, - усмехнулся Вадим.
-Очевидно, - сказал Миша. - Дальше.
-Вот и надо тебе — хотя бы ради такого желанного тобой бессмертия — разобраться в себе — что же важнее, сильнее в тебе — завязанность на что-то сиюминутное, или всё же устремление в вечность преобладает?
-Хочешь в мир с чудесами? В этакий проагатовский, что ли, мир? Не то чтобы всё от «Агаты», но просто такое — что не противоречит. Вроде и игра компьютерная — но очень реалистичная. И в пару часов реального времени можно времени игрового много-много впихнуть.
-Ага,- усмехнулся Миша. - «Жизнь — хреново задуманная игра с охуенной графикой»...
-А у Вадика графика не хуже, чем у самого Создателя, - сказала Надежда.
-Да уж конечно! - хохотнул опять тот. - Сатана — вылитый настоящий Вадим. Не лишённый, впрочем, и моих тоже черт.
-Так согласен? - спросила Надька Мишу.
-А то?! Да я ж вроде уже согласился?! - удивился тот. - Не мог не согласиться!
-Вот и ладушки, - довольно, радостно даже, рассмеялась Надька. - Тащи, братишка, своего «Джека Дэниэла»! Будет у нас виски не с содовой, не со льдом даже, а со снегом.
-И с Надеждой — в обоих смыслах — и вот с ней и с тем, что мы же надеемся на лучшее! И — на палубе «Надежды»! - В руках у Вадима снова как-то вдруг — да никуда он за ней не ходил! - появилась бутылка того, что они с Мишей пили ещё дома. Причём полная. И две зажжённые сигареты. Надька недовольно поморщилась:
 -Слушайте, вы, курки, отойдите подальше, ещё не хватало мне с вами травиться.
Миша встал и пошёл куда-то с Вадимом сквозь снова поваливший снег, в котором и за метр не видно ничего, и в котором Надька тут же скрылась из виду.
 -Надь, ты где?! - испуганно спросил Миша.
-Да здесь, здесь, - раздался Надькин голос словно где-то и рядом — а словно и с того света. Хотя кто бы взялся сейчас с уверенностью и с ответственностью полной сказать, через какие миры и света несли сейчас межпространственные ветра фрегат «Надежда». И стоило ли удивляться чему-то в этих странных мирах, и надо ли было искать надежду отдельно от «Надежды» и Надежды?!
***
-А у Надьки осталось выпить-то? - спросил Миша, безо всякого почему-то удовольствия мусоля сигарету.
-Осталось, конечно, - отмахнулся Вадим, из падающего словно снега извлекая пару расписанных шиповником стаканов. Он налил в оба, немного криво держа их сразу в одной руке, из бутылки, которая была с ним. Цвет удивил Мишу, и он осторожно прикоснулся к вину губами. Странный солоноватый вкус не напоминал того виски, что пили они у Вадима дома.
-Вампиры, - сказал Вадим и затянулся до этого напрасно дымившей в руке сигаретой, - существа, во всяком случае с точки зрения Анкер, весьма привлекательные.
-Кровь? - без страха, но с некоторой неприязнью спросил Миша про жидкость в стаканах и бутылке. Вадим выпил своё и кивнул:
-Она самая. Не бойся, моя. Иногда для поддержания бессмертия приходится собственные вены зубами терзать... Вампиры ведь бессмертны. Пей, разрешаю! Ну же! Приказываю, считай, раз согласился идти. Или зассал?
-Нет... Не зассу, не надейся! А это реальная кровь? Или тоже компьютерная?
Вадим рассмеялся. Вроде и задорно, но Мише всё же показалось, что не слишком-то весело:
-Глубоко копаешь. Даже Бог не может учесть все тонкости. Не знаю. Не заморачивайся!
-А Надьку тоже кровью поишь? - с некоторой даже неприязнью — вдруг резко перестала ему нравиться вся эта затея — спросил Миша.
-Надьку? А ей зачем? Она давно определилась, вернее, научилась сочетать безумную любовь с семейной жизнью и материнством. Надьку — вискариком... Она бессмертна просто по убеждению. По надежде на просто-так-бессмертие.
-Ладно, - неохотно делая глоток, - сказал Миша. Голова закружилась. Он усилием воли сосредоточил взгляд на плещущейся между нарисованных ягод шиповника жидкости. Сделал ещё один глоток. Тошнота подкатила к горлу — но уступать ей по магическим законам, установленным Вадимом, явно не стоило. Но и пить дальше не было никакой возможности — эта самая Вадимова кровь встала ему как кол в горле — и началом дороги к бессмертию уже не казалась.
-Вадим, я не стану больше, - сказал Миша. Ответа не последовало. Только, словно действительно в песне «Агаты», на кровь в стакане падали хлопья снега. Миша оглянулся. Снег валил так густо, что не то что в метре — на расстоянии вытянутой руки видно ничего не было. И никого. Вадима, во всяком случае, Миша не увидел. Машинально поднеся стакан к губам, Миша глотнул ещё раз — словно ужас, перемешанный со спокойствием. Как это?! Да вот так — понимание обречённости на ужас, с которым (и с ужасом, и с пониманием) спорить, сопротивляться ему — бесполезно, растекалось по Мишиным жилам кровью Вадима. И никого не было вокруг. То есть не только Вадим исчез, но и Надеждино присутствие не ощущалось... Но уж она-то не могла предать?! Она должна быть, она не отдаст его этой жути, она спасёт, она добрая!
-Надежда! - крикнул он, сознавая, что здесь она для него действительно — последняя надежда. - Надька!
Кажется, где-то далеко-далеко ему ответили. Или это ему показалось. Он крикнул ещё, пытаясь скрутить свой всеобъемлющий ужас, но снова не понял, то ли ответ Надькин терялся в ватной тишине снегопада, то ли просто померещился он ему, отчаявшемуся, напуганному просто физически — и всё равно не желающему сдаваться, отчаиваться, а жаждущему — надеяться. Он сказал себе, что ответили. Убедил себя в этом. Убедил, что определил даже направление, откуда доносился Надькин ответ. И пошёл туда. Домашние тапочки увязали в выросших уже до колена и растущих всё выше и выше сугробах. Он мельком подумал, что вали так снег в обычном мире, уже и не по колено бы было, а выше головы — и сбросил тапочки. Холода он так и не чувствовал всё равно — то ли тело действительно перестало быть физическим телом, то ли грела-таки оставшаяся изрядным усилием воли в желудке кровь Вадима, а скорее — и то и другое имело, как говорится, место быть.
Он шёл и шёл. «Надежда», конечно, огромный фрегат, но не часами же можно идти по его палубе в одном направлении?! Впрочем, определить время было не по чему — мобильник остался в кармане куртки, да и не такое время он показывать годился... Так что может и иллюзией были эти часы. Впрочем, погодя немного (сколько?!), Миша получил-таки способ для отсчёта времени — местного, именно для него реального. То ли в голове, то ли в пространстве заиграла песня. «Новый год», всё тот же «Новый год» «Агаты Кристи»... «Мы вышли из игры, мы смертельно ранены...» Песня — она ведь минуты четыре играет, ну может чуть меньше... К тому времени, как Миша сбился, по его подсчётам, песня эта, вымотав всю душу и отняв последние силы, сыграла раза сорок эдак два. Или сорок три. Какая разница, сколько именно, если Миша ощущал себя действительно смертельно раненым...
-Надь! - попытался опять позвать он, но крик уже не родился, так, шепоток еле слышный, который Надежда, хоть и сто раз телепатка, колдунья и умница, и за метр бы всё равно не услышала — словно не шёпот даже, а крик со знаком минус, с отрицательной громкостью, не выбрасывающий звук и информацию в окружающее пространство, а поглощающий из него даже то, что в нём уже было.
Надька ищет, конечно. Она очень хотела помочь им с Катер. Чтобы нашли они своё бессмертие, юность свою вечную, от быта защищающую — или неприятием глобальности быта защищённого. Катер... Где она?! Где их мир, их город, где на рейде в бухте Фёдорова стоит фрегат «Надежда»?.. Далеко, так далеко, что лучше не вспоминать... Не надо, а то сердце разорвётся от тоски и боли... Но он вспомнил. И теперь не только чувствовал себя смертельно раненым — но и был им... Ибо разорвалось, действительно разорвалось сердце его... «А я всё-таки молодец, - подумал он на последнем излёте сознания, - сердце разорвалось — а я не сдаюсь, иду. Надеюсь...» И тут сознание отлетело-таки, и он споткнулся, упал в снег, который тут же завалил его с головой...
***
Выглядело это не картинно совсем. Никакого тебе стояния на коленях перед распластанным на земле телом, нет, Надька на этой земле надёжно сидела, и Миша не лежал уже, смог приподняться, хоть и с трудом ещё. Да и с чего бы — картинно?! Надька — друг, а любовь у него своя, не здесь, а у неё, наверное же — тоже своя?! Есть же у неё любовь?! Должна быть — по законам жанра, хотя бы... Хотя — а что у этой Вадимивой игры за жанр?! Вампирский роман? Жутик? Но только любовь у Надьки должна быть — заслужила. Хотя и говорила Катер, что муж у неё и трёхлетние двойняшки — мальчик и девочка...
Ага... Уже лучше... Не о боли своей он думает сейчас и не о смерти, вовсе нет, о мелочах каких-то бытовых, о том, как добрая и надёжная Надька какой-то кривой хирургической иглой зашивает его сердце — а он в сознании (В ясном! Кто б знал, как это здорово!!), но боли совершенно не чувствует — сильные, добрые, решительные руки забрали эту боль. И всё уже не так страшно.
И когда он поверил окончательно, что ужас можно пережить — и он его пережил-таки уже, позади всё осталось, в прошлое безвозвратно отлистано — появился Вадим. Смеющийся, довольный. Но от Надьки ему тут же попало — по первое число.
Ничего у неё под руками не оказалось, а голыми руками по шее надавать она ему не успела. Кто б сомневался, что это тонкое и подвижное тело особую подвижность проявляет в ситуациях неприятных, как то: при возможности получить по шее крепким кулаком кузины. Но наорала она на него зло и непритворно — Миша видел искреннюю ярость в её глазах. Что она именно кидала в Вадима, какие злобные реплики, Миша не запомнил. Но суть была в том, что весь этот поход за смертью Вадим, по Надькиному убеждению, Мише подстроил нарочно. Тот же орал, что так нужно, и что она дура сентиментальная, если этого не понимает. И вообще, доказывал Вадим, всё это в пространстве компьютерном происходит, и умереть здесь реально невозможно. А потрясения нудны для постижения сущности. И что это ещё не всё. Слишком Миша легко всё это пережил, ничему из того, что нужно для задуманного, не научился... Поэтому придётся ещё и новые испытания ему пройти, чтобы всё же подойти к тому, за чем идёт. За чем? Да здравствуйте, пожалуйста — за бессмертием же, или ты забыла?! Ну тогда ты действительно дура!
Мише показалось, что скандал у Вадима с Надеждой случился сейчас не первый, что все перепалки их обычные — одно, но иногда , и не только сейчас вот — случается, как сейчас. Всерьёз. И жалко почему-то стало Надьку. Сидит такая — в шортах, в майке — а холод кругом. Пусть и не видно уже снега — а зима ведь?! Или нет тут ни зимы ни лета, ни дня ни ночи. А что есть? Да то и есть, что Вадимов компьютерный гений реализовать нужным посчитал...
-Миш, ты на меня злишься? - спросил вдруг Вадим.
Секунды даже, пожалуй, не было, чтоб разобраться в себе. Но... Всё же... Добровольно пошёл?! Добровольнее не бывает — на бессмертие понадеялся, на молодость вечную... Что такое какое-то там испытание вселенской печалью по сравнению с надеждой на вечность эту вожделенную?!
-Нет! - уверенно сказал Миша. И повторил уже для Надьки: - Надь, ну ведь, наверно, он прав?! Раз он мне помогать взялся, так я всё терпеть должен?! Не злись!
-Ты так думаешь, он бескорыстно для тебя старается?! - буркнула Надька. - Где-то, может, и для тебя, а где-то амбиции свои тешит и нервы себе, любимому, чужой болью щекочет, да вот, сейчас — твоей — аж кончает, зараза... - Она кинула на встрёпанного своего — и физически, и, похоже, морально, братца, неласковый взглад.
-Да Надь, ну ладно тебе, -улыбнулся Миша — и очень удивился вернувшейся к нему способности улыбаться. - Не злись понапрасну!
-Мир?! - бросив на Мишу хитрый взгляд, обратился к сестре Вадим.
-Мир-мир! - заверил его, а в большей степени её, Миша. Тогда Надька тоже, хоть и неохотно, недоверчиво как-то, сказала:
-Мир!
-Тогда по вискарику?! - обрадовался Вадим.
Это предложение Надьке понравилось явно больше, чем просто мысль от том, чтоб забыть обиды. Она протянула Мише руку — тот встал уже почти легко. Ничего, во всяком случае, не болело больше. Надька почувствовала, о чём он думает, сказала ободряюще:
-А шрама и не останется. Да и — уже почти не осталось. Это же не физический мир! Пошли на камбуз.
Стоило ли удивляться, что то ли камбуз фрегата «Надежда», то ли кухня всё той же квартиры, где всё закрутилось, где жили во Владивостоке Вадим и Надежда с прабабушкой (Откуда он знает про прабабушку? Тоже Катер говорила?) Галиной Григорьевной, с мужем Надеждиным и детьми-двойняшками, мальчиком и девочкой, оказался в паре буквально шагов от того места, где Надежда вернула Мишу к жизни? Нет, зачем же?! Ничему не стоило в этом Вадимовом мире удивляться, понял уже Миша. Как и огорчаться, впрочем... Даже самому огорчительному — не стоит! Тем более что здесь, на камбузе, тепло было именно теплом, а не отсутствием холода для несуществующего тела, и это тепло разливалось по жилкам благословенной влагой «Джека Дэниэла», а не Вадимовой крови...
Блаженное это тепло туманило сознание, стирало, казалось, память. И когда нечему уже стало в этой памяти болеть, Миша понял, что засыпает. Все огорчения отодвинулись далеко-далеко, а может, и вообще в прошлом остались. Миша блаженно зевнул и закрыл глаза.
***
По жести подоконника весело барабанили дождевые капли. Как же любил он этот звук, переполняющий прямо-таки душу бесшабашным ликованием!.. В открытое окно ветерок задувал запахом самых свежих, только вот проклюнувшихся тополиных листьев. И запах этот тоже невероятно радовал — как же он любил его всегда и сейчас тоже — запах молодости и только-только вступившей в свои права весны!..
Он открыл глаза. Приподнялся на локте. Осмотрелся. Маленькая комната была уютной, мебель — старомодной, но хорошо сохранившейся, на книжных полках — потрёпанные томики — даже сейчас слюнки текут в предвкушении того, каким блаженством будет их открывать, читать. Стенки с бежевыми бумажными — не слишком современными, но новыми, чистыми обоями в мелкий симпатичный цветочек... И — не окно открыто, а балконная дверь. Как здорово! Он спустил ноги с дивана, застеленного бледно-жёлтым бельём с оранжевыми солнышками, протопал на балкон. Постоял там, держа себя за голые плечи. Майский утренний воздух был прохладным. Но и в самой этой прохладе было ликование. Вид с балкона был смутно знаком. Рог бухты. Суда у причалов. И огромный фрегат совсем рядом. Почему-то показалось - «Паллада».
И всё же минут через десять он замёрз. Вернулся в комнату. За закрытой дверью слышны были негромкие, но бодрые и весёлые голоса. Он вздохнул и распахнул дверь — без страха, даже с радостью, которая в дождливое это утро была во всём, что его окружает. Молодая высокая женщина, худая и весёлая, накрывала на стол. Оладушки и миска сметаны отозвались у него в желудке приступом голода. Двое детишек, видимо, брат с сестрой, суетились у стола, норовя утащить до завтрака ну хоть сыру кусок, но мать останавливала их одним взглядом — ласковым, но непреклонным. Все эмоции присутствующих показались ему ясными  настолько, словно рядом были не другие люди, а части его самого, души его...
-Проснулся?! - улыбнулась хозяйка. - Откуда ты появился ночью?!
Он пожал плечами. Он ничего не помнил.
-Пьяный... - не то чтоб осуждающе, но неодобрительно всё же, сказала хозяйка. - Так откуда?
Он отрицательно помотал головой, выражая этим покорность и полное непонимание, откуда же действительно он ночью пьяный взялся. Она поняла, что ничего вразумительного он ей не скажет, и заговорила сама:
-Меня Надеждой зовут. А это дети мои, Паша и Саша. А тебя-то хоть как зовут? Помнишь? Вспомни! Самоидентификация необходима! - Длинное слово прозвучало естественно, не вызывая у Миши многобуквофобии, и ему самому тоже стало ясно, что должен человек если не о жизни своей что-то помнить, то хотя бы о том, кто он есть.
-Миша меня зовут. Только это всё, что помню.
-Этого достаточно, - заверила его Надежда. Сейчас не старые времена. Не в документах суть и не в формальностях. Живи, Миша... Если дело себе найдёшь — хорошо. Если с детьми помогать будешь — тоже неплохо.
-Миша... - Паша подошёл к Мише и взял его за руку. - Почему ты Миша, если худой? Медведи толстые!
-А я не медведь, - улыбнулся Миша. - Просто Миша. Имя такое. Мы же будем дружить? Саша, иди сюда. - Миша протянул девочке правую руку, левой крепко сжимая тёплую Пашину ладошку. Надеждина дочка подошла с улыбкой маленькой принцессы, взяла протянутую руку:
-Ты нашим дядей будешь?
-С радостью! - заверил её Миша и спросил у Надежды:
-Можно?
-Да ради бога, - рассмеялась она. - Я, между прочим, стол накрыла, что называется, «кушать подано»!
-«Жрать идите, пожалуйста!» - Паша обрадованно бросил Мишину руку и полез на довольно высокую табуретку. Саша же дёрнула Мишу за руку:
-Пошли! Ты же голодный — вон какой худой!
***
Потом ему казалось странным, что происходящее не кажется ему странным. Надо бы, вроде, удивиться — но не до этого как-то. Живётся как-то — вот он и живёт. Хотя когда это - «потом»? Что-то совсем он запутался... Завтра от вчера уже не мог отличить, себя из окружающей действительности вычленить... Но что-то было, и он — был. Да и ладно...
Газеты продавать устроился, сидит порой с племянниками. А то — гулять их водит. Вроде хорошо всё, но — словно условность какая в жизни. Словно — ещё что-то должно быть в ней, чтоб была она жизнью (Что? Семья? Но да вот Надька с малышнёй теперь семья его... А, кстати, плохая, что ли, семья?!), о чём он просто вспомнить не может. Словно на самом деле кажется, мерещится ему всё происходящее, нарисованное пусть и очень качественно, но словно в анимешном каком-то стиле...
Миша познакомился с компанией ребят-музыкантов, репетировавших — и надо ж, никто им не мешал, словно кто-то специально позаботился о том, чтобы оказалось в их полном распоряжении обширное довольно помещение на торцевой стороне их пятиэтажки — каую-то вполне подходящую для Миши музыку... И довольно скоро — хотя каким-то странным и время здесь было, трудно было сказать, пара дней отлистала в прошлое какое-то не очень значительное событие, или же — пара месяцев — стал Миша их вокалистом. Слушали они и записи — надо же, были тут в ходу исключительно диски виниловые — вполне, по Мишиному нездешнему взгляду, современные, но многого из того, что было для него на слуху, ребята и знать не знали. Когда он пел это или наигрывал, они удивлялись, подозревали иногда даже, что это он сам написал, а не признаётся в этом, то есть в замечательных песен авторстве, чисто из скромности.
Хорошие были ребята, но казались они Мише почему-то то ли ненастоящими, то ли просто отделёнными от него каким-то межпространственным барьером. Словно вот говорят, деоают они то, что надо в обычных, ежедневных ситуациях, а сделай он что необычное, и отзовутся с большим опозданием, если вообще отзовутся... Опять мелькнула закравшаяся уже как-то в первые дни здешней жизни мысль — компьютерные персонажи...
Один был только совсем не таким. Живым был. И вредным. Доставал, случалось, Мишу, что в абсолютно мирной, чересчур доброжелательной этой компании не принято было. Не сильно, но достаточно для того, чтобы произвести впечатление живого, реального.
Как-то пошли они к «Палладе». Странно как-то всё, подумал опять Миша, но так и не понял, что именно отсутствие охраны у фрегата, возможность спокойно и свободно быть на палубе и вызывает его удивление, даже пожалуй недоумение... Мальчишки ушли вперёд, а этот (ребята называли его обычно Банкир Андреевич, ибо работал он программистом в каком-то банке, несмотря на молодость свою, иногда же — Вампир Андреевич, но о происхождении этого именования Мише не было известно ничего) шёл рядом с Мишей. Молча сперва шёл. Потом сказал:
-Нелегко тебе тут...
-Почему? - глупо как-то, может, из-за того, что растерялся, спросил Миша.
-Потому что — «тут вам не здесь»... - делано вздохнул собеседник. Зелёные же, почти как у Миши, глаза за стёклами сильных минусовых очков светились странной улыбкой — вроде и сочувственной, но хитрой. Может быть, даже глумливой, но этого Миша не заметил. - Потому что ты пришелец в этом мире. Потому что ты одинок. Потому что ты чужой. Потому что у тебя никого здесь нет.
-Есть... - неуверенно сказал Миша. - Надька стала мне сестрой. И её дети — племянниками. А где их отец?
-Ну да, ну да... - закивал собеседник. - Надька — она сама в этот мир попала случайно. Или сбежала, если хочешь. Как раз-таки от отца своих детей. Потому и сестра. Подруга по несчастью...
-Он злодей? - спросил Миша.
-Вовсе нет, - усмехнулся собеседник. - у него один лишь недостаток: Надька его не любит. Или лучше не так... Она любит — не его. Да, она умница, конечно. Большая умница. И если б не она, ты бы пропал. Но чтоб ты смог осуществить то, ради чего появился в этом мире, только Надькиной помощи тебе мало.
-А ради чего я появился? - спросил Миша. - Это, что ли, специально кто-то сделал? Это кому-то нужно? Кому?!
-Тебе! - железобетонным, не допускающим возражений тоном сказал Мишин собеседник. - да, это специально сделали! Но — ради тебя! Ради самого тебя, понимаешь?! Что-то ты должен понять сам — а после попытаться донести до всего мира.
-Что? - спросил Миша.
-Ну вот - «что?»! - недовольно фыркнул собеседник. - Ты же должен это понять, в этом и смысл! Сам! Вот и понимай! А я в чём-то помогу...
-Зачем? - Миша то ли понимал всё, и вопросы задавал чисто по инерции, то ли не понимал вообще ровным счётом ничего...
-Затем что хочу... - то ли парень на самом деле смутился, то ли очень натурально сделал вид.
-Тебя хоть как зовут-то?.. - стесняясь почему-то своего вопроса, спросил Миша.
-Вадим, - вздохнул Вадим.
Они как раз поднялись уже на палубу «Паллады» - точно такой же, как где-то там, где было в жизни так много теперь забытого, но всё же и сквозь забвение — до боли, до острой, непереносимой почти что боли, дорогого. И вдруг вспомнилось: кроме «Паллады» в том мире была ещё «Надежда». И Надежда, ставшая здесь его сестрой, имеет к этому какое-то отношение.
Что-то вспомнилось! И это уже что-то! Может, так и поймёт он постепенно, что же должен он сделать, а там и вспомнит всё. И домой вернётся, когда вспомнит, куда это — домой.
Они с Вадимом сидели на бухте троса на палубе почему-то лишённой команды «Паллады», и джентльменский набор покоя жаркого летнего полдня: горячий ветерок, крики мальчишек и чаек, шум портовых работ, плеск волн — навевал сон. И уже сквозь сон этот навеянный то ли всем этим естественно, то ли Вадимом специально Миша услышал голос:
-Возьми это... Только сейчас не читай. Потом, один.
Миша взял из пальцев Вадима сложенный вчетверо тетрадный листок клетчатый — и всё же погрузился в дрёму. Всё так же сидя с Вадимом на бухте троса. Уронив голову на Вадимово плечо. Он не заметил, каким торжеством озарилось подвижное лицо этого искусителя.
***
-Это ненормально! - сквозь сон на своём диване услышал Миша Надькин голос. - Я ничего не знаю точно, но у меня стойкое убеждение, что ты пудришь пацану мозги! Вампиризм какой-то! Ты на всех перекрёстках ****ишь, что исключительно ради него стараешься — а я чувствую, что ты за его счёт собираешься какие-то свои проблемы решить.
-Нет у меня никаких проблем! - донёсся до Миши знакомый, но он тут же забыл, чей именно, голос — насмешливый и с претензией на полное совершенство его обладателя.
-Ну целей своих каких-то достичь — всё равно за его счёт! - кипятилась Надежда. - Цели-то у тебя ведь есть?
-Цели-то у меня есть! - согласился её собеседник. - Просто ты из любви к искусству, то есть ко мне, готова приписать мне все грехи мира.
Они ешё продолжали о чём-то говорить, но Миша вдруг вспомнил и листике, который дал ему Вадим. Он нашёл джинсы и листик в их кармане — и стал читать...
«Спи, мой милый Иван-царевич.
 Всё пройдёт. Всё уже прошло...».
Недоумение... Это мне?! Почему Иван-царевич?!
Миша побежал глазами дальше по строчкам.
«Колыбельная душу лечит,
 хоть ей всё равно тяжело...»
Колыбельная... - подумал он. То-то я всё время засыпаю. И увидел вверху строчку, которой сразу не заметил. Заголовок. «Колыбельная Серого Волка»... Это Вадим — Серый Волк? Хотя... Кто его знает... Он вообще самый странный человек из всех, с кем доводилось Мише встречаться в этой жизни. И не только, похоже, в этой... Человек? Волк? Вервольф? Вампир? Кто его, действительно, знает... Миша стал читать дальше.
«Говоришь, что я льщу тебе слишком.
 Не Иваном ведь и зовут.
 Но ведь ты же Иваныч, Мишка!
 Где для Волка разница тут?!»
Недоумение превращалось в смятение... Миша читал дальше.
«Будет всё в твоей жизни ярко.
 Будет больно, но это — жизнь...
 Пусть жестоки судьбы подарки,
 только ты всё равно держись!»
Я держусь, - с благодарностью подумал Миша. В другой же комнате послышалась ругань — мысли не ясны, эмоции же — вперехлёст, чего там понимать, один негатив сплошной, а после — звук разбитой посуды.
И последнее четверостишие:
«Так что спи. Отдохни. Всё будет
 хорошо. Всё уже прошло.
 Серый Волк тебя не забудет,
 и не важно, как тяжело...» Миша прочёл уже засыпая, с мыслью «А кто сказал, что уже всё прошло?!» и под яростный вопль Надежды:
-Милый мой, ты сволочь!
Вопль этот Миша слышал, но в сознании его этот вопль не запечатлелся.
***
Теперь Мишина эмоциональная сфера самому Мише словно бы и не принадлежала. Да почему «словно» - на самом деле не принадлежала...
Печаль проходила сквозь него, вернее, её сквозь него проводили. Внушали ему, что всё у него плохо, но есть тот, кто поможет и спасёт.
Теперь стихи приходили к нему не из рук Вадима, а просто приходили. Появлялись. В этом странном мире многое случалось — просто. Происходило почему-то — и всё. И не спрашивал никто Мишу, хочет он быть несчастным, чувствовать себя несчастным — или не хочет.
«В этом злом и непрочном мире
 доживут не все до утра.
 Жизнь тебя убивает, милый,
 тяжким грузом больных утрат...»
И появлялось чувство, что жизнь действительно приносит лишь утраты, которые он так до конца и не осознал — при нынешней-то стёртой памяти. Или и есть главная его утрата эта стёртая память?! И внушалось (Вадимом внушалось, стихами его этими? Или просто — внушалось?!), что лишь твёрдая рука Вадима на его, Мишином, хрупком плече способна защитить его. Миша почти уже поверил.
-Почему Серый Волк?! - всё же спросил как-то Миша Вадима. Вадим усмехнулся, улыбочку свою обычную, ехидную, с лица, однако, убрал. Ответил:
-А что за Иван-царевич без Серого Волка?!
-Но почему Иван-царевич?! - допытывался Миша.
-«Так уж исторически сложилось», - отшутился Вадим.
Вроде и понимал Миша, что манипулируют им, но в толк взять не мог: зачем?!
А Вадим... Он же актёр, потому что программист... Просчитать, а потом сыграть —  всё может. А хоть бы и любовь...
**
Сумасшедшие тоже могут сойти с ума. Просто идти в своём сумасшествии дальше — на новую, за новую грань безумия. И нереальный мир может включать в себя миры ещё большей градации нереальности... И тогда бегство в мир предыдущий покажется едва ли не возвращением здравого рассудка... Но пока это не светило. Пока единственно существующим вокруг Миши казалось то, что приходило с этими сложенными вчетверо листочками бумаги...
«Языком в левом ухе серёжки украдкой как счастье трогать,
 ощущая вкус нежности и серебра.
 На свете есть ты, и это так немыслимо много.
 А там, где ты — не нужно ни зла ни добра...»
Гипноз... Кажется: бред, так нельзя, но... Но тебя любят.
Он готов был плюнуть на все «нельзя», на все попытки вспомнить, что где-то ещё что-то было, он падал уже в этот абсолютно нереальный мир, гре нет ни пространства, ни времени, ни Вселенной, ни людей, а есть Вампир, и пусть Вампир, и пусть он пьёт кровь его, сознание, да хоть что, да хоть пусть всего его берёт — и делает то, что делают, когда любят — но только пусть любит, любит...
Перед глазами уже плыли картины запретного, для него, гомофоба, запретного вдвойне, секса, плыли и такие, где Вампир Андреич, покрывая поцелуями его шею, касается зубами заветной вены... И такие, где бездыханное уже тело его висит у Вадима на руках... А и пусть! Что слаще, чем смерть, когда заберут твою жизнь с такой любовью и болью. И даже слёзы виделись в глазах у Вадима...
… Мишу трясли за плечо. Сладкий сон, остро приправленный горечью, уходил. Но и возвращаться из безумия можно тоже постепенно — не в свой обычный мир, но хотя бы в тот, где безумия меньше, где не так глубоко увяз в нём. В этом могут помочь друзья. А вот совсем выбраться — только любимая. Но лишь смутное воспоминание осталось о ней в заплетённом Вадимовым колдовством мозгу. Но друзья — они ведь и вспомнить помогут. Это ведь Надежда теперь трясёт его за плечи и пытается привести в чувства негромкими своими словами:
-Миш... Очнись... Это морок... Это Вадим... Я думала, мы с ним в одной команде играем, повели тебя. Вроде бы в поход — узнать, что такое бессмертие. Да только у него свои виды на тебя оказались и на твоё предположительное бессмертие... И не слушай его байки про любовь... Он слишком талантлив. Чересчур, понимаешь. Настолько талантлив, что это уже во вред идёт. Но к бессмертию он тебя всё равно выведет, я чувствую. Жаль, что с ним мне приходится ссориться, но я ему ясно дала понять, что знаю о его левых планах и справлюсь с ним если что. Он вроде отступился...
-А стихи?.. - непонимающё спросил Миша. - А любовь?..
-Какая любовь, - грустно усмехнулась Надежда. - Морок один, говорю же. Его там и не было, он всё запрограммировал, а ты и попался... Гомофоб. Поверил Вадиковой любви. Он и стихов-то этих не писал. Это вообще всё в твоём сознании только и было. Ну, может, в моём счутка.
-А что, стихи такие комп писал?! - не поверил Миша.
-Зачем же комп?! Ты сам и писал — в своём сознании. Вадим программировать умеет не только компы... - Да ладно, похоже, он точно отказался от мысли что-то от тебя получить, всё хорошо...
-А чего он хотел? - так и не понял Миша.
-Не знаю, - сказала Надежда. И вдруг с усилившейся болью повторила: - Не знаю! Поэтому полной безопасности быть не может! Кажется, он ото всех афер своих отказался уже — а он вдруг и покажет... Кузькину мать. Вряд ли, но не исключено... Блин... Я знаю, что он врёт, много врёт, но он врёт так талантливо, что даже зная всё о его лжи, я всё равно ещё хочу ему верить... И верю даже. Всё кажется, что во всех этих масках и ложь тоже маска. Когда ему плохо, он делает вид, что ему на самом деле не плохо, а просто ему зачем-то надо сделать вид, что ему плохо. Делать вид, что делает вид — это же так сложно... И ведь он всё равно живой... И ему тоже всё равно бывает плохо...
Надька стояла рядом — грустная, виноватая словно в чём-то... Да уж... Вроде бы и с ней всё ясно было... И с Вадимом... Должно было быть... Но здесь и при полной однозначности ситуации ясность ускользала. Даже, похоже, и от Надежды...
Миша огляделся. Милого города, так явственно ему что-то (о боже, Владивосток же, как он мог забыть-то?!) напоминающего, не было вокруг. Не было лета, не было даже моря. Фрегат «Надежда» летел сквозь снегопад в небе, выше и выше, и, зная, что он на палубе его, Миша видел это всё же со стороны. И это было потрясающе красиво — острый, стремительный корпус, рассекающий словно свитый в верёвки, в жгуты, в тросы снег... Путь в небо... в бессмертие. Туда, где смерть — не смерть, где её не надо бояться. Миша почувствовал, что сидит в кресле на палубе (В соседнем — Надька). И к ним приближается Вадим.
***
-Ребят, вы чего загрустили?!
В одной руке — как всегда — зажжённая сигарета, в другой — бутылка с кроваво-красной жидкостью — кровью? вином?
Надежда смотрела на Вадима словно с непониманием: о нём ли говорила она минуту назад? Или целый век уже давно прошёл, и всё благополучно забыто?!
-Скоро будем у цели. Надь, не забивай себе голову всякой ересью! В чём-то ты умная, а в чём-то такие турусы на колёсах разводишь — ну дура дурой! Посмотри на меня! Разве можно мне не верить?!
Вадим присел перед Надеждой на корточки, за подбородок её взял, посмотрел ей в глаза таким проникновенным взглядом, что это даже загипнотизировало — и её, и Мишу.
-Можно, - сказала Надежда. - А потом — слабеющим голосом: - Нельзя..
-То-то же! - удовлетворённо произнёс Вадим, разливая жидкость из бутылки в невесть откуда взявшиеся (но ничего не удивляло уже) бокалы с нарисованными веточками цветущего теперь шиповника на не менее внезапно появившемся столе. Снег же — продолжал падать — и в бокалы тоже. И выглядело это — просто словно кофе со сливками... Кровь? Да ерунда, виски, конечно.
-Это кровь? - спросила Вадима Надежда.
-Бред! - ответил он. - Виски, конечно! Ты мне веришь?
-Нет... - И после, под взглядом, тихо: - Да...
-Во всём? - Вадим не отрывал взгляда от зрачков Надежды. Миша не понимал уже ничего... Что-то происходило — он лишался последнего человека, способного ещё за него заступиться, или всё было честно (да, всё честно, - убаюкивал звучащий в мозгу голос Вадима, и он верил, не веря, не понимая, как, похоже, и Надежда, а впрочем, что?! - всё нормально...)
-Во всём... - вздохнула (сдалась?) Надежда.
-За нас, любимых? - предложил Вадим.
-Да, - Мише почему-то словно против воли опять захотелось выпить. -За нас! - он поднял бокал. Вадим — тоже. Лишь Надька медлила.
-Давайте! - торопил Вадим.
И Миша сделал глоток — под короткий Надькин вскрик «не надо!»... Всё-таки кровь, понял он, проваливаясь в бордовое эстетское — красивое, но холодное — небытие...
***
В этом небытии не было забвения. Было понимание того, что ничего нет, лишь пустота вселенская — но и её по большому счёту нет. Словно оставалось посмертно сознание, лишённое, однако, притока какой бы то ни было информации. Это чётко существующее небытие было тоской. Не болью, не каким-то её ещё более больным аналогом — просто тоской. Завязывающей душу в узел, развязать который не было уже никакой надежды...
Вот в таком состоянии и можно продать душу Дьяволу... Тут и христианин, может быть, не устоял бы. Не был Миша христианином, и не была для него мысль о Дьяволе кощунственной и неприемлемой. Возникла — и показалась светом на пути к избавлению... Вот только — продать... Нет, он отдавал свою душу  радостно и бескорыстно. Просто казалось, что с Дьяволом они друзья, и тот ему просто поможет — так же радостно и бескорыстно.
Вспомнилось почему-то: Вадим — земное имя Сатаны. Где он слышал это? Но почему-то понял сейчас Миша, что стоит захотеть — и сейчас они встретятся. И делать ничего специально не надо. Просто захотел вот — и всё сейчас получится.
***
...И Миша оказался в тронном зале...
Конечно, надо понимать, Вадим в истории, старине там всякой, разбирался неплохо. Но тут он порезвился — а может, и поиздевался, пародируя Мишино в данном вопросе невежество. Выглядел тронный зал нереалистично, эклектично донельзя — и в то же время и красиво как-то. Просто — настроение было поймано красиво, хоть и, как мог бы кто-нибудь сказать, не в тему. Но некому было сказать, один стоял Миша в зале, где окна были не предусмотрены, лишь в нишах, выложенных из грубо вырубленного камня, охраняемых каменными же монстрами — чуть обозначены очертания злых зверюшек и нежитей, а поди ж ты, всё главное схвачено, горели факела. Сажа от них не портила картины, наоборот, делала всё ещё более зловещим, хотя шатания теней на высоком потолке казались уж совсем заштампованными. Сам трон был тоже каменным, грубо обтёсанным, и по бокам от него были вставлены в гнёзда ещё два факела. Миша засомневался и сам, так ли всё должно было выглядеть. Хотя — где должно было?! Вадимов мир — Вадим и творил, как хотел. Но даже в эту полную стёба — Вадим бы — да без стёба?! - концепцию не вписывалась стоящая рядом с троном магнитола. Видимо, она работала на батарейках — электричество проводить в этот зал Вадим всё же не стал — ни шнура, ни розетки.
Магнитола включилась. Кроме песен Вадима Самойлова Миша и не ожидал ничего услышать — и не услышал.
«Время угрюмое, кончились праздники,
 мир и покой... мир и покой...
 Ломятся в дверь. Это чёрные всадники.
 Это за мной... это за мной...»
Мише тоже казалось, что по его душу пришли. Но кто?... Пока он витал в облаках своих неясных мыслей, магнитофон выдал уже следующую песню, не менее, впрочем, ожидаемую.
«Пусть тебя не пугает обещанный к завтраку суд.
 Бог простит и себя, и его, и сто тысяч иуд...
 Так до встречи в раю, где цветут ледяные цветы...»
Миша тонул в странной печали, не понимая, сон вокруг такой чёткий и эмоционально точный или странная сонная явь. Но всё же всё вокруг с сетчатки попадало в мозг — и понималось, хоть и странно и перевёрнуто...
И вот в сторону трона пошёл сам Князь Тьмы — или кто-то, кто дожен был олицетворять, символизировать его. Серебряная корона с целомудренно-прозрачными и ярко играющими бриллиантами, не опошленная россыпью цветных камней, на тёмных, длиннющих — длиннее, чем у самого Миши когда-то были —  волосах, мантия какого-то с искрой меха отвлекали внимание от лица. И всё же ясно было — в роли Князя выступал Вадим Самойлов. Впрочем, и черты Вадима — соседа с шестого этажа проскальзывали порой глумливо в запредельно прекрасном лице.
-Ты Дьявол? - просто, никакого страха не чувствуя — и даже печаль стала как-то переносимее —  спросил Миша.
Князь рассмеялся:
-Нет. Ты можешь сказать сейчас, что Вадим придумал злую, неудачную пародию на Изумрудный Город: проделать полный намеренно подсунутой тебе печали путь, чтобы вместо Великого Гудвина найти в его конце лишь собственное отражение в собственном мозгу, в собственном сознаниии... Жестоко, да. Но ведь всё правильно: ты сам понял, что можно не сломаться, пронести всё прекрасное, что есть в твоём сердце, через всю жизнь, и что ты, лично ты — не сломаться — сможешь, и значит бессмертие для тебя и девушки, которую ты по-настоящему любишь, возможно. И более того — реально.
-Ты Вадим Самойлов? - глупо спросил Миша. Князь поморщился:
-Я — всего лишь твоё, в чём-то лишь немного оформленное твоим соседом в  удобоваримом для тебя виде представление о том, кто мог бы сказать тебе правду. Я — это ты сам, твои воплощённые, пусть и в астрального Вадимова двойника, мысли. А так — всё в самом человеке. Никто не может ему, кроме него самого, что-то разрешить или запретить. И добро в самом человеке, и зло тоже не вне его. Поэтому один человек поёт и за Дьявола, и за его жертву. Ибо каждый — целый и весь мир. Все свои мысли передумал ты сам. Ну, может, Вадим где-то как-то тебя в чём-то подтолкнул передумать их. И, может быть, передумать так, как ему кажется правильным. Хотя ведь вложить мысли в чужую голову — возможно ли это?! Мысли о том, что же ты выиграл. А что проиграл... Вечную юность ты выиграл — для себя и Катер. Вечную жизнь — тем более...
-А что же проиграл-то?! - не окончательно в себе ещё разбираясь,  а себе вообще сказав что-то типа «я вообще себя не понимаю», спросил Миша. Князь усмехнулся. И промолчал.
***
-А вот о том-то и разговор, что же ты потерял... - сосед Вадим смотрел на Мишу и смеялся одними глазами, и в то же время зло, нагло и весело. - Вот об этом-то мы сейчас и поговорим. Хотя... ты ведь  сам всё знаешь... - Вадим скривил улыбку, обнажая не очень ровные, мелкие, но здоровые и белые зубы. И клычок правый, опасный, тоже был мелким, совсем не вампирским. - У тебя ведь есть мама. Папа есть. Брат. И ты, хоть и сдержан по-мальчишески, на самом деле очень и очень их любишь. Не кричишь об этом. Но и жизни без них не представляешь. А ведь, помнишь, родители твои в Москве познакомились. И их родители там до сих пор живут. Они ещё не очень стары, твои бабушки и дедушки. Но и не молоды. И ведь ты их тоже очень любишь...
Миша проваливался в какую-то дурноту. Слова Вадима обволакивали и гипнотизировали, а может, это и не слова были, а просто сливал сейчас Вадим ему информацию — прямо в мозг. Хотя... Ведь и нового в том, что он то ли говорил, то ли как, не было ничего. Всё это Миша и сам прекрасно знал, и к чему клонит Вадим — прекрасно понимал — чувствовал, вяз в тоске...  Вадим, по сути дела, его же, Мишины, мысли в порядок и приводил...
-А дальше — больше. Родит тебе Катер детей. Двоих, троих... мальчика, девочку, ещё... Будешь ведь их любить-то?! Ещё как, да?!
-Буду... - эхом повторил Миша.
-А потом у них будут свои дети. Ваши с Катер внуки. Потом — прануки. А вы будете молодыми, может, и ещё кого тогда родите. А они... Они состарятся, как и родители твои состарятся, как брат. Состарятся. А потом умрут — деды, бабушки, родители твои и её, братья ваши и сестра. Дети. Внуки. Правнуки... Все состарятся, и все умрут... - Вадим всё так же кривил злую, жестокую даже улыбку, но голос его обволакивал проникновенностью, лишал сил, раскатывал асфальтовым катком в тонкий блин. И рисовал зримые картины. Причём картины эти были прописаны ювелирно — не только зрительные, звуковые, обонятельные — сладкий запах разложения! - но и эмоциональные раздражители крутили Мишину душу, сжимали в тиски нестерпимой болью...
Слеза выкатилась из зелёного глаза, стекла по щеке, капнула с подбородка... Другая... Слёзы катились по лицу, но не было у Миши сил даже вытереть их...
-Вот... - сказал Вадим. Теперь ты сам понимаешь, что ты выиграл и что проиграл. И то, что проиграл — намного больше. Хочешь такого бессмертия?
-Понимаю... - глухо сказал Миша. - Бессмертие — это страшно. - Слёзы всё так же катились по его лицу, мёртвому, похожему на маску...
И тогда Вадим подошёл совсем близко.
-Я помогу, - сказал он. - Как же ты всё же прекрасен сейчас... Это тебе не в живом мире, - криво усмехнулся Вадим. - Там от слёз краснеют глаза и распухает нос. Но ты не там, ты здесь, у меня. В моей власти. И здесь теперь ты, твои прозрачные, каких и не бывает, слёзы — чистая печаль и покорность, кротость и прелесть. Как же ты прекрасен, жизнь моя! Моя вечная жизнь! И ты теперь кротко и покорно дашь мне мою вечную жизнь — как избавление от своей вечности. Твоя тебе не нужна, а моя мне — да, нужна! Ты отдашь мне свою тёплую кровь, мою вечную жизнь! - змей-искуситель Вадик выдыхал своё чёрное заклинание, и оно параличом сковывало Мишину волю, отбирало последние остатки сил...
-Как... - сказал Миша. В этом слове не было ни даже вопросительной интонации, ни пожатия плечами — одно неверие в то, что ещё можно что-то как-то сделать.
-Помогу, - повторил Вадим. - Как можно тебе не помочь... Ты чудо. Металлист ты наш кавайный... Дивный, нежный...  Яростный, искренний. Совершенство. Ну как обречь такого на вечное страдание, которое выбрал ты по скудоумию своему...
Вадим оказался рядом. Правой рукой поднял совсем лишённому воли Мише подбородок, пальцами же левой, едва касаясь, провёл по его шее. И это воздушное касание вывело из-под кожи наружу вену. Миша даже сам почувствовал, как распирает её кровь, которой там уже не место, как и жизни не место больше в его теле. Прикосновения Вадима становились настойчивее, жарче, эротичнее, вена совсем готова была выпрыгнуть из-под кожи — Мише было всё равно. Он решил, что умрёт сейчас, и это успокаивало, вот только слёзы никак не переставали выкатываться из-под закрывшихся уже век и капать с подбородка. Он не видел, чувствовал только, как Вадим коснулся вены губами. А, пусть... Какая разница, как умереть, главное сейчас — умереть. Просто умереть. Как факт. А как уж именно — скоро, по смерти, будет уже всё равно. Вот сейчас, чувствовал он, Вадим прокусит его вену, и бессмертие его, Вадимово, не будет больше нуждаться в постоянном прокусывании своей же вены, а станет непреложным, самоочевидным. Вадиму бессмертие — почему бы нет. Он ведь никого не любит — ни себя самого даже, ни тем более — близких. Никого! И Надьку не любит. Только причуды свои, жестокие порой даже по отношению к самому себе, а уж к другим — без вопросов... Не по ком тосковать Вадиму, когда шагнёт он в реальное своё вампирское, пусть мёртвое немного, бессмертие.
Ладно, пусть кусает... Потому что Мише этого бессмертия такого страшного действительно не осилить...
***
Какой-то вихрь, яростный, мгновенный, отбросил Вадима от Миши. Звонкий хлопок пощёчины, снёсшей Вадима, вернул Мише сознание.
-Ах ты мразь!!! - орала Надька. - Как же я тебя ненавижу! Сволочь! Я так тебя любила! Как я тебя ненавижу! Чем ты ему мозги залил?! А, догадываюсь! Смерть близких показывал, да?! Убирайся! Проваливай! С-с-сука!!! Убирайся! Пока я тебя не убила и твою кровь не выпила! Я-то думала, ты ему всё-таки помочь хочешь... Но неладное я уже давно чувствую, только думала, что справилась уже с тобой. Ничего, справлюсь! Убирайся. Я сказала! Ну! Прочь! Быстро!
Вадим стоял, отброшенный сильной Надькиной рукой, всё же совсем рядом — и пытался вставить слово. Но Надежда не давала.
-Вот я дура! - Надежда прижимала к плечу Мишину голову, она защищала его, маленького (пусть и сильно выросшего за пару последних месяцев, но — тоненького такого, как лозинка, хрупкого, беззащитного — маленького...), словно крылья широкие, надёжные над ним по-матерински раскинула. Вадима же — сверлила гневным, ненавидящим взглядом. - А я-то ему когда-то верила! Думала тогда — помочь им вместе со мной хочешь. Всё же хочешь... А ты только выгоду свою искал! Только выгоду!.. Сгинь, нечисть!!
-Надя... - пытался что-то сказать Вадим. Но Надежда не дала:
-Сгинь, сказала! Да, я люблю тебя — это ты хотел услышать?! Но ненавижу —  куда как больше. Ты живёшь так, словно весь мир — материал для твоего — ты же, сука, Бог! - эксперимента. Словно все люди существуют для того только, чтобы приносить тебе пользу. Даже не так! Чтобы ты мог их использовать!
-Надя!
-Сгинь!!!
Вадим отступил. И отступился, похоже. От Миши отступился.
Надька осторожно отстранилась от Миши:
-Пойдём... Давай потихонечку. Вот... На кухню (а вокруг уже был опять снегопад, поглотивший и тронный зал, и Вадима), вискаря выпьем, легче будет. Не надо так плакать. Он наврал. Если не всё, то многое.
Но Миша вдруг понял, что стоять больше не может. Он сел прямо в снег, Надька сжала его мёртвой хваткой, колотящегося, потерявшего от тоски и боли силы быть гордым, красивым — но оставшегося искренним, живым — и прекрасным.
Надька гладила его по голове, шептала:
-Наврал, наврал, не слушай его, - и постепенно Миша обмяк, не утешившись ещё, но успокаиваясь.
-Смерть близких — обязательный атрибут бессмертия?! Но ведь смерть не фатальна. Вы поняли, что можете победить её, надо только не погрязнуть в быту и сохранить любовь чистой во всех жизненных, и бытовых тоже, передрягах. Ты смог. Вернее, понял, что сможешь. Так почему же думаешь, что другим, ну вот — близким твоим — путь отрезан?! Ведь ты же убедился: другие миры есть. А они правда есть. И в них можно уйти — вместе. Согласись, это же смешно бы было — вечно юными быть в мире, где люди взяли себе за правило стареть и умирать. Можно уйти вместе в какой-то другой мир. И только от вас двоих зависит, будет это добрый и светлый мир — или это будет мир тоски. И не только вы двое можете так. Посмотри: разве твои близкие так уж погрязли в быту?! Разве не умеют они любить?! Всё будет. И будет хорошо, поверь мне...
  Они сидели в снегу, Надька прижимала всё так же к своему плечу Мишину голову — и он вдруг с облегчением ощутил исходящие от неё покой и силу. Было уже не так безнадёжно плохо, только тело дёргали иногда не отступившие ещё редкие всхлипы. А так — вдруг очень захотелось спать — слипались, словно действительно мёдом намазанные, ресницы, и захотелось даже, чтобы Надька, как мама в детстве, спела колыбельную. Надька, конечно же, а не Вадим — но почему так лживы оказались прекрасные его колыбельные?! Но Надька и эти мысли прогоняла от него. Она только гладила Мишу по голове и шептала:
 -Спи, маленький. Всё пройдёт. Всё уже прошло. Всё хорошо будет, да и уже всё хорошо... Спи, спи, хороший...
И это было лучше любой колыбельной. Потому что — правда ведь — всё дурное, страшное, подлое — всё это уже прошло. А дальше — надо было жить. Просто жить.
...Лучше любой колыбельной...