Надежды маленький оркестрик...

                НАДЕЖДЫ МАЛЕНЬКИЙ ОРКЕСТРИК…

                (Дневник мятущегося интеллигента)

         (Интегральная художественно-терапевтическая антология человеческого духа)



                Составитель и автор вступительной статьи  М. Архангородский

                На фото картина  Аркадия  Острицкого Сизиф. (х.,акрил) 90х80.2004г.
 



                2011


     У греков был миф о Сизифе, царе Эфира (Коринфа), который в подземном царстве, в наказание за хитрость, должен был вечно вкатывать на гору громадный камень: едва он достигал вершины, как невидимая сила устремляла камень вниз и снова начиналась та же бесцельная работа. Это – впечатляющий пример бессмысленности жизни. В 20-м столетии писатель и философ Альбер Камю применил этот образ к современному человеку, считая абсурд главной чертой его существования: «В неумолимое мгновение, когда человек оборачивается и бросает взгляд на прожитую жизнь, Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень» .Человеческое бытие в этом сложном мире, его загадки и тайны вечных вопросов о смысле жизни, смерти, жизни после смерти, любви, одиночестве, заброшенности, правде и лжи, искренности и коварстве, тревогах и страхах человеческой жизни и надежда на лучшее будущее. Вопросы, которые сопровождают человека от рождения и до последнего вздоха, являлись объектом исследования в течении тысячелетий со стороны философов, ученых, писателей, поэтов, врачей, множества мудрецов, которые посвящали этим вопросам свою жизнь, исследования, творчество. Эти вопросы нашли свое отражение в данной антологии:  во многих стихах, философских и художественных фрагментах, афоризмах, притчах, мифах, исследованиях врачей - реформатров, собранных в этой книге. Эти произведения доставляют эстетическое удовольствие, лечат и облагораживают душу, наполняют ее мудростью, знанием потаенных пластов человеческой жизни. Эта, весьма необычная по составу авторов, тем, текстов книга, по сути – многостороннее исследование человеческой души и духа, попытка соединить ранее не соединимое –художественное творчество, религию, науку, философию, мистику, предназначена для каждого, кто хочет остановиться в спешке, гонке, суете современной жизни и задуматься над своей жизнью, кто не хочет быть «как все» «зомбированным массовой культурой и обществом потребления», кто любит поэзию и мудрость, кто заботится о своем духовном росте и душевном здоровье, а также для врачей психотерапевтов, психологов экзистенциального, трансперсонального и интегрального направлений, библиотерапевтов.


Антология (греч., цветослов, лат. florilegium) – служит, обыкновенно, заглавием сочинения, представляющего сборник избранных статей, стихов, изречений или афоризмов. Уже в древности составлялись такие сборники, особенно, маленьких, по большей части эпиграфических стихотворений различных авторов.
         Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. Энциклопедический словарь








                Содержание:

Б. Окуджава, стихи_____________________________________________39
Б. Слуцкий, стихи______________________________________________49
А. Ахматова, стихи_____________________________________________51
Н. Юрьева, стихи______________________________________________ 72
А. 73
В. Лифшиц, стихи______________________________________________75
Н. Олейников, стихи___________________________________________ 75
Мысль, как причина болезни____________________________________83
Н. Исакова, стихи______________________________________________84
К. Бальмонт, стихи_____________________________________________86
К. Симонов, стихи______________________________________________92
М. Мазель, стихи_______________________________________________96
Н. Рубцов, стихи_______________________________________________100
Овидий, «Пигмалион и Галатея», легенда________________________104
Н. Гумилев, стихи_____________________________________________ 105
Д.Б. Шоу, афоризмы___________________________________________ 112
Г. Шпаликов, стихи____________________________________________113
«Оставь меня с собой…не убивай!»______________________________122
Н. Кун, А. Нейхардт  «Рождение афины»_________________________123
Р. Киплинг «Письмо к сыну»___________________________________ 123
Т. Нежная, стихи______________________________________________ 125
Гесиод, «Пять веков-пять попыток «создать»  людей»_____________ 126
М. Лермонтов, стихи___________________________________________ 128
Е. Котова, «Остерегайтесь раны наносить»_______________________ 130
Мосх, «Европа»________________________________________________130
А. Дементьев, стихи____________________________________________ 132
Овидий, «Нарцисс»____________________________________________  135
В. Тушнова, стихи_____________________________________________  136
«Не судите, да не судимы будете», притча________________________  137
Б. Чичибабин, стихи___________________________________________  138
«Замечайте только хорошее», притча____________________________  139
И. Анненский, стихи___________________________________________  140
Сенека, афоризмы_____________________________________________  143
Э. Рязанов, стихи______________________________________________  145
«Подари мне Бог»_____________________________________________   172
Я. Полонский, «Песня цыганки»________________________________  173
«Так говорили две свечи», притча_______________________________  174
Я. Смеляков, стихи_____________________________________________ 174
Ф. Кафка, афоризмы____________________________________________177
Л. Абдуллина, стихи____________________________________________ 177
Эпиктет, афоризмы_____________________________________________179
Э. Асадов, стихи________________________________________________ 182
Гиппократ, афоризмы___________________________________________192
А. Вознесенский, «Тишины!»____________________________________  193
Диоген Синопский, афоризмы____________________________________194
Б. Ахмадулина, «Жестокий романс»_______________________________194
Демокрит, афоризмы____________________________________________ 195
В. Высоцкий, «Кони привередлевые»______________________________195
А. Экзюпери, афоризмы__________________________________________197
И. Бродский, стихи______________________________________________ 197
О. Генри, афоризмы_____________________________________________ 211
И. Уткин, «Философское»________________________________________ 211
Притча о счастье________________________________________________ 213
Л. Полякова, «В час когда уходит солнце, я работать поленюсь»_____  213
Платон, афоризмы_______________________________________________213
Ю. Балтрушайтис, «Элегия»______________________________________214
Притча о свече__________________________________________________ 215
О. Мандельштам, стихи__________________________________________ 215
В. Брюсов, стихи________________________________________________  217
К. Бальмонт, «Я ненавижу человечество»__________________________ 219
И. Северянин, стихи_____________________________________________ 219
А. Блок, стихи__________________________________________________  221
«Притча о старом профессоре»____________________________________ 231
М. Цветаева, «Стихи к Блоку»____________________________________ 232
И. Бунин, «Свет незакатный»_____________________________________ 232
А. Вертинский, стихи_____________________________________________233
С. Маршак, стихи________________________________________________238
С. Есенин, «Не жалею не зову не плачу»____________________________242
Д. Кларк, притча о доброте_______________________________________ 243
Н. Заболоцкий, стихи_____________________________________________244
Притча «Помощь ангела»_________________________________________258
А. Апухтин, стихи________________________________________________258
Притча «Любовь и сумасшествие»_________________________________267
«Дорогое лекарство нежность»____________________________________ 268
«Все нужно пережить на этом свете»_______________________________ 269
Притча «Все в твоих руках»_______________________________________269
Д. Шнайдер, «Ехал странник на коне»______________________________269
Притча «А все-таки она вертится»_________________________________ 271
Ю. Левитанский, стихи___________________________________________ 271
Притча «О счастье»______________________________________________ 280
Н. Добронравов, стихи____________________________________________ 280
Н. Бердяев, «Темна Россия и забита»_______________________________ 282
Притча «О белой вороне»_________________________________________ 283
Притча «О двух волках»__________________________________________ 283
Н. Щеглова, стихи________________________________________________284
Н. Крандиевская, стихи___________________________________________ 285
30 самых правильных законов жизни_______________________________289
А. Пушкин, стихи_________________________________________________292
Притча «О воде»__________________________________________________297
В. Шекспир, стихи________________________________________________ 297
«В одном селении жил мудрец», притча_____________________________  305
Б. Пастернак, стихи_______________________________________________ 305
Притча о «Боге и человеке»________________________________________ 313
М. Ломоносов, «Стихи, сочиненные по дороге в Петергоф, когда я в 1761
году ехал просить о подписании привилегии для Академии, быв
много раз прежде за тем же»________________________________________313
Статья основателя гомеопатического направления в медицине Самуила
Ганемана написанная им по поводу слияния двух гомеопатических
 обществ: Галльского и Парижского_________________________________317
У. Уитмен, "Из бурлящего океана толпы"___________________________ 320
А. Тарковский, «Первые свидания»_________________________________ 321
Буддийские притчи________________________________________________322
Э. Дикинсон,  «Замшелая радость книжной души»____________________323
Э. Лазарус, стихи__________________________________________________324
Японские притчи__________________________________________________327
А. Кушнер, «Танцует тот, кто не танцует»____________________________329
А. Левин, ««Ещё светло. Ещё не село солнце»_________________________329
Н. Коржавин, стихи________________________________________________330
Земфира, «Море обнимет, закопает в пески»__________________________330
Г. Иванов, стихи___________________________________________________331
Высказывания о смысле жизни_____________________________________ 335
Ж. Ренар, «Я скучаю безумно…»____________________________________ 357
Л. Филатов, «Ещё вчера, - как снимок дилетанта,»____________________358
И. Нудельман, «Просто коснуться лица...»___________________________  359
Р. Рождественский, стихи___________________________________________359
Данте Алигьери, «Из божественной комедии»_________________________370
В. Набоков, «Встреча»______________________________________________370
А. Галич, Хасидские притчи_________________________________________________ 390
П.Ж. Беранже, стихи_______________________________________________393
И. Тургенев, стихи в прозе__________________________________________396
Я. Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка», цитаты____________ 399
Э. Роттердамский, «Жалоба мира», цитаты__________________________ 401
П. Бомарше, «Безумный день или женитьба Фигаро», цитаты_________  403
Р. Бах, «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», цитаты_____________  404
Ж.Б. Мольер, «Тартюф или Обманщик», цитаты____________________   405
Е. Евтушенко, стихи______________________________________________  406
М. Щербаков, стихи______________________________________________   409
В. Лакодин, стихи________________________________________________   414
А. Проказов, «Как летучая мышь»_________________________________   415
Д. Вудлей, «Турецкая повесть»____________________________________    416
«Время собирать и время собираться», притча_______________________ 417
М. Звездинский, «Поручик Голицын»_______________________________ 417
Р. Бах, «Иллюзии», глава из книги__________________________________ 419
А. Дольский, «Господа офицеры»___________________________________ 420
У. Блажеевский, стихи_____________________________________________ 421
В. Соловьев, «Что роком суждено, того не отражу я»__________________ 422
В. Фархудинов, «Срок начаться, срок родиться»______________________422
Р. Кусимов, «…просто жить, просто жить, покуда»____________________ 423
П. Коэльо, «Отдавайте и получайте любовь»_________________________ 423
И. Киселев, «Я прочного дома не выстроил»_________________________  425
З. Женко, «Жизнь прекрасна и ярка»________________________________ 425
В. Губин, «Смерть – «единственная надежда быть человеком»_________  427
Д. Соколов, «Смысл жизни»________________________________________ 432
Б. Дубин, «Воля и решимость»______________________________________ 433
Ю. Энтин, «Спроси у жизни строгой»________________________________434
И. Брускин, «Жизнь моя странная»______________________________ ___434
Японские хайку__________________________________________________   435
Притча «Царь Соломон о цели в жизни»_____________________________441
А. Толстой, стихи__________________________________________________441
И. Губерман, стихи________________________________________________  442
Р.М. Рильке, стихи_____________________________________________  451
Х.Л. Борхес, «Круги руин»______________________________________  461
Х.Л. Борхес, «Роза Парацельса»_________________________________  464
М. Павич, «Хазарский словарь», цитаты_________________________  466
Ж.П. Сартр, «Тошнота», фрагменты_____________________________  473
А.П. Чехов, «Палата №6», фрагменты____________________________  477
А. Камю, «Миф о Сизифе», фрагменты___________________________  489
А. Камю, «Абсурдный человек», фрагменты______________________  491
А. Камю, «Бунтующий человек», фрагменты______________________ 495
Ф. Понж, стихи в прозе_________________________________________   498
Джонн Донн, стихи_____________________________________________  512
К. Ясперс, «Духовная ситуация нашего времени», фрагменты______   532
Р. Гейдж, «Если Вами владеет большая мечта»____________________  559
М. Розенштейн, «Ну расскажи мне, расскажи»_____________________ 559
Х. Ортега-и-Гассет, «Восстание масс», фрагменты_________________  560
В. Бехтерев, «Бессмертие человеческой личности, как научная
  568
Г. Мистраль, «Кредо»__________________________________________   576
С. Кьеркегор, «Страх и трепет», фрагменты______________________   578
В. Набоков, стихи______________________________________________  602
Н. Гумилев, «Скрипка Страдиварии»____________________________  613
К. Михайлов, стихи____________________________________________   616
Микеланжело, стихи___________________________________________   621
Ю. Тарнопольский, стихи______________________________________   629
Э. Сиоран, «Искушение существованием», фрагменты____________    637
С. Гроф, Психология будущего», фрагменты_____________________   677
Р.У. Эмерсон, «Нравственная философия», отрывок______________    8
«Доверие к себе», фрагменты_____________________________________806
«Если вы боитесь, что вас побьют»_______________________________808
Беседа Эйнштейнаи Рабиндраната Тагора_______________________    809 
Г.Д. Торо, «Жизнь вне условностей»_____________________________ 812
 «О гражданском неповиновении», фрагменты_______________________823
А. Светлов, «Романс тишины»__________________________________   828
«Филипп Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (Парацельс)
против аптекарско-врачебной мафии». Из книги О.Е. Боброва
 «Антология интриг и предательства в медицине»________________ 830
Ф. Лаут, «Деньги мои друзья», фрагмент_________________________845
Ю. Тувим, стихи_______________________________________________ 846
Цитаты из китайских философов________________________________  847
Р.Уолш, «Семь практик для пробуждения ума и сердца», фрагмент
из Луций Анней Сенека,«Нравственные письма к Луцилию»_____________856
Сказка «Карма» в переводе Л. Толстого__________________________861
С. Франк, «Смысл жизни» (фрагменты из книги)__________________ 867
М. Ньютон, «Предназначение души (Жизнь между жизнями)»,
фрагменты книги____________________________________________ 896
Притча об А. Эйнштейне______________________________________938
Книга Иова__________________________________________________939
К. Уилбер, «Никаких границ», глава 1, «Кто я»________________948
К. Уилбер, «Око духа», фрагменты книги_______________________ 957
Билль о правах личности_____________________________________  1096
Вместо послесловия. В чем нуждается душа?____________________ 1098



               









                Светлой памяти своих родителей посвящаю…



                Наша жизнь есть вечная полемика нашей воли
                к  жизни с миром, полемика, в которой мы постоянно
                отстаиваем тезис о том, что никогда не согласимся
                на принижение воли к жизни. Никогда не кончится
                в нас борьба между оптимизмом и пессимизмом.
                Альберт Швейцер               

                Умолканье перед прекрасным есть глубокое
                ожидание, вслушивание в тончайшие,
                отдаленнейшие тона - мы ведем себя подобно
                человеку, который весь обращается в слух и зрение.
                Красота имеет нам нечто сказать, поэтому мы умолкаем
                и не думаем ни о чем,о чем мы обычно думаем.
                Фридрих Ницше

                И ещё сказал Соломон:

                — Единственное, где мы действительно можем делать выбор —
                это в своём сердце.
                Измени себя, и то, что ты, не задумываясь, сделал бы вчера,
                завтра уже не покажется тебе наилучшим.
                Тогда, и только тогда, сможешь ты поступить по-другому.
                Так что иди с миром и знай, что всё, что ты ни делал,
                было для тебя лучшим действием из возможных.



                Предисловие


      Идея создания этой книги созревала у меня на протяжении ряда лет. Но непосредственно к этому побудили три обстоятельства.
     Первое – чувство признательности и преклонения. Такое чувство в свое время вызвала у меня собранная с утонченным вкусом  книга-антология поэтических текстов мировой любовной лирики «Дневник скучающего интеллигента», составленная и опубликованная  выдающимся пензенским ученым, самобытным философом, культурологом, гуманистом, создателем  уникальной картинной галереи в пос. Наровчат Пензенской области, Игорем Мануйловым. Книга была обещана мне Игорем Михайловичем сразу после издания, но через некоторое время его не стало.  Но она дошла до меня через его сына, Валентина Игоревича Мануйлова, произвела незабываемое впечатление и натолкнула на мысль о создании иной, художественно-терапевтической антологии, которая впервые собрала под одной крыжей философскую поэзию и прозу, религиозную философию, современную научную философию, психологию, соответствующие интегральным духовным поискам современного человека постмодернистской эпохи, которая могла бы «пригодиться» людям с эстетическими, духовными, целительскими устремлениями.

Второе обстоятельство побудившее к созданию этой книги – влияние на мое профессиональное формирование одного из моих первых учителей в психотерапии замечательного врача, тончайшего клинициста, знатока искусства, профессора кафедры  психотерапии Московской Академии последипломного образования врачей, Марка Евгеньевича Бурно. З0 лет назад он открыл для меня, тогда молодого врача, целительную силу искусства при лечении неврозов и собственную авторскую методику терапии пациентов творческим самовыражением.

      Библиотерапия появилась много тысяч лет назад. При входе в библиотеку египетского фараона Рамсеса II висела табличка: «Лекарство для души». Так еще в далекие времена понимали целительное значение книги. Лечение с помощью книг применялось еще в первых библиотеках Греции. Пифагор, крупный ученый - математик и известный целитель, наряду с травами и музыкой успешно использовал литературу, стихи для лечения ряда заболеваний. Поэзия - средство гармонизации своих душевных переживаний, психических состояний с помощью ритма, размера, метафоры. Поэтический жанр, как и определенный поэтический размер задает определенный угол рассмотрения травмирующего события, меняя, тем самым, отношение автора к нему: эпичность, объективность гекзаметра, задумчивость, неагрессивность элегии, преувеличенная язвительность сатиры (доводящая чувство до крайности и, тем самым, до своего разрешения)... Все эти винни-пуховские «кричалки и сопелки» - не только средство выхода негативных эмоций, но и, одновременно, способ посмотреть на себя и мир юмористически! А возможности философской литературы разных исторических эпох в сфере оказания терапевтического эффекта на личность тонко исследованы М.В. Кардановой: "...Философия ...оказывает благотворное, воспитательно-терапевтическое воздействие на общество, на людей разного возраста, занятий и положения. Это происходит не только через ее универсальную предметную область (философия как гносеология,  логика,  этика, эстетика, культурология  и  т.д.),  но  и  множественность философских направлений, школ,  теорий, идей, которые дают работу мысли и чувству. ...Взаимосвязь, взаимопереходы,  взаимопереливы философской литературы с другими видами и жанрами литературы на почве смысложизненных,  метафизических  вопросов  о добре и зле,  прекрасном и безобразном,  справедливом,  истинном и т.п. - это объективный историко-литературный факт. ...Практически, терапевтическое применение философии известно с античности. Достаточно вспомнить высказывание Эпикура: "Пусты слова того философа, которыми не врачуется никакое страдание человека. Как от медицины нет никакой пользы, если она не изгоняет болезней из тела, так от философии, если она не изгоняет болезни души".(Антология мировой философии: В 4-х т. - М.: Мысль, 1969. Т.1, с.360). Философия учила человека познавать самого себя, стремиться к добродетели и находить счастье в ней одной, быть независимым от окружающего общества и презирать его условности. Она же учила жить среди людей, находить с ними общий язык, наслаждаться всеми благами, накопленными цивилизацией. Обозревая все пространство субъектно-объектных отношений, философия диагностирует основные болевые точки человеческого существования и с помощью своих постоянных "партнеров" - науки и искусства - воздействует на разум и чувства людей.

         То, что серьезная литература - классическая проза и поэзия, философские произведения способны помочь читателю в трудную минуту жизни, известно давно. Марсель Пруст писал: "Бывают... случаи духовного упадка, когда чтение может стать чем-то вроде лечебной дисциплины, задача которой путем повторных побуждений непрерывно вновь и вновь вводить ленивый ум в умственную жизнь. Книги играют тогда для него ту же роль, что психотерапевт для иных неврастеников.  ...Самый возвышенный разговор, самые убедительные советы также будут бесполезны, потому что сами по себе они эту особую активность породить не могут. Нужно, следовательно, вмешательство, хотя и исходящее от других, но действующее в глубине нас самих; как раз таков импульс, идущий от другого ума, но полученный в уединении.  ...Именно такого определение чтения, и только к чтению оно подходит. ...В той мере, в какой чтение есть посвящение, волшебный ключ, открывающий нам в глубине нас самих дверь обителей, куда мы иначе не сумели бы проникнуть, оно играет целительную роль в нашей жизни. И напротив, чтение становится опасным, когда вместо того, чтобы пробудить нас к самостоятельной духовной жизни, оно пытается подменить ее собой..."

      Вопросы эстетотерапии и ее направлений много и плодотворно обсуждались с заведующим кафедрой психотерапии и наркологии Пензенского института усовершенствования врачей, всесторонне образованным и не лишенным поэтического дара человеком, талантливым ученым и педагогом, доцентом Виктором Михайловичем Николаевым. Все это побудило меня в 80-х годах прошлого века к внедрению в практику лечения пациентов терапии искусством. Были подготовлены и начали свою благотворную деятельность специалисты по библиотерапии, музыкотерапии: Римма Плюцак, Светлана Соломатина, Дина Королева и другие. Огромная им благодарность за подвижнический труд! К сожалению, социальная катастрофа 90-х годов привела и к разрушительным тенденциям в медицине. Специалисты по эстетотерапии были расценены, как «излишество»  и сокращены, не смотря на протесты пациентов, не смотря на то, что главным в лечении многих душевных недугов является личностная реконструкция, духовное преображение и в этом смысле трудно переоценить мощный, духовно очищающий посыл искусства, накопленной человечеством мудрости. 

      Третьим обстоятельством, определившим содержание этой антологии, явилось бытие человека в современном мире.  Времена изменились и интеллигенты (и не только они) из «скучающих» превратились в «мятущихся» над вечными мучительными вопросами человеческого бытия, смысла жизни, судьбы человека, выбора и личной  ответственности в условиях новых исторических катастроф, кризисов и противоречий эпохи постмодернизма, сформировавшей новые философские течения – экзистенциально-гуманистической и трансперсональной философии, культуры и психологии. На их содержании я вынужден кратко остановиться.
Философия экзистенциализма.

      Это направление в философии возникает после первой мировой войны и получает наиболее полное развитие, всемирную известность и популярность после второй мировой войны. Экзистенциализм (от лат. existentia — существование) — философское направление, выдвигающее на первый план абсолютную уникальность человеческого бытия, невыразимую на языке понятий. Экзистенциальная философия - "философия кризиса" в той мере, в какой ее вызвал именно кризис европейского человечества. Катастрофа первой мировой войны (вторая мировая была с этой точки зрения чем-то ожидаемым, логичным, хотя принесла намного больше бедствий, чем первая) обнажила недостаточность европейской веры в прогресс, рациональность истории. То, что произошло, не должно было произойти. Ужасы мировых войн не соответствовали позитивным представлениям европейского мышления, признававшего незыблемость, обусловленных разумом, общечеловеческих ценностей XIX в. Они не вписывались в концепцию человека - homo sapiens, для которого определяющим было познание и освоение внешнего ему мира (природы) и тем самым преобразование самого себя как природного - социального существа. Таковой представлялась изначальная сущность человека. Война показала хрупкость, неустойчивость, конечность человека. Его морально-нравственную безосновность, его варварство, т.е. неподчиненность рационально обусловленным нормам жизни. Сама история из чего-то прочного, имеющего внятное для рационального ума направление, превратилась в рискованное дело, в нечто негарантированное, непредсказуемое. В ней не оказалось повода для оптимизма. О смысле и назначении жизни человек задумывался с древности. У греков был миф о Сизифе, царе Эфира (Коринфа), который в подземном царстве в наказание за хитрость должен был вечно вкатывать на гору громадный камень: едва он достигал вершины, как невидимая сила устремляла камень вниз и снова начиналась та же бесцельная работа. Это – впечатляющий пример бессмысленности жизни. В 20-м столетии писатель и философ Альбер Камю применил этот образ к современному человеку, считая абсурд главной чертой его существования: «В неумолимое мгновение, когда человек оборачивается и бросает взгляд на прожитую жизнь, Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень» (А.Камю. Миф о Сизифе). Не о том же ли говорит Достоевский в своих "Записках из Мертвого дома": "Если бы заставить каторжника переливать воду из одного ушата в другой, а из другого в первый, толочь песок, перетаскивать кучу земли с одного места на другое и обратно - я думаю, арестант удавился бы, через несколько дней или наделал бы тысячу преступлений, чтобы хоть умереть, да выйти из такого унижения, стыда и муки. Разумеется, такое наказание обратилось бы в пытку". "Ужас бесцельности и ужас бессилия" - вот два ужаса, которые смертельно поражают волю человека. Знать определенную цель, иметь перед собой ту или иную задачу - и не иметь сил ее выполнить - какое это невыносимое страдание! Но еще более тяжело - иметь силу, обладать кипучей энергией, да не знать, к чему эту силу приложить. "Тяжело от силушки, как от грузного бремени", - говорит богатырь Святогор в русской былине. Не отсюда ли тоска, скука, упадок воли к жизни? Ужас бесцельности - это поистине глубокая трагедия, столь знакомая молодежи, полной сил и здоровья, но не имеющей веры в смысл и ценность жизни. Для чего жить? Стоит ли жить? Для чего изо дня в день трудиться, а тем более когда этот труд тяжел и подчас непосилен? Для чего терпеть лишения, страдать, приносить жертвы? Кто из нас в дни юности не знал этого томления духа, этой жажды найти такую цель жизни, ради которой мы были бы готовы страдать и умереть? О, тогда нашлась бы и сила! Ибо самое бессилие в значительной степени рождается от бесцельности. Лишь цель делает волю цельной, собирает наши силы, направляя их в одну точку. О, дайте нам цель, которая была бы способна нас вдохновлять! Тогда и жертвовать собою ради ее достижения была бы радость! Без такой цели человек не может иметь ни удовлетворения, ни душевного равновесия. Такой цели требует психология здоровой воли.

       Экзистенциализм опирается на традицию изучение человека, как личности, которая берет свое начало от Сократа и софистов. Наибольшее влияние на идеи экзистенциализма оказали работы датского религиозного философа середины XIX в. С. Кьеркегора (1813 -1855) и немецкого философа начала XX в. Э. Гуссерля (1856 -1938). Непосредственными родоначальниками экзистенциализма являются немецкие философы Мартин Хайдеггер (1889 -1976), Карл Ясперс (1883-1969); французские философы и писатели Жан-Поль Сартр (1905-1980), Габриэль Марсель (1889-1973), Альберт Камю (1913 - 1960).

М. Хайдеггер опубликовал в 1927г. книгу «Бытие и время», где были изложены основы философии существования (бытия) т.е. экзистенциализма. Он ввел понятие экзистенции, как осознания внутреннего бытия человека в мире. Поскольку предметное, внешнее бытие выражает собой “неподлинное существование”, обретение экзистенции предполагает решающий “экзистенциальный выбор”, посредством которого человек переходит от созерцательно-чувственного бытия, предопределенного внешними факторами среды, к единственному и неповторимому “самому  себе”. С. Кьеркегор выделил три стадии восхождения личности к подлинному существованию: эстетическую, которой правит ориентация на удовольствие; этическую — ориентация на долг; религиозную — ориентация на высшее страдание, отождествляющее человека со Спасителем. По мнению М. Хайдеггера  в человеческой психологии первично настроение, то есть форма неразвитого сознания.  Изначальной формой человеческой личности являются забота, тревога, страх. Это субъективное бытие человека, бытие-в-мире. Есть еще бытие-с-другими, бытие-здесь и др.Чтобы постичь смысл бытия, человек должен отрешиться от целевых установок, осознать свою бренность, грешность, почувствовать себя перед лицом смерти.

        Исходный пункт философии экзистенциализма - изолированный, одинокий человек, все интересы которого сосредоточены на нем же самом, на его собственном ненадежном и бренном существовании. Отчуждение человека от общества. Экзистенциальные проблемы возникают из самого факта существования человека. Для экзистенциализма имеет значение только его, человека, собственное существование и его движение к небытию. Среди всех способов бытия, существования человека, приверженцы экзистенциализма ищут такой, в котором существование раскрылось бы наиболее полно – и  это - страх. Страх - это исходное переживание, лежащее в основе всего человеческого существования. В конечном счете, это страх перед смертью. Экзистенциалисты. объявили предметом философии - бытие. Они утверждают, что понятие бытия является неопределимым, и что никакой логический анализ его невозможен. Поэтому философия не может быть только  наукой о бытии и должна искать иные, ненаучные, иррациональные пути для проникновения в него. Свобода составляет само человеческое существование.

            Бытие человека и есть свобода. Однако свобода понимается, как нечто иррациональное. Свобода в экзистенциализме  мыслится, как свобода вне общества. Это внутреннее состояние, настроенность, переживание индивида. Характерной чертой человеческого существования является то, что человек не сам выбирает условия своего существования. Он заброшен в мир и подвластен судьбе. От человека не зависит время его рождения и смерти. Это приводит экзистенциалистов к мысли, что помимо человеческого существования существует потусторонняя реальность, которая понимается, как способ существования человека, состоящий в озабоченности индивида, направленной куда-то вне его. Внешний мир представляет среду человеческих забот, окружающих человеческое существование и находящихся в неразрывной связи с ним. Пространство и время есть способы человеческого существования. Но общество - всеобщая безличная сила, подавляющая и разрушающая  индивидуальность, отнимающая у человека его бытие. Оно навязывает личности трафаретные вкусы, нравы, взгляды. Человек, преследуемый страхом смерти, ищет прибежища в обществе. Но жизнь в обществе не истинна. В глубине человека скрыто истинное, одинокое существование. Именно общество рассматривается как источник всеобщего отчуждения и признается враждебным коренным тенденциям развития личности и трансформации ее жизненных ценностей и идеалов. Через исцеление каждого, отдельно взятого человека, может и должно произойти исцеление всего общества. К. Ясперс- выдающийся философ, психиатр, в распаде личности видит не болезнь, а поиск своей индивидуальности. Он приходит к выводу, что любая рациональная картина мира есть рационализация неосознанных стремлений. Задача философов - раскрыть зашифрованное учение о пограничных состояниях - в них человек избавляется от господств норм, ценностей, и очищенное Я дает возможность осознать себя как, экзистенцию. А. Камю, нобелевский лауреат, писатель, вводит в философию экзистенциализма категорию абсурда, как выражение безысходного одиночества человека. Выход их ситуации он видит в  непокорстве и самоубийстве. Ж.П. Сартр - выделяет 2 вида бытия – бытие-в-себе, заменяющее объективную действительность, и бытие-для-себя, тождественное человеческой реальности, т.е. сознанию. Являясь причиной особого рода бытия, сознание есть «небытие бытия», но лишь оно является источником активности, движения, многообразия жизни, вносит смысл в инертный  мир. В морали основная категория - свобода. Человек или целиком свободен, или его нет вовсе. В этом сущность человеческого поведения. И каждый вынужден изобретать для себя свой закон, выбирать свою мораль. В экзистенциональной философии Сартра речь идет об экзистенциальном психоанализе, который совпадает с задачей «осветить в строго объективной форме субъективный выбор, благодаря которому личность делает себя личностью, т.е. может провозгласить себя тем, чем она является». Стремления, склонности, по отношению к этому выбору, являются второстепенными. По Сартру психическое простирается также далеко, как и сознание. Взгляды представителей неофрейдизма - Карен Хорни, Гарри Салливена, Эриха Фромма, Вильгельма Райха, в значительной степени эволюционировали от классического психоанализа З. Фрейда в сторону экзистенциональных представлений.  Подвергнув критике ряд положений классического психоанализа в толковании внутрипсихических процессов, но оставив важнейшие его концепции (иррациональные мотивы человеческой деятельности, изначально присущие каждому индивиду и т.д.), представители неофрейдизма перенесли центр тяжести на исследование межличностных отношений. Это сделано в стремлении ответить на вопросы о человеческом существовании, о том, как человек должен жить и что должен делать. Причиной неврозов  они считали тревогу, зарождающуюся еще у ребенка при столкновении с исходно враждебным ему миром и усиливающуюся при недостатке любви и внимания. Позже такой причиной становится невозможность для индивида достичь гармонии с социальной структурой современного общества, которое формирует у человека чувство одиночества, оторванности от окружающих, отчуждение.
Для экзистенциалиста человек потому не поддается определению, что первоначально ничего собой не представляет. Человеком он становится лишь впоследствии, причем таким человеком, каким он сделает себя сам. Человек просто существует, и он не только такой, каким себя представляет, но такой, каким он хочет стать. И поскольку он представляет себя и проявляет волю уже после того, как начинает существовать, и после этого порыва к существованию, то человек есть лишь то, что сам из себя делает. Таков первый принцип экзистенциализма. Это и называется субъективностью -  человек, прежде всего, существует. Он  — существо, которое устремлено в будущее и сознает, свою проекцию в будущем. Человек — это, прежде всего проект, который переживается субъективно, а не мох, не плесень и не цветная капуста. Ничто не существует до этого проекта и человек станет таким, каков его проект бытия, а не таким, каким он пожелает. Под желанием мы обычно понимаем сознательное решение, которое у большинства людей появляется уже после того, как они из себя что-то сделали. Человек может иметь желание вступить в партию, написать книгу, жениться, однако все это лишь проявление более первоначального, более спонтанного выбора, чем тот, который обычно называют волей. Но если существование действительно предшествует сущности, то человек ответствен за то, что он есть. Таким образом, экзистенциализм отдает каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование. Но когда говорят, что человек ответствен, то это не означает, что он ответствен только за свою индивидуальность. Он отвечает за всех людей. Слово «субъективизм» имеет два смысла. Субъективизм означает, с одной стороны, что индивидуальный субъект сам себя выбирает, а с другой стороны, — что человек не может выйти за пределы человеческой субъективности. Именно второе и есть  глубокий смысл экзистенциализма. Когда экзистенциалисты говорят, что человек сам себя выбирает, они имеют в виду, что каждый из нас выбирает себя, но тем самым, они также хотят сказать, что, выбирая себя, мы выбираем всех людей. Действительно, нет ни одного нашего действия, которое, создавая из нас человека, каким мы хотели бы быть, не создавало бы в то же время образ человека, каким он, по нашим представлениям, должен быть. Выбрать себя, так или иначе, означает одновременно утверждать ценность того, что мы выбираем, так как мы ни в коем случае не можем выбирать зло. То, что мы выбираем,— всегда благо. Но ничто не может быть благом для нас, не являясь благом для всех.  Если, с другой стороны, существование предшествует сущности и если мы хотим существовать, творя одновременно наш образ, то этот образ значим для всей нашей эпохи в целом. Таким образом, наша ответственность гораздо больше, чем мы могли бы предполагать, так как распространяется на все человечество.  Это позволяет нам понять, что скрывается за столь громкими словами, как «тревога», «заброшенность», «отчаяние». Во-первых, что понимается под тревогой? Экзистенциалист охотно заявит, что человек — это тревога. А это означает, что человек, который на что-то решается и сознает, что выбирает не только свое собственное бытие, что он еще и законодатель, выбирающий, одновременно с собой, и все человечество, не может избежать чувства полной и глубокой ответственности. Правда, многие не ведают никакой тревоги, эти люди прячут это чувство, бегут от него. Несомненно, многие люди полагают, что их действия касаются лишь их самих, а когда им говоришь: а что, если бы все так поступали? — они пожимают плечами и отвечают: «Но ведь все так не поступают.» Однако на самом деле всегда следует спрашивать: а что бы произошло, если бы все так поступали? От этой беспокоящей мысли можно уйти, лишь проявив некоторую нечестность . Тот, кто лжет, оправдываясь тем, что все так поступают,— не в ладах с совестью, так как факт лжи означает, что лжи придается значение универсальной ценности. Каждый человек должен себе сказать: действительно ли я имею право действовать так, чтобы человечество брало пример с моих поступков? Если же он не говорит себе этого, значит, скрывает от себя свою тревогу. Речь идет здесь не о том чувстве, которое ведет к квиетизму, к бездействию. Это — тревога, известная всем, кто брал на себя какую-либо ответственность. Когда, например, военачальник берет на себя ответственность, отдавая приказ об атаке и, посылая людей на смерть, то, значит, он решается это сделать и, в сущности, принимает решение один. Конечно, имеются приказы свыше, но они слишком общи и требуют конкретного истолкования. Это истолкование исходит от него, и от этого истолкования зависит жизнь десяти, двадцати или многих тысяч человек. Принимая решение, он не может не испытывать какого-то чувства тревоги. Такая тревога знакома всем руководителям. Однако она не мешает им действовать, наоборот, составляет условие действия, так как предполагает, что рассматривается множество различных возможностей. И когда они выбирают одну, то понимают, что она имеет ценность именно потому, что она выбрана. Эта тревога, о которой толкует экзистенциализм, объясняется, кроме того, прямой ответственностью за других людей. Это не барьер, отделяющий нас от действия, но часть самого действия. Экзистенциалист не верит во всесилие страсти. Он никогда не станет утверждать, что благородная страсть — это всесокрушающий поток, который неумолимо толкает человека на совершение определенных поступков и поэтому может служить извинением. Он полагает, что человек ответствен за свои страсти. Экзистенциалист не считает также, что человек может получить на Земле помощь в виде какого-то знака, данного ему как ориентир. По его мнению, человек сам расшифровывает знамения, причем так, как ему вздумается. Он считает, следовательно, что человек, не имея никакой поддержки и помощи, осужден всякий раз изобретать человека. В одной своей замечательной статье французский поэт и эссеист Франсис Понж писал: “Человек — это будущее человека”. И это совершенно правильно. Понимать это выражение следует в том смысле, что, каким бы ни был человек, впереди его всегда ожидает неизведанное будущее. Но это означает, что человек заброшен. Никакая всеобщая мораль вам не укажет, что нужно делать. В мире нет знамений. Заброшенность приходит вместе с тревогой. Что касается отчаяния, то этот термин имеет чрезвычайно простой смысл. Он означает, что мы будем принимать во внимание лишь то, что зависит от нашей воли, или ту сумму вероятностей, которые делают возможным наше действие. Когда чего-нибудь хотят, всегда присутствует элемент вероятности. Я могу рассчитывать на то, что ко мне приедет друг. Этот друг приедет на поезде или на автобусе. И это предполагает, что поезд прибудет в назначенное время, а автобус не попадет в дорожное происшествие. Я остаюсь в области возможного; но полагаться на возможность следует лишь настолько, насколько наше действие допускает всю совокупность возможностей. Как только рассматриваемые нами возможности перестают строго соответствовать нашим действиям, мы должны перестать ими интересоваться, потому что никакое провидение не может приспособить мир и его возможности к нашей воле. Действительность будет такой, какой ее определит сам человек. Значит ли это, что человек должен предаться бездействию? Нет. Сначала он должен решить, а затем действовать, руководствуясь старой формулой: «Нет нужды надеяться, чтобы что-то предпринимать». Это не означает, что человеку не следует вступать в ту или иную партию. Просто он, не питая иллюзий, будет делать то, что сможет.
 
Здесь уместно будет вспомнить еще одно понятие - квиетизм (от лат. quietus - спокойный, безмятежный) - религиозное учение и течение, возникшее в католицизме в 17в. и доводившее христианское требование безропотного подчинения воле Бога до фаталистического безразличия к собственному спасению. — позиция людей, которые говорят: другие могут сделать то, чего не могу сделать я. Экзистенциализм прямо противоположен квиетизму, ибо он утверждает, что реальность — в действии. Он даже идет дальше и заявляет, что человек есть не что иное, как его проект самого себя. Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Он представляет собой, следовательно, не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь. Отсюда понятно, почему экзистенциальное учение внушает ужас некоторым людям. Ведь у них зачастую нет иного способа переносить собственную несостоятельность, как с помощью рассуждения: «Просто обстоятельства были против меня, а я, на самом деле, стою гораздо большего. Правда, у меня не было большой любви или большой дружбы, но это только потому, что я не встретил мужчину или женщину, которые были бы их достойны. Я не написал хороших книг, но это потому, что у меня не было досуга. У меня не было детей, которым я мог бы себя посвятить, но это потому, что я не нашел человека, с которым мог бы пройти по жизни. Во мне, стало быть, остаются в целости и сохранности множество неиспользованных способностей, склонностей и возможностей, которые придают мне значительно большую значимость, чем можно было бы судить только по моим поступкам». Однако в действительности, как считают экзистенциалисты, нет никакой любви, кроме той, что создает саму себя; нет никакой «возможной» любви, кроме той, которая в любви проявляется. Нет никакого гения, кроме того, который выражает себя в произведениях искусства. Гений Пруста — это произведения Пруста. Гений Толстого— это ряд его романов и философских взглядов, и кроме них ничего нет. Зачем говорить, что Толстой мог бы написать еще один роман, если он его не написал? Человек живет своей жизнью, он создает свой облик, а вне этого облика ничего нет. Конечно, это может показаться жестоким для тех, кто не преуспел в жизни. Но, с другой стороны, надо, чтобы люди поняли, что в счет идет только реальность, что мечты, ожидания и надежды позволяют определить человека лишь как обманчивый сон, как рухнувшие надежды, как напрасные ожидания, то есть определить его отрицательно, а не положительно. Тем не менее, когда говорят: “Ты есть не что иное, как твоя жизнь”, это не значит, что, например, о художнике будут судить исключительно по его произведениям; есть тысячи других вещей, которые его определяют. Экзистенциалисты хотят лишь сказать, что человек есть не что иное, как ряд его поступков, что он есть сумма, организация, совокупность отношений, из которых составляются эти поступки. Их упрекают, по существу, не за пессимизм, а за упрямый оптимизм. Если им ставят в упрек их литературные произведения, в которых они описывают вялых, слабых, трусливых, а иногда даже явно дурных людей, так это не только потому, что эти существа вялые, слабые, трусливые или дурные. Если бы мы заявили, как Золя, что они таковы по причине своей наследственности, в результате воздействия среды, общества, в силу определенной органической или психической обусловленности, люди бы успокоились и сказали: «Да, мы таковы, и с этим ничего не поделаешь». Но экзистенциалист, описывая труса, полагает, что этот трус ответствен за собственную трусость. Он таков не потому, что у него трусливое сердце, легкие или мозг. Он таков не вследствие своей физиологической организации, а потому, что сам сделал себя трусом своими поступками. Не бывает трусливого темперамента. Темпераменты бывают нервическими, слабыми, как говорится, «худосочными» или «полнокровными», но слабый человек вовсе не обязательно трус, так как трусость возникает вследствие отречения или уступки. Темперамент — еще не действие. Трус определяется по совершенному поступку. То, что люди смутно чувствуют и что вызывает у них ужас,— это виновность самого труса в том, что он трус. Люди хотели бы, чтобы трусами или героями рождались. В книге Сартра “Дороги свободы” формулируется следующим образом: «Как можно делать героями столь дряблых людей?». Это возражение несерьезно, оно предполагает, что люди рождаются героями. Собственно говоря, люди именно так и хотели бы думать: если вы родились трусом, то можете быть совершенно спокойны — вы не в силах ничего изменить, и останетесь трусом на всю жизнь, что бы вы ни делали. Если вы родились героем, то также можете быть совершенно спокойны — вы останетесь героем всю жизнь, будете пить как герой, есть как герой. Экзистенциалист же говорит: трус делает себя трусом, и герой делает себя героем. Для труса всегда есть возможность больше не быть трусом, а для героя — перестать быть героем. Но в счет идет лишь полная решимость, а не частные случаи или отдельные действия — они не захватывают нас полностью. Экзистенциализм нельзя рассматривать ни как философию квиетизма, ибо экзистенциализм определяет человека по его делам, ни как пессимистическое описание человека: на деле нет более оптимистического учения, поскольку судьба человека полагается в нем самом. Экзистенциализм — это не попытка отбить у человека охоту к действиям, ибо он говорит человеку, что надежда лишь в его действиях, и единственное, что позволяет человеку жить,— это действие. Следовательно, в этом плане, мы имеем дело с моралью действия и решимости. Исходный пункт экзистенциалистов — это субъективность индивида, она обусловлена и причинами чисто философского порядка. Они хотят иметь учение, основывающееся на истине, а не на ряде прекрасных теорий, которые обнадеживают, не имея под собой реального основания. В исходной точке не может быть никакой другой истины, кроме: «Я мыслю, следовательно, существую». Это абсолютная истина сознания, постигающего самое себя. Любая теория, берущая человека вне этого момента, в котором он постигает себя, есть теория, упраздняющая истину. Теория экзистенциализма — единственная теория, придающая человеку достоинство, единственная теория, которая не делает из него объект. Всякий материализм ведет к рассмотрению людей, в том числе и себя самого, как предмет, то есть, как совокупность определенных реакций, ничем не отличающейся от совокупности тех качеств и явлений, которые образуют стол, стул или камень. Что же касается экзистенциалистов, то они именно и хотят создать царство человека как совокупность ценностей, отличную от материального царства. Но субъективность, постигаемая как истина, не является строго индивидуальной субъективностью, поскольку человек открывает не только самого себя, но и других людей. Через «я мыслю» мы постигаем себя перед лицом другого, и другой так же достоверен для нас, как мы сами. Таким образом, человек, постигающий себя, непосредственно обнаруживает вместе с тем и всех других, и притом — как условие своего собственного существования. Он отдает себе отчет в том, что не может быть каким-нибудь (в том смысле, в каком про человека говорят, что он остроумен, зол или ревнив), если только другие не признают его таковым. Чтобы получить какую-либо истину о себе, человек должен пройти через другого. Другой необходим для его существования, так же, впрочем, как и для его самопознания. При этих условиях обнаружение человеческого внутреннего мира открывает, в то же время, и другого, как стоящую перед ним свободу, которая мыслит и желает «за» или «против» него. Таким образом, открывается целый мир, который экзистенциалисты называют интерсубъективностью. В этом мире человек и решает, чем является он и чем являются другие. Стремясь к свободе, мы обнаруживаем, что она целиком зависит от свободы других людей и что свобода других зависит от нашей свободы. Конечно, свобода, как определение человека, не зависит от другого, но, как только начинается действие, человек обязан желать вместе со своей свободой свободы других; он может принимать в качестве цели свою свободу лишь в том случае, если поставляет своей целью также и свободу других. Следовательно, если признать, что человек — это существо, у которого существование предшествует сущности, что он есть существо свободное, которое может, при различных обстоятельствах, желать лишь своей свободы,  то одновременно признаем, что человек может желать и другим только свободы. Кант заявляет, что свобода желает самой себя и свободы других. Но он полагает, что формальное и всеобщее достаточны для конституирования морали. Экзистенциалисты же, напротив, думают, что слишком отвлеченные принципы терпят крах при определении действия. Содержание человеческих действий всегда конкретно и, следовательно, непредсказуемо. Всегда имеет место изобретение. Важно только знать, делается ли данное изобретение во имя свободы. Выбирать можно все, что угодно, если речь идет о свободе решать. Экзистенциалист никогда не рассматривает человека как цель, так как человек всегда незавершен.  Человек находится постоянно вне самого себя. Именно проектируя себя и теряя себя-вовне, он существует как человек. С другой стороны, он может существовать, только преследуя трансцендентные цели. Стремясь к  выходу за свои сегодняшние пределы, улавливая объекты лишь в связи с этим преодолением самого себя, он находится в сердцевине, в центре этого выхода за собственные пределы. Нет никакого другого мира, помимо человеческого мира, мира человеческой субъективности. Эта связь конституирующей человека трансцендентности (не в том смысле, в каком трансцендентен Бог, а в смысле выхода за свои пределы) и субъективности — в том смысле, что человек не замкнут в себе, а всегда присутствует в человеческом мире,— и есть то, что, экзистенциалисты называют экзистенциалистским гуманизмом. Это гуманизм, поскольку они напоминают человеку, что нет другого законодателя, кроме него самого, в заброшенности он будет решать свою судьбу; поскольку они показывают, что реализовать себя по- человечески человек может не путем погружения в самого себя, но в поиске цели вовне, которой может быть освобождение или еще какое-нибудь конкретное самоосуществление.

Таким образом, экзистенциализм сосредоточивает свое внимание на духовной выдержке человека перед лицом враждебного ему мира. Его представители отказываются превращать человека в инструмент, которым можно манипулировать: в инструмент познания или производства. Способность человека творить самого себя и мир других людей, выбирать образ будущего мира является, с точки зрения экзистенциализма, следствием фундаментальной характеристики человеческого существования - его свободы. Человек - это свобода. Экзистенциалисты подчеркивают, что человек свободен совершенно, независимо от реальных возможностей существования его целей. Свобода человека сохраняется в любой обстановке и выражается в возможности выбирать, делать выбор. Речь идет не о выборе возможностей для действия, а выражении своего отношения к данной ситуации. Таким образом, свобода в экзистенциализме - это, прежде всего, свобода сознания, свобода выбора духовно-нравственной позиции индивида.

  Постановка проблемы свободы сильная сторона  экзистенциализма. Она заключается в стремлении подчеркнуть, что деятельность людей направляется, главным образом, не внешними обстоятельствами, а внутренними побуждениями, что каждый человек в тех или иных обстоятельствах мысленно реагирует не одинаково. От каждого человека зависит очень многое, и не надо, в случае отрицательного развития событий, ссылаться на "обстоятельства". Люди обладают значительной свободой в определении целей своей деятельности. В каждый конкретно-исторический момент существует не одна, а несколько возможностей. При наличии реальных возможностей развития события не менее важно и то, что люди свободны в выборе средств для достижения поставленных целей. А цели и средства, воплощенные в действия, уже создают определенную ситуацию, которая сама начинает оказывать влияние. Со свободой теснейшим образом связана и ответственность человека. Без свободы нет и ответственности. Если человек не свободен, если он в своих действиях постоянно предопределен какими-либо духовными или материальными факторами, то он, с точки зрения экзистенциалистов, не отвечает за свои действия. Но если человек поступает свободно, если существует свобода воли, выбора и средств их осуществления, значит, он в ответе и за последствия своих действий. В ХХ в. экзистенциализм вырос на почве пессимистического взгляда на технический, научный и нравственный прогресс, обернувшийся кошмаром мировых войн и тоталитарных режимов. Война с фашизмом стала эпохой расцвета  экзистенциализма.  В своей основе экзистенциализм — это нонконформизм, призывающий личность делать выбор в сторону истинных человеческих ценностей. Те же угрозы – фашизма, тоталитаризма, терроризма «благополучно» перекочевали в 21 век, стимулируя вновь актуальность дальнейшего развития и популяризации экзистенционализма.

Философия постмодернизма.
Как писал Владимир Грушецкий «...Мир уже почти осознает ошибочность выбранного пути развития и с большим вниманием присматривается к другим дорогам...». В конце 20-го, начале 21 веков человечество вступило в эпоху глобального кризиса. Подвергаются радикальному пересмотру политические концепции, ежегодно рождаются самые неожиданные направления в искусстве, кардинально изменяется стиль научных исследований Мира и Человека. Эту эпоху называют по разному – Эрой Водолея, эпохой постмодернизма. Выводы специалистов-эзотериков, согласно которым на рубеже веков человечество вступит в  период тотального кризиса, были сделаны задолго до изобретения ядерного оружия и появления современных природоотравляющих технологий. Взять хотя бы широко известные предсказания Нострадамуса или Ванги, сбывающиеся, что бы там ни говорили критики, с поразительной точностью. Во многих предсказаниях, дошедших до нас из глубокой древности, содержатся указания на весьма непростые времена для человечества. Именно в эти годы человечество как Единый Организм должно пережить трудности «переходного возраста» и вступить в Эпоху Сознательной Духовной Зрелости.

              В некотором глубинном смысле всем нам очень повезло — мы являемся свидетелями Смены Эпох, как тотального переворота практически во всех сферах жизни и человека, и общества в целом. Всюду — в общественной жизни и в устоях государства, в семейных традициях и в культуре, в науке и искусстве — повсюду происходит фактически одно и то же таинство: крушение старых, отживших форм жизни и рождение, становление и расцвет новых стилей, новых подходов, новых образцов жизни и творчества Грядущей Эпохи.
Культурологи и актеры, философы и физики, поэты и мастера всевозможных профессий открывают в собственных размышлениях и озарениях Новую Культуру — Культуру Эры Водолея, культуру постмодернизма, возникновение которой знаменуется переходом к совершенно новым формам общественного и индивидуального сознания на просторах всей Земли.
Происходит переворот в стилях мышления, мировосприятия и самопонимания людей, идет процесс формирования нового видения, которое сможет объединить человечество на прочной основе гуманистических ценностей. Наступает Эра Человека — человека, раскрывающего свои высшие духовные потенции в гармоническом сотрудничестве с себе подобными и со всем Космосом. Раскрытие высших, глубочайших таинств и способностей окружающего Мира и Человека, приведет к открытию новых форм сознания, к развитию принципиально новых форм мироустройства, научного знания, искусства, религиозности.
В последние десятилетия развился удивительный парадокс. Человек, будучи на первый взгляд разумным, обладая немыслимыми, по масштабам прошлых столетий, знаниями, продолжает жить в состоянии неосознанности своего бытия и низкого качества жизни. В определенном ракурсе даже образованных современных людей, впитавших ценности эпохи «развитого цинизма», повсеместно именуемого прагматизмом, в чем-то вполне можно сравнивать с нашими животными предками. Реальность существования этого парадокса доказывается продолжением многочисленных конфликтов, в том числе политических, цивилизационных, межрелигиозных,  межнациональных, морально-нравственным кризисом, культом потребления.
Поразительное дело: перейдя за грань, отделяющую нас от животных, мы не усмотрели различия между двумя различными уровнями психодуховного развития самосознающего индивидуума! А различие это настолько остро и существенно, что население Земли продолжает по инерции ошибочно относить себя к виду Человек Разумный, на самом деле разумом, по факту свои действий,   не обладая.
Именно Эпоха Постмодерна, начало Эры Водолея, сменяет акценты в развитии самого человека, и это будет символизировано изменением царящего в сегодняшнем социуме Сознания на торжество Творческого Разума. Именно сегодня земное человечество претерпевает процесс переключения акцента воли с Сознания, как самоутверждения и заботы о своем сиюминутном благополучии, борьбы со всяким инакомыслием и изоляцией от мира, отказа от единства с людьми и Высшими Силами, на Разум, как переживание сущностного единства с Целостной Реальностью, более широкого и целостного восприятию мира и самого себя.
Не следует забывать аксиому самосовершенствования: что содержится внутри самого человека, чего он достиг в ходе внутренней работы над самим собой, именно то, неизменно, выносится им в окружающий мир, именно то он и творит вовне по образу и подобию собственной души! Что закладывается в душу человеческую в процессе воспитания и образования (и прежде всего в процессе самосовершенствования), то и выходит из него к другим людям. Как говаривали древние: «Что посеешь, то и пожнешь». А потому, гармоничное обустроение мира принципиально невозможно без направленной гармонизации и возвышения душевного строя каждого из живущих на Земле людей, — и всех вместе, и каждого в отдельности!

Основной парадокс современного общества, как отмечает шведский психолог Элизабет Кюблер-Росс, состоит в том, что дети, рождающиеся естественными и совершенными, превращаются в «неестественных» взрослых. Человеческое бытие состоит из четырех сфер — физической, эмоциональной, интеллектуальной и духовной. Физические контакты доминируют в детстве, затем их роль возрождается у умирающих, нуждающихся в первую очередь в физическом комфорте. Эмоциональные нарушения у взрослых являются следствием подавления физической и эмоциональной активности детей. Запрещая детям плакать, останавливая физические процессы, взрослые укореняют в них чувство страха, стыда, вины, которые впоследствии обернутся агрессивностью, мнительностью и ненавистью. Зависть мешает развивать творческий потенциал ребенка, однако взрослые всегда пытаются придать ей негативную окраску, трансформировать в соперничество. Любовь, в чистом виде — величайшая редкость в современной жизни, где царствует только условная любовь.

И чтобы пресечь негативное влияние сегодняшних взрослых на детей — взрослых нашего Завтра — необходимо исцеление души взрослого, спасающее и связанных с ним детей от негативного влияния и агрессии, чаще всего обусловленных внутренней неустроенностью и родителей, и преподавателей, и всех воспитателей и наставников детских умов и сердец.

Конечно, инерция прошлого велика, и дурное наследие минувших столетий не может, в считанные дни, раствориться в небытие. Инертны и социальные институты, и само мышление человеческое — фундамент, основание всякого отношения человека к действительности — и умы, и сердца,  сегодня еще малоподвижны.

Американский философ, культуролог Роджер Уолш видит возможность выхода из глобального кризиса в преодолении укоренившегося в сознании людей деструктивного начала, порождающего гонку вооружений, голод и нищету рядом с роскошью и пресыщением, разрушение природной среды в погоне за экономическим ростом. Предпринимаемые меры по стабилизации демографического роста, сокращению некоторых видов вооружений, запрещению производства экологически опасной продукции не способны погасить кризисную ситуацию, поскольку они направлены на устранение симптомов, а не самой болезни, которая имеет психологические корни.

Человечество своими действиями создало угрозу самоуничтожения, которую можно предотвратить только при условии перехода к новому порогу психологической и социальной зрелости. Психологическая зрелость, которая требуется человечеству на нынешнем этапе, есть форма эволюции, включающая материальное и духовное. С этой точки зрения, современный глобальный кризис следует рассматривать как катализатор индивидуальной и коллективной сознательной работы во имя Будущего.

Американский психотерапевт и философ Станислав Гроф убежден, что исцеление человечества должно начаться с исцеления каждой личности, ее микромира, проникнутого связями с окружающей средой. В процессе «самоизлечения», а по сути, духовного роста, индивидуум должен освобождаться от эгоцентризма, чувствовать свою причастность к целостности мира. Тогда понятие духовности обретет глобальное измерение, трансцендируя культурные различия.

Мудрость, необходимая для исцеления Земли и Человека, получит распространение через межличностное общение, через привлечение психологических и духовных ресурсов человечества, обеспечит всеобщую способность трансперсонального видения мира. Постигая единство мира, человечество будет сообща создавать общество будущего, в котором каждый индивид, «осознав себя как ответственную и стойкую личность поднимется на следующий уровень духовного формирования, где пробуждающемуся сознанию, высшему по сравнению с мыслью и телом, откроются трансперсональное видение и трансцендентная ясность. Вступление каждого индивида на этот уровень повлечет за собой глубинные изменения в организации общества, культуры, управления, медицины, экономики. Этот путь ведет к созданию Культуры Мудрости».

Человечество должно пересмотреть существующие ценности и отобрать необходимые для исцеления и благополучия планеты, что будет способствовать становлению всемирной духовности.
 
Русский мыслитель Николай Рерих прямо указывал на роль культуры, в том числе и психодуховной культуры, в дальнейшем совершенствовании рода человеческого: «Дума о Культуре есть врата в будущее». О кризисной ситуации современности он писал: «Даже мало углубленный ум понимает, что без духовных, культурных ценностей человечеству грозит одичание. Потому каждое нравственное, упорное, объединенное воздействие является особенно неотложным в наше тяжкое время, когда темные силы столько разрушают на пути своего следования. Потому-то так прискорбно слышать пессимистические глупости невежеств, которые не хотят подумать о том, чем жив человек. Потому-то мы и должны сугубо устремиться к охранению культурных ценностей, чтобы не только сами злые разрушители, но и безвольные пессимисты осознали, насколько каждое разрушение культурных ценностей недопустимо в строительстве светлого будущего». Разумеется, прежде всего имеется в виду именно разрушение духовно-нравственных ценностей, одной из наиболее важных среди которых является психологическая культура человека, без которой разумным человек вряд ли достоин называться».

В обретении человечеством забытых ценностей далекого прошлого, когда люди были естественнее и ближе к природе, в поиске нового, в пристальном внимании ко всему внутреннему, к субъективному и психодуховному плану отношений с людьми, с природой, большинству вдумчивых футурологов видится магистральный путь перехода к жизни в Новой Эре. И одним из императивных, обязательных требований Новой Эпохи является необходимость осознанного понимания и человеком, и всем человечеством своего места и своей роли в Мироздании, уяснение законов естественной духовно-нравственной эволюции и исполнение их в повседневной жизни.

Видный австрийский психолог Виктор Франкл писал об этом императиве Новой Эры: «Существование колеблется, если отсутствует «сильная идея», как называл это Фрейд, или идеал, к которому можно стремиться. Говоря словами Альберта Эйнштейна, человек, считающий свою жизнь бессмысленной, не только несчастен, он вообще едва ли пригоден для жизни».

Поиски смысла, ограниченного несколькими десятилетиями земного существования человека, представляют собой процесс создания фундаментальных ценностей общечеловеческого значения, — именно, сознательная встреча индивидуума с Культурой позволяет ему, в ходе освоения ее богатства, создать и себя, и образ реальности, и модели достигаемого — желаемого всем сердцем! — будущего.

Еще древние заметили, что периодически наступающая смена Эпох — своеобразный «стык времен», их «связь» — эта смена производит колоссальное смятение в душах людей и воспринимается чуть ли не как «конец света - Апокалипсис», хотя речь идет прежде всего о конце прожитого человечеством периода, и о вхождении в новый порядок вещей и отношений и смыслов. Люди в буквальном смысле теряют жизненные ориентации, теряют направления собственного развития. Учащаются военные конфликты, политические перевороты, техногенные, антропогенные и природные катастрофы. В тяжких муках умирает старая эпоха и рождается новая реальность, Новая Эра. Иными словами это не «конец света», а мучительный, может быть надолго растянутый во времени «процесс родов» новой исторической эпохи человечества. Роды не сегда бывают «нормальными». Поэтому сегодня, как никогда, человеку необходим своего рода «взгляд с новой высоты», позволяющий ему адекватно сориентироваться в масштабах разворачивающихся в личной и планетарной жизни событий и пертурбаций, увидеть и понять Планы Провидения. Речь идет о новом взгляде на мир и собственное существование среди людей и в природе.  Речь идет о принципиально новых духовных ориентирах и об общем совершенствовании мышления людей. Многие современные культурологи и прогнозисты считают, что диалог Науки, Религий, Эзотеризма, Искусства, различных Культур назрел. Не осуществив этого глубочайшего Синтеза, не обретя должной целостности, интегральности  видения в самых различных сферах — будь-то Наука, Искусство,  Психология, Философия или Религия, — человечество, по-видимому, не сможет войти в Новую Эру и надежно обосноваться в ней.

Ситуация, сложившаяся на самых различных «фронтах противостояния» вышеозначенных разделов Общечеловеческой Культуры, прекрасно обрисована Виктором Франклом: «Мы живем сегодня в век специалистов, и то, что они нам сообщают, — это лишь отдельные аспекты действительности под определенными углами зрения. За деревьями результатов исследователей ученый уже не видит лес действительности. Исследовательские результаты, однако, не только разрознены, но и несопоставимы, и очень трудно синтезировать их в едином образе мира и человека. Само по себе расхождение отдельных изображений действительности в течение долгого времени, никакого ущерба познанию нанести не должно — напротив, оно служит ему на пользу. При стереоскопическом зрении, например, именно благодаря расхождениям изображений, открывается, ни много ни мало, целое пространственное измерение. Условием и предпосылкой этого, однако, является слияние сетчаточных образов. Аналогичным образом требуется «усилие понятия» (Гегель) для того, чтобы объединить разрозненные результаты научных исследований в единую картину мира и человека».
Для формирования нового стиля мышления, новой логики отношений между людьми очень важно развивать, разрабатывать и осваивать новые структурно-энергетические модели и психотехнологии. Как человек видит, воспринимает и понимает окружающую реальность и самого себя, так он и действует, в точном соответствии с собственными глубинными установками и представлениями о должном. Сколь бы ни была прекрасно устроена автомашина, если водитель направит ее по неверному пути, он рискует свалиться в кювет, вне зависимости от ее технического совершенства.

Разработка новых форм видения социальной и индивидуальной психореальности совершенно необходима для четкой ориентации человека в его собственных, личных и общесоциальных, коллективных, внутренних пространствах. Настраивание субъективной динамики на гармоничный лад непременно приведет и к переустройству жизни всего человечества. Наряду с этим необходимо и внесение в жизнь общества психотехнических практик осознавания и самодисциплинирования — без этого вряд ли возможен подлинно-индивидуальный подход к проблемам человека и активизация интереса к самосовершенствованию и детей, и взрослых, которое, одно только, и является настоящей движущей силой любого человеческого развития. Без самосовершенствования же вхождение человека в Эру Водолея встретит непреодолимые трудности и вообще вряд ли будет возможно. Свободная воля людей должна находиться в согласии с незыблемыми законами Творящего Космоса. И сегодня, на заре Новой Эпохи, научные, духовно-эзотерические традиции, существенно трансформировались, преобразились, явившись миру людей в новом качестве. Новое понимание мира и человека, возникает благодаря таким корифеям человековедения, каковыми являлись мыслители Фрейд, Юнг, Редьяр, Маслоу, Вернадский, Джонс, Франкл, Хабермас, Гроф, Уилбер и другие.
 
На стыке эпох именно психодуховное просвещение способно стать катализатором общественного развития, причем основа развития и жизненной динамики и личности, и общества в целом будет не конкурентной, на основе одной лишь жестокой борьбы за существование, подобной кодексам животного мира, но именно творческой: знание о конкретном человеке поможет ему с самого раннего возраста узнать свое предназначение, свои способности и силовые потенциалы, с которыми он пришел в мир и направленно реализовать имеющееся богатство потенций в практике раскрытия собственных качеств.

Так психологическое знание позволит в Новую Эпоху изменить сам характер движущих сил общества: не отменяя здоровой конкурентной борьбы, общество сможет полнее выявлять особенности и таланты младенцев и организовывать их обучение с самого раннего возраста.

Развитие человека зависит от его личных волевых усилий и от повседневной работоспособности, однако с раннего возраста направление его развития будет избираться с учетом индивидуальной специфики человека, что позволит сэкономить массу сил и избежать многих ошибок и деформаций, являющихся, прежде всего, следствием элементарного невежества.

Психодуховное развитие и взаимоподдержка позволят людям обрести не только покой и удовлетворенность, но также найти самих себя. «Нужно ли помогать? Так нужно, что и выразить нельзя. И мыслью, и советом, и делом, и всеми доступными прямыми и косвенными способами. Ведь главнейшая причина мирового кризиса заключается в отсутствии взаимной помощи. Между тем достаточно ясно установлено, что протекающий кризис не материального, а именно духовного значения» (Николай Рерих).

Беседа о Будущем может оказаться нескончаемой. Как писал Николай Рерих, «Шире широкого мыслите. По размаху мысли нашей нам даруются и возможности, соразмерные полету мечты».

На заре Третьего Тысячелетия возникает Новое Человековедение, объединяющее гениальные озарения древних и достижения современных исследователей.

Культурно-психологический постмодернизм — сложное, достаточно эклектичное и неоднородное явление, возникшее в западноевропейской культуре последней четверти XX века. Первые идеи постмодернистского толка появились в конце 60-х годов и были связаны с критическими размышлениями социологов, культурологов и философов о современной цивилизации. Так понятый постмодерн экспертами-теоретиками оценивался, как очередной кризис искусства и культуры, и только итальянский писатель и философ Умберто Эко в послесловии к своему произведению "Имя розы", в 1980 году, аргументирует принципы постмодернистского мироощущения.  Сравнительно целостная концепция постмодернизма появляется в конце 70-х годов. В основе ее было непринятие социальных утопий, иллюзий массового сознания, нашедшее свое отражение в социальных движениях с конца 60-х годов (феминизм, экологическое движение, хиппи, движения за гражданские права, антрасистские, антивоенные, левоэкстремистские, правозащитные, студенческие движения, «сексуальная революция», «психоделическая революция», движения рок- и поп-культуры, авагардизма, контркультуры, неорелигиозные культы и т.д.) и по настоящее время. С другой стороны, обнаруженный искусством факт существования множественности жизненных миров, плюрализм форм культуры, никак не вписывался ни в концепцию развития классической философии, ни в проблематику направления современной философии (марксизм, экзистенциализм, неофрейдизм, структурализм и так далее), каждое из которых притязало на универсальность. Плюрализм, мультикультурализм, как состоявшаяся реальность и как новая модель восприятия культуры и общества, не мог быть аргументирован воспроизведением базовых исходных идей философской традиции, идущей от Платона к Гегелю и соотносившихся  с познанием абсолютной истины. Вполне очевидно, что новое постмодернистское мышление существует по каким-то другим правилам: апелляция к несоответствию теории - предмету, явления - эталону, образцу здесь теряло всякий смысл. Но ведь и сам плюрализм, как множественность форм, не мог быть себе критерием или последней инстанцией. Как выяснилось далее, плюрализм означал не осуществление свободы, как вседозволенности, а осуществление множественности возможностей в жестких рамках строжайшей дисциплины разума. Значит, речь шла о новой рациональности, понятой постмодернистским сознанием как возвращение к мировоззрению качества истинности, утраченного философией в Новое время. В определенном смысле эта идея явилась методологическим основанием для следующих конструкций постмодернистского мышления. Тем более, что основным направлением его явилось не столько новые факты реальности, сколько уже существующие культуры, стандарты и стереотипы их объяснений. Поэтому новое мышление прежде всего стремится избавить собственную мысль от ограничений, накладываемых на нее эпохой В буквальном смысле слово "постмодернизм" — это то, что следует за современной эпохой, за модернизмом, и связано с осмыслением стилевых изменений в европейской художественной культуре. Но только в 80-х годах термин "постмодернизм" укореняется и приобретает статус общеупотребимого понятия. В рамках постмодернизма сегодня работают многие философы, социологи, лингвисты, филологи, искусствоведы, психологи. К наиболее известным представителям данного направления следует отнести Жана-Франсуа Лиотара (р. 1924), Жана Бодрийара (р. 1929), Жиля Делеза (р. 1926), Жана Дерриду (р. 1930), Феликса Гваттари (р. 1930) и др. Для становления постмодернистской проблематики большое значение имело глубокое и разностороннее осмысление ницшеанства, марксизма и фрейдизма.

В строгом смысле философии постмодернизма не существует: постмодернистская рефлексия направлена на доказательство выработки нового философского стиля мышления, понимаемого как создание целостной объясняющей мировоззренческо-теоретической системы. Постмодернизм принципиально не претендует на создание философской универсальной теории, уделяя пристальное внимание не прояснению Всеобщего, а описанию игры Частностями. Он связан с дезавуированием дискурса Всеобщего, с осмыслением ситуации fin de siecle ("конца веков"), для которой характерно сомнение в незыблемости мира и культуры, убежденность в том, что то, с чем имеет дело человек, по сути — иллюзия, а выбор, который он совершает, возможен лишь как предпочтение плохого перед еще более худшим.

Постмодернизм связан с претензией на смену философских представлений, что сопрягается с глубокой и разносторонней критикой панлогизма, рационализма, объективизма и историзма, свойственных предшествующей западноевропейской традиции. Исследование "того, что сделано" и иллюзий с этим связанных, поставило в центр постмодернистской проблематики осмысление того, "как это сделано", что выдвинуло на первый план проблемы, требующие прояснения роли знака, символа, языка и структуропорождающей деятельности. Для постмодернизма характерен постепенный переход от установки "познание мира с целью его переделки", к требованию «деконструкции» мира.  Постмодернизм полностью отказывается от стремления преобразовать мир на путях его рациональной организации, констатируя глубинное "сопротивление вещей" этому процессу. Отказ от познания мира и, следовательно, его преобразования, ведет к игнорированию значимости истины, к утверждению множественности и субъективности истин, к тезису о значении "понимания", а не знания. В этом случае любая систематизация знания теряет смысл, идеалом выступает "единство" предметных полей, уничтожение спецификации и предметной определенности Отсюда требование соединения науки и искусства, философии и филологии, философии и религии и т. п. Авторитет и опыт превращаются в ничто Мир выступает, как плюралистичное нечто, не сводимое ни к одному объединяющему универсальному принципу.
История, поэтому, предстает лишенной всякого смысла и направления "Стрела времени" превращается в стрелку компаса, колеблющуюся между полюсами. Время утрачивает модусы и выступает как "прошлонастоящее" Форма теряет смысл, воцаряется открытая антиформа. В истории господствует случай, замыслу и закономерности места нет; иерархия, как принцип структурной организации уступает место анархии; на место творчества встает деконструкция; центрирование сменяется рассеиванием; вместо углубления, традиции, укорененности предлагается ризома (специфическая форма хаотического развития) и "пересечение поверхностей"; означающее вытесняет означаемое, цель подменяется игрой, определенность — неопределенностью

Эти принципы, заложенные в основе постмодернисткого образа мира (вернее, — образов мира), проявляются в понимании человека, которое противостоит метафизическому антропологизму и гуманизму Человек трактуется не как субъект" его сущность сводится к коллективному "Я", "социальному и политическому бессознательному". В постмодернизме обосновываются принципы универсального гуманизма, направленного на все живое во Вселенной и сопряженного с критической рефлексией понятия "власть". Для концепции Ж. Дерриды особое значение имела рефлексия идей Ф. Ницше, Ж. Хайдеггера, З. Фрейда, Э. Гуссерля. Его исходной посылкой стал тезис об исчерпанности философии и человческого разума в классических формах, основанных на понимании бытия как присутствия. Способом преодоления кризисной ситуации в философии он считает предложенный им метод деконструкции. Изложение основ нового метода содержится в его знаменитой книге "О грамматологии" (1967) и включает критический анализ традиций метафизики. Развитию постмодернистских идей способствовали также работы Жака Бодрийара — французского философа и социолога. Большое влияние на Ж Бодрийара оказали философские идеи К. Маркса, З. Фрейда, В. Соссюра. Переосмысление прежних философских подходов осуществляется им в книге "Зеркало производства" (1973), в которой предпринимается попытка глубинной критики социальной теории, с точки зрения ее знаковости. Начало современной истории модерна он видит в эпохе Возрождения, когда знаковые коды получают относительную самостоятельность от референтов, окончательно реализованную в конце XX века Согласно Бодрийару, социальная история разворачивается как процесс вытеснения смерти, которая понимается как асистемность. Поэтому социльная история начинается с вытеснения из социального пространства мертвых, затем дикарей и т п, вплоть до интеллектуалов и женщин. При этом смерть амбивалентна жизни. Феномен обратимости используется Бодрийаром для создания концепции симуляции, что понимается как смешение реального и воображаемого. Развитие уровней симуляции приводит к подрыву самой системы:  мир утрачивает реальность, выступая как совокупность моделей. Симуляция смешивает всякое различение, выдавая отсутствие за присутствие, а воображаемое за реальное. Симуляция непосредственно связана со "знаковостью человеческого существования". Эволюционируя, знак утрачивает всякую связь с реальностью и переходит в ряд симуляции, обретая связь с телом, становясь симулякром — "кентавром знака и тела". Разработка постструктуралистских идей осуществляется и в работах Жиля Делёза и Феликса Гваттари. В исследованиях этих авторов прослеживается стремление использовать терминологию, разработанную в рамках неофрейдизма и этологии. Их совместные работы оказали большое влияние на становление "нового мышления". Прежде всего это касается книги "Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип" (1972), синтезирующей в себе философию, психоаналитические подходы, политическую теорию и претендующей на создание "не-концепции" — теории, направленной против европейского панлогизма и рационализма. Результатом стало создание концепции социального и политического бессознательного. В "Анти-Эдипе" подробно анализируются психоанализ и его проблематика. Поэтому одной из главных проблем становится проблема желания, его рефлексии, фиксации и кодификации, что связано с языковым оформлением желания, его конституированием "грамматикой" культуры, которая определяет место человека в "социальной машине". Отсюда требование полной декодификации желания, избавления его от произвола "грамматики", что должно привести к прояснению уровней "несмысла", к истинной природе человека, не затушеванной "эдиповой культурой". "Внеэдиповый опыт" дается благодаря использованию противоположного психоанализу метода — шизономадическому. Шизоанализ призван разрушить иллюзию "Я", избавив человека от символов и кодов, связанных с "желающим производством". Он нацелен на разрушение единообразия, на утверждение множественности и поливариантности "Желание" понимается Делезом и Гваттари, как реакция человека на его включение в ряд символов, репрезентирующих реальность. Шизоанализ настаивает на уничтожении границ и центрированности общественных систем. Декодирование потоков желаний освобождает человека, утверждая его уникальность. Противоположный процесс связан с активными попытками оживить старые коды, что ведет к возрастанию репрессивности, к появлению "неотерриториальностей". Этот процесс приводит в конечном счете к ретерриториализации, которая сопряжена с "фашистизацией" социальной жизни и с безумием "параноидальности". В "Анти-Эдипе" Делез и Гваттари трактуют действительность, как совокупность "желающих машин", образующих "желающее производство", осуществляемое на молекулярном (части и механизмы желающих машин) и молярном уровнях (мир, индивиды, общество, классы, государство, наука, искусство и т п.). Человек выступает как "желающая машина", сочетающая в себе молярный и молекулярный уровни. Во втором томе данной работы — "Тысяча поверхностей" (1980) — Делез и Гваттари исследуют "поверхности" и "уровни напряжения" между ними. Множественность поверхностей (предметных областей) формируют "ризому". Данный термин заимствован из ботаники и означает специфический способ развития, беспорядочное становление множественности, движение желания без определенного направления, регулярности, без упорядоченности и синхронности Делез и Гваттари выделяют основные принципы такого взаимодействия, давая каждому из них особое название. Исследованию соотносимости желания и власти посвящены работы Гваттари "Молекулярная революция" (1977) и "Машинное бессознательное" (1979), в которых раскрываются процессы репрессивного воздействия на человека процессов кодификации и способы реагирования на них.

Дальнейшую разработку данная проблематика получает в работах Делеза "Кино" (1983—1985) и "Фуко" (1986), в которых исследуются природа репрезентации, структура знака, отношения языка и социокультурных институтов. Ж. Делез обосновывает тождественность между литературным и нелитературным дискурсом, делая вывод о том, что мысль может трактоваться, как художественное творчество, а литература — как часть экономики и истории "производства желания".
Постструктурализм, таким образом, занимается исследованием сложных вопросов, порожденных, с одной стороны, кризисными явлениями в современной культуре, а с другой — развитием средств массовой коммуникации.
Философия присутствия, то есть собственно философия, с тем чтобы за словами и явлениями открылось сокрытое ею - красочный и противоречивый многоразличный плюралистический мир означаемого. В этих же целях деконструируются такие составные компоненты мировоззрения, как Бог, я, цель, смысл, реальный мир, истина как соответствие. С целью формирования постсовременного мироощущения, способного к новому единству научных, эстетических, религиозных, философских интуиций. Иначе говоря, деконструкция, отвергающая классическую проблему истины, одновременно предлагала и реконструкцию открытой неформируемой бесконечно продолжающейся окончательно незавершенной истины, как прямой противоположности прежней субстанциональной истине. Первое условие настоящего философствования для таких разнохарактерных мыслителей, как Умберто Эко, Мишель Фуко, Жак Деррида, Роллан Барт, Жиль Делёз, Жан Лиотар, - это вера в Разум. Этот достаточно парадоксальный для традиционной точки зрения факт означает ни что иное, как требование антидогматизма, отказ от жесткого доктринального монологизма, разрушение системы символических противоположностей, отказ от двоичного исчисления мира, то есть от бинарных оппозиций, типа рациональное - иррациональное, конечное - бесконечное, старое - новое, дух - материя, материализм - идеализм и так далее. В связи с тем, что пространство культуры стало многомерной структурой, идея Разума означала переход с позиций классического антропоцентрического гуманизма на позиции гуманизма универсального, экологическое измерение которого обнимает все человечество, природу, космос и Вселенную.
Второе условие возрождения идеи истины, противоположно истине, как соответствию. Речь идет о перестройке мышления, приписывающего миру статус быть иррациональным. Постмодернизм отказывается от логицизма, ведущего к абсолютной истине. Благодаря такой процедуре традиционные проблемы познания, овладения миром теперь сопровождаются взаимодействием с ним. По мере овладения миром мы не только о нем узнаем все больше, но растет и наше незнание его. В постмодернизме знание не просто кумулятивно, но основано на все расширяющемся незнании. В таком рафинированном знании речи не может быть о раз и навсегда данных истинах или о диалектике относительного и абсолютного. Постмодернистский взгляд на динамику науки словно иллюстрирует мысль Николая Кузанского об ученом незнании еще XV века: "Чем больше мы знаем, тем больше мы становимся осведомлены о том, что мы не знаем". Если иметь в виду сферу культуры в целом, отказ от классического понимания истины, непременно содержащего в себе единую точку зрения, означал отказ от европоцентризма и этноцентризма, что само по себе свидетельствует об определенной плодотворности антииерархических идей культурного релятивизма, утверждающего многообразие, самобытность и равноценность всех граней творческого потенциала человечества. Весьма привлекательная идея постмодерна в плане создания единой универсальной культуры, единой науки, истории и новых форм, универсальных для науки и искусства, идея сближения религий вовсе не означает, что речь идет здесь о каком-то всеедином мировоззрении. Скорее постмодернизм ставит задачу каждому и говорит о необходимости принятия к сведению других культурных традиций, мировоззренческих ориентиров, духовных миров других людей. Сам принцип культурной автономности и взаимной дополнительности духовных традиций здесь понимается, как необходимость взаимного ученичества. Но для этого надо было восполнить исходные требования, отделить идеологию от всех форм духовной культуры, с нового времени, вплетенного в нее. Представления постмодернизма о мысли и знании культуры, как идеологизирование тотальности текстов и лингвистических конструкций является важным условием для существования и развития новой философии. Поясним: рождаясь, человек осваивает мир не непосредственно сам, не деятельностно - это невозможно, - но с помощью языка, слов, текстов, которые достались ему по наследству. Мышление, не наученное мыслить самостоятельно, пользуется словом, текстами, ограничивая спектр значений заданными транслируемыми смыслами. Так человек, идя на поводу средств массовой коммуникации, создает удобный для себя мир, в котором вместо действительных чувств и мыслей подставлены подменные образования, в результате чего он начинает жить в фантомном мире псевдомыслей, псевдочувств, псевдодействий. Так появляется серое большинство, слепо верящее в одно-единственную, специально транслируемую для него истину. По этому поводу Умберто Эко иронично заметил: "Дьявол - это высокомерие духа. Это верование без улыбки. Это истина, никогда не подвергающаяся сомнению."

Задача состоит в том, чтобы прорваться в зазеркалье языка, а точнее текстов, с целью постижения сокрытого означаемого. Пространство культуры, духовных форм деятельности - это пространство Ризомы. Потенциально такая структура безгранична. Наше освоение мира - лабиринта - подобно путешествию под равнозначным возможностям дорожек Ризомы.

В психологии  эпоха модерна породила три основных направления или проекта. Это психоанализ, бихевиоризм, экзистенционально-гуманистическая психология. Эпоха постмодернизма активно развивает трансперсональное направление Стена Грофа и интегральную философию и психологию – Великую Холархию Бытия - Кена Уилбера.

Трансперсональная психология – направление, возникшее в США в конце 60-х годов XX века на базе трансперсонального проекта в культуре. Основателями этого направления выступили широко известные философы, психологи и психотерапевты: А. Маслоу, С. Гроф, А. Уотс, М. Мерфи, Э. Сутич и др. В теоретическом отношении проблемное поле этого направления психологии разрабатывали психологи психоаналитического, гуманистического и трансперсонального направлений, а также передовые ученые и мыслители из других областей знания: У. Джеймс, З. Фрейд, О. Ранк, В. Райх, К.Г. Юнг, К. Роджерс, А. Маслоу, Ч. Тарт, К. Уилбер, К. Прибрам, Д. Чью, Ф. Капра и др.

Грандиозные изменения, происходящие сегодня во всех уголках нашей планеты, сотрясающие все социальные группы и затрагивающие каждого человека, имеют фундаментальное измерение, до недавнего времени ускользавшее от философского анализа. Земная цивилизация вступает в новую фазу своего роста, которую можно охарактеризовать как сознательную эволюцию. В разных странах десятки миллионов людей практикуют те или иные практики самопознания и самосовершенствования. Началась новая эра в истории Земли, когда активное преображение человечества происходит в объединении знаний и усилий западных технологий внешнего и восточных технологий внутреннего. Трансперсональная психология играет в этом движении значительную роль, выступая его интеллектуальным лидером и интегратором.
Уильям Джеймс был первым психологом, который использовал термин “transpersonal” (трансперсональное, надличностное) в своем курсе, в Гарвардском университете, в 1905 году и он, по праву, считается первым трансперсональным психологом за свою пионерскую работу “Многообразие религиозного опыта”. В ходе многочисленных дискуссий о том, как назвать новое психологическое направление, в 1968 году кругом  его основателей – Э. Сутичем, А. Маслоу, С. Грофом и другими – было узаконено название “трансперсональная психология”. Существует немало интерпретаций самого слова “трансперсональное”. Видный трансперсональный психолог Кен Уилбер слово “трансперсональное” поясняет как: “личное +…” и считает, что трансперсональная ориентация  включает все остальные области личностной психологии и затем добавляет к ним более глубокие и высокие аспекты человеческого опыта, которые трансцендируют обычные и повседневные переживания. Он считает, что трансперсональное – или “более чем персональное” – это попытка более глубоко, аккуратно и научно представлять весь спектр возможного человеческого переживания. Оно включает в себя полный спектр сознания. Уилбер справедливо утверждает, что постольку, поскольку трансперсональная психология строго и тщательно исследует весь спектр сознания, она, естественно, обнаруживает себя в альянсе с другими трансперсональными подходами, простирающимися от трансперсональной экологии до трансперсональной философии, антропологии, социологии.

Брюс Скоттон определяет “трансперсональное”, как “за пределами персонального или личностного” и относит его к области за пределами общепринятого персонального и индивидуального уровней. Транcперсональное развитие является частью континуума человеческого функционирования и сознания, простирающегося от предперсонального через персональное и к трансперсональному, в котором эго сохраняется, но оказывается в окружении более всеобъемлющих точек отсчета. Развитие человеческого сознания, в соответствии с исследованиями основателей трансперсональной парадигмы психологической науки (У. Джеймса, К.Г. Юнга, Р. Ассаджиоли, А. Маслоу, К. Уилбера, С. Грофа и др.), происходит по следующей схеме: сперва дифференциация, независимость функционирующего эго и затем трансцендирование привязанности к этому эго.

По определению Р. Уолша и Ф. Воон, трансперсональными можно назвать переживания, в которых чувство самотождественности выходит за пределы индивидуальной, или личной самости, охватывая человечество в целом, жизнь, дух и космос. Трансперсональные дисциплины изучают трансперсональные переживания и связанные с ними явления, расширяя для этого возможности различных специальных областей знания.

Трансперсональная психология – это учение о трансперсональных переживаниях, их природе, разнообразных формах, причинах и следствиях, а также о тех проявлениях в областях психологии, философии, практической жизни, искусства, культуры, жизненного стиля, религии и т.д., которые вдохновляются ими или которые стремятся их вызвать, выразить, применить или понять. Значение термина “трансперсональное”, “духовное” должно быть четко отдифференцировано от значения термина “религиозное”. Религиозные переживания относятся, прежде всего, к системе верований, хотя и содержат некоторые трансперсональные элементы. Духовное относится к области человеческого духа, к той части человеческого опыта, которая не ограничена телесным переживанием. Трансперсональные переживания, выходящие за пределы уровня эго, включают духовные переживания, но также вбирают в себя воплощенное человеческое переживание высших уровней.  Слова “трансперсональное” и “духовное” относятся к уровням функционирования человеческого сознания, которые потенциально доступны во всех культурах с широко изменяющимся контекстом и содержанием.

И российский, и западный интеллектуальный рынок предлагает потребителю тысячи практических семинаров, на которых можно познакомиться практически с любой философско-религиозной традицией, эзотерической практикой, “новой религией” или психологическим тренингом. Движения обновления социальной жизни еще в 60-е – 70-е гг. нашего века, проявлявшие себя, как альтернативные официальному истеблишменту молодежная контркультура и “паломничество на Восток”, сегодня оказались интегрированными в обширные социальные проекты гуманизации культуры через самореализацию и самосовершенствование. И это уже не эскапизм, как виделось в первых попытках их осмысления. Уникальность современной ситуации состоит в том, что движения за гуманизацию и революцию сознания стали одними из самых важных составляющих массовой культуры. Они призывают к радикальной реформе всех сфер жизни современной западной цивилизации. И трансперсональная психология выступает интеллектуальным лидером этого всеобъемлющего порыва к беспредельному развитию, давая экспертную оценку древним и современным методам целостного и духовного совершенствования, переводя на язык современной западной культуры древние знания об искусстве трансценденции (Уолш, 1996, Walsh, 1999).

Радикальные изменения, происходящие сегодня на планете в сфере межгосударственных отношений, диалога культур, развития науки, образования, утверждения нового мышления и глобального сознания представляют собой различные стороны единого процесса антропосоциотрансформации, имеющего следующие характерные особенности:
Во-первых, современный исторический период не просто новый век или новое тысячелетие, это качественно иной этап планетарной эволюции – становление глобальной цивилизации.
Во-вторых, доминантой наступающего будущего является интеграция всех сторон человеческой деятельности, все более зримо проявляющих себя как аспекты единого процесса революционных изменений.
В-третьих, качественно новое состояние мира ставит человечество перед необходимостью активного и осознанного соучастия в формировании новой планетарной цивилизации. В ином случае вероятность ее деградации резко возрастает.
В-четвертых, происходящие процессы выдвигают человека в качестве ключевой фигуры нового века. Сохранение специфики и уникальности всего того, что было накоплено человечеством в ходе своей долгой истории – залог выживания общечеловеческих ценностей в изменившемся мире.
В-пятых, человечество находится в не имеющем аналогов интенсивном процессе глобализации и трансформации социально-политических структур, «информационной революции».
  На наш взгляд, изучение истории трансперсональной психологии выполняет важнейшую развивающую функцию. Ознакомление с основными духовно-религиозными и научными подходами, сделавшими вклад в трансперсональную парадигму, осознание ценности каждого из них разрушает стремление к поиску “истины в последней инстанции”, прививает научную терпимость, способствует формированию творческого, гибкого мышления.
Трансперсональная психология по духу является интегративной дисципилной: отдельные ее аспекты исследуются различными областями психологии, антропологии и философии, религиоведения и т.д. Это связано с тем, что трансперсональный проект по своей сути является комплексным и питается исследованиями многих научных и практических дисциплин. Уже в прошлом столетии трансперсональная психология отпраздновала свое тридцатилетие.
На протяжении человеческой истории все культуры, за исключением западного индустриального общества, высоко ценили высшие (духовные, расширенные) состояния сознания. Всякий раз, когда представители этих культур хотели соприкоснуться со своими божествами, с иными измерениями реальности и с силами природы, они вызывали эти состояния. Они также использовали их для диагностики и лечения болезней, развития экстрасенсорного восприятия и творческого вдохновения. В этих культурах много времени отводилось попыткам разработать безопасные и эффективные методы их вызова. Так называемые “технологии священного”, – методы изменения сознания, разработанные древними и туземными культурами для ритуальных и духовных целей, – варьировались от шаманских техник вхождения в транс, до сложных практик различных мистических традиций и духовно-философских учений Востока (Гроф, 1997).

Практика культивирования духовных, целительных, необычных состояний сознания восходит к заре человеческой истории. Она является самой характерной чертой шаманизма – древнейшей проторелигии человечества, включающей в себя искусство целительства. Искусные шаманы могут входить в такие состояния сознания по своей воле, и контролировать этот процесс. Они используют их для целительства, экстрасенсорного восприятия, исследования иных измерений реальности и для других целей. Они могут также вызывать их в своих соплеменниках и обеспечивать для них необходимое руководство.

Многие выдающиеся фигуры в духовной истории человечества от шаманов до святых мудрецов и основателей великих религий, таких как Будда, Мойсей, Иисус, Мохамед, Рамакришна, Бодхидхарма, Св. Антоний, Св. Тереза, Св. Иоанн Креститель и других, пережили сильные необычные состояния, которые инициировали и катализировали их духовное развитие. Во многих фрагментах из Вед, Упанишад, Палийского канона в буддизме, древних книг мертвых, текстов из Христианской мистики, иудейской Торы, мистического учения Каббалы и других духовных священных писаний  практик, мы можем найти описания необычных состояний сознания. Трансперсональная психология имеет глубокие корни в истории культуры и религии, в мировых духовных традициях. Духовное, трансперсональное измерение столь существенно для человеческой жизни, что можно ввести понятие “трансперсонального проекта в культуре” и рассматривать трансперсональный опыт как основу религиозного, культурного и этического измерений человеческой жизни. Тогда духовные традиции можно рассматривать как образец опыта трансценденции в истории человечества.

Для трансперсональной ориентации характерен акцент на метапотребностях и метаценностях, тяга к преодолению границ прежнего предметного поля психологических исследований. В ней предметом научного исследования стали психологические измерения религиозного и мистического опыта. Поставлена задача обоснования психологии на материале духовного опыта мировых философских и религиозных традиций. Новое предметное поле, уже не замыкаемое той или иной конфессиональной культурой, вобрало в себя мистические и восточные подходы, такие как суфизм, каббала, буддизм, адвайта-веданта, йога, традиции североамериканских индейцев, туземных и древних цивилизаций. В качестве программной задачи трансперсональная ориентация попыталась освоить суть и конкретные формы идей, представлений и практик из мирового духовного опыта человечества и дать им научное выражение. Все это дает основания искать корни трансперсональной ориентации в далекой истории человечества, в шаманизме, язычестве и мировых религиях, которые явились исторически первыми образцами донаучных трансперсональных практик и идеологий.

Отечественная традиция гуманистической и трансперсональной психологии имеет ряд отчетливых истоков. Это и монашеская – византийская и древнерусская – традиция (практика исихазма), это и практика традиционного уклада отечественной жизни – крестьянской общины и духоборческих исканий от древних раскольнических общин до толстовских коммун. Это и философия Серебряного века, в которой представлен весь спектр ориентаций – от ярко выраженных персоналогических, гуманистических до мистических трансперсональных. Это, конечно, и русская литература, представленная, прежде всего такими авторами экзистенциально-духовной ориентации как Достоевский и Толстой, а также писателями серебряного века. Андрей Белый, например, имел тесное отношение к трансперсональной традиции и был учеником Р. Штайнера. К Штайнеру были близки и чета Мережковских, и актер Михаил Чехов.

Одним из предтечей американской гуманистической и трансперсональной ориентации был Г.И. Гурджиев. Его Институт интегрального развития человека прежде, чем обосноваться в Париже, находился в России. Ряд мощных гуманистических импульсов содержит культурно-исторический подход Л.С. Выготского и философская антропология М.М. Бахтина.
В России огромен и конкретен вклад в трансперсональную мысль В.И. Вернадского. Он считал, что последовательное совершенствование нервной, мозговой ткани, приведшее к созданию человека, по меньшей мере, намекает на спонтанные импульсы самой эволюции, на ее внутренние закономерности, на некую ее “идеальную” программу, стремящуюся к своей реализации. В философии Вернадский видит мысли, предчувствия, связанные с пониманием жизни, ее места и роли во Вселенной, которые могут быть соотнесены с современными научными выводами о живом веществе, об антропогенной геологической эре, о будущей роли человека.

Рассматривая философско-психологические системы трансперсональной ориентации, нельзя обойти вниманием “космическую философию” К.Э. Циолковского, развивавшуюся им в серии философских работ. Хотя Циолковский называл себя “чистейшим материалистом”, его психолого-космогоническая система аналогична индуистской и даосской.
Сознательное управление эволюцией, высший идеал одухотворения мира раскрывается у Н.Ф. Федорова в последовательной цепочке задач: это регуляция “метеорических”, космических явлений; превращение стихийно-разрушительного хода природных сил в сознательно направленный; создание нового типа организации общества – “психократии” на основе сыновнего, родственного сознания; работа над преодолением смерти, преобразованием физической природы человека; бесконечное творчество бессмертной жизни во Вселенной. Для исполнения этой грандиозной цели русский мыслитель призывает ко всеобщему познанию, опыту и труду в пределах реального мира, при уверенной предпосылке, что эти пределы будут постепенно расширяться, доходя до того, что пока кажется еще нереальным и чудесным.
Трансперсональные исследователи придерживаются, как правило, эклектического, междисциплинарного, интегративного подхода, стараясь, чтобы каждый из “трех глаз знания” (чувственный, интроспективно-рациональный и созерцательный) находился на своем месте.

В наше время трансперсональное видение мира и трансперсональные дисциплины совершенно необходимы по целому ряду причин. Они привлекают внимание к группе переживаний, отвергаемой или неверно понимаемой ранее наукой и обществом, по-новому осмысливают древние идеи, религиозные традиции, практики созерцания; они обеспечивают более богатый взгляд на природу человека, открывая его неизвестные ранее возможности. Почти все люди, имеющие трансперсональный опыт, приобретают более широкий взгляд на природу человека и космоса. Они обнаруживают вселенную внутри себя, такую же обширную и таинственную, как внешняя, и сферы опыта, недоступные для физических измерений, – сферы разума и сознания, в которых мы существуем в той же (если не в большей) мере, как и в сферах физических ощущений и физического мира. То, что относится к человеческой природе, относится и к космосу. Трансперсональный опыт часто подтверждает, что существуют обширные нефизические сферы существования, то есть существование становится таким многомерным, что физическая вселенная, часто принимаемая как единственно существующая, оказывается лишь одним из многих аспектов бытия.

       В настоящее время перспектива понимания человечества и космоса ставит трансперсональные дисциплины на особое место. Они способствуют многоаспектному, интегративному подходу к личному и трансперсональному, древнему и современному, к традициям Востока и Запада, к знаниям и мудрости, искусству и философии, науке и религии, интроспекции и созерцанию. Только благодаря такому всеобъемлющему подходу мы можем надеяться обрести видение, отражающее необыкновенные возможности человечества и космоса, – трансперсональное видение.

          Выдающийся философ, трансперсональный психолог Кен Уилбер в своей статье “Пути за пределы эго в ближайшее десятилетие” намечает следующие важнейшие темы трансперсональных исследований: исследование соотношения состояний сознания и структур сознания; кросс-культурные исследования путей и паттернов созерцания; вопрос о месте трансперсонального движения в контексте постмодернизма; пересмотр мировой философии, религии и психологии с точки зрения трансперсональной ориентации; вопрос о различных “разрывах с нормальностью” (например, соотношение между психозом и мистицизмом); чрезвычайно трудная проблема отношения психики и тела (или ума); продолжение картографирования спектра развития сознания в обычном, созерцательном и патологическом аспектах; отношение общей трансперсональной психологии к концепции Юнга; разработка теоретических представлений о связи “маргинальных групп” (к которым относится трансперсональное движение) с главными импульсами мирового развития и технологического прогресса; отношение трансперсональной области к трем “иным” (недооцениваемым в великих мировых традициях) областям – телу, природе и женщине; отношение природы и Духа; соотношение общей теории и индивидуальной практики и, наконец, продолжение разработки “большой”, обобщающей теории, стремящейся к целостному представлению трансперсональной сферы, описываемой в различных “общепринятых” дисциплинах – антропологии, медицине, экологии, экономике и гуманитарных науках (Пути за пределы эго, 1996).
Необходимость нового интегрального понимания человека привела к тому, что в профессиональный состав трансперсонального движения вошли не только психологи или такие традиционные гуманитарии как этнологи, культурологи или, скажем, танатологи, но и представители, казалось бы, далеких профессий – физики, биологи, кибернетики. Дело в том, что поиск нового предметного поля и нового видения человека оказался созвучным поискам новой научной парадигмы и в других, в том числе, естественнонаучных дисциплинах. Например, физик и философ Ф.Капра показал в своем исследовании новой научной парадигмы “Точка поворота” (1986 г.), что кризис науки и облик новой науки имеет те же отличительные черты, как в психологии, так и в физике, кибернетике или биологии. Героями его следующей книги, посвященной той же теме “Необычная мудрость: разговоры с замечательными людьми”(1988 г.) стали психолог С. Гроф, лидер “антипсихиатрии” Р. Лэйнг, физик Дж. Чу, экономист Х. Хендерсон, специалист по новой медицине и по лечению рака К. Саймонтон – люди, являющиеся творцами новой научной парадигмы в психологии, психиатрии, физике, экономике, медицине, а также политике и философии. Из бесед с этими людьми Капра делает вывод: новая научная парадигма во всех этих областях действительно имеет такие общие черты как целостность, системность, интегративность, новые критерии научности, новое обоснование своего предмета, новое понимание научного закона, субъекта и объекта науки. Именно поэтому в рамках трансперсонального движения и объединяются передовые ученые из самых различных областей знания.

       Есть множество практик, которые открывают для человека трансперсональные измерения. Это медитация, шаманские техники, ритуал богини, упражнение кундалини, холотропное дыхание, психоделики, глубинная психотерапия, биологическая обратная связь и электронная индукция, различные йоги, наконец, сама жизнь. В идеале трансперсональный исследователь также занимается какой-либо духовной практикой, то есть является “участвующим наблюдателем”. Следовательно, разделение и взаимосвязь теории и практики оказывается важной проблемой, которая осложняется тем, что трансперсональная теория стремится выделить из различных духовных дисциплин те универсальные факторы, которые являются их ключевыми, общими составляющими, но каждый человек для достижения компетентности должен практиковать определенную дисциплину. Кроме того, различные духовные дисциплины сами развиваются в сегодняшней “всемирной деревне”, где буддизм и каббала встречается с европейской наукой, а йога – с компьютером. Это делает проблематичными многие аспекты традиционных дисциплин – роль учителя, специфические культурные установки и предписания относительно стиля жизни. Трансперсональная область уникальна в отношении синтеза и интеграции различных областей человеческих знаний, поскольку она признает, принимает и исследует все аспекты человеческого опыта – чувственного, эмоционального, ментального, социального и духовного. Лишь трансперсональные исследования, имеющие в высшей степени интегративный характер, в настоящий момент охватывают весь спектр человеческого развития и человеческих устремлений, и в ближайшее десятилетие они станут единственной всеобъемлющей областью приложения человеческих усилий.

         В интегральной практике саморазвития объединяются основные сферы развития:
1. Сфера индивидуальной внутренней жизни (внутренняя сфера "Я-Мир")
2. Сфера индивидуальной внешней жизни (внешняя сфера "Я-Мир")
3. Сфера культуры (внутренняя сфера "Мы-Мир", мир человеческой культуры)
4. Сфера социально-технологических процессов (внешняя сфера "Мы-Мир", мир человеческой цивилизации)

Интегральная практика саморазвития работает со всеми основными уровнями развития бытия и сознания:
1. Уровень материи
2. Уровень тела
3. Уровень ума
4. Уровень души
5. Уровень духа
Эти пять уровней образуют систему вложенных целостностей, где каждый последующий уровень включает и превосходит предыдущий (принцип матрешки). Уровень тела включает и превосходит уровень материи, уровень ума включает и превосходит уровни тела-материи и т. д. Таким образом, самый высший уровень развития человеческого самоосознания - уровень Духа - включает в себя все предыдущие уровни и, в то же время, оказывается неизмеримо шире их всех.
Процесс развертывания самоосознания через все эти уровни является естественным процессом развития человека, происходящим в течении жизни. Однако в силу разных причин на каждом из кризисных этапов перехода самосознания с одного уровня на другой у человека могут развиваться различные затруднения в развитии. Существуют три самых распространенных типа проблем, связанных с кризисами перехода:
1. Проблема с интеграцией предыдущего уровня с последующим.
Большинство современных взрослых людей, развившихся до уровня концептуального ума, имеют те или иные проблемы, связанные с интеграцией энергии уровня тела. Древние шаманы называли это "болезнью отделения головы от тела", когда сознание, сосредоточенное в голове живет как бы отдельно от сознания тела. При этом управляющее сознание ума подавляет тело, а вместе с ним и часть оставшейся на этом уровне нереализованной энергии. Эта подавленная энергия уходит в подсознание, становясь причиной хронических проблем и неудач, на каждом шагу преследующих человека и препятствующих его дальнейшему развитию.
2. Страх перехода на новый уровень (страх перед трансформацией сознания).
Это еще одна распространенная болезнь нашего века, которая является основой печально известного "кризиса среднего возраста". Суть проблемы заключается в том, что на определенном этапе жизненного пути в сознании человека включаются трансформационные процессы перехода Я с уровня ума на уровень души, от личности к сущности. Однако, не имея достаточной информации о специфике развития осознания, человек начинает испытывать бессознательный страх перед происходящими с ним переменами. Сознание человека начинает как бы раздваиваться: с одной стороны, трансформационный процесс уже запущен, и это выражается в том, что в глубине души человек уже начинает испытывать непреодолимое внутреннее стремление к перемене, его уже перестает удовлетворять данность его бытия, он жаждет чего-то нового - уровень души уже пробудился в нем; с другой стороны человек привык отождествлять себя исключительно со своим разумом, вот почему его самосознание, прочно укоренившееся на уровне ума, начинает воспринимать усиливающиеся трансформационные тенденции как нечто угрожающее установившемуся порядку.
3. Уход в фантазии.
Одним из следствий непреодоленного страха перед трансформацией является уход в фантазии. Имея, с одной стороны, потребность в духовном росте, а с другой - страшась той неизвестности, которую он с собой несет, и тех усилий, которых требует всякое подлинное самопревосхождение, человек находит временное утешение в фантазиях на тему своего дальнейшего развития. Человек начинает подменять подлинное развитие (которое в первую очередь требует делать усилие над собой) фантазиями о своем развитии (для которых не нужно никакого усилия). Результатом такого псевдоразвития становится псевдо-духовность, когда человек убегает от своих проблем в вымышленный мир якобы духовности. Закономерным итогом такого псевдоразвития становится либо гипертрофированное эго и раздутое самомнение, либо регрессия в инфантилизм, либо и то, и другое вместе.
Интегральная практика, работая со всеми основными уровнями развития, способствует в каждом конкретном случае точной диагностике имеющихся проблем и дает адекватный способ их решения для продолжения полноценного движения к целостности. В интегральной практике саморазвития объединяются и учитываются основные процессы развития:
1. Развитие бизнеса, социально-технические контакты
2. Межличностные взаимодействия, контакты с единомышленникам
     3. Развитие семьи, контакты с противоположным полом
     4. Личностное развитие, контакты с природой
     5. Внутреннее развитие, контакты с архетипами и уровнями чистых энергий
В интегральной практике саморазвития объединяются различные подходы к работе с осознанием:
1. Практики современной психологии (аналитической, глубинной, трансперсональной, интегральной)
2. Практики различный синтетических стилей (тело-ум, телесно-ориентированный подход, процессуально-ориентированный подход)
3. Практики метапрограммирования ума (НЛП, психокибернетика)
4. Практики на развитие внимательности, практики самовспоминания (техники Гурджиева, Кастанеды, тибетсткие практики присутствия)
      5. Практики самотрансформации (практики высшей тантры, визуализации, настройки на энергию архетипа)
      6. Практики работы с осознанием во сне (шаманские практики, йогические практики)
      7. Практики "Чистого Света" (раскрытие непреходящего самоосознавания)
Многим людям, искушенным в различного рода духовных системах и практиках, наверняка знакомы популярные ныне "винегреты из практик", когда практики различных традиций, восточных и западных, сваливаются без разбора в одну кучу и преподносятся как очередная "целостная система развития". В результате то тут, то там мы имеем дело с какой-нибудь очередной разновидностью "шаманского ребёфинга" или телесно-ориентированной терапией под соусом тантры, или "НЛП по Кастанеде". Многие находят противоядие от подобных "винегретов" в том, что начинают практиковать какую-нибудь одну, "чистую" традицию. Однако, с одной стороны способствуя различению, с другой стороны такой подход может сильно ограничивать практикующего в выборе средств.

Существенная особенность интегрального подхода заключается в том, что он стремится объединить разные практики, как восточные, так и западные, однако делает это на основе различающего объединения. Дело в том, что практики различных традиций, как правило, ориентированы на работу с разными уровнями развития. Одни работают с уровнем тела, другие с уровнем "ум-тело", третьи - с уровнем только ума или только души, четвертые - с уровнем "душа-ум" или "душа-тело" и т. д. Очевидно, что если у нас есть застарелая проблема на уровне тела, а мы используем практику, направленную на работу с душой, то мы, безусловно усилив с помощью нее осознание уровня души, тем не менее вряд ли решим проблему полноценной интеграции энергии с телесного уровня.
Интегральный подход предлагает здесь адекватное решение. Опираясь на глубокое понимание происходящих процессов и панорамный взгляд на развитие осознания, он дает нам возможность применять в каждом случае подходящую для работы с энергией данного уровня практику. Например, если перед нами стоит задача интегрировать заблокированную телесную энергию с уровнем ума, то нам лучше всего использовать не телесно-ориентированную терапию (которая, как правило, работает только с уровнем тела), а практику холотропного дыхания (которая как раз ориентирована на интеграцию "тело-ум"), однако холотропное дыхание не сработает там, где нужно работать только с умом (здесь, в зависимости от конкретных задач, больше подойдет НЛП или некоторые медитативные практики тибетского буддизма). С другой стороны, с помощью только средств НЛП или психокибернетики мы не добьемся успеха при работе с уровнями души, а как раз некоторые трансперсональные практики, процессуальный подход и шаманское путешествие нам в этом помогут. И наоборот, практики, предназначенные для работы со сновидческими уровнями души без поддержки практик соответствующего уровня, будут малоэффективны при проработке Я-концепции на уровне ума и мышечных зажимов на телесном уровне. Эти примеры можно продолжать.

Интегральный подход замечателен тем, что, давая нам широкий, панорамный взгляд на процессы развития и эволюцию человеческого сознания, он верно расставляет акценты и помогает нам лучше ориентироваться в большом разнообразии существующих методов и практик саморазвития, так что мы получаем возможность каждый раз ясно понимать принципы действия и сферу применения тех методов, которые практикуем.
Свою антологию я составлял с учетом ее экзистенциальной, трансперсональной и интегральной направленности, полагая, что именно разнообразие человеческого опыта – творческого, философского, психологического, бытийного, религиозного, воспринимаемого во все большей целостности, может способствовать эстетическому, психологическому, духовному «восхождению» человека к подлинному существованию в общекультурном смысле, и терапевтической направленности, в психотерапии, библиотерапии, как элементе личностно-реконструктивной психотерапии неврозов. В духовном мире многих людей кризисные ситуации в обществе породили серьезные психологические проблемы, что отразилось на их читательской деятельности. Вместе с тем известно, что чтение способствует преодолению дискомфортных состояний, стрессов. Поэтому сама жизнь подсказала необходимость возрождения библиотерапии. За основу данной антологии была взята плюралистическая, «постмодернистская» форма интегрирующая творчество с философией, психологией, религией, другими аспектами человеческого бытия обладающая особой силой эмоционального воздействия на человека. Книга включила в себя произведения более 100 авторов различных эпох - поэтов, писателей, философов, врачей, психологов, а также множество притч, афоризмов, цитат, легенд.

         Сартр писал: «Проза – это семантический язык, это как бы инструмент интеллекта, с помощью которого создаются значащие символы. Поэзия – асемантический язык, он, как живопись и музыка, раскрывает смысл вещей, их чувственные, эмоциональные характеристики. Проза связана с реальностью, поэзия -  с воображением. В прозе творчество обусловливается сознательной волей, ответственностью и моралью автора, в поэзии творчество – продукт неосознаваемого мира автора, его неосознаваемого опыта. Поэзия создает миф о человеке, в то время, как прозаик набрасывает свой портрет» Сартр утверждает могущество слова – слово равносильно действию: «Любая вещь, которую называют, уже больше не является той же самой, она теряет свою невинность». Кажущееся странным и непонятным, на поверхностный взгляд, собрание разнородных текстов и произведений, сочетание экзистенциальной поэзии и прозы, духовных исканий философов и реформаторов медицины и психологи в этой книге, по мысли составителя, обладает взаимообогащающей силой, как эстетического, духовного, терапевтического воздействия, не говоря уже о познавательном. При этом этом каждое произведение говорит с читателем своим языком, имеет свой «язык» эмоционального и духовного воздействия.

        Эта книга не «чтиво» от скуки, от желания «убить время». Как остроумно заметил Г. И. Гурджиев «Я должен, конечно, сделать и так называемыми «героями» этих своих писаний не таких типов, как какой-нибудь Иванов, Петров или Сидоров, которые возникают в результате недоразумения и которые не приобретают в течение процесса своего формирования ко времени, так называемой «ответственной жизни», абсолютно ничего из того, что подобает иметь возникновению, сотворенному по образу Божьему, то есть человеку, и которые неустанно развивают в себе, до своего последнего вздоха, только такие прелести, как, например, «похотливость», «слюнявость», «влюбчивость», «злобность», «малодушие», «завистливость» и тому подобные пороки, недостойные человека».

      Собранные в этой книге произведения противопоставлены клонированному нашей историей «массовому» человеку, потребляющему убогую «массовую» культуру. Ее нужно читать не торопясь, вдумываюсь в глубину мысли и чувства очень разных авторов, а иногда и читать «между строк», иногд читать «на выбор», дождавшись других времен, когда личностное развитие позволит понять и другие тексты. Иногда не раз перечитывать запавшие в душу строки, открывать для себя какого-то автора в большей полноте, чем это представлено в антологии. Конечно составитель не питает иллюзии, что приведенные в книге тексты «обнимут необъятное», но выражает надежду, что они создадут у читателя представление о масштабах «этого необъятного», побудят к собственной интеллектуальной и духовнодушевной работе. Чтение произведений составляющих эту книгу большой интеллектуальный и духовный труд. Но это труд, дающий надежду на лучший выбор человека в жизни, надежду на счастье. Не случайно в название антологии  вынесена строка Булата Окуджавы. Творцы этих произведений жили  в разные времена, от глубокой древности до наших дней, были разными людьми по характеру, по многим жизненным взглядам, но независимо от этого они творили и страдали потому, что их волновали Вы, Ваша жизнь, ее смысл и цели, совершенствование Вашей души, ее неугасающая надежда на счастье в Вашей единственной и неповторимой жизни. Потому, что Вы -  ЧЕЛОВЕК.
                М. Архангородский







               




  Булат Окуджава

Надежды маленький оркестрик
Когда внезапно возникает
Еще неясный голос труб,
Слова как ястребы ночные
Срываются с горячих губ,
Мелодия как дождь случайный
Гремит и бродит меж людьми,
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.
В года разлук, в года смятений,
Когда свинцовые дожди
Лупили так по нашим спинам,
Что снисхождения не жди,
И командиры все охрипли,
Тогда командовал людьми
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви,
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.
Кларнет пробит, труба помята,
Фагот как старый посох стерт,
На барабане швы разлезлись,
Но кларнетист красив, как черт,
Флейтист как юный князь изящен,
И вечно в сговоре с людьми,
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви,
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.
                ***

Часовые любви на Смоленской стоят.
Часовые любви у Никитских не спят.
Часовые любви
по Петровке идут неизменно...
Часовым полагается смена.

О, великая вечная армия,
где не властны слова и рубли,
где все — рядовые: ведь маршалов нет у любви!
Пусть поход никогда ваш не кончится.
О, когда б только эти войска!..
Сквозь зимы и вьюги к Москве подступает
весна.

Часовые любви на Волхонке стоят.
Часовые любви на Неглинной не спят.
Часовые любви
по Арбату идут неизменно...
Часовым полагается смена.

           ***

         Человек

Дышит воздухом, дышит первой травой,
камышом, пока он колышется,
всякой песенкой, пока она слышится,
теплой женской ладонью над головой.
Дышит, дышит - никак не надышится.

Дышит матерью - она у него одна,
дышит родиной - она у него единственная,
плачет, мучается, смеется, посвистывает,
и молчит у окна, и поет дотемна,
и влюбленно недолгий свой век перелистывает.

         ***
Не бродяги, не пропойцы,
за столом семи морей
вы пропойте, вы пропойте
славу женщине моей!

Вы в глаза ее взгляните,
как в спасение свое,
вы сравните, вы сравните
с близким берегом ее.

Мы земных земней. И вовсе
к черту сказки о богах!
Просто мы на крыльях носим
то, что носят на руках.

Просто нужно очень верить
этим синим маякам,
и тогда нежданный берег
из тумана выйдет к вам.

             ***
 Капли датского короля

В раннем детстве верил я,
что от всех болезней
капель Датского короля
не найти полезней.
И с тех пор горит во мне
огонек той веры...
Капли Датского короля
пейте, кавалеры!

Капли Датского короля
или королевы —
это крепче, чем вино,
слаще карамели
и сильнее клеветы,
страха и холеры...
Капли Датского короля
пейте, кавалеры!

Рев орудий, посвист пуль,
звон штыков и сабель
растворяются легко
в звоне этих капель,
солнце, май, Арбат, любовь —
выше нет карьеры...
Капли Датского короля
пейте, кавалеры!

Слава головы кружит,
власть сердца щекочет.
Грош цена тому, кто встать
над другим захочет.
Укрепляйте организм,
принимайте меры...
Капли Датского короля
пейте, кавалеры!

Если правду прокричать
вам мешает кашель,
не забудьте отхлебнуть
этих чудных капель.
Перед вами пусть встают
прошлого примеры...
Капли Датского короля
пейте, кавалеры!
   ***
Надежда, белою рукою
сыграй мне что-нибудь такое,
чтоб краска схлынула с лица,
как будто кони от крыльца.

Сыграй мне что-нибудь такое,
чтоб ни печали, ни покоя,
ни нот, ни клавиш и ни рук...
О том, что я несчастен, врут.

Еще нам плакать и смеяться,
но не смиряться, не смиряться.
Еще не пройден тот подъем.
Еще друг друга мы найдем...

Все эти улицы - как сестры.
Твоя игра - их говор пестрый,
их каблуков полночный стук...
Я жаден до всего вокруг.

Ты так играешь, так играешь,
как будто медленно сгораешь.
Но что-то есть в твоем огне,
еще неведомое мне.

    *  * *      

Веселый барабанщик
 
Встань пораньше, встань пораньше,
                встань пораньше,
Когда дворники маячат у ворот.
Ты увидишь, ты увидишь,
                как веселый барабанщик
в руки палочки кленовые берет.

Будет полдень, суматохою пропахший,
звон трамваев и людской водоворот,
но прислушайся - услышишь,
                как веселый барабанщик
с барабаном вдоль по улице идет.

Будет вечер - заговорщик и обманщик,
темнота на мостовые упадет,
но вглядись - и ты увидишь,
                как веселый барабанщик
с барабаном вдоль по улице идет.

Грохот палочек... то ближе он, то дальше.
Сквозь сумятицу, и полночь, и туман...
Неужели ты не слышишь,
как веселый барабанщик
вдоль по улице проносит барабан?!

           ***

Песенка кавалергарда

Кавалергарды, век недолог,
и потому так сладок он.
Поет труба, откинут полог,
и где-то слышен сабель звон.
Еще рокочет голос струнный,
но командир уже в седле...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!

Течет шампанское рекою,
и взгляд туманится слегка,
и все как будто под рукою,
и все как будто на века.
Но как ни сладок мир подлунный -
лежит тревога на челе...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!

Напрасно мирные забавы
продлить пытаетесь, смеясь.
Не раздобыть надежной славы,
покуда кровь не пролилась...
Крест деревянный иль чугунный
назначен нам в грядущей мгле...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!

                ***   
Песенка об открытой двери

Когда метель кричит, как зверь —
Протяжно и сердито,
Не запирайте вашу дверь,
Пусть будет дверь открыта.

И если ляжет дальний путь
Нелегкий путь, представьте,
Дверь не забудьте распахнуть,
Открытой дверь оставьте.

И, уходя в ночной тиши,
Без лишних слов решайте:
Огонь сосны с огнем души
В печи перемешайте.

Пусть будет теплою стена
И мягкою — скамейка...
Дверям закрытым — грош цена,
Замку цена — копейка!
Почему мы исчезаем,
превращаясь в дым и пепел,
в глинозем, в солончаки,
в дух, что так неосязаем,
в прах, что выглядит нелепым,-
нытики и остряки?

Почему мы исчезаем
так внезапно, так жестоко,
даже слишком, может быть?
Потому что притязаем,
докопавшись до истока,
миру истину открыть.

Вот она в руках как будто,
можно, кажется, потрогать,
свет ее слепит глаза...
В ту же самую минуту
Некто нас берет под локоть
и уводит в небеса.

Это так несправедливо,
горько и невероятно -
невозможно осознать:
был счастливым, жил красиво,
но уже нельзя обратно,
чтоб по-умному начать.

Может быть, идущий следом,
зная обо всем об этом,
изберет надежный путь?
Может, новая когорта
из людей иного сорта
изловчится как-нибудь?

Все чревато повтореньем.
Он, объятый вдохновеньем,
зорко с облака следит.
И грядущим поколеньям,
обоженным нетерпеньем,
тоже это предстоит.

                ***

Песня о московском муравье

Мне нужно на кого-нибудь молиться.
Подумайте, простому муравью
вдруг захотелось в ноженьки валиться,
поверить в очарованность свою!

И муравья тогда покой покинул,
все показалось будничным ему,
и муравей создал себе богиню
по образу и духу своему.

И в день седьмой, в какое-то мгновенье,
она возникла из ночных огней
без всякого небесного знаменья...
Пальтишко было легкое на ней.

Все позабыв - и радости и муки,
он двери распахнул в свое жилье
и целовал обветренные руки
и старенькие туфельки ее.

И тени их качались на пороге.
Безмолвный разговор они вели,
красивые и мудрые, как боги,
и грустные, как жители земли.

                ***
              Музыка

Вот ноты звонкие органа
то порознь вступают, то вдвоем,
и шелковые петельки аркана
на горле стягиваются моем.
И музыка передо мной танцует гибко,
и оживает все до самых мелочей:
пылинки виноватая улыбка
так красит глубину ее очей!
Ночной комар, как офицер гусарский, тонок,
и женщина какая-то стоит,
прижав к груди стихов каких-то томик,
и на колени падает старик,
и каждый жест велик, как расстоянье,
и веточка умершая жива, жива...
И стыдно мне за мелкие мои старанья
и за непоправимые слова.
...Вот сила музыки. Едва ли
поспоришь с ней бездумно и легко,
как будто трубы медные зазвали
куда-то горячо и далеко...
И музыки стремительное тело
плывет, кричит неведомо кому:
"Куда вы все?! Да разве в этом дело?!"
А в чем оно? Зачем оно? К чему?!!
...Вот черт, как ничего еще не надоело!
                ***
По какой реке твой корабль плывет
до последних дней из последних сил?
Когда главный час мою жизнь прервет,
вы же спросите: для чего я жил?

Буду я стоять перед тем судом -
голова в огне, а душа в дыму...
Моя родина - мой последний дом,
все грехи твои на себя приму.

Средь стерни и роз, среди войн и слез
все твои грехи на себе я нес.
Может, жизнь моя и была смешна,
но кому-нибудь и она нужна.
                ***
Читаю мемуары разных лиц.
Сопоставляю прошлого картины,
что удается мне не без труда.
Из вороха распавшихся страниц
соорудить пытаюсь мир единый,
а из тряпья одежки обветшалой -
блистательный ваш облик, господа.
Из полусгнивших кружев паутины -
вдруг аромат антоновки лежалой,
какие-то деревни, города,
а в них - разлуки, встречи, именины,
родная речь и свадеб поезда;
сражения, сомнения, проклятья,
и кринолины, и крестьянок платья...
Как медуница перед розой алой -
фигуры ваших женщин, господа...
И не хватает мелочи, пожалуй,
чтоб слиться с этим миром навсегда.

               ***
      Полночный тролейбус

Когда мне невмочь пересилить беду,
когда подступает отчаянье,
я в синий троллейбус сажусь на ходу,
в последний,
в случайный.

Последний троллейбус, по улицам мчи,
верши по бульварам круженье,
чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
крушенье,
крушенье.

Последний троллейбус, мне дверь отвори!
Я знаю, как в зябкую полночь
твои пассажиры, матросы твои
приходят
на помощь.

Я с ними не раз уходил от беды,
я к ним прикасался плечами ...
Как много, представьте себе, доброты
в молчанье,
в молчанье.

Последний троллейбус плывет по Москве,
Москва, как река, затухает,
и боль, что скворчонком стучала в виске,
стихает,
стихает.

        ***
    Борис Слуцкий

   Моральный износ

Человек, как лист бумаги,
изнашивается на сгибе.
Человек, как склеенная чашка,
разбивается на изломе.
А моральный износ человека
означает, что человека
слишком долго сгибали, ломали,
колебали, шатали, мяли,
били, мучили, колотили,
попадая то в страх, то в совесть,
и мораль его прохудилась,
как его же пиджак и брюки.
Каждое утро вставал и радовался,
как ты добра, как ты хороша,
как в небольшом достижимом радиусе
дышит твоя душа.

Ночью по нескольку раз прислушивался:
спишь ли, читаешь ли, сносишь ли боль?
Не было в длинной жизни лучшего,
чем эти жалость, страх, любовь.

Чем только мог, с судьбою рассчитывался,
лишь бы не гас язычок огня,
лишь бы ещё оставался и числился,
лился, как прежде, твой свет на меня.

           ***

Я судил людей и знаю точно,
что судить людей совсем
несложно -
только погодя бывает тошно,
если вспомнишь как-нибудь
оплошно.
Кто они, мои четыре пуда
мяса, чтоб судить чужое мясо?
Больше никого судить не буду.
Хорошо быть не вождем, а массой.

Хорошо быть педагогом школьным,
иль сидельцем в книжном магазине,
иль судьей... Каким судьей?
футбольным:
быть на матчах пристальным
разиней.

Если сны приснятся этим судьям,
то они во сне кричать не станут.
Ну, а мы? Мы закричим, мы будем
вспоминать былое неустанно.

Опыт мой особенный и скверный -
как забыть его себя заставить?
Этот стих - ошибочный, неверный.
Я неправ. Пускай меня поправят.

Мир, какой он должен быть,
никогда не может быть,
Мир такой, какой он есть,
как ни повернете - есть.

Есть он - с небом и землей.
Есть он - с прахом и золой,
с жаждущим прежде всего
преобразовать его

фанатичным добряком,
или желчным стариком,
или молодым врачом,
или дерзким скрипачом,

чья мечта всегда была:
скатерть сдернуть со стола.
Эх! Была не была -
сдернуть скатерть со стола.
      * * *
Пора заканчивать стихи.
Пора дописывать баллады.
А новых начинать - не надо.
Пора достраивать дворцы,
Пора - отделки и отчистки.
Пора - разборки и расчистки.
Пора мечты осуществить.
Да, без сомненья и шатанья
Взять и осуществить мечтанья.


   Анна Ахматова

Дверь полуоткрыта,
Веют липы сладко...
На столе забыты
Хлыстик и перчатка.

Круг от лампы желтый...
Шорохам вн
Отчего ушел ты?
Я не понимаю...

Радостно и ясно
Завтра будет утро.
Эта жизнь прекрасна,
Сердце, будь же мудро.

Ты совсем устало,
Бьешься тише, глуше...
Знаешь, я читала,
Что бессмертны души.
1911


              ***
          Реквием

Нет, и не под чуждым  небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,-
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
1961
               
              ***
           Посвящение

Перед этим горем гнутся  горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.
 Март 1940

  ***

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей -
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука - а сколько там
Неповинных жизней кончается...
1938

          ***
      Приговор

И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.

А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.

22 июня 1939, Фонтанный Дом

              ***

 В страшные годы ежовщины Анна Андреевна провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" ее. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени,очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
 - А это вы можете описать?
 И я сказала:
  - Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.
1 апреля 1957, Ленинград.


            К  смерти

Ты все равно придешь - зачем же не теперь?   
Я жду тебя - мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом.
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой,-
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда Полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.

19 августа 1939, Фонтанный Дом

              ***

Уже безумие крылом
Души накрыло половину,
И поит огненным вином
И манит в черную долину.

И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему
Уже как бы чужому бреду.

И не позволит ничего
Оно мне унести с собою
(Как ни упрашивай его
И как ни докучай мольбою):

Ни сына страшные глаза -
Окаменелое страданье,
Ни день, когда пришла гроза,
Ни час тюремного свиданья,

Ни милую прохладу рук,
Ни лип взволнованные тени,
Ни отдаленный легкий звук -
Слова последних утешений.

4 мая 1940, Фонтанный Дом

  ***
Эпилог

Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.

Около 10 марта 1940, Фонтанный Дом
1935-1940

                * * *
Хочешь знать, как все это было? -
Три в столовой пробило,
И, прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила:
"Это все... Ах нет, я забыла,
Я люблю вас, я вас любила
Еще тогда!"
-"Да".
1911
              * * *
Широк и желт вечерний свет,
Нежна апрельская прохлада.
Ты опоздал на много лет,
Но все-таки тебе я рада.

Сюда ко мне поближе сядь,
Гляди веселыми глазами:
Вот эта синяя тетрадь -
С моими детскими стихами.

Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.

               * * *
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,

Когда приневская столица,
Забыв величие своё,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берёт ее,-

Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид".

Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Осень 1917, Петербург

              ***
           Мужество
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
23 февраля 1942, Ташкент

                * * *
Сердце к сердцу не приковано,
Если хочешь - уходи.
Много счастья уготовано
Тем, кто волен на пути.

Я не плачу, я не жалуюсь,
Мне счастливой не бывать.
Не целуй меня, усталую,-
Смерть придется целовать.

Дни томлений острых прожиты
Вместе с белою зимой.
Отчего же, отчего же ты
Лучше, чем избранник мой?
1911
         ***

      Читая Гамлета
1.
      
У кладбища направо пылил пустырь,
А за ним голубела река.
Ты сказал мне: "Ну что ж, иди в монастырь
Или замуж за дурака..."
Принцы только такое всегда говорят,
Но я эту запомнила речь,-
Пусть струится она сто веков подряд
Горностаевой мантией с плеч.

2.

И как будто по ошибке
Я сказала: "Ты..."
Озарила тень улыбки
Милые черты.
От подобных оговорок
Всякий вспыхнет взор...
Я люблю тебя, как сорок
Ласковых сестер.
1909
            * * *
Я улыбаться перестала,
Морозный ветер губы студит,
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.
И эту песню я невольно
Отдам на смех и поруганье,
Затем, что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье.

                * * *
Память о солнце в сердце слабеет,
Желтей трава,
Ветер снежинками ранними веет
Едва-едва.

В узких каналах уже не струится -
Стынет вода,
Здесь никогда ничего не случится.-
О, никогда!

Ива на небе кустом распластала
Веер сквозной.
Может быть, лучше, что я не стала
Вашей женой.

Память о солнце в сердце слабеет.
Что это? Тьма?
Может быть! За ночь прийти успеет
Зима.
1911
            * * *
           Н.В.Н

Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти,-
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.

И дружба здесь бессильна и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.

Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие - поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.
2 мая 1915, Петербург

                * * *
              Гость
Все как раньше: в окна столовой
Бьется мелкий метельный снег,
И сама я не стала новой,
А ко мне приходил человек.

Я спросила: "Чего ты хочешь?"
Он сказал: "Быть с тобой в аду".
Я смеялась: "Ах, напророчишь
Нам обоим, пожалуй, беду".

Но, поднявши руку сухую,
Он слегка потрогал цветы:
"Расскажи, как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты".

И глаза, глядевшие тускло,
Не сводил с моего кольца.
Ни один не двинулся мускул
Просветленно-злого лица.

О, я знаю: его отрада -
Напряженно и страстно знать,
Что ему ничего не надо,
Что мне не в чем ему отказать.
1 января 1914
                * * *

 И мальчик, что играет на волынке,
И девочка, что свой плетет венок,
И две в лесу скрестившихся тропинки,
И в дальнем поле дальний огонек,-

Я вижу все. Я все запоминаю,
Любовно-кротко в сердце берегу.
Лишь одного я никогда не знаю
И даже вспомнить больше не могу.

Я не прошу ни мудрости, ни силы.
О, только дайте греться у огня!
Мне холодно... Крылатый иль бескрылый,
Веселый бог не посетит меня.
1911
                * * *
Сжала руки под тёмной вуалью...
"Отчего ты сегодня бледна?"
- Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот...
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: "Шутка
Всё, что было. Уйдешь, я умру."
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: "Не стой на ветру"
1911

            * * *
Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля...»
1910

           * * *
         Смятение

1

Было душно от жгучего света,
А взгляды его - как лучи.
Я только вздрогнула: этот
Может меня приручить.
Наклонился - он что-то скажет...
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.

2

Не любишь, не хочешь смотреть?
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Мне очи застит туман,
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.

3

Как велит простая учтивость,
Подошел ко мне, улыбнулся,
Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся -
И загадочных, древних ликов
На меня посмотрели очи...
Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его - напрасно.
Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно.
1913

                * * *
О, жизнь без завтрашнего дня!
Ловлю измену в каждом слове,
И убывающей любови
Звезда восходит для меня.

Так незаметно отлетать,
Почти не узнавать при встрече,
Но снова ночь. И снова плечи
В истоме влажной целовать.

Тебе я милой не была,
Ты мне постыл. А пытка длилась,
И как преступница томилась
Любовь, исполненная зла.

То словно брат. Молчишь, сердит.
Но если встретимся глазами -
Тебе клянусь я небесами,
В огне расплавится гранит.
29 августа 1921, Царское Село

               * * *
             Он любил...
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики
...А я была его женой.
9 ноября 1910, Киев

Стихотворение посвящено другу А. Ахматовой — Михаилу Леонидовичу Лозинскому (1886-1955) — поэту и переводчику, издателю и редактору стихотворного ежемесячника «Гиперборей» (окт. 1912 — дек. 1913), где публиковались стихи Анны Андреевны.
           * * *
А ты думал - я тоже такая,
Что можно забыть меня,
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня.

Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок
И пришлю тебе странный подарок -
Мой заветный душистый платок.
Будь же проклят.
Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь,
И ночей наших пламенным чадом -
Я к тебе никогда не вернусь.
Июль 1921, Царское Село
               * * *
Я не любви твоей прошу.
Она теперь в надежном месте.
Поверь, что я твоей невесте
Ревнивых писем не пишу.
Но мудрые прими советы:
Дай ей читать мои стихи,
Дай ей хранить мои портреты,—
Ведь так любезны женихи!
А этим дурочкам нужней
Сознанье полное победы,
Чем дружбы светлые беседы
И память первых нежных дней...
Когда же счастия гроши
Ты проживешь с подругой милой
И для пресыщенной души
Все станет сразу так постыло —
В мою торжественную ночь
Не приходи. Тебя не знаю.
И чем могла б тебе помочь?
От счастья я не исцеляю.
1914
              * * *

              Рахиль
И служил Иаков за Рахиль семь
лет; и они показались ему за несколько
дней, потому что он любил ее.
Книга Бытия

И встретил Иаков в долине Рахиль,
Он ей поклонился, как странник бездомный.
Стада подымали горячую пыль,
Источник был камнем завален огромным.
Он камень своею рукой отвалил
И чистой водой овец напоил.

Но стало в груди его сердце грустить,
Болеть, как открытая рана,
И он согласился за деву служить
Семь лет пастухом у Лавана.
Рахиль! Для того, кто во власти твоей,
Семь лет - словно семь ослепительных дней.

Но много премудр сребролюбец Лаван,
И жалость ему незнакома.
Он думает: каждый простится обман
Во славу Лаванова дома.
И Лию незрячую твердой рукой
Приводит к Иакову в брачный покой.

Течет над пустыней высокая ночь,
Роняет прохладные росы,
И стонет Лаванова младшая дочь,
Терзая пушистые косы,
Сестру проклинает и Бога хулит,
И Ангелу Смерти явиться велит.

И снится Иакову сладостный час:
Прозрачный источник долины,
Веселые взоры Рахилиных глаз
И голос ее голубиный:
Иаков, не ты ли меня целовал
И черной голубкой своей называл?
25 декабря 1921

             * * *
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви,
Как я знаю эти упорные
Несытые взгляды твои!
1913
            * * *
     Последний тост
Я пью за разоренный дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем,
И за тебя я пью,—
За ложь меня предавших губ,
За мертвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас.
27 июня 1934, Шереметьевский Дом


                * * *
И когда друг друга проклинали
В страсти, раскаленной добела,
Оба мы еще не понимали,
Как земля для двух людей мала,
И, что память яростная мучит,
Пытка сильных - огненный недуг! -
И в ночи бездонной сердце учит
Спрашивать: о, где ушедший друг?
А когда, сквозь волны фимиама,
Хор гремит, ликуя и грозя,
Смотрят в душу строго и упрямо
Те же неизбежные глаза.
1909

            * * *
Как соломинкой, пьешь мою душу.
Знаю, вкус ее горек и хмелен.
Но я пытку мольбой не нарушу.
О, покой мой многонеделен.

Когда кончишь, скажи. Не печально,
Что души моей нет на свете.
Я пойду дорогой недальней
Посмотреть, как играют дети.

На кустах зацветает крыжовник,
И везут кирпичи за оградой.
Кто ты: брат мой или любовник,
Я не помню, и помнить не надо.

Как светло здесь и как бесприютно,
Отдыхает усталое тело...
А прохожие думают смутно:
Верно, только вчера овдовела.
1911

                * * *
Мне с тобою пьяным весело -
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах.

Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся?

Мы хотели муки жалящей
Вместо счастья безмятежного...
Не покину я товарища
И беспутного и нежного.
1911, Париж

             * * *               
             Клевета
И всюду клевета сопутствовала мне.
Ее ползучий шаг я слышала во сне
И в мертвом городе под беспощадным небом,
Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
И отблески ее горят во всех глазах,
То как предательство, то как невинный страх.
Я не боюсь ее. На каждый вызов новый
Есть у меня ответ достойный и суровый.
Но неизбежный день уже предвижу я,-
На утренней заре придут ко мне друзья,
И мой сладчайший сон рыданьем потревожат,
И образок на грудь остывшую положат.
Никем не знаема тогда она войдет,
В моей крови ее неутоленный рот
Считать не устает небывшие обиды,
Вплетая голос свой в моленья панихиды.
И станет внятен всем ее постыдный бред,
Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед,
Чтоб в страшной пустоте мое осталось тело,
Чтобы в последний раз душа моя горела
Земным бессилием, летя в рассветной мгле,
И дикой жалостью к оставленной земле.
1922


             * * *
Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.
21 января 1940

                * * *
             Эпиграмма
Могла ли Биче словно Дант творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить...
Но, Боже, как их замолчать заставить!
1958
              * * *
         Поэма без героя
              (отрывок)

Любовь покоряет обманно,
Напевом простым, неискусным.
Еще так недавно-странно
Ты не был седым и грустным.

И когда она улыбалась
В садах твоих, в доме, в поле
Повсюду тебе казалось,
Что вольный ты и на воле.

Был светел ты, взятый ею
И пивший ее отравы.
Ведь звезды были крупнее,
Ведь пахли иначе травы,
Осенние травы.


            * * *

Долгим взглядом твоим истомленная,
И сама научилась томить.
Из ребра твоего сотворенная,
Как могу я тебя не любить?

Быть твоею сестрою отрадною
Мне завещано древней судьбой,
А я стала лукавой и жадною
И сладчайшей твоею рабой.

Но когда замираю, смиренная,
На груди твоей снега белей,
Как ликует твое умудренное
Сердце - солнце отчизны моей!
25 сентября 1921
                * * *
             Музыка
Д. Д. Ш.*

В ней что-то чудотворное горит,
И на глазах ее края гранятся.
Она одна со мною говорит,
Когда другие подойти боятся.

Когда последний друг отвел глаза,
Она была со мной в моей могиле
И пела словно первая гроза
Иль будто все цветы заговорили.

Д.Д.Шостаковичу
1958

         * * *
Это просто, это ясно,
Это всякому понятно,
Ты меня совсем не любишь,
Не полюбишь никогда.
Для чего же так тянуться
Мне к чужому человеку,
Для чего же каждый вечер
Мне молиться за тебя?
Для чего же, бросив друга
И кудрявого ребенка,
Бросив город мой любимый
И родную сторону,
Черной нищенкой скитаюсь
По столице иноземной?
О, как весело мне думать,
Что тебя увижу я!

Лето 1917, Слепнево

                * * *
Ты всегда таинственный и новый,
Я тебе послушней с каждым днем,
Но любовь твоя, о друг суровый,
Испытание железом и огнем.

Запрещаешь петь и улыбаться,
А молиться запретил давно.
Только б мне с тобою не расстаться,
Остальное все равно!

Так, земле и небесам чужая,
Я живу и больше не пою,
Словно ты у ада и у рая
Отнял душу вольную мою.
Декабрь 1917
               * * *
В каждых сутках есть такой
Смутный и тревожный час.
Громко говорю с тоской,
Не раскрывши сонных глаз.
И она стучит, как кровь,
Как дыхание тепла,
Как счастливая любовь,
Рассудительна и зла.
1917

                * * *
От любви твоей загадочной,
Как от боли, в крик кричу,
Стала желтой и припадочной,
Еле ноги волочу.

Новых песен не насвистывай,-
Песней долго ль обмануть,
Но когти, когти неистовей
Мне чахоточную грудь,

Чтобы кровь из горла хлынула
Поскорее на постель,
Чтобы смерть из сердца вынула
Навсегда проклятый хмель.
Июль 1918
                * * *
Чернеет дорога приморского сада,
Желты и свежи фонари.
Я очень спокойная. Только не надо
Со мною о нем говорить.
Ты милый и верный, мы будем друзьями...
Гулять, целоваться, стареть...
И легкие месяцы будут над нами,
Как снежные звезды, лететь.
1914
                * * *
Нам свежесть слов и чувста простоту
Терять не то ль, что живописцу – зренье
Или актеру – голос и движенье,
А женщине прекрасной – красоту?

Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Осуждены – и это знаем сами –
Мы расточать, а не копить.

Иди один и исцеляй слепых,
Чтобы узнать в тяжелый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
И равнодушие толпы.
1915

                * * *
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Эти губы сказали: "Довольно!"

Каждый вечер подносят к окну
Мое кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
За последнюю горечь тревоги!

Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжелых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я.
1912
                * * *
Ты письмо мое, милый, не комкай.
До конца его, друг, прочти.
Надоело мне быть незнакомкой,
Быть чужой на твоем пути.

Не гляди так, не хмурься гневно,
Я любимая, я твоя.
Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я —

В этом сером будничном платье,
На стоптанных каблуках...
Но, как прежде, жгуче объятье,
Тот же страх в огромных глазах.

Ты письмо мое, милый, не комкай
Не плачь о заветной лжи.
Ты его в твоей бедной котомке
На самое дно положи.
1912, Царское Село
                * * *
Был он ревнивым, тревожным и нежным,
Как божье солнце, меня любил,
А чтобы она не запела о прежнем,
Он белую птицу мою убил.

Промолвил, войдя на закате в светлицу:
«Люби меня, смейся, пиши стихи!»
И я закопала веселую птицу
За круглым колодцем у старой ольхи.

Ему обещала, что плакать не буду,
Но каменным сделалось сердце мое,
И кажется мне, что всегда и повсюду
Услышу я сладостный голос ее.
Осень 1914

                * * *
Заплаканная осень, как вдова
В одеждах черных, все сердца туманит...
Перебирая мужнины слова,
Она рыдать не перестанет.
И будет так, пока тишайший снег
Не сжалится над скорбной и усталой...
Забвенье боли и забвенье нег —
За это жизнь отдать не мало.
15 сентября 1921, Царское Село

                * * *
Помолись о нищей, о потерянной,
О моей живой душе,
Ты в своих путях всегда уверенный,
Свет узревший в шалаше.

И тебе, печально-благодарная,
Я за это расскажу потом,
Как меня томила ночь угарная,
Как дышало утро льдом.

В этой жизни я немного видела,
Только пела и ждала.
Знаю: брата я не ненавидела
И сестры не предала.

Отчего же Бог меня наказывал
Каждый день и каждый час?
Или это ангел мне указывал
Свет, невидимый для нас?
Май 1912, Флоренция

                * * *
А! Это снова ты. Не отроком влюбленным,
Но мужем дерзостным, суровым, непреклонным
Ты в этот дом вошел и на меня глядишь.
Страшна моей душе предгрозовая тишь.
Ты спрашиваешь, что я сделала с тобою,
Врученным мне навек любовью и судьбою.
Я предала тебя. И это повторять —
О, если бы ты мог когда-нибудь устать!
Так мертвый говорит, убийцы сон тревожа,
Так ангел смерти ждет у рокового ложа.
Прости меня теперь. Учил прощать Господь.
В недуге горестном моя томится плоть,
А вольный дух уже почиет безмятежно.
Я помню только сад, сквозной, осенний, нежный,
И крики журавлей, и черные поля...
О, как была с тобой мне сладостна земля !
1916

                * * *
Ты выдумал меня. Такой на свете нет,
Такой на свете быть не может.
Ни врач не исцелит, не утолит поэт,—
Тень призрака тебя и день и ночь тревожит.
Мы встретились с тобой в невероятный год,
Когда уже иссякли мира силы,
Все было в трауре, все никло от невзгод,
И были свежи лишь могилы.
Без фонарей как смоль был черен невский вал,
Глухонемая ночь вокруг стеной стояла...
Так вот когда тебя мой голос вызывал!
Что делала — сама еще не понимала.
И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом,
По осени трагической ступая,
В тот навсегда опустошенный дом,
Откуда унеслась стихов казненных стая.

18 августа 1956, Старки

             * * *

     В разбитом зеркале

Непоправимые слова
Я слушала в тот вечер звездный,
И закружилась голова,
Как над пылающею бездной.
И гибель выла у дверей,
И ухал черный сад, как филин,
И город, смертно обессилен,
Был Трои в этот час древней.
Тот час был нестерпимо ярок
И, кажется, звенел до слез.
Ты отдал мне не тот подарок,
Который издалека вез.
Казался он пустой забавой
В тот вечер огненный тебе.
А он был мировою славой
И грозным вызовом Судьбе.
И он всех бед моих предтеча,—
Не будем вспоминать о нем!..
Несостоявшаяся встреча
Еще рыдает за углом.
1956

                * * *
Зачем вы отравили воду
И с грязью мой смешали хлеб?
Зачем последнюю свободу
Вы превращаете в вертеп?
За то, что я не издевалась
Над горькой гибелью друзей?
За то, что я верна осталась
Печальной родине моей?
Пусть так. Без палача и плахи
Поэту на земле не быть.
Нам покаянные рубахи,
Нам со свечой идти и выть.
1935
                * * *
Нам свежесть слов и чувства простоту
Терять не то ль, что живописцу - зренье,
             Или актеру - голос и движенье,
А женщине прекрасной - красоту?

Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Осуждены - и это знаем сами -
Мы расточать, а не копить.

Иди один и исцеляй слепых,
Чтобы узнать в тяжелый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
И равнодушие толпы.
1915
               * * *

           Неждана Юрьева

              Болеть

Будешь болеть со мной?
Семь дней: молоко, малина,
отсутствие аспирина,
желание быть одной,
желание быть желанной,
растерянно - субфебрильной,
не думать, что это странно,
что мысли уже стерильны,
в них нет никого из "прошлых",
из пошлых воспоминаний.
Фантазии нестабильны и чёрт с ними,
мы на грани, и это недопустимо -
запреты колечком дыма
срываются с сигареты над кофе.
Я не умею варить его так, как надо.
Какой равнодушный профиль...
Замри, я сотру помаду.
Ну да, мы уже не дети,
ты сам за себя в ответе,
но это не повод, правда,
хранить на щеках трофеи,
чтоб после ворчать,
краснея, что это не чьё-то дело?
На улице словно мелом
побелены тротуары.
Вновь Карла крадут у Клары,
в порядке привычной кары -
я брежу тобой всё реже -
наверное, сбой программы,
какой-нибудь новый штамм
и мы снова больны.
Мы.
Снова.
И вертится это слово,
Почти - что у губ,
но страшно его говорить одной.
Ты будешь болеть со мной?
 2009
          * * *

            Ави Дан

             Артист
                Памяти С. Михоэлса

А ты и сам, как призрак сновидений,
Во тьме перебирая рой видений,
Ревниво охраняя пустоту
(Театр не доверяя разговору)
Вокруг кулис, не ты ли пьешь тщету,
Как первый приз, как близкую мечту,
Знакомую изменнику и вору?

Любовь к искусству требует. Но жрицы
Ее не одолели и страницы.
И Аполлон, в обличьи Сатаны,
Справляет нескончаемые тризны.
Слова, слова... Как смыслы их ясны.
Хотя, в ломбард иные снесены.
И только смерть не знает укоризны.

Признаемся: не знаем ли мы броду -
Торжественное шествие к народу
Встречает чернь и прочь ее бежит.
Я тоже сыт отравою отменной
И тоже мне весь мир принадлежит,
Когда на сердце камнем он лежит
Или звездой блуждает во Вселенной.

Святым огнем (подобную растрату -
Не страх, но тлен, подобно Герострату,
Прими) даря галерку и партер,
Повремени: не это ли награда,
Которую, не кремнию в пример,
Тебе отмерит Время на манер
Тюремщика с шестнадцатого ряда.

Наверное, под маскою мажора,
Ты тоже избегаешь разговора,
Отчаянием болен и гоним.
Наверное, ты тоже полунищим
Благословил молчанием своим
Не землю, на которой мы стоим,
Но небеса, которые мы ищем.
1995
              * * *


 


                Владимир Лифшиц
                Датская легенда

Немцы заняли город без боя, легко, на бегу,
и лишь горстка гвардейцев, свой пост у дворца не покинув,
в черных шапках медвежьих открыла огонь по врагу
из нелепых своих, из старинных своих карабинов.

Копенгаген притих. Вздорожали продукты и газ.
В обезлюдевший порт субмарины заходят во мраке.
Отпечатан по форме и за ночь расклеен приказ:
всем евреям надеть нарукавные желтые знаки.

Это было для них, говорили, началом конца.
И в назначенный день, в тот, что ныне становится сказкой,
на прогулку по городу вышел король из дворца
и неспешно пошел с нарукавною желтой повязкой.

Копенгагенцы приняли этот безмолвный сигнал.
Сам начальник гестапо гонял неприметный «фольксваген»
по Торговой, на площадь, за ратушу, в порт, на канал -
с нарукавной повязкой ходил уже весь Копенгаген!

Может, было такое, а может быть, вовсе и нет,
но легенду об этом я вам рассказал не напрасно,
ибо светится в ней золотой андерсеновский свет
и в двадцатом столетье она, как надежда, прекрасна.
                * * *

                Николай Макарович Олейников
                1898-1937

     Один из самых оригинальных и ярких представителей русского поэтического авангарда 1920-1930-х годов. Тонкий лирик и пародист, поэт-сатирик, философ, своеобразный стилист. Вместе с Д.Хармсом, А.Введенским, Н.Заболоцким, Д.Левиным и др входил в группу “ОБЕРИУ” (Объединение реального искусства). Создал детский журнал «Ёж» (Ежедневный журнал). Редактировал два детских журнала: «Еж» и «Чиж» (Чрезвычайно интересный журнал), работал вместе с Маршаком, Шварцем. Андрониковым, Чуковским, Житковым, Бианки. Под псевдонимом Макар Свирепый долгое время издавал в «Еже» «Карту с приключениями».
В 1937г. Олейников был арестован, после его ареста НКВД разгромило всю редакцию детской литературы. Олейникова и его «приспешников» обвиняли в создании «контрреволюционной вредительской шайки, сознательно взявшей курс на диверсию в детской литературе».
Олейников был расстрелян 24 ноября 1937 в Ленинграде как «враг народа». Реабилитирован посмертно в 1957.
З а время его жизни было издано всего три его «взрослых» стихотворения, он на десятилетия был исключен из истории литературы. Его произведения не издавались, большая их часть оставалась в рукописях и списках, сохраненных семьей и друзьями поэта.

                * * *

 Карась

               Н.С. Болдыревой
Жареная рыбка,
Дорогой карась,
Где ж ваша улыбка,
Что была вчерась?

Жареная рыба,
Бедный мой карась,
Вы ведь жить могли бы,
Если бы не страсть.

Что же вас сгубило,
Бросило сюда,
Где не так уж мило,
Где — сковорода?

Помню вас ребенком:

Хохотали вы,
Хохотали звонко
Под волной Невы.

Карасихи-дамочки
Обожали вас —
Чешую, да ямочки,
Да ваш рыбий глаз.

Бюстики у рыбок —
Просто красота!
Трудно без улыбок
В те смотреть места.

Но однажды утром
Встретилася вам
В блеске перламутра
Дивная мадам.

Дама та сманила
Вас к себе в домок,
Но у той у дамы
Слабый был умок.

С кем имеет дело,
Ах, не поняла, —
Соблазнивши, смело
С дому прогнала.

И решил несчастный
Тотчас умереть.
Ринулся он, страстный.
Ринулся он в сеть.

Злые люди взяли
Рыбку из сетей,
На плиту послали
Просто, без затей.

Ножиком вспороли,
Вырвали кишки,
Посолили солью,
Всыпали муки…

А ведь жизнь прекрасною
Рисовалась вам.
Вы считались страстными
Попромежду дам…

Белая смородина,
Черная беда!
Не гулять карасику
С милой никогда.

Не ходить карасику
Теплою водой,
Не смотреть на часики,
Торопясь к другой.

Плавниками-перышками
Он не шевельнет.
Свою любу < корюшкою>
Он не назовет.

Так шуми же, мутная
Невская вода.
Не поплыть карасику
Больше никуда.
1927
               * * *
               

Генриетте Давыдовне

(До Андроникова секретарем редакции была Генриетта Давыдовна, женщина необыкновенной красоты, из-за которой происходило немало споров)

Я влюблен в Генриетту Давыдовну,
А она в меня, кажется, нет —
Ею Шварцу квитанция выдана,
Мне квитанции, кажется, нет.

Ненавижу я Шварца проклятого,
За которым страдает она!
За него, за умом небогатого,
Замуж хочет, как рыбка, она.

Дорогая, красивая Груня,
Разлюбите его, кабана!
Дело в том, что у Шварца в зобу не.
Не спирает дыхания, как у меня.

Он подлец, совратитель, мерзавец —
Ему только бы женщин любить…
А Олейников, скромный красавец,
Продолжает в немилости быть.

Я красив, я брезглив, я нахален,
Много есть во мне разных идей.
Не имею я в мыслях подпалин,
Как имеет их этот индей!

Полюбите меня, полюбите!
Разлюбите его, разлюбите!
1928
             * * *
            Наташе

Если б не было Наташи —
Я домой бы убежал.
Если б не было Наташи —
Жизнь бы водкой прожигал.

День, когда тебя не вижу,
Для меня пропащий день.
Что тогда цветенье розы,
Что мне ландыш и сирень!

Но зато, когда с тобою
Я среди твоих цепей,
Я люблю и подорожник,
Мне приятен и репей.
1929
        * * *
               
Классификация жен

Жена-кобыла —
Для удовлетворения пыла.

Жена-корова —
Для тихого семейного крова.

Жена-стерва —
Для раздражения нерва.

Жена-крошка —
Всего понемножку.
1930

Солнце скрылось за горой.
Роет яму подхалим во тьме ночной.
Может, выроет, а может быть, и нет.
Все равно на свете счастья нет.
1931
                * * *
Однажды красавица Вера,
Одежды откинувши прочь,
Вдвоем со своим кавалером
До слез хохотала всю ночь.

Действительно весело было!
Действительно было смешно!
А вьюга за форточкой выла,
И ветер стучался в окно.
1931
              * * *
          Лидии

Потерял я сон,
Прекратил питание, —
Очень я влюблен
В нежное создание.

То создание сидит
На окне горячем.
Для него мой страстный вид
Ничего не значит.

Этого создания
Нет милей и краше,
Нету многограннее
Милой Лиды нашей.

Первый раз, когда я Вас
Только лишь увидел,
Всех красавиц в тот же час
Я возненавидел.
Кроме Вас.

Мною было жжение
У себя в груди замечено,
И с тех пор у гения
Сердце искалечено.

Что-то в сердце лопнуло,
Что-то оборвалось,
Пробкой винной хлопнуло,
В ухе отозвалось.

И с тех пор я мучаюсь,
Вспоминая Вас,
Красоту могучую,
Силу Ваших глаз.

Ваши брови черные,
Хмурые, как тучки,
Родинки — смородинки,
Ручки — поцелуйчики.

В диком вожделении
Провожу я ночь —
Проводить в терпении
Больше мне невмочь.

Пожалейте, Лидия,
Нового Овидия.
На мое предсердие
Капни милосердия!

Чтоб твое сознание
Вдруг бы прояснилося,
Чтоб мое питание
Вновь восстановилося.
           * * *

 Послание артистке одного из театров

Без одежды и в одежде
Я вчера Вас увидал,
Ощущая то, что прежде
Никогда не ощущал.

Над системой кровеносной,
Разветвленной, словно куст,
Воробьев молниеносней
Пронеслася стая чувств

Нет сомнения — не злоба,
Отравляющая кровь,
А несчастная, до гроба
Нерушимая любовь.

И еще другие чувства,
Этим чувствам имя — страсть!
- Лиза! Деятель искусства!
Разрешите к Вам припасть!
1932
                * * *
Быль случившаяся с автором в ЧПО
(Стихотворение, бичующее разврат)

Пришел я в гости, водку пил,
Хозяйкин сдерживая пыл.

Но водка выпита была.
Меня хозяйка увлекла.

Она меня прельщала так:
«Раскинем с вами бивуак,
Поверьте, насмешу я вас:
Я хороша, как тарантас».

От страсти тяжело дыша,
Я раздеваюся, шурша.

Вступив в опасную игру,
Подумал я: «А вдруг помру?»

Действительно, минуты не прошло,
Как что-то из меня ушло.

Душою было это что-то.
Я умер. Прекратилась органов работа.

И вот, отбросив жизни груз,
Лежу прохладный, как арбуз.

Арбуз разрезан. Он катился,
Он жил — и вдруг остановился.

В нем тихо дремлет косточка-блоха,
И капает с него уха.

А ведь не капала когда-то!
Вот каковы они, последствия разврата.
1932
                * * *

    Из жизни насекомых

В чертогах смородины красной
Живут сто семнадцать жуков,
Зеленый кузнечик прекрасный,
Четыре блохи и пятнадцать сверчков.
Каким они воздухом дышат!
Как сытно и чисто едят!
Как пышно над ними колышет
Смородина свой виноград!
1934

            * * *
Жили в квартире
Сорок четыре
Сорок четыре
Тщедушных чижа:

Чиж-алкоголик,
Чиж-параноик,
Чиж-шизофреник,
Чиж-симулянт.

Чнж-паралитик,
Чиж-сифилитик,
Чиж-маразматик,
Чиж-идиот.
1930
        * * *
Перечень расходов на одного делегата

Руп —
На суп
Трешку —
На картошку
Пятерку —
На тетерку
Десятку —
На куропатку
Сотку —
На водку
И тысячу рублей —
На удовлетворение страстей
1934
* * *

                Мысль как причина болезни

          События жизни мы формируем нашими мыслями. От них же зачастую бывают и все болезни, потому что дурные мысли - это те же страхи, чувства и эмоции (злоба, ненависть, гордыня, ревность, чувство вины, отчаяние и недовольство), но только концентрированные, а потому очень опасные. Одна лишь мысль «Меня не любят» может стать виновницей самых тяжелых болезней, потому что этот страх блокирует крестец - чакру, где находится источник жизненной энергии. Если человек не чувствует любви, его иммунитет очень сильно ослабевает - возникают сексуальные проблемы, конфликты с людьми. Страх «меня не любят» возникает еще в детстве. Так, например, когда женщина беременна, но сомневается, хочет ли она родить ребенка, это сказывается потом на родившемся ребенке. Как считают некоторые психологи, если женщина хотя бы мысленно отвергала младенца на первом месяце беременности, даже не подозревая об интересном положении, родившийся ребенок – потенциальный курильщик. Желание сделать аборт на втором месяце являет на свет алкоголика, на третьем - психически больного человека с отклонениями в развитии, на четвертом – наркомана, на шестом - самоубийцу. Преступники и маньяки часто рождаются у матерей, которые хотели сделать аборт на пятом месяце беременности. Мысленный или словесный грех матери исправить в силах только само дитя, а мама может ему помочь, попросив прощения у ребенка за свой страх, за то, что она не сумела с любовью впустить в мир маленькое существо. Задумывались ли вы, почему во время эпидемии одни мгновенно заболевают, а других вирус не берет? Или почему, несмотря на глотание таблеток, болезни, особенно хронические, возвращаются снова и снова, а иногда появляются новые? Народная мудрость гласит, что все болезни - от нервов. Но кармическая медицина считает, что люди болеют из-за собственных страхов, ведь испуганный человек всю жизнь концентрирует свои страхи, превращая маленькую обиду в большую разрушительную злобу. Злокачественные и другие виды опухолей возникают от концентрированной злобы. Причем рак половых органов бывает только у людей, испытывающих ненависть, злобу или презрение к противоположному полу. Болезни матки у женщин случаются из-за страха быть плохой матерью или как вариант страха «меня не любят». Болезни живота, желудка возникают от чрезмерной жажды власти и недовольства ее отсутствием. Аппендицит возникает тогда, когда человек печалится, чувствует себя униженным. А полнеем мы потому, что стремимся к неосуществимым целям, чувствуем себя беззащитными. Причина женской полноты чаще всего - жалость к себе, ощущение, что никто вас не любит и никому вы не нужны, кроме самой себя. Иногда причиной ожирения является подавленная злость на родителей. Это чувство может вызвать неправильный обмен веществ. Камни в почках, желчном пузыре и печени возникают от вражды. Болезни сердца чаще всего случаются из-за чувства вины, подавленной и неразделимой любви, жизненной безнадежности, страха, что ты недостоин любви или что твою любовь не принимают. Инфаркты и инсульты - болезни борцов с жизнью, поэтому большинство умирающих от этой болезни - мужчины, всю жизнь идущие вперед любыми средствами. Чаще всего они не позволяли себе плакать или как-то по-другому выражать свои эмоции в минуту слабости и горя. Болезни горла, в частности бронхит или астма, возникают от огромной обиды на людей или обстоятельства. У детей часто болит горло, когда родители в семье кричат и ссорятся, а ребенок не может это никак исправить. Конфликт между разумом и чувствами порождает болезни мозга, в том числе и психические заболевания. Именно из-за отсутствия цели люди ищут чего-то неземного, запутываются в собственных галлюцинациях и сходят с ума. Ноги болят у материально неудовлетворенных людей, а также у тех, кто никак не может найти свой жизненный путь, например, недоволен нынешним местом работы. Отеки ног - болезнь бедняков и скупердяев. Эти люди обычно не верят в собственную жизненную силу и оказываются неудачниками. Болезни позвоночника возникают из-за отсутствия жизненной платформы или тогда, когда она ошибочна. Искривление позвоночника возникает у детей, в семье которых слабый, безвольный отец. Изменяют благоверные от отсутствия искренней любви или же от чрезмерного чувства, когда девушка буквально боготворит своего избранника. Такой любовью можно даже убить, так как это колоссальная энергия. Мужчина подсознательно чувствует опасность и начинает погуливать на стороне, причем очень часто его потом мучит чувство вины перед любящей женой. Такие ловеласы не уходят из семьи, но, являясь своеобразными «передатчиками» любви жены, делают счастливой хотя бы на время еще одну женщину или многих. Все, что болит справа, связано с женской энергией. Если заложена правая ноздря, снимайте обиду на женщину. Если же ноет что-то слева - это связано с отношением к мужчинам. Освобождайте негатив с сильным полом, и боль исчезнет. Душевное состояние влияет на ход болезни, на нашу жизнь. Думайте о хорошем, настраивайтесь на более оптимистический лад - и вы увидите, как жизнь меняется к лучшему!
                * * *

Нина Ивановна Исакова

Молитва ангелу хранителю

Небесный ангел мой, прошу храни меня!
В пустыне жизни, посторонних не виня,
Свечой горю, от лютой хвори таю,
и где душе найти спасение -- не знаю.
Объятья черные мне бездна открывает,
отчаянно борюсь, но силы не хватает.
Хранитель светлый, подставь свое крыло!
Дай опереться мне, коль так не повезло.
Дай силу обрести! Надежда на тебя.
Пожалуйста, прости и сохрани меня!

                * * *
 О Господи! Яви мне Свою волю

О, Господи! Яви мне Свою волю
И подскажи, куда теперь идти?
Как мне не утонуть в той боли,
Которая дана, чтобы расти?!

Направь меня, Мудрейший из Мудрейших,
Мне подскажи, как в пропасть не упасть
И пожалей, Добрейший из Добрейших,
Дай наконец мне выплакаться всласть…

Прости меня, что вновь я не сдержалась,
Впустила гнев, обиду и упрёк,
И удержи, чтоб я не возмущалась,
А приняла болезненный урок…

Дай силы мне, чтобы воспрянуть Духом,
Вперёд шагать, Тебя Благословить,
И надели прекрасным, тонким слухом,
Чтобы опять мне фальшь не пропустить…

                * * *

       Молитва о Любви

Господи, пошли Любовь,
Любовь небесную, Любовь земную!
О том прошу я вновь и вновь:
Дай душу встретить мне родную!
Господи, пошли Любовь,
Направь меня на ту дорогу,
Что видела в одном из снов,
Где – двое – бесконечно много!
Пошли Любовь, чтоб осветила,
И чтоб согрела всех вокруг
И никого б не пропустила,
Не разбирая – враг иль друг.
Чтобы друзья, соседи, дети
Прийти спешили под наш кров,
Чтоб ощущали все на свете –
Вот здесь господствует Любовь!
Чтоб беды надвое делились,
А радость множилась на два…
Как часто все это мне снилось…
О Боже, я ли не права?!
Могу ли я в молитве к Богу
Произносить эти слова,
Чтобы найти к Любви дорогу?
И голос шепчет м...
              * * *
Молитва об очищении души

О, Господи, дай мне терпенье,
Все испытанья пережить.
И, грешной мне, пошли смиренье
И помоги сильнее быть.
Ума мне дай не празднословить,
Обиды, вздор не замечать,
Златое правило освоить
И там, где надо, промолчать.
О, Господи, не дай погаснуть
Огню Любви в моей душе,
И не растратить понапрасну
Всё то, что собрано уже.
О, Господи, позволь увидеть,
Тот путь, куда должна идти
И мудрость дай, чтоб не обидеть
Того, кто рядом в на пути.
О, Господи, очисть мне душу
От тёмных мыслей и оков
И помоги во всём стать лучше
Душою возродиться вновь!

                * * *
               


          В безбрежности


                Землю целуй, и неустанно
                ненасытимо люби, всех люби,
                все люби, ищи восторга
                и исступления сего.
                Ф. Достоевский

1.
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.

И внизу подо мною уже ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.

Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
1895 — Зима

                * * *
                Океан
                Сонет

Вдали от берегов Страны Обетованной,
Храня на дне души надежды бледный свет,
Я волны вопрошал, и Океан туманный
Угрюмо рокотал и говорил в ответ.

«Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.
Ты вверился мечте обманчивой и странной.
Скитайся дни, года, десятки, сотни лет,—
Ты не найдешь нигде Страны Обетованной».

И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман,
Охвачен пламенной, но безутешной думой,
Я горько вопросил безбрежный Океан,—

Зачем он странных бурь питает ураган,
Зачем волнуется,— но Океан угрюмый,
Свой ропот заглушив, окутался в туман.

                * * *
В этой жизни смутной
Нас повсюду ждет —
За восторг минутный —
Долгой скорби гнет.

Радость совершенства
Смешана с тоской.
Есть одно блаженство: —
Мертвенный покой.
Жажду наслажденья
В сердце победи,
Усыпи волненья,
Ничего не жди.
                * * *
                Ветер

Я жить не могу настоящим,
Я люблю беспокойные сны,
Под солнечным блеском палящим,
И под влажным мерцаньем Луны.
Я жить не хочу настоящим,
Я внимаю намекам струны,
Цветам и деревьям шумящим,
И легендам приморской волны.
 
Желаньем томясь несказанным,
Я в неясном грядущем живу,
Вздыхаю в рассвете туманном,
И с вечернею тучкой плыву.
И часто в восторге нежданном
Поцелуем тревожу листву.
Я в бегстве живу неустанном,
В ненасытной тревоге живу.

 
                * * *

  Любовь и тени любви

Воспоминанье граничит с раскаяньем.
                Бальмонт

В пустыне безбрежного Моря
Я остров нашел голубой,
Где, арфе невидимой вторя,
И ропщет и плачет прибой.

Там есть позабытая вилла,
И, точно видение, в ней
Гадает седая Сибилла,
В мерцаньи неверных огней.

И тот, кто взойдет на ступени,
Пред Вещей преклонится ниц,—
Увидать поблекшие тени
Знакомых исчезнувших лиц.

И кто, преклоняясь, заметит,
Как тускло змеятся огни,
Тот взглядом сильней их засветит,—
И вспомнит погибшие дни.

И жадным впиваяся взором
В черты бестелесных теней,
Внимая беззвучным укорам,
Что бури громовой слышней,—

Он вскрикнет, и кинется страстно
Туда, где былая стезя...
Но тени пройдут безучастно,
И с ними обняться — нельзя.

                * * *

 Не буди воспоминаний. Не волнуй меня.
Мне отраден мрак полночный. Страшен светоч дня.

Был и я когда-то счастлив. Верил и любил.
Но когда и где, не помню. Все теперь забыл.

С кем я жизнь свою размыкал? И зачем, зачем?
Сам не знаю. В сердце пусто. Ум бессильный нем.

Дождь струится беспощадный. Ветер бьет в окно.
Смех беспечный стих и замер — далеко, давно.

Для чего ж ты вновь со мною, позабытый друг?
Точно тень, встаешь и манишь. Но темно вокруг.

Мне не нужен запоздалый, горький твой привет.
Не хочу из тьмы могильной выходить на свет.

Нет в душе ни дум, ни звуков. Нет в глазах огня.
Тише, тише. Засыпаю. Не буди меня

             * * *

           Библия

В тиши полуразрушенной гробницы
Нам истина является на миг.
Передо мной заветные страницы,
То Библия, святая книга книг.

Людьми забытый, сладостный родник,
Текущий близ покинутой станицы.
В раздумьи вкруг него, склонив свой лик,
Былых веков столпились вереницы.

Я вижу узел жизни — строгий долг —
В суровом Пятикнижьи Моисея;
У Соломона, эллина-еврея,
Любовь и жизнь одеты в яркий шелк,
Но Иов жизнь клянет, клянет, бледнея,
И этот стон доныне не умолк.

                * * *
                Больной
Ах, мне хотелось бы немножко отдохнуть!
Я так измучился, мне в тягость все заботы,
И ждать, надеяться — нет сил и нет охоты,
Я слишком долго жил, мне хочется уснуть.
Вот видишь, я устал. Я жил еще немного,
Но слишком долго жил: Мой день длинней, чем год.
Я столько знал тоски, я столько знал невзгод,
Что бесконечною мне кажется дорога,—
Дорога прошлого. Еще одна ступень,
Еще ступень, еще... И вот слабеют силы,
И тени прошлого мне более не милы,
И ночь заманчива, и ненавистен день...
Уснуть, навек уснуть! Какое наслажденье!
И  разве  смерть  страшна?   Жизнь  во  сто  крат
страшней.
Всего несносней цепь минут, часов, и дней,
Ужасно правды ждать и видеть заблужденье,
И пыл своей души бесцельно расточать,
Жить в неизвестности мучительной и странной,
И вечно раздражать себя мечтой обманной,
Чтоб тотчас же ее с насмешкой развенчать.
Но ты не сердишься? Я жалуюсь, тоскую...
Ну, нет, конечно нет... Я знаю, ты добра,
О, запоздалая, о, нежная сестра!
Дай руку мне свою... вот так... я поцелую,
Я буду целовать все пальчики твои,—
Ты знаешь, никогда мне счастье не смеялось,
И в детстве надо мной ни разу не склонялось
Родимое лицо с улыбкою любви.
Но около тебя я полон чем-то новым,
Мне кажется, что я от горя отдохнул;
Вот если бы еще немножко я уснул,
С постели я бы встал совсем-совсем здоровым...
А если я умру? Ты каждую весну
Ведь будешь приходить поплакать у могилы?
Ах, как-то странно мне... Совсем теряю силы...
Послушай, не сердись... Я.... кажется... усну!

                * * *

            Воскресший

Полуизломанный, разбитый,
С окровавленной головой,
Очнулся я на мостовой,
Лучами яркими облитой.

Зачем я бросился в окно?
Ценою страшного паденья
Хотел купить освобожденье
От уз, наскучивших давно.

Хотел убить змею печали,
Забыть позор погибших дней...
Но пять воздушных саженей
Моих надежд не оправдали.

И вдруг открылось мне тогда,
Что все, что сделал я,— преступно.
И было Небо недоступно,
И высоко, как никогда.

В себе унизив человека,
Я от своей ушел стези,
И вот лежал теперь в грязи,
Полурастоптанный калека.

И сквозь столичный шум и гул,
Сквозь этот грохот безучастный.
Ко мне донесся звук неясный:
Знакомый дух ко мне прильнул.

И смутный шепот, замирая,
Вздыхал чуть слышно надо мной,
И был тот шепот — звук родной
Давно утраченного рая —

«Ты не исполнил свой предел,
Ты захотел успокоенья,
Но нужно заслужить забвенье
Самозабвеньем чистых дел.

Умри, когда отдашь ты жизни
Все то, что жизнь тебе дала,
Иди сквозь мрак земного зла,
К небесной радостной отчизне.

Ты обманулся сам в себе
И в той, что льет теперь рыданья,—
Но это мелкие страданья.
Забудь. Служи иной судьбе.

Душой отзывною страдая,
Страдай за мир, живи с людьми
И после — мой венец прими»...
Так говорила тень святая.

То Смерть - владычица была,
Она явилась на мгновенье,
Дала мне жизни откровенье
И прочь — до времени — ушла.

И новый, лучший день, алея,
Зажегся для меня во мгле.—
И прикоснувшися к земле,
Я встал с могуществом Антея.
 
                * * *
Константин Симонов
Если бог нас своим могуществом
После смерти отправит в рай,
Что мне делать с земным имуществом,
Если скажет он: выбирай?

Мне не надо в раю тоскующей,
Чтоб покорно за мною шла,
Я бы взял с собой в рай такую же,
Что на грешной земле жила,-

Злую, ветреную, колючую,
Хоть ненадолго, да мою!
Ту, что нас на земле помучила
И не даст нам скучать в раю.

В рай, наверно, таких отчаянных
Мало кто приведёт с собой,
Будут праведники нечаянно
Там подглядывать за тобой.

Взял бы в рай с собой расстояния,
Чтобы мучиться от разлук,
Чтобы помнить при расставании
Боль сведённых на шее рук.

Взял бы в рай с собой всё опасности,
Чтоб вернее меня ждала,
Чтобы глаз своих синей ясности
Дома трусу не отдала.

Взял бы в рай с собой друга верного,
Чтобы было с кем пировать,
И врага, чтоб в минуту скверную
По-земному с ним враждовать.

Ни любви, ни тоски, ни жалости,
Даже курского соловья,
Никакой, самой малой малости
На земле бы не бросил я.

Даже смерть, если б было мыслимо,
Я б на землю не отпустил,
Всё, что к нам на земле причислено,
В рай с собою бы захватил.

И за эти земные корысти,
Удивлённо меня кляня,
Я уверен, что бог бы вскорости
Вновь на землю столкнул меня.
             * * *
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: - Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,-
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
             * * *
Когда со мной страданьем
Поделятся друзья,
Их лишним состраданьем
Не обижаю я.

Я их лечу разлукой
И переменой мест,
Лечу дорожной скукой
И сватовством невест.

Учу, как чай в жестянке
Заваривать в пути,
Как вдруг на полустанке
Красавицу найти,

Чтоб не скучать по году
О той, что всех милей,
Как разложить колоду
Из дам и королей,

И назло той, упрямой,
Наоборот, не в масть,
Найдя в колоде даму,
У короля украсть.

Но всю свою науку
Я б продал за совет,
Как самому мне руку
Не дать тебе в ответ,

Без губ твоих, без взгляда
Как выжить мне полдня,
Пока хоть раз пощады
Запросишь у меня.
             * * *
Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.

Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим,
Но я не верил по ночам
Твоим ночным словам незрячим.

Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело.

Но утром, в трезвый час, когда
Душа опять сильна, как прежде,
Ты хоть бы раз сказала «да»
Мне, ожидавшему в надежде.

И вдруг война, отъезд, перрон,
Где и обняться-то нет места,
И дачный клязьминский вагон,
В котором ехать мне до Бреста.

Вдруг вечер без надежд на ночь,
На счастье, на тепло постели.
Как крик: ничем нельзя помочь!—
Вкус поцелуя на шинели.

Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне «люблю»
Почти спокойными губами.

Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки:
Люблю, люблю... ночной вокзал,
Холодные от горя руки.
          * * *


    Михаил Мазель

  "МЕЖДУ СЕРДЦЕМ И СУТЬЮ"
   Пушкинский урок

Мы все читали о дуэли,
О Черной речке, белом снеге.
И восклицали: - "Неужели
Он вправду разминулся с нею."

Закрыты школьные тетрадки.
"... Будь Натали не близорукой..."
И дети строили догадки,
Но не тянули дети руки.

Ах, эти вечные "А чтобы?!.."
Истории любимый козырь.
Лежат за окнами сугробы.
И красным кровь,.. а может розы.

В тот день не ставили отметки
И вызывали тех, кто хочет.
"... Он был стрелок довольно меткий..."
Две даты. Между - черный прочерк.

Учебник. Белая бумага.
Немой вопрос в горящих взорах.
За окнами на стеклах - влага.
"... В нем Ганибалла буйный норов..."

Года пройдут - возьму я книжку,
Перелистаю эти строки.
С уроков бегал я вприпрыжку.
Смеялся вслед учитель строгий.

Страница. Снова "Буря мглою..."
Страница "...дядя честных правил"
Колол соседа я иглою...
Учитель двойку мне поставил.

"... Вознесся выше он главою..."
И с няней пил он чай у печки.
Снег сыплет белою крупою,
И кони мчатся к черной речке.
15 февраля 1999 года

             * * *
        Чужое самосожжение
                Любимым актерам

Я так хочу открыться и принять.
Потом мечтать, творить и растворяться.
И, может быть, чего-нибудь понять
И, претворив, суметь не притворяться.
Я не хочу делить на тех и тех
В согласии с каким-то тем и этим
Дарующих печаль, сомненья, смех
И что-то, что мы вовсе не заметим.
Я не умею здраво рассуждать,
Не знаю ни течений, ни движений.
По улицам люблю потом блуждать,
Поджаренный чужим самосожженьем:
Их мысленно в душе благодаря.
За несколько несбывшихся мгновений,
Украсивших листок календаря
Своим неповторимым мановеньем.
31 января 1999 года

           * * *
        Кафе "Any Way"

В полутьме Нью-Йоркского кафе
Мы сидели, слушая певицу.
Незнакомой песенной строфой
Any Way мерцали наши лица.

Наш на час заслуженный причал
Блюдо необычного десерта.
Фрукты, кофе, соус на свечах,
Тихая нехитрая беседа.

Две ступеньки вниз от суеты.
Зеркала. Семь столиков и стойка.
У певицы с текстами листы,
У меня свои возникли строки.

Убежать от этого нельзя,
Как не убежать от провиденья.
Исчезают новые друзья,
Возникают старые виденья.

Дом, работа, творчество, судьба.
Круг, прямая или треугольник?!
Может, ты и выдавил раба,
Только ты пожизненный невольник.

Так невольно вызванная дрожь
Перебором струн коснулась тела.
Из души умчались грусть и ложь.
Почему ж она так опустела?

Я тебя не вижу в темноте.
Лишь знакомый профиль  - очертанье.
Час нам данный мигом пролетел
Незнакомым словосочетаньем.

Мы выходим. Нас встречает ночь
Группой незнакомых нам прохожих.
Десять тридцать. День уходит прочь.
Завтра будет новый, непохожий.
30 апреля 1999

             * * *
Влажность

По Бродвею бродит
Старость из России
И авоськи тащит
Из последней силы.
Как всегда, друг друга
Подперев плечами,
Тащатся супруги
И не верят сами.

Что же будет дальше?
Меньше или больше?
То, что было раньше
В сумочке из Польши,
Купленной когда-то
В магазине Ванда...
Старого солдата
Беспокоят раны.

Вырвали их с корнем,
Уезжая, дети.
Что им старым делать
В этом Новом Свете?
А куда им деться?
Принимают муки.
Силы, чтоб вертеться,
Подливают внуки.

Путая словечки:
"Здравствуй мой granddaddy"
Эти человечки
Бегают, не глядя...
Утащили палки,
Чем они не кони?
Веселятся галки
Над скамейкой в кроне.

В магазине русском
Русские газеты.
На площадке узкой
Вечные приветы.
- Как учить английский,
Чтоб ходить в больницу?
- Как звонить по скидке
В бывшую столицу?

- Вовремя ль начнутся
Завтра сериалы?
Слово скажут в адрес
Пугачевой Аллы.
- Вы читали? - Жалко...
- Слышали? - Да. - Сколько?
- У скамейки палка?
-Нет, в руках у Борьки...

Улетают ноты,
Улетают в небо.
И не разобраться:
Быль то или небыль.
С кем всё было это?
С кем того не будет?
Может этим летом
Попрохладней будет.

Клинтон - Джулиани,
SSI и велфер...
Отплывает память
От последней верфи.
Но зато гуляют
Под окном внучата,
Вдоволь получая
Свеженькой клетчатки.

Боря, милый мальчик,
Кинул мячик Ленке.
Попадает мячик
По больной коленке.
"I am sorry тетя"
(Много ли вам надо?
Если Вы уйдете,
Я могу по заду).

Вот и снова вечер
Радует закатом.
Щеголяет ветер
Англо-русским матом.
Всё так, как и прежде.
Отдыхают уши.
Той страны надежда
Здесь отводит душу.

Это только сказка.
Присказка - в том мире,
Где, хоть и со смазкой,
Жили - не тужили.
Вкалывали дружно,
Чувствовали важность,
Что-то было нужно...
Здесь одна лишь ВЛАЖНОСТЬ.

Слышно, слышно снова.
Были, были, были.
Затерялось слово
В придорожной пыли.
Бывшие начальн... А...
Будущие звезд...? Но,
Начинать сначала
Никогда не поздно.
23 октября 1997

      * * *

   Николай Рубцов
3.01.1930 - 19.01.1971


     Букет

Я буду долго
Гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов.
И подарю букет
Той девушке, которую люблю.
Я ей скажу:
— С другим наедине
О наших встречах позабыла ты,
И потому на память обо мне
Возьми вот эти
Скромные цветы! —
Она возьмет.
Но снова в поздний час,
Когда туман сгущается и грусть,
Она пройдет,
Не поднимая глаз,
Не улыбнувшись даже...
Ну и пусть.
Я буду долго
Гнать велосипед,
В глухих лугах его остановлю.
Я лишь хочу,
Чтобы взяла букет
Та девушка, которую люблю...

             * * *
В минуты музыки

В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плес,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берез,

И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей...

Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.

Но все равно в жилищах зыбких —
Попробуй их останови!—
Перекликаясь, плачут скрипки
О желтом плесе, о любви.

И все равно под небом низким
Я вижу явственно, до слез,
И желтый плес, и голос близкий,
И шум порывистых берез.

Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чем...
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чем.
1966
             * * *
Философские стихи

За годом год уносится навек,
Покоем веют старческие нравы, -
На смертном ложе гаснет человек
В лучах довольства полного и славы!
К тому и шел! Страстей своей души
Боялся он, как буйного похмелья.
- Мои дела ужасно хороши! -
Хвалился с видом гордого веселья.
Последний день уносится навек...
Он слезы льет, он требует участья,
Но поздно понял, важный человек,
Что создал в жизни
ложный облик счастья!
Значенье слез, которым поздно течь,
Не передать - близка его могила,
И тем острее мстительная речь,
Которою душа заговорила...

Когда над ним, угаснувшим навек,
Хвалы и скорби голос раздавался, -
"Он умирал, как жалкий человек!" -
Подумал я, и вдруг заволновался:
"Мы по одной дороге ходим все. -
Так думал я. - Одно у нас начало,
Один конец. Одной земной красе
В нас поклоненье свято прозвучало!
Зачем же кто-то, ловок и остер, -
Простите мне - как зверь в часы охоты,
Так устремлен в одни свои заботы,
Что он толкает братьев и сестер?!"

Пускай всю жизнь душа меня ведет!
- Чтоб нас вести, на то рассудок нужен!
- Чтоб мы не стали холодны как лед,
Живой душе пускай рассудок служит!
В душе огонь - и воля, и любовь! -
И жалок тот, кто гонит эти страсти,
Чтоб гордо жить, нахмуривая бровь,
В лучах довольства полного и власти!
- Как в трех соснах, блуждая и кружа,
Ты не сказал о разуме ни разу!
- Соединясь, рассудок и душа
Даруют нам - светильник жизни - разум!

Когда-нибудь ужасной будет ночь.
И мне навстречу злобно и обидно
Такой буран засвищет, что невмочь,
Что станет свету белого не видно!
Но я пойду! Я знаю наперед,
Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,
Кто все пройдет, когда душа ведет,
И выше счастья в жизни не бывает!
Чтоб снова силы чуждые, дрожа,
Все полегли и долго не очнулись,
Чтоб в смертный час рассудок и душа,
Как в этот раз, друг другу
улыбнулись...



                * * *
Ученики часто задавали своему Учителю один и тот же вопрос: «Как помочь бедным людям стать богаче?» Однажды Учитель обратился к ученикам с просьбой найти самого бедного в городе человека, посмотреть, что он делает и где живет. Через некоторое время ученики докладывают, что такой человек найден, он попрошайничает на базаре, а живет в лачуге у реки, за мостом. «Хорошо! – сказал Учитель. – Возьмите пачку денег и положите ее на мост непосредственно перед тем, как по мосту пройдет этот бедный человек. Может быть, нам удастся ему помочь!» Ученики все выполнили, как им велел Учитель, и с нетерпением ждали результата. Вот бедняк перешел мост.  Ученики окружили его и стали спрашивать: «Ну как? Ну что на мосту?»  Бедняк был ошарашен: «А что на мосту?» – «Разве ты там ничего не увидел?!» – не унимались ученики. «Нет! – отвечал им бедняк. – Я так часто переходил мост, что в этот раз у меня появилось желание перейти его с закрытыми глазами».
                * * *

                Пигмалион и Галатея

                Источник сюжета - Овидий, "Метаморфозы"

      Тому, кто верно служит богине любви, дарит Афродита счастье. Так дала она счастье кипрскому художнику Пигмалиону. Он ненавидел женщин и жил уединенно, избегая брака. Однажды сделал он из блестящей белой слоновой кости статую девушки необычайной красоты. Как живая стояла эта статуя в мастерской художника, казалось, она дышит и вот-вот задвигается и заговорит. Часами любовался художник своим произведением и полюбил наконец созданную им самим статую. Он дарил ей драгоценные ожерелья, запястья и серьги, одевал ее в роскошные одежды, украшал голову венками из цветов. Как часто шептал Пигмалион: - О, если бы ты была живая, если бы могла отвечать на мои речи, о, как был бы я счастлив! Но статуя была нема. Наступили дни торжеств в честь Афродиты. Принося Афродите в жертву белую телку с вызолоченными рогами, он простер к богине любви руки и с мольбой прошептал:
- О, вечные боги и ты, златая Афродита! Если вы все можете дать молящему, то дайте мне жену столь же прекрасную, как та статуя девушки, которая сделана мной самим. Пигмалион не решился просить богов оживить его статую, боясь прогневать такой просьбой богов-олимпийцев. Ярко вспыхнуло жертвенное пламя перед изображением богини любви Афродиты; этим богиня давала понять Пигмалиону, что услышала его мольбу. Вернулся художник домой. Подошел он к статуе и, о счастье, о радость! Статуя ожила! Бьется eе сердце, в ее глазах светится жизнь. Так дала богиня Афродита Пигмалиону красавицу-жену Галатею.
Кун Н.А., Нейхардт А.А. "Легенды и мифы Древней Греции и Древнего Рима" - СПб.: Литера, 1998

                * * *
                Николай Гумилёв

       Родился в Кронштадте. Умер в с. Бернгардовка под Петроградом. Поэт, легенда о жизни которого во многом была реальностью и сыграла не меньшую роль в его славе, чем сами стихи. Сын военно-морского инженера, он был воспитан в царскосельском лицее под классицистическим крылом Иннокентия Анненского. Изучал философию в Петербургском университете и в Париже с 1907 по 1914-й. Первый муж Анны Ахматовой. Путешествовал по Африке, Ближнему Востоку, Италии. Добровольцем пошел на Первую мировую войну, служил в Русском экспедиционном корпусе в Париже. Вернувшись в 1918 году в Россию, вместе с Горьким возглавил издательство "Всемирная литература", стал председателем Всероссийского союза поэтов после Блока. По известной блоковской метафоре романтическая поэзия Гумилева была похожа на пылинку дальних стран, чудом сохранившуюся на перочинном карманном ноже. На молодых фотографиях заметна надменность заносчивого, скрывающего свою неуверенность подростка, старающегося выглядеть старше и опытней, чем на самом деле. Такие мальчики прикасаются к глобусу так же чувственно, как к телу любимой женщины. Психология вечного пятнадцатилетнего капитана. Купер, Майн Рид, Стивенсон, Киплинг, Рембо, Ницше и восточная философия - вот что было ингридиентами гумилевского романтизма. Подчеркнуто мужская поэзия. Гумилеву по-детски нравилось что-то возглавлять. Гумилев возглавил движение акмеистов, противопоставив четкость, ясность, конкретность символизму, ставящему своей задачей профессионально сработанную смутность. Однако он, как и символисты, иногда поскальзывался на излишней приподнятости, красивости. У Гумилева средних стихов нет - либо очень плохие, либо шедевры.  Гумилев, предсказавший свою смерть в стихотворении "Рабочий", был расстрелян за участие в контрреволюционном заговоре. Говорят, что перед расстрелом он запел "Боже, царя храни", хотя никогда не был монархистом. (По свидетельству отца Александра Туринцева, однажды Гумилев остался сядеть и выплеснул шампанское через плечо, когда все вокруг верноподданно вскочили при тосте за Государя Императора.) Гумилев вел себя со своими палачами как истинный заговорщик,- гордо, презрительно. Впоследствии оказалось, что ни в каком заговоре он на самом деле не участвовал. Как можно судить по воспоминаниям Одоевцевой, его, видимо, подвела склонность к разговорчивой таинственности, которой он по-мальчишески щеголял. После антологии Ежова и Шамурива (1925) книги Гумилева долго не переиздавали, однако их можно было найти в букинистических магазинах и в самиздате. Лишь при Горбачеве состоялся пересмотр "дела Гумилева" и с него было полностью снято обвинение в контрреволюционном заговоре, что воскресило его поэзию теперь уже для широкого читателя, но не могло воскресить автора.

                ***
Иногда я бываю печален,
Я забытый, покинутый бог,
Созидающий, в груде развалин
Старых храмов, грядущий чертог.

Трудно храмы воздвигнуть из пепла,
И бескровные шепчут уста,
Не навек ли сгорела, ослепла
Вековая, Святая Мечта.

И тогда надо мною, неясно,
Где-то там в высоте голубой,
Чей-то голос порывисто-страстный
Говорит о борьбе мировой.

"Брат усталый и бледный, трудися!
Принеси себя в жертву земле,
Если хочешь, чтоб горные выси
Загорелись в полуночной мгле.

Если хочешь ты яркие дали
Развернуть пред больными людьми,
Дни безмолвной и жгучей печали
В свое мощное сердце возьми.

Жертвой будь голубой, предрассветной...
В темных безднах беззвучно сгори...
...И ты будешь Звездою Обетной,
Возвещающей близость зари".
Осень 1905

                * * *


                Принцесса

В темных покрывалах летней ночи
Заблудилась юная принцесса.
Плачущей нашел ее рабочий,
Что работал в самой чаще леса.

Он отвел ее в свою избушку,
Угостил лепешкой с горьким салом,
Подложил под голову подушку
И закутал ноги одеялом.

Сам заснул в углу далеком сладко,
Стала тихо тишиной виденья,
Пламенем мелькающим лампадка
Освещала только часть строенья.

Неужели это только тряпки,
Жалкие, ненужные отбросы,
Кроличьи засушенные лапки,
Брошенные на пол папиросы?

Почему же ей ее томленье
Кажется мучительно знакомо,
И ей шепчут грязные поленья,
Что она теперь лишь вправду дома?

...Ранним утром заспанный рабочий
Проводил принцессу до опушки,
Но не раз потом в глухие ночи
Проливались слезы об избушке.
Ноябрь 1907, Париж

                * * *
                Одержимый

Луна плывет, как круглый щит
Давно убитого героя,
А сердце ноет и стучит,
Уныло чуя роковое.

Чрез дымный луг, и хмурый лес,
И угрожающее море
Бредет с копьем наперевес
Мое чудовищное горе.

Напрасно я спешу к коню,
Хватаю с трепетом поводья
И, обезумевший, гоню
Его в ночные половодья.

В болоте темном дикий бой
Для всех останется неведом,
И верх одержит надо мной
Привыкший к сумрачным победам:

Мне сразу в очи хлынет мгла...
На полном, бешеном галопе
Я буду выбит из седла
И покачусь в ночные топи.

Как будет страшен этот час!
Я буду сжат доспехом тесным,
И, как всегда, о coup de grace!
Я возоплю пред неизвестным.

Я угадаю шаг глухой
В неверной мгле ночного дыма,
Но, как всегда, передо мной
Пройдет неведомое мимо...

И утром встану я один,
А девы, рады играм вешним,
Шепнут: «Вот странный паладин
С душой, измученной нездешним».


           * * *

Еще не выпита печаль
Из тонкостенного бокала,
Еще надежда не искала
Свою сиреневую шаль,
Что ей раскаянье связало.
Еще не сказаны слова,
И не обняли руки грифы,
Касаясь пальцами едва
Струны. И не надели лифы
Смущенных мыслей божества.
Еще на нотную тетрадь
Не оползал свечной огарок,
И ранней осени подарок
Пропал впустую. Ночь опять
Танцует с месяцем - он ярок
И гладит страстно плечи звезд.
Еще не падали мгновенья
На белый лист. Стихотворенья
К твоей душе протянут мост
Тоски, обиды и забвенья.

                * * *

Ветла чернела на вершине,
Грачи топорщились слегка,
В долине неба синей-синей
Паслись, как овцы, облака.
И ты с покорностью во взоре
Сказала: "Влюблена я в вас" -
Кругом трава была, как море,
Послеполуденный был час.

Я целовал посланья лета,
Тень трав на розовых щеках,
Благоуханный праздник света
На бронзовых твоих кудрях.
И ты казалась мне желанной,
Как небывалая страна,
Какой-то край обетованный
Восторгов, песен и вина.

                * * *

                Потомки Каина

Он не солгал нам, дух печально-строгий,
Принявший имя утренней звезды,
Когда сказал: "Не бойтесь вышней мзды,
Вкусите плод, и будете, как боги".

Для юношей открылись все дороги,
Для старцев - все запретные труды,
Для девушек - янтарные плоды
И белые, как снег, единороги.

Но почему мы клонимся без сил,
Нам кажется, что кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,

Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно?

             * * *

             Память

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака -
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.

И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь - его подруга,
Коврик под его ногами - мир.

Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.

Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.

Я - угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный -
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.

Крикну я... но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.

           * * *

         Завещанье

Очарован соблазнами жизни,
Не хочу я растаять во мгле,
Не хочу я вернуться к отчизне,
К усыпляющей мертвой земле.

Пусть высоко на розовой влаге
Вечереющих гроных озер
Молодые и строгие маги
Кипарисовый сложат костер.

И покорно, склоняясь, положат
На него мой закутанный труп,
Чтоб смотрел я с последнего ложа
С затаенной усмешкою губ.

И когда заревое чуть тронет
Темным золотом мраморный мол,
Пусть задумчивый факел уронит
Благовонье пылающих смол.

И свирель тишину опечалит,
И серебряный гонг заревет
И час, когда задрожат и отчалит
Огневеющий траурный плот.

Словно демон в лесу волхвований,
Снова вспыхнет мое бытие,
От мучительных красных лобзаний
Зашевелится тело мое.

И пока к пустоте или раю
Необорный не бросит меня,
Я еще один раз отпылаю
Упоительной жизнью огня.
                * * *
Много есть людей, что полюбив

Много есть людей, что, полюбив,
Мудрые, дома себе возводят,
Возле их благословенных нив
Дети резвые за стадом бродят.
А другим - жестокая любовь,
Горькие ответы и вопросы,
С желчью смешана, кричит их кровь,
Слух их жалят злобным звоном осы.
А иные любят, как поют,
Как поют и дивно торжествуют,
В сказочный скрываются приют;
А иные любят, как танцуют.
Как ты любишь, девушка, ответь,
По каким тоскуешь ты истомам?
Неужель ты можешь не гореть
Тайным пламенем, тебе знакомым?
Если ты могла явиться мне
Молнией ослепительной Господней,
И отныне я горю в огне,
Вставшем до небес из преисподней?

               * * *
               

                Джордж Бернард Шоу

Жизнь не становится менее смешной, когда кто-то умирает, или менее грустной, когда кто-то смеется.
***
Она утратила искусство вести беседу, но к сожалению, сохранила В небесах ангел не представляет собой ничего особенного.
***
О будущем хватит времени подумать тогда, когда уже впереди не будет будущего
***
А что такое жизнь, как не цепь вдохновенных безрассудств? Никогда не упускай случая - он представляется не каждый день.
***
Свобода - это ответственность. Вот почему все ее так боятся.
***
Мы не имеем права потреблять счастье, не производя его.
***
Уметь выносить одиночество и получать от него удовольствие -- великий дар.
***
Одиночество — великая вещь, но не тогда, когда ты один.
***
Секрет наших несчастий в том, что у нас есть время размышлять, счастливы мы или нет.
***
Не пытайтесь жить вечно, у вас ничего не выйдет.
***
Я никогда не был высокого мнения о смелости дрессировщиков львов. внутри клетки они, по крайней мере, защищены от людей.
***
Тот, кто никогда не надеялся не может отчаятьсядар речи.
***
Я давно понял, что не стоит бороться со свиньями. можно испачкаться, и, к тому же, доставить им удовольствие.
***
Идеальный муж — это мужчина, считающий что у него идеальная жена!
***
Если когда-нибудь, гоняясь за счастьем, вы найдете его, вы, подобно старухе, искавшей свои очки, обнаружите, что счастье было все время у вас на носу.
***
Нет такой женщины, которой удалось бы сказать «до свидания» меньше, чем в тридцати словах.
***
Мир состоит из бездельников, которые хотят иметь деньги, не работая, и придурков, которые готовы работать, не богатея.
***
Почему так устроен мир, что у людей, которые умеют жить в своё удовольствие, никогда нет денег, а те, у кого деньги водятся, понятия не имеют, что значит прожигать жизнь?
***
Мы все — рабы того лучшего, что внутри нас, и того худшего, что снаружи.
* * *


    Геннадий Шпаликов

Жила с сумасшедшим поэтом,
Отпитым давно и отпетым.
И то никого не касалось,
Что девочке горем казалось.

О нежная та безнадёжность,
Когда всё так просто и сложно,
Когда за самой простотою —
Несчастья верста за верстою.

Несчастья? Какие несчастья? —
То было обычное счастье,
Но счастье и тем непривычно,
Что выглядит очень обычно.

И рвано и полуголодно,
И солнечно или холодно,
Когда разрывалось на части
То самое славное счастье.

То самое славное время,
Когда мы не с теми — а с теми,
Когда по дороге потерей
Ещё потеряться не верим.

А кто потерялся — им легче,
Они все далече, далече.
Январь 1974
          ***

Собака ты, собака,
Ты рыжая, я — сед.
Похожи мы, однако,
Я твой всегда сосед.

Похожи мы по роже,
А также по тому... —
Тебе, собака, сложно —
Ты всё-таки «Му-му».

Жлобам на свете проще,
Собака, ты не жлоб,
И дождь тебя полощет
И будит через жолб.

Мне от того не хуже,
Не лучше — ничего,
Собачья жизнь поможет,
Излечит от всего.
Октябрь 1973

       ***
Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу
Вся в ожидании проснуться.

Однажды утром зацвести,
Пока её никто не видит,
А уж на ней роса блестит
И сохнет, если солнце выйдет.

Оно восходит каждый раз
И согревает нашу землю,
И достигает ваших глаз,
А я ему уже не внемлю.

Не приоткроет мне оно
Опущенные тяжко веки,
И обо мне грустить смешно,
Как о реальном человеке.

А я - осенняя трава,
Летящие по ветру листья,
Но мысль об этом не нова,
Принадлежит к разряду истин.

Желанье вечное гнетёт,
Травой хотя бы сохраниться —
Она весною прорастёт
И к жизни присоединится.

         ***
       Батум

Работа нетяжёлая,
И мне присуждено
Пить местное, дешёвое
Грузинское вино.

Я пью его без устали,
Стакан на свет гляжу,
С матросами безусыми
По городу брожу.

С матросами безусыми
Брожу я до утра
За девочками с бусами
Из чешского стекла.

Матросам завтра вечером
К Босфору отплывать,
Они спешат, их четверо,
Я пятый - мне плевать.

Мне оставаться в городе,
Где море и базар,
Где девочки негордые
Выходят на бульвар.
         ***

       О собаках

Я со псом разговаривал ночью,
Объясняясь, — наедине, —
Жизнь моя удаётся не очень,
Удаётся она не вполне.

Ну, а всё же, а всё же, а всё же, —
Я спросил у случайного пса, —
Я не лучше, но я и не плоше,
Как и ты — среди псов — не краса.

Ты не лучший, единственный — верно,
На меня ты печально глядишь,
Я ж смотрю на тебя суеверно,
Объясняя собачую жизнь.

Я со псом разговаривал ночью,
Разговаривал — наедине, —
И выходит — у псов жизнь не очень,
Удаётся она не вполне.

           ***
Не принимай во мне участья
И не обманывай жильём,
Поскольку улица, отчасти,
Одна - спасение моё.

Я разучил её теченье,
Одолевая, обомлел,
Возможно, лучшего леченья
И не бывает на земле.

Пустые улицы раскручивал
Один или рука в руке,
Но ничего не помню лучшего
Ночного выхода к реке,

Когда в заброшенном проезде
Открылись вместо тупика
Большие зимние созвездья
И незамёрзшая река.

Всё было празднично и тихо
И в небесах и на воде.
Я днём искал подобный выход,
И не нашёл его нигде.
         ***

Бывает всё на свете хорошо, -
В чём дело, сразу не поймёшь, -
А просто летний дождь прошёл,
Нормальный летний дождь.

Мелькнёт в толпе знакомое лицо,
Весёлые глаза,
А в них бежит Садовое кольцо,
А в них блестит Садовое кольцо,
И летняя гроза.

А я иду, шагаю по Москве,
И я пройти ещё смогу
Солёный Тихий океан,
И тундру, и тайгу.

Над лодкой белый парус распущу,
Пока не знаю, с кем,
Но если я по дому загрущу,
Под снегом я фиалку отыщу
И вспомню о Москве.
1963
         ***
Людей теряют только раз,
И след, теряя, не находят,
А человек гостит у вас,
Прощается и в ночь уходит.

А если он уходит днём,
Он всё равно от вас уходит.
Давай сейчас его вернём,
Пока он площадь переходит.

Немедленно его вернём,
Поговорим и стол накроем,
Весь дом вверх дном перевернём
И праздник для него устроим.

          ***
    Песня из пьесы
Лают бешено собаки
В затухающую даль,
Я пришёл к вам в чёрном фраке,
Элегантный, как рояль.
Было холодно и мокро,
Жались тени по углам,
Проливали слёзы стекла,
Как герои мелодрам.
Вы сидели на диване,
Походили на портрет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.
Расположен книзу дулом
Сквозь карман он мог стрелять,
Я всё думал, думал, думал -
Убивать, не убивать?
И от сырости осенней
Дрожи я сдержать не мог,
Вы упали на колени
У моих красивых ног.
Выстрел, дым, сверкнуло пламя,
Ничего уже не жаль.
Я лежал к дверям ногами -
Элегантный, как рояль.
1959
            ***
Ах, утону я в Западной Двине!
Или погибну как-нибудь иначе.
Страна не зарыдает обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют.
Не надо мне гражданской панихиды.

Я никогда не ездил на слоне
И не решал важнейшие задачи.
Страна не зарыдает обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

Не выйдет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают.
Прости, прощай, Центральный Комитет!
И гимна надо мною не сыграют.
         ***
Хоронят писателей мёртвых,
Живые идут в коридор.
Служителей бойкие мётлы
Сметают иголки и сор.

Мне дух панихид неприятен,
Я в окна спокойно гляжу
И думаю - вот мой приятель,
Вот я в этом зале лежу.

Не сделавший и половины
Того, что мне сделать должно,
Ногами направлен к камину,
Оплакан детьми и женой.

Хоронят писателей мёртвых,
Живые идут в коридор.
Живые людей распростёртых
Выносят на каменный двор.

Ровесники друга выносят,
Суровость на лицах храня,
А это - выносят, выносят, -
Ребята выносят меня!

Гусиным или не гусиным
Бумагу до смерти марать,
Но только бы не грустили
И не научились хворать.

Но только бы мы не теряли
Живыми людей дорогих,
Обидами в них не стреляли,
Живыми любили бы их.

Ровесники, не умирайте.
1959

       ***

Стоял себе расколотый —
Вокруг ходил турист,
Но вот украл Царь-колокол
Известный аферист.

Отнёс его в Столешников
За несколько минут,
А там сказали вежливо,
Что бронзу не берут.

Таскал его он волоком,
Стоял с ним на углу,
Потом продал Царь-колокол
Британскому послу.

И вот уже на Западе
Большое торжество —
И бронзовые запонки
Штампуют из него.

И за границей весело
В газетах говорят,
Что в ужасе повесился
Кремлёвский комендант.

А аферист закованный
Был сослан на Тайшет,
И повторили колокол
Из пресс-папье-маше.

Не побоялись бога мы
И скрыли свой позор —
Вокруг ходил растроганный
Рабиндранат Тагор.

Ходил вокруг да около,
Зубами проверял,
Но ничего про колокол
Плохого не сказал.

           * * *

           Песня

С паровозами и туманами
В набегающие поля
На свидания с дальними странами
Уезжаем и ты и я.
Уезжаем от мокрых улиц,
Безразличия чьих-то глаз.
Парусами странствий надулись
Носовые платки у нас.
Мы вернёмся, когда наскучит
Жизнь с медведями, без людей,
В город мокрый и самый лучший,
В город осени и дождей.
1955
               ***
                Никогда не думал, что такая
                Может быть тоска на белом свете.
                К. Симонов
Солнце бьёт из всех расщелин,
Прерывая грустный рассказ
О том, что в середине недели
Вдруг приходит тоска.

Распускаешь невольно нюни,
Настроение нечем крыть,
Очень понятны строчки Бунина,
Что в этом случае нужно пить.

Но насчёт водки, поймите,
Я совершеннейший нелюбитель.

Ещё, как на горе, весенние месяцы,
В крови обязательное брожение.
А что если взять и... повеситься,
Так, под настроение.

Или, вспомнив девчонку в столице,
Весёлые искры глаз,
Согласно весне и апрелю влюбиться
В неё второй раз?

Плохо одному в зимнюю стужу,
До омерзения скучно в расплавленный зной,
Но, оказалось, гораздо хуже
Бывает тоска весной.
1955
строчки Бунина - из стихотворения «Одиночество»

        * * *



Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу
Вся в ожидании проснуться.

Однажды утром зацвести,
Пока ее никто не видит,
А уж на ней роса блестит
И сохнет, если солнце выйдет.

Оно восходит каждый раз
И согревает нашу землю,
И достигает ваших глаз,
А я ему уже не внемлю.

Не приоткроет мне оно
Опущенные тяжко веки,
И обо мне грустить смешно,
Как о реальном человеке.

А я - осенняя трава,
Летящие по ветру листья,
Но мысль об этом не нова,
Принадлежит к разряду истин.

Желанье вечное гнетет,
Травой хотя бы сохраниться —
Она весною прорастет
И к жизни присоединится.
               
          * * *

 Оставь меня с собой... Не убивай!

C безумными глазами у окна
Стояла женщина... Она была одна..
Она хотела прыгнуть с высоты.
Она хотела навсегда уйти.

Но что-то екнуло под сердцем.Это ОН.
Она цеплялась все руками за балкон..
Руками била по холодному стеклу..
И после простонала: "Не могу!"

Закрыла голову руками от обид...
Разбито сердце... Плачет и кричит...
Глаза закрыла... Ей приснился сон.
Навстречу, улыбаясь, бежит ОН!

Рученки сын раскинул набегу...
"Ах! Мама милая! Лови меня! Лечу!
Ах, мама! Мамочка! Смотри, ведь, это Я!
Я буду сильным! Я люблю тебя!

Оставь меня... Оставь... Не убивай!
Я буду слушаться! Не говори: "Прощай"..
Без папы вырастишь... Он для меня никто!
Я подрасту, пойдем с тобой в кино...

Я буду сильным! Буду защищать!
Я не позволю никогда тебе страдать!
Я не пущу к тебе беду и боль!
Он не достоин, мама, быть с тобой!

Мы будем вместе! Вместе навсегда!
Другой полюбит, мамочка, тебя!
Я папой буду дядю называть.
Тебе осталось лишь немножко подождать.

Я понимаю, что сейчас зима...
Но, я в тебе... ты больше не одна!
Я буду осторожно в тебе жить
И постараюсь боль не причинить...
Никто тебя не будет ТАК ЛЮБИТЬ!"

Глаза открыла... Да, кругом зима.
"Сынок! Я буду очень ждать Тебя!"
С колен поднявшись, стала у окна.
"Спасибо, мальчик мой! И Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!"
                Из интернета
               

                * * *
                Рождение Афины

Богиня Афина-Паллада рождена была самим Зевсом. Зевс-громовержец знал, что у его жены, богини разума Метис, будет двое детей: дочь Афина и сын необычайного ума и силы. Мойры, богини судьбы, открыли Зевсу тайну, что сын Метис свергнет его с престола и отнимет власть над миром. Испугался великий Зевс, и, чтобы избежать грозной судьбы, усыпил Метис ласковыми речами и проглотил ее, прежде чем у нее родилась дочь Афина.  Через некоторое время почувствовал Зевс страшную головную боль. Он призвал своего сына Гефеста и приказал разрубить себе голову, чтобы избавиться от невыносимой боли и шума в голове. Взмахнул Гефест топором, мощным ударом расколол череп Зевсу, и вышла на свет из головы громовержца могучая воительница, богиня Афина-Паллада. В полном вооружении, в блестящем шлеме, с копьем и щитом предстала она перед изумленными очами богов-олимпийцев. Воинственный клич ее раскатился далеко по небу, и до самого основания потрясся светлый Олимп. Прекрасная, величественная, стояла она перед богами. Голубые глаза Афины горели божественной мудростью, вся она сияла дивной, небесной, мощной красотой. Славили боги рожденную из головы отца-Зевса любимую дочь его, защитницу городов, богиню мудрости и знания, непобедимую воительницу Афину-Палладу.
Кун Н.А., Нейхардт А.А. "Легенды и мифы Древней Греции и Древнего Рима" - СПб.: Литера, 1998

                * * *
           Редьярд Киплинг
               
            Письмо к сыну

Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятения всех,
Верь сам в себя наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди не уставая,
Пусть лгут лжецы не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись прощая
Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая что их голос лжив;
Останься тих когда твое же слово,
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.

Умей поставить в радостной надежде,
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: "Иди!"

Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой,
Будь прям и тверд с врагами и друзьями,
Пусть все в свой час считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь во владение,
Тогда мой сын, ты будешь ЧЕЛОВЕК!

           * * *
               
Там,где похоронен старый маг,
Где зияет в мраморе пещера,
мы услышим робкий , тайный шаг ,
Мы с тобой увидим Люцифера .
Подожди , погаснет скучный день ,
В мире будет тихо , как во храме .
Люцифер прокрадется , как тень,
С тихими вечерними тенями .
Скрытые , незримые для всех,
Сохраним мы нежное молчанье,
Будем слушать серебристый смех
И бессильно горькие рыданья.
Синий блеск нам взор заворожит,
Фея Маб свои расскажет сказки,
И спугнёт , блуждая . Вечный Жид
Бабочек оранжевой окраски .
Но когда воздушный лунный знак
Побледнеет , шествуя к паденью ,
Снова станет трупом старый маг,
Люцифер - блуждающею тенью .
Фея Маб на лунном лепестке
Улетит к далекому чертогу ,
И , угрюмо посох сжав в руке ,
Вечный Жид отправится в дорогу.
И, взойдя на плиты алтаря,
Мы заглянем в узкое оконце,
Чтобы встретить песнею царя -
Золотисто-огненное солнце.
          
перевод от Э. Линецкой
               

           * * *
    Татьяна Нежная

На могиле моей цветов не счесть.
Это ты подарил их? Ответь, я жду.
Это ты, отвергая любовь и лесть,
Падал вниз, подскользнувшись
на тонком льду.
Ах, как звонко опять смеется смерть
И косою нелепой грозит луне.
Это снежно-кудрявая круговерть
Заморозила сердце слепое мне.
Вот и небо. Не синий платок, не гладь -
Пальцем огненным пламя из черных глаз.
Это мы не сумели, быть может, взять
То, что было подарено нам для нас.
Миртом пахнет. Беспечная благодать.
Кто за кладбищем белым меня найдет?
Ты могилой моей не успеешь стать.
Я в твою простыню завернула лед.


              * * *

Там, за холмами любви - необъятная грусть,
Зыбкие звуки аккордов в адажио лунном.
Ветер-распутник ласкает сердечные струны...
Пусть я не видела золота осени, пусть.
Там, за холмами любви - необъятная ложь,
Легкие искры признаний и томного лета.
И потерялись мои откровения где-то,
Как не одетая к платью вечернему брошь.
Там, за морями тоски - нерассказанный сон
И нагота неприкрытая слов и желаний.
Каменных идолов смерть и напрасных страданий,
Сладкая вечность Эдема и грозный закон.
Там, за горами печали - несбыточный бред,
Странное танго таинственных синих мгновений.
Страсти увядшей, как роза, сиреневой тенью,
Только тебя в этом мире, наверное, нет.
Не догонишь "вчера", не догонишь,
Расплескается синяя вечность.
На дороге длиной в бесконечность
Ты свои сожаленья обронишь.

               
             * * *

Не поднимешь лежащее слово,
Что растоптано грубою ложью.
И покорно положишь к подножью
Красоту, и поклонишься снова.

Не залечишь тоску, не залечишь,
Зарумянится темная просинь.
И серебряно-белая проседь
Упадет на усталые плечи.

И от "завтра" уйти не сумеешь,
Хоть привык ты мгновений бояться.
Ты хотел бы в "сегодня" остаться
И себя расставанием греешь.

Не забудешь меня, не забудешь
На дороге длиною в безбрежность.
Снится ночью далекая нежность
Гулким эхом "Ты любишь, ты любишь"...


           * * *
                Пять веков - пять попыток "создать" людей

                Гесиод, "Труды и дни"

Живущие на светлом Олимпе бессмертные боги первый род людской создали счастливым; это был золотой век. Бог Крон правил тогда на небе. Как блаженные боги, жили в те времена люди, не зная ни заботы, ни труда, ни печали. Не знали они и немощной старости; всегда были сильны и крепки их ноги и руки. Безболезненная и счастливая жизнь их была вечным пиром, а смерть, наступавшая после долгой их жизни, похожа была на спокойный, тихий сон. При жизни все у них было в изобилии: земля сама давала им богатые плоды, и не приходилось им трудиться, возделывая поля и сады. Многочисленны были их стада, и спокойно паслись они на тучных пастбищах. Безмятежно жили люди золотого века. Сами боги приходили к ним советоваться. Но золотой век на земле закончился, и никого не осталось из людей этого поколения. После смерти люди золотого века стали духами, покровителями людей новых поколений. Окутанные туманом, они носятся по всей земле, защищая правду и карая зло. Так наградил их Зевс после их смерти.  Второй людской род уже не был таким счастливым, как первый. Это был серебряный век. Не были равны ни силой, ни разумом люди серебряного века людям золотого. Сто лет росли они неразумными в домах своих матерей, только возмужав, покидали их. Коротка была их жизнь в зрелом возрасте, а так как они были неразумны, то много несчастий и горя видели в жизни. Непокорны были люди серебряного века. Они не повиновались бессмертным богам и не хотели сжигать им жертвы на алтарях. Великий сын Крона Зевс разгневался на них за то, что не повиновались они богам, живущим на светлом Олимпе и уничтожил род их на земле. Зевс поселил их в подземном сумрачном царстве. Там и живут они, не зная ни радости, ни печалей, но им тоже воздают почести люди.  Отец Зевс создал третий род и третий век - век медный. Не похож он был на серебряный. Из древка копья создал Зевс людей - страшных и могучих. Возлюбили люди медного века гордость и войну, обильную стонами. Не знали они земледелия и не ели плодов земли, которые дают сады и пашни. Зевс дал им громадный рост и несокрушимую силу. Неукротимо, мужественно было их сердце и неодолимы их руки. Оружие их было выковано из меди, из меди были их дома, медными орудиями работали они. Не знали еще в те времена темного железа. Своими собственными руками уничтожали друг друга люди медного века и быстро сошли они в мрачное царство ужасного Аида. Как ни были они сильны, все же черная смерть похитила их, и покинули они ясный свет солнца.  Лишь только этот род сошел в царство теней, тотчас же великий Зевс создал на кормящей всех земле четвертый век и новый род людской, более благородный, более справедливый, равный богам род полубогов-героев. Но и они все погибли в злых войнах и ужасных кровопролитных битвах. Одни погибли у семивратных Фив, в стране Кадма, сражаясь за наследие Эдипа. Другие пали под Троей, куда явились они за прекраснокудрой Еленой, переплыв на кораблях широкое море. Когда всех их похитила смерть, Зевс-громовержец поселил их на краю земли, вдали от живых людей. Полубоги-герои живут на островах блаженных у бурных вод Океана счастливой, беспечальной жизнью. Там плодородная земля трижды в год дает им плоды, сладкие, как мед.  Последний, пятый век и род людской - железный. Он продолжается и теперь на земле. Ночью и днем, не переставая, губят людей печали и изнурительный труд, а боги посылают людям тяжкие заботы. Правда, к злу примешивают боги и добро, но все же зла больше, и царит оно всюду: не чтут дети родителей, друг не верен другу, гость не находит гостеприимства, нет любви между братьями, не соблюдают люди данной клятвы, не ценят правды и добра. Друг у друга разрушают они города. Всюду властвует насилие и ценятся лишь гордость да сила. Богини Совесть и Правосудие покинули людей. В своих белых одеждах взлетели они на высокий Олимп к бессмертным богам, а людям остались только тяжкие беды, и нет у них защиты от зла.
 
Кун Н.А., Нейхардт А.А. "Легенды и мифы Древней Греции и Древнего Рима" - СПб.: Литера, 1998

       * * *
Михаил Юрьевич Лермонтов

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чём?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Тёмный дуб склонялся и шумел.
1841
           * * *


Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье;
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.
               
           * * *
           Пророк

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.

Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:

"Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!"
         
            ***

        Елена Котова

Остерегайся раны наносить
Душе, которая тебя хранит и любит.
Она намного тяжелей болит.
И, все простив, поймет и не осудит.
Всю боль и горечь от тебя забрав,
Безропотно останется в терзаньях.
Ты не услышишь дерзости в словах.
Ты не увидишь злой слезы сверканья.
Остерегайся раны наносить
Тому, кто грубой силой не ответит.
И кто не может шрамы залечить.
Кто твой удар любой покорно встретит.
Остерегайся сам жестоких ран,
Которые твоей душе наносит
Тот, кто тобой храним как талисман,
Но кто тебя в своей душе - не носит.
Мы так жестоки к тем, кто уязвим.
Беспомощны для тех, кого мы любим.
Следы от ран бесчисленных храним,
Которые простим- но не забудем.

         * * *
                Европа

                Мосх, "Идилии"

У  Агенора, царя богатого финикийского города Сидона, было три сына и дочь, прекрасная, как бессмертная богиня. Звали эту юную красавицу Европа. Приснился однажды ей сон, в котором Азия и тот материк, что отделен от Азии морем, в виде двух женщин боролись за нее. Каждая женщина хотела обладать Европой. Побеждена была Азия, и ей, воспитавшей и вскормившей Европу, пришлось уступить ее другой. В страхе Европа проснулась, не понимая значения этого сна, и стала смиренно молить, чтобы отвратили от нее боги несчастье, если сон грозит ими. Одевшись в пурпурные одежды, затканные золотом, пошла она со своими подругами на зеленый, покрытый цветами луг, к берегу моря. Подобно Афродите, окруженной харитами, блистала красотой своей дочь Агенора. Набрав цветов, девы стали со смехом водить веселый хоровод. Их молодые голоса далеко разносились по цветущему лугу и по лазурному морю, заглушая его тихий ласковый плеск.  Недолго пришлось наслаждаться прекрасной Европе беззаботной жизнью. Увидел ее сын Крона, могучий тучегонитель Зевс, и решил похитить. Чтобы не испугать своим появлением юную Европу, принял он вид чудесного быка. Вся шерсть Зевса-быка сверкала, как золото, лишь на лбу у него горело, подобно сиянию луны, серебряное пятно, золотые же рога быка были изогнуты, подобно молодому месяцу. Чудесный бык появился на поляне и легкими шагами, едва касаясь травы, подошел к девам. Сидонские девы не испугались его, они окружили дивное животное и ласково гладили его. Бык подошел к Европе, он лизал ей руки и ласкался. Дыхание быка благоухало амврозией, и весь воздух был наполнен этим благоуханием. Европа гладила быка своей нежной рукой по золотой шерсти, обнимала его голову и целовала его. Бык лег у ног прекрасной девы, как бы прося ее сесть на него. Смеясь, села Европа на широкую спину быка. Хотели и другие девушки сесть с ней рядом, но бык вдруг вскочил и быстро помчался к морю. Похитил он ту, которую хотел. Громко вскрикнули от испуга сидонянки. Протягивала Европа к ним руки, прося о помощи, но не могли помочь ей сидонские девы. Как ветер, несся златорогий бык. Он бросился в море и быстро, словно дельфин, поплыл по его лазурным водам. А волны моря расступались пред ним, и брызги их скатывались, как алмазы, с его шерсти, не смочив ее. Всплыли из морской глубины прекрасные нереиды; они толпятся вокруг быка и плывут за ним. Сам бог моря Посейдон, окруженный морскими божествами, плывет впереди на своей колеснице, укрощая волны трезубцем и ровняя путь по морю своему великому брату Зевсу. Трепеща от страха, сидит на спине быка Европа. Одной рукой она держится за его золотые рога, другой же подбирает край своего пурпурного платья, чтобы не замочили его морские волны. Напрасно боится она; море ласково шумит, и не долетают до нее его соленые брызги. Морской ветер колышет кудри Европы и развевает ее легкое покрывало. Все дальше берег, вот уже скрылся он в голубой дали. Кругом лишь море да синее небо. Скоро показались в морской дали берега Крита. Быстро приплыл к нему со своей драгоценной ношей Зевс-бык и вышел на берег.  Европа стала женой Зевса, и жила она с тех пор на Крите. Три сына родились у нее и Зевса: Минос, Радамант и Сарпедон. По всему миру гремела слава этих могучих и мудрых сыновей громовержца Зевса.

Кун Н.А., Нейхардт А.А. "Легенды и мифы Древней Греции и Древнего Рима" - СПб.: Литера, 1998
                * * *

       Андрей Дементьев

В любви мелочей не бывает.
Все высшего смысла полно...

Вот кто-то ромашку срывает.
Надежды своей не скрывает.
Расставшись -
Глядит на окно.

В любви мелочей не бывает.
Все скрытого смысла полно...
Нежданно печаль наплывает.
Улыбка в ответ остывает,
Хоть было недавно смешно.
И к прошлым словам не взывает.
Они позабыты давно.

Так, значит, любовь убывает.
И, видно, уж так суждено.
В любви мелочей не бывает.
Все тайного смысла полно...

            * * *
               

Никогда ни о чем не жалейте в догонку
Никогда ни о чём не жалейте вдогонку.
Если то, что случилось нельзя изменить
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.
Никогда не жалейте о том что случилось,
Иль о том что случится не может уже
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды как птицы парили в душе.
Не жалейте своей доброты и участия
Если даже за всё вам усмешка в ответ...
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство,
Не жалейте что вам не досталось их бед.
Никогда, никогда ни о чём не жалейте,
Поздно начали вы или рано ушли
Кто-то пусть гениально играет на флейте
Но ведь песни берёт он из вашей души...
Никогда , никогда ни о чём не жалейте
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но ещё гениальнее слушали вы....
                * * *
Я ничего и никому не должен.
Не должен клясться в верности стране
За то, что с ней до нищеты я дожил.
За то, что треть земли моей в огне.
Я ничего и никому не должен.
Мне «молодые волки» не указ.
Они, конечно, много нас моложе,
Но вовсе не талантливее нас.
И новый мир по старому ничтожен
Среди своих раздоров и корыт.
Я ничего и никому не должен,
Поскольку никогда не жил в кредит.
                ***
 Не замечаем, как уходят годы
Не замечаем, как уходят годы.
Спохватываемся,
Когда они пройдут.
И все свои ошибки и невзгоды
Выносим мы на запоздалый суд.
И говорим:
,,Когда б не то да это,
Иначе жизнь мы прожили б свою…”
Но призывает совесть нас к ответу
В начале жизни а не на краю.
Живите так, как будто наступает
Тот самый главный,
Самый строгий суд.
Живите, словно дарите на память
Вы жизнь свою тем, что потом придут.

         ***
               
    Баллада о любви

— Я жить без тебя не могу,
Я с первого дня это понял...
Как будто на полном скаку
Коня вдруг над пропастью поднял.
— И я без тебя не могу.
Я столько ждала! И устала.
Как будто на белом снегу
Гроза мою душу застала.
Сошлись, разминулись пути,
Но он ей звонил отовсюду.
И тихо просил: «Не грусти...»
И тихое слышалось: «Буду...»
Однажды на полном скаку
С коня он свалился на съемках...
— Я жить без тебя не могу,—
Она ему шепчет в потемках.
Он бредил... Но сила любви
Вновь к жизни его возвращала.
И смерть уступила: «Живи!»
И все начиналось сначала.
— Я жить без тебя не могу...—
Он ей улыбался устало,
— А помнишь на белом снегу
Гроза тебя как-то застала?
Прилипли снежинки к виску.
И капли росы на ресницах...
Я жить без тебя не смогу,
И значит, ничто не случится.
1947

            ***
Со времен древнейших и поныне
Иудеи встретясь ,говорят :
"В будущем году в - Иерусалиме ..."
И на небо обращают взгляд .
На какой земле мы бы не жили ,
Всех нас породнил Иерусалим .
Близкие мы друг друг иль чужие ,-
Не судьбою , так душою с ним .
Увожу с визиткой чье-то имя ,
Сувениры , книги , адреса ...
"В будущем году в Иерусалиме ..."
С тем и отбываем в небеса .
....За окном шумит московский ливень .
Освежает краски на гербе .
"В будущем году - в Иерусалиме ",-
Мысленно желаю я себе.
1992г.
                ***
                Нарцисс

                Овидий, "Метаморфозы"

Кто не чтит златую Афродиту, кто отвергает дары ее, кто противится ее власти, того немилосердно карает богиня любви. Так покарала она сына речного бога Кефиса и нимфы Лаврионы, прекрасного, но холодного и гордого Нарцисса. Никого не любил он, кроме одного себя, лишь себя считая достойным любви.  Однажды, когда он заблудился в густом лесу во время охоты, увидела его нимфа Эхо. Нимфа не могла сама заговорить с Нарциссом. Над ней тяготело наказание богини Геры: молчать должна была нимфа Эхо, а отвечать на вопросы могла лишь повторяя их последние слова. С восторгом смотрела Эхо на стройного красавца юношу, скрытая от него лесной чащей. Нарцисс огляделся кругом, не зная, куда ему идти, и громко крикнул:
 - Эй, кто здесь?
 - Здесь! - раздался громкий ответ Эхо.
 - Иди сюда! - крикнул Нарцисс.
 - Сюда! - ответила Эхо.
 С изумлением смотрит прекрасный Нарцисс по сторонам. Никого нет. Удивленный этим, он громко воскликнул:
 - Сюда, скорей ко мне!
 И радостно откликнулась Эхо:
 - Ко мне! Протягивая руки, спешит к Нарциссу нимфа из леса, но гневно оттолкнул ее прекрасный юноша. Ушел он поспешно от нимфы и скрылся в лесу. Спряталась в лесной непроходимой чаще и отвергнутая нимфа. Страдает от любви к Нарциссу, никому не показывается и только печально отзывается на всякий возглас несчастная Эхо.  А Нарцисс остался по-прежнему гордым и самовлюбленным, отвергнув любовь многих нимф. Однажды одна из отвергнутых им нимф воскликнула:
 - Полюби же и ты, Нарцисс! И пусть не отвечает тебе взаимностью человек, которого ты полюбишь!  Исполнилось пожелание нимфы. Разгневалась богиня любви Афродита на то, что Нарцисс отвергает ее дары, и наказала его. Однажды весной во время охоты Нарцисс подошел к ручью и захотел напиться студеной воды. Еще ни разу не касались вод этого ручья ни пастух, ни горные козы; ни разу не падала в ручей сломанная ветка, даже ветер не заносил в ручей лепестков пышных цветов. Вода его была чиста и прозрачна. Как в зеркале, отражалось в ней все вокруг: и кусты, разросшиеся по берегу, и стройные кипарисы, и голубое небо. Нагнулся Нарцисс к ручью, опершись руками о камень, выступавший из воды, и отразился в ручье весь, во всей своей красе. Тут-то и настигла его кара Афродиты. В изумлении смотрит он на свое отражение в воде, и сильная любовь овладевает им. Полными любви глазами смотрит он на свое изображение в воде, он манит его, зовет, простирает к нему руки. Наклоняется Нарцисс к зеркалу вод, чтобы поцеловать свое отражение, но целует только студеную прозрачную воду ручья. Все забыл Нарцисс: он не уходит от ручья, не отрываясь, любуется самим собой, не ест, не пьет, не спит. Полный отчаяния, восклицает он, простирая руки к своему отражению:
- О, кто страдал так жестоко! Нас разделяют не горы, не моря, а только полоска воды, и все же не можем мы быть с тобой вместе. Выйди же из ручья!  Задумался Нарцисс, глядя на свое отражение в воде. Вдруг страшная мысль пришла ему в голову и тихо шепчет он своему отражению, наклоняясь к воде:
 - О горе! Я боюсь, не полюбил ли я самого ceбя! Ведь ты - я сам! Я люблю самого себя. Я чувствую что немного осталось мне жить. Едва расцветши, увяну я и сойду в мрачное царство теней. Смерть не страшит меня, смерть принесет конец мукам любви.
Покидают силы Нарцисса и чувствует он уже приближение смерти, но не может оторваться от своего отражения. Падают его слезы в прозрачные воды ручья. По зеркальной поверхности воды пошли круги, и пропало прекрасное изображение. Со страхом воскликнул Нарцисс:
 - О, где ты? Вернись! Останься! Не покидай меня: ведь это жестоко. О, дай хоть смотреть на тебя!
 Но вот опять спокойна вода, опять появилось отражение, опять, не отрываясь, смотрит на него Нарцисс. Тает он, как роса на цветах в лучах горячего солнца. Видит и несчастная нимфа Эхо, как страдает Нарцисс. Она по-прежнему любит его, и страдания Нарцисса болью сжимают ей сердце.
 - О горе! - восклицает Нарцисс.
 - Горе! - отвечает Эхо.
Наконец, измученный, слабеющим голосом воскликнул Нарцисс, глядя на свое отражение:
- Прощай!
 И еще тише, чуть слышно прозвучал отклик нимфы Эхо:
 - Прощай!
 Склонилась голова Нарцисса на зеленую прибрежную траву, и мрак смерти покрыл его очи. Умер Нарцисс. Плакали в лесу нимфы, и плакала Эхо. Приготовили нимфы юному Нарциссу могилу, но когда пришли за телом юноши, то не нашли его, а на том месте, где склонилась на траву голова Нарцисса, вырос белый душистый цветок - цветок смерти; нарциссом зовут его. Кун Н.А., Нейхардт А.А. "Легенды и мифы Древней Греции и Древнего Рима" - СПб.: Литера, 1998

               

          ***
               
Вероника Тушнова

Пусть мне оправдываться нечем,
пусть спорны доводы мои,-
предпочитаю красноречью
косноязычие любви.

Когда волненью воплотиться
в звучанье речи не дано,
когда сто слов в душе родится
и не годится
ни одно!
Когда молчание не робость,
но ощущение того,
какая отделяет пропасть
слова от сердца твоего.

О сердце, склонное к порывам,
пусть будет мужеством твоим
в поступках быть красноречивым,
а в обожании - немым.

И что бы мне ни возразили,
я снова это повторю.
... Прости меня,
моя Россия,
что о любви
не говорю.


                * * *

                Не судите да не судимы будете

Пожилой мужчина с 25-летним сыном вошли в вагон поезда и заняли свои места. Молодой человек сел у окна. Как только поезд тронулся, он высунул руку в окно, чтобы почувствовать поток воздуха и вдруг  восхищенно закричал:
- Папа, видишь, все деревья идут назад!
 Пожилой мужчина улыбнулся в ответ. Рядом с молодым человеком сидела супружеская пара. Они были немного сконфужены тем, что 25 летний мужчина ведет себя как маленький ребенок. Внезапно молодой человек снова закричал в восторге:
- Папа, видишь, озеро и животные. Облака едут вместе с поездом!
Пара смущенно наблюдала за странным поведением молодого человека, в котором его отец, казалось, не находил ничего странного. Пошел дождь, и капли дождя коснулись руки молодого человека. Он снова переполнился радостью и закрыл глаза. А потом закричал:
- Папа, идет дождь, вода трогает меня! Видишь, папа?
 Желая хоть чем-то помочь, пара, сидящая рядом, спросила пожилого мужчину:
- Почему Вы не отведете сына в какую-нибудь клинику на консультацию?
Пожилой мужчина ответил:
 - Мы только что из клиники. Сегодня мой сын первый раз в жизни обрел глаза.
Невозможно судить о делах и поступках других людей, не обладая при этом всей полнотой знаний. Всей полнотой знаний обладает только Бог. Поэтому – «Не судите, да не судимы будете!»

                * * *

 Борис Чичибабин
               
Клянусь на знамени веселом

Однако радоваться рано —
и пусть орет иной оракул,
что не болеть зажившим ранам,
что не вернуться злым оравам,
что труп врага уже не знамя,
что я рискую быть отсталым,
пусть он орет, — а я-то знаю:
не умер Сталин.
Как будто дело все в убитых,
в безвестно канувших на Север —
а разве веку не в убыток
то зло, что он в сердцах посеял?
Пока есть бедность и богатство,
пока мы лгать не перестанем
и не отучимся бояться, —
не умер Сталин.
Пока во лжи неукротимы
сидят холеные, как ханы,
антисемитские кретины
и государственные хамы,
покуда взяточник заносчив
и волокитчик беспечален,
пока добычи ждет доносчик, —
не умер Сталин.
И не по старой ли привычке
невежды стали наготове —
навешать всяческие лычки
на свежее и молодое?
У славы путь неодинаков.
Пока на радость сытым стаям
подонки травят Пастернаков, —
не умер Сталин.
А в нас самих, труслив и хищен,
не дух ли сталинский таится,
когда мы истины не ищем,
а только нового боимся?
Я на неправду чертом ринусь,
не уступлю в бою со старым,
но как тут быть, когда внутри нас
не умер Сталин?
Клянусь на знамени веселом
сражаться праведно и честно,
что будет путь мой крут и солон,
пока исчадье не исчезло,
что не сверну, и не покаюсь,
и не скажусь в бою усталым,
пока дышу я и покамест
не умер Сталин!
1959
               * * *
Сними с меня усталость, матерь Смерть.
Я не прошу награды за работу,
но ниспошли остуду и дремоту
на мое тело, длинное как жердь.
Я так устал. Мне стало все равно.
Ко мне всего на три часа из суток
приходит сон, томителен и чуток,
и в сон желанье смерти вселено.
Мне книгу зла читать невмоготу,
а книга блага вся перелисталась.
О матерь Смерть, сними с меня усталость,
покрой рядном худую наготу.
На лоб и грудь дохни своим ледком,
дай отдохнуть светло и беспробудно.
Я так устал. Мне сроду было трудно,
что всем другим привычно и легко.
Я верил в дух, безумен и упрям,
я Бога звал — и видел ад воочью, —
и рвется тело в судорогах ночью,
и кровь из носу хлещет по утрам.
Одним стихам вовек не потускнеть,
да сколько их останется, однако.
Я так устал! Как раб или собака.
Сними с меня усталость, матерь Смерть.
1967

                * * *

                Замечайте только хорошее!

Один старый и очень мудрый китайский человек сказал своему другу:
- Рассмотри комнату, в которой мы находимся получше, и постарайся запомнить вещи коричневого цвета. - В комнате было много чего коричневого, и друг быстро справился с этой задачей. Но мудрый китаец ему задал следующий вопрос:
- Закрой-ка глаза свои и перечисли все вещи... синего цвета! - Друг растерялся и возмутился: «Я ничего синего не заметил, ведь я запоминал по твоей указке только вещи коричневого цвета!»  На что мудрый человек ответил ему: «Открой глаза, осмотрись — ведь в комнате очень много вещей синего цвета.» И это было чистой правдой. Тогда мудрый китаец продолжил: «Этим примером, я хотел тебе показать правду жизни: если ты ищешь в комнате вещи только коричневого цвета, а в жизни — только плохое, то ты и будешь видеть только их, замечать исключительно их, и только они будут тебе запоминаться и участвовать в твоей жизни. Запомни: если ты ищешь, плохое, то ты обязательно его найдешь и никогда не заметишь ничего хорошего. Поэтому если всю жизнь ты будешь ждать и морально готовиться к худшему — то оно обязательно произойдет с тобой, ты никогда не будешь разочарован в своих страхах и опасениях, но всего будешь находить им новые и новые подтверждения. Но если ты будешь надеяться и готовиться к лучшему, то ты не будешь притягивать плохое в свою жизнь, а просто рискуешь всего лишь иногда быть разочарованным — жизнь невозможна без разочарований.  Ожидая худшее, ты упускаешь из жизни все то хорошее, что в ней на самом деле есть. Если ожидаешь плохого, то ты его и получаешь. И наоборот. Можно приобрести такую силу духа, благодаря которой любая стрессовая, критическая ситуация в жизни будет иметь и положительные стороны».

                * * *
               
       Иннокентий Анненский

             Желание

Когда к ночи усталой рукой
Допашу я свою полосу,
Я хотел бы уйти на покой
В монастырь, но в далеком лесу,

Где бы каждому был я слуга
И творенью господнему друг,
И чтоб сосны шемели вокруг,
А на соснах лежали снега...

А когда надо мной зазвонит
Медный зов в беспросветной ночи,
Уронить на холодный гранит
Талый воск догоревшей свечи.

                * * *

   Тоска припоминания

Мне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница.
Я уйду от людей, но куда же,
От ночей мне куда схорониться?

Все живые так стали далеки,
Все небытное стало так внятно,
И слились позабытые строки
До зари в мутно-черные пятна.

Весь я там в невозможном ответе,
Где миражные буквы маячут...
...Я люблю, когда в доме есть дети
И когда по ночам они плачут.
               * * *

     Солнечный сонет

Под стоны тяжкие метели
Я думал — ночи нет конца:
Таких порывов не терпели
Наш дуб и тополь месяца.

Но солнце брызнуло с постели
Снопом огня и багреца,
И вмиг у моря просветлели
Морщины древнего лица...

И пусть, как ночью, ветер рыщет,
И так же рвет, и так же свищет,—
Уж он не в гневе божество.

Кошмары ночи так далеки,
Что пыльный хищник на припеке —
Шалун и больше ничего.

              * * *
   
     Мухи как мысли

      (Памяти Апухтина)

Я устал от бессонниц и снов,
На глаза мои пряди нависли:
Я хотел бы отравой стихов
Одурманить несносные мысли.

Я хотел бы распутать узлы...
Неужели там только ошибки?
Поздней осенью мухи так злы,
Их холодные крылья так липки.

Мухи-мысли ползут, как во сне,
Вот бумагу покрыли, чернея...
О, как, мертвые, гадки оне...
Разорви их, сожги их скорее.

               * * *

              Человек

            Сонет

Я завожусь на тридцать лет,
Чтоб жить, мучительно дробя
Лучи от призрачных планет
На "да" и "нет", на "ах!" и "бя",

Чтоб жить, волнуясь и скорбя
Над тем, чего, гляди, и нет...
И был бы, верно, я поэт,
Когда бы выдумал себя,

В работе ль там не без прорух,
Иль в механизме есть подвох,
Но был бы мой свободный дух -

Теперь не дух, я был бы бог...
Когда б не пиль да не тубо,
Да не тю-тю после бо-бо!..

             * * *

            Он и я

Давно меж листьев налились
Истомой розовой тюльпаны,
Но страстно в сумрачную высь
Уходит рокот фортепьянный.

И мука там иль торжество,
Разоблаченье иль загадка,
Но он - ничей, а вы - его,
И вам сознанье это сладко.

А я лучей иной звезды
Ищу в сомненьи и тревожно,
Я, как настройщик, все лады
Перебираю осторожно.

Темнеет... Комната пуста,
С трудом я вспоминаю что-то,
И безответна и чиста,
За нотой умирает нота.
                * * *

                Сенека (Seneca) Луций Анней (Младший)
                4 до н.э. - 65

Римский философ, драматург и оратор. Второй сын Сенеки Старшего (ритора). При Калигуле по проискам Мессалины был осужден сенатом и сослан на остров Корсику. Вернулся в Рим после смерти Мессалины. Был наставником, а потом советником Нерона и удерживал его от совершения жестокостей. По наущениям врагов был примешан к заговору Пизона против Нерона и кончил жизнь самоубийством (вскрытием жил). Как философ был эклектиком, хотя и называл себя стоиком.



Истинное мужество заключается не в том, чтобы призывать смерть, а в том, чтобы бороться против невзгод.
Как было бы похвально, если бы люди столько же упражняли свой мозг, сколько упражняют тело, и так же рьяно стремились к добродетели, как они стремятся к удовольствиям.
Не было еще гения без некоторой доли безумия.
Равенство прав не в том, что все ими пользуются, а в том, что они всем предоставлены.
Трудно привести к добру нравоучениями, легко примером.
Чем несправедливее наша ненависть, тем она упорнее.
Полезнее знать несколько мудрых правил, которые всегда могли бы служить тебе, чем выучиться многим вещам, для тебя бесполезным.
Мы не получаем жизнь короткой, но делаем ее таковой.
Боги устроили так, что всякий может отнять у нас жизнь, но никто не в состоянии избавить нас от смерти.
Глупо строить планы на всю жизнь, не будучи господином даже завтрашнего дня.
Щадя преступников, вредят честным людям.
Не тот беден, у кого мало, а тот, кто хочет большего.
Интересуйся не количеством, а качеством твоих почитателей: не нравиться дурным для человека похвально.
Не считай счастливым того, кто зависит от счастья.
Пьянство не создает пороков, а только выставляет их напоказ. Всякий порок выходит на свободу: у спесивого растет чванство, у жестокого - свирепость, у завистливого - злость.
Мужество без благоразумия - только особый вид трусости.
А покажи мне, кто не раб в том или другом смысле.
Всякий разумный человек наказывает не потому, что был совершен проступок, а для того, чтобы он не совершался впредь.
Избыток пищи мешает тонкости ума.
Сделай первый шаг и ты поймешь, что не все так страшно.
Нет ничего безобразней старика, который не имеет других доказательств пользы его продолжительной жизни, кроме возраста.
Закон должен быть краток, чтобы его легко могли запомнить и люди несведущие.
Опьянение - не что иное, как добровольное безумие.
Как басня, так и жизнь цениться не за длину, но за содержание.
Цезарю многое непозволительно именно потому, что ему дозволено все.
Задуманное, пусть и не осуществленное, преступление все же есть преступление.
Некоторые неписаные законы тверже всех писаных.
Смерть предстоит всему: она - закон, а не кара.
Исполнение самых сильных наших желаний часто бывает источником величайших наших скорбей.
Сколько рабов, столько врагов.
Глупо умирать из страха перед смертью.
Небольшая сумма, данная взаймы, делает должника другом, большая - врагом.
Одни преступления открывают путь другим.
Кто громоздит злодейство на злодейство, свой множит страх.
Пить вино так же вредно, как принимать яд.
Преступник может иногда избежать наказания, но не страха перед ним.
Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла оставаться с тобою, она же или не явится, или скоро будет позади.
Кто, имея возможность предупредить преступление, не делает этого, тот ему способствует.
Некоторые лекарства опаснее самих болезней.
Никогда число прожитых дней не заставит нас признать, что мы прожили достаточно.
Когда человек не знает, к какой пристани он держит путь, для него ни один ветер не будет попутным.
Необходимость ломает все законы.
Жить правильно - доступно всем, жить долго - никому.
Осуждение невинного - есть осуждение самих судей.
Ничто так не препятствует здоровью, как частая смена лекарств.
Кто принимает решение, не выслушав противную сторону, поступает несправедливо, хотя бы решение это и было справедливое.
Пока мы откладываем жизнь, она проходит.
Пусть будет нашей высшей целью одно: говорить, как чувствуем, и жить, как говорим.
Общество - свод камней, который обрушился бы, если бы один не поддерживал другого.
Всякое зло легко подавить в зародыше.
Выгода от доброго деяния - то, что ты использовал возможность его совершить.
Первый же час, давший нам жизнь, укоротил ее.
Все люди одинаковы по существу, все одинаковы по рождению, знатнее тот, кто честен по природе.
Честолюбцы подобны собакам, которым кидают куски мяса: они хватают их на лету и, разинув пасть, вытянув шею, вечно ждут следующего куска, а получив, проглатывают не смакуя и даже не ощутив вкуса, - ненасытные.
Большое состояние бывает большим рабством.
Жизнь как пьеса в театре: важно не то, сколько она длится, а насколько хорошо сыграна.
Речь - убранство души: если она старательно подстрижена, подкрашена и отделана, то ясно, что и в душе нет ничего подлинного, а есть некое притворство.
Честный судья осуждает преступление, а не преступника.
Наглость — не что иное, как ложный признак величия.
Большая библитека скорее рассеивает, чем поучает читателя. Гораздо лучше ограничиться несколькими авторами, чем необдуманно читать многих.
Преступление расторгает договоры, заключенные преступлением же.
Все явные недуги менее опасны; самыми страшными являются те, что скрываются под личиной здоровья.
Мы учимся, увы, для школы, а не для жизни.
Всякое удовольствие усиливается от той самой опасности, которая может нас лишить его.
Судьба ничего не дает в вечную собственность.
Зло не вне, а внутри нас; оно пребывает в нашей душе. Мы излечиваемся от него с трудом, потому что не знаем, что были больны.
Преступление остается иногда ненаказанным, но оставляющим в покое - никогда.
Ничто на свете не заслуживает такого уважения, как человек, умеющий мужественно переносить несчастья.
Высшее богатство - отсутствие жадности.
Благополучие походит на нежную, но безрассудную мать, которая балует своих детей.

                * * *

               
                Эльдар Рязанов

    « За  последние  двенадцать  лет  я поставил несколько фильмов -- "Ирония судьбы", "Служебный  роман",  "Гараж", "О  бедном  гусаре замолвите  слово", "Вокзал  для  двоих",  "Жестокий  романс",  "Забытая  мелодия  для  флейты", "Дорогая  Елена Сергеевна".  Я  упомянул о них  лишь потому,  что в этот  же период   параллельно   "с  многочисленными  и   разнообразными  занятиями  и обязанностями  существовало  что-то  вроде  внутреннего монолога  или,  если хотите, стихотворного дневника. В стихах  фиксировалось  то, что не находило себе места, да  и  не  могло найти,  в  сценариях  и  фильмах. Кинематографу подвластно  все,  он  может  передавать  любые  оттенки  и  нюансы  движения человеческой  души.  Однако  кинорежиссер  создает  произведение  с  помощью писателя,  актеров,  оператора,  художника,  композитора.  Любой  фильм   -- своеобразный сплав дарований всех этих индивидуальностей. Наверное,  мучительное  желание  высказаться  о  личном,  только  моем, стремление поделиться  чем-то  заветным, жажда исповеди  и  побудили  меня к стихотворству.  Исповедь, я думаю, -- то, к чему властно тяготеет каждый вид искусства. В этом смысле поэзия наиболее интимна. В искренности, правдивости чувств, обнажении тайников души, умении заглянуть в  человеческие глубины -- наверное, суть поэзии».
     Эльдар Александрович Рязанов -- член союза писателей СССР.



      Я  в мир  вбежал легко и без тревоги
     Секундных стрелок ноги, семеня,
     за мной гнались  по  жизненной дороге, --
     да где  там! -- не  могли  догнать меня.
     Не уступал минутам длинноногим,--
     на равных с ними  долго я бежал...
     Но сбил ступни о камни и пороги
      и фору, что имел, не удержал.
     Вокруг летают странные  тарелки...
     Из  прошлого смотрю  на них в бреду.
     Меня обходят часовые стрелки,--
     так тяжело сегодня я иду.

                * * *

     Лесная речка вьется средь деревьев...
     Там, где мелеет, убыстряет ход.
     Река несет печальные потери,
     но неизменно движется вперед.

     В нее спускают всякие отбросы,
     живую душу глушит динамит.
     Она лишь плачет и покорно сносит
     огромность угнетений и обид.

     Петляет, изгибается, виляет,
     в препятствие уткнется -- обойдет.
     Но на реку ничто не повлияет,
     она обратно, вспять, не потечет.

     Встречая на своем пути плотину,
     речушка разливается окрест,
     так в правоте своей неукротима,
     как будто она Лена или Днестр.

     Иные реки катятся в болото,
     иные испускают злую вонь...
     В живой реке -- пленительные ноты,
     живой воды живительный огонь...

     Опять прокол, падение, осечка...
     Растет утрат необратимый счет.
     Ты должен быть, как та простая речка,
     что знает свое дело и течет.

                * * *

     Как хорошо порою заболеть,--
     чтоб бег прервать -- единственное средство.
     Под одеяло теплое залезть
     и вспомнить, как болел когда-то в детстве.
     Там за окном зима -- весь мир замерз...
     Пьешь с горькой миной сладкую микстуру
     и на тревожный матери вопрос
     чуть прибавляешь ты температуру.
     Высовываешь белый свой язык,
     "а" говоришь, распахивая горло,
     и взглядом, отрешенным от живых,
     даешь понять, -- мол, руки смерть простерла.
     Как сладостно себя до слез жалеть,
     в мечтах готовить жуткие сюрпризы:
     взять и назло всем близким умереть,
     чтоб больше не ругали за капризы.
     Вообразить -- кладут тебя во гроб,
     мать вся в слезах, дружки полны смиренья.
     И бьет по телу россыпью озноб,
     как предвкушенье будущих крушений.
     Дней через пять, к несчастью, ты здоров...
     Укутали и вывели на солнце,
     и ты забыл обиды, докторов...
     А мысль о смерти спит на дне колодца.

                * * *

     Я не то чтобы тоскую...
     Возьму в руки карандаш...
     Как сумею, нарисую
     скромный, простенький пейзаж:

     дождь, летящий снизу в небо,
     солнца ярко-черный свет,
     на кровавом жарком снеге
     твой прозрачный силуэт.

     От луны в потоке кружев
     льется синенький мотив,
     и бездонный смелый ужас
     смотрит в белый негатив.

     А там дождь, летящий в небо,
     траурный и горький свет,
     тень огромная на снеге
     от того, чего и нет.

                * * *

     Меж датами рожденья и кончины
     (а перед ними наши имена)
     стоит тире, черта, стоит знак "минус",
     а в этом знаке жизнь заключена.

     В ту черточку вместилось все, что было...
     А было все! И все сошло, как снег.
     Исчезло, растворилось и погибло,
     чем был похож и не похож на всех.

     Погибло все мое! И безвозвратно.
     Моя любовь, и боль, и маета.
     Все это не воротится обратно,
     лишь будет между датами черта.

                * * *

     На пристани начертано:
     "Не приставать, не чалиться!"
     А волны ударяются о сваи, о причал...
     Когда на сердце ветрено,
     то незачем печалиться...
     Нам пароход простуженный прощально прокричал.

     На волнах мы качаемся
     под проливными грозами--
     ведь мы с тобой катаемся на лодке надувной.
     Зонтом мы укрываемся,
     а дождь сечет нас розгами,
     и подгоняет лодочку ветрило продувной.

     Несет нас мимо пристани,
     старинной и заброшенной,
     но молчаливо помнящей далекие года,
     когда с лихими свистами,
     толкаясь по-хорошему,
     к ней прижимались белые, холеные суда.

     Начертано на пристани:
     "Не приставать, не чалиться!"
     А, в общем, очень хочется куда-нибудь пристать...
     Пусть будет, что предписано,
     Пусть будет все нечаянно,
     нам вместе так естественно, как свойственно дышать.

     Мы в белой будке скроемся,
     с тобой от ливня спрячемся...
     Асфальт здесь обрывается, здесь прежде был паром.
     Нет никого тут, кроме нас...
     Дыхание горячее...
     И ветер надрывается от счастья за окном.

     На пирсе намалевано:
     "Не приставать, не чалиться!"
     А в будке у паромщика нам, взломщикам, приют.
     Здесь дело полюбовное,
     Все кружится, качается...
     И к нам, как к этой пристани, пускай не пристают.

                * * *
               
                Ветер

     Было тихо в белом свете,--
     свет был белым от зимы...
     Вдруг примчался шалый ветер --
     устроитель кутерьмы.
     Впереди неслась поземка
     хулиганскою ордой,
     а за нею ветер звонкий,
     крепкий, смелый, молодой.
     Ветер был озорником--
     рвался нагло в каждый дом...
     Он в лицо плевался колко,
     он раздел от снега елки,
     молотил метелью в окна
     так, что дом стонал и охал.
     Ветер был самоуверен--
     дул в разнузданной манере.
     Он вломился, как налетчик,
     оборвал все провода.
     В коридоре умер счетчик,
     в кране кончилась вода.
     Электричества нет в избах,
     мы не смотрим телевизор,
     мы живем теперь при свечке,
     раздуваем жар у печки.
     Ветер, груб и неумерен,
     выл в разнузданной манере.
     Налепил кривых сугробов,
     ни проехать, ни пройти,
     на нехоженых дорогах--
     ни тропинки, ни пути.
     Издавая хамский посвист,
     скорый ветер отбыл в гости
     то ль на север, то ль на юг...
     А потом вернулся вдруг!
     Мы и охнуть не успели,
     снова заскрипели ели.
     Ветер продлевал бесчинства
     и чинил большие свинства,
     сыпал манкою из снега
     так, что потемнело небо,
     вздыбил саван-покрывало,
     буря гикала, плясала,
     ветер гадко хохотал...
     Наконец и он устал.
     Иль дебоша устыдился,--
     лег в лесу, угомонился...
     Тихо обо всем подумал.
     Взял и на рассвете умер.
     Снова тихо в белом свете.
     Только жаль, что умер ветер.

                * * *

     Как будто вытекла вся кровь,
     глаз не открыть -- набрякли веки...
     Но звать не надо докторов --
     усталость это в человеке.

     А за окном трухлявый дождь...
     И пугало на огороде
     разводит руки... Не поймешь,
     во мне ль так худо иль в природе.

     Тоскуют на ветвях навзрыд
     грачами брошенные гнезда...
     Но слышен в небе птичий крик:
     -- Вернемся рано или поздно!

     Хочу хандру преодолеть.
     Надеюсь, что преодолею.
     А ну-ка, смерть! Не сметь! Не сметь!
     Не сметь садиться мне на шею.

                * * *

     Как тебе я, милый, рад,
     Мот, кутила, листопад,
     ты -- транжира, расточитель,
     разбазарил, что имел.
     Мой мучитель и учитель,
     что ты держишь на уме?

     Разноцветные банкноты
     тихо по миру летят,
     а деревья, как банкроты,
     изумленные торчат.
     Жизнь -- безжалостная штука,
     сложенная из утрат...
     Ты прощаешься без звука,
     друг мой, брат мой, листопад.
     Отдаешь родные листья,--
     ты -- образчик бескорыстья.

     Успокой мою натуру,
     ибо нет пути назад...
     Разноцветные купюры
     под ногами шелестят...
     Осень любящий бездельник,
     я гуляю наугад,
     и в садах костры из денег
     в небо струйками дымят.
     Как тебе я, милый, рад,
     листопад мой, друг и брат.

                * * *
     На могучей реке, полновластной,
     с неустанным теченьем воды,
     жили бакены -- белый и красный,
     охраняя суда от беды.

     Корабли шли и ходко, и смело,
     хоть порой и коварна река,
     так как бакены -- красный и белый--
     путь показывали издалека.

     Ночь спустилась, сгустилась опасность,--
     берегов не видать у реки,
     но два бакена -- белый и красный--
     зажигают огни-маяки.

     Их огни одинаково разны,
     и, как только пройдет пароход,
     подмигнет другу белому красный,
     белый красному другу моргнет.

     Что с того, что один из них белый,
     а другой в красный выкрашен цвет:
     половинки единого целого,
     в них различия, в сущности, нет.

     Оба служат в одном пароходстве,
     оба -- бакены, оба -- равны.
     Не ищите, пожалуйста, сходства
     с биографией нашей страны.

                * * *
               
              Бессонница

     Слышно: шебуршат под полом мыши,
     сквозь окно сочится лунный свет...
     Плюхнулся на землю с елки снег,
     от мороза дом кряхтит и дышит...
     Скоро рассветет, а сна как нет.
     Извертелся за ночь на подушке,
     простыни в жгуты перекрутил,
     а потом все вновь перестелил
     и лежал недвижный и послушный,
     огорчаясь ссорами светил.
     Все не спал и видел хаотичный
     о себе самом престранный фильм:
     я герой в нем, но герой в кавычках...
     Нету сил послать к чертям привычки,--
     взять и отмочить нежданный финт.
     Вот летаю с кем-то до рассвета...
     Вижу, что безделье мне к лицу...
     Вот целую руку подлецу...
     Скачет фильм по рваному сюжету...
     Жаль, что к несчастливому концу.
     Проскрипела за окном береза,
     на полу сместился синий блик...
     В пустоте безмолвен горький крик
     и шумят задушенные слезы...
     Это, видно, сон меня настиг.

                * * *

     Все тороплюсь, спешу, лечу я,
     всегда я в беге нахожусь,
     нехваткой времени врачуя
     во мне таящуюся грусть.

     И все ж не вижу в этом смысла --
     жить, время вечно теребя.
     Куда бы я ни торопился,
     я убегаю от себя.

     Ищу я новые занятья,
     гоню карьером свою жизнь,
     хочу ее совсем загнать я...
     Да от себя не убежишь!

                * * *
 
               
         Детский рисунок

               
     Речку знобит от холода,
     вздулась гусиной кожей,
     серым дождем исколота,
     не может унять дрожи.

     В лодке парочка мокнет,
     может, у них рыбалка...
     Свет зажигается в окнах,
     этих промокших жалко.

     Возникли на лике речки
     от корабля морщины...
     Дым из трубы свил колечки,
     корабль проехал мимо.

     Речка уставилась в небо,
     небо упало в реку...
     Хоть кто слово сказал мне бы,
     чудику-человеку.

                * * *
     Сумерки -- такое время суток,--
     краткая меж днем и ночью грань,
     маленький, но емкий промежуток,
     когда разум грустен, нежен, чуток
     и приходит тьма, куда ни глянь.

     Сумерки -- такое время года,--
     дождь долдонит, радость замерла,
     и, как обнаженный нерв, природа
     жаждет белоснежного прихода,
     ждет, когда укроет все зима.

     Сумерки -- такое время века,--
     неохота поднимать глаза...
     Там эпоха тащится калекой,
     человек боится человека
     и, что было можно, все нельзя.

     Сумерки -- такое время жизни,
     что заемным греешься огнем,
     но добреешь к людям и Отчизне...
     При сплошной вокруг дороговизне
     сам ты дешевеешь с каждым днем.

     Сумерки -- такое время суток,
     между жизнью и кончиной грань,
     маленький, но емкий промежуток,
     когда взгляд размыт, печален, чуток
     и приходит тьма, куда ни глянь.

                * * *
     Как много дней, что выброшены зря,
     дней, что погибли как-то между прочим.
     Их надо вычесть из календаря,
     и жизнь становится еще короче.

     Был занят бестолковой суетой,
     день проскочил -- я не увидел друга
     и не пожал его руки живой...
     Что ж! Этот день я должен сбросить с круга.

     А если я за день не вспомнил мать,
     не позвонил хоть раз сестре иль брату,
     то в оправданье нечего сказать:
     тот день пропал! Бесценная растрата!

     Я поленился или же устал --
     не посмотрел веселого спектакля,
     стихов магических не почитал
     и в чем-то обделил себя, не так ли?

     А если я кому-то не помог,
     не сочинил ни кадра и ни строчки,
     то обокрал сегодняшний итог
     и сделал жизнь еще на день короче.

     Сложить -- так страшно, сколько промотал
     на сборищах, где ни тепло, ни жарко...
     А главных слов любимой не сказал
     и не купил цветов или подарка.

     Как много дней, что выброшены зря,
     дней, что погибли как-то между прочим.
     Их надо вычесть из календаря
     и мерить свою жизнь еще короче.

                * * *
     Когда я просто на тебя смотрю,
     то за тебя судьбу благодарю.

     Когда твоя рука в моей руке,
     то все плохое где-то вдалеке.

     Когда щекой к твоей я прислонюсь,
     то ничего на свете не боюсь.

     Когда я глажу волосы твои,
     то сердце замирает от любви.

     Когда гляжу в счастливые глаза,
     то на моих от нежности слеза.

     Как то, что чувствую, пересказать?
     Ты мне жена, сестра, подруга, мать.

     Не существует безупречных слов,
     что могут передать мою любовь.

     И оттого, что рядом ты со мной,
     я добрый, я хороший, я живой.

     Стих этот старомоден, неказист
     и слишком прост, но искренен и чист.

     С улыбкой светлой на тебя смотрю,
     и жизнь, что вместе мы, благодарю.

                * * *

               
          Монолог «художника»

     Прожитая жизнь -- сложенье чисел:
     сумма дней, недель, мгновений, лет...
     Я вдруг осознал -- я живописец,
     вечно создающий твой портрет.
     Для импровизаций и художеств
     мне не нужен, в общем, черновик.
     Может, кто другой не сразу может,
     я ж эскизы делать не привык.

     Я малюю на живой модели,
     притушил слезой бездонный взгляд.
     Легкий штрих -- глазищи потемнели,
     потому что вытерпели ад.

     Я прорисовал твои морщины,
     в волосы добавил белизны...
     Натуральный цвет люблю в картинах,
     я противник басмы или хны.

     Перекрасил -- в горькую! -- улыбку,
     два мазка,-- и ты нехороша.
     Я без красок этого добился,
     без кистей и без карандаша.

     Близких раним походя, без смысла
     гасим в них глубинный теплый свет...
     Сам собою как-то получился
     этот твой теперешний портрет.

                * * *

     Ты укрой меня снегом, зима,--
     так о многом хочу позабыть я
     и отринуть работу ума...
     Умоляю тебя об укрытьи.

     Одолжи мне, зима, одолжи
     чистоты и отдохновенья,
     белоснежных снегов безо лжи...
     Я прошу тебя об одолженьи.

     Подари мне, зима, подари
     дней беззвучных, что светят неярко,
     полусон от зари до зари...
     Мне не надо богаче подарка.

     Поднеси мне, зима, поднеси
     отрешенности и смиренья,
     чтобы снес я, что трудно снести...
     Я прошу у тебя подношенья.

     Ты подай мне, зима, ты подай
     тишину и печаль состраданья
     к моим собственным прошлым годам...
     Я прошу у тебя подаянья.
    
                * * *

     Мчатся годы-непогоды
     над моею головой...
     Словно не была я сроду
     кучерявой, молодой.

     Едут дроги-недотроги,
     от тебя увозят вдаль,
     а покрытье у дороги --
     горе, слезы и печаль.

     Эти губы-душегубы
     невозможно позабыть.
     Посоветуйте мне, люди,
     что мне делать? Как мне быть?

     Словно пушки на опушке
     учиняют мне расстрел...
     Мокрая от слез подушка,
     сиротливая постель.

     Мои руки от разлуки
     упадают, точно плеть.
     От проклятой этой муки
     можно запросто сгореть.

     Мчатся годы-непогоды
     над моею головой,
     словно не была я сроду
     кучерявой, молодой.

                * * *

     Я все еще, как прежде, жил, живу,
     а наступило время отступленья.
     Чтобы всю жизнь держаться на плаву,
     у каждого свои приспособленья.

     Я никогда не клянчил, не просил,
     Карьерной не обременен заботой.
     Я просто сочинял по мере сил
     и делал это с сердцем и охотой.

     Но невозможно без конца черпать--
     колодец не бездонным оказался.
     А я привык -- давать, давать, давать!..
     И, очевидно, вдрызг поиздержался.

     Проснусь под утро... Долго не засну...
     О, как сдавать позиции обидно!
     Но то, что потихоньку я тону,
     покамест никому еще не видно.

     Богатства я за годы не скопил,
     хотя вся жизнь ухлопана на службу.
     В дорогу ничего я не купил...
     Да в этот путь и ничего не нужно.

                * * *
     Я умом могу понять все доводы...
     Не держи меня, дай я уйду.
     Песенка рождается без повода
     и не может жить на поводу.

     То, что я любил когда-то смолоду,
     нынче за версту я обойду.
     Песенка рождается без повода,
     и поводья рвутся на ходу.

     Зряшной жизни я хочу попробовать,
     с пустяками быть накоротке.
     Песенка рождается без повода,
     песня не живет на поводке.

                * * *
     Все беспричинно. Чей-то взгляд. Весна.
     И жизнь легка. Не давит ее ноша.
     И на душе такая тишина,
     что, кажется, от счастья задохнешься.

     Все беспричинно. Чей-то взгляд. Зима.
     И жизнь бежит. И неподъемна ноша.
     И на душе такая кутерьма,
     что, кажется, от горя задохнешься.

     То ночь жарка, а то морозен день...
     Вся жизнь в полоску, словно шкура тигра.
     А на душе такая дребедень...
     Да, жаль, к концу подходят эти игры...

                * * *
     В трамвай, что несется в бессмертье,
     попасть нереально, поверьте.
     Меж гениями -- толкотня,
     и места там нет для меня.

     В трамвае, идущем в известность,
     ругаются тоже и тесно.
     Нацелился, было, вскочить...
     Да, черт с ним, решил пропустить.

     А этот трамвай -- до Ордынки...
     Я впрыгну в него по старинке,
     повисну опять на подножке
     и в юность вернусь на немножко.

     Под лязганье стрелок трамвайных
     я вспомню подружек случайных,
     забытые дружбы и лица...
     И с этим ничто не сравнится!

                * * *
     Осень начинается в горах,
     а затем сползает вниз, в долины...
     В нижний лес прокрался желтый страх,
     белый снег покрасил все вершины.
     Старость начинается в ногах,
     даже в зной, укутанные, мерзнут...
     И ползет наверх холодный страх
     предисловием событий грозных.
               
                * * *
               


                Апрель

     По грязи чавкают шаги,
     шуршат о твердый наст подошвы,
     в ручьях я мою сапоги...
     Земля в лесу, как крик о прошлом.

     Тут прошлогодних желтых трав
     торчат поломанные стебли,
     разбросан бурых листьев прах
     и умирает снег последний.

     Трухлявые сучки везде,
     на лужах ржавые иголки...
     И отражаются в воде
     немые, сумрачные елки.

     Жизнь представляется порой
     какой-то конченой, далекой...
     Но под березовой корой
     пульсируют живые соки.

     Согрет дыханием земным,
     лес оживет без проволочки...
     Как с механизмом часовым
     дрожат на ветках бомбы-почки.

     Где рядом почерневший снег,
     продрались трав зеленых нити.
     Лес замер, словно человек
     перед свершением событий.

     Не слышно натяженья струн.
     Лес полон скрытого азарта,
     как победительный бегун,
     что сжат пружиной перед стартом.

     Здесь бескорыстен птичий смех,
     здесь все в преддверии полета...
     Вдруг о себе напомнил век
     далеким гулом самолета.

     Я выпустил из рук тоску
     в весенний ветер непослушный...
     А по последнему ледку
     скакали первые лягушки.

                * * *

     Ветер закружился над деревней,
     хищный ветер из холодной мглы...
     Завздыхали бедные деревья,
     закачались голые стволы.

     Сокрушенно наклонялись елки--
     шум верхушек, шелест, шорох, стон...
     Словно где-то ехал поезд долгий
     под какой-то затяжной уклон.

     Слезы с веток сыпались на крышу,
     сучья глухо падали в траву.
     Этот безутешный шепот слышу,
     с чувством сострадания живу.

                * * *

     У памяти моей дурное свойство,--
     любая пакость будет долго тлеть.
     Хочу прогнать больное беспокойство,
     но не могу себя преодолеть.

     Как в безразмерной камере храненья,
     в сознаньи -- чемоданы и мешки,
     в которых накопились оскорбленья,
     обиды, униженья и щелчки.

     Не в силах изменить свою природу,
     я поименно помню всех врагов.
     Обиды-шрамы ноют в непогоду...
     К прощенью я, простите, не готов.

     В самом себе копаюсь я капризно,
     на свалке памяти я черт-те что храню...
     Обидчиков повычеркав из жизни,
     я их в воображеньи хороню.

     Быть может, признавать все это стыдно,
     и я раскрыл свой неприглядный вид.
     Но что же делать, если мне -- обидно!..
     Мое сознанье -- летопись обид!

     У памяти моей дурное свойство,--
     я помню то, что лучше позабыть.
     Хочу прогнать больное беспокойство,
     но не могу себя переломить.

                * * *

     Что жизнь? Музыкальная пьеса:
     соната ли, фуга, иль месса,
     сюита, ноктюрн или скерцо...
     Там ритмы диктуются сердцем.
     Пиликает, тренькает, шпарит,
     бренчит иль бывает в ударе,
     играется без остановки...
     Меняются лишь оркестровки.
     Ребячие годы прелестны,
     хрустальны, как отзвук челесты...
     Потом мы становимся старше,
     ведут нас военные марши,
     пьяняще стучат барабаны,
     зовущие в странные страны.
     Но вот увенчали нас лавры --
     грохочут тарелки, литавры,
     а как зажигательны скрипки
     от нежной, зазывной улыбки...
     Кончается общее "тутти",
     не будьте столь строги, не будьте:
     мелодию -- дивное диво --
     дудим мы порою фальшиво.
     Проносится музыка скоро
     под взмахи судьбы-дирижера.
     Слабеют со временем уши,
     Напевы все глуше,
     оркестры играют все тише...
     Жаль, реквием я не услы...

                * * *

     Любовь готова все прощать,
     когда она -- любовь,
     умеет беспредельно ждать,
     когда она --любовь,
     любовь не может грешной быть,
     когда она -- любовь,
     ее немыслимо забыть,
     когда она --любовь,
     она способна жизнь отдать,
     когда она -- любовь,
     она -- спасенье, благодать,
     когда она -- любовь,
     полна безмерной доброты,
     когда она -- любовь,
     она естественна, как ты,
     когда она -- любовь.

                * * *

     Исступленно кланялись березы,
     парусил всей кроной ржавый дуб,
     мужичонка, поутру тверезый,
     разбирал трухлявый черный сруб.

     Три дымка курилось над селеньем.
     Ветер покрутился и утих...
     Вдруг явилось сладкое виденье --
     возле клуба крытый грузовик.

     Надпись на борту "Прием посуды"
     за литровку написал маляр...
     Вот пошли из всех калиток люди,
     мужики и бабы, млад и стар.

     В валенках, в берете на затылке
     и по две авоськи на руке --
     пер старик порожние бутылки
     к благодетелям в грузовике.

     Шел верзила с детскою коляской,
     бережно толкал перед собой;
     не дитя, -- а темные стекляшки
     голосили в ней наперебой.

     Паренек в замызганной ушанке
     явно не по детской голове,
     как бурлак, волок посуду в санках
     по осенней грязи и ботве.

     Ерзали и звякали бутыли
     У старухи в рваной простыне...
     Где-то петухи заголосили,
     вороны сидели на стерне.

     Тишина надмирная повсюду...
     Иней под подошвами шуршал:
     населенье шло сдавать посуду
     истово, солидно, не спеша.

     Очередь безмолвная стояла...
     Все вращалась хмурая земля.
     А пустая, испитая тара
     возвращалась "на круги своя ".

                * * *

     Господи, ни охнуть, ни вздохнуть,--
     дни летят в метельной круговерти.
     Жизнь -- тропинка от рожденья к смерти,
     смутный, скрытный, кривоватый путь.
     Господи, ни охнуть, ни вздохнуть!

     Снег. И мы беседуем вдвоем,
     как нам одолеть большую зиму...
     Одолеть ее необходимо,
     чтобы вновь весной услышать гром.
     Господи, спасибо, что живем!

     Мы выходим вместе в снегопад.
     И четыре оттиска за нами,
     отпечатанные башмаками,
     неотвязно следуя, следят...
     Господи, как я метели рад!

     Где же мои первые следы?
     Занесло начальную дорогу,
     заметет остаток понемногу
     милостью отзывчивой судьбы.
     Господи, спасибо за подмогу!

                * * *

     Я желал бы свергнуть злое иго
     суеты, общенья, встреч и прочего.
     Я коплю, как скряга и сквалыга,
     редкие мгновенья одиночества.

     Боже, сколько в разговорах вздора:
     ни подумать, ни сосредоточиться.
     Остается лишь одна опора--
     редкие мгновенья одиночества.

     Меня грабят все, кому в охоту,
     мои дни по ветру раскурочены...
     Я мечтаю лечь на дно окопа
     в редкие мгновенья одиночества.

     Непонятно, где найти спасенье?
     Кто бы знал, как тишины мне хочется!
     Удалось сложить стихотворенье
     в редкие мгновенья одиночества.

                * * *

 Так что же такое лицо человека?
 Портрет, на котором отметины века,
 зарубки судьбы и следы проживанья,
 что требует стойкости, сил и страданья...
 Где глаз синева, чуб курчавый и статность?
 Куда-то растаяло все без остатка.
 Возьмем этих щек худосочную бледность--
 ее рисовала  извечная  бедность,
 а эта  угрюмая, резкая складка  у губ
 залегла, когда  стало несладко,
 когда он  отца проводил до  погоста... 
Быть юным, но  старшим непросто, непросто.
Потом на работах сгибался он  часто от окриков  хамов, 
что, вышли  в  начальство,
 все  горбился, горбился  и стал согбенным...
А  эта  морщина возникла  мгновенно  -- 
прорезалась  сразу  от женской измены... 
Предательство друга,  поклепы, наветы,--
он чуть в лагеря не поехал  за это...
Прокралась безвременно прядь седины!
А дальше пешком по дорогам войны, 
где горюшка  он до краев нахлебался.
Но все ж  повезло,  и в живых  он  остался.
 С тех бед на лице его сетка морщин—
для этого множество было причин. 
Вернулся  в поселок хромым инвалидом, 
по тем временам женихом был завидным:
рожденье ребенка и  смерть молодухи,
резон, чтобы влить в себя ведра  сивухи...
 И  все не  кончалась пора голодухи.
По  ложным  призывам в трудах  бесполезных 
мелькали   одна   за  другою  годины,
 подкрались,  как свойственно летам, болезни,
и шли в наступленье седины, седины.
Есть пенсия, дочка, внучок, огородик и сад,
где он всякую зелень разводит.
Ее он разносит по  дачам  клиентов  -- 
торговцев,  начальников,  интеллигентов... 
Работы, заботы, болезни, утраты,
 за  то,  чтобы жить -- непомерная плата.
Кончается жизнь, и  в  преддверии  гроба 
не  ведает  чувства  такого, как  злоба.
Все стерпит, снесет, донесет  до конца...
Я  в жизни не видел прекрасней лица со
скромной, великой, простой красотою,
 смирением, кротостью и добротою.

                * * *

     Какие звонкие ребята
     пришли в конце пятидесятых,--
     худы, крикливы, небогаты,
     со свежим чувством, с тонкой кожей,
     со словом новым, непохожим;
     глаза дерзки, упрямы мышцы,
     певцы, актеры, живописцы,
     творцы кино и музыканты,
     поэты и комедианты...
     Какие звонкие таланты!

     Теперь, в конце восьмидесятых,
     в почете прежние ребята,
     богаты и лауреаты,
     и телом и душой пузаты,--
     пропал их праведный запал...
     Теперь, в годах восьмидесятых,
     оборотились в доставал.
     Какая жалкая расплата!

                * * *

                В одном маленьком городе Финляндии
                я стоял на углу улиц Паасикиви
                и Маннергейма...

     Довелось мне поездить по белому свету...
     Раз в соборе стоял у могильных оград.
     За одной упокоилась Елизавета,
     а в соседней могиле -- Мария Стюарт.
     Королевы при жизни своей враждовали,
     и одна у другой ее жизнь отняла...
     А потом они рядом, как сестры, лежали,
     и история Англии дальше текла.
     Тут родное я вспомнил, и стало мне жарко,
     я такое представил, что мысли волчком:
     на углу Павла Первого и Пастернака
     будто занял я очередь за молоком.
     Въехал против движенья на площадь Хрущева
     по бульвару Высоцкого я, например.
     И в районном ГАИ Александра Второго
     меня долго мурыжил милиционер.
     Никогда не страдал я тоской по царизму,
     не эсер, не кадет я и не монархист...
     Все, что в прошлом случалось когда-то в Отчизне,--
     не для правок, дописок и вымарок лист.
     Мы хромые, кривые, глухие, косые,
     мы послушные дети любых перемен.
     Почему же истории нет у России?
     Почему у нас только текущий момент?

                * * *

     Скажи мне, "кто твой друг, и я скажу -- кто ты!" --
     знакома поговорка эта с детства.
     Полно в ней чистоты и простоты--
     иных веков наивное наследство.

     Скажи мне, кто твой враг, и я -- кто ты? -- скажу.
     Вражда врага надежней дружбы друга.
     Бесценной ненавистью вражьей дорожу.
     Ведь в этом силы собственной порука.

                * * *

     В старинном парке корпуса больницы,
     кирпичные простые корпуса...
     Как жаль, что не учился я молиться,
     и горько, что не верю в чудеса.

     А за окном моей палаты осень,
     листве почившей скоро быть в снегу.
     Я весь в разброде, не сосредоточен,
     принять несправедливость не могу.

     Что мне теперь до участи народа,
     куда пойдет и чем закончит век?
     Как умирает праведно природа,
     как худо умирает человек.

     Мне здесь дано уйти и раствориться...
     Прощайте, запахи и голоса,
     цвета и звуки, дорогие лица,
     кирпичные простые корпуса.
 
                * * *

     Как много песен о любви к Отчизне!
     Певцы со всех экранов и эстрад,
     что, мол, для Родины не пожалеют жизни,
     через динамики на всю страну кричат.

     А я б о том, что глубоко интимно,
     не декламировал, не пел бы, не орал.
     Когда о сокровенном пишут гимны,
     похоже, наживают капитал.

     Земля не фразы требует, а плуга.
     Как ей осточертели трепачи!
     Вот мы с землей посмотрим друг на друга
     и о любви взаимной помолчим!

                * * *

               
     Песня из кинофильма «Вокзал для двоих»

     Живем мы что-то без азарта,
     однообразно, как в строю.
     Не бойтесь бросить все на карту
     и жизнь переменить свою.

     Какими были мы на старте!
     Теперь не то, исчезла прыть...
     Играйте на рисковой карте,
     не бойтесь жизнь переломить!

     Пусть в голове мелькает проседь--
     не поздно выбрать новый путь.
     Не бойтесь все на карту бросить
     и прожитое -- зачеркнуть!

     Из дома выйдя в непогоду,
     взбодрите дух, пришпорьте плоть.
     Не бойтесь тасовать колоду,
     пытайтесь жизнь перебороть!

     В мираж и дым, в химеры -- верьте!
     Пожитки незачем тащить...
     Ведь не уехать дальше смерти--
     стремитесь жизнь перекроить.

     Печалиться не надо вовсе,
     когда вам нечем карту крыть...
     Вы на кон бросить жизнь -- не бойтесь.
     Не проиграв, не победить!

                * * *
               
        Романс Ларисы из кинофильма
               
         «Жестокий романс»

     Я, словно бабочка к огню,
     стремилась так неодолимо
     в любовь -- волшебную страну,
     где назовут меня любимой,

     где бесподобен день любой,
     где б не страшилась я ненастья.
     Прекрасная страна -- любовь.
     Ведь только в ней бывает счастье...

     ...Пришли иные времена,--
     тебя то нет, то лжешь, не морщась.
     Я поняла, любовь -- страна,
     где каждый человек -- притворщик.

     Моя беда, а не вина,
     что я наивности образчик.
     Любовь -- обманная страна,
     и каждый житель в ней -- обманщик.

     Зачем я плачу пред тобой
     и улыбаюсь так некстати...
     Неверная страна -- любовь.
     Там каждый человек -- предатель.

     Но снова прорастет трава
     сквозь все преграды и напасти.
     Любовь -- весенняя страна,
     и только в ней бывает счастье.

                * * *
          Марш бюрократов из фильма
               
      «Забытая мелодия для флейты»

     Мы не пашем, не сеем, не строим,--
     мы гордимся общественным строем.
     Мы бумажные, важные люди,
     мы и были, и есть мы, и будем.

     Чтобы сдвинулась с места бумага,
     тут и гибкость нужна и отвага,--
     на любом посту с верху до низу
     надо подпись поставить иль визу.

     Мы в отказах своих непреклонны
     до высоких звонков телефонных,--
     тут мы сразу меняем решенье:
     разрешаем, но как исключенье.

     Наша служба трудна изначально:
     надо знать, о чем мыслит начальник,
     угадать, согласиться, не спорить,
     чтоб карьеры своей не испортить.

     Мы бумажные, важные люди,
     мы и были, и есть мы, и будем.
                * * *
               
     Песня из кинофильма «Служебный роман»

     У природы нет плохой погоды!
     Каждая погода -- благодать.
     Дождь ли, снег... Любое время года
     надо благодарно принимать.

     Отзвуки душевной непогоды,
     в сердце одиночества печать
     и бессонниц горестные всходы
     надо благодарно принимать.

     Смерть желаний, годы и невзгоды,--
     с каждым днем все непосильней кладь.
     Что тебе назначено природой,
     надо благодарно принимать.

     Смену лет, закаты и восходы,
     и любви последней благодать,
     как и дату своего ухода,
     надо благодарно принимать.

     У природы нет плохой погоды,
     ход времен нельзя остановить.
     Осень жизни, как и осень года,
     надо, не скорбя, благословить.

             * * *


Хочется лёгкого, светлого, нежного,
раннего, хрупкого и пустопорожнего,
и безрассудного, и безмятежного,
напрочь забытого и невозможного.

Хочется рухнуть в траву непомятую,
в небо уставить глаза завидущие
и окунуться в цветочные запахи,
и без конца обожать всё живущее.

Хочется видеть изгиб и течение
синей реки средь курчавых кустарников,
впитывать кожею солнца свечение,
в воду, как в детстве, сигать без купальников.

Хочется милой наивной мелодии,
воздух глотать, словно ягоды спелые,
чтоб сумасбродно душа колобродила
и чтобы сердце неслось, ошалелое.

Хочется встретиться с тем, что утрачено,
хоть на мгновенье упасть в это дальнее…
Только за всё, что промчалось, заплачено,
и остаётся расплата прощальная.

             * * *

Господи, не охнуть, не вздохнуть...
Дни летят в метельной круговерти.
Жизнь - тропинка от рожденья к смерти,
Смутный, скрытный, одинокий путь...
Господи, не охнуть, не вздохнуть!

Снег. И мы беседуем вдвоем,
Как нам одолеть большую зиму, -
Одолеть ее необходимо,
Чтобы вновь весной услышать гром!
Господи! Спасибо, что живем!

Мы выходим вместе в снегопад,
И четыре оттиска за нами,
Отпечатанные башмаками,
Неотвязно следуя, следят...
Господи, как ты метели рад!

Где же мои первые следы?
Занесло печальную дорогу,
Заметет остаток понемногу
Милостью отзывчивой судьбы...
Господи! Спасибо за подмогу!

             * * *


Ты укрой меня снегом, зима!
Ты укрой меня снегом, зима,
Так о многом хочу позабыть я
И отринуть работу ума.
Умоляю тебя об укрытии.

Одолжи мне, зима, одолжи
Чистоты и отдохновения,
Бело-синих снегов безо лжи.
Я прошу тебя, я прошу тебя,
Я прошу тебя об одолжении.

Подари мне, зима, подари
День беззвучный, что светит неярко,
Полусон от зари до зари.
Мне не надо богаче подарка.

Поднеси мне, зима, поднеси
Отрешенности и смирения,
Чтобы снес я, что трудно снести.
Я прошу тебя, я прошу тебя,
Я прошу у тебя подношения.

Ты подай мне, зима, ты подай
Тишину и печаль сострадания
К моим собственным прошлым годам.
Я прошу тебя, я прошу тебя,
Я прошу у тебя подаяния.

              * * *

               
 Письмо постаревшему другу

Ну, какая же это заслуга —
спрятать душу свою под замок
оттого, что ты сверзился с круга,
изнывать от тоски и досуга,
слушать, как надрывается вьюга,
упиваясь, что ты одинок.
Ну, какое же это подспорье,
что ты доступ друзьям перекрыл,
что ты пестуешь горюшко-горе,
проживаешь в обиде и вздоре?
Ты, как крест на глухом косогоре,
под которым себя схоронил.
Ну, какая же это отрада,—
не дождавшись финала парада,
разломаться, сойти, уступить?
Годы — горе, а мысли — отрава…
Но на то и мужская отвага,
чтоб с улыбкой навек уходить.

          * * *
               
 Монолог «художника»

Прожитая жизнь сложенье чисел:
сумма дней, недель, мгновений, лет…
Я вдруг осознал — я живописец,
вечно создающий твой портрет.
Для импровизаций и художеств
мне не нужен, в общем, черновик.
Может, кто другой не сразу может,
я ж эскизы делать не привык.
Я малюю на живой модели,
притушил слезой бездонный взгляд.
Лёгкий штрих — глазищи потемнели,
потому что вытерпели ад.
Я прорисовал твои морщины,
в волосы добавил белизны.
Натуральный цвет люблю в картинах,
я противник басмы или хны.
Перекрасил — в горькую! — улыбку,
два мазка, — и ты нехороша.
Я без красок этого добился,
без кистей и без карандаша.
Близких раним походя, без смысла
гасим в них глубинный теплый свет…
Сам собою как-то получился э
тот твой теперешний портрет.

             * * *

В мои годы сердечная лирика?
Ничего нет смешней и опасней.
Лучше с тонкой улыбкой сатирика
сочинять ядовитые басни.
Не давать над собой насмехаться,
тайники схоронить в неизвестность
и о чувствах своих отмолчаться,
понимая всю их неуместность…
Иль, вернее сказать, запоздалость,
потому что всему свои даты…
Но идёт в наступленье усталость,
и все ближе и горше утраты.

            * * *

Я в мир вбежал легко и без тревоги…
Секундных стрелок ноги, семеня,
за мной гнались по жизненной дороге,
да где там!— не могли догнать меня.
Не уступал минутам длинноногим,
на равных с ними долго я бежал…
Но сбил ступни о камни и пороги
и фору, что имел, не удержал.
Вокруг летают странные тарелки… …
Из прошлого смотрю на них в бреду.
Меня обходят часовые стрелки, —
так тяжело сегодня я иду.

           * * *

               
Подари мне, Бог


Подари мне, Бог,
Эту женщину
И не дай никогда ей опомниться.
Я за каждый вздох,
С нею скрещенный,
Заплатил тебе больше, чем сторицей.
Одолжи мне, Бог,
Её горести,
Если станут они неизбежностью,
Чтобы мог финал
Её пОвести
Я украсить заботой и нежностью.
Укажи мне, Господь,
Грусти трещины
На душе её слишком доверчивой.
Я люблю, я хочу
Эту женщину.
Вот и всё, - больше мне просить нечего...
Помоги мне, Бог,
Стать единственным,
Пусть не первым, но Лучшим и стОящим
Её нежных губ,
Глаз таинственных,
Поцелуев её, как сокровища.
Подскажи ей, Бог,
Что я суженный,
Её брат, её муж, её копия.
Не случайный друг,
Не отдушина,
Не ночей одиноких утопия...
Я бы мог бы стать,
Без сомнения,
Настоящим отцом ее дочери.
Дай же сил нам ждать,
Дай терпения,
Ведь длинна к тебе, Господи, очередь
 Из интернета

    * * *

               
Яков Полонский
               
               
Песня цыганки

Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету ...
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту.
Кто-то мне судьбу предскажет?
Кто-то завтра, сокол мой,
На груди моей развяжет
Узел, стянутый тобой?
Ночь пройдет и спозаранок
В степь, далёко, милый мой,
Я уйду с толпой цыганок
За кибиткой кочевой.
Вспоминай, коли другая,
Друга милого любя,
Будет песни петь, играя,
На коленях у тебя!
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни,
Как концы её, с тобою
Мы сходились в эти дни.
Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету ...
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту.   

                * * *


                Так говорили две свечи...
      
Жаль мне тебя, - сказала незажжённая свеча своей зажжённой подруге. - Короток твой век. Ты всё время горишь, и скоро тебя не станет. Я много счастливее тебя. Я не горю, и, следовательно, не таю; лежу спокойно на боку и проживу очень долго. Твои же дни сочтены. Отвечала горящая свеча: - Я нисколько не жалею об этом. Моя жизнь прекрасна и полна значения. Я горю и воск мой тает, но от моего огня зажигается множество других свечей, и мой огонь от этого не убывает. И когда воск и фитиль сгорят, то огонь мой - душа свечи - соединится с огнём пространства, частицей которого он являлся, и я снова вольюсь в свой великолепный и сияющий огненный дом. А здесь я светом своим разгоняю мрак ночи; радую глаз ребёнка на праздничной елке; оздоровляю воздух у постели больного, ибо возбудители болезней не выносят живого огня; возношусь символом молитвенного устремления перед священными изображениями. Разве короткая жизнь моя не прекрасна?! И мне жаль тебя, незажжённая моя сестра. Жалка твоя участь. Ты не выполнила своего назначения; и где душа твоя - огонь? Да, ты пролежишь в сохранности долгие годы, но кому ты нужна такая, и какая радость, и польза от тебя? Право, лучше гореть, нежели почивать, потому что в горении жизнь, а в спячке - смерть. И ты жалеешь меня, что я скоро сгорю и перестану жить, но ты, в твоём сохранном бездействии и не начинала существовать, и так и умрешь, не начав. А жизнь пройдёт мимо.
 Так говорили две свечи.




               
              * * *
               
     Ярослав Смеляков
               
   Классическое стихотворение

Как моряки встречаются на суше,
когда-нибудь, в пустынной полумгле,
над облаком столкнутся наши души,
и вспомним мы о жизни на Земле.

Разбередя тоску воспоминаний,
потупимся, чтоб медленно прошли
в предутреннем слабеющем тумане
забытые видения Земли.

Не сладкий звон бесплотных райских птиц -
меня стремглав Земли настигнет пенье:
скрип всех дверей, скрипенье всех ступенек,
поскрипыванье старых половиц.

Мне снова жизнь сквозь облако забрезжит,
и я пойму всей сущностью своей
гуденье лип, гул проводов и скрежет
булыжником мощенных площадей.

Вот так я жил - как штормовое море,
ликуя, сокрушаясь и круша,
озоном счастья и предгрозьем горя
с великим разнозначием дыша.

Из этого постылого покоя,
одну минуту жизни посуля,
меня потянет черною рукою
к себе назад всесильная Земля.

Тогда, обет бессмертия наруша,
я ринусь вниз, на родину свою,
и грешную томящуюся душу
об острые каменья разобью.

               
 * * *

 Если я заболею,
к врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям
(не сочтите, что это в бреду):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте
ночную звезду.

Я ходил напролом.
Я не слыл недотрогой.
Если ранят меня в справедливых боях,
забинтуйте мне голову
горной дорогой
и укройте меня
одеялом
в осенних цветах.

Порошков или капель - не надо.
Пусть в стакане сияют лучи.
Жаркий ветер пустынь, серебро водопада -
Вот чем стоит лечить.
От морей и от гор
так и веет веками,
как посмотришь, почувствуешь:
вечно живем.

Не облатками белыми
путь мой усеян, а облаками.
Не больничным от вас ухожу коридором,
а Млечным Путем.

    * * *
Вот женщина,
которая, в то время
как я забыл про горести свои,
легко несет недюжинное бремя
моей печали и моей любви.

Играет ветер кофтой золотистой.
Но как она степенна и стройна,
какою целомудренной и чистой
мне кажется теперь моя жена!

Рукой небрежной волосы отбросив,
не опуская ясные глаза,
она идет по улице,
как осень,
как летняя внезапная гроза.

Как стыдно мне,
что, живший долго рядом,
в сумятице своих негромких дел
я заспанным, нелюбопытным взглядом
еще тогда ее не разглядел!

Прости меня за жалкие упреки,
за вспышки безрассудного огня,
за эти непридуманные строки,
далекая красавица моя.

               
        * * *
                Франц Кафка

Вечная молодость невозможна; не будь даже другого препятствия, самонаблюдение сделало бы ее невозможной.

Все дело в мгновении. Оно определяет жизнь.Все, в том числе и ложь, служит истине. Тени не гасят солнца.

Высказанная вслух мысль сразу же и окончательно теряет значение; записанная, она тоже всегда его теряет, зато иной раз обретает новый смысл.

Если я обречен, то обречен не только на смерть, но обречен и на сопротивление до самой смерти.

Жизнь все время отвлекает наше внимание; и мы даже не успеваем заметить, от чего именно.

Кто познал всю полноту жизни, тот не знает страха смерти. Страх перед смертью лишь результат неосуществившейся жизни. Это выражение измены ей.

Случайность существует лишь в нашей голове, в нашем ограниченном восприятии. Она — отражение границ нашего познания. Борьба против случайности — всегда борьба против нас самих, борьба, в которой мы никогда не можем стать победителями.

Счастье исключает старость. Кто сохраняет способность видеть прекрасное, тот не стареет.

                * * *

               

Лира Султановна Абдуллина
               
       Дон Кихот
                Евг. Попову
 
1.
Ты безумен, смешон и нелеп, говорят,
Тощий рыцарь, чудак, доброхот.
Дай мне руку твою, мой освистанный брат,
Дай мне руку твою, Дон-Кихот!
Безрассудство твое опьяняет меня,
Не устану его воспевать.
Дай мне шпагу твою и хромого коня,
А отваги мне не занимать.
Наставленьям благим вопреки, вопреки
Я спешу за моря, за леса.
Видишь, крыльями машут вдали ветряки,
А удачу пошлют небеса.
 
2.
А ноша твоя нелегка, Дон-Кихот,
И участь твоя нелегка:
“Смотрите, – беснуется всяческий сброд, –
Сестрица того чудака
При шляпе, при шпаге, при добром коне!” –
И камень летит мне вослед.
Как выжить сумел ты – неведомо мне –
И странствуешь тысячи лет?
Мой путь одинок и неведом – куда,
И дышит мой конь горячо,
И с неба, как птица, слетает звезда,
Садится ко мне на плечо.
 
3.
Не зря мой путь звездою озарен:
С усталых глаз упала пелена.
На помощь дон-кихоты всех времен
Спешат ко мне, привстав на стременах.
Их можно всех по пальцам перечесть
И перечислить всех по именам:
Безумство, бескорыстие и честь –
Смешная блажь в любые времена.
Вам, дон-кихоты будущих времен,
Я завещаю шпагу и коня,
И путь мой, что звездою озарен –
Все то, что есть и было у меня.

          * * *

Теперь я знаю, как это бывает...

Теперь я знаю, как это бывает,
Когда живой живому вынимает
Живую душу, подцепив крючком,
Как рыбку с золотистым плавничком.
Теперь я знаю, как это бывает,
Когда живой живого забывает,
Как будто убивает птицу влёт,
Живой - живого выстрелом в живот!
Теперь я знаю, как это бывает,
Когда живая боль не заживает,
Когда живой - полуживой живёт.
Но если б знать мне это наперёд,
Что может так терзать живой - живого,
Я б и тогда не проронила слова
Тебе в упрёк: До свадьбы - заживёт.

         ***

За все слезами платит женщина,
Слезами, что дороже жемчуга.
За боль обид,
За боль измен.
А я и плакать не умею,
Я зубы сжав, окаменею.
Что ты потребуешь взамен...

         ***
                Эпиктет (Epictetus)

                (ок. 50 - ок. 140)

Преподавал в Риме, позднее, в 90-х годах, после изгнания Домицианом философов, - в Никополисе, в Эпире. Среди последних учеников - историк Арриан, опубликовавший заметки о лекциях Эпиктета в книгах "Беседы" (центральная тема - внутренняя свобода человека) и "Руководство морали", оказавших сильное влияние на императора-стоика Марка  Аврелия. Эпиктет интересовался исключительно моралью, не отвергая, однако, ни логики, ни физики Древней Стоик, верил в божественность принципов стоицизма и учил, что абсолютная вера в провидение и безразличие к внешнему миру - единственный путь к достижению счастья. С точки зрения Эпиктета, основная задача философии - уметь отличать, что находится в нашей власти, от того, что не находится в нашей власти. Самое важное - это независимость духа от всего внешнего. В России философия Эпиктета   пропагандировалась толстовцами.


Лучше знать, как практиковать добродетель, чем знать, как ее описывать.
Существует только один путь к счастью - перестать беспокоиться о вещах, которые не подвластны нашей воле.
Природа дала людям один язык и два уха, чтобы мы больше слушали других, нежели говорили сами.
Если хочешь быть добрым, прежде всего считай себя злым.
Владей своими страстями -- или они овладеют тобою.
Если хочешь, чтобы говорили хорошо про тебя, не говори худо о других.
Человек со свободной волей не может быть назван рабом.
Судьба -- мрачная тюрьма для тела и зло для души. Кто свободен телом и несвободен душою, тот раб, и, в свою очередь, кто связан телесно, но свободен духовно -- свободен.
Нет никого, кто, любя деньги, удовольствия и славу, любил бы и людей: их любит лишь тот, кто любит добродетель.
Если нас пригласят к обеду, мы едим то, чем нас потчуют. В жизни между тем мы требуем от богов, чего они не могут нам дать, требуем притом, получивши от них очень многое.
Смешны люди, гордящиеся тем, что не в нашей власти. Один говорит: "Я лучше тебя: у меня много земли, а ты мрешь с голоду".-- "Я бывший консул",-- говорит другой. "Я прокуратор",-- слышишь от третьего. "У меня курчавые волосы",-- говорит четвертый. Лошадь между тем не скажет лошади: "Я лучше тебя, потому что у меня много корму, вдоволь овса; узда у меня с золотой насечкой, попона -- цветная", а только: "Я лучше тебя, потому что быстрее". Вообще, всякое животное лучше или хуже исключительно по своим достоинствам или недостаткам. Неужели же только люди не ценят нравственных качеств? -- Неужели мы должны обращать внимание лишь на волосы, платье и происхождение?
Больные недовольны врачом, когда он ничего не прописывает им, и думают, что он считает их положение безнадежным. Отчего же мы не поступаем так по отношению к философу -- не думаем. что он отчаялся в нашем исправлении, если не дает нам никаких советов?
Спроси себя, чего ты хочешь -- богатства или счастья? Если богатства -- знай, что оно ни благо, ни в твоих руках; если счастья -- будь уверен, что оно и благо, и находится в твоей власти: первым судьба ссужает нас только на время, тогда как быть счастливым зависит от нас самих.
Если ты увидишь ехидну, ядовитую змею или скорпиона в ящике с украшениями из слоновой кости или золота, ты все равно не полюбишь и не захочешь иметь их, хотя они и посажены в дорогое помещение, напротив, станешь глядеть на них со страхом и отвращением, как на ядовитых животных. Так, когда ты встретишь людей богатых, щедро наделенных всем судьбою, но порочных, не изумляйся их блестящей внешности, а презирай их за их пороки.
Находясь на обеде, помни: ты угощаешь двух гостей -- тело и душу. То, что ты даешь телу, ты вскоре потеряешь, но что дашь душе -- останется твоим навсегда.
Потчуя гостей изысканными блюдами, не показывай в то же время своего гнева: роскошные кушанья, войдя в желудок, вскоре выходят оттуда, тогда как гнев, запав в душу, остается в ней очень долго. Старайся же под влиянием гнева не оскорбить своих гостей, несмотря на свой пышный прием, и лучше принимай их просто, но доставь им удовольствие своим ласковым обхождением.
За обедом обращай внимание, чтобы прислуги было меньше, чем гостей,-- глупо было бы, если бы за немногими гостями ухаживало много прислуги.
Находясь на обеде, помни: ты угощаешь двух гостей -- тело и душу. То, что ты даешь телу, ты вскоре потеряешь, но что дашь душе -- останется твоим навсегда.
Ссориться и спорить вообще невежливо, но в особенности неприлично -- в разговорах за выпивкой. Ведь пьяному все равно не убедить трезвого, как трезвому не уговорить пьяного, а там, где все убеждения напрасны, незачем пускать в ход все свое красноречие.
У кузнечиков есть голос, у улиток его нет. Последние любят сырость, первые -- тепло; последних заставляет вылезти из скорлупы роса, первые просыпаются от жгучих лучей солнца, вместе с его восходом и начинают свои песни. Так если и ты хочешь быть человеком приятно и дельно говорящим, не показывай своей души на обедах, когда ее окропила винная "роса", или загрязнишь ее. Когда же, в тихой беседе, ее согреет своими лучами разум, тогда пусть раздастся ее голос, как голос пророка-- пусть она заговорит голосом правды.
На того, с кем ты разговариваешь, смотри с трех точек зрения: считай его или выше тебя по умственному развитию, или ниже, или равным тебе. Если он умнее тебя -- слушай и слушайся его, глупее -- сам дай ему совет; если он равен тебе по уму -- согласись с ним. Помня это, ты никогда не привыкнешь спорить.
Лучше согласиться с истиной и отказаться от ложного мнения, чем, согласившись с ложным мнением, быть побежденным правдой.
Правда побеждает сама собою, мнение -- через других.
Лучше жить с одним человеком высокой души и быть спокойным и независимым, нежели вести жалкую жизнь в обществе многих.
Чего не желаешь себе, не желай и другим; тебе не нравится быть рабом -- не обращай других в рабство. Раз ты не можешь о6ойтись без услуг рабов, ты, прежде всего, сам раб,-- как не уживаются друг с другом добродетель и порок, так и свобода и рабство.
Люди рады найти оправдание своим проступкам, тогда как философия учит не протягивать, не подумавши, даже палец.
Как верные весы нельзя проверить ни по верным же весам, ни судить о степени их верности по неверным весам, так и справедливого судью не могут судить справедливые люди, а суду несправедливых он не подлежит.
Не берись судить других, прежде чем не сочтешь себя в душе достойным занять судейское место.
Если ты хочешь быть беспристрастным судьею, смотри не на обвинителя или обвиняемого, а на самое дело.
Ты будешь безукоризненным судьею, если на жизни самого тебя не будет пятен.
Лучше переносить незаслуженные оскорбления от обвиненного за свой справедливый приговор, нежели чувствовать справедливые укоры совести за свое пристрастное решение.
Нельзя судить по золоту о камне, с помощью которого узнают золото; то же можно сказать и про судью.
Как нет ничего прямее прямого, так нет ничего справедливее справедливого.
Архимеда, в то время как он склонялся над табличками для письма, рабы насильно уводили прочь, чтобы натереть ему тело маслом, но он продолжал чертить математические фигуры на своем умащенном теле.
Когда собственника корабля, Лампида, спросили, каково было ему нажить богатство, он ответил: "Большое богатство -- легко, но маленькие деньги -- с большим трудом".
Когда Питтак спросил молчавшего за столом Солона, отчего он не говорит -- оттого ли, что не находит предмета для разговора, или по глупости, он получил ответ: "Ни один дурак не может молчать за столом".
! Если ты выстроишь своему родному городу не высокие здания, а сделаешь выше его граждан -- ты будешь его величайшим благодетелем: пусть лучше в низких домах живут высокие сердца, нежели в высоких зданиях гнездятся низкие, мелкие души.
! Не украшай стен своего дома эвбейским или спартанским мрамором -- укрась сердца сограждан и их правителей плодами греческого просвещения: не камни или дерево служат основанием государству, а ум его граждан.
Чтобы взойти солнцу, нет нужды ни в молитвах, ни в заклинаниях, нет, оно вдруг начинает посылать свои лучи на радость всем; так не жди и ты ни рукоплесканий, ни шуму, ни похвал, чтобы делать добро,-- твори благодеяния добровольно -- и будешь любим, как солнце.
Не на одном якоре стоит корабль, не на одной только надежде покоится жизнь.
Врачую душу, а не тело: лучше смерть, чем позорная жизнь.
Пиррон говорил, что между жизнью и смертью нет разницы Когда его спросили, почему же тогда он не умирает, он ответил "Потому что жизнь и смерть -- одно и то же".
Молодой, умирая, ропщет на богов за то, что умирает в цвете лет; старик -- за то, что томится, когда ему пора на покой. И все же, когда смерть встанет с ним лицом к лицу, его охватывает жажда жизни, он посылает за врачом и просит его употребить все силы, все искусство, чтобы поставить его на ноги. Удивительные создания эти люди -- не хотят ни жить, ни умирать!
Жизнь короткую, но честную всегда предпочитай жизни долгой, но позорной.
Когда мы были детьми, родители поручили нас воспитателю, который зорко следил, чтобы с нами не случилось худа. Мы выросли -- и Бог поручил охранять нас врожденной нам совести. Не будем относиться с презрением к этому стражу, иначе и Бог разгневается на нас, и наша собственная совесть будет видеть в нас своих врагов.
Чего не следует делать, того не делай даже в мыслях.
В зяте можно найти сына; но у кого дурной зять, тот потерял и свою дочь.
Умный борется со страстью, глупец становится ее рабом.
Раб тот, кто не умеет владеть собою.
Виноград пускает от себя три ветви: ветвь наслаждения, ветвь пьянства и ветвь наглости.
Нет ничего легче найти друга в счастии и ничего труднее -- в горе.
Глупцов вылечивает от горя время, умных -- их ум.
Речь смелая, но бессвязная -- что тупой меч.
В природе нет ничего на самом деле приятного или неприятного -- все дело привычки.
Старайся оставить после себя детей лучше образованных, нежели богатых: надежды образованных завиднее богатых невежд.
Избегай дружбы дурных людей и вражды хороших. В несчастии познается друг и изобличается враг.
Если хочешь жить, не зная печали, считай будущее прошедшим.
Счастье, как осенние плоды, следует срывать вовремя.
Когда один молодой хвастун говорил в театре, что он умен. потому что беседовал со многими философами, Эпиктет заметил ему: "Вот и у меня много знакомых богачей, а все же я не богач!"
Когда Эпиктета спросили: "Какой человек богат?" -- он отвечал: "Довольный собой".
Когда Ксантиппа упрекнула своего мужа Сократа за то, что он бедно принимает своих друзей, он сказал: "Если они любят нас, они не обратят на это внимания; если не расположены к нам, нам не следует заботиться о них".
               
                * * *

        Эдуард Асадов

               
      Слово о любви

Любить — это прежде всего отдавать.
Любить — значит чувства свои, как реку,
С весенней щедростью расплескать
На радость близкому человеку.

Любить — это только глаза открыть
И сразу подумать еще с зарею:
Ну чем бы порадовать, одарить
Того, кого любишь ты всей душою?!

Любить — значит страстно вести бои
За верность и словом, и каждым взглядом,
Чтоб были сердца до конца свои
И в горе и в радости вечно рядом.

А ждет ли любовь? Ну конечно, ждет!
И нежности ждет и тепла, но только
Подсчетов бухгалтерских не ведет:
Отдано столько-то, взято столько.

Любовь не копилка в зашкафной мгле.
Песне не свойственно замыкаться.
Любить — это с радостью откликаться
На все хорошее на земле!

Любить — это видеть любой предмет,
Чувствуя рядом родную душу:
Вот книга — читал он ее или нет?
Груша... А как ему эта груша?

Пустяк? Отчего? Почему пустяк?!
Порой ведь и каплею жизнь спасают.
Любовь — это счастья вишневый стяг,
А в счастье пустячного не бывает!

Любовь — не сплошной фейерверк страстей.
Любовь — это верные в жизни руки,
Она не страшится ни черных дней,
Ни обольщений и ни разлуки.

Любить — значит истину защищать,
Даже восстав против всей вселенной.
Любить — это в горе уметь прощать
Все, кроме подлости и измены.

Любить — значит сколько угодно раз
С гордостью выдержать все лишенья,
Но никогда, даже в смертный час,
Не соглашаться на униженья!

Любовь — не веселый бездумный бант
И не упреки, что бьют под ребра.
Любить — это значит иметь талант,
Может быть, самый большой и добрый.

И к черту жалкие рассужденья,
Все чувства уйдут, как в песок вода.
Временны только лишь увлеченья.
Любовь же, как солнце, живет всегда!

И мне наплевать на циничный смех
Того, кому звездных высот не мерить.
Ведь эти стихи мои лишь для тех,
Кто сердцем способен любить и верить!

                * * *
      Аптека счастья

               (Шутка)
Сегодня - кибернетика повсюду.
Вчерашняя фантастика - пустяк!
А в будущем какое будет чудо?
Конечно, точно утверждать не буду,
Но в будущем, наверно, будет так:

Исчезли все болезни человека.
А значит, и лекарства ни к чему!
А для духовных радостей ему
Открыт особый магазин-аптека.

Какая б ни была у вас потребность,
Он в тот же миг откликнуться готов:
- Скажите, есть у вас сегодня нежность?
- Да, с добавленьем самых теплых слов.

- А мне бы счастья, бьющего ключом?
Какого вам: на месяц? На года?
- Нет, мне б хотелось счастья навсегда!
- Такого нет. Но через месяц ждем!

- А я для мужа верности прошу!
- Мужская верность? Это, право, сложно...
Но ничего. Я думаю, возможно.
Не огорчайтесь. Я вам подыщу.

- А мне бы капель трепета в крови.
Я - северянин, человек арктический.
- А мне - флакон пылающей любви
И полфлакона просто платонической!

- Мне против лжи нельзя ли витамин?
- Пожалуйста, и вкусен, и активен!
- А есть для женщин "Антиговорин"?
- Есть. Но пока что малоэффективен...


- А покоритель сердца есть у вас?
- Да. Вот магнит. Его в кармашке носят.
Любой красавец тут же с первых фраз
Падет к ногам и женится на вас
Мгновенно. Даже имени не спросит.

- А есть "Аитискандальная вакцина"?
- Есть в комплексе для мужа и жены:
Жене - компресс с горчицей, а мужчине
За час до ссоры - два укола в спину
Или один в сидячью часть спины...

- Мне "Томный взгляд" для глаз любого цвета!
- Пожалуйста, по капле перед сном.
- А мне бы страсти...
- Страсти - по рецептам!
Страстей и ядов так не выдаем!

- А мне вон в тех коробочках хотя бы,
"Признание в любви"! Едва нашла!
- Какое вам: со свадьбой иль без свадьбы?
- Конечно же, признание со свадьбой.
Без свадьбы хватит! Я уже брала!..

- А как, скажите, роды облегчить?
- Вот порошки. И роды будут гладки.
А вместо вас у мужа будут схватки.
Вы будете рожать, а он - вопить.

Пусть шутка раздувает паруса!
Но в жизни нынче всюду чудеса!
Как знать, а вдруг, еще при нашем веке,
Откроются такие вот аптеки?!
                * * *
           О смысле жизни

- В чем смысл твоей жизни? - Меня спросили. -
Где видишь ты счастье свое, скажи?
- В сраженьях, - ответил я, - против гнили
И в схватках, - добавил я, - против лжи!

По-моему, в каждом земном пороке,
Пусть так или сяк, но таится ложь.
Во всем, что бессовестно и жестоко,
Она непременно блестит, как нож.

Ведь все, от чего человек терзается,
Все подлости мира, как этажи,
Всегда пренахальнейше возвышаются
На общем фундаменте вечной лжи.

И в том я свое назначенье вижу,
Чтоб биться с ней каждым своим стихом,
Сражаясь с цинизма колючим льдом,
С предательством, наглостью, черным злом,
Со всем, что до ярости ненавижу!

Еще я хочу, чтоб моя строка
Могла б, отверзая тупые уши,
Стругать, как рубанком, сухие души
До жизни, до крохотного ростка!

Есть люди, что, веря в пустой туман,
Мечтают, чтоб счастье легко и весело
Подсело к ним рядом и ножки свесило:
Мол, вот я, бери и клади в карман!

Эх, знать бы им счастье совсем иное:
Когда, задохнувшись от высоты,
Ты людям вдруг сможешь отдать порою
Что-то взволнованное, такое,
В чем слиты и труд, и твои мечты!

Есть счастье еще и когда в пути
Ты сможешь в беду, как зимою в реку,
На выручку кинуться к человеку,
Подставить плечо ему и спасти.

И в том моя вера и жизнь моя.
И, в грохоте времени быстротечного,
Добавлю открыто и не тая,
Что счастлив еще в этом мире я
От женской любви и тепла сердечного...

Борясь, а не мудрствуя по-пустому,
Всю душу и сердце вложив в строку,
Я полон любви ко всему живому:
К солнцу, деревьям, к щенку любому,
К птице и к каждому лопуху!

Не веря ни злым и ни льстивым судьям,
Я верил всегда только в свой народ.
И, счастлив от мысли, что нужен людям,
Плевал на бураны и шел вперед.

От горя - к победам, сквозь все этапы!
А если летел с крутизны порой,
То падал, как барс, на четыре лапы
И снова вставал и кидался а бой.

Вот то, чем живу я и чем владею:
Люблю, ненавижу, борюсь, шучу.
А жить по-другому и не умею,
Да и, конечно же, не хочу!

                * * *
        Падает снег

Падает снег, падает снег -
Тысячи белых ежат...
А по дороге идет человек,
И губы его дрожат.

Мороз под шагами хрустит, как соль,
Лицо человека - обида и боль,
В зрачках два черных тревожных флажка
Выбросила тоска.

Измена? Мечты ли разбитой звон?
Друг ли с подлой душой?
Знает об этом только он
Да кто-то еще другой.

Случись катастрофа, пожар, беда -
Звонки тишину встревожат.
У нас милиция есть всегда
И "Скорая помощь" тоже.

А если просто: падает снег
И тормоза не визжат,
А если просто идет человек
И губы его дрожат?

А если в глазах у него тоска -
Два горьких черных флажка?
Какие звонки и сигналы есть,
Чтоб подали людям весть?!

И разве тут может в расчет идти
Какой-то там этикет,
Удобно иль нет к нему подойти,
Знаком ты с ним или нет?

Падает снег, падает снег,
По стеклам шуршит узорным.
А сквозь метель идет человек,
И снег ему кажется черным...

И если встретишь его в пути,
Пусть вздрогнет в душе звонок,
Рванись к нему сквозь людской поток.
Останови! Подойди!

                * * *
     Разговор по существу

— Ты на меня рассердился снова,
Назвал недотрогой, достал табак,
А я... я на все для тебя готова,
Вот женимся только — и, честное слово,
Ну что ты ни скажешь — все будет так!

Он усмехнулся:— Не в этом дело!
Прости, если я повторяю вновь,
Ты просто постичь еще не сумела,
Какое большое слово — любовь!

Все эти загсы — одни формальности.
Сердце ж свободно от всяких уз.
И я хоть в аду утверждать берусь:
Важно, чтоб чувства сберечь в сохранности.

Есть в тебе что-то чуть-чуть забавное,
И ты уж слушай меня всегда:
Взаимный огонь — это самое главное,
А брак — устарелая ерунда!

Она кивнула:— Ну да, конечно,
Я вправду, наверно, смешней детей!
Главное — это огонь сердечный.
Ты прав. Ты же опытней и умней.

С моей доверчивою натурой
Так трудно правильный путь найти.
Вот так и жила бы я дура-дурой,
Когда бы не ты на моем пути!

Зато уж теперь все легко и ясно,
И золотые твои слова.
И я... я на все для тебя согласна,
Вот только ты все же женись сперва...

                * * *
                Тревоги

Любим друг друга мы или не любим?
Мы спорим, мы что-то друг в друге судим,
Вздорим, к чему-то порой цепляемся,
Нередко друг друга подмять стараемся.

То недоверчивость нас смущает,
То ревность как пламенем обжигает,
А то вдруг тревога вонзает жало,
Что счастье ушло, что любовь пропала!

И то нам кажется, и это кажется,
Сердца то смеются, то гневом мучатся,
А что окажется, что окажется?
И что же в конце-то концов получится?

Как быть нам? Что важно, а что не важно?
И вдруг я открыл: подожди, послушай!
Любое кипенье совсем не страшно,
Самое страшное - равнодушье.

Наверно, во всяческом словаре
Нет слова хуже, чем равнодушье.
У Равнодушья - душа лягушья,
Глаза же как проруби в январе.

А тем, кто страдает, ревнует, спорит
В чьем сердце звенит и бунтует кровь,
Страшиться того, что ушла любовь,
Ну честное слово, никак не стоит!

Пока мы смеемся, бушуем, судим,
Любить мы друг друга, ей-богу, будем!

                * * *
        Судьбы и сердца

   Что так же все не случится
    И счастье не встретит вскоре?!
    Ее называют "брошенная",
     "Оставленная", "забытая".
     Звучит это как "подкошенная",
     "Подрезанная", "подбитая".

     Раздоры - вещи опасные,
     А нравы у жизни строги:
     Ведь там, где все дни ненастные,
     А взгляды и вкусы разные,
     То разные и дороги.

     Мудрейшая в мире наука
     Гласит, что любви не получится,
     Где двое мучат друг друга
     И сами все время мучатся.

     Сейчас выяснять бессмысленно,
     Кто прав был в их вечном споре.
     Счастье всегда таинственно,
     Зато откровенно горе.

     А жизнь то казнит, то милует,
     И вот он встретил другую:
     Не самую молодую,
     Но самую, видно, милую.

     Должно быть, о чем мечталось,
     То и сбылось. Хоть все же
     Любимая оказалась
     С судьбою нелегкой тоже.

     И вот он, почти восторженный,
     Душой прикипел влюбленной
     К кем-то когда-то брошенной,
     Обманутой, обделенной.

     И странно чуть-чуть и славно:
     Была для кого-то лишнею,
     А стала вдруг яркой вишнею,
     Любимой и самой главной!

     А с первою, той, что в раздоре,
     Кто может нам поручиться

     Покажутся вдруг невзгоды
     Далекими и смешными,
     И вспыхнут и станут годы
     Празднично-золотыми.

     Ведь если сквозь мрак, что прожит,
     Влетает к нам сноп рассвета,
     То женщин ненужных нету,
     Нету и быть не может!

     И пусть хоть стократно спрошенный,
     Стократно скажу упрямо я:
     Что женщины нету брошенной,
     Есть просто еще не найденная.

     Не найденная, не встреченная,
     Любовью большой не замеченная.
     Так пусть же, сметя напасти,
     Быстрее приходит счастье!

                * * *
     Творите биографии свои

Ах, как мы мало время бережем!
Нет, это я не к старшим обращаюсь.
Они уж научились. Впрочем, каюсь, -
Кой-кто поздненько вспомнили о нем.

И лишь порой у юности в груди
Кипит ключом беспечное веселье,
Ведь времени так много впереди
На жизнь, на труд и даже на безделье.

Какой коварный розовый туман,
Мираж неограниченности времени.
Мираж растает, выплывет обман,
И как же больно клюнет он по темени!

Пускай вам двадцать, или даже тридцать,
И впереди вся жизнь, как беляй свет,
Но сколько и для вас прекрасных лет
Мелькнуло за спиной и больше нет,
И больше никогда не возвратится.

Еще вчера, буквально же вчера,
Вы мяч гоняли где-нибудь на даче,
А вот сейчас судьбу решать пора
И надо пробиваться в мастера,
В всяком деле только в мастера,
Такое время, что нельзя иначе.

А кто-то рядом наплевал на дело,
Ловя одни лишь радости бессонные,
Тряся с отцов на вещи закордонные.
Но человек без дела - только тело,
К тому же не всегда одушевленное.

Болтать способен каждый человек,
И жить бездумно каждый может тоже.
А время мчит, свой ускоряя бег,
И спрашивает: - Кто ты в жизни, кто же?

Уж коль расти, то с юности расти,
Ведь не годами, а делами зреешь,
И все, что не успел до тридцати,
Потом, всего скорее не успеешь.

И пусть к вам в сорок или пятьдесят
Еще придет прекрасное порою,
Но все-таки все главное, большое,
Лишь в дерзновенной юности творят.

Пусть будут весны, будут соловьи,
Любите милых горячо и свято,
Но все же в труд идите как в бои.
Творите биографии свои,
Не упускайте времени, ребята!

                * * *
                Гиппократ (Hippocrates, Hippokrates)

                (ок. 460 - ок. 356 или 377 до н.э.)

Знаменитый греческий врач, "отец медицины". Родился на острове Кос в семье потомственных врачей. Первоначальное медицинское образование получил от отца Гераклида. В двадцать лет был посвящен в жрецы, без чего заниматься медицинской практикой было невозможно. Тогда же стал известен как превосходный врач. Медицину изучал в разных странах, долгое время провел в Египте. Школа Гиппократа располагалась у гробницы Асклепия на Косе. Знал и применял в лечебной практике более 200 целебных трав, был сторонником массажа, занятий гимнастикой, водных процедур. Был первым врачом, труды которого сохранились до наших дней. Могила Гиппократа долгие годы была местом паломничества: согласно одной из легенд, дикие пчелы, водившиеся недалеко от места захоронения Гиппократа, давали мед, обладавший волшебными целебными свойствами. Потомками Гиппократ был признан "отцом медицины". До наших дней сохранилась традиция, обязывающая молодых врачей принимать так называемую "клятву Гиппократа", в которой сформулированы основные этические постулаты врача. Что не излечивают лекарства, то излечивает железо; что не излечивает железо, то излечивает огонь; что не излечивает огонь, то излечивает смерть.
(Согласно другим источникам фраза звучит иначе: "Чего не исцеляют лекарства, исцеляет железо; чего не исцеляет железо, исцеляет огонь, а то, чего не излечивает огонь, следует считать неизлечимым.")
Брак - это лихорадка наоборот: он начинается жаром и кончается холодом.
Медицина поистине есть самое благородное из всех искусств.
Лечит болезнь врач, но излечивает природа.
Ни насыщение, ни голод и ничто другое не хорошо, если переступить меру природы.
Противоположное излечивается противоположным.
Если врач не может принести пользы, пусть он не вредит.
Как суконщики чистят сукно, выбивая его от пыли, так гимнастика очищает организм.
Не навреди больному!
Сколько звезд на небе, столько обманов таит в себе женское сердце.
Врач - философ; ведь нет большой разницы между мудростью и медициной.
Наши пищевые вещества должны быть лечебным средством, а наши лечебные средства должны быть пищевыми веществами.
                * * *

               
  Андрей  Вознесенский
               
        Тишины!

Тишины хочу, тишины...
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины...

         чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины...

звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание -
           молчаливо.
Тишины.

Звук запаздывает за светом.
Слишком  часто мы рты разеваем.
Настоящее - неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.

Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально  касанье,
как для слуха-поет  соловей.

Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны  не наорались?
тишины...

Мы  в другое погружены.
В ход природ неисповедимый.
И по едкому запаху дыма
Мы  поймем, что идут чабаны.

Значит, вечер. Вскипает приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.
 
               * * *
                Диоген Синопский (Diogenes Sinopeus)

                (ок. 400 или 412 - ок. 323 до н.э.)
 
Греческий философ-киник. Родился в Синопе на Черном море. Ученик Антисфена. Жил в Афинах в крайней бедности, исповедуя аскетизм. В основе его учения лежал принцип, говорящий о том, что человек должен жить, удовлетворяя свои естественные потребности наиболее простым путем и избегая удобств. Благодаря этому получил прозвище "Кинон" (в переводе с греч. - "собака" или "бесстыдник"). Его последователи стали называться киниками. Ратовал за упразднение брака. Жил в бочке, которую катал по улицам для того, чтобы "тоже быть занятым", когда все горожане готовились к войне с Филиппом Македонским. Считал себя "гражданином мира". Принципы неприятия обмана вошли в философию Сократа и стоиков.
Обращайся с сановниками, как с огнем: не стой ни очень близко, ни очень далеко от них.
Протягивая руку друзьям, не надо сжимать пальцы в кулак.
Бедность сама пролагает путь к философии. То, в чем философия пытается убедить на словах, бедность вынуждает осуществлять на деле.
Злословец есть самый лютый из диких зверей, а льстец - самый опасный из ручных животных.
Философия и медицина сделали человека самым разумным из животных, гадание и астрология - самым безумным, суеверие и деспотизм - самым несчастным.
Те, кто содержат животных, должны признать, что скорее они служат животным, чем животные им.
Когда философ Диоген нуждался в деньгах, он не говорил, что одолжит их у друзей; он говорил, что попросит друзей возвратить ему долг. (М. Монтень)

                * * *

               
Белла Ахмадулина

               
Жестокий романс

А напоследок я скажу
А напоследок я скажу
Прощай любить не обязуйся
С ума схожу иль восхожу
К высокой степени безумства
Как ты любил ты пригубил погибели
Не в этом дело как ты любил
Ты погубил но погубил так неумело
А напоследок я скажу
Работу малую висок
Еще вершит но пали руки
И стайкою наискосок уходят запахи и звуки
А напоследок я скажу
Прощай любить не обязуйся
С ума схожу иль восхожу
К высокой степени безумства
Так напоследок я скажу...

               * * *
                Демокрит (Demokritos)

                (ок. 460 - 370 до н.э.)

Греческий философ-материалист. Родился в городе Абдера во Фракии. Работы охватывали многие области науки, но сохранились лишь их фрагменты. Один из основателей античной атомистики. Считал, что все тела образуются в результате случайных столкновений и "слипания" крошечных неделимых однородных частиц, и что другие миры постоянно образуются вследствие самопроизвольных движений во вселенной. В этике был предшественником Эпикура.
Не стремись знать все, чтобы не стать во всем невеждой.
Мы не столько нуждаемся в помощи друзей, сколько в уверенности, что мы ее получим.
Привычки отцов, и дурные и хорошие, превращаются в пороки детей. Жизнь без праздников - это длинный путь без заезжего двора.
Узнав секрет от друга, не выдавай его, сделавшись врагом: ты нанесешь удар не врагу, а дружбе.
Медицина - сестра философии.
Подобно тому, как существует болезнь тела, существует также и болезнь образа жизни.
Не слово, а несчастье есть учитель глупцов.
Законы бесполезны как для хороших людей так и для дурных: первые не нуждаются в законах, вторые от них не становятся лучше.

               
        * * *

 
 Владимир Высоцкий

               
Кони привередливые

Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю ...
Что-то воздуху мне мало - ветер пью, туман глотаю, -
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!


Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые -
И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою,
я куплет допою -
Хоть мгновенье еще постою
          на краю ...

Сгину я - меня пушинкой ураган сметет с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром, -
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Не указчики вам кнут и плеть.
Но что-то кони мне попались привередливые -
И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою,
я куплет допою -
Хоть мгновенье еще постою
         на краю ...

Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий, -
Что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!
Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Умоляю вас вскачь не лететь!
Но что-то кони мне попались привередливые ...
Коль дожить не успел, так хотя бы - допеть!

Я коней напою,
я куплет допою -
Хоть мгновенье еще постою
         на краю ...
1972
                * * *

                Антуан-Мари-Роже де Сент-Экзюпери

В человеке я люблю свет. Толщина свечи меня не волнует. Пламя скажет мне, хороша ли свеча...
Отдать - значит перебросить мост через бездну своего одиночества.
В действительности все иначе, чем на самом деле.
Есть только одна подлинная роскошь. Это роскошь общения.
               
ЖИТЬ - это значит постепенно рождаться.
В человеческой жизни нет цены, но мы всегда поступаем так, словно существует нечто еще более ценное.
Друг - это прежде всего тот, кто не берется судить.
Дружба между женщинами - всего лишь пакт о ненападении.
Есть только одна подлинная ценность - это связь человека с человеком.
Знаешь, от чего хороша пустыня? Где-то в ней
Внутри самого себя не найдешь бессмертия.
Приготавливать будущее, значит всерьез заниматься настоящим.
Умирают только за то, во имя чего живут.

                * * *

               
       Иосиф Бродский
               
         Гладиаторы

     Простимся.
     До встречи в могиле.
     Близится наше время.
     Ну что ж?

     Мы не победили.
     Мы умрем на арене.
     Тем лучше.
     Не облысеем
     от женщин, от перепоя.

     ...А небо над Колизеем
     такое же голубое,
     как над родиной нашей,
     которую зря покинул
     ради истин,
     а так же
     ради богатства римлян.

     Впрочем,
     нам не обидно.
     Разве это обида?
     Просто такая,
         видно,
     выпала нам
         планида...

     Близится наше время.
     Люди уже расселись.
     Мы умрем на арене.
     Людям хочется зрелищ.

             ***

     И вечный бой.
     Покой нам только снится,
     и пусть ничто не потревожит сны.
     Седая ночь.
     И дремлющие птицы
     качаются от синей тишины.
     И вечный бой,
     атаки на рассвете.
     И пули, разучившиеся петь,
     кричали нам,
     что есть ещё Бессмертье...
     ... А мы хотели просто уцелеть.
     Простите нас.
     Мы до конца кипели
     и мир воспринимали,
     как бруствер.
     Сердца рвались,
     метались и храпели,
     как лошади, попав под артобстрел.
     ... Скажите... там...
     чтоб больше не будили.
     Пускай ничто не потревожит сны.
     ... Что из того,
     что мы не победили,
     что из того,
     что не вернулись мы.

             ***

    Кто к минувшему глух
     и к грядущему прост,
     устремляет свой слух
     в преждевременный рост.
     Как земля, как вода
     под небесною мглой,
     в каждом чувстве всегда
     сила жизни с иглой.

     И невольным объят
     страхом, вздрогнет, как мышь,
     тот, в кого ты свой взгляд устремишь,
     из угла устремишь.

     Засвети же свечу
     на краю темноты.
     Я увидеть хочу
     то, что чувствуешь ты.
     В этом доме ночном,
     где скрывает окно,
     словно скатерть с пятном,
     темноты полотно.

     Ставь на скатерть стакан,
     чтоб он вдруг не упал,
     чтоб сквозь стол-истукан,
     словно соль проступал,
     незаметный в окне,
     ослепительный путь --
     будто льется вино
     и вздымается грудь.

     Ветер, ветер пришел,
     шелестит у окна,
     укрывается стол
     за квадрат полотна,
     и трепещут цветы
     у него позади,
     на краю темноты,
     словно сердце в груди.

     И чернильная тьма
     наступает опять,
     как движенье ума
     отметается вспять,
     и сиянье звезды
     на латуни осей
     глушит звуки езды
     на дистанции всей.

                ***
     Мне говорят, что нужно уезжать.
     Да-да. Благодарю. Я собираюсь.
     Да-да. Я понимаю. Провожать
     не следует. Да, я не потеряюсь.

     Ах, что вы говорите -- дальний путь.
     Какой-нибудь ближайший полустанок.
     Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь.
     Я вовсе налегке. Без чемоданов.

     Да-да. Пора идти. Благодарю.
     Да-да. Пора. И каждый понимает.
     Безрадостную зимнюю зарю
     над родиной деревья поднимают.

     Все кончено. Не стану возражать.
     Ладони бы пожать -- и до свиданья.
     Я выздоровел. Нужно уезжать.
     Да-да. Благодарю за расставанье.

     Вези меня по родине, такси.
     Как будто бы я адрес забываю.
     В умолкшие поля меня неси,
     я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

     Как будто бы я адрес позабыл:
     к окошку запотевшему приникну
     и над рекой, которую любил,
     я расплачусь и лодочника крикну.

     Все кончено. Теперь я не спешу.
     Езжай назад спокойно, ради Бога.
     Я в небо погляжу и подышу
     холодным ветром берега другого.

     Ну, вот и долгожданный переезд.
     Кати назад, не чувствуя печали.
     Когда войдешь на родине в подъезд,
     я к берегу пологому причалю.

                ***
               
        Песенка

     "Пролитую слезу
     из будущего привезу,
     вставлю ее в колечко.
     Будешь глядеть одна,
     надевай его на
     безымянный, конечно".

     "Ах, у других мужья,
     перстеньки из рыжья,
     серьги из перламутра.
     А у меня -- слеза,
     жидкая бирюза,
     просыхает под утро".

     "Носи перстенек, пока
     виден издалека;
     потом другой подберется.
     А надоест хранить,
     будет что уронить
     ночью на дно колодца".

            ***
               
           Сонет

     Переживи всех,
     переживи вновь,
     словно они -- снег,
     пляшущий снег снов.

     Переживи углы.
     Переживи углом.
     Перевяжи узлы
     между добром и злом.

     Но переживи миг.
     И переживи век.
     Переживи крик.
     Переживи смех.

     Переживи стих.
     Переживи всех.

             ***
               
            Сонет к зеркалу


     Не осуждая позднего раскаянья,
     не искажая истины условной,
     ты отражаешь Авеля и Каина,
     как будто отражаешь маски клоуна.

     Как будто все мы -- только гости поздние,
     как будто наспех поправляем галстуки,
     как будто одинаково -- погостами --
     покончим мы, разнообразно алчущие.

     Но, сознавая собственную зыбкость,
     Ты будешь вновь разглядывать улыбки
     и различать за мишурою ценность,
     как за щитом самообмана -- нежность...

     О, ощути за суетностью цельность
     и на обычном циферблате -- вечность!


                ***

    Прощай,
     позабудь
     и не обессудь.
     А письма сожги,
     как мост.
     Да будет мужественным
     твой путь,
     да будет он прям
     и прост.
     Да будет во мгле
     для тебя гореть
     звездная мишура,
     да будет надежда
     ладони греть
     у твоего костра.
     Да будут метели,
     снега, дожди
     и бешеный рев огня,
     да будет удач у тебя впереди
     больше, чем у меня.
     Да будет могуч и прекрасен
     бой,
     гремящий в твоей груди.

     Я счастлив за тех,
     которым с тобой,
     может быть,
     по пути.
     1957

                ***

     Еврейское кладбище около Ленинграда.
     Кривой забор из гнилой фанеры.
     За кривым забором лежат рядом
     юристы, торговцы, музыканты, революционеры.

     Для себя пели.
     Для себя копили.
     Для других умирали.
     Но сначала платили налоги,
     уважали пристава,
     и в этом мире, безвыходно материальном,
     толковали талмуд,
     оставаясь идеалистами.

     Может, видели больше.
     А, возможно, верили слепо.
     Но учили детей, чтобы были терпимы
     и стали упорны.
     И не сеяли хлеба.
     Никогда не сеяли хлеба.
     Просто сами ложились
     в холодную землю, как зерна.
     И навек засыпали.
     А потом -- их землей засыпали,
     зажигали свечи,
     и в день Поминовения
     голодные старики высокими голосами,
     задыхаясь от голода,
     кричали об успокоении.
     И они обретали его.
     В виде распада материи.

     Ничего не помня.
     Ничего не забывая.
     За кривым забором из гнилой фанеры,
     в четырех километрах от кольца трамвая.
     1958

                ***

               
               Пилигримы


                "Мои мечты и чувства в сотый раз
                Идут к тебе дорогой пилигримов"
                В. Шекспир

     Мимо ристалищ, капищ,
     мимо храмов и баров,
     мимо шикарных кладбищ,
     мимо больших базаров,
     мира и горя мимо,
     мимо Мекки и Рима,
     синим солнцем палимы,
     идут по земле пилигримы.
     Увечны они, горбаты,
     голодны, полуодеты,
     глаза их полны заката,
     сердца их полны рассвета.
     За ними поют пустыни,
     вспыхивают зарницы,
     звезды горят над ними,
     и хрипло кричат им птицы:
     что мир останется прежним,
     да, останется прежним,
     ослепительно снежным,
     и сомнительно нежным,
     мир останется лживым,
     мир останется вечным,
     может быть, постижимым,
     но все-таки бесконечным.
     И, значит, не будет толка
     от веры в себя да в Бога.
     ...И, значит, остались только
     иллюзия и дорога.
     И быть над землей закатам,
     и быть над землей рассветам.
     Удобрить ее солдатам.
     Одобрить ее поэтам.
     1958

                ***

               
      Стихи под эпиграфом


                "То, что дозволено Юпитеру,
                не дозволено быку..."

     Каждый пред Богом
         наг.
     Жалок,
        наг
         и убог.
     В каждой музыке
         Бах,
     в каждом из нас
         Бог.
     Ибо вечность --
         богам.
     Бренность --
         удел быков...
     Богово станет
         нам
     сумерками богов.
     И надо небом
         рискнуть,
     и, может быть,
         невпопад
     еще не раз нас
         распнут
     и скажут потом:
         распад.
     И мы завоем от ран.
     Потом взалкаем даров...
     У каждого свой
         храм.
     И каждому свой
        гроб.
     Юродствуй,
        воруй,
         молись!
     Будь одинок,
         как перст!..
     ...Словно быкам --
         хлыст,
     вечен богам
         крест.
      1958

      ***

               
              Одиночество

     Когда теряет равновесие
     твое сознание усталое,
     когда ступеньки этой лестницы
     уходят из под ног,
     как палуба,
     когда плюет на человечество
     твое ночное одиночество, --

     ты можешь
     размышлять о вечности
     и сомневаться в непорочности
     идей, гипотез, восприятия
     произведения искусства,
     и -- кстати -- самого зачатия
     Мадонной сына Иисуса.

     Но лучше поклоняться данности
     с глубокими ее могилами,
     которые потом,
     за давностью,
     покажутся такими милыми.
     Да. Лучше поклоняться данности
     с короткими ее дорогами,
     которые потом
     до странности
     покажутся тебе
     широкими,
     покажутся большими,
     пыльными,
     усеянными компромиссами,
     покажутся большими крыльями,
     покажутся большими птицами.

     Да. Лучше поклонятся данности
     с убогими ее мерилами,
     которые потом до крайности,
     послужат для тебя перилами
     (хотя и не особо чистыми),
     удерживающими в равновесии
     твои хромающие истины
     на этой выщербленной лестнице.
     1959

                ***
               
               
         Стихи об испанце Мигуэле Сервете,
               
         еретике, сожженном кальвинистами


     Истинные случаи иногда становятся притчами.
     Ты счел бы все это, вероятно, лишним.
     Вероятно, сейчас ты испытываешь безразличие.
     Впрочем, он
     не испытывает безразличия,
     ибо от него осталась лишь горсть пепла,
     смешавшегося с миром, с пыльной дорогой,
     смешавшегося с ветром,
         с большим небом,
     в котором он не находил Бога.
     Ибо не обращал свой взор к небу.
     Земля -- она была ему ближе.
     И он изучал в Сарагоссе право Человека
     и кровообращение Человека --
         в Париже.
     Да. Он никогда не созерцал
     Бога
     ни в себе,
        ни в небе,
         ни на иконе,
     потому что не отрывал взгляда
     от человека и дороги.
     Потому что всю жизнь уходил
     от погони.
     Сын века -- он уходил от своего
     века,
     заворачиваясь в плащ
         от соглядатаев,
          голода и снега.
     Он, изучавший потребность
         и возможность
          человека,
     Человек, изучавший Человека для Человека.
     Он так и не обратил свой взор
     к небу,
     потому что в 1653 году,
     в Женеве,
     он сгорел между двумя полюсами века:
     между ненавистью человека
     и невежеством человека.
     1959


                ***

    Теперь все чаще чувствую усталость,
     все реже говорю о ней теперь,
     о, помыслов души моей кустарность,
     веселая и теплая артель.

     Каких ты птиц себе изобретаешь,
     кому их даришь или продаешь,
     и в современных гнездах обитаешь,
     и современным голосом поешь?

     Вернись, душа, и перышко мне вынь!
     Пускай о славе радио споет нам.
     Скажи, душа, как выглядела жизнь,
     как выглядела с птичьего полета?

     Покуда снег, как из небытия,
     кружит по незатейливым карнизам,
     рисуй о смерти, улица моя,
     а ты, о птица, вскрикивай о жизни.

     Вот я иду, а где-то ты летишь,
     уже не слыша сетований наших,
     вот я живу, а где-то ты кричишь
     и крыльями взволнованными машешь.
     11 декабря 1960

                ***

    Воротишься на родину. Ну что ж.
     Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
     кому теперь в друзья ты попадешь?
     Воротишься, купи себе на ужин

     какого-нибудь сладкого вина,
     смотри в окно и думай понемногу:
     во всем твоя одна, твоя вина,
     и хорошо. Спасибо. Слава Богу.

     Как хорошо, что некого винить,
     как хорошо, что ты никем не связан,
     как хорошо, что до смерти любить
     тебя никто на свете не обязан.

     Как хорошо, что никогда во тьму
     ничья рука тебя не провожала,
     как хорошо на свете одному
     идти пешком с шумящего вокзала.

     Как хорошо, на родину спеша,
     поймать себя в словах неоткровенных
     и вдруг понять, как медленно душа
     заботится о новых переменах.
     1961

                ***

     Бессмертия у смерти не прошу.
     Испуганный, возлюбленный и нищий, --
     но с каждым днем я прожитым дышу
     уверенней и сладостней и чище.

     Как широко на набережных мне,
     как холодно и ветрено и вечно,
     как облака, блестящие в окне,
     надломленны, легки и быстротечны.

     И осенью и летом не умру,
     не всколыхнется зимняя простынка,
     взгляни, любовь, как в розовом углу
     горит меж мной и жизнью паутинка.

     И что-то, как раздавленный паук,
     во мне бежит и странно угасает.
     Но выдохи мои и взмахи рук
     меж временем и мною повисают.

     Да. Времени -- о собственной судьбе
     кричу все громче голосом печальным.
     Да. Говорю о времени себе,
     но время мне ответствует молчаньем.

     Лети в окне и вздрагивай в огне,
     слетай, слетай на фитилечек жадный.
     Свисти, река! Звони, звони по мне,
     мой Петербург, мой колокол пожарный.

     Пусть время обо мне молчит.
     Пускай легко рыдает ветер резкий
     и над моей могилою еврейской
     младая жизнь настойчиво кричит.
     1961


                ***
               
                Стансы

                Е. В., А. Д.

     Ни страны, ни погоста
     не хочу выбирать.
     На Васильевский остров
     я приду умирать.
     Твой фасад темно-синий
     я впотьмах не найду,
     между выцветших линий
     на асфальт упаду.

     И душа, неустанно
     поспешая во тьму,
     промелькнет над мостами
     в петроградском дыму,
     и апрельская морось,
     под затылком снежок,
     и услышу я голос:
     -- До свиданья, дружок.

     И увижу две жизни
     далеко за рекой,
     к равнодушной отчизне
     прижимаясь щекой,
     -- словно девочки-сестры
     из непрожитых лет,
     выбегая на остров,
     машут мальчику вслед.
     1962

                ***
               
         Песенка о свободе


                Булату Окуджаве
     Ах, свобода, ах, свобода.
     Ты -- пятое время года.
     Ты -- листик на ветке ели.
     Ты -- восьмой день недели.
     Ах, свобода, ах, свобода.
     У меня одна забота:
     почему на свете нет завода,
     где бы делалась свобода?
     Даже если, как считал ученый,
     ее делают из буквы черной,
     не хватает нам бумаги белой.
     Нет свободы, как ее ни делай.
     Почему летает в небе птичка?
     У нее, наверно, есть привычка.
     Почему на свете нет завода,
     где бы делалась свобода?
     Даже если, как считал философ,
     ее делают из нас, отбросов,
     не хватает равенства и братства,
     чтобы в камере одной собраться.
     Почему не тонет в море рыбка?
     Может быть, произошла ошибка?
     Отчего, что птичке с рыбкой можно,
     для простого человека сложно?
     Ах, свобода, ах, свобода.
     На тебя не наступает мода.
     В чем гуляли мы и в чем сидели,
     мы бы сняли и тебя надели.
     Почему у дождевой у тучки
     есть куда податься от могучей кучки?
     Почему на свете нет завода,
     где бы делалась свобода?
     Ах, свобода, ах, свобода.
     У тебя своя погода.
     У тебя -- капризный климат.
     Ты наступишь, но тебя не примут.
     1965

                ***


Время года - зима. На границах спокойствие. Сны
переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем,
и глаза праотца наблюдают за дрожью блесны,
торжествующей втуне победу над щучьим веленьем.

Хлопни оземь хвостом, и в морозной декабрьской мгле
ты увидишь, опричь своего неприкрытого срама -
полумесяц плывет в запыленном оконном стекле
над крестами Москвы, как лихая победа Ислама.

Куполов, что голов, да и шпилей - что задранных ног.
Как за смертным порогом, где встречу друг другу назначим,
где от пуза кумирен, градирен, кремлей, синагог,
где и сам ты хорош со своим минаретом стоячим.

Не купись на басах, не сорвись на глухой фистуле.
Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем.
Застегни же зубчатую пасть. Ибо если лежать на столе,
то не все ли равно ошибиться крюком или морем.
 1967-1970

                ***

                О. Генри

 ...жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.
"Дары волхвов"
Когда человек настолько разбогател, что из мясной лавки ему присылают именно тот сорт мяса, какой был заказан, он начинает думать о спасении своей души.
"Новая сказка из "Тысячи и одной ночи""
 Человеку нужен один-единственный друг. Тот, кто околачивается возле вас, пьет ваше виски, хлопает вас по плечу, расписывает, как он вас любит, и отнимает у вас время, - это еще не друг, даже если вы играли с ним в камушки в школе и удили рыбу в одном ручье. Пока вам не понадобился истинный друг, может, сойдет и этот. Но настоящий друг, на мой взгляд, это тот, на кого вы можете положиться... "На помощь, друг!"

                ***
               
          Иосиф Уткин

          Философское

Мы с тобою станем старше.
Загрустим. Начнем седеть.
На прудах на Патриарших
Не придется нам сидеть.

Потолчем водицу в ступе,
Надоест, глядишь, толочь —
Потеснимся и уступим
Молодым скамью и ночь.

И усядется другая
На скамью твою, глядишь..
Но пока что, дорогая,
Ты, по-моему, сидишь?

И, насколько мне известно,
Я! — не кто-нибудь другой —
Занимаю рядом место
С этой самой дорогой.

Так пока блестит водица
И не занята скамья,
Помоги мне убедиться
В том, что эта ночь — моя!

                ***
О
дин богатый человек очень хотел стать счастливым. Он продал свой дом и всё имущество, сложил всё своё богатство в мешок и отправился на поиски СЧАСТЬЯ. Сначала он обошёл всех знаменитых людей и спрашивал у них, но никто счастьем не обладал, и ничего вразумительного от них не услышал. Потом ему посоветовали поискать счастье ” в народе “. Человек стал искать счастье среди простых людей. И вот, придя в одну деревню, он спросил её жителей:
- Я ищу СЧАСТЬЕ. Есть ли в вашей деревне мудрый человек, способный помочь мне? - Да, - ответили жители деревни, - у нас есть такой человек. Иди на край села, там, под большим деревом, ты увидишь сидящего человека. Спроси его.
Человек обрадовался и пошёл в указанном направлении.  И, действительно, увидел под деревом мудреца, сидевшего с закрытыми глазами. Он подошёл к нему, положил свой мешок и сел рядом. Когда тот открыл глаза, искатель счастья обратился к нему:
- Я богатый человек и могу дать тебе много денег, если ты поможешь мне обрести счастье. Мудрец внимательно посмотрел на него, потом на мешок и сказал:
- Закрой глаза и сиди тихо. Человек закрыл глаза и просидел так недолго, но ничего не происходило. Когда он открыл глаза, то увидел, что мудрец куда-то бежит с его мешком.
- О-ой! Караул!… Мои деньги! - закричал человек и бросился догонять вора. Но тот, хорошо зная все ходы и выходы в деревне, ловко запутал следы. Человек оббежал деревню два раза, пот градом лился по его лицу, но вора и след простыл. Искатель СЧАСТЬЯ был в отчаянье. Конечно, ведь он потерял всё своё богатство и не нашёл никакого счастья! Он брёл наугад и плакал. Неожиданно для себя, к вечеру, он опять оказался около около большого дерева, там, где украли его мешок. Он решил посидеть в тени и подумать. Но вдруг… О, чудо! Он увидел свой мешок целым и невредимым. Тот стоял под деревом. Человек так обрадовался, что бросился к нему, пал перед ним на колени, схватил мешок и заплакал… от счастья. В этот момент из-за дерева выглянул мудрец и спросил:
 - Эй, человек! Ты счастлив!?
                ***
                Лидия Полякова

В час когда уходит солнце, я работать поленюсь.
Растворю ка в сад оконце и легонько потянусь.
Всколыхнутся занавески от сквозного ветерка,
Тонко зазвенят подвески, лампа старая легка.
Как в саду сольются тени, снова в горницу войду.
Освежу букет сирени. брови тонко наведу.
В час вечерний долгожданный, прислонюсь щекой к стене.
Издалека мой желанный. вдруг покажется в окне.
Томно поведу плечами, дробным шагом простучу .
Подступившие печали, хороводом закручу.

                ***

                Платон (Platon)

                (428/427 - 348/347 до н.э.)

Греческий философ. Ученик Сократа и учитель Аристотеля, родоначальник платонизма. Отец - Аристон, из рода последнего афинского царя Кодра, мать - из рода законодателя Солона, одного из "Семи мудрецов". После казни Сократа совершил ряд путешествий, в том числе в 388 - в Южную Италию и Сицилию. На философские воззрения Платона большое влияние оказали пифагорейцы, с которыми он встречался во время своих путешествий. Примерно в 387 основал недалеко от Афин свою школу Академию, просуществовавшую почти тысячу лет до 529 года, когда ее деятельность была запрещена Юстинианом. Автор "Законов", в которых изложены принципы идеального государственного устройства с четкой кастовой системой, обобществленной собственностью и цензурой. Детали намеченной общественной системы поражали своей бесчеловечностью и жестокостью. В 366 - 365 и 361 совершил путешествия на Сицилию по приглашению тирана Сиракуз Дионисия Младшего, собиравшегося в своем государстве применять законы Платона. Моральная философия Платона оказала значительное влияние на римских мыслителей, особенно на Цицерона. После перевода в XV в. сочинений Платона на латынь, его влияние распространилось на всю западную культуру.
Время уносит все; длинный ряд годов умеет менять и имя, и наружность, и характер, и судьбу.
Те, кто достаточно умен, чтобы не лезть в политику, наказываются тем, что ими правят люди глупее их самих.
Во всех государствах справедливостью считается одно и то же, а именно то, что пригодно существующей власти.
Сократ - друг, но самый близкий друг - истина.
Как поэты любят свои творения, а отцы - своих детей, так и разбогатевшие люди заботливо относятся к деньгам - не только в меру потребности, как другие люди, а так, словно это их произведение. Общаться с такими людьми трудно: ничто не вызывает их одобрения, кроме богатства.
Поэт, если только но хочет быть настоящим поэтом, должен творить мифы, а не рассуждения.
Народы будут счастливы, когда настоящие философы будут царями или когда цари будут настоящими философами.
Все находится в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни, и каждый с самим собой.
Красноречие есть искусство покорять умы.
Самая лучшая победа для человека - это покорить себя самого: быть же покоренным собою постыднее и ниже всего.
               
                ***

               
   Юргис Балтрушайтис

               
         Элегия

Мысль в разлуке с вещим сном...
Сердце — в сумраке ночном...
Дождь пустынный за окном...

Свист за дверью, вой в трубе...
Век прожив в пустой борьбе,
Вспоминаю о себе...

Меркнет цвет и гаснет свет...
Ни тревог, ни мира нет...
В миге — много тысяч лет...

Точно я уж вечность жил,
Вечность сетовал, тужил,
Тайне вечности служил...

Ночь... И только мысль во мне,
С тьмой ночной наедине
Тускло тлеет в глубине...

Тьма... Лишь воет за окном
Все о том же, об одном,
Ветер в сумраке ночном...

              ***

Н
аступал вечер. Некий человек взял маленькую свечку и начал взбираться с ней по длинной винтовой лестнице.
 - Куда мы идем? - спросила свечка.
- Мы взбираемся на башню, чтобы осветить кораблям путь в гавань.
- Но ни один корабль в гавани не сможет увидеть мой свет, - возразила свеча.
- Хоть твой огонек и невелик, - сказал человек, - всё же продолжай гореть так ярко, как сможешь, остальное же оставь за мной. Так беседуя, они достигли вершины лестницы и подошли к большой лампе. Человек зажег лампу при помощи маленькой свечки, и вскоре большие отполированные зеркала за лампой отразили лучи от маленькой свечки, и свет её распространился на мили окрест и вглубь моря, освещая путь кораблям и путешественникам.
…Как маленькая свечка или даже спичка могут разжечь огромный костер и указать путь сотням людей, так и малое пламя твоего душевного тепла и хорошего примера сможет в принципе изменить жизнь, мировоззрение и судьбу людей, даже если ты сам этого ещё и не осознаёшь в полной мере.
Просто будь светом для окружающих тебя людей, как тот маячок, который радостно направлял корабли в безопасную гавань.

                ***

               
       Осип Мандельштам

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи,-
На головах царей божественная пена,-
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
                ***
Жил Александр Герцович,
Еврейский музыкант,-
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.

И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть...

Что, Александр Герцович,
На улице темно?
Брось, Александр Герцович,
Чего там?.. Всё равно...

Пускай там нтальяночка,
Покуда снег хрустит,
На узеньких на саночках
За Шубертом летит.

Нам с музыкой-голубою
Не страшно умереть,
А там - вороньей шубою
На вешалке висеть...

Все, Александр Герцович,
Заверчено давно,
Брось, Александр Скерцович,
Чего там?.. Всё равно...
               ***
О свободе небывалой
Сладко думать у свечи.
— Ты побудь со мной сначала,—
Верность плакала в ночи,—

Только я мою корону
Возлагаю на тебя,
Чтоб свободе, как закону,
Подчинился ты, любя...

— Я свободе, как закону,
Обручен, и потому
Эту легкую корону
Никогда я не сниму.

Нам ли, брошенным в пространстве,
Обреченным умереть,
О прекрасном постоянстве
И о верности жалеть!
            ***
               
Смутно-дышащими листьями...

Смутно-дышащими листьями
Черный ветер шелестит,
И трепещущая ласточка
В темном небе круг чертит.
Тихо спорят в сердце ласковом
Умирающем моем
Наступающие сумерки
С догорающим лучом.
И над лесом вечереющим
Встала медная луна;
Отчего так мало музыки
И такая тишина?
Июнь 1911
               ***
               
"Только детские книги читать..."

Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять.
Все большое далеко развеять,
Из глубокой печали восстать.
Я от жизни смертельно устал,
Ничего от нее не приемлю,
Но люблю мою бедную землю,
Оттого, что иной не видал.
Я качался в далеком саду
На простой деревянной качели,
И высокие темные ели
Вспоминаю в туманном бреду.
1908
               
            ***
       


            



            ***

   Валерий  Брюсов

         Ассаргадон
    Ассирийская надпись


Я - вождь земных царей и царь, Ассаргадон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Едва я принял власть, на нас восстал Сидон.
Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.
Египту речь моя звучала как закон,
Элам читал судьбу в моем едином взоре,
Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.
 Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Кто превзойдет меня? Кто будет равен мне?
Деянья всех людей - как тень в безумном сне,
Мечта о подвигах - как детская забава.
Я исчерпал до дна тебя, земная слава!
И вот стою один, величьем упоен,
Я, вождь земных царей и царь - Ассаргадон.
 1897

             ***

О Книга книг!
Кто не изведал
В своей изменчивой судьбе,
Как ты целишь того, кто предал
Свой утомленный дух тебе!
В чреде видений неизменных
Как совершенна и чиста
Твоих страниц проникновенных
Младенческая простота!
Не меркнут образы святые,
Однажды вызванны тобой:
Пред Евой – искушенья змия,
 С голубкой возвращенной – Ной!
 Се, в страшный час в горах застыли
Отец и сын, костер сложив.
Жив облик женственной Рахили,
Израиль-богоборец жив!
И кто, житейское отбросив,
Не плакал в детстве, прочитав,
Как братьев обнимал Иосиф
На высоте честей и слав!
Кто проникал, не пламенея,
Веков таинственную даль,
Познав сиянье Моисея,
С горы несущего скрижаль?!
Резец, и карандаш, и кисти,
И струны, и певучий стих –
Еще светлей, еще лучистей
Творят ряд образов твоих.
 Какой поэт, какой художник
К тебе не приходил, любя:
Еврей, христианин, безбожник –
 Все, все учились у тебя.
И сколько мыслей гениальных
С тобой невидимо слиты:
Сквозь блеск твоих страниц кристальных
Нам светят гениев мечты.
Ты вечно новой, век за веком,
За годом год, за мигом миг,
Встаешь – алтарь пред человеком,
О Библия! О Книга книг!
Ты – правда тайны сокровенной,
Ты – откровенье, ты – Завет,
Всевышним данный всей вселенной
Для прошлых и грядущих лет!

 ''Библия'', 1918

             ***

Константин Бальмонт

Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Мое единое отечество -
Моя пустынная душа.

С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них.
Желаю случая, неверности,
Влюблен в движение и в стих.

О, как люблю, люблю случайности,
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг - до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй.
1903
               
***

         Игорь Северянин

           Это было у моря ...
               Поэма-миньонет

Это было у моря, где лазурная пена,
Где встречается редко городской экипаж ...
Королева играла - в башне замка - Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж.

Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат;
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа ...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
1910
                ***

Странно...
Мы живём, точно в сне неразгаданном,
На одной из удобных планет...
Много есть, чего вовсе не надо нам,
А того, что нам хочется, нет.
                ***

               
Стансы
Счастье жизни - в искрах алых,
В просветленьях мимолетных,
В грезах ярких, но бесплотных,
И в твоих очах усталых.

Горе - в вечности пороков,
В постоянном с ними споре,
В осмеянии пророков
И в исканьях счастья - горе.
               ***

  Маленькая Эллегия

Она на пальчиках привстала
И подарила губы мне.
Я целовал ее устало
В сырой осенней тишине.

И слезы капали беззвучно
В сырой осенней тишине.
Гас скучный день - и было скучно,
Как всё, что только не во               
                ***

И в зле добро, и в добром злоба,
Но нет ни добрых, нет ни злых,
И правы все, и правы оба,—
И правоту поет мой стих.
И нет ни шведа, ни японца.
Есть всюду только человек,
Который под недужьем солнца
Живет свой жалкий полувек.


             ***

       Александр Блок


Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Всё будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала,
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.               
1912 
               
                ***


                К добру и злу постыдно равнодушны
                В начале поприща мы вянем без борьбы.
                Лермонтов

Когда толпа вокруг кумирам рукоплещет,
Свергает одного, другого создает,
И для меня, слепого, где-то блещет
Святой огонь и младости восход!
К нему стремлюсь болезненной душою,
Стремлюсь и рвусь, насколько хватит сил...
Но, видно, я тяжелою тоскою
Корабль надежды потопил!
Затянут в бездну гибели сердечной,
Я - равнодушный серый нелюдим...
Толпа кричит - я хладен бесконечно,
Толпа зовет - я нем я недвижим.
23 февраля 1899

                ***

    Гамаюн, птица вещая

  (Картина В. Васнецова)

На гладях бесконечных вод,
Закатом в пурпур облеченных,
Она вещает и поет,
Не в силах крыл поднять смятенных...
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых...
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!..
23 февраля 1899

               ***

Я стар душой. Какой-то жребий черный -
                Мой долгий путь.
Тяжелый сон, проклятый и упорный, -
                Мне душит грудь.
Так мало лет, так много дум ужасных!
                Тяжел недуг...
Спаси меня от призраков неясных,
                Безвестный друг!
Мне друг один - в сыром ночном тумане
                Дорога вдаль.
Там нет жилья - как в темном океане -
                Одна печаль.
Я стар душой. Какой-то жребий черный -
                Мой долгий путь.
Тяжелый сон - проклятый и упорный -
                Мне душит грудь.
6 июня 1899

                ***

            Dolor  Anteluceum

Каждый вечер, лишь только погаснет заря,
Я прощаюсь, желанием смерти горя,
И опять, на рассвете холодного дня,
Жизнь охватит меня и измучит меня!

Я прощаюсь и с добрым, прощаюсь и с злым,
И надежда и ужас разлуки с земным,
А на утро встречаюсь с землею опять,
Чтобы зло проклинать, о добре тосковать!..

Боже, боже, исполненный власти и сил,
Неужели же всем ты так жить положил,
Чтобы смертный, исполненный утренних грез,
О тебе тоскованье без отдыха нес?..
3 декабря 1899

                ***
Молчи, как встарь, скрывая свет, -
Я ранних тайн не жду.
На мой вопрос - один ответ:
Ищи свою звезду.

Не жду я ранних тайн, поверь,
Они не мне взойдут.
Передо мной закрыта дверь
В таинственный приют.

Передо мной - суровый жар
Душевных слез и бед,
И на душе моей пожар -
Один, один ответ.

Молчи, как встарь, - я услежу
Восход моей звезды,
Но сердцу, сердцу укажу
Я поздних тайн следы.

Но первых тайн твоей весны
Другим приснится свет.
Сольются наши две волны
В горниле поздних бед.
18 декабря 1901

                ***

Жизнь медленная шла, как старая гадалка,
Таинственно шепча забытые слова.
Вздыхал о чем-то я, чего-то было жалко,
Какою-то мечтой горела голова.

Остановясь на перекрестке, в поле,
Я наблюдал зубчатые леса.
Но даже здесь, под игом чуждой воли,
Казалось, тяжки были небеса.

И вспомнил я сокрытые причины
Плененья дум, плененья юных сил.
А там, вдали - зубчатые вершины
День отходящий томно золотил...

Весна, весна! Скажи, чего мне жалко?
Какой мечтой пылает голова?
Таинственно, как старая гадалка,
Мне шепчет жизнь забытые слова.
16 марта 1902

                ***

               
Экклесиаст

Благословляя свет и тень
И веселясь игрою лирной,
Смотри туда - в хаос безмирный,
Куда склоняется твой день.

Цела серебряная цепь,
Твои наполнены кувшины,
Миндаль цветет на дне долины,
И влажным зноем дышит степь.

Идешь ты к дому на горах,
Полдневным солнцем залитая;
Идешь - повязка золотая
В смолистых тонет волосах.

Зачахли каперса цветы,
И вот - кузнечик тяжелеет,
И на дороге ужас веет,
И помрачились высоты.

Молоть устали жернова.
Бегут испуганные стражи,
И всех объемлет призрак вражий,
И долу гнутся дерева.

Всё диким страхом смятено.
Столпились в кучу люди, звери.
И тщетно замыкают двери
Досель смотревшие в окно.
24 сентября 1902

               
***

               
Когда я стал дряхлеть и стынуть,
Поэт, привыкший к сединам,
Мне захотелось отодвинуть
Конец, сужденный старикам.
И я опять, больной и хилый,
Ищу счастливую звезду.
Какой-то образ, прежде милый,
Мне снится в старческом бреду.
Быть может, память изменила,
Но я не верю в эту ложь,
И ничего не пробудила
Сия пленительная дрожь.
Все эти россказни далече -
Они пленяли с юных лет,
Но старость мне согнула плечи,
И мне смешно, что я поэт...
Устал я верить жалким книгам
Таких же розовых глупцов!
Проклятье снам! Проклятье мигам
Моих пророческих стихов!
Наедине с самим собою
Дряхлею, сохну, душит злость,
И я морщинистой рукою
С усильем поднимаю трость...
Кому поверить? С кем мириться?
Врачи, поэты и попы...
Ах, еслиб мог я научиться
Бессмертной пошлости толпы!
4 июня 1903. Bad Nauheim
                ***
Когда я уйду на покой от времен,
Уйду от хулы и похвал,
Ты вспомни ту нежность, тот ласковый сон,
Которым я цвел и дышал.

Я знаю, не вспомнишь Ты, Светлая, зла,
Которое билось во мне,
Когда подходила Ты, стройно-бела,
Как лебедь, к моей глубине.

Не я возмущал Твою гордую лень -
То чуждая сила его.
Холодная туча смущала мой день, -
Твой день был светлей моего.

Ты вспомнишь, когда я уйду на покой,
Исчезну за синей чертой, -
Одну только песню, что пел я с Тобой,
Что Ты повторяла за мной.
1 ноября 1903

                ***

               
Заклятие огнем и мраком

                За всё, за всё тебя благодарю я:
                За тайные мучения страстей,
                За горечь слез, отраву поцелуя,
                За месть врагов и клевету друзей;
                За жар души, растраченный в пустыне.         
                Лермонтов

О, весна без конца и без краю -
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха - позорного нет!

Принимаю бессонные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!

Принимаю пустынные веси
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!

И встречаю тебя у порога -
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах...

Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита...
Никогда не откроешь ты плечи...
Но над нами - хмельная мечта!

И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель - я знаю -
Всё равно: принимаю тебя!
24 октября 1907
                ***

Посвящается
памяти
моей покойной сестры
Ангелины Александровны Блок

О, я хочу безумно жить:
Всё сущее - увековечить,
Безличное - вочеловечить,
Несбывшееся - воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне, -
Быть может, юноша веселый
В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство - разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь - дитя добра и света,
Он весь - свободы торжество!
5 февраля 1914

                ***
Да. Так диктует вдохновенье:
Моя свободная мечта
Всё льнет туда, где униженье,
Где грязь, и мрак, и нищета.
Туда, туда, смиренней, ниже, -
Оттуда зримей мир иной...
Ты видел ли детей в Париже,
Иль нищих на мосту зимой?
На непроглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза,
Пока великая гроза
Всё не смела в твоей отчизне, -
Дай гневу правому созреть,
Приготовляй к работе руки...
Не можешь - дай тоске и скуке
В тебе копиться и гореть...
Но только - лживой жизни этой
Румяна жирные сотри,
Как боязливый крот, от света
Заройся в землю - там замри,
Всю жизнь жестоко ненавидя
И презирая этот свет,
Пускай грядущего не видя, -
Дням настоящим молвив: нет!
Осень 1911 - 7 февраля 1914

                ***
                Друзьям

                Молчите, проклятые струны!   
                А. Майков

Друг другу мы тайно враждебны,
Завистливы, глухи, чужды,
А как бы и жить и работать,
Не зная извечной вражды!

Что делать! Ведь каждый старался
Свой собственный дом отравить,
Все стены пропитаны ядом,
И негде главы приклонить!

Что делать! Изверившись в счастье,
От смеху мы сходим с ума
И, пьяные, с улицы смотрим,
Как рушатся наши дома!

Предатели в жизни и дружбе,
Пустых расточители слов,
Что делать! Мы путь расчищаем
Для наших далеких сынов!

Когда под забором в крапиве
Несчастные кости сгниют,
Какой-нибудь поздний историк
Напишет внушительный труд...

Вот только замучит, проклятый,
Ни в чем не повинных ребят
Годами рожденья и смерти
И ворохом скверных цитат...

Печальная доля - так сложно,
Так трудно и празднично жить,
И стать достояньем доцента,
И критиков новых плодить...

Зарыться бы в свежем бурьяне,
Забыться бы сном навсегда!
Молчите, проклятые книги!
Я вас не писал никогда!
24 июля 1908

              ***
            Россия

Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые -
Как слезы первые любви!

Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, -
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одной заботой боле -
Одной слезой река шумней,
А ты всё та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..
18 октября 1908

                ***
Группа выпускников, успешных, сделавших замечательную карьеру, пришли в гости к своему старому профессору. Конечно же, вскоре разговор зашел о работе - выпускники жаловались на многочисленные трудности и жизненные проблемы. Предложив своим гостям кофе, профессор пошел на кухню и вернулся с кофейником и подносом, уставленным самыми разными чашками - фарфоровыми, стеклянными, пластиковыми, хрустальными и простыми, и дорогими, и изысканными. Когда выпускники разобрали чашки, профессор сказал: "Если вы заметили, все дорогие чашки разобраны. Никто не выбрал чашки простые и дешевые. Желание иметь для себя только лучшее и есть источник ваших проблем. Поймите, что чашка сама по себе не делает кофе лучше. Иногда она просто дороже, а иногда даже скрывает то, что мы пьем. То, что вы действительно хотели, было - кофе, а не чашка. Но вы сознательно выбрали лучшие чашки. А затем разглядывали, кому какая чашка досталась. А теперь подумайте: жизнь - это кофе, а работа, деньги, положение, общество - это чашки. Это всего лишь инструменты для хранения Жизни. То, какую чашку мы имеем, не определяет и не меняет качества нашей Жизни. Иногда, концентрируясь только на чашке, мы забываем насладиться вкусом самого кофе. Наслаждайтесь своим кофе!!!
У самых счастливых людей нет всего лучшего. Но они извлекают все лучшее из того, что есть. Счастье в том, чтобы хотеть то, что у тебя есть. А не в том, чтобы иметь то, что хочешь. Жизнь коротка: нарушай глупые правила, прощай быстро, целуй медленно, люби искренно, смейся неудержимо... И никогда не сожалей о том, что заставило тебя улыбнуться.
***
               
 Марина Цветаева

               
Стихи к Блоку
                (отрывок)

Имя твое  -  птица в руке,               
Имя твое  -  льдинка на языке,
Одно-единственное движение губ,
Имя твое - пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.

Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его вам в висок
Звонко щелкающий курок.

Имя твое - ах, нельзя! -
Имя твое   -  поцелуй в глаза,
В  нежную стужу недвижных век.
Имя твое - поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток,
С именем твоим - сон глубок.
 1916

                ***

               
Иван Бунин
               
Свет незакатный

Там, в полях, на погосте,
В роще старых берез,
Не могилы, не кости -
Царство радостных грез.
Летний ветер мотает
Зелень длинных ветвей -
И ко мне долетает
Свет улыбки твоей.
Не плита, не распятье -
Предо мной до сих пор
Институтское платье
И сияющий взор.
Разве ты одинока?
Разве ты не со мной
В нашем прошлом, далеком,
Где и я был иной?
В мире круга земного.
Настоящего дня,
Молодого, былого
Нет давно и меня!
1917

            ***

    Александр Вертинский

               Сероглазочка

Я люблю вас, моя сероглазочка,         
Золотая ошибка моя.               
Вы вечерняя жуткая сказочка
             Вы цветок на картине Гойя.
             В этой сказке, смешной и трагической,
  И конец, и начало  светло !..
            Под напев ваших слов летаргических
             Умереть так легко и тепло.
Я люблю ваши пальцы старинные         
Католических строгих мадонн,               
Ваши волосы сказочно длинные             
И надменно ленивый поклон.
            Я люблю ваши руки усталые,
            Как у только что снятых с креста,
            Ваши детские губы коралловые
            И углы оскорбленного рта.
Так естественно, просто и ласково          
Вы, какую-то месть затая,               
Мою душу опутали сказкою,               
Сумасшедшею сказкой Гойя.
            Я люблю этот блеск интонации,
            Этот голос, звенящий хрусталь,
           И головку цветущей акации,
           И в словах голубую вуаль.
               
1915-1917

               
***
               
 Я сегодня смеюсь над собой

Я сегодня смеюсь над собой...
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки наивной, смешной.

Я устал от белил и румян
И от вечной трагической маски,
Я хочу хоть немножечко ласки,
Чтоб забыть этот дикий обман.

Я сегодня смеюсь над собой:
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки про сон золотой...
1915
                ***
                То, что я должен сказать
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!

Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам — под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.

И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!
Октябрь 1917
Москва
               
 ***
               
 Песенка о моей жене
Надоело в песнях душу разбазаривать,
И, с концертов возвратясь к себе домой,
Так приятно вечерами разговаривать
С своей умненькой, веселенькой женой.

И сказать с улыбкой нежной, незаученной:
«Ах ты чижик мой, бесхвостый и смешной,
Ничего, что я усталый и замученный
И немножко сумасшедший и больной.

Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
Ты не плачь, женулечка — жена.
В нашей жизни многое не нравится,
Но зато в ней столько раз весна!»

Чтоб терпеть мои актерские наклонности,
Нужно ангельским терпеньем обладать.
А прощать мои дежурные влюбленности —
В этом тоже надо что-то понимать!..

И, целуя ей затылочек подстриженный,
Чтоб вину свою загладить и замять,
Моментально притворяешься обиженным,
Начиная потихоньку напевать:

«Ну не плачь, не плачь, моя красавица,
Ну не злись, женулечка — жена.
В нашей жизни все еще поправится,
В нашей жизни столько раз весна!»

А потом пройдут года, и, Вами брошенный,
Постаревший, жалкий и смешной,
Никому уже не нужный и изношенный,
Я, как прежде возвращусь к себе домой.

И скажу с улыбкой жалкой и измученной:
«Здравствуй, чиженька, единственный и мой!
Ничего, что я усталый и замученный,
Одинокий, позабытый и больной.

Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
Ты не плачь, женулечка-жена.
Наша жизнь уж больше не поправится,
Но зато ведь в ней была весна!»
1930

                ***
Дни бегут
Сколько вычурных поз,
Сколько сломанных роз,
Сколько мук, и проклятий, и слез!

Как сияют венцы!
Как банальны концы!
Как мы все в наших чувствах глупцы!

А любовь — это яд.
А любовь — это ад,
Где сердца наши вечно горят.

Но дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.

Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остается тоска одна,
И со мною всегда она.

Но зато, разлюбя,
Столько чувств загубя,
Как потом мы жалеем себя!

Как нам стыдно за ложь,
За сердечную дрожь,
И какой носим в сердце мы нож!

Никому не понять,
Никому не сказать,
Остается застыть и молчать.

А... дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.

Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остается тоска одна,
И со мною всегда она...
1932

                ***
        Доченьки
У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня!
Все, над чем я смеялся когда-то,
Все теперь восхищает меня!
Жил я шумно и весело — каюсь,
Но жена все к рукам прибрала.
Совершенно со мной не считаясь,
Мне двух дочек она родила.

Я был против. Начнутся пеленки...
Для чего свою жизнь осложнять?
Но залезли мне в сердце девчонки,
Как котята в чужую кровать!
И теперь, с новым смыслом и целью
Я, как птица, гнездо свое вью
И порою над их колыбелью
Сам себе удивленно пою:

«Доченьки, доченьки, доченьки мои!
Где ж вы, мои ноченьки, где вы, соловьи?»
Вырастут доченьки, доченьки мои...
Будут у них ноченьки, будут соловьи!

Много русского солнца и света
Будет в жизни дочурок моих.
И, что самое главное, это
То, что Родина будет у них!
Будет дом. Будет много игрушек,
Мы на елку повесим звезду...
Я каких-нибудь добрых старушек
Специально для них заведу!

Чтобы песни им русские пели,
Чтобы сказки ночами плели,
Чтобы тихо года шелестели,
Чтобы детства забыть не могли!
Правда, я постарею немного,
Но душой буду юн как они!
И просить буду доброго Бога,
Чтоб продлил мои грешные дни!

Вырастут доченьки, доченьки мои...
Будут у них ноченьки, будут соловьи!
А закроют доченьки оченьки мои —
Мне споют на кладбище те же соловьи.
1945

                ***
               



               
***
               
Самуил Яковлевич Маршак

Все умирает на земле и в море,
Но человек суровей осужден:
Он должен знать о смертном приговоре,
Подписанном, когда он был рожден.
Но, сознавая жизни быстротечность,
Он так живет - наперекор всему,
Как будто жить рассчитывает вечность
И этот мир принадлежит ему.

                ***
                Все то, чего коснется человек,
                Приобретает нечто человечье.
                Вот этот дом, нам прослуживший век,
                Почти умеет пользоваться речью.

                Мосты и переулки говорят.
                Беседуют между собой балконы.
                И у платформы, выстроившись в ряд,
                Так много сердцу говорят вагоны.

                Давно стихами говорит Нева.
                Страницей Гоголя ложится Невский.
                Весь Летний сад - Онегина глава.
                О Блоке вспоминают Острова,
                А по Разъезжей бродит Достоевский.

                Сегодня старый маленький вокзал,
                Откуда путь идет к финляндским скалам,
                Мне молчаливо повесть рассказал
                О том, кто речь держал перед вокзалом.

                А там еще живет петровский век,
                В углу между Фонтанкой и Невою...
                Все то, чего коснется человек,
                Озарено его душой живою.

                ***
                Донкихот
                Пора в постель, но спать нам неохота.
                Как хорошо читать по вечерам!
                Мы в первый раз открыли Дон-Кихота,
                Блуждаем по долинам и горам.

                Нас ветер обдает испанской пылью,
                Мы слышим, как со скрипом в вышине
                Ворочаются мельничные крылья
                Над рыцарем, сидящим на коне.

                Что будет дальше, знаем по картинке:
                Крылом дырявым мельница махнет,
                И будет сбит в неравном поединке
                В нее копье вонзивший Дон-Кихот.

                Но вот опять он скачет по дороге...
                Кого он встретит? С кем затеет бой?
                Последний рыцарь, тощий, длинноногий,
                В наш первый путь ведет нас за собой.

                И с этого торжественного мига
                Навек мы покидаем отчий дом.
                Ведут беседу двое: я и книга.
                И целый мир неведомый кругом.

                ***
                Мы знаем: время растяжимо.
                Оно зависит от того,
                Какого рода содержимым
                Вы наполняете его.

                Бывают у него застои,
                А иногда оно течет
                Ненагруженное, пустое,
                Часов и дней напрасный счет.

                Пусть равномерны промежутки,
                Что разделяют наши сутки,
                Но, положив их на весы,
                Находим долгие минутки
                И очень краткие часы.
                ***
                Памяти писателя Шолом Алейхема

              Потомков ты приветствуешь веселым
              Простонародным именем, поэт.
              "Шолом алейхем" и "алейхем шолом" -
              Таков привет старинный и ответ.

              "Шолом алейхем" - мира и здоровья!
              Нет имени щедрее и добрей...
              Еще вчера земля дымилась кровью
              Растерзанных детей и матерей.

              Прошла война по городам и селам,
              Воронками изрыла пыльный шлях,
              Где из местечка в город ездил Шолом,
              Длинноволосый, в шляпе и очках.

              Где в таратайке - юноша сутулый -
              Под сонный скрип немазаных колес
              Он балагурил с рыжим балагулой
              И отвечал вопросом на вопрос.
               
              В родной его Касриловке-Воронке,
              Стирая память дедовских времен,
              Война смела домишки, и лавчонки,
              И синагогу, и резной амвон...

              Но в день, когда друзья собрались вместе
              Во имя жизни, смерти вопреки,
              Победные и радостные вести
              Мы принесли к могиле, как венки.

              В боях за жизнь, в борьбе с фашистским рейхом
              Сломила недругов твоя страна.
              Ты слышишь ли, старик Шолом Алейхем?
              Победой правды кончилась война!

              Ты говоришь с потомками своими
              Не на одном, на многих языках.
              И пусть твое приветливое имя
              Живет и светит в будущих веках!
             1946
                ***
                Как призрачно мое существованье!
                А дальше что? А дальше - ничего...
                Забудет тело имя и прозванье, -
                Не существо, а только вещество.

                Пусть будет так.
                Не жаль мне плоти тленной,
                Хотя она седьмой десяток лет
                Бессменно служит зеркалом вселенной,
                Свидетелем, что существует свет.

                Мне жаль моей любви, моих любимых.
                Ваш краткий век, ушедшие друзья,
                Изчезнет без следа в неисчислимых,
                Несознанных веках небытия.
                Вам все равно, - взойдет ли вновь светило,
                Рождая жизнь бурливую вдали,
                Иль наше солнце навсегда остыло
                И жизни нет и нет самой земли...

                Здесь, на земле, вы прожили так мало,
                Но в глубине открытых ваших глаз
                Цвела земля, и небо расцветало,
                И звездный мир сиял в зрачках у вас.

                За краткий век страданий и усилий,
                Тревог, печалей, радостей и дум
                Вселенную вы сердцем отразили
                И в музыку преобразили шум.

                ***
                Пожелания друзьям

                Желаю вам цвести, расти,
                Копить, крепить здоровье.
                Оно для дальнего пути -
                Главнейшее условье.

                Пусть каждый день и каждый час
                Вам новое добудет.
                Пусть добрым будет ум у вас,
                А сердце умным будет.

                Вам от души желаю я,
                Друзья, всего хорошего.
                А все хорошее, друзья,
                Дается нам недешево!

                ***
                Мы принимаем все, что получаем,
                За медную монету, а потом -
                Порою поздно - пробу различаем
                На ободке чеканно-золотом.

                ***
                Не для того, чтоб жить, он ест и пьет, -
                Во всем он алчно ищет наслажденья,
                Ни святости любви не признает,
                Ни платы за любовь - деторожденья.

                На склоне лет бесплоден он, как мул,
                Плоть износил, хоть он ее и нежил,
                Дух оскорбил, природу обманул
                И прожил жизнь, как будто бы и не жил.
                ***


               
   



                ***
      Сергей Есенин

Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.

Ты теперь не так уж будешь биться,
 Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.

Дух бродяжий, ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.

Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя? иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.

Все мы, все мы в этом мире бренны,
Тихо льется с кленов листьев медь ...
Будь же ты вовек благсловенно,
Что пришло процвесть и умереть.
 1921
                ***
               






                ***
Однажды, когда я был подростком, мы с отцом стояли в очереди за билетами в цирк. Наконец между нами и окошечком кассы осталась только одна семья. Она произвела на меня большое впечатление. Там было восемь детей не старше 12 лет. Видно было, что семья небогата, но одежда у них была хоть и недорогой, но чистой. Дети вели себя хорошо, стоя парами позади родителей и держась за руки. Малыши возбужденно переговаривались, предвкушая радость увидеть клоунов, слонов и другие номера программы. Было понятно, что они никогда раньше в цирке не были, и для них этот вечер должен был стать незабываемым. Отец и мать, возглавлявшие группу, явно гордились друг другом. Женщина держала мужа за руку, и взгляд ее словно говорил: «Ты мой рыцарь». И он улыбался в ответ, лучился гордостью и как будто отвечал: «Так и есть». Кассирша спросила у мужчины, сколько билетов ему нужно. Он с достоинством ответил: «Пожалуйста, восемь детских билетов и два взрослых — для моей семьи». Кассирша назвала сумму. Женщина выпустила руку мужа и грустно опустила голову, у мужчины задрожали губы, и он нагнулся поближе, переспросив о цене билетов. Кассирша повторила общую сумму. У мужчины не хватало денег. Как он мог обернуться к своим восьмерыми детям и сказать, что у него не хватает денег, чтобы повести их в цирк? Видя, что происходит, мой отец вытащил из кармана двадцатидолларовую банкноту и уронил на землю. (Мы были небогаты во всех смыслах этого слова!) Затем отец поднял деньги, похлопал мужчину по плечу и сказал: «Простите, сэр, это выпало из вашего кармана». Мужчина все понял. Он не просил о помощи, но, разумеется, оценил ее, так кстати подоспевшую в отчаянной и неловкой ситуации. Он посмотрел моему отцу прямо в глаза, взял его руку в свои и, крепко сжав вместе с банкнотой, со слезами на глазах произнес: «Спасибо, спасибо вам, сэр. Это действительно очень важно для меня и моей семьи». Мы с отцом вернулись к машине и поехали домой. В тот вечер в цирк мы не пошли, но наш день не пропал даром.
Дэн Кларк
P.S. Вот такая история. В жизни каждого из нас случалось что-то подобное и как приятно ощущать то тепло и свет,  согревающие тебя потом. Ведь ты ЭТО СДЕЛАЛ ПРОСТО ТАК, по доброте душевной и не ждешь за ЭТО никаких благодарностей и наград.
***
               
Николай Заболоцкий.
               
(1932 - 1958)

    Я не ищу гармонии в природе.
     Разумной соразмерности начал
     Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
     Я до сих пор, увы, не различал.
     Как своенравен мир ее дремучий!
     В ожесточенном пении ветров
     Не слышит сердце правильных созвучий,
     Душа не чует стройных голосов.
     Но в тихий час осеннего заката,
     Когда умолкнет ветер вдалеке.
     Когда, сияньем немощным объята,
     Слепая ночь опустится к реке,
     Когда, устав от буйного движенья,
     От бесполезно тяжкого труда,
     В тревожном полусне изнеможенья
     Затихнет потемневшая вода,
     Когда огромный мир противоречий
     Насытится бесплодною игрой,--
     Как бы прообраз боли человечьей
     Из бездны вод встает передо мной.
     И в этот час печальная природа
     Лежит вокруг, вздыхая тяжело,
     И не мила ей дикая свобода,
     Где от добра неотделимо зло.
     И снится ей блестящий вал турбины,
     И мерный звук разумного труда,
     И пенье труб, и зарево плотины,
     И налитые током провода.
     Так, засыпая на своей кровати,
     Безумная, но любящая мать
     Таит в себе высокий мир дитяти,
     Чтоб вместе с сыном солнце увидать.
     1947
    
                ***
                Ночной сад


     О сад ночной, таинственный орган,
     Лес длинных труб, приют виолончелей!
     О сад ночной, печальный караван
     Немых дубов и неподвижных елей!
     Он целый день метался и шумел.
     Был битвой дуб, и тополь -- потрясеньем.
     Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел,
     Переплетались в воздухе осеннем.
     Железный Август в длинных сапогах
     Стоял вдали с большой тарелкой дичи.
     И выстрелы гремели на лугах,
     И в воздухе мелькали тельца птичьи.
     И сад умолк, и месяц вышел вдруг,
     Легли внизу десятки длинных теней,
     И толпы лип вздымали кисти рук,
     Скрывая птиц под купами растений.
     О сад ночной, о бедный сад ночной,
     О существа, заснувшие надолго!
     О вспыхнувший над самой головой
     Мгновенный пламень звездного осколка!
     1936

                ***

     Вчера, о смерти размышляя,
     Ожесточилась вдруг душа моя.
     Печальный день! Природа вековая
     Из тьмы лесов смотрела на меня.
     И нестерпимая тоска разъединенья
     Пронзила сердце мне, и в этот миг
     Все, все услышал я - и трав вечерних пенье,
     И речь воды, и камня мертвый крик.
     И я, живой, скитался над полями,
     Входил без страха в лес,
     И мысли мертвецов прозрачными столбами
     Вокруг меня вставали до небес.
     И голос Пушкина был над листвою слышен,
     И птицы Хлебникова пели у воды.
     И встретил камень я. Был камень неподвижен,
     И проступал в нем лик Сковороды.
     И все существованья, все народы
     Нетленное хранили бытие,
     И сам я был не детище природы,
     Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!
     1936

                ***
                Голубиная книга


     В младенчестве я слышал много раз
     Полузабытый прадедов рассказ
     О книге сокровенной... За рекою
     Кровавый луч зари, бывало, чуть горит,
     Уж спать пора, уж белой пеленою
     С реки ползет туман и сердце леденит,
     Уж бедный мир, забыв свои страданья,
     Затихнул весь, и только вдалеке
     Кузнечик, маленький работник мирозданья,
     Все трудится, поет, не требуя вниманья,--
     Один, на непонятном языке...
     О тихий час, начало летней ночи!
     Деревья в сумерках. И возле темных хат
     Седые пахари, полузакрывши очи,
     На бревнах еле слышно говорят.
     И вижу я сквозь темноту ночную,
     Когда огонь над трубкой вспыхнет вдруг,
     То спутанную бороду седую,
     То жилы выпуклые истомленных рук.
     И слышу я знакомое сказанье,
     Как правда кривду вызвала на бой,
     Как одолела кривда, и крестьяне
     С тех пор живут обижены судьбой.
     Лишь далеко на океане-море,
     На белом камне, посредине вод,
     Сияет книга в золотом уборе,
     Лучами упираясь в небосвод.
     Та книга выпала из некой грозной тучи,
     Все буквы в ней цветами проросли,
     И в ней написана рукой судеб могучей
     Вся правда сокровенная земли.
     Но семь на ней повешено печатей,
     И семь зверей ту книгу стерегут,
     И велено до той поры молчать ей,
     Пока печати в бездну не спадут.
     А ночь горит над тихою землею,
     Дрожащим светом залиты поля,
     И высоко плывут над головою
     Туманные ночные тополя.
     Как сказка -- мир. Сказания народа,
     Их мудрость темная, но милая вдвойне,
     Как эта древняя могучая природа,
     С младенчества запали в душу мне...
     Где ты, старик, рассказчик мой ночной?
     Мечтал ли ты о правде трудовой
     И верил ли в годину искупленья?
     Не знаю я... Ты умер, наг и сир,
     И над тобою, полные кипенья,
     Давно шумят иные поколенья,
     Угрюмый перестраивая мир.
     1937
               
***
                Метаморфозы

      Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
     Лишь именем одним я называюсь,
     На самом деле то, что именуют мной,-
     Не я один. Нас много. Я - живой
     Чтоб кровь моя остынуть не успела,
     Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
     Я отделил от собственного тела!
     И если б только разум мой прозрел
     И в землю устремил пронзительное око,
     Он увидал бы там, среди могил, глубоко
     Лежащего меня. Он показал бы мне
     Меня, колеблемого на морской волне,
     Меня, летящего по ветру в край незримый,
     Мой бедный прах, когда-то так любимый.
     А я все жив! Все чище и полней
     Объемлет дух скопленье чудных тварей.
     Жива природа. Жив среди камней
     И злак живой и мертвый мой гербарий.
     Звено в звено и форма в форму. Мир
     Во всей его живой архитектуре -
     Орган поющий, море труб, клавир,
     Не умирающий ни в радости, ни в буре.
     Как все меняется! Что было раньше птицей,
     Теперь лежит написанной страницей;
     Мысль некогда была простым цветком,
     Поэма шествовала медленным быком;
     А то, что было мною, то, быть может,
     Опять растет и мир растений множит.
     Вот так, с трудом пытаясь развивать
     Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
     Вдруг и увидишь то, что должно называть
     Бессмертием. О, суеверья наши!
     1937

                ***
               
Слепой

     С опрокинутым в небо лицом,
     С головой непокрытой,
     Он торчит у ворот,
     Этот проклятый Богом старик.
     Целый день он поет,
     И напев его грустно-сердитый,
     Ударяя в сердца,
     Поражает прохожих на миг.
     А вокруг старика
     Молодые шумят поколенья.
     Расцветая в садах,
     Сумасшедшая стонет сирень.
     В белом гроте черемух
     По серебряным листьям растений
     Поднимается к небу
     Ослепительный день...
     Что ж ты плачешь, слепец?
     Что томишься напрасно весною?
     От надежды былой
     Уж давно не осталось следа.
     Черной бездны твоей
     Не укроешь весенней листвою,
     Полумертвых очей
     Не откроешь, увы, никогда.
     Да и вся твоя жизнь --
     Как большая привычная рана.
     Не любимец ты солнцу,
     И природе не родственник ты.
     Научился ты жить
     В глубине векового тумана,
     Научился смотреть
     В вековое лицо темноты...
     И боюсь я подумать,
     Что где-то у края природы
     Я такой же слепец
     С опрокинутым в небо лицом.
     Лишь во мраке души
     Наблюдаю я вешние воды,
     Собеседую с ними
     Только в горестном сердце моем.
     О, с каким я трудом
     Наблюдаю земные предметы,
     Весь в тумане привычек,
     Невнимательный, суетный, злой!
     Эти песни мои --
     Сколько раз они в мире пропеты!
     Где найти мне слова
     Для возвышенной песни живой?
     И куда ты влечешь меня,
     Темная грозная муза,
     По великим дорогам
     Необъятной отчизны моей?
     Никогда, никогда
     Не искал я с тобою союза,
     Никогда не хотел
     Подчиняться я власти твоей, --
     Ты сама меня выбрала,
     И сама ты мне душу пронзила,
     Ты сама указала мне
     На великое чудо земли...
     Пой же, старый слепец!
     Ночь подходит. Ночные светила,
     Повторяя тебя,
     Равнодушно сияют вдали.
     1946

                ***

     Уступи мне, скворец, уголок,
     Посели меня в старом скворешнике.
     Отдаю тебе душу в залог
     За твои голубые подснежники.
     И свистит и бормочет весна.
     По колено затоплены тополи.
     Пробуждаются клены от сна,
     Чтоб, как бабочки, листья захлопали.
     И такой на полях кавардак,
     И такая ручьев околесица,
     Что попробуй, покинув чердак,
     Сломя голову в рощу не броситься!
     Начинай серенаду, скворец!
     Сквозь литавры и бубны истории
     Ты -- наш первый весенний певец
     Из березовой консерватории.
     Открывай представленье, свистун!
     Запрокинься головкою розовой,
     Разрывая сияние струн
     В самом горле у рощи березовой.
     Я и сам бы стараться горазд,
     Да шепнула мне бабочка-странница:
     "Кто бывает весною горласт,
     Тот без голоса к лету останется".
     А весна хороша, хороша!
     Охватило всю душу сиренями.
     Поднимай же скворешню, душа,
     Над твоими садами весенними.
     Поселись на высоком шесте,
     Полыхая по небу восторгами,
     Прилепись паутинкой к звезде
     Вместе с птичьими скороговорками.
     Повернись к мирозданью лицом,
     Голубые подснежники чествуя,
     С потерявшим сознанье скворцом
     По весенним полям путешествуя.
     1946

                ***
               
Завещание

     Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
     И, погасив свечу, опять отправлюсь я
     В необозримый мир туманных превращений,
     Когда мильоны новых поколений
     Наполнят этот мир сверканием чудес
     И довершат строение природы,--
     Пускай мой бедный прах покроют эти воды,
     Пусть приютит меня зеленый этот лес.
     Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
     Себя я в этом мире обнаружу.
     Многовековый дуб мою живую душу
     Корнями обовьет, печален и суров.
     В его больших листах я дам приют уму,
     Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
     Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли
     И ты причастен был к сознанью моему.
     Над головой твоей, далекий правнук мой,
     Я в небо пролечу, как медленная птица,
     Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,
     Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой.
     Нет в мире ничего прекрасней бытия.
     Безмолвный мрак могил -- томление пустое.
     Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:
     Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.
     Не я родился в мир, когда из колыбели
     Глаза мои впервые в мир глядели,--
     Я на земле моей впервые мыслить стал,
     Когда почуял жизнь безжизненный кристалл,
     Когда впервые капля дождевая
     Упала на него, в лучах изнемогая.
     О, я недаром в этом мире жил!
     И сладко мне стремиться из потемок,
     Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок,
     Доделал то, что я не довершил.
     1947

                ***
               
Жена


     Откинув со лба шевелюру,
     Он хмуро сидит у окна.
     В зеленую рюмку микстуру
     Ему наливает жена.
     Как робко, как пристально-нежно
     Болезненный светится взгляд,
     Как эти кудряшки потешно
     На тощей головке висят!
     С утра он все пишет да пишет,
     В неведомый труд погружен.
     Она еле ходит, чуть дышит,
     Лишь только бы здравствовал он.
     А скрипнет под ней половица,
     Он брови взметнет,- и тотчас
     Готова она провалиться
     От взгляда пронзительных глаз.
     Так кто же ты, гений вселенной?
     Подумай: ни Гете, ни Дант
     Не знали любви столь смиренной,
     Столь трепетной веры в талант.
     О чем ты скребешь на бумаге?
     Зачем ты так вечно сердит?
     Что ищешь, копаясь во мраке
     Своих неудач и обид?
     Но коль ты хлопочешь на деле
     О благе, о счастье людей,
     Как мог ты не видеть доселе
     Сокровища жизни своей?
     1948

               
***
               
Старая сказка

     В этом мире, где наша особа
     Выполняет неясную роль,
     Мы с тобою состаримся оба,
     Как состарился в сказке король.
     Догорает, светясь терпеливо,
     Наша жизнь в заповедном краю,
     И встречаем мы здесь молчаливо
     Неизбежную участь свою.
     Но когда серебристые пряди
     Над твоим засверкают виском,
     Разорву пополам я тетради
     И с последним расстанусь стихом.
     Пусть душа, словно озеро, плещет
     У порога подземных ворот
     И багровые листья трепещут,
     Не касаясь поверхности вод.
     1952

               
***
               
Воспоминание

      Наступили месяцы дремоты...
     То ли жизнь действительно прошла,
     То ль она, закончив все работы,
     Поздней гостьей села у стола.
     Хочет пить--не нравятся ей вина,
     Хочет есть--кусок не лезет в рот.
     Слушает, как шепчется рябина,
     Как щегол за окнами поет.
     Он поет о той стране далекой,
     Где едва заметен сквозь пургу
     Бугорок могилы одинокой
     В белом кристаллическом снегу.
     Там в ответ не шепчется береза,
     Корневищем вправленная в лед.
     Там над нею в обруче мороза
     Месяц окровавленный плывет.
     1952

                ***
               
Портрет


     Любите живопись, поэты!
     Лишь ей, единственной, дано
     Души изменчивой приметы
     Переносить на полотно.
     Ты помнишь, как из тьмы былого,
     Едва закутана в атлас,
     С портрета Рокотова снова
     Смотрела Струйская на нас?
     Ее глаза - как два тумана,
     Полуулыбка, полуплач,
     Ее глаза - как два обмана,
     Покрытых мглою неудач.
     Соединенье двух загадок,
     Полувосторг, полуиспуг,
     Безумной нежности припадок,
     Предвосхищенье смертных мук.
     Когда потемки наступают
     И приближается гроза,
     Со дна души моей мерцают
     Ее прекрасные глаза.
     1953

                ***
               
 О красоте человеческих лиц


     Есть лица, подобные пышным порталам,
     Где всюду великое чудится в малом.
     Есть лица - подобия жалких лачуг,
     Где варится печень и мокнет сычуг.
     Иные холодные, мертвые лица
     Закрыты решетками, словно темница.
     Другие - как башни, в которых давно
     Никто не живет и не смотрит в окно.
     Но малую хижинку знал я когда-то,
     Была неказиста она, небогата,
     Зато из окошка ее на меня
     Струилось дыханье весеннего дня.
     Поистине мир и велик и чудесен!
     Есть лица - подобья ликующих песен.
     Из этих, как солнце, сияющих нот
     Составлена песня небесных высот.
     1955

                ***

     Где-то в поле возле Магадана,
     Посреди опасностей и бед,
     В испареньях мерзлого тумана
     Шли они за розвальнями вслед.
     От солдат, от их луженых глоток,
     От бандитов шайки воровской
     Здесь спасали только околодок
     Да наряды в город за мукой.
     Вот они и шли в своих бушлатах -
     Два несчастных русских старика,
     Вспоминая о родимых хатах
     И томясь о них издалека.
     Вся душа у них перегорела
     Вдалеке от близких и родных,
     И усталость, сгорбившая тело,
     В эту ночь снедала души их,
     Жизнь над ними в образах природы
     Чередою двигалась своей.
     Только звезды, символы свободы,
     Не смотрели больше на людей.
     Дивная мистерия вселенной
     Шла в театре северных светил,
     Но огонь ее проникновенный
     До людей уже не доходил.
     Вкруг людей посвистывала вьюга,
     Заметая мерзлые пеньки.
     И на них, не глядя друг на друга,
     Замерзая, сели старики.
     Стали кони, кончилась работа,
     Смертные доделались дела...
     Обняла их сладкая дремота,
     В дальний край, рыдая, повела.
     Не нагонит больше их охрана,
     Не настигнет лагерный конвой,
     Лишь одни созвездья Магадана
     Засверкают, став над головой.
     1956

               
***
               
Признание

     Зацелована, околдована,
     С ветром в поле когда-то обвенчана,
     Вся ты словно в оковы закована,
     Драгоценная моя женщина!
     Не веселая, не печальная,
     Словно с темного неба сошедшая,
     Ты и песнь моя обручальная,
     И звезда моя сумасшедшая.
     Я склонюсь над твоими коленями,
     Обниму их с неистовой силою,
     И слезами и стихотвореньями
     Обожгу тебя, горькую, милую.
     Отвори мне лицо полуночное,
     Дай войти в эти очи тяжелые,
     В эти черные брови восточные,
     В эти руки твои полуголые.
     Что прибавится -- не убавится,
     Что не сбудется -- позабудется...
     Отчего же ты плачешь, красавица?
     Или это мне только чудится?
     1957

                ***

               
Старость


     Простые, тихие, седые,
     Он с палкой, с зонтиком она, --
     Они на листья золотые
     Глядят, гуляя дотемна.
     Их речь уже немногословна,
     Без слов понятен каждый взгляд,
     Но души их светло и ровно
     Об очень многом говорят.
     В неясной мгле существованья
     Был неприметен их удел,
     И животворный свет страданья
     Над ними медленно горел.
     Изнемогая, как калеки,
     Под гнетом слабостей своих,
     В одно единое навеки
     Слились живые души их.
     И знанья малая частица
     Открылась им на склоне лет,
     Что счастье наше -- лишь зарница,
     Лишь отдаленный слабый свет.
     Оно так редко нам мелькает,
     Такого требует труда!
     Оно так быстро потухает
     И исчезает навсегда!
     Как ни лелей его в ладонях
     И как к груди ни прижимай, --
     Дитя зари, на светлых конях
     Оно умчится в дальний край!
     Простые, тихие, седые,
     Он с палкой, с зонтиком она,
     Они на листья золотые
     Глядят, гуляя дотемна.
     Теперь уж им, наверно, легче,
     Теперь все страшное ушло,
     И только души их, как свечи,
     Струят последнее тепло.
     1956

                ***
                Одинокий дуб


     Дурная почва: слишком узловат
     И этот дуб, и нет великолепья
     В его ветвях. Какие-то отрепья
     Торчат на нем и глухо шелестят.
     Но скрученные намертво суставы
     Он так развил, что, кажется, ударь --
     И запоет он колоколом славы,
     И из ствола закапает янтарь.
     Вглядись в него: он важен и спокоен
     Среди своих безжизненных равнин.
     Кто говорит, что в поле он не воин?
     Он воин в поле, даже и один.
     1957
                ***


     Во многом знании - немалая печаль,
     Так говорил творец Экклезиаста.
     Я вовсе не мудрец, но почему так часто
     Мне жаль весь мир и человека жаль?

     Природа хочет жить, и потому она
     Миллионы зерен скармливает птицам,
     Но из миллиона птиц к светилам и зарницам
     Едва ли вырывается одна.

     Вселенная шумит и просит красоты,
     Кричат моря, обрызганные пеной,
     Но на холмах земли, на кладбищах вселенной
     Лишь избранные светятся цветы.

     Я разве только я? Я - только краткий миг
     Чужих существований. Боже правый,
     Зачем ты создал мир и милый и кровавый,
     И дал мне ум, чтоб я его постиг!
     1957

               ***
                На закате


     Когда, измученный работой,
     Огон души моей иссяк,
     Вчера я вышел с неохотой
     В опустошенный березняк.
     На гладкой шелковой площадке,
     Чей тон был зелен и лилов,
     Стояли в стройном беспорядке
     Ряды серебряных стволов.
     Сквозь небольшие расстоянья
     Между стволами, сквозь листву,
     Небес вечернее сиянье
     Кидало тени на траву.
     Был тот усталый час заката,
     Час умирания, когда
     Всего печальней нам утрата
     Незавершенного труда.
     Два мира есть у человека:
     Один, который он творил,
     Другой, который мы от века
     Творим по мере наших сил.
     Несоответствия огромны,
     И, несмотря на интерес,
     Лесок березовый Коломны
     Не повторял моих чудес.
     Душа в невидимом блуждала,
     Своими сказками полна,
     Незрячим взором провожала
     Природу внешнюю она.
     Так, вероятно, мысль нагая,
     Когда-то брошена в глуши,
     Сама в себе изнемогая,
     Моей не чувствует души.
     1958

                ***

     Не позволяй душе лениться!
     Чтоб в ступе воду не толочь,
     Душа обязана трудиться
     И день и ночь, и день и ночь!
     Гони ее от дома к дому,
     Тащи с этапа на этап,
     По пустырю, по бурелому
     Через сугроб, через ухаб!
     Не разрешай ей спать в постели
     При свете утренней звезды,
     Держи лентяйку в черном теле
     И не снимай с нее узды!
     Коль дать ей вздумаешь поблажку,
     Освобождая от работ,
     Она последнюю рубашку
     С тебя без жалости сорвет.
     А ты хватай ее за плечи,
     Учи и мучай дотемна,
     Чтоб жить с тобой по-человечьи
     Училась заново она.
     Она рабыня и царица,
     Она работница и дочь,
     Она обязана трудиться
     И день и ночь, и день и ночь!
     1958
                ***

                Помощь ангела
Два ангела путешествовали по миру. Однажды они остановились на ночлег в одном богатом доме. В нём было много комнат, но хозяева этого дома были злые люди, поэтому они отправили путников ночевать в сарай. В этом сарае почти совсем прогнила крыша и того и гляди обвалилась бы на головы путникам. Утром, когда все проснулись, крыша была как новенькая. Старший ангел отремонтировал её. Но путники не получили даже доброго слова на прощание и двинулись в путь дальше. На следующую ночь они остановились в очень бедном доме. Там жили лишь старик со старухой. Они были очень рады гостям и разделили с ними свой скромный ужин. Затем хозяева уложили их спать в своём доме, а сами ушли ночевать в сарай. Утром, когда все проснулись, обнаружили, что у стариков сдохла корова. Это была единственная их ценность. Когда ангелы пошли дальше, следуя своим путём, младший ангел спросил старшего:
- Почему, когда мы ночевали в богатом доме у злых людей, ты помог им, несмотря на то, что они так плохо с нами обошлись. А этих несчастных стариков, которые готовы были отдать нам всё, что у них есть, ты наказал?  Второй ангел немного подумал и ответил: - Всё не так просто, как кажется. В первую ночь я увидел, что в сарае на крыше спрятано большое богатство. Если бы крыша провалилась, то хозяева получили бы его. А они этого не заслуживают. Во вторую же ночь, когда мы были у этих добрых стариков, к ним прилетал ангел смерти. Он хотел забрать старика. Старуха бы этого не перенесла, поэтому я договорился с ним, и он взял взамен корову. Вещи не такие, как кажутся на первый взгляд. Мы никогда не узнаем всего. Каждый сам решает во что ему верить: в добро или зло. Необходима огромная решительность, чтобы верить, что всё происходящее в жизни - в твою пользу. Это можно понять только со временем.

                ***
                Алексей Николаевич  Апухтин
                1840-1893

Всё, чем я жил, в чем ждал отрады,
Слова развеяли твои...
Так снег последний без пощады
Уносят вешние ручьи...
И целый день с насмешкой злою,
Другие речи заглушив,
Они носились надо мною,
Как неотвязчивый мотив.

Один я. Длится ночь немая.
Покоя нет душе моей...
О, как томит меня, пугая,
Холодный мрак грядущих дней!
Ты не согреешь этот холод,
Ты не осветишь эту тьму...
Твои слова, как тяжкий молот,
Стучат по сердцу моему.
1892

                ***

                Жизнь
                Апухтиной

Песня туманная, песня далекая,
И бесконечная, и заунывная,
Доля печальная, жизнь одинокая,
Слез и страдания цепь непрерывная...

Грустным аккордом она начинается...
В звуках аккорда, простого и длинного,
Слышу я, вопль из души вырывается,
Вопль за утратою детства невинного.

Далее звуков раскаты широкие -
Юного сердца мечты благородные:
Вера, терпения чувства высокие,
Страсти живые, желанья свободные.

Что же находим мы? В чувствах - страдания,
В страсти - мученья залог бесконечного,
В людях - обман... А мечты и желания?
Боже мой! Много ли в них долговечного?

Старость подходит часами невольными,
Тише и тише аккорды печальные...
Ждем, чтоб над нами, в гробу безглагольными,
Звуки кругом раздались погребальные...

После... Но если и есть за могилою
Песни иные, живые, веселые,
Жаль нам допеть нашу песню унылую,
Трудно нам сбросить оковы тяжелые!..
29 февраля 1856

                ***
                К славянофилам
О чем шумите вы, квасные патриоты?
К чему ваш бедный труд и жалкие заботы?
Ведь ваши возгласы России не смутят.
И так ей дорого достался этот клад
Славянских доблестей... И, варварства остаток,
Над нею тяготит татарский отпечаток:
Невежеством, как тьмой, кругом обложена,
Рассвета пышного напрасно ждет она,
И бедные рабы в надежде доли новой
По-прежнему влачат тяжелые оковы...
Вам мало этого, хотите больше вы:
Чтоб снова у ворот ликующей Москвы
Явился белый царь, и грозный, и правдивый,
Могучий властелин, отец чадолюбивый...
А безглагольные любимцы перед ним,
Опричники, неслись по улицам пустым...
Чтоб в Думе поп воссел писать свои решенья,
Чтоб чернокнижием звалося просвещенье,
И родины краса, боярин молодой,
Дрался, бесчинствовал, кичился пред женой,
А в тереме царя, пред образом закона
Валяясь и кряхтя, лизал подножье трона.
25 января 1856

                ***
                Сумасшедший
Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
   И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
   Я королем был избран всенародно,
Но это всё равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны...
      Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю.
Как вам моя понравилась столица?
Вы из далеких стран? А впрочем, ваши лица
Напоминают мне знакомые черты,
Как будто я встречал, имен еще не зная,
Вас где-то, там, давно...
         Ах, Маша, это ты?
О милая, родная, дорогая!
Ну, обними меня, как счастлив я, как рад!
   И Коля... здравствуй, милый брат!
Вы не поверите, как хорошо мне с вами,
Как мне легко теперь! Но что с тобой, Мари?
Как ты осунулась... страдаешь всё глазами?
   Садись ко мне поближе, говори,
   Что наша Оля? Всё растет? Здорова?
   О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать ее, прижать к моей груди...
Ты приведешь ее?.. Нет, нет, не приводи!
   Расплачется, пожалуй, не узнает,
Как, помнишь, было раз... А ты теперь о чем
Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом
   Я стал совсем, и доктор уверяет,
      Что это легкий рецидив,
Что скоро всё пройдет, что нужно лишь терпенье.
О да, я терпелив, я очень терпелив,
Но всё-таки... за что? В чем наше преступленье?..
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства,-
Так что ж из этого? Я мог же, наконец,
   Не получить проклятого наследства!..
Так много лет прошло, и жили мы с тобой
Так дружно, хорошо, и всё нам улыбалось...
Как это началось? Да, летом, в сильный зной,
Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось...


                ***
День ли царит, тишина ли ночная,
В снах ли тревожных, в житейской борьбе,
Всюду со мной, мою жизнь наполняя,
Дума все та же, одна, роковая,-
            Все о тебе!

С нею не страшен мне призрак былого,
Сердце воспрянуло, снова любя...
Вера, мечты, вдохновенное слово,
Все, что в душе дорогого, святого,-
             Все от тебя!

Будут ли дни мои ясны, унылы,
Скоро ли сгину я, жизнь загубя,-
Знаю одно: что до самой могилы
Помыслы, чувства, и песни, и силы -
             Все для тебя!

                ***
          Из бумаг прокурора

Классически я жизнь окончу тут.
Я номер взял в гостинице, известной
Тем, что она излюбленный приют
Людей, как я, которым в мире тесно;
Слегка поужинал, спросил
Бутылку хересу, бумаги и чернил
И разбудить себя велел часу в девятом.

Следя прилежно за собой,
Я в зеркало взглянул. В лице, слегка помятом
Бессонными ночами и тоской,
Следов не видно лихорадки.
Револьвер осмотрел я: все в порядке...
Теперь пора мне приступить к письму.
Так принято: пред смертью на прощанье
Всегда строчат кому-нибудь посланье...
И я писать готов, не знаю лишь кому.

Писать родным... зачем? Нежданное наследство
Утешит скоро их в утрате дорогой.
Писать товарищам, друзьям, любимым с детства...
Да где они? Нас жизненной волной
Судьба давно навеки разделила,
И будет им,- как я, чужда моя могила...
Вот если написать кому-нибудь из них -
Из светских болтунов, приятелей моих,-
О, Боже мой, какую я услугу
Им оказать бы мог! Приятель с тем письмом
Перебегать начнет из дома в дом
И расточать хвалы исчезнувшему другу...
Про мой конец он выдумает сам
Какой-нибудь роман в игривом роде
И, забавляя им от скуки мрущих дам,
Неделю целую, пожалуй, будет в моде.
Есть у меня знакомый прокурор
С болезненным лицом и умными глазами...
Случайность странная: нередко между нами
Самоубийц касался разговор.
Он этим делом занят специально;
Чуть где-нибудь случилася беда,
Уж он сейчас бежит туда
С своей улыбкою печальной
И все исследует: как, что и почему.
С научной целью напишу ему
О собственном конце отчет подробный...
В статистику его пошлю мой вклад загробный!

"Любезный прокурор, вам интересно знать,
Зачем я кончил жизнь так неприлично?
Сказать по правде, я логично
Вам правоту свою не мог бы доказать,
Но снисхождения достоин я. Когда бы
Вы поручились мне, что я умру...
Ну хоть, положим, завтра ввечеру,
От воспаленья или острой жабы,
Я б терпеливо ждал. Но я совсем здоров
И вовсе не смотрю в могилу;
Могу еще прожить я множество годов,
А жизнь переносить мне больше не под силу,
И, как бы я ее ни жег и ни ломал,
Боюсь: не сузится мой пищевой канал
И не расширится аорта...
А потому я смерть избрал иного сорта.

Я жил, как многие, как все почти живут
Из круга нашего,- я жил для наслажденья;
Работника здоровый, бодрый труд
Мне незнаком был с самого рожденья.
Но с отроческих лет я начал в жизнь вникать,
В людские действия, их цели и причины,
И стерлась детской веры благодать,
Как бледной краски след с неконченной картины.
Когда ж при свете разума и книг
Мне в даль веков пришлося углубиться,
Я человечество столь гордое постиг,
Но не постиг того, чем так ему гордиться?

Близ солнца, на одной из маленьких планет
Живет двуногий зверь некрупного сложенья,
Живет сравнительно еще немного лет
И думает, что он венец творенья;
Что все сокровища еще безвестных стран
Для прихоти его природа сотворила,
Что для него горят небесные светила,
Что для него ревет в час бури океан.
И борется зверек с судьбой насколько можно,
Хлопочет день и ночь о счастии своем,
С расчетом на века устраивает дом...
Но ветер на него пахнул неосторожно -
И нет его... пропал и след...
И, умирая, он не знает,
Зачем явился он на свет,
К чему он жил, куда он исчезает.
При этой краткости житейского пути,
В таком убожестве неведенья, бессилья
Должны бы спутники соединить усилья
И дружно общий крест нести...
Нет, люди - эти бедные микробы -
Друг с другом борются, полны
Нелепой зависти и злобы.
Им слезы ближнего нужны,
Чтоб жизнью наcлаждаться вдвое,
Им больше горя нет, как счастие чужое!
Властители, рабы, народы, племена -
Все дышат лишь враждой, и все стоят на страже.
Куда ни посмотри, везде одна и та же
Упорная, безумная война!
Невыносимо жить!
Я вижу: с нетерпеньем
Послание мое вы прочитали вновь,
И прокурорский взор туманится сомненьем...
"Нет, это все не то, тут, верно, есть любовь..."
Так режиссер в молчаньи строгом
За ролью новичка следит из-за кулис...
"Ищите женщину" - ведь это ваш девиз?
Вы правы, вы нашли. А я - клянуся Богом,-
Я не искал ее. Нежданная, она
Явилась предо мной, и так же, как начало,
Негадан был конец... Но вам сознанья мало,
Вам исповедь подробная нужна.
Хотите имя знать? Хотите номер дома
Иль цвет ее волос? Не все ли вам равно?
Поверьте мне: она вам незнакома
И наш угрюмый край покинула давно.

О, где теперь она? В какой стране далекой
Красуется ее спокойное чело?
Где ты, мой грозный бич, каравший так жестоко,
Где ты, мой светлый луч, ласкавший так тепло?

Давно потух огонь, давно угасли страсти,
Как сон, пропали дни страданий и тревог...
Но выйти из твоей неотразимой власти,
Но позабыть тебя я все-таки не мог!

И если б ты сюда вошла в мой час последний,
Как прежде гордая, без речи о любви,
И прошептала мне: "Оставь пустые бредни,
Забудем прошлое, я так хочу, живи!" -

О, даже и теперь я счастия слезами
Ответил бы на зов души твоей родной
И, как послушный раб, опять, гремя цепями,
Не зная сам куда, побрел бы за тобой...

Но нет, ты не войдешь. Из мрака ледяного
В меня не брызнет свет от взора твоего,
И звуки голоса, когда-то дорогого,
Не вырвут, не спасут, не скажут ничего.

Однако я вдался в лиризм... Некстати!
Смешно элегию писать перед концом...
А впрочем, я пишу не для печати,
И лучше кончить дни стихом,
Чем жизни подводить печальные итоги...
Да, если б вспомнил я обид бесцельных ряд
И тайной клеветы всегда могучий яд,
Все дни, прожитые в мучительной тревоге,
Все ночи, проведенные в слезах,
Все то, чем я обязан людям-братьям,-
Я разразился бы на жизнь таким проклятьем,
Что содрогнуться б мог Создатель в небесах!
Но я не так воспитан; уваженье
Привык иметь к предметам я святым
И, не ропща на Провиденье,
Почтительно склоняюся пред ним.

В какую рубрику меня вы поместите?
Кто виноват? Любовь, наука или сплин?
Но если б не нашли разумных вы причин,
То все же моего поступка не сочтите
За легкомысленный порыв.
Я даже помню день, когда, весь мир забыв,
Читал и жег я строки дорогие
И мысль покончить жизнь явилась мне впервые.
Тогда во мне самом все было сожжено,
Разбито, попрано... И, смутная сначала,
Та мысль в больное сердце, как зерно
На почву благодарную, упала.
Она таилася на самом дне души,
Под грудой тлеющего пепла;
Среди тяжелых дум она в ночной тиши
Сознательно сложилась и окрепла...
О, посмотрите же кругом!
Не я один ищу спасения в покое,-
В эпоху общего унынья мы живем.
Какое-то поветрие больное -
Зараза нравственной чумы -
Над нами носится, и ловит, и тревожит
Порабощенные умы.
И в этой самой комнате, быть может,
Такие же, как я, изгнанники земли
Последние часы раздумья провели.
Их лица бледные, дрожа от смертной муки,

Мелькают предо мной в зловещей тишине,
Окровавленные, блуждающие руки
Они из недр земли протягивают мне...
Они преступники. Они без позволенья
Ушли в безвестный путь из пристани земной...
Но обвинять ли их? Винить ли жизни строй,
Бессмысленный и злой, не знающий прощенья?
Как опытный и сведущий юрист,
Все степени вины обсудите вы здраво.
Вот застрелился гимназист,
Не выдержав экзамена... Он, право,
Не меньше виноват. С платформы под вагон
Прыгнул седой банкир, сыгравший неудачно;
Повесился бедняк затем, что жил невзрачно,
Что жизни благами не пользовался он...
О, эти блага жизни... С наслажденьем
Я б отдал их за жизнь лишений и труда...
Но только б мне забыть прожитые года,
Но только бы я мог смотреть не с отвращеньем,
А с теплой верой детских дней
На лица злобные людей.

Не думайте, чтоб я, судя их строго,
Себя считал умней и лучше много,
Чтоб я несчастный мой конец
Другим хотел поставить в образец.
Я не ряжуся в мантию героя,
И верьте, что мучительно весь век
Я презирал себя. Что я такое?
Я просто жалкий, слабый человек
И, может быть, слегка больной - душевно.
Вам это лучше знать. Вы часто, ежедневно
Субъектов видите таких;
Сравните, что у вас написано о них,
И, к сведенью приняв науки указанья,
Постановите приговор.
Прощайте же, любезный прокурор...
Жаль, не могу сказать вам: до свиданья".

Письмо окончено, и выпита до дна
Бутылка скверного вина.
Я отворил окно. На улицы пустые
Громадой черною смотрели облака.
Осенний ветер дул, и капли дождевые
Лениво падали, как слезы старика.
Потухли фонари. Казалось, поневоле
Веселый город наш в холодной мгле уснул
И замер вдалеке последних дрожек гул.
Так час прошел, иль два, а может быть и боле...

Не знаю. Вдруг в безмолвии ночном
Отчетливо, протяжно и тоскливо
Раздался дальний свист локомотива...
О, этот звук давно уж мне знаком!
В часы бессонницы до бешенства, до злости,
Бывало, он терзал меня,
Напоминая близость дня...
Кто с этим поездом к нам едет? Что за гости?
Рабочие, конечно, бедный люд...
Из дальних деревень они сюда везут
Здоровье, бодрость, силы молодые,
И все оставят здесь...
Поля мои родные!
И я, увы! не в добрый час
Для призраков пустых когда-то бросил вас.
Мне кажется, что там, в далеком старом доме,
Я мог бы жить еще...
Июльский день затих.
Избавившись от всех трудов дневных,
Я вышел в радостной истоме
На покривившийся балкон.
Перед балконом старый клен
Раскинул ветви, ярко зеленея,
И пышных лип широкая аллея
Ведет в заглохший сад. В вечерней тишине
Не шелохнется лист, цветы блестят росою,
И запах сена с песней удалою
Из-за реки доносятся ко мне.
Вот легкий шум шагов. Вдали, платком махая,
Идет ко мне жена... О нет, не та - другая:
Простая, кроткая, и дети жмутся к ней...
Детей побольше, маленьких детей!
За липы спрятался последний луч заката,
Тепла немая ночь. Вот ужин, а потом
Беседа тихая, Бетховена соната,
Прогулка по саду вдвоем,
И крепкий сон до нового рассвета...
И так, вдали от суетного света,
Летели б дни и годы без числа...
О, Боже мой! Стучат... Ужели ночь прошла?
Да, тусклый, мокрый день сурово
Глядит в окно. Что ж, разве отворить?
Попробовать еще по-новому пожить?
Нет, тяжело! Увидеть снова
Толпу противных лиц со злобою в глазах,
И уши длинные на плоских головах,
И этот наглый взгляд, предательский и
лживый...
Услышать снова хор фальшивый
Тупых, затверженных речей...
Нет, ни за что! Опять стучат... Скорей!
Пусть мой последний стих, как я, бобыль ненужный,
Останется без рифмы...

                ***

                Любовь и сумасшествие

    Однажды собрались в одном уголке земли вместе все человеческие чувства и качества. Когда СКУКА зевнула уже в третий раз, СУМАСШЕСТВИЕ предложило:
- А давайте играть в прятки! ИНТРИГА приподняла бровь: - Прятки? Что это за игра?? И СУМАСШЕСТВИЕ объяснило, что один из них, например, оно, водит - закрывает глаза и считает до миллиона, в то время как остальные прячутся. Тот, кто будет найден последним, станет водить в следующий раз и так далее.
ЭНТУЗИАЗМ затанцевал с ЭЙФОРИЕЙ, РАДОСТЬ так прыгала, что убедила СОМНЕНИЕ, вот только АПАТИЯ, которую никогда ничего не интересовало, отказалась участвовать в игре. ПРАВДА предпочла не прятаться, потому что, в конце концов, ее всегда находят. ГОРДОСТЬ сказала, что это совершенно дурацкая игра (ее ничего кроме себя самой не волновало). А ТРУСОСТИ очень не хотелось рисковать.
- Раз, два, три…- начало счет СУМАСШЕСТВИЕ. Первой спряталась ЛЕНЬ, она укрылась за ближайшим камнем на дороге, ВЕРА поднялась на небеса, а ЗАВИСТЬ спряталась в тени ТРИУМФА, который собственными силами ум    удрился взобраться на верхушку самого высокого дерева. БЛАГОРОДСТВО очень долго не могло спрятаться, так как каждое место, которое оно находило, казалось идеальным для его друзей:
Кристально чистое озеро - для КРАСОТЫ. Расщелина дерева - так, это для СТРАХА.
Крыло бабочки - для СЛАДОСТРАСТИЯ. Дуновение ветерка - ведь это для СВОБОДЫ!
И оно замаскировалось в лучике солнца. ЭГОИЗМ, напротив, нашел только для себя теплое и уютное местечко. ЛОЖЬ спряталась на глубине океана (на самом деле она укрылась в радуге), а СТРАСТЬ и ЖЕЛАНИЕ затаились в жерле вулкана. ЗАБЫВЧИВОСТЬ, даже не помню, где она спряталась, да это и не важно.
Когда СУМАСШЕСТВИЕ досчитало до 999999, ЛЮБОВЬ все еще искала, где бы ей спрятаться, но все уже было занято. Но вдруг она увидела дивный розовый куст и решила укрыться среди его цветов. - Миллион, - сосчитало СУМАСШЕСТВИЕ и принялось искать.  Первой оно, конечно же, нашло ЛЕНЬ. Потом услышало, как ВЕРА спорит с Богом, а о СТРАСТИ и ЖЕЛАНИИ оно узнало по тому, как дрожит вулкан.
Затем СУМАСШЕСТВИЕ увидело ЗАВИСТЬ и догадалось, где прячется ТРИУМФ.
ЭГОИЗМ и искать было не нужно, потому что местом, где он прятался, оказался улей пчел, которые решили выгнать непрошеного гостя. В поисках СУМАСШЕСТВИЕ подошло напиться к ручью и увидело КРАСОТУ. СОМНЕНИЕ сидело у забора, решая, с какой же стороны ему спрятаться. Итак, все были найдены: ТАЛАНТ - в свежей и сочной траве, ПЕЧАЛЬ - в темной пещере, ЛОЖЬ - в радуге (если честно, то она пряталась на дне океана). Вот только ЛЮБОВЬ найти не могли... СУМАСШЕСТВИЕ искало за каждым деревом, в каждом ручейке, на вершине каждой горы и, наконец, он решило посмотреть в розовых кустах, и когда раздвигало ветки, услышало крик. Острые шипы роз поранили ЛЮБВИ глаза. СУМАСШЕСТВИЕ не знало, что и делать, принялось извиняться, плакало, молило, просило прощения и в искупление своей вины пообещало ЛЮБВИ стать ее поводырем.  И вот с тех пор, когда впервые на земле играли в прятки, ЛЮБОВЬ слепа и СУМАСШЕСТВИЕ водит её за руку...

                ***

 Дорогое лекарство - нежность….

Дорогое лекарство - нежность:
Принимать каждый день по капле,
добавлять по чуть-чуть во фразы
перед каждым приёмом речи.
Очень хрупкая упаковка,
очень маленький срок хранения.
(Только - в тёплом и светлом месте!
Только в любящем чьём-то сердце…)
Показания к применению:
одиночество, боль, обида,
ядовитая злая горечь,
острый приступ мизантропии.
Дорогое лекарство нежность
аллергии не вызывает.
Только с фальшью несовместимо
дорогое лекарство нежность.
Дорогое лекарство - нежность.
До чего ж мы с тобой богаты,
если можем себе позволить
дорогое лекарство: нежность …
      автор неизвестен
   
                ***
               
Все нужно пережить на этом свете

Все нужно пережить на этом свете,
Все нужно испытать и оценить…
Несчастье, боль, измену, горе, сплетни
- Все нужно через сердце пропустить.
Но главное - во тьме безумной века,
Что б ни случилось в жизни - устоять!
Быть чутким к горю,оставаться человеком
И теплоту сердец не потерять…
И что-то в жизни этой бессердечной
Вам суждено исправить, изменить,
Во имя счастья,жизни бесконечной
Вам суждено спасать, добро творить!
И, может быть,когда-то Вы поймете,
Что для кого-то счастье принесли.
И со спокойной совестью вздохнете -
Вы не напрасно жизнь свою прошли!
Все нужно пережить на этом свете,
Все нужно испытать и оценить…
И лишь тогда,вставая на рассвете,
Вы сможете смеяться и любить…
           автор неизвестен

                ***

  Когда-то давно, в одном городе, жил великий мудрец. Слава о его мудрости разнеслась далеко вокруг его родного города, люди издалека приходили к нему за советом. Но был в городе человек, завидующий его славе. Пришел он как-то на луг, поймал бабочку, посадил ее между сомкнутых ладоней и подумал: “Пойду-ка я к мудрецу и спрошу у него: скажи, о мудрейший, какая бабочка у меня в руках — живая или мертвая? Если он скажет мертвая, я открою ладони, бабочка улетит, если он скажет живая, я сомкну ладони и бабочка умрет. Вот тогда все поймут, кто из нас умнее.”
Так все и получилось. Завистник пришел в город и спросил у мудреца: “Скажи, о мудрейший, какая бабочка у меня в руках — живая или мертвая?”
Тогда мудрец, который был действительно умным человеком, сказал: “Всё в твоих руках”

                ***

                Дмитрий Шнайдер

Ехал странник на коне
По разграбленной стране,
Впереди увидел хату
Этак сносную вполне.

Было в ней четыре стенки,
Печь была и даже дверь.
Была сверху даже крыша
Из соломы, верь не верь.

В доме том одна старушка
Очень древняя жила
И древнее чем избушка
Эта бабушка была.

Тихим голосом молилась
О здоровии царя,
Чтобы жизнь его продлилась.
Страннику казалось зря.

Слез с коня он, поклонился
И сказал старушке, что
Он бы точно не молился
За тирана ни за что.

- "Эка сволочь, ишь какая,
До чего довёл народ,
Ведь повысил он налоги
В десять раз за этот год!"

И ответила бабуля: -
"Когда была молодой,
Смерти я царю желала,
Мне казалось, он плохой.

Долго ль, скоро ль, но он помер.
Воцарился здесь другой.
Был он прежнего страшнее.
Мне казалось, царь плохой.

Смерти я царям желала
Много, много долгих лет,
Пока плохо так не стало,
Как ещё не видел свет.

И теперь боюсь я странник,
Что и этот царь помрёт,
Что наш следующий начальник
Всех нас со свету сживёт».
               


               
        ***

   Юрий Левитанский

Каждый выбирает для себя

Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку -
каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает по себе.
Щит и латы, посох и заплаты,
меру окончательной расплаты
каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает для себя.
Выбираю тоже - как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя.

           * * *

Живешь, не чувствуя вериг,
живешь - бежишь туда-сюда.
- Ну как, старик? - Да так, старик!
Живешь - и горе не беда.
Но вечером, но в тишине,
но сам с собой наедине,
когда звезда стоит в окне,
как тайный соглядатай,
и что-то шепчет коридор,
как ростовщик и кредитор
и въедливый ходатай.
Живешь, не чувствуя верги,
и все на свете трын-трава.
- Ну, как, старик? - Да так, старик!
- Давай, старик, качай права!
Но вечером, но в тишине,
но сам с собой наедине,
когда звезда стоит в окне,
как тайный соглядатай...
Итак - не чувствуем вериг,
среди имен, среди интриг,
среди святых, среди расстриг
живешь - как сдерживаешь крик.
Но вечером, но в тишине...


            * * *

Собирались наскоро,
обнимались ласково,
пели, балагурили,
пили и курили.
День прошел - как не было.
Не поговорили.

Виделись, не виделись,
ни за что обиделись,
помирились, встретились,
шуму натворили.
Год прошел - как не было.
Не поговорили.

Так и жили - наскоро,
и дружили наскоро,
не жалея тратили,
не скупясь дарили.
Жизнь прошла - как не было.
Не поговорили.

           * * *
Пред вами жизнь моя - прочтите жизнь мою.
Ее, как рукопись, на суд вам отдаю,
как достоверный исторический роман,
где есть местами романтический туман,
но неизменно пробивает себе пут
реалистическая соль его и суть.
Прочтите жизнь мою, прочтите жизнь мою.
Я вам ее на суд смиренно отдаю.
Я все вложил в нее, что знал и что имел.
Я так писал ее, как мог и как умел.
И стоит вам хотя б затем ее прочесть,
чтоб все грехи мои и промахи учесть,
чтоб всех оплошностей моих не повторять,
на повторенье уже время не терять, -
мне так хотелось бы, чтоб повесть ваших дней
моей была бы и правдивей, и верней!

            * * *
Горящими листьями пахнет в саду,
прощайте,
я больше сюда не приду.
Дымится бумага,
чернеют листы.
Сжигаю мосты.

Чернеют листы,
тяжелеет рука.
Бикфордовым шнуром
дымится строка.
Последние листья,
деревья пусты.
Сжигаю мосты.

Прощайте,
прощальный свершаю обряд.
Осенние листья,
как порох, горят.
И капли на стеклах,
как слезы, чисты.
Сжигаю мосты.

Я больше уже не приду в этот сад.
Иду, чтоб уже не вернуться назад.
До ранней,
зеленой,
последней звезды
сжигаю мосты.

           * * *

Я медленно учился жить,
ученье трудно мне давалось.
К тому же часто удавалось
урок на после отложить.

Полжизни я учился жить,
и мне за леность доставалось -
но ведь полжизни оставалось,
я полагал,
куда спешить!

Я невнимателен бывал -
то забывал семь раз отмерить,
то забывал слезам не верить,
урок мне данный забывал.

И все же я учился жить.
Отличник - нет, не получился.
Зато терпенью научился,
уменью жить и не тужить.

Я поздно научился жить.
С былою ленью разлучился.
Да правда ли,
что научился,
как надо, научился жить?

И сам плечами лишь пожмешь,
когда с утра забудешь снова:
не выкинуть из песни слова
и что посеешь, то пожнешь.

И снова, снова к тем азам,
в бумагу с головой заройся.
- Сезам,- я говорю,- откройся! -
Не отворяется Сезам.

             * * *

Кто-то так уже писал.
Для чего ж ты пишешь, если
кто-то где-то, там ли, здесь ли,
точно так уже писал!

Кто-то так уже любил.
Так зачем тебе все это,
если кто-то уже где-то
так же в точности любил!

- Не желаю, не хочу
повторять и повторяться.
Как иголка
затеряться
в этом мире не хочу.

Есть желанье у меня,
и других я не имею -
так любить, как я умею,
так писать, как я могу.

- Ах ты, глупая душа,
все любили,
все писали,
пили, ели, осязали
точно так же, как и ты.

Ну, пускай и не совсем,
не буквально и не точно,
не дословно, не построчно,
не совсем - а все же так.

Ты гордыней обуян,
но смотри, твоя гордыня -
ненадежная твердыня,
пропадешь в ней ни за грош.

Ты дождешься многих бед,
ты погибнешь в этих спорах -
ты не выдумаешь порох,
а создашь велосипед!..

- Ну, конечно,- говорю,-
это знают даже дети -
было все уже на свете,
все бывало,- говорю.

Но позвольте мне любить,
а писать еще тем паче,
так -
а все-таки иначе,
так -
а все же не совсем.

Пусть останутся при мне
эта мука и томленье,
это странное стремленье
быть всегда самим собой!..

И опять звучит в ушах
нескончаемое это -
было, было уже где-то,
кто-то так уже писал!

              * * *

      Послание юным друзьям

Я, побывавший там, где вы не бывали,
я, повидавший то, чего вы не видали,
я, уже  т а м  стоявший одной ногою,
я говорю вам - жизнь все равно прекрасна.

Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна,
даже когда трудна и когда опасна,
даже когда несносна, почти ужасна -
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.

Вот оглянусь назад - далека дорога.
Вот погляжу вперед - впереди немного.
Что же там позади? Города и страны.
Женщины были - Жанны, Марии, Анны.
Дружба была и верность. Вражда и злоба.
Комья земли стучали о крышку гроба.
Старец Харон над темною той рекою
ласково так помахивал мне рукою -
дескать, иди сюда, ничего не бойся, .
вот, дескать, лодочка, сядем, мол, да поедем.

Как я цеплялся жадно за каждый кустик!
Как я ногтями в землю впивался эту!
Нет, повторял в беспамятстве, не поеду!
Здесь, говорил я, здесь хочу оставаться!

 Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый.
 Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна.
Штопаный, перештопанный, мятый, битый,
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.

Да, говорю, прекрасна и бесподобна,
как там ни своевольна и ни строптива -
ибо, к тому же, знаю весьма подробно,
что собой представляет альтернатива...

Робкая речь ручья. Перезвон капели.
Мартовской брагой дышат речные броды.
Лопнула почка. Птицы в лесу запели.
Вечный и мудрый круговорот природы.

Небо багрово-красно перед восходом.
Лес опустел. Морозно вокруг и ясно.
Здравствуй, мой друг воробушек,
с Новым годом!
Холодно, братец, а все равно - прекрасно!

                * * *

Все уже круг друзей, тот узкий круг,
Где друг моих друзей мне тоже друг,
И брат моих друзей мне тоже брат,
И враг моих друзей мне враг стократ.

Все уже круг друзей, все уже круг
Знакомых лиц и дружественных рук,
Все шире круг потерь, все глуше зов
Ушедших и умолкших голосов.

Но все слышней с годами, все слышней
Невидимых разрывов полоса,
Но все трудней с годами, все трудней
Вычеркивать из книжки адреса,

Вычеркивать из книжки имена,
Вычеркивать, навечно забывать,
Вычеркивать из книжки времена,
Которым уже больше не бывать.

Вычеркивать, вести печальный счет,
Последний счет вести начистоту,
Как тот обратный, медленный отсчет,
Перед полетом в бездну, в пустоту,

Когда уже - прощайте насовсем,
Когда уже - спасибо, если есть.
Последний раз вычеркивая - семь,
Последний раз отбрасывая - шесть,

Последний раз отсчитывая - пять,
И до конца отсчитывая вспять -
Четыре, три - когда уже не вдруг
Нет никого, и разомкнется круг...

Распался круг, прощайте, круга нет.
Распался, ни упреков, ни обид.
Спокойное движение планет
По разобщенным эллипсам орбит.

И пустота. Ее зловещий лик
Все так же ясен, строен и велик.

                * * *

Что-то случилось, нас все покидают.
Старые дружбы, как листья, опали.
...Что-то тарелки давно не летают.
Снежные люди куда-то пропали.
А ведь летали над нами, летали.
А ведь кружили по снегу, кружили.
Добрые феи над нами витали.
Добрые ангелы с нами дружили.
Добрые ангелы, что ж вас не видно?
Добрые феи, мне вас не хватает!
Все-таки это ужасно обидно -
знать, что никто над тобой не летает.
...Лучик зеленой звезды на рассвете.
Красной планеты ночное сиянье.
Как мне без вас одиноко на свете,
о недоступные мне марсиане!
Снежные люди, ну что ж вы, ну где вы,
о белоснежные нежные девы!
Дайте мне руки, раскройте объятья,
о мои бедные сестры и братья!
...Грустно прощаемся с детскими снами.
Вымыслы наши прощаются с нами.
Крыльев не слышно уже за спиною.
Робот храпит у меня за стеною.

                * * *

Были смерти, рожденья, разлады, разрывы -
разрывы сердец и распады семей -
возвращенья, уходы.
Было все, как бывало вчера и сегодня
и в давние годы.
Все, как было когда-то, в минувшем столетье,
в старинном романе,
в Коране и в Ветхом завете.
Отчего ж это чувство такое, что все по-другому,
что все изменилось на свете?
Хоронили отцов, матерей хоронили,
бесшумно сменялись
над черной травой погребальной
за тризною тризна.
Все, как было когда-то, как будет на свете
и ныне и присно.
Просто все это прежде когда-то случалось не с нами,
а с ними,
а теперь это с нами, теперь это с нами самими.
А теперь мы и сами уже перед господом богом стоим,
неприкрыты и голы,
и звучат непривычно - теперь уже в первом лице -
роковые глаголы.
Это я, а не он, это ты, это мы, это в доме у нас,
это здесь, а не где-то.
В остальном же, по сути, совсем не существенна
разница эта.
В остальном же незыблем порядок вещей,
неизменен,
на веки веков одинаков.
Снова в землю зерно возвратится,
и дети к отцу возвратятся,
и снова Иосифа примет Иаков,
И пойдут они рядом, пойдут они, за руки взявшись,
как равные, сын и отец,
потому что сравнялись отныне
своими годами земными.
Только все это будет не с ними, а с нами,
теперь уже с нами самими.
В остальном же незыблем порядок вещей,
неизменен,
и все остается на месте.
Но зато испытанье какое достоинству нашему,
нашему мужеству,
нашим понятьям о долге, о чести.
Как рекрутский набор, перед господом богом стоим,
неприкрыты и голы,
и звучат все привычней -
звучавшие некогда в третьем лице -
роковые глаголы.
И звучит в окончанье глагольном,
легко проступая сквозь корень глагольный,
голос леса и поля, травы и листвы
перезвон колокольный.

                * * *

         Попытка  утешенья

Все непреложней с годами, все чаще и чаще,
я начинаю испытывать странное чувство,
словно я заново эти листаю страницы,
словно однажды уже я читал эту книгу.
Мне начинает все чаще с годами казаться -
и все решительней крепнет во мне убежденье -
этих листов пожелтевших руками касаться
мне, несомненно, однажды уже приходилось.
Я говорю вам - послушайте, о, не печальтесь,
о, не скорбите безмерно о вашей потере -
ибо я помню,
что где-то на пятой странице
вы все равно успокоитесь и обретете.
Я говорю вам - не следует так убиваться,
о, погодите, увидите, все обойдется -
ибо я помню,
что где-то страниц через десять
вы напеваете некий мотивчик веселый.
Я говорю вам - не надо заламывать руки,
хоть вам и кажется небо сегодня с овчину -
ибо я помню,
что где-то на сотой странице
вы улыбаетесь, как ничего не бывало.
Я говорю вам - я в этом могу поручиться,
я говорю вам - ручаюсь моей головою,
ибо, воистину, ведаю все, что случится
следом за тою и следом за этой главою.
Я и себе говорю - ничего не печалься
Я и себя утешаю - не плачь, обойдется.
Я и себе повторяю -
ведь все это было,
было, бывало, а вот обошлось, миновало.
Я говорю себе - будут и горше страницы,
будут горчайшие, будут последние строки,
чтобы печалиться, чтобы заламывать руки -
да ведь и это всего до страницы такой-то.

               
               
             * * *
Николай Николаевич Добронравов

                1825 год 
Не увидеть нам счастья ближнего,
Вносят чёрные свечи в зал.
Бал повешенных, бал униженных,
Государевой милости бал…
Не стихи свои, не пророчества —
Мы свободу в душе спасём.
Православные тайным обществом
Осенили себя, как крестом.
Не поверили слову дерзкому —
Повернули полки назад,
И по Нерчинску, как по Невскому,
Колокольцы звенят, звенят…
Со свободою мы обвенчаны,
Знали верность, измену, злость,
Только ангелам — русским женщинам —
Нас понять и простить довелось…
Я только боль тебе принёс,
Твоя судьба — мой тяжкий грех.
От этих слёз, озябших слёз
Родится снег, сибирский снег.
Прости меня за этот снег,
Прости за боль душевных ран,
За горький век, жестокий век,
За то, что он достался нам.
Свидетель Бог, как я люблю.
Увы, немыслим наш побег.
На честь мою, на жизнь твою
Ложится снег, ложится снег.
Над немотой замёрзших рек
Гудит седых снегов хорал.
Холодный век, жестокий век.
Последний бал, прощальный бал.
Наш тяжкий крест — наш долгий путь.
Заря при нас не занялась.
Когда-нибудь, когда-нибудь,
Когда-нибудь вспомянут нас!..
1987
                * * *

                Ах, печаль, ты моя печаль
Сколько лет уже нет войны,
Нынче бомбы не в моде вроде…
Но уходят от нас сыны —
На войну без войны уходят.
Ни моей, ни твоей вины
В этом нету, родной мой, нету,
Но в объятиях сатаны
Мы живём вопреки рассвету.
Ах ты, Боже, ты Боже мой,
Рано утром заходит солнце…
Не вернётся мой сын домой,
Только горе в страну вернётся.
Ах, печаль, ты моя печаль,
Ты скажи, за грехи какие
Нам своих никогда не жаль,
Нам не жаль сыновей России.
Свет надежды уже погас,
Наши судьбы — штрафные роты…
Нам труднее в сто раз без вас,
Это мы без детей — сироты.
Вы ничьи там, вдали, ничьи,
Судит наших чужое вече…
А во сне всё ручьи, ручьи,
По приметам — к желанной встрече…
1993
                * * *

                Основа жизни
И сейчас не прожить без хлеба,
Хлеб, как прежде, основа жизни…
И сейчас не прожить без хлеба,
Как и тысячу лет назад.

И сейчас не прожить без зрелищ,
Всё сильней стадионов рокот.
И сейчас не прожить без зрелищ,
Как и много веков назад.

И сейчас не прожить без пушек,
Каждый держит в руках оружье,
Только вместо пищалей древних
Век придумал страшнее смерть.

Нынче можно прожить без Бога,
И хоть жить без него труднее,
Всё же можно прожить без Бога
И без древних святых молитв.

Можно даже прожить без счастья,
Счастья просто на всех не хватит,
И не каждый находит счастье,
И не всякий найдёт любовь.

Но сейчас не прожить без правды,
Правда людям нужнее хлеба,
И когда-нибудь мир решится
Правду Богом своим избрать!
1968
                * * *

                Николай  Бердяев
                (1874 – 1948),
                русский философ и публицист
Темна Россия и забита:
Тираны, войны, недород...
К чему клеймо антисемита
Тебе, страдающий народ?
К чему свирепствовать, Россия,
От хижины и до дворца?
К тому ли звал тебя Мессия?
Поводыря нет у слепца?
Опомнись: нет великих наций,
Евангелью не прекословь.
Отвергни ритуал оваций.
Когда громишь ты иноверцев,
Стократ твоя же льется кровь,
Так коль не разумом, так – сердцем.

                * * *
О
днажды на свет появилась ворона, но необычная, белая. С детства ее невзлюбили. Да и детства то у нее не было. Ведь детство заканчивается вне зависимости от возраста, детство заканчивается когда судьба рушит все твои мечты и показывает что ей на тебя наплевать… Так произошло с белой вороной… Поэтому она была “взрослее” всех своих сверстников на много лет. Ее характер закалился, она стала одной из самых сильных птиц. Но ей не хватало понимания и поддержки. Ее ненавидели многие, просто потому, что она была другой, не такой как все остальные вороны, а она не могла понять: За что? Почему они меня ненавидят? Ей часто делали всякие гадости, а она продолжала отвечать добром на зло, чем еще больше злила остальных птиц в ее стае. В тот период ее жизни белая ворона не поникла. Она летала над верхушками деревьев гордо расправив крылья и подняв голову. “Вы посмотрите какая высокомерная!” - слышалось карканье со всех сторон. Но ворона была даже рада этому, она думала: “Зато теперь у них хотя бы есть причина для ненависти”.Шли годы, белая ворона стала очень сильной, выносливой, многие ей завидовали и от этого еще больше ненавидели… И тут белая ворона решилась на отчаянный шаг - улететь, покинуть свою стаю, ведь возможно где-то существует царство белых птиц, где ее примут, полюбят, она не будет одинокой. И она пошла на этот шаг…На совете стаи обсуждали эту белую ворону: - Она улетела, а все-таки она не была такой уж плохой вороной, какой мы ее считали.  - Да, она оставила после себя много добра. - А я был влюблен в нее с детства, но я не мог сказать ей об этом - ведь она другая, меня бы не поняли остальные вороны в нашей стае.…А она все летела, в поисках сказочного царства белых птиц, где ее поймут, примут, полюбят. А на фоне алого заката можно было видеть силуэт летящей птицы, гордо расправившей крылья и поднявшей голову…
                * * *
К
огда-то давно старик открыл своему внуку одну жизненную истину:
— В каждом человеке идёт борьба, очень похожая на борьбу двух волков. Один волк представляет зло: зависть, ревность, сожаление, эгоизм, амбиции, ложь. Другой волк представляет добро: мир, любовь, надежду, истину, доброту и верность.
Внук, тронутый до глубины души словами деда, задумался, а потом спросил:
— А какой волк в конце побеждает?
Старик улыбнулся и ответил:
— Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь.
               

                * * *








                * * *

               
                Наталья Щеглова

«Я иду половодьем монголо-татарского плена,
Я иду пепелищем забытых потомками битв,
По колено в крови и в слезах по колено,
Сквозь неистовый плач
и сквозь шепот горячих молитв.

Оглянись, поколенье рожденных на новые муки,
Очи прежде усопших с надеждою смотрят на нас,
Из прошедших веков тянут дети истлевшие руки
За растоптанным хлебом,
что мы попираем сейчас.

Я иду сквозь пустые ветра эпидемий,
Через ужасы тюрем, острогов и концлагерей,
Через битвы идей, через дебри ошибочных мнений,
Сквозь ухмылки тиранов
и вечную скорбь матерей.

Я иду сквозь себя,
сквозь предательства,
слезы, разлуки,
Сквозь болезни и страх,
сквозь заклятья любимых имен,
Но из чистых высот тянет небо
пронзенные руки
К нам, слепым прокаженным
грядущих и прежних времен».
Зажгу свечу,
и, глядя в пламя,
Я вспомню твой усталый взгляд,
Так звезды тихие глядят,
Верша судьбу и суд над нами.


         *     *     *
                Зажгу свечу
Зажгу свечу,
и, глядя в пламя,
Я вспомню тихий голос твой,
Такой далекий и родной,
Орган поет в уснувшем храме.

Зажгу свечу,
и, глядя в пламя,
Я вспомню рук твоих тепло,
И станет горько и светло,
Как будто пластырь лег на раны.

Зажгу свечу,
и, глядя в пламя,
Я помолюсь невольно здесь
О всем, что было и что есть,
О всем, что будет между нами.

              *     *     *

                Наталья Крандиевская

Глухая ночь! Не видно света.
 Тяжелый гнет царит кругом,
 И скорбным крикам нет ответа
В глубоком сумраке ночном.

Здесь нет людей, людей свободных,
 Лишь с плачем тяжким и больным
Толпы оборванных, голодных
Снуют по улицам пустым.

 О край унылый, без привета!
 Когда ж утихнет крик больной?
 Когда же луч тепла и света
Взойдет над скорбною страной?
 2 ноября 1905

                *     *     *

Надеть бы шапку-невидимку
И через жизнь пройти бы так!
 Не тронут люди нелюдимку,
 Ведь ей никто ни друг, ни враг.

 Ведёт раздумье и раздолье
Её в скитаньях далеко.
 Неуязвимо сердце болью,
 Глаза открыты широко.

 И есть ли что мудрее, люди, —
Так, молча, пронести в тиши
На приговор последних судей
Неискажённый лик души!

             *     *     *

 Подумала я о родном человеке,
 Целуя его утомлённые руки:
 И ты ведь их сложишь навеки, навеки,
 И нам не осилить последней разлуки.

 Как смертных сближает земная усталость,
 Как всех нас равняет одна неизбежность!
 Мне душу расширила новая жалость,
 И новая близость, и новая нежность.

 И дико мне было припомнить, что гложет
Любовь нашу горечь, напрасные муки.
 О, будем любить, пока смерть не уложит
На сердце ненужном ненужные руки!

                *     *     *

 Таро — египетские карты —
Я разложила на полу.

Здесь мудрость тёмная Астарты, —
Цветы, приросшие к жезлу,

 Мечи и кубки... Символ древний,
 К стихиям мира тайный ключ,
 Цветы и лев у ног царевны,
 И голубой астральный луч.

 В фигурах, сложенных искусно
Здесь в треугольник, там в венок,
 Мне говорили, светит тускло
Наследной истины намек.

 Но разве мир не одинаков
В веках, и ныне, и всегда,
 От кабалы халдейских знаков
До неба, где горит звезда?

 Всё та же мудрость, мудрость праха,
 И в ней всё тот же наш двойник —
Тоски, бессилия и страха
Через века глядящий лик.

                *     *     *

Я твоё не трону логово,
 Не оскаливай клыки.
 От тебя ждала я многого,
 Но не поднятой руки.

 Эта ненависть звериная,
 Из каких она берлог?
 Не тебе ль растила сына я?
 Как забыть ты это мог?

 В дни, когда над пепелищами
Только ветер закружит,
В дни, когда мы станем нищими,
 Как возмездие велит,

 Вспомню дом твой за калиткою,
 Волчьей ненависти взгляд,
 Чтобы стало смертной пыткою
Оглянуться мне назад.
 Июль 1941
                *     *     *

Я не прячу прядь седую
В тусклом золоте волос.
 Я о прошлом не тоскую, —
Так случилось, так пришлось.

 Всё светлее бескорыстье,
 Всё просторней новый дом,
 Всё короче, проще мысли
О напрасном, о былом.

 Но не убыль, не усталость
Ты несёшь в мой дом лесной,
 Молодая моя старость
С соучастницей-весной!

 Ты несёшь ко мне в Заречье
Самый твой роскошный дар:
 Соловьиный этот вечер
И черёмухи угар.

 Ты несёшь такую зрелость
И такую щедрость сил,
 Чтобы петь без слов хотелось
И в закат лететь без крыл.
 Весна 1939. Заречье

              *     *     *
             Эпитафия

 Уходят люди и приходят люди.
 Три вечных слова — было, есть и будет—
Не замыкая, повторяют круг.

 Венок любви, и радости, и муки
Подхватят снова молодые руки,
 Когда его мы выроним из рук.

 Да будет он, и лёгкий и цветущий,
 Для новой жизни, нам вослед идущей,
 Благоухать всей прелестью земной,

 Как нам благоухал. Не бойтесь повторенья
И смерти таинство, и таинство рожденья
Благословенны вечной новизной.
1954
                ***

                К себе

Ты усомнилась в реальности
Того, что любовью зовется,
 Ведь от любой банальности
Сердце ускоренно бьется.

 Спорщица неукротимая,
 Вечно ты жизнь критикуешь,
 Вечно в края нелюдимые
Переселенцев вербуешь.

 Жить по людскому не нравится —
Лучше бы с облаком плыть;
 Знаешь, моя красавица,
 Трудно такой угодить.

 Кто ты, скажи мне на милость,
 Прошлое разоблачи:
 Птицей ли ты уродилась,
Музой ли с неба спустилась,
 Света ли ищешь в ночи?
 Не отвечай мне. Молчи.
 Ночь на 8 июня 1958. Репино

                ***
Яблоко, надкушенное Евой,
 Брошенное на лужайке рая,
 У корней покинутого древа
Долго пролежало, загнивая.

 
Звери, убоявшись Божья гнева,
 Страшный плод не трогали, не ели,
 Не клевали птицы и не пели
Возле кущ, где соблазнилась Ева.

 
И творец обиженный покинул
Сад цветущий молодого рая
И пески горячие раскинул
Вкруг него от края и до края.

 
Опустился зной старозаветный
И спалил цветы, деревья, кущи,
 Но оставил плод едва заметный,
 Яблоко, что проклял Всемогущий.
И пески тогда его накрыли…
1958

             ***
               


                30 самых правильных законов жизни

1. ЗАКОН ПУСТОТЫ. Все начинается с пустоты. Пустота всегда должна быт заполнена. 2. ЗАКОН ШЛАГБАУМА. Возможности не даются впрок. Должно быть принято решение пересечь шлагбаум как условное препятствие. Возможности даются после внутреннего решения. Заветные желания даются нам вместе с силами на их осуществление.
 3. ЗАКОН НЕЙТРАЛЬНОГО ПОЛОЖЕНИЯ. Чтобы измениться, надо остановиться, а потом уже менять направление движения.
 4. ЗАКОН ПЛАТЫ. Платить нужно за все: за действие и бездействие. Что будет
дороже? Иногда ответ очевиден только в конце жизни, на предсмертном одре –
дороже плата за бездействие. Избегание неудач не делает человека счастливым. «В
моей жизни было много неудач, большинство из которых так и не случилось»- слова
старика сыновьям перед смертью.
 5. ЗАКОН ПОДОБИЯ. Подобное притягивается подобным. В нашей жизни нет случайных встречных. Мы привлекаем к себе не тех людей, которых хотим привлечь, а тех, кто подобен нам.
 6. ЗАКОН МЫШЛЕНИЯ. Внутренний мир мыслей человека воплощается во внешний мир вещей. Нужно не искать причины несчастий во внешнем мире, а обращать свой взор вовнутрь. Наш внешний мир- это реализованный мир наших внутренних мыслей.
 7. ЗАКОН КОРОМЫСЛА. Когда человек чего-то хочет, но это недостижимо, надо
придумать другой интерес, равновеликий по силе первому.
 8. ЗАКОН ПРИТЯЖЕНИЯ. Человек притягивает к себе то, что он любит, боится или
постоянно ожидает, т.е. все, что находится в его центральном, сфокусированном
сознании. Жизнь дает нам то, что мы ожидаем от нее получить, а не то, что хотим.
«На что рассчитываешь, то и обретешь».
 9. ЗАКОН ПРОСЬБЫ. Если ничего у жизни не просишь, то ничего и не получаешь. Если мы просим у судьбы непонятно что, то и получаем неизвестно что. Наша просьба притягивает соответствующую реальность.
 10. ЗАКОН ОГРАНИЧЕННОСТИ №1. Всего предусмотреть нельзя. Всякий видит и слышит лишь то, что понимает, поэтому он и не может учесть все обстоятельства. Все зависит от наших внутренних преград, наших собственных ограничений. Есть события,тпроисходящие помимо нашей воли, их нельзя предвидеть, и мы не несем за них ответственности. При всем своем желании человек не может контролировать все
события своей жизни.
 11. ЗАКОН ЗАКОНОМЕРНОСТИ. В жизни часто происходят независящие от нас события. Единожды произошедшее событие можно рассматривать как случайность, дважды произошедшие – совпадение, но трижды – закономерность.
 12. ЗАКОН ОГРАНИЧЕННОСТИ №2. Человек не может иметь все. Ему часто чего-то не то уже новая, измененная жизнь будет подчиняться Закону равновесия. Изменения обычно протекают медленно и болезненно из-за инерции в мыслях и в поведении, своего внутреннего сопротивления и реакции окружающих людей.
 20. ЗАКОН ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ. Наша жизнь не мыслима без противоположностей, в ней присутствуют рождение и смерть, любовь и ненависть, дружба и соперничество, встреча и расставание, радость и страдание, потеря и приобретение. Человек тоже противоречив: он, с одной стороны, стремится к тому, чтобы его жизнь была стабильна, но в то же время некая неудовлетворенность гонит его вперед. В мире противоположностей человек стремится обрести утраченное единство с самим собой, с другими людьми и с самой жизнью. Все имеет начало и конец, это земной круговорот и круговорот жизни. Вещи, достигнув своего предела, переходят в свою противоположность. Пара противоположностей поддерживает равновесие, а переход от одной крайности в другую создает многообразие жизни. Иногда для того, чтобы понять что-либо, нужно увидеть, узнать противоположность этого. Одна противоположность не может существовать без другой – для того, чтобы был день, нужна ночь.
 21. ЗАКОН ГАРМОНИИ. Человек ищет гармонии во всем: в себе, в мире. Достичь
гармонии с миром можно только будучи в гармонии с самим собой. Хорошее отношение к себе, принятие себя – залог гармонии с миром, людьми и собственной душой. Гармония не означает отсутствие трудностей и конфликтов, которые могут быть стимулом для личностного роста. Гармония между разумом, чувством и действием – может быть это и есть счастье?
 22. ЗАКОН ДОБРА И ЗЛА. Мир не создан лишь для удовольствия. Он не всегда
соответствует нашим представлениям о нем и нашим желаниям. Тот, кто не способен
сам сделать доброе дело, не оценит добра и от других. Для тех, кто не способен
видеть зло, зла не существует.
 23. ЗАКОН ЗЕРКАЛА. То, что человека раздражает в окружающих, есть в нем самом. То, что человек не хочет слышать от других людей, есть то, что ему важнее всего услышать на данном жизненном этапе. Другой человек может служить для нас
зеркалом, помогая нам открыть то, что мы не видим, не знаем в себе. Если человек
то, что его раздражает в других, исправит в себе, судьбе ни к чему будет
посылать ему такое зеркало. Избегая всего того, что нам неприятно, избегая людей,
вызывающих у нас негативные чувства, мы лишаем себя возможности изменить свою жизнь, лишаем себя возможности внутреннего роста.
 24. ЗАКОН ДОПОЛНЕНИЯ. Нам нужны люди, события, источники знаний, способные нам дать то, что мы хотим иметь, но имеем лишь в небольшом количестве. Мы стараемся стать сопричастными потенциалу других людей. Мы достраиваем себя вовне. Наше желание обладать кем-либо или чем-либо – это непризнание, отрицание собственных достоинств, неверие в то, что они у нас есть.
 25. ЗАКОН ЦЕПНОЙ РЕАКЦИИ. Если вы позволите разыграться своим негативным чувствам, то одно неприятное переживание потянется за другим. Если жить, предаваясь мечтам и грезам, то реальность вытиснится иллюзорным миром фантазий.
Человеку бывает сложно остановить поток своих негативных и непродуктивных мыслей, т.к. у него вырабатывается привычка переживать, волноваться, страдать, мечтать, т.е. уходить от действительности, от активного решения проблем. Чему отдаете больше энергии, того и будет больше. Мысль, которой вы дарите свое время,
действует как магнит, притягивая себе подобные. С одной беспокоящей мыслью
справиться легче, чем с роем навязчивых мыслей. В процессе нашего общения с
другими людьми мы склонны перенимать их настроение посредством эмоционального заражения.
26. ЗАКОН ПОДАВЛЕНИЯ. То, что человек подавляет в своих мыслях или действиях, то, что он отрицает в себе, в самый неподходящий момент способно извергнуться наружу. Нужно принять свои мысли и чувства, а не подавлять и не накапливать их в себе. Примите себя, примите от, что вам не нравится в себе, не критикуйте себя. Принятие, признание отвергаемого и отрицаемого в себе способствует внутреннему росту человека. Это позволяет жить ему полной жизнью. Мы стремимся обрести утраченное единство.
27. ЗАКОН ПРИНЯТИЯ ИЛИ СПОКОЙСТВИЯ. Сама по себе жизнь ни плоха, ни хороша. Хорошей или плохой ее делает наше восприятие. Жизнь такова, какова она есть. Нужно принимать жизнь, радоваться жизни, ценить жизнь. Доверьтесь жизни, доверьтесь силе вашего разума и велению сердца. «Все будет так, как надо, даже если по-другому».
 28. ЗАКОН ОЦЕНКИ СТОИМОСТИ ВАШЕЙ ЛИЧНОСТИ. Окружающие практически всегда оценивают человека так, как оценивает он себя сам. Нужно принимать и ценить себя. Не создавать себе кумиров, либо недостижимого, идеального образа себя. Не принимать мнение окружающих о вас за истину, не подвергая его критике. Стараясь заслужить любовь всех людей (что невозможно), вы пренебрегаете собственными потребностями, вы можете потерять себя, потерять уважение к себе. Невозможно быть во всем совершенным человеком. Вы стоите ровно столько, во сколько сами себя оцениваете, какова ваша самоценность. Однако доля реалистичности никогда не повредит.
 29. ЗАКОН ЭНЕРГООБМЕНА. Чем больше продвинулся человек в познании себя и мира, тем больше он может взять от мира и дать ему. Нужно суметь установить адекватный, справедливый обмен с судьбой. Если вы будете больше отдавать, чем брать, от это приведет к вашему энергетическому истощению. Если вы даете кому-то больше, чем получаете от него, у вас может возникнуть обида на человека. Мир существует для того, чтобы им можно было делиться друг с другом.
30. ЗАКОН СМЫСЛА ЖИЗНИ. Мы приходим из пустоты, пытаясь обрести смысл жизни, и вновь уходим в пустоту. У каждого человека свой смысл жизни, который может меняться на разных жизненных этапах. В чем заключается смысл жизни – стремиться к чему-либо или просто жить? Ведь стремясь к чему-либо, мы вынуждены выпустить из поля зрения саму жизнь, т.о. ради результата мы теряем сам процесс. Возможно, самый главный смысл жизни – сама жизнь. Нужно включаться в жизнь, принимая ее, тогда удастся воспринимать жизнь в ее многообразии и тогда она раскрасит бытие человека теми красками, которыми владеет сама. Смысл жизни человек может найти лишь вне себя, в мире. В жизни выигрывает тот, кто не просит у судьбы единственного рецепта, панацеи от всех болезней и от всех бед.

                ***
               
Александр Сергеевич Пушкин
               
Из Евгения Онегин
               
XX.
               
Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена:
Всегда, везде одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль.
Ни охлаждающая даль,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни Науки
Души не изменили в нем,
Согретой девственным огнем.

               
 XXXIX.

Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею,
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.
               
VII.

Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей,
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь не любя.
Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян:
Ловласов обветшала слава
Со славой красных каблуков
И величавых париков.
               
VIII.

Кому не скучно лицемерить,
Различно повторять одно,
Стараться важно в том уверить,
В чем все уверены давно,
Всё те же слышать возраженья,
Уничтожать предрассужденья,
Которых не было и нет
У девочки в тринадцать лет!
Кого не утомят угрозы,
Моленья, клятвы, мнимый страх,
Записки на шести листах,
Обманы, сплетни, кольца, слезы,
Надзоры теток, матерей,
И дружба тяжкая мужей!
               
XX.

Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь узнать вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О рожестве их навещать,
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали о нас они...
И так, дай бог им долги дни!
               
XLIV.

Познал я глас иных желаний,
Познал я новую печаль;
Для первых нет мне упований,
А старой мне печали жаль.
Мечты, мечты! где ваша сладость?
Где, вечная к ней рифма, младость?
Ужель и вправду наконец
Увял, увял ее венец?
Ужель и впрямь и в самом деле
Без элегических затей
Весна моих промчалась дней
(Что я шутя твердил доселе)?
И ей ужель возврата нет?
Ужель мне скоро тридцать лет?
               
XLV.

Так, полдень мой настал, и нужно
Мне в том сознаться, вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность легкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и в тишине,
Я насладился... и вполне;
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне в новый путь
От жизни прошлой отдохнуть.
               
XLVI.

Дай оглянусь. Простите ж, сени,
Где дни мои текли в глуши,
Исполнены страстей и лени
И снов задумчивой души.
А ты, младое вдохновенье,
Волнуй мое воображенье,
Дремоту сердца оживляй,
В мой угол чаще прилетай,
Не дай остыть душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь
И наконец окаменеть
В мертвящем упоенье света,
В сем омуте, где с вами я
Купаюсь, милые друзья!
               
XXXIII.

Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги верно
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.
               
XXXIV.

Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем, как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.
               
X.

Блажен, кто с молоду был молод,
Блажен, кто во-время созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек.
               
XI.
               
Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Несносно видеть пред собою
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь как на обряд,
И вслед за чинною толпой
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.
               
 ***
               
 Признание
Я вас люблю, — хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам...
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, — я зеваю;
При вас мне грустно, — я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг, иль платья шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь, — мне отрада;
Вы отвернетесь, — мне тоска;
За день мучения — награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пяльцами прилежно
Сидите вы, склонясь небрежно,
Глаза и кудри опустя, —
Я в умиленье, молча, нежно
Любуюсь вами, как дитя!..
Сказать ли вам мое несчастье,
Мою ревнивую печаль,
Когда гулять, порой, в ненастье,
Вы собираетеся вдаль?
И ваши слезы в одиночку,
И речи в уголку вдвоем,
И путешествия в Опочку,
И фортепьяно вечерком?..
Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!
               
          ***

Вода весело плескалась в родной морской стихии. Но однажды ей взбрела в голову шальная мысль добраться до самого неба. Она обратилась за помощью к огню. Своим обжигающим пламенем он превратил воду в мельчайшие капельки теплого пара, которые оказались гораздо легче воздуха. Пар тотчас устремился вверх, поднимаясь в самые высокие и холодные слои воздуха. Оказавшись в заоблачной выси, капельки пара окоченели так, что у них зуб на зуб не попадал от холода. Чтобы как-то согреться, они теснее прижались друг к другу, но, став намного тяжелее воздуха, тут же попадали на землю в виде обычного дождя. Заболев тщеславием, вода вознеслась к небу, но была изгнана оттуда. Жаждущая земля поглотила дождь до единой капли. И воде еще долго пришлось отбывать наказание в почве, прежде чем она смогла возвратиться в морские просторы.
               
                ***
В. Шекспир

Монолог Гамлета (1600-1601гг.) в разных переводах

Перевод Б.Пастернака

Быть иль не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть…и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья  века,
Неправду угнетателя, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика.
Так погибают замыслы с размахом,
Вначале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.
                ***
Перевод А.Кронеберга

Быть или не быть? Вот в чем вопрос!
Что благороднее: сносить ли гром и стрелы
Враждующей судьбы или восстать
На море бед и кончить их борьбою?
Окончить жизнь – уснуть,
Не более! И знать, что этот сон
Окончит грусть и тысячи ударов, -
Удел живых. Такой конец достоин
Желаний жарких. Умереть? Уснуть?
Но если сон виденья посетят?
Что за мечты на смертный сон слетят,
Когда стряхнем мы суету земную?
Вот что дальнейший заграждает путь!
Вот отчего беда так долговечна!
Кто снес бы бич и посмеянье века,
Бессилье прав, тиранов притесненье,
Обиды гордого, забытую любовь,
Презренных душ презрение к заслугам,
Когда бы мог нас подарить покоем
Один удар? Кто нес бы бремя жизни,
Кто гнулся бы под тяжестью трудов?
Да, только страх чего-то после смерти –
Страна безвестная, откуда путник
Не возвращался к нам, смущает волю,
И мы скорей снесем земное горе,
Чем убежим к безвестности за гробом.
Так всех нас совесть обращает в трусов,
Так блекнет в нас румянец сильной воли,
Когда начнем мы размышлять: слабеет
Живой полет отважных предприятий,
И робкий путь склоняет прочь от цели.
Офелия! О нимфа! Помяни
Мои грехи в твоей святой молитве!
                ***
Перевод Владимира Набокова

Быть иль не быть – вот в этом
вопрос; что лучше для души – терпеть
пращи и стрелы яростного рока
или, на море бедствий ополчившись
покончить с ними? Умереть: уснуть
не более, и если сон кончает
тоску души и тысячу тревог,
нам свойственных, – такого завершенья
нельзя не жаждать. Умереть, уснуть;
уснуть: быть может, сны увидеть; да,
вот где затор, какие сновиденья
нас посетят, когда освободимся
от шелухи сует? Вот остановка.
Вот почему напасти так живучи;
ведь кто бы снес бичи и глум времен,
презренье гордых, притесненье сильных,
любви напрасной боль, закона леность,
и спесь властителей, и все, что терпит
достойный человек от недостойных,
когда б он мог кинжалом тонким сам
покой добыть? Кто б стал под грузом жизни
кряхтеть, потеть, – но страх, внушенный чем-то
за смертью – неоткрытою страной,
из чьих пределов путник ни один
не возвращался, – он смущает волю
и заставляет нас земные муки
предпочитать другим, безвестным. Так
всех трусами нас делает сознанье,
на яркий цвет решимости природной
ложится бледность немощная мысли,
и важные, глубокие затеи
меняют направленье и теряют
названье действий. Но теперь – молчанье…
Офелия…
В твоих молитвах, нимфа,
ты помяни мои грехи.
              ***
Перевод К.Р. ( К.Р. – Великий Князь Константин Романов)

Быть иль не быть? Вот в чем вопрос.
Что выше:
Сносить в душе с терпением удары
Пращей и стрел судьбы жестокой или,
Вооружившись против моря бедствий,
Борьбой покончить с ними? Умереть, уснуть –
Не более; и знать, что этим сном покончишь
С сердечной мукою и с тысячью терзаний,
Которым плоть обречена, – о, вот исход
Многожеланный! Умереть, уснуть;
Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот оно!
Какие сны в дремоте смертной снятся,
Лишь тленную стряхнем мы оболочку, – вот что
Удерживает нас. И этот довод –
Причина долговечности страданья.
Кто б стал терпеть судьбы насмешки и обиды,
Гнет притеснителей, кичливость гордецов,
Любви отвергнутой терзание, законов
Медлительность, властей бесстыдство и презренье
Ничтожества к заслуге терпеливой,
Когда бы сам все счеты мог покончить
Каким-нибудь ножом? Кто б нес такое бремя,
Стеная, весь в поту под тяготою жизни,
Когда бы страх чего-то после смерти,
В неведомой стране, откуда ни единый
Не возвращался путник, воли не смущал,
Внушая нам скорей испытанные беды
Сносить, чем к неизведанным бежать? И вот
Как совесть делает из всех нас трусов;
Вот как решимости природный цвет
Под краской мысли чахнет и бледнеет,
И предприятья важности великой,
От этих дум теченье изменив,
Теряют и названье дел. – Но тише!
Прелестная Офелия! – О нимфа!
Грехи мои в молитвах помяни!
                ***
Перевод А.Радловой

Быть иль не быть? – вот в чем вопрос!
Что благородней для души – терпеть
Судьбы-обидчицы удары, стрелы
Иль, против моря бед вооружась,
Покончить с ними? Умереть, уснуть,
И все… И говорить, что сном покончил
С сердечной болью, с тысячью страданий,
Наследьем тела. Ведь конца такого
Как не желать нам? Умереть, уснуть,
Уснуть… И, может быть, увидеть сны…
Ах, в этом-то и дело все. Какие
Присниться сны нам могут в смертном сне,
Когда мы сбросим этот шум земной?
Вот здесь подумать надо… Оттого
У наших горестей так жизнь длинна.
Кто снес бы времени удары, глум?
И гнет господ? Насмешки наглецов?
Страдания отвергнутой любви?
Медлительность судов? И спесь властей?
Пинки, что терпеливый и достойный
От недостойных получает, – если
Покоя мог бы он достичь ножом
Простым? Кто стал бы этот груз тащить,
Потея и ворча под тяжкой жизнью?
Нет, ужас перед чем-то после смерти,
Та неоткрытая страна, откуда
К нам путешественник не возвращался,
Сбивает нашу волю, заставляет
Знакомые нам горести сносить
И не бежать от них к нем, что не знаем.
Так в трусов нас сознанье превращает,
И так природный цвет решенья меркнет,
Чуть ляжет на него тень бледной мысли,
И так дела высокой, смелой силы,
Остановившись на пути, теряют
Названье «действия». Но тише! Здесь
Прекрасная Офелия. Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа!
                ***
Перевод М.Загуляева

Быть иль не быть – вот он, вопрос. Должна ли
Великая душа сносить удары рока
Или, вооружась против потока бедствий,
Вступить с ним в бой и положить конец
Страданью…
Умереть – заснуть … и только.
И этим сном покончить навсегда
С страданьями души и с тысячью болезней,
Природой привитых к немощной плоти нашей…
Конец прекрасный и вполне достойный
Желаний жарких…
Умереть – заснуть…
Заснуть…быть может, видеть сны… какие?
Да, вот помеха… Разве можно знать,
Какие сны нам возмутят сон смертный…
Тут есть о чем подумать.
Эта мысль
И делает столь долгой жизнь несчастных.
И кто бы в самом деле захотел
Сносить со стоном иго тяжкой жизни,
Когда б не страх того, что будет там, за гробом.
Кто б захотел сносить судьбы все бичеванья
И все обиды света, поруганье
Тирана, оскорбленья гордеца,
Отверженной любви безмолвное страданье,
Законов медленность и дерзость наглеца,
Который облечен судьбой всесильной властью,
Презрение невежд к познаньям и уму,
Когда довольно острого кинжала,
Чтоб успокоиться навек… Кто б захотел
Нести спокойно груз несчастной жизни,
Когда б не страх чего-то после смерти,
Неведомой страны, откуда ни один
Еще доселе путник не вернулся…
Вот что колеблет и смущает волю,
Что заставляет нас скорей сносить страданья,
Чем убегать к иным, неведомым бедам,
Да, малодушными нас делает сомненье…
Так бледный свой оттенок размышленье
Кладет на яркий цвет уж твердого решенья,
И мысли лишь одной достаточно, чтоб вдруг
Остановить важнейших дел теченье.
О если б… Ах, Офелия… О Ангел,
В своей молитве чистой помяни
Мои грехи.
                ***
Перевод П. Гнедича

Быть иль не быть – вот в чем вопрос.
Что благороднее: сносить удары
неистовой судьбы – иль против моря
Невзгод вооружиться, в бой вступить
И все покончить разом… Умереть…
Уснуть – не больше, – и сознать – что сном
Мы заглушим все эти муки сердца,
Которые в наследье бедной плоти
Достались: о, да это столь желанный
Конец… Да, умереть – уснуть… Уснуть.
Жить в мире грез, быть может, вот преграда. –
Какие грезы в этом мертвом сне
Пред духом бестелесным реять будут…
Вот в чем препятствие – и вот причина,
Что скорби долговечны на земле…
А то кому снести бы поношенье,
Насмешки ближних, дерзкие обиды
Тиранов, наглость пошлых гордецов,
Мучения отвергнутой любви,
Медлительность законов, своевольство
Властей… пинки, которые дают
Страдальцам заслуженным негодяи, -
Когда бы можно было вековечный
Покой и мир найти – одним ударом
Простого шила. Кто бы на земле
Нес этот жизни груз, изнемогая
Под тяжким гнетом, – если б страх невольный
Чего-то после смерти, та страна
Безвестная, откуда никогда
Никто не возвращался, не смущали
Решенья нашего… О, мы скорее
Перенесем все скорби тех мучений,
Что возле нас, чем, бросив все, навстречу
Пойдем другим, неведомым бедам…
И эта мысль нас в трусов обращает…
Могучая решимость остывает
При размышленье, и деянья наши
Становятся ничтожеством… Но тише, тише.
Прелестная Офелия, о нимфа –
В своих святых молитвах помяни
Мои грехи…
                ***
Перевод Д.Аверкиева

Жизнь или смерть – таков вопрос;
Что благородней для души: сносить ли
И пращу, и стрелу судьбы свирепой,
Иль, встав с оружьем против моря зол,
Борьбой покончить с ними. Умереть –
Уснуть, – не больше. И подумать только,
Что сном окончатся и скорби сердца,
И тысячи страданий прирожденных,
Наследье плоти… Вот исход достойный
Благоговейного желанья… Умереть –
Уснуть… Уснуть… Быть может, видеть сны…
Вот в чем препятствие. Что мы, избавясь
От этих преходящих бед, увидим
В том смертном сне, – не может не заставить
Остановиться нас. По этой-то причине
Мы терпим бедствие столь долгой жизни, -
Кто снес бы бичеванье и насмешки
Людской толпы, презренье к бедняку,
Неправду притеснителя, томленье
Отверженной любви, бессилье права,
Нахальство власть имущих и пинки,
Что терпеливая заслуга сносит
От недостойного, – когда он может
Покончить с жизнью счеты
Простым стилетом. Кто бы стал таскать
Все эти ноши, и потеть, и охать
Под тягостною жизнью, если б страх
Чего-то после смерти, той страны
Неведомой, из-за границ которой
Не возвращаются, – не путал воли,
Уча, что лучше нам сносить земные беды,
Чем броситься к другим, нам неизвестным.
Так в трусов превращает нас сознанье;
Так и решимости природный цвет
От бледного оттенка мысли тускнет.
И оттого-то также предприятия,
Великие по силе и значенью,
Сбиваясь в сторону в своем теченье,
Не переходят в дело. – Успокойся…
Прекрасная Офелия… О нимфа,
В своих святых молитвах помяни
Мои грехи.
                ***
Перевод М.Лозинского

Быть или не быть, – таков вопрос;
Что благородней духом – покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством? Умереть, уснуть, -
И только; и сказать, что сном кончаешь
Тоску и тысячу природных мук,
Наследье плоти, – как такой развязки
Не жаждать? Умереть, уснуть. – Уснуть!
И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность;
Какие сны приснятся в смертном сне,
Когда мы сбросим этот бренный шум,
Вот что сбивает нас; вот где причина
Того, что бедствия так долговечны;
Кто снес бы плети и глумленье века,
Гнет сильного, насмешку гордеца,
Боль презренной любви, судей неправду,
Заносчивость властей и оскорбленья,
Чинимые безропотной заслуге,
Когда б он сам мог дать себе расчет
Простым кинжалом? Кто бы плелся с ношей,
Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,
Когда бы страх чего-то после смерти, -
Безвестный край, откуда нет возврата
Земным скитальцам, – волю не смущал,
Внушая нам терпеть невзгоды наши
И не спешить к другим, от нас сокрытым?
Так трусами нас делает раздумье,
И так решимости природный цвет
Хиреет под налетом мысли бледным,
И начинанья, взнесшиеся мощно,
Сворачивая в сторону свой ход,
Теряют имя действия. Но тише!
Офелия? – В твоих молитвах, нимфа,
Да вспомнятся мои грехи.
                ***
Перевод М.Морозова

Быть или не быть, вот в чем вопрос. Благороднее ли молча терпеть пращи и стрелы яростной судьбы, или поднять оружие против моря бедствий и в борьбе покончить с ними? Умереть – уснуть – не более того. И подумать только, что этим сном закончится боль сердца и тысяча жизненных ударов, являющихся уделом плоти, – ведь это конец, которого можно от всей души пожелать! Умереть. Уснуть. Уснуть, может быть, видеть сны; да, вот в чем препятствие. Ибо в этом смертном сне какие нам могут присниться сны, когда мы сбросим мертвый узел суеты земной? Мысль об этом заставляет нас остановиться. Вот причина, которая вынуждает нас переносить бедствия столь долгой жизни, несправедливости угнетателя, презрение гордеца, боль отвергнутой любви, проволочку в судах, наглость чиновников и удары, которые терпеливое достоинство получает от недостойных, если бы можно было самому произвести расчет простым кинжалом? Кто бы стал тащить на себе бремя, кряхтя и потея под  тяжестью изнурительной жизни, если бы не страх чего-то после смерти – неоткрытая страна, из пределов которой не возвращается ни один путешественник, не смущал бы нашу волю и не заставлял бы скорее соглашаться перносить те бедствия, которые мы испытываем, чем спешить к другим, о которых мы ничего не знаем? Так сознание делает нас всех трусами; и так врожденный цвет решимости покрывается болезненно-бледным оттенком мысли, и предприятия большого размаха и значительности в силу этого поворачивают в сторону свое течение и теряют имя действия. Но тише! Прекрасная Офелия! Нимфа, в твоих молитвах да будут помянуты все мои грехи!
                ***
                Из пьесы  «Ромео и Джульетта»

                Перевод А. Григорьева

                В Вероне древней и прекрасной,
                Где этой повести ужасной
                Свершилось действие давно, -
                Два уважаемых равно,
                Два славных и высоких рода,
                К прискорбию всего народа,
                Старинной, лютою враждой
                Влеклись - что день - то в новый бой.
                Багрились руки граждан кровью;
                Но вот, под роковой звездой
                Чета двух душ, исполненных любовью,
                Из тех враждебных родилась утроб
                И обрела в их гибели ужасной
                Вражда родов исход себе и гроб.
                И вот теперь, о той любви несчастной,
                Запечатленной смертью, о плодах
                Вражды семейной, вечно раздраженной
                И смертью чад лишь милых укрощенной,
                Мы в лицах повесть вам на сих досках
                Представим. Подарите нас вниманьем:
                Пособим неискусству мы стараньем.

               
                ***

Водном селении жил мудрец. Он любил детей и часто дарил им что-нибудь, но всегда это были очень хрупкие предметы. Дети старались обращаться с ними осторожно, но их новые игрушки часто ломались, и они очень горевали. Мудрец вновь дарил им игрушки, но еще более хрупкие.
 И вот родители не выдержали и пришли к нему:
— Ты мудрый и добрый человек. Зачем же ты даришь нашим детям хрупкие игрушки? Они горько плачут, когда игрушки ломаются.
— Пройдет совсем немного времени, — улыбнулся мудрец, — и кто-то подарит им свое сердце. И может быть, с моей помощью они научатся обращаться с этим бесценным даром бережнее.

                ***
               
       Борис Пастернак.
               
         Февраль

Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.


              * * *

Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.

Цель творчества - самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.

Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.

И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.

И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.

Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца
               * * *
    Единственные дни.

На протяженьи многих зим
Я помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим
И повторялся вновь без счета.

И целая их череда
Составилась мало-помалу -
Тех дней единственных, когда
Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:
Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течет,
И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней,
И на деревьях в вышине
Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень
Ворочаться на циферблате,
И дольше века длится день,
И не кончается объятье
                * * *
 Никого не будет в доме.

Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.

Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой.
Только крыши, снег и, кроме
Крыш и снега, - никого.

И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной.

И опять кольнут доныне
Неотпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь.
Тишину шагами меря,
Ты, как будущность, найдешь.

Ты появишься у двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.
                * * *
          В лесу

Луга мутило жаром лиловатым,
В лесу клубился кафедральный мрак.
Что оставалось в мире целовать им?
Он весь был их, как воск на пальцах мяк.

Есть сон такой, не спишь, а только снится,
Что жаждешь сна; что дремлет человек,
Которому сквозь сон палят ресницы
Два черных солнца, бьющих из под век.

Текли лучи. Текли жуки с отливом.
Стекло стрекоз сновало по щекам.
Был полон лес мерцаньем кропотливым,
Как под щипцами у часовщика.

Казалось, он уснул под стук цифири,
Меж тем как выше, в терпком янтаре,
Испытаннейшие часы в эфире
Переставляют, сверив по жаре.

Их переводят, сотрясают иглы
И сеют тень, и мают, и сверлят
Мачтовый мрак, который ввысь воздвигло,
В истому дня, на синий циферблат

Казалось, древность счастья облетает.
Казалось, лес закатом снов объят.
Счастливые часов не наблюдают,
Но те, вдвоем, казалось, только спят

                * * *

Любить иных - тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.

Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь,
Все это - не большая хитрость.
                * * *

                Сосны

В траве, меж диких бальзаминов,
Ромашек и лесных купав,
Лежим мы, руки запрокинув
И к небу головы задрав.

Трава на просеке сосновой
Непроходима и густа.
Мы переглянемся и снова
Меняем позы и места.

И вот, бессмертные на время,
Мы к лику сосен причтены
И от болезней, эпидемий
И смерти освобождены.

С намеренным однообразьем,
Как мазь, густая синева
Ложится зайчиками наземь
И пачкает нам рукава.

Мы делим отдых краснолесья,
Под копошенье мураша
Сосновою снотворной смесью
Лимона с ладаном дыша.

И так неистовы на синем
Разбеги огненных стволов,
И мы так долго рук не вынем
Из-под заломленных голов,

И столько широты во взоре,
И так покорны все извне,
Что где-то за стволами море
Мерещится все время мне.

Там волны выше этих веток
И, сваливаясь с валуна,
Обрушивают град креветок
Со взбаламученного дна.

А вечерами за буксиром
На пробках тянется заря
И отливает рыбьим жиром
И мглистой дымкой янтаря.

Смеркается, и постепенно
Луна хоронит все следы
Под белой магией пены
И черной магией воды.

А волны все шумней и выше,
И публика на поплавке
Толпится у столба с афишей,
Неразличимой вдалеке.
                * * *
                Весна

Весна, я с улицы, где тополь удивлен,
Где даль пугается, где дом упасть боится,
Где воздух синь, как узелок с бельем
У выписавшегося из больницы.

Где вечер пуст, как прерванный рассказ,
Оставленный звездой без продолженья
К недоуменью тысяч шумных глаз,
Бездонных и лишенных выраженья

                ***

Когда до тончайшей мелочи
Весь день пред тобой на весу,
Лишь знойное щелканье белочье
Не молкнет в смолистом лесу.

И млея, и силы накапливая,
Спит строй сосновых высот.
И лес шелушится и каплями
Роняет струящийся пот.
                * * *
           Зимняя Ночь

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.

Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.

И всё терялось в снежной мгле,
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло их угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
             * * *

               Осень

Я дал разъехаться домашним,
Все близкие давно в разброде,
И одиночеством всегдашним
Полно всё в сердце и природе.

И вот я здесь с тобой в сторожке.
В лесу безлюдно и пустынно.
Как в песне, стежки и дорожки
Позаросли наполовину.

Теперь на нас одних с печалью
Глядят бревенчатые стены.
Мы брать преград не обещали,
Мы будем гибнуть откровенно.

Мы сядем в час и встанем в третьем,
Я с книгою, ты с вышиваньем,
И на рассвете не заметим,
Как целоваться перестанем.

Еще пышней и бесшабашней
Шумите, осыпайтесь, листья,
И чашу горечи вчерашней
Сегодняшней тоской превысьте.

Привязанность, влеченье, прелесть!
Рассеемся в сентябрьском шуме!
Заройся вся в осенний шелест!
Замри или ополоумей!

Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.

Ты - благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга,
А корень красоты - отвага,
И это тянет нас друг к другу.
            * * *
               
         Гамлет

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
1946

                * * *

Как-то раз одному человеку приснился сон. Ему снилось, будто он идёт песчаным берегом, а рядом с ним — Господь. На небе мелькали картины из его жизни, и после каждой из них он замечал на песке две цепочки следов: одну — от его ног, другую — от ног Господа. Когда перед ним промелькнула последняя картина из его жизни, он оглянулся на следы на песке. И увидел, что часто вдоль его жизненного пути тянулась лишь одна цепочка следов. Заметил он также, что это были самые тяжёлые и несчастные времена в его жизни. Он сильно опечалился и стал спрашивать Господа:
— Не Ты ли говорил мне: если последую путём Твоим, Ты не оставишь меня. Но я заметил, что в самые трудные времена моей жизни лишь одна цепочка следов тянулась по песку. Почему же Ты покидал меня, когда я больше всего нуждался в Тебе?
Господь отвечал:
— Моё милое, милое дитя. Я люблю тебя и никогда тебя не покину. Когда были в твоей жизни горе и испытания, лишь одна цепочка следов тянулась по дороге. Потому что в те времена Я нёс тебя на руках.
                * * *

               М. Ломоносов

 Стихи, сочиненные  на  дороге  в Петергоф,
когда  я в 1761 году ехал  просить о подписании
привилегии  для академии, быв  много  раз прежде  за тем же


Кузнечик дорогой, сколь много ты блажен.
Сколь больше пред людьми ты счастьем одарен.
Препровождаешь жизнь меж мягкою травою,
И наслаждаешься медвяною росою.
Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,
Но в самой истине ты перед нами Царь.
Ты - Ангел во плоти. Иль лучше - ты бесплотен!
Ты счастлив и поешь, свободен, беззаботен.
Что видишь - все твое, везде в своем дому.
Не просишь ни о чем, не должен никому.
                * * *
Статья основателя гомеопатического направления в медицине  Самуила Ганемана, написанная им по поводу слияния двух гомеопатических обществ: Галльского и Парижского.


     В то время, когда я мечтал о том, что спокойно проведу остаток моей напряженной и трудовой жизни в уединении, в маленьком городке Кётен, я был снова призван к деятельности известием, что в прекрасной Франции, этой стране, по-видимому, предназначенной служить в отношении гуманности и признания прав человечества образцом для всего света, наиболее учёные врачи начинают энергичнее, чем в какой-либо другой стране, признавать и практиковать единственную истинную, новую медицинскую науку, называемую гомеопатией. Менее предубежденный способ мышления французов и их способность легче усваивать новые истины и способствовать их распространению в своей стране, склоняли меня считать чрезвычайно возможным, что во Франции это врачебное искусство разовьётся гораздо быстрее, чем где-либо, и что недостаёт лишь руководителя, чтобы сделать Францию первенствующей страной и в отношении применения наилучшей медицинской науки. Это побудило меня переселиться в Париж. Как всегда в течение моей долгой жизни, так и теперь, Милосердное Провидение почти явно указывало мне путь, и несколько времени тому назад я прибыл во Францию. Я действительно нашёл, что значительное число врачей практикует гомеопатию, и даже усердно, но лишь очень немногие из них достаточно глубоко вникли в истинный дух этого новейшего врачебного искусства, чтобы иметь возможность получать от него хорошие результаты, и чтобы я мог признать их моими истинными последователями. Большинство же недостаточно тщательно изучили это трудное и благодетельное искусство и старались чересчур облегчить себе его применение, пользуя своих пациентов лишь поверхностно, и потому излечивая лишь немногих, что, конечно, должно было уменьшить, и уменьшило доверие общества к гомеопатии. Я был бы счастлив, если бы они обратили должное внимание на мои увещания и добросовестно следовали примеру лучших, настоящих учеников, а также и моему, и показали бы миру, что Франция, особенно Париж, опередила все другие страны своим глубоким изучением гомеопатии и применение единственного настоящего и верного, полезного и необходимого метода для спасения и излечения наших больных и ближних. Я называю это новое и единственно верное врачебное искусство необходимым потому, что давно пора, чтобы оно стало известным, так как старое медицинское искусство, которое в течение более двух тысяч лет обманывало мир, называясь помощью в болезни, свирепствовало между людьми, как разрушитель, всегда являясь под видом каких-либо новых систем, противоречащих одна другой, ни одна из которых не могла предъявить принципа, основанного на природе и опыте; и, таким образом, все они лишь продолжали свой старый разрушительный образ действия, терзая человечество под обманчивыми и ошибочными предлогами. В противоположность этому методичному, варварскому истреблению достойных жалости больных, было открыто, с помощью Великого Творца и Хранителя людей, врачебное искусство, основанное не на ошибочных школьных учениях древних академий и факультетов, а на ясном и простом наблюдении природы и установленных ею неизменных законов, ведущих к благосостоянию страждущего человечества. Появилась гомеопатия и, в продолжение более тридцати лет, практиковалась верными последователями почти во всех частях света, спасая больных. Народы подвергались опасности быть почти истребленными, благодаря господствовавшему так называемому искусству врачевания.
  Но гомеопатия, эта небом ниспосланная помощь, будучи должным образом изучена и добросовестно применена, почти чудесным образом, быстро, кротко и прочно излечивала болезни у людей, здоровье которых господствующая медицинская школа еще не вполне разрушила; этим она навлекла на себя самую жгучую и непримиримую ненависть и нескончаемое гонение со стороны старой школы. Ненависть эта и гонения должны прекратиться; пока они существуют, гомеопатия не может распространять своё благодеяние на больное человечество. Ни один благоразумный человек не припишет гомеопатии силу спасать и излечивать тех, которые осуждены на неминуемую смерть вследствие злоупотребления ртутью во всех видах и формах, ляписом, йодом, синильной кислотой, дигиталисом и т.п., или восстановить здоровье у тех, которые вследствие бесчисленных кровопусканий потеряли кровь, эту необходимую для жизни влагу. Ни одному смертному не дана сила совершать невозможное. Но даже самые трудные случаи, за исключением тех, которые безнадёжно испорчены неправильным лечением, могут быть излечены гомеопатией без затруднения и посредством самых простых лекарств, оказавшихся, тем не менее, самыми действительными для данной болезни, т.е. посредством специфического гомеопатического средства, назначенного в самых малых дозах. Восстановление здоровья следует быстро и незаметно, иногда даже невероятно быстро и незаметно. Я считаю, однако, своим долгом обратить серьезное внимание моих учеников на работу и трудность, связанные с надлежащим применением гомеопатического врачебного искусства, для того, чтобы отклонить от него таких врачей, которые считают его лишь пустяшным делом, могущим, впрочем, очень облегчить лечение. Так думали и думают врачи старой школы, которые постоянно находят повсюду лишь "раздражение" и "раздражение" и, следовательно, не знают, что прописать помимо диеты, голодания, желе из телячьих ножек, повторных кровопусканий, пока у больного не исчезнет последняя искра жизни. Это действительно легкий, хотя и гибельный метод; он не требует ни заботы, ни обдумывания, а лишь безжалостную смелость, соединенную с отсутствием совести, совершенно противоположно тому, чего требует, чтобы быть успешным, единственно верное врачебное искусство — гомеопатия. Никто не может считаться настоящим и истинным врачом-гомеопатом, если он не входит в самые мельчайшие подробности каждого индивидуального случая болезни и не обладает полным знакомством со здоровым состоянием человека и с теми расстройствами, которым подвержены люди; но, главное, если он не одарён здравым смыслом, отвергающим влияние предрассудка, и любящим сердцем, всецело преданным благоденствию страждущих. Он должен, пользует ли он богатого или бедного, находить причину и начало болезни; в хронических случаях он должен наблюдать за происходящими в них изменениями и разузнавать характер предыдущих болезней; принимать во внимание и записывать возраст больного, отправление половых органов, умственное и душевное состояние и, наконец, тщательно взвешивать влияние, какое могут оказывать на пациента во время приступа болезни его семейные и деловые сношения и окружающие его люди с тем, чтобы удалить причину, могущую продлить болезнь. Он должен добиваться от самого больного полного и подробного описания его настоящих страданий, остальное пополнять вопросами и тщательно записывать всё, что он знает, что слышал о нём и что сам заметил, чтобы быть в состоянии, согласно всему этому, верно направить лечение. Так как для врача невозможно помнить всех подробностей, касающихся разных его пациентов, то тот, кто не записывает всех полученных им сведений, является беспечным человеком, не может считаться истинным и добросовестным врачом-гомеопатом и не заслуживает доверия публики. Когда истинный гомеопат вполне знаком с действием всех употребляемых медицинских средств, чего, по справедливости, можно ожидать и требовать от него; когда он тщательно изучил и твердо усвоил, благодаря постоянному чтению лучших сочинений, характеристичные и специальные признаки каждого из наиболее испытанных лекарств (это необходимый труд, который вполне вознаграждается), тогда он может всегда и почти без помощи репертория выбирать и применять гомеопатические (специфически целебные) средства в необходимо малых дозах для существующей болезни. Затем, он должен записывать действие принятого лекарства на состояние пациента, сравнив это состояние с занесённым прежде, он сможет определить, следует ли ещё выждать дальнейшего действия данной дозы, или требуется новая доза того же самого лекарства в другом разведении, или же доза другого, теперь более подходящего лекарства. Все это истинный врач-гомеопат должен делать спокойно, после зрелого размышления, не спеша, и тогда он получит приятную награду — исцеление пациента. Чтобы достигнуть полного выздоровления пациента, врачи-гомеопаты не лечат исключительно наружными средствами часто появляющиеся местные болезни (как это делают врачи старой школы, как будто вся болезнь сосредоточена именно в том месте), потому что посредством наружного местного лечения болезнь часто лишь вгоняется внутрь и неизменно, к большому вреду для пациента, появляется вновь, в худшей форме, в другой, более важной и жизненной части. Наоборот, чтобы достичь радикального излечения, гомеопат будет, помощью внутренних средств, действовать на обессиленную жизненность, т.е. на весь организм сразу, потому что организм, даже при болезни, проявляющейся лишь частно, бывает всегда вообще охвачен и расстроен, и эта общая болезнь лишь проявляется в известном месте, обыкновенно самом слабом. Наш организм, как в здоровом, так и в болезненном состоянии, составляет одно нераздельное целое, состоящее из материальных частей, чувствование и деятельность которых зависят исключительно от оживляющей, беспрерывно действующей силы (самой по себе непостижимой), называемой жизненной силой. Поэтому на эту нематериальную человеческую жизненную силу (материальное тело есть не более как проводник жизненности) можно произвести впечатление лишь различными посторонними веществами в природе и нематериальной силой лекарств, а только средствами в потенциях, и, таким образом, вызвать перемены в состоянии человека. Вот единственный путь к излечению. Врач-гомеопат дает своим пациентам только такие лекарства, действие которых было ранее достаточно испытано на здоровых, так что он знает заранее, какие перемены они могут вызвать в состоянии человека, а, следовательно, вылечить гомеопатически. Он не производит над больными слепых опытов с сильными неизвестными веществами, как это делают врачи старой школы, благодаря чему они, как бы шутя, убивают в больнице йодом, синильной кислотой, креозотом и т. п. множество невинных больных. Для того чтобы знать, что он дает, врач-гомеопат никогда не дает своим пациентам более одного лекарственного вещества зараз, никогда не смешивает два или три лекарства вместе. Он предоставляет врачам господствующей школы прописывать смесь из разнородных веществ (против всякого здравого смысла), различное действие которых они даже и не знают; но, тем не менее, они дают своим пациентам подобные микстуры без разбора, слепо, часто в больших дозах, что ведёт к гибели больных. Истинный врач-гомеопат даёт свои простые лекарства собственноручно и для большей безопасности, или сам приготовляет, или получает их из надежной аптеки, специально занимающейся приготовлением гомеопатических лекарств. Он не поручает этого дела никому другому, чтобы быть уверенным, что пациент получил надлежащее средство. Если же лекарство назначено его ассистентом, то он должен собственными глазами удостовериться, что оно выбрано верно и что именно оно дано больному. Гомеопат предписывает диету и режим согласно характеру болезни, но не старается придать себе особенной важности, запрещая большое число безразличных предметов, что лишь пугает больного. Он запрещает только то, что заведомо могло бы замедлить лечение. Но он может, если нужно, запретить употребление разных домашних средств, каковы косметика, зубные порошки и полосканья, клистиры, теплые ванны и т.п.; он может изменить, если найдёт вредным, одежду и жилище, запретить душевнобольным чтение вредных сочинений и дать им возможность вести практическую беседу с разумными людьми. Он советует своим хроническим больным пользоваться свежим воздухом и, по возможности, больше ходить пешком, но не до утомления; также мыться холодной водой или окунаться в воду. Он старается ободрить и развеселить их и удалить от них всякое горе. Истинный гомеопат никогда не хвалится своими излечениями, не обещает пациенту быстрого выздоровления и умеет внушить уважение к себе и вселить послушание добрым и справедливым обращением. Пытаться заслужить расположение пациента, называя прописанное ему лекарство, унизительно для врача. Врачом-гомеопатом не может называться тот, кто лишает своего пациента хотя бы одной капли крови (посредством кровопускания, банок или пиявок), кто назначает слабительные или применяет к коже болезненные вытяжные средства, ставит нарывные пластыри или горчичники, открывает фонтанели или подавляет их. Его оправдание в подобных поступках, что он еще недостаточно изучил новое и трудное гомеопатическое искусство, не может ни в каком случае считаться достаточным. В тех случаях, когда он не знает, как помочь гомеопатически, ему следует приглашать для совета другого, более сведущего гомеопата до тех пор, пока он сам, благодаря усидчивым занятиям, не сделается одинаково, а может быть, даже и ещё более сведущ, чем тот, с которым он советовался. Тот, кто, благодаря своему обширному опыту, вполне убедился, что гомеопатия есть единственный верный способ лечить болезни, должен, если у него чувствительная совесть, в случаях, когда его познания по гомеопатии оказываются недостаточными, скорее искать лучших способов и ни в каком случае не просить вредных подаяний у старой школы. Тот, кто нравственно сбился с пути и затем вновь сделался добродетельным и честным, должен скорее отдать свою жизнь, чем снова, даже при величайшей нужде, вернуться к мошенничеству. Настоящее гомеопатическое лечение есть истинный культ, священнодействие, в котором хороший гомеопат становится на место Творца, чтобы преобразовать человека, испорченного болезнью. Посредством своего истинного врачебного искусства он возвращает ему здоровье, этот неоценимый дар, наконец, после многих веков ожидания, ниспосланный человечеству Всеблагим Провидением.
Из журнала "Homoeopathic World", апрель 1905 г. Опубликовано во "Враче-гомеопате", 1905, 12, стр. 438—445.
                * * *
                Уолт Уитмен
                "Из бурлящего океана толпы"

Из бурлящего океана толпы нежно выплеснулась ко мне одна капля
И шепчет: "Люблю тебя до последнего дня моей жизни.
Долгим путем я прошла, лишь бы взглянуть на тебя и прикоснуться к тебе.
Ибо я не могла умереть, не взглянув на тебя хоть однажды,
Ибо мне было так страшно, что я потеряю тебя".

Ну вот, мы и повстречались с тобою, мы свиделись, и все хорошо.
С миром вернись в океан, дорогая,
Я ведь тоже капля в океане, наши жизни не так уж раздельны,
Посмотри, как круглятся великие воды земли, как все слитно
и как совершенно!
Но по воле непреклонного моря мы оба должны разлучиться,
И пуст оно разлучит нас на время, но оно бессильно разлучить нас навек;
Будь терпелива -- и знай: я славлю и сушу, и море, и воздух
Каждый день на закате солнца, ради тебя, дорогая.
                * * *
           Арсений Тарковский

                Первые свидания

Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.

Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: "Будь благословенна!" -
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.

А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И - боже правый! - ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало царь.

На свете все преобразилось, даже
Простые вещи - таз, кувшин,- когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.

Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
1962
                * * *
                Буддийские притчи
               
                Исход

Однажды человек пришел к Будде и плюнул ему в лицо. Будда вытер лицо и спросил:
— Это все, или ты хочешь чего-нибудь еще? Ананда все видел и, естественно, пришел в ярость. Он вскочил и, кипя злостью, воскликнул: — Учитель, только позволь мне и я покажу ему! Его нужно наказать! — Ананда, ты стал саньясином, но постоянно за-бываешь об этом, — ответил Будда. — Этот бедняга итак слишком много страдал. Ты только посмотри на его лицо, на его глаза, налитые кровью! Наверняка он не спал всю ночь и терзался, прежде чем решить¬ся на такой поступок. Плевок в меня — это исход это-го безумия. Это может стать освобождением! Будь со¬страдательным к нему. Ты можешь убить его и стать Таким же безумным, как и он! Человек слышал весь диалог. Он был смущен и задачей. Реакция Будды была полной неожиданностью для него. Он хотел унизить, оскорбить Будду, но, потерпев неудачу, почувствовал себя униженным. Это было так неожиданно — любовь и сострадание, про¬явленные Буддой! Будда сказал ему:
—- Пойди домой и отдохни. Ты плохо выглядишь. Ты уже достаточно наказал себя. Забудь об этом про¬исшествии; оно не причинило мне вреда. Это тело состоит из пыли. Рано или поздно оно превратится в пыль и по нему будут ходить люди. Они будут плевать на него; с ним произойдет множество превращений. Человек заплакал, устало поднялся и ушел. Вечером он пришел обратно, припал к ногам Буд¬ды и сказал:
— Прости меня! Будда произнес: — Нет вопроса о том, чтобы я прощал тебя, пото¬му что я не был рассержен. Я тебя не осудил. Но я счастлив, безмерно счастлив видеть, что ты пришел в себя и что прекратился тот ад, в котором ты пребы¬вал. Иди с миром и никогда больше не погружайся в такое состояние!
                Об этом нельзя говорить прямо

Однажды к Будде пришел человек и, коснувшись его ног, спросил, есть ли Бог? Извечный вопрос!  Будда посмотрел на него пристально и сказал: — Когда! я был молод, я очень любил лошадей и различал четыре типа. Первый — самый тупой и упрямый, сколько ее не бей, она все равно не бу¬дет слушаться. Таковы и многие люди. Второй тип: лошадь слушается, но только после удара. Много и таких людей. Есть и третий тип. Это лошади, кото¬рых не нужно бить. Ты просто показываешь ей хлыст и этого достаточно. Еще существует четвер¬тый тип лошадей, очень редкий. Им достаточно и тени хлыста.
Говоря все это, Будда смотрел в лицо человеку. Затем он закрыл глаза и замолчал. Человек тоже зак¬рыл глаза и сидел в молчании с Буддой. При этом присутствовал Ананда и что-то внутри него стало протестовать. Он решил: "Это уж слиш¬ком! Человек спрашивает о Боге, а Учитель говорит О лошадях". Рассуждая таким образом внутри себя, Ананда не мог не видеть, какая воцарилась тишина, какое великое молчание! Оно было почти осязаемым. Ананда смотрел на лица Будды и человека, пережи¬вавшего трансформацию прямо у него на глазах! Будда открыл глаза, а человек просидел в таком состоянии еще час. Лицо его было умиротворенным и светлым. Открыв глаза, человек коснулся ног Будды с глубокой признательностью, поблагодарил его и ушел.  Когда он вышел, Ананда спросил Будду:
— Для меня это непостижимо! Он спрашивает о Боге, а ты говоришь о лошадях.
Я видел, как он по¬грузился в глубокое молчание. Как будто он прожил с тобой много лет. Даже я никогда не знал такого молчания! Какое единение! Какое общение! Что было передано? Почему он так благодарил тебя? Будда ответил:
— Я говорил не о лошадях. Я говорил о Боже¬ственном, Но об этом нельзя говорить прямо. Ког¬да я увидел, на какой лошади он приехал, я понял, что такую лошадь мог выбрать только истинный ценитель. Вот почему я заговорил о лошадях. Это был язык, который он мог понять, и он понял его. Он редкий человек. Ему было достаточно и тени хлыста. И когда я закрыл глаза, он понял, что о высшем говорить нельзя, о нем можно только мол¬чать; и в этом-молчании Оно познается. Это трансцендентальный опыт и он находится за пределами ума.

                * * *

     "Приведите ко мне всех усталых, всех бедных, жаждущих дышать воздухом свободы".
                Надпись на статуе Свободы в Нью-Йорке               
               
                Эмма Лазарус



                * * *
     Эмили Дикинсон

Замшелая радость книжной души -
Встретить старинный том
В доподлинном платье далеких лет.
Честь - побыть с ним вдвоем -

Его почтенную Руку взять -
Cогреть пожатьем своим -
Вместе уйти в те Времена -
Когда он был молодым.

Чудаковатые мненья его
В споре поглубже копнуть.
Доведаться - как понимает он
Литературы суть.

Над чем ученые бились тогда?
Как состязались умы -
Когда достоверностью был Платон -
Софокл - человеком - как мы -

Когда девушка Сафо вступала в круг -
Беатриче по улице шла
В том платье - что Данте обожествил?
Домашние эти дела

Он помнит. Может вам возвестить -
Как дальней земли посол -
Что были правдивы все ваши Сны.
Он с родины их пришел.

Его присутствие - Волшебство.
Просишь - еще побудь! -
Он качает пергаментной головой -
Дразнит - чтоб ускользнуть.

               * * *
               
Эмма Лазарус
               
(1849-1887)
               
Новый Колосс

Не греческой славы наглому гиганту подобно,
С лимбом завоевателя ноги от страны к стране расставившем
Здесь, у наших морем омытых ворот заката,
Женщина мощная будет стоять с факелом,
Пламя которого есть укрощённая молния,
И имя её - Изгнанников Мать. Зарево
От её руки маяка во всём мире желанно;
Её кроткие глаза властвуют над гаванью,
Обрамлённой спаренными городами, по воздуху соединённые
«Храните, старинные земли, легендарное ваше великолепие»
Кричит она безмолвными губами. «Отдайте мне
Ваших утомлённых, ваших бедных, ваши загнанные
Массы жаждущих дышать свободно,
Несчастные отбросы ваших переполненных берегов.
Шлите их, бездомных, бурей отброшенных, ко мне.
Близ золотых дверей я возвышаю мой светильник!»
1883
Стихотворение выгравировано в 1903г. на пьедестале статуи Свободы в Нью-Йорке.
                * * *
               
 Луна Августа

Я та,
Кто прошлое не возродит.
Бессмертно будет длиться красота,
Хотя прекрасное и умереть должно
Веками это уж подтверждено.
Я созерцаю без сожаления
Новых форм красоты воплощение,
Истины из множеств возникновение,
Ярко и округло, как вон тот небосвод,
Неясную даль просветляющий.
Что держит в удаленьи друг от друга
Он будет бардов королём,-
Тот, кто в стихах достойных будет петь
Все часа завоеванья,
И вымышленной власти не крадя
У образов классических, но устаревших,
Ритмические строки украшает
Реальности живыми чудесами.
Он устранит давнишнюю без основания вражду,
Что держит в удаленьи друг от друга
Науку и сестру её Искусство.
                * * *
               
Из драмы «Танец к Смерти»

О Боже, помоги мне! Расколется ли сердце без любви,
Что с кротостью несёт мученья моего народа?
Оно живёт — я чувствую — чтоб жить иль умереть со мной.
Как мою душу я люблю его, а больше невозможно.
Я весь Израилю принадлежу — вплоть до вот этих облаков,
Я не имею личной мысли, страсти, пожеланья,
Всё сберегу народу моему.
                * * *
               
Выбор

Я видела во сне дух, не имеющий начала,
Парящий под покровом призрак, что был затерян в сумерках пространства.
За час один промчался и остановился; пространство
Огласилось голосом ужасным:
                «Душа, твой жребий избери!
Есть два пути на выбор: вот — в бархате цветов
Легко ведёт к любой земной награде:
За массой следуй, завязав глаза, —
Ты и сыны сынов получат мир и силу.
А эта узкая тропа вдоль края бездны —
Здесь будешь ковылять и спотыкаться, плакать, кровью истекать,
И люди все тебя возненавидят и будут гнать тебя и твоё семя,
Удел твой будет плети, муки, раны,
Но в руку дам тебе я светоч, Кровь будет вестником Закона Моего.
Теперь свой выбор сделай на века!»
                Затем я видела
Дух без покрова, ставший божественно ярким.
Избрать жестокий путь... Он отвернулся.
                Я знала хорошо
Прекрасный бледный мученический лоб, в завитках затенённый,
Горящие глаза, что не приемлют мир,
В немилости у мира бессмертный Израиль.
перевод  Давида Мендельсона.
                * * *
                Дары
«О Мира Бог, дай мне Богатство!» — Египтянин молил.
Его мольба услышана. Как небо высоки
Дворцы и пирамиды; щедрый Нил
Землю его до края златом наполняет.
Как муравьев рабов несметно у ног его трудятся.
Товары всего мира стеклись на его рынки и проспекты.
Его жрецы как боги, его в бальзаме короли священны,
Хранятся мёртвыми во склепов глубине без пользы.
Кто ищет ныне фараонов расу, найдёт лишь
Ржавчину, и моль, безмолвие, и безвременный сон.
«О Мира Бог, мне красоту даруй!» — так Грек просил.
Его мольба услышана. Вся земля пластичной
И вокальной стала как чувственность его.
Каждый И пик, и роща, и ручей огнём от Прометея оживлён,
И человечий облик, грацию и свет весь принял мир.
Ему покорна лира, энергию вдохнув, он
Обессмертил мрамор, актёрством овладел,
Мышление бриллиантами украсил, язык озолотил.
Иди ищи ту солнечную расу, — найдёшь сейчас
Развалины колонн да лютню без струны.
«О Мира Бог! Даруй мне Власть!» — Римлянин возопил.
Его мольба услышана. Огромный мир в цепях
В плену его гордыни колесницы.
Бесчисленных провинций кровь течёт,
Чтобы жестокосердного насытить.
Неуязвимы легионов укреплённые валы,
Что сомкнуты в единый бастион. Но изнутри
Свои ходы незримые уж червяки прогрызли, —
Без крыш руины там, где некогда царил
Имперской расы вечный и великий Рим.
«О Бог мой! Истину даруй!» — воскликнул Иудей.
Его мольба услышана; он стал рабом Идеи,
Мысли, толкований, стал пилигримом вширь и вдаль.
Отвергнутый, проклятый, бичами битый — их ему не избежать.
И фараоны его знали, а позже греки созерцали
В короне древней его мудрость исстари.
Красоту он отверг, как отверг он и власть, и богатство.
Ты найдёшь его ныне, он есть в каждой стране,
Ни огнём не истреблённый, не утопленный в воде.
Доверен руке его Светоч вне времени и пространства!
                * * *
                Притчи Японии
                Мастер чайной церемонии и ронин (самурай без хозяина)
В
 конце семнадцатого века правитель Яманоути провинции Тоса решил взять своего чайного мастера в официальную поездку в Эдо, столицу правящей династии сёгунов Токугава. Чайному мастеру эта поездка вовсе не улыбалась, ибо самураем он не был, а Эдо вовсе не такое спокойное место, как Тоса, где у него много друзей. В Эдо можно было попасть в такую переделку, где досталось бы не только его господину, но и ему самому. Путешествие было весьма рискованным и он не желал в него пускаться. Однако господин его не желал слышать возражений, - вероятно потому, что чайный мастер высокой квалификации принёс бы господину добрую славу. Чайная церемония очень ценилась в высокопоставленных кругах. Чайный мастер был вынужден подчиниться приказу, но решил сменить свою одежду чайного мастера, который ходил без оружия, на одеяние самурая с двумя мечами По приезде в Эдо чайный мастер не выходил из дома господина и, наконец, тот разрешил ему выйти погулять. Одетый, как самурай, он посетил Уэно у пруда Синобадзу, где заметил, что на него сердито смотрит какой-то самурай, отдыхающий на камне. Самурай вежливо обратился к чайному мастеру и сказал: "Вижу, вы самурай из Тоса, окажите мне честь испробовать моё искусство в поединке с вами". С самого начала путешествия чайный мастер предчувствовал какую-то неприятность. Теперь он стоял лицом к лицу с ронином (самурай без хозяина), странствующим самураем, наёмником худшего толка, и не знал, что ему делать. "Я вовсе не самурай, хотя и одет так, я чайный мастер и вовсе не готов быть вам противником" - честно признался он. Но, поскольку истинным желанием ронина было обобрать свою жертву, в чьей слабости он уже совершенно уверился, то он продолжал настаивать на поединке.  Чайный мастер понял, что поединка ему не избежать и настроил себя на неизбежную смерть. Но он не хотел умирать с позором, потому что позор лёг бы на его господина, правителя Тоса. И тут он вспомнил, что несколько минут назад он проходил мимо школы фехтования, расположенной рядом с парком Уэно. Он решил зайти туда на минутку и спросить у учителя, как же правильно пользоваться мечом, как употреблять его в таких случаях и как ему с честью встретить неизбежную смерть. Он сказал ронину: "Если ты так настаиваешь на поединке, тогда подожди меня немного, я должен сначала кое-что сообщить своему господину, у которого служу".  Ронин согласился и чайный мастер поспешил в школу фехтования. Привратник не хотел его впускать, потому что у чайного мастера не было никаких рекомендательных писем к учителю фехтования. Но всё-таки, увидев ту серьёзность, с которой вёл себя чайный мастер, он решил его пропустить.  Учитель фехтования спокойно выслушал чайного мастера, который рассказал ему всю историю и выразил непреклонное желание умереть, как подобает самураю. Учитель сказал: "Ты прямо уникум. Все приходят ко мне узнать, как пользоваться мечом, чтобы жить, а ты пришёл узнать, как умереть. Но прежде чем я научу тебя искусству умирать, будь добр, научи меня готовить чай и угости чашечкой чая. Ведь ты же чайный мастер". Чайный мастер был очень рад. В последний раз он мог исполнить чайную церемонию - дело своей жизни, столь дорогое его сердцу. Забыв обо всём, он со всей искренностью, с полной самоотдачей принялся готовить чай. Он выполнял всё, что необходимо, как будто сейчас это было для него самое главное в жизни. И учитель фехтования испытал глубокое чувство, увидев с какой сосредоточенностью, с каким воодушевлением совершается чайная церемония. Проникшись глубоким уважением к этому человеку. он упал на колени перед чайным мастером, глубоко вздохнул и сказал: "Тебе не нужно учиться умирать! То состояние ума, в котором ты находишься, позволяет тебе сразиться с любым фехтовальщиком. Когда будешь подходить к ронину, сначала подумай, что ты готовишь гостю чай. Благородно приветствуй его, извинись за задержку, и скажи, что теперь готов к поединку. Сними своё хаори (верхнюю одежду), аккуратно сложи и положи сверху свой веер, как ты обычно делаешь это за работой. Затем повяжи голову тэгунун (вид полотенца), верёвкой подвяжи рукава, подбери хакама (юбка-штаны). Теперь ты вполне можешь начинать. Вынь свой меч, высоко подними его над головой, будь готов сразить им противника и, прикрыв глаза, соберись мысленно для битвы. Когда услышишь крик, ударь его мечом. Это и будет конец, взаимное убийство". Чайный мастер поблагодарил фехтовальщика за наставления и пошёл назад - туда, где обещал встретиться с ронином.  Он тщательно последовал советам, данным фехтовальщиком, выполняя их в том состоянии ума, которое было у него во время чайной церемонии для своих друзей. Когда он твёрдо встал перед ронином и поднял меч, тот внезапно увидел перед собой совершенно другого человека. И он никак не мог издать крик перед нападением, потому что совершенно не знал, как ему нападать. Перед ним было совершенное воплощение бесстрашия. И вместо того, чтобы броситься на чайного мастера, ронин стал шаг за шагом отступать и наконец закричал: "Сдаюсь! Сдаюсь!" Бросив свой меч, он простёрся перед чайным мастером, прося прощения за грубость, и быстро покинул поле сражения.

                Рука судьбы
В
еликий японский воитель Нобунага решил однажды атаковать врага, который десятикратно превосходил числом солдат. Он знал, что победит, но солдаты его уверены не были. В дороге он остановился у синтоистского храма и сказал: "Когда я выйду из храма, то брошу монету. Выпадет герб - мы победим, выпадет цифра - проиграем сражение".  Нобунага вошел в храм и стал безмолвно молиться. Затем, выйдя из храма, бросил монету. Выпал герб. Солдаты так неистово ринулись в бой, что легко одолели врага. "Ничего не изменить, когда действует рука судьбы", - сказал ему адъютант после сражения. "Верно, не изменить", - подтвердил Нобунага, показывая ему поддельную монету с двумя гербами на обеих сторонах.
                * * *
   Александр Кушнер

Танцует тот, кто не танцует,
Ножом по рюмочке стучит.
Гарцует тот, кто не гарцует,
С трибуны машет и кричит.

А кто танцует в самом деле
И кто гарцует на коне,
Тем эти пляски надоели,
А эти лошади — вдвойне!
1962
                * * *
     Александр Левин


Ещё светло. Ещё не село солнце,
но дочь летит с карманным фонарём
и светит в карамельное оконце,
а там старуха с мыльным пузырём;
пузырь переливается, в нём папа,
он не боится. Падает звезда,
опять встаёт и ходит косолапо,
под ней сверкает твёрдая вода.

Ещё светло, но в шариках весёлых
летает дочь в созвездии конфет,
и музыканты в ласковых камзолах
играют сны. Качается балет
на цыпочках атласных. Едет рыцарь,
везёт ватрушки, позапрошлый век,
и на его сливающихся спицах
мерцает слабый серповидный свет.

Ещё светло, но мамина помада
уже проводит огненную нить
по воздуху. И шорох лимонада
сидит в бутылке. Чтоб её открыть,
летят на зонтиках отважные японцы
с косичками. По тёплой мостовой
гуляют львы. Пока не село солнце,
не страшно спать на даче под Москвой.
                * * *

      Наум Коржавин

    Вариации из Некрасова

...Столетье промчалось. И снова,
Как в тот незапамятный год -
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд...
Но кони - всё скачут и скачут.
А избы - горят и горят.
 1960
              * * *
Можно рифмы нанизывать
то красивей, то проще,
но никто нас не выведет
на Сенатскую площадь.
И не будем увенчаны
мы в Сибири снегами.
Настоящие женщины
не поедут за нами.
             * * *

                Земфира Талгатовна Рамазанова

Море обнимет, закопает в пески.
Закинут рыболовы лески,
Поймают в сети наши души -
Прости меня, моя любовь.

Поздно, о чём-то думать слишком поздно,
Тебе, я чую, нужен воздух.
Лежу в такой огромной луже.
Прости меня, моя любовь.

Джинсы воды набрали и прилипли,
Мне кажется, мы крепко влипли,
Мне кажется, потухло Солнце.
Прости меня, моя любовь.

Тихо, не слышно ни часов, ни чаек,
Послушно сердце выключаем.
И ты в песке, как будто в бронзе.
Прости меня, моя любовь.

           * * *
               
 Георгий Владимирович Иванов
               
1894–1958

Мы из каменных глыб создаем города,
Любим ясные мысли и точные числа,
И душе неприятно и странно, когда
Тянет ветер унылую песню без смысла.

Или море шумит. Ни надежда, ни страсть,
Все, что дорого нам, в них не сыщет ответа.
Если ты человек — отрицай эту власть,
Подчини этот хор вдохновенью поэта.

И пора бы понять, что поэт не Орфей,
На пустом побережье вздыхавший о тени,
А во фраке, с хлыстом, укротитель зверей
На залитой искусственным светом арене.

                ***
         Я не любим никем! Пустая осень!
         Нагие ветки средь лимонной мглы;
         А за киотом дряхлые колосья
         Висят, пропылены и тяжелы.

         Я ненавижу полумглу сырую
         Осенних чувств и бред гоню, как сон.
         Я щеточкою ногти полирую
         И слушаю старинный полифон.

        Фальшивит нежно музыка глухая
        О счастии несбыточных людей
        У озера, где, вод не колыхая,
        Скользят стада бездушных лебедей.
                ***      

Не о любви прошу, не о весне пою,
Но только ты одна послушай песнь мою.

И разве мог бы я, о посуди сама,
Взглянуть на этот снег и не сойти с ума.

Обыкновенный день, обыкновенный сад,
Но почему кругом колокола звонят

И соловьи поют и на снегу цветы,
О почему, ответь, или не знаешь ты?

И разве мог бы я, о посуди сама,
В твои глаза взглянуть и не сойти с ума.

Не говорю поверь, не говорю «услышь»,
Но знаю: ты сейчас на тот же снег глядишь,

И за плечом твоим глядит любовь моя
На этот снежный рай, в котором ты и я.

                * * *
Легкий месяц блеснет над крестами забытых могил,
Томный луч озарит разрушенья унылую груду,
Теплый ветер вздохнет: я травою и облаком был,
Человеческим сердцем я тоже когда-нибудь буду.

Ты влюблен,  ты грустишь,  ты томишься в прохладе
                ночной,
Ты подругу зовешь и Марией ее называешь,
Но настанет пора и над нашей кудрявой землей
Пролетишь и не взглянешь и этих полей не узнаешь.

А любовь — семицветною радугой станет она,
Кукованьем кукушки или камнем или веткою дуба,
И другие влюбленные будут стоять у окна
И   другие   в   мучительной  нежности  сблизятся
                губы...

Теплый ветер вздыхает, деревья шумят у ручья,
Легкий серп отражается в зеркале северной ночи,
И как ризу Господню целую я платья края
И колени и губы и эти зеленые очи...

                * * *
Глядит печаль огромными глазами
На золото осенних тополей,
На первый треугольник журавлей,
И взмахивает слабыми крылами.
Малиновка моя, не улетай,
Зачем тебе Алжир, зачем Китай?

Трубит рожок, и почтальон румяный,
Вскочив в повозку, говорит: «Прощай»,
А на террасе разливают чай
В большие неуклюжие стаканы.
И вот струю крутого кипятка
Последний луч позолотил слегка.

Я разленился. Я могу часами
Следить за перелетом ветерка
И проплывающие облака
Воображать большими парусами.
Скользит галера. Золотой грифон
Колеблется, на запад устремлен...

А школьница любовь твердит прилежно
Урок. Увы — лишь в повтореньи он!
Но в этот час, когда со всех сторон
Осенние листы шуршат так нежно
И встреча с вами дальше, чем Китай,
О грусть влюбленная, не улетай!


                * * *

Тяжелые дубы и камни и вода,
Старинных мастеров суровые виденья,
Вы мной владеете. Дарите мне всегда
Все те же, смутные, глухие наслажденья!

Я словно в сумерки из дома выхожу,
И ветер, злобствуя, срывает плащ дорожный
И пена бьет в лицо. Но зорко я гляжу
На море, на закат багровый и тревожный.

О ветер старины, я слышу голос твой,
Взволнован, как матрос, надеждою и болью,
И знаю, там, в огне, над зыбью роковой
Трепещут паруса, пропитанные солью.

                * * *

Есть в литографиях старинных мастеров
Неизъяснимое, но явное дыханье,
Напев суровых волн и шорохи дубов,
И разноцветных птиц на ветках колыханье.

Ты в лупу светлую внимательно смотри
На шпаги и плащи у старомодных франтов,
На пристань, где луна роняет янтари,
И стрелки серебрит готических курантов.

Созданья легкие искусства и ума,
Труд англичанина, и немца, и француза!
С желтеющих листов глядит на нас сама
Беспечной старины улыбчивая муза.

                * * *

Я не пойду искать изменчивой судьбы
В краю, где страусы и змеи, и лианы,
Я сел бы в третий класс и я поехал бы
Через Финландию в те северные страны.

Там в ледяном лесу удары топора,
Олени быстрые и медленные птицы,
В снежки на площади веселая игра,
И старой ратуши цветные черепицы.

Там путник, постучав в гостеприимный дом,
Увидит круглый стол в вечернем полусвете.
Окончен день с его заботой и трудом,
Раскрыта Библия и присмирели дети...

Вот я мечтаю так, сейчас, на Рождестве
Здесь тоже холодно. Снег поле устилает.
И, как в Норвегии, в холодной синеве
Далекая звезда трепещет и пылает.

                * * *

На западе желтели облака,
Легки, как на гравюре запыленной,
И отблеск серый на воде зеленой
От каждого ложился челнока.

Еще не глохнул улиц водопад,
Еще шумел Адмиралтейский тополь,
Но видел я, о влажный бог наяд,
Как невод твой охватывал Петрополь.

Сходила ночь блаженна и легка,
И сумрак розовый сгущался в синий,
И мне казалось, надпись по-латыни
Сейчас украсит эти облака.

                * * *

                О смысле жизни…
«Сам факт, что ты сумел достичь своих лет, доказывает, что в жизни есть смысл - сказал мне приятель после тридцати с лишним лет разлуки. Это замечание со временем все чаще приходит мне на ум, с каждым разом поражая все больше, несмотря на то, что принадлежит человеку, умудрявшемуся всегда и во всем находить смысл.»
 Эмиль Сьоран
 «.... С тех пор как мы научились говорить, мы спрашивали об одном : В чем смысл жизни? Все другие вопросы нелепы, когда смерть стоит за плечами. Но дайте и нам обжить десять тысяч миров, что обращаются вокруг десяти тысяч незнакомых нам солнц, и уже незачем будет спрашивать. Человеку не будет пределов, как нет пределов во вселенной. Человек будет вечен как вселенная. Отдельные люди будут умирать, как умирали всегда, но история наша протянется в невообразимую даль будущего, мы будем знать, что выживем во все грядущее времена и станем спокойными и уверенными, а это и есть ответ на тот извечный вопрос. Нам дарована жизнь и уж по меньшей мере мы должны хранить этот дар и передавать потомкам - до бесконечности. Ради этого стоит потрудиться!...»
Рэй Брэдбери
 «...гуманистическая этика под благом понимает утверждение жизни, раскрытие и развитие человеком своих потенциалов, под добродетелью - ответственность за свое существование»
Эрих Фромм
 «...Жизнь есть процесс выделения, выработки индивидуального времени (с только ему присущим напряжением, интенсивностью и т.д.) из общего среднеарифметического времени. Это первый шаг. Второй – наполнение индивидуального времени смыслом. Итак, сначала мы выделяемся из общего (природного), а затем наполняемся-таки общим, но новым (культурным). То, чем мы наполняемся на втором этапе – это индивидуализированное общее. Ибо смысл (или Смысл) всегда один и тот же, но при этом у каждого свой...»
 Лидия Гинзбург
«...определение понятия смысла жизни: он состоит в том, чтобы наша жизнь была назначена и служила действительным средством для достижения абсолютно ценной цели, то есть такой цели, преследование которой было бы обязательно не ради других целей, для которых она служила бы средством, а ради нее самой»
 А.И. Введенский
«...цель человека - быть самим собой, а условие достижения этой цели - быть человеком для себя: Не самоотречение, не себялюбие, а любовь к себе; не отказ от индивидуального, - а утверждение своего собственного человеческого я: вот истинные высшие ценности гуманистической этики. Чтобы формировать ценности и доверять им, человек должен знать самого себя, свою естественную способность делать добро»
 Эрих Фромм
 «...ценностям мы не можем научиться - ценности мы должны пережить»
Виктор Франкл
 «..существует на свете нечто, к чему нужно стремиться всегда и что иногда даётся в руки, и это нечто - человеческая нежность»
 Альбер Камю
 «Без пользы жить - безвременная смерть»
 Иоганн Вольфганг фон Гёте
«Без этой свободы человеческая жизнь не имеет ни смысла, ни достоинства, и это самое главное. Смысл жизни в том, чтобы любить, творить и молиться. И вот без свободы нельзя ни молиться, ни творить, ни любить»
 И.А. Ильин
«Бесконечные круговращения земной жизни и подчиненность человека биологическому закону траты и обновления вынуждают его задуматься над смыслом жизни. Ответ он ищет в сознании и совести, потому что полным знанием и жизнью обладает только Бог, а человек сотворен по Его образу»
 Е.Н. Трубецкой
 «Бессмыслица жизни есть единственное несомненное знание, доступное человеку»
Лев Толстой
 «Бессмыслица имеет свой смысл - быть бессмыслицей»
 Г.И. Шпет
«Блажен, кто выбрал цель и путь И видит в этом жизни суть»
 Фридрих Шеллинг
 «Блаженна жизнь, пока живешь без дум»
 Софокл
«Бренность бытия ставит нас перед вопросом смысла нашей экзистенции: Я есть – ради чего?»
Альфред Лэнгле
 «В век, когда десять заповедей, по-видимому, уже потеряли для многих свою силу, человек должен быть приготовлен к тому, чтобы воспринять 10 000 заповедей, заключенных в 10 000 ситуаций, с которыми его сталкивает жизнь. Тогда не только сама эта жизнь будет казаться ему осмысленной (а осмысленной - значит заполненной делами), но и он сам приобретет иммунитет против конформизма и тоталитаризма - этих двух следствий экзистенциального вакуума»
 Виктор Франкл
«В диалоге с жизнью важен не её вопрос, а наш ответ»
 Марина Цветаева
«В жизни дело идет о жизни, а не о каком-то результате ее»
 Иоганн Вольфганг фон Гёте
«В жизни должна быть любовь — одна великая любовь за всю жизнь, это оправдывает беспричинные приступы отчаяния, которым мы подвержены»
 Альбер Камю
 «В жизни нет иного смысла, кроме того, какой человек сам придает ей, раскрывая свои силы, живя плодотворно»
Эрих Фромм
«В каждой душе живет тяготение к счастию и смыслу»
 Фома Аквинский
 «В мир пришёл я, но не было небо встревожено.
Умер я, но сиянье светил не умножено.
И никто не сказал мне - зачем я рождён
 И зачем моя жизнь второпях уничтожена»
 Омар Хайам
 «В моей молодости вопрос о смысле жизни подменялся поисками цели. К этому так привыкли, что многие и сейчас не видят различия между смыслом и целью»
Эльза Максуэлл
 «В молодости человек не способен воспринимать время как круг, он воспринимает его как дорогу, ведущую прямо вперед к вечно новым горизонтам; он еще далек от понимания, что его жизнь содержит лишь одну тему»
 Милан Кундера
«В чем смысл жизни, если все равно умрем, — вот с чего начинается. Как будто бессмыслица, длящаяся вечно, лучше временной бессмыслицы? Дело не в конечности, а в оправдании жизненного процесса. Формула: жизнь не имеет смысла, потому что человек смертен, — логически неверна, но обладает обиходной цепкостью. Протест против кратковременности личной жизни <...> выражает настоятельное желание принадлежать к некоей безусловной целостности»
 Лидия Гинзбург
 «В чем смысл жизни? Служить другим и делать добро»
Аристотель
«В чём цель жизни? Воспроизведение себе подобных. Зачем? Служить людям. А тем, кому мы будем служить, что делать? Служить Богу? Разве Он не может без нас сделать, что ему нужно. Если Он и велит служить себе, то только для нашего блага. Жизнь не может иметь другой цели, как благо, радость»
 Лев Толстой
«В этом мире тоже можно устроиться. Сделаться примерным гражданином, заняться семьей и карьерой. Надо только перестать смотреть в зеркало. Надо научиться не видеть своих глаз. Все остальное легче»
 Евгений Прошкин
 «Важная проблема, присущая вопросам о смысле жизни, заключается в том, что их очень часто смешивают с массой других вопросов»
 Ирвин Ялом
 «Важнейшая особенность «человеческой природы» - внутренне присущая человеку мотивация к «поиску здравого», которая, как только ее освобождают, побуждает человека двигаться ко все большей эффективности и удовлетворенности в жизни»
Джеймс Бюджентал
 «Важность приобретения индивидуального смысла жизни будет, возможно, отрицать тот, кто как социальное существо находится ниже общего уровня приспособленности, а уж тот, чье честолюбие не поднимается выше разведения скота, будет это делать наверняка. Тот же, кто не принадлежит ни к одной из данных категорий, рано или поздно столкнется с этим неприятным вопросом»
 Карл Густав Юнг
 «Ввиду краткости жизни мы не можем позволить себе роскошь тратить время на задачи, которые не ведут к новым результатам»
 Лев Ландау
 «Вера в смысл жизни всегда предполагает шкалу ценностей, выбор, предпочтение. Вера в абсурд, по определению, учит нас прямо противоположному»
 Альбер Камю
 «Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни. Если человек живет, то он во что-нибудь да верит. Если б он не верил, что для чего-нибудь надо жить, то он бы не жил»
 Лев Толстой
 «Весь смысл жизни заключается в бесконечном завоевании неизвестного, в вечном усилии познать больше»
 Эмиль Золя
 «Витальность, способная выстоять перед бездной отсутствия смысла, осознает присутствие скрытого смысла внутри разрушения смысла»
 Пауль Тиллих
 «Воистину нет ничего, кроме подлинной цели настоящего мгновения. Вся человеческая жизнь есть последовательность мгновений. Если человек до конца понимает настоящее мгновение, ему ничего больше не нужно делать и не к чему стремиться. Живи и оставайся верным подлинной цели настоящего мгновения ...»
 Ямомото Цунэтомо
 «Воля к смыслу - наиболее человеческий феномен, так как только животное не бывает озабочен смыслом своего существования»
 Виктор Франкл
 «Вопрос о смысле человеческой жизни ставился бесчисленное количество раз; удовлетворительный ответ на него пока что не был найден, может быть его вообще не найти. Некоторые из вопрошавших добавляли: если жизнь не имеет никакого смысл, то она теряет для них всякую ценность. Но угроза такого рода ничего не меняет. Скорее, может показаться, что мы вправе отклонить этот вопрос. Его предпосылкой является человеческое сомнение, с многообразными проявлениями которого мы уже знакомы. Ведь не говорят о смысле жизни животных, разве что в связи с их предназначением служить человеку...»
Зигмунд Фрейд
 «Вот тест, чтобы понять, закончена ли твоя миссия на Земле: Если ты жив - то нет» Ричард Бах
 «Все пепел, призрак, тень и дым»
 Иоанн Дамаскин
 «Все сущее рождено без причины, продолжается в слабости и умирает случайно. ...Бессмысленно то, что мы рождаемся, бессмысленно, что умираем»
Жан-Поль Сартр
 «Всё бессмысленно, включая сознание этой бессмысленности»
 Эмиль Сьоран
 «Всё на свете функционально, а особенно то, что решительно ничему не служит»
Станислав Ежи Лец
 «Всё наше достояние… — это жизнь. Это странный дар, и я не знаю, как мы должны им распорядиться, но жизнь — это единственное, что мы получаем в дар, и дар этот дорогого стоит»
Джон Апдайк
 «Всю жизнь я занимался ерундой. Получи, господи, обратно свое подобие...»
 Иржи Грошека
 «Всю свою жизнь ты пытаешься стать Богом, а потом умираешь...»
 Чак Паланик
 «Вся жизнь - лишь цена обманчивых надежд»
 Дени Дидро
 «Всякая онтология, распоряжайся она сколь угодно богатой и прочно скрепленной категориальной системой, остается в основе слепой и извращением самого своего ее назначения, если она прежде достаточно не прояснила смысл бытия и не восприняла это прояснение как свою фундаментальную задачу»
 Мартин Хайдеггер
«Всякая тварь что-нибудь да значит, и чего-нибудь да ищет»
 Д.И. Фонвизин
«Высший позор - ради жизни утратить смысл жизни»
 Ювенал
«Главная жизненная задача человека - дать жизнь самому себе, стать тем, чем он является потенциально. Самый важный плод его усилий - его собственная личность»
Эрих Фромм
 «Готовься к смерти, а тогда и смерть, и жизнь — что б ни было — приятней будут»
Вильям Шекспир
 «Давайте в глубине души сохраним самую главную уверенность: у жизни смысла нет и не может его быть. Если бы внезапное откровение убедило нас в обратном, нам пришлось бы немедленно убить себя. Если бы исчез вдруг воздух, мы бы еще чуть-чуть подышали, но, если у нас отнять радость бесцельного существования, мы тотчас задохнемся...»
Эмиль Сьоран
 «Даже если бы стремление к пониманию ...не было изначальной формой любви, не образовывало ее генезиса и кульминации, все равно следовало бы признать, что это стремление есть ее ярчайший признак»
 Хосе Ортега-и-Гассет
 «Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной ты на казнь осуждена?
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум»
А.С. Пушкин
 «Два смысла в жизни - внутренний и внешний, у внешнего - дела, семья, успех;
а внутренний - неясный и нездешний - в ответственности каждого за всех»
Игорь Губерман «Движение живых существ всего мира сводится к непрерывной циркуляции навоза»
 Братья Гонкуры
 «Для бессмертной души нужно такое же и дело бессмертное, как она сама. И дело это, бесконечное совершенствование себя и мира - и дано ей»
 Лев Толстой
 «Для человека все важно, за исключением его собственной жизни и искусства жить. Он существует для чего угодно, но только не для самого себя»
 Эрих Фромм
 «Духовность, свобода и ответственность — это три экзистенциала человеческого существования»
Виктор Франкл
 «Единственная цель жизнь - это сам процесс существования, т.е. вечная борьба за выживание»
Зигмунд Фрейд
 «Единственный смысл жизни человека - это совершенствование своей бессмертной основы. Все другие формы деятельности бессмысленны по своей сути, в связи с неотвратимостью гибели»
 Лев Толстой
 «Если в жизни нет удовольствия, то должен быть хоть какой-нибудь смысл»
Диоген
«Если в период взросления прибывающие жизненные силы, открывающиеся возможности настраивают на поиск перспективы и жизненного смысла, то "биология старости" неизбежно способствует развитию пессимизма, сосредоточивает внимание на ограниченности, смертности бытия человека»
 В.Э. Чудновский
 «Если долго всматриваться в бездну - бездна начнет всматриваться в тебя»
Фридрих Ницше
 «Если мы задаём достаточно глубокие вопросы, наступает момент, когда ответы, если они могут быть даны, убивают»
 Джон Роберт Фаулз
 «Если мы признаем как не допускающий исключений факт, что все живое умирает, возвращается в неорганическое, по причинам внутренним, то мы можем лишь сказать, что цель всякой жизни есть смерть, и, заходя еще дальше, что неживое существовало прежде живого... Наши инстинкты, эти сторожа жизни, первоначально были спутниками смерти»
Зигмунд Фрейд
 «если полагать смысл жизни в жизни, а не вне ее, то только в осуществлении той самой цели, которая составила бы цель деятельности, предписываемой нам нравственным долгом. Другими словами: если можно отыскать смысл жизни в самой жизни, то не иначе, как только в исполнении цели, указываемой нравственным законом»
А.И. Введенский
 «Если с заботой исходное устройство присутствия считать достигнутым, то на этой основе должно стать возможно довести до осмысления и лежащую в заботе понятность бытия, т.е. очертить смысл бытия»
 Мартин Хайдеггер
«Если человек может жить не принуждённо, не автоматически, а спонтанно, то он осознаёт себя как активную творческую личность и понимает, что у жизни есть лишь один смысл - сама жизнь»
 Эрих Фромм
 «Если человек начинает философствовать - дело пахнет белой горячкой»
Ярослав Гашек
 «Если человек отправляется от точки, в которой знание не помогает, он идет в направлении смысла»
 Мераб Мамардашвили
 «Если человек хочет прийти к самому себе, его путь лежит через мир»
Виктор Франкл
 «Есть только одно важное для всех дело в жизни - улучшать свою душу. Только в этом одном деле человеку не бывает помехи и только от этого дела человеку всегда бывает радостно»
Лев Толстой
 «Жаль было моего сегодня, всех этих бесчисленных часов, которые я потерял, которые только вытерпел, которые не принесли мне ни подарков, ни потрясений»
Герман Гессе
 «Жизнь - загадка, которую надо уметь принять и не мучить себя постоянным вопросом: "В чем смысл моей жизни?" Лучше самим наполнить жизнь смыслом и важными для вас вещами»
Пауло Коэльо
 «Жизнь - это единственная причина жизни. Все остальные причины потом придуманы»
Бранислав Црнчевич
 «Жизнь - это повесть глупца, рассказанная идиотом, полная шума и ярости, но лишенная смысла»
Вильям Шекспир
 «Жизнь всё время отвлекает наше внимание; и мы даже не успеваем заметить, от чего именно»
Франц Кафка
 «Жизнь до того, как мы её проживём - ничто, но это от вас зависит придать ей смысл»
Жан-Поль Сартр
 «Жизнь имеет в точности ту ценность, которой мы хотим ее наделить»
Ингмар Бергман
 «Жизнь имеет смысл лишь как задача или долг»
 Джузеппе Мадзини
«Жизнь либо имеет смысл, и в таком случае смысл не может исчезнуть ни от чего, что может случиться. Либо она не имеет смысла — но тогда это тоже не зависит от происходящих событий»
 Виктор Франкл
 «Жизнь не имеет другого смысла, кроме того, какой мы ей придаём»
Торнтон Уайлдер
 «Жизнь не имеет смысла. Всё живое возникло под действием определённых условий, а под воздействием других условий может кончиться. Человек один из многообразных видов этой жизни. Он не венец мироздания, а продукт среды»
 Сомерсет Моэм
 «Жизнь ничего не означает, пока нет мыслящего человека, который мог бы истолковать её явления»
 Карл Густав Юнг
 «Жизнь отдельного человека имеет смысл лишь в той степени, насколько она помогает сделать жизни других людей красивее и благороднее»
 Альберт Эйнштейн
 «Жизнь отдельного человека имеет смысл лишь в той степени, насколько она помогает сделать жизни других людей красивее и благороднее. Жизнь священна; это, так сказать, верховная ценность, которой подчинены все прочие ценности»
 Альберт Эйнштейн
«Жизнь пронесется, как одно мгновенье, Ее цени, в ней черпай наслажденье.
Как проведешь ее - так и пройдет, Не забывай: она - твое творенье»
 Омар Хайам
«Жизнь сводится, в сущности, к возне человека с самим собою»
 Максим Горький
 «Жизнь суетна лишь для гоняющихся за суетой».
 Карл Густав Юнг
«Жизнь человеческая не что иное, как постоянная иллюзия»
 Блез Паскаль
 «Жизнь человеческая, полная телесных страданий, всякую секунду могущая быть оборванной для того, чтобы не быть самой грубой насмешкой, должна иметь смысл такой, при котором значение жизни не нарушалось бы ни страданиями, ни её кратковременностью»
Лев Толстой
 «Жизнь – это борьба, жизнь – это работа, а не отдых, брат смерти. Признание счастья основной целью своей жизни не делает чести человеку. В конце концов, несмотря на все очевидные причины отчаяния, существует оптимизм надежды, практический оптимизм, согласно которому смысл есть, потому что во всем должен быть какой-то смысл.»
Жан Сваджельски
 «Жизнь – это то, что происходит, когда ты строишь совсем другие планы»
 Джон Леннон
«За прошедшие семь тысяч лет существования человеческой цивилизации ни философия, ни наука так и не смогли разумно объяснить, в чем же состоит смысл жизни. Неужели два полушария нашего мозга и вдвое большая, чем необходимо, продолжительность жизни - это ошибка переходного процесса? Неужели мы добываем знания лишь для того, чтобы с большим комфортом двигаться к священной могиле? Или у нас вообще нет ни роли, ни цели?»
Тимоти Лири
 «Зафилософствуй - ум вскружится»
 А.П. Чехов
«Зачем мы живем? - спрашиваете вы. Трудный и легкий вопрос. Может быть, на него можно отвечать одним словом; но этого слова вы не поймете, если оно само не выговорится в душе вашей... Вы хотите, чтобы вас научили истине? - Знаете ли великую тайну: истина не передается! Исследуйте прежде: что такое значит говорить? Я, по крайней мере, убежден, что говорить есть не иное что, как возбуждать в слушателе его собственное внутреннее слово: если его слово не в гармонии с вашим - он не поймет вас; если его слово свято - ваши и худые речи обратятся ему в пользу; если его слово лживо - вы произведете ему вред с лучшим намерением»
 В.Ф. Одоевский
 «Зная, что жизнь бессмысленна, мир уже не кажется таким жестоким, и с ним можно смириться»
Сомерсет Моэм
 «Зря примыкать к идущим впереди опасно, а между тем, когда возникает вопрос о смысле жизни, люди никогда не рассуждают, а всегда верят другим, так как всякий более склонен верить, чем рассуждать»
 Сенека
«И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все - суета и томление духа»
 Екклисиаст
«И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это - томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»
 Екклисиаст
«Из бессмысленности, абсурдности бытия ещё не следует бессмысленность человеческого существования, так же как из того, что Бога нет, ещё не следует, что нет никакой морали»
Альбер Камю
«Искание целей в природе имеет своим источником невежество»
 Бенедикт Спиноза
 «Истинный путь идет по канату, который натянут не высоко, а над самой землей. Он предназначен, кажется, больше для того, чтобы о него спотыкаться, чем для того, чтобы идти по нему»
 Франц Кафка
 «Иудео-христианская религиозная традиция дала западному миру всеобъемлющую смысловую схему, основанную на принципе, что мир и человеческая жизнь являются частью божественно предопределенного плана... Смысл в жизни отдельного существа божественно предопределен задача каждого человека – понять и исполнить Божью волю»
Ирвин Ялом
 «Каждый должен что-то оставить после себя: сына, книгу или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведенную из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чем после смерти найдет прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращенное тобой дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив...»
 Рэй Брэдбери
«Каждый метафизический вопрос может быть задан только так, что спрашивающий — как таковой — тоже вовлекается в него, т.е. тоже подпадает под вопрос»
 Мартин Хайдеггер
 «Как бессмысленна каждая единичная личная жизнь человека, так же бессмысленна и общая жизнь человечества»
 С.Л. Франк
 «Как верно то, что мы никогда не схватываем все сущее в его абсолютной совокупности, так несомненно и то, что мы все-таки оказываемся стоящими посреди так или иначе приоткрывающейся совокупности сущего»
 Мартин Хайдеггер
 «Как рабочий, трудясь над возведением здания или не знает или не всегда отчетливо представляет себе план целого, так же и человек, отбывая отдельные дни и часы своей жизни не имеет общего представления о ходе и характере своего существования»
Артур Шопенгауэр
 «Какая чудовищная слепота, какой жалкий самообман ничтожных созданий природы, летящих на комочке мировой грязи живых козявок, которые, бессмысленно зарождаясь и умирая через мгновение, мечтают о смысле своей жизни»
 С.Л. Франк
«Каково предназначение человека? Быть им»
 Станислав Ежи Лец
 «Когда бы люди захотели, вместо того, чтобы спасать мир, спасать себя; вместо того, чтобы освобождать человечество, себя освобождать, - как много бы они сделали для спасения мира и для освобождения человечества!»
 А.И. Герцен
 «Когда думаешь о собственном существовании, испытываешь ощущения изумленного идиота, который с удивлением замечает собственное безумие и тщетно пытается подыскать для него имя. Благодаря привычке наше удивление перед жизнью притупляется: мы существуем - и не обращаем на это внимания, мы возвращаем себе место в приюте для ныне существующих».
Эмиль Сьоран
«Когда мы осмыслим свою роль на Земле, пусть самую скромную и незаметную, тогда лишь мы будем счастливы. Тогда лишь мы сможем жить и умирать спокойно, ибо то, что дает смысл жизни, дает смысл и смерти»
Антуан де Сент-Экзюпери
 «Конечная цель - это благоразумный выбор того, что соответствует природе»
 Диоген
«Конечная цель истории искупит трагизм существования тех людей, которые обречены были умирать, так и не реализовав сущности своей природы»
 Эрих Фромм
«Конечной целью жизни является стремление как можно полнее выразить себя»
 Ганс Селье
«Кто живет без цели впереди, тот всегда блуждает. Так поставим перед собою цель — высшее благо, чтобы стремиться к ней изо всех сил и иметь ее в виду в каждом деле, в каждом слове»
Сенека
 «Кто понял жизни смысл и толк, давно замкнулся и умолк»
 Игорь Губерман
«Личностный смысл порождается бытием человека, жизнью...»
 А.Н. Леонтьев
«Лишь в той мере, в какой человеку удается осуществить смысл, который он находит во внешнем мире, он осуществляет и себя»
 Виктор Франкл
 «лучшие из молодежи - несчастные, колеблясь между самодовольством знания всей болтовни Дарвинов, Геккелей, Марксов, разных Метерлинков, Кнутов Гамсунов, Вейнингеров, Ницше и т.п., почитаемых ими великими мудрецами, и смутным сознанием бессмысленности на основании этих учений понимания жизни, все-таки ищут, и разумеется тщетно, объяснения смысла жизни и все больше и больше, как это и не может быть иначе, приходят в отчаяние»
 Лев Толстой
 «Любовь - ответ на проблему человеческого существования»
 Эрих Фромм
 «Люди должны жить во лжи или видеть ужасную истину бессмыслицы бытия, и всякий шаг в познании ведёт людей к этой истине»
 Лев Толстой
 «Люди могут быть счастливы лишь при условии, что они не считают счастье целью жизни»
Джордж Оруэлл
 «Мир смысла не дается человеку в виде неизменяющейся структуры или застывшей ситуации. Этот мир всегда богат возможностями, изобилует вызовами, мир взывает к свободному действию, это динамический, а не застывший мир. Чем глубже человек понимает открывающийся ему мир смысла, тем более он способен “выступить” из этого мира и действовать с тем, чтобы изменить его»
 Адриан ван Каам
 «Миссией человека на земле является установление ясности... Ясность - не сама жизнь, а полнота жизни»
 Хосе Ортега-и-Гассет
 «Мой дар убог и голос мой не громок
Но я живу, и на земле моё
Кому-нибудь любезно бытиё»
 Евгений Баратынский
«Моя жизнь - вечная ночь... что такое жизнь, как не безумие?»
 Сьерен Кьеркегор
 «Мы видим мир не таким, как он есть на самом деле, а таким, каким его делает наше воображение, наша воля. И каждый видит его по-разному, по-своему, часто ставя центром своего мира вещи ничтожные и вовсе не давая места тому, что единственно важно»
А. Ельчанинов
 «Мы все живём без достаточного к тому основания»
 Максим Горький
«Мы все существа, ищущие смысл жизни, которые испытывают беспокойство оттого, что их закинули в бессмысленную вселенную. Чтобы избежать нигилизма, мы должны поставить перед собой двойную задачу. Во-первых, изобрести проект смысла жизни, достаточно убедительный для поддержания жизни. Следующий шаг - забыть о факте изобретения и убедить себя, что мы просто открыли смысл жизни, то есть у него независимое происхождение»
Ирвин Ялом
 «Мы выдумываем ценности. Apriori жизнь не имеет смысла. Это мы создаём ей смысл»
Жан-Поль Сартр
 «Мы действительно сами выдумываем трагедию, чтобы как-то заполнить пустую жизнь»
Чак Паланик
 «Мы не знаем, как поступить с нашей коротенькой жизнью, но все-таки желаем жить вечно»
Анатоль Франс
 «Мы не получаем полного осознания истины, как при божественном откровении. Мы воспринимаем ее лишь через отражение событий и символов, единичных и взаимосвязанных. Мы воспринимаем ее как некую непостижимую для нас сторону жизни и не можем избавиться от желания ее постичь.»
 Иоганн Вольфганг фон Гёте
 «Мы не требуем бессмертия; но нам невыносимо видеть, как поступки и вещи внезапно теряют свой смысл. Тогда обнаруживается окружающая нас пустота»
 Антуан де Сент-Экзюпери
 «Мы обнаружили, что приобретение вещей и их потребление не удовлетворяет нашей потребности в смысле... Накопление материальных вещей не может заполнить пустоту жизни тех, у кого нет уверенности и цели»
 Джимми Картер
 «Мы пьем из чаши бытия
с закрытыми очами,
 златые омочив края
своими же слезами;
 когда же перед смертью с глаз
завязка упадает
и все, что обольщало нас,
 с завязкой упадает;
 тогда мы видим, что пуста
была златая чаша,
 что в ней напиток был - мечта,
 и что она - не наша!»
 М.Ю. Лермонтов
 «мы рассматриваем смысл жизни как динамичную иерархическую систему... как своеобразное ядро, которое конкретизируется, воплощается в жизненных ситуациях, то, обрастая оболочками, то оголяясь и освещая как факел путь в неведомое или, наоборот, помогая оценить прожитые годы»
 Г.А. Вайзер
 «Мы слишком поздно понимаем, что смысл жизни заключается в самой жизни, в ритме каждого дня и часа»
 Стивен Ликок
«Мы — невозможность в невозможной вселенной»
 Рэй Брэдбери
 «Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни»
 Ф.М. Достоевский
 «Нам в бытии отказано. Всегда
И всюду путники, в любом краю,
 Все формы наполняя, как вода,
 Мы путь нащупываем к бытию.
 Осуществить себя! Суметь продлиться!
 Вот цель, что в путь нас гонит неотступно, -
Не оглянуться, не остановиться,
 А бытие все так же недоступно»
 Герман Гессе
 «Нам жизнь навязана; её водоворот
Ошеломляет нас, но миг один – и вот
Уже пора уйти, не зная цели жизни…
Приход бессмысленный, бессмысленный уход!»
 Омар Хаям
«Нам непонятность ненавистна
в рулетке радостей и бед,
 мы даже в смерти ищем смысла,
 хотя его и в жизни нет»
 Игорь Губерман
 «Насколько соблазнительны популярные разговоры о самоосуществлении и самореализации человека! Как будто человек предназначен лишь для того, чтобы удовлетворять свои собственные потребности или же себя самого»
 Виктор Франкл
 «Настоящий экзистенциалист – это по необходимости человек религиозный, сознающий свое «назначение», в чем бы оно ни заключалось, ибо жизнь, направленная верой в необходимость действия, - жизнь, построенная на признании, что главный побудительный фактор существования есть поиск, чьи цели полны смысла, хотя и таинственного; вести такую жизнь невозможно, если эмоциями, которыми она движется, не руководит глубокое убеждение»
Норман Мейлер
 «Науки не дают ответа о смысле жизни, а лишь показывают, что в необъятных, с их помощью открытых горизонтах, ответа на этот вопрос нет»
 Лев Толстой
 «Наша жизнь получает нравственный смысл и достоинство, когда между нею и совершенным Добром установляется совершенствующаяся связь. По самому понятию совершенного Добра всякая жизнь и всякое бытие с ним связаны и в этой связи имеют свой смысл... Внутренне требуя совершенного соединения с абсолютным Добром, мы показываем, что требуемое еще не дано нам и, следовательно, нравственный смысл нашей жизни может состоять только в том, чтобы достигать до этой совершенной связи с Добром или чтобы совершенствовать нашу существующую внутреннюю связь с ним.»
В.С. Соловьев
 «наша смерть руководит нашей жизнью, и наша жизнь не имеет иной цели, чем наша смерть»
Морис Метерлинк
 «Наше предназначение не в том, чтобы пытаться ясно разглядеть то, что удалено от нас и скрыто в тумане, но в том, чтобы трудиться над тем, что у нас под рукой»
 Томас Карлейль
 «Не бойтесь этого разногласия; напротив, знайте, что в этом разногласии вашем со всем окружающим выразилось самое лучшее, что есть в вас, — то божественное начало, проявление которого в жизни составляет не только главный, но единственный смысл нашего существования»
Лев Толстой
«Не в том суть жизни, что в ней есть,
 но в вере в то, что в ней должно быть.»
 Иосиф Бродский
 «не все, чем мы живем, стоит того, чтобы мы отдавали ему свою жизнь»
 И.А. Ильин
 «Не думай, чтобы недоумение перед смыслом человеческой жизни и непонимание его представляло что-либо возвышенное и трагическое. Недоумение человека, непонимающего, что делается, и суетящегося среди занятых людей, представляет не нечто возвышенное и трагическое, а нечто смешное, глупое и жалкое»
 Лев Толстой
 «Не ждите Страшного суда. Он происходит каждый день»
 Альбер Камю
 «Не оттого люди ужасаются мысли о плотской смерти, что они боятся, чтобы с нею не кончилась их жизнь, но оттого, что плотская смерть явно показывает им необходимость истинной жизни, которой они не имеют»
 Лев Толстой
 «Не последний из уроков, которые мне удалось вынести из Освенцима и Дахау, состоял в том, что наибольшие шансы выжить даже в такой экстремальной ситуации имели, я бы сказал, те, кто был направлен в будущее, на дело, которое их ждало, на смысл, который они хотели реализовать»
 Виктор Франкл
«Невозможно определить смысл жизни в общем, он различается от человека к человеку и от момента к моменту»
 Виктор Франкл
«Недостаток успеха никогда не означает утрату смысла»
 Виктор Франкл
 «Непознанная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой»
 Сократ
«Несчастье современного человека велико: ему не хватает главного - смысла жизни»
И.А. Ильин
 «Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения.»
М.М. Бахтин
 «Нет ничего более полезного для души, как памятование о том, что мы ничтожная и по времени и по пространству козявка и что сила твоя только в понимании своего ничтожества»
Лев Толстой
 «Нет такой ситуации, в которой нам не была бы предоставлена жизнью возможность найти смысл, и нет такого человека, для которого жизнь не держала бы наготове какое-нибудь дело. Возможность осуществить смысл всегда уникальна, и человек, который может ее реализовать, всегда неповторим»
Виктор Франкл
 «Неужели только затем и явился я на этот короткий промежуток времени в мир, чтобы наврать, напутать, наделать глупостей и исчезнуть»
 Лев Толстой
«Никогда не противься искушению, испытай все и твердо придерживайся того, что окажется хорошим»
 Бернард Шоу
 «О человеке, как моральном существе, уже нельзя спрашивать, для чего он существует. Его существование имеет в себе самом высшую цель, которой, насколько это в его силах, он может подчинять всю природу»
 Иммануил Кант
 «О, нашей мысли обольщенье,
 Ты, — человеческое «я»:
 Не таково ль твое значенье,
 Не такова ль судьба твоя!»
 Ф.И. Тютчев
 «Обыденный "здравый смысл" обнаруживает устойчивую тенденцию к отвержению проблемы человеческого существования (экзистенции). Он интуитивно полагает, что в делах человеческой экзистенции ему, здравому смыслу, делать нечего»
Б.Г. Херсонский
 «Оглянувшись на людей, на все человечество, я увидал, что люди живут и утверждают, что знают смысл жизни. На себя оглянулся: я жил, пока знал смысл жизни. Как другим людям, так и мне смысл жизни и возможность жизни давала вера»
 Лев Толстой
«Одно из двух: или жизнь в целом имеет смысл – тогда она должна иметь его в каждое свое мгновение, для каждого поколения людей и для каждого живого человека, сейчас, теперь же – совершенно не зависимо от всех возможных ее изменений и предполагаемого ее совершенствования в будущем, поскольку это будущее есть только будущее и вся прошлая и настоящая жизнь в нем не участвует; или же этого нет, и жизнь, наша нынешняя жизнь, бессмысленна – и тогда нет спасения от бессмыслицы, и все грядущее блаженство мира не искупает и не в силах искупить ее; а потому от нее не спасает и наша собственная устремленность на это будущее, наше мысленное предвкушение его и действенное соучастие в его осуществлении»
 С.Л. Франк
«Они работали в институте, который занимался прежде всего проблемами человеческого счастья и смысла человеческой жизни, но даже среди них никто точно не знал, что такое счастье и в чем именно смысл жизни. И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же»
 Братья Стругацкие
 «Основная проблема современной жизни заключается в том, что мы выражаем себя через поступки. Такому подходу можно противопоставить образ жизни, который находит свое выражение просто в самом бытии в той или другой форме... Основное требование нашего времени заключается в том, что мы должны совершать все больше деяний. Это требование игнорирует простую истину, что только в своем бытии, будучи полностью такими, какие мы есть, можно реализовать себя и получить удовлетворение от нашего существования.»
А. Лоуэн
 «Осознавать себя самого активно — значит освещать себя предстоящим смыслом»
М.М. Бахтин
 «Осуществление смысла всегда включает в себя принятие решения»
 Виктор Франкл
 «Откуда мы пришли?
Куда свой путь вершим?
 В чем нашей жизни смысл? –
Он нам непостижим
Как много разных душ под колесом фатальным
Сгорает в пепел, в прах.
А где, скажите, дым?»
 Омар Хайам
 «Откуда взялся смысл, который мы вкладываем во всю эту бессмыслицу?»
Станислав Ежи Лец
 «Отсутствие смысла в жизни играет критическую роль в этиологии невроза. В конечном счете невроз следует понимать как страдание души, не находящей своего смысла... Около трети моих случаев – это страдание не от какого-то клинически определимого невроза, а от бессмысленности и бесцельности собственной жизни»
 Карл Густав Юнг
 «Ощущение осмысленности - побочный эффект вовлечённости»
 Ирвин Ялом
 «Побуждения и инстинкты толкают, а основания и смыслы притягивают»
Виктор Франкл
 «Поверьте, что Бог недаром повелел каждому быть на том месте, на котором он теперь стоит. Нужно только хорошо осмотреться вокруг себя»
 Н.В. Гоголь
 «Познавший самого себя - собственный палач»
 Фридрих Ницше
«Познавший свое значение, усматривает и назначение свое. Назначение человека – быть сосудом и орудием Божества»
 Игнатий Брянчанинов
«Поиск смысла парадоксален: чем больше мы рационально ищем его, тем меньше находим; вопросы, которые человек задаёт о смысле, всегда переживут ответы»
Ирвин Ялом
 «Помер не найдя смысла в жизни, а тот помер найдя смысл в жизни, а тот помер не ища смысл в жизни, а этот вообще еще живет! Надо с ним побеседовать...»
М. М. Жванецкий
 «Понимать, что справедливо, чувствовать, что прекрасно, желать, что хорошо, - вот цель разумной жизни»
 Август Платен
 «Понять направление, в каком вещь уже движется сама по себе — значит, увидеть ее смысл. Во вникании в такой смысл — суть осмысления. Осмыслением подразумевается больше, чем просто осознание чего-либо. Мы еще далеки от осмысления, пока просто что-то сознаем. Осмысление требует большего. Оно — отданность достойному вопрошания»
Мартин Хайдеггер
 «Попытка дать человеку смысл свелась бы к морализированию. А мораль в старом смысле слова уже доживает свой век»
 Виктор Франкл
 «Постигнуть смысл жизни, ощутить связь с этим объективным смыслом - есть самое важное и единственно важное дело, во имя его всякое другое дело может быть брошено»
Н.А. Бердяев
 «Поступайте по собственной совести, но при этом понимайте, что Ваша совесть может ошибаться»
Виктор Франкл
 «Предельная цель есть жизнь, согласная с добродетелью»
Антисфен из Афин
 «Призвание всякого человека в духовной деятельности — в постоянном искании правды и смысла жизни»
 А.П. Чехов
 «Проблема смысла… - это последнее аналитическое понятие, венчающее общее учение о психике, так же как понятие личности венчает всю систему психологии»
А.Н. Леонтьев
 «Программа стать счастливым, к которой нас принуждает принцип удовольствия, неисполнима, и все же мы не должны, нет, мы не можем – отказаться от стараний хоть как-нибудь ее исполнить... Счастье – в том умеренном смысле, в котором мы можем признать его возможность, – есть проблема индивидуальной экономии либидо. Здесь невозможен совет, который подходил бы всем: каждый должен кроить себе счастье на собственный фасон...»
 Зигмунд Фрейд
«Пусть будет нашей высшей целью одно: говорить, как чувствуем, и жить, как говорим»
Сенека
«Пусть я не знаю смысла жизни, но искание смысла уже дает смысл жизни»
 Н.А. Бердяев
 «Пять лет назад странное состояние ума начало овладевать мною: у меня были моменты растерянности, остановки жизни, как будто я не знал, как я должен жить, что я должен делать. ...Эти остановки жизни всегда возникали с одним и тем же вопросом: "почему?" и "зачем?" ...Эти вопросы со все большей настойчивостью требовали ответа и, как точки, собирались в одно черное пятно»
 Лев Толстой
 «Раз мы ясно видим нашу слепоту, значит мы всё же не совсем слепы, но в то же время и не зрячи. Существо, абсолютно и всецельно лишённое смысла, не могло бы сознавать свою бессмысленность»
 С.Л. Франк
 «Разумное знание в лице ученых и мудрых отрицает смысл жизни, а огромные массы людей, все человечество - признают этот смысл в неразумном знании. И это неразумное знание есть вера»
 Лев Толстой
 «Рано или поздно каждый человек сталкивается с понятием "конечность": мы осознанно воспринимаем конец чего-либо как неизбежность, как часть сделки, заключенной нами с жизнью»
Виктор Франкл
 «С чем человек приходит в этот мир, что он созидает в нем и что оставляет, уходя? Ответы на эти вопросы, по существу, определяют координаты человеческой жизни. Однако они не охватывают своими определениями того, что претерпевает в этой жизни человек, что он преодолевает и что побеждает. Отсюда - координаты возможностей и реальных деяний человека должны быть помещены в другое измерение - целого мира, в котором человек ищет ж находит /или не находит/ свое место, в котором он испытывает воздействия ж страдание, в котором ом одно теряет, а другое приобретает взамен! Последнее и составляет собственно содержание и смысл человеческой жизни»
С.Л. Рубинштейн
 «Сама по себе жизнь ничего не значит; цена её зависит от её употребления»
Жан Жак Руссо
 «Сама постановка вопроса о смысле жизни свидетельствует о психологической потребности человека в действиях, выходящих за пределы жизненно необходимых для особи. Постановка вопроса о смысле жизни свидетельствует о потребности человека в системе, частью которой он хочет быть и задачи которой значительнее, чем его собственные»
Михаил Веллер
 «Свобода в том, что каждый может увеличить свою долю любви, и потому благо»
 Лев Толстой
 «Словами пользуются для выражения смысла. Постигнув смысл, забывают о словах. Где бы найти мне забывшего про слова человека, чтобы с ним поговорить!»
Фэн Юлань
 «Случайно мы рождены и после будем как небывшие: дыханье в ноздрях наших - дым, и слово - искра в движении нашего сердца. Когда она угаснет, тело обратится в прах, и дух рассеется как жидкий воздух»
 Соломон
«Смысл бытия никогда не может быть поставлен в противоположение к сущему или к бытию как опорному "основанию" сущего, ибо "основание" становится доступно только как смысл, пусть то будет даже бездна утраты смысла»
 Мартин Хайдеггер
 «Смысл бытия, для которого признано несущественным мое единственное место в бытии, никогда не сможет меня осмыслить, да это и не смысл бытия-события»
 М.М. Бахтин
 «Смысл должен быть найден, но не может быть создан»
 Виктор Франкл
«Смысл жизни - идея, содержащая в себе цель жизни человека, "присвоенная" им и ставшая для него ценностью чрезвычайно высокого порядка»
 В.Э. Чудновский
«смысл жизни - не звезда и не химический элемент: его невозможно открыть в готовом виде - его создаем мы сами, и другого судьи, считать его достаточно или недостаточно обоснованным, помимо нашего субъективного чувства, невозможно»
 Александр Мелихов
 «смысл жизни - не просто определенная идея, усвоенная или выработанная человеком, но особое психическое образование, которое имеет свою специфику возникновения, свои этапы становления и, приобретая относительную устойчивость и эмансипированность от породивших его условий, может существенно влиять на жизнь человека, его судьбу»
В.Э. Чудновский
 «Смысл жизни в том, что она имеет свой конец.»
 Франц Кафка
«Смысл жизни заключается в беспокойстве и тревоге»
 Александр Блок
 «Смысл жизни заключается в самой жизни, а не в выводах, сделанных из нее. Он — в переживании самого течения жизни. Поэтому к жизни надо относиться как к непрерывно воспринимаемому опыту, а не как к решению задачи, совпадающему или не совпадающему с ответом в конце учебника»
 Протоиерей М. Дронов
 «Смысл жизни каждого отдельного человека только в увеличении в себе любви; что это увеличение любви ведет отдельного человека в жизни этой ко все большему и большему благу»
Лев Толстой
 «Смысл жизни подобен карабканию по канату, который мы же сами подкинули в воздух»
Ирвин Ялом
«Смысл мира до «Смысл жизни ускользает, ибо это проблема внутренней тишины и мыслительной сосредоточенности, как и доброта, как и любовь, как отчасти – в той части, которая, кроме умения довольствоваться и быть довольным, – и счастье»
 С.А. Борчиков
«Смысл объективен по меньшей мере постольку, поскольку его можно "найти", но нельзя "дать". Аналогичным образом лишь с объективностью смысла связано то, что его надо каждый раз открыть и нельзя изобрести»
 Виктор Франкл
 «Смысл порождается не значением, а жизнью»
 А.Н. Леонтьев
 «Смысл связан с концом. И если бы не было конца, т.е. если бы в нашем мире была дурная бесконечность жизни, то смысла в жизни не было бы. Смысл лежит за пределами этого замкнутого мира, и обретение смысла предполагает конец в этом мире»
Н.А. Бердяев
 «Смысл страдания - лишь неизбежного страдания, конечно, - самый глубокий из всех возможных смыслов»
 Виктор Франкл
 «Смысла жизни не существует, мне придётся самому создавать его!»
 Жан-Поль Сартр
 «Смыслом жизни являются те цели, которые заставляют вас ценить её»
 Уильям Джеймс
 «Сознание отделяется и, как созревшее, отпавшее семя, ищет зацепиться, прижаться к чему-нибудь, к почве, нужной ей, чтоб начать жить снова»
 Лев Толстой
 «Сомнения в смысле жизни, таким образом, никогда нельзя рассматривать как проявления психической патологии; эти сомнения в значительно большей степени отражают истинно человеческие переживания, они являются признаком самого человечного в человеке»
 Виктор Франкл
 «Спасение не в обрядах, таинствах, не в исповедании той или иной веры, а в ясном понимании смысла своей жизни»
 Лев Толстой
«Сполна уже я счастлив от того,
 Что пью существования напиток.
 Чего хочу от жизни? Ничего.
 А этого у ней как раз избыток.»
 Игорь Губерман
 «Стремись не к тому, чтобы добиться успеха, а к тому, чтобы твоя жизнь имела смысл»
Альберт Эйнштейн
 «Стремление к смыслу жизни — это стремление к своей значительности. К максимальным действиям»
Михаил Веллер
 «Стремление найти смысл жизни является главной мотивирующей силой в человеке... Я не побоюсь сказать, что в мире не существует более действенной помощи для выживания даже в самых ужасных условиях, чем знание, что твоя жизнь имеет смысл»
Виктор Франкл
 «Стремление не может возникнуть по просьбе, команде или приказу. Нельзя стремиться к стремлению. А чтобы обнаружить стремление к смыслу, необходимо выявить сам смысл»
Виктор Франкл
 «Суть жизни - самого себя найти»
 Аллама Мухаммад Икбал
 «Существование в этом мире само по себе уже есть цель»
 Баал Шем Тов
 «Существование сделалось бы делом совершенно безнадежным, если бы мы перестали придавать какое-либо значение тому, что никакого значения не имеет»
Эмиль Сьоран
 «Существует определение, гласящее, что смыслы и ценности — не что иное, как реактивные образования и механизмы защиты. Что до меня, то я бы не хотел жить ради моих реактивных образований, и еще менее — умереть за мои механизмы защиты»
Виктор Франкл
 «Счастье подобно бабочке. Чем больше ловишь его, тем больше оно ускользает. Но если вы перенесете свое внимание на другие вещи, Оно придет и тихонько сядет вам на плечо»
Виктор Франкл
 «Типичный человек из ниоткуда
Живет в своем неведом нигде,
 И, строя планы никакие,
 Он вилами их пишет на воде.
 Он не имеет точки зрения,
 Куда идет, и сам не знает.
 Он чем-то каждого из нас напоминает.
 Послушай, человек из ниоткуда,
 В твоем распоряжении весь мир.
 Не упусти свой шанс попасть на жизни пир.»
 Джон Леннон
«Только мазохист способен искать смысл во всём на свете»
 Эмиль Сьоран
«Только соучастие в бытии других живых существ обнаруживает смысл и основание собственного бытия»
Мартин Бубер
 «Тот, кто поймет, что смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге, уже перестанет быть обывателем.»
Александр Блок
«Трудно замыслы бога постичь, старина.
 Нет у этого неба ни верха, ни дна.
 Сядь в укромном углу и довольствуйся малым:
 Лишь бы сцена была хоть немного видна!»
 Омар Хайам
«Ты не для того существуешь,
 чтобы оставить в мире след.
 Ты существуешь,
 чтобы прожить свою жизнь,
 К тому же прожить ее так,
 Чтобы быть счастливым.»
 Ричард Бах
 «Убеждение в том, что жизнь имеет смысл, даётся человеку как награда за осмысленную жизнь»
Лев Толстой
 «Удовольствие есть предмет, долг и цель всех разумных существ»
 Франсуа-Мари Вольтер
 «Умирая, желал бы сказать, совсем умирая, сказать: правда ли, что я думал о смысле жизни, что он в увеличении любви. Хоть головой мотнуть утвердительно или отрицательно»
Лев Толстой
 «Утешиться может только тогда, когда поймешь, что жизнь в содержании, а не в сосуде»
Лев Толстой
 «Ученый не имеет ответа на главный вопрос всякого разумного человека: зачем я живу и что мне делать?»
 Лев Толстой
 «Философы, полно искать камень мудрости - не то его повесят вам на шею!»
Станислав Ежи Лец
«Целиком вопросы жизни решаются у мальчиков, мудрец их имеет в виду, а решает только частности»
 М. Пришвин
«Цель - это путь во времени»
 Карл Ясперс
«Цель жизни - жизнь!? Если глубоко всмотреться в жизнь, конечно, высшее благо есть само существование. Нет ничего глупее, как пренебречь настоящим в пользу грядущего. Настоящее есть реальная сфера бытия...»
 А.И. Герцен
 «Цель жизни пониманью не дана
и недоступна мысли скоротечной;
 даны лишь краски, звуки, письмена
и утоленье смутности сердечной»
 Игорь Губерман
 «Цель как таковая - это функция, благодаря которой человек как бы ориентируется в мировом хаосе, в хаосе своего собственного существования. Это иллюзия понимания природного и социального бытия»
 Альфред Адлер
«Цель, которую человек преследует – всегда скрыта. Девушка, мечтающая о замужестве, грезит о чем – то совершенно ей неведомом. Молодой человек, жаждущий славы, не знает что такое слава. То, что дает смысл нашим поступкам всегда для нас – нечто тотально неведомое»
Милан Кундера
 «Целью должно быть счастье, иначе огонь не будет гореть достаточно ярко, движущая сила не будет достаточно мощной и успех не будет полным»
 Теодор Драйзер
 «Человек должен мечтать, чтобы видеть смысл жизни»
 Франсуа-Мари Вольтер
«Человек есть центр и цель своей жизни...развитие своей личности, реализация всего внутреннего потенциала есть наивысшая цель, которая просто не может меняться или зависеть от других якобы высших целей»
Эрих Фромм
 «Человек живет не для того, чтобы быть счастливым. Есть вещи гораздо более важные, чем счастье.»
Арсений Тарковский
«Человек живёт на земле для того, чтобы прокладывать пути во всех направлениях, заранее зная, что ни один из них не приведёт к истине»
Анри Труайя
 «Человек задумывается о цели своего существования; возможно, устрицы задумываются о том же, если только им не открыл этого какой-нибудь официант»
 Станислав Ежи Лец
 «Человек имеет в глубине души своей неизгладимое требование того, чтобы жизнь его была благом и имела разумный смысл»
Лев Толстой
«Человек может найти смысл в жизни, какой бы короткой и опасной она ни была, только посвятив себя обществу»
Альберт Эйнштейн
 «Человек на земле есть работник, приставленный к делу спасения своей души»
Лев Толстой
 «Человек начинает понимать, что он – это полноценная, активная, творческая личность, и что единственный смысл жизни – это сама жизнь»
Эрих Фромм
«Человек не должен спрашивать, в чем смысл его жизни, но скорее должен осознать, что он сам и есть тот, к кому обращен вопрос»
Виктор Франкл
 «Человек нуждается не в разрядке напряжения любой ценой, но в возбуждении потенциального смысла, который он должен реализовать»
 Виктор Франкл
 «Человек понемногу стал фантастическим животным, которое в большей степени, чем любое другое животное, тщится оправдать условие существования: человеку должно время от времени казаться, что он знает, почему он существует, его порода не в состоянии преуспевать без периодического доверия к жизни, без веры в разум, присущий жизни»
Фридрих Ницше
 «Человек проживает настоящее с завязанными глазами. Ему лишь дано думать или догадываться,что он живёт. И только позднее, когда ему развязывают глаза, он, оглядываясь на прошлое, осознает, как он жил и в чём был смысл его жизни»
 Милан Кундера
«Человек смертен - таково мое мнение. Но уж если мы родились - ничего не поделаешь, надо немножко пожить...Жизнь прекрасна - таково мое мнение.»
 Венедикт Ерофеев
 «Человек, мир перед тобой распахнут настежь, поэтому смотри, как бы не вывалиться»
Станислав Ежи Лец
 «Человеку не может быть доступна цель его жизни. Знать может человек только направление, в котором движется его жизнь»
 Лев Толстой
 «Человеку приходится платить огромную цену, что бы не быть бессмысленным существом.»
Сомерсет Моэм
 «Человеческая жизнь похожа на коробку спичек. Обращаться с ней серьезно - смешно. Обращаться несерьезно - опасно»
 Рюноскэ Акутагава
«Человеческая жизнь странная гонка: цель не в конце пути, а где-то посередине, и ты бежишь, бежишь, может быть, давно уже мимо пробежал, да сам того не знаешь, не заметил, когда это произошло. Так никогда и не узнаешь. Поэтому бежишь дальше»
Милорад Павич
 «Чем более всеобъемлющ смысл, тем менее он постижим. Бесконечный смысл необходимо лежит вне постижения конечного существа. Это пункт, где наука уступает и мудрость берет верх»
Виктор Франкл
 «Чем мы умнее, тем менее понимаем смысл жизни и видим какую-то злую насмешку в том, что мы страдаем и умираем»
 Лев Толстой
 «Чем настойчивее мы ищем смысл жизни, тем меньше вероятность, что мы его найдем»
Ирвин Ялом
 «Чем тяжелее бремя, тем наша жизнь ближе к земле, тем она реальнее и правдивее. И напротив, абсолютное отсутствие бремени ведёт к тому, что человек делается легче воздуха, взмывает ввысь, удаляется от земли, от земного бытия, становится полуреальным, и его движение столь же свободны, сколь бессмыслены»
Милан Кундера
 «Что бы мы ни создавали, от этого ничего не останется, и любовь к безделушкам не более бесплодна, чем всякая другая»
 Анатоль Франс
 «Что называется жизнью? Страдание, сомнение, страх и отчаяние. Откуда пришел ты? Кто ты? Куда идешь? Не иметь ни малейшей власти над природою, не слышать ответа на эти жалкие, отчаянные вопросы! Вся людская премудрость в конце концов — самоубийство. Но природа создала нам муку, которая хуже самой жизни. Эта мука — любовь. Люди называют ее радостью, наслаждением»
Л. Захер-Мазох
 «Что такое вся жизнь человеческая, как не забава глупости?»
 Эразм Роттердамский
 «Чтобы искать смысл жизни – не говоря уже о том, чтобы найти его, – надо прежде всего остановиться, сосредоточиться и ни о чем не хлопотать»
 С.Л. Франк
 «Это есть смысл нашего пребывания на земле: мыслить и искать и вслушиваться в дальние исчезнувшие звуки, так как за ними лежит наша истинная родина»
Герман Гессе «Этот мир лишён смысла, и тот, кто осознал это, обретает свободу»
Альбер Камю
 «Я был из тех, кто соглашается беседовать о смысле жизни для того, чтоб быть готовым править верстку на эту тему»
 Умберто Эко
 «Я видел смысл своей жизни в том, чтобы помогать другим увидить смысл в своей жизни»
Виктор Франкл
 «Я видел, как много людей умирает потому, что жизнь для них больше не стоила того, чтобы жить. Из этого я делаю вывод, что вопрос о смысле жизни – самый насущный»
Альбер Камю
 «Я давно научился отличать то, что важно, от того, что необходимо. Необходимо, ясное дело, чтобы человек ел, потому что без питания не будет человека и таким образом человек перестанет существовать, но любовь, смысл жизни и вкус вещей Божьих важнее»
Антуан де Сент-Экзюпери
 «Я думаю, что добрая половина всех человеческих деяний имеет своей целью реализовать нереализуемое. Думаю, что большинство наших самых мелких разочарований объясняется тем, что нечто нереализуемое представляется нам в будущем, а затем, какое-то время спустя, уже в прошлом – реализуемым, и тем, тогда-то мы и чувствуем это, что мы его не реализовали»
Жан-Поль Сартр
 «Я мог бы выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность»
Андрей Платонов
 «Я не понимаю уникального смысла мира, а потому он для меня безмерно иррационален»
Альбер Камю
 «Я никогда не мог до конца поверить, что дела, заполняющие человеческую жизнь, - это нечто серьезное. В чем состоит действительно "серьезное", я не знал, но то, что я видел вокруг, казалось мне просто игрой - то забавной, то надоедливой и скучной»
Альбер Камю
 «Я понимаю, что меня могло и не быть: моё "Я" в способности мыслить, но я, мыслящий, не появился бы на свет, если бы мою мать убили до того, как я стал одушевлённым существом. Значит, я не необходим, равно как не вечен и не бесконечен. Но всё говорит мне о том, что в природе есть некто необходимый, вечный и бесконечный»
Блез Паскаль
 «Я понял, что для того, чтобы понять смысл жизни, надо прежде всего, чтобы жизнь была не бессмысленна и зла, а потом уже — разум для того, чтобы понять ее»
Лев Толстой
 «Я считаю специфически человеческим проявлением не только ставить вопрос о смысле жизни, но и ставить под вопрос существование этого смысла»
 Виктор Франкл
 «Я убежден, что состояние пустоты ("экзистенциального вакуума") — беда, главным образом, интеллектуального и образованного человека. С моей точки зрения, сам экзистенциализм — во многом философия, написанная "яйце-головыми" и для "яйцеголовых»
Гордон Олпорт
 «Я убеждён, что единственная вещь, которая помогла мне продолжать дело была то, что я любил своё дело. Вам надо найти то, что вы любите. И это так же верно для работы, как и для отношений. Ваша работа заполнит большую часть жизни и единственный способ быть полностью довольным – делать то, что по-вашему является великим делом. И единственный способ делать великие дела – любить то, что вы делаете.»
 Стив Джобс
 «Я увидел: нет большего блага, чем радоваться своим делам, ибо в этом и доля человека, — ибо кто его приведет посмотреть, что будет после?»
Екклисиаст
«Я чужд надменной укоризне.
 Весьма прекрасна жизнь того,
 Кто обретает смысл жизни
В напрасных поисках его»
 Игорь Губерман
«Явление, которое называют выражением "смысл жизни", есть явление идеологическое, а значит — массовое. Индивидуально человек может иметь цели в жизни, но не смысл жизни. Смысл жизни он имеет как представитель массы, зараженной определенной идеологией. Смысл жизни и есть состояние индивида, приобщающее его к чему-то исторически грандиозному»
 Александр Александрович Зиновьев
«…внутренний смысл - это как раз тот источник, из которого струится вечная жизнь, причем вытекает из этого источника именно серьезность»
 Сьерен Кьеркегор
 «“Смысл жизни” – гносеологически хитрая штука, потому что на 50% состоит из “жизни”, а на 50% – из “смысла”. И между этими компонентами обязательно должно быть гармоническое равновесие. Если начинают перетягивать характеристики “смысла”: вечность, бесконечность, разумность... то обессмысливается “жизнь”. Если начинают перетягивать характеристики “жизни”: самоданность, земнорадостность, ... гуманистичность, то обессмысливается “смысл”»
С.А. Борчиков
«Внутренняя жизнь» - удел тонких умов, этаких трепещущих недоносков, подверженных эпилепсиям без конвульсий и пены изо рта. Биологически цельный человек остерегается «глубины», неспособен на глубокие переживания и относится к этой самой глубине как к подозрительному измерению, мешающему спонтанности поступков. И тут он не ошибается: вместе с копанием в себе начинается драма индивида - его слава и закат. Отгораживаясь от безымянного потока, от утилитарных ручейков жизни, он освобождается и от объективных целей»
 Эмиль Сьоран
                * * *
                Женя Ренар

Я скучаю безумно …

Это значит, что мы не устанем ни ждать, ни любить!
Я скучаю безумно … бессилие давит виски….
Каждый день без тебя начинаю как будто с нуля
Только знаю одно - что в разлуке мы тоже близки -
Я дышу и живу для тебя, мой родной, для тебя.

И твоё – Я люблю! – уловлю и за тысячу вёрст.
А сентябрьские дни станут словно предтеча весны.
Только рядом с тобой так легко дотянуться до звёзд
И поверить в возможность того, что сбываются сны!

В расставаниях есть непонятный, но важный резон –
Каждый миг, проведённый вдвоём, начинаем ценить.
Пусть сейчас мы не вместе, но бьются сердца в унисон –

                ***
                Леонид Филатов
Ещё вчера, - как снимок дилетанта,-
Осенний день расплывчат был и слеп,
А нынче скрупулезно и детально
Его дорисовал внезапный снег.

Ещё вчера проступки цвета сажи
И прегрешений серые мазки
Казались органичными в пейзаже
Чумазой и расхристанной Москвы.

А нынче смотрим в окна с изумленьем-
Весь мир присыпан белым на вершок!...
И кажется чернейшим преступленьем
Вчерашний незатейливый грешок.

Белым-бело! - И в этом белом гимне
Явилась нам, болезнено остра,
Необходимость тут же стать другими,
Уже совсем не теми, что вчера.

Как будто Бог, устав от наших каверз,
От ссор и дрязг, от жалоб и нытья,
Возвел отныне снег, крахмал и кафель
В разряд святых условий бытия.

И вдруг шаги и разговоры стихли,
И тишина везде вошла в закон
Как результат большой воскресной стирки
Одежд, религий, судеб и знамён.

1975
                ***
                Илона Нудельман
                Просто коснуться лица...

Я бы хотела просто коснуться лица
И провести подушечкой пальца легонько
По переносице и по горбинке столь тонкой
Так, чтоб губами ты чувствовал холод кольца.

Чтоб за спиной колосилась неспелая рожь,
Чтоб аромат моих рук будоражил сознанье
И, как тогда, ты помнишь, на первом свиданьи,
Чтобы, глаза закрывая ты чувствовал дрожь.

Чтобы запуталось время в ресницах твоих,
Чтобы хотелось бежать, но стоялось на месте,
Чтоб под дождём мы смеялись до радуги вместе,
Снова и слёзы и радость деля на двоих ...
                ***
                Роберт Рождественский.
                Жизнь
Г. П. Гроденскому

Живу, как хочу,-
светло и легко.
Живу, как лечу,-
высоко-высоко.
Пусть небу
смешно,
но отныне
ни дня
не будет оно
краснеть за меня...
Что может быть лучше -
собрать облака
и выкрутить тучу
над жаром
песка!
Свежо и громадно
поспорить с зарей!
Ворочать громами
над черной землей.
Раскидистым молниям
душу
открыть,
над миром,
над морем
раздольно
парить!
Я зла не имею.
Я сердцу не лгу.
Живу, как умею.
Живу, как могу.
Живу, как лечу.
Умру,
как споткнусь.
Земле прокричу:
"Я ливнем
вернусь!"
               
    ***
                Долги

Пришла ко мне пора платить долги.
А я-то думал,
что еще успею...
Не скажешь,
       что подстроили враги.
Не спрячешься за юношеской спесью.
И вот я мельтешу то здесь, то там.
Размахиваю разными словами:
«Я расплачусь с долгами!
Я отдам!..
Поверьте мне!..»
Кивают головами
леса и травы,
      снегопад и зной,
село Косиха, Сахалин и Волга.
Живет во мне,
       смеется надо мной
Немыслимая необъятность долга!
Ждет каждая секунда.
             Ждут года.
Озера, полные целебной влаги.
Мелькнувшие, как вспышка, города.
Победные
и траурные флаги.
Медовый цвет клокочущей ухи.
Моей Москвы
всесильные зарницы.
И те стихи,
      те — главные — стихи,
которые лишь начинают сниться.

И снова полночь душу холодит.
И карандаш с бессонницею спорит.
И женщина
в глаза мои глядит.
(Я столько должен ей,
        что страшно вспомнить!)
— Плати долги!..
Плати долги, чудак!..
Давай начистоту
         судьбу продолжим...
Плачу.
Но каждый раз выходит так:
чем больше отдаешь,
тем больше должен.
1997
 
            * * *

Будь, пожалуйста,
               послабее.
Будь,
пожалуйста.
И тогда подарю тебе я
чудо
   запросто.
И тогда я вымахну -
                вырасту,
стану особенным.
Из горящего дома вынесу
тебя,
сонную.
Я решусь на все неизвестное,
на все безрассудное -
в море брошусь,
             густое,
                зловещее,
и спасу тебя!..
Это будет сердцем велено мне,
сердцем
      велено...
Но ведь ты же
сильнее меня,
           сильней
и уверенней!
Ты сама
       готова спасти других
от уныния тяжкого,
ты сама не боишься
                ни свиста пурги,
ни огня хрустящего.
Не заблудишься,
             не утонешь,
зла
не накопишь
Не заплачешь
          и не застонешь,
если захочешь.
Станешь плавной
              и станешь ветреной,
если захочешь...
Мне с тобою -
такой уверенной -
трудно
     очень.
Хоть нарочно,
          хоть на мгновенье -
я прошу,
       робея,-
помоги мне
в себя поверить,
стань
    слабее.
1962

     * * *

Дружище, поспеши.
Пока округа спит,
сними
    нагар с души,
нагар пустых обид.

Страшась никчемных фраз,
на мотылек свечи,
как будто в первый раз,
взгляни
и промолчи...

Придет заря,
шепча.
Но -
  что ни говори -
бывает, что свеча
горит
светлей зари.


      * * *

                Марк Шагал

Он стар и похож на свое одиночество.
Ему рассуждать о погоде не хочется.
Он сразу с вопроса:
«— А Вы не из Витебска?..»—
Пиджак старомодный на лацканах вытерся...
«—Нет, я не из Витебска...»—
Долгая пауза.
А после — слова
         монотонно и пасмурно:
«— Тружусь и хвораю...
В Венеции выставка...
Так Вы не из Витебска?..»
«— Нет, не из Витебска...»

Он в сторону смотрит.
Не слышит, не слышит.
Какой-то нездешней далекостью дышит,
пытаясь до детства дотронуться бережно...
И нету ни Канн,
        ни Лазурного берега,
ни нынешней славы...
Светло и растерянно
он тянется к Витебску, словно растение...
Тот Витебск его —
             пропыленный и жаркий —
приколот к земле каланчою пожарной.
Там свадьбы и смерти, моленья и ярмарки.
Там зреют особенно крупные яблоки,
и сонный извозчик по площади катит...

«— А Вы не из Витебска?..».
Он замолкает.
И вдруг произносит,
         как самое-самое,
названия улиц:
Смоленская,
Замковая.
Как Волгою, хвастает Видьбой-рекою
и машет
по-детски прозрачной рукою...
«— Так Вы не из Витебска...»
Надо прощаться.
Прощаться.
Скорее домой возвращаться...
Деревья стоят вдоль дороги навытяжку.
Темнеет...

И жалко, что я не из Витебска.
1997.

             * * *

Не убий!—
в полумраке
     грошовые свечи горят...
Из глубин
возникают слова
     и становятся в ряд.
Если боль
и набухли кровавые кисти рябин,
если бой,—
кто услышит твое:
     «Не убий..»?

Мы слышны
только самым ближайшим
     друзьям и врагам.
Мы смешны,
если вечность
     пытаемся бросить к ногам.
Есть предел
у цветка,
     у зари
        и у сердца в груди.
Мир людей.
И над каждым библейское:
     «Не укради!..»
Мир
   дрожит,
будто он искупался
     в январской воде...
Надо
жить!
У последней черты.
       На последней черте.
Думать всласть.
Колесить, как товарный вагон
И не красть.

Разве что —
     У богов.
Огонь.
1997


            * * *

Может быть, все-таки мне повезло,
если я видел время запутанное,
время запуганное,
время беспутное,
которое то мчалось,
то шло.
А люди шагали за ним по пятам.
Поэтому я его хаять не буду...

Все мы —
гарнир к основному блюду,
которое жарится где-то
Там.
1997
                * * *
Неправда, что время уходит.
               Это уходим мы.
По неподвижному времени.
             По его протяжным долинам.
Мимо забытых санок посреди сибирской зимы.
Мимо иртышских плесов с ветром неповторимым.
Там, за нашими спинами,—
              мгла с четырех сторон.
И одинокое дерево, согнутое нелепо.
Под невесомыми бомбами —
                заиндевевший перрон.
Руки, не дотянувшиеся до пайкового хлеба.
Там, за нашими спинами,—
                снежная глубина.
Там обожженные плечи деревенеют от боли.
Над затемненным городом
                песня:
                «Вставай, страна-а!..»
«А-а-а-а...» — отдается гулко, будто в пустом соборе.
Мы покидаем прошлое.
              Хрустит песок на зубах.
Ржавый кустарник призрачно топорщится у дороги.
И мы на нем оставляем
           клочья отцовских рубах
и надеваем синтетику, вредную для здоровья.
Идем к черте, за которой —
                недолгие слезы жен.
Осатанелый полдень.
Грома неслышные гулы.
Больницы,
      откуда нас вынесут.
Седенький дирижер.
И тромбонист,
         облизывающий пересохшие губы.
Дорога — в виде спирали.
       Дорога — в виде кольца.
Но —
отобедав картошкой или гречневой кашей —
историю Человечества
       до собственного конца
каждый проходит по времени.
Каждый проходит.
Каждый.
И каждому — поочередно —
        то солнечно, то темно.
Мы измеряем дорогу
        мерой своих аршинов.
Ибо уже установлено кем-то давным-давно:
весь человеческий опыт —
         есть повторенье ошибок...
И мы идем к горизонту.
              Кашляем.
                Рано встаем.
Открываем школы и памятники.
           Звезды и магазины...
Неправда, что мы стареем!
Просто — мы устаем.
И тихо отходим в сторону,
         когда кончаются силы.


                * * *

                Нервы
В гневе -
      небо.
В постоянном гневе...
Нервы,
     нервы,
каждый час -
на нерве!
Дни
   угарны...
И от дома к дому
Ниагарой
хлещут
     валидолы...
"Что слова?!
Слова теперь -
          как в бочку!
Однова
живем на этой почве!"
Все
   неважно,
если век изломан...

Где серьезность ваша,
старый Лондон?
Где,
    Париж,
твоя былая нега?
Жесткость крыш
и снова -
          нервы,
               нервы!

Над годами -
от Ржева
        и до Рима -
клокотанье
бешеного
        ритма!..

Ты над дочкой
застываешь немо?
Брось,
      чудачка!
Нервы,
     нервы,
          нервы!..

Руки вверх,
медлительность провинций!..
Нервный
век.
Нельзя
     остановиться.
Столб, не столб -
спеши
осатанело...
Братцы,
       стоп!..
Куда там...
Нервы...
Нервы...
                1971

                * * *


Богини
Василию Аксенову

Давай покинем этот дом,
давай покинем,-
нелепый дом,
набитый скукою и чадом.
Давай уйдем
к своим домашним богиням,
к своим уютным богиням,
к своим ворчащим...
Они, наверно, ждут нас?
Ждут.
   Как ты думаешь?
Заварен чай,
крепкий чай.
Не чай - а деготь!
Горят цветные светляки на низких тумбочках,
от проносящихся машин
дрожат стекла...
Давай пойдем, дружище!
Из-за стола встанем.
Пойдем к богиням,
к нашим судьям бессонным,
Где нам обоим
приговор
уже составлен.
По меньшей мере мы приговорены
к ссоре...
Богини сидят,
        в немую тьму глаза тараща.
И в то,
   что живы мы с тобою,
верят слабо...
Они ревнивы так,
что это даже страшно.
Так подозрительны,
что это очень странно.
Они придумывают
разные разности,
они нас любят
горячо и неудобно.
Они всегда считают
самой высшей радостью
те дни, когда мы дома.
Просто дома...
Москва ночная спит
и дышит глубоко.
Москва ночная
до зари ни с кем не спорит...

Идут к богиням
два не очень трезвых
бога,
Желают боги одного:
быть
   собою.
1971
          ***
Все начинается с любви...
Твердят:
"Вначале
было
слово..."
А я провозглашаю снова:
Все начинается
с любви!..
Все начинается с любви:
и озаренье,
и работа,
глаза цветов,
глаза ребенка -
все начинается с любви.
Все начинается с любви,
С любви!
Я это точно знаю.
Все,
даже ненависть --
родная
и вечная
сестра любви.
Все начинается с любви:
мечта и страх,
вино и порох.
Трагедия,
тоска
и подвиг --
все начинается с любви...
Весна шепнет тебе:
"Живи..."
И ты от шепота качнешься.
И выпрямишься.
И начнешься.
Все начинается с любви!

                * * *
                Старые слова
Три слова, будто три огня,
Придут к тебе средь бела дня.
Придут к тебе порой ночной,
Огромные, как шар земной.
Как будто парус – кораблю
Три слова: «Я тебя люблю».
Какие старые слова,
А как кружится голова,
А как кружится голова…
Три слова, вечных, как весна,
Такая сила им дана.
Три слова, и одна судьба,
Одна мечта, одна тропа…
И во однажды, все стерпя,
Ты скажешь: «Я люблю тебя».
Какие старые слова,
А как кружится голова,
А как кружится голова…
Три слова, будто три зари,
Ты их погромче повтори.
Они тебе не зря сейчас
Понятны стали в первый раз.
Они летят издалека,
Сердца пронзая и века.
Какие старые слова,
А как кружится голова,
А как кружится голова…

              * * *
                Данте Алигьери
        Божественная комедия. Ад.
    1 Земную жизнь пройдя до половины,
      Я очутился в сумрачном лесу,
      Утратив правый путь во тьме долины.

                4 Каков он был, о, как произнесу,
                Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
                Чей давний ужас в памяти несу!

                7 Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
                Но, благо в нем обретши навсегда,
                Скажу про все, что видел в этой чаще.

                10 Не помню сам, как я вошел туда,
                Настолько сон меня опутал ложью,
                Когда я сбился с верного следа.

                * * *

                Владимир Набоков

                Встреча

                И странной близостью
                закованный...
                А. Блок

Тоска, и тайна, и услада...
Как бы из зыбкой черноты
медлительного маскарада
на смутный мост явилась ты.

И ночь текла, и плыли молча
в ее атласные струи
той черной маски профиль волчий
и губы нежные твои.

И под каштаны, вдоль канала,
прошла ты, искоса маня;
и что душа в тебе узнала,
чем волновала ты меня?

Иль в нежности твоей минутной,
в минутном повороте плеч
переживал я очерк смутный
других - неповторимых - встреч?

И романтическая жалость
тебя, быть может, привела
понять, какая задрожала
стихи пронзившая стрела?

Я ничего не знаю. Странно
трепещет стих, и в нем - стрела...
Быть может, необманной, жданной
ты, безымянная, была?

Но недоплаканная горесть
наш замутила звездный час.
Вернулась в ночь двойная прорезь
твоих - непросиявших - глаз...

Надолго ли? Навек? Далече
брожу и вслушиваюсь я
в движенье звезд над нашей встречей...
И если ты - судьба моя...

Тоска, и тайна, и услада,
и словно дальняя мольба...
Еще душе скитаться надо.
Но если ты - моя судьба...
1923
                ***
                Александр Галич
                Больничная цыганочка
               
                А начальник все спьяну о Сталине,
Все хватает баранку рукой...
А потом нас, конечно, доставили
Санитары в приемный покой.

Сняли брюки с меня и кожаночку,
Все мое покидали в мешок
И прислали Марусю-хожалочку,
Чтоб дала мне живой порошок.

   А я твердил, что я здоров,
   А если ж печки-лавочки,
   То в этом лучшем их миров
   Мне все равно до лампочки,
   Мне все равно, мне все давно
   До лампочки!

Вот лежу я на койке, как чайничек,
Злая смерть надо мною кружит,
А начальничек мой, а начальничек, -
Он в отдельной палате лежит!

Ему нянечка шторку повесила,
Создают персональный уют!
Водят к гаду еврея-профессора,
Передачи из дома дают.

   А там икра, а там вино,
   И сыр, и печки-лавочки!
   А мне - больничное говно,
   Хоть это и до лампочки!
   Хоть все равно мне все давно
   До лампочки!

Я с обеда для сестрина мальчика
Граммов сто отолью киселю:
У меня ж ни кола, ни калачика -
Я с начальством харчи не делю!

Я возил его, падлу, на "Чаечке",
И к Маргошке возил, и в Фили...
Ой вы добрые люди, начальнички,
Соль и слава родимой земли!

   Не то он зав, не то он зам,
   Не то он печки-лавочки!
   А что мне зам?! Я сам с усам,
   И мне чины до лампочки!
   Мне все чины - до ветчины,
   До лампочки!

Надеваю я утром пижамочку,
Выходу покурить в туалет
И встречаю Марусю-хожалочку:
- Сколько зим, - говорю, - сколько лет!

Доложи, - говорю, - обстановочку!
А она отвечает не в такт:
- Твой начальничек дал упаковочку -
У него получился инфаркт!

   Во всех больничных корпусах
   И шум, и печки-лавочки...
   А я стою - темно в глазах,
   И как-то все до лампочки!
   И как-то вдруг мне все вокруг
   До лампочки...

Да, конечно, гражданка - гражданочкой,
Но когда воевали, братва,
Мы ж с ним вместе под этой кожаночкой
Ночевали не раз и не два.

И тянули спиртягу из чайника,
Под обстрел загорали в пути...
Нет, ребята, такого начальника
Мне, наверно, уже не найти!

   Не слезы это, а капель..
   И все, и печки-лавочки!
   И мне теперь, мне все теперь
   Фактически до лампочки...
   Мне все теперь, мне все теперь
   До лампочки!
1963
                * * *

                Несбывшееся (К к/ф "Бегущая по волнам")

Под старость или в расцвете лет,
Ночью и средь бела дня
Твой голос придёт, как внезапный свет,
И ты позовешь меня.

     Несбывшееся, несбывшееся,
     Ты позовешь, позовешь, позовешь за собой меня,
     Ты позовешь меня.

И пусть сулит мне твой тихий зов
Страдания и беду,
Но я спокоен, и я готов,
И я за тобой иду.

     Несбывшееся, несбывшееся,
     Я за тобой, за тобой, за тобой, за тобой иду,
     Я за тобой иду.
1966
                * * *
                Уходят друзья
                Памяти Фриды Вигдоровой

                На последней странице печатаются
                объявления о смерти, а на первых -
                статьи, сообщения и  покаянные письма.

    Уходят, уходят, уходят друзья,
    Одни - в никуда, а другие - в князья.
    В осенние дни и в весенние дни,
    Как будто в году воскресенья одни...
    Уходят, уходят, уходят,
    Уходят мои друзья!

Не спешите сообщить по секрету:
Я не верю вам, не верю, не верю!
Но приносят на рассвете газету,
И газета подтверждает потерю.

Знать бы загодя, кого сторониться,
А кому была улыбка - причастьем!
Есть - уходят на последней странице,
Но которые на первых - те чаще...

    Уходят, уходят, уходят друзья,
    Каюк одному, а другому - стезя.
    Такой по столетию ветер гудит,
    Что косит своих и чужих не щадит...
    Уходят, уходят, уходят,
    Уходят мои друзья!

                * * *

Мы мечтали о морях-океанах,
Собирались прямиком на Гавайи!
И, как спятивший трубач, спозаранок
Уцелевших я друзей созываю.

Я на ощупь, и на вкус, и по весу
Учиняю им поверку... Но вскоре
Вновь приносят мне газету-повестку
К отбыванию повинности горя.

    Уходят, уходят, уходят друзья!
    Уходят, как в ночь эскадрон на рысях.
    Им право - не право, им совесть - пустяк,
    Одни наплюют, а другие - простят!
    Уходят, уходят, уходят,
    Уходят мои друзья!

И когда потеря громом крушенья
Оглушила, полоснула по сердцу,
Не спешите сообщить в утешенье,
Что немало есть потерь по соседству.

Не дарите мне беду, словно сдачу,
Словно сдачу, словно гривенник стертый!
Я ведь все равно по мертвым не плачу -
Я не знаю, кто живой, а кто мертвый.

    Уходят, уходят, уходят друзья,
    Одни - в никуда, а другие - в князья.
    В осенние дни и в весенние дни,
    Как будто в году воскресенья одни...
    Уходят, уходят, уходят,
    Уходят мои друзья!..
1963

                * * *
                Песня исхода
               
        Галиньке и Виктору - мой прощальный подарок.

                "...но Идущий за мной сильнее меня..."
                (Евангелие от Матфея 3, 11)

Уезжаете?! Уезжайте -
За таможни и облака.
От прощальных рукопожатий
Похудела моя рука!

Я не плакальщик и не стража,
И в литавры не стану бить.
Уезжаете?! Воля ваша!
Значит - так посему и быть!

И плевать, что на сердце кисло,
Что прощанье, как в горле ком...
Больше нету ни сил, ни смысла
Ставить ставку на этот кон!

Разыграешься только-только,
А уже из колоды - прыг! -
Не семерка, не туз, не тройка -
Окаянная дама пик!

И от этих усатых шатий,
От анкет и ночных тревог -
Уезжаете?! Уезжайте,
Улетайте - и дай вам Бог!

Улетайте к неверной правде
От взаправдашних мерзлых зон.
Только мертвых своих оставьте,
Не тревожьте их мертвый сон:

Там - в Понарах и в Бабьем Яре,
Где поныне и следа нет -
Лишь пронзительный запах гари
Будет жить еще сотни лет!

В Казахстане и в Магадане,
Среди снега и ковыля...
Разве есть земля богоданней,
Чем безбожная эта земля?!

И под мраморным обелиском
На распутице площадей,
Где, крещеных единым списком,
Превратила их смерть в людей!

А над ними шумят березы -
У деревьев свое родство!
А над ними звенят морозы
На Крещенье и Рождество!

...Я стою на пороге года -
Ваш сородич и ваш изгой,
Ваш последний певец исхода,
Но за мною придет Другой!

На глаза нахлобучив шляпу,
Дерзкой рыбой, пробившей лед,
Он пойдет, не спеша, по трапу
В отлетающий самолет!

Я стою... Велика ли странность?!
Я привычно машу рукой.
Уезжайте! А я останусь.
Кто-то должен, презрев усталость,
Наших мертвых стеречь покой!

17 декабря 1971

                * * *

                Баллада о Фрези Грант (из к.ф "Бегущая по волнам")
               
Шёл корабль из далёкой Австралии,
Из Австралии, из Австралии.
Он в Коломбо шёл и так далее,
И так далее, и так далее.
И корабль этот вел из Австралии
Капитан Александр Грант.

И была у него дочь-красавица,
Дочь-красавица, дочь-красавица.
Даже песня тут заикается,
Даже песня тут заикается, —
Эта самая Фрези Грант...

      Как бы там ни было, корабль плыл, плыл и
      был в пути полтора месяца, когда вахта на рассвете
      заметила огромную волну, метров сто высотой, идущую
      с юго-востока. Все испугались и приняли меры достойно
      утонуть. Однако ничего не случилось: корабль поднялся,
      опустился, и все увидели остров необычайной красоты.
      Фрези Грант стала просить отца пристать к острову, но
      капитан Грант естественно и с полным основанием ответил,
      что острова эти всего-навсего пригрезились.

Острова эти нам пригрезились,
Нам пригрезились, нам пригрезились,
Нам пригрезились эти отмели,
Эти пальмы на берегу,
А к мечте, дорогая Фрези,
Я пристать никак не могу.

Что ж, вы правы, сказала Фрези,
Что ж, прощайте, сказала Фрези,
Что ж, прощай, мой отец любимый,
Не сердись понапрасну ты!
Пусть корабль к мечте не причаливает —
Я смогу добежать до мечты.

        И с этими словами Фрези прыгнула за борт. "Это не
      трудно, как я и думала", — сказала она, побежала к
      острову и скрылась, как говорится, в тумане.

И бежит по волнам, чуть касаясь воды,
И на зыбкой воде остаются следы,
И бежит сквозь ненастье и мрак до конца,
Всё бежит и надежду приносит в сердца.
Фрези Грант, Фрези Грант, Фрези Грант!..
1966

                * * *

                Когда я вернусь

не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба, Когда я вернусь - ты не смейся, - когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу к теплу и ночлегу,
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...

Послушай, послушай - не смейся, - когда я вернусь,
И прямо с вокзал, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...

Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим
Ударит меня и заплещется в сердце моем...
Когда я вернусь... О, когда я вернусь...

Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь... А когда я вернусь?

                * * *
По образу и подобию или, как было написано на воротах Бухенвальда: Jedem das Seine - "Каждому - свое "

Начинается день и дневные дела,
Но треклятая месса уснуть не дала,
Ломит поясницу и ноет бок,
Бесконечной стиркой дом пропах...
- С добрым утром, Бах, - говорит Бог,
- С добрыи утром, Бог, - говорит Бах.
С добрым утром!..

...А над нами с утра, а над нами с утра,
Как кричит воронье на пожарище,
Голосят рупора, голосят рупора:
"С добрым утром, вставайте, товарищи!"

А потом, досыпая, мы едем в метро,
В электричке, в трамвае, в автобусе,
И орут, выворачивая нутро,
Рупора о победах и доблести.

И спросонья бывает такая пора,
Что готов я в припадке отчаянья
Посшибать рупора, посбивать рупора,
И услышать прекрасность молчания...

Под попреки жены, исхитрись-ка, изволь
Сочинить переход из це-дура в ха-моль!..
От семейных ссор, от долгов и склок
Никуда не деться и дело - швах...
- Но не печалься, Бах, - говорит Бог.
- Да уж ладно, Бог, - говорит Бах.
Да уж ладно!..

...А у бабки инсульт, и хворает жена,
И того не хватает, и этого,
И лекарства нужны, и больница нужна,
Только место не светит покедова.

И меня в перерыв вызывают в местком,
Ходит зав по месткому присядкою,
Раз уж дело такое,то мы подмогнем,
Безвозвратною ссудим десяткою.

И кассир мне деньгу отслюнит по рублю,
Ухмыльнется улыбкой грабительской,
Я пол-литра куплю, валидолу куплю,
Двести сыра, и двести "Любительской"...

А пронзительный ветер - предвестник зимы,
Дует в двери капеллы святого Фомы,
И поет орган, что всему итог -
Это вечный сон, это тлен и прах!

- Но не кощунствуй, Бах, - говорит Бог.
- А ты дослушай, Бог, - говорит Бах.
Ты дослушай!..

...А у суки-соседки гулянка в соку,
Воют девки, хихикают хахали,
Я пол-литра открою, нарежу сырку,
Дам жене валидолу на сахаре.

И по первой налью, и налью по второй,
И сырку, и колбаски покушаю,
И о том, что я самый геройский герой,
Передачу охотно послушаю.

И трофейную трубку свою запалю,
Посмеюсь над мычащею бабкою,
И еще раз налью, и еще раз налью,
И к соседке схожу за добавкою...

Он снимает камзол, он сдирает парик,
Дети шепчутся в детской: "Вернулся старик..."
Что ж - ему за сорок, немалый срок,
Синева, как пыль, - на его губах...
- Доброй ночи, Бах, - говорит Бог.
- Доброй ночи, Бог, - говорит Бах.
Доброй ночи!..

Декабрь 1970

                * * *
                Слушая Баха
                М.Ростроповичу

На стене прозвенела гитара,
Зацвели на обоях цветы.
Одиночество Божьего дара -
Как прекрасно
И горестно ты!

Есть ли в мире волшебней,
Чем это
(Всей докуке земной вопреки), -
Одиночество звука и цвета,
И паденья последней строки?

Отправляется небыль в дорогу
И становится былью потом.
Кто же смеет указывать Богу
И заведовать Божьим путем?!

Но к словам, ограненным строкою,
Но к холсту, превращенному в дым, -
Так легко прикоснуться рукою,
И соблазн этот так нестерпим!

И не знают вельможные каты,
Что не всякая близость близка,
И что в храм ре-минорной токкаты
Недействительны их пропуска!
1971


                * * *
                От беды моей пустяковой...
                Моей матери

От беды моей пустяковой
(Хоть не прошен и не в чести),
Мальчик с дудочкой тростниковой,
Постарайся меня спасти!

Сатанея от мелких каверз,
Пересудов и глупых ссор,
О тебе я не помнил, каюсь,
И не звал тебя до сих пор.

И, как все горожане грешен,
Не искал я твой детский след,
Не умел замечать скворешен
И не помнил, как пахнет свет.

...Свет ложился на подоконник,
Затевал на полу возню,
Он - охальник и беззаконник -
Забирался под простыню.

Разливался, пропахший светом,
Голос дудочки в тишине...
Только я позабыл об этом
Навсегда, как казалось мне.

В жизни глупой и бестолковой,
Постоянно сбиваясь с ног,
Пенье дудочки тростниковой
Я сквозь шум различить не смог.

Но однажды, в дубовой ложе,
Я, поставленный на правеж,
Вдруг такие увидел рожи -
Пострашней балаганьих рож!

Не медведи, не львы, не лисы,
Не кикимора и сова, -
Были лица - почти как лица,
И почти как слова - слова.

За квадратным столом, по кругу,
В ореоле моей вины,
Все твердили они друг другу,
Что они друг другу верны!

И тогда, как свеча в потемки,
Вдруг из дальних приплыл годов
Звук пленительный и негромкий
Тростниковых твоих ладов.

И отвесив, я думал, - дерзкий,
А на деле смешной поклон,
Я под наигрыш этот детский
Улыбнулся и вышел вон.

В жизни прежней и жизни новой
Навсегда, до конца пути,
Мальчик с дудочкой тростниковой,
Постарайся меня спасти!
1972

                * * *
                Плясовая

Чтоб не бредить палачам по ночам,
Ходят в гости палачи к палачам,
И радушно, не жалея харчей,
Угощают палачи палачей.

На столе у них икра, балычок,
Не какой-нибудь - "КВ"-коньячок,
А впоследствии - чаек, пастила,
Кекс "Гвардейский" и печенье "Салют",
И сидят заплечных дел мастера
И тихонько, но душевно поют:
"О Сталине мудром, родном и любимом..."

- Был порядок, - говорят палачи,
- Был достаток, - говорят палачи,
- Дело сделал, - говорят палачи, -
И пожалуйста - сполна получи.

Белый хлеб икрой намазан густо,
Слезы кипяточка горячей,
Палачам бывает тоже грустно,
Пожалейте, люди, палачей!

Очень плохо палачам по ночам,
Если снятся палачи палачам,
И как в жизни, но еще половчей,
Бьют по рылу палачи палачей.

Как когда-то, как в годах молодых -
И с оттяжкой, и ногою в поддых,
И от криков, и от слез палачей
Так и ходят этажи ходуном,
Созывают "неотложных" врачей
И с тоскою вспоминают о Нем,
"О Сталине мудром, родном и любимом..."

- Мы на страже, - говорят палачи.
- Но когда же? - говорят палачи.
- Поскорей бы! - говорят палачи. -
Встань, Отец, и вразуми, поучи!

Дышит, дышит кислородом стража,
Крикнуть бы, но голос как ничей,
Палачам бывает тоже страшно,
Пожалейте, люди, палачей!
1969

                * * *

                Притча

По замоскворецкой Галилее
Шел он, как по выжженной земле -
Мимо светлых окон "Бакалеи",
Мимо темных окон ателье.

Мимо, мимо - булочных, молочных,
Потерявших веру в чудеса.
И гудели в трубах водосточных
Всех ночных печалей голоса,

Всех тревог, сомнений, всех печалей -
Старческие вздохи, детский плач.
И осенний ветер за плечами
Поднимал, как крылья, легкий плащ.

Мелкий дождик падал с небосвода
Светом фар внезапных озарен...
Но уже он видел, как с Восхода,
Через Юго-Западный район,

Мимо показательной аптеки,
Мимо "Гастронома" на углу -
Потекут к нему людские реки,
Понесут признанте и хвалу!

И не ветошь века, не обноски,
Он им даст Начало всех Начал!..
И стоял слепой на перекрестке,
Осторожно палочкой стучал.

И не зная, что Пророку мнилось,
Что кипело у него в груди,
Он сказал негромко:
- Сделай милость,
Удружи, браток, переведи!..

Пролетали фары - снова, снова,
А в груди Пророка все ясней
Билось то несказанное слово
В несказанной прелести своей!

Много ль их на свете, этих истин,
Что способны потрясти сердца?!
И прошел Пророк по мертвым листьям,
Не услышав голоса слепца.

И сбылось - отныне и вовеки! -
Свет зари прорезал ночи мглу,
Потекли к нему людские реки,
Понесли признанье и хвалу!

Над вселенской суетней мышиной
Засияли истины лучи!..
А слепого, сбитого машиной,
Не сумели выходить врачи.

лето 1972


               * * *
                Русские плачи
На степные берлоги
Шли Олеговы полчища
По дремучей дороге.
И на марш этот глядючи,
В окаянном бессильи,
В голос плакали вятичи,
Что не стало России!
Ах, Россия, Рассея -
Ни конца, ни спасенья!
…И живые, и мертвые,
Все молчат, как немые.
Мы, Иваны Четвертые -
Место лобное в мыле!
Лишь босой да уродливый,
Рот беззубый разиня,
Плакал в церкви юродивый,
Что пропала Россия!
Ах, Рассея, Россия -
Все пророки босые!
Горькой горестью мечены
Наши тихие плачи -
От Петровской неметчины
До нагайки казачьей!
Птица вещая – троечка,
Тряска вечная, чертова!
Не смущаясь ни столечко,
Объявилась ты, троечка,
Чрезвычайкой в Лефортово!
Ах, Россия, Рассея -
Чем набат не веселье?!
Что ни год – лихолетье,
Что ни враль, то Мессия!
Плачет тысячелетие
По России – Россия!
Выкликает проклятия …
А попробуй, спроси -
Да, была ль она, братии,
Эта Русь на Руси?
Эта – с щедрыми нивами,
Эта – в пене сирени,
Где родятся счастливыми
И отходят в смиреньи.
Где как лебеди девицы,
Где под ласковым небом
Каждый с каждым поделится
Божьим словом и хлебом.
…Листья падают с деревца
В безмятежные воды,
И звенят, как метелица,
Над землей хороводы.
А за прялкой беседы
На крыльце полосатом,
Старики-домоседы,
Знай, дымят самосадом.
Осень в золото набрана,
Как икона в оклад …
Значит, все это наврано,
Лишь бы в рифму да в лад?!
Чтоб, как птицы на дереве,
Затихали в грозу.
Чтоб не знали, но верили
И роняли слезу.
Чтоб начальничкам кланялись
За дареную пядь,
Чтоб грешили и каялись,
И грешили опять? …
То ли сын,то ли пасынок,
То ли вор, то ли князь -
Разомлев от побасенок,
Тычешь каждого в грязь!
Переполнена скверною
От покрышки до дна …
Но ведь где-то, наверное,
Существует – Она?!
Та – с привольными нивами,
Та – в кипеньи сирени,
Где родятся счастливыми
И отходят в смиреньи …
Птица вещая, троечка,
Буйный свист под крылом!
Птица, искорка, точечка
В бездорожьи глухом.
Я молю тебя:
- Выдюжи!
Будь и в тленьи живой,
Чтоб хоть в сердце, как в Китеже,
Слышать благовест твой!..
                * * *
          Баллада о чистых руках
Развеем по ветру подмоченный порох,
И мы привыкаем, как деды, точь-в-точь,
Гонять вечера в незатейливых спорах,
Побасенки слушать и воду толочь.
Когда-то шумели, теперь поутихли,
Под старость любезней – покой и почет,
А то, что опять Ярославна в Путивле
Горюет и плачет, так это не в счет.
Уж мы-то рукав не омочим в Каяле,
Не сунем в ладонь арестантскую хлеб,
Безгрешный холуй, запасайся камнями,
Разучивай, загодя, праведный гнев!
Недаром из школьной науки
Всего нам милей слова -
Я умываю руки, ты умываешь руки,
Он умывает руки -
И хоть не расти трава!
Не высшая математика,
А просто, как дважды два!
Так здравствуй же вечно, премудрость холопья,
Премудрость мычать, и жевать, и внимать,
И помнить о том, что народные копья
Народ никому не позволит ломать.
Над кругом гончарным поет о тачанке
Усердное время, бессмертный гончар.
А танки идут по вацлавской брусчатке
И наш бронепоезд стоит у Градчан!
А песня крепчает – взвивайтесь кострами,
А песня крепчает – взвивайтесь кострами!
И пепел с золою, куда ни ступи.
Взвиваются ночи кострами в Остраве,
В мордовских лесах и в казахской степи.
На севере и на юге -
Над ржавой землею дым,
А я умываю руки!
И ты умываешь руки!
А он умывает руки,
Спасая свой жалкий Рим!
И нечего притворяться – мы ведаем, что творим!

                * * *
     Еще раз о черте

Я считал слонов и в нечет и в чет,
И все-таки я не уснул,
И тут явился ко мне мой черт,
И уселся верхом на стул.

И сказал мой черт:
- Ну, как, старина,
Ну, как же мы порешим?
Подпишем союз, и айда в стремена,
И еще чуток погрешим!

И ты можешь лгать, и можешь блудить,
И друзей предавать гуртом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, потом!

Аллилуйя, аллилуйя,
Аллилуйя, - потом!

Но зато ты узнаешь, как сладок грех
Этой горькой порой седин.
И что счастье не в том, что один за всех,
А в том, что все -- как один!

И ты поймешь, что нет над тобой суда,
Нет проклятия прошлых лет,
Когда вместе со всеми ты скажешь -- да!
И вместе со всеми -- нет!

И ты будешь волков на земле плодить,
И учить их вилять хвостом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, - потом!

Аллилуйя, аллилуйя,
Аллилуйя, - потом!


И что душа? -- Прошлогодний снег!
А глядишь -- пронесет и так!
В наш атомный век, в наш каменный век,
На совесть цена пятак!

И кому оно нужно, это добро,
Если всем дорога -- в золу...
Так давай же, бери, старина, перо
И вот здесь распишись, в углу!

Тут черт потрогал мизинцем бровь...
И придвинул ко мне флакон...
И я спросил его:
- Это кровь ?
- Чернила, -- ответил он...

            * * *
                Поэма о Сталине
Глава 6  Аве Мария
Дело явно липовое - все, как на ладони,
Но пятую неделю долбят допрос,
Следователь-хмурик с утра на валидоле,
Как пророк, подследственный бородой оброс...
А Мадонна шла по Иудее
В платьице, застиранном до сини,
Шла Она с котомкой за плечами,
С каждым шагом становясь красивей,
С каждым вздохом делаясь печальней,
Шла, платок на голову набросив -
Всех земных страданий средоточье,
И уныло брел за Ней Иосиф,
Убежавший славой Божий отчим...
Упекли пророка в республику Коми,
А он и - перекинься башкою в лебеду.
А следователь-хмурик получил в месткоме
Льготную путевку на месяц в Теберду...
А Мадонна шла по Иудее,
Оскользясь на размокшей глине,
Обдирая платье о терновник,
Шла Она и думала о Сыне,
И о смертных горестях сыновьих.
Ах, как ныли ноги у Мадонны,
Как хотелось всхлипнуть по-ребячьи,
А вослед Ей ражие долдоны
Отпускали шутки жеребячьи...
Грянули впоследствии всякие хренации,
Следователь-хмурик на пенсии в Москве,
А справочку с печатью о реабилитации
Выслали в Калинин пророковой вдове...

А Мадонна шла по Иудее!
И все легче, тоньше, все худее
С каждым шагом становилось тело...
А вокруг шумела Иудея
И о мертвых помнить не хотела.
Но ложились тени на суглинок,
И таились тени в каждой пяди,
Тени всех бутырок и треблинок,
Всех измен, предательств и распятий...

                * * *

                Старательский вальсок

Мы давно называемся взрослыми
И не платим мальчишеству дань,
И за кладом на сказочном острове
Не стремимся мы в дальнюю даль.
Ни в пустыню,ни к полюсу холода,
Ни на катере...к этакой матери.
Но поскольку молчание -- золото,
То и мы,безусловно, старатели.

Промолчи -- попадешь в богачи !
Промолчи, промолчи, промолчи !

И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надежности  спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за !
Где теперь крикуны и печальники ?
Отшумели и сгинули смолоду...
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание -- золото.

Промолчи -- попадешь в первачи !
Промолчи, промолчи, промолчи !

И теперь, когда стали мы первыми,
Нас заела речей маята,
И под всеми словестными перлами
Проступает пятном немота.
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода !
Мы - то знаем -- доходней молчание,

Потому что молчание -- золото !
Вот так просто попасть в богачи,
Вот так просто попасть в первачи,
Вот так просто попасть в -- палачи :
Промолчи, промолчи, промолчи !

                * * *

                Хасидские притчи

                Всегда есть надежда

Ж
ил однажды на свете один сказочно богатый человек. Несмотря на то, что у него было всё, что душе угодно, он был несчастлив. Доктора находили его абсолютно здоровым и не могли понять причину непроходящей депрессии. Он пробовал многое, чтобы стать хоть немного счастливее: путешествия, музыка, спорт, хобби, танцы, медитация, — ничто не помогало, он по-прежнему чувствовал себя несчастным.
Пошёл он к раввину за советом.
— Проблема в том, — сказал мудрый раввин, — что ты не делился ни с кем своим богатством и удачей, ты даже милостыню никогда не подавал. Если хочешь быть счастливым, помоги другим.
Это было что-то новенькое! «В конце концов, — подумал человек, — можно пожертвовать деньги на благотворительность, чтобы вылечиться». Но вскоре он понял, что это не так-то просто. Он не привык расставаться с деньгами без всякой пользы, и даже не знал, с чего начать. Да, многие люди действительно казались бедными, но кто знает, может, они притворялись? С другой стороны, люди, которые действительно нуждались, могли скрывать свою бедность из гордости. Нет, нельзя давать деньги кому попало, — они могут попасть недостойным людям, которые употребят их на какое-нибудь зло.
Он так долго мучался, что чуть не сошёл с ума. Должен же быть способ определения действительно достойных, но нуждающихся людей! И однажды его осенило. Нужно дать деньги людям, которые потеряли всякую надежду. Вот это и будет истинная бедность.
Человек стал ходить по разным тюрьмам, больницам, приютам, сиротским домам, но, увы — безуспешно. Он встречал людей больных, одиноких, разорившихся, безработных, но никто из них не терял надежду. Богач впал в отчаяние: его собственная надежда на излечение таяла.
Однажды, проходя по улице, он услышал протяжный стон, раздававшийся из развалин старого дома, и бросился туда. Там, в куче мусора сидел человек в драной одежде, весь покрытый язвами и ранами и стонал.
— Что случилось с тобой? — спросил он.
— Ой, не спрашивай, — бродяга раскачивался от горя, всплёскивал руками и рвал на себе остатки волос, — Я потерял всё: работу, деньги, семью, друзей! А теперь ещё и покрылся болячками.
— А скажи мне, — спросил богач, — есть ли у тебя надежда?
— Конечно, я надеюсь. Пока я на земле, а не земля надо мной, у меня есть надежда. Только у тех, кто уже на кладбище, нет надежды!
«Кладбище?..» — подумал богач. Если нет надежды только у тех, кто на кладбище, значит, нужно дать деньги тем, кто в могиле! Неизвестно, поможет ли это излечению, и это не совсем благотворительность, но почему бы не попробовать? Зато можно быть уверенным в том, что деньги не попадут в плохие руки.
Тёмной ночью человек вышел на улицу с мешком денег и направился на кладбище. В полночь он раскопал первую попавшуюся могилу и зарыл туда мешок. И тут он почувствовал себя лучше, как будто камень с души свалился. Это работало, и это — самое главное.
Прошло много лет, и человек забыл о деньгах, зарытых на кладбище. Возможно, и не вспомнил бы о них никогда, если бы удача не повернулась к нему спиной. Сначала небольшие потери, потом крупные, наконец, банкротство. Человек был полностью разорён. И тогда он вспомнил о деньгах, захоронённых в могиле.
Это была последняя надежда! Тёмной ночью он направился на кладбище, держа в руках лопату и новый мешок, на случай, если старый прогнил. Нашёл ту самую могилу, где спрятал деньги, и стал копать при свете луны настолько бесшумно и быстро, как мог. Он хотел как можно быстрее выбраться из этой могилы.
— Руки вверх! — раздался вдруг резкий голос позади. — Полиция!
Человек задрожал и чуть не умер от страха.
— Грабишь мёртвых? — спросил полицейский.
Бедняга безуспешно пытался что-то объяснить, но мямлил и заикался. Полицейский доставил его в тюрьму.
Неделю спустя он стоял перед судьёй, некогда процветающий богач, а сейчас нищий заключённый. Единственные слова утешения, которые он повторял себе, были слова, услышанные от оборванца, покрытого болячками: «Пока я на земле, а не земля надо мной, у меня есть надежда».
Полицейский свидетельствовал:
— Ваша честь, я поймал этого человека на горячем. Он принёс большую лопату на кладбище и раскапывал ею могилу, чтобы украсть у мёртвого, возможно, золотые зубы или вещи.
— Что ты можешь сказать в своё оправдание? — предоставил судья слово обвиняемому.
— Ваша честь, всё было не так. Много лет назад я закопал деньги в эту могилу, потому что я искал того, у кого не было совсем надежды. Потому что раввин посоветовал мне пожертвовать деньги на благотворительность, но я не мог найти человека, потерявшего надежду. И тогда я встретил в развалинах одного человека, покрытого болячками, и он сказал мне, что только у тех, кто на кладбище, нет надежды. И я закопал деньги в могиле. Но сейчас они мне понадобились.
— Простите, ваша честь, — вмешался полицейский, — вы верите ему? Я никогда не слышал ничего более абсурдного.
— Да я верю ему, — судья смотрел сочувственно. — Этот человек говорит правду. Отпустите его. Он невиновен.
Оказавшись на улице, он уже не думал о своих бедах, он дышал полной грудью, наслаждаясь свободой.
— Какое счастье, что судья поверил мне! Кстати, у него было очень знакомое лицо, где я мог его раньше видеть?
Где я?
Ребе Ханох Генех из Александра рассказал как-то такую историю:
Жил-был один очень рассеянный человек. Настолько забывчивый, что, просыпаясь утром, не мог вспомнить, куда положил свою одежду накануне вечером. Дошло до того, что по вечерам его стала мучить бессонница — так он боялся, что не сможет с утра отыскать одежду.
Но как-то вечером его посетила прекрасная мысль. Он взял бумагу, ручку и аккуратно записал, что где оставил перед сном. Затем положил список на столик у изголовья кровати и сразу заснул как дитя, в блаженной уверенности, что утром моментально отыщет всё что нужно.
Так и получилось. Он проснулся, взял записку со столика и стал читать, что где находится:
— «Брюки — на стуле». Ага, вот они, надеваем. «Рубаха — на спинке кровати». Прекрасно, надеваем рубаху. «Шляпа — на письменном столе». Точно, берём и её…
Так, всего за несколько минут, этот человек полностью оделся. Но вдруг от некой мысли его объял ужас, и он стал раз за разом перечитывать список, хватая поочерёдно предметы одежды.
— Ну да, ну да, — бормотал он в отчаянии, — вот брюки, вот рубаха, вот шляпа… А где же я сам?!
И он принялся искать себя самого. Всюду шарил, все в комнате перерыл, но так и не нашёл. Пару секунд помолчав, ребе заключил:
— Каждый из нас — точно в таком же положении.
                Чудодейственный бульон
К
ак-то раз Баал Шем Тов проходил через город, в котором жил один человек, тяжело заболевший. Известие о прибытии Бешта распространилось быстро, и врач, лечивший этого больного, попросил знаменитого целителя посетить пациента.
Зайдя к больному, Бешт в течение нескольких секунд на него смотрел и затем, обратившись к его жене, велел приготовить для мужа куриный бульон. Больной отхлебнул немного густого навара и, сразу оживившись, заговорил. Бешт побыл с ним несколько часов, и за это время к человеку вернулись силы.
Когда Бешт собрался уходить, врач попросил уделить ему несколько минут.
— Этот человек был на пороге смерти, — сказал врач, — я ничем не мог ему помочь, и уж тем более не мог его исцелить какой-то куриный бульон. Как вам это удалось?
— Болезнь проявляется в теле, но зарождается в духе, — ответил Бешт. — Вы лечили тело, а я заглянул в душу. Если человек использует своё тело безбожно: если он безрассуден в действиях, груб в словах, нарушает мицвос (божьи заповеди) и дерек эрец (благодеяния), — его дух страдает и не может поддерживать тело как следует. Именно это произошло с вашим пациентом. Но я обратился к его душе и побудил её уклониться от себялюбия и обратиться к бескорыстию. Душа согласилась, и тело вновь обрело здоровье.
— А что же бульон? — спросил доктор.
Бешт улыбнулся и, пожав плечами, удалился.

                * * *
                Пьер Жан Беранже
                Нищая
перевод Д. Ленского

При сильном ветре сне валит.
У входа в храм одна, в отрепьях,
Старушка нищая стоит...
И милостыни ожидая,
Она все тут с клюкой своей,
И летом, и Зима, метель, и в крупных хлопьях
зимой, слепая...
Подайте ж милостыню ей!

Сказать ли вам, старушка эта
Как двадцать лет тому жила!
Она была мечтой поэта,
И слава ей венок плела.
Когда она на сцене пела,
Париж в восторге был от ней.
Она соперниц не имела...
Подайте ж милостыню ей!

Бывало, после представленья
Ей от толпы проезда нет.
И молодежь от восхищенья
Гремела «браво» ей вослед.
Вельможи случая искали
Попасть в число ее гостей;
Талант и ум в ней уважали.
Подайте ж милостыню ей!

В то время торжества и счастья
У ней был дом; не дом — дворец.
И в этом доме сладострастья
Томились тысячи сердец.
Какими пышными хвалами
Кадил ей круг ее гостей —
При счастье все дружатся с нами;
При горе нету тех друзей...

Святая воля провиденья...
Артистка сделалась больна,
Лишилась голоса и зренья
И бродит по миру одна.
Бывало, бедный не боится
Прийти за милостыней к ней,
Она ж у вас просить стыдится...
Подайте ж милостыню ей!

Ах, кто с такою добротою
В несчастье ближним помогал,
Как эта нищая с клюкою,
Когда амур ее ласкал!
Она все в жизни потеряла!
О! Чтобы в  старости своей
Она на промысл не роптала,
Подайте ж  милостыню ей!

          * * *
                "Безумцы"
                Перевод В. Курочкина
                Оловянных солдатиков строем
По шнурочку равняемся мы.
Чуть из ряда выходят умы:
"Смерть безумцам!" - мы яростно воем.
Поднимаем бессмысленный рев,
Мы преследуем их, убиваем -
И статуи потом воздвигаем,
Человечества славу прозрев.

Ждет Идея, как чистая дева,
Кто возложит невесте венец.
"Прячься", - робко ей шепчет мудрец,
А глупцы уж трепещут от гнева.
Но безумец-жених к ней грядет
По полуночи, духом свободный,
И союз их - свой плод первородный -
Человечеству счастье дает.

Сен-Симон все свое достоянье
Сокровенной мечте посвятил.
Стариком он поддержки просил,
Чтобы общества дряхлое зданье
На основах иных возвести, -
И угас, одинокий, забытый,
Сознавая, что путь, им открытый,
Человечество мог бы спасти.

"Подыми свою голову смело! -
Звал к народу Фурье. - Разделись
На фаланги и дружно трудись
В общем круге для общего дела.
Обновленная вся, брачный пир
Отпирует земля с небесами, -
И та сила, что движет мирами,
Человечеству даст вечный мир".

Равноправность в общественном строе
Анфантен слабой женщине дал.
Нам смешон и его идеал.
Это были безумцы - все трое!
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет -
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!

По безумным блуждая дорогам,
Нам безумец открыл Новый Свет;
Нам безумец дал Новый завет -
Ибо этот безумец был богом.
Если б завтра земли нашей путь
Осветить наше солнце забыло -
Завтра ж целый бы мир осветила
Мысль безумца какого-нибудь!

                * * *
                Мои волосы


                Апостол радости беспечной,
                Друзья, я проповедь прочту:
                Все блага жизни скоротечной
                Хватайте прямо на лету...
                Наперекор судьбы ударам,
                Чтоб смелый дух в свободе рос...
                Вот вам совет мой, - а недаром
                Я в цвете лет лишен волос.

                Друзья, хотите ли игриво,
                Как светлый день, всю жизнь прожить?
                Вот вам вино: в нем можно живо
                Мирские дрязги утопить.
                К его струям прильните с жаром,
                Чтоб в вашу кровь оно влилось...
                Вот вам совет мой, - а недаром
                Я в цвете лет лишен волос.

                Друзья! вино, вселяя резвость,
                Не наполняет пустоты, -
                Нужна любовь, чтоб снова трезвость
                Найти в объятьях красоты;
                Чтоб каждый в жертву страстным чарам
                Здоровье, юность, деньги нес...
                Вот вам совет мой, - а недаром
                Я в цвете лет лишен волос.

                Последовав моим советам,
                Вы насмеетесь над судьбой -
                И, насладившись жизни летом,
                С ее не встретитесь зимой;
                Над вашим юношеским жаром
                Суровый не дохнет мороз;
                Вот вам совет мой, - а недаром
                Я в цвете лет лишен волос.


                * * *
                И.С. Тургенев
                Стихи в прозе
                «Услышишь суд глупца...»
                Пушкин

Т
ы всегда говорил правду, великий наш певец; ты сказал ее и на этот раз.
«Суд глупца и смех толпы»... Кто не изведал и того и другого?
Всё это можно — и должно переносить; а кто в силах — пусть презирает!
Но есть удары, которые больнее бьют по самому сердцу. Человек сделал всё что мог; работал усиленно, любовно, честно... И честные души гадливо отворачиваются от него; честные лица загораются негодованием при его имени.
— Удались! Ступай вон! — кричат ему честные молодые голоса. — Ни ты нам не нужен, ни твой труд; ты оскверняешь наше жилище — ты нас не знаешь и не понимаешь... Ты наш враг!
Что тогда делать этому человеку? Продолжать трудиться, не пытаться оправдываться — и даже не ждать более справедливой оценки.
Некогда землепашцы проклинали путешественника, принесшего им картофель, замену хлеба, ежедневную пищу бедняка. Они выбивали из протянутых к ним рук драгоценный дар, бросали его в грязь, топтали ногами.
Теперь они питаются им — и даже не ведают имени своего благодетеля.
Пускай! На что им его имя? Он, и безымянный, спасает их от голода.
Будем стараться только о том, чтобы приносимое нами было точно полезною пищей.
Горька неправая укоризна в устах людей, которых любишь... Но перенести можно и это...
«Бей меня! но выслушай!» — говорил афинский вождь спартанскому.
«Бей меня — но будь здоров и сыт!» — должны говорить мы.
Февраль, 1878
                * * *
                Житейское правило

Е
сли вы желаете хорошенько насолить и даже повредить противнику, — говорил мне один старый пройдоха, — то упрекайте его в том самом недостатке или пороке, который вы за собою чувствуете. Негодуйте... и упрекайте!
Во-первых — это заставит других думать, что у вас этого порока нет.
Во-вторых — негодование ваше может быть даже искренним... Вы можете воспользоваться укорами собственной совести.
Если вы, например, ренегат, — упрекайте противника в том, что у него нет убеждений!
Если вы сами лакей в душе, — говорите ему с укоризной, что он лакей... лакей цивилизации, Европы, социализма!
— Можно даже сказать: лакей безлакейства! — заметил я.
— И это можно, — подхватил пройдоха.
Февраль, 1878
                * * *
                Дурак
Ж
ил-был на свете дурак.
Долгое время он жил припеваючи; но понемногу стали доходить до него слухи, что он всюду слывет за безмозглого пошлеца.
Смутился дурак и начал печалиться о том, как бы прекратить те неприятные слухи. Внезапная мысль озарила наконец его темный умишко... И он, нимало не медля, привел ее в исполнение.
Встретился ему на улице знакомый — и принялся хвалить известного живописца...
— Помилуйте! — воскликнул дурак. — Живописец этот давно сдан в архив... Вы этого не знаете? Я от вас этого не ожидал... Вы — отсталый человек.
Знакомый испугался — и тотчас согласился с дураком.
— Какую прекрасную книгу я прочел сегодня! — говорил ему другой знакомый.
— Помилуйте! — воскликнул дурак. — Как вам не стыдно? Никуда эта книга не годится; все на нее давно махнули рукою. Вы этого не знаете? Вы — отсталый человек.
И этот знакомый испугался — и согласился с дураком.
— Что за чудесный человек мой друг N. N.! — говорил дураку третий знакомый. — Вот истинно благородное существо!
— Помилуйте! — воскликнул дурак. — N. N. — заведомый подлец! Родню всю ограбил. Кто ж этого не знает? Вы — отсталый человек!
Третий знакомый тоже испугался — и согласился с дураком, отступился от друга.
И кого бы, что бы ни хвалили при дураке — у него на всё была одна отповедь.
Разве иногда прибавит с укоризной:
— А вы всё еще верите в авторитеты?
— Злюка! Желчевик! — начинали толковать о дураке его знакомые. — Но какая голова!
— И какой язык! — прибавляли другие. — О, да он талант!
Кончилось тем, что издатель одной газеты предложил дураку заведовать у него критическим отделом.
И дурак стал критиковать всё и всех, нисколько не меняя ни манеры своей, ни своих восклицаний.
Теперь он, кричавший некогда против авторитетов, — сам авторитет — и юноши перед ним благоговеют и боятся его.
Да и как им быть, бедным юношам? Хоть и не следует, вообще говоря, благоговеть... но тут, поди, не возблагоговей — в отсталые люди попадаешь!
Житье дуракам между трусами.
Апрель, 1878
                * * *
                Мы еще повоюем!
К
акая ничтожная малость может иногда перестроить всего человека!
Полный раздумья, шел я однажды по большой дороге.
Тяжкие предчувствия стесняли мою грудь; унылость овладевала мною.
Я поднял голову... Передо мною, между двух рядов высоких тополей, стрелою уходила вдаль дорога.
И через нее, через эту самую дорогу, в десяти шагах от меня, вся раззолоченная ярким летним солнцем, прыгала гуськом целая семейка воробьев, прыгала бойко, забавно, самонадеянно!
Особенно один из них так и надсаживал бочком, бочком, выпуча зоб и дерзко чирикая, словно и чёрт ему не брат! Завоеватель — и полно!
А между тем высоко на небе кружил ястреб, которому, быть может, суждено сожрать именно этого самого завоевателя.
Я поглядел, рассмеялся, встряхнулся — и грустные думы тотчас отлетели прочь: отвагу, удаль, охоту к жизни почувствовал я.
И пускай надо мной кружит мой ястреб...
— Мы еще повоюем, чёрт возьми!
Ноябрь, 1879
                * * *
                Молитва
О
 чем бы ни молился человек — он молится о чуде. Всякая молитва сводится на следующую: «Великий боже, сделай, чтобы дважды два — не было четыре!»
Только такая молитва и есть настоящая молитва — от лица к лицу. Молиться всемирному духу, высшему существу, кантовскому, гегелевскому, очищенному, безобразному богу — невозможно и немыслимо.
Но может ли даже личный, живой, о;бразный бог сделать, чтобы дважды два — не было четыре?
Всякий верующий обязан ответить: может — и обязан убедить самого себя в этом.
Но если разум его восстанет против такой бессмыслицы?
Тут Шекспир придет ему на помощь: «Есть многое на свете, друг Горацио...» и т. д.
А если ему станут возражать во имя истины, — ему стоит повторить знаменитый вопрос: «Что есть истина?»
И потому: станем пить и веселиться — и молиться.
Июнь, 1881
                * * *
                Песочные часы
Д
ень за днем уходит без следа, однообразно и быстро.
Страшно скоро помчалась жизнь, — скоро и без шума, как речное стремя перед водопадом.
Сыплется она ровно и гладко, как песок в тех часах, которые держит в костлявой руке фигура Смерти.
Когда я лежу в постели и мрак облегает меня со всех сторон — мне постоянно чудится этот слабый и непрерывный шелест утекающей жизни.
Мне не жаль ее, не жаль того, что я мог бы еще сделать... Мне жутко.
Мне сдается: стоит возле моей кровати та неподвижная фигура... В одной руке песочные часы, другую она занесла над моим сердцем...
И вздрагивает и толкается в грудь мое сердце, как бы спеша достучать свои последние удары.
Декабрь, 1878
                * * *

                Nessun maggior dolore 1
Г
олубое небо, как пух легкие облака, запах цветов, сладкие звуки молодого голоса, лучезарная красота великих творений искусства, улыбка счастья на прелестном женском лице и эти волшебные глаза... к чему, к чему всё это?
Ложка скверного, бесполезного лекарства через каждые два часа — вот, вот что нужно.
Июнь, 1882
________________________________________
1Нет большей скорби (итал.).

                * * *

Цитаты из романа Ярослава Гашека "Похождения бравого солдата Швейка",
(1921 – 1923)
Великой эпохе нужны великие люди. Но на свете существуют и непризнанные, скромные герои, не завоевавшие себе славы Наполеона. История ничего не говорит о них. Но при внимательном анализе их слава затмила бы даже славу Александра Македонского.
Я искренне люблю бравого солдата Швейка и, представляя вниманию читателей его похождения во время мировой войны, уверен, что все будут симпатизировать этому непризнанному герою. Он не поджег храма богини в Эфесе, как это сделал глупец Герострат для того, чтобы попасть в газеты и школьные хрестоматии. И этого вполне достаточно.
Приготовления к отправке людей на тот свет всегда производились именем бога или другого высшего существа, созданного человеческой фантазией. Древние финикияне, прежде чем перерезать пленнику горло, также совершали торжественное богослужение, как проделывали это несколько тысячелетий спустя новые поколения, отправляясь на войну, чтобы огнем и мечом уничтожить противника. Людоеды на Гвинейских островах и в Полинезии перед торжественным съедением пленных или же людей никчемных, как-то: миссионеров, путешественников, коммивояжеров различных фирм и просто любопытных, приносят жертвы своим богам, выполняя при этом самые разнообразные религиозные обряды. Но, поскольку к ним еще не проникла культура церковных облачений, в торжественных случаях они украшают свои зады венками из ярких перьев лесных птиц. Святая инквизиция, прежде чем сжечь свою несчастную жертву, служила торжественную мессу с песнопениями. В казни преступника всегда участвует священник, своим присутствием обременяя осужденного. В Пруссии пастор подводил несчастного осужденного под топор, в Австрии католический священник - к виселице, а во Франции - под гильотину, в Америке священник подводил к электрическому стулу, в Испании - к креслу с замысловатым приспособлением для удушения, а в России бородатый поп сопровождал революционеров на казнь и т. д. И всегда при этом манипулировали распятым, словно желая сказать: "Тебе всего-навсего отрубят голову, или только повесят, удавят, или пропустят через тебя пятнадцать тысяч вольт, - но это сущая чепуха в сравнении с тем, что пришлось испытать ему!"
Великая бойня - мировая война - также не обошлась без благословения священников. Полковые священники всех армий молились и служили обедни за победу тех, у кого стояли на содержании. Священник появлялся во время казни взбунтовавшихся солдат; священника можно было видеть и на казнях чешских легионеров. Ничего не изменилось с той поры, как разбойник Войтех, прозванный "святым", истреблял прибалтийских славян с мечом в одной руке и с крестом - в другой. Во всей Европе люди, будто скот, шли на бойню, куда их рядом с мясниками - императорами, королями, президентами и другими владыками и полководцами гнали священнослужители всех вероисповеданий, благословляя их и принуждая к ложной присяге: "На суше, в воздухе, на море..." и т. д.
- А какие оскорбления государю императору делаются спьяна? - (агент тайной полиции Бретшнейдер)
- Какие оскорбления наносятся государю императору спьяна? Всякие. Напейтесь, велите сыграть вам австрийский гимн, и сами увидите, сколько наговорите. Столько насочините о государе императоре, что, если бы лишь половина была правда, хватило бы ему позору на всю жизнь. - (Швейк)
Чистые, уютные комнатки областного уголовного суда произвели на Швейка самое благоприятное впечатление: выбеленные стены, черные начищенные решетки и сам толстый пан Демертини, старший надзиратель подследственной тюрьмы [...] Повторилась знаменитая история римского владычества над Иерусалимом. Арестованных выводили и ставили перед судом Пилатов 1914 года внизу в подвале, а следователи, современные Пилаты, вместо того чтобы честно умыть руки, посылали к "Тессигу" за жарким под соусом из красного перца и за пильзенским пивом и отправляли новые и новые обвинительные материалы в государственную прокуратуру. Здесь в большинстве случаев исчезала всякая логика и побеждал параграф, душил параграф, идиотствовал параграф, фыркал параграф, смеялся параграф, угрожал параграф, убивал и не прощал параграф. Это были жонглеры законами, жрецы мертвой буквы закона, пожиратели обвиняемых, тигры австрийских джунглей, рассчитывающие свой прыжок на обвиняемого согласно числу параграфов. Исключение составляли несколько человек (точно так же, как и в полицейском управлении), которые не принимали закон всерьез. Ибо и между плевелами всегда найдется пшеница.
- Меня тоже осматривали судебные врачи,- когда я за кражу ковров предстал перед присяжными. Признали меня слабоумным. Теперь я пропил паровую молотилку, и мне за это ничего не будет. Вчера мой адвокат сказал, что если уж меня один раз признали слабоумным, то это пригодится на всю жизнь. - ("молодой человек", один из арестованных)
- Судебные доктора - стервы! Недавно на моем лугу случайно выкопали скелет, и судебные врачи заявили, что этот человек сорок лет тому назад скончался от удара каким-то тупым орудием по голове. Мне тридцать восемь лет, а меня посадили, хотя у меня есть свидетельство о крещении, выписка из метрической книги и свидетельство о прописке. - ("скрюченный человечек", один из арестованных)
Без жульничества тоже нельзя. Если бы все люди заботились только о благополучии других, то еще скорее передрались бы между собой. - (Швейк)

                * * *
Цитаты из книги Эразма Роттердамского "Жалоба мира"
1516, опубликована в 1517

           Перевод с латинского Ф.Л. Мендельсона
В
ойна противна всему сущему: война - первопричина всех бед и зол, бездонный океан, поглощающий все без различия. [...] Но если в войне нет ничего святого, если она, словно моровая язва, разъедает совесть и веру, если для людей нет ничего более пагубного, для бога - ничего более ненавистного, если все это так, то почему же вы отворачиваетесь от меня? Разве вы разумные люди? Кто поверит, что вы обладаете хоть крупицей мудрости, если, не жалея ни трудов, ни забот, ни расходов, ни уговоров, прибегая ко всяческим ухищрениям, пренебрегая всевозможными опасностями, вы стремитесь во что бы то ни стало изгнать меня и заменить войной - воплощением всех бед и страданий. - (Говорит Мир)
Поразительное дело! Хотя природа только человека наделила разумом, способным воспринять божественную волю и откровение, только его создала полным доброты и стремления к согласию, однако я скорее нахожу себе пристанище среди самых свирепых зверей, среди самых неразумных и злобных тварей, чем среди людей! - (Говорит Мир)
Только людей - а именно они больше всего нуждаются в единодушии - не в силах, примирить ни добрая и могучая природа, ни воспитание, ни явная польза от взаимного согласия. Самые тяжкие испытания, самый горький опыт не могут объединить их и внушить им взаимную любовь. А ведь у всех людей общая форма лица и тела, общий звук голоса. Все прочие виды живых существ большей частью отличаются друг от друга формой тела. Но лицом и силой разума наделен только человек разум присущ всем людям в отличие от иных существ. А кроме того, людям дан язык - лучший посредник для установления дружбы и согласия - (Говорит Мир)
Нет такого содружества или союза, которые были бы достаточно священны и чтимы, чтобы примирить и утихомирить тех, кто яростно устремляется друг на друга для взаимного уничтожения. - (Говорит Мир)
Когда я слышу человеческую речь и вижу людей, я, Мир, устремляюсь к ним как к существам, предназначенным исключительно для того, чтобы я восторжествовал. Я постепенно проникаю, в их души, веря, что в людях мое законное пристанище. - (Говорит Мир)
Я обращал мой взор к городам. На время во мне зарождалась надежда, что здесь, наконец, есть доброе согласие между теми, кто живет окруженный одной стеной, что здесь царят и правят одинаковые законы и что здесь, как на одном корабле, всех объединяют одинаковые опасности. Увы, как я ошибался! И здесь тоже все настолько раздирается несогласием, что мне с трудом удается найти хоть один дом, в котором я мог бы прожить хоть несколько дней. - (Говорит Мир)
Минуя простой народ, который, будучи волнуем ссорами да раздорами, напоминает бушующее море, я обращался ко дворам государей, как к некоей гавани. Без сомнения, думал я, среди них и должно быть место для мира, потому что они более мудры и осторожны, чем обычные люди, потому что они - глаза народа. Кроме того, они наместники Того, кто есть Князь Согласия и кто в действительности посылает меня всем людям, а в особенности государям. И все мне как будто благоприятствовало. Я видел нежные приветствия, любовные объятия, веселые пиршества и все прочие действия и признаки гуманности. Но, увы, невероятное дело? Я не маг отыскать среди них даже тени истинного мира и согласия! Все здесь было подкрашено и искусственно, все имело радушную внешность, за которой скрывались недовольство и подлая злоба. И под конец я обнаружил, что нет здесь места для мира, ибо здесь находятся истоки и причины всех раздоров и войн. - (Говорит Мир)
Я увидел, что государи скорее могущественны, чем просвещенны, что они больше внимают алчности, чем здравым суждениям разума. - (Говорит Мир)
Я решил примкнуть к обществу ученых людей. Хорошие книги делают людей, философия создает более чем людей, богословие создает богов. Я был уверен, что отдохну среди ученых после стольких мытарств. Но, увы, новое разочарование! Здесь идет та же самая война, но только в ином роде, не такая кровавая, но не менее бессмысленная и неразумная. Одна школа отличается от другой, истинная сущность вещей меняется в зависимости от страны: многие истины не могут переплыть через море, перебраться через Альпы, переправиться через Рейн. Даже в одной и той же академии логики воюют с риторами, а богословы с юристами. [...] Дело зашло так далеко, что даже в самых незначительных вопросах они не могут прийти к согласию и часто с ожесточением нападают друг на друга из-за пустяков, пока сражение не становится все жарче и жарче, когда от аргументов переходят к злословию, а от злословия - к драке. И если спор не может быть разрешен ни с помощью кинжала, ни с помощью копья, тогда они разят друг друга своими ядовитыми, отравленными перьями и лощеной бумагой, обращая смертоносное жало своего языка против доброй славы противника. - (Говорит Мир)
Оставался еще один род людей, которые так привержены к религии, что не могут отбросить ее, даже если бы они того пожелали, как черепаха не может избавиться от своего панциря-жилища. Я мог бы надеяться, что найду себе место среди них, если бы надежда столь часто не обманывала меня и под конец не заставила во всем отчаяться. Но все же, решив испытать все, что можно, я сделал еще одну попытку. Вы хотите знать, чем она кончилась? Ни от кого из людей я не отказываюсь так охотно, как от этих. Да и на что мне было надеяться, если ни одна из религий не согласна с другими религиями? Различных религий столько же, сколько различных религиозных братств. Доминиканцы спорят с миноритами, бенедиктинцы с бернардинцами, сколько названий, столько и религий, сколько религий, столько и различных церемоний, потому что они ни в чем не согласны между собой. И каждый человек доволен своей религией, ненавидит и проклинает религию других. - (Говорит Мир)
Поскольку дела обстоят таким образом, я, уже ни во что не веря, хотел бы укрыться в каком-нибудь маленьком монастыре, в котором бы царило настоящее нерушимое спокойствие. Но как ни прискорбно говорить об этом, я до сих пор не нашел ни одного монастыря, который бы не был отравлен взаимной ненавистью и раздорами. Стыдно слушать, какие бесполезные склоки и споры из-за самых мелочных и суетных предметов затевают и поддерживают старые люди, которых должно бы уважать и почитать ради их бород и сутан. А какими учеными и какими святыми кажутся они с виду! - (Говорит Мир)
Всевозможными способами и путями природа учит людей согласию. Не довольствуясь выражением взаимного расположения на словах, она сделала так, что содружество стало не просто приятно, но и необходимо. [...] Природа дала всем прочим живым существам оружие и средства для самозащиты. Только человека она оставила слабым и безоружным, способным защищать себя от общей опасности лишь в содружестве с другими людьми. Так необходимость создала города, общество, научила людей товариществу, научила их, сливая воедино слабые силы, давать отпор диким зверям и разбойникам. Поистине, ничто в мире не смогло бы уберечь человеческое дитя, особенно новорожденное, от гибели, если бы семья не выкармливала его и не заботилась о нем в полном согласии. [...] Природа учит людей согласию и миру. [...] И при всем этом какая-то адская злоба все же овладевает людьми. В их сердца вселяется всепожирающая, ненасытная страсть к кровопролитиям! Поверить, что люди, постоянно занятые бесплодными раздорами и войнами, наделены разумом, может только тот, кто привык к этим действиям настолько, что перестал им удивляться и видеть всю их пагубность. - (Говорит Мир)

                * * *
Цитаты из комедии П. Бомарше "Безумный день, или женитьба Фигаро"
(1784)
                Перевод с французского: Н.М. Любимов
М
ы-то стараемся, строим планы, готовимся к одному, а судьба преподносит нам совсем другое. Начиная с ненасытного завоевателя, который способен проглотить весь мир, и кончая смиренным слепцом, которого ведет собака, все мы - игрушки ее прихотей. И, пожалуй, слепец, который идет за собакой, следует более верным путем и реже бывает обманут в своих ожиданиях, чем тот, первый слепец со всей его свитой. - (Фигаро)
Заставьте самого беспристрастного судью разбирать свое собственное дело, и посмотрите, как он начнет толковать законы! - (Фигаро)
Когда личные интересы не вооружают нас, женщин, друг против друга, мы все, как одна, готовы защищать наш бедный, угнетенный пол от гордых, ужасных и вместе с тем недалеких мужчин. - (Марселина)
Получать, брать и просить - в этих трех словах заключена вся тайна царедворца. - (Фигаро)
Поневоле прослывешь злым, когда все замечаешь. - (Базиль)
Люди, которые ничего ни из чего не желают сделать, ничего не достигают и ничего не стоят. - (Фигаро)
До чего же хорош английский язык! Знать его надо чуть-чуть, а добиться можно всего. Кто умеет говорить god-dam, тот в Англии не пропадет... Правда, англичане в разговоре время от времени вставляют и другие словечки, однако нетрудно убедиться, что god-dam составляет основу их языка. - (Фигаро)
Если вас лишают необходимого, станете ли вы благодарить за роскошь? - (Фигаро)
Когда хотят во что бы то ни стало найти вину, то подозрительным становится решительно все. - (Фигаро)
С умом, и вдруг - продвинуться? Шутить изволите, ваше сиятельство. Раболепная посредственность - вот кто всего добивается. - (Фигаро)
Прикидываться, что не знаешь того, что известно всем, и что тебе известно то, чего никто не знает; прикидываться, что слышишь то, что никому непонятно, и не прислушиваться к тому, что слышно всем; главное, прикидываться, что ты можешь превзойти самого себя; часто делать великую тайну из того, что никакой тайны не составляет; запираться у себя в кабинете только для того, чтобы очинить перья, и казаться глубокомысленным, когда в голове у тебя, что называется, ветер гуляет; худо ли, хорошо ли разыгрывать персону, плодить наушников и прикармливать изменников, растапливать сургучные печати, перехватывать письма и стараться важностью цели оправдать убожество средств. Вот вам и вся политика. - (Фигаро)
Политика, интрига, - называйте, как хотите. На мой взгляд, они друг дружке несколько сродни, а потому пусть их величают, как кому нравится. - (Фигаро)
                * * *
Цитаты из книги Ричарда Баха
"Чайка Джонатан Ливингстон", 1970
                Перевод: А. Сидерский
Л
етать - это ведь не просто хлопать крыльями, таскаясь туда-сюда, как москит какой-то! Неужели они ни на секунду не задумываются о том, какие перспективы откроются перед ними, если они научатся летать по-настоящему?
Полет мысли и полет ветра и крыльев - явления в равной степени материальные.
Серая скука, и страх, и злоба вот причины того, что жизнь столь коротка.
Пропитание, и грызня, и власть в Стае - это еще далеко не все. Цель жизни - поиск совершенства, а задача каждого из нас - максимально приблизить его проявление в самом себе.
Закон на всех уровнях бытия - один и тот же: свой следущий мир мы выбираем посредством знания, обретенного здесь. И если здесь мы предпочли невежество, и знание наше осталось прежним, - следующий наш мир ничем не будет отличаться от нынешнего, все его ограничения сохранятся.
Небеса - не место и не время - но лишь наше собственное совершенство.
Совершенная скорость - это не тысяча миль в час. И не миллион. И даже не скорость света. Ибо любое число суть предел, а предел всегда ограничивает. Совершенство же не может иметь пределов. Так что совершенная скорость - это когда ты просто оказываешься там, куда собираешься направиться.
Джонатану следовало отказаться о представлениях о себе как о существе, попавшем в западню ограниченного тела с размахом крыльев в сорок два дюйма и рабочими характеристиками, которые могут быть замерены и просчитаны. Суть в том, чтобы осознать: его истинная природа, его сущность - совершенная как ненаписанное число, существует всегда и везде во времени и пространстве.
Все ваше тело - от кончика одного крыла до кончика другого - есть собственно мысль, воплощенная в форме, доступной вашему зрению. Разорвав путы, сковывающие вашу мысль, вы разорвете и путы, сковывающие ваши тела.
Джонатан стоял на песке и думал: интересно, есть ли сейчас там, на Земле, Чайка, которая старается вырваться за пределы врожденных ограничений, постичь значение полета, выходящее за грань понятия о нем лишь как о способе добыть корку хлеба, выброшенную кем-то за борт вместе с помоями.
Чем выше летает чайка - тем дальше она видит.
После победы над пространством остается только Здесь. А после победы над временем - только Сейчас.

                * * *
Цитаты из комедии Ж. Б. Мольера "Тартюф, или Обманщик",
                1664г.

Перевод с французского: М. Донской
                Да, в большинстве своем мы, люди, чудаки
И действуем своей природе вопреки.
Зачем мы разуму дать не желаем веры?
И почему нигде, ни в чем у нас нет меры?
Порой наш замысел прекрасен и велик,
Но начинаем мы рубить сплеча и вмиг
Переусердствуем и добрую основу
Испортим, извратим. - (Клеант)
                Не стыдно ли, когда святоши площадные,
Бездушные лжецы, продажные витии,
В одежды святости кощунственно рядясь,
Все, что нам дорого, все втаптывают в грязь;
Когда стяжатели в соперничестве яром
Торгуют совестью, как мелочным товаром,
И, закатив глаза, принявши постный вид,
Смекают, кто и чем за то их наградит;
Когда они спешат стезею благочестья
Туда, где видятся им деньги и поместья;
Когда, крича о том, что жить грешно в миру,
Они стараются пробиться ко двору;
Когда клеветники без совести, без чести,
Личиной благостной скрывая жажду мести,
Дабы верней сгубить того, кто им не мил,
Вопят, что он бунтарь противу высших сил?
И оттого для нас они опасней вдвое,
Что приспособили меч веры для разбоя,
С молитвою вершат преступные дела,
И стало в их руках добро орудьем зла.
Таких притворщиков немало в наше время. - (Клеант)
                Коль девушку ведут неволей под венец,
Тут добродетели нередко и конец.
Ведь может быть супруг за честь свою спокоен
Лишь при условии, что сам любви достоин.
И если у мужей растет кой-что на лбу,
Пускай винят себя - не жен и не судьбу.
Уж ежели тебе жених попался скверный,
То, как ты ни крепись, женой не будешь верной. - (Дорина)
                Худо, ежели противен тестю зять,
Но если муж жене противен - вдвое хуже. - (Дорина)
                Все вам подобные - а их, к несчастью, много -
Поют на этот лад. Вы слепы, и у вас
Одно желание: чтоб все лишились глаз.
И потому вам страх внушает каждый зрячий,
Который думает и чувствует иначе. - (Клеант Оргону)
                Круг совести, когда становится он тесным,
Расширить можем мы: ведь для грехов любых
Есть оправдание в намереньях благих. - (Тартюф)
                Завистники умрут, но зависть - никогда. - (Г-жа Пернель)
                Коль в жизни встретился вам лицемерный плут,
При чем, скажите мне, все праведники тут?
Пусть вы на удочку попались шарлатану,
Пусть благочестие служило здесь обману,
Но это значит ли, что мерзок целый свет,
Что вовсе уж людей благочестивых нет? - (Клеант)
                Кто время выиграл - все выиграл в итоге. - (Дорина)
                У нас таких особ немалое число:
Терять поклонников кокеткам тяжело,
И чтобы вновь привлечь внимание, с годами
Они становятся завзятыми ханжами.
Их страсть - судить людей. И как суров их суд!
Нет, милосердия они не признают.
На совести чужой выискивают пятна,
Но не из добрых чувств - из зависти, понятно.
Злит этих праведниц: зачем доступны нам
Те радости, что им уже не по зубам? - (Дорина)
                Кто любит - должен тот быть твердым, как скала. - (Дорина)
                Коль нанесли тебе сердечную обиду,
Плати забвением - так гордость нам велит,
Не можешь позабыть - тогда хоть сделай вид,
Не унижай себя. Нет, не могу постичь я,
Как можно нежностью платить за безразличье. - (Валер)

                * * *
                Евгений Евтушенко
Не знаешь, где найдешь, где потеряешь,
Чтоб не упасть – соломку б подстелил…
Но каждый день с надеждой проживаешь,
Не ведая, Что Бог определил.
Надежда – та последней умирает,
Когда уж ничего не изменить.
Любой из нас однажды понимает,
Что никого не вправе он винить.
Пути Господни неисповедимы,
Мы можем только следовать судьбе,
Молясь о тех, кто нами так любимы –
О самых близких... Да и о себе
 Не знаешь, где найдешь, где потеряешь,
Чтоб не упасть – соломку б подстелил…
Но каждый день с надеждой проживаешь,
Не ведая, Что Бог определил.
Надежда – та последней умирает,
Когда уж ничего не изменить.
Любой из нас однажды понимает,
Что никого не вправе он винить.
Пути Господни неисповедимы,
Мы можем только следовать судьбе,
Молясь о тех, кто нами так любимы –
О самых близких... Да и о себе

              * * *
Человеку надо мало

Человеку надо мало:
чтоб искал
и находил.
Чтоб имелись для начала
Друг —
один
и враг —
один...
Человеку надо мало:
чтоб тропинка вдаль вела.
Чтоб жила на свете
мама.
Сколько нужно ей —
жила..
Человеку надо мало:
после грома —
тишину.
Голубой клочок тумана.
Жизнь —
одну.
И смерть —
одну.
Утром свежую газету —
с Человечеством родство.
И всего одну планету:
Землю!
Только и всего.
И —
межзвездную дорогу
да мечту о скоростях.
Это, в сущности, —
немного.
Это, в общем-то,- пустяк.
Невеликая награда.
Невысокий пьедестал.
Человеку
мало
надо.
Лишь бы дома кто-то
ждал.

           * * *
                Неверие в себя необходимо…

Да разве святость - влезть при жизни в святцы?
В себя не верить - всё-таки святей.
Талантлив, кто не трусит ужасаться
мучительной бездарности своей.

Неверие в себя необходимо,
необходимы нам тиски тоски,
чтоб тёмной ночью небо к нам входило
и обдирало звёздами виски,
чтоб вваливались в комнату трамваи,
колёсами проехав по лицу,
чтобы верёвка, страшная, живая,
в окно влетев, плясала на лету.

Необходим любой паршивый призрак
в лохмотьях напрокатных игровых,
а если даже призраки капризны, -
ей-богу, не капризнее живых.

Необходим среди болтливой скуки
смертельный страх произносить слова
и страх побриться - будто бы сквозь скулы
уже растёт могильная трава.

Необходимо бредить неулёжно,
проваливаться, прыгать в пустоту.
Наверно, лишь отчаявшись, возможно
с эпохой говорить начистоту.

Необходимо, бросив закорюки,
взорвать себя и ползать при смешках,
вновь собирая собственные руки
из пальцев, закатившихся под шкаф.

Необходима трусость быть жестоким
и соблюденье маленьких пощад,
когда при шаге к целям лжевысоким
раздавленные звёзды запищат.

Необходимо с голодом изгоя
до косточек обгладывать глагол.
Лишь тот, кто по характеру - из голи,
перед брезгливой вечностью не гол.

А если ты из грязи да и в князи,
раскняжь себя и сам сообрази,
насколько раньше меньше было грязи,
когда ты в настоящей был грязи.

Какая низость - самоуваженье...
Создатель поднимает до высот
лишь тех, кого при крошечном движенье
ознобом неуверенность трясёт.

Уж лучше вскрыть ножом консервным вены,
лечь забулдыгой в сквере на скамью,
чем докатиться до комфорта веры
в особую значительность свою.

Благословен художник сумасбродный,
свою скульптуру с маху раздробя,
голодный и холодный, - но свободный
от веры унизительной в себя.
1985
                * * *

                Михаил Щербаков
                От Рождества

Не ниже, не строже
сегодняшний холод свистел, чем вчера.
И завтра - всё то же.
Кортежи, вельможи. Глазурь, мишура.

Брось, холод, стараться.
Подул и подумал, что всех напугал.
Чего мне бояться?
Всё в точности вышло, как я полагал.

Гирлянда провисла.
Вернулся в Канаду рождественский гусь.
И после - ни смысла,
ни вымысла даже. Но я не боюсь.

На что мне свобода?
К чему мне победа моей правоты?
Не надо восхода.
Тем лучше, чем хуже. Январь, это ты.

Всё мило. Всё вяло.
И роза, что нынче я выбросил вон,
конечно, упала
на лапу Азора. Азор удивлён.

Всё то же. Нет сладу.
Не ближе фанфары, не туже аркан.
Уеду в Канаду.
Я слышал, там есть водопад-великан.

Стократный, стоцветный.
Как Бог знает что, как последний парад.
Безмерный, бессмертный.
Я лично не видел, но так говорят.
1998

                * * *

                Волк

Ты - чёрный волк. В должный час вспомнит о тебе
ад. А пока привыкай вздыбливать тарзанью
шерсть, письменам не внимать, верить осязанью.
Огнь, ореол, океaн - всё это тебе.
В шторм должный курс не однажды бизанью
мёртвый голландец укажет тебе.

Плен победишь, и холмы встанут пред тобой.
Но, на холмах не узнав Иерусалима,
так и пройдёшь сквозь врата, только что не мимо,
в храм, где как раз в этот час радужно-рябой
пёстрый витраж сам собой, без нажима,
брызнет и блёстки взметнёт над тобой.

Букв не поймёшь. Но словарь втиснет и тебя
в свой дом сирот, в толчею чётных и нечётных
глав. Клевете личных дел, мрачных подноготных
в тон подпоёт клевета басен про тебя.
Плоть неизвестных, безвинных животных
с детства навязнет в зубах у тебя.

Долг платежом - там, в конце. Это не шучу.
Огнь письменам, сироте гривенник и ёлку.
Там - бледной ли бездари, чёрному ли волку -
дам поделом. Нипочём не переплачу.
Всем от того витража по осколку.
Скупо, нелепо. Но я так хочу.

Я - чёрный волк. Никого нет, кто бы помог
мне эту речь прекратить не на полуслове.
1996

                * * *


                Целое лето

Что изменилось в эти двенадцать месяцев, угадай с налёта.
Правильно, ничего почти или очень мало. Пустой был срок.
Публика шевелилась довольно вяло, пыхтя созидала что-то,
после пыхтя ломала. В итоге минус, но он не весьма глубок.
 
Да, кое с чем обошлись неловко, в чём-то перестарались где-то.
Кафель опять приклеили как-то криво, не там прокопали рвы.
Жителей стало больше, порядку меньше. И речь не о части света:
в Африке климат мягче, но люди едва ли проще, чем я и вы.

Меж тем - закончилось целое лето. Увы.

Не изменилась та, от чьего нытья бешусь, у чьего бедра вьюсь.
Не изменился я, от чьих буриме она валерьянку пьёт.
Год ей не по душе и не нравлюсь я; так я и себе не нравлюсь,
но буриме-то - что ж, непременно в печку, раз неудачный год?

Кроме литературы, чем и дышать, опускаясь на дно морское?
Чем и внушать себе, что после дна - ещё одно, и земля не шар?
Чем утешаться, слыша, как год от года пуще грозится кое-
кто досадить по первое нам число, вгоняя в озноб и жар?..

Первое! А нынче уж вон какое. Кошмар.

С литературой, правда, как раз дела вокруг обстоят не кисло.
Что ни столбец газетный, то и сюжет. Мольер тебе и Гомер.
Смысл объявился вдруг там, где и мух не водилось, не то что смысла.
Что ни сюжет, то ребус. Хоть помещай в задачник. Ну, например.

Мать и отец тайком собирали хронику супротив тиранства.
Сын-семиклассник знал, ибо рос внимательным. Только плохо рос.
Так что, стесняясь роста, пока тянул сантиметров на полтораста,
не доносил. Потом до ста девяноста вымахал и донёс.

Чем время нравственнее пространства? Вопрос.

Впрочем, я не о времени, я о себе, о частных своих проблемах,
о языке насущном, а не о слоге, который сидит в чалме.
Действовать ли мне дальше?
И если действовать, то в каких морфемах?
Тоном каким бравировать, молодецки глядя в глаза зиме?

Я по-советски пробовал. Не далось, мешал аромат кутузки.
Пробовал по-московски - расползлось по швам, оторви да брось.
Много платя за транспорт, и по-ростовски пробовал, и по-тульски:
взять в оборот хотел неродное слово. Приступом не взялось.

Ладно, попробуем по-пластунски. Авось.

Эх, голубые ёлочки, белый снег, вдалеке с бубенцами тройка!
Публика шевелится довольно бойко, мало кого штормит.
Впрок идёт заготовка дров, успех имеют шитьё и кройка.
Может, мои мне опыты стоит впредь подписывать «Юнкер Шмидт»?

Нет, до поры не буду, помедлю минимум до конца куплета,
в коем: я, угловат и хладоустойчив (этакий эскимос),
еду всё тем же транспортом без билета. В зубах у меня галета.
Жизнь дребезжит, подпрыгивает и воспринимается как курьёз.

Меж тем закончилось целое лето. Adios,
amigos, nos encontramos mas tarde,
nos encontramos...
1996

                * * *

                Поводырь

Право, пора, поводырь, проснись, голову подыми,
стан распрями да выгляни наконец в окно.
Отчего так пахнет снаружи кузницей и лошадьми
и слова долетают сельские: «жмых», «толокно»?

Помнишь ли ты хоть имя того, кто нам дал ночлег?
Надо бы восвояси, но нет, всё гостим, гостим.
Ладно, покуда осень, тепло. А выпадет снег -
что мы будем делать с тобой, милый мой Августин?

Впрочем, и дома теперь бы ты наверняка скучал.
Всё бы писать собирался, варьировал бы нажим.
Всё бы молчал среди пепельниц, бумагу бы размечал,
ввысь бы глазел, и небо тебе казалось бы не чужим.

Жаль, не видал ты его оттуда, с тех галерей,
меж каковыми и мой был протянут канатный шлях.
Страшное небо, страшное небо, нет ничего страшней.
Чёрные бывают в нём ангелы, с кортиками, в вензелях.

Я ведь не век на согнутых шаркал, кочек боясь и дыр.
Раньше-то важно шагал, вышагивал, вышивал по канве.
Но налетели чёрные, справились, выбили балансир.
С тех-то я пор иначе как ощупью уж и не двигаюсь по Москве.

Трогаясь с места, дёргаюсь. Выветрился, иссяк.
Весь обмелел, как рекам иным не грезилось и во сне.
Будет ли так и впредь? Допускаю, что будет ещё и не так.
Если писать соберёшься всё же, то не пиши обо мне.

Или пиши, но по методу дядьки и бузины, не шлифуя фраз.
Слов не вяжи, пускай не стыкуются, не имеют лица.
Вроде того, что, дескать, тенденции упразднены. Септаккорд погас.
Ягодой, мол, валяется легенда бывшего колеса.
1995

                * * *


                Звездочет

Пернатым легче. Наук не знай.
Воркуй да каркай. Тешься натуральной снедью.
А я сижу пред звёздной картой.
Читаю вслух энциклопедию и дрожу.

Какое множество диковин огненных роится в космосе!
Страх.
Всё вольно держится, мобильно движется,
предельно вяжется в нём.
Земля уверенно лежит на трёх китах.
А мы с тобою кое-как, Бог весть на чём.

Цветёт торговля. Изюм в цене.
На верхней точке спрос на черемшу и сорго.
А я зачах на нервной почве,
не в силах думать без восторга о китах.

Какое мужество, какая грация, какие тысячи тонн!
Какое плавное существование, какой несуетный нрав!
Киты размеренно глотают свой планктон.
А мы растерянно глядим на сейсмограф.

В кино премьера. «Забриски пойнт».
Билетов нету. Денег на билеты тоже.
Пойти послать письмо в газету
о том, что Землю лучше всё же не спасать.

Она недаром ведь такая плоская, не зря похожа на диск.
Нарочно выдуман для населения неогороженный край.
Земля намеренно идёт на этот риск.
А мы никак того не ценим. Ай-ай-ай.

Шуршат потёмки. Коптит фонарь.
Летит аэробус, в тучах не весьма заметный.
Сижу, верчу небесный глобус,
листаю атлас межпланетный. И молчу.

А что тут вымолвишь, когда способен лишь
на междометие «ах».
Ну, в крайнем случае, как исключение, на восклицание «ой».
Земля уверенно лежит на трёх китах.
А мы с тобою, мы с тобою, мы с тобой...
1998


                * * *

                Владимр Лакодин

Старая крепость мозга
В зелени утопает.
Библиотеки роздан
Наипоследний шкаф.
Высохли школьные розги.
Немо забыт и силаи,
Луки и стрелы поздно
В пыльных искать мешках.

Заперты в скрипы стрелок
Звоны гитар и тостов.
Память хранит немного,
Сердце упомнит все-
Годы сомнений зрелых,
Книг непомерно толстых,
Первые вспышки Бога,
Режущий стих Басе…

Ветхая башня воли,
Стыдный чулан взросленья,
кровепровода течи
брошены на авось.
Пройден экзамен боли.
совести и прозренья:
губы твои и плечи –
главное, что сбылось.
2000

Я в зеркало смотрю – не узнаю
Ни этот нос, ни эту седину,
Проросшую сквозь голову мою…
Ни пару глаз – как фишки на кону.

Мне тридцать лет, я все твержу «привет»
Обыденный сквозь телефон в горсти.
Все также скуп и дешев тот обед,
Который я могу приобрести.

И я ищу во всем частицу «но» -
В гитарных струнах, в озере вина,
Смотрю как в неизбежное, в окно
Программы верстки массового сна.

И чувствую обман в своей крови,
Ошибки воспитания в судьбе,
И карму, как ее не назови
И как не примеряй ее к себе.

Я так хотел бы враз остановить
Тот ум, что занимают ложь и тлен,
Веревочку, что вьется… и не вить
И сдернуть  с сердца полиэтилен.

Я в зеркало смотрю и не пойму –
Чей это рот, чьим пользуюсь лицом,
Чья борода, созвучная Тому,
Кто был себе и Сыном и Отцом.
Февраль 2005

                * * *

                Александр Проказов
                Как летучая мышь
Этой ночью Луна словно руки лучи протянула,
И по ним, как по лестнице, манит уйти в небеса,
Не пойму, отчего снова небо белесая тьма затянула,
А над миром моим вьются тучи и в них вызревает гроза.

Верных песен, стихов хоровод перестал сохранять настроение,
Разучился, как щит, отводить негатив и разлад,
С каждым днём, часом, мигом всё ближе и ближе мгновение,
Когда точку пройду невозврата и путь не увижу назад.

Не хочу позабыть, как могу огорчать вас - и радовать,
И, общаясь, увидеть весь мир в повлажневших глазах,
Я боюсь разучиться загадки и тайны разгадывать,
Что на ваших щеках написала пунктиром немая слеза.

Сколько встретил я в жизни своей мудаков - не опишешь и в повести,
Сколько встретил прекрасных людей - не расскажешь в стихах,
Только тише звучит голосок измордованной совести,
И сильнее желание укрыться в далёких мирах.

Так хочу завершить все дела - и тихонько откланяться,
Обязательства взятые выполнив - молча растаять в ночи,
До чего надоело в поступках не сделанных каяться,
И ночами не спать, подбирая к разбитому сердцу чужому ключи.

Только знаю одно - не бывает работы оконченной,
И в дорогу опять за собой чья-то боль позовёт,
Как летучая мышь этой ночью парю - и крылом перепончатым
Отметаю всё то, что спокойно мне жить не даёт.

                * * *

                Джон Вудлей
                Турецкая повесть
Право, полдень слишком жарок,
Слишком ровен плеск воды.
Надоели плоских барок
Разноцветные ряды.

Все, что здесь доступно взору:
Море, пристань, толкотня,
Пять бродяг, вступивших в ссору,
Черт возьми, не для меня!

Что скучней — ходить без дела,
Без любви и без вина.
Розалинда охладела.
Генриэтта неверна,

Нет приезжих иностранцев,
Невоспитанных южан,
Завитых венецианцев,
Равнодушных парижан.

И в таверне, вечерами,
Горячась, входя в азарт,
Я проворными руками,
Не разбрасываю карт.

Иль прошла на свете мода
На веселье и вино,
Ах, крапленая колода!
Ах, зеленое сукно!


           * * *
                Время собирать и время собираться
У
 каждого свой Гений. У каждого своя точка отсчёта, зрения, видения, понимания, отношения, а следовательно и правда у каждого своя. Говорят, что мир - это тайна и самые удивительные чувства, которые дано пережить человеку это прикосновение к этой тайне. А поскольку он сам плоть от плоти Мироздания, то и сам есть тайна. Многие живут,  даже не подозревая об этом. Расписана повседневная жизнь, разложено  все по полочкам - сценарий жизни , в общем-то, типовой - все, как у всех, до тех пор, пока не произойдет чудо. Это может быть встреча с необычным человеком, книгой или явлением, одним словом, происходит то, что меняет наш привычный фокус внимания, обращенный вовне, на прямо противоположное направление - на собственный внутренний мир. Если абсолютно все, что ты знаешь о мире, представить в виде сферы (от суммы знаний меняется только размер сферы, а суть остается та же), то первым делом нужно определить, где ты есть в этот момент. Честным ответом по отношению к самому себе ( а никому другому до этого дела и нет) будет определение себя в каком-то сегменте сферы, неважно - слева-справа, снизу-сверху. Главное, что ты определил это относительно центра сферы. Центр - и есть твое истинное <<Я>>, твой ноль-переход. Вот сюда должен быть обращен твой фокус внимания. Пребывая в центре своей сферы, можно путешествовать по другим мирам и вселенным. Но всегда помнить и возвращаться к Себе. Центр твоей сферы - это некий эталон, стандарт, по которому ты определяешь и глубину другого человека. Недаром говорят, <<поверхностный человек>>. Это значит, что он далеко от своего центра. Обретение Себя, своего Дома только начало Великого Путешествия под названием Жизнь.


                * * *

                Михаил Звездинский
                Поручик Голицын

Четвертые сутки пылают станицы,
По Дону гуляет большая война,
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина!

А где-то их тройки проносятся к “Яру”,
Луна равнодушная смотрит им вслед.
А в комнатах наших сидят комиссары,
И девочек наших ведут в кабинет.

Мы сумрачным Доном идем эскадроном,
Так благослови нас, Россия-страна!
Корнет Оболенский, раздайте патроны,
Поручик Голицын, надеть ордена!

Ведь завтра под утро на красную сволочь
Развернутой лавой пойдет эскадрон,
Спустилась на Родину черная полночь,
Сверкают лишь звездочки наших погон.

За павших друзей, за поруганный кров наш,
За все комиссарам заплатим сполна,
Поручик Голицын, к атаке готовьтесь,
Корнет Оболенский, седлайте коня!

А воздух Отчизны прозрачный и синий,
Да горькая пыль деревенских дорог,
Они за Россию, и мы за Россию,
Корнет Оболенский, так с кем же наш Бог?

Мелькают Арбатом знакомые лица,
Хмельные цыганки приходят во снах,
За что же мы, дрались поручик Голицын,
И что теперь толку в твоих орденах?

Напрасно невесты нас ждут в Петербурге,
И ночи в собранье, увы, не для нас,
Теперь за спиною окопы и вьюги,
Оставлены нами и Крым, и Кавказ.

Над нами кружат черно-красные птицы,
Три года прошли, как безрадостный сон.
Оставьте надежды, поручик Голицын,
В стволе остается последний патрон.

А утром, как прежде, забрезжило солнце,
Корабль “Император” застыл, как стрела,
Поручик Голицын, быть может, вернемся,
К чему нам, поручик, чужая страна?

Подрублены корни, разграблены гнезда,
И наших любимых давно уже нет.
Поручик, на Родину мы не вернемся,
Встает над Россией кровавый рассвет.

Ричард Бах
Глава из книги "Иллюзии".
 
Т
ы знаешь так много, а может, мне только так кажется? Нет? Ты, действительно, очень много знаешь? Или все приходит с практикой? Разве не надо специально учиться, чтобы стать Мастером?
- Тебе дают книгу.
Я повесил только что выстиранный шелковый шейный платок на растяжку крыла и посмотрел на Шимоду.
- Книгу?
- Руководство для Спасителей. Что-то вроде Библии для Мастеров. У меня где-то есть, если хочешь взглянуть.
- Ну, конечно! Ты хочешь сказать, что это обычная книжка, в которой говорится...
Он немного покопался в багажнике за подголовником пассажирского сиденья и достал небольшой томик в замшевой обложке. "СПРАВОЧНИК МЕССИИ НАПОМИНАНИЯ ДЛЯ ПРОДВИНУТОЙ ДУШИ".
- Почему ты сказал "Руководство для Спасителей"? Здесь написано "Справочник Мессии".
Я начал листать эту книжку, состоящую из афоризмов и коротких советов.
"Перспектива - воспользуйся ей, или отвернись от нее. Если ты открыл эту страницу, значит, ты забываешь, что все происходящее вокруг тебя нереально. Подумай об этом".
"Прежде всего вспомни, откуда ты пришел, куда ты идешь и почему ты заварил всю эту кашу, которую и расхлебываешь. Помни, что ты умрешь ужасной смертью. Все это хорошая тренировка, и тебе она понравится больше, если ты не будешь забывать об этих фактах".
"Все же, отнесись к своей смерти с некоторой серьезностью. Смех по пути на эшафот обычно бывает непонятен менее продвинутым жизнеформам, и они назовут тебя безумцем".
- Дон, ты читал о том, чтобы отказаться от перспективы?
- Нет.
- Здесь написано, что ты должен умереть ужасной смертью.
- Не обязательно. Все зависит от обстоятельств и от того, как ты хочешь это обставить.
- А ты сам собираешься умирать ужасной смертью?
- Я не знаю. В этом нет, пожалуй, особого смысла теперь, после того как я бросил свое дело. Вполне достаточно, наверное, тихого и скромного вознесения на небеса. Я решу окончательно через несколько недель, когда закончу то, зачем я сюда пришел.
Я думал, он шутит, как он иногда шутил, и не знал, что, говоря о нескольких неделях, он был абсолютно серьезен. Я снова занялся книгой, уж точно, это были именно те знания, которые необходимы настоящему Мастеру.
"Когда ты учишься - ты лишь открываешь для себя то, что ты давно уже знаешь. Когда ты совершаешь поступки - ты показываешь, что ты действительно знаешь это. Когда ты учишь - ты лишь напоминаешь другим, что они знают все это так же хорошо, как и ты. Мы все учимся, поступаем и учим".
"Единственная твоя обязанность в любой из данных тебе жизней заключается в том, чтобы ты был верен самому себе. Быть верным кому-либо еще, или чему-либо еще невозможно, кроме того, это отличительный признак лжепророка".
"Самые простые вопросы на самом деле самые сложные. Где ты родился? Где твой дом? Куда ты идешь? Что ты делаешь? Думай об этом время от времени и следи за тем, как меняются твои ответы. Лучше всего ты учишь тому, чему тебе больше всего надо научиться самому".
- Что это ты там затих, Ричард, - сказал Шимода, как будто собрался поговорить со мной.
- Ага, - сказал я и продолжил чтение. Книжка была только для Мастеров, и я вовсе не хотел от нее отрываться.
"Живи так, чтобы тебе никогда не пришлось стыдиться, если что-нибудь из того, что ты делаешь или говоришь, станет известно всему миру, - даже если то, что станет известно, будет неправдой".
"Твои друзья узнают тебя лучше в первую минуту вашей встречи, чем твои знакомые смогут узнать тебя за тысячу лет".
"Лучший способ избежать ответственности заключается в том, чтобы заявить: "Я за это отвечаю".
Я заметил, что книжка была какая-то необычная.
- Дон, на страницах нет номеров.
- Нет, - подтвердил он. - Ты просто открываешь ее и попадаешь на то, что тебе необходимо больше всего.
- Волшебная книга!
- Нет. Для этого подходит любая книга. Подойдет даже старая газета, если ее очень внимательно читать. А разве ты не делал так раньше? Думал о чем-нибудь, а затем открывал первую попавшуюся книгу, чтобы посмотреть, что она тебе подскажет?
- Нет.
- Ну вот, так попробуй как-нибудь.
И я попробовал. Я закрыл глаза и подумал, что же должно случиться со мной, если я останусь с этим необычным парнем. С ним было здорово, но я не мог избавиться от чувства, что очень скоро с ним должно случиться что-то ужасное, и в тот момент мне бы хотелось быть подальше от этого места. Думая об этом, я раскрыл книгу и только потом уже открыл глаза и прочитал.
"По жизни тебя ведет заключенное в тебе веселое призрачное существо, полное жажды познания, которое и есть твое истинное Я. Никогда не отворачивайся от возможного будущего, пока не убедишься, что тебе в нем нечему научиться. Ты всегда волен передумать и выбрать себе какое-нибудь другое будущее или какое-нибудь другое прошлое".
Выбрать другое прошлое? В прямом смысле этого слова, или в переносном, или что они имели в виду...
- Я думаю, Дон, что в моей голове это просто не может уместиться. Я просто не знаю, как мне удастся все это выучить.
- Практикой. Немножко теории и много практики, - сказал он. - На это уходит примерно дней десять.
- Дней десять.
- Да. Поверь в то, что ты знаешь все ответы, и ты их узнаешь. Поверь в то, что ты - Мастер, и ты им тут же станешь.
- Я никогда и не говорил, что хочу быть каким-то там мастером.
- Это правда, - подтвердил он, - ты не говорил.
Но я так и не отдал эту книжку, а он не попросил ее обратно.

                ***
                Александр Дольский
              Господа офицеры (песня для к/ф «Трактир на Пятницкой»)

Всё идешь и идешь, и сжигаешь мосты.
Правда где - а где ложь? Слава где - а где стыд?
А Россия лежит в пыльных шрамах дорог,
А Россия дрожит от копыт и сапог.

Господа офицеры, голубые князья,-
Я, конечно, не первый, и последний - не я...
Господа офицеры, я прошу вас учесть:
Кто сберег свои нервы - тот не спас свою честь.

Кто мне брат, кто мне враг – разберусь как-нибудь:
Я российский солдат – прям и верен мой путь.
Даже мать и отца, даже брата забыл,
Но в груди до свинца лишь Россию любил.

Господа офицеры, мне не грустно, о нет!
Суд людской или божий через тысячу лет,
Господа офицеры, я прошу вас учесть:
Господа офицеры, не спасет вашу честь!

Я врагов своих кровь проливаю, моля:
"Ниспошли к ним любовь, о Россия моя!"
А Россия лежит в пыльных шрамах дорог,
А Россия дрожит от копыт и сапог.

Господа офицеры, голубые князья,-
Я, конечно, не первый, и последний - не я...
Господа офицеры, я прошу вас учесть:
Кто сберег свои нервы - тот не спас свою честь.
                ***
                Евгений Блажеевский
1.

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Не желает уже ни прикрас, ни богатства иметь.
И опала листва, и плоды разбиваются оземь,
И окрестные дали оплавила тусклая медь.

Что случилось со мной на ухабистой этой дороге,
Где осеннее небо застыло в пустом витраже,
Почему подступает неясное чувство тревоги
И сжимается сердце, боясь не разжаться уже?..

Вдоль стекла ветрового снежинки проносятся вкось,
В обрамлении белом летят придорожные лужи,
А душе захотелось взобраться на голый откос,
Захотелось щекою к продрогшей природе припасть
И вдогонку тебе, моя жизнь, прошептать: "Почему же
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть?.."

2.

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть…
Беспощадное время и ветер гуляют по роще.
Никому не дано этой жизнью насытиться всласть,
И судьба на ветру воробьиного клюва короче.

Мимолетная радость в изношенном сердце сгорит,
Ожидание смерти запрятано в завязи почек,
Да кому и о чем не могильной плите говорит
Между датой рожденья и смерти поставленный прочерк!..

Неужели всю жизнь, все богатство ее перебора
Заключает в себе разводящее цифры тире?!.
Я лечу сквозь туман за широкой спиною шофера,
Мой возница молчит, непричастный к подобным вопросам,
И пора понимать, что вот-вот и зима на дворе,
Что дорога больна, что темнеет не в десять, а в восемь…

                ***
                Владимир Соловьев
     Что роком суждено, того не отражу я
      Бессильной, детской волею своей.
      Покинут и один, в чужой земле брожу я,
      С тоской по небу родины моей.

     Звезда моя вдали сияет одиноко.
      В волшебный край лучи ее манят...
      Но неприступен этот край далекий,
      Пути к нему не радость мне сулят.

      Прости ж — и лишь одно последнее желанье,
      Последний вздох души моей больной:
      О, если б я за горькое страданье,
      Что суждено мне волей роковой,

      Тебе мог дать златые дни и годы,
      Тебе мог дать все лучшие цветы,
      Чтоб в новом мире света и свободы
      От злобной жизни отдохнула ты!

      Чтоб смутных снов тяжелые виденья
      Бежали все от солнечных лучей,
      Чтоб на всемирный праздник возрожденья
      Явилась ты всех чище и светлей.
                ***
                Вячеслав Фархудинов
Срок начаться, срок родиться,
жизнь, как грудь, взахлеб тиранить;
молоко стереть, побриться,
невзначай себя поранить...

И, земное тяготенье
ощутив в саду свиданья,
грызть, давясь от нетерпенья,
недозрелый плод познанья!..

Срок настал – и ты умеешь,
срок – и напрочь ум теряешь.
Срок не знать, о чем жалеешь,
И жалеть, кого не знаешь...

Срок с врагами расквитаться,
спеть в последний раз на воле,
срок – лишь в памяти остаться
и не мучить близких боле...

Вспомним времени уроки,
всё руками перетрогав!
Вот и строки — просто сроки
подведения итогов.

Мыслю или обнимаю –
к датам века приурочен.
Сколько длится смерть – не знаю.
Я живой, покуда срочен.

                ***
                Рахман Кусимов
                …просто жить, просто жить, покуда
мир с собою не стал войной,
в заведении «Барракуда»
пить эспрессо, причём двойной,
не судить ни живых, ни мёртвых,
ибо сам-то не свят пока,
и отсчитывать дни, и мёд их
собирать как нектар с цветка.
и надеясь, что «время лечит»,
на каком-нибудь рубеже,
ожидая, что станет легче,
вдруг понять, что легко – уже.
и однажды, со всеми квит, ты
пробудишься, и вот она -
вожделенная dolce vita,
заслужил, получай сполна.
и пока что здоров и в силе,
и пока что осталась прыть,
да и все, кто тебя любили,
продолжают тебя любить.

                ***
                Пауло Коэльо
                Отдавайте и получайте любовь

М
истики всегда говорили, что любовь начинается и заканчивается вместе с нашим <<Я>> и что мы не можем любить других, если сначала не полюбим себя. Как это понимаю лично я, Иисус учил нас: <<Любите себя, чтобы вы могли любить других>> (мне кажется, что перевод был немного искажен, и знаменитое выражение <<Возлюби ближнего, как самого себя>> имеет несколько другой акцент). Многие люди считают, что они смогут полюбить себя только в том случае, если сначала их полюбит кто-то другой. Но пока мы сами не станем источником любви, мы не сможем привлечь к себе любовь другого человека. Пока мы не любим себя, мы беспокойны и замкнуты. Мы пытаемся избегать компаний, или, наоборот, чересчур стараемся, угодить кому-нибудь, мы ощущаем себя зависимыми и несчастными. В некоторых случаях мы берем на себя ненужные роли. Все это только отталкивает от нас других людей. Мы можем обманывать себя, говоря, что у нас так мало друзей по той причине, что мы живем в городе (деревне), мы бедные (или богатые), или потому, что мы скромны, или же что нам просто лучше жить в одиночестве. Истина заключается в том, что мы видим себя не достаточно хорошими, а других людей -- опасными. Некоторые в нашем присутствии чувствуют себя неловко, другие постоянно напряжены и так далее. Поэтому мы не можем завести никаких дружеских отношений. Любовь к себе наделяет нас возможностью стать уязвимым, забыть об обороне, проявить свою сущность, поскольку мы знаем, что нам нечего прятать и поэтому нет никакой необходимости притворяться. Когда мы любим себя и воспринимаем себя такими, какие мы есть, то становимся более любящими и способными отдавать, получая наслаждение от компании других людей. Они же в нашем обществе чувствуют себя расслабленными, знают, что находятся в безопасности и отвечают нам тем же, то есть становятся более открытыми и честными. Таким образом, мы самым естественным путем развиваем добрые отношения дружбы и любви. Любовь к себе также означает, что мы отдаем свою любовь свободно, не ожидая ничего в обмен. Это может быть выражено в непосредственных объятиях, неожиданном букете цветов, теплой улыбке, адресованной незнакомцу, в записке с добрыми словами, спрятанной вместе с бутербродами в школьный завтрак, в предложении помочь нуждающемуся другу, в денежном чеке благотворительному обществу или в простых словах <<Я люблю тебя>>. Недостаток любви к себе приводит к тому, что некоторые люди могут отдавать многое, но ничего не получать взамен. (В эту категорию попадают и те люди, для которых помогать другим является профессией.) Пока мы не будем открыты для того, чтобы получать, мы можем соскользнуть на путь жалости к себе или мученичества. Мученичество часто происходит из веры в то, что борьба и страдания когда-нибудь принесут свои плоды. Но к этому же прибавляется и уверенность в том, что мы не заслуживаем счастья, или же должны бороться, чтобы завоевать любовь. <<Вы обо мне не беспокойтесь, а сами идите и развлекайтесь!>>, <<Нет, такого подарка я от вас принять не могу!>>, <<Мне надо так много успеть, а времени совсем мало!>>, <<Если бы я мог позволить себе передохнуть хотя бы пять минут!>> (Вы слышите эти знакомые вздохи мученика?). Если мы открыты для того, чтобы получать (благодарим за комплименты, с признательностью принимаем подарки, ценим волшебные моменты в повседневной жизни, не прочь обняться с другом и с радостью принимаем поддержку), это означает, что мы избегаем ловушек мученичества. Мученик, находящийся внутри нас, сердится на это, ему надо, чтобы другие люди смущались или чувствовали себя виноватыми (часто он даже не осознает этого), поэтому ему неприятно находиться в таком дружественном окружении. Кстати, мученики очень редко расслабляются и практически постоянно испытывают Трудные Времена. Если мы пытаемся отдать свою любовь, но не открыты, чтобы получать ее, наша любовь принимает искаженные формы и становится нездоровой и неестественной. Это и мученичество, и самопожертвование, чувство долга, обязательства, слепое увлечение или одержимость. Мы сами заблокировали свободное течение любви. Истинная любовь всегда прекрасна. От нее поют наши сердца, и парит наш дух. Она питает нашу душу. Но чтобы все это происходило, любовь должна протекать свободно -- в обоих направлениях.
                ***
                Игорь Киселев

Я прочного дома не выстроил,
Не вырастил я деревца,
Но то, что я вынес и выстрадал –
Пребудет со мной до конца.

Я знаю: предвиденья мнимые
Однажды обманут меня.
Но будет со мною любимая
До самого грозного дня.

И пусть я ни дома не выстроил,
Ни трав на земле не взрастил –
Лукавую дудочку выстрогал
И песню по свету пустил.

И кто ей в дороге ни встретится,
Угрюм ли он, замкнут ли — пусть:
Грустит, и смеется, и светится,
И я в ней грущу и смеюсь.

Уйду.
Но в той песне останется
Все то, что дышало во мне:
Как дерево к радуге тянется,
Как радугу клонит к земле…

                ***

                Зоя Женко
                Жизнь прекрасна и ярка
Жизнь прекрасна и ярка,
Жизнь свободна и легка,
Жизнь есть солнечный рассвет,
Жизнь есть неба дивный свет,
Жизнь — улыбки и цветы,
Жизнь полнится красоты,
Жизнь есть ласка добрых слов,
Жизнь есть — дети и любовь!

                ***
       В чём смысл жизни...

     В чём смысл жизни — риторический вопрос,
Который каждый мыслящий с собою нёс.
А смысл в том — чтоб смысл обрести.
Себя, спасая — мир спасти.
                ***

                Смысл жизни
Я жизни смысл искал так много лет
И не нашел... но появились мысли:
Для человека в жизни смысла нет...
Не верите?... Ищите смысл жизни...
                ***


Смысл жизни — в мелочах
Смысл жизни — в мелочах:
Ужин вместе при свечах,
Роза в спальне на рассвете,
Фраза, нужная, в Завете,
Радость, как смеются дети,
Пламя в дедовских печах.

Смысл жизни — в мелочах...
Шаль в часовне на плечах,
Губ шальных прикосновение,
Мимолетное видение,
Словно ветра дуновение,
Лика в солнечных лучах.

Смысл, может, в мелочах...
Может, в сладостных речах,
Может быть, в звонке иль стуке,
Верь — не верь, и в праздной скуке,
В ожидании, даже муке,
В отношениях «на мечах».

Смысл жизни в мелочах?..
Но хотелось бы большого,
Своего, а не чужого,
Счастья, истинно земного,
Чтобы било через край!..
Но поди ж его узнай:
В мелочах, боюсь, растает,
И никто уж не узнает
Смысл жизни в мелочах...

Ах, ах, ах!...

            ***
                В.Д. Губин
                Смерть — «единственная надежда быть человеком»
Из сборник к 60-летию профессора К.А. Сергеева. Серия «Мыслители», выпуск 12. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С.303-311

Ц
арь Мидас, поймав демона Силена, допытывался у него, что для человека наилучшее. На что Силен ответил: наилучшее для человека было совсем не родиться, а если уж родился, то наилучшее — побыстрее умереть. Силен был спутником Диониса и мыслил по-дионисийски. Для человека гомеровской эпохи, как писал Ницше в «Рождении трагедии», все обстоит наоборот: наихудшее — рано умереть, а очень плохое — вообще быть подверженным смерти. Это дионисийское и аполлоновское отношение к смерти как бы очерчивает границы поля, в которых европейский человек (и, возможно, не только европейский) пытался решить для себя самую важную проблему — проблему несуществования. Как в каждой культуре дионисийский и аполлонический моменты неразрывно связаны, однако в разные свои периоды тот или иной превалирует, так и в отношении к смерти Дионис и Аполлон борются за каждую человеческую судьбу, склоняя ее то в одну, то в другую сторону. Родиться — плохо, ибо рождаясь, человек становится несчастным, самым несчастным из всех животных — он заранее знает о своей будущей смерти и всю жизнь живет в страхе перед неизбежным концом. Но в то же время это знание дает ему огромное преимущество, поскольку смерть организует человеческую жизнь, заставляет человека в краткие годы найти смысл и оправдать перед самим собой свое существование. Не родиться — еще хуже, с точки зрения живущего человека. Можно ведь прожить долгую жизнь, но так и не родиться. Весь процесс становления как человечества, так и отдельного человека — есть процесс рождения. По существу, мы должны бы полностью родиться к моменту смерти, но судьба большинства людей трагична: они умирают, так и не успев родиться. Сам факт биологического рождения еще ничего не меняет, человек, не родившийся «вторым рождением», не существует, его жизнь, судьба и смерть не оказывают никакого влияния на мир, и конечно, Силен прав —такому человеку лучше бы вообще не существовать, поскольку в его существовании нет никакой необходимости. Человек — «дитя случая и нужды», чья жизнь зависит от массы внешних обстоятельств, многие из которых могут в любой момент прервать его жизнь. Смерть сопровождает человека с момента его рождения. Какое бы время его жизни мы ни взяли, человек всегда достаточно зрел для того, чтобы умереть. Смерть представляет собой как бы тень человека, самую верную и привязчивую. Смерть — фундаментальное свидетельство нашего «неодиночества». Мы всегда находимся под ее пристальным взглядом. Ощущая ее присутствие, ее реальность за каждым поворотом, мы не позволяем себе распускаться, поддерживая себя на уровне, превышающем тот, к которому склоняет нас наша животная природа. Разумеется, это тяжкая ноша. Осознание нашей смертности требует от нас немалых усилий. Смерть является необходимым условием жизни. Она присутствует внутри каждого мгновения жизни. Для мертвого и смерти нет, он не может умереть, поскольку и не жил никогда. Смерть существует только для живого, не только как конец, но и как постоянное предельное самоиспытание жизни, предполагающее ее завершенность, целостность в любом акте, любом деле или поступке. В реальной жизни и в реальном ходе самостановления человек постоянно тратит себя, каждую минуту умирает и тогда живет. Живет как понимающее существо. «Что-то вдруг умерло во мне», ; часто говорит себе человек, испытывающий эмоциональные или нравственные потрясения. Смерть равнообъемна жизни. Постигая смерть, мы не можем, считал Ж. Делез, сказать, что она «преобразует жизнь в судьбу, в “неделимое решающее” событие; можно, скорее, сказать, что смерть множится и дифференцируется, чтобы предоставить жизни единичности, то есть истины, которые жизнь считает полученными в результате своего сопротивления. Жизнь отныне состоит в том, чтобы занять свое место, занимать все свои места в кортеже под названием “умирание”» [1]. Смотреть на мир «через» смерть значит смотреть на все с точки зрения вечности, мысль как бы растягивает, по выражению М. Мамардашвили, тот интервал, в котором открывается скрытый в своем многообразии и бесконечности мир, которому может поразиться даже самая темная и ограниченная душа. На всем лежит печать смерти: на близких людях, которым предстоит умереть и уйти в недосягаемую бесконечность, следовательно, подлинная жалость и любовь к ним, а не имитация этих чувств пронизывают мое существование; на каждом счастливом мгновении, которое умирает или сменяется печалью, становится прошлым, ибо его невозможно удержать; на будущем, которое станет настоящим и неизбежно уйдет в прошлое. Только смерть, продуманная и понятая, останавливает в нас работу механизмов надежды, лени, привычного безразличия [2]. Окружающий нас мир является нам осмысленным и достойным внимания, потому что хрупок и недолговечен. И мы, зная о своей смертности, воспринимаем эту его хрупкость как нечто прекрасное, связанное с нами общей судьбой, которая уготована нам в грядущей мгле. И в то же время только то, что ушло навсегда, — превратилось в чистую форму и стало вечным, а то, что не ушло, всегда незакончено, несовершенно. Всматриваясь в вещи, в окружающих людей, мы видим в них контуры грядущего или возможного совершенства и целостности, потому что прозреваем сквозь них мертвый, ушедший мир. Все, что умерло, ушло навсегда, — обусловливает любое мое восприятие, понимание. Окружающий мир — это всегда мир, где уже нет людей, которых я любил, в котором я все время учусь жить в мире без очередного умершего человека. Это не только мир, где умерли мои родители, мои предки, это еще и мир, где умер Сократ, умерли Шекспир и Ницше. Я не только метафизически, но и буквально связан с царством мертвых, и эта связь делает мое существование человеческим. Для человека, никогда не сталкивающегося со смертью — будь внезапно пробудившийся страх в сознании ребенка, который вдруг осознал, что он рано или поздно обязательно умрет, или пограничная ситуация, в которой человек чудом спасается от неминуемой смерти — для него мир является плоским, одномерным, без рельефной глубины, без завораживающей, непроницаемой тени, которую отбрасывает любой предмет, любое живое существо. Как было известно грекам, эрос — это наша первая встреча со смертью. Любящий человек начинает умирать. Потому что у любви никаких корней в этом мире нет. Любовь, считал Бердяев, вне человеческого рода, она не нужна ему, перспективе его продолжения и устроения. Над любовью нельзя ни богословствовать, ни морализировать, ни социологизировать, ни биологизировать, она вне всего этого, она не от мира сего, она — нездешний цветок, гибнущий в среде этого мира. Любовь скинута со всех мирских расчетов. Любовь свободна, потому что она может выбрать смерть. Она всегда связана со смертью: или оттого, что препятствия для ее осуществления оказываются непреодолимыми, или если любящий человек осознает, как хрупко и недолговечно его чувство, когда он остро переживает тот факт, что он живет, дышит, радуется жизни, и потому своим главным врагом считает смерть. Но не только врагом, но и неотвязным спутником. Любовь невозможно удержать, также как невозможно удержать жизнь. Любящий как бы подписывает договор со смертью, потому что отрекается от всего остального мира, потому что согласен пожертвовать всем, даже собственной жизнью для того, чтобы любовь продолжалась. Смерть предполагает высший уровень ответственности. Лишить человека его конечности, — означает, помимо всего прочего, устранить этот уровень. Человек, будучи конечным существом, отличается от всех животных тем, что прилагает к своей конечности масштаб безусловного и бесконечного. Он должен жить так, говорит философия, как если бы впереди его ожидала вечность, только не в обыденном смысле, когда человек просто не думает о смерти, живя так, будто он бессмертен, а в том смысле, что он брал и будет брать на себя задачи, для выполнения которых заведомо не хватит собственной жизни. Поэтому творя, любя, делая добро, он прорывается в вечность, побеждает смерть. Многие, бравшие на себя такие бесконечные задачи, остались жить в вечности в прямом смысле этого слова. Можно избегать смерти, строя всевозможные софизмы типа эпикуровского: пока мы живы, смерти нет, когда смерть пришла — нас нет. А можно, вглядываясь в лицо смерти, учиться быть свободным [3]. В нашем стадном, озабоченном существовании даже смерть кажется нам болезнью, от которой можно выздороветь. Или чисто абстрактным рассудочным понятием, или некоей красивой философской аллегорией: платоновский Сократ считал, что философия — это подготовка к смерти. Но «смерть является предельным образом, или предельным случаем того, что вообще не выдумано. И не может быть придумано. К чему мы не приходим, как к конечному пункту нашего движения, не ищем нашей памятью. Оно не продукт сознательных воспоминаний, оно — явление» [4]. Смерть освобождает нас от плена суетной, бестолковой жизни, смерть, если она понята до конца, расколдовывает мир. Переживание смерти, забота о смерти, обеспокоенность смертью, сознание (как субъект), которое смотрит смерти в лицо, представляет собой то, что в философии называется условием свободы. Человек, открывающий экзистенциальное измерение своего существования, понимает смерть не только как конец жизни, но прежде всего как возможность перехода в иную интенсивность жизни. Кьеркегор говорил об «идеальности» смерти, о той смерти, которая сопровождает всякое падение или подъем в интенсивности переживания жизни. «…Тайная мысль о самоубийстве, — писал он в своем «Дневнике», — обладает известной силой, которая способна сделать жизнь более интенсивной. Мышление о смерти уплотняет, концентрирует жизнь» [5]. Перед лицом смерти человек оказывается один на один с самим собой, именно здесь его субъективность и индивидуальность проявляются в наибольшей степени. Только смерть порождает такую ситуацию, когда конкретный индивид оказывается незаменимым, когда он полностью идентифицируется с самим собой, когда он не может передать свою смерть никому другому. Поскольку никто не может умереть за меня, то в этой ситуации, когда я оставляю мир, я наконец обретаю самого себя. В этом контексте смерть есть, согласно Деррида, дар обретения себя [6]. Исчезновение проблематики смерти может привести к утрате собственного Я. Смерть должна все время присутствовать в горизонте жизни, хотя бы потому, что она дает представление об уникальной индивидуальности каждого живущего человека, моей индивидуальности, поскольку речь идет о моей смерти, а не о смерти кого-то другого. Смерть, с точки зрения Деррида, составляет самый большой секрет человеческой жизни, секрет неподменимой единственности каждого живущего и жившего [7]. Секрет этот заключается и в том, что в иллюзорном, несуществующем, метафорическом мире, где живет человек, смерть должна быть воспринимаема как еще один фантом этого фантасмагорического мира, пусть предельный, крайний, но все же фантом, ирреальность, располагающая равноправной позицией в этом мире не существования. Смерть всегда уже здесь, она сама суть не-бытия этого мира-призрака, и никакого перехода поэтому к ней не требуется. Смерти нет в том массивном, плотном, самодостаточном мире, мире неорганическом, мире животных и растений. Там есть только исчезновение, переход в другие формы, рассеяние. Как биологический субстрат человек тоже принадлежит этому миру, многие, если не все проявления жизнедеятельности человека, неразрывно связаны с его биологической жизнью, но человека как душевного и духовного существа в этом мире нет. Человек как исполняющее и реализующее себя существо в принципе не воплотим в реальном эмпирическом пространстве и времени. Его подспудно все время сопровождает ощущение «неуместности» присутствия в этом мире. Меня действительно нет в таком мире, который сложился до меня и вместо меня, который не заметил моего рождения. Так же как и не заметит моей смерти. В таком мире существовать нельзя. Мир существует только для существующего, который его дополняет, до-определяет, расцвечивает, обогащает, в котором он не случайная пылинка, а необходимая составная часть. Никакого другого мира для человека нет. Предел серьезного отношения к жизни — это отношение к жизни в ее смертном измерении, в страдании человека, который постоянно ощущает это измерение [8]. Мир существует, утверждал М. Бланшо, лишь потому, что мы способны все разрушить и поставить существование под вопрос. В силу этого мы и можем говорить: бытие существует, так как существует небытие: смерть — это дарованная человеку возможность, его шанс, через нее нам доступно грядущее конечного мира; смерть для людей — самая главная надежда, их единственная надежда быть людьми. Вот почему их по-настоящему тревожит лишь существование, их страх перед существованием вызван не смертью, способной положить ему конец, а тем, что оно исключает смерть, присутствует за смертью, присутствует на дне отсутствия, неумолимым днем, над которым восходят и заходят все другие дни. И возможность умереть, конечно, волнует нас. Но почему? А потому что мы, умирая, покидаем одновременно и мир, и смерть. Таков парадокс последнего часа. Смерть вместе с нами производит в мире свою работу: это она очеловечивает природу, возводит существование к бытию; она — самая человечная, что есть в нас самих; только в мире она — смерть, человек знает о ней, потому что он — человек, и он — человек, потому что в нем происходит становление смерти. Но умереть, — это разрушить мир, это лишиться человека, уничтожить бытие и, значит лишиться и смерти, лишиться того, что делало ее смертью вообще и для меня. Пока я живу — я смертен, но стоит мне умереть, и, перестав быть человеком, я перестаю также быть смертным, перестаю быть свободным умереть, и приближающаяся смерть приводит меня в ужас, потому что я вижу ее такой, какая она есть: уже не смерть, а невозможность умереть [9]. Некоторые религии, полагал Бланшо, превратили невозможность умереть в бессмертие. То есть они попытались «очеловечить» сам факт, означающий: «я перестаю быть человеком». Но движение в обратном направлении делает смерть невозможной: со смертью я теряю преимущество быть смертным, потому что теряю возможность быть человеком; оставаться человеком по ту сторону смерти означало бы такую странную вещь: несмотря на смерть, я все еще способен умереть. Способен продолжаться, как ни в чем не бывало, имея своей перспективой и даже надеждой смерть, предлагающую в качестве выхода — «продолжаться, как будто ничего не случилось» и т.д. В других религиях это называется проклятием возрождения: кто-то умирает, но умирает плохо, так как плохо жил, и оказывается обреченным воскреснуть, и воскресает до тех пор, пока, не превратившись в человека вполне, не станет, умирая, человеком блаженным: то есть по-настоящему умершим. Факт того, что мы смертны, уже заложен в том, как мы вообще можем что-то осознавать, видеть, понимать, чувствовать. Само выражение «я есть» означает «я есть смертный». Выражение «я бессмертен» представляет собой невозможное утверждение. Бессмертие воспринимается человеком обычно как наказание (ибо что может быть ужаснее вечной жизни, понимаемой как бесконечное повторение одних и тех же ситуаций, одних и тех же переживаний), лишившись смерти, человек теряет смысл жизни, лишается того мгновения, ради которого он, может быть, и живет. Если нет смерти, то нет никаких великих мгновений, они все одинаковы. В древнегреческом мифе мать попросила богов забрать своих сыновей, в то время когда они спали, гордые и счастливые своей победой на Олимпиаде. Они достигли высшего пика счастья и дальше продолжать жизнь уже нет смысла, дальше будет только унылая повседневность, и лучше умереть, находясь на этом пике торжества, чтобы они такими и остались в памяти людей. Действительно, о некоторых людях, ставших знаменитыми в молодости, можно сказать, что они упустили момент умереть или погибнуть вовремя, и сейчас их старость больше похожа на карикатуру их прошлой жизни. В России были несколько «модных» поэтов, в 60-х годах прошлого века собиравших на свои выступления целые стадионы, издававшие свои книги миллионными тиражами, кумир молодежи. Ныне некоторые из них превратились в «священных коров», которые безуспешно пытаются вернуть остатки былой славы, но эти потуги вызывают только сожаление. Постарели поэты, изменилось общество, которому теперь нужны совсем другие песни. Стать бессмертным можно, только умерев, в том смысле, в каком Ницше говорил о смерти человека, из которого должен родится сверхчеловек, не только символически, но и буквально — нет смысла в бесконечном продолжении жизни, если жизнь состоялась, если человеку удалось попасть в «просвет бытия» и выразить это попадание в самобытности своего существования, в словах и делах, которые продолжают жить вечно. Только рискнув своей жизнью, без всякой надежды на успех, можно достичь этого попадания, ибо моя жизнь — не точка в развитии поколения или государства, не полено, которое должно сгореть в общем костре, освещая путь идущим следом, и не ступень в развитии и становлении мирового духа, который тем самым дарит мне единственно возможное бессмертие. Это вечное становление есть лживая кукольная комедия, из-за которой человек забывает себя самого, развлечение, которое рассеивает личность во все стороны, нескончаемая игра тупоумия, которою большое дитя — время — забавляется перед нами и с нами. Героизм же правдивости в том, чтобы в один прекрасный день перестать быть его игрушкой. В становлении все пусто, обманчиво, плоско и достойно нашего презрения; загадка, которую человек должен разрешить, он может разрешить лишь в бытии, в бытии таким, а не иным, — лишь в непреходящем [10].
Примечания:
[1] Делез Ж. Фуко. М., 1998. С. 125.
 [2] «Понятая до конца смерть или феномен смерти и является таким коммутатором или переключателем, который наши глаза или глаза нашей души поворачивает так, что мы в обычных ситуациях видим то, что без этого предельного образа не могли бы увидеть» (Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте. С. 159).
 [3] «Если бы смерть была подобна врагу, от которого можно убежать, я посоветовал бы воспользоваться этим оружием трусов. Но так как от нее ускользнуть невозможно, ибо она одинаково настигает беглеца, будь он плут или честный человек, и так как даже наилучшая броня от нее не обережет, давайте научимся встречать ее грудью и вступать с нею в единоборство. И, чтобы отнять у нее главный козырь, изберем путь, прямо противоположный обычному. Лишим ее загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом. Будемте всюду и всегда вызывать в себе ее образ и притом во всех возможных ее обличьях. Если под нами споткнется конь, если с крыши упадет черепица, если мы наколемся о булавку, будем повторять себе всякий раз: “А что, если это и есть сама смерть?” Благодаря этому мы окрепнем, сделаемся более стойкими…Неизвестно, где поджидает нас смерть; так будем же ожидать ее всюду. Размышлять о смерти, — значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь — не зло» (Монтень М. Опыты. Кн. 1. М., 1991. С. 132-134).
[4] Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте. С. 139.
 [5] См.: Подорога В.А. Философия ландшафта. С. 96. «…Смерть, которая располагается вокруг нас, всегда не “наша”, а смерть других, Другого, она наблюдаема извне и подобно черной воронке во времени настоящего втягивает в себя все, что нас окружает, сопутствует нам, но не имеет с нами никакой экзистенциальной связи; в этом горизонте смерть ужасает, ибо она представляет собой грубый разрыв или распадение живой ткани жизни. С другой стороны, смерть не перестает жить в нас на бессознательном уровне, в бесконечном множестве аффектов, порывов, переживаний, повсюду мы наталкиваемся на ее следы, опутывающие нашу речь, жесты, тело, не распознавая их, мы ими пользуемся, будто они “под рукой”; это смерть, смещенная в другой горизонт бытия, смерть, выталкивающая нас за пороги нашей конечной чувственности. Смерть, которая будучи во вне, есть не только некая потенция не жить в каждое следующее мгновение, но и потенция снова жить, преображенным в другом плане экзистенциального бытия. В первом горизонте смерть обрывает всякое движение, в другом — развертывает, интенсифицирует жизненный опыт в качестве экзистенциального предела, который должен быть преодолен за счет качественного изменения того, кто мыслит смерть» (Там же. С. 104-105).
[6] Derrida J. Donner la morte. Р., 1994. P. 48-49.
 [7] «Секрет смерти хранит человека даже прежде того, как он научается хранить этот секрет сам. Как представляется, в этом фрагменте Деррида выражает тот подход, который только и может каким-то образом приблизить к схватыванию секрета смерти — помещение смерти в контекст жизни, причем жизни каждого конкретного человека, как его собственной смерти, присутствующей некоторым загадочным образом в его собственной жизни». (Гурко Е. Тексты деконструкции. Деррида Ж. Differаnсе. Томск, 1999. С. 98).
 [8] «И все же нужно спешить, — писал М. Пруст, — воспользоваться ими (страданиями), ибо они не очень долго длятся: мы или бываем утешены, или же, когда они слишком сильны, а сердце не выдерживает, мы умираем. Для тела благотворно счастье, а силы духа развивают лишь горесть, которая, впрочем, открывает нам каждый раз закон, что она не в меньшей мере необходима, чтобы снова вправить нас в истину, заставить нас принимать вещи всерьез, вырывая каждый раз сорняки привычки, скептицизма, легкомыслия, безразличия. Правда, эта истина не совместима со счастьем или здоровьем, как не всегда совместима и с жизнью. Горе в конце концов нас убивает. При каждой новой, слишком сильной горести, мы чувствуем, как взбухает еще одна вена, развертывая свою смертельную кривую на наших висках, под нашими глазами». (Цит. по: Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте. С. 163). [9] См.: Бланшо М. От Кафки к Кафке. М., 1998. С. 47-48.

 [10] Ницше Ф. Несвоевременные размышления. С. 37-38.
               

                ***

               
   Дмитрий Соколов
               
      Смысл жизни

Судить других всегда легко,
Нетрудно всем давать советы,
Когда проблема далеко,
Нам кажется, что её нету.

Мы часто смотрим на других,
Завидуем, потом ругаем,
Хотя живем не хуже них,
И не комфортней, сами знаем.

Но видеть грех в своей душе
Не каждый искренне способен,
И сколько лет подряд уже
«На месте топчется» свободно,

Лишь замечая у людей
Таланты или недостатки,
И в слабости тоскливых дней
Уже не видят жизни сладкой.

Но кто осилит свою лень,
Кто свет в своей душе отыщет,
Тот интересней и сильней
В мгновенье станет и... ЗАДЫШИТ!


                * * *
            
                Берт Дубин
                Воля и решимость
М
аленький деревенский школьный домик отапливался старомодной пузатой печкой. Обязанностью маленького мальчика было прийти в школу утром пораньше, растопить печь и обогреть комнату до прихода учителя и своих одноклассников.  Однажды, придя в школу, дети увидели, что здание охвачено пламенем. Маленького мальчика вытащили из горящего дома без сознания. Он получил обширные ожоги в нижней части тела и был доставлен в ближайшую больницу.  Лежа на кровати, обгоревший, находящийся в полубессознательном состоянии мальчик услышал, как доктор тихонько говорил его матери, что ее сын наверняка умрет и это будет наилучшим исходом, потому что огонь изуродовал ему всю нижнюю часть тела.  Однако мужественный мальчик не хотел умирать. Он принял решение выжить, И к удивлению врача, ему это удалось. Когда угроза смерти миновала, он снова подслушал негромкий разговор между доктором и матерью. Доктор говорил, что было бы лучше, если бы мальчик умер, поскольку он обречен оставаться калекой — нижние конечности не будут функционировать.  И мужественный мальчик опять принял важное решение. Он не будет калекой. Он будет ходить. К несчастью, он был лишен возможности передвигаться. Его волочащиеся, болтающиеся худые ноги отказывались повиноваться.  Наконец его выписали из больницы. Каждый день мать делала массаж его маленьким ножкам, однако результат оставался прежним. Тем не менее мальчик не отчаивался.  Если он не находился в постели, то был прикован к инвалидной коляске. Однажды в солнечный день мать отвезла его во двор, чтобы он подышал свежим воздухом. Вместо того чтобы сидеть в коляске, он соскользнул с нее и стал ползти по траве.  Он дополз до забора на границе их участка. С огромными усилиями он поднялся и стал медленно, шаг за шагом, передвигаться вдоль забора, преисполненный решимости научиться ходить. Он проделывал это каждый день, так что рядом с забором появилась вытоптанная дорожка. Он страстно хотел влить жизнь в свои бесчувственные ноги.  Ежедневный массаж, его железная воля и решимость сделали свое дело — он научился стоять, затем, пусть неуверенно и спотыкаясь, ходить, наконец, ходить самостоятельно и в конечном итоге — бегать.  Он стал снова посещать школу, затем бегать в нее — бегать оттого, что он испытывал от этого настоящую радость. Позже, в колледже, он организовал команду любителей бега.  А еще позже на Мэдисон-сквер-гарден этот молодой человек, который, по мнению доктора, не должен был выжить, а уж тем более ходить, — этот мужественный волевой юноша, доктор Глен Каннингэм, пробежал милю быстрее всех.

                * * *

                Юрий Энтин
                Спроси у жизни строгой...
                Спроси у жизни строгой,
Какой идти дорогой?
Куда по свету белому
Отправиться с утра?

Иди за солнцем следом,
Хоть этот путь неведом,
Иди, мой друг, всегда иди
Дорогою добра!

Забудь свои заботы,
Падения и взлёты,
Не хнычь, когда судьба ведёт
Себя не как сестра,

А если с другом худо —
Не уповай на чудо,
Спеши к нему, всегда иди
Дорогою добра!

Ах, сколько будет разных
Сомнений и соблазнов,
Не забывай, что эта жизнь —
Не детская игра!

Ты прочь гони соблазны,
Усвой закон негласный:
Иди, мой друг, всегда иди
Дорогою добра!


                * * *

               
         Илья  Брускин

       Жизнь  моя странная


Жизнь моя странная быстро листается,
Будто меня ничего не касается,
Будто потери, находки и проседи
Мятые жёлтые листья по осени.

И для меня нет ни слов, ни прощения,
Жизнь пронеслась, как сплошное мгновение.
Я не успел ни понять, ни отчаяться,
Будто бы жизнь моя лишь начинается.

Дети меня и взрослей, и практичнее,
Жаль, что порой говорят неэтичное.
Только в душе моей всё им прощается,
Будто бы жизнь моя завтра кончается.

Так и живу, будто книгу листаю,
Будто бы жизнь не свою проживаю.
Трачу листы календарно – немятые
С разными датами, с разными датами…

                * * *


    Японские  Хайку
               
      Мицуо Басё
               
     (1644-1694)
 Ива на ветру.
Соловей в ветвях запел,
 Как ее душа.
        * * *
Все, чего достиг?
На вершины гор, шляпу
Опустив, прилег.
        * * *

 Прошел я долгий путь,
За далеким облаком.
Сяду отдохнуть.
           * * *
Добавлю в свой рис
Горсть душистой сон-травы
В ночь на Новый год.
        * * *
Срез спиленного
Ствола вековой сосны
Горит, как луна.
        * * *

 Свежий снег с утра.
Лишь стрелки лука в саду
Приковали взор.
        * * *

 Я - прост. Как только
Раскрываются цветы,
Ем на завтрак рис.
        * * *

 Морозная ночь.
Шорох бамбука вдали
Так меня влечет.
         * * *
     Иссё
               
(1653-1688)

Видели все на свете
Мои глаза - и вернулись
К вам, белые хризантемы.
           * * *
   Рансэцу
               
(1654-1707)
Осенняя луна
Сосну рисует тушью
На синих небесах.
       * * *
      Ти
     (1703-1775)
На смерть маленького сына

О мой ловец стрекоз!
Куда в неведомую даль
Ты нынче забежал?

         * * *

Роса на цветах шафрана!
Прольется на землю она
И станет простой водою...

         * * *

Сливы весенний цвет
Дарит свой аромат человеку...
Тому, кто ветку сломал.

          * * *

Я и забыла,
Что накрашены губы мои...
Чистый источник!
                * * *
                Бусон
                (1716-1783)
Грузный колокол.
А на самом его краю
Дремлет бабочка.

        * * *

Я поднялся на холм,
Полон грусти, - и что же:
Там шиповник в цвету!

        * * *

Выпала роса,
И на всех колючках терна
Капельки висят.

           * * *

Холод до сердца проник:
На гребень жены покойной
В спальне я наступил.
          * * *

                Исса
                (1768-1827)
Так кричит фазан,
Будто это он открыл
Первую звезду.

          * * *

Чужих меж нами нет!
Мы все друг другу братья
Под вишнями в цвету.

          * * *

Дерево - на сруб...
А птицы беззаботно
Гнездышко там вьют!

             * * *

О, с какой тоской
Птица из клетки глядит
На полет мотылька!

             * * *

В зарослях сорной травы,
Смотрите, какие прекрасные
Бабочки родились!

            * * *

Печальный мир!
Даже когда расцветают вишни...
Даже тогда...

         * * *
На смерть маленького сына:

Наша жизнь - росинка.
Пусть лишь капелька росы
Наша жизнь - и все же...

                * * *

О
днажды некий уважаемый горожанин пришёл к Соломону, наслаждавшемуся зрелищем рыб, плескавшихся в пруду, и поведал: 
— Царь, я в замешательстве! Каждый день моей жизни похож на предыдущий, я не отличаю рассвет от заката, и больше не ведаю счастья.
Соломон задумался и сказал:
— Многие мечтали бы оказаться на твоем месте, обладать твоим домом, твоими садами и твоими богатствами. И спросил ещё мудрый царь:
— А о чём мечтаешь ты?
Ответил проситель:
— Сначала я мечтал освободиться из рабства. Потом я мечтал, чтобы моя торговля приносила доход. А теперь я не знаю, о чём мечтать.
Тогда Соломон изрёк:
— Человек, не имеющий мечты, подобен рыбам, что плавают в этом пруду. Каждый день их жизни похож на предыдущий, они не отличают рассвет от заката и не ведают счастья.
Добавил ещё царь:
— Только в отличие от рыб ты сам запер себя в своём пруду. Если в твоей жизни нет большой и благой цели, ты будешь бесцельно слоняться по своему дому и, умирая, поймешь, что прожил зря. Если цель есть, всякий раз, делая шаг, ты будешь знать, приблизил он тебя к твоей цели или отдалил, и это будет наполнять тебя азартом и страстью к жизни.
Проситель наморщил лоб и произнёс:
— Значит ли это, что всякий раз, достигая одной цели, я должен искать следующую — большую, всякий раз, когда исполняется одна моя мечта, я должен загадывать другую — более сильную, и только в поиске и дороге к лучшей мечте, я обрету счастье?
И ответил царь:
— Да.
                * * *

                Алексей Толстой
В совести искал я долго обвиненья,
Горестное сердце вопрошал довольно –
Чисты мои мысли, чисты побужденья,
А на свете жить мне тяжело и больно.
Каждый звук случайный я ловлю пытливо,
Песня ли раздастся на селе далеком,
Ветер ли всколышет золотую ниву –
Каждый звук неясным мне звучит упреком.
Залегло глубоко смутное сомненье,
И душа собою вечно недовольна:
Нет ей приговора, нет ей примиренья,
И на свете жить мне тяжело и больно!
Согласить я силюсь, что несогласимо,
Но напрасно разум бьется и хлопочет,
Горестная чаша не проходит мимо,
Ни к устам зовущим низойти не хочет!

                ***
Когда кругом безмолвен лес дремучий
И вечер тих;
Когда невольно просится певучий
Из сердца стих;
Когда упрек мне шепчет шелест нивы
Иль шум дерев;
Когда кипит во мне нетерпеливо
Правдивый гнев;
Когда вся жизнь моя покрыта тьмой
Тяжелых туч;
Когда вдали мелькнет передо мною
Надежды луч;
Средь суеты мирского развлеченья,
Среди забот,
Моя душа в надежде и в сомненье
Тебя зовет;
И трудно мне умом понять разлуку,
Ты так близка,
И хочет сжать твою родную руку
Моя рука!
                ***
О друг, ты жизнь влачишь, без пользы увядая,
Пригнутая к земле, как тополь молодая;
Поблекла свежая ветвей твоих краса,
И листья кроет пыль и дольная роса.
О, долго ль быть тебе печальной и согнутой?
Смотри, пришла весна, твои не крепки путы,
Воспрянь и подымись трепещущим столбом,
Вершиною шумя в эфире голубом!

                * * *

                Игорь Губерман

Из нас любой, пока не умер он,
себя слагает по частям
из интеллекта, секса, юмора
и отношения к властям.

Когда-нибудь, впоследствии, потом,
но даже в буквари поместят строчку,
что сделанное скопом и гуртом
расхлебывает каждый в одиночку.

С рожденья тягостно раздвоен я,
мечусь из крайности в конец,
родная мать моя — гармония,
а диссонанс — родной отец.

Между слухов, сказок, мифов,
просто лжи, легенд и мнений
мы враждуем жарче скифов
за несходство заблуждений.

Кишат стареющие дети,
у всех трагедия и драма,
а я гляжу спектакли эти
и одинок, как хер Адама.

В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно вероятно
однажды выйти из себя
и не войти обратно.

То наслаждаясь, то скорбя,
держась пути любого,
будь сам собой, не то тебя
посадят за другого.

Не прыгай с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в гавне
совместно с веком.

Гляжу, не жалуюсь, как осенью
повеял век на ряди белые,
и вижу с прежним удовольствием
фортуны ягодицы спелые.

Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом.

Непросто — думать о высоком,
паря душой в мирах межзвездных,
когда вокруг под самым боком
сопят, грызут и портят воздух.

Никто из самых близких поневоле
в мои переживания не вхож,
храню свои душевные мозоли
от любящих участливых галош.

Возделывая духа огород,
кряхтит гуманитарная элита,
издерганная болью за народ
и сменами мигрени и колита.

С успехами наук несообразно,
а ноет — и попробуй заглуши —
моя неоперабельная язва
на дне несуществующей души.

Эта мысль — украденный цветок,
просто рифма ей не повредит:
человек совсем не одинок —
кто-нибудь всегда за ним следит.

С душою, раздвоенной, как копыто,
обеим чужероден я отчизнам —
еврей, где гоношат антисемиты,
и русский, где грешат сионанизмом.

уходят сыновья, задрав хвосты,
и дочери томятся, дома сидя;
мы садим семена, растим цветы,
а после только ягодицы видим.

Живу я одиноко и сутуло,
друзья поумирали или служат,
и там, где мне гармония блеснула,
другие просто жопу обнаружат.

Я вдруг утратил чувство локтя
с толпой кишащего народа,
И худо мне, как ложке дегтя
должно быть худо в бочке меда.

Смешно, когда мужик, цветущий густо,
с родной державой соли съевший пуд,
внезапно обнаруживает грустно,
что, кажется, его давно ебут.

Во всем, что видит или слышит,
предлог для грусти находя,
зануда — нечто вроде крыши,
текущей даже без дождя.

На нас нисходит с высоты
от вида птичьего полета
то счастье сбывшейся мечты,
то капля жидкого помета.

Мы умны, а вы — увы,
что печально, если
жопа выше головы,
если жопа в кресле.

         * * *

Человек - это тайна, в которой
замыкается мира картина,
совмещается фауна с флорой,
сочетаются дуб и скотина.

На безрассудства и оплошности
я рад пустить остаток дней,
но плещет море сытой пошлости
о берег старости моей.

Служа истории внимательно,
меняет время цену слова;
сейчас эпоха, где романтика
звучит, как дудка крысолова.

Весомы и сильны среда и случай,
но главное — таинственные гены,
и как образованием ни мучай,
от бочек не родятся Диогены.

Бывают лица — сердце тает,
настолько форма их чиста,
и только сверху не хватает
от фиги нежного листа.

Душой своей, отзывчивой и чистой,
других мы одобряем не вполне;
весьма несимпатична в эгоистах
к себе любовь сильнее, чем ко мне.

Когда сидишь в собраньях шумных,
язык пылает и горит;
но люди делятся на умных
и тех, кто много говорит.

В стихах моих не музыка живет,
а шутка, запеченная в банальности,
ложащаяся грелкой на живот,
болящий несварением реальности.

Нельзя не злясь остаться прежним
урчаще булькающим брюхом,
когда соседствуешь с мятежным
смятенно мечущимся духом.

Жрец величав и строг, он ключ
от тайн, творящихся на свете,
а шут — раскрыт и прост,
как луч, животворящий тайны эти.

Несмотря на раздор между нами,
невзирая, что столько нас разных,
в обезьянах срослись мы корнями,
но не все — в человекообразных.

Жизнь не обходится без сук,
в ней суки с нами пополам,
и если б их не стало вдруг,
пришлось бы ссучиваться нам.

Слишком умных жизнь сама
чешет с двух боков:
горе им и от ума,
и от мудаков.

В эпоху страхов, сыска, рвения —
храни надменность безмятежности;
веревки самосохранения
нам трут и душу и промежности.

Пугаясь резких поворотов, он жил
и мыслил прямиком,
и даже в школе идиотов
его считали мудаком.

Чтобы плесень сытой скудости
не ползла цвести в твой дом —
из пруда житейской мудрости
черпай только решетом.

Есть люди: величава и чиста
их личность, когда немы их уста;
но только растворят они уста,
на ум приходят срамные места.

Люби своих друзей, но не греши,
хваля их чересчур или зазря;
не сами по себе мы хороши,
а фону из гавна благодаря.

Бесцветен, благонравен и безлик,
я спрятан в скорлупу своей типичности;
безликость есть отсутствие улик
опасного наличия в нас личности.

В года кошмаров, столь рутинных,
что повседневных, словно бублики,
страшней непуганых кретинов
одни лишь пуганые умники.

Не меряйся сальным затасканным метром
толпы, возглашающей славу и срам,
ведь голос толпы, разносящийся ветром,
сродни испускаемым ею ветрам.

На людях часто отпечатаны
истоки, давшие им вырасти;
есть люди, пламенем зачатые,
а есть рожденные от сырости.
              * * *

Я враг дискуссий и собраний
и в спорах слова не прошу;
имея истину в кармане,
в другом закуску я ношу.

Когда весна, теплом дразня,
скользит по мне горячим глазом,
ужасно жаль мне, что нельзя
залечь на две кровати разом.

Покуда я у жизни смысла
искал по книгам днем с огнем,
вино во мне слегка прокисло
и стало меньше смысла в нем.

Зря и глупо иные находят,
что ученье — пустяк безразличный:
человек через школу проходит
из родильного дома — в публичный.

Не знаю лучших я затей
среди вселенской тихой грусти,
чем в полусумраке детей
искать в какой-нибудь капусте.

Дымись, покуда не погас,
и пусть волнуются придурки,
когда судьба докурит нас,
куда швырнет она окурки.

Подростки мечтают о буре
в зеленой наивной мятежности,
а взрослых влечет к авантюре
цветение первой несвежести.

Надо жить наобум, напролом,
наугад и на ощупь во мгле,
ибо нынче сидим за столом,
а назавтра лежим на столе.

Гори огнем, покуда молод,
подругу грей и пей за двух,
незримо лижет вечный холод
и тленный член, и пленный дух.


Ровесник мой, засосан бытом,
плюет на вешние луга,
и если бьет когда копытом,
то только в гневе на рога.

Сложилось нынче на потеху,
что я, стареющий еврей,
вдруг отыскал свой ключ к успеху,
но не нашел к нему дверей.

Не грусти, что мы сохнем, старик,
мир останется сочным и дерзким;
всюду слышится девичий крик,
через миг становящийся женским.

Деньгами, славой и могуществом
пренебрегал сей прах и тлен;
из недвижимого имущества
имел покойник только член.

Люблю апрель — снега прокисли,
журчит капель, слезой звеня,
и в голову приходят мысли
и не находят в ней меня.

Когда тулуп мой был бараном
и ублажал младых овечек,
я тоже спать ложился рано,
чтобы домой успеть под вечер.

До пословицы смысла скрытого
только с опытом доживаешь:
двух небитых дают за битого,
ибо битого — хер поймаешь.

Как молод я был! Как летал я во сне!
В года эти нету возврата.
Какие способности спали во мне!
Проснулись и смылись куда-то.

Везде долги: мужской, супружеский,
гражданский, родственный и
дружеский,
долг чести, совести, пера,
и кредиторов до хера.

Ах. юность, юность! Ради юбки
самоотверженно и вдруг
душа кидается в поступки,
руководимые из брюк.

Живи светло и безрассудно,
поскольку в старости паскудной
под нас подсунутое судно —
помеха жизни безрассудной.

Эпоха крупных ослеплений
недолго тянутся на свете,
залившись кровью поколений,
рожденных жить в эпохи эти.

Не тужи, дружок, что прожил
ты свой век не в лучшем виде:
все про всех одно и то же
говорят на панихиде.


              * * *

Не в силах никакая конституция,
устроить отношенья и дела,
чтоб разума и духа проституция
постыдной и невыгодной была.

По эпохе киша, как мухи,
и сплетаясь в один орнамент,
утоляют вожди и шлюхи
свой общественный темперамент.

Неистово стараясь прикоснуться,
но страсть не утоляя никогда,
у истины в окрестностях пасутся
философов несметные стада.

Я не даю друзьям советы,
мир дик, нелеп и бестолков,
и на вопросы есть ответы
лишь у счастливых мудаков.

Блажен, кто знает все на свете
и понимает остальное,
свободно веет по планете
его дыхание стальное.

Жаль беднягу: от бурных драм
расползаются на куски
все сто пять его килограмм
одиночества и тоски.

Вижу в этом Творца мастерство,
и напрасно все так огорчаются,
что хороших людей - большинство,
но плохие нам чаще встречаются.

Когда боль поселяется в сердце,
когда труден и выдох и вдох,
то гнусней начинают смотреться
хитрожопые лица пройдох.

Посмотришь вокруг временами,
и ставишь в душе многоточие...
Все люди бывают гавнами,
но многие - чаще, чем прочие.

Любой мираж душе угоден,
любой иллюзии глоток...
Мой пес гордится, что свободен,
держа в зубах свой поводок.

Не верю я, хоть удави,
когда в соплях от сантиментов
поет мне песни о любви
хор безголосых импотентов.

Весь день я по жизни хромаю,
взбивая пространство густое,
а к ночи легко понимаю
коней, засыпающих стоя.

Есть в идиоте дух отваги,
присущей именно ему,
способна глупость на зигзаги,
недостижимые уму.

Тоскливей ничего на свете нету,
чем вечером, дыша холодной тьмой,
тоскливо закуривши сигарету,
подумать, что не хочется домой.

В кипящих политических страстях
мне видится модель везде одна:
столкнулись на огромных скоростях
и лопнули вразлет мешки гавна.

Еще Гераклит однажды
заметил давным-давно,
что глуп, кто вступает дважды
в одно и то же гавно.

Везде в эмиграции та же картина,
с какой и в России был тесно знаком:
болван идиотом ругает кретина,
который его обозвал дураком.

Мы ищем истину в вине,
а не скребем перстом в затылке,
и если нет ее на дне -
она уже в другой бутылке.

Жить, не зная гнета и нажима,
жить без ощущенья почвы зыбкой -
в наше время столь же достижимо,
как совокупленье птички с рыбкой.

Не зря у Бога люди вечно просят
успеха и удачи в деле частном:
хотя нам деньги счастья не приносят,
но с ними много легче быть несчастным.

Правнук наши жизни подытожит,
если не заметит - не жалей.
Радуйся, что в землю нас положат,
а не, слава Богу, в мавзолей.

                * * *
               
                Райнер Мария Рильке
                Сумасшедшие в саду

Дижон
Двор монастырский стены окружили,
как будто могут что-то дать взамен.
Те, кто внутри, о времени забыли,
исключены из бытия вне стен.
Событья здесь случаться не вольны.
И люди по дорожкам бродят цугом,
расходятся и сходятся друг с другом,
послушны, примитивны и бедны.
Молчком на огороде копошатся,
встав на колени возле ровных гряд;
когда никто не видит, каждый рад
к молоденькой траве щекой прижаться,
как будто он о ласке загрустил:
трава приветлива и зря не ранит,
а пурпур роз, быть может, вскоре станет
и угрожающ, и сверх слабых сил,
и перевесит, может быть, случайно,
то, чем душа по самый край полна.
А это, что ни говори, а тайна:
как хороша трава и как нежна.
                * * *

                Сумасшедшие
Смотрят и молчат: перегородки
из сознанья вынуты у них;
время, когда мысли четки,
навсегда ушло из стен пустых.
По ночам, когда в окне сияют
звезды, в них – покой и лад.
Руки подоконник осязают,
души к темным небесам взывают,
и глаза, как свежие, глядят
на квадратный двор, где по ранжиру
высится деревьев череда,
противостоя чужому миру,
и не пропадает никуда.

                * * *

                Искушение
Нет, не полегчало; зря нещадно
трениями плоть он иссекал.
Чувства порождали, плотоядно
отверзая свой оскал,
недоносков: хнычущая стая
мерзоликих призраков в коросте
потешалось в неуемной злости,
на него всем скопом наседая.
Эти мрази быстро размножались
плодовитой ночью и с нытьем
беспорядочно усотерялись,
расползаясь и киша кругом.
Стала ночь отравленным питьем:
руки, как в сосуд, в нее вцеплялись,
и, как бедра, тени трепыхались,
обдавая страстью и теплом.
И тогда он к ангелу воззвал –
и приблизил ангел светлый лоб,
представая, и опять загнал
внутрь святого непотребный скоп,
чтобы он до смертного порога
с чертовщиной бился в жизни сей
и выцеживал по капле Бога –
светлого – из гнусной тьмы своей.
                * * *

                Столпник
Схватка шла над ним – людей и ратей:
кто был прав? Достоин кто проклятий?
И, растерян, смят и обречен,
бесконечных бедствий соглядатай,
на высокий столб взобрался он,
ибо тот себя лишь возносил.
Одинокий, над толпой постылой
слабость и бессилье перед силой
он с хвалой Господней согласил;
время шло; и, наконец, Другой
в нем великим стал под небосклоном.
Пастухам, крестьянам, плотогонам
куклой виделся смешной
он, кричащий в небо, что являлось
в тучах и в мерцании светил;
он вопил, и каждому казалось:
лишь ему он с высоты вопил.
Только он не уследил,
как толпа росла за валом вал,
в натиске противоборств и стонов,
и что снизу блеск державных тронов
до него не достигал.
Но когда он с гордой высоты,
одинокий, проклятый, отчаясь,
ежедневно демонов с колонны
стряхивал в нечеловечьих вскриках,
в бархат и открытые короны,
неостановимо размножаясь,
падали из ран его великих
черви страха и тщеты.

              * * *

                Из жизни святого
Он страхи знал, лишающие сил,
как умиранье, и ему в угоду
учил он сердце медленному ходу;
как сына, он его растил.
Немыслимые беды он познал,
гнетущие, как темнота подвала;
и душу повзрослевшую отдал
он со смиреньем, чтобы пребывала
при Женихе и Господине; и
жил там, где одиночество безмерно
преувеличивало все, и дни
свои продлил, и речь забыл, неверно.
Зато постиг он счастье до конца,
себя рукам единым предавая,
и высшее блаженство ощущая, -
быть целостным творением Творца.
 Переводы В.Летучего
                * * *
                Король
Итак, королю шестнадцать лет.
В шестнадцать лет он уже владыка,
Но взгляд его, пугливый и дикий,
Минуя Совет,
Уходит куда-то в глубь окна.
Он мыслит, как бы уйти скорее,
И ощущает одно: на шее
Холодную цепь Руна.
Пред ним о смертной казни бумага
Подолгу лежит пуста, -
И те жалеют его: «бедняга...»
О, если б кто постиг меж ними:
Он лишь сосчитал до ста,
Пред тем, как на ней проставить имя.

Перевод В. Эльснера

               * * *
Ударил час и меня задел,
прозрачной бронзой звеня.
Дрожу и вижу: теперь мой удел -
постигать изваяние дня.

Ничто не росло, пока зренье, как плод,
не созрело во мне наконец.
Но взор завершился, и с каждым идет
желанная вещь под венец.

Ничто мне не в малость. К величью возвесть
его моей кисти дано,
на золоте вывесть, - и чью-то, Бог весть,
душу исторгнет оно.
                * * *

                Морг


Их приготовили к игре постфактум,
как будто дело за апофеозом,
Что примирит их с предыдущим актом
И каждого - друг с другом и с морозом;

Иначе словно не было конца.
И тщетно в поисках имен карманы
Обыскивали тщательно. С лица
У губ следы тоски смывали рьяно:

Их не сотрешь - видны сквозь белизну.
Но бороды торчат ровней и тверже,
По вкусу сторожей чуть-чуть подмерзши,

Чтоб с отвращеньем не ушли зеваки.
Глаза повертываются во мраке
Зрачками внутрь и смотрят в глубину.

                * * *


                Орфей, Эвридика, Гермес

В тех странных копях обитали души,
Прожилками серебряной руды
Пронизывая тьму. Среди корней
Кровь проступала, устремляясь к людям,
Тяжелой, как порфир, казалась кровь.
Она одна была красна.

Там были
Никем не населенные леса,
Утесы и мосты над пустотою.
И был там пруд, огромный, тусклый, серый.
Навис он над своим далеким дном,
Как над землею - пасмурное небо.
Среди лугов тянулась терпеливо
Извилистая длинная дорога
Единственною бледною полоской.

И этою дорогой шли они.

И стройный человек в одежде синей
Шел молча первым и смотрел вперед.
Ел, не жуя, дорогу шаг его,
Тяжелой ношей из каскада складок
Свисали крепко стиснутые руки,
Почти совсем забыв о легкой лире,
Которая врастала в левый локоть,
Как роза в сук оливковый врастает,
Раздваивались чувства на ходу:
Взор, словно пес, бежал вперед стремглав,
Бежал и возвращался, чтобы снова
Бежать и ждать на ближнем повороте, -
А слух, как запах, мешкал позади.

Порой казалось, достигает слух
Тех двух других, которые, должно быть,
Не отстают при этом восхожденье.
И снова только  звук его шагов,
И снова только ветер за спиною.
Они идут - он громко говорил,
Чтобы услышать вновь, как стихнет голос.
И все-таки идут они, те двое,
Хотя и медленно. Когда бы мог
Он обернуться (если б обернувшись,
Он своего деянья не разрушил,
Едва-едва свершенного) - увидеть
Он мог бы их, идущих тихо следом.

Вот он идет, бог странствий и вестей,
Торчит колпак над светлыми глазами,
Мелькает посох тонкий перед ним,
Бьют крылья по суставам быстрых ног,
Ее ведет он левою рукою.

Ее, ту, так любимую, что лира
Всех плакальщиц на свете превзошла,
Вселенную создав над нею плачем -
Вселенную с полями и ручьями,
С дорогами, с лесами, со зверьем;
Всходило солнце в жалобной вселенной,
Такое же, как наше, но в слезах,
Светилось там и жалобное небо,
Немое небо в звездах искаженных...
Ее, ту, так любимую...

Шла рядом с богом между тем она,
Хоть и мешал ей слишком длинный саван,
Шла неуверенно, неторопливо.
Она в себе замкнулась, как на сносях,
Не думая о том, кто впереди,
И о своем пути, который в жизнь ведет.
Своею переполнена кончиной,
Она в себе замкнулась.
Как плод созревший - сладостью и мраком,
Она была полна своею смертью.

Вторичным девством запечатлена,
Она прикосновений избегала.
Закрылся пол ее. Так на закате
Дневные закрываются цветы.
От близости чужой отвыкли руки
Настолько, что прикосновенье бога
В неуловимой легкости своей
Болезненным казалось ей и дерзким.
Навеки перестала быть она
Красавицею белокурой песен,
Благоуханным островом в постели.
Тот человек ей больше не владел.

Она была распущенной косою,
Дождем, который выпила земля,
Она была растраченным запасом.
Успела стать она подземным корнем.
 И потому, когда внезапно бог
Остановил ее движеньем резким
И горько произнес: "Он обернулся", -
Она спросила удивленно: "Кто?"

Там, где во тьме маячил светлый выход,
Стоял недвижно кто-то, чье лицо
Нельзя узнать. Стоял он и смотрел,
Как на полоску бледную дороги
Вступил с печальным взглядом бог-посланец,
Чтобы в молчанье тень сопровождать,
Которая лугами шла обратно,
Хоть и мешал ей слишком длинный саван, -
Шла неуверенно, неторопливо...

                * * *

                Из "Дуинских элегий"

                Элегия четвертая

Когда придет зима, деревья жизни?
Мы не едины. Нам бы поучиться
У перелетных птиц. Но слишком поздно
Себя мы вдруг навязываем ветру
И падаем на безучастный пруд.
Одновременно мы цветем и вянем.
А где-то ходят львы, ни о каком
Бессилии не зная в блеске силы.

А нам, когда мы ищем единенья,
Другие в тягость сразу же. Вражда
Всего нам ближе. Любящие даже
Наткнутся на предел, суля себе
Охотничьи угодья и отчизну.

Эскиз мгновенья мы воспринимаем
На фоне противоположности.
Вводить нас в заблужденье не хотят.
Нам неизвестны очертанья чувства, -
Лишь обусловленность его извне.
Кто не сидел, охваченный тревогой,
Пред занавесом сердца своего,
Который открывался, как в театре,
И было декорацией прощанье.
Нетрудно разобраться. Сад знакомый
И ветер слабый, а потом танцовщик.
Не тот. Довольно. Грим тут не поможет.
И в гриме обывателя узнаешь,
Идущего в квартиру через кухню.
Подобным половинчатым личинам
Предпочитаю цельных кукол я.
Я выдержать согласен их обличье
И нитку тоже. Здесь я. Наготове.
Пусть гаснут лампы, пусть мне говорят:
"Окончился спектакль", пускай со сцены
Сквозит беззвучной серой пустотой,
пусть предки молчаливые мои
Меня покинут. Женщина. И мальчик
С косыми карими глазами, пусть...
Я остаюсь. Тут есть на что смотреть.

Не прав ли я? Ты тот, кто горечь жизни
Из-за меня вкусил, отец мой, ты
Настоем темным долга моего
Упившийся, когда я подрастал,
Ты, тот, кто будущность мою вкушая,
испытывал мой искушенный взгляд, -
Отец мой, ты, кто мертв теперь, кто часто
Внутри меня боится за меня,
Тот, кто богатство мертвых, равнодушье
Из-за судьбы моей готов растратить,
Не прав ли я? Не прав ли я, скажите,
Вы, те, кто мне любовь свою дарили,
Поскольку вас немного я любил,
Любовь свою мгновенно покидая,
Пространство находя в любимых лицах,
Которое в пространство мировое
Переходило, вытесняя вас...
По-моему, недаром я смотрю
Во все глаза на кукольную сцену;
Придется ангелу в конце концов
Внимательный мой взгляд уравновесить
И тоже выступить, сорвав личины.
Ангел и кукла: вот и представленье.
Тогда, конечно, воссоединится
То, что раздваивали мы. Возникнет
Круговорот вселенский, подчинив
Себе любое время года. Ангел
Играть над нами будет.
Мертвецы,
пожалуй, знают, что дела людские -
Предлог и только. Все не самобытно.
По крайней мере, в детстве что-то сверх
Былого за предметами скрывалось,
И с будущим не сталкивались мы.
Расти нам приходилось, это верно,
Расти быстрее, чтобы угодить
Всем тем, чье достоянье - только возраст,
Однако настоящим в одиночку
Удовлетворены мы были, стоя
В пространстве между миром и игрушкой,
На месте том, что с самого начала
Отведено для чистого свершенья.
Кому дано запечатлеть ребенка
Среди созвездий, вверив расстоянье
Его руке? Кто слепит смерть из хлеба, -
Во рту ребенка кто ее оставит
Семечком  в яблоке?.. Не так уж трудно
Понять убийц, но это: смерть в себе,
Всю смерть в себе носить еще до жизни,
Носить, не зная злобы, это вот
Неописуемо.

                * * *
Я так один. Никто не понимает
Молчанье: голос моих долгих дней
И ветра нет, который открывает
Большие небеса моих очей…
Перед окном огромный день чужой
край города; какой-нибудь большой
лежит и ждет. Думаю: это я?
Чего я жду? И где моя душа?
11 апреля 1901 (Написано по-русски)
                * * *

                Лебедь
   Эта мука - проходить трясиной
   Неизведанного в путах дней -
   Поступи подобна лебединой.
   
   Смерть - конечное непостиженье
   Основанья нашей жизни всей -
   Робкому его же приводненью.
   
   Подхватив его, речное лоно
   Постепенно, нежно и влюбленно,
   Все теченье снизу уберет,
   Лебедь же теперь, воссев на ложе,
   С каждым мигом царственней и строже
   И небрежней тянется вперед.

                * * *
                Ты - тьма, я рос в Тебе веками...
 
                Ты - тьма, я рос в Тебе веками,
                люблю Тебя я, а не пламя,
                одевшее в границы мир
                и чей эфир
                в какой-нибудь из сфер прольет свой свет,
                а тварь о нем не знает тыщу лет.
                Но все гребет, все подгребает тьма:
                меня и зверя, пламя и дома,
                свечу - под спуд,
                земное ли, небесное -
                молюсь ночам: быть может, рядом, тут,
                незримых сил непостижимый труд.
                Ты - тьма чудесная.

                * * *
                Листья

Листы летят, летят издалека,
из вянущих садов небесных словно;
и падают, с последним взмахом, сонно.
И по ночам из звёзд уединённо
летит Земля, темна и нелегка.
Мы падаем. Ладони гаснет взмах.
И видишь, - так во всём. И тем не менее.
Есть Тот, кто это долгое падение
так нежно держит на своих руках.
                * * *
                Хорхе Луис Борхес
                Круги руин
And if he left off dreaming about you...
Through the Looking-Glass, VI *
Н
икто не знал, как он причалил к берегу беззвездной ночью, никто не видел челн бамбуковый, тонущий в топях тех священных мест, но через трое суток все узнали, что мрачный человек явился с Юга и родиной его была одна из многих деревушек, которые разбросаны по склонам гор вверх по течению, там, где язык зенд не испорчен греческим и где не буйствует проказа. Еще известно, что седой пришелец губами прикоснулся к грязи и выбрался на берег, не раздвигая камни (возможно, их не чувствуя), хотя они впивались в тело, и дотащился — весь в крови, качаясь, — до круглого пространства, увенчанного каменной фигурой — тигром или лошадью когда-то огненного цвета, а ныне цвета пепла. Этот круг был раньше храмом, но его выжгли давние пожары, его сгубила гнилостная сельва, а бог его не почитается людьми. И чужеземец лег у пьедестала. Его подняло утреннее солнце. Не удивляясь, он заметил, что раны без следа зарубцевались, сомкнул бесцветные глаза и снова погрузился в сон, но не от слабости, а усыпив себя усилием воли. Он знал, что этот храм был местом, куда его вело необоримое желание; он знал, что алчные деревья еще не удушили — там, ниже, по течению реки — развалины другого храма, который тоже влек его, с сожженными и мертвыми богами; он знал свою первейшую обязанность — предаться сну. Но в полночь он проснулся от криков какой-то безутешной птицы. Следы разутых ног, разбросанные финики, кувшин с водой ему поведали, что жители окрестных мест смотрели на него, не нарушая его сна, и, может быть, просили о защите или боялись его чар. Он сам похолодел от страха и отыскал в развалинах стены большую нишу-усыпальницу и в ней укрылся, завесив вход листвой неведомых деревьев.
А если он перестанет вас видеть во сне... — «В Зазеркалье».
Желание, приведшее его сюда, при всей своей необычайности невыполнимым не было. Он вознамерился во сне увидеть человека, увидеть целиком, во всех подробностях, чтобы ввести его затем в реальный мир. Волшебный замысел заполнил его ум и душу. Когда бы кто-нибудь спросил, как он зовется, чем занимался раньше, он не нашелся бы с ответом. Ему понравился необитаемый разбитый храм, ибо казался самой малой частью видимого мира; помехой не были и лесорубы — они удовлетворяли его скромнейшие потребности. В их приношениях риса и плодов хватало, чтобы насытить его тело, отданное единственной заботе — спать, видеть сны.
Вначале в сновидениях царил хаос. Чуть позже в них обрелись и смысл, и логика. Пришелец видел, что стоит он в центре круглого амфитеатра, ему казавшегося храмом, еще не преданным огню. Лавины сумрачных учащихся заполоняли скамьи; лица дальних смотрели на него из глубины веков и с высоты небесных звезд, но были четко различимы. Человек читал им лекции по анатомии, по космографии и магии. Все с напряжением слушали, стараясь отвечать разумно, словно понимали серьезность испытания, которое позволит одному из них покончить со своей никчемной призрачностью и войти в реальный мир. Человек в снах и наяву оценивал ответы своих видений и не давал себя сбить с толку ложью, угадывал в смущении иных развитие ума. Искал он душу, стоящую ввода в мир.
Прошло не более десяти ночей, как с огорчением он понял, что нечего рассчитывать на тех учащихся, которые приемлют рабски все его теории, но можно уповать на тех, которые порой решаются на обоснованное возражение. Первые, конечно же достойные любви и благодарности, не смогут никогда возвыситься до личности; последние же подают какую-то надежду.
Однажды вечером (теперь и вечера ему дарили сновидения, и бдел он лишь два-три часа перед восходом солнца) он распустил своих несметных призрачных учеников, оставив только одного. То был унылый, мрачный, а порой строптивый юноша, который тонким и худым лицом напоминал того, кто его создал в снах. Недолго он скорбел о своих вдруг исчезнувших товарищах. Его успехи после нескольких занятий с ним могли бы поразить учителей. А катастрофа тем не менее приближалась.
Однажды после сна, тяжелого и липкого, как топь, он посмотрел на сумерки, гонимые рассветом, и понял, что ему не удалось заснуть. Всю эту ночь и следующий день он мучился от нестерпимой ясности бессонницы. Скитался в дикой сельве и изнурял себя усталостью, но, лишь глотнув отвара из цикуты, смог впасть в дремоту, полную обрывков скучных и ненужных сновидений. Он пожелал было опять созвать своих учеников, но не сказал и нескольких слов наставления, как слушатели вдруг расплылись и растаяли. Неодолимая бессонница слезами ярости жгла старые глаза.
Он понял: сотворять что-либо из призрачной, зыбкой материи, из которой сотканы сны, — мучительнейший труд, даже если постигнуть тайны высшего и низшего порядка; труд более тяжкий, чем вить веревку из песка или чеканить лик на ветре. Он понял, что его первый замысел был обречен. Поклялся выбросить из памяти гигантскую галлюцинацию, вначале сбившую его с пути, и обратился к новому, иному методу творения. Перед тем как приступить к работе, он более месяца копил энергию, потраченную на иллюзии. Он перестал звать сон и потому тотчас уснул и спал положенное время. Те сны, которые порою видел, старался не запоминать. Ждал полную луну, чтобы опять приняться за благое дело.
Как-то вечером, совершив омовение в реке, он украсил небесных богов, произнес ритуальные слоги всесильного имени и задремал. Почти сразу ему привиделось сердце, которое билось.
Он увидел сердце трепещущим, теплым, таинственным, величиною с кулак, гранатного цвета в сумраке тела, безликого и бесполого. С усердием и любовью он грезил им четырнадцать светлых ночей. И с каждой ночью сердце виделось четче, яснее. Он не трогал его, а пока лишь смотрел, наблюдал, корректировал взглядом. Он ощущал это сердце, жил его жизнью — то очень близко, то издали. К пятнадцатой ночи наметил пальцем артерию в легких, очертил в целом все сердце — внутри и снаружи. И остался доволен. Намеренно не заснул следующей ночью. Потом снова вернулся к сердцу, твердя имя одной из планет, и принялся воображать во сне все остальные главные органы. К концу первого года он дошел до скелета, до самых век. Наверное, самым хлопотным делом было создание массы волос. Он сотворил во сне целого человека, юношу, но тот не вставал, не говорил, не мог открыть глаз. Ночь за ночью видел он во сне юношу спящим.
Гностическая космогония говорит, что Демиург вылепил красного Адама, которому не удалось встать на ноги. Таким же неуклюжим, грубым и примитивным, как тот Адам из глины, был и этот Адам из сновидений, созданный ночами мага. Однажды маг чуть было не сломал свое творение, но вовремя одумался. (Уж лучше бы сломал.) Когда мольбы к земле и водам о ниспослании вдохновения остались без ответа, он пал к стопам — кто знает, тигра или лошади, — и стал взывать о помощи, не ведая какой. А вечером во сне ему явилась статуя. Она была живой и трепетной, но не казалась страшным отпрыском коня и тигра, а представлялась тем и этим огненным созданием вместе, еще — быком, грозой и розой. Многообразный бог открыл ему свое земное имя — Огонь; сказал, что в этом круглом храме (как и в других таких же) поклонялись и приносили жертвы ему, Огню, и что привидевшийся в сновидениях призрак волшебным образом им будет оживлен и все, за исключением Огня и созидателя-сновидца, станут призрак считать обычным человеком. Еще был дан такой наказ: как только юноша познает все обряды, пусть отправляется в другой сожженный храм, развалины которого лежат там, ниже по течению, и прославляет огненное божество в том одиноком месте. И вот во сне сновидца призрак пробудился и стал существовать.
Маг выполнил наказ. Он посвятил немало времени (почти два полных года), чтобы открыть ему законы мироздания и научить служить Огню. Он юношу уже любил и не хотел с ним расставаться. Ссылаясь на пробел в его познаниях, он ежедневно сам стал просыпаться позже. И переделал правое плечо, которое кривилось. Порой его одолевало чувство, что все это уже когда-то было... А в общем он переживал счастливые часы. Прикроет веки и мечтает: Теперь всегда я буду с сыном». Или еще того забавнее: «Сын, мною порожденный, всечасно ждет меня, а если не приду, он перестанет быть».
И постепенно приучал его к действительному миру. Однажды приказал ему поставить флаг на кручах дальних гор. Назавтра флаг уж плескал под небом. Он поручал ему и многое другое, давая все более смелые приказы. И понял с затаенной болью, что сын его готов явиться в мир — наверное, пришла пора. Той ночью он поцеловал его впервые и отослал к другому храму, развалины которого белели ниже по течению, за темной сельвой и болотом. Ранее (с тем чтобы он не знал о своей прозрачной природе и верил, что он обычный человек) маг побудил его забыть о времени учения.
Победа и покой создателя были окрашены печалью. В вечерние часы и на рассвете он падал ниц у каменной фигуры и представлял, наверное, себе, как его выдуманный сын совершает схожие обряды в другом кругу руин, там, ниже по течению. Ночами он не спал — или спал так же, как все люди. Краски и звучанья мира воспринимал теперь он много хуже: ушедший сын брал силы у него и душу истощал. Цель своей жизни он достиг и жил в каком-то радостном забытьи. К концу поры, которую одни рассказчики его истории предпочитают исчислять годами, другие — пятилетиями, он был разбужен как-то в полночь гребцами, прибывшими в лодке. Их лиц не разглядел, но весть от них услышал о чудо-человеке, живущем в Северных руинах храма, способном пламень попирать ногами, не обжигаясь. Маг сразу вспомнил слово бога. Он вспомнил, что из всех земных созданий лишь одному Огню известно, что сын его не более как призрак. Эта мысль его утешила вначале, но вскоре стала мучить. Маг боялся, что сына удивит такая необычная способность и тот в конце концов поймет, что он — всего лишь призрак. Не человек, а порождение сна неведомого человека... Какое унижение, какая жалкая судьба. Ведь каждому отцу милы и любы дети, рожденные (допущенные к жизни) им в смятении чувств или в угаре счастья. Естественно, что маг боялся за будущее сына, придуманного им штрих за штрихом от головы до пят за тысяча одну таинственную ночь.
Внезапно размышлениям его пришел конец — тому предшествовало несколько знамений. Вначале (после долгой засухи) вдруг всплыло облако над дальними горами, такое легкое, как птица; потом и небо с Юга заалело подобно деснам леопарда; потом распространился дым, покрывший ржавчиной металл ночей; потом — паническое бегство птиц и тварей.
И повторилось то, что было сотни лет назад. Храм божества Огня огнем в руины превращался. Однажды на заре, лишенной птиц, увидел маг, как надвигается на стены пламень, круг за кругом. Была минута, когда ему хотелось в водах искать спасения, но он раздумал, поняв, что смерть явилась увенчать его преклонный возраст, освободить от всех забот. И он шагнул в пожар. Но языки огня не впились в тело, а облизали ласково, обмыли, не обожгли, не превратили в пепел. И с облегчением, с болью унижения, с ужасом он понял, что он сам тоже только призрак, который видится во сне кому-то.

  * * *

                Роза Парацельса


В
 лаборатории, расположенной в двух подвальных комнатах, Парацельс молил своего Бога, Бога вообще, Бога все равно какого, чтобы тот послал ему ученика. Смеркалось. Тусклый огонь камина отбрасывал смутные тени. Сил, чтобы подняться и зажечь железный светильник, не было. Парацельса сморила усталость, и он забыл о своей мольбе. Ночь уже стерла очертания запыленных колб и сосуда для перегонки, когда в дверь постучали. Полусонный хозяин встал, поднялся по высокой винтовой лестнице и отворил одну из створок. В дом вошел незнакомец. Он тоже был очень усталым. Парацельс указал ему на скамью; вошедший сел и стал ждать. Некоторое время они молчали.
  Первым заговорил учитель.
 -- Мне знаком и восточный, и западный тип лица, -- не без гордости сказал он. -- Но твой мне неизвестен. Кто ты и чего ждешь от меня?
 -- Мое имя не имеет значения, -- ответил вошедший. – Три дня и три ночи я был в пути, прежде чем достиг твоего дома. Я хочу быть твоим учеником. Я взял с собой все, что у меня есть.  Он снял торбу и вытряхнул ее над столом. Монеты были золотые, и их было очень много. Он сделал это правой рукой. Парацельс отошел, чтобы зажечь светильник. Вернувшись, он увидел, что в левой руке вошедшего была роза. Роза его взволновала.
 Он сел поудобнее, скрестил кончики пальцев и произнес:
 -- Ты надеешься, что я могу создать камень, способный превращать в золото все природные элементы, и предлагаешь мне золото. Но я ищу не золото, и если тебя интересует золото, ты никогда не будешь моим учеником.
 -- Золото меня не интересует, -- ответил вошедший. – Эти монеты -- всего лишь доказательство моей готовности работать. Я хочу, чтобы ты обучил меня Науке. Я хочу рядом с тобой пройти путь, ведущий к Камню.  Парацельс медленно промолвил:
  -- Путь -- это и есть Камень. Место, откуда идешь, -- это и есть Камень. Если ты не понимаешь этих слов, то ты ничего пока не понимаешь. Каждый шаг является целью.
 Вошедший смотрел на него с недоверием. Он отчетливо произнес:
 -- Значит, цель все-таки есть?
 Парацельс засмеялся.
  -- Мои хулители, столь же многочисленные, сколь и недалекие, уверяют, что нет, и называют меня лжецом. У меня на этот счет иное мнение, однако допускаю, что я и в самом деле обольщаю себя иллюзиями. Мне известно лишь, что есть Дорога.
 Наступила тишина, затем вошедший сказал:
 -- Я готов пройти ее вместе с тобой; если понадобится -- положить на это годы. Позволь мне одолеть пустыню. Позволь мне хотя бы издали увидеть обетованную землю, если даже мне не суждено на нее ступить. Но прежде чем отправиться в путь, дай
мне одно доказательство своего мастерства.
 -- Когда? -- с тревогой произнес Парацельс.
  -- Немедленно, -- с неожиданной решимостью ответил ученик.  Вначале они говорили на латыни, теперь по-немецки.  Юноша поднял перед собой розу.
 -- Говорят, что ты можешь, вооружившись своей наукой, сжечь розу и затем возродить ее из пепла. Позволь мне быть свидетелем этого чуда. Вот о чем я тебя прошу, и я отдам тебе
мою жизнь без остатка.
  -- Ты слишком доверчив, -- сказал учитель. -- Я не нуждаюсь в доверчивости. Мне нужна вера.
 Вошедший стоял на своем.
 -- Именно потому, что я недоверчив, я и хочу увидеть воочию исчезновение и возвращение розы к жизни.  Парацельс взял ее и, разговаривая, играл ею.
 -- Ты доверчив, -- повторил он. -- Ты утверждаешь, что я
могу уничтожить ее?
  -- Каждый может ее уничтожить, -- сказал ученик.
 -- Ты заблуждаешься. Неужели ты думаешь, что возможен
возврат к небытию? Неужели ты думаешь, что Адам в Раю мог уничтожить хотя бы один цветок, хотя бы одну былинку?
 -- Мы не в Раю, -- настойчиво повторил юноша, -- здесь,
под луной, все смертно.  Парацельс встал.
  -- А где же мы тогда? Неужели ты думаешь, что Всевышний мог создать что-то, помимо Рая? Понимаешь ли ты, что Грехопадение -- это неспособность осознать, что мы в Раю?
  -- Роза может сгореть, -- упорствовал ученик.
 -- Однако в камине останется огонь, -- сказал Парацельс.
 -- Стоит тебе бросить эту розу в пламя, как ты убедишься, что она исчезнет, а пепел будет настоящим.
  -- Я повторяю, что роза бессмертна и что только облик ее меняется. Одного моего слова хватило бы чтобы ты ее вновь увидел.
  -- Одного слова? -- с недоверием сказал ученик. – Сосуд для перегонки стоит без дела, а колбы покрыты слоем пыли. Как же ты вернул бы ее к жизни?
 Парацельс взглянул на него с сожалением.
  -- Сосуд для перегонки стоит без дела, -- повторил он, -- и колбы покрыты слоем пыли. Чем я только не пользовался на моем долгом веку; сейчас я обхожусь без них.
 -- Чем же ты пользуешься сейчас? -- с напускным смирением спросил вошедший.
 -- Тем же, чем пользовался Всевышний, создавший небеса, и землю, и невидимый Рай, в котором мы обитаем и который сокрыт от нас первородным грехом. Я имею в виду Слово, познать которое помогает нам Каббала. Ученик сказал с полным безразличием:
 -- Я прошу, чтобы ты продемонстрировал мне исчезновение и появление розы. К чему ты при этом прибегнешь -- к сосуду для перегонки или к Слову, -- для меня не имеет значения.  Парацельс задумался. Затем он сказал:
 -- Если бы я это сделал, ты мог бы сказать, что все увиденное -- всего лишь обман зрения. Чудо не принесет тебе искомой веры. Поэтому положи розу.  Юноша смотрел на него с недоверием. Тогда учитель, повысив  голос, сказал:
  -- А кто дал тебе право входить в дом учителя и требовать чуда? Чем ты заслужил подобную милость?
 Вошедший, охваченный волнением, произнес:
 -- Я сознаю свое нынешнее ничтожество. Я заклинаю тебя во имя долгих лет моего будущего послушничества у тебя позволить мне лицезреть пепел, а затем розу. Я ни о чем больше не попрошу тебя. Увиденное собственными глазами и будет для меня
доказательством. Резким движением он схватил алую розу, оставленную Парацельсом на пюпитре, и швырнул ее в огонь. Цвет истаял и осталась горсточка пепла. Некоторое время он ждал слов и чуда. Парацельс был невозмутим. Он сказал с неожиданной
прямотой:
 -- Все врачи и аптекари Базеля считают меня шарлатаном. Как видно, они правы. Вот пепел, который был розой и который ею больше не будет. Юноше стало стыдно. Парацельс был лгуном или же фантазером, а он, ворвавшись к нему, требовал, чтобы тот
признал бессилие всей своей колдовской науки. Он преклонил колени и сказал:
 -- Я совершил проступок. Мне не хватило веры, без которой для Господа нет благочестия. Так пусть же глаза мои видят пепел. Я вернусь, когда дух мой окрепнет, стану твоим учеником, и в конце пути я увижу розу.  Он говорил с неподдельным чувством, однако это чувство было вызвано состраданием к старому учителю, столь почитаемому, столь пострадавшему, столь необыкновенному и поэтому-то столь ничтожному. Как смеет он, Иоганн Гризебах, срывать своей нечестивой рукой маску, которая прикрывает пустоту?
 Оставленные золотые монеты были бы милостыней. Уходя, он взял их. Парацельс проводил его до лестницы и сказал ему, что в этом доме он всегда будет желанным гостем. Оба прекрасно понимали, что встретиться им больше не придется.
  Парацельс остался один. Прежде чем погасить светильник и удобно расположиться в кресле, он встряхнул щепотку пепла в горсти, тихо произнеся Слово. И возникла роза.
                * * *
                Милорад Павич
                Хазарский словарь
                (фрагменты)
  «Один из верных путей в истинное будущее (ведь есть и ложное будущее) - это идти в том направлении, в котором растет твой страх».

«Интересные записи об Аверкии Скиле оставил музыкант и толкователь снов Юсуф Масуди. Он вместе с Аверкием Скилой работал слугой у уже упоминавшегося дипломата из Царьграда и занимался тем, что охотился на тех, кто путешествует по людским снам. Он записал, что в тех случаях, когда два человека видят друг друга во сне и когда сон одного создает явь другого, всегда и с одной и с другой стороны немного сна просачивается наружу. Из этого излишка образуются "дети сна". Иными словами, продолжительность сна короче, чем явь того, что снится, правда сон всегда несравненно глубже любой яви, и поэтому обязательно в любом случае остается немного отходов, "остатков материала", которые не входят в явь того, что снилось, а переливаются через край и приклеиваются к яви какого-нибудь третьего лица, сталкивающегося из-за этого с большими неприятностями и неожиданностями. Этот третий, как правило, оказывается в более сложном положении, чем двое первых, его свобода воли вдвое больше ограничена подсознанием, чем у тех двоих, так как излишки энергии и материала, которые перетекают в их снах, поочередно переливаются в духовную жизнь третьего, и он из-за этого становится как бы двуполым существом, которое ориентируется то на одного, то на другого спящего».
"Сторож закрывал мавзолей, - записал неизвестный, - и тяжелый звук замка падал в его мрак, как будто это падало имя ключа. Такой же недовольный, как и я, он сел рядом, на камень, и закрыл глаза. В тот момент, когда мне казалось, что он уже заснул в своей части тени, сторож поднял руку и показал на моль, залетевшую в галерею мавзолея то ли из нашей одежды, то ли из разложенных внутри персидских ковров.
      - Видишь, - обратился он ко мне равнодушно, - насекомое сейчас высоко наверху, под белым потолком галереи, и его видно только потому, что оно движется. Глядя отсюда, можно было бы подумать, что это птица высоко в небе, если считать потолок небом. Моль этот потолок, вероятно, так и воспринимает, и только мы знаем, что она ошибается. А она не знает и того, что мы это знаем. Не знает она и о нашем существовании. Вот и попробуй теперь установить с ней общение, попытайся. Можешь ли ты ей сказать что-нибудь, все равно что, но так, чтобы она тебя поняла и чтобы ты был уверен, что она тебя поняла до конца?
      - Не знаю, - ответил я, - а ты можешь?
      - Могу, - сказал старик спокойно, хлопнув руками, убил моль и показал на ладони ее расплющенные останки. - Ты думаешь, она не поняла, что я сказал?
      - Так можно и свече доказать, что ты существуешь, загасив ее двумя пальцами, - заметил я.
      - Разумеется, если свеча в состоянии умереть... Представь теперь, - продолжал он, - что есть кто-то, кто знает о нас все то, что мы знаем о моли. Кто-то, кому известно каким образом, чем и почему ограничено наше пространство, то, что мы считаем небом и воспринимаем как нечто неограниченное. Кто-то, кто не может приблизиться к нам и только одним-единственным способом - убивая нас - дает нам понять, что мы существуем. Кто-то, чьей одеждой мы питаемся, кто-то, кто нашу смерть носит в своей руке как язык, как средство общения с нами. Убивая нас, этот неизвестный сообщает нам о себе. И мы через наши смерти, которые, может быть, не более чем просто урок какому-нибудь скитальцу, сидящему рядом с убийцей, мы, повторяю, через наши смерти, как через приоткрытую дверь, рассматриваем в последний момент какие-то новые пространства и какие-то другие границы. Эта шестая, высшая степень смертного страха (о котором нет воспоминаний) держит всех нас вместе, в одной игре, связывает всех ее участников, не знакомых друг с другом. В сущности, иерархия смерти - это то единственное, что делает возможной систему контактов между различными уровнями действительности в необъятном пространстве, где смерти, как отзвуки отзвуков, повторяются бесконечно...»
«Следуя некоторым ориентирам врача Захария Рази, Аль-Бекри считал, что три веры - ислам, христианство и иудаизм - могут быть поняты как три уровня "Божественной книги". Каждый народ усваивает слои "Божественной книги" по- своему, в том порядке, который ему больше подходит, проявляя тем самым свою глубинную природу. Первый слой значений он даже не рассматривал, потому что это буквальный слой, называющийся "авам", и он доступен каждому человеку, независимо от его веры. Второй слой - слой аллюзий, переносных значений, который называется "кавас" и который понимают избранные - представляет христианскую церковь и покрывает настоящий момент и звук (голос) Книги. Третий слой называется "авлия" и охватывает оккультные значения, представляя еврейский уровень "Божественной книги", это слой мистической глубины и чисел, слой письменных знаков Книги. А четвертый, "анабия", - слой пророческого света и будущего, он представляет исламское учение в его самом сущностном значении, это дух Книги, или седьмая глубина глубины.»
«Поступки в человеческой жизни похожи на еду, а мысли и чувства - на приправы. Плохо придется тому, кто посолит черешню или польет уксусом пирожное...»
«Что освещает наши сны, которые мы видим в полной темноте, за сомкнутыми веками? Воспоминание о свете, которого больше нет, или же свет будущего, который мы, как обещание, берем от завтрашнего дня, хотя еще не рассвело?»
« Запись о путнице и школе
      У путницы был паспорт, который на Востоке считался западным, а на Западе восточным. Так что он вызывал подозрения и там, и там, а она сама бросала две тени - одну направо, другую налево. В глубине леса, изрезанного тропинками, она искала известную школу, находившуюся в конце длинной дороги, где ей нужно было сдать свой самый главный экзамен. Ее пупок был похож на пупок пресного хлеба, а путь так длинен, что съел целые годы. Оказавшись наконец перед лесом, она встретила двух людей и спросила их, как пройти, Они смотрели на нее, опираясь на свое оружие, и, сказав только, что знают, где школа, замолчали. Потом один из них показал: иди прямо и на первом же пересечении тропинок сверни налево и опять налево, так ты попадешь к школе. Путница мысленно поблагодарила за то, что у нее не спросили документов, тогда она наверняка показалась бы им подозрительной особой с задними намерениями. Она продолжила путь, свернула на первую тропинку налево, потом опять налево, ориентироваться по их объяснениям было нетрудно, однако в конце той тропинки, на которую она свернула в последний раз, вместо школы оказалось болото. А перед болотом, улыбаясь, стояли уже знакомые ей вооруженные люди. Они с улыбкой извинились и сказали:
      - Мы ошиблись, нужно было на первом перекрестке свернуть направо, а потом опять направо, там и будет школа. Однако мы должны были проверить твои намерения и убедиться, действительно ли ты не знаешь дорогу или только притворяешься. Но теперь уже поздно, и сегодня ты не сможешь попасть к школе. А это значит, что ты не попадешь туда никогда. Потому что школа с завтрашнего дня больше не существует. Так что из-за этой небольшой проверки ты упустила цель всей своей жизни, однако мы надеемся, ты понимаешь - мы были вынуждены так поступить ради безопасности других людей, чтобы оградить их от возможных дурных намерений путников, ищущих школу. Но и себя ты не должна винить. Если бы ты пошла не той дорогой, которую мы тебе объяснили, то есть не налево, а направо, результат был бы тот же, ведь тогда мы увидели бы, что ты нас обманула и на самом деле знаешь дорогу к школе, хотя и расспрашиваешь про нее. В таком случае нам тоже пришлось бы тебя проверить, раз ты скрываешь свои намерения, значит, они могут вызвать у нас подозрение. Так что к школе ты все равно не попала бы. Однако твоя жизнь не прошла даром - она послужила тому, чтобы проверить одну из существующих в мире вещей. Это уже немало...     Так говорили они, а путница утешалась тем, что в кармане у нее паспорт, который она никому не предъявляла, так что люди, стоящие на краю болота, даже не подозревают, какого он цвета. Правда, тем, что она их обманула и свела на нет всю проверку, она свела на нет и всю свою жизнь, которая в таком случае, оказывается, прошла напрасно. Притом, с их точки зрения, это было одно "напрасно", а с ее - другое. Потому что, в сущности, что ей за дело до их проверок? Но тем не менее в любом случае результат оказался тем же, так что цель ее существования, которой перед ней уже нет, должна с неизбежностью отодвинуться во времени; и теперь она уже думала, что, возможно, целью была не школа, а лишь путь к ней или что-то на этом пути, хоть сами поиски и оказались бесполезными. И эти поиски, о которых она сейчас вспоминала, стали казаться ей все более и более прекрасными, сейчас, задним числом, все более явственнее вырисовывалось перед ней все хорошее, что встретилось ей в этом пути, и она поняла, что переломный момент был не в конце пути, перед школой, а где-то гораздо раньше, в первой половине путешествия, и что она никогда бы так не подумала, если бы вся дорога не оказалась напрасной. В этой переоценке воспоминаний она, как торговец недвижимостью, пускающий в оборот все свое будущее наследство, начала обращать внимание на новые детали, почти не оставившие следа в ее памяти. Среди этих деталей она искала самые важные, постоянно отбирая из них еще более важные, пока беспощадным отбором и все большей строгостью не осталась перед одной-единственной сценой:  стол, и на нем стакан вина, окрашенного другим вином. Мясо только что подстреленных бекасов, испеченное на верблюжьем навозе. Оно еще сытное от вчерашнего сна птицы. Теплый хлеб с сумрачным лицом твоего отца и пупком твоей матери. И сыр с острова из смешанного молока молодой и старой овцы. На столе возле еды свеча с каплей огня наверху, возле нее "Божественная книга", и месяц джемаз-уль-акер течет через нее».
«Вы, конечно, замечали, что человек, прежде чем заснуть, в момент между явью и сном совершенно особым образом регулирует свое отношение к силе земного притяжения. Его мысли освобождаются тогда от притягательности земли в прямой зависимости от силы, с которой земное притяжение действует на его тело. В такие мгновения перегородка между мыслями и миром становится пористой, она пропускает человеческие мысли на свободу подобно тройным ситам, В этот краткий миг, когда холод так легко проникает в человеческое тело, мысли человека, бурля, вырываются из него, и их можно прочитать без большого труда. Тот, кто обратит внимание на засыпающего, сможет и без специальных упражнений понять, что он думает в этот момент и к кому обращены его мысли. А если вы упорными упражнениями овладеете искусством наблюдения за человеческой душой в тот миг, когда она открыта, вы сможете продлевать время наблюдения все дольше и проникать все глубже в сам сон, вы сможете охотиться в нем, как под водой с открытыми глазами. Так становятся ловцами снов».
Повесть об Адаме Рухани 
     Если соединить вместе все сны человечества, получится один огромный человек, существо размером с континент. И это не просто огромный человек, это Адам Рухани, небесный Адам, ангельский предок человека, о котором рассказывают имамы. Этот Адам до Адама был третьим разумом мира в начале, однако он настолько погрузился в себя, что заплутал, а когда очнулся от этого заблуждения, то сбросил в ад всех своих попутчиков - Иблиса и Ахри-мана, и вернулся к Небу, но теперь ему досталось быть там не третьим, а лишь десятым умом, потому что семь небесных херувимов за это время уже заняли места в небесной лестнице над ним. Так Адам-предтеча отстал: семь ступеней лестницы - это степень его отставания от самого себя, и так родилось время. Потому что время - это только та часть вечности, которая опаздывает. Этот ангельский Адам, или Правдам, который был и мужчиной и женщиной одновременно, этот третий ангел, который стал десятым ангелом, вечно стремится достичь себя самого, и в отдельные мгновения это ему удается, но он постоянно падает вновь так, что и по сей день блуждает между десятой и второй ступенью разума.       Таким образом, человеческие сны - это та часть природы человека, которая берет начало в Адаме-предтече, небесном ангеле, потому что он думал так же, как мы видим сны. Он так же быстр, как мы бываем быстры только во сне, а говоря точнее, наши сны созданы из его ангельской быстроты. И говорил он таким же образом, как мы говорим во сне, без настоящего и прошедшего времени, в одном только будущем. И так же, как мы, во сне он не мог убить или оплодотворить. Поэтому ловцы снов блуждают по чужим снам и извлекают из них по кусочкам существо Адама- предтечи, складывая из них так называемые хазарские словари для того, чтобы все эти книги, составленные вместе, воплотили на земле огромное тело Адама Рухани. Если мы следим за нашим ангельским предком в тот момент, когда он поднимается по небесной лестнице, мы и сами приближаемся к Богу, а если имеем несчастье сопровождать его, когда он падает, мы удаляемся от Бога, но ни того, ни другого осознать нам не дано. Мы опираемся на удачу, всегда надеясь, что соприкоснемся с ним в тот момент, когда он находится в пути ко второй ступени лестницы разума и, значит, поможет и нам подняться наверх, ближе к Истине.
 «Повесть об Адаме Рухани
      Если соединить вместе все сны человечества, получится один огромный человек, существо размером с континент. И это не просто огромный человек, это Адам Рухани, небесный Адам, ангельский предок человека, о котором рассказывают имамы. Этот Адам до Адама был третьим разумом мира в начале, однако он настолько погрузился в себя, что заплутал, а когда очнулся от этого заблуждения, то сбросил в ад всех своих попутчиков - Иблиса и Ахри-мана, и вернулся к Небу, но теперь ему досталось быть там не третьим, а лишь десятым умом, потому что семь небесных херувимов за это время уже заняли места в небесной лестнице над ним. Так Адам-предтеча отстал: семь ступеней лестницы - это степень его отставания от самого себя, и так родилось время. Потому что время - это только та часть вечности, которая опаздывает. Этот ангельский Адам, или Правдам, который был и мужчиной и женщиной одновременно, этот третий ангел, который стал десятым ангелом, вечно стремится достичь себя самого, и в отдельные мгновения это ему удается, но он постоянно падает вновь так, что и по сей день блуждает между десятой и второй ступенью разума.  Таким образом, человеческие сны - это та часть природы человека, которая берет начало в Адаме-предтече, небесном ангеле, потому что он думал так же, как мы видим сны. Он так же быстр, как мы бываем быстры только во сне, а говоря точнее, наши сны созданы из его ангельской быстроты. И говорил он таким же образом, как мы говорим во сне, без настоящего и прошедшего времени, в одном только будущем. И так же, как мы, во сне он не мог убить или оплодотворить. Поэтому ловцы снов блуждают по чужим снам и извлекают из них по кусочкам существо Адама- предтечи, складывая из них так называемые хазарские словари для того, чтобы все эти книги, составленные вместе, воплотили на земле огромное тело Адама Рухани. Если мы следим за нашим ангельским предком в тот момент, когда он поднимается по небесной лестнице, мы и сами приближаемся к Богу, а если имеем несчастье сопровождать его, когда он падает, мы удаляемся от Бога, но ни того, ни другого осознать нам не дано. Мы опираемся на удачу, всегда надеясь, что соприкоснемся с ним в тот момент, когда он находится в пути ко второй ступени лестницы разума и, значит, поможет и нам подняться наверх, ближе к Истине.  Так что наша профессия ловцов снов чревата как невиданными удачами, так и огромными бедами. Но от нас это не зависит. Наше дело пытаться. Остальное - вопрос техники.   И под конец еще одно замечание. Иногда пути, пролегающие по чужим снам, намекают на некоторые признаки, по которым можно заключить, находится ли сейчас Адам-предтеча на подъеме своей стези или падает вниз. Этими признаками являются люди, видящие друг друга во сне. Поэтому конечная цель каждого ловца на сны - добраться до такой пары и как можно лучше с ними познакомиться. Дело в том, что два таких человека всегда представляют собой частички тела Адама, находящиеся в различных фазах и, значит, на разных ступенях лестницы разума. Кроме, разумеется, высшей ступени, где Бог плюнул Адаму в рот и облек его язык четырьмя видами слюны. Поэтому, как только найдешь двоих, которые видят друг друга во сне, знай - ты у цели!»
«Повесть о смерти детей
      Смерть детей всегда образец смерти родителей. Мать рождается для того, чтобы дать жизнь своему ребенку, ребенок умирает, чтобы придать форму смерти своего отца. Когда сын умирает раньше отца, отцовская смерть становится вдовой, она искалечена, она остается без образца. Поэтому мы, демоны, умираем легко - у нас нет потомства. И никакой образец смерти нам не задан. Так и люди, не имеющие детей, умирают легко, потому что их всеобъемлющая деятельность в вечности означает лишь одно- единственное угасание, причем очень быстрое, за одно мгновение. Короче говоря, будущие смерти детей как в зеркале отражаются в смертях родителей, как бы по закону с обратным действием. Смерть - это единственное, что наследуется не вперед, а назад, переходит с более молодых на более старых, с сына на отца, - смерть свою предки наследуют от потомков, как дворянство. Наследственная клетка смерти - герб уничтожения, она переходит вместе с течением времени из будущего в прошлое и так связывает смерть с рождением, время с вечностью, Адама Рухани с самим собой. Смерть, таким образом, относится к явлениям семейной и наследственной природы. Но речь при этом идет не о наследовании черных ресниц или козьей оспы. Речь идет о том, как каждый отдельный человек переживает смерть, а не о том, от чего он умирает. Человек умирает от клинка, болезни или возраста, но воспринимает это как нечто совсем другое. Человек никогда не переживает свою, а только чужую, причем будущую, смерть. Смерть, как мы сказали, своих детей. Таким образом, он превращает смерть в общее, семейное имущество, если можно так выразиться. Тот, у кого нет потомства, будет иметь только собственную смерть. Одну-единственную. И наоборот, тот у кого есть дети, будет иметь не свою, а их смерть, умноженную. Страшна смерть людей, имеющих большое потомство, потому что она умножается, ведь жизнь и смерть вовсе не обязательно должны соотноситься один к одному. Вот тебе пример. В одном хазарском монастыре много веков назад жил монах по имени Мокадаса аль-Сафер Z. Молитва его состояла в том, что за свою долгую жизнь в монастыре, где рядом с ним было около десяти тысяч девственниц, он оплодотворил всех этих монахинь. И стал отцом такого же количества детей. Ты знаешь, отчего он умер? Он проглотил пчелу. А ты знаешь, как он умер? Умер сразу десятью тысячами смертей, его смерть была помножена на десять тысяч. За каждого ребенка по одной. Его не пришлось даже хоронить. Эти смерти разнесли его тело на части, такие мелкие, что от него ничего не осталось, кроме этой притчи.
      Все это похоже на другую, всем известную басню о связке прутьев, которую вы, люди, понимаете неправильно. Отец, лежащий на смертном одре и показывающий своим сыновьям, как легко сломать один прут, показывает на самом деле, как легко умирает тот, у кого только один сын. А когда он показывает им, что связку прутьев сломать невозможно, он хочет сказать, что для него смерть станет трудной, тяжелой работой, Он хочет сказать, как мучительно умирать, имея много детей, когда их смерти плодятся, потому что отец переживает все их агонии заранее. Так что чем больше в связке прутьев, тем в большей ты опасности. Это вовсе не придает тебе силы. А о женской смерти и о женских родах мы сейчас и вспоминать не будем - это вещи совсем другой природы, женские смерти не относятся к тому же роду, что и мужские, у них другие законы...»

  "Все, что я заработал и выучил, превратилось в звяканье ложки об зубы".
«Запись об Адаме Кадмоне
      В человеческих снах хазары видели буквы, они пытались найти в них прачеловека, предвечного Адама Кадмона, который был и мужчиной, и женщиной. Они считали, что каждому человеку принадлежит по одной букве азбуки, а что каждая из букв представляет собой частицу тела Адама Кадмона на земле. В человеческих же снах эти буквы комбинируются и оживают в теле Адама. Но эти азбука и речь, которая ими фиксируется, отличаются от тех, что используем мы. Хазары были уверены, что им известно, где лежит граница между двумя языками и двумя письменностями, между божественной речью - давар - и речью людей. Граница, утверждали они, проходит между глаголом и именем! И в частности тетраграмма - тайное имя Бога, которое уже и александрийская "Септуагинта" скрывает под безобидным словом "Kirios",- это вообще не имя, а глагол. Следует также иметь в виду, что и Авраам принимал во внимание глаголы, а не имена, которые Господь использовал при сотворении мира. Язык, которым мы пользуемся, состоит, таким образом, из двух неравных сил, существенным образом отличающихся Друг от друга по своему происхождению. Потому что глагол, логос, закон, представление об истинных процессах, о правильном и целесообразном предшествовали самому акту сотворения мира и всего того, что будет действовать и вступать в отношения. А имена возникли только после того, как были созданы твари этого мира, всего лишь для того, чтобы как-то их обозначить. Так что имена - это просто бубенчики на шапке, они приходят после Адама, который говорит в своем 139-м псалме: "Еще нет слова на языке моем - Ты, Господи, уже знаешь его совершенно". То, что имена предназначены быть основой людских имен, только лишний раз подтверждает, что они не относятся к кругу слов, составляющих Божие имя. Потому что Божие имя (Тора) это глагол, и этот глагол начинается с Алеф. Бог смотрел в Тору, когда создавал мир, поэтому слово, которым начинается мир, это глагол. Таким образом, наш язык имеет два слоя - один слой божественный, а другой - сомнительного порядка, связанный, судя по всему, с геенной, с пространством на севере от Господа. Так ад и рай, прошлое и будущее содержатся в языке и в его письменах.  И в письменах языка! Здесь виднеется дно тени. Земная азбука представляет собой зеркало небесной и разделяет судьбу языка. Если мы используем вместе и имена, и глаголы (хотя глаголы стоят бесконечно выше имен, ибо не равны ни их возраст, ни происхождение, ибо они возникли до, а имена после Творения), то все это относится и к азбуке. Поэтому буквы, которыми записывают имена, и буквы, которыми фиксируются глаголы, не могут быть одного сорта, и они с незапамятных времен были поделены на два вида знаков и только сейчас перемешались в наших глазах, потому что как раз в глазах и прячется забывчивость. Так же как каждая буква земной азбуки соответствует какой-то части тела человека, так и буквы небесной азбуки соответствуют, каждая своей, частице тела Адама Кадмона, а просветы между буквами отмечают ритм его движения. Но ввиду того, что параллельность Божией и человеческой азбуки недопустима, одна из них всегда отступает, чтобы дать место другой; и наоборот, когда другая распространяется - отступает первая. Это же верно и для письмен Библии - Библия постоянно дышит. Мгновениями в ней сверкают глаголы, а стоит им отступить, чернеют имена, правда, мы этого видеть не можем, так же как нам не дано прочитать, что пишет черный огонь по белому огню. Так и тело Адама Кадмона попеременно то наполняет наше существо, то покидает его, как при отливе, в зависимости от того, распространяется или отступает небесная азбука. Буквы нашей азбуки возникают наяву, а буквы небесной азбуки появляются в наших снах, рассыпанные как свет и песок по водам земли в час, когда Божий письмена прильют и вытеснят из нашего спящего глаза письмена человеческие. Потому что во сне думают глазами и ушами, речи во сне не нужны имена, она использует лишь одни глаголы, и только во сне любой человек цадик, и никогда не убийца... Я, Самуэль Коэн, пишущий эти строки, так же, как хазарские ловцы снов, ныряю в области темной стороны света и пытаюсь извлечь заточенные там Божий искры, однако может случиться, что моя собственная душа останется там в плену. Из букв, которые я собираю, и из слов тех, кто занимался этим же до меня, я составляю книгу, которая, как говорили хазарские ловцы снов, явит собой тело Адама Кадмона на земле...»
"Существует огромная разница - сказал Исаак Сангари кагану, - между Адамом, которого создал Иегова, и его сыном Сифом, которого создал сам Адам. Дело в том, что Сиф и все люди после него представляют собой и намерение Бога, и дело человека. Поэтому следует различать намерения и дела. Намерение и в человеке осталось чистым, божественным, глаголом или логосом, оно предваряет собой акт в качестве его концепции, но дело - всегда земное, оно носит имя Сиф. Достоинства и недостатки скрыты в нем, как спрятанные друг в друге пустые деревянные куклы, каждая из которых меньше предыдущей. И только таким образом можно разгадать человека - снимая с него пустых кукол, одну за другой, большую полусферу с меньшей.»
"Истина прозрачна и поэтому незаметна, а ложь мутна, она не пропускает ни света, ни взгляда. Существует и нечто третье, где истина и ложь перемешаны, это встречается чаще всего. Одним глазом мы видим сквозь истину, и этот взгляд теряется в бесконечности навсегда, Другим глазом мы не видим сквозь ложь ни пяди, и этот взгляд не проникает никуда, он остается на земле, с нами. Поэтому по жизни мы ползем на боку. Поэтому истину нельзя понять столь же непосредственно, как и ложь, она познается только из сравнения истины и лжи.»
* * *

    Жан Поль Сартр.
                Тошнота
                (фрагменты)
У
 меня не было приключений. В моей жизни случались истории, происшествия, события -- что угодно. Но не приключения. И дело тут не в словах, я начинаю это понимать. Было нечто, чем я, не сознавая этого, дорожил больше всего на свете. Это была не любовь, боже мой, нет, и не слава, не богатство. Это было... В общем, я воображал, что в известные минуты моя жизнь приобретала редкий и драгоценный смысл. И для этого не было нужды в каких-то особых обстоятельствах, нужна была просто некоторая четкость. Нынешняя моя жизнь не слишком блистательна, но время от времени, например, когда в кафе играла музыка, я возвращался вспять и говорил себе: в былые дни, в Лондоне, в Мекнесе, в Токио я пережил восхитительные минуты, у меня были приключения. И вот теперь это у меня отнимают. Без всякого видимого повода я вдруг понял, что обманывал себя десять лет. Приключения бывают в книгах. Правда, все, о чем говорится в книгах, может случиться и в жизни, но совсем не так. А именно тем, как это случается, я и дорожил.
Во-первых, начало всегда должно было быть настоящим началом. Увы! Теперь я так ясно вижу, чего я хотел. Истинное начало возникает как звук трубы, как первые ноты джазовой мелодии, оно разом прогоняет скуку, уплотняет время. О таких особенных вечерах потом говорят: "Я гулял, был майский вечер". Ты гуляешь, взошла луна, ты ничем не занят, бездельничаешь, немного опустошен. И вдруг у тебя мелькает мысль: "Что-то случилось". Что угодно -- может, в темноте что-то скрипнуло или на улице мелькнул легкий силуэт. Но это крохотное событие не похоже на другие -- ты сразу чувствуешь, оно предваряет что-то значительное, чьи очертания еще теряются во мгле, и ты говоришь себе: "Что-то начинается".
Что-то начинается, чтобы прийти к концу: приключение не терпит длительности; его смысл -- в его гибели. К этой гибели, которая, быть может, станет и моей, меня влечет неотвратимо. И кажется, что каждое мгновение наступает лишь затем, чтобы потянуть за собой те, что следуют за ним. И каждым мгновением я безгранично дорожу -- я знаю: оно неповторимо, незаменимо, -- но я не шевельну пальцем, чтобы помешать ему сгинуть. Я знаю: вот эта последняя минута -- в Берлине ли, в Лондоне ли, -- которую я провожу в объятьях этой женщины, встреченной позавчера, минута, страстно мной любимая, женщина, которую я готов полюбить, -- уже истекает. Я уеду в другие страны. Я никогда больше не увижу эту женщину, никогда не повторится эта ночь. Я склоняюсь над каждой секундой, стараюсь исчерпать ее до дна, все, что она содержит -- и мимолетную нежность прекрасных глаз, и уличный шум, и обманчивый свет зари, -- я стараюсь вобрать в себя, навеки запечатлеть в себе, и, однако, минута истекает, я не удерживаю ее, мне нравится, что она уходит.
А потом вдруг что-то разбивается вдребезги. Приключение окончено, время вновь обретает свою будничную вязкость. Я оглядываюсь: позади меня прекрасная мелодическая форма сейчас канет в прошлое. Она уменьшается, идя на ущерб, она съеживается, и вот конец уже сливается в одно с началом. И, провожая взглядом эту золотую точку, я думаю, что, даже если мне пришлось едва не поплатиться жизнью, разориться, потерять друга, я согласился бы пережить заново все, от начала до конца, в тех же самых обстоятельствах. Но приключение нельзя ни повторить, ни продлить.
Да, вот чего я хотел -- увы, хочу и сейчас. Когда поет Негритянка, меня охватывает такое безграничное счастье. Каких вершин я мог бы достичь, если бы тканью мелодии стала моя СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ.
А мысль, неизреченная, все здесь. Она невозмутимо ждет. И мне кажется, что она говорит: "Вот как? Вот, оказывается, ЧЕГО ты хотел? Ну так этого-то у тебя как раз никогда и не было (вспомни: ты просто морочил себя игрой слов, называл приключениями мишуру странствий, любовь продажных девок, потасовки, побрякушки) и никогда не будет, ни у тебя, ни у кого другого".
Но почему? ПОЧЕМУ?»
«Вот ход моих рассуждений: для того, чтобы самое банальное происшествие превратилось в приключение, достаточно его РАССКАЗАТЬ. Это-то и морочит людей; каждый человек -- всегда рассказчик историй, он живет в окружении историй, своих и чужих, и все, что с ним происходит, видит сквозь их призму. Вот он и старается подогнать свою жизнь под рассказ о ней.
Но приходится выбирать: или жить, или рассказывать. Вот, например, в Гамбурге я вел довольно странный образ жизни с некой Эрной, которой я не доверял и которая меня боялась. Но я был внутри этой жизни, я о ней не думал. И вот однажды вечером, в маленьком кафе в Санкт-Паули, ей понадобилось выйти в уборную. А я остался один, патефон играл "Blue sky"(_12). И я стал рассказывать себе самому все, что случилось со мной после того, как я приехал в Гамбург. Я говорил себе: "На третий день вечером я вошел в дансинг под названием "Голубой грот" и заметил высокую полупьяную женщину. Эту женщину я сейчас жду, слушая "Blue sky". С минуты на минуту она вернется, сядет со мной рядом и повиснет у меня на шее". И тут я вдруг почувствовал, что у меня приключение. Но Эрна вернулась, села рядом со мной, повисла у меня на шее, и сам не знаю почему, я ее тут же возненавидел. А теперь я знаю почему -- надо было снова начинать жить, а чувство приключения исчезло.
Пока живешь, никаких приключений не бывает. Меняются декорации, люди приходят и уходят -- вот и все. Никогда никакого начала. Дни прибавляются друг к другу без всякого смысла, бесконечно и однообразно. Время от времени подбиваешь частичный итог, говоришь себе: вот уже три года я путешествую, три года как я в Бувиле. И конца тоже нет -- женщину, друга или город не бросают одним махом. И потом все похоже -- будь то Шанхай, Москва или Алжир, через полтора десятка лет все они на одно лицо. Иногда -- редко -- вникаешь вдруг в свое положение: замечаешь, что тебя заарканила баба, что ты влип в грязную историю. Но это короткий миг. А потом все опять идет по-прежнему, и ты снова складываешь часы и дни. Понедельник, вторник, среда. Апрель, май, июнь. 1924, 1925, 1926.
Это называется жить. Но когда ты рассказываешь свою жизнь, все меняется; только никто этой перемены не замечает, и вот доказательство: люди недаром толкуют о правдивых историях. Будто истории вообще могут быть правдивыми; события развертываются в одной последовательности, рассказываем же мы их в обратной. Нам кажется, что мы начинаем с начала. "Случилось это погожим осенним вечером 1922 года. Я работал письмоводителем у нотариуса в Маромме". Но на самом деле начинаешь с конца. Конец здесь, он присутствует здесь невидимкой, это он придает произнесенным словам торжественную значимость начала. "Я вышел погулять и не заметил, как оказался за чертой города, меня одолевали денежные заботы". Фраза эта, взятая сама по себе, просто означает, что персонаж, о котором идет речь, ушел в свои мысли, был мрачен и находился за тридевять земель от каких бы то ни было приключений -- то есть был в таком настроении, когда все происходящее проходит мимо тебя. Но конец-то ведь здесь, рядом, он преображает все. Для нас названный персонаж -- уже герой истории. Его мрачность, его денежные заботы куда драгоценнее наших -- их позолотил свет грядущих страстей. И рассказ развертывается задом наперед: мгновения перестали наудачу громоздиться одно на другое, их подцепил конец истории, он притягивает их к себе, а каждое из них в свою очередь тянет за собой предшествующее мгновение. "Стояла ночь, улица была пустынна". Фраза брошена как бы невзначай, она кажется лишней, но нас не обмануть, мы наматываем ее на ус: важность этих сведений мы скоро оценим. И чувство у нас такое, будто герой пережил все подробности этой ночи как знамение, как провозвестье, и даже кажется, что он жил только в эти знаменательные минуты и был слеп и глух ко всему, что не возвещало приключения. Мы забываем, что будущее там пока еще не присутствовало, и персонаж просто гулял ночью, и ночь была лишена предвестий, она вперемежку предлагала ему свои однообразные сокровища, и он черпал их без разбора.
Я хотел, чтобы мгновения моей жизни следовали друг за другом, выстраиваясь по порядку, как мгновения жизни, которую вспоминаешь. А это все равно что пытаться ухватить время за хвост».
«Когда я пьян, меня не рвет, но лучше бы уж рвало. Вчера я даже не мог бы оправдаться, что пьян. Я просто воодушевился, как дурак. Мне надо очиститься с помощью отвлеченных мыслей, прозрачных, как вода.
Чувство приключения, безусловно, не зависит от событий -- доказательство налицо. Это скорее способ, каким нанизываются мгновения. Происходит, по-моему, вот что: ты вдруг начинаешь чувствовать, что время течет, что одно мгновение влечет за собой другое, а это другое -- третье и так далее; что каждое мгновение исчезает, что бесполезно пытаться его удержать и т.п. И тогда это свойство мгновений ты переносишь на то, что происходит внутри этих мгновений; то, что принадлежит форме, переносишь на содержание. Вообще о пресловутом течении времени говорят много, но его не видят. Ты видишь, например, женщину, понимаешь, что она постареет, однако ты не ВИДИШЬ, как она стареет. Но иногда тебе кажется, что ты ВИДИШЬ, как она становится старой, и чувствуешь, как сам стареешь с ней вместе, -- это и есть чувство приключения.
Если память мне не изменяет, это зовется необратимостью времени. Чувство приключения -- это, пожалуй, попросту и есть чувство необратимости времени. Только почему оно присуще нам не всегда? Может, время не всегда необратимо? Бывают минуты, когда кажется, что ты можешь делать что хочешь: забежать вперед, возвратиться вспять -- значения не имеет, а в другие минуты петли стягиваются, и вот эти минуты упускать нельзя, потому что начать сначала невозможно.
Анни умела извлекать из времени все, что в нем заложено. В ту пору, когда она жила в Джибути, а я в Адене и я приезжал на сутки повидаться с ней, она ухитрялась искусно громоздить между нами все новые недоразумения, пока до моего отъезда не оставалось шестьдесят минут; шестьдесят минут -- ровно столько, сколько нужно, чтобы почувствовать, как одна за другой проходят секунды. Помню один из таких ужасных вечеров. В полночь я должен был ехать обратно. Мы отправились в кино на открытом воздухе; оба дошли до отчаяния, и она, и я. Только игру вела она. В одиннадцать часов, когда начался какой-то длинный фильм, она взяла меня за руку и молча стиснула ее в своей. Меня пронзило острое ощущение счастья -- мне не надо было глядеть на часы, чтобы понять: сейчас одиннадцать. С этого мгновения мы стали ощущать, как текут минуты. В тот раз мы расставались на три месяца. В какой-то миг на экране возникло очень светлое изображение, тьма вокруг рассеялась, и я увидел, что Анни плачет. Потом в полночь она горячо сжала мою руку и выпустила ее; я поднялся и ушел, не сказав ей ни слова. Это была отличная работа».
«Мягкий свет; люди сидят по домам, они, конечно, тоже зажгли лампы. Они читают или смотрят в окно на небо. Для них... для них все иначе. Они состарились по-другому. Они живут среди завещанного добра, среди подарков, и каждый предмет их обстановки -- воспоминание. Каминные часы, медали, портреты, ракушки, пресс-папье, ширмы, шали. Их шкафы битком набиты бутылками, отрезами, старой одеждой, газетами -- они сохранили все. Прошлое -- это роскошь собственника.
А где бы я стал хранить свое прошлое? Прошлое в карман не положишь, надо иметь дом, где его разместить. У меня есть только мое тело, одинокий человек со своим одиноким телом не может удержать воспоминания, они проходят сквозь него. Я не имею права жаловаться: я хотел одного -- быть свободным.
Маленький человек ерзает и вздыхает. Он совсем съежился в своем пальто, но время от времени выпрямляется, обретая человеческий облик. У него тоже нет прошлого. Если хорошенько поискать, можно, конечно, найти у родственников, которые с ним больше не встречаются, фотографию какой-нибудь свадьбы, на которой он присутствует в крахмальном воротничке, рубашке с пластроном и с торчащими молодыми усиками. От меня, наверно, не осталось и этого.
Вот он опять на меня смотрит. Сейчас он со мной заговорит, я весь ощетинился. Никакой симпатии мы друг к другу не чувствуем -- просто мы похожи, в этом все дело. Он одинок, как я, но глубже погряз в одиночестве. Вероятно, он ждет твоей Тошноты или чего-нибудь в этом роде. Стало быть, теперь уже есть люди, которые меня узнают: поглядев на меня, они думают: "Этот из наших". Ну так в чем дело? Чего ему надо? Он должен понимать: помочь мы ничем друг другу не можем. Люди семейные сидят по домам посреди своих воспоминаний. А мы, два беспамятных обломка, -- здесь. Если он сейчас встанет и обратится ко мне, я взорвусь». Только все дело в том, что эти разговоры набили мне оскомину еще в юности. Правда, вырос я не в семье профессионалов. Но существуют ведь и любители. Секретари, служащие, торговцы, те, кто в кафе слушают других; к сорока годам их распирает опыт, который они не могут сбыть на сторону. По счастью, они наплодили детей, их-то они и заставляют потреблять этот опыт, не сходя с места. Они хотели бы внушить нам, что их прошлое не пропало даром, что их воспоминания потихоньку сгустились, обратившись в Мудрость. Удобное прошлое! Карманное прошлое, книжица из золотой библиотеки, полная прописных истин. "Поверьте мне, я говорю на основании опыта, всему, что я знаю, меня научила жизнь". Да разве Жизнь взялась бы думать за них? Все новое они объясняют с помощью старого, а старое -- с помощью событий еще более древних, как те историки, которые Ленина изображают русским Робеспьером, а Робеспьера -- французским Кромвелем: в конечном счете они так ничего и не поняли.... За их спесью угадывается угрюмая лень; замечая только, как одна видимость сменяет другую, они зевают и думают: ничто не ново под луною. "Старый псих" -- и доктор Роже смутно вспоминает других старых психов, не помня ни одного из них в отдельности. Что бы ни выкинул мсье Ахилл, мы не должны удивлялься: ВСЕ ПОНЯТНО -- старый псих!
Он вовсе не старый псих -- ему страшно. Чего он боится? Когда ты хочешь что-то понять, ты оказываешься с этим "что-то" лицом к лицу, совсем один, без всякой помощи, и все прошлое мира ничем тебе помочь не может. А потом это "что-то" исчезает, и то, что ты понял, исчезает вместе с ним.
Питаться общими соображениями куда отраднее. К тому же профессионалы, да и любители тоже, в конце концов всегда оказываются правы. Их мудрость советует производить как можно меньше шума, как можно меньше жить, постараться, чтобы о тебе забыли. Больше всего они любят рассказывать о людях неблагоразумных, о чудаках, которых постигла кара. Ну что ж, наверно, так и бывает, никто не станет утверждать обратное. Быть может, у мсье Ахилла совесть не совсем спокойна. Быть может, он думает -- послушайся он советов своего отца, своей старшей сестры, он не дошел бы до того, до чего дошел. Доктор вправе судить. Он ведь не загубил свою жизнь, он сумел стать полезным для окружающих. Спокойный, могущественный, навис он над этим жалким обломком; он – скала. Доктор Роже допил свой кальвадос. Его мощное тело обмякло, тяжело опустились веки. Я впервые вижу его лицо без глаз: это картонная маска вроде тех, что сегодня продают в лавках. Щеки у него жуткого розового цвета... И вдруг мне становится ясно: этот человек скоро умрет. Он наверняка это знает -- ему довольно посмотреться в зеркало: с каждым днем он все больше похож на свой будущий труп. Вот что такое их опыт, вот почему я часто говорю себе: от их опыта несет мертвечиной, это их последнее прибежище. Доктор очень хотел бы верить в этот свой опыт, он хотел бы скрыть от себя невыносимую правду: что он один и нет у него ни умудренности, ни прошлого, и разум его мутнеет, и тело разрушается. И вот он старательно возвел, благоустроил, обставил свой маленький компенсаторный бред: он уверяет себя, будто он прогрессирует. У него провалы памяти, мозг иногда работает вхолостую? Ну и что ж -- просто он избегает теперь скоропалительных суждений молодости. Он больше не понимает того, что пишут в книгах? Ну и что ж -- просто ему теперь не хочется читать. Он больше не может заниматься любовью? Но он немало занимался ею в свое время. А любовные шашни куда лучше иметь в прошлом, чем в настоящем, -- на расстоянии можно судить, сравнить, обдумать. И чтобы хватило сил лицезреть в зеркалах свое покойницкое лицо, он пытается уверовать, что резец запечатлел на этом лице уроки опыта.
Доктор слегка повернул голову. Веки его приоткрылись, он глядит на меня розовыми со сна глазами. Я улыбаюсь ему. Я хотел бы, чтобы эта улыбка открыла ему все, что он тщится от себя скрыть. Если бы он мог подумать: "Этот тип ЗНАЕТ, что я скоро подохну!" -- он бы проснулся. Но веки его снова смыкаются: он уснул. А я ухожу, оставляя мсье Ахилла охранять его сон.

                * * *

                А.П. Чехов
                Палата № 6
                (фрагменты)
И
ван Дмитрич Громов, мужчина лет тридцати трех, из благородных,  бывший судебный пристав и губернский секретарь, страдает манией  преследования.  Он или лежит на постели, свернувшись калачиком, или же ходит из  угла  в  угол, как бы для моциона, сидит же очень редко. Он всегда возбужден, взволнован  и напряжен каким-то смутным, неопределенным  ожиданием.  Достаточно  малейшего шороха  в  сенях  или  крика  на  дворе,  чтобы  он  поднял  голосу  и  стал прислушиваться: не за ним ли это идут? Не его ли ищут? И лицо его  при  этом выражает крайнее беспокойство и отвращение. Мне нравится его широкое, скуластое лицо, всегда бледное и  несчастное, отражающее в себе, как  в  зеркале,  замученную  борьбой  и  продолжительным страхом душу. Гримасы его странны и болезненны, по тонкие черты,  положенные на его лицо глубоким искренним страданием,  разумны  и  интеллигентны,  и  в глазах теплый, здоровый блеск. Нравится мне он сам, вежливый,  услужливый  и необыкновенно  деликатный  в  обращении  со  всеми,  кроме   Никиты.   Когда кто-нибудь роняет пуговку или  ложку,  он  быстро  вскакивает  с  постели  и поднимает. Каждое утро он поздравляет своих товарищей с добрым утром, ложась спать - желает им спокойной ночи. Кроме постоянно напряженного состояния  и  гримасничанья,  сумасшествие его выражается еще в следующем. Иногда по вечерам  он  запахивается  в  свой халатик и, дрожа всем телом, стуча зубами, начинает быстро ходить из угла  в угол и между кроватей. Похоже на то, как будто у него сильная лихорадка.  Потому, как он внезапно останавливается и взглядывает на товарищей, видно, что ему хочется сказать что-то очень важное, но, по-видимому, соображая, что его не будут слушать  или  не  поймут,  он  нетерпеливо  встряхивает  головой  и продолжает  шагать.  Но  скоро  желанно  говорить  берет  верх  над  всякими соображениями, и он дает себе волю и говорит горячо  и  страстно.  Речь  его беспорядочна, лихорадочна, как бред, порывиста и не всегда понятна, но  зато в ней слышится, и в словах и в голосе, что-то чрезвычайно хорошее. Когда  он говорит, вы узнаете в ном сумасшедшего ч человека. Трудно передать на бумаге его безумную речь. Говорит он о человеческой подлости, о насилии, попирающем правду, о прекрасной жизни, какая со временем будет  на  земле,  об  оконных решетках, напоминающих ему каждую минуту о тупости и жестокости насильников. Получается беспорядочное, нескладное попури из старых,  но  еще  не  допетых песен.
Лет двенадцать - пятнадцать тому  назад  в  городе,  на  самой  главной улице, в собственном доме  проживал  чиновник  Громов,  человек  солидный  и зажиточный. У него было два  сына:  Сергей  и  Иван.  Будучи  уже  студентом четвертого курса, Сергей заболел скоротечною чахоткой и умер, и  эта  смерть как бы послужила началом целого ряда несчастий, которые вдруг посыпались  на семью Громовых. Через неделю после похорон Сергея старик отец был отдан  под суд за подлоги и растраты и вскоре умер в тюремной больнице от тифа.  Дом  и вся движимость были проданы с молотка, и Иван Дмитрич с матерью остались без всяких средств. Прежде, при отце, Иван Дмитрич, проживая в Петербурге, где он учился  в университете, получал шестьдесят-семьдесят рублей в месяц и не имел никакого понятия о нужде, теперь же ему пришлось резко изменить свою жизнь. Он должен был от утра до ночи давать грошовые уроки, заниматься перепиской и  все-таки голодать, так как весь заработок посылался матери на пропитание. Такой жизни не выдержал Иван Дмитрич; он пал духом, захирел и, бросив университет, уехал домой. Здесь, в городке, он по протекции получил  место  учителя  в  уездном училище, но не сошелся с товарищами, не понравился ученикам и  скоро  бросил место. Умерла мать. Он с полгода ходил без места, питаясь  только  хлебом  и водой, затем поступил в судебные пристава. Эту должность занимал он  до  тех пор, пока не был уволен по болезни. Он никогда, даже в молодые студенческие годы, не производил впечатления здорового. Всегда он был бледен, худ, подвержен  простуде,  мало  ел,  дурно спал. От одной рюмки вина у него кружилась голова и делалась  истерика.  Его всегда тянуло к людям, но  благодаря  своему  раздражительному  характеру  и мнительности он ни с кем близко не сходился и друзей не имел. О горожанах он всегда отзывался с презрением, говоря, что их  грубое  невежество  и  сонная животная жизнь кажутся ему мерзкими и отвратительными. Говорил  он  тенором, громко, горячо и не иначе, как негодуя  и  возмущаясь,  или  с  восторгом  и удивлением, и всегда искренно. О чем, бывало, ни заговоришь с  ним,  он  все сводит к одному: в городе  душно  и  скучно  жить,  у  общества  нет  высших интересов, оно ведет тусклую, бессмысленную жизнь, разнообразя ее  насилием, грубым развратом и лицемерием; подлецы сыты  и  одеты,  а  частные  питаются крохами;  нужны  школы,  местная  газета  с  честным  направлением,   театр, публичные чтения, сплоченность  интеллигентных  сил;  нужно,  чтоб  общество сознало себя и ужаснулось. В своих суждениях о людях он клал густые  краски, только белую и черную, не признавая никаких оттенков; человечество  делилось у него на честных и подлецов; середины же не было. О  женщинах  и  любви  он всегда говорил страстно, с восторгом, но ни разу не был влюблен. В городе, несмотря на резкость его суждений и нервность, его  любили  и за глаза ласково называли Ваней. Его врожденная деликатность,  услужливость, порядочность, нравственная чистота и его  поношенный  сюртучок,  болезненный вид и семейные несчастия внушали хорошее, теплое и грустное чувство; к  тому же он был хорошо образован и начитан, знал, по мнению горожан, все и  был  в городе чем-то вроде ходячего справочного словаря. Читал он очень много. Бывало, все сидит в клубе, нервно теребит бородку и перелистывает журналы и книги; а по лицу его видно, что он  не  читает,  а глотает, едва успев разжевать. Надо думать, что чтение  было  одною  из  его болезненных привычек, так как он с одинаковою жадностью набрасывался на все, что попадало ему под руки, даже на прошлогодние газеты и календари.  Дома  у себя читал он всегда лежа.
Однажды осенним утром, подняв воротник своего пальто и шлепая по грязи, по переулкам и задворкам пробирался Иван Дмитрич к какому-то мещанину, чтобы получить но исполнительному листу.  Настроение  у  него  было  мрачное,  как всегда по утрам. В одном  из  переулков  встретились  ему  два  арестанта  в кандалах и с ними четыре конвойных с  ружьями.  Раньше  Иван  Дмитрич  очень часто встречал арестантов,  и  всякий  раз  они  возбуждали  в  нем  чувства сострадания и неловкости, теперь же эта встреча произвела на  него  какое-то особенное, странное впечатление. Ему вдруг  почему-то  показалось,  что  его тоже могут заковать в кандалы и таким же образом вести по грязи  в,  тюрьму. Побывав у мещанина и возвращаясь к  себе  домой,  он  встретил  около  почты знакомого полицейского надзирателя, который поздоровался и прошел с  ним  по улице несколько шагов, и почему-то это показалось ему  подозрительным.  Дома целый день у него не выходили из головы арестанты и  солдаты  с  ружьями,  и непонятная душевная тревога мешала ему читать и сосредоточиться. Вечером  он не зажигал у себя огня, а ночью не спал и все думал о  том,  что  его  могут арестовать, заковать и посадить в тюрьму. Он не знал за собой никакой вины и мог поручиться, что и в будущем никогда на убьет, не подожжет и не  украдет; но разве трудно  совершить  преступление  нечаянно,  невольно,  и  разве  не возможна клевета, наконец судебная ошибка? Ведь недаром же вековой  народный опыт учит от сумы да тюрьмы не зарекаться. А судебная ошибка при  теперешнем судопроизводстве очень возможна, и ничего в ней нет мудреного. Люди, имеющие служебное,  деловое  отношение   к   чужому   страданию,   например   судьи, полицейские, врачи, с течением времени, в силу привычки, закаляются до такой степени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам  иначе,  как формально; с этой стороны они ничем не  отличаются  от  мужика,  который  на задворках режет баранов и телят и не  замечает  крови.  При  формальном  же, бездушном отношении к личности, для того  чтобы  невинного  человека  лишить всех прав состояния и присудить к каторге, судье нужно только  одно:  время. Только время на соблюдение кое-каких формальностей, да которые судье  платят жалованье, а затем - все кончено. Ищи потом справедливости и защиты  в  этом маленьком, грязном городишке, за двести верст от железной дороги!  Да  и  не смешно ли помышлять  о  справедливости,  когда  всякое  насилие  встречается обществом,  как  разумная  и  целесообразная  необходимость,  и  всякий  акт милосердия,  например  оправдательный   приговор,   вызывает   целый   взрыв неудовлетворенного, мстительного чувства?  Утром Иван Дмитрич поднялся с постели в ужасе, с холодным потом на лбу, совсем уже уверенный, что его могут арестовать каждую минуту. Если вчерашние тяжелые мысли так долго не оставляют его, думал он, то, значит, в  них  ость доля правды. Не могли же они в самом  деле  прийти  в  голову  безо  всякого повода. Городовой не спеша прошел мимо окон:  это  недаром.  Вот  два  человека остановились около дома и молчат. Почему они молчат?  И для Ивана Дмитрича наступили мучительные дин и ночи. Все  проходившие мимо окон и входившие во  двор  казались  шпионами  и  сыщиками.  В  полдень обыкновенно исправник проезжал на паре по  улице;  это  он  ехал  из  своего подгородного имения в полицейское  правление,  но  Ивану  Дмитричу  казалось каждый раз, что он едет слишком быстро и с  каким-то  особенным  выражением: очевидно, опешит объявить, что в городе проявился очень  важный  преступник. Иван Дмитрич вздрагивал при всяком звонке и стуке в ворота,  томился,  когда встречал у хозяйки нового человека; при встрече с полицейскими и  жандармами улыбался и насвистывал, чтобы караться равнодушным.  Он  не  спал  все  ночи напролет, ожидая ареста, но громко  храпел  и  вздыхал,  как  сонный,  чтобы хозяйке казалось, что он спит; ведь если не  спит,  то  значит,  его  мучают угрызения совести - какая улика! Факты и здравая логика  убеждали  его,  что все эти страхи - вздор и психопатия, что в аресте и тюрьме,  если  взглянуть на дело пошире, в сущности, нет ничего страшного - была бы совесть спокойна; но чем умнее и логичнее он рассуждал, тем сильнее и мучительнее  становилась душевная тревога. Это было похоже на о, как один  пустынник  хотел  вырубить себе местечко в девственном лесу; чем усерднее он работал топором, тем  гуще и сильнее разрастался лес. Иван  Дмитрич  в  конце  концов,  видя,  что  это бесполезно, совсем бросил рассуждать и весь отдался отчаянию и страху. Он стал уединяться и избегать людей. Служба и раньше была ему противна, теперь же она стала для него  невыносима.  Он  боялся,  что  его  как-нибудь подведут, положат ему незаметно в карман взятку и потом уличат, или  он  сам нечаянно сделает  в  казенных  бумагах  ошибку,  равносильную  подлогу,  или потеряет чужие деньги. Странно, что никогда в другое время мысль его не была так гибка и изобретательна, как  теперь,  когда  он  каждый  день  выдумывал тысячи разнообразных поводов  к  тому,  чтобы  серьезно  опасаться  за  свою свободу и честь. Но зато значительно ослабел  интерес  к  внешнему  миру,  в частности к книгам, и стала сильно изменять память. Весной,  когда  сошел  снег,  в  овраге  около   кладбища   нашли   два полусгнившие трупа - старухи и мальчика, с признаками насильственной смерти. В городе только и разговора было, что об этих трупах и неизвестных  убийцах. Иван Дмитрич, чтобы не  подумали,  что  это  он  убил,  ходил  по  улицам  и улыбался, а при встрече со знакомыми бледнел, краснел и начинал уверять, что нет подлее преступления, как убийство слабых  и  беззащитных.  Но  эта  ложь скоро утомила его, и, после некоторого размышления,  он  решил,  что  в  его положении самое лучшее  -  это  спрятаться  в  хозяйкин  погреб.  В  погребе просидел он день, потом ночь  и  другой  день,  сильно  озяб  и,  дождавшись потемок, тайком, как вор, пробрался к себе в комнату. До  рассвета  простоял он среди комнаты, не шевелясь и прислушиваясь. Рано утром до восхода  солнца хозяйке пришли печники. Иван Дмитрич хорошо  знал,  что  они  пришли  затем, чтобы  перекладывать  в  кухне  печь,  но  страх  подсказал  ему,  что   это полицейские, переодетые  печниками.  Он  потихоньку  вышел  из  квартиры  и, охваченный ужасом, без шапки и сюртука, побежал по  улице.  За  ним  с  лаем гнались собаки, кричал где-то позади мужик, в ушах свистел воздух,  и  Ивану Дмитричу казалось, что насилие всего мира скопилось за его спиной и  гонится за ним. Его задержали, привели домой и  послали  хозяйку  за  доктором.  Доктор Андрей Ефимыч, о котором речь впереди, прописал холодные примочки на  голову и лавровишневые капли, грустно покачал головой и ушел, сказав  хозяйке,  что уж больше он но придет, потому что не следует мешать людям  сходить  с  ума. Так как дома не на что  было  жить  и  лечиться,  то  скоро  Ивана  Дмитрича отправили в больницу и положили его там в палате для  венерических  больных. Он  не  спал  по  ночам,  капризничал  и  беспокоил  больных  и  скоро,   по распоряжению Андрея Ефимыча, был переведен в палату N 6. Через год в городе уже совершенно забыли про Ивана  Дмитрича,  и  книги его, сваленные хозяйкой в сани под навесом, были растасканы мальчишками.
Вероятно, нигде в  другом  месте  так  жизнь  не  однообразна,  как  во  флигеле. Утром больные, кроме паралитика  и  толстого  мужика,  умываются  в сенях из большого ушатa и утираются фалдами халатов;  после  этого  пьют  из оловянных кружек чай, который приносит из главного корпуса  Никита.  Каждому полагается по одной кружке. В полдень едят щи  из  кислой  капусты  и  кашу, вечером ужинают кашей, оставшейся  от  обеда.  В  промежутках  лежат,  спят, глядят в окна и ходят из угла  в  угол.  И  так  каждый  день.  Даже  бывший сортировщик говорит все об одних и тех же орденах. Свежих людей редко видят в палате N 6. Новых  помешанных  доктор  давно уже не принимает, а любителей посещать  сумасшедшие  дома  немного  на  этом свете.
Страшный слух!
     Доктор Андрей Ефимыч  Рагин  -  замечательный  человек  в  своем  роде. Говорят, что в ранней молодости он  был  очень  набожен  и  готовил  себя  к духовной карьере и что, кончив в 1863 году курс в гимназии,  он  намеревался поступить в духовную академию, но будто  бы  его  отец,  доктор  медицины  и хирург, едко посмеялся над ним и заявил категорически, что не будет  считать его своим сыном, если он пойдет в попы. Насколько это верно -  не  знаю,  но сам Андрей Ефимыч не раз признавался, что он никогда не чувствовал призвания к медицине и вообще к специальным наукам. Как бы то ни  было,  кончив  курс  по  медицинскому  факультету,  он  в священники не постригся. Набожности он не проявлял и  на  духовную  особу  в начале своей врачебной карьеры походил так же мало, как теперь. Наружность у него тяжелая,  грубая,  мужицкая;  своим  лицом,  бородой, плоскими волосами и крепкам, неуклюжим сложением напоминает  он  трактирщика на большой дороге, разъевшегося, невоздержанного и  крутого.  Лицо  суровое, покрыто синими жилками, глаза маленькие, нос красный. При  высоком  росте  и широких плечах у него громадные руки и ноги; кажется, хватит кулаком  -  дух вон. Но поступь у него тихая и походка осторожная, вкрадчивая; при встрече в узком коридоре он всегда первый останавливается, чтобы  дать  дорогу,  и  не басом, как ждешь, а тонким, мягким тенорком говорит: "Виноват!"  У  него  на шее  небольшая  опухоль,  которая  мешает  ему  носить  жесткие  крахмальные воротнички, и потому он  всегда  ходит  в  мягкой  полотняной  или  ситцевой сорочке. Вообще одевается он не по-докторски. Одну и ту же пару  он  таскает лет по десяти, а новая одежда, которую он обыкновенно покупает  в  жидовской лавке, кажется на нем такою же поношенною и помятою, как старая; в  одном  и том же сюртуке он и больных принимает, и обедает, и в гости ходит; по это не из скупости, а от полного невнимания к своей наружности.  Когда  Андрей  Ефимыч  приехал  в  город,  чтобы   принять   должность, "богоугодное заведение" находилось в ужасном состоянии. В палатах, коридорах и в больничном дворе  тяжело  было  дышать  от  смрада.  Больничные  мужики, сиделки и их дети спали в палатах вместе с больными. Жаловались,  что  житья нет от тараканов, клопов и мышей. В хирургическом отделении не  переводилась рожа. На всю больницу было только два скальпеля и ни  одного  термометра,  в ваннах держали картофель. Смотритель, кастелянша и фельдшер грабили больных, а про старого доктора, предшественника Андрея Ефимыча,  рассказывали,  будто он занимался тайною продажей больничного спирта и завел себе  из  сиделок  и больных женщин целый гарем. В городе отлично знали про эти беспорядки и даже преувеличивали их, но относились к ним спокойно; одни  оправдывали  их  тем, что в больницу ложатся  только  мещане  и  мужики,  которые  не  могут  быть недовольны, так как дома живут гораздо хуже, чем в больнице: не рябчиками же их кормить! Другие же в оправдание говорили, что одному  городу  без  помощи земства не под силу содержать хорошую больницу; слава богу, что хоть плохая, да есть. А молодое земство не открывало лечебницы ни  в  городе,  ни  возле, ссылаясь на то, что город уже имеет свою больницу. Осмотрев  больницу,  Андрей  Ефимыч  пришел  к  заключению,   что   это учреждение безнравственное и в высшей степени вредное для здоровья  жителей. По его мнению, самое умное, что можно было сделать, это - выпустить  больных на волю, а больницу закрыть. Но он  рассудил,  что  для  этого  недостаточно одной только его воли и что  это  было  бы  бесполезно;  если  физическую  и нравственную нечистоту прогнать с одного места, то она перейдет  на  другое: надо ждать, когда она сама  выветрится.  К  тому  же,  если  люди  открывали больницу и терпят ее у себя то, значит, она им нужна; предрассудки и все эти житейские  гадости  и  мерзости  нужны,  так  как  они  с  течением  времени перерабатываются во что-нибудь путное, как навоз в чернозем.  На  земле  нет ничего такого хорошего, что в своем первоисточнике не имело бы гадости. Приняв должность, Андрей Ефимыч  отнесся  к  беспорядкам,  по-видимому, довольно равнодушно. Он попросил только  больничных  мужиков  и  сиделок  не ночевать в палатах и поставил два  шкафа  с  инструментами;  смотритель  же, кастелянша, фельдшер и хирургическая рожа остались на своих местах. Андрей Ефимыч чрезвычайно любит ум и честность, но чтобы устроить около себя жизнь умную и честную, у него не хватает характера и веры в свое право. Приказывать, запрещать и настаивать он положительно не умеет. Похоже на  то, как будто  он  дал  обет  никогда  не  возвышать  голоса  и  не  употреблять повелительного наклонения. Сказать "дай" или "принеси" ому трудно; когда ему хочется есть, он нерешительно покашливает и говорит  кухарке:  "Как  бы  мне чаю..." или: "Как бы мне пообедать". Сказать же смотрителю, чтоб он перестал красть, или прогнать его, или  совсем  упразднить  эту  ненужную  паразитную должность, - для него  совершенно  не  под  силу.  Когда  обманывают  Андрея Ефимыча или льстят ему, или подносят для подписи заведомо подлый счет, то он краснеет, как рак, и чувствует себя виноватым, но счет все-таки подписывает; когда больные жалуются ему на голод или на грубых сиделок, он  конфузится  и виновато бормочет:
- Хорошо, хорошо, я разберу после... Вероятно, тут недоразумение... В первое  время  Андрей  Ефимыч  работал  очень  усердно.  Он  принимал ежедневно с утра до  обеда,  делал  операции  и  даже  занимался  акушерской практикой. Дамы говорили про него, что он  внимателен  и  отлично  угадывает болезни, особенно детские и женские. Но  с  течением  времени  дело  заметно прискучило  ему  своим  однообразием  и  очевидною  бесполезностью.  Сегодня примешь тридцать больных, а завтра, глядишь,  привалило  их  тридцать  пять, послезавтра сорок, и так изо дня в день, из  года  в  год,  а  смертность  в городе не уменьшается, и больные  не  перестают  ходить.  Оказать  серьезную помощь  сорока  приходящим  больным  от  утра  до   обеда   нет   физической возможности, значит, поневоле выходит один обман. Принято  в  отчетном  году двенадцать тысяч приходящих больных, значит,  попросту  рассуждая,  обмануто двенадцати тысяч человек. Класть же серьезных больных в палаты и  заниматься ими по правилам науки тоже нельзя, потому что правила  есть,  а  науки  нет; если же оставить философию и педантически  следовать  правилам,  как  прочие врачи, то для этого прежде всего нужны чистота и  вентиляция,  а  не  грязь, здоровая пища, а не щи из вонючей кислой капусты, и хорошие помощники, а  не воры. Да и к чему  мешать  людям  умирать,  если  смерть  есть  нормальный  и законный конец каждого? Что из того, если какой-нибудь торгаш  или  чиновник проживет лишних пять, десять лет? Если же видеть цель медицины  в  том,  что лекарства облегчают страдания, то невольно напрашивается  вопрос:  зачем  их облегчать? Во-первых, говорят, что страдания ведут человека к  совершенству, и, во-вторых,  если  человечество  в  самом  деле  научится  облегчать  свои страдания  пилюлями  и  каплями,  то  оно  совершенно  забросит  религию   и философию, в которых до сих пор находило не только защиту от всяких бед,  но даже счастие. Пушкин перед  смертью  испытывал  страшные  мучения,  бедняжка Гейне несколько лет лежал в параличе; почему же  не  поболеть  какому-нибудь Андрею Ефимычу или Матрене Савишне, жизнь которых бессодержательна и была бы совершенно пуста и похожа на жизнь амебы, если бы не страдания? Подавляемый такими рассуждениями, Андрей Ефимыч  опустил  руки  и  стал ходить в больницу не каждый день.
Андрей Ефимыч слушает и не слышит; он о чем-то  думает  и  прихлебывает пиво.
     - Мне часто снятся умные люди и беседы с ними, - говорит он неожиданно, перебивая Михаила Аверьяныча. - Мой отец дал мне прекрасное образование,  но под влиянием идей шестидесятых годов заставил  меня  сделаться  врачом.  Мне кажется, что если б я тогда не послушался его, то теперь я  находился  бы  в самом центре умственного движения. Вероятно,  был  бы  членом  какого-нибудь факультета. Конечно, ум тоже не вечен и преходящ, но вы уже знаете, почему я питаю к нему склонность. Жизнь есть досадная ловушка. Когда мыслящий человек достигает  возмужалости  и  приходит  в  зрелое  сознание,  то  он  невольно чувствует себя как бы в ловушке, из которой нет выхода. В самом деле, против его води вызнан он какими-то случайностями  из  небытия  к  жизни...  Зачем? Хочет он узнать смысл и цель своего существования, ему  не  говорят  или  же говорят нелепости; он стучится - ему не отворяют; к нему приходит  смерть  - тоже против его воли. И вот, как в тюрьме люди, связанные общим  несчастном, чувствуют себя легче, когда сходятся вместе, так  и  в  жизни  не  замечаешь ловушки, когда люди, склонные к анализу  и  обобщениям,  сходятся  вместе  и проводят время в обмене гордых,  свободные  идей.  В  этом  смысле  ум  есть наслаждение незаменимее.
Проводив приятеля, Андрей Ефимыч  садится  за  стол  и  опять  начинает читать. Тишина вечера и потом ночи не нарушается ни одним звуком,  и  время, кажется, останавливается и замирает вместе с доктором над книгой, и кажется, что ничего не существует, кроме этой  книги  и  лампы  с  зеленым  колпаком. Грубое, мужицкое лицо  доктора  мало-помалу  озаряется  улыбкой  умиления  и восторга перед движениями человеческого ума. О, зачем человек не бессмертен? - думает он. -  Зачем  мозговые  центры  и  извилины,  зачем  зрение,  речь, самочувствие, гений, если всему этому суждено уйти в почву и, в конце  концов, охладеть вместе с земной корой, а потом миллионы лет без смысла и  без  цели носиться с землей вокруг солнца? Для того, чтобы охладеть и потом  носиться, совсем не нужно извлекать из небытия человека с его высоким, почти  божеским умом, и потом, словцо в насмешку, превращать его в глину. Обмен  веществ!  Но  какая  трусость  утешать  себя   этим   суррогатом бессмертия! Бессознательные процессы,  происходящие  в  природе,  ниже  даже человеческой глупости,. так как в глупости есть все-таки сознание и воля,  в процессах же ровно ничего. Только  трус,  у  которого  больше  страха  перед смертью, чем достоинства, может утешать себя тем,  что  тело  его  будет  со временем жить в траве, в камне, в жабе... Видеть свое  бессмертие  в  обмене веществ так же странно, как пророчить  блестящую  будущность  футляру  после того, как разбилась и стала негодной дорогая скрипка. Когда  бьют  часы,  Андрей  Ефимыч  откидывается  на  спинку  кресла  и закрывает глаза, чтобы немножко подумать. И невзначай, под влиянием  хороших мыслей, вычитанных из книги, он  бросает  взгляд  на  свое  прошедшее  и  на настоящее. Прошлое противно, лучше не вспоминать о нем. А в настоящем то же, что в прошлом. Он знает что в то время, когда его  мысли  носятся  имеете  с охлажденною землей вокруг солнца, рядом с докторской  квартирой,  в  большом корпусе  томятся  люди  в  болезнях  и  физической  нечистоте;  быть  может, кто-нибудь не спит и воюет с насекомыми,  кто-нибудь  заражается  рожей  или стонет от туго положенной повязки; быть может,  больные  играют  в  карты  с сиделками и пьют водку. В  отчетном  году  было  обмануто  двенадцать  тысяч человек; все больничное  дело,  как  и  двадцать  лет  назад,  построено  на воровстве, дрязгах, сплетнях, кумовство, на грубом шарлатанстве, и  больница по-прежнему представляет из   Он  знает,  что  в  палате  N  6  за решетками Никита колотит больных и что Мойсейка каждый день ходит по  городу и собирает милостыню.  С другой же стороны, ему отлично известно, что  за  последние  двадцать пять лет с  медициной  произошла  сказочная  перемена.  Когда  он  учился  в университете, ему казалось, что медицину скоро постигнет  участь  алхимия  и метафизики, теперь же, когда он читает по  ночам,  медицина  трогает  его  и возбуждает в нем удивление и даже восторг. В самом деле,  какой  неожиданный блеск, какая революция! Благодаря антисептике делают операции, какие великий Пирогов считал невозможными даже in spe (в  будущем  (лат.),  Обыкновенные земские врачи  решаются  производить  резекцию  коленного  сустава,  на  сто чревосечений один только смертный случай, а каменная болезнь считается таким пустяком, что о ней даже не пишут. Радикально излечивается сифилис. А теория наследственности,  гипнотизм,  открытия   Пастера   и   Коха,   гигиена   со статистикою, а наша русская земская медицина?  Психиатрия  с  ее  теперешнею классификацией болезней, методами распознавания и лечения - это в  сравнении с тем, что было,  целый  Эльбрус.  Теперь  помешанным  не  льют  на  голову холодную  воду  и  не  надевают  на  них  горячечных  рубах;   их   содержат по-человечески и даже, как пишут в газетах, устраивают для них  спектакли  и  балы. Андрей Ефимыч знает,  что  при  теперешних  взглядах  и  вкусах  такая мерзость, как палата N б,  возможна  разве  только  в  двухстах  верстах  от железной  дороги,  в  городке,  где  городской  голова  и  все   гласные   - полуграмотные мещане, видящие во враче  жреца,  которому  нужно  верить  без всякой критики, хотя бы он вливал в рот расплавленное  олово;  в  другом  же месте публика и газеты давно  бы  уже  расхватали  в  клочья  эту  маленькую Бастилию.
     Но что же? - спрашивает себя Андрей Ефимыч, открывая глаза. -  Что  же из этого? И антисептика, и Кох, и Пастер,  а  сущность  дела  нисколько  не изменилась. Болезненность и смертность все  те  же.  Сумасшедшим  устраивают балы и спектакли, а на волю их все-таки не выпускают. Значит,  все  вздор  и суета, и разницы между лучшею венскою клиникой и моею больницей, в сущности, нет никакой".  Но скорбь и чувство, похожее на зависть, мешают ему  быть  равнодушным. Это, должно быть, от утомления. Тяжелая голова склоняется к книге, он кладет под лицо руки, чтобы мягче было, и думает:  "Я служу вредному делу и получаю жалованье от людей, которых обманываю; я нечестен. Но ведь сам по себе  я  ничто,  я  только  частица  необходимого социального зла: все уездные чиновники вредны и даром получают  жалованье... Значит, в своей нечестности виноват не я, а время... Родись я двумястами лет позже, я был бы другим". Когда бьет три часа, он тушит лампу и уходит в спальню.  Спать  ему  не хочется.
- Вы спрашиваете, что делать? Самое лучшее в вашем положении  -  бежать  отсюда. Но, к  сожалению,  это  бесполезно.  Вас  задержат.  Когда  общество ограждает себя от  преступников,  психических  больных  и  вообще  неудобных людей, то оно непобедимо. Вам остается одно: успокоиться на мысли, что  ваше пребывание здесь необходимо.
     - Никому оно не нужно.
     - Раз существуют тюрьмы и сумасшедшие дома,  то  должен  же  кто-нибудь сидеть в них. Не вы - так я, не я - так кто-нибудь третий. Погодите, когда в далеком будущем закончат свое существование тюрьмы и сумасшедшие дома, то не будет ни решеток на окнах, пи халатов. Конечно, такое время рано или  поздно настанет.  Иван Дмитрич насмешливо улыбнулся.
     - Вы шутите, - сказал он, щуря глаза. - Таким господам, как  вы  и  ваш помощник Никита, нет никакого дела до  будущего,  но  можете  быть  уверены, милостивый государь, настанут  лучшие  времена!  Пусть  я  выражаюсь  пошло, смейтесь, но воссияет заря новой жизни, восторжествует правда,  и  на  нашей улице будет праздник! Я не дождусь, издохну,  но  зато  чьи-нибудь  правнуки дождутся. Приветствую их от всей души и радуюсь,  радуюсь  за  них!  Вперед! Помогай вам бог, друзья! Иван Дмитрич с блестящими глазами поднялся и, протягивая руки  к  окну, продолжал с волнением в голосе:
     - Из-за этих решеток благословляю вас! Да здравствует правда! Радуюсь!
     - Я не нахожу особенной причины радоваться,  -  сказал  Андрей  Ефимыч, которому движение Ивана Дмитрича показалось театральным  и  в  то  же  время очень поправилось. - Тюрем и сумасшедших домов не будет, и  правда,  как  вы изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность  вещей  не  изменится, законы природы останутся все те же. Люди будут болеть, стариться  и  умирать так же, как и теперь. Какая бы великолепная заря ни освещала вашу жизнь, все же в конце концов вас заколотят в гроб и бросят в яму.
     - А бессмертие?
     - Э, полноте!
     - Вы не верите, ну, а я верю. У  Достоевского  или  у  Вольтера  кто-то говорит, что если бы не было бога, то его выдумали  бы  люди.  А  я  глубоко верю, что если нет бессмертия, то его  рано  или  поздно  изобретет  великий человеческий ум.
     - Хорошо сказано, - проговорил Андрей Ефимыч, улыбаясь от удовольствия. - Это хорошо, что вы веруете. С  такой  верой  можно  жить  припеваючи  даже замуравленному в стене. Вы изволили где-нибудь получить образование?
     - Да, я был в университете, но не кончил.
     - Вы мыслящий и вдумчивый человек.  При  всякой  обстановке  вы  можете находить успокоение в самом себе. Свободное  и  глубокое  мышление,  которое стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете мира  -  вот два блага, выше которых никогда не знал человек. И вы можете  обладать  ими, хотя бы вы жили за тремя решетками.  Диоген  жил  в  бочке,  однако  же  был счастливее всех царей земных.
     - Ваш Диоген был болван, - угрюмо проговорил Иван Дмитрич. - Что вы мне говорите про Диогена да, про какое-то уразумение? - рассердился  он  вдруг  и вскочил. - Я люблю  жизнь,  люблю  страстно!  У  меня  мания  преследования, постоянный мучительный страх, но бывают минуты, когда меня охватывает  жажда жизни, и тогда я боюсь сойти с ума. Ужасно хочу жить, ужасно!  Он в волнении прошелся по палате и оказал, понизив голос:
     - Когда я мечтаю, меня посещают призраки. Ко мне ходят какие-то люди, я слышу голоса, музыку, и кажется мне, что  я  гуляю  по  каким-то  лесам,  по берегу моря, и мне так страстно хочется суеты, заботы... Скажите мне, ну что там нового? - спросил Иван Дмитрич. - Что там?
     - Вы про город желаете знать или вообще?
     - Ну, сначала расскажите мне про город, а потом вообще.
     - Что ж? В городе томительно скучно... Не с ком слова  сказать,  некого послушать. Новых людей нет. Впрочем, приехал недавно молодой врач Хоботов.
     - Он еще при мне приехал. Что, хам?
     - Да, некультурный человек. Странно, знаете  ли...  Судя  по  всему,  в наших столицах нет умственного застоя, есть движение, - значит, должны  бытьтам и настоящие люди, но почему-то всякий раз оттуда присылают к  нам  таких людей, что не глядел бы. Несчастный город!
     - Да, несчастный город! - вздохнул  Иван  Дмитрич.  и  засмеялся. 
- Теперь бы хорошо проехаться в коляске куда-нибудь за город, -  сказал Иван Дмитрия, потирая свои красные глаза, точно спросонок, - потом вернуться бы домой в теплый, уютный кабинет и... полечиться у порядочного  доктора  от головной  боли...  Давно  уже  я  не  жил  по-человечески.  А  здесь  гадко! Нестерпимо гадко! После вчерашнего возбуждения он был утомлен и вял и  говорил  неохотно. Пальцы у него дрожали, и по лицу  видно  было,  что  у  него  сильно  болела голова.
     - Между теплым, уютным кабинетом и этою палатой нет никакой разницы,  -
сказал Андрей Ефимыч. - Покой и довольство человека не  вне  его,  а  в  нем самом.
     - То есть как?
     - Обыкновенный человек ждет хорошего или  дурного  извне,  то  есть  от коляски и кабинета, а мыслящий от самого себя.
     - Идите проповедуйте  эту  философию  в  Греции,  где  тепло  и  пахнет померанцем, а здесь она не по климату. С кем это  я  говорил  о  Диогене?  С вами, что ли?
     - Да, вчера со мной.
     - Диоген не нуждался в кабинете и в теплом помещении; там  и  без  того жарко. Лежи себе в бочке да кушай апельсины  и  оливки.  А  доведись  ему  в России жить, так он не то что в декабре, а в мае запросился  бы  в  комнату. Небось скрючило бы от холода.
     - Нет. Холод, как и вообще всякую  боль,  можно  но  чувствовать.  Марк Аврелий оказал: "Боль есть живое представление о боли: сделай  усилие  воли, чтоб изменить это представление, откинь его, перестань  жаловаться,  и  боль исчезнет". Это справедливо. Мудрец или попросту мыслящий, вдумчивый  человек отличается именно тем, что презирает страдание; он всегда доволен  и  ничему не удивляется.
     -  Значит,  я  идиот,  так  как  я  страдаю,  недоволен   и   удивляюсь человеческой подлости.
     - Это вы напрасно. Если вы почаще будете вдумываться,  то  вы  поймете, как ничтожно все то внешнее, что волнует нас. Нужно стремиться к  уразумению жизни, в нем - истинное благо.
     - Уразумение... - поморщился Иван  Дмитрич.  -  Внешнее,  внутреннее... Извините, я этого не понимаю. Я знаю только, - сказал он, вставая и  сердито глядя на доктора, - я знаю, что бог создал меня из теплой  крови  и  нервов, да-с! А органическая ткань, если она жизнеспособна,  должна  реагировать  на всякое раздражение. И я реагирую! На боль я отвечаю  криком  и  слезами,  на подлость  -  негодованием,  на  мерзость  -  отвращением.   По-моему,   это, собственно,  и  называется  жизнью.  Чем  ниже  организм,   тем   он   менее чувствителен и тем слабее отвечает  на  раздражение,  и  чем  выше,  тем  он восприимчивее и энергичнее  реагирует  на  действительность.  Как  не  знать этого? Доктор, а не знает таких пустяков! Чтобы  презирать  страдание,  быть всегда довольным  и  ничему  не  удивляться,  нужно  дойти  вот  до  этакого состояния, - и Иван Дмитрич указал на толстого, заплывшего жиром  мужика,  - или же закалить себя страданиями до такой  степени,  чтобы  потерять  всякую чувствительность к ним, то есть, другими словами, перестать жить.  Извините, я не мудрец и не философ, - продолжал Иван  Дмитрич,  с  раздражением,  -  и ничего я в этом не понимаю. И не и состоянии рассуждать.
     - Напротив, вы прекрасно рассуждаете.
     - Стоики, которых вы пародируете, были замечаюльные люди, но учение  их застыло еще две тысячи лет назад и ни капли не подвинулось вперед и не будет двигаться, так как оно не практично и не жизненно. Оно имело успех только  у меньшинства, которое проводило свою жизнь в штудировании и смаковании  всяких учений, большинство же не понимало его. Учение, проповедующее  равнодушие  к богатству,  удобствам  жизни,  презрение  к  страданиям  и  смерти,   совсем непонятно для громадного большинства, так как  это  большинство  никогда  не знало ни богатства, ни удобств в жизни; а презирать страдания значило бы для него презирать самую  жизнь,  так  как  все  существо  человека  состоит  из ощущений голода, холода, обид, потерь и гамлетовского страха перед  смертью. В этих ощущениях вся жизнь:  ею  можно  тяготиться,  ненавидеть  ее,  но  не презирать.  Да,  так,  повторяю,  учение  стоиков  никогда  не  может  иметь будущности, прогрессируют же, как видите, от начала века, и сегодня  борьба, чуткость к боли, способность отвечать на раздражение...
     Иван Дмитрич вдруг потерял нить мыслей, остановился и  досадливо  потер лоб.
     - Хотел сказать что-то важное, да сбился, - сказал он. - О чем  я?  Да! Так вот я и говорю: кто-то из стоиков продал себя  в  рабство  затем,  чтобы выкупить  своего  ближнего.  Вот  видите,  значит,  и  стоик  реагировал  на раздражение, так как для такого великодушного  акта,  как  уничтожение  себя ради ближнего, нужна возмущенная, сострадающая душа. Я забыл  тут  в  тюрьме все, что учил, а то бы еще что-нибудь  вспомнил.  А  Христа  взять?  Христос отвечал на действительность тем, что плакал, улыбался, печалился,  гневался, даже тосковал; он не с  улыбкой  шел  навстречу  страданиям  и  не  презирал смерть, а молился в саду Гефсиманском, чтобы его миновала чаша сия.
     Иван Дмитрич засмеялся и сел.
     - Положим, покой и довольство человека не вне его, а  в  нем  самом,  - сказал он. - Положим, нужно презирать страдания, ничему  не  удивляться.  Но вы-то на каком основании проповедуете это? Вы мудрец? Философ?
     - Нет, я не философ, по проповедовать это должен каждый, потому что это разумно.
     - Нет,  я  хочу  знать,  почему  вы  в  деле  уразумения,  презрения  к страданиям  и  прочее  считаете  себя  компетентным?   Разве   вы   страдали когда-нибудь? Вы имеете понятие  о  страданиях?  Позвольте:  вас  в  детстве секли?
     - Нет, мои родители питали отвращение к телесным наказаниям.
     - А меня отец порол  жестоко.  Мой  отец  был  крутой,  геморроидальный чиновник, с длинным носом и желтою шеей. Но будем говорить  о  вас.  Во  всю вашу жизнь до вас никто не дотронулся пальцем, никто вас  не  запугивал,  не забивал; здоровы вы, как бык. Росли вы под крылышком отца и учились  на  его счет, а потом сразу захватили синекуру.  Больше  двадцати  лет  вы  жили  на бесплатной квартире, с отоплением, с освещением,  с  прислугой  имея  притом право работать, как и сколько вам угодно, хоть ничего не делать. От  природы вы человек ленивый, рыхлый и потому старались  складывать  свою  жизнь  так. чтобы вас ничто но беспокоило и не двигало с места. Дела вы сдали  фельдшеру и прочей сволочи, а сами сидели в тепле да в тишине, копили  деньги,  книжки почитывали, услаждали себя размышлениями о разной возвышенной чепухе и (Иван Дмитрич посмотрел на красный нос доктора) выпивахом. Одним словом, жизни  вы не видели, не знаете ее совершенно, а  с  действительностью  знакомы  только теоретически. А презираете вы страдания и ничему  не  удивляетесь  по  очень простой причине:  суета-сует,  внешнее  и  внутреннее,  презрение  к  жизни, страданиям и смерти, уразумение, истинное благо - все это  философия,  самая подходящая для российского лежебока. Видите вы,  например,  как  мужик  бьет жену. Зачем вступаться? Пускай бьет, все равно оба помрут рано или поздно; и бьющий к тому же оскорбляет побоями не  того,  кого  бьет,  а  самого  себя. Пьянствовать глупо, неприлично, но пить - умирать,  и  не  пить  -  умирать. Приходит баба, зубы болят... Ну, что ж? Боль есть представление о боли  и  к тому же без болезней не проживешь  на  этом  свете,  все  помрем,  а  потому ступай, баба, прочь, не мешай мне мыслить  и  водку  пить.  Молодой  человек просит совета,  что  делать,  как  жить;  прежде  чем  ответить,  другой  бы задумался, а тут уж готов ответ:  стремись  к  уразумению  или  к  истинному благу: А что такое это фантастическое "истинное благо"? Ответа  нет,  конечно. Нас держат здесь за решеткой, гноят, истязуют, но это прекрасно  и  разумно, потому что между  этою  палатой  и  теплым,  уютным  кабинетом  нет  никакой разницы. Удобная философия: и делать нечего, и  совесть  чиста,  и  мудрецом себя чувствуешь... Нет, сударь, это не философия,  не  мышление,  не  широта взгляда, а лень, факирство, сонная одурь... Да!  -  опять  рассердился  Иван Дмитрич. - Страдание презираете, а небось  прищеми  вам  дверью  палец,  так заорете во все горло!
     - А может, и не заору, - сказал Андрей Ефимыч, кротко улыбаясь.
     - Да, как  же!  А  нот  если  бы  вас  трахнул  паралич  или,  положим, какой-нибудь дурак и наглец, пользуясь своим положением  и  чипом,  оскорбил вас публично и вы знали бы, что это пройдет ему безнаказанно, - ну, тогда бы вы поняли, как это отсылать других к уразумению и истинному благу.
               
* * *

                А. Камю
Миф о Сизифе
(фрагменты)

Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд. Если верить Гомеру, Сизиф был мудрейшим и осмотрительнейшим из смертных. Правда, согласно другому источнику, он промышлял разбоем. Я не вижу здесь противоречия. Имеются различные мнения о том, как он стал вечным тружеником ада. Его упрекали прежде всего за легкомысленное отношение к богам. Он разглашал их секреты. Эгипа, дочь Асона, была похищена Юпитером. Отец удивился этому исчезновению и пожаловался Сизифу. Тот, зная о похищении, предложил Асопу помощь, при условии, что Асоп даст воду цитадели Коринфа. Небесным молниям он предпочел благословение земных вод. Наказанием за это стали адские муки. Гомер рассказывает также, что Сизиф заковал в кандалы Смерть. Плутон не мог вынести зрелища своего опустевшего и затихшего царства. Он послал бога войны, который вызволил Смерть, из рук ее победителя.
Говорят также, что, умирая. Сизиф решил испытать любовь жены и приказал ей бросить его тело на площади без погребения. Так Сизиф оказался в аду. Возмутившись столь чуждым человеколюбию послушанием, он получил от Плутона разрешение вернуться на землю, дабы наказать жену. Но стоило ему вновь увидеть облик земного мира, ощутить воду, солнце, теплоту камней и море, как у него пропало желание возвращаться в мир теней. Напоминания, предупреждения и гнев богов были напрасны. Многие годы он продолжал жить на берегу залива, где шумело море и улыбалась земля. Потребовалось вмешательство богов. Явился Меркурий, схватил Сизифа за шиворот и силком утащил в ад, где его уже поджидал камень.
Уже из этого понятно, что Сизиф - абсурдный герой. Такой он и в своих страстях, и в страданиях. Его презрение к богам, ненависть к смерти и желание жить стоили ему несказанных мучений - он вынужден бесцельно напрягать силы. Такова цена земных страстей. Нам неизвестны подробности пребывания Сизифа в преисподней. Мифы созданы для того, чтобы привлекать наше воображение. Мы можем представить только напряженное тело, силящееся поднять огромный камень, покатить его, взобраться с ним по склону; видим сведенное судорогой лицо, при жатую к камню щеку, плечо, удерживающее покрытую глиной тяжесть, оступающуюся ногу, вновь и вновь поднимающие камень науки с измазанными землей ладонями. В результате долгих и размеренных усилий, в пространстве без неба, во времени без начала и до конца, цель достигнута. Сизиф смотрит, как в считанные мгновения камень скатывается к подножию горы, откуда его опять придется поднимать к вершине. Он спускается вниз. Сизиф интересует меня во время этой паузы. Его изможденное лицо едва отличимо от камня! Я вижу этого человека, спускающегося тяжелым, но ровным шагом к страданиям, которым нет конца, В это время вместе с дыханием к нему возвращается сознание, неотвратимое, как его бедствия. И в каждое мгновение, спускаясь с вершины в логово богов, он выше своей судьбы. Он тверже своего камня.
Этот миф трагичен, поскольку его герой наделен сознанием. О какой каре могла бы идти речь, если бы на каждом шагу его поддерживала надежда на успех? Сегодняшний рабочий живет так всю свою жизнь, и его судьба не менее трагична. Но сам он трагичен лишь в те редкие мгновения, когда к нему возвращается сознание. Сизиф, пролетарий богов, бессильный и бунтующий, знает о бесконечности своего печального удела; о нем он думает вовремя спуска. Ясность видения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение.
Иногда спуск исполнен страданий, но он может проходить и в радости. Это слово уместно. Я вновь представляю себе Сизифа, спускающегося к своему камню. В начале были страдания. Когдa память наполняется земными образами, когда непереносимым становится желание счастья, бывает, что к сердцу человека подступает печаль: это победа камня, это сам камень. Слишком тяжело нести безмерную ношу скорби. Таковы наши ночи в Гефсиманском саду. Но сокрушающие нас истины отступают, как только мы распознаем их. Так Эдип сначала подчинялся судьбе, не зная о ней. Трагедия начинается вместе с познанием. Но в то же мгновение слепой и отчаявшийся Эдип сознает, что единственной связью с миром остается для него нежная девичья рука. Тогда-то и раздается его высокомерная речь: "Несмотря на все невзгоды, преклонный возраст и величие души заставляют меня сказать, что все Хорошо". Эдип у Софокла, подобно Кириллову у Достоевского, дает нам формулу абсурдной победы. Античная мудрость соединяется с современным героизмом.
Перед тем, кто открыл абсурд, всегда возникает искушение написать нечто вроде учебника счастья. "Как, следуя, по столь узкому пути?.." Но мир всего лишь один, счастье и абсурд являются Порождениями одной и той же земли. Они неразделимы. Было Вы ошибкой утверждать, что счастье рождается непременно из открытия абсурда. Может случиться, что чувство абсурда рождается из счастья. "Я думаю, что все хорошо", - говорит Эдип, и эти слова священны. Они раздаются в суровой и конечной вселенной человека. Они учат, что это не все, еще не все исчерпано. Они изгоняют из этого мира бога, вступившего в него вместе с неудовлетворенностью и тягой к бесцельным страданиям. Они превращают судьбу в дело рук человека, дело, которое должно решаться среди людей.
В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень - его достояние. Точно так же абсурдный человек, глядя на свои муки, заставляет умолкнуть идолов. В неожиданно притихшей вселенной слышен шепот тысяч тонких восхитительных голосов, поднимающихся от земли. Это бессознательный, тайный зон всех образов мира - такова изнанка и такова цена победы. Солнца нет без тени, и необходимо познать ночь. Абсурдный человек говорит "да" - и его усилиям более нет конца. Если и есть личная судьба, то это отнюдь не предопределение свыше, либо, в крайнем случае, предопределение сводится к тому, как о нем судит сам человек: оно фатально и достойно презрения. В остальном он сознает себя властелином своих дней. В неумолимое мгновение. когда человек оборачивается и бросает взгляд на прожитую жизнь. Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень.
Я оставляю Сизифа у подножия его горы! Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бес плодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым».

                * * *
                Абсурдный человек

Ставрогин  если верует,  то не верует, что он верует Если же не верует,
то не верует, что он не верует.
                "Бесы"


П
оле  моей  деятельности,--  говорил Гете,-- это  время".  Вот  вполне абсурдное речение.  Что представляет собой абсурдный человек?  Он  ничего не предпринимает ради вечности и не отрицает этого. Не то чтобы ему вообще была чужда  ностальгия.  Но  он  отдает  предпочтение  своему  мужеству  и  своей способности суждения. Первое учит его вести не подлежащую обжалованию жизнь, довольствоваться  тем,  что  есть;  вторая  дает  ему  представление  о  его пределах. Уверившись в конечности своей свободы, отсутствии будущности у его бунта и в бренности сознания, он готов продолжить свои деяния в том времени, которое  ему  отпущено   жизнью.  Здесь  его  поле,   место   его  действий, освобожденное от любого суда, кроме его собственного. Более  продолжительная жизнь не означает для него иной жизни. Это было бы нечестно.  А что говорить о той иллюзорной вечности, именуемой судом  потомков, на который  полагалась г-жа Ролан  -- эта "опрометчивость наказана по заслугам". Потомство охотно цитирует ее  слова,  но забывает судить по ним о ней самой.  Ведь г-жа Ролан безразлична потомству.
     Нам не  до ученых  рассуждении о  морали. Дурные человеческие  поступки сопровождаются изобилием  моральных оправданий, и я каждый день замечаю, что
честность  не  нуждается в  правилах. Абсурдный человек готов признать,  что есть лишь одна мораль, которая не отделяет от бога: это навязанная ему свыше мораль. Но абсурдный  человек живет как  раз без этого бога. Что  до  других моральных   учений  (включая  и  имморализм),  то  в  них  он  видит  только оправдания,  тогда как самому  не в чем оправдываться.  Я  исхожу  здесь  из принципа его невиновности.
     Невиновность  опасна.  "Все дозволено",--  восклицает Иван Карамазов. И
эти слова пронизаны абсурдом, если не истолковывать их вульгарно. Обращалось
ли внимание на то, что "все дозволено" -- не крик освобождения и радости,  а горькая констатация? Достоверность  бога, придающего смысл жизни, куда более притягательна, чем достоверность  безнаказанной  власти злодеяния.  Нетрудно сделать выбор между ними.  Но  выбора нет, и поэтому приходит горечь. Абсурд не  освобождает,  он  привязывает.  Абсурд не есть  дозволение каких  угодно действий. "Все дозволено"  не  означает,   что  ничто  не  запрещено.  Абсурд  показывает  лишь равноценность  последствий  всех  действий.  Он  не рекомендует   совершать преступления (это  было бы ребячеством), но выявляет бесполезность угрызений совести. Если все виды опыта равноценны, то опыт долга не более законен, чем любой другой. Можно быть добродетельным из каприза.
    Все  моральные  учения   основываются  на  той   идее,   что   действие оправдывается или  перечеркивается  своими последствиями. Для абсурдного ума эти следствия заслуживают лишь спокойного рассмотрения. Он готов к расплате. Иначе говоря, для него существует  ответственность, но  не  существует вины. Более  того, он  согласен, что прошлый  опыт может  быть основой для будущих действий.  Время воодушевляет другое время, жизнь служит другой жизни.  Но в самой жизни, в этом одновременно ограниченном и усеянном возможностями поле, все  выходящее  за  пределы  ясного  видения  кажется  непредвиденным. Какое правило  можно вывести  из этого неразумного  порядка? Единственная  истина, которая могла бы  показаться  поучительной, не  имеет формального характера: она воплощается и раскрывается в конкретных людях. Итогом поисков абсурдного ума оказываются не правила этики, а  живые примеры, доносящие до нас дыхание человеческих  жизней. Таковы приводимые  нами  далее образы -- они  придадут абсурдному рассуждению конкретность и теплоту.
     Нет  нужды говорить,  что  пример не обязательно  является образцом для подражания  (если  таковой  вообще  возможен  в  мире   абсурда),  что   эти иллюстрации --  вовсе не модели. Кроме  того,  что  я не  склонен  выдвигать образцовые модели, выдвигать их было бы столь же смешно, как сделать из книг Руссо  тот  вывод, что нам нужно встать на  четвереньки,  или вывести  из Ницше,  что   мы   должны  грубить   собственной  матери.  "Быть   абсурдным необходимо,-- пишет один современный  автор,-- но  нет нужды быть  глупцом". Установки, о  которых  пойдет речь,  становятся  вполне осмысленными, только
если мы рассмотрим и противоположные установки.  Внештатный разносчик  писем равен  завоевателю при  условии  одинаковой  ясности их  сознания.  Так  что безразлично, о каком опыте идет речь. Главное, служит он человеку или вредит ему. Опыт служит человеку,  когда  осознается. Иначе он просто лишен смысла: по недостаткам человека мы судим  о  нем самом,  а не об обстоятельствах его жизни.
     Мною  выбраны  только  те герои, которые ставили своей целью исчерпание жизни (или те, кого  я считаю таковыми).  Я  не иду дальше этого. Я говорю о мире, в  котором и мысли,  и жизни лишены будущего.  За всем,  что побуждает человека  к  труду и движению, стоит  надежда.  Так  оказывается  бесплодной единственная нелживая  мысль.  В абсурдном мире  ценность понятия или  жизни измеряется неплодотворностью.

                * * *

                Донжуанство

К
ак  все было бы просто, если  бы было достаточно  любить.  Чем  больше любят,  тем более прочным  становится  абсурд. Дон Жуан торопится  от  одной женщины к другой не потому, что ему  не  хватает  любви. Смешно представлять его и  фанатиком, стремящимся  найти какую-то  возвышенную  полноту  любви. Именно потому, что он  любит женщин одинаково пылко, каждый раз  всею душой, ему приходится  повторяться,  отдавая себя целиком. Поэтому и каждая из  них надеется одарить его тем, чем до  сих  пор не удавалось его одарить ни одной женщине.  Всякий раз они  глубоко  ошибаются, преуспевая лишь в том, что  он чувствует  потребность  в повторении.  "В конце концов,-- восклицает одна из них,--  я  отдала  тебе  свою любовь!" И  разве  удивительно,  что Дон  Жуан смеется. "В конце концов,--  говорит он,-- нет,  в очередной раз". Разве для того, чтобы любить сильно, необходимо любить редко? Печален  ли  Дон  Жуан? Нет, это невозможно себе представить.  Вряд  ли стоит  вспоминать хронику. Смех и  победоносная  дерзость, прыжки из  окон и любовь  к театру  --  все это  ясно и  радостно.  Всякое  здоровое  существо стремится к приумножению. Таков и Дон Жуан. Кроме того, печальными бывают по двум причинам: либо по  незнанию, либо из-за  несбыточности надежд. Дон Жуан все знает  и ни  на что не надеется. Он напоминает тех  художников, которые, зная  пределы своего  дарования,  никогда  их не  преступают,  зато наделены чудесной  непринужденностью в том, что им отпущено. Гений -- это ум, знающий свои пределы. Вплоть  до границы, полагаемой физической смертью, Дон Жуан не знает печали. А в тот момент, когда он узнает о границе, раздается его смех, за который  все  ему  прощается.  Он был  бы печален,  если  бы  надеялся. В очередной миг губы очередной женщины дают ему ощутить горький и утешительный привкус неповторимого знания. Да и горек ли он? Едва ли: без  несовершенства неощутимо и счастье!
     Величайшая  глупость  -- видеть  в Дон  Жуане  человека,  вскормленного Экклесиастом. Что для  него суета сует,  как не надежда на будущую жизнь? Доказательством тому  является  игра, которую  он ведет  против  небес.  Ему незнакомы  раскаяния по поводу растраты самого  себя  в  наслаждениях (общее место всякого  бессилия). Раскаяния  эти скорее подошли  бы Фаусту,  который достаточно  верил в бога, чтобы предаться дьяволу. Для Дон Жуана все намного проще. "Озорнику" Молины  грозит ад, а  он все отшучивается: "Час кончины? До нее еще далеко". То, что будет после смерти, не имеет значения, а сколько еще долгих  дней у  того, кто  умеет жить! Фауст просил богатств этого мира: несчастному  достаточно было  протянуть руку. Тот,  кто не умеет радоваться, уже запродал  душу.  Дон Жуан,  напротив, стоит за  пресыщение. Он  покидает женщину вовсе не потому, что больше ее  не  желает. Прекрасная женщина всегда желанна.  Но он желает другую,  а это не то же самое.
     Его  переполняет  жизнь,  и  нет  ничего хуже,  чем потерять  ее.  Этот безумец, в сущности, великий мудрец. Живущие  надеждами  плохо приспособлены ко вселенной, где доброта уступает место щедрости, нежность – мужественному молчанию, а сопричастность --  одинокой храбрости.  Все говорят: "Вот слабый человек,   идеалист  или   святой".   Нужно  уметь  избавляться   от   столь оскорбительного величия.
     Сколько   возмущения  (или  натянутого  смеха,   принижающего  то,  чем восхищаются)  вызывает речь  Дон Жуана,  когда  одной  и той  же  фразой  он соблазняет всех женщин. Но тот,  кто ищет количество удовольствия, принимает в   расчет   только  эффективность.  Стоит  ли  усложнять  уже  неоднократно испытанный  пароль? Никто  -- ни женщины, ни мужчины --  не прислушивается к содержанию слов.  Важен произносящий их  голос. Слова нужны  для  соблюдения правил,  условностей,  приличий.  Их   проговаривают,  после  чего  остается приступить к  самому важному.  К  этому  и готовится  Дон  Жуан.  Зачем  ему моральные  проблемы?  Он  проклят не  потому, что  хотел стать  святым,  как Маньяра у Милоша. Ад для него есть нечто, заслуживающее вызова. На гнев божий у  него готов ответ человека чести. "Речь идет о моей чести, говорит он Командору,--  и я исполню обещанное, как положено дворянину".  Но столь же ошибочно делать из него имморалиста.  Он  в этом  смысле "как все": мораль для него -- это  его  симпатии и антипатии. Дон Жуан понятен только в том случае, если  все время иметь  в  виду то, вульгарным  символом чего  он является: заурядный соблазнитель, бабник. Да, он заурядный соблазнитель, с тем единственным отличием, что  осознает это, а потому абсурден. Но от того, что соблазнитель ясно мыслит, он не перестает быть соблазнителем. Соблазн -- таково  его положение.  Только  в романах можно изменить свое  положение или стать   лучше,  чем  ты   был.   Здесь  же  ничего  не  меняется,   но   все трансформируется. Дон Жуан исповедует этику количества, в  противоположностьсвятому, устремленному к качеству. Абсурдному человеку свойственно неверие в глубокий  смысл  вещей.  Он  пробегает  по  ним,  собирает  урожай  жарких и восхитительных образов, а потом его сжигает. Время -- его спутник, абсурдный человек не  отделяет  себя  от времени. Дон  Жуан  вовсе  не  "коллекционер" женщин. Он лишь  исчерпывает  их  число, а  вместе  с тем -- свои  жизненные возможности. Коллекционировать -- значит уметь жить прошлым. Но он не жалеет о прошлом. Сожаление есть род надежды, а он не умеет вглядываться в портреты прошлого.
       В  полном  смысле слова и  со всеми  недостатками Здоровая  установка включает в себя также и недостатки. Но тем самым не эгоист ли  он? На свой манер, конечно, эгоист.  Но  и в данном  случае  все  зависит  от  того,  что  считать  эгоизмом.  Есть люди, созданные для  жизни, есть  --  созданные  для любви.  По  крайней мере, так
сказал бы Дон  Жуан, с избранной им  самим точки зрения.  Потому что о любви обычно  говорят, приукрашивая ее  иллюзиями вечности.  Все знатоки  страстей учат нас, что не бывает вечной любви без стоящих у нее на пути преград.  Без борьбы  нет  и  страсти. Но последним противоречием  любви является  смерть. Нужно быть Вертером или вообще не быть. Здесь  также возможны различные виды самоубийства:  один  из  них  -- полная  самоотдача и  забвение  собственной личности.  Дон Жуан не хуже других знает, что это  очень трогательно, но  он относится к тем немногим, кто понимает, что это не столь уж  важно и что те, кого  большая  любовь  лишила  всякой личной жизни, возможно,  и обогащаются сами, но  наверняка обедняют существование их избранников. Мать или страстно любящая женщина по необходимости черствы сердцем,  поскольку отвернулись  от мира. Одно  чувство, одно существо, одно лицо поглотило  все  остальное. Дон Жуан живет иной любовью,  той, которая освобождает. Она таит в себе все лики мира, она трепетна в своей бренности. Дон Жуан избрал ничто.
     Видеть ясно -- вот его цель. Любовью мы  называем то, что связывает нас с другими, в свете социально  обусловленного  способа видения,  порожденного книгами  и легендами. Но я  не  знаю  иной любви,  кроме той  смеси желания, нежности и интеллекта, что  привязывает меня к данному конкретному существу. Для иного существа другим будет и состав смеси. Я не вправе употреблять одно и то же слово для всех случаев, что позволяло  бы  мне и  действовать всегда одинаково.  Абсурдный  человек  и  здесь  приумножает  то,  что  не в  силах унифицировать.   Он   открывает   для   себя  новый   способ существования, освобождающий его по  крайней мере  настолько, насколько он освобождает всех тех,  кто  к  нему  приходит.  Щедра  любовь,  осознающая  одновременно свою неповторимость  и бренность. Все  эти смерти и  возрождения составляют букет жизни Дон Жуана, таков его способ отдавать себя жизни. Рассудите сами, можно ли тут говорить об эгоизме.
     Я думаю сейчас  обо всех, кто желал безусловной кары  для Дон Жуана. Не только в иной жизни, но и в этой. Я думаю обо всех сказках и  легендах, всех анекдотах  о Дон Жуане в старости. Но ведь Дон  Жуан  уже  готов к  ней. Для сознательного  человека  старость   и  все   ею  предвещаемое   не  являются неожиданностью. Человек сознателен ровно настолько, насколько не скрывает от себя  своего  страха. В Афинах был храм старости.  Туда  водили  детей.  Чем больше  смеются над  Дон  Жуаном,  тем  четче вырисовываются его  черты.  Он отказывается  от облика,  уготованного  ему романтиками.  Никто  не  станет смеяться  над  измученным  и жалким  Дон Жуаном.  Раз его жалеют  люди, быть может, и само небо  простит  ему  грехи?  Но  нет. Дон  Жуан  предусмотрел  для  себя вселенную, в которой  есть место и  насмешке.  Он  готов понести  наказание, таковы правила игры. Щедрость Дон Жуана в том, что он принимает  все правила игры.  Он знает, что прав и что ему не уйти от наказания. Судьба не является карой.
     Таково  преступление  Дон Жуана,  и  неудивительно, что люди  взывают к вечности,  чтобы та покарала  его. Он достиг знания без иллюзий, он отрицает все,  что они исповедуют. Любить  и обладать, завоевывать и растрачивать  -- таков  его  метод  познания.  (Есть  же  смысл  в речении писания,  согласно которому "познанием"  называется любовный  акт.)  Дон Жуан  -- злейший  враг иллюзий именно потому, что он их игнорирует.  Некий летописец уверяет, будто подлинный "Озорник" был убит францисканцами, которые  желали "положить конец бесчинствам и безбожию  Дона  Хуана, коему  его высокое рождение  обеспечило безнаказанность".  Столь  странная  кара никем не  засвидетельствована, хотя никто не доказал  и противоположного.  Но  даже не спрашивая, насколько  это достоверно, я мог бы сказать,  что это логично. Мне  хочется задержаться  на слове  "рождение"  (naissanсе)  из  этой  летописи  и  обыграть  его:  жизнь
удостоверила   невинность  (innocence)  Дон  Жуана,  свою  ныне  легендарную виновность он получил от смерти.
     А  что представляет  собой  каменный  Командор,  эта  холодная  статуя, приведенная  в  действие, дабы покарать  осмелившуюся  мыслить живую кровь и человеческое мужество? Командор -- это совокупность всех сил вечного Разума, порядка, универсальной морали,  преисполненного гнева божественного величия, столь чуждого человеку.  Гигантский  камень  -- вот  символ тех сил, которые всегда  отрицал  Дон  Жуан.  К этой символической  роли сводится вся  миссия Командора. Гром и молния могут  вернуться на  то вымышленное небо, откуда их призвали. Подлинная трагедия разыгрывается без их участия. Нет, Дон  Жуан не умирает  от  каменной  руки. Мне  нетрудно  поверить в  ставшую  легендарной браваду,  в  безрассудный смех  здравомыслящего человека,  бросающего  вызов несуществующему богу. Но мне кажется, что в тот вечер, когда Дон Жуан ожидал его  у  Анны,  Командор не  явился,  и после полуночи безбожник  должен  был почувствовать  нестерпимую  горечь  своей правоты.  Еще  охотнее  я принимаю жизнеописание Дон Жуана, согласно которому под конец жизни он заточил себя в монастырь. Нравоучительная  сторона этой  истории  не слишком правдоподобна: какое  спасение мог он вымолить у бога? Скорее здесь вырисовывается логичное завершение   жизни,  до   конца   проникнутой  абсурдом,  суровая   развязка существования, полностью преданного радостям без расчета на завтрашний день. Наслаждение  завершается  аскезой.  Необходимо  уяснить  себе,  что  это две стороны  одной  медали.  Трудно  найти  более  устрашающий  образ:  человек, которого  предало  собственное тело, который, не умерев  вовремя, в ожидании смерти  завершает  комедию,  обратив  лицо к богу, которому не поклоняется и служит ему так, как ранее служил жизни. Он стоит на коленях перед пустотой,  с  руками, протянутыми к молчащим небесам, за которыми, как  это  ему известно,  ничего нет.
     Я вижу  Дон  Жуана  в келье одного из затерянных среди холмов испанских монастырей.  Если он вообще  смотрит  на что  бы  то ни  было, то  перед его глазами  не  призраки  ушедшей любви. Сквозь обожженную  солнцем  бойницу он видит молчаливую равнину Испании, величественную и бездушную землю. В ней он узнает самого  себя. Да,  остановимся на этом  меланхолическом  и лучезарном образе. Смерть неизбежная, но навеки ненавистная, заслуживает презрения.

                * * *

                Бунтующий человек

Ч
то  же представляет  собой  бунтующий человек? Это  человек, говорящий "нет".  Но,  отрицая,  он  не отрекается:  это  человек,  уже  первым  своим действием   говорящий  "да".  Раб,   всю  жизнь  повиновавшийся   господским распоряжениям, неожиданно  считает последнее из них неприемлемым.  Каково же содержание его "нет"?  "Нет" может,  например, означать: "слишком долго я терпел", "до сих пор -- так уж  и быть, но дальше  хватит",  "вы заходите  слишком далеко" и еще: "есть предел,  переступить  который  я  вам не позволю".  Вообще говоря, это "нет" утверждает существование границы. Эта же идея предела обнаруживается в чувстве бунтаря, что  другой "слишком много на  себя берет", простирает свои права  дальше границы, за  которой лежит  область суверенных  прав, ставящих преграду всякому  на  них  посягательству.  Таким  образом,  порыв  к  бунту коренится одновременно и в решительном протесте против любого вмешательства, которое  воспринимается как  просто нестерпимое,  и в  смутной  убежденности бунтаря в своей доброй  воле,  а вернее, в его  впечатлении, что он  "вправе делать то-то и то-то". Бунт не происходит, если нет такого  чувства правоты. Вот почему  взбунтовавшийся  раб  говорит разом  и  "да" и "нет".  Вместе  с упомянутой границей он утверждает все то, что неясно чувствует в себе  самом и  хочет  сберечь. Он  упрямо  доказывает,  что в  нем есть нечто "стоящее", которое  нуждается  в защите.  Режиму, угнетающему его  индивидуальность, он противопоставляет  своего  рода  право  терпеть  угнетение  только  до  того предела, какой он сам устанавливает.
     Вместе  с отталкиванием  чужеродного в любом бунте происходит  полное и непроизвольное   отождествление   человека   с  определенной  стороной   его собственного существа.  Здесь  скрытым образом  вступает  в игру  ценностное суждение, и притом столь спонтанное, что оно помогает бунтарю выстоять среди опасностей.  До  сих пор он по крайней мере молчал, погрузившись в отчаяние, вынужденный   терпеть   любые   условия,  даже  если   считал   их   глубоко несправедливыми.  Поскольку  угнетаемый молчит,  люди  полагают, что  он  не рассуждает и ничего не хочет,  а в некоторых случаях он и вправду ничего уже не желает. А ведь отчаяние, так же как абсурд, судит и желает всего вообще и ничего в частности. Его хорошо  передает молчание. Но  как только угнетаемый заговорит,  пусть даже произнося  "нет", это значит,  что  он хочет и судит. Бунтарь делает крутой поворот. Он шел, погоняемый     кнутом  хозяина. А  теперь встает  перед  ним  лицом  к  лицу Бунтовщик противопоставляет все, что ценно  для него, всему,  что таковым не является. Не  всякая  ценность  обусловливает  бунт,  но  всякое  бунтарское  движение молчаливо  предполагает  некую ценность. О ценности ли в данном  случае идет речь?
     Каким бы смутным сознание ни было,  оно порождается бунтарским порывом: внезапным ярким чувством  того, что  в  человеке есть нечто такое, с чем  он может отождествлять себя хотя бы на время. До сих  пор раб реально не ощущал эту идентичность.  До своего  восстания он страдал от  всевозможного  гнета. Нередко  бывало  так,  что он безропотно  выполнял  распоряжения куда  более возмутительные, чем то последнее, которое вызвало  бунт.  Вытесняя  в  глубь сознания  бунтарские  устремления,  раб молча  терпел,  живя  скорее  своими повседневными  заботами,  чем осознанием  своих прав. Потеряв  терпение,  он теперь нетерпеливо начинает отвергать все,  с чем мирился раньше. Этот порыв почти всегда имеет и  обратное  действие: ниспровергая унизительный порядок, навязанный ему господином, раб вместе с  тем  отвергает рабство как таковое. Шаг   за  шагом  бунт  заводит  его  куда  дальше,  чем  завело  бы  простое неповиновение. Он переступает даже границу, установленную им для противника, требуя теперь,  чтобы  с ним обращались  как  с равным. То, что было  раньше упорным   сопротивлением  человека,  становится   всем  человеком,   который отождествляет себя с сопротивлением и сводится к нему. Та  часть его натуры, к которой он требовал уважения, теперь  ему дороже всего,  дороже даже самой жизни  и становится для  бунтаря  высшим  благом. Живший дотоле  ежедневными компромиссами,  раб  в  один миг ("Потому  что  как же иначе...")  впадает в непримиримость  --  "Все или  ничего".  Сознание  рождается у  него вместе с бунтом.
     В этом  сознании сочетаются и еще довольно туманное  "все", и "ничего", подразумевающее, что ради "всего" можно  пожертвовать  и  человеком. Бунтарь хочет  быть или  "всем", целиком и полностью отождествляя себя с тем благом, которое он неожиданно осознал, и требуя, чтобы в его  лице люди признавали и приветствовали  это благо, или "ничем", то есть  полностью  лишиться  всяких прав,  повинуясь  превосходящей  силе.  Идя до  конца,  восставший  готов  к последнему  бесправию,  каковым  является  смерть,  если  будет  лишен  того единственного  священного  дара,  каким,  например,  может  стать  для  него свобода. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.
     По мнению многих достойных авторов, ценность  "чаще  всего представляет собой  переход от  действия к праву, от желанного к желательному  (в  общем, переход всегда опосредован желанием)" '. Переход к праву заявлен, как мы уже видели, в бунте. А тем самым и переход от формулы "нужно было  бы, чтобы это существовало" к  формуле "я  хочу, чтобы было так". Но, Lalande. Vocabulaire philosophique.     быть может, еще  важнее, что речь идет о переходе от индивида ко благу, ставшему  отныне всеобщим. Вопреки ходячему  мнению о  бунте,  возникновение лозунга "Все  или  ничего" доказывает, что  бунт, даже зародившийся в недрах сугубо  индивидуального, ставит под  сомнение  само  понятие индивида.  Если индивид  действительно  готов  умереть   и  в  определенных  обстоятельствах принимает смерть  в  своем бунтарском  порыве, он тем  самым показывает, что жертвует собой  во  имя  блага,  которое,  по его мнению, значит больше  его собственной  судьбы. Если бунтовщик готов погибнуть,  лишь  бы  не  лишиться защищаемого  им права,  то это  означает,  что  он ценит это право выше, чем самого себя. Следовательно, он действует  во имя пусть еще неясной ценности, которая,  он чувствует, равно  присуща как ему, так и всем другим. Очевидно, утверждение,  присущее любому  мятежному  действию,  простирается  на нечто, превосходящее  индивида в той  мере,  в какой это  нечто  избавляет  его  от предполагаемого одиночества и  дает ему основание действовать. Но теперь уже важно  отметить,  что  эта  предсуществующая  ценность,  данная  до  всякого действия,  вступает  в  противоречие  с   чисто  историческими  философскими учениями,  согласно которым ценность завоевывается (если она вообще доступна завоеванию)  лишь в  результате действия.  Анализ  бунта приводит по меньшей мере   к   догадке,  что  человеческая   природа  действительно  существует, подтверждая  представления древних греков  и  отрицая постулаты  современной философии.  К чему  восставать, если  в  тебе самом нет  ничего  устойчиво постоянного, достойного, чтобы его сберечь? Если раб восстает, то ради блага всех живущих. Ведь  он  полагает,  что при существующем порядке вещей в  нем отрицается нечто, присущее не  только ему, а являющееся тем общим, в котором все  люди, и даже тот, кто оскорблял и угнетал  раба, имеют  предуготованное сообщество. Такой  вывод подтверждается  двумя наблюдениями. Прежде всего, следует  отметить,  что  по   своей  сути  бунтарский   порыв  не   является эгоистическим  душевным  движением.  Спору  нет,  он  может  быть обусловлен эгоистическими причинами. Но  люди  восстают  равно  и против  лжи  и против угнетения.  Более того, поначалу движимый этими причинами, бунтовщик в самой
глубине души  ничем не дорожит,  поскольку  ставит  на  карту все.  Конечно, восставший требует к себе  уважения, но в той мере, в какой он отождествляет себя с естественным  человеческим сообществом. Отметим еще, что  бунтовщиком становится отнюдь не только  сам угнетенный. Бунт может  поднять и  тот, кто потрясен  зрелищем угнетения, жертвой которого стал другой. В  таком  случае происходит отождествление с  этим угнетенным. И здесь  необходимо  уточнить, что  речь идет  не  о  психологической уловке,  при  помощи  которой человек воображает, что оскорбляют его самого
        Сообщество жертв -- явление того же порядка, что и сообщество жертвы и палача. Но палач об этом не ведает     Бывает, наоборот,  мы  не в состоянии  спокойно  смотреть,  как  другие подвергаются тем оскорблениям,  которые  мы  сами терпели  бы,  не протестуя Пример  этого благороднейшего движения человеческой души -- самоубийства  из протеста, на которые решались  русские террористы  на  каторге, увидев,  как секут  их  товарищей по борьбе. Дело  здесь  не только в общности интересов.
  Действительно, мы можем счесть  возмутительной несправедливость по отношению к  нашим противникам.  Есть только отождествление судеб и принятого решения. Таким  образом,  для себя самого  индивид вовсе  не является той  ценностью, которую  он хочет защищать. Для  создания этой  ценности нужны  все люди.  В бунте, выходя за свои  пределы, человек сближается с другим, и с  этой точки зрения человеческая солидарность является метафизической. Речь идет попросту о солидарности, рождающейся в оковах.
     Можно  еще  уточнить позитивный аспект ценности,  предполагаемый всяким бунтом,  сравнив ее  с  таким  чисто  негативным  понятием, как озлобление в дефиниции  Макса Шелера.  И  действительно,  мятежный  порыв  есть  нечто большее,  чем  акт протеста в самом сильном смысле слова. Озлобление отлично определено   Шелером   как   самоотравление,   как   губительная    секреция затянувшегося  бессилия, происходящая  в закрытом  сосуде.  Бунт,  наоборот, взламывает бытие  и  помогает  выйти  за  его  пределы.  Застойные  воды  он превращает в  бушующие  волны.  Шелер  сам  подчеркивает пассивный  характер озлобления, отмечая то большое место, которое  она занимает в душевном  мире женщины,  чья  участь  -- быть  объектом вожделения  и обладания. Источником бунта, напротив,  является  переизбыток  энергии  и жажда деятельности Шелер прав,  говоря, что озлобление ярко окрашивается завистью Но  завидуют  тому, чем  не обладают. Восставший же защищает  себя  такого, каков  он  есть. Он требует  не только блага, которым не обладает или которого  могут его лишить Он  добивается признания того, что в нем уже есть и что он сам почти во всех случаях  признал  более  значимым,  чем  предмет  вероятной  зависти.   Бунт нереалистичен Как считает Шелер, озлобленность сильной  души  превращается в карьеризм, а слабой  -- в горечь. Но в  любом случае  речь идет о том, чтобы стать  иным,  чем  ты  являешься.  Озлобление  всегда  обращено  против  его носителя.  Бунтующий  человек,  напротив,  в своем первом порыве  протестует против посягательств на себя такого, каков он есть Он борется за целостность своей  личности  Он  стремится  поначалу  не столько одержать  верх, сколько заставить уважать себя.
     Похоже, наконец,  что  озлобленность заранее упивается муками,  которые она хотела бы причинить своему объекту.
                * * *

Франсис Понж
Конец осени
В
ся осень под конец – как остывший отвар. Опавшие листья разных пород вымачиваются в дожде. Никакого брожения, ни выделения спирта: лишь весной скажется действие компрессов, приложенных к деревянной ноге.  Демобилизация происходит в полном беспорядке. Дико распахиваются и хлопают двери штаб-квартиры. Бросать все! Ничего не жалеть! Природа рвет свои рукописи, рушит библиотеку, неистово сбивает последние плоды.  И вдруг она встает из-за рабочего стола, обнаруживая свой стан необъятный. Голова с растрепанными волосами витает в дымке облаков. Опустив руки, она с наслаждением вдыхает ледяной ветер, освежающий мысли. Дни коротки, ночь настает быстро, и уже не до смеха. Земля среди других небесных тел вновь обретает солидность. Ее освещенная часть сузилась, пронизанная долинами теней. Ботинки ее, как у бродяги, пьют влагу и учатся играть на гармошке.  В этом лягушачьем болоте – санатории для земноводных – всё вновь набирается сил, перескакивает с камня на камень – переселяется на соседний луг. Множатся ручьи.  То-то славная уборка, и без соблюдения приличий! В одежде или нагишом – промокнешь до костей.
А ведь это надолго – не высохнет враз. Три месяца трезвых размышлений в таком виде, и без сосудистых осложнений; ни купального халата, ни мочалок! При крепком телосложении все нипочем.  Так вот, когда вновь начинают выступать крохотные почки, знают они, что делают и чем это грозит; и недаром, закоченевшие и краснолицые, с такой осторожностью высовывают кончики ушей.  Но тут начало новому повествованию, уже далёкому от запаха сей черной линейки, по которой я провожу черту под рассказом, закончивающемуся здесь.
               
                * * *

                Прелести двери
К
оронованные особы не дотрагиваются до дверей. Им не дано этого удовольствия: осторожно либо бесцеремонно толкнуть перед собой одну из этих привычных обширных панелей – оглянуться на нее и вернуть на место – словом, держать в своих объятиях дверь. ... Наслаждение – схватить за фарфоровый пуп одно из этих плотных высоких препятствий: бой врукопашную, где шаг зависает на миг, раскрывается глаз, и все тело начинает привыкать к новому месту.  Дружеской рукой вы еще слегка придерживаете ее, прежде чем решительно оттолкнуть и закрыться, – в чем вас заверяет приятный щелчок хорошо промасленной мощной пружины.

                * * *

                Спичка

Огонь придает спичке видимость плоти
Живого тела с его жестами,
Порывами и минутной судьбой.

Ею источаемые газы, воспламеняясь, окрыляют ее,
В платья одевают – одаряют телом даже:
некой волноборазной - волнующей фигурой.
Все это происходит миг.

Лишь головке дано загореться в контакте с жесткой действительностью
– и слышится будто выстрел на старте.

Но, как только разошлось пламя
– напролом, стремглав и с креном паруса как у лодки на гонках –
пробегает оно осколок дерева из конца в конец,

и, едва повернув на другой галс,
бросает –
черный, как кюре в сутане.
                * * *

                О  воде
Н
иже меня, всегда ниже меня – вода. На нее я всегда смотрю потупленным взором. Как на грунт – на его составную, участницу в нем. Она бела и блестит, бесформенна и свежа, медлительна и упряма в своем единственном пороке – тяготении долу. Проявляет исключительные способности для его удовлетворения: обтекает, точит, процеживается, размывает. Но и внутри нее тот же порок налицо: бесконечно ниспровергается, ежеминутно отрекается от какой-либо формы, вечно ищет самоуничижения – распластывается мертвецом, подобно монахам некоторых орденов. Все ниже и ниже: вот, видимо, ее девиз – вместо все выше!
 Зная об этой истерической потребности воды всюду подчиняться тяготению, владеющей ею точно идея фикс, мы были б вправе назвать ее безумной.
Конечно, на свете нет ничего, что не испытывало бы этой потребности, которую всегда и всюду надобно удовлетворять. Сей шкаф, например, проявляет высшую степень упрямства в своем стремлении прилегать к полу, и если даже попадет в состояние неустойчивого равновесия, то предпочтет опрокинуться, чем отступиться. И все же, в некотором смысле он играет с ней – не во всем подчиняясь; рушится, но не во всех своих частях: карниз, резные украшения ей не повинуются. В нем таится сила, охраняющая его существование и форму.
 ЖИДКОЕ, по определению: то, что подчиняется тяготению, теряя форму; что от всякой формы отрекается, ради послушания весу. А также и то, что теряет достойный вид из-за этой одержимости, этой болезненной щепетильности... Этой слабости, в силу которой жидкое устремляется, бросается, либо застаивается; становится чем-то бесформенным или свирепым, бесформенным и свирепым – свирепо долбящим, к примеру; хитрящим, пронизывающим, обтекающим; так что с ним можно делать все что угодно, и проводить, например, воду по трубам с тем, чтоб затем она била фонтаном, и мы могли бы, наконец, с наслаждением созерцать, как она, сведенная до капель, опрокидывается ниц: законченная раба!
.... Между тем, солнце и луна ревнуют к этой зависимости воды и пытаются влиять на нее, когда она подставляет им протяженную поверхность, особенно если, разбросанная неглубокими лужами, она не может сопротивляться. Тут солнце собирает большую дань. Принуждает воду к бесконечному круговороту, делает из нее белку в колесе.

Вода бежит от меня... выскальзывает из рук. Хотя и не совсем (как ящерица или лягушка): на руках остаются следы, пятна, относительно долго не высыхающие или которые надо вытирать. Она ускользает от меня, откладывая, однако, на мне отпечаток, хочу я того или нет.
Подобно идеологии: она сопротивляется мне, не поддается никакому определению, и, тем не менее, оставляет в моем сознании и на листке бумаги какие-то следы, бесформенные пятна.

Волнение воды: заметно при малейшем изменении наклона. Спускается с лестницы, прыгая обеими ногами. Шалунья, ребячески послушная. Вернется, как только ее позовут – изменив направление уклона.
                * * *

                Молодая мать

С
пустя несколько дней после родов красота женщины преображается. Лицо, часто склоненное на грудь, чуть-чуть удлинилось. Глаза, устремленные на какой-нибудь близкий предмет, даже когда она их поднимает, выражают потерянность. Взгляд исполнен доверия, но просит о неразрывности. Руки соединяются в кольцо и становятся крепче. Ноги, исхудалые и ослабевшие, предпочитают сидячее положение, с высоко поднятыми коленями. Вздутый мертвенно-бледный живот все еще очень чувствителен; его нижняя часть довольствуется отдыхом, темнотой в простынях.... Но, вскоре встав на ноги, это большое тело пробирается среди веревок с белыми квадратами белья, свободной рукой время от времени хватает его, мнет, с сомнением щупает и – вешает обратно, либо складывает в стопку, довольное результатам осмотра.

                * * *

                RC SEINE N°[2]
С
 этой вот уже тридцать лет не натираемой лестницы, с раскрошенных окурков, брошенных у парадных дверей, посреди толпы мелких, одинаково мелочных и нелюдимых служащих в котелках и с пайковым чемоданчиком в руке, два раза в день нас пробирает удушье.
Внутри обветшалой винтовой лестницы, где витает бежевая взвесь древесинной пыли, царит тускловатый свет. Под стук обуви, поднимаемой Усталостью с одной ступеньки на другую вдоль захватанной лестничной оси, приближаемся мы со скоростью кофейных зерен к мелющему механизму.
Каждому мнится, что он движим собственной волей, ибо сила принужденья проста и едва отличима от земного тяготения: из бездны небес вертит мельницу рука нищеты.
На самом же деле для наc исход не представляет реальной угрозы. Дверь, через которую надо пройти, имеет лишь одну петлю, но из плоти, и размером в человеческий рост – смотрителя, наполовину ее заслонившего: это не зубчатое колесо, о, нет, это – сфинктер. Каждого из нас он тут же выталкивает на электрический свет в постыдно неповрежденном виде, однако сильно подавленном, на выходе этих натертых мастикой, намазанных средством от мух, кишок. Внезапно оторванные друг от друга, в одуряющей атмосфере больницы, где не останавливается лечение потощавшей мошны, мы быстро проходим сей монастырь, многочисленные коридоры – нет, тракты – которого пересекаются под прямым углом, и где обязательная форма – изношенный пиджак.
Вскоре после этого в каждом отделе со страшным шумом открываются железные занавесы шкафов – откуда папки, подобно отвратительным прирученным ископаемым птицам, выпущенным из гнезд, тяжело опускаются на столы и расправляют крылья. Начинается мрачное рассмотрение. О, невежа коммерции: под стук священных машинок начинается унылое, нескончаемое почитание твоего идола!
Всё старательно записывается в формуляры под множество копирок, где фиолетовая копия слова растворилась бы в презрении и скуке бумаги, если б не расчетно-платежные папки, башни из синего твердого картона с круглым окошком посреди корешка, дабы ни один лист не мог там притаиться.
Два-три раза в день, в самый разгар священнодействия ворох писем, пестрый и глупый как экзотическая птица, вылупившись из конвертов с черным поцелуем почтового штемпеля, оседает на моем столе.
Каждый листок иностранного происхождения усыновляется, передается одной нашей голубушке, которая и препровождает его по назначению вплоть до сдачи в архив.
Есть украшения для этих мимолетных поездок: золоченые уголки, парижские булавки, конторские скрепки просят нашего внимания, словно монетки в кружке нищего.
Мало-помалу день проходит, уровень в корзинах для бумаг все выше. Когда они вот-вот переполнятся – перерыв, пронзительный звонок приглашает всех, не мешкая, покинуть места. Заметим, что никто не ждет повторения. На лестницах начинается бешеная гонка, где оба пола, которым разрешено встретиться при побеге, а при входе запрещено, сталкиваются и пробуют, кто сильнее.
Тут-то начальники поистине и познают свое превосходство: "Turba ruit, а можно и ruunt[3]"... Игнорируя галоп монахов и молодых монашков разных орденов и разрядов, по-жречески медленно осматривают они свои владения, отгороженные в знак привилегии матовыми стеклами, где царят надменность, дурной вкус и донос. И, добравшись до гардероба, где, как правило, находятся перчатки, трость и шелковый шарф, неожиданно сбрасывают с лица маску, превращаясь в подлинно светских людей.
                * * *

                Ресторан Леменье  на улице  шоссе  Д'Антен

Н
ет ничего умилительней зрелища толпы служащих и продавщиц, обедающих в огромном ресторане Лемёнье, что на улице Шоссе д'Антен. Свет и музыка тут отпускаются с неимоверной расточительностью. Повсюду – граненые зеркала, позолота. Попадают сюда, пробираясь через зеленые насаждения, по слабо освещенному проходу, у стен которого уже разместились в тесноте несколько посетителей, – выходящему в невероятных размеров зал, где балконы из соснового дерева образуют замысловатый ярус и где вас встречают волны теплых запахов, стук вилок о тарелки, восклицания официанток, гул бесед.
 Перед нами – монументальная композиция, достойная по замыслу и объему Веронезе, но которую следовало бы писать в стиле знаменитого «Бара» Мане.
Основными актерами здесь, несомненно, выступает группа музыкантов в бабочках, затем кассирши, точно башни восседающие за кассой, откуда их светлые и непременно пышные лифы выступают в полном объеме, и, наконец, жалкие карикатурные метрдотели, перемещающиеся с достойной медлительностью, однако вынужденные время от времени браться за дело с торопливостью официанток, – не столько из-за нетерпения обедающих (эти не привыкли показывать себя требовательными), сколько возбужденные профессиональным рвением, подогреваемым чувством непостоянства спроса и предложения на рынке труда.
 О, безвкусный, вздорный мир, тут ты достиг совершенства! Толпы бездумной молодежи повседневно предаются тут суете, какую буржуа позволяют себе восемь или десять раз в год, когда отец-банкир или мать-клептоманка, получив нежданную прибыль, хотят ошеломить соседей.
 Молодые служащие и их подружки, чопорно разодетые, как их деревенские родичи бывают лишь по воскресеньям, простодушно, блаженно купаются всякий день в этой среде. Каждый держится за свою тарелку, как рак-отшельник за раковину, а тем временем захлестывающая волна венского вальса, покрывая стук фаянса, переворачивает желудки и сердца. Словно в чудесном гроте, я вижу, как они беседуют и смеются, но не слышу их. Молодой продавец, здесь, среди тебе подобных, заговоришь ты с коллегой и откроешь ей сердце свое. О, признание! Тут-то ты и свершишься.  Многоэтажные десерты из взбитых сливок, подаваемые в высоких бокалах из загадочного металла, однако часто моемых и, к сожалению, всегда теплых, позволяют потребителям выразить яснее, чем с помощью других знаков полноту своих чувств. Вон тот еле жив от восторга, вызванного близостью великолепно колышущейся машинистки, для которой он готов совершить тысячу безрассудных расходов; другой выставил напоказ благовоспитанное воздержание (он взял лишь легкую закуску), не чуждое слабости к лакомствам; некоторые исполнены аристократического презрения ко всему исключенному из праздничной феерии; и, наконец – те, кто своей манерой смаковать демонстрируют благородную скучающую душу и пресыщенность шиком.  Между тем тысячи белокурых крошек и расплывшихся розовых пятен появились на столовом белье – постеленном или снятом и скомканном.
Чуть позже первую роль присваивают себе зажигалки: благодаря особенностям устройства колесика либо манере пользования; подняв руки, женщины поправляют прическу, действуют тюбиком румян, обнаруживая подмышками персональный потный значок.
Тот час наступил, когда при грохоте отодвигаемых стульев, хлопков салфеток и хруста хлебных корок под ногами отправляется последний акт этой редкостной церемонии. Официантки, чья записная книжка обитает в кармашке, а карандашик – в волосах, придвинув к гостям животы, трогательно подпоясанные тесемками фартучков, предаются быстрому подсчету. Тут-то и наказывается тщеславие и вознаграждается скромность. Монеты и синенькие размениваются прямо на столах: кажется, будто игроки кончили партию.
Ожидавшееся официантками со времени подачи последних вечерних блюд, начинается и уже при закрытых дверях происходит всеобще восстание мебели, за которым немедленно следуют и без особых торжеств завершаются мокрые очистительные работы.
Наконец, труженицы, трогая рукой звенящие в глубине карманов монеты, с сердцем, бьющимся быстрее при мысли о ребенке, оставленном кормилице из деревни или соседям, равнодушно одна за другой покидают потускневшее место, а мужчине, их ожидающему на противоположном тротуаре, предстает зрелище огромного зверинца столов и стульев с оттопыренными ушами – оставленных иступленно и страстно глядеть в уличную пустоту.

                * * *

                Записки во славу ракушке

Р
акушка – штука небольшая, однако я вообще могу лишить ее размеров, положив туда, где взял: на песчаный простор. Ибо теперь, набрав горсть песка, я смогу наблюдать то незначительное, что в моей руке остается, когда меж пальцев струйкой просочится почти вся моя горсть; исследовать оставшиеся крупинки, каждую из них отдельно, и тогда ни одна не покажется мне ничтожной, а вскоре эта ракушка – устричная или плоскоспиральная – покажется мне величественным монументом, громадным и ценным, подобным храму Ангкор-Ват, церкви святого Маклу[4] или Пирамидам, однако с гораздо более удивительным значением, нежели у этих, очень уж человеческих творений.
А если меня к тому же осенит, что сия ракушка, которую вновь может унести морская волна, служит жильем для зверька; если я посажу в нее моллюска и воображу ее под несколькими сантиметрами воды, то можете представить, насколько увеличится, усилится мое впечатление, весьма отличаясь от того, оказанного самым замечательным из вышеупомянутых памятников!
 Рукотворные памятники похожи на части человеческого – да и любого – скелета, на большие лишенные плоти кости, не напоминающие о каком-либо теле, с ним соразмерном. Каких бы внушительных размеров ни был кафедральный собор, из него будет выходить лишь бесформенная толпа муравьев, и даже самую роскошную виллу или замок, построенные для одного человека, легче уподобить сотам или муравейнику с их множеством отсеков, нежели раковине. Когда хозяин дома выходит на крыльцо, эффект, разумеется, меньше, чем когда рак-отшельник выставляет страшные клещи из устья великолепного кулька, где он нашел приют.  Мне любо смотреть на Рим, либо Ним, как на распавшийся скелет – вот берцовая кость, а вот череп – когда-то живого города или какого-то первобытного существа, но тогда мне надо вообразить громадного великана из плоти и крови, ничем не похожего на того, которого нам преподавали, прибегая к выражениям вроде Римский Народ или Провансальская Толпа.
Ах, как хотелось бы однажды поверить, что такой гигант действительно существовал; это дало бы, так сказать, пищу моему весьма призрачному и сугубо абстрактному, без тени убедительности представлению, какое я себе создал о нем! Пусть мне дадут пощупать его щеки, почувствовать форму его руки, и я сумею вообразить, как она лежала вдоль его тела[5].
А ведь все это есть у ракушки: в ней мы находим живую плоть, не удаляясь от природы; моллюск то или рак, он тут при нас. Откуда и своего рода волнение, от которого удесятеряется удовольствие.
 Не знаю, почему хотелось бы, чтоб человек вместо этих громадных памятников, свидетельствующих лишь о смешной непропорциональности его воображения и тела (либо уродливости его компанейских общественных нравов), или этих статуй во весь рост и больше (вспоминается микеланджеловский Давид), которые суть простые воспроизведения его самого, ваял бы себе какую-нибудь нишу, скорлупу подстать своему росту – вещи, правда, весьма не подходящие для моллюска его рода, однако ему соразмерные (в этом плане хижины африканцев меня устраивают вполне), чтобы человек грядущего строил себе жилье едва ли больше размеров собственного тела, в котором уместились бы всё его воображение и мысли, чтобы свой гений человек применял для улучшения, а не искажения пропорций, или чтобы он хотя бы признал своими пределы тела, его носящего.  И стоит ли превозносить таких, как Фараон, кто силами множества воздвигает монументы во славу себя одного? Я предпочел бы, чтобы он призвал это множество для дел, не превосходящих – или только чуть-чуть – размеры собственного тела, либо – что было бы еще похвальнее – доказал свое превосходство над другими делом собственных рук.  Поэтому я особенно ценю умеренных писателей и музыкантов, таких как Бах, Рамо, Малерб, Гораций, Малларме, – и писателей в первую очередь, ибо их памятник создается из подлинной, универсальной секреции человека-моллюска, из того, что, будучи наиболее соразмерно и приспособлено к его телу, в то же время бесконечно разнится от его формы, а именно: СЛОВО.
 О, Лувр чтения, – в которой, после ухода рода людей, придут, может быть, другие жильцы, обезьяны или птица, или – кто знает – какое-нибудь высшее существо, – так рак занимает место моллюска в плоскоспиральной раковине.
 И вскоре после исчезновения всего животного мира сюда мало-помалу начнут проникать ветер и тонкий песок, который, конечно, все еще будет светиться и истираться, но кончит вспышкой распада, – о, бесплодный, нематериальный прах, о, блестящий осадок, без конца перемешиваемый, измельчаемый мельницей воздуха и моря, – и, НАКОНЕЦ, нетнас, кто бы мог получить из песка еще что-нибудь, хотя бы то же стекло, – и НА ЭТОМ – КОНЕЦ!
 Из сборника «На стороне вещей»,1942г.
                * * *

                Вещи

                Пустяковое

Ч
то пленительнее небесной синевы[2], если не облако с его тихим сияньем?
Потому безмолвию я предпочту первое попавшееся рассуж-дение, а белому листу – самую пустяковую запись. Это – моя зарядка и оздоровительный вздох.               
                * * *

Молодая дева
Ты подобна запряженной карете: твои полированные колени, тонкая талия, грудь колесом, как у кучера кэба.
Себя ты везешь и правишь сама, душа и тело твои едины.
За чем остановка?
– Две половинки песочных часов начинают друг друга понимать.
В грудях женщины наслаждаются формой и упругостью фрукта; пониже – его же сочностью и вкусом.
                * * *

Последняя простота

З
а несколько лет до кончины бабушку потеснили в квартире, отдав самую большую комнату тучной полнокровной вдове. В оставшихся трех она довольствовалась уголком. В спальне беспорядок ограничивался постелью.
Окна, располагавшиеся над верхушками деревьев опрятного садика, смотрели в неизменно светлое небо, однако, в зависимости от времени года – голубое, либо бледно-сиреневое, и такое же бледное, как ее эмалированная плевательница.

...Совсем не истертый ковер в малом салоне. В спальне, несмотря на моменты жизнедеятельности – никакого беспорядка. Я в ней просидел около полуночи у приоткрытого окна. Она больше не шевелилась, сжавшись в комочек посреди постели.
И тогда все моментально изменилось: за всего несколько часов комната покойника приобретает вид кладовой. Нечто – но уже ни души: лишь некий шлак, выкидыш, мертвенно-бледный младенец, с которым никто не заговорит, – как и с младенцем кирпично-красным, вылезающим из чрева роженицы.

                * * *
                Лодка
Л
одка дергает за веревку – переваливаясь с ноги на ногу – беспокойная и упрямая, как молодой конь.
А она всего лишь грубо сработанная плошка – нечто вроде деревянной ложки без ручки. Пустотелый перевернутый гребень, отданный в управление кормчему – она, быть может, себе на уме: и так, и сяк, – говорит.
А оседлаешь ее – сразу станет послушной, вытянется в струнку – и ею легко управлять. Если и подымится на дыбы, то лишь для пользы дела.

Отчалит одна – пойдет по течению, как и все: себе на погибель.
               
                * * *

                Заводская труба

П
режде чем записать новенькой шикарной авторучкой, жерлом обращенной в небо над беспорядочной грудой тетрадок, по ней высотным разрешением уйдут туманные вопросы.
Сообщим его напрямик предместьям духа – в том виде, в каком в одно прекрасное утро оно представилось мне.
Без вопросительных знаков.
Как знать, стремится ли образ заводской трубы сколько-нибудь глубоко проникнуть в мысли и сердца людей, ибо, в отличие от шпиля, скажем, кафедрального собора, не для этого ее возводили.
А ведь это ей удается, а как – я вам сейчас расскажу.
Бесспорное преимущество для квартала, однажды подумалось мне, когда по нему прогуливается одна или несколько из этих молодых особ!
(В наше время, конечно, ни одна не вошла еще в возраст.)
Ваши величества! Ваши грациозные высочества!
Бывали ли сооружения выше, являвшие меньше высокомерия! Более невинно, более спокойно горделивые. И в то же время более тонко пронизывающие.
Подобно точно сделанному уколу, от которого не больно.
Подобно этим девам – мечам-ворожеям – ранящим до предела; от них умирая, поймешь, сколь глубоко они проникли в тебя.
Меня пронзила любовью одна такая, высоко окольцованная.
О, карандаш, заканчивающийся перстнем!
Нет восхитительнее простодушных девиц, длинных и тонких – но и кругленьких, впрочем, – с изящными икрами из розового кирпича, высоко в небеса краем рта вышептывающих, точно ребусные фигуры, перламутровое облако.
Какое элегантное занятие: предавать небесам дымы трудов у подножья, а то и под землей!
О да, высоко в небо выносишь ты облако, заботу, излияние...
Ты словно колчан, или футляр замечательных качеств, в тебе параллельно уложенных подобно сверкающим иглам, – ты также и флейта, изящная ножка, высочайшая и тончайшая башня, телескоп звездочета, ручка с убирающимся пером, – и тебя венчают трогательнейшие уста¬, подобные немому рту рыбы или ротику совсем крохотному, из коего испускается семя (тоже – лишь перламутровый клок).
Ловлю себя на только что сказанном: рискуя закончить текст острым словцом (не получилось бы наоборот), чтобы точнее тебе подражать, я должен, очевидно, перо втянуть назад.
Мораль этой басенки, между прочим, гласит:
Меня больше не достигают стрелы, все еще украшающие большинство искусных идеологических строений,
Однако глубоко проникают мне в мысли и душу
Простейшие, наивнейшие постулаты,
Преследующие совсем другого рода цель.
Денно и нощно работают кузницы духа.
Что только не производится в них!
Пусть загадочны выделения,
И подчас парообразны,
Их путь неизменно
Следует прямизне авторучки:
Кольцо за кольцом
Вытягивает она их к высотному простору,
Дабы одним ветром был разрешен вопрос!
               
                * * *

                Тарелка
Н
ачав писать хвалу сему житейскому предмету, поостережемся на него наводить почти перламутровый блеск. Никакая, даже самая выпуклая фигура речи не опишет достаточно плоско тихое посредничество фарфора между бесплотным духом и аппетитом.
Не без юмора (животное в ней ведет себя приличней!) – название прекрасного материала взято у ракушки. Нам, кочевникам, в ней не осесть. Фарфор[3] рожден от латинской porcelana, означающей свиную вульву... Достаточно ли этого для аппетита?
А всякая красота, рождаемая неустойчивостью вод, начинается в раковине... Не слишком ли для чистого духа?
Как бы то ни было, тарелка ведет свое происхожденье от моря: между прочим, тут же размножаясь в руках добровольного жонглера, в кулисах временами заменяющего угрюмого старца, скупо посылающего нам по одному солнцу в день.
Вот почему она во множестве экземпляров и видов, – еще дрожащих, словно рикошетом упавших и отвердевших на священной пелене скатерти.
Вот и все, что можно рассказать о предмете, дающем более поводов жить, нежели о нем размышлять.
                * * *

                Слово, задохнувшееся под розами
И
 одна только роза – чересчур, точно стопка тарелок, нагроможденная перед одним сотрапезником.
Чересчур – назвать девочку Розой, словно видеть ее всегда голышом или же в бальном платье, когда, благоухающая после череды танцев, сияющая, взволнованная, влажная она краснеет, выступают капельки пота, щеки горят под хрустальными люстрами; рдеющая, как поджаренный хлебец.
Зеленый лист, зеленый стебель с медовым оттенком, шипы, – эти последние не мед! – главные слагаемые в характере розы.
Иные заставляют розы расти, – так прилаживают стальные шипы петухам, чтобы ускорить ход боя.
Ох, уж это самодовольство геликоидогабально раковинолепестковых[4]!..
Колесо павлина – тоже цветок с вульвою в чашечке… Зуд иль чесотка – щекотание влечет раскрывание, вздувание, обнажение. Розы расфуфыриваются, вздувают юбки, штанишки…
Плоть, слившаяся с платьем, замешенная на сатине – вот материал цветов. Каждый из них – одновременно юбка и ляжка (грудь и корсаж), их можно взять двумя пальцами и пользоваться – наконец-то!: приближать к ноздрям, удалять; откладывать в сторону, забывать и опять к ним возвращаться; расставлять, расправлять, рассматривать – и, если так нужно, нанести один лишь, но страшный удар, от которого ему не оправиться: горький опыт, знаменующий возвращенье к листку, – для совершения подобного с девушкой требуется все-таки нескольких месяцев…
Распустились, наконец! Кончились приступы агрессивной неврастении!
Задиристый куст, дыбом стоящий на шипах и вздымающий свое оперенье, скоро, однако, на этом погорит…
Искусное нагромождение блюдец…
Окружение нежных щитов для спасения кучки тонкой – драгоценнее чистого золота! – пыльцы.
И, наконец, розы – словно кушанье в духовке. Верхний огонь притягивает его – притягивает к нему тяготеющего (вспомните о суфле)… желающего слиться с ним; однако не может оно перейти заданный рубеж; тогда оно приоткрывает губы и выдувает газообразные частицы, тут же воспламеняющиеся… Вот как обжаривается – лучше сказать, расцветает, – кушанье – и чернеет, дымит, загорается; а Слово – лишь…
Кстати, и поливают растения потому, что их влажность, подкупленная огнем, увлекает за собой все остальные растительные соки.
В том же порыве цветы открывают – и навсегда – флакон ароматов. Ничем не пренебрегают, чтобы только заявить о себе. Одаренные трогательной слабостью (паралич нижней конечности), они машут своими (надушенными) платочками…
Ведь для роз – да и для всякого цветка – все кроме них вот-вот должны тронуться в путешествие.
                * * *
                О лошади


Б
ольше человека в несколько раз – лошадь и ее широкие ноздри – круглые глаза и полузакрытые веки – уши начеку, мускулистая длинная шея.
Самое высокое прирученное человеком животное и воистину созданное для верховой езды.
Человек, не заметный на слоне, верхом на коне смотрится совсем иначе – и вправду трон ему подстать.
От него мы не отречемся, надеюсь? И не кончится тем, что он станет диковинкой в зоопарке?
...Ибо уже в городах лошадь превратилась в жалкий эрзац автомобиля, в ничтожнейшее из современных тягловых средств.
Но в ней – человек понимает ли это? – кроется еще многое другое!
Перед нами ноздри: само нетерпение.
Средства обороны у коня – бег, брыкание, укус.
Похоже, что у него высоко развиты нюх и слух, предельно чувствителен глаз.
Не явный ли знак почтения, воздаваемый нами ему, в том, что мы надеваем ему шоры?
При этом – полное отсутствие органов самозащиты...
Почему и хочется дать ему таковой. Один. Рог.
Откуда – единорог.
Лошадь, от природы нервная, глотает воздух, страдает аэрофагией.
В высшей степени чувствительная, она сжимает челюсти, удерживает дыхание – при выдохе вызывая бурное сотрясение стенок носоглотки.
Вот, кстати, почему это благородное животное, питающееся лишь воздухом и травой, роняет булочки с соломой и испускает звучные благовонные ветры.
Ароматные ураганы в сопровождении грома.
Но это еще полбеды, что она питается воздухом: она им себя опьяняет. Вдыхает, нюхает, отфыркивается...
Бросается в воздух – трясет гриву – лягается задними копытами.
Никак она хочет взлететь?
Полет облаков ее вдохновляет, побуждает соперничать с ними.
Подражает им: треплет гриву, гарцует...
А как ударит молнией кнут, тут же низвергается галоп облаков, и дождь топчет землю...
Примчись-ка сюда из глубин парка, необузданный, смятенный шкаф из отполированной цельной глыбы ствола!
Гигантская и грациозная стильная консоль!
Из мастикой натертого черного или красного дерева.
Погладьте по шее сей шкаф: тут же примет рассеянный вид.
В губах – тряпка; метелка – у ягодиц; ключ железный – в замке ноздрей.
Дрожь пробегает по его коже, едва переносит он мух, копытами бьет оземь.
Опускает голову, вытягивает к земле морду и щиплет траву.
Нужна бы скамейка, чтоб заглянуть на верхнюю полку...
Боится щекотки, говорил я... Раздражительность столь глубока, что внутри тела кости скелета стукаются, точно камни в горном потоке!
Со стороны апсиды – самый высокий одушевленный неф в конюшне...
Великий святой! большая кобылица! интересен твой вид сзади в конюшне...
Откуда сей великолепный зад куртизанки? С тонкими ногами на высоких каблуках?
Гигантское пернатое, несущее золотые яйца – так странно остриженное.
Ох! в лицо мне пышет золота дух.
Вперемешку – кожа и навоз лошадиный.
Омлет с крепким запахом курицы, несущей золотые яйца.
Омлет с соломой, с землей; с ромом мочи, брызжущей из щели под хвостом...
Словно на подносе пекаря: свежеиспеченные булки, конюшенные наполеоны с соломой и ромом.
Великий святой! – твои глаза иудейки, скрытые сбруей...
Своего рода святой: смиренно молящийся в полумраке монах.
Да что там монах!.. Верховный жрец стоит на соломе, папа римский, тут же предъявляющий первому встречному великолепный зад куртизанки – с распускающимся сердечком – на нервных ногах, с элегантными высокими каблуками копыт.

ЧТО ЗНАЧИТ БРЯЦАНИЕ ЦЕПОЧКИ УДИЛ?
ГЛУХИЕ УДАРЫ О СТЕНКУ?
ЧТО ДЕЕТСЯ В ЭТОМ СТОЙЛЕ?
МОЛЯЩИЙСЯ ПАПА?
НАКАЗАННЫЙ ШКОЛЬНИК?
ВЕЛИКИЙ СВЯТОЙ! ВЕЛИКАЯ КОБЫЛИЦА (КОБЫЛИЦА ИЛИ ЦАРИЦА?) – ПРЕКРАСЕН ВИД ТВОЕГО ЗАДА В КОНЮШНЕ –
ЗАЧЕМ, СВЯТОЙ МОНАХ, НАТЯНУЛ ТЫ КОЖАНЫЕ ШТАНЫ?
– ПОТРЕВОЖЕННЫЙ ВО ВРЕМЯ МЕССЫ, ОН КОСИТ НА НАС ГЛАЗОМ ИУДЕЙКИ...
                * * *

                О козе


И если ад в недрах земли – басня,
То во мне он – взаправду.
Малерб
                Одетте

С
ам образ козы нас умиляет, ибо в нем – надувшаяся между щуплых ножек волынка с торчащими пальцами; бедняжка едва скрывает ее мохнатым ковриком, шалью, вечно сползающей со спины; в нем – молоко, ею извлекаемое из камней пород самых твердых, путем выщипывания редких трав, богатых ароматами, либо объеданием лоз винограда.
Мелочи все это, вы сами сказали, – ответят нам. Да; но – навязчивые.
А еще без конца – колокольчик...

Вся эта морока (благо так ей счастливится мнить) – на пользу ее отпрыску: иными словами, для воспитания маленькой табуретки, подпрыгивающей четырьмя ногами сразу и делающей жете баттю – и так до возраста, когда, подражая матери, она начнет вести себя подобно стремянке, становясь двумя передними ножками на любую ступеньку, чтобы объедать все выше, пренебрегая тем, что вблизи.
И какой взбалмошный, упрямец!
С крохотными рожками, а уже дерзает!

Они нас доведут, – шепчут козы-мамаши, усердные кормилицы и принцессы далеких созвездий, и опускаются на колени перевести дух. Впрочем, с поднятой головой и – взглядом, несмотря на тяжелые веки, сказочно звездным. Но, выпрямив в резком движении свои костлявые члены, почти сразу же вновь на ногах, ибо помнят свой долг.

Красавицы с узкими глазами, волосатые, словно лесные звери, и дьявольски упрямые – когда они блеют, на что они жалуются? На какие муки, заботы?
Подобно старым холостякам, они любят газетную бумагу, табак.
И, конечно же, неизбежно упоминание веревки, коль речь идет о козе[7], и даже – экое дерганье! экая порывистая настойчивость!– истрепанной веревки и, возможно, кисточки, завершающей кнут.
Ах, эта бородка, похожая на штришок ударения в слове[8]…
Они осаждают утесы.

В силу чисто естественной перегласовки, гнусавя слегка[9] – и, что касается нас, слегка злоупотребляя моментом, лишь бы не упустить словесную находку – намекнем, задрав подбородок, что ко-за не так уж далека от ко-ня, разве что женского рода, и, несмотря на бородку, она лишь его приспособленное видоизменение, не скачущее и не мчащееся вперед, а скорее карабкающееся на отвесные скалы – цепляясь последним слогом за неровности камня, чтоб достигнуть высоты полета в гнезде онемевших звучаний.
Но никакого галопа, никакого победного взлета. Не место прыжкам на краю пропасти; ужас падения дрожью бежит по коже у серны.
Нет. Достигнув шаг за шагом вершин, постепенно ведомая вверх усердьем в исследовании, внезапно потеряв ощущение твердого под ногами, – кажется, что она смиренно просит прощения, слегка шевеля губами.
Ой, не по мне это место, – бормочет она; впредь меня здесь не увидят; – и торопится вниз до первого встречного кустика.

Такой предстает нам коза преимущественно в горах или других уголках, обделенных природой: животное отрепье, уцепившееся за отрепья растительные, кусты, а эти последние жмутся к отрепьям неорганическим, к нищим и голым утесам, к разломанным камням.
Несомненно, столь трогательной нам она кажется лишь потому, что собой представляет сие: отрепье греха, тряпка, ничтожество случая; безнадежная приблизительность; своекорыстное приспособление к своекорыстной же случайности; в конечном счете, куча рвани.
А ведь это – машина, нам двоюродная, стало быть, по-братски нами лелеемая; имею в виду: в царстве бродячей живности, давно изобретенная и усовершенствованная природой для получения молока в самых суровых условиях.
Перед нами бедное и жалкое животное, но в то же время существо, сложнейший организм, и он работает.

Так что коза, подобно всем тварям, одновременно ошибка и абсолютное совершенство ошибки; и, следовательно, жалобная и восхитительная вместе, вызывающая энтузиазм и тревогу.
А мы? Хватит с нас и того, что мы это (с грехом пополам) обрисовали.

Так и я каждый день делал наброски козы в моем блокноте: эскиз, наметка, обрывок этюда, – как саму козу хозяин бросает в горах, среди кустов и скал, на волю случая в чаще, среди безжизненных слов, где ее трудно увидеть сразу.
Присмотритесь, однако: она живет, едва заметно шевелится. Если к ней подходить – станет дергать за веревку, хочет бежать. Не нужно долго жать и давить, чтобы получить немножко того молока, что пахучее и дороже любого другого, – с запахом кремневой искры, напоминающем о кузницах ада, – во всем подобного молоку звезд, взлетающих в ночное небо от тех же ударов молота; их множественность и удаленность преобразуют сиянье во млеко – питье и семя вместе, – блаженно проливаемое в нас.

Питательное, благоухающее, – о, еще тепленькое! – несомненно, молоко для нас подходящий напиток, но этим незачем похваляться. Как и сок наших слов, оно не столько предназначается нам, сколько, возможно – через посредство козленка и козы – некому загадочному перерожденью.
Во всяком случае, именно так мыслит возмужалый козел.

Распрекрасный рогач, размашистый мечтатель – не без злобы, уместной в кратких, ему определенных актах, вынашивает он напоказ свои веские аргументы. Идеи, ставшие оружием на его голове, и из соображений высшей галантности орнаментально завитые всять.
Прекрасно, впрочем, сознавая – пусть из источника скрытного, вскоре клокочущего в углубленных мошнах, чем, какого рода любовью он полон.

Вот жвачка ума, под витиеватыми фразами на голове – от одного удара тараном до следующего.

Из книги «Вещи» (1)
«Галимар», Париж, 1962

[1] Pi;ce, этимологически "вещь": монета, отрез, кусок, документ, деталь, комната, пьеса, заплатка... но и произведение. Первое, что приходит на ум, не заглядывая в словари – это "Отрывки" (или "Обрывки" – см. лохмотья, лоскутки заключительного текста "О козе", в котором жалкое, однако упрямое животное символизирует жизненно-творческий путь самого автора). Название первого текста "Пустяковое" наводит на мысль, что весь сборник мог бы называться "Безделушки", "Пустячки" – наподобие бетховенских "Багателей". Пристрастие Понжа к этимологии привело меня к выбору заголовка "Вещи".
Из шестидесяти трех фрагментов сборника, писанных на протяжении почти 30 лет (между 20-50 гг. ХХ века) и представленных автором в строго хронологическом порядке, я выбрал девять: три в начале, четыре в средней и два в заключительной части произведения. В книге имеется "сборник в сборнике", посвященный Солнцу, который намереваюсь перевести для одного из будущих номеров "Мостов". (Прим. А.М.)

[2] "Синева", ниже: "белый лист" – намек на центральную тематику Маларме – завершающей вехи французского романтизма. Ироническое финальное "вздох" метит в лирику – изжившую себя во Франции уже в самом начале XX века ("художники съели поэтов", – из парижских впечатлений Анны Ахматовой). Уходя от нее, Понж провозглашает свою поэтику: ежедневная, как моцион, практика письма, не дожидаясь вдохновения. Оно, теперь – момент, а не предпосылка творчества.
[3] По-французски: porcelaine. В слове содержится porc – свинья: "животное" в составе этого поэтичного слова "ведет себя приличней".
Что касается русского "фарфор", то оно восходит к древнеперсидскому, и гласит "божий сын". Этимологическое родство – очевидно: половое. Однако там, где восточный человек не может обойтись без бога, безбожные римляне довольствуются тем, что у них перед глазами, и недаром Понж ставил себе Лукреция в пример.
[4] Неологизмы, в первом из которых прослеживаются: гелио- (солнце), гелико-(спираль); Гелиогабал.
[5] Французский поэт при дворах Генриха IV и Людовика XIII, с которым Понж часто себя отождествлял и посвятил ему одну из своих книг.
[6] Жена поэта.
[7] Намек на популярный рассказ Альфонса Додэ "Коза Мсье Сегена".
[8] Направление "акасн-грав" (;) противоположно "аксант-эгю" (;, графически соответствующее русскому ударению) – как и козья (и дьявольская – как изображают...) бородка противоположна устремленности вперед подбородка.
[9] Весь этот абзац построен на смешении слов и вещей, игре слов, сумбурно-каламбурных ассоциациях, которые мы попытались максимально передать, но не надеясь на результат. Здесь слово "шевр" (коза) своим звучанием уже близко к блеянию козы, а перегласовка идет от "шеваль" к "шевр", параллельно некоторого рода "перегласовки" коей является эволюция самих животных.
Перевод А. Мусаяна.
                * * *
                Джон Донн
                (1571/2-1631)
Все новые философы в сомненье.
Эфир отвергли - нет воспламененья,
Исчезло Солнце, и Земля пропала,
А как найти их - знания не стало.
Все признают, что мир наш на исходе,
Коль ищут меж планет, в небесном своде
Познаний новых... Но едва свершится
Открытье - все на атомы крушится.
Все - из частиц, а целого не стало,
Лукавство меж людьми возобладало,
Распались связи, преданы забвенью
Отец и сын, власть и повиновенье.
И каждый думает: "Я - Феникс-птица",
От всех других желая отвратиться...
Перевод Д. В. Щедровицкого

                * * *
Что бы меня ни подтолкнуло в путь
Любовь или надежда утонуть,
Прогнивший век, досада, пресыщенье.
Иль попросту мираж обогащенья
Уже неважно. Будь ты здесь храбрец
Иль жалкий трус - тебе один конец.
Меж гончей и оленем нет различий,
Когда судьба их сделает добычей.
Как человек, однако, измельчал!
Он был ничем в начале всех начал,
Но в нем дремали замыслы природны;
А мы - ничто и ни на что не годны,
В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?

                * * *

Что бы меня ни подтолкнуло в путь
Любовь или надежда утонуть,
Прогнивший век, досада, пресыщенье.
Иль попросту мираж обогащенья
Уже неважно. Будь ты здесь храбрец
Иль жалкий трус - тебе один конец.
Меж гончей и оленем нет различий,
Когда судьба их сделает добычей.
Как человек, однако, измельчал!
Он был ничем в начале всех начал,
Но в нем дремали замыслы природны;
А мы - ничто и ни на что не годны,
В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?
Унынье же я чувствовать могу!

                * * *
                Подвиг
Я сделал то, чем превзошел
Деяния героев,
А от признаний я ушел,
Тем подвиг свой утроив.
Не стану тайну открывать
Как резать лунный камень,
Ведь вам его не отыскать,
Не осязать руками.
Мы свой союз решили скрыть,
А если б и открыли,
То пользы б не было: любить
Все будут, как любили.
Кто красоту узрел внутри,
Лишь к ней питает нежность,
А ты - на кожи блеск смотри,
Влюбившийся во внешность!
Но коль к возвышенной душе
Охвачен ты любовью,
И ты не думаешь уже,
Она иль он с тобою,
И коль свою любовь ты скрыл
От любопытства черни,
У коей все равно нет сил
Понять ее значенье,
Свершил ты то, чем превзошел
Деяния героев,
А от признаний ты ушел,
Тем подвиг свой утроив.
Перевод Д. В. Щедровицкого

               * * *

         Канонизация
Молчи, не смей чернить мою любовь!
А там злорадствуй, коли есть о чем,
Грози подагрой и параличом,
О рухнувших надеждах пустословь;
Богатства и чины приобретай,
Жди милостей, ходы изобретай,
Трись при дворе, монарший взгляд лови
Иль на монетах профиль созерцай;
А нас оставь любви.
Увы! кому во зло моя любовь?
Или от вздохов тонут корабли?
Слезами затопило полземли?
Весна от горя не наступит вновь?
От лихорадки, может быть, моей
Чумные списки сделались длинней?
Бойцы не отшвырнут мечи свои,
Лжецы не бросят кляузных затей
Из-за моей любви.
С чем хочешь, нашу сравнивай любовь;
Скажи: она, как свечка, коротка,
И участь однодневки-мотылька
В пророчествах своих нам уготовь.
Да, мы сгорим дотла, но не умрем,
Как Феникс, мы восстанем над огнем?
Теперь одним нас именем зови
Ведь стали мы единым существом
Благодаря любви.
Без страха мы погибнем за любовь;
И если нашу повесть не сочтут
Достойной жития, - найдем приют
В сонетах, в стансах - и воскреснем вновь.
Любимая, мы будем жить всегда,
Истлеют мощи, пролетят года
Ты новых менестрелей вдохнови!
И нас _канонизируют_ тогда
За преданность любви.
Молитесь нам! - и ты, кому любовь
Прибежище от зол мирских дала,
И ты, кому отрадою была,
А стала ядом, отравившим кровь;
Ты, перед кем открылся в первый раз
Огромный мир в зрачках любимых глаз
Дворцы, сады и страны, - призови
В горячей, искренней молитве нас,
Перевод Г. М. Кружкова

               * * *
            Лихорадка
Не умирай! - иначе я
Всех женщин так возненавижу.
Что вкупе с ними и тебя
Презреньем яростным унижу.
Прошу тебя, не умирай:
С твоим последним содроганьем
Весь мир погибнет, так и знай,
Ведь ты была его дыханьем.
Останется от мира труп,
И все его красы былые
Не боле чем засохший струп,
А люди - черви гробовые.
Твердят, что землю огнь спалит,
Но что за огнь - поди распутай!
Схоласты, знайте: мир сгорит
В огне ее горячки лютой.
Но нет! не смеет боль терзать
Так долго - ту, что стольких чище;
Не может без конца пылать
Огонь - ему не хватит пищи.
Как в небе метеорный след,
Хворь минет вспышкою мгновенной,
Твои же красота и свет
Небесный купол неизменный.
О мысль предерзкая - суметь
Хотя б на час (безмерно краткий)
Вот так тобою овладеть,
Как этот приступ лихорадки!
Перевод Г. М. Кружкова

               * * *
        Алхимия любви
Кто глубже мог, чем я, любовь копнуть,
Пусть в ней пытает сокровенну суть;
А я не докопался
До жилы этой, как ни углублялся
В рудник Любви, - там клада нет отнюдь.
Сие - одно мошенство;
Как химик ищет в тигле совершенство,
Но счастлив, невзначай сыскав
Какой-нибудь слабительный состав,
Так все мечтают вечное блаженство
Сыскать в любви, но вместо пышных грез
Находят счастья с воробьиный нос.
Ужели впрямь платить необходимо
Всей жизнию своей - за тень от дыма?
За то, чем всякий шут
Сумеет насладиться в пять минут
Вслед за нехитрой брачной пантомимой?
Влюбленный кавалер,
Что славит (ангелов беря в пример)
Слиянье духа, а не плоти,
Должно быть, слышит по своей охоте
И в дудках свадебных - музыку сфер.
Нет, знавший женщин скажет без раздумий:
И лучшие из них мертвее мумий.
Перевод Г. М. Кружкова

                * * *
Прощание возбраняющее печаль
Как шепчет праведник: пора!
Своей душе, прощаясь тихо,
Пока царит вокруг одра
Печальная неразбериха,
Вот так безропотно сейчас
Простимся в тишине - пора нам!
Кощунством было б напоказ
Святыню выставлять профанам.
Страшат толпу толчки земли,
О них толкуют суеверы,
Но скрыто от людей вдали
Дрожание небесной сферы.
Любовь подлунную томит
Разлука бременем несносным:
Ведь цель влеченья состоит
В том, что потребно чувствам косным.
А нашу страсть влеченьем звать
Нельзя, ведь чувства слишком грубы;
Неразделимость сознавать
Вот цель, а не глаза и губы.
Связь наших душ над бездной той,
Что разлучить любимых тщится,
Подобно нити золотой,
Не рвется, сколь ни истончится.
Как ножки циркуля, вдвойне
Мы нераздельны и едины:
Где б ни скитался я, ко мне
Ты тянешься из середины.
Кружась с моим круженьем в лад,
Склоняешься, как бы внимая,
Пока не повернет назад
К твоей прямой моя кривая.
Куда стезю ни повернуть,
Лишь ты - надежная опора
Того, кто, замыкая путь,
К истоку возвратится скоро.
Перевод Г. М. Кружкова
            * * *
            Экстаз
Там, где фиалке под главу
Распухший берег лег подушкой,
У тихой речки наяву
Дремали мы одни друг с дружкой.
Ее рука с моей сплелась.
Весенней склеена смолою;
И, отразясь, лучи из глаз
По два свились двойной струною.
Мы были с ней едины рук
Взаимосоприкосновеньем;
И все, что виделось вокруг,
Казалось нашим продолженьем.
Как между равных армий рок
Победное колеблет знамя,
Так, плотский преступив порог,
Качались души между нами.
Пока они к согласью шли
От нежного междоусобья,
Тела застыли, где легли,
Как бессловесные надгробья.
Тот, кто любовью утончен
И проницает душ общенье,
Когда бы как свидетель он
Стоял в удобном удаленье,
То не одну из душ узнав,
Но голос двух соединенный,
Приял бы новый сей состав
И удалился просветленный.
Да, наш восторг не породил
Смятенья ни в душе, ни в теле;
Мы знали, здесь не страсти пыл,
Мы знали, но не разумели,
Как нас любовь клонит ко сну
И души пестрые мешает
Соединяет две в одну
И тут же на две умножает.
Вот так фиалка на пустом
Лугу дыханьем и красою
За миг заполнит все кругом
И радость преумножит вдвое.
И души так - одна с другой
При обоюдовдохновенье
Добудут, став одной душой,
От одиночества спасенье
И внемлют, что и мы к тому ж,
Являясь естеством нетленным
Из атомов, сиречь из душ,
Не восприимчивы к изменам.
Но плоть - ужели с ней разлад?
Откуда к плоти безразличье?
Тела - не мы, но наш наряд,
Мы - дух, они - его обличья.
Нам должно их благодарить
Они движеньем, силой, страстью
Смогли друг дружке нас открыть
И сами стали нашей частью.
Как небо нам веленья шлет,
Сходя к воздушному пределу,
Так и душа к душе плывет,
Сначала приобщаясь к телу.
Как в наших жилах крови ток
Рождает жизнь, а та от века
Перстами вяжет узелок,
Дающий званье человека,
Так душам любящих судьба
К простым способностям спуститься,
Чтоб утолилась чувств алчба
Не то исчахнет принц в темнице.
Да будет плотский сей порыв
Вам, слабым людям, в поученье:
В душе любовь - иероглиф,
А в теле - книга для прочтенья.
Внимая монологу двух,
И вы, влюбленные, поймете,
Как мало предается дух,
Когда мы предаемся плоти.
Перевод А. Я. Сергеева
              * * *
               Сатира 1
Чудак нелепый, убирайся прочь!
Здесь, в келье, не тревожь меня всю ночь.
Пусть будет, с грудой книг, она тюрьмою,
А после смерти - гробом, вечной тьмою.
Тут богословский круг собрался весь:
Философ, секретарь природы, здесь,
Политики, что сведущи в науке
Как городам скрутить покрепче руки,
Историки, а рядом пестрый клан
Шальных поэтов из различных стран.
Так стоит ли мне с ними разлучаться,
Чтоб за тобой бог весть куда помчаться?
Своей любовью поклянись-ка мне
Есть это право у тебя вполне,
Что ты меня не бросишь, привлеченный
Какой-нибудь значительной персоной.
Пусть это будет даже капитан,
Себе набивший на смертях карман,
Или духами пахнущий придворный,
С улыбкою любезной и притворной,
Иль в бархате судья, за коим в ряд
В мундирах синих стражники спешат,
Пред кем ты станешь льстиво извиваться,
Чьим отпрыском ты будешь восхищаться.
Возьми с собой иль отправляйся сам:
А взять меня и бросить - стыд и срам!
О пуританин, злобный, суеверный,
Но в свете церемонный и манерный,
Как часто, повстречав кого-нибудь,
Спешишь ты взором маклера скользнуть
По шелку и по золоту наряда,
Смекая - шляпу снять или не надо.
Решишь ты это, получив ответ:
Он землями владеет или нет,
Чтоб хоть клочком с тобою поделиться
И на вдове твоей потом жениться.
Так почему же добродетель ты
Не ценишь в откровенье наготы,
А сам с мальчишкой тешишься на ложе
Или со шлюхой, пухлой, толсторожей?
Нагими нам родиться рок судил,
Нагими удалиться в мрак могил.
Пока душа не сбросит бремя тела,
Ей не обресть блаженного предела.
В раю был наг Адам, но, в грех введен,
В звериных шкурах тело спрятал он.
В таком же одеянье, грубом, строгом,
Я с музами беседую и с богом.
Но если, как гнуснейший из пьянчуг,
Во всех грехах раскаявшийся вдруг,
Ты расстаешься с суетной судьбою,
Я дверь захлопну и пойду с тобою.
Скорее девка, впавшая в разврат,
Вам назовет отца своих ребят
Из сотни вертопрахов, что с ней спали
И всю ее, как ветошь, истрепали,
Скорей ты возвестишь, как звездочет,
Кого инфанта мужем наречет,
Или один из астрологов местных
Объявит, зная ход светил небесных,
Какие будут через год нужны
Юнцам безмозглым шляпы и штаны,
Чем скажешь ты, пред тем как нам расстаться,
Куда и с кем теперь пойдешь шататься.
Не думаю, чтоб бог меня простил,
Ведь против совести я согрешил.
Вот мы на улице. Мой спутник мнется,
Смущается, все больше к стенке жмется
И, мной прижатый плотно у ворот,
Сам в плен себя покорно отдает.
Он даже поздороваться не может
С шутом в шелках, разряженным вельможей,
Но, жаждой познакомиться палим,
Он шлет улыбки сладостные им.
Так ночью школьники и подмастерья
По девкам сохнут за закрытой дверью.
Задир и забияк боится он,
Отвешивает низкий им поклон,
На прочих он готов с презреньем фыркать,
Как конь на зрителей с арены цирка.
Так безразличен павиан иль слон,
Хотя бы короля увидел он!
Вдруг олух заорал, меня толкая:
"Вон тот юнец! Фигура-то какая!
Танцор он превосходнейший у нас!"
"А ты уж с ним готов пуститься в пляс?"
А дальше встреча и того почище:
Дымит из трубки некто табачищем,
Индеец, что ли. Я шепнул: "Пойдем!
А то мы тут в дыму не продохнем!"
А он - ни-ни! Вдруг выплыл из-под арки
Павлин какой-то пестроцветно-яркий,
Он вмиг к нему! Ужели он сбежит?
Да нет, поблеял с ним и вновь бубнит:
"Вся знать стремится вслед за сим милордом,
К нему за модами спешит весь Лондон,
Придворных лент и кружев он знаток,
Его авторитет весьма высок!"
"Скорей актерам нужен он на сцене...
Стой, почему дрожат твои колени?"
"Он был в Европе!" - "Где ж, спросить решусь?"
"Он итальянец, или нет - француз!"
"Как сифилис?" - промолвил я ехидно,
И он умолк, обиделся, как видно,
И вновь к вельможам взоры - в пику мне...
Как вдруг узрел свою любовь в окне!
И тут мгновенно он меня бросает
И к ней, воспламененный, поспешает.
Там были гости, дерзкие на вид...
Он в ссору влез, подрался, был избит
И вытолкан взашей, и две недели
Теперь он проваляется в постели.
Перевод Б. В. Томашевского
                * * *
            Сатира 3
            О религии
Печаль и жалость мне мешают злиться,
Слезам презренье не дает излиться;
Равно бессильны тут и плач, и смех,
Ужели так укоренился грех?
Ужели не достойней и не краше
Религия - возлюбленная наша,
Чем добродетель, коей человек
Был предан в тот непросвещенный век?
Ужель награда райская слабее
Велений древней чести? И вернее
Придут к блаженству те, что шли впотьмах?
И твой отец, найдя на небесах
Философов незрячих, но спасенных,
Как будто верой, чистой жизнью оных,
Узрит тебя, пред кем был ясный путь,
Среди погибших душ? - О, не забудь
Опасности подобного исхода:
Тот мужествен, в ком страх такого рода.
А ты, скажи, рискнешь ли новобранцем
Отправиться к бунтующим голландцам?
Иль в деревянных склепах кораблей
Отдаться в руки тысячи смертей?
Измерить бездны, пропасти земные?
Иль пылом сердца - огненной стихии
Полярные пространства растопить?
И сможешь ли ты саламандрой быть,
Чтоб не бояться ни костров испанских,
Ни жара побережий африканских,
Где солнце - словно перегонный куб?
И на слетевшее случайно с губ
Обидное словцо - блеснет ли шпага
В твоих руках? О жалкая отвага!
Храбришься ты и лезешь на рога,
Не замечая главного врага;
Ты, ввязываясь в драку бестолково,
Забыл свою присягу часового;
А хитрый дьявол, мерзкий супостат
(Которого ты ублажаешь), рад
Тебе подсунуть, как трофей богатый,
Свой дряхлый мир, клонящийся к закату;
И ты, глупец, клюя на эту ложь,
К сей обветшалой шлюхе нежно льнешь;
Ты любишь плоть (в которой смерть таится)
За наслаждений жалкие крупицы,
А сутью и отрад, и красоты
Своей душой - пренебрегаешь ты.
Найти старайся истинную веру.
Но где ее искать? Миррей, к примеру,
Стремится в Рим, где тыщу лет назад
Она жила, как люди говорят.
Он тряпки чтит ее, обивку кресла
Царицы, что давным-давно исчезла.
Кранц - этот мишурою не прельщен,
Он у себя в Женеве увлечен
Другой религией, тупой и мрачной,
Весьма заносчивой, весьма невзрачной:
Так средь распутников иной (точь-в-точь)
До грубых деревенских баб охоч.
Грей - домосед, ему твердили с детства,
Что лучше нет готового наследства;
Внушали сводни наглые: она,
Что от рожденья с ним обручена,
Прекрасней всех. И нет пути иного,
Не женишься - заплатишь отступного,
Как новомодный их закон гласит.
Беспечный Фригии всем по горло сыт,
Не верит ничему: как тот гуляка,
Что, много шлюх познав, страшится брака.
Любвеобильный Гракх - наоборот,
Он мыслит, сколь ни много женских мод,
Под платьями различий важных нету;
Так и религии. Избытком света
Бедняга ослеплен. Но ты учти,
Одну лишь должно истину найти.
Но где и как? Не сбиться бы со следа!
Сын у отца спроси, отец - у деда;
Родные сестры - истина и ложь,
Но истина постарше будет все ж.
Не уставай искать и сомневаться:
Отвергнуть идолов иль поклоняться?
На перекрестке верный путь пытать
Не значит в неизвестности блуждать,
Брести стезею ложной - вот что скверно.
Пик истины высок неимоверно;
Придется покружить по склону, чтоб
Достичь вершины, - нет дороги в лоб!
Спеши, доколе день, а тьма сгустится
Тогда уж будет поздно торопиться.
Хотенья мало, надобен и труд:
Ведь знания на ветках не растут.
Слепит глаза загадок средоточье,
Хоть всяк его, как солнце, зрит воочью.
Коль истину обрел, на этом стой!
Бог не дал людям хартии такой,
Чтоб месть свою творили произвольно;
Быть палачами рока - с них довольно.
О бедный дурень, этим ли земным
Законом будешь ты в конце судим?
Что ты изменишь в грозном приговоре,
Сказав: меня Филипп или Григорий,
Иль Мартин, или Гарри так учил?
Ты тем вины своей не облегчил;
Так мог бы каждый грешник извиниться.
Нет, всякой власти должно знать границы,
Чтоб вместе с ней не перейти границ,
Пред идолами простираясь ниц.
Власть как река. Блаженны те растенья,
Что мирно прозябают близ теченья.
Но если, оторвавшись от корней,
Они дерзнут помчаться вместе с ней,
Погибнут в бурных волнах, в грязной тине
И канут, наконец, в морской пучине.
Так суждено в геенну душам пасть,
Что выше бога чтят земную власть.
Перевод Г. М. Кружкова

                * * *
                Штиль
Кристоферу Бруку
Улегся гнев стихий, и вот мы снова
В плену у штиля - увальня тупого.
Мы думали, что аист - наш тиран,
А вышло, хуже аиста чурбан!
Шторм отшумит и стихнет обессиля,
Но где, скажите, угомон для штиля?
Мы рвемся в путь, а наши корабли
Архипелагом к месту приросли;
И нет на море ни единой складки:
Как зеркальце девичье, волны гладки.
От зноя нестерпимого течет
Из просмоленных досок черный пот.
Где белых парусов великолепье?
На мачтах развеваются отрепья
И такелаж изодранный висит
Так опустевшей сцены жалок вид
Иль чердака, где свалены за дверью
Сегодня и вчера, труха и перья.
Земля все ветры держит взаперти,
И мы не можем ни друзей найти
Отставших, ни врагов на глади этой:
Болтаемся бессмысленной кометой
В безбрежной синеве, что за напасть!
Отсюда выход - только в рыбью пасть
Для прыгающих за борт ошалело;
Команда истомилась до предела.
Кто, в жертву сам себя предав жаре,
На крышке люка, как на алтаре,
Простерся навзничь; кто, того похлеще,
Гуляет, аки отрок в жаркой пещи,
По палубе. А если б кто рискнул,
Не убоясь прожорливых акул,
Купаньем освежиться в океане,
Он оказался бы в горячей ванне.
Как Баязет, что скифом был пленен,
Иль наголо остриженный Самсон,
Бессильны мы и далеки от цели!
Как муравьи, что в Риме змейку съели,
Так стая тихоходных черепах
Галер, где стонут узники в цепях,
Могла бы штурмом взять, подплыв на веслах,
Наш град плавучий мачт высокорослых.
Что бы меня ни подтолкнуло в путь
Любовь или надежда утонуть,
Прогнивший век, досада, пресыщенье
Иль попросту мираж обогащенья
Уже неважно. Будь ты здесь храбрец
Иль жалкий трус - тебе один конец;
Меж гончей и оленем нет различий,
Когда судьба их сделает добычей.
Ну кто бы этого подвоха ждал?
Мечтать на море, чтобы дунул шквал,
Не то же ль самое, что домогаться
В аду жары, на полюсе прохладцы?
Как человек, однако, измельчал!
Он был ничем в начале всех начал,
Но в нем дремали замыслы природны;
А мы - ничто и ни на что не годны,
В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?
Унынье же я чувствовать могу!
Перевод Г. М. Кружкова

               * * *
      Священные сонеты
СОНЕТ I
Ужель Ты сотворил меня для тленья?
Восставь меня, ведь близок смертный час:
Встречаю смерть, навстречу смерти мчась,
Прошли, как день вчерашний, вожделенья.
Вперед гляжу - жду смерти появленья,
Назад - лишь безнадежность видит глаз,
И плоть, под тяжестью греха склонясь,
Загробной кары ждет за преступленья.
Но Ты - над всем: мой взгляд, Тебе подвластный,
Ввысь обращаю - и встаю опять.
А хитрый враг плетет свои соблазны
И ни на миг тревоги не унять.
Но знаю - благодать меня хранит:
Железу сердца - только Ты магнит!

СОНЕТ II
О Боже, всеми на меня правами
Владеешь Ты, сперва меня создав,
Потом - погибнуть до конца не дав,
Мой грех своими искупив скорбями,
Как сына - осияв меня лучами,
И как слуге - за все труды воздав.
Я жил в Тебе - твой образ не предав,
И жил во мне Твой Дух - как в неком храме,
Но как же завладел мной сатана?
Как взял разбоем данное тобой?
Встань, защити меня и ринься в бой
Моя душа отчаянья полна:
Ты не избрал меня, иных любя,
А враг не отпускает от себя!

СОНЕТ III
О, если б я, от слез лишившись сил,
Вернуть глазам ту влагу был бы властен,
Мой горький плач, что раньше был напрасен,
Святой бы плод отныне приносил!
Каким я ливнем слезным оросил
Кумира! Сколь для сердца был опасен
Порыв печали! Каюсь - и согласен
Терпеть опять, что и тогда сносил...
Да - вор ночной, развратник похотливый,
И забулдыга, и смешной гордец
Хоть вспомнят иногда денек счастливый
И тем уменьшат боль своих сердец.
Но мне не будет скорбь облегчена:
Она со мной - и кара, и вина!

СОНЕТ IV
О черная душа! Недуг напал
Он, вестник смерти, на расправу скор...
Ты - тот, кто край свой предал и с тех пор
Бежал в чужие страны и пропал;
Ты - тот, кто воли всей душой желал
И проклинал темницу, жалкий вор,
Когда ж услышал смертный приговор,
Любовью к той темнице воспылал...
Ты благодать получишь, лишь покаясь,
Но как начать, который путь верней?
Так стань чернее, в траур облекаясь,
Грех вспоминай и от стыда красней,
Чтоб красная Христова кровь могла
Твой грех омыть, очистив добела!

СОНЕТ V
Я - микрокосм, искуснейший узор,
Где ангел слит с естественной природой,
Но обе части мраку грех запродал,
И обе стали смертными с тех пор...
Вы, новых стран открывшие простор
И сферы, что превыше небосвода,
В мои глаза для плача влейте воды
Морей огромных: целый мир - мой взор
Омойте. Ведь потоп не повторится,
Нет, алчностью и завистью дымясь,
Мой мир сгорит: в нем жар страстей таится...
О, если б этот смрадный жар погас!
И пусть меня охватит страсть другая
Твой огнь, что исцеляет нас, сжигая!

СОНЕТ VI
Спектакль окончен. Небо назначает
Предел моим скитаньям; я достиг
Последней цели странствий. Краткий миг
Остался. Время тает и тончает...
Вот с духом плоть смерть жадно разлучает,
Чтоб, смертным сном осилен, я поник...
Но знаю: дух мой узрит Божий лик,
И страх заране взор мне помрачает...
Когда душа вспорхнет в небесный дом,
А тело ляжет в прах, поскольку бренно,
То я, влекомый тягостным грехом,
В его источник упаду - в геенну...
Но оправдай меня - я грех отрину,
И мир, и плоть, и сатану покину!

СОНЕТ VII
С углов Земли, хотя она кругла,
Трубите, ангелы! Восстань, восстань
Из мертвых, душ неисчислимый стан!
Спешите, души, в прежние тела!
Кто утонул и кто сгорел дотла,
Кого война, суд, голод, мор, тиран
Иль страх убил... Кто Богом осиян,
Кого вовек не скроет смерти мгла!..
Пусть спят они. Мне ж горше всех рыдать
Дай, Боже, над виной моей кромешной:
Там поздно уповать на благодать...
Благоволи ж меня в сей жизни грешной
Раскаянью всечасно поучать:
Ведь кровь твоя - прощения печать!

СОНЕТ VIII
О, если знанье - верных душ награда.
Душа отца в раю награждена
Вдвойне: следит, блаженствуя; она,
Как смело я парю над пастью ада!
Но если, райского сподобясь сада,
Душа и там прозренья лишена,
То как раскрыть мне пред отцом сполна
Всю непорочность помысла и взгляда?
Душа с небес кумиров ложных зрит,
Волхвов, носящих имя христиан,
И видит: фарисейство и обман
Притворно святы, праведны на вид...
Молись, отец, печали не тая:
Полна такой же скорбью грудь моя!

СОНЕТ IX
Когда ни дерево, что, дав свой плод,
Бессмертье у Адама отняло,
Ни блуд скотов, ни змей шипящих зло
Не прокляты - меня ль проклятье ждет?!
Ужель сам разум ко грехам ведет,
Ужель сознанье в грех нас вовлекло?
Иль Бог, всегда прощающий светло,
Впал в страшный гнев - и мне проклятье шлет?..
Но мне ль тебя, о Боже, звать к ответу?..
Пусть кровь твоя и плач мой покаянный
В один поток сойдутся неслиянно!
Грехи мои навеки ввергни в Лету!
"О, вспомни грех мой!" - молит кто-нибудь,
А я взываю: "Поскорей забудь!.."

СОНЕТ X
Смерть, не тщеславься: се людская ложь,
Что, мол, твоя неодолима сила...
Ты не убила тех, кого убила,
Да и меня, бедняжка, не убьешь.
Как сон ночной - а он твой образ все ж
Нам радости приносит в изобилье,
Так лучшие из живших рады были,
Что ты успокоенье им несешь...
О ты - рабыня рока и разбоя,
В твоих руках - война, недуг и яд.
Но и от чар и мака крепко спят:
Так отчего ж ты так горда собою?..
Всех нас от сна пробудят навсегда,
И ты, о смерть, сама умрешь тогда!
 
СОНЕТ XI
О фарисеи, бейте же меня,
В лицо мне плюйте, громко проклиная!
Я так грешил!.. А умирал, стеная,
Он, что в неправде не провел ни дня!..
Я умер бы в грехах, себя виня
За то, что жил, всечасно распиная
Его, кого убили вы - не зная,
А я - его заветов не храня!..
О, кто ж его любовь измерить может?
Он - Царь царей - за грех наш пострадал!
Иаков; облачившись в козьи кожи,
Удачи от своей уловки ждал,
Но в человечью плоть облекся Бог
Чтоб, слабым став, терпеть он муки смог!..

СОНЕТ XII
Зачем у нас - все твари в услуженье?
Зачем нам пищей служат всякий час
Стихии, хоть они и чище нас,
Просты и неподвластны разложенью?
Зачем с покорностью в любом движенье
Вы гибнете, пред мясником клонясь,
Кабан и бык, когда б, остервенясь,
Вы б растоптали нас в одно мгновенье?..
Я хуже вас, увы, в грехах я весь,
Вам воздаянья страх знаком едва ли...
Да, чудо в том, что нам покорны твари,
И все ж пребудет чудом из чудес,
Что сам Творец на гибель шел в смиренье
За нас - его врагов, его творенья!..
СОНЕТ XIII
Что, если Страшный суд настанет вдруг
Сегодня ночью?.. Обрати свой взгляд
К Спасителю, что на кресте распят:
Как может Он тебе внушать испуг?
Ведь взор его померк от смертных мук,
И капли крови на челе горят...
Ужели тот тебя отправит в ад,
Кто и врагов своих простил, как друг?!
И, как, служа земному алтарю,
Мне уверять любимых приходилось,
Что строгость - свойство безобразных, милость
Прекрасных, так Христу я говорю:
Уродливы - нечистые созданья,
Твоя ж краса - есть признак состраданья!..

СОНЕТ XIV
Бог триединый, сердце мне разбей!
Ты звал, стучался в дверь, дышал, светил,
Но я не встал... Так Ты б меня скрутил,
Сжег, покорил, пересоздал в борьбе!..
Я - город, занятый врагом. Тебе
Я б отворил ворота - и впустил,
Но враг в полон мой разум захватил,
И разум - твой наместник - все слабей...
Люблю Тебя - и Ты меня люби:
Ведь я с врагом насильно обручен...
Порви оковы, узел разруби,
Возьми меня, да буду заточен!
Твой раб - тогда свободу обрету,
Насильем возврати мне чистоту!..

СОНЕТ XV
Душа, ты так же возлюби Творца,
Как Он тебя! Исполнись изумленья:
Бог-Дух, чье славят ангелы явленье,
Избрал своими храмами сердца!
Святейший Сын рожден был от Отца,
Рождается Он каждое мгновенье,
Душа, ждет и тебя усыновленье
И день субботний, вечный, без конца!..
Как, обнаружив кражу, мы должны
Украденные вещи выкупать,
Так Сын сошел и дал себя распять,
Спасая нас от вора-сатаны...
Адам подобье божье утерял,
Но Бог сошел - и человеком стал!..

СОНЕТ XVI
Отец, твой Сын возвысил род земной,
Он - человек, в нем - наше оправданье:
Победой, смерть поправшей и страданье,
Он - в Царстве Божьем - делится со мной!
Со смертью Агнца стала жизнь иной...
Он заклан от начала мирозданья
И два Завета дал нам в обладанье
Два завещанья с волею одной...
Закон твой - тверд, и человеку мнилось:
Его исполнить - недостанет сил...
Но Дух, послав целительную милость,
Все, что убито буквой, воскресил!
Последнее желанье, цель Завета
Любовь! Так пусть свершится воля эта!

СОНЕТ XVII
Когда я с ней - с моим бесценным кладом
Расстался и ее похитил рок,
То для меня настал прозренья срок:
Я, в небо глядя, с ней мечтал быть рядом,
Искал ее, и встретился там взглядом
С Тобою, ибо Ты - любви исток!
И новой страстью Ты меня завлек,
Я вновь охвачен жаждою и гладом:
О, сколь же Ты в любви своей велик!
С ее душой Ты вновь мою связуешь
И все ж меня ревнуешь каждый миг
Ко всем - и даже к ангелам ревнуешь,
И хочешь, чтоб душа была верна
Тебе - хоть манят мир и сатана!

СОНЕТ XVIII
Христос! Свою невесту, всю в лучах,
Яви мне!.. Не за морем ли она
Владычит, в роскошь риз облачена?
Иль здесь, как и у немцев, сеет страх?
Иль замерла и спит себе в веках?
И лжи она иль истины полна?
И на холме ль она утверждена?
Иль вне холма? Иль на семи холмах?
Средь нас?.. Или за подвиги в награду,
Как рыцарей, ее любовь нас ждет?
Благой Жених! Яви невесту взгляду!
Пускай душой владеет Голубь тот,
Который радостью ее венчает,
Когда она всем ласки расточает!

СОНЕТ XIX
Я весь - боренье: на беду мою,
Непостоянство - постоянным стало,
Не раз душа от веры отступала,
И клятву дав, я часто предаю.
То изменяю тем, кого люблю,
То вновь грешу, хоть каялся сначала,
То молится душа, то замолчала,
То - все, то - ничего, то жар терплю,
То хлад; вчера - взглянуть на небосвод
Не смел, сегодня - угождаю Богу,
А завтра задрожу пред карой строгой.
То набожность нахлынет, то уйдет,
Как в лихорадке - жар и приступ дрожи...
Все ж, лучшие из дней - дни страха божья!..
Перевод Д. В. Щедровицкого

                * * *

Страстная пятница 1613 года

Сравнив с планетой нашу душу, вижу;
Той - перворазум, этой - чувство движет.
Планета, чуждым притяженьем сбита,
Блуждает, потеряв свою орбиту,
Вступает на чужую колею
И в год едва ли раз найдет свою.
И суета так нами управляет
И от первопричины отдаляет...
Вот дружбы долг меня на запад влек,
Когда душа стремилась на восток,
Там солнце шло во мрак в полдневный час,
И вечный день рождало, помрачась:
Христос на крест взошел - и снят с креста,
Чтоб свет навек не скрыла темнота...
Я не был там, и я почти что рад:
Подобных мук не вынес бы мой взгляд.
Кто даже жизнь - лик божий - зрит, - умрет...
Но зрящим божью смерть - каков исход?!
Мир потрясен, и меркнет солнце божье,
Земля дрожит, земля - Его подножье!
Возможно ль вынести? Немеют в муке
Ход всех планет направившие руки!
Кто всех превыше, кто всегда - зенит
(Смотрю ли я, иль антипод глядит),
Тот втоптан в прах! И кровь, что пролилась
Во искупленье наше, льется в грязь!
Святое тело - божье облаченье
Изранено, разодрано в мученье!..
На это все не мысля и смотреть,
Как мог бы я святую Матерь зреть,
Что со Христом страдала воедино,
Участвуя в великой жертве Сына?!..
...Скачу, на запад обратив свой взгляд,
Но очи чувства - на восток глядят:
Спаситель, на кресте терпя позор,
Ты смотришь прямо на меня в упор!
Я ныне обращен к Тебе спиной
Пока не смилуешься надо мной.
Мои грехи - пусть опалит твой гнев,
Вся скверна пусть сойдет с меня, сгорев.
Свой образ воссоздай во мне, чтоб смог
Я обратиться - и узреть восток!..
Перевод Д. В. Щедровицкого

                * * *
   Гимн богу, моему богу
написанный во время болезни
У твоего чертога, у дверей
За ними хор святых псалмы поет
Я стать готовлюсь музыкой твоей.
Настрою струны: скоро мой черед...
О, что теперь со мной произойдет?..
И вот меня, как карту, расстелив,
Врач занят изученьем новых мест,
И, вновь открытый отыскав пролив,
Он молвит: "Малярия". Ставит крест.
Конец. Мне ясен мой маршрут: зюйд-вест,
Я рад в проливах встретить свой закат,
Вспять по волнам вернуться не дано,
Как связан запад на любой из карт
С востоком (я ведь - карты полотно),
Так смерть и воскресенье суть одно.
Но где ж мой дом? Где Тихий океан?
Восток роскошный? Иерусалим?
Брег Магеллана? Гибралтар? Аньян?
Я поплыву туда путем прямым,
Где обитали Хам, Яфет и Сим.
Голгофа - там, где рай шумел земной,
Распятье - где Адам сорвал свой плод...
Так два Адама встретились со мной:
От первого - на лбу горячий пот,
Второй - пусть кровью душу мне спасет...
Прими меня - в сей красной пелене,
Нимб, вместо терний, дай мне обрести.
Как пастырю, внимали люди мне,
Теперь, моя душа, сама вмести:
"Бог низвергает, чтобы вознести!.."
Перевод Д. В. Щедровицкого
* * *
Карл Ясперс
Духовная ситуация времени

В
 течение более чем полувека все настойчивее ставится вопрос о ситуации; каждое поколение отвечало на этот вопрос, характеризуя свое мгновение. Однако если раньше угроза нашему духовному миру ощущалась лишь немногими людьми, то с начала войны этот вопрос встает едва ли не перед каждым человеком.
Эта тема не может быть не только исчерпана, но и однозначно определена, так как в процессе ее осмысления она уже видоизменяется. Канувшие в историю ситуации можно рассматривать как завершенные, ибо они уже известны нам в своем значении и больше не существуют, наша же собственная ситуация волнует нас тем, что действующее в ней мышление продолжает определять, чем она станет. Каждому известно, что состояние мира, в котором мы живем, не окончательное.
Было время, когда человек ощущал свой мир как непреходящий, таким, как он существует между исчезнувшим золотым веком и предназначенным божеством концом. В этом мире человек строил свою жизнь, не пытаясь изменить его. Его деятельность была направлена на улучшение своего положения в рамках самих по себе неизменных условий. В них он ощущал себя защищенным, единым с землей и небом. Это был его мир, хотя в целом он и представлялся ему ничтожным, ибо бытие он видел в трансцендентности.
В сравнении с таким временем человек оказывается оторванным от своих корней, когда он осознает себя в исторически определенной ситуации человеческого существования. Он как будто не может более удерживать бытие. Как человек жил раньше в само собой разумеющемся единстве своего действительного существования и знания о нем, становится очевидным только нам, кому жизнь человека прошлого представляется протекающей в некой сокрытой от него действительности. Мы же хотим проникнуть в основание действительности, в которой мы живем; поэтому нам представляется, будто мы теряем почву под ногами; ибо после того, как не вызывающее сомнения единство оказалось разбито вдребезги, мы видим только существование, с одной стороны, осознание нами и другими людьми этого существования - с другой. Мы размышляем не только о мире, но и о том, как он понимается, и сомневаемся в истине каждого такого образа; за видимостью каждого единства существования и его осознания мы вновь видим разницу между действительным миром и миром познанным. Поэтому мы находимся внутри некоего движения, которое в качестве изменения знания вынуждает измениться существование и в качестве изменения существования, в свою очередь, вынуждает измениться познающее сознание. Это движение втягивает нас в водоворот безостановочного преодоления и созидания, утрат и приобретений, который увлекает нас за собой только для того, чтобы мы на мгновение могли остаться деятельными на своем месте во все более ограниченной сфере власти. Ибо мы живем не только в ситуации человеческого бытия вообще, но познаем ее каждый раз лишь в исторически определенной ситуации, которая идет от иного и гонит нас к иному.
Поэтому в сознании данного движения, в котором мы сами участвуем и фактором которого являемся, скрывается некая странная двойственность: поскольку мир не окончательно таков, какой он есть, человек надеется обрести покой уже не в трансцендентности, а в мире, который он может изменить, веря в возможность достигнуть совершенства на земле. Однако, поскольку отдельный человек даже в благоприятных ситуациях всегда обладает лишь ограниченными возможностями и неизбежно видит, что фактически успехи его деятельности в значительно большей степени зависят от общих условий, чем от его представлений о цели, поскольку он при этом осознает, насколько узость сферы его власти ограничена по сравнению с абстрактно мыслимыми возможностями, и поскольку, наконец, процесс развития мира, не соответствующий в своем реальном ничьему желанию, становится сомнительным по своему смыслу, в настоящее время возникло специфическое ощущение беспомощности. Человек понимает, что он зависим от хода событий, который он считал возможным направить в ту или иную сторону. Религиозное воззрение как представление о ничтожности мира перед трансцендентностью не было подвластно изменению вещей; в созданном Богом мире оно было само собой разумеющимся и не ощущалось как противоположность иной возможности. Напротив, гордость нынешнего универсального постижения и высокомерная уверенность в том, что человек в качестве господина мира может по своей воле сделать его устройство по истине наилучшим, превращаются на всех открывающихся границах в сознание подавляющей беспомощности. Как человеку удастся приспособиться к этому и выйти из такого положения, встав над ним, - является основным вопросом современной ситуации.
Человек - существо, которое не только есть, но и знает, что оно есть. Уверенный в своих силах, он исследует окружающий его мир и меняет его по определенному плану. Он вырвался из природного процесса, который всегда остается лишь неосознанным повторением неизменного; он - существо, которое не может быть полностью познано просто как бытие, но еще свободно решает, что оно есть; человек - это дух, ситуация подлинного человека - его духовная ситуация. Тот, кто захочет уяснить эту ситуацию как ситуацию современную, задаст вопрос: как до сих пор воспринималась ситуация человека? Как возникла современная ситуация? Что означает вообще "ситуация"? В каких аспектах она проявляется? Какой ответ дается сегодня на вопрос о человеческом бытии? Какая будущность ждет человека? Чем яснее удастся ответить на эти вопросы, тем решительнее знание приведет нас к состоянию незнания, и мы окажемся у тех границ, соприкасаясь с которыми человек начинает понимать себя как существо одиночное.
1. Возникновение эпохального сознания
Критика времени так же стара, как сознающий самого себя человек. Наша коренится в христианском представлении об истории как некоем упорядоченном согласно замыслу спасения процессе. Это представление уже не разделяется нами, но наше понимание времени возникло из него или в противоположность ему. Согласно этому замыслу спасения, когда исполнилось время, пришел Спаситель; с его приходом история завершается, теперь предстоит лишь ждать и готовиться к наступлению суда; то, что происходит во времени, уподобляется миру, ничтожество которого очевидно и конец которого неизбежен. По сравнению с другими представлениями - о круговороте вещей, о возникновении человеческой культуры, о смысле мирского устройства - христианское представление обладает для отдельного человека ни с чем не сравнимой убедительностью благодаря своей универсальности, благодаря неповторимости и неотвратимости своей концепции истории и благодаря отношению к Спасителю. Осознание эпохи как времени решения, несмотря на то что эпоха была для христианина миром вообще, чрезвычайно усилилось.
Эта концепция истории была сверхчувственной. Ее события (грехопадение Адама, откровение Бога Моисею и избранность еврейского народа, пророчество) являются либо в качестве прошлых - не допускающими постижение, либо в качестве будущих - концом мира. Вызывая безразличие, мир в его имманентности, по существу, лишен истории. Лишь превращение этой трансцендентной концепции в видение мира как имманентного движения при сохранении сознания о неповторимости истории как целого пробудило сознание, которое увидело отличие своего времени от всякого иного и, пребывая в нем, воодушевилось патетической верой в то, что благодаря ему незаметно или посредством сознательного действия что-либо решится.
Начиная с XVI в., цепь больше не рвется; в последовательности поколений одно звено передает другому сознание эпохи. Началось это с сознательной секуляризации человеческого существования. Возрождение античности, новые планы и их реализация в технике, искусстве, науке привели в движение небольшую, но влиятельную в Европе группу людей. Ее настроенность хорошо передана в словах Гуттена: пробуждается дух, жить радостно. В течение веков открытия сменяли друг друга: открытия морей и неизведанных стран Земли, открытия в астрономии, в естествознании, в технике, в области рационализации государственного управления. Это сопровождалось сознанием общего прогресса, которое достигло своей вершины в XVIII в. Казалось, что путь, который вел раньше к концу мира и Страшному суду, ведет теперь к завершению человеческой цивилизации. Против этой удовлетворенности выступил Руссо. С того момента, когда он в 1749 г. в сочинении на вопрос объявленного конкурса, способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов, ответил, что они их испортили, началась критика культуры, которая с тех пор сопровождает веру и прогресс.
В мышлении эпохи произошел сдвиг. Возникнув как духовная жизнь фактически не многих людей, считавших, что они - представители времени, оно обратилось к блеску упорядоченной государственной жизни и, наконец, к самому бытию людей. Теперь были созданы предпосылки, благодаря которым стала действительностью мысль, что с помощью человеческого разума можно не принимать существование человека таким, как оно сложилось, а планомерно изменять его, превратив в такое, каким оно действительно должно быть. Французская революция была событием, примера которому история не знала. Рассматриваемая как начало того времени, когда человек, руководствуясь принципами разума, сам будет определять свою судьбу, французская революция пробудила в сознании самых выдающихся людей Европы восторженное воодушевление.
Несмотря на все нововведения предшествующих веков, люди того времени не стремились к преобразованию общества. Так, для Декарта, хотевшего следовать нравам и законам своей родины, решаясь на новое лишь в глубинах духа, не было смысла в намерениях отдельного человека произвести реформы в государстве, изменяя в нем все, начиная с основания, и уничтожая его, чтобы потом вновь восстановить. Английская революция XVII в. еще коренится в религии и в ощущении мощи своей родины. Правда, протестантизм обновил христианство, вернув его к истокам, но не секуляризировал его, напротив, в противоположность обмирщению церкви, утвердил его строго и безусловно. Это сделало возможной героическую борьбу кромвелевских святых, которые под его началом хотели в своем служении Богу привести избранный народ Англии к существованию, угодному Богу и служащему его прославлению в мире. Только французская революция совершалась в сознании того, что существование людей должно быть в корне преобразовано разумом после того, как исторически обретенный образ, признанный дурным, будет уничтожен. Ее предшественниками можно считать только тех основавших американские колонии протестантов, которые, исходя из безусловности своей веры, покинули родину, чтобы на новой почве осуществить то, что потерпело неудачу в отчизне; в начинавшейся секуляризации они прониклись идеей общих прав человека.
Ход французской революции был неожиданным - она превратилась в противоположность тому, что служило ее началом. Воля, направленная на установление свободы человека, привела к террору, уничтожившему свободу полностью. Реакция на революцию росла. Возможность предотвратить ее повторение была возведена в принцип политики европейских государств.
Со времени революции людей охватило беспокойство по поводу их существования в целом, ответственность за которое они несут сами, так как оно может быть изменено в соответствии с определенным планом и устроено наилучшим образом. Предвидение Канта (1798) сохранило свое значение вплоть до настоящего времени: "Подобный феномен не забывается, ибо он открыл задатки человеческой природы и ее способность к лучшему, что до той поры не уразумел из хода вещей ни один политик".
Со времени французской революции в самом деле живет специфически новое сознание эпохального значения времени. В XIX в. оно расщепилось: вере в прекрасное будущее противостоит ужас перед развертывающейся бездной, от которой нет спасения; в некоторых случаях успокоение приносит мысль о переходном характере времени, которая с тех пор умиротворяет и удовлетворяет при каждой трудности слабых духом людей.
Прошлый век создал историческое осознание времени в философии Гегеля, в этой философии было высказано немыслимое до той поры богатство исторического содержания и применен поразительно привлекательный и выразительный метод диалектики в соединении с пафосом чрезвычайного значения настоящего. Диалектика показала, как человеческое сознание преобразуется посредством самого себя: каждое сознание проходит в своем существовании ряд стадий благодаря знанию о себе; каждое мнение и знание изменяют того, кто знает именно так; измененный, он должен искать в мире новое знание о себе; так, теряя покой, он, поскольку бытие и сознание принимают в своем разделении все новый образ, переходит от одного к другому - это исторический процесс человека. Как проходит этот процесс, Гегель показал в таком многообразии и с такой глубиной, которые и сегодня еще не достигнуты. В этом мышлении беспокойство человеческого самосознания познало себя, хотя оно еще и находило метафизическое укрытие в тотальности духа, которому принадлежит все особенное во времени, ибо в нем временное колебание исторического знания человека всегда есть совершенный покой вечности.
Диалектика бытия и сознания, которая может быть понята не только интеллектуально, но во всей своей содержательной полноте (понята тем, что посредством предъявления требований к самому себе - есть возможность великой души), была искажена в марксизме тезисом о превращении бытия в однозначно определяемое бытие человеческой истории, а именно в материальное бытие средств производства. Диалектика была низведена до уровня простого метода и лишена как содержания исторического бытия человека, так и метафизики. Однако она сделала возможной постановку вопросов, послуживших поводом для плодотворного исследования отдельных историко-социальных связей. Но вместе с тем она сделала возможными ложно освященные ореолом науки лозунги, превратившие глубокое историческое сознание времени в исконном мышлении в разменную монету. В конце концов отпала и диалектика. Против марксизма выступили в своей слепой диалектике материалистические и экономические упрощения и варианты натурализации человеческого бытия, основанные на различии рас. В них было утеряно подлинное историческое сознание времени.
В диалектике Гегеля картина всеобщей мировой истории служила образом, в котором настоящее понимало само себя; оставалась другая возможность отстраниться от конкретной истории с ее далеким богатством и полностью направить все внимание на настоящее. Уже Фихте занимался такой критикой времени в своих "Основных чертах современной эпохи", правда основываясь на абстрактной конструкции всемирной истории от ее начала до ее завершения (в качестве секуляризации христианской философии истории) и устремляя взор на ее самую низкую точку - на современность как эпоху совершенной греховности. Первую обширную критику своего времени, отличающуюся по своей серьезности от всех предшествующих, дал Кьеркегор. Его критика впервые воспринимается как критика и нашего времени, она воспринимается так, будто написана вчера. Кьеркегор ставит человека перед ничто. Ницше, не зная Кьеркегора, выступил через несколько десятилетий его последователем. Он предвидел появление европейского нигилизма, неумолимо поставив диагноз своему времени. Оба философа воспринимались их современниками как чудаки, которые вызвали, правда, сенсацию, но к которым серьезно относиться нельзя. Эти философы предрекли будущее, исходя из того, что уже существовало, но еще никого не беспокоило. Поэтому они только теперь стали вполне современными мыслителями.
Через XIX в. проходило, по сравнению с Кьеркегором и Ницше, более мрачное осознание времени. В то время как публика была удовлетворена образованием и прогрессом, ряд самостоятельно мыслящих людей были полны мрачных предчувствий. Гете мог сказать: "Человечество станет умнее и рассудительнее, но не лучше, счастливее и деятельнее. Я предвижу время, когда человечество не будет больше радовать Бога, и он будет вынужден вновь все разрушить для обновленного творения". Нибур, испуганный июльской революцией, в 1830 г. писал: "Теперь нам, если Бог не поможет чудом, предстоит разрушение, подобное тому, которое испытал римский мир около середины III века нашего летосчисления: уничтожение благосостояния, свободы, образования, науки". Несмотря на то что уже Талейран сказал, что подлинную сладость жизни знали только те, кто жил до 1789 г., теперь, когда мы ретроспективно взираем на десятилетия до 1830 г., они представляются нам днями счастливого покоя, блаженным временем. Так это и идет: каждое новое поколение ощущает упадок и, обращая свой взор к прошлому, видит сияющим то, что само уже ощущало себя погибшим. Токвиль считал (1835) возникающую демократию не только неизбежной, но и исследовал ее в ее особенности; вопрос заключался для него не в том, как ее предотвратить, а как направить ее развитие таким образом, чтобы разрушения были минимальны. Многие различали сопутствующее ей варварство. Буркгардт пророчески испытывал перед ней глубочайший ужас. До этого (1829) с трезвой объективностью вывел свои заключения Стендаль: "По моему мнению, свобода в течение ста лет убьет эстетическое восприятие. Оно безнравственно, ибо совращает, ведя к блаженству любви, к пассивности и к преувеличению. Представим себе, что человека, обладающего эстетическим восприятием, ставят во главу строительства канала; вместо того чтобы холодно и разумно закончить строительство, он полюбит этот канал и наделает глупостей". "Двухпалатная система завоюет мир и нанесет изящным искусствам смертельный удар. Вместо того чтобы построить прекрасную церковь, властители будут помышлять об инвестиции своего капитала в Америке, чтобы при неблагоприятных обстоятельствах остаться богатыми людьми. При господстве двухпалатной системы я предвижу две вещи: они никогда не истратят двадцать миллионов в течение пятидесяти лет, чтобы создать нечто подобное собору святого Петра; они введут в салоны множество почтенных, очень богатых людей, лишенных, однако, благодаря своему воспитанию того тонкого такта, без которого невозможно восторгаться искусством". Художникам, которые хотят чего-либо достигнуть в обществе, следует посоветовать: "Становитесь владельцами сахарных заводов или фабрикантами фарфора, тогда вы скорее станете миллионерами и депутатами". Ранке пишет об упадке в дневниковой записи 1840 г.: "Прежде великие убеждения были всеобщи; на их основе строили свою дальнейшую деятельность. Теперь же все является, так сказать, призывом, и это все. Ничто больше не проникает в душу, все тонет в тишине. Достигает успеха тот, кто высказывает настроение своей партии и находит у нее понимание". Политик Кавур видит неизбежность демократии так же, как и исследователь Токвиль. В письме 1835 г. Кавур пишет: "Мы не можем больше обманывать себя, общество большими шагами движется к демократии... Аристократия быстро гибнет... Для патрициата нет больше места в сегодняшней организации общества. Какое же оружие остается еще в борьбе с поднимающимися народными массами? У нас нет ничего прочного, ничего действенного, ничего постоянного. Хорошо это или плохо? Не знаю. Но, по моему мнению, это неизбежное будущее людей. Подготовимся же к этому или подготовим к нему по крайней мере наше потомство" [[1]]. Он видит, что современное общество "фатально движется в своем развитии в сторону демократии", а "пытаться препятствовать ходу событий означало бы поднять бурю, не обладая возможностью привести корабль в гавань".
Рассматривается ли время под углом зрения политики, благополучия людей, процветания искусства или оставшейся еще возможности человеческого существования, ощущение опасности проходит через все последнее столетие: человек ощущает угрозу. Подобно тому как христианин, ожидая упадка мира как мира, держится за благую весть и находит вне мира то, что ему только и было нужно, так теперь некоторые, ожидая гибели мира, держатся за свою убежденность в созерцании сущностного. Гегель, видя упадок своего времени, признает, что умиротворена должна быть сама действительность, а не только философия. Ибо философия в качестве умиротворения человека есть лишь частичная всеобщность, без внешней. "Она в этом отношении - лишь обособленное святилище, и ее служители составляют лишь изолированную группу священников, которым нельзя идти вместе с миром, а следует хранить владение истиной. Как временная, эмпирическая современность выйдет из состояния разлада, следует предоставить решить ей самой; это не есть непосредственное практическое дело философии". Шиллер пишет: "Мы хотим быть и остаться гражданами нашего времени, так как иначе быть не может, однако по своему духу философ и поэт обладают привилегией - и в этом их долг - не принадлежать ни одному народу и ни одному времени, но оставаться в подлинном смысле слова современником всех времен". В других случаях пытаются вернуться к христианству, как это делает Грундтвиг: "Наша эпоха находится на перепутье, быть может, на самом резком повороте, известном истории; старое исчезло, а новое колеблется, не зная спасения; никто не решит загадку будущего, где же найти нам покой души, если не в слове, которое будет незыблемо стоять, когда смешаются Земля и Небо и миры будут свернуты, как ковер?" Им всем, однако, противостоит Кьеркегор; он жаждет христианства в его исконной подлинности таким, каким оно только и может быть теперь в такое время: как мученичество отдельного человека, который сегодня уничтожается массой и избегает фальши благополучия в качестве пастора или профессора в сфере объективной теологии или активной философии, в качестве агитатора или стремящегося к правильному устройству мира; он не может указать времени, того, что надлежит делать, но может заставить почувствовать, что оно лишено истины.
Эти выдержки из документов, свидетельствующих о сознании времени преимущественно в первую половину XIX в., можно было бы бесконечно увеличивать. Почти все мотивы критики современности оказываются вековой давности. Перед войной и в ходе войны появились наиболее известные отражения нашего мира: "Критика нашего времени" Ратенау (1912) и "Закат Европы" Шпенглера (1918). Ратенау дает проникновенный анализ механизации нашей жизни, Шпенглер - богатую материалом и наблюдениями натуралистическую философию истории, в которой упадок утверждается как необходимое в определенное время и соответствующее закону морфологии культур явление. Новое в этих попытках составляет близость к материалу современности, подтверждение мыслей автора количественно увеличившимся материалом (ибо мир приблизился к тому, что раньше наблюдалось лишь в начатках, к проникновению мыслей в самые далекие сферы) и все более отчетливое пребывание перед ничто. Ведущими мыслителями являются Кьеркегор и Ницше. Однако христианство Кьеркегора не нашло последователя; вера ницшевского Заратустры не принимается. Но к тому, как оба мыслителя открывают ничто, после войны прислушиваются, как никогда раньше.
Распространилось сознание того, что все стало несостоятельным; нет ничего, что не вызывало бы сомнения, ничто подлинное не подтверждается; существует лишь бесконечный круговорот, состоящий во взаимном обмане и самообмане посредством идеологий. Сознание эпохи отделяется от всякого бытия и заменяется только самим собой. Тот, кто так думает, ощущает и самого себя как ничто. Его сознание конца есть одновременно сознание ничтожности его собственной сущности. Отделившееся сознание времени перевернулось.
2. Истоки современного положения
Вопрос о современной ситуации человека как результате его становления и его шансов в будущем поставлен теперь острее, чем когда-либо. В ответах предусматривается возможность гибели и возможность подлинного начинания, но решительный ответ не дается.
То, что сделало человека человеком, находится за пределами переданной нам истории. Орудия в постоянном владении, создание и употребление огня, язык, преодоление половой ревности и мужское товарищество при создании постоянного общества подняли человека над миром животных.
По сравнению с сотнями тысячелетий, в которых, по-видимому, совершались эти недоступные нам шаги к тому, чтобы стать человеком, зримая нами история приблизительно в 6000 лет занимает ничтожное время. В нем человек выступает как существо, распространившееся на поверхности Земли в множестве различных типов, которые лишь очень мало связаны или вообще не связаны друг с другом и не знают друг друга. Из их числа человек западного мира, который завоевал земной шар, способствовал тому, чтобы люди узнали друг друга и поняли значение своей взаимосвязанности внутри человечества, выдвинулся посредством последовательного проведения следующих принципов:  Ни перед чем не останавливающаяся рациональность, основанная на греческой науке, ввела в существование господство техники и счета. Общезначимое научное исследование, способность к предвидению правовых решений в рамках формального, созданного Римом права, калькуляция в экономических предприятиях, вплоть до рационализации всей деятельности, в том числе и той, которая в процессе рационализации уничтожается, - все это следствие позиции, безгранично открытой принуждению логической мысли и эмпирической объективности, которые постоянно должны быть понятны каждому.1.
Субъективность самобытия ярко проявляется у еврейских пророков, греческих философов и римских государственных деятелей. То, что мы называем личностью, сложилось в таком облике в ходе развития человека на Западе и с самого начала было связано с рациональностью в качестве ее коррелята.2.
В отличие от восточного неприятия мира и связанной с этим возможностью "ничто" как подлинного бытия западный человек воспринимает мир как фактическую действительность во времени. Лишь в мире, а не вне мира он обретает уверенность в себе. Самобытие и рациональность становятся для него источником, из которого он безошибочно познает мир и пытается господствовать над ним.3.
Эти три принципа утвердились лишь в последних столетиях. XIX в. принес их полное проявление вовне. Земной шар стал повсюду доступен, пространство распределено. Впервые планета стала единым всеобъемлющим местом поселения человека. Все взаимосвязано. Техническое господство над пространством, временем и материей растет беспредельно уже не благодаря случайным отдельным открытиям, а посредством планомерного труда, в рамках которого само открытие становится методическим и достижимым.
После тысячелетней обособленности развития человеческих культур в последние четыре с половиной века шел процесс завоевания мира европейцами, а последнее столетие знаменовало завершение этого процесса. Это столетие, в котором движение совершалось ускоренным темпом, знало множество личностей, полностью зависевших от самих себя, знало гордыню вождей и правителей, восторг первооткрывателей, отвагу, основывающуюся на расчете, знание предельных границ; оно знало также глубину духа, сохраняющуюся в подобном мире. Сегодня мы воспринимаем этот век как наше прошлое. Произошел переворот, содержание которого мы воспринимаем, правда, не как нечто позитивное, а как нагромождение неизмеримых трудностей: завоевание внешних территорий натолкнулось на предел; расширяющееся вовне движение как бы натолкнулось на самое себя.
Принципы западного человека исключают простое повторение по кругу. Постигнутое сразу же рационально ведет к новым возможностям. Действительность не существует как сущая определенным образом, она должна быть охвачена постижением, которое является одновременно вмешательством и действием. Быстрота движения росла от столетия к столетию. Нет больше ничего прочного, все вызывает вопросы и втянуто в возможное преобразование при внутреннем трении, неизвестном XIX в.
Ощущение разрыва со всей предыдущей историей присуще всем. Но новое не является таким преобразованием общества, которое влечет за собой разрушение, перемещение имущества, уничтожение аристократии. Более чем четыре тысячи лет тому назад в Древнем Египте произошло то, что папирус описывает следующим образом: "Списки отняты, писцы уничтожены, каждый может брать зерна, сколько захочет... Подданных больше нет... страна вращается, как гончарный круг: высокие сановники голодают, а горожане вынуждены сидеть у мельницы, знатные дамы ходят в лохмотьях, они голодают и не смеют говорить... Рабыням дозволено разглагольствовать, в стране грабежи и убийства... Никто больше не решается возделывать поля льна, с которых снят урожай; нет больше зерна, голодные люди крадут корм у свиней. Никто не стремится больше к чистоте, никто больше не смеется, детям надоело жить. Людей становится все меньше, рождаемость сокращается и в конце концов остается лишь желание, чтобы все это скорее кончилось. Нет ни одного должностного лица на месте, и страну грабят несколько безрассудных людей царства. Начинается эра господства черни, она возвышается над всем и радуется этому по-своему. Эти люди носят тончайшие льняные одежды и умащают свою плешь мирром... Своему богу, которым они раньше не интересовались, они теперь курят фимиам, правда фимиам другого. В то время как те, кто не имел ничего, стали богаты, прежние богатые люди лежат беззащитными на ветру, не имея постели. Даже сановники старого государства вынуждены в своем несчастье льстить поднявшимся выскочкам".
Не может быть это новое и тем сознанием зыбкости и плохих условий, в которых нет более ничего надежного, о котором повествует Фукидид, описывая поведение людей в период Пелопоннесской войны.
Для характеристики этого нового мысль должна проникнуть глубже, чем при рассмотрении общих для человечества возможностей переворота, беспорядка, упадка нравов. Спецификой Нового времени является со времени Шиллера разбожествление мира. На Западе этот процесс совершен с такой радикальностью, как нигде. Существовали неверующие скептики в Древней Индии и в античности, для них имело значение только чувственно данное, к захвату которого они, хотя и считая его, правда, ничтожным, устремлялись без каких-либо угрызений совести. Однако они еще совершали это в таком мире, который фактически и для них оставался как целое одухотворенным. На Западе как следствие христианства стал возможным иной скепсис: концепция надмирового Бога-творца превратила весь сотворенный им мир в его создание. Из природы были изгнаны языческие демоны, из мира - боги. Сотворение стало предметом человеческого познания, которое сначала как бы воспроизводило в своем мышлении мысли Бога. Протестантское христианство отнеслось к этому со всей серьезностью; естественные науки с их рационализацией, математизацией и механизацией мира были близки этой разновидности христианства. Великие естественники XVII и XVIII вв. оставались верующими христианами. Но когда в конце концов сомнение устранило Бога-творца, в качестве бытия остался лишь познаваемый в естественных науках механизированный образ, что без предшествующего сведения мира к творению никогда бы с такой резкостью не произошло.
Это разбожествление - не неверие отдельных людей, а возможное последствие духовного развития, которое в данном случае в самом деле ведет в ничто. Возникает ощущение никогда ранее не испытанной пустоты бытия, по сравнению с которой самое радикальное неверие античности было защищено полнотой образов еще сохраненной мифической действительности; она сквозит и в дидактической поэме эпикурейца Лукреция. Такое развитие не является, правда, неотвратимо обязательным для сознания, ибо оно предполагает искажение смысла точных наук в познании природы и абсолютизацию, перенесение их абсолютизированных категорий на бытие в целом. Однако оно возможно и стало действительностью, чему способствовали громадные технические и практические успехи названного познания. То, что ни один бог за тысячелетие не сделал для человека, человек делает сам. Вероятно, он надеялся узреть в этой деятельности бытие, но, испуганный, оказался перед им самим созданной пустотой.
Современность сравнивали со временем упадка античности, со временем эллинистических государств, когда исчез греческий мир, и с третьим веком после рождества Христова, когда погибла античная культура. Однако есть ряд существенных различий. Прежде речь шла о мире, занимавшем небольшое пространство земной поверхности, и будущее человека еще было вне его границ. В настоящее время, когда освоен весь земной шар, все, что остается от человечества, должно войти в цивилизацию, созданную Западом. Прежде население уменьшалось, теперь оно выросло в неслыханных ранее размерах. Прежде угроза могла прийти только извне, теперь внешняя угроза для целого может быть лишь частичной, гибель, если речь идет о гибели целого, может прийти только изнутри. Самое очевидное отличие от ситуации третьего века состоит в том, что тогда техника была в состоянии стагнации, начинался ее упадок, тогда как теперь она в неслыханном темпе совершает свое неудержимое продвижение.
Тем внешне наблюдаемым новым, что с этого времени должно служить основой человеческому существованию и ставить перед ним новые условия, является это развитие технического мира. Впервые начался процесс подлинного господства над природой. Если представить себе, что наш мир погибнет под грудами песка, то последующие раскопки не поднимут на свет прекрасные произведения искусства, подобные античным (нас до сих пор восхищают античные мостовые); от последних веков Нового времени останется по сравнению с прежними такое количество железа и бетона, что станет очевидным: человек заключил планету в сеть своей аппаратуры. Этот шаг имеет по сравнению с прежним временем такое же значение, как первый шаг к созданию орудий вообще: появляется перспектива превращения планеты в единую фабрику по использованию ее материалов и энергий. Человек вторично прорвал замкнутый круг природы, покинул ее, чтобы создать в ней то, что природа, как таковая, никогда бы не создала; теперь это создание человека соперничает с ней по силе своего воздействия. Оно предстает перед нами не столько в зримости своих материалов и аппаратов, сколько в действительности своих функций; по остаткам радиомачт археолог не мог бы составить представление о созданной ими всеобщей для людей всей Земли доступности событий и сведений.
Однако характер разбожествления мира и принцип технизации еще недостаточны для постижения того нового, что отличает наши века, а в своем завершении - нашу современность от прошлого. Даже без отчетливого знания людей нас не покидает ощущение, что они живут в момент, когда в развитии мира достигнут рубеж, который несоизмерим с подобными рубежами отдельных исторических эпох прошлых тысячелетий. Мы живем в духовно несравненно более богатой возможностями и опасностями ситуации, однако, если мы с ней не справимся, она неизбежно превратится в наиболее ничтожное время для оказавшегося несостоятельным человека.
Взирая на прошедшие тысячелетия, может показаться, что человек достиг в своем развитии конца или же он в качестве носителя современного сознания находится лишь в начале своего пути, в начале своего становления, но, обладая на этот раз средствами и возможностью реального воспоминания, на новом, совершенно ином уровне.
3. Ситуация вообще
До сих пор о ситуации речь шла в абстрактной неопределенности. В конечном итоге в определенной ситуации находится лишь отдельный человек. Перемещая ее, мы мыслим ситуацию групп, государств, человечества, институтов, таких, как церковь, университет, театр; объективных образований - науки, философии, поэзии. Когда воля отдельных людей охватывает их как свою вещь, эта воля оказывается вместе со своей вещью в определенной ситуации. Ситуации могут быть либо бессознательными - тогда они оказывают воздействие так, что тот, кого это касается, не знает, как это происходит. Либо они рассматриваются как наличные для сознающей самое себя воли, которая может их принять, использовать и изменить. Ситуация, ставшая осознанной, взывает к определенному поведению. Благодаря ей не происходит автоматически неизбежного; она указывает возможности и границы возможностей: то, что в ней происходит, зависит также от того, кто в ней находится, и от того, как он ее познает. Само постижение ситуации уже изменяет ситуацию, поскольку оно апеллирует к возможному действованию и поведению. Увидеть ситуацию означает начать господствовать над ней, а обратить на нее пристальный взор - уже борьбу воли за бытие. Если я ищу духовную ситуацию времени, это означает, что я хочу быть человеком до пор, пока я еще противостою человеческому бытию, я размышляю о его будущем и его осуществлении, но как только я сам становлюсь им, я пытаюсь мысленно реализовать его посредством уяснения фактически схваченной ситуации в моем бытии.
Каждый раз возникает вопрос, какую же ситуацию я имею в виду.
Во-первых, бытие человека находится в качестве существования в экономических, социальных, политических ситуациях, от реальности которых зависит все остальное, хотя не они только делают ее действительной.
Во-вторых, существование человека как сознания находится в сфере познаваемого. Исторически приобретенное, наличное теперь знание в своем содержании и в характере того, как происходит познание и как знание методически расчленяется и расширяется, является ситуацией, по возможности ясной для человека.
В-третьих, то, чем он сам станет, ситуационно обусловлено людьми, с которыми он встретится, и возможностями веры, к нему взывающими.
Поэтому, если я ищу духовную ситуацию, я должен принимать во внимание фактическое существование, возможную ясность знания, апеллирующее самобытие в своей вере, все те обстоятельства, в которых находит себя отдельный человек.  В своем социологическом существовании индивид неизбежно занимает предназначенное ему место и поэтому не может присутствовать повсюду в одинаковой мере. Даже чисто внешнее знание того, как человек себя чувствует во всех социологических ситуациях, никому в настоящее время не доступно. То, что человеку одного типа представляется само собой разумеющимся повседневным существованием, может быть чуждо большинству остальных людей.
Правда, в настоящее время для отдельного человека возможна большая мобильность, чем когда-либо, пролетарий мог в прошлом веке стать хозяйственником, теперь - министром. Но эта мобильность фактически существует лишь для немногих, и в ней обнаруживается тенденция к сокращению и к принудительному социальному статусу.
В настоящее время мы действительно обладаем знанием основных типов нашего общества - знанием о рабочем, служащем, крестьянине, ремесленнике, предпринимателе, чиновнике. Однако именно это делает сомнительной общность человеческой ситуации для всех. При распадении прежних связей теперь вместо общей судьбы людей стала ощущаться новая связь каждого индивида с его местом внутри социального механизма. Обусловленность происхождением теперь, как и прежде, не может быть, невзирая на мобильность, устранена. Общим сегодня является не человеческое бытие как всепроникающий дух, а расхожие мысли и лозунги, средства сообщения и развлечения. Они образуют воду, в которой плавают, а не субстанцию, быть частью которой означает бытие. Общая социальная ситуация не есть решающее, она скорее то, что ведет к ничтожеству. Решающим является возможность самобытия, еще не становящегося сегодня объективным в своем особом мире, который включает в себя мир общий для всех, вместо того чтобы подвергаться его вторжению. Это самобытие не есть сегодняшний человек вообще; оно состоит в недоступной определению задаче узнать посредством овладения судьбой свою историческую связанность.
В области знания сегодняшняя ситуация характеризуется растущей доступностью его формы, метода и часто содержания все большему числу людей. Однако границы знания очень различны не только по объективным возможностям, но и прежде всего, потому что субъективная воля человека недостаточно велика и неспособна к исконной жажде знания. В знании общая ситуация была бы в принципе возможна для всех как наиболее универсальная коммуникация, которая с наибольшей вероятностью могла бы единообразно определить духовную ситуацию людей одного времени. Однако из-за различия людей по их стремлению к знанию такая коммуникация исключена.
Для того, как самобытию принимать в себя другое самобытие, обобщенной ситуации не существует, необходима абсолютная историчность встречающихся, глубина их соприкосновения, верность и независимость их личной связи. При ослаблении содержательной объективной прочности общественного существования человек отбрасывается к этому исконному способу его бытия с другими, посредством которого только и может быть построена заново полная содержанием объективность.
Несомненно, что единой ситуации для людей одного времени не существует. Если бы я мыслил бытие человека как единую субстанцию, существовавшую на протяжении веков во всех специфических ситуациях, то моя мысль потерялась бы в сфере воображаемого. Если для божества и есть подобный процесс в развитии человечества, то я при самых обширных знаниях все-таки нахожусь внутри такого процесса, а не вне его. Несмотря на все это, т. е. невзирая на три типа, мы привыкли говорить о духовной ситуации времени, как будто она одна. В этом пункте, однако, пути мышления разделяются.
Перемещаясь на позицию наблюдающего божества, можно набросать картину целого. В тотальном историческом процессе человечества мы находимся на данном определенном месте, в современности как целостности отдельный человек занимает данное определенное место. Объективное целое, представляется ли оно отчетливо конструированным или смутным в своей неопределенности, становящимся, составляет тот фон, на котором я утверждаюсь в моей ситуации, в ее необходимости, особенности и изменяемости. Мое место как бы определено координатами: то, что я существую, - функция этого места; бытие - целое, я его следствие, модификация или член. Моя сущность - историческая эпоха, как и социологическое положение в целом.
Историческая картина универсального развития человечества как необходимого процесса, в каком бы образе его ни мыслить, оказывает магическое воздействие. Я - то, что есть время. А то, что есть время, выступает как определенное место в развитии. Если я его знаю, то знаю требование времени. Для того чтобы достигнуть понимания подлинного бытия, я должен знать целое, в соответствии с которым я определяю, где мы находимся сегодня. Задачи современности следует высказывать как совершенно специфическое, высказывать с пафосом абсолютной значимости для настоящего. Ими я ограничен, правда, настоящим, но поскольку я вижу их в нем, я принадлежу одновременно целому во всей его протяженности. Никому не дано выйти за пределы своего времени, стремясь к этому, он провалился бы в пустоту. Зная свое время благодаря знанию целого или рассматривая это знание как осмысленную цель, обладая этим знанием, я обращаюсь в своей самодостоверности против тех, кто не признает известные мне требования времени: они обнаруживают свою несостоятельность перед временем, трусливость, это - дезертиры действительности.
Под влиянием таких мыслей возникает страх оказаться несовременным. Все внимание направлено на то, чтобы не отстать: будто действительность сама по себе идет своим шагом и надо стараться идти в ногу с ней. Высшее требование - делать то, "чего требует время". Считать что-либо прошедшим: докантовским, домартовским, довоенным - означает покончить с ним. Полагают, что достаточно с упреком сказать: это не соответствует времени, ты чужд требованиям времени, не понимаешь нового поколения. Только новое становится истинным, только молодежь - действительностью времени. Исходить надо любой ценой из сегодняшнего дня. Это стремление к утверждению, к себе такому, как человек есть, ведет к шуму современности, к прославляющим его фанфарам, будто уже доказано, что есть сегодняшний день.
Это рассмотрение целого, мнение, будто можно знать, что есть в истории и современности целое, - основное заблуждение; само бытие этого целого проблематично. Определяю ли я целое как Духовный принцип, как своеобразное ощущение жизни, как социологическую структуру, как особое хозяйственное устройство или государственность, во всех этих случаях я постигаю не глубину происхождения целого, а лишь возможную перспективу ориентации. Ибо то, из чего я ни в каком смысле не могу выйти, я не могу увидеть извне. Там, где собственное бытие еще участвует в том, что теперь совершается, предвосхищающее знание не более чем волеизъявление: воздействие того пути, на который я хочу вступить, обида, от которой я, ненавидя это знание, избавляюсь, пассивность, которая получает таким образом свое оправдание, эстетическое удовольствие от величия этой картины, жест, от которого я жду признания своей значимости.
Тем не менее, для того чтобы прийти к пониманию подлинной основы собственной ситуации, перспективы знания во всей своей относительности не только осмысленны, но и необходимы, если делается попытка пойти другим, истинным путем, неизвестным целому. Я могу беспрестанно стремиться понять мое время, исходя из его ситуаций, если знаю, как, посредством чего и в каких границах я знаю. Знание своего мира - единственный путь, на котором можно достигнуть сознания всей величины возможного, перейти затем к правильному планированию и действенным решениям и наконец обрести те воззрения и мысли, которые позволят посредством философствования понять сущность человеческого бытия в его шифрах как язык трансцендентности.
Следовательно, на истинном пути возникает антиномия; она состоит в том, что импульс к постижению целого должен потерпеть неудачу из-за неминуемого распада целого на отдельные перспективы, и констелляции, из которых затем вновь пытаются построить целое.
Поэтому абсолютизация полюсов ведет на ложные пути: я принимаю целое за нечто знаемое, а между тем передо мной только образ; или руководствуюсь отдельной перспективой, не обладая даже интенцией к поискам целого, и искажаю ситуацию тем, что принимаю случайность, определенную как конечную, за абсолютное.
Заблуждения в отношении к целому имеют в своей противоположности нечто общее. Абстрактный образ целого служит успокоением для того, кто стоит как бы в стороне и фактически ни в чем не участвует, разве что сожалея, восхваляя или вдохновенно надеясь - так, будто он говорит о чем-то, его не касающемся. Фиксация конечной ситуации в своем знании бытия сама по себе замыкает сознание в узости его случайности. Образы же целого и полная уверенность особенного также ведут к инертности, к желанию удовлетвориться своей деятельностью; то и другое препятствует проникновению в собственную основу.
Обоим этим заблуждениям противостоит отношение к бытию как к ориентирующемуся самобытию; целью уяснения ситуации является возможность сознательно с наибольшей решимостью постигнуть собственное становление в особой ситуации. Для действительно существующего в ней индивида бытие не может обрести в знании свою полноту ни как история, ни как современность. По отношению к действительной ситуации единичного человека каждая воспринятая в своей всеобщности ситуация является абстракцией, ее описание обобществляющей типизацией; по сравнению с ней в конкретной ситуации будет многого недоставать и добавляться многое другое, не достигая завершающего знания. Но образы ситуации служат импульсом, который вновь заставляет индивида обратиться к тому, что, по существу, только и имеет значение.
Построение духовной ситуации современности, целью которого не является замкнутый образ созданной картины бытия, не будет завершенным. Зная о границах доступного знанию и об опасности абсолютизации, оно создаст каждый образ так, чтобы ощущался и другой. Оно сведет их к отдельным перспективам, каждая из которых в своей обособленности значима, но значима не абсолютно.
Если порядок существования масс людей в качестве принципа и положен в основу действительности, то этот принцип перестает действовать на тех границах, на которых решающими для этого существования окажутся анонимные силы.
Если распад духовной деятельности и рассматривается, то лишь до той границы, на которой становится видимым начало новых возможностей.
Если специфичность времени видеть так, как мыслят человеческое бытие, то изложение приведет именно к тому пункту, где философия человеческого бытия переходит в экзистенциальную философию.
Если, излагая, автор указывает на прогноз в своем рассмотрении, то лишь с целью выявить этот прогноз как побуждающий к действию.
Если речь идет о бытии, то лишь с целью сделать зримым самобытие.
В антитезах, не контрастирующих друг с другом на одной плоскости (с каждой из них появляется совершенно новая плоскость бытия), будет проходить размышление о духовной ситуации времени - мышление, которое в конечном итоге не знает, что есть, но ищет посредством знания, что может быть.
То, что могло бы знать божество, человек знать не может. Этим знанием он устранил бы свое бытие во времени, которое должно лечь в основу его знания.

Массовый порядок и обеспечение существования
В водовороте современного существования часто становится непостижимым, что, собственно, происходит. Неспособные спастись на берегу, что позволило бы обозреть целое, мы косимся в своем существовании, как по морю. Водоворот создает то, что мы видим только тогда, когда он нас увлекает за собой.
Однако это существование рассматривается в настоящее время как само собой разумеющееся, как массовое обеспечение посредством рационального производства на основе технических открытий. Когда это знание постигаемого процесса в целом превращается в осознание бытия современности, неизбежным становится уже не непостижимый в своих возможностях водоворот, а действующий в ходе необходимого экономического развития аппарат.
Ставя перед собой цель уяснения нашей духовной ситуации, мы исходим из того, как в настоящее время рассматривается действительность. Сжатое воспроизведение известного должно сделать ощутимым значение этого знания: если постигнутая в нем действительность сама по себе могущественна, то это знание, как таковое, превращается в новую, духовную силу, которая, если она будет не ограничена обстоятельно обоснованным рациональным применением для отдельной целенаправленной деятельности, а абсолютизирована и превращена в общую картину существования, оказывается верой, которую остается лишь принять или отвергнуть. В то время как научное исследование по своей специфике направлено на исследование характера и уровня хозяйственных сил, для духовного осознания ситуации решающим является ответ на вопрос, следует ли считать эти силы и то, что они создают, единственной господствующей над всем действительностью человека.
Массовое существование и его условия. По подсчетам 1800 г., население Земли составляло около 850 миллионов, сегодня оно равно 1800 миллионам. Этот неведомый ранее рост населения в течение одного столетия стал возможным благодаря развитию техники. Открытия и изобретения создали: новый базис производства, организацию предприятий, методическое изучение наибольшей производительности труда, транспорт и сообщение, повсюду доставляющие все необходимое, упорядочение жизни посредством формального права и полиции; и на основании всего этого - точную калькуляцию на предприятиях. Создавались предприятия, планомерно руководимые из центра, несмотря на то что на них заняты сотни тысяч людей; они распространили свое влияние на многие регионы планеты.
Это развитие связано с рационализацией деятельности: решения принимаются не инстинктивно или по склонности, а на основании знания и расчета; развитие связано и с механизацией: труд превращается в просчитанную до предела, связанную с необходимыми правилами деятельность, которая может быть совершена различными индивидами, но остается одной и той же. Там, где раньше человек только выжидал, предоставляя возникнуть необходимому, он теперь предвидит и ничего не хочет оставлять на волю случая. Рабочий вынужден в значительной степени превратиться в часть действующего механизма.
Массы населения не могут жить без огромного аппарата, в работе которого они участвуют в качестве колесиков, чтобы таким образом обеспечить свое существование. Зато мы обеспечены так, как никогда еще на протяжении всей истории не были обеспечены массы людей. Еще в начале XIX в. в Германии были периоды, когда люди страдали от голода. Болезни катастрофически уменьшали население, большинство детей умирало в грудном возрасте, лишь немногие люди доживали до старости. В настоящее время в регионах западной цивилизации возникновение голода в мирное время исключено. Если в 1750 г. в Лондоне ежегодно умирал один человек из двадцати, то теперь - один из восьмидесяти. Страхование на случай безработицы или болезни и социальное обеспечение не дают умереть с голоду нуждающемуся человеку, тогда как раньше это было само собой разумеющимся для целых слоев населения и по сей день является таковым для ряда стран Азии.
Обеспечение масс совершается не по определенному плану, а в чрезвычайно сложном взаимодействии различных видов рационализации и механизации. Это не рабовладельческое хозяйство, где людей используют как животных, а хозяйство, в котором люди по своей доброй воле каждый на своем месте, пользуясь полным доверием, участвуют в создании условий для функционирования целого. Политическая структура такого аппарата деятельности - демократия в той или иной ее разновидности. Никто не может больше на основе измышленного плана определять без согласия массы, что ей следует делать. Аппарат развивается в столкновении борющихся и согласно действующих волевых направленностей; критерием того, что делает индивид, служит успех, который в конечном итоге определяет продолжение или устранение его деятельности. Поэтому все действует по плану, но не по плану целого.
В соответствии с этим в течение двух веков сложилась в качестве основной науки политическая экономия. Поскольку в это время экономические, технические и социальные процессы все более определяли для общего сознания исторический ход вещей, знание их превратилось как бы в науку человеческих вещей вообще. С этим связана безмерная сложность в осуществлении принципа целерационального порядка в обеспечении существования, принципа, который сам по себе представляется столь простым. В этой сложности проявляется целый мир допустимого господства, который, будучи нигде не различимым как целое, существует только в постоянном видоизменении.
Сознание и век техники. Следствием развития техники для повседневной жизни является уверенность в обеспеченности всем необходимым для жизни, но таким образом, что удовольствие от этого уменьшается, поскольку эту обеспеченность ожидают как нечто само собой разумеющееся, а не воспринимают как позитивное исполнение надежды. Все становится просто материалом, который можно в любую минуту получить за деньги; в нем отсутствует оттенок лично созданного. Предметы пользования изготовляются в громадном количестве, изнашиваются и выбрасываются; они легко заменимы. От техники ждут создания не чего-то драгоценного, неповторимого по своему качеству, независимого от моды из-за его ценности в жизни человека, не предмета, принадлежащего только ему, сохраняемого и восстанавливаемого, если он портится. Поэтому все связанное просто с удовлетворением потребности становится безразличным; существенным только тогда, когда его нет. По мере того как растет масштаб обеспечения жизни, увеличивается ощущение недостатка и угрозы опасности.
Среди предметов пользования существуют целесообразные, совершенно законченные виды, окончательные формы, производство которых может быть нормировано по определенному плану. Их не изобрел какой-нибудь один умный человек; это - результат процесса открытия и формирования на протяжении целого поколения. Так, велосипед развивался в течение двух десятилетий, принимая формы, которые теперь кажутся нам смешными, пока не обрел в ряде модификаций свой окончательный вид, сохраняемый им до сих пор. Если теперь большинство предметов пользования в каких-то деталях и отталкивают несоответствием формы, завитушками и излишеством деталей, непрактичностью приспособлений, подчеркнутой и поэтому ненужной техничностью, идеал в целом ясен и в ряде случаев он осуществляется. Там, где он осуществлен, привязанность к какому-либо отдельному экземпляру теряет всякий смысл; нужна только форма, а не отдельный экземпляр, и, несмотря на всю искусственность, ощущается некая новая близость к вещам, как к чему-то созданному людьми.
Преодоление техникой времени и пространства в ежедневных сообщениях газет, в путешествиях, в массовом продуцировании и репродуцировании посредством кино и радио создало возможность соприкосновения всех со всеми. Нет более ничего далекого, тайного, удивительного. В имеющих важное значение событиях могут участвовать все. Людей, занимающих ведущие посты, знают так, будто ежедневно с ними встречаются.
Внутреннюю позицию человека в этом техническом мире называют деловитостью. От людей ждут не рассуждений, а знаний, не размышлений о смысле, а умелых действий, не чувств, а объективности, не раскрытия действия таинственных сил, а ясного установления фактов. Сообщения должны быть выражены сжато, пластично, без каких-либо сантиментов. Последовательно излагаемые ценные соображения, воспринимаемые как материал полученного в прошлом образования, не считаются достойными внимания. Обстоятельность отвергается, требуется конструктивная мысль, не разговоры, а просто сообщение фактов. Все существующее направлено в сторону управляемости и правильного устройства. Безотказность техники создает ловкость в обращении со всеми вещами; легкость сообщения нормализует знание, гигиену и комфорт, схематизирует то, что связано в существовании с уходом за телом и с эротикой. В повседневном поведении на первый план выступает соответствие правилам. Желание поступать, как все, не выделяться создает поглощающую все типизацию, напоминающую на другом уровне типизацию самых примитивных времен.
Индивид распадается на функции. Быть означает быть в деле; там, где ощущалась бы личность, деловитость была бы нарушена. Отдельный человек живет как сознание социального бытия. В пограничном случае он ощущает радость труда без ощущения своей самости; живет коллектив, и то, что отдельному человеку казалось бы скучным, более того, невыносимым, в коллективе он спокойно принимает как бы под властью иного импульса. Он мыслит свое бытие только как "мы".
Бытие человека сводится к всеобщему; к жизнеспособности как производительной единицы, к тривиальности наслаждения. Разделение труда и развлечений лишает существование его возможного веса; публичное становится материалом для развлечения, частное - чередованием возбуждения и утомления и жаждой нового, неисчерпаемый поток которого быстро предается забвению; здесь нет длительности, это - только времяпрепровождение. Деловитость способствует также безграничному интересу к общей всем сфере инстинктивного: это выражается в воодушевлении массовым и чудовищным, созданиями техники, огромным скоплением народа, публичными сенсациями, вызванными делами, счастьем и ловкостью отдельных индивидов; в утонченной и грубой эротике, в играх, приключениях и даже в способности рисковать жизнью. Число участников в лотереях поразительно; решение кроссвордов становится излюбленным занятием. Объективное удовлетворение духовных стремлений без личного участия гарантирует деловое функционирование, в котором регулируется утомление и отдых.
В разложении на функции существование теряет свою историческую особенность, в своем крайнем выражении вплоть до нивелирования возрастных различий. Молодость как выражение высшей жизнеспособности, способности к деятельности и эротического восторга является желанным типом вообще. Там, где человек имеет только значение функции, он должен быть молодым; если же он уже немолод, он будет стремиться к видимости молодости. К этому добавляется, что возраст отдельного человека уже изначально не имеет значения; жизнь его воспринимается лишь в мгновении, временное протяжение жизни - лишь случайная длительность, она не сохраняется в памяти как значимая последовательность неотвратимых решений, принятых в различных биологических фазах. Если у человека, в сущности, нет больше возраста, он все время начинает с начала и всегда достигает конца: он может делать и то и это, сегодня это, завтра другое; все представляется всегда возможным, и ничто, по существу, не действительно. Отдельный человек - не более чем случай из миллионов других случаев, так почему бы ему придавать значение своей деятельности? Все, что происходит, происходит быстро, а затем забывается. Поэтому люди ведут себя, как будто они все одного возраста. Дети становятся по возможности раньше как бы взрослыми и участвуют в разговорах по собственному желанию. Там, где старость сама пытается казаться молодой, она не вызывает почтения. Вместо того чтобы делать то, что ей пристало, и тем самым служить молодым на определенной дистанции масштабом, старость принимает облик жизненной силы, которая свойственна в молодости, но недостойна в старости. Подлинная молодость ищет дистанции, а не беспорядка, старость - формы и осуществления, а также последовательности в своей судьбе.
Поскольку общая деловитость требует простоты, понятной каждому, она ведет к единым проявлениям человеческого поведения во всем мире. Едиными становятся не только моды, но и правила общения, жесты, манеры говорить, характер сообщения. Общим становится и этос общения: вежливые улыбки, спокойствие, никакой спешки и настоятельных требований, юмор в напряженных ситуациях, готовность помочь, если это не требует слишком больших жертв, отсутствие близости между людьми в личной жизни, самодисциплина и порядок в толпе - все это целесообразно для совместной жизни многих и осуществляется.
Господство аппарата. Превращая отдельных людей в функции, огромный аппарат обеспечения существования изымает их из субстанциального содержания жизни, которое прежде в качестве традиции влияло на людей. Часто говорили: людей пересыпают, как песок. Систему образует аппарат, в котором людей переставляют по своему желанию с одного места на другое, а не историческая субстанция, которую они заполняют своим индивидуальным бытием. Все большее число людей ведет это оторванное от целого существование. Разбрасываемые по разным местам, затем безработные, они представляют собой лишь голое существование и не занимают больше определенного места в рамках целого. Глубокая, существовавшая раньше истина - каждый да выполняет свою задачу на своем месте в сотворенном мире - становится обманчивым оборотом речи, цель которого успокоить человека, ощущающего леденящий ужас покинутости. Все, что человек способен сделать, делается быстро. Ему дают задачи, но он лишен последовательности в своем существовании. Работа выполняется целесообразно, и с этим покончено. В течение некоторого времени идентичные приемы его работы повторяются, но не углубляются в этом повторении так, чтобы они стали достоянием того, кто их применяет; в этом не происходит накопления самобытия. То, что прошло, не имеет значения, значимо лишь то, что в данную минуту происходит. Основное свойство этого существования - умение забывать; его перспективы в прошлом и будущем почти сжимаются в настоящем. Жизнь течет без воспоминаний и без предвидений во всех тех случаях, когда речь идет не о силе абстрагирующего, целесообразно направленного внимания на производительную функцию внутри аппарата. Исчезает любовь к вещам и людям. Исчезает готовый продукт, остается только механизм, способный создать новое. Насильственно прикованный к ближайшим целям, человек лишен пространства, необходимого для видения жизни в целом.
Там, где мерой человека является средняя производительность, индивид, как таковой, безразличен. Незаменимых не существует. То, в качестве чего он был, он - общее, не он сам. К этой жизни предопределены люди, которые совсем не хотят быть самими собой; они обладают преимуществом. Создается впечатление, что мир попадает во власть посредственности, людей без судьбы, без различий и без подлинной человеческой сущности.
Кажется, что объективированный, оторванный от своих корней человек утратил самое существенное. Для него ни в чем не сквозит присутствие подлинного бытия. В удовольствии и неудовольствии, в напряжении и утомлении он выражает себя лишь как определенная функция. Живя со дня на день, он видит цель, выходящую за пределы сиюминутного выполнения работы, только в том, чтобы занять по возможности хорошее место в аппарате. Масса остающихся на своих местах отделяется от меньшинства бесцеремонно пробивающихся вперед. Первые пассивно пребывают там, где они находятся, работают и наслаждаются после работы досугом; вторых побуждают к активности честолюбие и любовь к власти; они изматываются, придумывая возможные шансы к продвижению и напрягая последние силы.
Руководство всем аппаратом осуществляется бюрократией, которая сама является аппаратом, т. е. людьми, превратившимися в аппарат, от которых зависят работающие в аппарате.
Государство, общество, фабрика, фирма - все это является предприятием во главе с бюрократией. Все, что сегодня существует, нуждается в множестве людей, а следовательно, в организации. Внутри бюрократического аппарата и посредством него возможно продвижение, которое предоставляет большую значимость при сходных, по существу, функциях, требующих только большей интеллигентности, умения, особых способностей, активных действий.
Господствующий аппарат покровительствует людям, обладающим способностями, которые позволяют им выдвинуться: умеющим оценивать ситуацию беспардонным индивидам, которые воспринимают людей по их среднему уровню и поэтому успешно используют их; они готовы в качестве специалистов подняться до виртуозности, одержимые желанием продвинуться, они способны жить, не задумываясь и почти не тратя времени на сон.
Далее, требуется умение завоевать расположение. Надо уметь уговорить, даже подкупить - безотказно нести службу, стать незаменимым, - молчать, надувать, немного, но не слишком лгать, быть неутомимым в нахождении оснований - вести себя внешне скромно, - в случае необходимости взывать к чувству, трудиться к удовольствию начальства, не проявлять никакой самостоятельности, кроме той, которая необходима в отдельных случаях.
Для того, кто по своему происхождению не может претендовать на высокие посты в бюрократическом аппарате, не подготовлен к тому воспитанием и должен добиться соответствующего положения своими силами, это связано с манерой поведения, с инстинктом, отношением к ценностям, и все это представляет опасность для подлинного самобытия как условия ответственного руководства. Иногда может помочь счастливая случайность; однако, как правило, преуспевающие отличаются такими качествами, которые препятствуют им мириться с тем, что человек остается самим собой, и поэтому они с безошибочным чутьем пытаются всеми средствами вытеснить таких людей из своей сферы деятельности: они называют их самонадеянными, чудаками, односторонними и неприемлемыми в деле; их деятельность оценивается фальшивым абсолютным масштабом; они вызывают подозрение, их поведение рассматривается как провоцирующее, нарушающее покой, мир в обществе и преступающее должные границы. Поскольку высокого положения достигает только тот, кто пожертвовал своей сущностью, он не хочет допустить, чтобы другой ее сохранил.
Методы продвижения в аппарате определяют отбор нужных лиц. Так как достигает чего-либо только тот, кто рвется к успеху, но именно это он никогда не должен признавать в конкретной ситуации, приличным считается ждать, когда ты будешь позван: от поведения зависит, каким образом достигнуть желаемого, сохраняя видимость сдержанности. Сначала, обычно в обществе, как бы незаметно направляют разговор в нужную сторону. Как бы безразлично высказываются предположения. Им предшествуют такие выражения: я об этом не думаю... не следует ожидать, что... - и таким образом выражают свои желания. Если это ни к чему не приводит, то ничего сказано не было. Если же желаемый результат достигнут, то можно вскоре сообщить о поступившем предложении, сделав вид, что это произошло независимо от своего желания. Создается привычка утверждать многое, противоречащее друг другу. Со всеми людьми следует устанавливать такие отношения, чтобы обладать по возможности большими связями, используя ту, которая именно в данном случае необходима. Вместо товарищества самобытных людей возникает некая псевдодружба тех, кто молча находит друг друга в случае надобности, придавая своему общению форму обходительности и любезности. Не нарушать правил игры в удовольствиях, выражать каждому свое уважение, возмущаться, когда можно рассчитывать на соответствующий отклик, никогда не ставить под вопрос общие материальные интересы, какими бы они ни были, - все это и тому подобное существенно.
Господство массы. Масса и аппарат связаны друг с другом. Крупный механизм необходим, чтобы обеспечить массам существование. Он должен ориентироваться на свойства массы: в производстве - на рабочую силу массы, в своей продукции - на ценности массы потребителей.
Масса как толпа не связанных друг с другом людей, которые в своем сочетании составляют некое единство, как преходящее явление существовала всегда. Масса как публика - типический продукт определенного исторического этапа; это связанные воспринятыми словами и мнениями люди, не разграниченные в своей принадлежности к различным слоям общества. Масса как совокупность людей, расставленных внутри аппарата по упорядочению существования таким образом, чтобы решающее значение имела воля и свойства большинства, является постоянно действующей силой нашего мира, которая в публике и массах в качестве толпы принимает облик преходящего явления.
Прекрасный анализ свойств массы как временного единства толпы дал Лебон, определив их как импульсивность, внушаемость, нетерпимость, склонность к изменениям и т. д. Свойство массы в качестве публики состоит в призрачном представлении о своем значении как большого числа людей; она составляет свое мнение в целом, которое не является мнением ни одного отдельного человека; бесчисленные другие, ничем не связанные многие, мнение которых определяет решение. Это мнение именуется "общественным мнением". Оно является фикцией мнения всех, в качестве такового оно выступает, к нему взывают, его высказывают и принимают отдельные индивиды и группы как свое. Поскольку оно, собственно говоря, неосязаемо, оно всегда иллюзорно и мгновенно исчезает - ничто, которое в качестве ничто большого числа людей становится на мгновение уничтожающей и возвышающей силой.
Познание свойств расчлененной в аппарате массы не просто и не однозначно. Что представляет собой человек, проявляется в том, что делает большинство: в том, что покупается, что потребляется, в том, на что можно рассчитывать, когда речь идет о многих людях, а не о склонности отдельных индивидов. Так же как статьи бюджета в частном хозяйстве служат характерным признаком сущности отдельного человека, так бюджет зависимого от большинства государства служит признаком сущности масс. О сущности человека можно судить, если быть осведомленным о наличных у него средствах, исходя из того, на что у него есть деньги и на что их не хватает. Самым непосредственным образом узнать, чего можно в среднем ожидать, учит опыт, складывающийся из соприкосновения со многими людьми. Эти суждения поразительно сходны на протяжении тысячелетий. Объединенные в большом количестве люди как будто хотят только существовать и наслаждаться; они работают под действием кнута и пряника; они, собственно говоря, ничего не хотят, приходят в ярость, но не выражают свою волю; они пассивны и безразличны, терпят нужду; когда наступает передышка, они скучают и жаждут нового.
Для расчлененной в аппарате массы главное значение имеет фикция равенства. Люди сравнивают себя с другими, тогда как каждый может быть самим собой, только если он не сравним ни с кем. То, что есть у другого, я тоже хочу иметь; то, что может другой, мог бы и я. Тайно господствует зависть, стремление наслаждаться, иметь больше и знать больше.
Если в прежние времена, для того чтобы знать, на что можно рассчитывать, следовало знакомиться с князьями и дипломатами, то теперь для этого нужно быть осведомленным о свойствах массы. Условием жизни стала необходимость выполнять какую-либо функцию, так или иначе служащую массам. Масса и ее аппарат стали предметом нашего самого животрепещущего жизненного интереса. В своем большинстве она господствует над нами. Для каждого, кто сам не обманывает себя, она является сферой его полной служебной зависимости, деятельности, забот и обязательств. Он принадлежит ей, но она угрожает человеку гибелью в риторике и суете, связанными с ее утверждением "мы - все"; ложное ощущение силы этого утверждения улетучивается как ничто. Расчлененная в аппарате масса бездуховна и бесчеловечна. Она - наличное бытие без существования, суеверие без веры. Она способна все растоптать, ей присуща тенденция не терпеть величия и самостоятельности, воспитывать людей так, чтобы они превращались в муравьев.
В процессе консолидации огромного аппарата по упорядочению жизни масс каждый должен ему служить и своим трудом участвовать в создании нового. Если он хочет жить, занимаясь духовной деятельностью, это возможно, только участвуя в умиротворении какой-либо массы людей. Он должен показать значимость того, что приятно массе. Она хочет обеспечения своего существования пропитанием, эротикой, самоутверждением; жизнь не доставляет ей удовольствия, если что-либо из этого отсутствует. Помимо этого ей нужен способ познания самой себя. Она хочет быть ведомой, но так, чтобы ей казалось, будто ведет она. Она не хочет быть свободной, но хочет таковой считаться. Для удовлетворения ее желаний фактически среднее и обычное, но не названное таковым должно быть возвеличено или во всяком случае оправдано в качестве общечеловеческого. Недоступное ей именуется далеким от жизни. Для воздействия на массу необходима реклама. Поднимаемый ею шум служит в настоящее время формой, которую должно принимать каждое духовное движение. Тишина в человеческой деятельности в качестве формы жизни по-видимому исчезла. Необходимо показываться, читать доклады и произносить речи, вызывать сенсацию. В массовом аппарате в представительстве недостает подлинного величия. Нет празднеств. В подлинность праздников никто не верит, даже сами их участники. Достаточно представить себе папу совершающим торжественное путешествие через весь земной шар в центр нынешнего могущества, в Америку, примерно так, как он в средние века разъезжал по Европе, и мы сразу же увидим, насколько несравним с прошлым феномен нашего времени».
«Страх перед жизнью. Вместе с феноменальными успехами рационализации и универсализации порядка существования утвердилось сознание грозящего крушения вплоть до страха утратить все то, ради чего стоит жить.
Однако еще до осознания возможности этого ужасного будущего отдельного человека как такового охватывает страх, вызванный тем, что он не может жить оторванным от своих истоков, ощущая себя просто функцией. Современного человека постоянно сопровождает такой никогда ранее неведомый жуткий страх перед жизнью. Он боится утратить свое витальное бытие, которое, находясь под постоянной угрозой, находится более чем когда-либо в центре внимания; и совсем по-иному он боится за свое самобытие, до которого ему не удается подняться.
Страх распространяется на все. Он усиливает неуверенность, если о ней не удается забыть. Существование может защитить человека от забот лишь без гарантий. Жестокостей, совершаемых раньше скрытно, стало меньше, но о них знают, и они представляются страшнее, чем когда-либо. Каждый человек должен, чтобы выстоять, напрячь свою рабочую силу до предела; постоянно возникает беспокойство, вызванное требованием работать еще интенсивнее; ведь известно, что тот, кто не успевает за другими, будет отброшен; люди, которым больше сорока лет, ощущают себя вытолкнутыми из общества. Существуют, правда, обеспечение, страхование, возможность сбережений; однако то, что соответственно современным масштабам считается необходимым минимумом для существования, не обеспечивается государственной и частной предусмотрительностью и всегда оказывается ниже требуемого уровня, хотя человек и не умирает с голоду.
Страх перед жизнью обращается и на тело. Несмотря на увеличивающиеся шансы на долгую жизнь, господствует все увеличивающаяся неуверенность в жизнеспособности. Потребность во врачебной помощи выходит далеко за рамки осмысленной медицинской науки. Если существование более не поддерживается душевными силами, становится невыносимым в невозможности даже постигнуть его значение, человек устремляется в свою болезнь, которая как нечто обозримое охватывает его и защищает.
Страх усиливается в сознании неизбежности исчезнуть как потерянная точка в пустом пространстве, ибо все человеческие связи значимы лишь во времени. Связывающая людей в сообществе работа продолжается лишь короткое время. В эротических связях вопрос об обязанностях даже не ставится. Ни на кого нельзя положиться, и я также не ощущаю абсолютную связь с другим. Кто не участвует в том, что делают все, остается в одиночестве. Угроза быть брошенным создает ощущение подлинного одиночества, которое выводит человека из состояния сиюминутного легкомыслия и способствует возникновению цинизма и жестокости, а затем страха. Существование как таковое вообще превращается в постоянное ощущение страха. Принимаются меры, чтобы заставить людей забыть о страхе и успокоить их. Организации создают сознание сопричастности. Аппарат обещает гарантии. Врачи внушают больным или считающим себя больными, что им не грозит смерть. Однако это помогает лишь на время, пока человек благополучен. Порядок существования не может изгнать страх, который ощущает каждое существо. Страх подавляется лишь страхом экзистенции за свое самобытие, заставляющим человека обращаться к религии или философии. Страх жизни должен расти, если парализуется экзистенция. Полное господство порядка существования уничтожило бы человека как экзистенцию, не успокоив его как витальное существование. Более того, именно абсолютизированный порядок существования создает непреодолимый страх перед жизнью».
«Проблема радости труда. Минимум самобытия заключается в радости, доставляемой трудом, без чего человек в конце концов теряет всякие силы. Поэтому сохранение данного ощущения составляет основную проблему технического мира. На мгновение важность ее постигается, но вместе с тем о ней забывают. На длительное время и для всех она неразрешима.
Повсюду, где человеку лишь предоставляется работа, которую ему надлежит выполнить, проблема бытия человека и бытия в труде является решающей для каждого. Собственная жизнь обретает новый вес, радость труда становится относительной. Аппарат навязывает все большему числу людей эту форму существования.
Однако для существования всех необходимы и такие профессии, где невозможно гарантировать работу в ее сущностных аспектах посредством задания и объективно измерить фактическое его выполнение. То, что делает врач, учитель, священник и т. п., нельзя рационализировать по существу его деятельности, так как это относится к экзистенциальному существованию. В этих профессиях, служащих человеческой индивидуальности, результатом воздействия технического мира явился, несмотря на рост умения специалистов и расширения их деятельности, упадок практического применения их профессий. Массовый порядок неизбежно требует, правда, рационализации в наличии материальных средств. Однако то, до каких пределов эта рационализация доходит, а затем сама себя ограничивает, чтобы оставить свободным пространство, где индивид выполняет свои обязанности без предписания, из собственных побуждений, становится для этих профессий решающим. Здесь радость труда вырастает из гармонического сочетания бытия человека с деятельностью, которой он отдает все свои силы, так как речь здесь идет о целом. Эта радость уничтожается, если целое делится универсальным порядком на частичные действия, совершение которых полностью превращается во взаимозаменяемую функцию. Целостность идеи распалась. То, что требовало применения всей своей сущности в длительно протекающей деятельности, теперь совершается посредством простой отработки. В настоящее время сопротивление человека, борющегося за подлинное выполнение своего профессионального долга, еще рассеянно и бессильно; оно кажется неудержимым падением.
Примером может служить изменение во врачебной практике. В медицине наблюдается рациональное обслуживание больных, специальное наблюдение в институтах, болезнь делится на части, и больной передается в различные медицинские инстанции, которые переправляют его друг другу. Однако именно таким образом больной лишается врача. Предпосылкой служит мнение, что и лечение - дело простое. Врача в поликлинике приучают к любезности, личное доверие к врачу заменяют доверием к институту. Но врача и больного нельзя ввести в конвейер организации. Правда, скорая помощь при несчастных случаях действует, но жизненно важная помощь врача больному человеку во всей продолжительности его существования становится невозможной. Огромное предприятие по врачебной деятельности все более находит свое выражение в учреждениях, бюрократических инстанциях, материальных успехах. Склонность большинства пациентов ко все новым способам лечения какого-либо заболевания совпадает со стремлением к организации у технически мыслящих массовых людей, которые с ложной, обычно основанной на политических соображениях патетикой обещают всем даровать здоровье. Заботу об индивиде вытесняет деятельность технически оборудованных медицинских специальностей. Если этот путь будет пройден до конца, то тип действительно сведущего в вопросах воспитания и науки врача, который не только говорит о личной ответственности, но и ощущает ее и поэтому может курировать лишь небольшое число людей и помочь им, находясь в историческом единении с ними, по-видимому, вымирает. Вместо преисполненной человечности профессии выступает радость технически выполненного задания при разделении самобытия и бытия труда, которое для многих видов деятельности неизбежно, но здесь уничтожает само деяние. Однако граница этой системы медицинского обслуживания неизбежно наталкивается на свой предел. Государственная организация медицины начинает страдать от злоупотреблений. Максимальное использование возможных предоставляемых государством преимуществ совращает и пациентов, и врачей; возникает тенденция к заболеваемости, чтобы пользоваться этими преимуществами, стремление принять наибольшее число пациентов как можно быстрее, чтобы в сумме незначительных гонораров получить приемлемую выручку. Этому злоупотреблению пытаются препятствовать посредством законов и контроля, которые, однако, лишь еще более разрушительно действуют на медицинскую практику. Но прежде всего следует заметить, что действительно больной человек все меньше может доверять основательности, разумности и ясности лечения единственным, уделяющим ему полное внимание врачом. Больной больше не находит то, на что он вправе надеяться, если настоящих врачей больше не существует, ибо аппарат, который пытался использовать их в массовом порядке, сделал действенность их практики невозможной.
Примеры других профессий также свидетельствуют о повсеместной угрозе их сущности. Принцип уничтожения радости от профессионального труда заключен в границах порядка существования, который не может создать, но вполне может уничтожить то, что ему необходимо. Отсюда глубокая неудовлетворенность человека, лишенного своих возможностей, - врача и больного, учителя и ученика и т. д. Несмотря на интенсивную, едва ли не превышающую силу работу, сознание подлинного ее выполнения отсутствует. Все безудержнее то, что может существовать только как личная деятельность, превращается в предприятие, чтобы достигнуть смутной цели коллективными средствами, полагая, что массу можно удовлетворить как некую стоящую выше отдельных людей личность. Идея профессий отмирает. Сохраняются частные цели, планы и организации. Самое непонятное состоит в том, что же уничтожено, если учреждения, как таковые, находятся технически в безупречном порядке, а человек, который хочет быть самим собой, все-таки не может в этих условиях дышать.
Спорт. Самобытие как жизненная сила находит выход в спорте как остатке возможного удовлетворения непосредственного существования в дисциплине, пластичности, ловкости. Подчиненная воле телесность убеждается в своей силе и своем мужестве; открытый силам природы индивид обретает близость к миру в его элементах.
Однако спорт как массовое явление, организованный в виде обязательной, подчиненной правилам игры, направлен на то, чтобы отвести в иную сферу инстинкты, которые могут стать опасными для аппарата. Заполняя свободное время, спорт служит успокоению масс. Воля к проявлению жизненной силы в виде движения на воздухе и на солнце ищет для такого наслаждения своим существованием общества; тогда спорт теряет свою связь с природой и лишается плодотворного одиночества. Желание борьбы требует величайшей ловкости, чтобы ощутить в соперничестве свое превосходство; целью становится рекорд. Участники в спорте ищут в своем сообществе публичности, им необходимы оценка и успех. В правилах игры заключена форма, которая учит и в действительной борьбе придерживаться правил, облегчающих общественное существование.
То, что недоступно массе, чего она не хочет для самой себя, но чем она восхищается как героизмом, которого она, собственно говоря, требует от себя, показывают смелые свершения других. Альпинисты, пловцы, летчики и боксеры рискуют своей жизнью. Они являются жертвами, лицезрение которых воодушевляет, пугает и умиротворяет массу и которые порождают тайную надежду на то, что и самому, быть может, удастся достигнуть когда-либо чрезвычайных успехов.
Возможно, что этому сопутствует и то, что привлекало массу уже в цирке Древнего Рима: удовольствие, испытываемое от опасности и гибели далекого данному индивиду человека. Подобно экстазу при виде опасных спортивных достижений, дикость толпы проявляется в чтении детективов, горячем интересе к сообщениям о ходе судебных процессов, в склонности к необузданному, примитивному, непонятному. В ясности рационального существования, где все известно или может, безусловно, стать таковым, где нет больше судьбы и остается лишь случайность, где целое, несмотря на всю деятельность, остается безгранично скучным и совершенно лишенным тайны, человек, полагая, что он лишен судьбы, связывающей его с глубинами тьмы, стремится по крайней мере к лицезрению эксцентрических возможностей, и аппарат заботится об удовлетворении этой потребности.
Во что вследствие таких массовых инстинктов превращается спорт, отнюдь не объясняет явление современного человека в спорте. Вне организованного занятия спортом, в котором зажатый в производственном механизме человек ищет лишь эквивалент непосредственного самобытия, в этом движении все-таки ощущается известное величие. Спорт - не только игра и рекорд, он также порыв и напряжение сил. Сегодня он - как бы требование, обращенное к каждому. Даже отличающееся утонченностью существование отдается его естественной импульсивности. Часто современный спорт сравнивают с античными играми. В те времена спорт был подобен косвенному сообщению о себе выдающегося человека в его божественном происхождении; теперь об этом не может быть и речи. Правда, современные люди также хотят представлять собой нечто, и спорт становится мировоззрением; люди стараются избавиться от судорожного напряжения и стремятся к чему-то, но связанная с трансцендентностью субстанция здесь отсутствует. Тем не менее, как бы вопреки окаменевшей современности, этот порыв существует, хотя нежеланный и лишенный общего содержания. Человеческое тело создает свое право в такое время, когда аппарат без всякого снисхождения уничтожает человека. Вокруг спорта царит нечто, несравнимое с античностью в своей историчности, все-таки родственное ей, хотя и нечто иное. Современный человек, конечно, не становится греком, но он и не фанатик спорта; он представляется караемым в существовании человеком, которому грозит опасность, как в постоянной войне, и который, устояв под почти невыносимым бременем, бросает копье.
Однако если спорт и представляется границей рационального порядка существования, его одного недостаточно, чтобы человек обрел себя. Закалкой тела, ростом мужества и овладением формой он еще не может преодолеть опасность утраты самого себя».
«То, что в течение тысячелетий составляло мир человека, в настоящее время как будто потерпело крушение. Мир, возникающий в качестве аппарата обеспечения существования, принуждает все служить ему. То, чему в нем нет места, он уничтожает. Человек как будто растворяется в том, что должно быть лишь средством, а не целью, не говоря уже о смысле. Он не может обрести в этом удовлетворение; ему должно недоставать того, что придает ему ценность и достоинство. То, что во всех бедах было непререкаемым фоном его бытия, теперь находится в стадии исчезновения. Расширяя свое существование, он жертвует своим бытием, в котором он обретает себя.
Одно осознается всеми - с тем, что, собственно, и составляет главное в жизни человека, неблагополучно. Все стало сомнительным; всему грозит опасность. Подобно тому как некогда принято было говорить, что мы живем в переходный период и тридцать лет тому назад наше духовное бытие определялось как fin de siecle [конец века], так теперь в каждой газете речь идет о кризисе.
Ищут основу этого кризиса и приходят к заключению, что это - кризис государственный; если характер правления не ведет к решительному волеизъявлению целого и согласие неустойчиво, то неустойчивым становится все. Иногда говорят о кризисе культуры как распаде духовности или, наконец, о кризисе самого человеческого бытия. Граница абсолютизированного порядка существования выступает настолько резко, что колебание распространяется на все.
В действительности сущность кризиса заключается в недостатке доверия. Если еще сохранялись обязательность формального права, нерушимость науки, прочие условности, то все это было лишь расчетом, не доверием. Когда все подчиняется целесообразности интересов существования, сознание субстанциальности целого исчезает. В самом деле, сегодня невозможно доверять ни вещи, ни должности, ни профессии, ни лицу до того, как обретена уверенность в каждом данном конкретном случае. Каждому сведущему человеку известно об обманах, притворстве, ненадежности и в сфере его деятельности. Существует доверие только в самом маленьком кругу, но не доверие в рамках целого.
Все охвачено кризисом, необозримым и непостижимым в своих причинах, кризисом, который нельзя устранить, а можно только принять как судьбу, терпеть и преодолевать. Необозримость кризиса можно в общем приблизительно определять четырьмя способами.
Все технические и экономические проблемы принимают планетарный характер. Земной шар стал не только сферой переплетения экономических связей и единства технического господства над существованием; все большее количество людей видят в нем единое замкнутое пространство, в котором они соединены для развития процесса своей истории. В мировой войне впервые участвовало все человечество.
Объединение людей земного шара привело к процессу нивелирования, на который мы взираем с ужасом. Всеобщим сегодня всегда становится поверхностное, ничтожное и безразличное. К этому нивелированию стремятся, будто оно создаст единение людей. В тропических плантациях и в северном рыбацком поселке демонстрируются фильмы столиц. Одежда повсюду одинакова. Одни и те же манеры, танцы, одинаковый спорт, одинаковые модные выражения; месиво, составленное из понятий Просвещения, англосаксонского позитивизма и теологической традиции, господствует на всем земном шаре. Искусство экспрессионизма было в Мадриде таким же, как в Москве и Риме. Всемирные конгрессы ведут к усилению этого нивелирования, поскольку там стремятся не к коммуникации гетерогенного, а к общности религии и мировоззрения. Расы смешиваются. Исторически сложившиеся культуры отрываются от своих корней и устремляются в мир технически оснащенной экономики, в пустую интеллектуальность.
Этот процесс только начался, но каждый человек, даже ребенок, втянут в него. Упоение расширением пространства уже начинает превращаться в ощущение его тесноты. Нам кажется странным, что Цеппелин *, пролетая над Сибирью, еще не встречал людей, убегавших и прятавшихся от него. На кочевников взирают как на остановившееся прошлое.
Прежде всего бросается в глаза необратимая утрата субстанциальности, остановить которую невозможно. На протяжении столетий физиогномика поколений все время снижается, достигая более низкого уровня. В каждой профессии наблюдается недостаток в нужных людях при натиске соискателей. В массе повсюду господствует заурядность; здесь встречаются обладающие специфическими способностями функционеры аппарата, которые концентрируются и достигают успеха. Путаница, вызванная обладанием почти всеми возможностями выражения, возникшими в прошлом, почти непроницаемо скрывает человека. Жест заменяет бытие, многообразие - единство, разговорчивость - подлинное сообщение, переживание - экзистенцию; основным аспектом становится бесконечная мимикрия.
Существует духовная причина упадка. Формой связи в доверии был авторитет; он устанавливал закон для неведения и связывал индивида с сознанием бытия. В XIX в. эта форма полностью уничтожена огнем критики. Результатом явился, с одной стороны, свойственный современному человеку цинизм; люди пожимают плечами, видя подлость, которая происходит в больших и малых масштабах и скрывается. С другой стороны, исчезла прочность обязательств в связывающей верности; вялая гуманитарность, в которой утрачена гуманность, оправдывает посредством бессодержательных идеалов самое ничтожное и случайное. После того как произошло расколдование мира, мы осознаем разбожествление мира, собственно говоря, в том, что нет больше непререкаемых законов свободы и его место занимают порядок, соучастие, желание не быть помехой. Но нет такого воления, которое бы могло восстановить истинный авторитет. Его место заняли бы только несвобода и насилие. То, что могло бы заменить авторитет, должно возникнуть из новых истоков. Критика всегда служит условием того, что могло бы произойти, но созидать она неспособна. Некогда положительная жизненная сила, она сегодня рассеялась и распалась; она направляет свое острие даже против самой себя и ведет в бездну случайного. Смысл ее уже не может состоять в том, чтобы выносить суждения и решения в соответствии со значимыми нормами, ее истинная задача теперь в том, чтобы подступить близко к происходящему и сказать, каково оно. А это она сможет лишь в том случае, если она вновь будет одухотворена подлинным содержанием и возможностью создающего себя мира.

Так, например, понятие народа в качестве целостности, о бытии которого идет речь, сегодня вызывает сомнение, которое не преодолено. Стремления к национализации во всем мире более нетолерантны, чем когда-либо, хотя нация рассматривается в них лишь как усредненная общность языка в ассимиляции, приближающейся к нивелирующему типу. Нация перестает быть подлинным народом там, где ее принуждают принять несвободу такого самосознания. Наоборот, многие отрицают национальность, считая ее ложным фронтом чуждых им интересов, и верят в неисторический характер народа, присущий всем родственным по своей судьбе массам исторических народов.
Как националистический народ, так и неопределенный народ массы, обеспечиваемый в своем существовании, подавляют сегодня изначальное, связанное с темной основой самобытие своего народа. Ясному сознанию уже невозможно вступить в фронт их борьбы. Тот, кто действительно хочет участвовать в судьбе человека, должен достичь более глубокой основы. Историчность собственной сущности в духовной традиции, покоящейся на глубокой основе преемственности крови, есть - когда об этом дискутируют и спрашивают - не просто действительная сила судьбы в ее данности, а лишь в том случае, если она взята и воспринята из свободы. Страшная ситуация современного человека проявляется, когда он не может больше верить в свой народ в тех образах, посредством которых он обладает своей нынешней объективностью и выражает свои требования, но вынужден погружаться в более глубокие слои, из которых он либо выводит субстанциальную историчность своего бытия, либо падает в бездну.
Судьба не может быть насильственно создана в соответствии с идеалом. Она открывается только в конкретной всемирно-исторической ситуации. Исторически данное - это субстанция, которую человек со времен Французской революции, правда, пытался радикально уничтожить. Это равносильно тому, что он сознательно рубит ветку, на которой сидит. Его возможностью как будто стала попытка приложить руку ко всему своему существованию, превратив его в предмет планирования. Когда хотели сделать существование как целое правильным, с одной стороны, возникла опасность его крушения, с другой угроза возникновения неведомой ранее принудительности; обе они одновременно познаются и переносятся людьми. Любая попытка перерыва или прекращения истории терпит крушение, поскольку, к счастью для духовного состояния, история вновь начинает действовать в измененном образе. Постигнуть настоящий момент всемирной истории - дело политической конструкции, которая должна исходить из конкретного положения. Описать его изолированно невозможно.
Таким образом, основной вопрос времени сводится, по-видимому, к тому, возможен ли еще независимый человек, сам определяющий свою судьбу. Под вопрос вообще поставлено, может ли человек быть свободным; это - вопрос, который, будучи действительно понят, сам снимает себя, ибо с действительным пониманием ставит такой вопрос только тот, кто может быть свободным. Напротив, при объективирующем мышлении, которое рассматривает свободное бытие человека как существующую при данных обстоятельствах жизнь и ставит вопрос об условиях свободного бытия, может возникнуть мысль, что вся история человека - лишь тщетная попытка быть свободным. Тогда история человека для нас, по существу, не более чем сущее, но терпящее крушение мгновение между двумя неизмеримыми состояниями сна, первое из которых было природным существованием, второе становится существованием техническим. Постепенное угасание человеческого бытия оказалось бы более радикальным, чем когда-либо. Свобода была тогда лишь переходом во времени; она сама знала себя в своей трансценденции как подлинное бытие человека, а результатом оказался технический аппарат, который могла создать только она.
В противовес этому мысль объективирует как неустранимую другую возможность: решение, может и хочет ли человек быть в будущем свободным, выносится для него, а не против него. Правда, в своем большинстве люди испытывают страх перед свободой самобытия. Однако не исключено, что в соединениях внутри огромного аппарата окажется такая брешь, что для тех, кто осмелится, смогут осуществить свою историчность из собственных истоков, хотя и не в том образе, которого ждали. В нивелировании внешнего существования, представляющемся неотвратимым, исконность самобытия может в конечном итоге оказаться даже более решающей. В концентрации сил на краю гибели возникнет, быть может, независимый человек, который фактически овладеет ходом вещей и обретет значимость подлинного бытия.
Мыслить мир преисполненным безверия, а в нем машинных людей, потерявших себя и свое божество, мыслить рассеянное, а затем и окончательно уничтоженное благородство возможно лишь теоретически на мгновение. Подобно тому как внутреннему достоинству человека необоснованно претит мысль, что он умрет, будто он был ничто, ему претит и мысль, что исчезнут свобода, вера, самобытие, будто их с таким же успехом может заменить технический аппарат. Человек - нечто большее, чем он видит в подобной перспективе.
Но если это меняющееся представление возвращается в сферу позитивных возможностей, то оказывается, что существует не единственная истинная возможность. Без сохраняющейся в церковной традиции религии в мире нет философского самобытия, а без него как противника и возбудителя нет подлинной религии. В отдельном человеке не содержится все. В существующем прогнозе противники, между которыми в виде напряжения между авторитетом и свободой есть жизнь не допускающего завершения духа, должны ощущать свою солидарность перед возможностью ничто. Если бы напряжение между авторитетом и свободой, в котором должен пребывать обладающий временным существованием человек, было восстановлено в новых формах, в машинном существовании возникла бы субстанция.
Что случится, скажет нам не беспрекословный авторитет, это скажет своим бытием человек, который живет. Задачей пробуждающего прогноза может быть только одно: напомнить человеку о нем самом».
                ***
                Рэнди Гейдж
Е
сли вами владеет большая мечта, весь мир покоряется вашей воле Это одна из тех вещей, которые людям неосведомленным трудно понять и особенно поверить в них. Но на элементарном уровне сущность любого явления во Вселенной можно свести к энергетическим вибрациям. А сами энергетические вибрации, вне всякого сомнения, способны взаимодействовать и реагировать на другие. Отсюда следует, что вы действительно способны привлечь к себе успех так же естественно, как обнаружить место для парковки автомобиля, приближающийся лифт или свободную комнату в отеле. Когда вами владеет всепоглощающая мечта и твердая вера в ее осуществление, вы привлекаете к себе партнеров, находите средства, возможности, укрепляетесь на рынках и создаете тот отлаженный механизм ваших действий, который ведет к осуществлению вашей мечты. Ваше благополучие всегда будет средним по сравнению с благополучием пяти ваших ближайших друзей Это утверждение так предсказуемо и тем не менее так удивительно для непосвященных. Возьмем пятерых ваших ближайших друзей, сложим их годовой доход за прошедший год и разделим сумму на пять: это и будет ваш общий заработок за этот год. И это относится не только к деньгам... Это правило действует в нескольких законах, касающихся процветания, и остается в силе повсеместно. Взгляните на взаимоотношения, здоровье и счастье этих ближайших друзей, и вы обнаружите, что вы в этом списке находитесь как раз посередине.  Вера в возможность процветания способна извлечь его для вас из общей сокровищницы мироздания Мы знаем, что идеи -- это средство, делающее возможным появление благосостояния из небытия и его реального воплощения на физическом уровне. Но все это невозможно осуществить без веры. Вы должны увидеть, распознать свое благо, стремиться к нему, поверить в его существование, чтобы оно появилось. Люди, наделенные меньшим талантом, но с более сильной верой, достигают более значительных успехов и намного скорее, чем люди способные, но слабые верой.

                ***

 Михаил Розенштейн

Ну расскажи мне,расскажи,
что больше нет ни сил ни боли,
что вьюга вертит виражи
на белом подмосковном поле.
Ну расскажи мне,расскажи,
как в городе,что за плечами,
вверх убегают этажи,
и окна светятся ночами.
Как эту тяжесть мы несём
сквозь толщу лет,тоски и злобы,
ну,расскажи мне обо всём,
что было или быть могло бы.
Как душу тянет, и звучит
какой-то вальс старорежимный,
и дождь под окнами стучит,
что ж, и об этом расскажи мне.
Как,закурив,себе нальёшь,
и за проклятое столетье
на брудершафт с тоскою пьёшь
по первой,по второй,по третьей.
И засыпаешь, и живёшь забавной жизнью,
не похожей на всё,что прожито, ну что ж,
об этом расскажи мне тоже.
И пусть лежит ночная мгла
на этом городе,как вата,
а жизнь сложилась,как смогла,
ни правых в ней, ни виноватых.

                ***
                Хосе Ортега-и-Гассет
                Восстание масс
                (фрагменты)
I. СТАДНОСТЬ

«В сущности,  чтобы  ощутить  массу  как психологическую  реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственпому человеку можно определить, масса это или нет. Масса  -  всякий и  каждый,  кто ни в добре, ни в зле  не мерит себя особой мерой, а  ощущает таким же, "как  и все", и  не  только не удручен, но  доволен  собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой - задаваясь вопросом, есть ли у  него  какое-то  дарование, умение, достоинство, - убеждается,  что нет никакого.  Этот   человек  почувствует  себя заурядностью,   бездарностью, серостью. Но не массой.
     Обычно,  говоря  об  "избранном меньшинстве", передергивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные - не те, кто кичливо ставит себя выше, но  те, кто  требует  от  себя больше,  даже если  требование  к  себе непосильно. И, конечно, радикальнее всего делить человечество на два класса: на  тех,  кто  требует от себя  многого  и сам  на себя взваливает тяготы  и обязательства, и на тех, кто не требует  ничего и для  кого жить - это плыть по течению, оставаясь таким, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя».

V. СТАТИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«…современный средний  европеец душевно здоровее и  крепче своих предшественников,  но и душевно беднее. Оттого  он порой смахивает на дикаря, внезапно забредшего  в  мир вековой цивилизации. Школы, которыми так гордился прошлый век, внедрили в  массу современные жизненные навыки, но  не сумели воспитать ее. Снабдили ее средствами для того,  чтобы жить полнее, но не  смогли  наделить  ни  историческим  чутьем,  ни   чувством  исторической ответственности.  В массу  вдохнули силу и спесь  современного прогресса, но забыли о духе. Естественно, она и не  помышляет  о духе, и  новые поколения, желая  править миром,  смотрят на него как на первозданный рай,  где нет  ни
давних следов, ни давних проблем.
     Славу и ответственность за  выход  широких масс на историческое поприще несет XIX век. Только  так  можно судить о нем беспристрастно и справедливо. Что-то  небывалое  и неповторимое крылось  в его  климате, раз вызрел  такой человеческий урожай. Не усвоив и не  переварив этого, смешно и легкомысленно отдавать  предпочтение духу  иных  эпох.  Вся история  предстает  гигантской лабораторией, где  ставятся все  мыслимые  и  немыслимые опыты, чтобы  найти рецепт  общественной жизни,  наилучшей  для  культивации  "человека".  И, не прибегая к уверткам,  следует  признать данные  опыта:  человеческий посев в условиях либеральной  демократии  и технического прогресса  - двух  основных факторов - за столетие утроил людские ресурсы Европы.
     Такое изобилие, если  мыслить здраво, приводит  к  ряду  умозаключений: первое  - либеральная  демократия на базе  технического  творчества является высшей из доныне  известных  форм общественной жизни; второе - вероятно, это не  лучшая  форма, но лучшие  возникнут на ее основе и  сохранят  ее суть, и третье - возвращение к формам низшим, чем в XIX веке, самоубийственно.
     И  вот,  разом  уяснив  себе  все эти  вполне  ясные  вещи,  мы  должны предъявить XIX веку счет. Очевидно, наряду с чем-то небывалым и неповторимым имелись в  нем и какие-то  врожденные  изъяны, коренные пороки, поскольку он создал  новую  породу людей - мятежную  массу - и  теперь  она угрожает  тем основам,  которым  обязана  жизнью. Если  этот  человеческий   тип   будет по-прежнему  хозяйничать в Европе  и  право решать останется за  ним, то  не пройдет  и  тридцати  лет,  как  наш  континент  одичает.  Наши  правовые  и технические достижения исчезнут с той  же легкостью, с какой не раз исчезали секреты мастерства[*Герман  Вейль, один из крупнейших физиков современности, соратник и  преемник Эйнштейна, не раз повторял в частной беседе, что,  если бы определенные люди, десять  или двенадцать человек, внезапно умерли,  чудо
современной   физики  оказалось   бы  навеки  утраченным  для  человечества. Столетиями  надо  было   приспосабливать  человеческий  мозг  к  абстрактным головоломкам  теоретической физики. И  любая  случайность может развеять эти чудесные  способности,  от  которых зависит  и  вся техника будущего]. Жизнь съежится. Сегодняшний  избыток возможностей обернется  беспросветной нуждой, скаредностью, тоскливым бесплодием.  Это будет неподдельный декаданс. Потому что восстание  масс  и  есть то  самое,  что  Ратенау называл  "вертикальным одичанием".


VI. ВВЕДЕНИЕ В АНАТОМИЮ МАССОВОГО ЧЕЛОВЕКА

     «Кто  он, тот массовый человек, что  главенствует сейчас  в общественной жизни,  политической  и не политической? Почему он такой, какой есть,  иначе говоря, как он получился таким?
     Оба вопроса требуют  совместного  ответа,  потому что взаимно проясняют друг друга.  Человек, который намерен сегодня возглавлять европейскую жизнь, мало похож  на  тех, кто двигал  XIX век,  но именно XIX веком он  рожден  и вскормлен.  Проницательный  ум,  будь  то  в 1820-м, 1850-м  или 1880  году, простым  рассуждением  a   priori   мог  предвосхитить  тяжесть  современной исторической  ситуации. И  в ней действительно нет ровным счетом ничего,  не предугаданного  сто  лет  назад. "Массы  надвигаются!"[2]  - апокалипсически восклицал   Гегель.  "Без   новой  духовной   власти   наша  эпоха  -  эпоха революционная - кончится катастрофой"[3],  - предрекал  Огюст Конт.  "Я вижу
всемирный  потоп  нигилизма!" -  кричал  с  энгадинских  круч  усатый Ницше. Неправда, что история непредсказуема. Сплошь и рядом  пророчества сбывались. Если бы грядущее не оставляло бреши для предвидений, то и впредь, исполняясь и становясь прошлым, оно оставалось бы непонятным.  В  шутке, что  историк -пророк  наизнанку, заключена вся философия истории. Конечно, можно провидеть лишь  общий  каркас  будущего,  но  ведь  и  в  настоящем  или  прошлом  это единственное, что, в сущности, доступно. Поэтому, чтобы  видеть свое  время, надо смотреть с расстояния. С какого?  Достаточного, чтобы не различать носа Клеопатры.
     Какой представлялась жизнь той человеческой  массе,  которую в изобилии плодил XIX век?  Прежде  всего и во всех отношениях - материально доступной. Никогда  еще  рядовой  человек  не утолял с  таким  размахом  свои житейские запросы.  По мере  того как  таяли крупные  состояния  и  ужесточалась жизнь рабочих,  экономические  перспективы среднего сдоя  становились день ото дня все шире. Каждый день вносил новую лепту в его жизненный  standard. С каждым днем  росло  чувство  надежности и собственной независимости. То, что прежде считалось удачей  и  рождало смиренную признательность судьбе, стало правом, которое не благословляют, а требуют.
     С  1900  года  начинает и рабочий ширить и  упрочивать свою жизнь.  Он, однако, должен  за это  бороться. Благоденствие не уготовано ему  заботливо, как среднему человеку, на диво слаженным обществом и Государством.
     Этой  материальной доступности и обеспеченности сопутствует житейская - comfort  и  общественный  порядок.  Жизнь  катится  по надежным  рельсам,  и столкновение с чем-то враждебным и грозным мало представимо.
     Столь  ясная  и  распахнутая  перспектива  неминуемо  должна  в  недрах обыденного  сознания  копить  то  ощущение жизни, что  метко  выражено нашей старинной поговоркой - "широка Кастилия!" А именно, во всех ее основных и решающих моментах жизнь представляется новому человеку лишенной преград. Это обстоятельство  и  его важность осознаются сами  собой, если  вспомнить, что прежде рядовой человек и не подозревал  о такой  жизненной раскрепощенности. Напротив, жизнь была для него тяжкой участью - и материально, и житейски. Он с  рождения  ощущал ее  как  скопище  преград,  которые  обречен терпеть,  с которыми принужден смириться и втиснуться в отведенную ему щель.
     Контраст будет еще отчетливее, если от материального перейти к  аспекту гражданскому и моральному. С середины прошлого века средний человек не видит перед  собой никаких  социальных барьеров. С рождения  он  и  в общественной жизни не встречает  рогаток и ограничений. Никто не  принуждает  его  сужать свою  жизнь. И здесь "широка Кастилия". Не существует ни сословий, ни  каст. Ни у кого нет гражданских привилегий. Средний человек  усваивает как истину, что все люди узаконенно равны.
     Никогда за всю историю человек не знал условий, даже отдаленно  похожих на современные. Речь действительно идет о чем-то абсолютно новом, что внес в человеческую  судьбу XIX  век. Создано  новое  сценическое пространство  для существования человека,  новое  и в материальном  и в социальном  плане. Три начала   сделали   возможным  этот   новый  мир:   либеральная   демократия, экспериментальная  наука  и  промышленность.  Два  последних  фактора  можно объединить  в одно понятие -  техника.  В этой триаде ничто  не рождено  XIX веком,  но  унаследовано  от двух  предыдущих столетий. Девятнадцатый век не изобрел, а внедрил,  и в том его заслуга. Это прописная истина.  Но одной ее мало, и надо вникнуть в ее неумолимые следствия.
     Девятнадцатый век был революционным  по сути. И суть  не в живописности его баррикад - это всего лишь декорация, - а в том, что он поместил огромную массу  общества в жизненные  условия,  прямо  противоположные всему,  с  чем средний человек свыкся ранее. Короче,  век  перелицевал общественную  жизнь. Революция  не   покушение   на  порядок,   но   внедрение   нового  порядка, дискредитирующего  привычный.  И  потому   можно  без  особых  преувеличений сказать,  что  человек,  порожденный XIX  столетием, социально стоит  в ряду предшественников  особняком. Разумеется, человеческий тип XVIII века отличен от преобладавшего в  семнадцатом, а тот -  от характерного  для XVI века, но все  они в конечном  счете родственны, схожи и по сути  даже одинаковы, если сопоставить  их с нашим новоявленным современником. Для "плебея" всех времен "жизнь" означала  прежде всего стеснение, повинность, зависимость  - короче, угнетение. Еще короче - гнет, если не ограничивать его правовым и сословным, забывая о стихиях. Потому что их напор не слабел никогда, вплоть до прошлого века,  с   началом   которого   технический  прогресс   -   материальный   и управленческий  -  становится  практически  безграничным.  Прежде  даже  для
богатых и  могущественных земля была миром нужды, тягот и  риска[При  любом относительном  богатстве сфера благ  и удобств, обеспеченных им, была крайне сужена  всеобщей  бедностью  мира.  Жизнь  среднего  человека  много  легче, изобильнее  и безопаснее  жизни  могущественнейшего властителя  иных времен. Какая разница, кто кого богаче, если богат мир и  не скупится на автострады, магистрали, телеграфы, отели, личную безопасность и аспирин?].
     Тот  мир,  что  окружает  нового  человека  с  колыбели,  не  только не понуждает его  к  самообузданию,  не  только  не  ставит  перед  ним никаких запретов  и  ограничений, но, напротив, непрестанно  бередит  его  аппетиты, которые в принципе могут расти бесконечно. Ибо этот мир XIX и начала XX века не просто демонстрирует свои бесспорные достоинства и масштабы, но и внушает своим  обитателям  -  и это крайне важно - полную  уверенность, что  завтра, словно упиваясь стихийным и  неистовым ростом, мир станет  еще  богаче,  еще шире и совершеннее. И по сей день, несмотря на признаки первых трещин в этой незыблемой  вере, -  по  сей  день,  повторяю,  мало  кто  сомневается,  что автомобили  через пять  лет будут  лучше и дешевле, чем сегодня. Это так  же непреложно,  как  завтрашний  восход  солнца.   Сравнение,  кстати,  точное. Действительно, видя  мир  так  великолепно устроенным  и слаженным,  человек заурядный полагает  его делом рук самой природы и не в силах додуматься, что дело это требует усилий людей незаурядных.  Еще  труднее ему уразуметь,  что все эти легко достижимые блага держатся на определенных и нелегко достижимых человеческих качествах,  малейший недобор  которых  незамедлительно  развеет прахом великолепное сооружение.
     Пора  уже  наметить  первыми  двумя  штрихами  психологический  рисунок сегодняшнего  массового  человека: эти  две черты -  беспрепятственный  рост жизненных  запросов  и,  следовательно,  безудержная  экспансия  собственной натуры и, второе, врожденная неблагодарность ко  всему, что сумело облегчить ему жизнь.  Обе черты рисуют весьма знакомый душевный склад -  избалованного ребенка.  И в общем  можно уверенно  прилагать их к  массовой  душе  как оси координат.  Наследница незапамятного и  гениального былого,  гениального  по своему  вдохновению  и  дерзанию, современная  чернь избалована  окружением. Баловать  - это  значит потакать, поддерживать иллюзию, что все  дозволено и ничто не  обязательно. Ребенок в такой обстановке  лишается понятий  о своих пределах. Избавленный  от  любого давления извне,  от любых  столкновений  с другими, он и впрямь начинает верить, что существует  только он, и привыкает ни  с кем  не считаться, а главное, никого  не считать лучше себя.  Ощущение
чужого  превосходства  вырабатывается лишь благодаря кому-то более сильному, кто  вынуждает  сдерживать,  умерять и подавлять  желания.  Так  усваивается важнейший урок: "Здесь кончаюсь я и начинается другой, который может больше, чем я. В мире, очевидно,  существуют двое:  я и тот  другой, кто выше меня". Среднему  человеку прошлого мир  ежедневно преподавал эту  простую мудрость, поскольку был  настолько  неслаженным, что  бедствия не кончались и ничто не становилось надежным, обильным и устойчивым. Но для новой массы все возможно и  даже гарантировано -  и  все  наготове,  без  каких-либо  предварительных усилий, как  солнце,  которое не надо тащить в зенит на собственных  плечах. Ведь никто никого  не благодарит за воздух, которым дышит, потому что воздух никем  не изготовлен -  он часть того,  о чем  говорится  "это естественно", поскольку это есть  и не  может не  быть.  А  избалованные массы достаточно малокультурны,  чтобы  всю  эту  материальную   и  социальную   слаженность, безвозмездную, как воздух, тоже считать естественной, поскольку она, похоже, всегда есть и почти так же совершенна, как и природа.
     Мне  думается, сама  искусность, с какой XIX век обустроил определенные сферы жизни, побуждает облагодетельствованную массу считать их устройство не искусным,  а  естественным.  Этим  объясняется  и определяется то  абсурдное состояние  духа,  в  котором  пребывает   масса:  больше  всего  ее  заботит собственное благополучие и меньше всего - истоки этого благополучия. Не видя в благах  цивилизации ни изощренного замысла, ни  искусного  воплощения, для сохранности которого нужны огромные и бережные усилия, средний человек и для себя  не  видит  иной  обязанности,  как  убежденно  домогаться  этих  благ, единственно по праву рождения. В  дни  голодных бунтов народные толпы обычно требуют хлеба, а в поддержку требований обычно громят пекарни. Чем не символ того, как современные массы поступают, только размашистей и изобретательней, с  той цивилизацией, что их  питает?[*Для брошенной на собственный  произвол массы,  будь  то  чернь  или  знать,  жажда  жизни  неизменно  оборачивается
разрушением самих  основ жизни».


VIII. ПОЧЕМУ  МАССЫ ВТОРГАЮТСЯ  ВСЮДУ,  ВО ВСЕ  И ВСЕГДА  НЕ  ИНАЧЕ КАК НАСИЛИЕМ


«Начну с того, что выглядит  крайне парадоксальным, а в действительности проще простого: когда  для заурядного  человека  мир  и  жизнь  распахнулись настежь,  душа  его для  них  закрылась  наглухо.  И  я  утверждаю, что  эта закупорка заурядных  душ и породила то  возмущение  масс, которое становится для человечества серьезной проблемой».

«Массовый  человек  ощущает себя совершенным. Человеку  незаурядному для этого  требуется  незаурядное  самомнение,  и  наивная  вера  в  собственное совершенство  у  него не органична, а внушена  тщеславием и остается мнимой, притворной и сомнительной для самого себя. Поэтому  самонадеянному так нужны другие, кто  подтвердил  бы  его домыслы о себе. И  даже в этом  клиническом случае, даже ослепленный тщеславием,  достойный  человек  не в силах ощутить себя завершенным. Напротив, сегодняшней заурядности, этому новому Адаму, и в голову  не взбредет  усомниться в собственной избыточности.  Самосознание  у него поистине райское.  Природный  душевный герметизм  лишает  его  главного условия,  необходимого,   чтобы  ощутить  свою   неполноту,  -   возможности сопоставить себя с другим. Сопоставить означало бы на миг отрешиться от себя и вселиться в ближнего. Но заурядная душа не способна к перевоплощению – для нее, увы, это высший пилотаж. Словом, та же разница, что  между тупым и смышленым. Один замечает, что он  на  краю неминуемой  глупости, силится  отпрянуть,  избежать ее и  своим усилием укрепляет разум.  Другой  ничего не замечает:  для себя  он  -  само благоразумие, и отсюда та  завидная безмятежность, с какой он погружается  в собственный идиотизм. Подобно  тем моллюскам,  которых не удается извлечь из раковины, глупого  невозможно выманить из  его глупости, вытолкнуть наружу, заставить  на миг оглядеться  по  ту сторону своих  катаракт и сличить  свою привычную подслеповатость  с  остротой зрения  других. Он  глуп пожизненно и прочно. Недаром Анатоль Франс говорил, что дурак  пагубней злодея. Поскольку злодей иногда передыхает».

«Речь  не  о  том,  что массовый  человек  глуп.  Напротив,  сегодня его умственные способности и возможности шире, чем когда-либо.  Но это  не  идет ему  впрок: на деле  смутное ощущение своих  возможностей лишь побуждает его закупориться и  не  пользоваться ими. Раз  навсегда освящает он  ту мешанину прописных истин, несвязных мыслей и просто словесного  мусора, что скопилась в  нем по воле случая,  и навязывает ее везде и  всюду, действуя по простоте душевной, а потому  без страха и упрека. Именно об этом и говорил я в первой главе: специфика нашего времени не в том, что посредственность полагает себя незаурядной,  а  в том,  что она провозглашает  и утверждает свое  право  на пошлость, или, другими словами, утверждает пошлость как право.
     Тирания интеллектуальной  пошлости  в  общественной жизни,  быть может, самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым».

«Сегодня,   напротив,   у   среднего   человека  самые   неукоснительные представления  обо  всем, что творится  и  должно  твориться  во  вселенной. Поэтому  он  разучился слушать.  Зачем,  если все ответы он находит  в самом себе?  Нет никакого  смысла  выслушивать,  и,  напротив,  куда  естественнее судить, решать, изрекать  приговор. Не осталось такой общественной проблемы, куда бы он не встревал, повсюду оставаясь  глухим и слепым и всюду навязывая свои "взгляды".

«Массовая вера в то, что цивилизация  так же стихийна и первозданна, как сама природа, уподобляет человека дикарю. Он видит в ней свое лесное логово. Об этом уже говорилось, но следует дополнить сказанное.
     Основы, на которых держится цивилизованный мир и без которых он рухнет, для массового человека попросту не существуют. Эти краеугольные камни его не занимают,  не  заботят, и  крепить  их он  не намерен. Почему так сложилось? Причин немало, но остановлюсь на одной.
     С развитием цивилизация становится все сложнее  и запутаннее. Проблемы, которые  она сегодня ставит,  архитрудны. И  все меньше  людей, чей разум на высоте  этих проблем.  Наглядное свидетельство  тому -  послевоенный период. Восстановление Европы - область высшей математики и  рядовому европейцу явно не  по силам. И не потому, что не хватает  средств.  Не хватает голов.  Или, точнее,  голова,  хоть и с трудом,  нашлась бы, и  не  одна, но иметь  ее на плечах дряблое тело срединной Европы не хочет.
     Разрыв  между  уровнем  современных проблем и  уровнем  мышления  будет расти, если  не отыщется  выход,  и  в  этом  главная  трагедия цивилизации».

«На сегодня крах терпит сам человек, уже неспособный  поспевать за своей цивилизацией. Оторопь  берет, когда люди вполне культурные - и даже весьма - трактуют   злободневную   тему.  Словно   заскорузлые  крестьянские   пальцы вылавливают  со стола  иголку.  К  политическим и  социальным  вопросам  они приступают  с таким набором допотопных  понятий, какой годился в дело двести лет назад для смягчения трудностей в двести раз легче.
    Растущая  цивилизация - не  что иное, как жгучая проблема.  Чем  больше достижений, тем в большей  они  опасности. Чем лучше жизнь, тем она сложнее».

«Оттого-то и большевизм и  фашизм, две политические "новинки", возникшие в Европе и по соседству с ней, отчетливо представляют собой движение вспять. И не столько по смыслу  своих учений - в любой доктрине есть доля истины, да и  в  чем только нет  хотя бы  малой ее  крупицы, -  сколько  по  тому,  как допотопно, антиисторически используют они свою долю истины, Типично массовые движения, возглавленные,  как  и следовало ждать,  недалекими людьми старого образца, с короткой памятью  и нехваткой исторического чутья, они  с  самого начала выглядят так, словно уже канули в прошлое, и, едва возникнув, кажутся реликтовыми».

XI. ВЕК САМОДОВОЛЬНЫХ НЕДОРОСЛЕЙ

     «Итак,  новая  социальная реальность такова: европейская история впервые оказалась  отданной  на  откуп  заурядности.  Или  в действительном  залоге: заурядность,  прежде  подвластная,  решила  властвовать.  Решение  выйти  на авансцену возникло само  собой, как  только созрел новый человеческий  тип - воплощенная посредственность. В социальном плане психологический строй этого новичка определяется следующим: во-первых, подспудным и врожденным ощущением легкости  и  обильности  жизни, лишенной тяжких ограничений,  и,  во-вторых, вследствие  этого -  чувством  собственного превосходства и  всесилия,  что, естественно,  побуждает  принимать  себя таким, какой  есть, и считать  свой умственный   и   нравственный   уровень    более   чем    достаточным.   Эта самодостаточность повелевает не поддаваться внешнему  влиянию, не подвергать сомнению  свои  взгляды  и   не  считаться  ни  с   кем.  Привычка   ощущать
превосходство постоянно бередит желание господствовать.  И массовый  человек держится так, словно в мире существует только он и ему  подобные, а отсюда и его третья черта - вмешиваться во все, навязывая свою убогость бесцеремонно, безоглядно  , безотлагательно  и  безоговорочно,  то  есть  в  духе "прямого действия".

Понять современность,  при всей ее  неповторимости,  помогает  то,  что роднит ее  с  прошлым.  Едва  средиземноморская  цивилизация достигла  своей полноты, как на сцену выходит циник. Грязными сандалиями Диоген топчет ковры Аристиппа. В III веке до Рождества Христова циники кишат - они на всех углах и  на любых  постах.  И единственное, что  делают, - саботируют цивилизацию. Циник  был  нигилистом эллинизма.  Он никогда не создавал и даже не пытался. Его работой  было разрушение,  верней,  старание разрушить, поскольку он и в этом не  преуспел.  Циник, паразит  цивилизации,  живет ее отрицанием именно потому, что  уверен в ней. Чего  стоил бы  он и что,  спрашивается, делал бы среди дикарей,  где  каждый безотчетно и всерьез действует  так,  как сам он действовал напоказ и  нарочно, видя в том личную заслугу? Чего стоит фашист, если  он  не  ополчается  на  свободу? И  сюрреалист,  если он  не  шельмует искусство?
     Иначе  и  не  могло бы вести  себя  это  существо, рожденное в чересчур хорошо устроенном мире, где привыкло видеть одни блага,  а не опасности. Его избаловало окружение, домашнее тепло цивилизации  - и маменькина сынка вовсе не  тянет покидать родное гнездо своих прихотей, слушаться  старших и уж тем более - входить в неумолимое русло своей судьбы».

«В   наши  дни   государство   стало   чудовищной   машиной   немыслимых возможностей,  которая  действует  фантастически  точно  и  оперативно.  Это средоточие общества, и  достаточно  нажатия кнопки, чтобы гигантские  рычаги молниеносно обработали каждую пядь социального тела.
     Современное  государство - самый явный и наглядный продукт цивилизации. И отношение к нему массового человека проливает свет на многое. Он  гордится государством и знает, что  именно оно гарантирует ему  жизнь, но не сознает, что это  творение человеческих рук, что  оно  создано определенными людьми и держится  на определенных  человеческих  ценностях, которые сегодня  есть, а завтра  могут  улетучиться.  С  другой  стороны, массовый  человек  видит  в государстве безликую силу, а  поскольку и себя ощущает безликим, то  считает его своим. И если в жизни  страны возникнут какие-либо трудности, конфликты, проблемы, массовый человек постарается, чтобы  власти немедленно вмешались и взяли   заботу  на   себя,   употребив  на   это,  все  свои  безотказные  и неограниченные средства.
     Здесь-то  и  подстерегает  цивилизацию  главная опасность  -  полностью огосударствленная  жизнь,  экспансия власти, поглощение государством  всякой социальной  самостоятельности -  словом, удушение  творческих начал истории, которыми в  конечном счете держатся,  питаются  и движутся  людские  судьбы. Когда у массы  возникнут затруднения или просто разыграются аппетиты, она не сможет  не поддаться  искушению  добиться  всего самым  верным  и  привычным способом,  без усилий, без сомнений,  без  борьбы  и  риска,  одним нажатием кнопки пустив  в ход чудодейственную машину.  Масса говорит:  "Государство - это я" - и жестоко ошибается. Государство идентично массе лишь в том смысле, в каком Икс  идентичен Игреку,  поскольку никто  из них не  Зет. Современное государство  и массу  роднит лишь их безликость  и безымянность. Но массовый человек уверен, что он-то и есть государство, и не упустит случая  под любым предлогом  двинуть рычаги,  чтобы  раздавить какое бы  то ни было творческое меньшинство, которое раздражает его  всегда и всюду, будь то политика, наука или производство.
     Кончится   это   плачевно.  Государство   удушит  окончательно   всякую социальную самодеятельность, и никакие новые семена уже не взойдут. Общество вынудят  жить  для  государства, человека  - для государственной  машины.  И поскольку это всего лишь машина, исправность и  состояние которой зависят от живой силы окружения, в конце концов  государство,  высосав из  общества все соки,  выдохнется, зачахнет и  умрет самой  мертвенной  из смертей  - ржавой смертью механизма».

XV. ПЕРЕХОДЯ К СУТИ ДЕЛА

    «Суть такова: Европа утратила  нравственность.  Прежнюю массовый человек отверг не ради новой, а ради того, чтобы, согласно своему жизненному складу, не придерживаться никакой. Что бы ни  твердила молодежь о "новой морали", не верьте  ни  единому слову.  Утверждаю, что на всем континенте ни у  кого  из знатоков  нового  ethos нет  и подобия морали.  И если  кто-то  заговорил  о "новой", значит, замыслил новую пакость и ищет контрабандных путей[Не знаю, найдется  ли сейчас десяток людей, рассеянных по  миру, которые видят воочию ростки  того, что со временем действительно может стать новой моралью. И, уж конечно, не эти люди делают погоду].
     Так что наивно укорять современного человека в  безнравственности.  Это не  только  не  заденет,  но даже  польстит. Безнравственность  нынче  стала ширпотребом, и кто только не щеголяет ею».

«Что  бы ни одушевляло, все сводится к  одному и становится предлогом не считаться  ни  с кем  и  ни с  чем. Если  кто-то  играет  в  реакционера, то наверняка  для  того,  чтобы  под  видом спасения  отечества  и  государства сравнять с землей все остальное и с полным правом топтать ближнего, особенно если тот  чего-то  стоит.  Но  и  в революционеров играют с  той  же  целью: наружная одержимость судьбой угнетенных  и социальной справедливостью служит маской, освобождающей от досадной  обязанности  быть правдивым,  терпимым и, главное, уважать человеческие достоинства.  Я  знаю  немало  людей,  которые вступили в  ту или иную рабочую партию  лишь затем, чтобы обрести внутреннее право презирать интеллигенцию  и  не смотреть  на нее снизу вверх.  Что ж до диктатур,  то мы уже налюбовались, как  там льстят толпе и  топчут все,  что
выше ее уровня».
1930

                А. Камю
Миф о Сизифе
(фрагменты)

Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд. Если верить Гомеру, Сизиф был мудрейшим и осмотрительнейшим из смертных. Правда, согласно другому источнику, он промышлял разбоем. Я не вижу здесь противоречия. Имеются различные мнения о том, как он стал вечным тружеником ада. Его упрекали прежде всего за легкомысленное отношение к богам. Он разглашал их секреты. Эгипа, дочь Асона, была похищена Юпитером. Отец удивился этому исчезновению и пожаловался Сизифу. Тот, зная о похищении, предложил Асопу помощь, при условии, что Асоп даст воду цитадели Коринфа. Небесным молниям он предпочел благословение земных вод. Наказанием за это стали адские муки. Гомер рассказывает также, что Сизиф заковал в кандалы Смерть. Плутон не мог вынести зрелища своего опустевшего и затихшего царства. Он послал бога войны, который вызволил Смерть, из рук ее победителя.
Говорят также, что, умирая. Сизиф решил испытать любовь жены и приказал ей бросить его тело на площади без погребения. Так Сизиф оказался в аду. Возмутившись столь чуждым человеколюбию послушанием, он получил от Плутона разрешение вернуться на землю, дабы наказать жену. Но стоило ему вновь увидеть облик земного мира, ощутить воду, солнце, теплоту камней и море, как у него пропало желание возвращаться в мир теней. Напоминания, предупреждения и гнев богов были напрасны. Многие годы он продолжал жить на берегу залива, где шумело море и улыбалась земля. Потребовалось вмешательство богов. Явился Меркурий, схватил Сизифа за шиворот и силком утащил в ад, где его уже поджидал камень.
Уже из этого понятно, что Сизиф - абсурдный герой. Такой он и в своих страстях, и в страданиях. Его презрение к богам, ненависть к смерти и желание жить стоили ему несказанных мучений - он вынужден бесцельно напрягать силы. Такова цена земных страстей. Нам неизвестны подробности пребывания Сизифа в преисподней. Мифы созданы для того, чтобы привлекать наше воображение. Мы можем представить только напряженное тело, силящееся поднять огромный камень, покатить его, взобраться с ним по склону; видим сведенное судорогой лицо, при жатую к камню щеку, плечо, удерживающее покрытую глиной тяжесть, оступающуюся ногу, вновь и вновь поднимающие камень науки с измазанными землей ладонями. В результате долгих и размеренных усилий, в пространстве без неба, во времени без начала и до конца, цель достигнута. Сизиф смотрит, как в считанные мгновения камень скатывается к подножию горы, откуда его опять придется поднимать к вершине. Он спускается вниз. Сизиф интересует меня во время этой паузы. Его изможденное лицо едва отличимо от камня! Я вижу этого человека, спускающегося тяжелым, но ровным шагом к страданиям, которым нет конца, В это время вместе с дыханием к нему возвращается сознание, неотвратимое, как его бедствия. И в каждое мгновение, спускаясь с вершины в логово богов, он выше своей судьбы. Он тверже своего камня.
Этот миф трагичен, поскольку его герой наделен сознанием. О какой каре могла бы идти речь, если бы на каждом шагу его поддерживала надежда на успех? Сегодняшний рабочий живет так всю свою жизнь, и его судьба не менее трагична. Но сам он трагичен лишь в те редкие мгновения, когда к нему возвращается сознание. Сизиф, пролетарий богов, бессильный и бунтующий, знает о бесконечности своего печального удела; о нем он думает вовремя спуска. Ясность видения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение.
Иногда спуск исполнен страданий, но он может проходить и в радости. Это слово уместно. Я вновь представляю себе Сизифа, спускающегося к своему камню. В начале были страдания. Когдa память наполняется земными образами, когда непереносимым становится желание счастья, бывает, что к сердцу человека подступает печаль: это победа камня, это сам камень. Слишком тяжело нести безмерную ношу скорби. Таковы наши ночи в Гефсиманском саду. Но сокрушающие нас истины отступают, как только мы распознаем их. Так Эдип сначала подчинялся судьбе, не зная о ней. Трагедия начинается вместе с познанием. Но в то же мгновение слепой и отчаявшийся Эдип сознает, что единственной связью с миром остается для него нежная девичья рука. Тогда-то и раздается его высокомерная речь: "Несмотря на все невзгоды, преклонный возраст и величие души заставляют меня сказать, что все Хорошо". Эдип у Софокла, подобно Кириллову у Достоевского, дает нам формулу абсурдной победы. Античная мудрость соединяется с современным героизмом.
Перед тем, кто открыл абсурд, всегда возникает искушение написать нечто вроде учебника счастья. "Как, следуя, по столь узкому пути?.." Но мир всего лишь один, счастье и абсурд являются Порождениями одной и той же земли. Они неразделимы. Было Вы ошибкой утверждать, что счастье рождается непременно из открытия абсурда. Может случиться, что чувство абсурда рождается из счастья. "Я думаю, что все хорошо", - говорит Эдип, и эти слова священны. Они раздаются в суровой и конечной вселенной человека. Они учат, что это не все, еще не все исчерпано. Они изгоняют из этого мира бога, вступившего в него вместе с неудовлетворенностью и тягой к бесцельным страданиям. Они превращают судьбу в дело рук человека, дело, которое должно решаться среди людей.
В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень - его достояние. Точно так же абсурдный человек, глядя на свои муки, заставляет умолкнуть идолов. В неожиданно притихшей вселенной слышен шепот тысяч тонких восхитительных голосов, поднимающихся от земли. Это бессознательный, тайный зон всех образов мира - такова изнанка и такова цена победы. Солнца нет без тени, и необходимо познать ночь. Абсурдный человек говорит "да" - и его усилиям более нет конца. Если и есть личная судьба, то это отнюдь не предопределение свыше, либо, в крайнем случае, предопределение сводится к тому, как о нем судит сам человек: оно фатально и достойно презрения. В остальном он сознает себя властелином своих дней. В неумолимое мгновение. когда человек оборачивается и бросает взгляд на прожитую жизнь. Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень.
Я оставляю Сизифа у подножия его горы! Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бес плодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым».

                * * *
                Абсурдный человек

Ставрогин  если верует,  то не верует, что он верует Если же не верует,
то не верует, что он не верует.
                "Бесы"


П
оле  моей  деятельности,--  говорил Гете,-- это  время".  Вот  вполне абсурдное речение.  Что представляет собой абсурдный человек?  Он  ничего не предпринимает ради вечности и не отрицает этого. Не то чтобы ему вообще была чужда  ностальгия.  Но  он  отдает  предпочтение  своему  мужеству  и  своей способности суждения. Первое учит его вести не подлежащую обжалованию жизнь, довольствоваться  тем,  что  есть;  вторая  дает  ему  представление  о  его пределах. Уверившись в конечности своей свободы, отсутствии будущности у его бунта и в бренности сознания, он готов продолжить свои деяния в том времени, которое  ему  отпущено   жизнью.  Здесь  его  поле,   место   его  действий, освобожденное от любого суда, кроме его собственного. Более  продолжительная жизнь не означает для него иной жизни. Это было бы нечестно.  А что говорить о той иллюзорной вечности, именуемой судом  потомков, на который  полагалась г-жа Ролан  -- эта "опрометчивость наказана по заслугам". Потомство охотно цитирует ее  слова,  но забывает судить по ним о ней самой.  Ведь г-жа Ролан безразлична потомству.
     Нам не  до ученых  рассуждении о  морали. Дурные человеческие  поступки сопровождаются изобилием  моральных оправданий, и я каждый день замечаю, что
честность  не  нуждается в  правилах. Абсурдный человек готов признать,  что есть лишь одна мораль, которая не отделяет от бога: это навязанная ему свыше мораль. Но абсурдный  человек живет как  раз без этого бога. Что  до  других моральных   учений  (включая  и  имморализм),  то  в  них  он  видит  только оправдания,  тогда как самому  не в чем оправдываться.  Я  исхожу  здесь  из принципа его невиновности.
     Невиновность  опасна.  "Все дозволено",--  восклицает Иван Карамазов. И
эти слова пронизаны абсурдом, если не истолковывать их вульгарно. Обращалось
ли внимание на то, что "все дозволено" -- не крик освобождения и радости,  а горькая констатация? Достоверность  бога, придающего смысл жизни, куда более притягательна, чем достоверность  безнаказанной  власти злодеяния.  Нетрудно сделать выбор между ними.  Но  выбора нет, и поэтому приходит горечь. Абсурд не  освобождает,  он  привязывает.  Абсурд не есть  дозволение каких  угодно действий. "Все дозволено"  не  означает,   что  ничто  не  запрещено.  Абсурд  показывает  лишь равноценность  последствий  всех  действий.  Он  не рекомендует   совершать преступления (это  было бы ребячеством), но выявляет бесполезность угрызений совести. Если все виды опыта равноценны, то опыт долга не более законен, чем любой другой. Можно быть добродетельным из каприза.
    Все  моральные  учения   основываются  на  той   идее,   что   действие оправдывается или  перечеркивается  своими последствиями. Для абсурдного ума эти следствия заслуживают лишь спокойного рассмотрения. Он готов к расплате. Иначе говоря, для него существует  ответственность, но  не  существует вины. Более  того, он  согласен, что прошлый  опыт может  быть основой для будущих действий.  Время воодушевляет другое время, жизнь служит другой жизни.  Но в самой жизни, в этом одновременно ограниченном и усеянном возможностями поле, все  выходящее  за  пределы  ясного  видения  кажется  непредвиденным. Какое правило  можно вывести  из этого неразумного  порядка? Единственная  истина, которая могла бы  показаться  поучительной, не  имеет формального характера: она воплощается и раскрывается в конкретных людях. Итогом поисков абсурдного ума оказываются не правила этики, а  живые примеры, доносящие до нас дыхание человеческих  жизней. Таковы приводимые  нами  далее образы -- они  придадут абсурдному рассуждению конкретность и теплоту.
     Нет  нужды говорить,  что  пример не обязательно  является образцом для подражания  (если  таковой  вообще  возможен  в  мире   абсурда),  что   эти иллюстрации --  вовсе не модели. Кроме  того,  что  я не  склонен  выдвигать образцовые модели, выдвигать их было бы столь же смешно, как сделать из книг Руссо  тот  вывод, что нам нужно встать на  четвереньки,  или вывести  из Ницше,  что   мы   должны  грубить   собственной  матери.  "Быть   абсурдным необходимо,-- пишет один современный  автор,-- но  нет нужды быть  глупцом". Установки, о  которых  пойдет речь,  становятся  вполне осмысленными, только
если мы рассмотрим и противоположные установки.  Внештатный разносчик  писем равен  завоевателю при  условии  одинаковой  ясности их  сознания.  Так  что безразлично, о каком опыте идет речь. Главное, служит он человеку или вредит ему. Опыт служит человеку,  когда  осознается. Иначе он просто лишен смысла: по недостаткам человека мы судим  о  нем самом,  а не об обстоятельствах его жизни.
     Мною  выбраны  только  те герои, которые ставили своей целью исчерпание жизни (или те, кого  я считаю таковыми).  Я  не иду дальше этого. Я говорю о мире, в  котором и мысли,  и жизни лишены будущего.  За всем,  что побуждает человека  к  труду и движению, стоит  надежда.  Так  оказывается  бесплодной единственная нелживая  мысль.  В абсурдном мире  ценность понятия или  жизни измеряется неплодотворностью.

                * * *

                Донжуанство

К
ак  все было бы просто, если  бы было достаточно  любить.  Чем  больше любят,  тем более прочным  становится  абсурд. Дон Жуан торопится  от  одной женщины к другой не потому, что ему  не  хватает  любви. Смешно представлять его и  фанатиком, стремящимся  найти какую-то  возвышенную  полноту  любви. Именно потому, что он  любит женщин одинаково пылко, каждый раз  всею душой, ему приходится  повторяться,  отдавая себя целиком. Поэтому и каждая из  них надеется одарить его тем, чем до  сих  пор не удавалось его одарить ни одной женщине.  Всякий раз они  глубоко  ошибаются, преуспевая лишь в том, что  он чувствует  потребность  в повторении.  "В конце концов,-- восклицает одна из них,--  я  отдала  тебе  свою любовь!" И  разве  удивительно,  что Дон  Жуан смеется. "В конце концов,--  говорит он,-- нет,  в очередной раз". Разве для того, чтобы любить сильно, необходимо любить редко? Печален  ли  Дон  Жуан? Нет, это невозможно себе представить.  Вряд  ли стоит  вспоминать хронику. Смех и  победоносная  дерзость, прыжки из  окон и любовь  к театру  --  все это  ясно и  радостно.  Всякое  здоровое  существо стремится к приумножению. Таков и Дон Жуан. Кроме того, печальными бывают по двум причинам: либо по  незнанию, либо из-за  несбыточности надежд. Дон Жуан все знает  и ни  на что не надеется. Он напоминает тех  художников, которые, зная  пределы своего  дарования,  никогда  их не  преступают,  зато наделены чудесной  непринужденностью в том, что им отпущено. Гений -- это ум, знающий свои пределы. Вплоть  до границы, полагаемой физической смертью, Дон Жуан не знает печали. А в тот момент, когда он узнает о границе, раздается его смех, за который  все  ему  прощается.  Он был  бы печален,  если  бы  надеялся. В очередной миг губы очередной женщины дают ему ощутить горький и утешительный привкус неповторимого знания. Да и горек ли он? Едва ли: без  несовершенства неощутимо и счастье!
     Величайшая  глупость  -- видеть  в Дон  Жуане  человека,  вскормленного Экклесиастом. Что для  него суета сует,  как не надежда на будущую жизнь? Доказательством тому  является  игра, которую  он ведет  против  небес.  Ему незнакомы  раскаяния по поводу растраты самого  себя  в  наслаждениях (общее место всякого  бессилия). Раскаяния  эти скорее подошли  бы Фаусту,  который достаточно  верил в бога, чтобы предаться дьяволу. Для Дон Жуана все намного проще. "Озорнику" Молины  грозит ад, а  он все отшучивается: "Час кончины? До нее еще далеко". То, что будет после смерти, не имеет значения, а сколько еще долгих  дней у  того, кто  умеет жить! Фауст просил богатств этого мира: несчастному  достаточно было  протянуть руку. Тот,  кто не умеет радоваться, уже запродал  душу.  Дон Жуан,  напротив, стоит за  пресыщение. Он  покидает женщину вовсе не потому, что больше ее  не  желает. Прекрасная женщина всегда желанна.  Но он желает другую,  а это не то же самое.
     Его  переполняет  жизнь,  и  нет  ничего хуже,  чем потерять  ее.  Этот безумец, в сущности, великий мудрец. Живущие  надеждами  плохо приспособлены ко вселенной, где доброта уступает место щедрости, нежность – мужественному молчанию, а сопричастность --  одинокой храбрости.  Все говорят: "Вот слабый человек,   идеалист  или   святой".   Нужно  уметь  избавляться   от   столь оскорбительного величия.
     Сколько   возмущения  (или  натянутого  смеха,   принижающего  то,  чем восхищаются)  вызывает речь  Дон Жуана,  когда  одной  и той  же  фразой  он соблазняет всех женщин. Но тот,  кто ищет количество удовольствия, принимает в   расчет   только  эффективность.  Стоит  ли  усложнять  уже  неоднократно испытанный  пароль? Никто  -- ни женщины, ни мужчины --  не прислушивается к содержанию слов.  Важен произносящий их  голос. Слова нужны  для  соблюдения правил,  условностей,  приличий.  Их   проговаривают,  после  чего  остается приступить к  самому важному.  К  этому  и готовится  Дон  Жуан.  Зачем  ему моральные  проблемы?  Он  проклят не  потому, что  хотел стать  святым,  как Маньяра у Милоша. Ад для него есть нечто, заслуживающее вызова. На гнев божий у  него готов ответ человека чести. "Речь идет о моей чести, говорит он Командору,--  и я исполню обещанное, как положено дворянину".  Но столь же ошибочно делать из него имморалиста.  Он  в этом  смысле "как все": мораль для него -- это  его  симпатии и антипатии. Дон Жуан понятен только в том случае, если  все время иметь  в  виду то, вульгарным  символом чего  он является: заурядный соблазнитель, бабник. Да, он заурядный соблазнитель, с тем единственным отличием, что  осознает это, а потому абсурден. Но от того, что соблазнитель ясно мыслит, он не перестает быть соблазнителем. Соблазн -- таково  его положение.  Только  в романах можно изменить свое  положение или стать   лучше,  чем  ты   был.   Здесь  же  ничего  не  меняется,   но   все трансформируется. Дон Жуан исповедует этику количества, в  противоположностьсвятому, устремленному к качеству. Абсурдному человеку свойственно неверие в глубокий  смысл  вещей.  Он  пробегает  по  ним,  собирает  урожай  жарких и восхитительных образов, а потом его сжигает. Время -- его спутник, абсурдный человек не  отделяет  себя  от времени. Дон  Жуан  вовсе  не  "коллекционер" женщин. Он лишь  исчерпывает  их  число, а  вместе  с тем -- свои  жизненные возможности. Коллекционировать -- значит уметь жить прошлым. Но он не жалеет о прошлом. Сожаление есть род надежды, а он не умеет вглядываться в портреты прошлого.
       В  полном  смысле слова и  со всеми  недостатками Здоровая  установка включает в себя также и недостатки. Но тем самым не эгоист ли  он? На свой манер, конечно, эгоист.  Но  и в данном  случае  все  зависит  от  того,  что  считать  эгоизмом.  Есть люди, созданные для  жизни, есть  --  созданные  для любви.  По  крайней мере, так
сказал бы Дон  Жуан, с избранной им  самим точки зрения.  Потому что о любви обычно  говорят, приукрашивая ее  иллюзиями вечности.  Все знатоки  страстей учат нас, что не бывает вечной любви без стоящих у нее на пути преград.  Без борьбы  нет  и  страсти. Но последним противоречием  любви является  смерть. Нужно быть Вертером или вообще не быть. Здесь  также возможны различные виды самоубийства:  один  из  них  -- полная  самоотдача и  забвение  собственной личности.  Дон Жуан не хуже других знает, что это  очень трогательно, но  он относится к тем немногим, кто понимает, что это не столь уж  важно и что те, кого  большая  любовь  лишила  всякой личной жизни, возможно,  и обогащаются сами, но  наверняка обедняют существование их избранников. Мать или страстно любящая женщина по необходимости черствы сердцем,  поскольку отвернулись  от мира. Одно  чувство, одно существо, одно лицо поглотило  все  остальное. Дон Жуан живет иной любовью,  той, которая освобождает. Она таит в себе все лики мира, она трепетна в своей бренности. Дон Жуан избрал ничто.
     Видеть ясно -- вот его цель. Любовью мы  называем то, что связывает нас с другими, в свете социально  обусловленного  способа видения,  порожденного книгами  и легендами. Но я  не  знаю  иной любви,  кроме той  смеси желания, нежности и интеллекта, что  привязывает меня к данному конкретному существу. Для иного существа другим будет и состав смеси. Я не вправе употреблять одно и то же слово для всех случаев, что позволяло  бы  мне и  действовать всегда одинаково.  Абсурдный  человек  и  здесь  приумножает  то,  что  не в  силах унифицировать.   Он   открывает   для   себя  новый   способ существования, освобождающий его по  крайней мере  настолько, насколько он освобождает всех тех,  кто  к  нему  приходит.  Щедра  любовь,  осознающая  одновременно свою неповторимость  и бренность. Все  эти смерти и  возрождения составляют букет жизни Дон Жуана, таков его способ отдавать себя жизни. Рассудите сами, можно ли тут говорить об эгоизме.
     Я думаю сейчас  обо всех, кто желал безусловной кары  для Дон Жуана. Не только в иной жизни, но и в этой. Я думаю обо всех сказках и  легендах, всех анекдотах  о Дон Жуане в старости. Но ведь Дон  Жуан  уже  готов к  ней. Для сознательного  человека  старость   и  все   ею  предвещаемое   не  являются неожиданностью. Человек сознателен ровно настолько, насколько не скрывает от себя  своего  страха. В Афинах был храм старости.  Туда  водили  детей.  Чем больше  смеются над  Дон  Жуаном,  тем  четче вырисовываются его  черты.  Он отказывается  от облика,  уготованного  ему романтиками.  Никто  не  станет смеяться  над  измученным  и жалким  Дон Жуаном.  Раз его жалеют  люди, быть может, и само небо  простит  ему  грехи?  Но  нет. Дон  Жуан  предусмотрел  для  себя вселенную, в которой  есть место и  насмешке.  Он  готов понести  наказание, таковы правила игры. Щедрость Дон Жуана в том, что он принимает  все правила игры.  Он знает, что прав и что ему не уйти от наказания. Судьба не является карой.
     Таково  преступление  Дон Жуана,  и  неудивительно, что люди  взывают к вечности,  чтобы та покарала  его. Он достиг знания без иллюзий, он отрицает все,  что они исповедуют. Любить  и обладать, завоевывать и растрачивать  -- таков  его  метод  познания.  (Есть  же  смысл  в речении писания,  согласно которому "познанием"  называется любовный  акт.)  Дон Жуан  -- злейший  враг иллюзий именно потому, что он их игнорирует.  Некий летописец уверяет, будто подлинный "Озорник" был убит францисканцами, которые  желали "положить конец бесчинствам и безбожию  Дона  Хуана, коему  его высокое рождение  обеспечило безнаказанность".  Столь  странная  кара никем не  засвидетельствована, хотя никто не доказал  и противоположного.  Но  даже не спрашивая, насколько  это достоверно, я мог бы сказать,  что это логично. Мне  хочется задержаться  на слове  "рождение"  (naissanсе)  из  этой  летописи  и  обыграть  его:  жизнь
удостоверила   невинность  (innocence)  Дон  Жуана,  свою  ныне  легендарную виновность он получил от смерти.
     А  что представляет  собой  каменный  Командор,  эта  холодная  статуя, приведенная  в  действие, дабы покарать  осмелившуюся  мыслить живую кровь и человеческое мужество? Командор -- это совокупность всех сил вечного Разума, порядка, универсальной морали,  преисполненного гнева божественного величия, столь чуждого человеку.  Гигантский  камень  -- вот  символ тех сил, которые всегда  отрицал  Дон  Жуан.  К этой символической  роли сводится вся  миссия Командора. Гром и молния могут  вернуться на  то вымышленное небо, откуда их призвали. Подлинная трагедия разыгрывается без их участия. Нет, Дон  Жуан не умирает  от  каменной  руки. Мне  нетрудно  поверить в  ставшую  легендарной браваду,  в  безрассудный смех  здравомыслящего человека,  бросающего  вызов несуществующему богу. Но мне кажется, что в тот вечер, когда Дон Жуан ожидал его  у  Анны,  Командор не  явился,  и после полуночи безбожник  должен  был почувствовать  нестерпимую  горечь  своей правоты.  Еще  охотнее  я принимаю жизнеописание Дон Жуана, согласно которому под конец жизни он заточил себя в монастырь. Нравоучительная  сторона этой  истории  не слишком правдоподобна: какое  спасение мог он вымолить у бога? Скорее здесь вырисовывается логичное завершение   жизни,  до   конца   проникнутой  абсурдом,  суровая   развязка существования, полностью преданного радостям без расчета на завтрашний день. Наслаждение  завершается  аскезой.  Необходимо  уяснить  себе,  что  это две стороны  одной  медали.  Трудно  найти  более  устрашающий  образ:  человек, которого  предало  собственное тело, который, не умерев  вовремя, в ожидании смерти  завершает  комедию,  обратив  лицо к богу, которому не поклоняется и служит ему так, как ранее служил жизни. Он стоит на коленях перед пустотой,  с  руками, протянутыми к молчащим небесам, за которыми, как  это  ему известно,  ничего нет.
     Я вижу  Дон  Жуана  в келье одного из затерянных среди холмов испанских монастырей.  Если он вообще  смотрит  на что  бы  то ни  было, то  перед его глазами  не  призраки  ушедшей любви. Сквозь обожженную  солнцем  бойницу он видит молчаливую равнину Испании, величественную и бездушную землю. В ней он узнает самого  себя. Да,  остановимся на этом  меланхолическом  и лучезарном образе. Смерть неизбежная, но навеки ненавистная, заслуживает презрения.

                * * *

                Бунтующий человек

Ч
то  же представляет  собой  бунтующий человек? Это  человек, говорящий "нет".  Но,  отрицая,  он  не отрекается:  это  человек,  уже  первым  своим действием   говорящий  "да".  Раб,   всю  жизнь  повиновавшийся   господским распоряжениям, неожиданно  считает последнее из них неприемлемым.  Каково же содержание его "нет"?  "Нет" может,  например, означать: "слишком долго я терпел", "до сих пор -- так уж  и быть, но дальше  хватит",  "вы заходите  слишком далеко" и еще: "есть предел,  переступить  который  я  вам не позволю".  Вообще говоря, это "нет" утверждает существование границы. Эта же идея предела обнаруживается в чувстве бунтаря, что  другой "слишком много на  себя берет", простирает свои права  дальше границы, за  которой лежит  область суверенных  прав, ставящих преграду всякому  на  них  посягательству.  Таким  образом,  порыв  к  бунту коренится одновременно и в решительном протесте против любого вмешательства, которое  воспринимается как  просто нестерпимое,  и в  смутной  убежденности бунтаря в своей доброй  воле,  а вернее, в его  впечатлении, что он  "вправе делать то-то и то-то". Бунт не происходит, если нет такого  чувства правоты. Вот почему  взбунтовавшийся  раб  говорит разом  и  "да" и "нет".  Вместе  с упомянутой границей он утверждает все то, что неясно чувствует в себе  самом и  хочет  сберечь. Он  упрямо  доказывает,  что в  нем есть нечто "стоящее", которое  нуждается  в защите.  Режиму, угнетающему его  индивидуальность, он противопоставляет  своего  рода  право  терпеть  угнетение  только  до  того предела, какой он сам устанавливает.
     Вместе  с отталкиванием  чужеродного в любом бунте происходит  полное и непроизвольное   отождествление   человека   с  определенной  стороной   его собственного существа.  Здесь  скрытым образом  вступает  в игру  ценностное суждение, и притом столь спонтанное, что оно помогает бунтарю выстоять среди опасностей.  До  сих пор он по крайней мере молчал, погрузившись в отчаяние, вынужденный   терпеть   любые   условия,  даже  если   считал   их   глубоко несправедливыми.  Поскольку  угнетаемый молчит,  люди  полагают, что  он  не рассуждает и ничего не хочет,  а в некоторых случаях он и вправду ничего уже не желает. А ведь отчаяние, так же как абсурд, судит и желает всего вообще и ничего в частности. Его хорошо  передает молчание. Но  как только угнетаемый заговорит,  пусть даже произнося  "нет", это значит,  что  он хочет и судит. Бунтарь делает крутой поворот. Он шел, погоняемый     кнутом  хозяина. А  теперь встает  перед  ним  лицом  к  лицу Бунтовщик противопоставляет все, что ценно  для него, всему,  что таковым не является. Не  всякая  ценность  обусловливает  бунт,  но  всякое  бунтарское  движение молчаливо  предполагает  некую ценность. О ценности ли в данном  случае идет речь?
     Каким бы смутным сознание ни было,  оно порождается бунтарским порывом: внезапным ярким чувством  того, что  в  человеке есть нечто такое, с чем  он может отождествлять себя хотя бы на время. До сих  пор раб реально не ощущал эту идентичность.  До своего  восстания он страдал от  всевозможного  гнета. Нередко  бывало  так,  что он безропотно  выполнял  распоряжения куда  более возмутительные, чем то последнее, которое вызвало  бунт.  Вытесняя  в  глубь сознания  бунтарские  устремления,  раб молча  терпел,  живя  скорее  своими повседневными  заботами,  чем осознанием  своих прав. Потеряв  терпение,  он теперь нетерпеливо начинает отвергать все,  с чем мирился раньше. Этот порыв почти всегда имеет и  обратное  действие: ниспровергая унизительный порядок, навязанный ему господином, раб вместе с  тем  отвергает рабство как таковое. Шаг   за  шагом  бунт  заводит  его  куда  дальше,  чем  завело  бы  простое неповиновение. Он переступает даже границу, установленную им для противника, требуя теперь,  чтобы  с ним обращались  как  с равным. То, что было  раньше упорным   сопротивлением  человека,  становится   всем  человеком,   который отождествляет себя с сопротивлением и сводится к нему. Та  часть его натуры, к которой он требовал уважения, теперь  ему дороже всего,  дороже даже самой жизни  и становится для  бунтаря  высшим  благом. Живший дотоле  ежедневными компромиссами,  раб  в  один миг ("Потому  что  как же иначе...")  впадает в непримиримость  --  "Все или  ничего".  Сознание  рождается у  него вместе с бунтом.
     В этом  сознании сочетаются и еще довольно туманное  "все", и "ничего", подразумевающее, что ради "всего" можно  пожертвовать  и  человеком. Бунтарь хочет  быть или  "всем", целиком и полностью отождествляя себя с тем благом, которое он неожиданно осознал, и требуя, чтобы в его  лице люди признавали и приветствовали  это благо, или "ничем", то есть  полностью  лишиться  всяких прав,  повинуясь  превосходящей  силе.  Идя до  конца,  восставший  готов  к последнему  бесправию,  каковым  является  смерть,  если  будет  лишен  того единственного  священного  дара,  каким,  например,  может  стать  для  него свобода. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.
     По мнению многих достойных авторов, ценность  "чаще  всего представляет собой  переход от  действия к праву, от желанного к желательному  (в  общем, переход всегда опосредован желанием)" '. Переход к праву заявлен, как мы уже видели, в бунте. А тем самым и переход от формулы "нужно было  бы, чтобы это существовало" к  формуле "я  хочу, чтобы было так". Но, Lalande. Vocabulaire philosophique.     быть может, еще  важнее, что речь идет о переходе от индивида ко благу, ставшему  отныне всеобщим. Вопреки ходячему  мнению о  бунте,  возникновение лозунга "Все  или  ничего" доказывает, что  бунт, даже зародившийся в недрах сугубо  индивидуального, ставит под  сомнение  само  понятие индивида.  Если индивид  действительно  готов  умереть   и  в  определенных  обстоятельствах принимает смерть  в  своем бунтарском  порыве, он тем  самым показывает, что жертвует собой  во  имя  блага,  которое,  по его мнению, значит больше  его собственной  судьбы. Если бунтовщик готов погибнуть,  лишь  бы  не  лишиться защищаемого  им права,  то это  означает,  что  он ценит это право выше, чем самого себя. Следовательно, он действует  во имя пусть еще неясной ценности, которая,  он чувствует, равно  присуща как ему, так и всем другим. Очевидно, утверждение,  присущее любому  мятежному  действию,  простирается  на нечто, превосходящее  индивида в той  мере,  в какой это  нечто  избавляет  его  от предполагаемого одиночества и  дает ему основание действовать. Но теперь уже важно  отметить,  что  эта  предсуществующая  ценность,  данная  до  всякого действия,  вступает  в  противоречие  с   чисто  историческими  философскими учениями,  согласно которым ценность завоевывается (если она вообще доступна завоеванию)  лишь в  результате действия.  Анализ  бунта приводит по меньшей мере   к   догадке,  что  человеческая   природа  действительно  существует, подтверждая  представления древних греков  и  отрицая постулаты  современной философии.  К чему  восставать, если  в  тебе самом нет  ничего  устойчиво постоянного, достойного, чтобы его сберечь? Если раб восстает, то ради блага всех живущих. Ведь  он  полагает,  что при существующем порядке вещей в  нем отрицается нечто, присущее не  только ему, а являющееся тем общим, в котором все  люди, и даже тот, кто оскорблял и угнетал  раба, имеют  предуготованное сообщество. Такой  вывод подтверждается  двумя наблюдениями. Прежде всего, следует  отметить,  что  по   своей  сути  бунтарский   порыв  не   является эгоистическим  душевным  движением.  Спору  нет,  он  может  быть обусловлен эгоистическими причинами. Но  люди  восстают  равно  и против  лжи  и против угнетения.  Более того, поначалу движимый этими причинами, бунтовщик в самой
глубине души  ничем не дорожит,  поскольку  ставит  на  карту все.  Конечно, восставший требует к себе  уважения, но в той мере, в какой он отождествляет себя с естественным  человеческим сообществом. Отметим еще, что  бунтовщиком становится отнюдь не только  сам угнетенный. Бунт может  поднять и  тот, кто потрясен  зрелищем угнетения, жертвой которого стал другой. В  таком  случае происходит отождествление с  этим угнетенным. И здесь  необходимо  уточнить, что  речь идет  не  о  психологической уловке,  при  помощи  которой человек воображает, что оскорбляют его самого
        Сообщество жертв -- явление того же порядка, что и сообщество жертвы и палача. Но палач об этом не ведает     Бывает, наоборот,  мы  не в состоянии  спокойно  смотреть,  как  другие подвергаются тем оскорблениям,  которые  мы  сами терпели  бы,  не протестуя Пример  этого благороднейшего движения человеческой души -- самоубийства  из протеста, на которые решались  русские террористы  на  каторге, увидев,  как секут  их  товарищей по борьбе. Дело  здесь  не только в общности интересов.
  Действительно, мы можем счесть  возмутительной несправедливость по отношению к  нашим противникам.  Есть только отождествление судеб и принятого решения. Таким  образом,  для себя самого  индивид вовсе  не является той  ценностью, которую  он хочет защищать. Для  создания этой  ценности нужны  все люди.  В бунте, выходя за свои  пределы, человек сближается с другим, и с  этой точки зрения человеческая солидарность является метафизической. Речь идет попросту о солидарности, рождающейся в оковах.
     Можно  еще  уточнить позитивный аспект ценности,  предполагаемый всяким бунтом,  сравнив ее  с  таким  чисто  негативным  понятием, как озлобление в дефиниции  Макса Шелера.  И  действительно,  мятежный  порыв  есть  нечто большее,  чем  акт протеста в самом сильном смысле слова. Озлобление отлично определено   Шелером   как   самоотравление,   как   губительная    секреция затянувшегося  бессилия, происходящая  в закрытом  сосуде.  Бунт,  наоборот, взламывает бытие  и  помогает  выйти  за  его  пределы.  Застойные  воды  он превращает в  бушующие  волны.  Шелер  сам  подчеркивает пассивный  характер озлобления, отмечая то большое место, которое  она занимает в душевном  мире женщины,  чья  участь  -- быть  объектом вожделения  и обладания. Источником бунта, напротив,  является  переизбыток  энергии  и жажда деятельности Шелер прав,  говоря, что озлобление ярко окрашивается завистью Но  завидуют  тому, чем  не обладают. Восставший же защищает  себя  такого, каков  он  есть. Он требует  не только блага, которым не обладает или которого  могут его лишить Он  добивается признания того, что в нем уже есть и что он сам почти во всех случаях  признал  более  значимым,  чем  предмет  вероятной  зависти.   Бунт нереалистичен Как считает Шелер, озлобленность сильной  души  превращается в карьеризм, а слабой  -- в горечь. Но в  любом случае  речь идет о том, чтобы стать  иным,  чем  ты  являешься.  Озлобление  всегда  обращено  против  его носителя.  Бунтующий  человек,  напротив,  в своем первом порыве  протестует против посягательств на себя такого, каков он есть Он борется за целостность своей  личности  Он  стремится  поначалу  не столько одержать  верх, сколько заставить уважать себя.
     Похоже, наконец,  что  озлобленность заранее упивается муками,  которые она хотела бы причинить своему объекту.
                * * *

Франсис Понж
Конец осени
В
ся осень под конец – как остывший отвар. Опавшие листья разных пород вымачиваются в дожде. Никакого брожения, ни выделения спирта: лишь весной скажется действие компрессов, приложенных к деревянной ноге.  Демобилизация происходит в полном беспорядке. Дико распахиваются и хлопают двери штаб-квартиры. Бросать все! Ничего не жалеть! Природа рвет свои рукописи, рушит библиотеку, неистово сбивает последние плоды.  И вдруг она встает из-за рабочего стола, обнаруживая свой стан необъятный. Голова с растрепанными волосами витает в дымке облаков. Опустив руки, она с наслаждением вдыхает ледяной ветер, освежающий мысли. Дни коротки, ночь настает быстро, и уже не до смеха. Земля среди других небесных тел вновь обретает солидность. Ее освещенная часть сузилась, пронизанная долинами теней. Ботинки ее, как у бродяги, пьют влагу и учатся играть на гармошке.  В этом лягушачьем болоте – санатории для земноводных – всё вновь набирается сил, перескакивает с камня на камень – переселяется на соседний луг. Множатся ручьи.  То-то славная уборка, и без соблюдения приличий! В одежде или нагишом – промокнешь до костей.
А ведь это надолго – не высохнет враз. Три месяца трезвых размышлений в таком виде, и без сосудистых осложнений; ни купального халата, ни мочалок! При крепком телосложении все нипочем.  Так вот, когда вновь начинают выступать крохотные почки, знают они, что делают и чем это грозит; и недаром, закоченевшие и краснолицые, с такой осторожностью высовывают кончики ушей.  Но тут начало новому повествованию, уже далёкому от запаха сей черной линейки, по которой я провожу черту под рассказом, закончивающемуся здесь.
               
                * * *

                Прелести двери
К
оронованные особы не дотрагиваются до дверей. Им не дано этого удовольствия: осторожно либо бесцеремонно толкнуть перед собой одну из этих привычных обширных панелей – оглянуться на нее и вернуть на место – словом, держать в своих объятиях дверь. ... Наслаждение – схватить за фарфоровый пуп одно из этих плотных высоких препятствий: бой врукопашную, где шаг зависает на миг, раскрывается глаз, и все тело начинает привыкать к новому месту.  Дружеской рукой вы еще слегка придерживаете ее, прежде чем решительно оттолкнуть и закрыться, – в чем вас заверяет приятный щелчок хорошо промасленной мощной пружины.

                * * *

                Спичка

Огонь придает спичке видимость плоти
Живого тела с его жестами,
Порывами и минутной судьбой.

Ею источаемые газы, воспламеняясь, окрыляют ее,
В платья одевают – одаряют телом даже:
некой волноборазной - волнующей фигурой.
Все это происходит миг.

Лишь головке дано загореться в контакте с жесткой действительностью
– и слышится будто выстрел на старте.

Но, как только разошлось пламя
– напролом, стремглав и с креном паруса как у лодки на гонках –
пробегает оно осколок дерева из конца в конец,

и, едва повернув на другой галс,
бросает –
черный, как кюре в сутане.
                * * *

                О  воде
Н
иже меня, всегда ниже меня – вода. На нее я всегда смотрю потупленным взором. Как на грунт – на его составную, участницу в нем. Она бела и блестит, бесформенна и свежа, медлительна и упряма в своем единственном пороке – тяготении долу. Проявляет исключительные способности для его удовлетворения: обтекает, точит, процеживается, размывает. Но и внутри нее тот же порок налицо: бесконечно ниспровергается, ежеминутно отрекается от какой-либо формы, вечно ищет самоуничижения – распластывается мертвецом, подобно монахам некоторых орденов. Все ниже и ниже: вот, видимо, ее девиз – вместо все выше!
 Зная об этой истерической потребности воды всюду подчиняться тяготению, владеющей ею точно идея фикс, мы были б вправе назвать ее безумной.
Конечно, на свете нет ничего, что не испытывало бы этой потребности, которую всегда и всюду надобно удовлетворять. Сей шкаф, например, проявляет высшую степень упрямства в своем стремлении прилегать к полу, и если даже попадет в состояние неустойчивого равновесия, то предпочтет опрокинуться, чем отступиться. И все же, в некотором смысле он играет с ней – не во всем подчиняясь; рушится, но не во всех своих частях: карниз, резные украшения ей не повинуются. В нем таится сила, охраняющая его существование и форму.
 ЖИДКОЕ, по определению: то, что подчиняется тяготению, теряя форму; что от всякой формы отрекается, ради послушания весу. А также и то, что теряет достойный вид из-за этой одержимости, этой болезненной щепетильности... Этой слабости, в силу которой жидкое устремляется, бросается, либо застаивается; становится чем-то бесформенным или свирепым, бесформенным и свирепым – свирепо долбящим, к примеру; хитрящим, пронизывающим, обтекающим; так что с ним можно делать все что угодно, и проводить, например, воду по трубам с тем, чтоб затем она била фонтаном, и мы могли бы, наконец, с наслаждением созерцать, как она, сведенная до капель, опрокидывается ниц: законченная раба!
.... Между тем, солнце и луна ревнуют к этой зависимости воды и пытаются влиять на нее, когда она подставляет им протяженную поверхность, особенно если, разбросанная неглубокими лужами, она не может сопротивляться. Тут солнце собирает большую дань. Принуждает воду к бесконечному круговороту, делает из нее белку в колесе.

Вода бежит от меня... выскальзывает из рук. Хотя и не совсем (как ящерица или лягушка): на руках остаются следы, пятна, относительно долго не высыхающие или которые надо вытирать. Она ускользает от меня, откладывая, однако, на мне отпечаток, хочу я того или нет.
Подобно идеологии: она сопротивляется мне, не поддается никакому определению, и, тем не менее, оставляет в моем сознании и на листке бумаги какие-то следы, бесформенные пятна.

Волнение воды: заметно при малейшем изменении наклона. Спускается с лестницы, прыгая обеими ногами. Шалунья, ребячески послушная. Вернется, как только ее позовут – изменив направление уклона.
                * * *

                Молодая мать

С
пустя несколько дней после родов красота женщины преображается. Лицо, часто склоненное на грудь, чуть-чуть удлинилось. Глаза, устремленные на какой-нибудь близкий предмет, даже когда она их поднимает, выражают потерянность. Взгляд исполнен доверия, но просит о неразрывности. Руки соединяются в кольцо и становятся крепче. Ноги, исхудалые и ослабевшие, предпочитают сидячее положение, с высоко поднятыми коленями. Вздутый мертвенно-бледный живот все еще очень чувствителен; его нижняя часть довольствуется отдыхом, темнотой в простынях.... Но, вскоре встав на ноги, это большое тело пробирается среди веревок с белыми квадратами белья, свободной рукой время от времени хватает его, мнет, с сомнением щупает и – вешает обратно, либо складывает в стопку, довольное результатам осмотра.

                * * *

                RC SEINE N°[2]
С
 этой вот уже тридцать лет не натираемой лестницы, с раскрошенных окурков, брошенных у парадных дверей, посреди толпы мелких, одинаково мелочных и нелюдимых служащих в котелках и с пайковым чемоданчиком в руке, два раза в день нас пробирает удушье.
Внутри обветшалой винтовой лестницы, где витает бежевая взвесь древесинной пыли, царит тускловатый свет. Под стук обуви, поднимаемой Усталостью с одной ступеньки на другую вдоль захватанной лестничной оси, приближаемся мы со скоростью кофейных зерен к мелющему механизму.
Каждому мнится, что он движим собственной волей, ибо сила принужденья проста и едва отличима от земного тяготения: из бездны небес вертит мельницу рука нищеты.
На самом же деле для наc исход не представляет реальной угрозы. Дверь, через которую надо пройти, имеет лишь одну петлю, но из плоти, и размером в человеческий рост – смотрителя, наполовину ее заслонившего: это не зубчатое колесо, о, нет, это – сфинктер. Каждого из нас он тут же выталкивает на электрический свет в постыдно неповрежденном виде, однако сильно подавленном, на выходе этих натертых мастикой, намазанных средством от мух, кишок. Внезапно оторванные друг от друга, в одуряющей атмосфере больницы, где не останавливается лечение потощавшей мошны, мы быстро проходим сей монастырь, многочисленные коридоры – нет, тракты – которого пересекаются под прямым углом, и где обязательная форма – изношенный пиджак.
Вскоре после этого в каждом отделе со страшным шумом открываются железные занавесы шкафов – откуда папки, подобно отвратительным прирученным ископаемым птицам, выпущенным из гнезд, тяжело опускаются на столы и расправляют крылья. Начинается мрачное рассмотрение. О, невежа коммерции: под стук священных машинок начинается унылое, нескончаемое почитание твоего идола!
Всё старательно записывается в формуляры под множество копирок, где фиолетовая копия слова растворилась бы в презрении и скуке бумаги, если б не расчетно-платежные папки, башни из синего твердого картона с круглым окошком посреди корешка, дабы ни один лист не мог там притаиться.
Два-три раза в день, в самый разгар священнодействия ворох писем, пестрый и глупый как экзотическая птица, вылупившись из конвертов с черным поцелуем почтового штемпеля, оседает на моем столе.
Каждый листок иностранного происхождения усыновляется, передается одной нашей голубушке, которая и препровождает его по назначению вплоть до сдачи в архив.
Есть украшения для этих мимолетных поездок: золоченые уголки, парижские булавки, конторские скрепки просят нашего внимания, словно монетки в кружке нищего.
Мало-помалу день проходит, уровень в корзинах для бумаг все выше. Когда они вот-вот переполнятся – перерыв, пронзительный звонок приглашает всех, не мешкая, покинуть места. Заметим, что никто не ждет повторения. На лестницах начинается бешеная гонка, где оба пола, которым разрешено встретиться при побеге, а при входе запрещено, сталкиваются и пробуют, кто сильнее.
Тут-то начальники поистине и познают свое превосходство: "Turba ruit, а можно и ruunt[3]"... Игнорируя галоп монахов и молодых монашков разных орденов и разрядов, по-жречески медленно осматривают они свои владения, отгороженные в знак привилегии матовыми стеклами, где царят надменность, дурной вкус и донос. И, добравшись до гардероба, где, как правило, находятся перчатки, трость и шелковый шарф, неожиданно сбрасывают с лица маску, превращаясь в подлинно светских людей.
                * * *

                Ресторан Леменье  на улице  шоссе  Д'Антен

Н
ет ничего умилительней зрелища толпы служащих и продавщиц, обедающих в огромном ресторане Лемёнье, что на улице Шоссе д'Антен. Свет и музыка тут отпускаются с неимоверной расточительностью. Повсюду – граненые зеркала, позолота. Попадают сюда, пробираясь через зеленые насаждения, по слабо освещенному проходу, у стен которого уже разместились в тесноте несколько посетителей, – выходящему в невероятных размеров зал, где балконы из соснового дерева образуют замысловатый ярус и где вас встречают волны теплых запахов, стук вилок о тарелки, восклицания официанток, гул бесед.
 Перед нами – монументальная композиция, достойная по замыслу и объему Веронезе, но которую следовало бы писать в стиле знаменитого «Бара» Мане.
Основными актерами здесь, несомненно, выступает группа музыкантов в бабочках, затем кассирши, точно башни восседающие за кассой, откуда их светлые и непременно пышные лифы выступают в полном объеме, и, наконец, жалкие карикатурные метрдотели, перемещающиеся с достойной медлительностью, однако вынужденные время от времени браться за дело с торопливостью официанток, – не столько из-за нетерпения обедающих (эти не привыкли показывать себя требовательными), сколько возбужденные профессиональным рвением, подогреваемым чувством непостоянства спроса и предложения на рынке труда.
 О, безвкусный, вздорный мир, тут ты достиг совершенства! Толпы бездумной молодежи повседневно предаются тут суете, какую буржуа позволяют себе восемь или десять раз в год, когда отец-банкир или мать-клептоманка, получив нежданную прибыль, хотят ошеломить соседей.
 Молодые служащие и их подружки, чопорно разодетые, как их деревенские родичи бывают лишь по воскресеньям, простодушно, блаженно купаются всякий день в этой среде. Каждый держится за свою тарелку, как рак-отшельник за раковину, а тем временем захлестывающая волна венского вальса, покрывая стук фаянса, переворачивает желудки и сердца. Словно в чудесном гроте, я вижу, как они беседуют и смеются, но не слышу их. Молодой продавец, здесь, среди тебе подобных, заговоришь ты с коллегой и откроешь ей сердце свое. О, признание! Тут-то ты и свершишься.  Многоэтажные десерты из взбитых сливок, подаваемые в высоких бокалах из загадочного металла, однако часто моемых и, к сожалению, всегда теплых, позволяют потребителям выразить яснее, чем с помощью других знаков полноту своих чувств. Вон тот еле жив от восторга, вызванного близостью великолепно колышущейся машинистки, для которой он готов совершить тысячу безрассудных расходов; другой выставил напоказ благовоспитанное воздержание (он взял лишь легкую закуску), не чуждое слабости к лакомствам; некоторые исполнены аристократического презрения ко всему исключенному из праздничной феерии; и, наконец – те, кто своей манерой смаковать демонстрируют благородную скучающую душу и пресыщенность шиком.  Между тем тысячи белокурых крошек и расплывшихся розовых пятен появились на столовом белье – постеленном или снятом и скомканном.
Чуть позже первую роль присваивают себе зажигалки: благодаря особенностям устройства колесика либо манере пользования; подняв руки, женщины поправляют прическу, действуют тюбиком румян, обнаруживая подмышками персональный потный значок.
Тот час наступил, когда при грохоте отодвигаемых стульев, хлопков салфеток и хруста хлебных корок под ногами отправляется последний акт этой редкостной церемонии. Официантки, чья записная книжка обитает в кармашке, а карандашик – в волосах, придвинув к гостям животы, трогательно подпоясанные тесемками фартучков, предаются быстрому подсчету. Тут-то и наказывается тщеславие и вознаграждается скромность. Монеты и синенькие размениваются прямо на столах: кажется, будто игроки кончили партию.
Ожидавшееся официантками со времени подачи последних вечерних блюд, начинается и уже при закрытых дверях происходит всеобще восстание мебели, за которым немедленно следуют и без особых торжеств завершаются мокрые очистительные работы.
Наконец, труженицы, трогая рукой звенящие в глубине карманов монеты, с сердцем, бьющимся быстрее при мысли о ребенке, оставленном кормилице из деревни или соседям, равнодушно одна за другой покидают потускневшее место, а мужчине, их ожидающему на противоположном тротуаре, предстает зрелище огромного зверинца столов и стульев с оттопыренными ушами – оставленных иступленно и страстно глядеть в уличную пустоту.

                * * *

                Записки во славу ракушке

Р
акушка – штука небольшая, однако я вообще могу лишить ее размеров, положив туда, где взял: на песчаный простор. Ибо теперь, набрав горсть песка, я смогу наблюдать то незначительное, что в моей руке остается, когда меж пальцев струйкой просочится почти вся моя горсть; исследовать оставшиеся крупинки, каждую из них отдельно, и тогда ни одна не покажется мне ничтожной, а вскоре эта ракушка – устричная или плоскоспиральная – покажется мне величественным монументом, громадным и ценным, подобным храму Ангкор-Ват, церкви святого Маклу[4] или Пирамидам, однако с гораздо более удивительным значением, нежели у этих, очень уж человеческих творений.
А если меня к тому же осенит, что сия ракушка, которую вновь может унести морская волна, служит жильем для зверька; если я посажу в нее моллюска и воображу ее под несколькими сантиметрами воды, то можете представить, насколько увеличится, усилится мое впечатление, весьма отличаясь от того, оказанного самым замечательным из вышеупомянутых памятников!
 Рукотворные памятники похожи на части человеческого – да и любого – скелета, на большие лишенные плоти кости, не напоминающие о каком-либо теле, с ним соразмерном. Каких бы внушительных размеров ни был кафедральный собор, из него будет выходить лишь бесформенная толпа муравьев, и даже самую роскошную виллу или замок, построенные для одного человека, легче уподобить сотам или муравейнику с их множеством отсеков, нежели раковине. Когда хозяин дома выходит на крыльцо, эффект, разумеется, меньше, чем когда рак-отшельник выставляет страшные клещи из устья великолепного кулька, где он нашел приют.  Мне любо смотреть на Рим, либо Ним, как на распавшийся скелет – вот берцовая кость, а вот череп – когда-то живого города или какого-то первобытного существа, но тогда мне надо вообразить громадного великана из плоти и крови, ничем не похожего на того, которого нам преподавали, прибегая к выражениям вроде Римский Народ или Провансальская Толпа.
Ах, как хотелось бы однажды поверить, что такой гигант действительно существовал; это дало бы, так сказать, пищу моему весьма призрачному и сугубо абстрактному, без тени убедительности представлению, какое я себе создал о нем! Пусть мне дадут пощупать его щеки, почувствовать форму его руки, и я сумею вообразить, как она лежала вдоль его тела[5].
А ведь все это есть у ракушки: в ней мы находим живую плоть, не удаляясь от природы; моллюск то или рак, он тут при нас. Откуда и своего рода волнение, от которого удесятеряется удовольствие.
 Не знаю, почему хотелось бы, чтоб человек вместо этих громадных памятников, свидетельствующих лишь о смешной непропорциональности его воображения и тела (либо уродливости его компанейских общественных нравов), или этих статуй во весь рост и больше (вспоминается микеланджеловский Давид), которые суть простые воспроизведения его самого, ваял бы себе какую-нибудь нишу, скорлупу подстать своему росту – вещи, правда, весьма не подходящие для моллюска его рода, однако ему соразмерные (в этом плане хижины африканцев меня устраивают вполне), чтобы человек грядущего строил себе жилье едва ли больше размеров собственного тела, в котором уместились бы всё его воображение и мысли, чтобы свой гений человек применял для улучшения, а не искажения пропорций, или чтобы он хотя бы признал своими пределы тела, его носящего.  И стоит ли превозносить таких, как Фараон, кто силами множества воздвигает монументы во славу себя одного? Я предпочел бы, чтобы он призвал это множество для дел, не превосходящих – или только чуть-чуть – размеры собственного тела, либо – что было бы еще похвальнее – доказал свое превосходство над другими делом собственных рук.  Поэтому я особенно ценю умеренных писателей и музыкантов, таких как Бах, Рамо, Малерб, Гораций, Малларме, – и писателей в первую очередь, ибо их памятник создается из подлинной, универсальной секреции человека-моллюска, из того, что, будучи наиболее соразмерно и приспособлено к его телу, в то же время бесконечно разнится от его формы, а именно: СЛОВО.
 О, Лувр чтения, – в которой, после ухода рода людей, придут, может быть, другие жильцы, обезьяны или птица, или – кто знает – какое-нибудь высшее существо, – так рак занимает место моллюска в плоскоспиральной раковине.
 И вскоре после исчезновения всего животного мира сюда мало-помалу начнут проникать ветер и тонкий песок, который, конечно, все еще будет светиться и истираться, но кончит вспышкой распада, – о, бесплодный, нематериальный прах, о, блестящий осадок, без конца перемешиваемый, измельчаемый мельницей воздуха и моря, – и, НАКОНЕЦ, нетнас, кто бы мог получить из песка еще что-нибудь, хотя бы то же стекло, – и НА ЭТОМ – КОНЕЦ!
 Из сборника «На стороне вещей»,1942г.
                * * *

                Вещи

                Пустяковое

Ч
то пленительнее небесной синевы[2], если не облако с его тихим сияньем?
Потому безмолвию я предпочту первое попавшееся рассуж-дение, а белому листу – самую пустяковую запись. Это – моя зарядка и оздоровительный вздох.               
                * * *

Молодая дева
Ты подобна запряженной карете: твои полированные колени, тонкая талия, грудь колесом, как у кучера кэба.
Себя ты везешь и правишь сама, душа и тело твои едины.
За чем остановка?
– Две половинки песочных часов начинают друг друга понимать.
В грудях женщины наслаждаются формой и упругостью фрукта; пониже – его же сочностью и вкусом.
                * * *

Последняя простота

З
а несколько лет до кончины бабушку потеснили в квартире, отдав самую большую комнату тучной полнокровной вдове. В оставшихся трех она довольствовалась уголком. В спальне беспорядок ограничивался постелью.
Окна, располагавшиеся над верхушками деревьев опрятного садика, смотрели в неизменно светлое небо, однако, в зависимости от времени года – голубое, либо бледно-сиреневое, и такое же бледное, как ее эмалированная плевательница.

...Совсем не истертый ковер в малом салоне. В спальне, несмотря на моменты жизнедеятельности – никакого беспорядка. Я в ней просидел около полуночи у приоткрытого окна. Она больше не шевелилась, сжавшись в комочек посреди постели.
И тогда все моментально изменилось: за всего несколько часов комната покойника приобретает вид кладовой. Нечто – но уже ни души: лишь некий шлак, выкидыш, мертвенно-бледный младенец, с которым никто не заговорит, – как и с младенцем кирпично-красным, вылезающим из чрева роженицы.

                * * *
                Лодка
Л
одка дергает за веревку – переваливаясь с ноги на ногу – беспокойная и упрямая, как молодой конь.
А она всего лишь грубо сработанная плошка – нечто вроде деревянной ложки без ручки. Пустотелый перевернутый гребень, отданный в управление кормчему – она, быть может, себе на уме: и так, и сяк, – говорит.
А оседлаешь ее – сразу станет послушной, вытянется в струнку – и ею легко управлять. Если и подымится на дыбы, то лишь для пользы дела.

Отчалит одна – пойдет по течению, как и все: себе на погибель.
               
                * * *

                Заводская труба

П
режде чем записать новенькой шикарной авторучкой, жерлом обращенной в небо над беспорядочной грудой тетрадок, по ней высотным разрешением уйдут туманные вопросы.
Сообщим его напрямик предместьям духа – в том виде, в каком в одно прекрасное утро оно представилось мне.
Без вопросительных знаков.
Как знать, стремится ли образ заводской трубы сколько-нибудь глубоко проникнуть в мысли и сердца людей, ибо, в отличие от шпиля, скажем, кафедрального собора, не для этого ее возводили.
А ведь это ей удается, а как – я вам сейчас расскажу.
Бесспорное преимущество для квартала, однажды подумалось мне, когда по нему прогуливается одна или несколько из этих молодых особ!
(В наше время, конечно, ни одна не вошла еще в возраст.)
Ваши величества! Ваши грациозные высочества!
Бывали ли сооружения выше, являвшие меньше высокомерия! Более невинно, более спокойно горделивые. И в то же время более тонко пронизывающие.
Подобно точно сделанному уколу, от которого не больно.
Подобно этим девам – мечам-ворожеям – ранящим до предела; от них умирая, поймешь, сколь глубоко они проникли в тебя.
Меня пронзила любовью одна такая, высоко окольцованная.
О, карандаш, заканчивающийся перстнем!
Нет восхитительнее простодушных девиц, длинных и тонких – но и кругленьких, впрочем, – с изящными икрами из розового кирпича, высоко в небеса краем рта вышептывающих, точно ребусные фигуры, перламутровое облако.
Какое элегантное занятие: предавать небесам дымы трудов у подножья, а то и под землей!
О да, высоко в небо выносишь ты облако, заботу, излияние...
Ты словно колчан, или футляр замечательных качеств, в тебе параллельно уложенных подобно сверкающим иглам, – ты также и флейта, изящная ножка, высочайшая и тончайшая башня, телескоп звездочета, ручка с убирающимся пером, – и тебя венчают трогательнейшие уста¬, подобные немому рту рыбы или ротику совсем крохотному, из коего испускается семя (тоже – лишь перламутровый клок).
Ловлю себя на только что сказанном: рискуя закончить текст острым словцом (не получилось бы наоборот), чтобы точнее тебе подражать, я должен, очевидно, перо втянуть назад.
Мораль этой басенки, между прочим, гласит:
Меня больше не достигают стрелы, все еще украшающие большинство искусных идеологических строений,
Однако глубоко проникают мне в мысли и душу
Простейшие, наивнейшие постулаты,
Преследующие совсем другого рода цель.
Денно и нощно работают кузницы духа.
Что только не производится в них!
Пусть загадочны выделения,
И подчас парообразны,
Их путь неизменно
Следует прямизне авторучки:
Кольцо за кольцом
Вытягивает она их к высотному простору,
Дабы одним ветром был разрешен вопрос!
               
                * * *

                Тарелка
Н
ачав писать хвалу сему житейскому предмету, поостережемся на него наводить почти перламутровый блеск. Никакая, даже самая выпуклая фигура речи не опишет достаточно плоско тихое посредничество фарфора между бесплотным духом и аппетитом.
Не без юмора (животное в ней ведет себя приличней!) – название прекрасного материала взято у ракушки. Нам, кочевникам, в ней не осесть. Фарфор[3] рожден от латинской porcelana, означающей свиную вульву... Достаточно ли этого для аппетита?
А всякая красота, рождаемая неустойчивостью вод, начинается в раковине... Не слишком ли для чистого духа?
Как бы то ни было, тарелка ведет свое происхожденье от моря: между прочим, тут же размножаясь в руках добровольного жонглера, в кулисах временами заменяющего угрюмого старца, скупо посылающего нам по одному солнцу в день.
Вот почему она во множестве экземпляров и видов, – еще дрожащих, словно рикошетом упавших и отвердевших на священной пелене скатерти.
Вот и все, что можно рассказать о предмете, дающем более поводов жить, нежели о нем размышлять.
                * * *

                Слово, задохнувшееся под розами
И
 одна только роза – чересчур, точно стопка тарелок, нагроможденная перед одним сотрапезником.
Чересчур – назвать девочку Розой, словно видеть ее всегда голышом или же в бальном платье, когда, благоухающая после череды танцев, сияющая, взволнованная, влажная она краснеет, выступают капельки пота, щеки горят под хрустальными люстрами; рдеющая, как поджаренный хлебец.
Зеленый лист, зеленый стебель с медовым оттенком, шипы, – эти последние не мед! – главные слагаемые в характере розы.
Иные заставляют розы расти, – так прилаживают стальные шипы петухам, чтобы ускорить ход боя.
Ох, уж это самодовольство геликоидогабально раковинолепестковых[4]!..
Колесо павлина – тоже цветок с вульвою в чашечке… Зуд иль чесотка – щекотание влечет раскрывание, вздувание, обнажение. Розы расфуфыриваются, вздувают юбки, штанишки…
Плоть, слившаяся с платьем, замешенная на сатине – вот материал цветов. Каждый из них – одновременно юбка и ляжка (грудь и корсаж), их можно взять двумя пальцами и пользоваться – наконец-то!: приближать к ноздрям, удалять; откладывать в сторону, забывать и опять к ним возвращаться; расставлять, расправлять, рассматривать – и, если так нужно, нанести один лишь, но страшный удар, от которого ему не оправиться: горький опыт, знаменующий возвращенье к листку, – для совершения подобного с девушкой требуется все-таки нескольких месяцев…
Распустились, наконец! Кончились приступы агрессивной неврастении!
Задиристый куст, дыбом стоящий на шипах и вздымающий свое оперенье, скоро, однако, на этом погорит…
Искусное нагромождение блюдец…
Окружение нежных щитов для спасения кучки тонкой – драгоценнее чистого золота! – пыльцы.
И, наконец, розы – словно кушанье в духовке. Верхний огонь притягивает его – притягивает к нему тяготеющего (вспомните о суфле)… желающего слиться с ним; однако не может оно перейти заданный рубеж; тогда оно приоткрывает губы и выдувает газообразные частицы, тут же воспламеняющиеся… Вот как обжаривается – лучше сказать, расцветает, – кушанье – и чернеет, дымит, загорается; а Слово – лишь…
Кстати, и поливают растения потому, что их влажность, подкупленная огнем, увлекает за собой все остальные растительные соки.
В том же порыве цветы открывают – и навсегда – флакон ароматов. Ничем не пренебрегают, чтобы только заявить о себе. Одаренные трогательной слабостью (паралич нижней конечности), они машут своими (надушенными) платочками…
Ведь для роз – да и для всякого цветка – все кроме них вот-вот должны тронуться в путешествие.
                * * *
                О лошади


Б
ольше человека в несколько раз – лошадь и ее широкие ноздри – круглые глаза и полузакрытые веки – уши начеку, мускулистая длинная шея.
Самое высокое прирученное человеком животное и воистину созданное для верховой езды.
Человек, не заметный на слоне, верхом на коне смотрится совсем иначе – и вправду трон ему подстать.
От него мы не отречемся, надеюсь? И не кончится тем, что он станет диковинкой в зоопарке?
...Ибо уже в городах лошадь превратилась в жалкий эрзац автомобиля, в ничтожнейшее из современных тягловых средств.
Но в ней – человек понимает ли это? – кроется еще многое другое!
Перед нами ноздри: само нетерпение.
Средства обороны у коня – бег, брыкание, укус.
Похоже, что у него высоко развиты нюх и слух, предельно чувствителен глаз.
Не явный ли знак почтения, воздаваемый нами ему, в том, что мы надеваем ему шоры?
При этом – полное отсутствие органов самозащиты...
Почему и хочется дать ему таковой. Один. Рог.
Откуда – единорог.
Лошадь, от природы нервная, глотает воздух, страдает аэрофагией.
В высшей степени чувствительная, она сжимает челюсти, удерживает дыхание – при выдохе вызывая бурное сотрясение стенок носоглотки.
Вот, кстати, почему это благородное животное, питающееся лишь воздухом и травой, роняет булочки с соломой и испускает звучные благовонные ветры.
Ароматные ураганы в сопровождении грома.
Но это еще полбеды, что она питается воздухом: она им себя опьяняет. Вдыхает, нюхает, отфыркивается...
Бросается в воздух – трясет гриву – лягается задними копытами.
Никак она хочет взлететь?
Полет облаков ее вдохновляет, побуждает соперничать с ними.
Подражает им: треплет гриву, гарцует...
А как ударит молнией кнут, тут же низвергается галоп облаков, и дождь топчет землю...
Примчись-ка сюда из глубин парка, необузданный, смятенный шкаф из отполированной цельной глыбы ствола!
Гигантская и грациозная стильная консоль!
Из мастикой натертого черного или красного дерева.
Погладьте по шее сей шкаф: тут же примет рассеянный вид.
В губах – тряпка; метелка – у ягодиц; ключ железный – в замке ноздрей.
Дрожь пробегает по его коже, едва переносит он мух, копытами бьет оземь.
Опускает голову, вытягивает к земле морду и щиплет траву.
Нужна бы скамейка, чтоб заглянуть на верхнюю полку...
Боится щекотки, говорил я... Раздражительность столь глубока, что внутри тела кости скелета стукаются, точно камни в горном потоке!
Со стороны апсиды – самый высокий одушевленный неф в конюшне...
Великий святой! большая кобылица! интересен твой вид сзади в конюшне...
Откуда сей великолепный зад куртизанки? С тонкими ногами на высоких каблуках?
Гигантское пернатое, несущее золотые яйца – так странно остриженное.
Ох! в лицо мне пышет золота дух.
Вперемешку – кожа и навоз лошадиный.
Омлет с крепким запахом курицы, несущей золотые яйца.
Омлет с соломой, с землей; с ромом мочи, брызжущей из щели под хвостом...
Словно на подносе пекаря: свежеиспеченные булки, конюшенные наполеоны с соломой и ромом.
Великий святой! – твои глаза иудейки, скрытые сбруей...
Своего рода святой: смиренно молящийся в полумраке монах.
Да что там монах!.. Верховный жрец стоит на соломе, папа римский, тут же предъявляющий первому встречному великолепный зад куртизанки – с распускающимся сердечком – на нервных ногах, с элегантными высокими каблуками копыт.

ЧТО ЗНАЧИТ БРЯЦАНИЕ ЦЕПОЧКИ УДИЛ?
ГЛУХИЕ УДАРЫ О СТЕНКУ?
ЧТО ДЕЕТСЯ В ЭТОМ СТОЙЛЕ?
МОЛЯЩИЙСЯ ПАПА?
НАКАЗАННЫЙ ШКОЛЬНИК?
ВЕЛИКИЙ СВЯТОЙ! ВЕЛИКАЯ КОБЫЛИЦА (КОБЫЛИЦА ИЛИ ЦАРИЦА?) – ПРЕКРАСЕН ВИД ТВОЕГО ЗАДА В КОНЮШНЕ –
ЗАЧЕМ, СВЯТОЙ МОНАХ, НАТЯНУЛ ТЫ КОЖАНЫЕ ШТАНЫ?
– ПОТРЕВОЖЕННЫЙ ВО ВРЕМЯ МЕССЫ, ОН КОСИТ НА НАС ГЛАЗОМ ИУДЕЙКИ...
                * * *

                О козе


И если ад в недрах земли – басня,
То во мне он – взаправду.
Малерб
                Одетте

С
ам образ козы нас умиляет, ибо в нем – надувшаяся между щуплых ножек волынка с торчащими пальцами; бедняжка едва скрывает ее мохнатым ковриком, шалью, вечно сползающей со спины; в нем – молоко, ею извлекаемое из камней пород самых твердых, путем выщипывания редких трав, богатых ароматами, либо объеданием лоз винограда.
Мелочи все это, вы сами сказали, – ответят нам. Да; но – навязчивые.
А еще без конца – колокольчик...

Вся эта морока (благо так ей счастливится мнить) – на пользу ее отпрыску: иными словами, для воспитания маленькой табуретки, подпрыгивающей четырьмя ногами сразу и делающей жете баттю – и так до возраста, когда, подражая матери, она начнет вести себя подобно стремянке, становясь двумя передними ножками на любую ступеньку, чтобы объедать все выше, пренебрегая тем, что вблизи.
И какой взбалмошный, упрямец!
С крохотными рожками, а уже дерзает!

Они нас доведут, – шепчут козы-мамаши, усердные кормилицы и принцессы далеких созвездий, и опускаются на колени перевести дух. Впрочем, с поднятой головой и – взглядом, несмотря на тяжелые веки, сказочно звездным. Но, выпрямив в резком движении свои костлявые члены, почти сразу же вновь на ногах, ибо помнят свой долг.

Красавицы с узкими глазами, волосатые, словно лесные звери, и дьявольски упрямые – когда они блеют, на что они жалуются? На какие муки, заботы?
Подобно старым холостякам, они любят газетную бумагу, табак.
И, конечно же, неизбежно упоминание веревки, коль речь идет о козе[7], и даже – экое дерганье! экая порывистая настойчивость!– истрепанной веревки и, возможно, кисточки, завершающей кнут.
Ах, эта бородка, похожая на штришок ударения в слове[8]…
Они осаждают утесы.

В силу чисто естественной перегласовки, гнусавя слегка[9] – и, что касается нас, слегка злоупотребляя моментом, лишь бы не упустить словесную находку – намекнем, задрав подбородок, что ко-за не так уж далека от ко-ня, разве что женского рода, и, несмотря на бородку, она лишь его приспособленное видоизменение, не скачущее и не мчащееся вперед, а скорее карабкающееся на отвесные скалы – цепляясь последним слогом за неровности камня, чтоб достигнуть высоты полета в гнезде онемевших звучаний.
Но никакого галопа, никакого победного взлета. Не место прыжкам на краю пропасти; ужас падения дрожью бежит по коже у серны.
Нет. Достигнув шаг за шагом вершин, постепенно ведомая вверх усердьем в исследовании, внезапно потеряв ощущение твердого под ногами, – кажется, что она смиренно просит прощения, слегка шевеля губами.
Ой, не по мне это место, – бормочет она; впредь меня здесь не увидят; – и торопится вниз до первого встречного кустика.

Такой предстает нам коза преимущественно в горах или других уголках, обделенных природой: животное отрепье, уцепившееся за отрепья растительные, кусты, а эти последние жмутся к отрепьям неорганическим, к нищим и голым утесам, к разломанным камням.
Несомненно, столь трогательной нам она кажется лишь потому, что собой представляет сие: отрепье греха, тряпка, ничтожество случая; безнадежная приблизительность; своекорыстное приспособление к своекорыстной же случайности; в конечном счете, куча рвани.
А ведь это – машина, нам двоюродная, стало быть, по-братски нами лелеемая; имею в виду: в царстве бродячей живности, давно изобретенная и усовершенствованная природой для получения молока в самых суровых условиях.
Перед нами бедное и жалкое животное, но в то же время существо, сложнейший организм, и он работает.

Так что коза, подобно всем тварям, одновременно ошибка и абсолютное совершенство ошибки; и, следовательно, жалобная и восхитительная вместе, вызывающая энтузиазм и тревогу.
А мы? Хватит с нас и того, что мы это (с грехом пополам) обрисовали.

Так и я каждый день делал наброски козы в моем блокноте: эскиз, наметка, обрывок этюда, – как саму козу хозяин бросает в горах, среди кустов и скал, на волю случая в чаще, среди безжизненных слов, где ее трудно увидеть сразу.
Присмотритесь, однако: она живет, едва заметно шевелится. Если к ней подходить – станет дергать за веревку, хочет бежать. Не нужно долго жать и давить, чтобы получить немножко того молока, что пахучее и дороже любого другого, – с запахом кремневой искры, напоминающем о кузницах ада, – во всем подобного молоку звезд, взлетающих в ночное небо от тех же ударов молота; их множественность и удаленность преобразуют сиянье во млеко – питье и семя вместе, – блаженно проливаемое в нас.

Питательное, благоухающее, – о, еще тепленькое! – несомненно, молоко для нас подходящий напиток, но этим незачем похваляться. Как и сок наших слов, оно не столько предназначается нам, сколько, возможно – через посредство козленка и козы – некому загадочному перерожденью.
Во всяком случае, именно так мыслит возмужалый козел.

Распрекрасный рогач, размашистый мечтатель – не без злобы, уместной в кратких, ему определенных актах, вынашивает он напоказ свои веские аргументы. Идеи, ставшие оружием на его голове, и из соображений высшей галантности орнаментально завитые всять.
Прекрасно, впрочем, сознавая – пусть из источника скрытного, вскоре клокочущего в углубленных мошнах, чем, какого рода любовью он полон.

Вот жвачка ума, под витиеватыми фразами на голове – от одного удара тараном до следующего.

Из книги «Вещи» (1)
«Галимар», Париж, 1962

[1] Pi;ce, этимологически "вещь": монета, отрез, кусок, документ, деталь, комната, пьеса, заплатка... но и произведение. Первое, что приходит на ум, не заглядывая в словари – это "Отрывки" (или "Обрывки" – см. лохмотья, лоскутки заключительного текста "О козе", в котором жалкое, однако упрямое животное символизирует жизненно-творческий путь самого автора). Название первого текста "Пустяковое" наводит на мысль, что весь сборник мог бы называться "Безделушки", "Пустячки" – наподобие бетховенских "Багателей". Пристрастие Понжа к этимологии привело меня к выбору заголовка "Вещи".
Из шестидесяти трех фрагментов сборника, писанных на протяжении почти 30 лет (между 20-50 гг. ХХ века) и представленных автором в строго хронологическом порядке, я выбрал девять: три в начале, четыре в средней и два в заключительной части произведения. В книге имеется "сборник в сборнике", посвященный Солнцу, который намереваюсь перевести для одного из будущих номеров "Мостов". (Прим. А.М.)

[2] "Синева", ниже: "белый лист" – намек на центральную тематику Маларме – завершающей вехи французского романтизма. Ироническое финальное "вздох" метит в лирику – изжившую себя во Франции уже в самом начале XX века ("художники съели поэтов", – из парижских впечатлений Анны Ахматовой). Уходя от нее, Понж провозглашает свою поэтику: ежедневная, как моцион, практика письма, не дожидаясь вдохновения. Оно, теперь – момент, а не предпосылка творчества.
[3] По-французски: porcelaine. В слове содержится porc – свинья: "животное" в составе этого поэтичного слова "ведет себя приличней".
Что касается русского "фарфор", то оно восходит к древнеперсидскому, и гласит "божий сын". Этимологическое родство – очевидно: половое. Однако там, где восточный человек не может обойтись без бога, безбожные римляне довольствуются тем, что у них перед глазами, и недаром Понж ставил себе Лукреция в пример.
[4] Неологизмы, в первом из которых прослеживаются: гелио- (солнце), гелико-(спираль); Гелиогабал.
[5] Французский поэт при дворах Генриха IV и Людовика XIII, с которым Понж часто себя отождествлял и посвятил ему одну из своих книг.
[6] Жена поэта.
[7] Намек на популярный рассказ Альфонса Додэ "Коза Мсье Сегена".
[8] Направление "акасн-грав" (;) противоположно "аксант-эгю" (;, графически соответствующее русскому ударению) – как и козья (и дьявольская – как изображают...) бородка противоположна устремленности вперед подбородка.
[9] Весь этот абзац построен на смешении слов и вещей, игре слов, сумбурно-каламбурных ассоциациях, которые мы попытались максимально передать, но не надеясь на результат. Здесь слово "шевр" (коза) своим звучанием уже близко к блеянию козы, а перегласовка идет от "шеваль" к "шевр", параллельно некоторого рода "перегласовки" коей является эволюция самих животных.
Перевод А. Мусаяна.
                * * *
                Джон Донн
                (1571/2-1631)
Все новые философы в сомненье.
Эфир отвергли - нет воспламененья,
Исчезло Солнце, и Земля пропала,
А как найти их - знания не стало.
Все признают, что мир наш на исходе,
Коль ищут меж планет, в небесном своде
Познаний новых... Но едва свершится
Открытье - все на атомы крушится.
Все - из частиц, а целого не стало,
Лукавство меж людьми возобладало,
Распались связи, преданы забвенью
Отец и сын, власть и повиновенье.
И каждый думает: "Я - Феникс-птица",
От всех других желая отвратиться...
Перевод Д. В. Щедровицкого

                * * *
Что бы меня ни подтолкнуло в путь
Любовь или надежда утонуть,
Прогнивший век, досада, пресыщенье.
Иль попросту мираж обогащенья
Уже неважно. Будь ты здесь храбрец
Иль жалкий трус - тебе один конец.
Меж гончей и оленем нет различий,
Когда судьба их сделает добычей.
Как человек, однако, измельчал!
Он был ничем в начале всех начал,
Но в нем дремали замыслы природны;
А мы - ничто и ни на что не годны,
В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?

                * * *

Что бы меня ни подтолкнуло в путь
Любовь или надежда утонуть,
Прогнивший век, досада, пресыщенье.
Иль попросту мираж обогащенья
Уже неважно. Будь ты здесь храбрец
Иль жалкий трус - тебе один конец.
Меж гончей и оленем нет различий,
Когда судьба их сделает добычей.
Как человек, однако, измельчал!
Он был ничем в начале всех начал,
Но в нем дремали замыслы природны;
А мы - ничто и ни на что не годны,
В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?
Унынье же я чувствовать могу!

                * * *
                Подвиг
Я сделал то, чем превзошел
Деяния героев,
А от признаний я ушел,
Тем подвиг свой утроив.
Не стану тайну открывать
Как резать лунный камень,
Ведь вам его не отыскать,
Не осязать руками.
Мы свой союз решили скрыть,
А если б и открыли,
То пользы б не было: любить
Все будут, как любили.
Кто красоту узрел внутри,
Лишь к ней питает нежность,
А ты - на кожи блеск смотри,
Влюбившийся во внешность!
Но коль к возвышенной душе
Охвачен ты любовью,
И ты не думаешь уже,
Она иль он с тобою,
И коль свою любовь ты скрыл
От любопытства черни,
У коей все равно нет сил
Понять ее значенье,
Свершил ты то, чем превзошел
Деяния героев,
А от признаний ты ушел,
Тем подвиг свой утроив.
Перевод Д. В. Щедровицкого

               * * *

         Канонизация
Молчи, не смей чернить мою любовь!
А там злорадствуй, коли есть о чем,
Грози подагрой и параличом,
О рухнувших надеждах пустословь;
Богатства и чины приобретай,
Жди милостей, ходы изобретай,
Трись при дворе, монарший взгляд лови
Иль на монетах профиль созерцай;
А нас оставь любви.
Увы! кому во зло моя любовь?
Или от вздохов тонут корабли?
Слезами затопило полземли?
Весна от горя не наступит вновь?
От лихорадки, может быть, моей
Чумные списки сделались длинней?
Бойцы не отшвырнут мечи свои,
Лжецы не бросят кляузных затей
Из-за моей любви.
С чем хочешь, нашу сравнивай любовь;
Скажи: она, как свечка, коротка,
И участь однодневки-мотылька
В пророчествах своих нам уготовь.
Да, мы сгорим дотла, но не умрем,
Как Феникс, мы восстанем над огнем?
Теперь одним нас именем зови
Ведь стали мы единым существом
Благодаря любви.
Без страха мы погибнем за любовь;
И если нашу повесть не сочтут
Достойной жития, - найдем приют
В сонетах, в стансах - и воскреснем вновь.
Любимая, мы будем жить всегда,
Истлеют мощи, пролетят года
Ты новых менестрелей вдохнови!
И нас _канонизируют_ тогда
За преданность любви.
Молитесь нам! - и ты, кому любовь
Прибежище от зол мирских дала,
И ты, кому отрадою была,
А стала ядом, отравившим кровь;
Ты, перед кем открылся в первый раз
Огромный мир в зрачках любимых глаз
Дворцы, сады и страны, - призови
В горячей, искренней молитве нас,
Перевод Г. М. Кружкова

               * * *
            Лихорадка
Не умирай! - иначе я
Всех женщин так возненавижу.
Что вкупе с ними и тебя
Презреньем яростным унижу.
Прошу тебя, не умирай:
С твоим последним содроганьем
Весь мир погибнет, так и знай,
Ведь ты была его дыханьем.
Останется от мира труп,
И все его красы былые
Не боле чем засохший струп,
А люди - черви гробовые.
Твердят, что землю огнь спалит,
Но что за огнь - поди распутай!
Схоласты, знайте: мир сгорит
В огне ее горячки лютой.
Но нет! не смеет боль терзать
Так долго - ту, что стольких чище;
Не может без конца пылать
Огонь - ему не хватит пищи.
Как в небе метеорный след,
Хворь минет вспышкою мгновенной,
Твои же красота и свет
Небесный купол неизменный.
О мысль предерзкая - суметь
Хотя б на час (безмерно краткий)
Вот так тобою овладеть,
Как этот приступ лихорадки!
Перевод Г. М. Кружкова

               * * *
        Алхимия любви
Кто глубже мог, чем я, любовь копнуть,
Пусть в ней пытает сокровенну суть;
А я не докопался
До жилы этой, как ни углублялся
В рудник Любви, - там клада нет отнюдь.
Сие - одно мошенство;
Как химик ищет в тигле совершенство,
Но счастлив, невзначай сыскав
Какой-нибудь слабительный состав,
Так все мечтают вечное блаженство
Сыскать в любви, но вместо пышных грез
Находят счастья с воробьиный нос.
Ужели впрямь платить необходимо
Всей жизнию своей - за тень от дыма?
За то, чем всякий шут
Сумеет насладиться в пять минут
Вслед за нехитрой брачной пантомимой?
Влюбленный кавалер,
Что славит (ангелов беря в пример)
Слиянье духа, а не плоти,
Должно быть, слышит по своей охоте
И в дудках свадебных - музыку сфер.
Нет, знавший женщин скажет без раздумий:
И лучшие из них мертвее мумий.
Перевод Г. М. Кружкова

                * * *
Прощание возбраняющее печаль
Как шепчет праведник: пора!
Своей душе, прощаясь тихо,
Пока царит вокруг одра
Печальная неразбериха,
Вот так безропотно сейчас
Простимся в тишине - пора нам!
Кощунством было б напоказ
Святыню выставлять профанам.
Страшат толпу толчки земли,
О них толкуют суеверы,
Но скрыто от людей вдали
Дрожание небесной сферы.
Любовь подлунную томит
Разлука бременем несносным:
Ведь цель влеченья состоит
В том, что потребно чувствам косным.
А нашу страсть влеченьем звать
Нельзя, ведь чувства слишком грубы;
Неразделимость сознавать
Вот цель, а не глаза и губы.
Связь наших душ над бездной той,
Что разлучить любимых тщится,
Подобно нити золотой,
Не рвется, сколь ни истончится.
Как ножки циркуля, вдвойне
Мы нераздельны и едины:
Где б ни скитался я, ко мне
Ты тянешься из середины.
Кружась с моим круженьем в лад,
Склоняешься, как бы внимая,
Пока не повернет назад
К твоей прямой моя кривая.
Куда стезю ни повернуть,
Лишь ты - надежная опора
Того, кто, замыкая путь,
К истоку возвратится скоро.
Перевод Г. М. Кружкова
            * * *
            Экстаз
Там, где фиалке под главу
Распухший берег лег подушкой,
У тихой речки наяву
Дремали мы одни друг с дружкой.
Ее рука с моей сплелась.
Весенней склеена смолою;
И, отразясь, лучи из глаз
По два свились двойной струною.
Мы были с ней едины рук
Взаимосоприкосновеньем;
И все, что виделось вокруг,
Казалось нашим продолженьем.
Как между равных армий рок
Победное колеблет знамя,
Так, плотский преступив порог,
Качались души между нами.
Пока они к согласью шли
От нежного междоусобья,
Тела застыли, где легли,
Как бессловесные надгробья.
Тот, кто любовью утончен
И проницает душ общенье,
Когда бы как свидетель он
Стоял в удобном удаленье,
То не одну из душ узнав,
Но голос двух соединенный,
Приял бы новый сей состав
И удалился просветленный.
Да, наш восторг не породил
Смятенья ни в душе, ни в теле;
Мы знали, здесь не страсти пыл,
Мы знали, но не разумели,
Как нас любовь клонит ко сну
И души пестрые мешает
Соединяет две в одну
И тут же на две умножает.
Вот так фиалка на пустом
Лугу дыханьем и красою
За миг заполнит все кругом
И радость преумножит вдвое.
И души так - одна с другой
При обоюдовдохновенье
Добудут, став одной душой,
От одиночества спасенье
И внемлют, что и мы к тому ж,
Являясь естеством нетленным
Из атомов, сиречь из душ,
Не восприимчивы к изменам.
Но плоть - ужели с ней разлад?
Откуда к плоти безразличье?
Тела - не мы, но наш наряд,
Мы - дух, они - его обличья.
Нам должно их благодарить
Они движеньем, силой, страстью
Смогли друг дружке нас открыть
И сами стали нашей частью.
Как небо нам веленья шлет,
Сходя к воздушному пределу,
Так и душа к душе плывет,
Сначала приобщаясь к телу.
Как в наших жилах крови ток
Рождает жизнь, а та от века
Перстами вяжет узелок,
Дающий званье человека,
Так душам любящих судьба
К простым способностям спуститься,
Чтоб утолилась чувств алчба
Не то исчахнет принц в темнице.
Да будет плотский сей порыв
Вам, слабым людям, в поученье:
В душе любовь - иероглиф,
А в теле - книга для прочтенья.
Внимая монологу двух,
И вы, влюбленные, поймете,
Как мало предается дух,
Когда мы предаемся плоти.
Перевод А. Я. Сергеева
              * * *
               Сатира 1
Чудак нелепый, убирайся прочь!
Здесь, в келье, не тревожь меня всю ночь.
Пусть будет, с грудой книг, она тюрьмою,
А после смерти - гробом, вечной тьмою.
Тут богословский круг собрался весь:
Философ, секретарь природы, здесь,
Политики, что сведущи в науке
Как городам скрутить покрепче руки,
Историки, а рядом пестрый клан
Шальных поэтов из различных стран.
Так стоит ли мне с ними разлучаться,
Чтоб за тобой бог весть куда помчаться?
Своей любовью поклянись-ка мне
Есть это право у тебя вполне,
Что ты меня не бросишь, привлеченный
Какой-нибудь значительной персоной.
Пусть это будет даже капитан,
Себе набивший на смертях карман,
Или духами пахнущий придворный,
С улыбкою любезной и притворной,
Иль в бархате судья, за коим в ряд
В мундирах синих стражники спешат,
Пред кем ты станешь льстиво извиваться,
Чьим отпрыском ты будешь восхищаться.
Возьми с собой иль отправляйся сам:
А взять меня и бросить - стыд и срам!
О пуританин, злобный, суеверный,
Но в свете церемонный и манерный,
Как часто, повстречав кого-нибудь,
Спешишь ты взором маклера скользнуть
По шелку и по золоту наряда,
Смекая - шляпу снять или не надо.
Решишь ты это, получив ответ:
Он землями владеет или нет,
Чтоб хоть клочком с тобою поделиться
И на вдове твоей потом жениться.
Так почему же добродетель ты
Не ценишь в откровенье наготы,
А сам с мальчишкой тешишься на ложе
Или со шлюхой, пухлой, толсторожей?
Нагими нам родиться рок судил,
Нагими удалиться в мрак могил.
Пока душа не сбросит бремя тела,
Ей не обресть блаженного предела.
В раю был наг Адам, но, в грех введен,
В звериных шкурах тело спрятал он.
В таком же одеянье, грубом, строгом,
Я с музами беседую и с богом.
Но если, как гнуснейший из пьянчуг,
Во всех грехах раскаявшийся вдруг,
Ты расстаешься с суетной судьбою,
Я дверь захлопну и пойду с тобою.
Скорее девка, впавшая в разврат,
Вам назовет отца своих ребят
Из сотни вертопрахов, что с ней спали
И всю ее, как ветошь, истрепали,
Скорей ты возвестишь, как звездочет,
Кого инфанта мужем наречет,
Или один из астрологов местных
Объявит, зная ход светил небесных,
Какие будут через год нужны
Юнцам безмозглым шляпы и штаны,
Чем скажешь ты, пред тем как нам расстаться,
Куда и с кем теперь пойдешь шататься.
Не думаю, чтоб бог меня простил,
Ведь против совести я согрешил.
Вот мы на улице. Мой спутник мнется,
Смущается, все больше к стенке жмется
И, мной прижатый плотно у ворот,
Сам в плен себя покорно отдает.
Он даже поздороваться не может
С шутом в шелках, разряженным вельможей,
Но, жаждой познакомиться палим,
Он шлет улыбки сладостные им.
Так ночью школьники и подмастерья
По девкам сохнут за закрытой дверью.
Задир и забияк боится он,
Отвешивает низкий им поклон,
На прочих он готов с презреньем фыркать,
Как конь на зрителей с арены цирка.
Так безразличен павиан иль слон,
Хотя бы короля увидел он!
Вдруг олух заорал, меня толкая:
"Вон тот юнец! Фигура-то какая!
Танцор он превосходнейший у нас!"
"А ты уж с ним готов пуститься в пляс?"
А дальше встреча и того почище:
Дымит из трубки некто табачищем,
Индеец, что ли. Я шепнул: "Пойдем!
А то мы тут в дыму не продохнем!"
А он - ни-ни! Вдруг выплыл из-под арки
Павлин какой-то пестроцветно-яркий,
Он вмиг к нему! Ужели он сбежит?
Да нет, поблеял с ним и вновь бубнит:
"Вся знать стремится вслед за сим милордом,
К нему за модами спешит весь Лондон,
Придворных лент и кружев он знаток,
Его авторитет весьма высок!"
"Скорей актерам нужен он на сцене...
Стой, почему дрожат твои колени?"
"Он был в Европе!" - "Где ж, спросить решусь?"
"Он итальянец, или нет - француз!"
"Как сифилис?" - промолвил я ехидно,
И он умолк, обиделся, как видно,
И вновь к вельможам взоры - в пику мне...
Как вдруг узрел свою любовь в окне!
И тут мгновенно он меня бросает
И к ней, воспламененный, поспешает.
Там были гости, дерзкие на вид...
Он в ссору влез, подрался, был избит
И вытолкан взашей, и две недели
Теперь он проваляется в постели.
Перевод Б. В. Томашевского
                * * *
            Сатира 3
            О религии
Печаль и жалость мне мешают злиться,
Слезам презренье не дает излиться;
Равно бессильны тут и плач, и смех,
Ужели так укоренился грех?
Ужели не достойней и не краше
Религия - возлюбленная наша,
Чем добродетель, коей человек
Был предан в тот непросвещенный век?
Ужель награда райская слабее
Велений древней чести? И вернее
Придут к блаженству те, что шли впотьмах?
И твой отец, найдя на небесах
Философов незрячих, но спасенных,
Как будто верой, чистой жизнью оных,
Узрит тебя, пред кем был ясный путь,
Среди погибших душ? - О, не забудь
Опасности подобного исхода:
Тот мужествен, в ком страх такого рода.
А ты, скажи, рискнешь ли новобранцем
Отправиться к бунтующим голландцам?
Иль в деревянных склепах кораблей
Отдаться в руки тысячи смертей?
Измерить бездны, пропасти земные?
Иль пылом сердца - огненной стихии
Полярные пространства растопить?
И сможешь ли ты саламандрой быть,
Чтоб не бояться ни костров испанских,
Ни жара побережий африканских,
Где солнце - словно перегонный куб?
И на слетевшее случайно с губ
Обидное словцо - блеснет ли шпага
В твоих руках? О жалкая отвага!
Храбришься ты и лезешь на рога,
Не замечая главного врага;
Ты, ввязываясь в драку бестолково,
Забыл свою присягу часового;
А хитрый дьявол, мерзкий супостат
(Которого ты ублажаешь), рад
Тебе подсунуть, как трофей богатый,
Свой дряхлый мир, клонящийся к закату;
И ты, глупец, клюя на эту ложь,
К сей обветшалой шлюхе нежно льнешь;
Ты любишь плоть (в которой смерть таится)
За наслаждений жалкие крупицы,
А сутью и отрад, и красоты
Своей душой - пренебрегаешь ты.
Найти старайся истинную веру.
Но где ее искать? Миррей, к примеру,
Стремится в Рим, где тыщу лет назад
Она жила, как люди говорят.
Он тряпки чтит ее, обивку кресла
Царицы, что давным-давно исчезла.
Кранц - этот мишурою не прельщен,
Он у себя в Женеве увлечен
Другой религией, тупой и мрачной,
Весьма заносчивой, весьма невзрачной:
Так средь распутников иной (точь-в-точь)
До грубых деревенских баб охоч.
Грей - домосед, ему твердили с детства,
Что лучше нет готового наследства;
Внушали сводни наглые: она,
Что от рожденья с ним обручена,
Прекрасней всех. И нет пути иного,
Не женишься - заплатишь отступного,
Как новомодный их закон гласит.
Беспечный Фригии всем по горло сыт,
Не верит ничему: как тот гуляка,
Что, много шлюх познав, страшится брака.
Любвеобильный Гракх - наоборот,
Он мыслит, сколь ни много женских мод,
Под платьями различий важных нету;
Так и религии. Избытком света
Бедняга ослеплен. Но ты учти,
Одну лишь должно истину найти.
Но где и как? Не сбиться бы со следа!
Сын у отца спроси, отец - у деда;
Родные сестры - истина и ложь,
Но истина постарше будет все ж.
Не уставай искать и сомневаться:
Отвергнуть идолов иль поклоняться?
На перекрестке верный путь пытать
Не значит в неизвестности блуждать,
Брести стезею ложной - вот что скверно.
Пик истины высок неимоверно;
Придется покружить по склону, чтоб
Достичь вершины, - нет дороги в лоб!
Спеши, доколе день, а тьма сгустится
Тогда уж будет поздно торопиться.
Хотенья мало, надобен и труд:
Ведь знания на ветках не растут.
Слепит глаза загадок средоточье,
Хоть всяк его, как солнце, зрит воочью.
Коль истину обрел, на этом стой!
Бог не дал людям хартии такой,
Чтоб месть свою творили произвольно;
Быть палачами рока - с них довольно.
О бедный дурень, этим ли земным
Законом будешь ты в конце судим?
Что ты изменишь в грозном приговоре,
Сказав: меня Филипп или Григорий,
Иль Мартин, или Гарри так учил?
Ты тем вины своей не облегчил;
Так мог бы каждый грешник извиниться.
Нет, всякой власти должно знать границы,
Чтоб вместе с ней не перейти границ,
Пред идолами простираясь ниц.
Власть как река. Блаженны те растенья,
Что мирно прозябают близ теченья.
Но если, оторвавшись от корней,
Они дерзнут помчаться вместе с ней,
Погибнут в бурных волнах, в грязной тине
И канут, наконец, в морской пучине.
Так суждено в геенну душам пасть,
Что выше бога чтят земную власть.
Перевод Г. М. Кружкова

                * * *
                Штиль
Кристоферу Бруку
Улегся гнев стихий, и вот мы снова
В плену у штиля - увальня тупого.
Мы думали, что аист - наш тиран,
А вышло, хуже аиста чурбан!
Шторм отшумит и стихнет обессиля,
Но где, скажите, угомон для штиля?
Мы рвемся в путь, а наши корабли
Архипелагом к месту приросли;
И нет на море ни единой складки:
Как зеркальце девичье, волны гладки.
От зноя нестерпимого течет
Из просмоленных досок черный пот.
Где белых парусов великолепье?
На мачтах развеваются отрепья
И такелаж изодранный висит
Так опустевшей сцены жалок вид
Иль чердака, где свалены за дверью
Сегодня и вчера, труха и перья.
Земля все ветры держит взаперти,
И мы не можем ни друзей найти
Отставших, ни врагов на глади этой:
Болтаемся бессмысленной кометой
В безбрежной синеве, что за напасть!
Отсюда выход - только в рыбью пасть
Для прыгающих за борт ошалело;
Команда истомилась до предела.
Кто, в жертву сам себя предав жаре,
На крышке люка, как на алтаре,
Простерся навзничь; кто, того похлеще,
Гуляет, аки отрок в жаркой пещи,
По палубе. А если б кто рискнул,
Не убоясь прожорливых акул,
Купаньем освежиться в океане,
Он оказался бы в горячей ванне.
Как Баязет, что скифом был пленен,
Иль наголо остриженный Самсон,
Бессильны мы и далеки от цели!
Как муравьи, что в Риме змейку съели,
Так стая тихоходных черепах
Галер, где стонут узники в цепях,
Могла бы штурмом взять, подплыв на веслах,
Наш град плавучий мачт высокорослых.
Что бы меня ни подтолкнуло в путь
Любовь или надежда утонуть,
Прогнивший век, досада, пресыщенье
Иль попросту мираж обогащенья
Уже неважно. Будь ты здесь храбрец
Иль жалкий трус - тебе один конец;
Меж гончей и оленем нет различий,
Когда судьба их сделает добычей.
Ну кто бы этого подвоха ждал?
Мечтать на море, чтобы дунул шквал,
Не то же ль самое, что домогаться
В аду жары, на полюсе прохладцы?
Как человек, однако, измельчал!
Он был ничем в начале всех начал,
Но в нем дремали замыслы природны;
А мы - ничто и ни на что не годны,
В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?
Унынье же я чувствовать могу!
Перевод Г. М. Кружкова

               * * *
      Священные сонеты
СОНЕТ I
Ужель Ты сотворил меня для тленья?
Восставь меня, ведь близок смертный час:
Встречаю смерть, навстречу смерти мчась,
Прошли, как день вчерашний, вожделенья.
Вперед гляжу - жду смерти появленья,
Назад - лишь безнадежность видит глаз,
И плоть, под тяжестью греха склонясь,
Загробной кары ждет за преступленья.
Но Ты - над всем: мой взгляд, Тебе подвластный,
Ввысь обращаю - и встаю опять.
А хитрый враг плетет свои соблазны
И ни на миг тревоги не унять.
Но знаю - благодать меня хранит:
Железу сердца - только Ты магнит!

СОНЕТ II
О Боже, всеми на меня правами
Владеешь Ты, сперва меня создав,
Потом - погибнуть до конца не дав,
Мой грех своими искупив скорбями,
Как сына - осияв меня лучами,
И как слуге - за все труды воздав.
Я жил в Тебе - твой образ не предав,
И жил во мне Твой Дух - как в неком храме,
Но как же завладел мной сатана?
Как взял разбоем данное тобой?
Встань, защити меня и ринься в бой
Моя душа отчаянья полна:
Ты не избрал меня, иных любя,
А враг не отпускает от себя!

СОНЕТ III
О, если б я, от слез лишившись сил,
Вернуть глазам ту влагу был бы властен,
Мой горький плач, что раньше был напрасен,
Святой бы плод отныне приносил!
Каким я ливнем слезным оросил
Кумира! Сколь для сердца был опасен
Порыв печали! Каюсь - и согласен
Терпеть опять, что и тогда сносил...
Да - вор ночной, развратник похотливый,
И забулдыга, и смешной гордец
Хоть вспомнят иногда денек счастливый
И тем уменьшат боль своих сердец.
Но мне не будет скорбь облегчена:
Она со мной - и кара, и вина!

СОНЕТ IV
О черная душа! Недуг напал
Он, вестник смерти, на расправу скор...
Ты - тот, кто край свой предал и с тех пор
Бежал в чужие страны и пропал;
Ты - тот, кто воли всей душой желал
И проклинал темницу, жалкий вор,
Когда ж услышал смертный приговор,
Любовью к той темнице воспылал...
Ты благодать получишь, лишь покаясь,
Но как начать, который путь верней?
Так стань чернее, в траур облекаясь,
Грех вспоминай и от стыда красней,
Чтоб красная Христова кровь могла
Твой грех омыть, очистив добела!

СОНЕТ V
Я - микрокосм, искуснейший узор,
Где ангел слит с естественной природой,
Но обе части мраку грех запродал,
И обе стали смертными с тех пор...
Вы, новых стран открывшие простор
И сферы, что превыше небосвода,
В мои глаза для плача влейте воды
Морей огромных: целый мир - мой взор
Омойте. Ведь потоп не повторится,
Нет, алчностью и завистью дымясь,
Мой мир сгорит: в нем жар страстей таится...
О, если б этот смрадный жар погас!
И пусть меня охватит страсть другая
Твой огнь, что исцеляет нас, сжигая!

СОНЕТ VI
Спектакль окончен. Небо назначает
Предел моим скитаньям; я достиг
Последней цели странствий. Краткий миг
Остался. Время тает и тончает...
Вот с духом плоть смерть жадно разлучает,
Чтоб, смертным сном осилен, я поник...
Но знаю: дух мой узрит Божий лик,
И страх заране взор мне помрачает...
Когда душа вспорхнет в небесный дом,
А тело ляжет в прах, поскольку бренно,
То я, влекомый тягостным грехом,
В его источник упаду - в геенну...
Но оправдай меня - я грех отрину,
И мир, и плоть, и сатану покину!

СОНЕТ VII
С углов Земли, хотя она кругла,
Трубите, ангелы! Восстань, восстань
Из мертвых, душ неисчислимый стан!
Спешите, души, в прежние тела!
Кто утонул и кто сгорел дотла,
Кого война, суд, голод, мор, тиран
Иль страх убил... Кто Богом осиян,
Кого вовек не скроет смерти мгла!..
Пусть спят они. Мне ж горше всех рыдать
Дай, Боже, над виной моей кромешной:
Там поздно уповать на благодать...
Благоволи ж меня в сей жизни грешной
Раскаянью всечасно поучать:
Ведь кровь твоя - прощения печать!

СОНЕТ VIII
О, если знанье - верных душ награда.
Душа отца в раю награждена
Вдвойне: следит, блаженствуя; она,
Как смело я парю над пастью ада!
Но если, райского сподобясь сада,
Душа и там прозренья лишена,
То как раскрыть мне пред отцом сполна
Всю непорочность помысла и взгляда?
Душа с небес кумиров ложных зрит,
Волхвов, носящих имя христиан,
И видит: фарисейство и обман
Притворно святы, праведны на вид...
Молись, отец, печали не тая:
Полна такой же скорбью грудь моя!

СОНЕТ IX
Когда ни дерево, что, дав свой плод,
Бессмертье у Адама отняло,
Ни блуд скотов, ни змей шипящих зло
Не прокляты - меня ль проклятье ждет?!
Ужель сам разум ко грехам ведет,
Ужель сознанье в грех нас вовлекло?
Иль Бог, всегда прощающий светло,
Впал в страшный гнев - и мне проклятье шлет?..
Но мне ль тебя, о Боже, звать к ответу?..
Пусть кровь твоя и плач мой покаянный
В один поток сойдутся неслиянно!
Грехи мои навеки ввергни в Лету!
"О, вспомни грех мой!" - молит кто-нибудь,
А я взываю: "Поскорей забудь!.."

СОНЕТ X
Смерть, не тщеславься: се людская ложь,
Что, мол, твоя неодолима сила...
Ты не убила тех, кого убила,
Да и меня, бедняжка, не убьешь.
Как сон ночной - а он твой образ все ж
Нам радости приносит в изобилье,
Так лучшие из живших рады были,
Что ты успокоенье им несешь...
О ты - рабыня рока и разбоя,
В твоих руках - война, недуг и яд.
Но и от чар и мака крепко спят:
Так отчего ж ты так горда собою?..
Всех нас от сна пробудят навсегда,
И ты, о смерть, сама умрешь тогда!
 
СОНЕТ XI
О фарисеи, бейте же меня,
В лицо мне плюйте, громко проклиная!
Я так грешил!.. А умирал, стеная,
Он, что в неправде не провел ни дня!..
Я умер бы в грехах, себя виня
За то, что жил, всечасно распиная
Его, кого убили вы - не зная,
А я - его заветов не храня!..
О, кто ж его любовь измерить может?
Он - Царь царей - за грех наш пострадал!
Иаков; облачившись в козьи кожи,
Удачи от своей уловки ждал,
Но в человечью плоть облекся Бог
Чтоб, слабым став, терпеть он муки смог!..

СОНЕТ XII
Зачем у нас - все твари в услуженье?
Зачем нам пищей служат всякий час
Стихии, хоть они и чище нас,
Просты и неподвластны разложенью?
Зачем с покорностью в любом движенье
Вы гибнете, пред мясником клонясь,
Кабан и бык, когда б, остервенясь,
Вы б растоптали нас в одно мгновенье?..
Я хуже вас, увы, в грехах я весь,
Вам воздаянья страх знаком едва ли...
Да, чудо в том, что нам покорны твари,
И все ж пребудет чудом из чудес,
Что сам Творец на гибель шел в смиренье
За нас - его врагов, его творенья!..
СОНЕТ XIII
Что, если Страшный суд настанет вдруг
Сегодня ночью?.. Обрати свой взгляд
К Спасителю, что на кресте распят:
Как может Он тебе внушать испуг?
Ведь взор его померк от смертных мук,
И капли крови на челе горят...
Ужели тот тебя отправит в ад,
Кто и врагов своих простил, как друг?!
И, как, служа земному алтарю,
Мне уверять любимых приходилось,
Что строгость - свойство безобразных, милость
Прекрасных, так Христу я говорю:
Уродливы - нечистые созданья,
Твоя ж краса - есть признак состраданья!..

СОНЕТ XIV
Бог триединый, сердце мне разбей!
Ты звал, стучался в дверь, дышал, светил,
Но я не встал... Так Ты б меня скрутил,
Сжег, покорил, пересоздал в борьбе!..
Я - город, занятый врагом. Тебе
Я б отворил ворота - и впустил,
Но враг в полон мой разум захватил,
И разум - твой наместник - все слабей...
Люблю Тебя - и Ты меня люби:
Ведь я с врагом насильно обручен...
Порви оковы, узел разруби,
Возьми меня, да буду заточен!
Твой раб - тогда свободу обрету,
Насильем возврати мне чистоту!..

СОНЕТ XV
Душа, ты так же возлюби Творца,
Как Он тебя! Исполнись изумленья:
Бог-Дух, чье славят ангелы явленье,
Избрал своими храмами сердца!
Святейший Сын рожден был от Отца,
Рождается Он каждое мгновенье,
Душа, ждет и тебя усыновленье
И день субботний, вечный, без конца!..
Как, обнаружив кражу, мы должны
Украденные вещи выкупать,
Так Сын сошел и дал себя распять,
Спасая нас от вора-сатаны...
Адам подобье божье утерял,
Но Бог сошел - и человеком стал!..

СОНЕТ XVI
Отец, твой Сын возвысил род земной,
Он - человек, в нем - наше оправданье:
Победой, смерть поправшей и страданье,
Он - в Царстве Божьем - делится со мной!
Со смертью Агнца стала жизнь иной...
Он заклан от начала мирозданья
И два Завета дал нам в обладанье
Два завещанья с волею одной...
Закон твой - тверд, и человеку мнилось:
Его исполнить - недостанет сил...
Но Дух, послав целительную милость,
Все, что убито буквой, воскресил!
Последнее желанье, цель Завета
Любовь! Так пусть свершится воля эта!

СОНЕТ XVII
Когда я с ней - с моим бесценным кладом
Расстался и ее похитил рок,
То для меня настал прозренья срок:
Я, в небо глядя, с ней мечтал быть рядом,
Искал ее, и встретился там взглядом
С Тобою, ибо Ты - любви исток!
И новой страстью Ты меня завлек,
Я вновь охвачен жаждою и гладом:
О, сколь же Ты в любви своей велик!
С ее душой Ты вновь мою связуешь
И все ж меня ревнуешь каждый миг
Ко всем - и даже к ангелам ревнуешь,
И хочешь, чтоб душа была верна
Тебе - хоть манят мир и сатана!

СОНЕТ XVIII
Христос! Свою невесту, всю в лучах,
Яви мне!.. Не за морем ли она
Владычит, в роскошь риз облачена?
Иль здесь, как и у немцев, сеет страх?
Иль замерла и спит себе в веках?
И лжи она иль истины полна?
И на холме ль она утверждена?
Иль вне холма? Иль на семи холмах?
Средь нас?.. Или за подвиги в награду,
Как рыцарей, ее любовь нас ждет?
Благой Жених! Яви невесту взгляду!
Пускай душой владеет Голубь тот,
Который радостью ее венчает,
Когда она всем ласки расточает!

СОНЕТ XIX
Я весь - боренье: на беду мою,
Непостоянство - постоянным стало,
Не раз душа от веры отступала,
И клятву дав, я часто предаю.
То изменяю тем, кого люблю,
То вновь грешу, хоть каялся сначала,
То молится душа, то замолчала,
То - все, то - ничего, то жар терплю,
То хлад; вчера - взглянуть на небосвод
Не смел, сегодня - угождаю Богу,
А завтра задрожу пред карой строгой.
То набожность нахлынет, то уйдет,
Как в лихорадке - жар и приступ дрожи...
Все ж, лучшие из дней - дни страха божья!..
Перевод Д. В. Щедровицкого

                * * *

Страстная пятница 1613 года

Сравнив с планетой нашу душу, вижу;
Той - перворазум, этой - чувство движет.
Планета, чуждым притяженьем сбита,
Блуждает, потеряв свою орбиту,
Вступает на чужую колею
И в год едва ли раз найдет свою.
И суета так нами управляет
И от первопричины отдаляет...
Вот дружбы долг меня на запад влек,
Когда душа стремилась на восток,
Там солнце шло во мрак в полдневный час,
И вечный день рождало, помрачась:
Христос на крест взошел - и снят с креста,
Чтоб свет навек не скрыла темнота...
Я не был там, и я почти что рад:
Подобных мук не вынес бы мой взгляд.
Кто даже жизнь - лик божий - зрит, - умрет...
Но зрящим божью смерть - каков исход?!
Мир потрясен, и меркнет солнце божье,
Земля дрожит, земля - Его подножье!
Возможно ль вынести? Немеют в муке
Ход всех планет направившие руки!
Кто всех превыше, кто всегда - зенит
(Смотрю ли я, иль антипод глядит),
Тот втоптан в прах! И кровь, что пролилась
Во искупленье наше, льется в грязь!
Святое тело - божье облаченье
Изранено, разодрано в мученье!..
На это все не мысля и смотреть,
Как мог бы я святую Матерь зреть,
Что со Христом страдала воедино,
Участвуя в великой жертве Сына?!..
...Скачу, на запад обратив свой взгляд,
Но очи чувства - на восток глядят:
Спаситель, на кресте терпя позор,
Ты смотришь прямо на меня в упор!
Я ныне обращен к Тебе спиной
Пока не смилуешься надо мной.
Мои грехи - пусть опалит твой гнев,
Вся скверна пусть сойдет с меня, сгорев.
Свой образ воссоздай во мне, чтоб смог
Я обратиться - и узреть восток!..
Перевод Д. В. Щедровицкого

                * * *
   Гимн богу, моему богу
написанный во время болезни
У твоего чертога, у дверей
За ними хор святых псалмы поет
Я стать готовлюсь музыкой твоей.
Настрою струны: скоро мой черед...
О, что теперь со мной произойдет?..
И вот меня, как карту, расстелив,
Врач занят изученьем новых мест,
И, вновь открытый отыскав пролив,
Он молвит: "Малярия". Ставит крест.
Конец. Мне ясен мой маршрут: зюйд-вест,
Я рад в проливах встретить свой закат,
Вспять по волнам вернуться не дано,
Как связан запад на любой из карт
С востоком (я ведь - карты полотно),
Так смерть и воскресенье суть одно.
Но где ж мой дом? Где Тихий океан?
Восток роскошный? Иерусалим?
Брег Магеллана? Гибралтар? Аньян?
Я поплыву туда путем прямым,
Где обитали Хам, Яфет и Сим.
Голгофа - там, где рай шумел земной,
Распятье - где Адам сорвал свой плод...
Так два Адама встретились со мной:
От первого - на лбу горячий пот,
Второй - пусть кровью душу мне спасет...
Прими меня - в сей красной пелене,
Нимб, вместо терний, дай мне обрести.
Как пастырю, внимали люди мне,
Теперь, моя душа, сама вмести:
"Бог низвергает, чтобы вознести!.."
Перевод Д. В. Щедровицкого
* * *
Карл Ясперс
Духовная ситуация времени

В
 течение более чем полувека все настойчивее ставится вопрос о ситуации; каждое поколение отвечало на этот вопрос, характеризуя свое мгновение. Однако если раньше угроза нашему духовному миру ощущалась лишь немногими людьми, то с начала войны этот вопрос встает едва ли не перед каждым человеком.
Эта тема не может быть не только исчерпана, но и однозначно определена, так как в процессе ее осмысления она уже видоизменяется. Канувшие в историю ситуации можно рассматривать как завершенные, ибо они уже известны нам в своем значении и больше не существуют, наша же собственная ситуация волнует нас тем, что действующее в ней мышление продолжает определять, чем она станет. Каждому известно, что состояние мира, в котором мы живем, не окончательное.
Было время, когда человек ощущал свой мир как непреходящий, таким, как он существует между исчезнувшим золотым веком и предназначенным божеством концом. В этом мире человек строил свою жизнь, не пытаясь изменить его. Его деятельность была направлена на улучшение своего положения в рамках самих по себе неизменных условий. В них он ощущал себя защищенным, единым с землей и небом. Это был его мир, хотя в целом он и представлялся ему ничтожным, ибо бытие он видел в трансцендентности.
В сравнении с таким временем человек оказывается оторванным от своих корней, когда он осознает себя в исторически определенной ситуации человеческого существования. Он как будто не может более удерживать бытие. Как человек жил раньше в само собой разумеющемся единстве своего действительного существования и знания о нем, становится очевидным только нам, кому жизнь человека прошлого представляется протекающей в некой сокрытой от него действительности. Мы же хотим проникнуть в основание действительности, в которой мы живем; поэтому нам представляется, будто мы теряем почву под ногами; ибо после того, как не вызывающее сомнения единство оказалось разбито вдребезги, мы видим только существование, с одной стороны, осознание нами и другими людьми этого существования - с другой. Мы размышляем не только о мире, но и о том, как он понимается, и сомневаемся в истине каждого такого образа; за видимостью каждого единства существования и его осознания мы вновь видим разницу между действительным миром и миром познанным. Поэтому мы находимся внутри некоего движения, которое в качестве изменения знания вынуждает измениться существование и в качестве изменения существования, в свою очередь, вынуждает измениться познающее сознание. Это движение втягивает нас в водоворот безостановочного преодоления и созидания, утрат и приобретений, который увлекает нас за собой только для того, чтобы мы на мгновение могли остаться деятельными на своем месте во все более ограниченной сфере власти. Ибо мы живем не только в ситуации человеческого бытия вообще, но познаем ее каждый раз лишь в исторически определенной ситуации, которая идет от иного и гонит нас к иному.
Поэтому в сознании данного движения, в котором мы сами участвуем и фактором которого являемся, скрывается некая странная двойственность: поскольку мир не окончательно таков, какой он есть, человек надеется обрести покой уже не в трансцендентности, а в мире, который он может изменить, веря в возможность достигнуть совершенства на земле. Однако, поскольку отдельный человек даже в благоприятных ситуациях всегда обладает лишь ограниченными возможностями и неизбежно видит, что фактически успехи его деятельности в значительно большей степени зависят от общих условий, чем от его представлений о цели, поскольку он при этом осознает, насколько узость сферы его власти ограничена по сравнению с абстрактно мыслимыми возможностями, и поскольку, наконец, процесс развития мира, не соответствующий в своем реальном ничьему желанию, становится сомнительным по своему смыслу, в настоящее время возникло специфическое ощущение беспомощности. Человек понимает, что он зависим от хода событий, который он считал возможным направить в ту или иную сторону. Религиозное воззрение как представление о ничтожности мира перед трансцендентностью не было подвластно изменению вещей; в созданном Богом мире оно было само собой разумеющимся и не ощущалось как противоположность иной возможности. Напротив, гордость нынешнего универсального постижения и высокомерная уверенность в том, что человек в качестве господина мира может по своей воле сделать его устройство по истине наилучшим, превращаются на всех открывающихся границах в сознание подавляющей беспомощности. Как человеку удастся приспособиться к этому и выйти из такого положения, встав над ним, - является основным вопросом современной ситуации.
Человек - существо, которое не только есть, но и знает, что оно есть. Уверенный в своих силах, он исследует окружающий его мир и меняет его по определенному плану. Он вырвался из природного процесса, который всегда остается лишь неосознанным повторением неизменного; он - существо, которое не может быть полностью познано просто как бытие, но еще свободно решает, что оно есть; человек - это дух, ситуация подлинного человека - его духовная ситуация. Тот, кто захочет уяснить эту ситуацию как ситуацию современную, задаст вопрос: как до сих пор воспринималась ситуация человека? Как возникла современная ситуация? Что означает вообще "ситуация"? В каких аспектах она проявляется? Какой ответ дается сегодня на вопрос о человеческом бытии? Какая будущность ждет человека? Чем яснее удастся ответить на эти вопросы, тем решительнее знание приведет нас к состоянию незнания, и мы окажемся у тех границ, соприкасаясь с которыми человек начинает понимать себя как существо одиночное.
1. Возникновение эпохального сознания
Критика времени так же стара, как сознающий самого себя человек. Наша коренится в христианском представлении об истории как некоем упорядоченном согласно замыслу спасения процессе. Это представление уже не разделяется нами, но наше понимание времени возникло из него или в противоположность ему. Согласно этому замыслу спасения, когда исполнилось время, пришел Спаситель; с его приходом история завершается, теперь предстоит лишь ждать и готовиться к наступлению суда; то, что происходит во времени, уподобляется миру, ничтожество которого очевидно и конец которого неизбежен. По сравнению с другими представлениями - о круговороте вещей, о возникновении человеческой культуры, о смысле мирского устройства - христианское представление обладает для отдельного человека ни с чем не сравнимой убедительностью благодаря своей универсальности, благодаря неповторимости и неотвратимости своей концепции истории и благодаря отношению к Спасителю. Осознание эпохи как времени решения, несмотря на то что эпоха была для христианина миром вообще, чрезвычайно усилилось.
Эта концепция истории была сверхчувственной. Ее события (грехопадение Адама, откровение Бога Моисею и избранность еврейского народа, пророчество) являются либо в качестве прошлых - не допускающими постижение, либо в качестве будущих - концом мира. Вызывая безразличие, мир в его имманентности, по существу, лишен истории. Лишь превращение этой трансцендентной концепции в видение мира как имманентного движения при сохранении сознания о неповторимости истории как целого пробудило сознание, которое увидело отличие своего времени от всякого иного и, пребывая в нем, воодушевилось патетической верой в то, что благодаря ему незаметно или посредством сознательного действия что-либо решится.
Начиная с XVI в., цепь больше не рвется; в последовательности поколений одно звено передает другому сознание эпохи. Началось это с сознательной секуляризации человеческого существования. Возрождение античности, новые планы и их реализация в технике, искусстве, науке привели в движение небольшую, но влиятельную в Европе группу людей. Ее настроенность хорошо передана в словах Гуттена: пробуждается дух, жить радостно. В течение веков открытия сменяли друг друга: открытия морей и неизведанных стран Земли, открытия в астрономии, в естествознании, в технике, в области рационализации государственного управления. Это сопровождалось сознанием общего прогресса, которое достигло своей вершины в XVIII в. Казалось, что путь, который вел раньше к концу мира и Страшному суду, ведет теперь к завершению человеческой цивилизации. Против этой удовлетворенности выступил Руссо. С того момента, когда он в 1749 г. в сочинении на вопрос объявленного конкурса, способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов, ответил, что они их испортили, началась критика культуры, которая с тех пор сопровождает веру и прогресс.
В мышлении эпохи произошел сдвиг. Возникнув как духовная жизнь фактически не многих людей, считавших, что они - представители времени, оно обратилось к блеску упорядоченной государственной жизни и, наконец, к самому бытию людей. Теперь были созданы предпосылки, благодаря которым стала действительностью мысль, что с помощью человеческого разума можно не принимать существование человека таким, как оно сложилось, а планомерно изменять его, превратив в такое, каким оно действительно должно быть. Французская революция была событием, примера которому история не знала. Рассматриваемая как начало того времени, когда человек, руководствуясь принципами разума, сам будет определять свою судьбу, французская революция пробудила в сознании самых выдающихся людей Европы восторженное воодушевление.
Несмотря на все нововведения предшествующих веков, люди того времени не стремились к преобразованию общества. Так, для Декарта, хотевшего следовать нравам и законам своей родины, решаясь на новое лишь в глубинах духа, не было смысла в намерениях отдельного человека произвести реформы в государстве, изменяя в нем все, начиная с основания, и уничтожая его, чтобы потом вновь восстановить. Английская революция XVII в. еще коренится в религии и в ощущении мощи своей родины. Правда, протестантизм обновил христианство, вернув его к истокам, но не секуляризировал его, напротив, в противоположность обмирщению церкви, утвердил его строго и безусловно. Это сделало возможной героическую борьбу кромвелевских святых, которые под его началом хотели в своем служении Богу привести избранный народ Англии к существованию, угодному Богу и служащему его прославлению в мире. Только французская революция совершалась в сознании того, что существование людей должно быть в корне преобразовано разумом после того, как исторически обретенный образ, признанный дурным, будет уничтожен. Ее предшественниками можно считать только тех основавших американские колонии протестантов, которые, исходя из безусловности своей веры, покинули родину, чтобы на новой почве осуществить то, что потерпело неудачу в отчизне; в начинавшейся секуляризации они прониклись идеей общих прав человека.
Ход французской революции был неожиданным - она превратилась в противоположность тому, что служило ее началом. Воля, направленная на установление свободы человека, привела к террору, уничтожившему свободу полностью. Реакция на революцию росла. Возможность предотвратить ее повторение была возведена в принцип политики европейских государств.
Со времени революции людей охватило беспокойство по поводу их существования в целом, ответственность за которое они несут сами, так как оно может быть изменено в соответствии с определенным планом и устроено наилучшим образом. Предвидение Канта (1798) сохранило свое значение вплоть до настоящего времени: "Подобный феномен не забывается, ибо он открыл задатки человеческой природы и ее способность к лучшему, что до той поры не уразумел из хода вещей ни один политик".
Со времени французской революции в самом деле живет специфически новое сознание эпохального значения времени. В XIX в. оно расщепилось: вере в прекрасное будущее противостоит ужас перед развертывающейся бездной, от которой нет спасения; в некоторых случаях успокоение приносит мысль о переходном характере времени, которая с тех пор умиротворяет и удовлетворяет при каждой трудности слабых духом людей.
Прошлый век создал историческое осознание времени в философии Гегеля, в этой философии было высказано немыслимое до той поры богатство исторического содержания и применен поразительно привлекательный и выразительный метод диалектики в соединении с пафосом чрезвычайного значения настоящего. Диалектика показала, как человеческое сознание преобразуется посредством самого себя: каждое сознание проходит в своем существовании ряд стадий благодаря знанию о себе; каждое мнение и знание изменяют того, кто знает именно так; измененный, он должен искать в мире новое знание о себе; так, теряя покой, он, поскольку бытие и сознание принимают в своем разделении все новый образ, переходит от одного к другому - это исторический процесс человека. Как проходит этот процесс, Гегель показал в таком многообразии и с такой глубиной, которые и сегодня еще не достигнуты. В этом мышлении беспокойство человеческого самосознания познало себя, хотя оно еще и находило метафизическое укрытие в тотальности духа, которому принадлежит все особенное во времени, ибо в нем временное колебание исторического знания человека всегда есть совершенный покой вечности.
Диалектика бытия и сознания, которая может быть понята не только интеллектуально, но во всей своей содержательной полноте (понята тем, что посредством предъявления требований к самому себе - есть возможность великой души), была искажена в марксизме тезисом о превращении бытия в однозначно определяемое бытие человеческой истории, а именно в материальное бытие средств производства. Диалектика была низведена до уровня простого метода и лишена как содержания исторического бытия человека, так и метафизики. Однако она сделала возможной постановку вопросов, послуживших поводом для плодотворного исследования отдельных историко-социальных связей. Но вместе с тем она сделала возможными ложно освященные ореолом науки лозунги, превратившие глубокое историческое сознание времени в исконном мышлении в разменную монету. В конце концов отпала и диалектика. Против марксизма выступили в своей слепой диалектике материалистические и экономические упрощения и варианты натурализации человеческого бытия, основанные на различии рас. В них было утеряно подлинное историческое сознание времени.
В диалектике Гегеля картина всеобщей мировой истории служила образом, в котором настоящее понимало само себя; оставалась другая возможность отстраниться от конкретной истории с ее далеким богатством и полностью направить все внимание на настоящее. Уже Фихте занимался такой критикой времени в своих "Основных чертах современной эпохи", правда основываясь на абстрактной конструкции всемирной истории от ее начала до ее завершения (в качестве секуляризации христианской философии истории) и устремляя взор на ее самую низкую точку - на современность как эпоху совершенной греховности. Первую обширную критику своего времени, отличающуюся по своей серьезности от всех предшествующих, дал Кьеркегор. Его критика впервые воспринимается как критика и нашего времени, она воспринимается так, будто написана вчера. Кьеркегор ставит человека перед ничто. Ницше, не зная Кьеркегора, выступил через несколько десятилетий его последователем. Он предвидел появление европейского нигилизма, неумолимо поставив диагноз своему времени. Оба философа воспринимались их современниками как чудаки, которые вызвали, правда, сенсацию, но к которым серьезно относиться нельзя. Эти философы предрекли будущее, исходя из того, что уже существовало, но еще никого не беспокоило. Поэтому они только теперь стали вполне современными мыслителями.
Через XIX в. проходило, по сравнению с Кьеркегором и Ницше, более мрачное осознание времени. В то время как публика была удовлетворена образованием и прогрессом, ряд самостоятельно мыслящих людей были полны мрачных предчувствий. Гете мог сказать: "Человечество станет умнее и рассудительнее, но не лучше, счастливее и деятельнее. Я предвижу время, когда человечество не будет больше радовать Бога, и он будет вынужден вновь все разрушить для обновленного творения". Нибур, испуганный июльской революцией, в 1830 г. писал: "Теперь нам, если Бог не поможет чудом, предстоит разрушение, подобное тому, которое испытал римский мир около середины III века нашего летосчисления: уничтожение благосостояния, свободы, образования, науки". Несмотря на то что уже Талейран сказал, что подлинную сладость жизни знали только те, кто жил до 1789 г., теперь, когда мы ретроспективно взираем на десятилетия до 1830 г., они представляются нам днями счастливого покоя, блаженным временем. Так это и идет: каждое новое поколение ощущает упадок и, обращая свой взор к прошлому, видит сияющим то, что само уже ощущало себя погибшим. Токвиль считал (1835) возникающую демократию не только неизбежной, но и исследовал ее в ее особенности; вопрос заключался для него не в том, как ее предотвратить, а как направить ее развитие таким образом, чтобы разрушения были минимальны. Многие различали сопутствующее ей варварство. Буркгардт пророчески испытывал перед ней глубочайший ужас. До этого (1829) с трезвой объективностью вывел свои заключения Стендаль: "По моему мнению, свобода в течение ста лет убьет эстетическое восприятие. Оно безнравственно, ибо совращает, ведя к блаженству любви, к пассивности и к преувеличению. Представим себе, что человека, обладающего эстетическим восприятием, ставят во главу строительства канала; вместо того чтобы холодно и разумно закончить строительство, он полюбит этот канал и наделает глупостей". "Двухпалатная система завоюет мир и нанесет изящным искусствам смертельный удар. Вместо того чтобы построить прекрасную церковь, властители будут помышлять об инвестиции своего капитала в Америке, чтобы при неблагоприятных обстоятельствах остаться богатыми людьми. При господстве двухпалатной системы я предвижу две вещи: они никогда не истратят двадцать миллионов в течение пятидесяти лет, чтобы создать нечто подобное собору святого Петра; они введут в салоны множество почтенных, очень богатых людей, лишенных, однако, благодаря своему воспитанию того тонкого такта, без которого невозможно восторгаться искусством". Художникам, которые хотят чего-либо достигнуть в обществе, следует посоветовать: "Становитесь владельцами сахарных заводов или фабрикантами фарфора, тогда вы скорее станете миллионерами и депутатами". Ранке пишет об упадке в дневниковой записи 1840 г.: "Прежде великие убеждения были всеобщи; на их основе строили свою дальнейшую деятельность. Теперь же все является, так сказать, призывом, и это все. Ничто больше не проникает в душу, все тонет в тишине. Достигает успеха тот, кто высказывает настроение своей партии и находит у нее понимание". Политик Кавур видит неизбежность демократии так же, как и исследователь Токвиль. В письме 1835 г. Кавур пишет: "Мы не можем больше обманывать себя, общество большими шагами движется к демократии... Аристократия быстро гибнет... Для патрициата нет больше места в сегодняшней организации общества. Какое же оружие остается еще в борьбе с поднимающимися народными массами? У нас нет ничего прочного, ничего действенного, ничего постоянного. Хорошо это или плохо? Не знаю. Но, по моему мнению, это неизбежное будущее людей. Подготовимся же к этому или подготовим к нему по крайней мере наше потомство" [[1]]. Он видит, что современное общество "фатально движется в своем развитии в сторону демократии", а "пытаться препятствовать ходу событий означало бы поднять бурю, не обладая возможностью привести корабль в гавань".
Рассматривается ли время под углом зрения политики, благополучия людей, процветания искусства или оставшейся еще возможности человеческого существования, ощущение опасности проходит через все последнее столетие: человек ощущает угрозу. Подобно тому как христианин, ожидая упадка мира как мира, держится за благую весть и находит вне мира то, что ему только и было нужно, так теперь некоторые, ожидая гибели мира, держатся за свою убежденность в созерцании сущностного. Гегель, видя упадок своего времени, признает, что умиротворена должна быть сама действительность, а не только философия. Ибо философия в качестве умиротворения человека есть лишь частичная всеобщность, без внешней. "Она в этом отношении - лишь обособленное святилище, и ее служители составляют лишь изолированную группу священников, которым нельзя идти вместе с миром, а следует хранить владение истиной. Как временная, эмпирическая современность выйдет из состояния разлада, следует предоставить решить ей самой; это не есть непосредственное практическое дело философии". Шиллер пишет: "Мы хотим быть и остаться гражданами нашего времени, так как иначе быть не может, однако по своему духу философ и поэт обладают привилегией - и в этом их долг - не принадлежать ни одному народу и ни одному времени, но оставаться в подлинном смысле слова современником всех времен". В других случаях пытаются вернуться к христианству, как это делает Грундтвиг: "Наша эпоха находится на перепутье, быть может, на самом резком повороте, известном истории; старое исчезло, а новое колеблется, не зная спасения; никто не решит загадку будущего, где же найти нам покой души, если не в слове, которое будет незыблемо стоять, когда смешаются Земля и Небо и миры будут свернуты, как ковер?" Им всем, однако, противостоит Кьеркегор; он жаждет христианства в его исконной подлинности таким, каким оно только и может быть теперь в такое время: как мученичество отдельного человека, который сегодня уничтожается массой и избегает фальши благополучия в качестве пастора или профессора в сфере объективной теологии или активной философии, в качестве агитатора или стремящегося к правильному устройству мира; он не может указать времени, того, что надлежит делать, но может заставить почувствовать, что оно лишено истины.
Эти выдержки из документов, свидетельствующих о сознании времени преимущественно в первую половину XIX в., можно было бы бесконечно увеличивать. Почти все мотивы критики современности оказываются вековой давности. Перед войной и в ходе войны появились наиболее известные отражения нашего мира: "Критика нашего времени" Ратенау (1912) и "Закат Европы" Шпенглера (1918). Ратенау дает проникновенный анализ механизации нашей жизни, Шпенглер - богатую материалом и наблюдениями натуралистическую философию истории, в которой упадок утверждается как необходимое в определенное время и соответствующее закону морфологии культур явление. Новое в этих попытках составляет близость к материалу современности, подтверждение мыслей автора количественно увеличившимся материалом (ибо мир приблизился к тому, что раньше наблюдалось лишь в начатках, к проникновению мыслей в самые далекие сферы) и все более отчетливое пребывание перед ничто. Ведущими мыслителями являются Кьеркегор и Ницше. Однако христианство Кьеркегора не нашло последователя; вера ницшевского Заратустры не принимается. Но к тому, как оба мыслителя открывают ничто, после войны прислушиваются, как никогда раньше.
Распространилось сознание того, что все стало несостоятельным; нет ничего, что не вызывало бы сомнения, ничто подлинное не подтверждается; существует лишь бесконечный круговорот, состоящий во взаимном обмане и самообмане посредством идеологий. Сознание эпохи отделяется от всякого бытия и заменяется только самим собой. Тот, кто так думает, ощущает и самого себя как ничто. Его сознание конца есть одновременно сознание ничтожности его собственной сущности. Отделившееся сознание времени перевернулось.
2. Истоки современного положения
Вопрос о современной ситуации человека как результате его становления и его шансов в будущем поставлен теперь острее, чем когда-либо. В ответах предусматривается возможность гибели и возможность подлинного начинания, но решительный ответ не дается.
То, что сделало человека человеком, находится за пределами переданной нам истории. Орудия в постоянном владении, создание и употребление огня, язык, преодоление половой ревности и мужское товарищество при создании постоянного общества подняли человека над миром животных.
По сравнению с сотнями тысячелетий, в которых, по-видимому, совершались эти недоступные нам шаги к тому, чтобы стать человеком, зримая нами история приблизительно в 6000 лет занимает ничтожное время. В нем человек выступает как существо, распространившееся на поверхности Земли в множестве различных типов, которые лишь очень мало связаны или вообще не связаны друг с другом и не знают друг друга. Из их числа человек западного мира, который завоевал земной шар, способствовал тому, чтобы люди узнали друг друга и поняли значение своей взаимосвязанности внутри человечества, выдвинулся посредством последовательного проведения следующих принципов:  Ни перед чем не останавливающаяся рациональность, основанная на греческой науке, ввела в существование господство техники и счета. Общезначимое научное исследование, способность к предвидению правовых решений в рамках формального, созданного Римом права, калькуляция в экономических предприятиях, вплоть до рационализации всей деятельности, в том числе и той, которая в процессе рационализации уничтожается, - все это следствие позиции, безгранично открытой принуждению логической мысли и эмпирической объективности, которые постоянно должны быть понятны каждому.1.
Субъективность самобытия ярко проявляется у еврейских пророков, греческих философов и римских государственных деятелей. То, что мы называем личностью, сложилось в таком облике в ходе развития человека на Западе и с самого начала было связано с рациональностью в качестве ее коррелята.2.
В отличие от восточного неприятия мира и связанной с этим возможностью "ничто" как подлинного бытия западный человек воспринимает мир как фактическую действительность во времени. Лишь в мире, а не вне мира он обретает уверенность в себе. Самобытие и рациональность становятся для него источником, из которого он безошибочно познает мир и пытается господствовать над ним.3.
Эти три принципа утвердились лишь в последних столетиях. XIX в. принес их полное проявление вовне. Земной шар стал повсюду доступен, пространство распределено. Впервые планета стала единым всеобъемлющим местом поселения человека. Все взаимосвязано. Техническое господство над пространством, временем и материей растет беспредельно уже не благодаря случайным отдельным открытиям, а посредством планомерного труда, в рамках которого само открытие становится методическим и достижимым.
После тысячелетней обособленности развития человеческих культур в последние четыре с половиной века шел процесс завоевания мира европейцами, а последнее столетие знаменовало завершение этого процесса. Это столетие, в котором движение совершалось ускоренным темпом, знало множество личностей, полностью зависевших от самих себя, знало гордыню вождей и правителей, восторг первооткрывателей, отвагу, основывающуюся на расчете, знание предельных границ; оно знало также глубину духа, сохраняющуюся в подобном мире. Сегодня мы воспринимаем этот век как наше прошлое. Произошел переворот, содержание которого мы воспринимаем, правда, не как нечто позитивное, а как нагромождение неизмеримых трудностей: завоевание внешних территорий натолкнулось на предел; расширяющееся вовне движение как бы натолкнулось на самое себя.
Принципы западного человека исключают простое повторение по кругу. Постигнутое сразу же рационально ведет к новым возможностям. Действительность не существует как сущая определенным образом, она должна быть охвачена постижением, которое является одновременно вмешательством и действием. Быстрота движения росла от столетия к столетию. Нет больше ничего прочного, все вызывает вопросы и втянуто в возможное преобразование при внутреннем трении, неизвестном XIX в.
Ощущение разрыва со всей предыдущей историей присуще всем. Но новое не является таким преобразованием общества, которое влечет за собой разрушение, перемещение имущества, уничтожение аристократии. Более чем четыре тысячи лет тому назад в Древнем Египте произошло то, что папирус описывает следующим образом: "Списки отняты, писцы уничтожены, каждый может брать зерна, сколько захочет... Подданных больше нет... страна вращается, как гончарный круг: высокие сановники голодают, а горожане вынуждены сидеть у мельницы, знатные дамы ходят в лохмотьях, они голодают и не смеют говорить... Рабыням дозволено разглагольствовать, в стране грабежи и убийства... Никто больше не решается возделывать поля льна, с которых снят урожай; нет больше зерна, голодные люди крадут корм у свиней. Никто не стремится больше к чистоте, никто больше не смеется, детям надоело жить. Людей становится все меньше, рождаемость сокращается и в конце концов остается лишь желание, чтобы все это скорее кончилось. Нет ни одного должностного лица на месте, и страну грабят несколько безрассудных людей царства. Начинается эра господства черни, она возвышается над всем и радуется этому по-своему. Эти люди носят тончайшие льняные одежды и умащают свою плешь мирром... Своему богу, которым они раньше не интересовались, они теперь курят фимиам, правда фимиам другого. В то время как те, кто не имел ничего, стали богаты, прежние богатые люди лежат беззащитными на ветру, не имея постели. Даже сановники старого государства вынуждены в своем несчастье льстить поднявшимся выскочкам".
Не может быть это новое и тем сознанием зыбкости и плохих условий, в которых нет более ничего надежного, о котором повествует Фукидид, описывая поведение людей в период Пелопоннесской войны.
Для характеристики этого нового мысль должна проникнуть глубже, чем при рассмотрении общих для человечества возможностей переворота, беспорядка, упадка нравов. Спецификой Нового времени является со времени Шиллера разбожествление мира. На Западе этот процесс совершен с такой радикальностью, как нигде. Существовали неверующие скептики в Древней Индии и в античности, для них имело значение только чувственно данное, к захвату которого они, хотя и считая его, правда, ничтожным, устремлялись без каких-либо угрызений совести. Однако они еще совершали это в таком мире, который фактически и для них оставался как целое одухотворенным. На Западе как следствие христианства стал возможным иной скепсис: концепция надмирового Бога-творца превратила весь сотворенный им мир в его создание. Из природы были изгнаны языческие демоны, из мира - боги. Сотворение стало предметом человеческого познания, которое сначала как бы воспроизводило в своем мышлении мысли Бога. Протестантское христианство отнеслось к этому со всей серьезностью; естественные науки с их рационализацией, математизацией и механизацией мира были близки этой разновидности христианства. Великие естественники XVII и XVIII вв. оставались верующими христианами. Но когда в конце концов сомнение устранило Бога-творца, в качестве бытия остался лишь познаваемый в естественных науках механизированный образ, что без предшествующего сведения мира к творению никогда бы с такой резкостью не произошло.
Это разбожествление - не неверие отдельных людей, а возможное последствие духовного развития, которое в данном случае в самом деле ведет в ничто. Возникает ощущение никогда ранее не испытанной пустоты бытия, по сравнению с которой самое радикальное неверие античности было защищено полнотой образов еще сохраненной мифической действительности; она сквозит и в дидактической поэме эпикурейца Лукреция. Такое развитие не является, правда, неотвратимо обязательным для сознания, ибо оно предполагает искажение смысла точных наук в познании природы и абсолютизацию, перенесение их абсолютизированных категорий на бытие в целом. Однако оно возможно и стало действительностью, чему способствовали громадные технические и практические успехи названного познания. То, что ни один бог за тысячелетие не сделал для человека, человек делает сам. Вероятно, он надеялся узреть в этой деятельности бытие, но, испуганный, оказался перед им самим созданной пустотой.
Современность сравнивали со временем упадка античности, со временем эллинистических государств, когда исчез греческий мир, и с третьим веком после рождества Христова, когда погибла античная культура. Однако есть ряд существенных различий. Прежде речь шла о мире, занимавшем небольшое пространство земной поверхности, и будущее человека еще было вне его границ. В настоящее время, когда освоен весь земной шар, все, что остается от человечества, должно войти в цивилизацию, созданную Западом. Прежде население уменьшалось, теперь оно выросло в неслыханных ранее размерах. Прежде угроза могла прийти только извне, теперь внешняя угроза для целого может быть лишь частичной, гибель, если речь идет о гибели целого, может прийти только изнутри. Самое очевидное отличие от ситуации третьего века состоит в том, что тогда техника была в состоянии стагнации, начинался ее упадок, тогда как теперь она в неслыханном темпе совершает свое неудержимое продвижение.
Тем внешне наблюдаемым новым, что с этого времени должно служить основой человеческому существованию и ставить перед ним новые условия, является это развитие технического мира. Впервые начался процесс подлинного господства над природой. Если представить себе, что наш мир погибнет под грудами песка, то последующие раскопки не поднимут на свет прекрасные произведения искусства, подобные античным (нас до сих пор восхищают античные мостовые); от последних веков Нового времени останется по сравнению с прежними такое количество железа и бетона, что станет очевидным: человек заключил планету в сеть своей аппаратуры. Этот шаг имеет по сравнению с прежним временем такое же значение, как первый шаг к созданию орудий вообще: появляется перспектива превращения планеты в единую фабрику по использованию ее материалов и энергий. Человек вторично прорвал замкнутый круг природы, покинул ее, чтобы создать в ней то, что природа, как таковая, никогда бы не создала; теперь это создание человека соперничает с ней по силе своего воздействия. Оно предстает перед нами не столько в зримости своих материалов и аппаратов, сколько в действительности своих функций; по остаткам радиомачт археолог не мог бы составить представление о созданной ими всеобщей для людей всей Земли доступности событий и сведений.
Однако характер разбожествления мира и принцип технизации еще недостаточны для постижения того нового, что отличает наши века, а в своем завершении - нашу современность от прошлого. Даже без отчетливого знания людей нас не покидает ощущение, что они живут в момент, когда в развитии мира достигнут рубеж, который несоизмерим с подобными рубежами отдельных исторических эпох прошлых тысячелетий. Мы живем в духовно несравненно более богатой возможностями и опасностями ситуации, однако, если мы с ней не справимся, она неизбежно превратится в наиболее ничтожное время для оказавшегося несостоятельным человека.
Взирая на прошедшие тысячелетия, может показаться, что человек достиг в своем развитии конца или же он в качестве носителя современного сознания находится лишь в начале своего пути, в начале своего становления, но, обладая на этот раз средствами и возможностью реального воспоминания, на новом, совершенно ином уровне.
3. Ситуация вообще
До сих пор о ситуации речь шла в абстрактной неопределенности. В конечном итоге в определенной ситуации находится лишь отдельный человек. Перемещая ее, мы мыслим ситуацию групп, государств, человечества, институтов, таких, как церковь, университет, театр; объективных образований - науки, философии, поэзии. Когда воля отдельных людей охватывает их как свою вещь, эта воля оказывается вместе со своей вещью в определенной ситуации. Ситуации могут быть либо бессознательными - тогда они оказывают воздействие так, что тот, кого это касается, не знает, как это происходит. Либо они рассматриваются как наличные для сознающей самое себя воли, которая может их принять, использовать и изменить. Ситуация, ставшая осознанной, взывает к определенному поведению. Благодаря ей не происходит автоматически неизбежного; она указывает возможности и границы возможностей: то, что в ней происходит, зависит также от того, кто в ней находится, и от того, как он ее познает. Само постижение ситуации уже изменяет ситуацию, поскольку оно апеллирует к возможному действованию и поведению. Увидеть ситуацию означает начать господствовать над ней, а обратить на нее пристальный взор - уже борьбу воли за бытие. Если я ищу духовную ситуацию времени, это означает, что я хочу быть человеком до пор, пока я еще противостою человеческому бытию, я размышляю о его будущем и его осуществлении, но как только я сам становлюсь им, я пытаюсь мысленно реализовать его посредством уяснения фактически схваченной ситуации в моем бытии.
Каждый раз возникает вопрос, какую же ситуацию я имею в виду.
Во-первых, бытие человека находится в качестве существования в экономических, социальных, политических ситуациях, от реальности которых зависит все остальное, хотя не они только делают ее действительной.
Во-вторых, существование человека как сознания находится в сфере познаваемого. Исторически приобретенное, наличное теперь знание в своем содержании и в характере того, как происходит познание и как знание методически расчленяется и расширяется, является ситуацией, по возможности ясной для человека.
В-третьих, то, чем он сам станет, ситуационно обусловлено людьми, с которыми он встретится, и возможностями веры, к нему взывающими.
Поэтому, если я ищу духовную ситуацию, я должен принимать во внимание фактическое существование, возможную ясность знания, апеллирующее самобытие в своей вере, все те обстоятельства, в которых находит себя отдельный человек.  В своем социологическом существовании индивид неизбежно занимает предназначенное ему место и поэтому не может присутствовать повсюду в одинаковой мере. Даже чисто внешнее знание того, как человек себя чувствует во всех социологических ситуациях, никому в настоящее время не доступно. То, что человеку одного типа представляется само собой разумеющимся повседневным существованием, может быть чуждо большинству остальных людей.
Правда, в настоящее время для отдельного человека возможна большая мобильность, чем когда-либо, пролетарий мог в прошлом веке стать хозяйственником, теперь - министром. Но эта мобильность фактически существует лишь для немногих, и в ней обнаруживается тенденция к сокращению и к принудительному социальному статусу.
В настоящее время мы действительно обладаем знанием основных типов нашего общества - знанием о рабочем, служащем, крестьянине, ремесленнике, предпринимателе, чиновнике. Однако именно это делает сомнительной общность человеческой ситуации для всех. При распадении прежних связей теперь вместо общей судьбы людей стала ощущаться новая связь каждого индивида с его местом внутри социального механизма. Обусловленность происхождением теперь, как и прежде, не может быть, невзирая на мобильность, устранена. Общим сегодня является не человеческое бытие как всепроникающий дух, а расхожие мысли и лозунги, средства сообщения и развлечения. Они образуют воду, в которой плавают, а не субстанцию, быть частью которой означает бытие. Общая социальная ситуация не есть решающее, она скорее то, что ведет к ничтожеству. Решающим является возможность самобытия, еще не становящегося сегодня объективным в своем особом мире, который включает в себя мир общий для всех, вместо того чтобы подвергаться его вторжению. Это самобытие не есть сегодняшний человек вообще; оно состоит в недоступной определению задаче узнать посредством овладения судьбой свою историческую связанность.
В области знания сегодняшняя ситуация характеризуется растущей доступностью его формы, метода и часто содержания все большему числу людей. Однако границы знания очень различны не только по объективным возможностям, но и прежде всего, потому что субъективная воля человека недостаточно велика и неспособна к исконной жажде знания. В знании общая ситуация была бы в принципе возможна для всех как наиболее универсальная коммуникация, которая с наибольшей вероятностью могла бы единообразно определить духовную ситуацию людей одного времени. Однако из-за различия людей по их стремлению к знанию такая коммуникация исключена.
Для того, как самобытию принимать в себя другое самобытие, обобщенной ситуации не существует, необходима абсолютная историчность встречающихся, глубина их соприкосновения, верность и независимость их личной связи. При ослаблении содержательной объективной прочности общественного существования человек отбрасывается к этому исконному способу его бытия с другими, посредством которого только и может быть построена заново полная содержанием объективность.
Несомненно, что единой ситуации для людей одного времени не существует. Если бы я мыслил бытие человека как единую субстанцию, существовавшую на протяжении веков во всех специфических ситуациях, то моя мысль потерялась бы в сфере воображаемого. Если для божества и есть подобный процесс в развитии человечества, то я при самых обширных знаниях все-таки нахожусь внутри такого процесса, а не вне его. Несмотря на все это, т. е. невзирая на три типа, мы привыкли говорить о духовной ситуации времени, как будто она одна. В этом пункте, однако, пути мышления разделяются.
Перемещаясь на позицию наблюдающего божества, можно набросать картину целого. В тотальном историческом процессе человечества мы находимся на данном определенном месте, в современности как целостности отдельный человек занимает данное определенное место. Объективное целое, представляется ли оно отчетливо конструированным или смутным в своей неопределенности, становящимся, составляет тот фон, на котором я утверждаюсь в моей ситуации, в ее необходимости, особенности и изменяемости. Мое место как бы определено координатами: то, что я существую, - функция этого места; бытие - целое, я его следствие, модификация или член. Моя сущность - историческая эпоха, как и социологическое положение в целом.
Историческая картина универсального развития человечества как необходимого процесса, в каком бы образе его ни мыслить, оказывает магическое воздействие. Я - то, что есть время. А то, что есть время, выступает как определенное место в развитии. Если я его знаю, то знаю требование времени. Для того чтобы достигнуть понимания подлинного бытия, я должен знать целое, в соответствии с которым я определяю, где мы находимся сегодня. Задачи современности следует высказывать как совершенно специфическое, высказывать с пафосом абсолютной значимости для настоящего. Ими я ограничен, правда, настоящим, но поскольку я вижу их в нем, я принадлежу одновременно целому во всей его протяженности. Никому не дано выйти за пределы своего времени, стремясь к этому, он провалился бы в пустоту. Зная свое время благодаря знанию целого или рассматривая это знание как осмысленную цель, обладая этим знанием, я обращаюсь в своей самодостоверности против тех, кто не признает известные мне требования времени: они обнаруживают свою несостоятельность перед временем, трусливость, это - дезертиры действительности.
Под влиянием таких мыслей возникает страх оказаться несовременным. Все внимание направлено на то, чтобы не отстать: будто действительность сама по себе идет своим шагом и надо стараться идти в ногу с ней. Высшее требование - делать то, "чего требует время". Считать что-либо прошедшим: докантовским, домартовским, довоенным - означает покончить с ним. Полагают, что достаточно с упреком сказать: это не соответствует времени, ты чужд требованиям времени, не понимаешь нового поколения. Только новое становится истинным, только молодежь - действительностью времени. Исходить надо любой ценой из сегодняшнего дня. Это стремление к утверждению, к себе такому, как человек есть, ведет к шуму современности, к прославляющим его фанфарам, будто уже доказано, что есть сегодняшний день.
Это рассмотрение целого, мнение, будто можно знать, что есть в истории и современности целое, - основное заблуждение; само бытие этого целого проблематично. Определяю ли я целое как Духовный принцип, как своеобразное ощущение жизни, как социологическую структуру, как особое хозяйственное устройство или государственность, во всех этих случаях я постигаю не глубину происхождения целого, а лишь возможную перспективу ориентации. Ибо то, из чего я ни в каком смысле не могу выйти, я не могу увидеть извне. Там, где собственное бытие еще участвует в том, что теперь совершается, предвосхищающее знание не более чем волеизъявление: воздействие того пути, на который я хочу вступить, обида, от которой я, ненавидя это знание, избавляюсь, пассивность, которая получает таким образом свое оправдание, эстетическое удовольствие от величия этой картины, жест, от которого я жду признания своей значимости.
Тем не менее, для того чтобы прийти к пониманию подлинной основы собственной ситуации, перспективы знания во всей своей относительности не только осмысленны, но и необходимы, если делается попытка пойти другим, истинным путем, неизвестным целому. Я могу беспрестанно стремиться понять мое время, исходя из его ситуаций, если знаю, как, посредством чего и в каких границах я знаю. Знание своего мира - единственный путь, на котором можно достигнуть сознания всей величины возможного, перейти затем к правильному планированию и действенным решениям и наконец обрести те воззрения и мысли, которые позволят посредством философствования понять сущность человеческого бытия в его шифрах как язык трансцендентности.
Следовательно, на истинном пути возникает антиномия; она состоит в том, что импульс к постижению целого должен потерпеть неудачу из-за неминуемого распада целого на отдельные перспективы, и констелляции, из которых затем вновь пытаются построить целое.
Поэтому абсолютизация полюсов ведет на ложные пути: я принимаю целое за нечто знаемое, а между тем передо мной только образ; или руководствуюсь отдельной перспективой, не обладая даже интенцией к поискам целого, и искажаю ситуацию тем, что принимаю случайность, определенную как конечную, за абсолютное.
Заблуждения в отношении к целому имеют в своей противоположности нечто общее. Абстрактный образ целого служит успокоением для того, кто стоит как бы в стороне и фактически ни в чем не участвует, разве что сожалея, восхваляя или вдохновенно надеясь - так, будто он говорит о чем-то, его не касающемся. Фиксация конечной ситуации в своем знании бытия сама по себе замыкает сознание в узости его случайности. Образы же целого и полная уверенность особенного также ведут к инертности, к желанию удовлетвориться своей деятельностью; то и другое препятствует проникновению в собственную основу.
Обоим этим заблуждениям противостоит отношение к бытию как к ориентирующемуся самобытию; целью уяснения ситуации является возможность сознательно с наибольшей решимостью постигнуть собственное становление в особой ситуации. Для действительно существующего в ней индивида бытие не может обрести в знании свою полноту ни как история, ни как современность. По отношению к действительной ситуации единичного человека каждая воспринятая в своей всеобщности ситуация является абстракцией, ее описание обобществляющей типизацией; по сравнению с ней в конкретной ситуации будет многого недоставать и добавляться многое другое, не достигая завершающего знания. Но образы ситуации служат импульсом, который вновь заставляет индивида обратиться к тому, что, по существу, только и имеет значение.
Построение духовной ситуации современности, целью которого не является замкнутый образ созданной картины бытия, не будет завершенным. Зная о границах доступного знанию и об опасности абсолютизации, оно создаст каждый образ так, чтобы ощущался и другой. Оно сведет их к отдельным перспективам, каждая из которых в своей обособленности значима, но значима не абсолютно.
Если порядок существования масс людей в качестве принципа и положен в основу действительности, то этот принцип перестает действовать на тех границах, на которых решающими для этого существования окажутся анонимные силы.
Если распад духовной деятельности и рассматривается, то лишь до той границы, на которой становится видимым начало новых возможностей.
Если специфичность времени видеть так, как мыслят человеческое бытие, то изложение приведет именно к тому пункту, где философия человеческого бытия переходит в экзистенциальную философию.
Если, излагая, автор указывает на прогноз в своем рассмотрении, то лишь с целью выявить этот прогноз как побуждающий к действию.
Если речь идет о бытии, то лишь с целью сделать зримым самобытие.
В антитезах, не контрастирующих друг с другом на одной плоскости (с каждой из них появляется совершенно новая плоскость бытия), будет проходить размышление о духовной ситуации времени - мышление, которое в конечном итоге не знает, что есть, но ищет посредством знания, что может быть.
То, что могло бы знать божество, человек знать не может. Этим знанием он устранил бы свое бытие во времени, которое должно лечь в основу его знания.

Массовый порядок и обеспечение существования
В водовороте современного существования часто становится непостижимым, что, собственно, происходит. Неспособные спастись на берегу, что позволило бы обозреть целое, мы косимся в своем существовании, как по морю. Водоворот создает то, что мы видим только тогда, когда он нас увлекает за собой.
Однако это существование рассматривается в настоящее время как само собой разумеющееся, как массовое обеспечение посредством рационального производства на основе технических открытий. Когда это знание постигаемого процесса в целом превращается в осознание бытия современности, неизбежным становится уже не непостижимый в своих возможностях водоворот, а действующий в ходе необходимого экономического развития аппарат.
Ставя перед собой цель уяснения нашей духовной ситуации, мы исходим из того, как в настоящее время рассматривается действительность. Сжатое воспроизведение известного должно сделать ощутимым значение этого знания: если постигнутая в нем действительность сама по себе могущественна, то это знание, как таковое, превращается в новую, духовную силу, которая, если она будет не ограничена обстоятельно обоснованным рациональным применением для отдельной целенаправленной деятельности, а абсолютизирована и превращена в общую картину существования, оказывается верой, которую остается лишь принять или отвергнуть. В то время как научное исследование по своей специфике направлено на исследование характера и уровня хозяйственных сил, для духовного осознания ситуации решающим является ответ на вопрос, следует ли считать эти силы и то, что они создают, единственной господствующей над всем действительностью человека.
Массовое существование и его условия. По подсчетам 1800 г., население Земли составляло около 850 миллионов, сегодня оно равно 1800 миллионам. Этот неведомый ранее рост населения в течение одного столетия стал возможным благодаря развитию техники. Открытия и изобретения создали: новый базис производства, организацию предприятий, методическое изучение наибольшей производительности труда, транспорт и сообщение, повсюду доставляющие все необходимое, упорядочение жизни посредством формального права и полиции; и на основании всего этого - точную калькуляцию на предприятиях. Создавались предприятия, планомерно руководимые из центра, несмотря на то что на них заняты сотни тысяч людей; они распространили свое влияние на многие регионы планеты.
Это развитие связано с рационализацией деятельности: решения принимаются не инстинктивно или по склонности, а на основании знания и расчета; развитие связано и с механизацией: труд превращается в просчитанную до предела, связанную с необходимыми правилами деятельность, которая может быть совершена различными индивидами, но остается одной и той же. Там, где раньше человек только выжидал, предоставляя возникнуть необходимому, он теперь предвидит и ничего не хочет оставлять на волю случая. Рабочий вынужден в значительной степени превратиться в часть действующего механизма.
Массы населения не могут жить без огромного аппарата, в работе которого они участвуют в качестве колесиков, чтобы таким образом обеспечить свое существование. Зато мы обеспечены так, как никогда еще на протяжении всей истории не были обеспечены массы людей. Еще в начале XIX в. в Германии были периоды, когда люди страдали от голода. Болезни катастрофически уменьшали население, большинство детей умирало в грудном возрасте, лишь немногие люди доживали до старости. В настоящее время в регионах западной цивилизации возникновение голода в мирное время исключено. Если в 1750 г. в Лондоне ежегодно умирал один человек из двадцати, то теперь - один из восьмидесяти. Страхование на случай безработицы или болезни и социальное обеспечение не дают умереть с голоду нуждающемуся человеку, тогда как раньше это было само собой разумеющимся для целых слоев населения и по сей день является таковым для ряда стран Азии.
Обеспечение масс совершается не по определенному плану, а в чрезвычайно сложном взаимодействии различных видов рационализации и механизации. Это не рабовладельческое хозяйство, где людей используют как животных, а хозяйство, в котором люди по своей доброй воле каждый на своем месте, пользуясь полным доверием, участвуют в создании условий для функционирования целого. Политическая структура такого аппарата деятельности - демократия в той или иной ее разновидности. Никто не может больше на основе измышленного плана определять без согласия массы, что ей следует делать. Аппарат развивается в столкновении борющихся и согласно действующих волевых направленностей; критерием того, что делает индивид, служит успех, который в конечном итоге определяет продолжение или устранение его деятельности. Поэтому все действует по плану, но не по плану целого.
В соответствии с этим в течение двух веков сложилась в качестве основной науки политическая экономия. Поскольку в это время экономические, технические и социальные процессы все более определяли для общего сознания исторический ход вещей, знание их превратилось как бы в науку человеческих вещей вообще. С этим связана безмерная сложность в осуществлении принципа целерационального порядка в обеспечении существования, принципа, который сам по себе представляется столь простым. В этой сложности проявляется целый мир допустимого господства, который, будучи нигде не различимым как целое, существует только в постоянном видоизменении.
Сознание и век техники. Следствием развития техники для повседневной жизни является уверенность в обеспеченности всем необходимым для жизни, но таким образом, что удовольствие от этого уменьшается, поскольку эту обеспеченность ожидают как нечто само собой разумеющееся, а не воспринимают как позитивное исполнение надежды. Все становится просто материалом, который можно в любую минуту получить за деньги; в нем отсутствует оттенок лично созданного. Предметы пользования изготовляются в громадном количестве, изнашиваются и выбрасываются; они легко заменимы. От техники ждут создания не чего-то драгоценного, неповторимого по своему качеству, независимого от моды из-за его ценности в жизни человека, не предмета, принадлежащего только ему, сохраняемого и восстанавливаемого, если он портится. Поэтому все связанное просто с удовлетворением потребности становится безразличным; существенным только тогда, когда его нет. По мере того как растет масштаб обеспечения жизни, увеличивается ощущение недостатка и угрозы опасности.
Среди предметов пользования существуют целесообразные, совершенно законченные виды, окончательные формы, производство которых может быть нормировано по определенному плану. Их не изобрел какой-нибудь один умный человек; это - результат процесса открытия и формирования на протяжении целого поколения. Так, велосипед развивался в течение двух десятилетий, принимая формы, которые теперь кажутся нам смешными, пока не обрел в ряде модификаций свой окончательный вид, сохраняемый им до сих пор. Если теперь большинство предметов пользования в каких-то деталях и отталкивают несоответствием формы, завитушками и излишеством деталей, непрактичностью приспособлений, подчеркнутой и поэтому ненужной техничностью, идеал в целом ясен и в ряде случаев он осуществляется. Там, где он осуществлен, привязанность к какому-либо отдельному экземпляру теряет всякий смысл; нужна только форма, а не отдельный экземпляр, и, несмотря на всю искусственность, ощущается некая новая близость к вещам, как к чему-то созданному людьми.
Преодоление техникой времени и пространства в ежедневных сообщениях газет, в путешествиях, в массовом продуцировании и репродуцировании посредством кино и радио создало возможность соприкосновения всех со всеми. Нет более ничего далекого, тайного, удивительного. В имеющих важное значение событиях могут участвовать все. Людей, занимающих ведущие посты, знают так, будто ежедневно с ними встречаются.
Внутреннюю позицию человека в этом техническом мире называют деловитостью. От людей ждут не рассуждений, а знаний, не размышлений о смысле, а умелых действий, не чувств, а объективности, не раскрытия действия таинственных сил, а ясного установления фактов. Сообщения должны быть выражены сжато, пластично, без каких-либо сантиментов. Последовательно излагаемые ценные соображения, воспринимаемые как материал полученного в прошлом образования, не считаются достойными внимания. Обстоятельность отвергается, требуется конструктивная мысль, не разговоры, а просто сообщение фактов. Все существующее направлено в сторону управляемости и правильного устройства. Безотказность техники создает ловкость в обращении со всеми вещами; легкость сообщения нормализует знание, гигиену и комфорт, схематизирует то, что связано в существовании с уходом за телом и с эротикой. В повседневном поведении на первый план выступает соответствие правилам. Желание поступать, как все, не выделяться создает поглощающую все типизацию, напоминающую на другом уровне типизацию самых примитивных времен.
Индивид распадается на функции. Быть означает быть в деле; там, где ощущалась бы личность, деловитость была бы нарушена. Отдельный человек живет как сознание социального бытия. В пограничном случае он ощущает радость труда без ощущения своей самости; живет коллектив, и то, что отдельному человеку казалось бы скучным, более того, невыносимым, в коллективе он спокойно принимает как бы под властью иного импульса. Он мыслит свое бытие только как "мы".
Бытие человека сводится к всеобщему; к жизнеспособности как производительной единицы, к тривиальности наслаждения. Разделение труда и развлечений лишает существование его возможного веса; публичное становится материалом для развлечения, частное - чередованием возбуждения и утомления и жаждой нового, неисчерпаемый поток которого быстро предается забвению; здесь нет длительности, это - только времяпрепровождение. Деловитость способствует также безграничному интересу к общей всем сфере инстинктивного: это выражается в воодушевлении массовым и чудовищным, созданиями техники, огромным скоплением народа, публичными сенсациями, вызванными делами, счастьем и ловкостью отдельных индивидов; в утонченной и грубой эротике, в играх, приключениях и даже в способности рисковать жизнью. Число участников в лотереях поразительно; решение кроссвордов становится излюбленным занятием. Объективное удовлетворение духовных стремлений без личного участия гарантирует деловое функционирование, в котором регулируется утомление и отдых.
В разложении на функции существование теряет свою историческую особенность, в своем крайнем выражении вплоть до нивелирования возрастных различий. Молодость как выражение высшей жизнеспособности, способности к деятельности и эротического восторга является желанным типом вообще. Там, где человек имеет только значение функции, он должен быть молодым; если же он уже немолод, он будет стремиться к видимости молодости. К этому добавляется, что возраст отдельного человека уже изначально не имеет значения; жизнь его воспринимается лишь в мгновении, временное протяжение жизни - лишь случайная длительность, она не сохраняется в памяти как значимая последовательность неотвратимых решений, принятых в различных биологических фазах. Если у человека, в сущности, нет больше возраста, он все время начинает с начала и всегда достигает конца: он может делать и то и это, сегодня это, завтра другое; все представляется всегда возможным, и ничто, по существу, не действительно. Отдельный человек - не более чем случай из миллионов других случаев, так почему бы ему придавать значение своей деятельности? Все, что происходит, происходит быстро, а затем забывается. Поэтому люди ведут себя, как будто они все одного возраста. Дети становятся по возможности раньше как бы взрослыми и участвуют в разговорах по собственному желанию. Там, где старость сама пытается казаться молодой, она не вызывает почтения. Вместо того чтобы делать то, что ей пристало, и тем самым служить молодым на определенной дистанции масштабом, старость принимает облик жизненной силы, которая свойственна в молодости, но недостойна в старости. Подлинная молодость ищет дистанции, а не беспорядка, старость - формы и осуществления, а также последовательности в своей судьбе.
Поскольку общая деловитость требует простоты, понятной каждому, она ведет к единым проявлениям человеческого поведения во всем мире. Едиными становятся не только моды, но и правила общения, жесты, манеры говорить, характер сообщения. Общим становится и этос общения: вежливые улыбки, спокойствие, никакой спешки и настоятельных требований, юмор в напряженных ситуациях, готовность помочь, если это не требует слишком больших жертв, отсутствие близости между людьми в личной жизни, самодисциплина и порядок в толпе - все это целесообразно для совместной жизни многих и осуществляется.
Господство аппарата. Превращая отдельных людей в функции, огромный аппарат обеспечения существования изымает их из субстанциального содержания жизни, которое прежде в качестве традиции влияло на людей. Часто говорили: людей пересыпают, как песок. Систему образует аппарат, в котором людей переставляют по своему желанию с одного места на другое, а не историческая субстанция, которую они заполняют своим индивидуальным бытием. Все большее число людей ведет это оторванное от целого существование. Разбрасываемые по разным местам, затем безработные, они представляют собой лишь голое существование и не занимают больше определенного места в рамках целого. Глубокая, существовавшая раньше истина - каждый да выполняет свою задачу на своем месте в сотворенном мире - становится обманчивым оборотом речи, цель которого успокоить человека, ощущающего леденящий ужас покинутости. Все, что человек способен сделать, делается быстро. Ему дают задачи, но он лишен последовательности в своем существовании. Работа выполняется целесообразно, и с этим покончено. В течение некоторого времени идентичные приемы его работы повторяются, но не углубляются в этом повторении так, чтобы они стали достоянием того, кто их применяет; в этом не происходит накопления самобытия. То, что прошло, не имеет значения, значимо лишь то, что в данную минуту происходит. Основное свойство этого существования - умение забывать; его перспективы в прошлом и будущем почти сжимаются в настоящем. Жизнь течет без воспоминаний и без предвидений во всех тех случаях, когда речь идет не о силе абстрагирующего, целесообразно направленного внимания на производительную функцию внутри аппарата. Исчезает любовь к вещам и людям. Исчезает готовый продукт, остается только механизм, способный создать новое. Насильственно прикованный к ближайшим целям, человек лишен пространства, необходимого для видения жизни в целом.
Там, где мерой человека является средняя производительность, индивид, как таковой, безразличен. Незаменимых не существует. То, в качестве чего он был, он - общее, не он сам. К этой жизни предопределены люди, которые совсем не хотят быть самими собой; они обладают преимуществом. Создается впечатление, что мир попадает во власть посредственности, людей без судьбы, без различий и без подлинной человеческой сущности.
Кажется, что объективированный, оторванный от своих корней человек утратил самое существенное. Для него ни в чем не сквозит присутствие подлинного бытия. В удовольствии и неудовольствии, в напряжении и утомлении он выражает себя лишь как определенная функция. Живя со дня на день, он видит цель, выходящую за пределы сиюминутного выполнения работы, только в том, чтобы занять по возможности хорошее место в аппарате. Масса остающихся на своих местах отделяется от меньшинства бесцеремонно пробивающихся вперед. Первые пассивно пребывают там, где они находятся, работают и наслаждаются после работы досугом; вторых побуждают к активности честолюбие и любовь к власти; они изматываются, придумывая возможные шансы к продвижению и напрягая последние силы.
Руководство всем аппаратом осуществляется бюрократией, которая сама является аппаратом, т. е. людьми, превратившимися в аппарат, от которых зависят работающие в аппарате.
Государство, общество, фабрика, фирма - все это является предприятием во главе с бюрократией. Все, что сегодня существует, нуждается в множестве людей, а следовательно, в организации. Внутри бюрократического аппарата и посредством него возможно продвижение, которое предоставляет большую значимость при сходных, по существу, функциях, требующих только большей интеллигентности, умения, особых способностей, активных действий.
Господствующий аппарат покровительствует людям, обладающим способностями, которые позволяют им выдвинуться: умеющим оценивать ситуацию беспардонным индивидам, которые воспринимают людей по их среднему уровню и поэтому успешно используют их; они готовы в качестве специалистов подняться до виртуозности, одержимые желанием продвинуться, они способны жить, не задумываясь и почти не тратя времени на сон.
Далее, требуется умение завоевать расположение. Надо уметь уговорить, даже подкупить - безотказно нести службу, стать незаменимым, - молчать, надувать, немного, но не слишком лгать, быть неутомимым в нахождении оснований - вести себя внешне скромно, - в случае необходимости взывать к чувству, трудиться к удовольствию начальства, не проявлять никакой самостоятельности, кроме той, которая необходима в отдельных случаях.
Для того, кто по своему происхождению не может претендовать на высокие посты в бюрократическом аппарате, не подготовлен к тому воспитанием и должен добиться соответствующего положения своими силами, это связано с манерой поведения, с инстинктом, отношением к ценностям, и все это представляет опасность для подлинного самобытия как условия ответственного руководства. Иногда может помочь счастливая случайность; однако, как правило, преуспевающие отличаются такими качествами, которые препятствуют им мириться с тем, что человек остается самим собой, и поэтому они с безошибочным чутьем пытаются всеми средствами вытеснить таких людей из своей сферы деятельности: они называют их самонадеянными, чудаками, односторонними и неприемлемыми в деле; их деятельность оценивается фальшивым абсолютным масштабом; они вызывают подозрение, их поведение рассматривается как провоцирующее, нарушающее покой, мир в обществе и преступающее должные границы. Поскольку высокого положения достигает только тот, кто пожертвовал своей сущностью, он не хочет допустить, чтобы другой ее сохранил.
Методы продвижения в аппарате определяют отбор нужных лиц. Так как достигает чего-либо только тот, кто рвется к успеху, но именно это он никогда не должен признавать в конкретной ситуации, приличным считается ждать, когда ты будешь позван: от поведения зависит, каким образом достигнуть желаемого, сохраняя видимость сдержанности. Сначала, обычно в обществе, как бы незаметно направляют разговор в нужную сторону. Как бы безразлично высказываются предположения. Им предшествуют такие выражения: я об этом не думаю... не следует ожидать, что... - и таким образом выражают свои желания. Если это ни к чему не приводит, то ничего сказано не было. Если же желаемый результат достигнут, то можно вскоре сообщить о поступившем предложении, сделав вид, что это произошло независимо от своего желания. Создается привычка утверждать многое, противоречащее друг другу. Со всеми людьми следует устанавливать такие отношения, чтобы обладать по возможности большими связями, используя ту, которая именно в данном случае необходима. Вместо товарищества самобытных людей возникает некая псевдодружба тех, кто молча находит друг друга в случае надобности, придавая своему общению форму обходительности и любезности. Не нарушать правил игры в удовольствиях, выражать каждому свое уважение, возмущаться, когда можно рассчитывать на соответствующий отклик, никогда не ставить под вопрос общие материальные интересы, какими бы они ни были, - все это и тому подобное существенно.
Господство массы. Масса и аппарат связаны друг с другом. Крупный механизм необходим, чтобы обеспечить массам существование. Он должен ориентироваться на свойства массы: в производстве - на рабочую силу массы, в своей продукции - на ценности массы потребителей.
Масса как толпа не связанных друг с другом людей, которые в своем сочетании составляют некое единство, как преходящее явление существовала всегда. Масса как публика - типический продукт определенного исторического этапа; это связанные воспринятыми словами и мнениями люди, не разграниченные в своей принадлежности к различным слоям общества. Масса как совокупность людей, расставленных внутри аппарата по упорядочению существования таким образом, чтобы решающее значение имела воля и свойства большинства, является постоянно действующей силой нашего мира, которая в публике и массах в качестве толпы принимает облик преходящего явления.
Прекрасный анализ свойств массы как временного единства толпы дал Лебон, определив их как импульсивность, внушаемость, нетерпимость, склонность к изменениям и т. д. Свойство массы в качестве публики состоит в призрачном представлении о своем значении как большого числа людей; она составляет свое мнение в целом, которое не является мнением ни одного отдельного человека; бесчисленные другие, ничем не связанные многие, мнение которых определяет решение. Это мнение именуется "общественным мнением". Оно является фикцией мнения всех, в качестве такового оно выступает, к нему взывают, его высказывают и принимают отдельные индивиды и группы как свое. Поскольку оно, собственно говоря, неосязаемо, оно всегда иллюзорно и мгновенно исчезает - ничто, которое в качестве ничто большого числа людей становится на мгновение уничтожающей и возвышающей силой.
Познание свойств расчлененной в аппарате массы не просто и не однозначно. Что представляет собой человек, проявляется в том, что делает большинство: в том, что покупается, что потребляется, в том, на что можно рассчитывать, когда речь идет о многих людях, а не о склонности отдельных индивидов. Так же как статьи бюджета в частном хозяйстве служат характерным признаком сущности отдельного человека, так бюджет зависимого от большинства государства служит признаком сущности масс. О сущности человека можно судить, если быть осведомленным о наличных у него средствах, исходя из того, на что у него есть деньги и на что их не хватает. Самым непосредственным образом узнать, чего можно в среднем ожидать, учит опыт, складывающийся из соприкосновения со многими людьми. Эти суждения поразительно сходны на протяжении тысячелетий. Объединенные в большом количестве люди как будто хотят только существовать и наслаждаться; они работают под действием кнута и пряника; они, собственно говоря, ничего не хотят, приходят в ярость, но не выражают свою волю; они пассивны и безразличны, терпят нужду; когда наступает передышка, они скучают и жаждут нового.
Для расчлененной в аппарате массы главное значение имеет фикция равенства. Люди сравнивают себя с другими, тогда как каждый может быть самим собой, только если он не сравним ни с кем. То, что есть у другого, я тоже хочу иметь; то, что может другой, мог бы и я. Тайно господствует зависть, стремление наслаждаться, иметь больше и знать больше.
Если в прежние времена, для того чтобы знать, на что можно рассчитывать, следовало знакомиться с князьями и дипломатами, то теперь для этого нужно быть осведомленным о свойствах массы. Условием жизни стала необходимость выполнять какую-либо функцию, так или иначе служащую массам. Масса и ее аппарат стали предметом нашего самого животрепещущего жизненного интереса. В своем большинстве она господствует над нами. Для каждого, кто сам не обманывает себя, она является сферой его полной служебной зависимости, деятельности, забот и обязательств. Он принадлежит ей, но она угрожает человеку гибелью в риторике и суете, связанными с ее утверждением "мы - все"; ложное ощущение силы этого утверждения улетучивается как ничто. Расчлененная в аппарате масса бездуховна и бесчеловечна. Она - наличное бытие без существования, суеверие без веры. Она способна все растоптать, ей присуща тенденция не терпеть величия и самостоятельности, воспитывать людей так, чтобы они превращались в муравьев.
В процессе консолидации огромного аппарата по упорядочению жизни масс каждый должен ему служить и своим трудом участвовать в создании нового. Если он хочет жить, занимаясь духовной деятельностью, это возможно, только участвуя в умиротворении какой-либо массы людей. Он должен показать значимость того, что приятно массе. Она хочет обеспечения своего существования пропитанием, эротикой, самоутверждением; жизнь не доставляет ей удовольствия, если что-либо из этого отсутствует. Помимо этого ей нужен способ познания самой себя. Она хочет быть ведомой, но так, чтобы ей казалось, будто ведет она. Она не хочет быть свободной, но хочет таковой считаться. Для удовлетворения ее желаний фактически среднее и обычное, но не названное таковым должно быть возвеличено или во всяком случае оправдано в качестве общечеловеческого. Недоступное ей именуется далеким от жизни. Для воздействия на массу необходима реклама. Поднимаемый ею шум служит в настоящее время формой, которую должно принимать каждое духовное движение. Тишина в человеческой деятельности в качестве формы жизни по-видимому исчезла. Необходимо показываться, читать доклады и произносить речи, вызывать сенсацию. В массовом аппарате в представительстве недостает подлинного величия. Нет празднеств. В подлинность праздников никто не верит, даже сами их участники. Достаточно представить себе папу совершающим торжественное путешествие через весь земной шар в центр нынешнего могущества, в Америку, примерно так, как он в средние века разъезжал по Европе, и мы сразу же увидим, насколько несравним с прошлым феномен нашего времени».
«Страх перед жизнью. Вместе с феноменальными успехами рационализации и универсализации порядка существования утвердилось сознание грозящего крушения вплоть до страха утратить все то, ради чего стоит жить.
Однако еще до осознания возможности этого ужасного будущего отдельного человека как такового охватывает страх, вызванный тем, что он не может жить оторванным от своих истоков, ощущая себя просто функцией. Современного человека постоянно сопровождает такой никогда ранее неведомый жуткий страх перед жизнью. Он боится утратить свое витальное бытие, которое, находясь под постоянной угрозой, находится более чем когда-либо в центре внимания; и совсем по-иному он боится за свое самобытие, до которого ему не удается подняться.
Страх распространяется на все. Он усиливает неуверенность, если о ней не удается забыть. Существование может защитить человека от забот лишь без гарантий. Жестокостей, совершаемых раньше скрытно, стало меньше, но о них знают, и они представляются страшнее, чем когда-либо. Каждый человек должен, чтобы выстоять, напрячь свою рабочую силу до предела; постоянно возникает беспокойство, вызванное требованием работать еще интенсивнее; ведь известно, что тот, кто не успевает за другими, будет отброшен; люди, которым больше сорока лет, ощущают себя вытолкнутыми из общества. Существуют, правда, обеспечение, страхование, возможность сбережений; однако то, что соответственно современным масштабам считается необходимым минимумом для существования, не обеспечивается государственной и частной предусмотрительностью и всегда оказывается ниже требуемого уровня, хотя человек и не умирает с голоду.
Страх перед жизнью обращается и на тело. Несмотря на увеличивающиеся шансы на долгую жизнь, господствует все увеличивающаяся неуверенность в жизнеспособности. Потребность во врачебной помощи выходит далеко за рамки осмысленной медицинской науки. Если существование более не поддерживается душевными силами, становится невыносимым в невозможности даже постигнуть его значение, человек устремляется в свою болезнь, которая как нечто обозримое охватывает его и защищает.
Страх усиливается в сознании неизбежности исчезнуть как потерянная точка в пустом пространстве, ибо все человеческие связи значимы лишь во времени. Связывающая людей в сообществе работа продолжается лишь короткое время. В эротических связях вопрос об обязанностях даже не ставится. Ни на кого нельзя положиться, и я также не ощущаю абсолютную связь с другим. Кто не участвует в том, что делают все, остается в одиночестве. Угроза быть брошенным создает ощущение подлинного одиночества, которое выводит человека из состояния сиюминутного легкомыслия и способствует возникновению цинизма и жестокости, а затем страха. Существование как таковое вообще превращается в постоянное ощущение страха. Принимаются меры, чтобы заставить людей забыть о страхе и успокоить их. Организации создают сознание сопричастности. Аппарат обещает гарантии. Врачи внушают больным или считающим себя больными, что им не грозит смерть. Однако это помогает лишь на время, пока человек благополучен. Порядок существования не может изгнать страх, который ощущает каждое существо. Страх подавляется лишь страхом экзистенции за свое самобытие, заставляющим человека обращаться к религии или философии. Страх жизни должен расти, если парализуется экзистенция. Полное господство порядка существования уничтожило бы человека как экзистенцию, не успокоив его как витальное существование. Более того, именно абсолютизированный порядок существования создает непреодолимый страх перед жизнью».
«Проблема радости труда. Минимум самобытия заключается в радости, доставляемой трудом, без чего человек в конце концов теряет всякие силы. Поэтому сохранение данного ощущения составляет основную проблему технического мира. На мгновение важность ее постигается, но вместе с тем о ней забывают. На длительное время и для всех она неразрешима.
Повсюду, где человеку лишь предоставляется работа, которую ему надлежит выполнить, проблема бытия человека и бытия в труде является решающей для каждого. Собственная жизнь обретает новый вес, радость труда становится относительной. Аппарат навязывает все большему числу людей эту форму существования.
Однако для существования всех необходимы и такие профессии, где невозможно гарантировать работу в ее сущностных аспектах посредством задания и объективно измерить фактическое его выполнение. То, что делает врач, учитель, священник и т. п., нельзя рационализировать по существу его деятельности, так как это относится к экзистенциальному существованию. В этих профессиях, служащих человеческой индивидуальности, результатом воздействия технического мира явился, несмотря на рост умения специалистов и расширения их деятельности, упадок практического применения их профессий. Массовый порядок неизбежно требует, правда, рационализации в наличии материальных средств. Однако то, до каких пределов эта рационализация доходит, а затем сама себя ограничивает, чтобы оставить свободным пространство, где индивид выполняет свои обязанности без предписания, из собственных побуждений, становится для этих профессий решающим. Здесь радость труда вырастает из гармонического сочетания бытия человека с деятельностью, которой он отдает все свои силы, так как речь здесь идет о целом. Эта радость уничтожается, если целое делится универсальным порядком на частичные действия, совершение которых полностью превращается во взаимозаменяемую функцию. Целостность идеи распалась. То, что требовало применения всей своей сущности в длительно протекающей деятельности, теперь совершается посредством простой отработки. В настоящее время сопротивление человека, борющегося за подлинное выполнение своего профессионального долга, еще рассеянно и бессильно; оно кажется неудержимым падением.
Примером может служить изменение во врачебной практике. В медицине наблюдается рациональное обслуживание больных, специальное наблюдение в институтах, болезнь делится на части, и больной передается в различные медицинские инстанции, которые переправляют его друг другу. Однако именно таким образом больной лишается врача. Предпосылкой служит мнение, что и лечение - дело простое. Врача в поликлинике приучают к любезности, личное доверие к врачу заменяют доверием к институту. Но врача и больного нельзя ввести в конвейер организации. Правда, скорая помощь при несчастных случаях действует, но жизненно важная помощь врача больному человеку во всей продолжительности его существования становится невозможной. Огромное предприятие по врачебной деятельности все более находит свое выражение в учреждениях, бюрократических инстанциях, материальных успехах. Склонность большинства пациентов ко все новым способам лечения какого-либо заболевания совпадает со стремлением к организации у технически мыслящих массовых людей, которые с ложной, обычно основанной на политических соображениях патетикой обещают всем даровать здоровье. Заботу об индивиде вытесняет деятельность технически оборудованных медицинских специальностей. Если этот путь будет пройден до конца, то тип действительно сведущего в вопросах воспитания и науки врача, который не только говорит о личной ответственности, но и ощущает ее и поэтому может курировать лишь небольшое число людей и помочь им, находясь в историческом единении с ними, по-видимому, вымирает. Вместо преисполненной человечности профессии выступает радость технически выполненного задания при разделении самобытия и бытия труда, которое для многих видов деятельности неизбежно, но здесь уничтожает само деяние. Однако граница этой системы медицинского обслуживания неизбежно наталкивается на свой предел. Государственная организация медицины начинает страдать от злоупотреблений. Максимальное использование возможных предоставляемых государством преимуществ совращает и пациентов, и врачей; возникает тенденция к заболеваемости, чтобы пользоваться этими преимуществами, стремление принять наибольшее число пациентов как можно быстрее, чтобы в сумме незначительных гонораров получить приемлемую выручку. Этому злоупотреблению пытаются препятствовать посредством законов и контроля, которые, однако, лишь еще более разрушительно действуют на медицинскую практику. Но прежде всего следует заметить, что действительно больной человек все меньше может доверять основательности, разумности и ясности лечения единственным, уделяющим ему полное внимание врачом. Больной больше не находит то, на что он вправе надеяться, если настоящих врачей больше не существует, ибо аппарат, который пытался использовать их в массовом порядке, сделал действенность их практики невозможной.
Примеры других профессий также свидетельствуют о повсеместной угрозе их сущности. Принцип уничтожения радости от профессионального труда заключен в границах порядка существования, который не может создать, но вполне может уничтожить то, что ему необходимо. Отсюда глубокая неудовлетворенность человека, лишенного своих возможностей, - врача и больного, учителя и ученика и т. д. Несмотря на интенсивную, едва ли не превышающую силу работу, сознание подлинного ее выполнения отсутствует. Все безудержнее то, что может существовать только как личная деятельность, превращается в предприятие, чтобы достигнуть смутной цели коллективными средствами, полагая, что массу можно удовлетворить как некую стоящую выше отдельных людей личность. Идея профессий отмирает. Сохраняются частные цели, планы и организации. Самое непонятное состоит в том, что же уничтожено, если учреждения, как таковые, находятся технически в безупречном порядке, а человек, который хочет быть самим собой, все-таки не может в этих условиях дышать.
Спорт. Самобытие как жизненная сила находит выход в спорте как остатке возможного удовлетворения непосредственного существования в дисциплине, пластичности, ловкости. Подчиненная воле телесность убеждается в своей силе и своем мужестве; открытый силам природы индивид обретает близость к миру в его элементах.
Однако спорт как массовое явление, организованный в виде обязательной, подчиненной правилам игры, направлен на то, чтобы отвести в иную сферу инстинкты, которые могут стать опасными для аппарата. Заполняя свободное время, спорт служит успокоению масс. Воля к проявлению жизненной силы в виде движения на воздухе и на солнце ищет для такого наслаждения своим существованием общества; тогда спорт теряет свою связь с природой и лишается плодотворного одиночества. Желание борьбы требует величайшей ловкости, чтобы ощутить в соперничестве свое превосходство; целью становится рекорд. Участники в спорте ищут в своем сообществе публичности, им необходимы оценка и успех. В правилах игры заключена форма, которая учит и в действительной борьбе придерживаться правил, облегчающих общественное существование.
То, что недоступно массе, чего она не хочет для самой себя, но чем она восхищается как героизмом, которого она, собственно говоря, требует от себя, показывают смелые свершения других. Альпинисты, пловцы, летчики и боксеры рискуют своей жизнью. Они являются жертвами, лицезрение которых воодушевляет, пугает и умиротворяет массу и которые порождают тайную надежду на то, что и самому, быть может, удастся достигнуть когда-либо чрезвычайных успехов.
Возможно, что этому сопутствует и то, что привлекало массу уже в цирке Древнего Рима: удовольствие, испытываемое от опасности и гибели далекого данному индивиду человека. Подобно экстазу при виде опасных спортивных достижений, дикость толпы проявляется в чтении детективов, горячем интересе к сообщениям о ходе судебных процессов, в склонности к необузданному, примитивному, непонятному. В ясности рационального существования, где все известно или может, безусловно, стать таковым, где нет больше судьбы и остается лишь случайность, где целое, несмотря на всю деятельность, остается безгранично скучным и совершенно лишенным тайны, человек, полагая, что он лишен судьбы, связывающей его с глубинами тьмы, стремится по крайней мере к лицезрению эксцентрических возможностей, и аппарат заботится об удовлетворении этой потребности.
Во что вследствие таких массовых инстинктов превращается спорт, отнюдь не объясняет явление современного человека в спорте. Вне организованного занятия спортом, в котором зажатый в производственном механизме человек ищет лишь эквивалент непосредственного самобытия, в этом движении все-таки ощущается известное величие. Спорт - не только игра и рекорд, он также порыв и напряжение сил. Сегодня он - как бы требование, обращенное к каждому. Даже отличающееся утонченностью существование отдается его естественной импульсивности. Часто современный спорт сравнивают с античными играми. В те времена спорт был подобен косвенному сообщению о себе выдающегося человека в его божественном происхождении; теперь об этом не может быть и речи. Правда, современные люди также хотят представлять собой нечто, и спорт становится мировоззрением; люди стараются избавиться от судорожного напряжения и стремятся к чему-то, но связанная с трансцендентностью субстанция здесь отсутствует. Тем не менее, как бы вопреки окаменевшей современности, этот порыв существует, хотя нежеланный и лишенный общего содержания. Человеческое тело создает свое право в такое время, когда аппарат без всякого снисхождения уничтожает человека. Вокруг спорта царит нечто, несравнимое с античностью в своей историчности, все-таки родственное ей, хотя и нечто иное. Современный человек, конечно, не становится греком, но он и не фанатик спорта; он представляется караемым в существовании человеком, которому грозит опасность, как в постоянной войне, и который, устояв под почти невыносимым бременем, бросает копье.
Однако если спорт и представляется границей рационального порядка существования, его одного недостаточно, чтобы человек обрел себя. Закалкой тела, ростом мужества и овладением формой он еще не может преодолеть опасность утраты самого себя».
«То, что в течение тысячелетий составляло мир человека, в настоящее время как будто потерпело крушение. Мир, возникающий в качестве аппарата обеспечения существования, принуждает все служить ему. То, чему в нем нет места, он уничтожает. Человек как будто растворяется в том, что должно быть лишь средством, а не целью, не говоря уже о смысле. Он не может обрести в этом удовлетворение; ему должно недоставать того, что придает ему ценность и достоинство. То, что во всех бедах было непререкаемым фоном его бытия, теперь находится в стадии исчезновения. Расширяя свое существование, он жертвует своим бытием, в котором он обретает себя.
Одно осознается всеми - с тем, что, собственно, и составляет главное в жизни человека, неблагополучно. Все стало сомнительным; всему грозит опасность. Подобно тому как некогда принято было говорить, что мы живем в переходный период и тридцать лет тому назад наше духовное бытие определялось как fin de siecle [конец века], так теперь в каждой газете речь идет о кризисе.
Ищут основу этого кризиса и приходят к заключению, что это - кризис государственный; если характер правления не ведет к решительному волеизъявлению целого и согласие неустойчиво, то неустойчивым становится все. Иногда говорят о кризисе культуры как распаде духовности или, наконец, о кризисе самого человеческого бытия. Граница абсолютизированного порядка существования выступает настолько резко, что колебание распространяется на все.
В действительности сущность кризиса заключается в недостатке доверия. Если еще сохранялись обязательность формального права, нерушимость науки, прочие условности, то все это было лишь расчетом, не доверием. Когда все подчиняется целесообразности интересов существования, сознание субстанциальности целого исчезает. В самом деле, сегодня невозможно доверять ни вещи, ни должности, ни профессии, ни лицу до того, как обретена уверенность в каждом данном конкретном случае. Каждому сведущему человеку известно об обманах, притворстве, ненадежности и в сфере его деятельности. Существует доверие только в самом маленьком кругу, но не доверие в рамках целого.
Все охвачено кризисом, необозримым и непостижимым в своих причинах, кризисом, который нельзя устранить, а можно только принять как судьбу, терпеть и преодолевать. Необозримость кризиса можно в общем приблизительно определять четырьмя способами.
Все технические и экономические проблемы принимают планетарный характер. Земной шар стал не только сферой переплетения экономических связей и единства технического господства над существованием; все большее количество людей видят в нем единое замкнутое пространство, в котором они соединены для развития процесса своей истории. В мировой войне впервые участвовало все человечество.
Объединение людей земного шара привело к процессу нивелирования, на который мы взираем с ужасом. Всеобщим сегодня всегда становится поверхностное, ничтожное и безразличное. К этому нивелированию стремятся, будто оно создаст единение людей. В тропических плантациях и в северном рыбацком поселке демонстрируются фильмы столиц. Одежда повсюду одинакова. Одни и те же манеры, танцы, одинаковый спорт, одинаковые модные выражения; месиво, составленное из понятий Просвещения, англосаксонского позитивизма и теологической традиции, господствует на всем земном шаре. Искусство экспрессионизма было в Мадриде таким же, как в Москве и Риме. Всемирные конгрессы ведут к усилению этого нивелирования, поскольку там стремятся не к коммуникации гетерогенного, а к общности религии и мировоззрения. Расы смешиваются. Исторически сложившиеся культуры отрываются от своих корней и устремляются в мир технически оснащенной экономики, в пустую интеллектуальность.
Этот процесс только начался, но каждый человек, даже ребенок, втянут в него. Упоение расширением пространства уже начинает превращаться в ощущение его тесноты. Нам кажется странным, что Цеппелин *, пролетая над Сибирью, еще не встречал людей, убегавших и прятавшихся от него. На кочевников взирают как на остановившееся прошлое.
Прежде всего бросается в глаза необратимая утрата субстанциальности, остановить которую невозможно. На протяжении столетий физиогномика поколений все время снижается, достигая более низкого уровня. В каждой профессии наблюдается недостаток в нужных людях при натиске соискателей. В массе повсюду господствует заурядность; здесь встречаются обладающие специфическими способностями функционеры аппарата, которые концентрируются и достигают успеха. Путаница, вызванная обладанием почти всеми возможностями выражения, возникшими в прошлом, почти непроницаемо скрывает человека. Жест заменяет бытие, многообразие - единство, разговорчивость - подлинное сообщение, переживание - экзистенцию; основным аспектом становится бесконечная мимикрия.
Существует духовная причина упадка. Формой связи в доверии был авторитет; он устанавливал закон для неведения и связывал индивида с сознанием бытия. В XIX в. эта форма полностью уничтожена огнем критики. Результатом явился, с одной стороны, свойственный современному человеку цинизм; люди пожимают плечами, видя подлость, которая происходит в больших и малых масштабах и скрывается. С другой стороны, исчезла прочность обязательств в связывающей верности; вялая гуманитарность, в которой утрачена гуманность, оправдывает посредством бессодержательных идеалов самое ничтожное и случайное. После того как произошло расколдование мира, мы осознаем разбожествление мира, собственно говоря, в том, что нет больше непререкаемых законов свободы и его место занимают порядок, соучастие, желание не быть помехой. Но нет такого воления, которое бы могло восстановить истинный авторитет. Его место заняли бы только несвобода и насилие. То, что могло бы заменить авторитет, должно возникнуть из новых истоков. Критика всегда служит условием того, что могло бы произойти, но созидать она неспособна. Некогда положительная жизненная сила, она сегодня рассеялась и распалась; она направляет свое острие даже против самой себя и ведет в бездну случайного. Смысл ее уже не может состоять в том, чтобы выносить суждения и решения в соответствии со значимыми нормами, ее истинная задача теперь в том, чтобы подступить близко к происходящему и сказать, каково оно. А это она сможет лишь в том случае, если она вновь будет одухотворена подлинным содержанием и возможностью создающего себя мира.

Так, например, понятие народа в качестве целостности, о бытии которого идет речь, сегодня вызывает сомнение, которое не преодолено. Стремления к национализации во всем мире более нетолерантны, чем когда-либо, хотя нация рассматривается в них лишь как усредненная общность языка в ассимиляции, приближающейся к нивелирующему типу. Нация перестает быть подлинным народом там, где ее принуждают принять несвободу такого самосознания. Наоборот, многие отрицают национальность, считая ее ложным фронтом чуждых им интересов, и верят в неисторический характер народа, присущий всем родственным по своей судьбе массам исторических народов.
Как националистический народ, так и неопределенный народ массы, обеспечиваемый в своем существовании, подавляют сегодня изначальное, связанное с темной основой самобытие своего народа. Ясному сознанию уже невозможно вступить в фронт их борьбы. Тот, кто действительно хочет участвовать в судьбе человека, должен достичь более глубокой основы. Историчность собственной сущности в духовной традиции, покоящейся на глубокой основе преемственности крови, есть - когда об этом дискутируют и спрашивают - не просто действительная сила судьбы в ее данности, а лишь в том случае, если она взята и воспринята из свободы. Страшная ситуация современного человека проявляется, когда он не может больше верить в свой народ в тех образах, посредством которых он обладает своей нынешней объективностью и выражает свои требования, но вынужден погружаться в более глубокие слои, из которых он либо выводит субстанциальную историчность своего бытия, либо падает в бездну.
Судьба не может быть насильственно создана в соответствии с идеалом. Она открывается только в конкретной всемирно-исторической ситуации. Исторически данное - это субстанция, которую человек со времен Французской революции, правда, пытался радикально уничтожить. Это равносильно тому, что он сознательно рубит ветку, на которой сидит. Его возможностью как будто стала попытка приложить руку ко всему своему существованию, превратив его в предмет планирования. Когда хотели сделать существование как целое правильным, с одной стороны, возникла опасность его крушения, с другой угроза возникновения неведомой ранее принудительности; обе они одновременно познаются и переносятся людьми. Любая попытка перерыва или прекращения истории терпит крушение, поскольку, к счастью для духовного состояния, история вновь начинает действовать в измененном образе. Постигнуть настоящий момент всемирной истории - дело политической конструкции, которая должна исходить из конкретного положения. Описать его изолированно невозможно.
Таким образом, основной вопрос времени сводится, по-видимому, к тому, возможен ли еще независимый человек, сам определяющий свою судьбу. Под вопрос вообще поставлено, может ли человек быть свободным; это - вопрос, который, будучи действительно понят, сам снимает себя, ибо с действительным пониманием ставит такой вопрос только тот, кто может быть свободным. Напротив, при объективирующем мышлении, которое рассматривает свободное бытие человека как существующую при данных обстоятельствах жизнь и ставит вопрос об условиях свободного бытия, может возникнуть мысль, что вся история человека - лишь тщетная попытка быть свободным. Тогда история человека для нас, по существу, не более чем сущее, но терпящее крушение мгновение между двумя неизмеримыми состояниями сна, первое из которых было природным существованием, второе становится существованием техническим. Постепенное угасание человеческого бытия оказалось бы более радикальным, чем когда-либо. Свобода была тогда лишь переходом во времени; она сама знала себя в своей трансценденции как подлинное бытие человека, а результатом оказался технический аппарат, который могла создать только она.
В противовес этому мысль объективирует как неустранимую другую возможность: решение, может и хочет ли человек быть в будущем свободным, выносится для него, а не против него. Правда, в своем большинстве люди испытывают страх перед свободой самобытия. Однако не исключено, что в соединениях внутри огромного аппарата окажется такая брешь, что для тех, кто осмелится, смогут осуществить свою историчность из собственных истоков, хотя и не в том образе, которого ждали. В нивелировании внешнего существования, представляющемся неотвратимым, исконность самобытия может в конечном итоге оказаться даже более решающей. В концентрации сил на краю гибели возникнет, быть может, независимый человек, который фактически овладеет ходом вещей и обретет значимость подлинного бытия.
Мыслить мир преисполненным безверия, а в нем машинных людей, потерявших себя и свое божество, мыслить рассеянное, а затем и окончательно уничтоженное благородство возможно лишь теоретически на мгновение. Подобно тому как внутреннему достоинству человека необоснованно претит мысль, что он умрет, будто он был ничто, ему претит и мысль, что исчезнут свобода, вера, самобытие, будто их с таким же успехом может заменить технический аппарат. Человек - нечто большее, чем он видит в подобной перспективе.
Но если это меняющееся представление возвращается в сферу позитивных возможностей, то оказывается, что существует не единственная истинная возможность. Без сохраняющейся в церковной традиции религии в мире нет философского самобытия, а без него как противника и возбудителя нет подлинной религии. В отдельном человеке не содержится все. В существующем прогнозе противники, между которыми в виде напряжения между авторитетом и свободой есть жизнь не допускающего завершения духа, должны ощущать свою солидарность перед возможностью ничто. Если бы напряжение между авторитетом и свободой, в котором должен пребывать обладающий временным существованием человек, было восстановлено в новых формах, в машинном существовании возникла бы субстанция.
Что случится, скажет нам не беспрекословный авторитет, это скажет своим бытием человек, который живет. Задачей пробуждающего прогноза может быть только одно: напомнить человеку о нем самом».
                ***
                Рэнди Гейдж
Е
сли вами владеет большая мечта, весь мир покоряется вашей воле Это одна из тех вещей, которые людям неосведомленным трудно понять и особенно поверить в них. Но на элементарном уровне сущность любого явления во Вселенной можно свести к энергетическим вибрациям. А сами энергетические вибрации, вне всякого сомнения, способны взаимодействовать и реагировать на другие. Отсюда следует, что вы действительно способны привлечь к себе успех так же естественно, как обнаружить место для парковки автомобиля, приближающийся лифт или свободную комнату в отеле. Когда вами владеет всепоглощающая мечта и твердая вера в ее осуществление, вы привлекаете к себе партнеров, находите средства, возможности, укрепляетесь на рынках и создаете тот отлаженный механизм ваших действий, который ведет к осуществлению вашей мечты. Ваше благополучие всегда будет средним по сравнению с благополучием пяти ваших ближайших друзей Это утверждение так предсказуемо и тем не менее так удивительно для непосвященных. Возьмем пятерых ваших ближайших друзей, сложим их годовой доход за прошедший год и разделим сумму на пять: это и будет ваш общий заработок за этот год. И это относится не только к деньгам... Это правило действует в нескольких законах, касающихся процветания, и остается в силе повсеместно. Взгляните на взаимоотношения, здоровье и счастье этих ближайших друзей, и вы обнаружите, что вы в этом списке находитесь как раз посередине.  Вера в возможность процветания способна извлечь его для вас из общей сокровищницы мироздания Мы знаем, что идеи -- это средство, делающее возможным появление благосостояния из небытия и его реального воплощения на физическом уровне. Но все это невозможно осуществить без веры. Вы должны увидеть, распознать свое благо, стремиться к нему, поверить в его существование, чтобы оно появилось. Люди, наделенные меньшим талантом, но с более сильной верой, достигают более значительных успехов и намного скорее, чем люди способные, но слабые верой.

                ***

 Михаил Розенштейн

Ну расскажи мне,расскажи,
что больше нет ни сил ни боли,
что вьюга вертит виражи
на белом подмосковном поле.
Ну расскажи мне,расскажи,
как в городе,что за плечами,
вверх убегают этажи,
и окна светятся ночами.
Как эту тяжесть мы несём
сквозь толщу лет,тоски и злобы,
ну,расскажи мне обо всём,
что было или быть могло бы.
Как душу тянет, и звучит
какой-то вальс старорежимный,
и дождь под окнами стучит,
что ж, и об этом расскажи мне.
Как,закурив,себе нальёшь,
и за проклятое столетье
на брудершафт с тоскою пьёшь
по первой,по второй,по третьей.
И засыпаешь, и живёшь забавной жизнью,
не похожей на всё,что прожито, ну что ж,
об этом расскажи мне тоже.
И пусть лежит ночная мгла
на этом городе,как вата,
а жизнь сложилась,как смогла,
ни правых в ней, ни виноватых.

                ***
                Хосе Ортега-и-Гассет
                Восстание масс
                (фрагменты)
I. СТАДНОСТЬ

«В сущности,  чтобы  ощутить  массу  как психологическую  реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственпому человеку можно определить, масса это или нет. Масса  -  всякий и  каждый,  кто ни в добре, ни в зле  не мерит себя особой мерой, а  ощущает таким же, "как  и все", и  не  только не удручен, но  доволен  собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой - задаваясь вопросом, есть ли у  него  какое-то  дарование, умение, достоинство, - убеждается,  что нет никакого.  Этот   человек  почувствует  себя заурядностью,   бездарностью, серостью. Но не массой.
     Обычно,  говоря  об  "избранном меньшинстве", передергивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные - не те, кто кичливо ставит себя выше, но  те, кто  требует  от  себя больше,  даже если  требование  к  себе непосильно. И, конечно, радикальнее всего делить человечество на два класса: на  тех,  кто  требует от себя  многого  и сам  на себя взваливает тяготы  и обязательства, и на тех, кто не требует  ничего и для  кого жить - это плыть по течению, оставаясь таким, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя».

V. СТАТИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«…современный средний  европеец душевно здоровее и  крепче своих предшественников,  но и душевно беднее. Оттого  он порой смахивает на дикаря, внезапно забредшего  в  мир вековой цивилизации. Школы, которыми так гордился прошлый век, внедрили в  массу современные жизненные навыки, но  не сумели воспитать ее. Снабдили ее средствами для того,  чтобы жить полнее, но не  смогли  наделить  ни  историческим  чутьем,  ни   чувством  исторической ответственности.  В массу  вдохнули силу и спесь  современного прогресса, но забыли о духе. Естественно, она и не  помышляет  о духе, и  новые поколения, желая  править миром,  смотрят на него как на первозданный рай,  где нет  ни
давних следов, ни давних проблем.
     Славу и ответственность за  выход  широких масс на историческое поприще несет XIX век. Только  так  можно судить о нем беспристрастно и справедливо. Что-то  небывалое  и неповторимое крылось  в его  климате, раз вызрел  такой человеческий урожай. Не усвоив и не  переварив этого, смешно и легкомысленно отдавать  предпочтение духу  иных  эпох.  Вся история  предстает  гигантской лабораторией, где  ставятся все  мыслимые  и  немыслимые опыты, чтобы  найти рецепт  общественной жизни,  наилучшей  для  культивации  "человека".  И, не прибегая к уверткам,  следует  признать данные  опыта:  человеческий посев в условиях либеральной  демократии  и технического прогресса  - двух  основных факторов - за столетие утроил людские ресурсы Европы.
     Такое изобилие, если  мыслить здраво, приводит  к  ряду  умозаключений: первое  - либеральная  демократия на базе  технического  творчества является высшей из доныне  известных  форм общественной жизни; второе - вероятно, это не  лучшая  форма, но лучшие  возникнут на ее основе и  сохранят  ее суть, и третье - возвращение к формам низшим, чем в XIX веке, самоубийственно.
     И  вот,  разом  уяснив  себе  все эти  вполне  ясные  вещи,  мы  должны предъявить XIX веку счет. Очевидно, наряду с чем-то небывалым и неповторимым имелись в  нем и какие-то  врожденные  изъяны, коренные пороки, поскольку он создал  новую  породу людей - мятежную  массу - и  теперь  она угрожает  тем основам,  которым  обязана  жизнью. Если  этот  человеческий   тип   будет по-прежнему  хозяйничать в Европе  и  право решать останется за  ним, то  не пройдет  и  тридцати  лет,  как  наш  континент  одичает.  Наши  правовые  и технические достижения исчезнут с той  же легкостью, с какой не раз исчезали секреты мастерства[*Герман  Вейль, один из крупнейших физиков современности, соратник и  преемник Эйнштейна, не раз повторял в частной беседе, что,  если бы определенные люди, десять  или двенадцать человек, внезапно умерли,  чудо
современной   физики  оказалось   бы  навеки  утраченным  для  человечества. Столетиями  надо  было   приспосабливать  человеческий  мозг  к  абстрактным головоломкам  теоретической физики. И  любая  случайность может развеять эти чудесные  способности,  от  которых зависит  и  вся техника будущего]. Жизнь съежится. Сегодняшний  избыток возможностей обернется  беспросветной нуждой, скаредностью, тоскливым бесплодием.  Это будет неподдельный декаданс. Потому что восстание  масс  и  есть то  самое,  что  Ратенау называл  "вертикальным одичанием".


VI. ВВЕДЕНИЕ В АНАТОМИЮ МАССОВОГО ЧЕЛОВЕКА

     «Кто  он, тот массовый человек, что  главенствует сейчас  в общественной жизни,  политической  и не политической? Почему он такой, какой есть,  иначе говоря, как он получился таким?
     Оба вопроса требуют  совместного  ответа,  потому что взаимно проясняют друг друга.  Человек, который намерен сегодня возглавлять европейскую жизнь, мало похож  на  тех, кто двигал  XIX век,  но именно XIX веком он  рожден  и вскормлен.  Проницательный  ум,  будь  то  в 1820-м, 1850-м  или 1880  году, простым  рассуждением  a   priori   мог  предвосхитить  тяжесть  современной исторической  ситуации. И  в ней действительно нет ровным счетом ничего,  не предугаданного  сто  лет  назад. "Массы  надвигаются!"[2]  - апокалипсически восклицал   Гегель.  "Без   новой  духовной   власти   наша  эпоха  -  эпоха революционная - кончится катастрофой"[3],  - предрекал  Огюст Конт.  "Я вижу
всемирный  потоп  нигилизма!" -  кричал  с  энгадинских  круч  усатый Ницше. Неправда, что история непредсказуема. Сплошь и рядом  пророчества сбывались. Если бы грядущее не оставляло бреши для предвидений, то и впредь, исполняясь и становясь прошлым, оно оставалось бы непонятным.  В  шутке, что  историк -пророк  наизнанку, заключена вся философия истории. Конечно, можно провидеть лишь  общий  каркас  будущего,  но  ведь  и  в  настоящем  или  прошлом  это единственное, что, в сущности, доступно. Поэтому, чтобы  видеть свое  время, надо смотреть с расстояния. С какого?  Достаточного, чтобы не различать носа Клеопатры.
     Какой представлялась жизнь той человеческой  массе,  которую в изобилии плодил XIX век?  Прежде  всего и во всех отношениях - материально доступной. Никогда  еще  рядовой  человек  не утолял с  таким  размахом  свои житейские запросы.  По мере  того как  таяли крупные  состояния  и  ужесточалась жизнь рабочих,  экономические  перспективы среднего сдоя  становились день ото дня все шире. Каждый день вносил новую лепту в его жизненный  standard. С каждым днем  росло  чувство  надежности и собственной независимости. То, что прежде считалось удачей  и  рождало смиренную признательность судьбе, стало правом, которое не благословляют, а требуют.
     С  1900  года  начинает и рабочий ширить и  упрочивать свою жизнь.  Он, однако, должен  за это  бороться. Благоденствие не уготовано ему  заботливо, как среднему человеку, на диво слаженным обществом и Государством.
     Этой  материальной доступности и обеспеченности сопутствует житейская - comfort  и  общественный  порядок.  Жизнь  катится  по надежным  рельсам,  и столкновение с чем-то враждебным и грозным мало представимо.
     Столь  ясная  и  распахнутая  перспектива  неминуемо  должна  в  недрах обыденного  сознания  копить  то  ощущение жизни, что  метко  выражено нашей старинной поговоркой - "широка Кастилия!" А именно, во всех ее основных и решающих моментах жизнь представляется новому человеку лишенной преград. Это обстоятельство  и  его важность осознаются сами  собой, если  вспомнить, что прежде рядовой человек и не подозревал  о такой  жизненной раскрепощенности. Напротив, жизнь была для него тяжкой участью - и материально, и житейски. Он с  рождения  ощущал ее  как  скопище  преград,  которые  обречен терпеть,  с которыми принужден смириться и втиснуться в отведенную ему щель.
     Контраст будет еще отчетливее, если от материального перейти к  аспекту гражданскому и моральному. С середины прошлого века средний человек не видит перед  собой никаких  социальных барьеров. С рождения  он  и  в общественной жизни не встречает  рогаток и ограничений. Никто не  принуждает  его  сужать свою  жизнь. И здесь "широка Кастилия". Не существует ни сословий, ни  каст. Ни у кого нет гражданских привилегий. Средний человек  усваивает как истину, что все люди узаконенно равны.
     Никогда за всю историю человек не знал условий, даже отдаленно  похожих на современные. Речь действительно идет о чем-то абсолютно новом, что внес в человеческую  судьбу XIX  век. Создано  новое  сценическое пространство  для существования человека,  новое  и в материальном  и в социальном  плане. Три начала   сделали   возможным  этот   новый  мир:   либеральная   демократия, экспериментальная  наука  и  промышленность.  Два  последних  фактора  можно объединить  в одно понятие -  техника.  В этой триаде ничто  не рождено  XIX веком,  но  унаследовано  от двух  предыдущих столетий. Девятнадцатый век не изобрел, а внедрил,  и в том его заслуга. Это прописная истина.  Но одной ее мало, и надо вникнуть в ее неумолимые следствия.
     Девятнадцатый век был революционным  по сути. И суть  не в живописности его баррикад - это всего лишь декорация, - а в том, что он поместил огромную массу  общества в жизненные  условия,  прямо  противоположные всему,  с  чем средний человек свыкся ранее. Короче,  век  перелицевал общественную  жизнь. Революция  не   покушение   на  порядок,   но   внедрение   нового  порядка, дискредитирующего  привычный.  И  потому   можно  без  особых  преувеличений сказать,  что  человек,  порожденный XIX  столетием, социально стоит  в ряду предшественников  особняком. Разумеется, человеческий тип XVIII века отличен от преобладавшего в  семнадцатом, а тот -  от характерного  для XVI века, но все  они в конечном  счете родственны, схожи и по сути  даже одинаковы, если сопоставить  их с нашим новоявленным современником. Для "плебея" всех времен "жизнь" означала  прежде всего стеснение, повинность, зависимость  - короче, угнетение. Еще короче - гнет, если не ограничивать его правовым и сословным, забывая о стихиях. Потому что их напор не слабел никогда, вплоть до прошлого века,  с   началом   которого   технический  прогресс   -   материальный   и управленческий  -  становится  практически  безграничным.  Прежде  даже  для
богатых и  могущественных земля была миром нужды, тягот и  риска[При  любом относительном  богатстве сфера благ  и удобств, обеспеченных им, была крайне сужена  всеобщей  бедностью  мира.  Жизнь  среднего  человека  много  легче, изобильнее  и безопаснее  жизни  могущественнейшего властителя  иных времен. Какая разница, кто кого богаче, если богат мир и  не скупится на автострады, магистрали, телеграфы, отели, личную безопасность и аспирин?].
     Тот  мир,  что  окружает  нового  человека  с  колыбели,  не  только не понуждает его  к  самообузданию,  не  только  не  ставит  перед  ним никаких запретов  и  ограничений, но, напротив, непрестанно  бередит  его  аппетиты, которые в принципе могут расти бесконечно. Ибо этот мир XIX и начала XX века не просто демонстрирует свои бесспорные достоинства и масштабы, но и внушает своим  обитателям  -  и это крайне важно - полную  уверенность, что  завтра, словно упиваясь стихийным и  неистовым ростом, мир станет  еще  богаче,  еще шире и совершеннее. И по сей день, несмотря на признаки первых трещин в этой незыблемой  вере, -  по  сей  день,  повторяю,  мало  кто  сомневается,  что автомобили  через пять  лет будут  лучше и дешевле, чем сегодня. Это так  же непреложно,  как  завтрашний  восход  солнца.   Сравнение,  кстати,  точное. Действительно, видя  мир  так  великолепно устроенным  и слаженным,  человек заурядный полагает  его делом рук самой природы и не в силах додуматься, что дело это требует усилий людей незаурядных.  Еще  труднее ему уразуметь,  что все эти легко достижимые блага держатся на определенных и нелегко достижимых человеческих качествах,  малейший недобор  которых  незамедлительно  развеет прахом великолепное сооружение.
     Пора  уже  наметить  первыми  двумя  штрихами  психологический  рисунок сегодняшнего  массового  человека: эти  две черты -  беспрепятственный  рост жизненных  запросов  и,  следовательно,  безудержная  экспансия  собственной натуры и, второе, врожденная неблагодарность ко  всему, что сумело облегчить ему жизнь.  Обе черты рисуют весьма знакомый душевный склад -  избалованного ребенка.  И в общем  можно уверенно  прилагать их к  массовой  душе  как оси координат.  Наследница незапамятного и  гениального былого,  гениального  по своему  вдохновению  и  дерзанию, современная  чернь избалована  окружением. Баловать  - это  значит потакать, поддерживать иллюзию, что все  дозволено и ничто не  обязательно. Ребенок в такой обстановке  лишается понятий  о своих пределах. Избавленный  от  любого давления извне,  от любых  столкновений  с другими, он и впрямь начинает верить, что существует  только он, и привыкает ни  с кем  не считаться, а главное, никого  не считать лучше себя.  Ощущение
чужого  превосходства  вырабатывается лишь благодаря кому-то более сильному, кто  вынуждает  сдерживать,  умерять и подавлять  желания.  Так  усваивается важнейший урок: "Здесь кончаюсь я и начинается другой, который может больше, чем я. В мире, очевидно,  существуют двое:  я и тот  другой, кто выше меня". Среднему  человеку прошлого мир  ежедневно преподавал эту  простую мудрость, поскольку был  настолько  неслаженным, что  бедствия не кончались и ничто не становилось надежным, обильным и устойчивым. Но для новой массы все возможно и  даже гарантировано -  и  все  наготове,  без  каких-либо  предварительных усилий, как  солнце,  которое не надо тащить в зенит на собственных  плечах. Ведь никто никого  не благодарит за воздух, которым дышит, потому что воздух никем  не изготовлен -  он часть того,  о чем  говорится  "это естественно", поскольку это есть  и не  может не  быть.  А  избалованные массы достаточно малокультурны,  чтобы  всю  эту  материальную   и  социальную   слаженность, безвозмездную, как воздух, тоже считать естественной, поскольку она, похоже, всегда есть и почти так же совершенна, как и природа.
     Мне  думается, сама  искусность, с какой XIX век обустроил определенные сферы жизни, побуждает облагодетельствованную массу считать их устройство не искусным,  а  естественным.  Этим  объясняется  и определяется то  абсурдное состояние  духа,  в  котором  пребывает   масса:  больше  всего  ее  заботит собственное благополучие и меньше всего - истоки этого благополучия. Не видя в благах  цивилизации ни изощренного замысла, ни  искусного  воплощения, для сохранности которого нужны огромные и бережные усилия, средний человек и для себя  не  видит  иной  обязанности,  как  убежденно  домогаться  этих  благ, единственно по праву рождения. В  дни  голодных бунтов народные толпы обычно требуют хлеба, а в поддержку требований обычно громят пекарни. Чем не символ того, как современные массы поступают, только размашистей и изобретательней, с  той цивилизацией, что их  питает?[*Для брошенной на собственный  произвол массы,  будь  то  чернь  или  знать,  жажда  жизни  неизменно  оборачивается
разрушением самих  основ жизни».


VIII. ПОЧЕМУ  МАССЫ ВТОРГАЮТСЯ  ВСЮДУ,  ВО ВСЕ  И ВСЕГДА  НЕ  ИНАЧЕ КАК НАСИЛИЕМ


«Начну с того, что выглядит  крайне парадоксальным, а в действительности проще простого: когда  для заурядного  человека  мир  и  жизнь  распахнулись настежь,  душа  его для  них  закрылась  наглухо.  И  я  утверждаю, что  эта закупорка заурядных  душ и породила то  возмущение  масс, которое становится для человечества серьезной проблемой».

«Массовый  человек  ощущает себя совершенным. Человеку  незаурядному для этого  требуется  незаурядное  самомнение,  и  наивная  вера  в  собственное совершенство  у  него не органична, а внушена  тщеславием и остается мнимой, притворной и сомнительной для самого себя. Поэтому  самонадеянному так нужны другие, кто  подтвердил  бы  его домыслы о себе. И  даже в этом  клиническом случае, даже ослепленный тщеславием,  достойный  человек  не в силах ощутить себя завершенным. Напротив, сегодняшней заурядности, этому новому Адаму, и в голову  не взбредет  усомниться в собственной избыточности.  Самосознание  у него поистине райское.  Природный  душевный герметизм  лишает  его  главного условия,  необходимого,   чтобы  ощутить  свою   неполноту,  -   возможности сопоставить себя с другим. Сопоставить означало бы на миг отрешиться от себя и вселиться в ближнего. Но заурядная душа не способна к перевоплощению – для нее, увы, это высший пилотаж. Словом, та же разница, что  между тупым и смышленым. Один замечает, что он  на  краю неминуемой  глупости, силится  отпрянуть,  избежать ее и  своим усилием укрепляет разум.  Другой  ничего не замечает:  для себя  он  -  само благоразумие, и отсюда та  завидная безмятежность, с какой он погружается  в собственный идиотизм. Подобно  тем моллюскам,  которых не удается извлечь из раковины, глупого  невозможно выманить из  его глупости, вытолкнуть наружу, заставить  на миг оглядеться  по  ту сторону своих  катаракт и сличить  свою привычную подслеповатость  с  остротой зрения  других. Он  глуп пожизненно и прочно. Недаром Анатоль Франс говорил, что дурак  пагубней злодея. Поскольку злодей иногда передыхает».

«Речь  не  о  том,  что массовый  человек  глуп.  Напротив,  сегодня его умственные способности и возможности шире, чем когда-либо.  Но это  не  идет ему  впрок: на деле  смутное ощущение своих  возможностей лишь побуждает его закупориться и  не  пользоваться ими. Раз  навсегда освящает он  ту мешанину прописных истин, несвязных мыслей и просто словесного  мусора, что скопилась в  нем по воле случая,  и навязывает ее везде и  всюду, действуя по простоте душевной, а потому  без страха и упрека. Именно об этом и говорил я в первой главе: специфика нашего времени не в том, что посредственность полагает себя незаурядной,  а  в том,  что она провозглашает  и утверждает свое  право  на пошлость, или, другими словами, утверждает пошлость как право.
     Тирания интеллектуальной  пошлости  в  общественной жизни,  быть может, самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым».

«Сегодня,   напротив,   у   среднего   человека  самые   неукоснительные представления  обо  всем, что творится  и  должно  твориться  во  вселенной. Поэтому  он  разучился слушать.  Зачем,  если все ответы он находит  в самом себе?  Нет никакого  смысла  выслушивать,  и,  напротив,  куда  естественнее судить, решать, изрекать  приговор. Не осталось такой общественной проблемы, куда бы он не встревал, повсюду оставаясь  глухим и слепым и всюду навязывая свои "взгляды".

«Массовая вера в то, что цивилизация  так же стихийна и первозданна, как сама природа, уподобляет человека дикарю. Он видит в ней свое лесное логово. Об этом уже говорилось, но следует дополнить сказанное.
     Основы, на которых держится цивилизованный мир и без которых он рухнет, для массового человека попросту не существуют. Эти краеугольные камни его не занимают,  не  заботят, и  крепить  их он  не намерен. Почему так сложилось? Причин немало, но остановлюсь на одной.
     С развитием цивилизация становится все сложнее  и запутаннее. Проблемы, которые  она сегодня ставит,  архитрудны. И  все меньше  людей, чей разум на высоте  этих проблем.  Наглядное свидетельство  тому -  послевоенный период. Восстановление Европы - область высшей математики и  рядовому европейцу явно не  по силам. И не потому, что не хватает  средств.  Не хватает голов.  Или, точнее,  голова,  хоть и с трудом,  нашлась бы, и  не  одна, но иметь  ее на плечах дряблое тело срединной Европы не хочет.
     Разрыв  между  уровнем  современных проблем и  уровнем  мышления  будет расти, если  не отыщется  выход,  и  в  этом  главная  трагедия цивилизации».

«На сегодня крах терпит сам человек, уже неспособный  поспевать за своей цивилизацией. Оторопь  берет, когда люди вполне культурные - и даже весьма - трактуют   злободневную   тему.  Словно   заскорузлые  крестьянские   пальцы вылавливают  со стола  иголку.  К  политическим и  социальным  вопросам  они приступают  с таким набором допотопных  понятий, какой годился в дело двести лет назад для смягчения трудностей в двести раз легче.
    Растущая  цивилизация - не  что иное, как жгучая проблема.  Чем  больше достижений, тем в большей  они  опасности. Чем лучше жизнь, тем она сложнее».

«Оттого-то и большевизм и  фашизм, две политические "новинки", возникшие в Европе и по соседству с ней, отчетливо представляют собой движение вспять. И не столько по смыслу  своих учений - в любой доктрине есть доля истины, да и  в  чем только нет  хотя бы  малой ее  крупицы, -  сколько  по  тому,  как допотопно, антиисторически используют они свою долю истины, Типично массовые движения, возглавленные,  как  и следовало ждать,  недалекими людьми старого образца, с короткой памятью  и нехваткой исторического чутья, они  с  самого начала выглядят так, словно уже канули в прошлое, и, едва возникнув, кажутся реликтовыми».

XI. ВЕК САМОДОВОЛЬНЫХ НЕДОРОСЛЕЙ

     «Итак,  новая  социальная реальность такова: европейская история впервые оказалась  отданной  на  откуп  заурядности.  Или  в действительном  залоге: заурядность,  прежде  подвластная,  решила  властвовать.  Решение  выйти  на авансцену возникло само  собой, как  только созрел новый человеческий  тип - воплощенная посредственность. В социальном плане психологический строй этого новичка определяется следующим: во-первых, подспудным и врожденным ощущением легкости  и  обильности  жизни, лишенной тяжких ограничений,  и,  во-вторых, вследствие  этого -  чувством  собственного превосходства и  всесилия,  что, естественно,  побуждает  принимать  себя таким, какой  есть, и считать  свой умственный   и   нравственный   уровень    более   чем    достаточным.   Эта самодостаточность повелевает не поддаваться внешнему  влиянию, не подвергать сомнению  свои  взгляды  и   не  считаться  ни  с   кем.  Привычка   ощущать
превосходство постоянно бередит желание господствовать.  И массовый  человек держится так, словно в мире существует только он и ему  подобные, а отсюда и его третья черта - вмешиваться во все, навязывая свою убогость бесцеремонно, безоглядно  , безотлагательно  и  безоговорочно,  то  есть  в  духе "прямого действия".

Понять современность,  при всей ее  неповторимости,  помогает  то,  что роднит ее  с  прошлым.  Едва  средиземноморская  цивилизация достигла  своей полноты, как на сцену выходит циник. Грязными сандалиями Диоген топчет ковры Аристиппа. В III веке до Рождества Христова циники кишат - они на всех углах и  на любых  постах.  И единственное, что  делают, - саботируют цивилизацию. Циник  был  нигилистом эллинизма.  Он никогда не создавал и даже не пытался. Его работой  было разрушение,  верней,  старание разрушить, поскольку он и в этом не  преуспел.  Циник, паразит  цивилизации,  живет ее отрицанием именно потому, что  уверен в ней. Чего  стоил бы  он и что,  спрашивается, делал бы среди дикарей,  где  каждый безотчетно и всерьез действует  так,  как сам он действовал напоказ и  нарочно, видя в том личную заслугу? Чего стоит фашист, если  он  не  ополчается  на  свободу? И  сюрреалист,  если он  не  шельмует искусство?
     Иначе  и  не  могло бы вести  себя  это  существо, рожденное в чересчур хорошо устроенном мире, где привыкло видеть одни блага,  а не опасности. Его избаловало окружение, домашнее тепло цивилизации  - и маменькина сынка вовсе не  тянет покидать родное гнездо своих прихотей, слушаться  старших и уж тем более - входить в неумолимое русло своей судьбы».

«В   наши  дни   государство   стало   чудовищной   машиной   немыслимых возможностей,  которая  действует  фантастически  точно  и  оперативно.  Это средоточие общества, и  достаточно  нажатия кнопки, чтобы гигантские  рычаги молниеносно обработали каждую пядь социального тела.
     Современное  государство - самый явный и наглядный продукт цивилизации. И отношение к нему массового человека проливает свет на многое. Он  гордится государством и знает, что  именно оно гарантирует ему  жизнь, но не сознает, что это  творение человеческих рук, что  оно  создано определенными людьми и держится  на определенных  человеческих  ценностях, которые сегодня  есть, а завтра  могут  улетучиться.  С  другой  стороны, массовый  человек  видит  в государстве безликую силу, а  поскольку и себя ощущает безликим, то  считает его своим. И если в жизни  страны возникнут какие-либо трудности, конфликты, проблемы, массовый человек постарается, чтобы  власти немедленно вмешались и взяли   заботу  на   себя,   употребив  на   это,  все  свои  безотказные  и неограниченные средства.
     Здесь-то  и  подстерегает  цивилизацию  главная опасность  -  полностью огосударствленная  жизнь,  экспансия власти, поглощение государством  всякой социальной  самостоятельности -  словом, удушение  творческих начал истории, которыми в  конечном счете держатся,  питаются  и движутся  людские  судьбы. Когда у массы  возникнут затруднения или просто разыграются аппетиты, она не сможет  не поддаться  искушению  добиться  всего самым  верным  и  привычным способом,  без усилий, без сомнений,  без  борьбы  и  риска,  одним нажатием кнопки пустив  в ход чудодейственную машину.  Масса говорит:  "Государство - это я" - и жестоко ошибается. Государство идентично массе лишь в том смысле, в каком Икс  идентичен Игреку,  поскольку никто  из них не  Зет. Современное государство  и массу  роднит лишь их безликость  и безымянность. Но массовый человек уверен, что он-то и есть государство, и не упустит случая  под любым предлогом  двинуть рычаги,  чтобы  раздавить какое бы  то ни было творческое меньшинство, которое раздражает его  всегда и всюду, будь то политика, наука или производство.
     Кончится   это   плачевно.  Государство   удушит  окончательно   всякую социальную самодеятельность, и никакие новые семена уже не взойдут. Общество вынудят  жить  для  государства, человека  - для государственной  машины.  И поскольку это всего лишь машина, исправность и  состояние которой зависят от живой силы окружения, в конце концов  государство,  высосав из  общества все соки,  выдохнется, зачахнет и  умрет самой  мертвенной  из смертей  - ржавой смертью механизма».

XV. ПЕРЕХОДЯ К СУТИ ДЕЛА

    «Суть такова: Европа утратила  нравственность.  Прежнюю массовый человек отверг не ради новой, а ради того, чтобы, согласно своему жизненному складу, не придерживаться никакой. Что бы ни  твердила молодежь о "новой морали", не верьте  ни  единому слову.  Утверждаю, что на всем континенте ни у  кого  из знатоков  нового  ethos нет  и подобия морали.  И если  кто-то  заговорил  о "новой", значит, замыслил новую пакость и ищет контрабандных путей[Не знаю, найдется  ли сейчас десяток людей, рассеянных по  миру, которые видят воочию ростки  того, что со временем действительно может стать новой моралью. И, уж конечно, не эти люди делают погоду].
     Так что наивно укорять современного человека в  безнравственности.  Это не  только  не  заденет,  но даже  польстит. Безнравственность  нынче  стала ширпотребом, и кто только не щеголяет ею».

«Что  бы ни одушевляло, все сводится к  одному и становится предлогом не считаться  ни  с кем  и  ни с  чем. Если  кто-то  играет  в  реакционера, то наверняка  для  того,  чтобы  под  видом спасения  отечества  и  государства сравнять с землей все остальное и с полным правом топтать ближнего, особенно если тот  чего-то  стоит.  Но  и  в революционеров играют с  той  же  целью: наружная одержимость судьбой угнетенных  и социальной справедливостью служит маской, освобождающей от досадной  обязанности  быть правдивым,  терпимым и, главное, уважать человеческие достоинства.  Я  знаю  немало  людей,  которые вступили в  ту или иную рабочую партию  лишь затем, чтобы обрести внутреннее право презирать интеллигенцию  и  не смотреть  на нее снизу вверх.  Что ж до диктатур,  то мы уже налюбовались, как  там льстят толпе и  топчут все,  что выше ее я»
1930
                * * *

В.М.Бехтерев
Бессмертие человеческой личности как научная проблема
(фрагменты)

О
чевидно,   таким   образом,  что  и  между  нервно-психической  и  так называемыми  физическими  энергиями не только нет никакого противоположения, как  полагали раньше,  а  наоборот  имеется  взаимоотношение, основанное на переходе одной в другие и обратно.
    Поэтому необходимо признать, что все явления мира, включая и внутренние процессы   живых   существ  или  проявления  "духа",  могут  и  должны  быть рассматриваемы как производные одной мировой энергии, в которой потенциально должны  содержаться  как  все  известные нам физические энергии, так равно и материальные   формы   их   связанного   состояния  и,  наконец,  проявления человеческого духа.

     В окончательном выводе энергия должна быть признана единой сущностью во Вселенной,  причем  все вообще превращения материи или вещества и все вообще формы  движения, не исключая и движения нервного тока, представляют собой не что иное, как проявление мировой энергии, непознаваемой в своей сущности, но являющейся  первоосновой  известных нам физических энергий, являющихся также лишь определенной формой проявления мировой энергии, т. е. проявления ее при определенных условиях окружающей среды.

     В  конце  концов  необходимо  признать, что сущность мировой энергии по ограниченности  нашего  мышления,  черпающего свой материал лишь из видимого материального мира, остается недоступной нашему познанию.

     Но одно несомненно, что мировая энергия в конце концов служит началом и материального,  и  духовного  мира, следовательно, в потенциальном состоянии она  должна  содержать в себе и материальное, и духовное. "Называя все это - материю,  энергию,  дерево  -  физическими  продуктами,  касаемся  ли  мы их последней  реальности?  Уверены  ли мы даже совершенно в том, что то, что мы называем физическим миром, есть в конце концов физический мир? Преобладающим научным взглядом в настоящее время является, что это не так. Самое выражение "материальный  мир"  есть,  говорят  нам,  неверное  выражение; мир есть мир духовный, только употребляющий "материю" для своего обнаружения".

     Как  бы  то  ни  было,  в  последних  частицах беспредельного дробления материи,  пример  которого мы видим в радиоактивности тел, мы уже не находим никаких  свойств  материи,  а лишь качества, присущие энергии, равно как и в конечном   анализе  психические  процессы  лишаются  свойств  психического в истинном  смысле  слова  и  должны быть сводимы на бессознательные процессы, связанные с затрачиваемой энергией.

     Таким  образом,  мы  не  только не видим основания противополагать друг другу физическую энергию, материю и дух, они не только не представляются нам особыми  сущностями,  что признавалось за истину еще недавно, но мы должны в этом отношении держаться взгляда о единой основе всего сущего в виде мировой энергии,  служащей  началом  и  всего  материального,  и  всего духовного во Вселенной.  Это  учение, как объединяющее все мировые явления, мы обозначаем именем  эволюционного  монизма,  ибо  в  данном случае к монизму мы приходим путем  выяснения  и  анализа  эволюционного процесса, приводящего все вообще внешние  проявления  видимого  мира  к  единой  "мировой" энергии как началу всего сущего.

     Эта  мировая  энергия обусловливает движение всего во Вселенной, ибо во всем  познаваемом пространстве нет ничего без движения, и мы не знаем вообще ни одного явления в природе, ни одного процесса, который не сопровождался бы движением.

«Мало  того,  необходимо  признать,  что  все  движется  как  бы в одной непрерывной  цепи,  благодаря  непрерывному переходу одной энергии в другую. Отсюда  постоянная  и  непрерывная  зависимость  одного  явления от другого, благодаря    ему   весь   мир   представляет   собой   бесконечную   систему взаимодействий, устанавливающую так называемый закон относительности.

     "В  обширной  экономии  природы...  взаимная зависимость части от части является неизменно установленной. Система вещей от вершины до основания есть непрерывный ряд взаимодействий. Царство согласуется с царством, органическое с неорганическим".

     "Действительно,  все  вступает  в  жизнь благодаря чему-нибудь другому. Вещество Земли создано из содействующих друг другу атомов; она обязана своим существованием,   своим   положением  и  своей  устойчивостью  содействующим светилам.  Растения  и  животные  созданы из содействующих друг другу точек, нации состоят из содействующих друг другу людей. Природа не делает ни одного движения,  общество  не выполняет ни одной цели, компас не подвигается ни на шаг вперед без зависимости от кооперации; и по мере того как несогласия мира исчезают   с   ростом  знания,  наука  с  возрастающей  ясностью  раскрывает универсальность ее взаимных соотношений".

     В  конце  концов  все силы природы полны взаимодействия и соучаствуют в творении человека и тем самым сливают его с бесконечным началом. Но  и этого еще недостаточно; для уяснения мирового процесса необходимо признать,  что  живая  и  мертвая  природа  подчинены закону эволюции – тому закону,  по  которому  одно  развивается из другого и которым обеспечивается поступательный  ход  всего  сущего,  всего  вообще мирового процесса и в том числе человека как высшего живого существа на земле».

    «Когда   человек   умирает,   организм  разлагается  и  прекращает  свое существование  -  это  факт.  Путем разложения сложных белковых и углеводных веществ  тело разлагается на более простые вещества. Благодаря этому энергия частью  освобождается,  частью  же  вновь  связывается,  служа  основой  для произрастания  растительного  царства,  в свою очередь служащего питательным материалом  для  жизни  и,  следовательно, условием развития энергии в новых организмах.   Таким   образом,   то,   что  называется  физической  стороной организма, то, что обозначают именем тела, распадается, истлевает, но это не значит,  что оно уничтожается, оно не тратится, а лишь превращается в другие формы,  служа  к  созданию  новых  организмов и новых существ, которые путем закона  эволюции  способны  к  бесконечным превращениям и совершенствованию. Следовательно,  круговорот энергии не прекращается и после смерти организма,содействуя развитию жизни на земле.

     Но  спрашивается,  что же делается с индивидуальным сознанием человека, или  вернее,  с  его  психической  деятельностью?  Мы  приведем  здесь слова Мечникова,  большого  скептика в вопросе о бессмертии человеческой личности. "До  нашего  рождения,  -  говорит  он,  - и столь часто на пути нашей жизни сознание  отсутствует,  но никогда оно не превращается ни во что другое, нам каким  бы то ни было образом ведомое. Даже то видоизменение нашего сознания, которое мы воспринимаем в сновидениях, нам большей частью неприятно, так как оно обусловливается нарушением правильной деятельности мозга. Без последнего же  для нас наступает именно ничто, которое, хотя и превращается в природе в нечто,  но  в  столь  же  отличное  от  сознания,  как  наш  мозг, нормально функционирующий,  отличается  от  мозга, превращенного в культуру гнилостных бактерий или в содержимое кишечного канала трупных насекомых".
     Однако  все  ли  этим  сказано в вопросе о дальнейшем бытии или небытии человеческой личности?
     Если нервно-психическая деятельность должна быть сведена на энергию, то нужно  признать,  что  закон  сохранения  энергии,  провозглашенный Майером, поддержанный  затем  Гельмгольцем и теперь являющийся общепризнанным, должен получить  свое  полное  применение  и по отношению к нервно-психической, или соотносительной деятельности».

     «Этот  закон  по отношению к данному предмету может быть выражен так: ни одно  человеческое  действие, ни один шаг, ни одна мысль, выраженная словами или  даже простьм взглядом, жестом, вообще мимикой, не исчезают бесследно. И это  потому, что всякое вообще действие, слово или вообще тот или иной жест, или   мимическое  движение  неизбежно  сопровождается  для  самого  человека определенными органическими  впечатлениями,  что  в  свою  очередь  должно отразиться  в  его  личности,  претворившись  в  новые  формы деятельности в последующий период времени.
      Но  особые  свойства  нервно-психической деятельности обусловливают то, что этим "самовлиянием" дело не ограничивается.
      Дело  в том, что если действие человека, его слово, мимическое движение или жест производятся в присутствии других лиц, способных усваивать все, что они  видят  и слышат, то ясно, что эти явления, будучи воспринятыми другими, либо  претворятся путем непосредственного подражания, внушаемости и усвоения в  те или другие формы их нервно-психической деятельности, либо, встретив со стороны  их противодействие, вызовут тем самым особую в них реакцию, словом, так или иначе отразятся на их последующей деятельности в окружающем мире.  "Душа    наша,    как    неуловимая    жидкость,   всюду   проникающая, беспрепятственно  оказывает  свое  влияние  и  на  внешний мир в ее животных проявлениях;  она,  сообразно с этими проявлениями, изменяет ту материальную среду,  где  они  происходят.  Присутствие добродетельного человека улучшает окружающие  воздух  и почву; зло и беззаконие, напротив того, распространяют вокруг физическую заразу".

     «В  конце концов всякий человек представляет собой существо, проявляющее себя  в  зависимости от тех влияний, которые воздействуют на него со стороны других  лиц.  Человек  является  существом,  принявшим от рождения известную часть  биологического  богатства  своих  предков,  а  затем получившим путем усвоения  при  воспитании  результаты  опыта старших поколений и в том числе моральные приобретения, сделанные ранее другими лицами, находящимися с ним в общении.  Вместе  с  тем  он  обогащается  и  собственным  жизненным опытом, вырабатывая определенные навыки. Таким  образом,  всякий  человек  обладает  известным  запасом энергии, заимствованной   от   предков   в   силу   рождения,   и   запасом  энергии, приобретенной  им  самим  путем  воспитания  и  жизненного  опыта,  а потому действующие  на него внешние влияния оказываются действительными в той мере, в какой мере они в состоянии побудить к активному проявлению или направить в известную  сторону  приобретенную  им  ранее  запасную  энергию. В противном случае действие этих влияний затормаживается.
     Тем  не  менее  и  в  этом случае оно не остается бесследным, а так или иначе  проявляет  себя  хотя  бы более или менее скрытым образом или вызывая  известную  реакцию  противодействия.  К  тому  же  торможение  есть лишь акт временной задержки, а не полное уничтожение явления.
     Да может ли и быть иначе. Если нервно-психическая деятельность человека должна быть сведена на энергию, то ясно, что эта энергия, проявляясь в речи, мимике,  жестах,  действиях и поступках одних, людей, путем воздействия этих внешних  проявлений,  т.  е.  речи,  мимики, жестов, действий и поступков на воспринимающие  органы других лиц, должна отражаться в свою очередь на речи, жестах,  мимике,  действиях  и поступках этих последних, а это и гарантирует социальную преемственность фактов и событий в исторической жизни народов.
    Можно  сказать,  что ни один вздох и ни одна улыбка не пропадают в мире бесследно.  Кто  слышал  последний вздох умирающего узника в тюрьме, а между тем  этот вздох с проклятием на устах воскресает затем на улицах и митингах, в кликах восставшего народа, проклинающего тиранов, гноивших в тюрьмах своих политических  врагов.  Кто  мог заметить улыбку на лице невесты, провожающей своего  жениха  на  войну,  а  между тем она делает его героем в предстоящем сражении,  ибо  он  уловил  ее  смысл  и  не может вернуться домой для новой встречи с ней без победных лавров.
    Нервно-психическая  деятельность  как  выражение  энергии, заимствуемой человеком  по  праву рождения от родителей и накопляемой им в течение жизни, благодаря   превращению  в  нервный  ток  внешних  энергий,  действующих  на воспринимающие  органы,  и  вследствие  тех внешних проявлений, которыми она характеризуется, имеет все условия для распространения от одних лиц к другим и для передачи из поколения в поколение.
     Отсюда  мы  имеем  основание  говорить  о  том, что "духовная" личность человека, имея самодовлеющую ценность, никогда не исчезает бесследно и таким образом  каждая  человеческая  личность,  имеющая в себе опыт предков и свой личный   жизненный   опыт,   не  прекращает  своего  существования  вместе с прекращением  индивидуальной  жизни,  а продолжает его в полной мере во всех тех  существах,  которые  с  ней  хотя бы косвенно соприкасались во время ее жизни,  и  таким  образом живет в них и в потомстве как бы разлитой, но зато живет вечно, пока существует вообще жизнь на земле.
     Можно  сказать,  что  в  течение  своей  жизни  человек, если можно так выразиться,  рассеивает  свою  энергию  среди  близких  и неблизких ему лиц, которые  в  свою очередь передают приобретенное другим, а те - третьим и так далее  до  пределов человеческих взаимоотношений, причем в претворенном виде это  влияние  личности  на  других,  себе  подобных,  в  свою  очередь будет воздействовать  на  саму личность, первоначально давшую толчок к воздействию на других.
       В  собирательной  человеческой  личности  все  взаимно  связаны  друг с другом,  и  нет  ни  одного происшествия, которое не отразилось бы в той или иной  мере  всюду.  Один  подвиг вызывает преемственно другой подвиг, и одно преступление влечет за собой другое преступление».

    « Но  если  постоянное взаимовлияние есть факт непреложный в человеческой жизни,  то  ясно,  что  человек,  умирая  физически,  не  умирает духовно, а продолжает  жить  и  за гранью телесной формы человеческой личности, ибо все то,  в чем эта личность уже проявилась, чем она заявила себя в течение своей жизни,  в  умах  и сердцах людей все это, претворяясь в окружающих людях и в потомках  в  новые  нервно-психические  процессы,  переходит  от  человека к человеку,  из  рода  в род, оставаясь вечно двигающим импульсом, побуждающим людей, его воспринявших, к той или иной форме деятельности.
     Вот  почему  так  называемая  загробная  жизнь,  т.  е. жизнь за гранью телесной  формы  человеческой  личности,  несомненно  существует  в форме ли индивидуального  бессмертия,  как  определенного  синтеза нервно-психических процессов,  проявившегося  в  данной  личности, или в форме бессмертия более общего  характера, ибо содержание человеческой личности, распространяясь как особый стимул вширь и вглубь по человеческому обществу, как бы переливаясь в другие   существа   и   передаваясь  в  нисходящем  направлении  к  будущему человечеству,   не   имеет   конца,  пока существует  хотя  бы  одно  живое человеческое существо на земле.
     В  этом отношении учение Востока о переселении душ как бы предвосхитило за  много  веков  воззрение, которое в этом отношении создается на основании  строго научных данных.
     Мы  приходим,  таким  образом,  к  идее  социального бессмертия всякого вообще человека. Это бессмертие необходимо и неизбежно вытекает из положения о  неисчезании  энергии  во внешнем мире, вследствие чего нервно-психическая деятельность  одного человека, как выражение энергии его центров, проявляясь внешним  образом в той или иной форме и воспринимаясь всеми окружающими, или посредством  особых  органов,  как  своего рода трансформаторов, служит импульсом  к возбуждению процессов в других существах и, следовательно, дает тем самым толчок к новым их проявлениям во внешнем мире.
      Таким  образом  идет  беспрерывная  передача  энергии  от одного лица к другому  и от старшего поколения к младшему из века в век, путем того, что в обыденной жизни называется влиянием или взаимовлиянием, и которое обозначают этим именем лишь тогда, когда вышеуказанная передача энергии от этого лица к другому   становится   более  или  менее  явной  и  очевидной;  между  тем в действительности  эта  передача,  хотя и не всегда заметна, но обязательна и неизбежна каждую минуту и даже каждую секунду при общении человека с другими людьми, причем влияние личности продолжается и после ее смерти. Поэтому прав Надсон, восклицающий в поэтическом вдохновении:

         Не говорите мне он умер - он живет,
        Пусть жертвенник разбит, огонь еще пылает,
        Хоть роза сорвана - она еще цветет,
        Пусть арфа сломана - аккорд еще рыдает».

      «Вот  почему  в  той  мере,  в  какой жизнь человечества может считаться вечной,   могут  и  должны  считаться  вечно  преемственными  и  все  вообще проявления  человеческой  личности.  Поэтому  понятие  о  загробной  жизни в научном  смысле  должно  быть  сведено,  в сущности, к понятию о продолжению человеческой  личности за пределами ее. индивидуальной жизни в форме участия ее   в   совершенствовании   человека   вообще   и   в   создании   духовной общечеловеческой   личности,  в  которой  живет  непременно  частица  каждой отдельной  личности  хотя  бы  уже  и ушедшей из настоящего мира, и живет не умирая,  а  лишь  претворяясь  в  духовной жизни человечества, иначе говоря, бесконечного ряда человеческих личностей.
       Нечего  говорить,  что каждая личность делает тот или иной, то больший, то  меньший,  то  положительный,  то  отрицательный вклад в общечеловеческую духовную  культуру  своей  деятельностью  и  своим  трудом вообще, производя созидательную   или  разрушительную  работу,  и  это  опять-таки  заставляет признать,  что  личность  не  уничтожается вместе со смертью, а, выявляясь в течение  всей  жизни  своими  различными  сторонами, живет и дальше, и живет вечно, как известная частица в творениях общечеловеческой духовной культуры, которая  является слагаемой из производительного труда всех вообще отдельных человеческих личностей.
    В  самом деле, разве творения Праксителя, Фидия, Микеланджело, Рафаэля, Шекспира,  Ньютона  и  других  великих  и менее крупных мастеров искусства и науки  не  живут  среди  нас  и  разве не оживляются перед нами образы самих творцов  этих  произведений? "Угасший гений - все же гений, он вечно мощен и велик,  над  нами  власть  его  творений  и  в  нас не молкнет их язык". Да, наконец,  вся  вообще  наша духовная культура, это бесценное наследие отцов, разве  не  представляет  собой  выражения  коллективной  деятельности  наших предков?
     Надо  здесь особенно подчеркнуть, что вечное существование человеческой личности мы усматриваем не в ее соучастии в создании собственно материальной культуры  народов,  ибо эта культура так же тленна, как и человеческое тело, но  в  прогрессе  самой мысли. Здесь припоминается известный стих Державина: "Река  времен  в  своем  течении  уносит  все  дела людей и топит в пропасти забвенья  народы,  царства  и  царей".  Да,  исчезают  с  лица земли народы, забываются  их  боги  и  цари,  но  достигнутый  народами духовный прогресс, который  возводит  дикаря на степень цивилизованного человека, не исчезает и не   утрачивается,  а,  накопляясь  из  поколения  в  поколение,  приводит к совершенствованию  человеческой  личности и тем самым дает дальнейший толчок развивающейся  духовной человеческой культуре. Материальные блага гибнут, но
духовная  культура  человека  остается, и, если она утрачивает благоприятную почву  в  месте  своего  первоначального  развития,  она  переходит в другие страны,  продолжая  здесь  развиваться с новой силой. Так, в древнем мире мы видим  средоточие  духовной культуры на берегах Средиземного моря, сначала в Египте,  затем  в Греции, после того в Риме, затем в Испании, после чего оно переходит  в  страны  Западной Европы и частью в Америку, затем, быть может, перейдет  к  Востоку.  Но,  несмотря  на перемещение человеческой культуры в разные эпохи, она не утрачивала ни однажды своей преемственности.
     Могут  сказать,  что  когда  речь идет о создании духовной человеческой  культуры,  этого  живого  духовного  общечеловеческого  организма,  то имена огромного числа предков, несомненно участвовавших в созидании этой культуры, утрачиваются  навсегда  и  в  потомстве  сохраняются  только имена отдельных личностей,  счастливо  выделившихся в ходе истории человеческой культуры. Но разве в именах дело.
     Много  ли  мы  знаем,  например,  о  создателях халдейской культуры или создателях недавно открытой древней культуры американских инков?
     А  между  тем  та  и  другая культура есть несомненно факт. Очевидно, и тогда были громкие и прославленные имена, которые затерялись во тьме прошлых веков, а где они ныне?

       Что в мире нашем значит слава?
        Лишь звук гремящий и пустой,
        Она коварная отрава
        Средь общей пошлости людской.
        Как фимиам благоухает
        Пред ликом дивного Творца.
        Она ревнивый слух ласкает
        Подобно голосу певца;

        Но как с дыханьем непогоды
        Повянут нежные цветы,
        Так под капризом строгой моды
        Померкнет слава - дань мечты.



     Да  нужно  ли  вообще  знать,  кто именно были создатели тех или других творений  человеческого духа, например "Илиады" или "Слова о полку Игореве?" Так  ли  уж  важно  знать,  принадлежат  ли  именно  Шекспиру  творения, ему приписываемые?  "Кто  был творец Макбета, Гамлета, Лира? - говорит Гнедич. - Да  не  все  ли  равно? Я повторяю слова Твена: "Бэкон ли это был, другой ли кто  -  актер ли, сын мясоторговца из Стратфорда. Важно то, что до нас дошли изумительные  перлы  человеческого  творчества,  перед  которыми  склоняются писатели всего мира. Все Гомеры, Овидии, Данте, Гюго, Расины, Мольеры, Гете, Шиллеры,  Байроны  меркнут  перед  ярким  солнцем  ослепительного творчества Шекспира".

     «В  конце  концов,  "что  в  имени тебе моем?" Достаточно знать, что эти великие творения, до сих пор действующие обаятельным образом на современного человека,  явились  в  результате  синтетической работы большого ума той или иной эпохи, и в этом вся суть».

     «Кто  полагает,  что  оставление  своего  собственного имени в потомстве обеспечивает  ему  неувядаемую  о  себе  память и, так сказать, вечную жизнь среди последующих поколений, тот глубоко заблуждается и прежде всего потому, что  это  по  существу  неверно,  ибо память на имена в человечестве, вообще говоря,  коротка  и,  во-вторых,  потому,  что  дело  не  в  имени,  а в той сознательной  деятельности, которую проявила данная личность в течение жизни и   которая  входит,  как  известная  частица  в  общечеловеческую  духовную культуру.
        Пусть эта частица окажется крупинкой, крайне малой величиной в эволюции общечеловеческой  духовной  культуры,  но нельзя представить себе, приняв во внимание  закон сохранения энергии и понимая нервно-психическую деятельность как проявление этой энергии, чтобы какая бы ни было человеческая личность не вносила  самой  себя  хотя  бы  в виде малейшей, пусть даже неизмеримо малой частицы,  в  общечеловеческую  духовную  культуру.  А  это и обеспечивает ей вечную  жизнь  за  периодом  ее  земного  существования.  Таким образом, нет основания  гоняться непременно за большими делами, ибо и малые дела столь же необходимы человечеству, как и большие.
      Если та или другая личность в общем ходе эволюции человеческой культуры заявляет  себя  отрицательно,  это, само собой разумеется, большой минус для последней,   ибо  процесс  культуры  идет  не  прямолинейно,  а  зигзагами и скачками.  При  этом  нельзя  забывать,  что все отрицательное имеет часто и положительную  сторону хотя бы тем, что оно вызывает большую силу протеста и затрату на него энергии со стороны личностей, вносящих положительную струю в духовную общечеловеческую культуру, оттеняя тем самым все положительное, все морально  более высокое. Таким образом, отрицательные стороны в деятельности той  или другой личности в конце концов только задерживают временно развитие общечеловеческий   духовной   культуры,   не  останавливая  окончательно  ее поступательного хода в истории народов».

      «Возьмем  продукты  человеческого творчества в литературе. Около 300 лет тому   назад  человечество  обогатилось  неизгладимыми  в  памяти  потомства творениями Сервантеса и Шекспира. Творения эти признаются вечными, ибо в них оказалось  то,  что  живет вечно в человеке, в глубинах его личности. В лице Дон-Кихота  вы  имеете  бедного рыцаря, фанатика, близкого к сумасшествию и, может   быть,   даже   немножко   сумасшедшего,  но  в  котором  проявлялось безграничное   служение   идеалу.   "За   свободу  и  честь  человек  должен жертвовать жизнью, потому что рабство составляет величайшее земное бедствие".
-  вот  слова  Дон-Кихота  своему  оруженосцу Санчо Пансе - слова, которые и олицетворяют это бескорыстное служение идеалу. В произведениях Шекспира вы имеете такие типы, как король Лир, которого автор   переводит  из  положения  счастливого  обладателя  царской  власти и богатства  в  бедного,  лишенного прав изгнанника. Этот переход от счастья к страданию  не  мог  не  привести  короля  Лира  к  состраданию,  ибо счастье заглушает  в  человеке  чувство справедливости и сострадания: "Учись, богач,
учись  на  деле  нуждами  меньших  братьев, горюй их горем и избыток свой им отдавай,  чтоб оправдать тем Небо".
     Наконец,  испивший  чашу  испытаний  до  дна, король Лир поднимается до ступеней   высшей   справедливости   и  высшего  служения  долгу,  когда  он восклицает: "Нет в мире виноватых! Нет, я знаю, я заступаюсь за всех!"
     И  наконец  Гамлет,  вечно  сомневающийся  во  всем  и  в  самом  себе, чувствующий  себя  безвольным,  изверившимся  во  всем,  лишним  и  ненужным человеком.  Но Гамлет, признавая свое бессилие и безволие, сознает и величие человеческого духа, когда говорит:
    "Велик  тот  истинно,  кто  без  великой цели не восстает, но бьется за песчинку, когда задета честь".
     Это   вечная   истина,  сказанная  человечеству  в  прекрасных  образах творческой мысли двумя великими писателями. Но разве эти произведения и сами Сервантес  и  Шекспир  явились как deus ex machina? Разве вся предшествующая творческая деятельность  человечества, ведшего неустанную борьбу за идеалы, за  честь, за лучшие блага, не подготовили всего того, что дали человечеству эти великие произведения?
      И чтобы вы ни взяли из того, что признается вечным, вы должны признать, что  вечное,  в  конце  концов,  есть  плод бесконечного ряда предшествующих условий, созданных творческой рукой человека».

      «И  вот  я  скажу,  чтобы  побороть  страх смерти, нужно жить так, чтобы оставалось  сознание  не бесплодно прожитой жизни, и нужно быть в постоянной готовности умереть.
     Мы погрязаем в мелочах своей жизни так, что забываем о вечном институте смерти  и  только  вспоминаем  о нем, когда смерть постигает друга, когда по улице  двигается  погребальный  кортеж,  и  даже  в эти моменты мы не всегда думаем  о том часе, который неизбежно наступит для нас самих. А между тем об этом  именно  часе  и  следовало бы вспоминать почаще, но не для того, чтобы горевать  и  плакаться,  а  для  того,  чтобы  бодрить  себя к деятельности, побуждать  к  мысли  о  связи нашей личности со всем человечеством и со всем вообще    миром    с    беспредельным    его   движением   и   беспредельным совершенствованием, частицу которого мы осуществляем».

      «Наивное  религиозное  воззрение  непременно  представляет  себе  Бога в человеческом   образе.  Но  ведь  это  есть  антропоморфизм,  недопустимый с логической   точки   зрения.  Какое  основание  именно  представлять  Бога в человеческом  образе?  Не только не необходимо, чтобы Бог - духовное начало, уподоблялся  физическому  образу  человека,  каковым его рисует человеческое воображение, но и должно быть логически исключаемо.
      Правда,  человек  согласно  религиозному  воззрению создан "по образу и подобию"  божества,  и  это не противоречит научному воззрению, ибо иначе не было  бы  никакого  соотношения между человеком и высшим добром или богом, и человек  перестал  бы  искать  Бога.  Но  соотношение  здесь  предполагается духовное,  т.  е. которое в человеке может быть признано проявлением высшего духовного начала, идущего в соответствии с социальностью. А если это так, то ни о каком совпадении внешних форм человека и божества не может быть и речи. В   конце   концов  и  христианское  учение,  олицетворяя  в  образе  Христа Богочеловека,  признает  в  нем  божественной  не  физическую природу, а его духовную  сторону,  иначе  говоря,  eго учение, полное высших и недосягаемых
моральных  ценностей,  и его деятельность как действенное их осуществление и лучшее отражение мировой энергии.
      С  совершенствованием  человеческой  личности связан и тот божественный принцип,  который  обеспечивает  существование  добра на земле, проникающего жизнь  в различных ее проявлениях и являющегося в высших своих формах венцом мирового прогресса. Вот почему можно не только верить и питать надежду, но и высказать убеждение, что мировой процесс, двигаясь по тому же пути, приведет в конце концов путем прогенерации человеческого рода к созданию того высшего в  нравственном смысле человеческого существа - назовем его прогенеративом - которое  осуществит на земле царство любви и добра. Это случится через много веков,  но  случится  непременно,  ибо  законы,  управляющие жизнью вообще и жизнью  человека в частности, столь же непреложны, как и законы, управляющие движением небесных светил.
       А  так как идеалы всегда предвосхищают будущее, то мы, руководясь этими идеалами и сами являясь носителями мировой энергии, будем стремиться к тому, чтобы  все  в нашей жизни было проникнуто божественным духом, следовательно, все общечеловеческое, гуманное и жертвенное нашло возможно полное отражение в  нашем  собственном  существе  и  тем  самым  служило  бы созданию лучшего человека  в будущем. К созданию этого лучшего, т. е. морально более высокого человека - будущего человеческого прогенератива и должны быть направлены все наши   усилия,   сущность   которых   должна   заключаться   в   непрерывном совершенствовании  своей  собственной  личности  в соответствии с интересами общечеловеческого коллектива и одновременно в совершенствовании общественных форм человеческой жизни».
1918 г.
                * * *
                Габриэла Мистраль

                Кредо

                Верую в сердце мое, в эту ветку душистую, --
     Дышит Господь на нее и колышет в тени,
     Жизнь наполняет дыханьем любви, и становятся
     Благословенными дни.

     Верую в сердце мое, ничего не просящее,
     Ибо в мечтанье причастно оно высоте,
     И обнимает властительно все мирозданье
     В этой высокой мечте.

     Верую в сердце мое, что в глубины господние
     Раны свои погружает, слагая напев,
     Чтоб, как дитя из купели живительной, заново
     Выйти, для счастья прозрев.

     Верую в сердце мое, наделенное трепетом, --
     Ведь вразумил его Тот, кто волнует моря,
     Вот и живет оно первоначальною музыкой,
     Ритмы прибоя творя.

     Верую в сердце мое, что рукой нещадящею
     Я выжимаю на холст бытия, чтобы он,
     Красками крови окрашенный, был в одеяние
     Огненное превращен.

     Верую в сердце мое, что любовью посеяно, --
     На борозде бесконечно взошло, как зерно.
     Верую в сердце мое: хоть всегда изливается,
     Но не пустует оно.

     Верую в сердце мое, что не будет источено
     Жадным червем, ибо смерти затупится суть.
     Верую в сердце мое, ничего не таящее,
     В сердце, склоненное грозному богу на грудь.

     Перевод И.Лиснянской
                * * *


 
         Гюстав Доре. Иллюстрация к «Божественной комедии» Данте. Ад.
                * * *
                Сёрен Кьеркегор

                Страх и трепет
                (фрагменты)
Перевод Н.В.Исаевой и С.А.Исаева

ОБЩИЙ СМЫСЛ

«Жил некогда человек, который еще ребенком услышал эту красивую повесть о том, как Бог испытывал Авраама, и о том, как тот выдержал испытание, сохранил свою веру и во второй раз, вопреки всем ожиданиям, обрел сына. Став старше, он прочел эту повесть с еще большим изумлением, ибо сама жизнь разделила то, что в благочестивой простоте ребенка было еще соединено воедино. И чем старше он становился, тем чаще его мысли обращались к этой повести, его воодушевление становилось все сильнее и сильнее, и вместе с тем он все меньше и меньше был способен ее понять. Наконец он отбросил все остальное; в душе его оставалось лишь одно желание: увидеть Авраама – и лишь одна страсть: стать свидетелем этих событий. Его желание заключалось не в том, чтобы созерцать ту прекрасную местность на Востоке, не в том, чтобы увидеть земное великолепие благословенной страны или ту богобоязненную супружескую пару, чью старость благословил Господь, не тот достойный почитания образ старого патриарха, не кроткую юность Богом посланного Исаака, – ему было бы все равно, случись это все в бесплодной пустыне. Стремление его состояло в том, чтобы следовать за ними в трехдневной поездке, когда Авраам ехал, с печалью глядя перед собой, и Исаак был подле него. Его желанием было находиться рядом в тот час, когда Авраам поднял глаза и увидел вдали гору Мориа, в тот час, когда он отпустил ослов и один взошел на гору с Исааком; ибо то, что им двигало, было не искусственным трепетом фантазии, но содроганием мысли. Этот человек не был мыслителем, но не чувствовал в себе порыва, который побуждал бы его выйти за пределы веры; ему казалось наиболее славным остаться в памяти как ее отец, и обладание этой участью представлялось ему достойным зависти, даже если бы о том никому не было известно. Этот человек не был ученым экзегетиком, он не знал иврита; знай он иврит, он, наверное, с легкостью понял бы и эту повесть, и самого Авраама.
                I
"И Господь испытывал Авраама и сказал ему: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе".
Было раннее утро. Авраам встал вовремя, велел оседлать ослов и вместе с Исааком покинул свой шатер; Сарра же глядела на них из окна, до самой долины, пока их не стало больше видно. Они молча ехали три дня, и наутро четвертого дня Авраам все так же не проронил ни слова, но поднял глаза и увидел вдали гору Мориа. Он отослал слуг и, взяв Исаака за руку, один взошел с ним на гору. Но Авраам сказал самому себе: "Мне не хотелось бы скрывать от Исаака, куда приведет его этот путь". Он остановился, возложил руку с благословением на голову Исаака, и тот склонился, чтобы принять это благословение. И лик Авраама был исполнен отеческой любви, взгляд его был мягок, слова звучали нежно. Но Исаак не смог понять его, душа его не сумела возвыситься; он обхватил руками колени Авраама, в отчаянии бросился к его ногам, прося пощадить его молодую жизнь, полное надежд будущее, он вспоминал радости Авраамова дома, напоминавшего ему о его печали и одиночестве. Тут Авраам поднял мальчика, взял его за руку и пошел дальше, и слова Авраама были исполнены участия и милосердия. Но Исаак не смог понять его. Авраам поднялся на гору Мориа, но Исаак не понимал его. Тогда Авраам отвернулся от Исаака на мгновение, но когда Исаак снова увидел лицо Авраама, оно изменилось, взгляд его был неистов, вид – ужасен. Он схватил Исаака за грудь, швырнул его на землю и сказал: "Глупый юнец, ты что, веришь, что я твой отец? Я – идолопоклонник. Ты что, веришь, что это Божье повеление? Нет! Это мое желание". Тогда задрожал Исаак и вскричал в своем страхе: "Господи на небеси, смилуйся надо мной, Бог Авраамов, смилуйся надо мной; если нет у меня отца на земле, будь моим отцом!" Но Авраам тихо сказал про себя: "Господи на небеси, благодарю Тебя; лучше, чтобы он верил, что я – чудовище, нежели потерял бы веру в Тебя".
                *  *  *
Когда нужно отлучать ребенка от груди, мать чернит свою грудь; было бы грехом, если бы грудь выглядела привлекательно, а ребенку нельзя было бы ее трогать. Так что ребенок верит, что это грудь изменилась, а мать осталась все такой же, взгляд ее все так же ласков и нежен. Счастлив тот, кому не требуется более ужасных средств, чтобы отлучить ребенка от груди!

                II
Было раннее утро. Авраам встал вовремя, он обнял Сарру – невесту своей старости, и Сарра поцеловала Исаака, который отвел от нее бесчестие, стал ее гордостью и надеждой на все грядущие поколения. Так они ехали в молчании, и взгляд Исаака был прикован к земле, так они ехали до четвертого дня, когда Авраам поднял глаза и увидел вдали гору Мориа, но тут его взгляд снова обратился к земле. Молча разложил он хворост, связал Исаака, молча занес нож; и тут он увидел агнца, которого заранее предусмотрел Господь. Он принес в жертву агнца и воротился домой...
С того дня Авраам состарился, он не мог забыть, чего потребовал от него Бог. Исаак  процветал, как прежде; но глаза Авраама потемнели, он не видел больше радости.
                *  *  *
Когда ребенок подрастает и его надо отлучать от груди, мать укрывает свою грудь по-девичьи, и больше у ребенка нет матери. Счастлив ребенок, которому не приходится терять свою мать иным образом!
                III
Было раннее утро. Авраам поднялся вовремя, он поцеловал Сарру – молодую мать, и Сарра поцеловала Исаака, свое счастье, свою радость на все времена. И Авраам в задумчивости отправился в путь. Он думал об Агари и о ее сыне, которого изгнал в пустыню. Он поднялся на гору Мориа, он занес нож.
Был тихий вечер, когда Авраам выехал один, и поехал он на гору Мориа; он пал на лицо свое, он просил Бога простить ему его прегрешение, простить, что он хотел принести в жертву Исаака, простить, что отец забыл о своем долге перед сыном. Он ездил все чаще своим одиноким путем, но не находил себе покоя. Он не мог понять, как могло быть грехом то, что он был готов принести в жертву Богу лучшее, чем он владел, за что он сам охотно отдал бы свою жизнь многократно; и если то был грех, если он не любил Исаака по-настоящему, он не мог понять, как такое вообще можно было простить, ибо какой грех может быть страшнее?
                *  *  *
  Когда ребенка нужно отлучать от груди, мать также бывает не лишена печали, оттого что ребенок и она будут все больше и больше отдаляться друг от друга; что дитя, которое она носила под сердцем и которое потом лежало у нее на груди, более не сможет быть таким же близким. Вот так, вместе, они и переживают эту краткую печаль. Счастлив тот, кто держал ребенка столь близко и кому больше уже не доводилось печалиться!
                IV
Было раннее утро. В доме Авраама все было готово для путешествия. Авраам простился с Саррой, и Елизар, верный слуга, провожал его, пока не пришлось повернуть обратно. Авраам и Исаак ехали вместе в согласии, пока не прибыли к горе Мориа. И Авраам приготовил все для жертвоприношения, спокойно и тихо, но когда он отвернулся, Исаак увидел, что левая рука Авраама была сжата в кулак от отчаяния и дрожь пробегала по всему его телу, – но Авраам занес нож.
Потом они снова повернули домой, и Сарра выбежала им навстречу, но Исаак потерял свою веру. Во всем мире об этом не было сказано ни слова, и Исаак никогда не рассказывал людям о том, что он увидел, а Авраам и не подозревал, что он вообще что-то видел.
                *  *  *
Когда ребенка нужно отлучать от груди, у матери под рукой есть более сытная пища, чтобы дитя не погибло. Счастлив тот, у кого под рукой есть эта более сытная пища!
 Этим и другими подобными способами человек, о котором шла речь, думал обо всем происшедшем. Всякий раз, когда он возвращался домой из путешествия к горе Мориа, он падал от усталости, сжимал руки и говорил: "Ведь никто не был столь велик, как Авраам, и кто способен понять его?"
ПОХВАЛЬНАЯ РЕЧЬ АВРААМУ
Если бы у человека не было вечного сознания, если бы в основе всего лежала лишь некая дикая сила – сила, что, сплетаясь в темных страстях, порождает все, от великого до незначительного, если бы за всем была сокрыта бездонная пустота, которую ничем нельзя насытить, чем была бы тогда жизнь, если не отчаянием? Если бы все было так, если бы не было священных уз, соединяющих человечество воедино, если бы одно поколение вырастало вслед за другим, подобно новым листьям в лесу, если бы одно поколение следовало за другим, подобно песням птиц в чаще, если бы человеческий род проходил по свету, не оставляя следа, как корабль, скользящий по воде, или как ветер, мчащийся по пустыне, подобно бездумному и бесплодному капризу, если бы вечное забвение всегда жадно подстерегало свою добычу и никакая сила не способна была бы вырвать эту добычу из его когтей, как безутешна и пуста оказалась бы тогда жизнь! Но потому это и не так, и, подобно тому как Господь сотворил мужчину и женщину, он создал героя, а с ним – поэта или писателя. Последний не может делать того, что первый, он способен лишь восхищаться героем, любить его, радоваться ему. Однако он так же счастлив, и не менее, чем тот, первый, ибо герой – это как бы его собственная лучшая сущность, в которую он влюблен; при этом он радуется, что это все же не он сам, и его любовь может поистине быть восхищением. Сам он – гений воспоминания, он не может ничего сделать, не восхитившись тем, что сделано; он ничего не считает своим, но он ревнует к тому, что ему доверено. Он следует выбору своего сердца, однако стоит ему найти искомое, как он снова начинает бродить возле всех ворот со своими песнями и речами, чтобы все могли восхищаться героем так же, как он, чтобы все могли гордиться героем, как он. Это и есть его достояние, его скромное достижение, в этом и состоит его верная служба в доме героя. Если он остается верен своей любви, если дни и ночи напролет он сражается с тяжестью забвения, которое пытается лишить его своего героя, значит, его служение достигло совершенства и он оказался соединенным с героем, который столь же верно отвечает ему взаимной любовью, ибо поэт – это как бы лучшая сущность героя, и пусть она бессильна, подобно всякому воспоминанию, но она и разъясняет все, как это делает воспоминание. Потому не будет забыт никто из тех, кто был велик; и как бы долго это ни длилось, даже если тучи непонимания унесут героя прочь, его почитатель все же приходит к нему, и чем больше пройдет времени, тем вернее он будет оставаться при нем.
О нет! Никто не будет забыт из тех, кто был велик в этом мире; но каждый был велик здесь своим особым образом, и каждый – относительно величины того, что он любил. Ибо тот, кто любил самого себя, стал велик через себя, и тот, кто любил других людей, стал велик через свою преданность, но тот, кто любил Бога, стал самым великим из всех. Все они останутся в памяти, но каждый будет велик относительно своего ожидания (Forventning). Один стал велик через ожидание возможного, другой – через ожидание вечного, но тот, кто ожидал невозможного, стал самым великим из всех. Все они останутся в памяти, но каждый будет велик относительно величины, с которой он боролся. Ибо тот, кто боролся с миром, стал велик оттого, что победил мир, а тот, кто боролся с самим собой, стал еще более велик, победив самого себя, однако тот, кто боролся с Богом, стал самым великим из всех. Так они и сражались на этой земле: был тот, кто победил всех своей силой, а был и тот, кто победил Бога своим бессилием. Был тот, кто полагался на самого себя и завоевал все, и был тот, кто, будучи уверен в своей силе, пожертвовал всем; но тот, кто полагался на Бога, был самым великим из всех. Был тот, кто оказался велик в своей силе, был и тот, кто оказался велик в своей мудрости, и тот, кто оказался велик в надежде, и тот, кто оказался велик в любви; но самым великим из всех оказался Авраам: он был велик мощью, чья сила лежала в бессилии, велик в мудрости, чья тайна заключалась в глупости, велик в той надежде, что выглядела как безумие, велик в той любви, что является ненавистью к себе самому.
Через веру свою Авраам вышел из земли праотцев и стал чужаком на земле обетованной. Он оставил позади одно и взял с собою другое; он оставил позади свой земной рассудок и взял с собою свою веру; в противном случае он вообще не отправился бы в путь, решив, что это бессмысленно. Через веру свою он оказался чужаком на земле обетованной; там ничего не напоминало ему о самом дорогом, но все там своей новизной побуждало душу к печальному томлению. И все же он был избранником Божьим, на него Господь взглянул благосклонно! Да, если бы он был отверженным, исторгнутым из Божьей благодати, ему легче было бы понять это; теперь же все выглядело как бы насмешкой над ним и его верой. Был некогда в мире человек, что жил в изгнании, далеко от земли праотцев, которую любил. Он не забыт, не забыты и его жалобные песнопения, где в печали своей он ищет и находит потерянное. После Авраама же не осталось никаких жалобных песнопений. Человеку свойственно жаловаться, свойственно рыдать вместе с тем, кто рыдает, однако более велик тот, кто верит, и более блажен тот, кто созерцает верующего.
Через свою веру Авраам получил обещание, что в его семени будет благословен всякий человеческий род на земле. Время шло, возможность этого все так же была открыта, и Авраам верил; время шло, это стало невероятным, Авраам верил. Был некогда в мире человек, что так же держался своего ожидания. Время шло, день заканчивался, но он был не настолько милосерден, чтобы позабыть о своем ожидании; а потому и сам он не будет забыт. Потом он опечалился, и печаль не обманула его, подобно тому как это сделала жизнь, она дала ему все, что смогла, и в сладости этой печали ему удалось обладать своим обманчивым ожиданием. Человеку свойственно печалиться, свойственно разделять печаль вместе с тем, кто охвачен ею, однако более велик тот, кто верит, и более блажен тот, кто созерцает верующего. После Авраама же не осталось никаких печальных песнопений. Он не считал дни в тоске, по мере того как проходило время, он не бросал с подозрением взгляды на Сарру, боясь, что та стареет; он не останавливал движение солнца [19], чтобы Сарра не старилась вместе со всеми его ожиданиями, он не пел для Сарры втайне свои печальные жалобы. Авраам состарился, Сарра стала предметом насмешек на этой земле, и все же он был избранником Божьим и наследовал обет, по которому в его семени был благословен всякий человеческий род на земле. И разве не было тут лучше не быть избранником Божьим? Да и что это значит вообще – быть избранником Божьим? Значит ли это, что в молодости юношеское желание подавляется, чтобы с тем большей определенностью оказаться исполненным в старости? Но Авраам верил и твердо держался своего обетования. Если бы Авраам поколебался, он тем самым отказался бы от него. Он сказал бы Богу: "Возможно, все-таки нет Твоей воли на то, чтобы это произошло; тогда я откажусь от своего желания, а оно у меня было только одно, оно было единственным моим блаженством. Душа моя пряма, я не таю в себе обиды на то, что Ты отказал мне в этом". Он ничего не забыл бы, он воодушевил бы многих своим примером, однако он не стал бы отцом веры; ибо велик тот, кто отказывается от своего желания, но еще более велик тот, кто держится за него, после того как отказался; велик тот, кто держится за вечное, но еще более велик тот, кто держится за временное, после того как отказался от него. Но затем время исполнилось. Если бы Авраам не верил, Сарра наверняка умерла бы от горя, и Авраам, оглушенный тоской, не понял бы этого исполнения, но улыбнулся бы над ним, как над мечтой юности. Но Авраам верил, и потому был он юным, ибо тот, кто всегда надеется на лучшее, становится старым, обманутым жизнью, а тот, кто всегда готов к худшему, становится старым до времени; но тот, кто верит, сохраняет вечную юность. Потому восхвалим же эту повесть! Ибо Сарра, хоть и в преклонных годах, была достаточно молода, чтобы желать радостей материнства, а Авраам, хоть и совсем седой, был достаточно молод, чтобы желать стать отцом. Наружно чудо состоит в том, что все случилось по их ожиданию, в более же глубоком понимании чудо веры состоит в том, что Авраам и Сарра были достаточно молоды, чтобы желать такого и сберечь в этой вере свое желание, а через него – и свою юность. Он принял исполнение обетования, он принял его, веруя, и это случилось по ожиданию и по вере; ибо Моисей, хоть и ударил жезлом по скале, все же не верил. Потому в доме Авраамовом была радость, когда Сарра стала невестой в день золотой свадьбы. Но это не должно было оставаться так; еще раз Авраам должен был подвергнуться испытанию. Он боролся с той искусной силой, которая изобретает все, с тем внимательным врагом, который никогда не дремлет, с тем стариком, который переживет всех, он боролся с самим временем и сохранил веру. Теперь все ужасы борьбы должны были соединиться в одном мгновении. "И Бог испытывал Авраама и сказал ему: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака: и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной горе, о которой Я скажу тебе".
Итак, все было потеряно, все было еще ужаснее, чем если бы ничего вообще не случилось! Чудесным образом Он сделал невозможное возможным, а теперь пожелал, чтобы все это снова оказалось разрушенным. Значит, все это было глупостью, но Авраам не посмеялся над нею, как посмеялась Сарра, когда получила обетование. Все было потеряно! Семьдесят лет верного ожидания, затем – краткая радость исполнения веры. Но кто же тот, кто вырывает посох из рук старца, кто же тот, что требует, чтобы старец сам переломил его! Кто же тот, что обрекает на безутешность седовласого мужа, кто же тот, что требует, чтобы он сам поступил так! Или нет тут никакого сочувствия к почтенному старцу, никакого сочувствия к невинному ребенку! И все же Авраам был избранником Божьим, и сам Господь подверг его этому испытанию. Теперь уже точно все было потеряно! Великолепное воспоминание о человеческом роде, обетование о семени Авраамовом – все это оказалось просто случайностью, мимолетной мыслью Господней, которую самому же Аврааму предстояло теперь разрушить. Это великолепное сокровище, что возрастом было равно вере Авраамова сердца, многими, многими годами старше Исаака, этот плод Авраамовой жизни, освященный молитвой, созревший в борьбе, это благословение на Авраамовых устах, этот плод предстояло теперь сорвать до времени, ему предстояло утратить всякий смысл, ибо какой смысл мог быть в том, что Исаака должно было принести в жертву! Этот печальный, но все же благословенный час, когда Авраам должен был проститься со всем, что было ему дорого, когда он должен был еще раз поднять свою почтенную главу, когда лик его должен был просиять, как лик Божий, когда он должен был сосредоточить всю душу свою на одном благословении, которое было призвано благословить Исаака на радость во все его дни, – часу этому не суждено было наступить! Ибо Авраам поистине должен был проститься с Исааком, но вот только остаться здесь на земле пришлось бы ему самому; смерть должна была разделить их, но именно Исааку суждено было пасть ее жертвой. Старику не дано было в смертный час возложить свою руку на Исаака в благословении, но, устав от жизни, ему приходилось поднимать на него руку с насилием. И испытывал его сам Господь. О горе! Горе посланнику, что предстал перед Авраамом с таким известием! И кто осмелился бы стать посланником такой печали? Но испытывал Авраама сам Господь.
И все же Авраам верил, и верил он на эту жизнь. Да, будь его вера рассчитана лишь на нечто будущее, ему, конечно, было бы легче отбросить все прочее, чтобы поскорее покинуть этот мир, коему он не принадлежал. Однако вера Авраамова не была такой (если такая вера вообще существует, ибо это собственно не вера, но самая отдаленная возможность веры, которая лишь догадывается о своем предмете, ощущая его на крайнем горизонте своего поля зрения, но остается все так же отделенной от него зияющей пропастью, в которой ведет свою игру отчаяние). Но Авраам верил как раз на эту жизнь, он верил, что состарится на этой земле, почитаемый своим народом, благословенный в своем роде, незабвенный в Исааке – любимейшем в его жизни, тем, кого он окружал любовью, так что лишь слабым выражением такой любви были бы слова, что он осуществлял свой отцовский долг любить сына; сказано же было в заповедях: "сын, которого ты любишь". У Иакова было двенадцать сыновей, и он любил одного, у Авраама же был только один – тот, которого он любил.
Однако Авраам верил и не сомневался, он верил в противоречие. Если бы Авраам усомнился, он сделал бы нечто иное, нечто великое и великолепное; ибо как мог Авраам совершить хоть что-то, что не было бы великим и великолепным! Он поехал бы на гору Мориа, нарубил бы там хвороста, разжег бы огонь, занес нож, и воззвал бы он к Богу: "Не пренебреги этой жертвой, это не лучшее, что у меня есть, я это знаю; ибо что значит старик в сравнении с ребенком обетования, однако это лучшее, что я могу отдать. Пусть Исаак никогда не узнает об этом, чтобы он мог утешиться в своей юности". И он вонзил бы нож в собственную грудь. Им восхищались бы в мире, его имя никогда не было бы забыто; однако одно дело, когда тобой восхищаются, а совсем другое, когда ты становишься путеводной звездой, которая спасает тех, кто охвачен страхом.
Но Авраам верил. Он не просил ради себя, чтобы по возможности тронуть Господа; лишь тогда, когда справедливое возмездие пало на Содом и Гоморру, Авраам вознес и свои молитвы.
Мы читаем в священном Писании: "И Господь испытывал Авраама, и сказал: Авраам, Авраам, где ты? И Авраам ответил: здесь я". О ты, к кому обращены мои речи, было ли такое с тобой? Когда ты видел надвигающуюся издали тяжкую судьбу, разве ты не говорил горам: спрячьте меня, а холмам: укройте меня? Или же, если ты был сильнее, разве ноги твои все-таки не влачились медленно по земле, разве они не пытались как бы воротиться назад к прежним следам? А когда тебя призвали, скажи, ответил ты или не ответил, или, может, ты едва слышно отозвался шепотом? Но не так отвечал Авраам: он говорил весело, смело, с полным доверием, он ответил: "Здесь я". Мы читаем дальше: "И Авраам встал рано утром". Он спешил, как на праздник, и уже рано утром был в условленном месте, на горе Мориа. Он ничего не сказал Сарре, ничего не сказал Елизару, – да и кто сумел бы понять его, и разве это испытание по самой свой сути не накладывало на него обета молчания? "Он нарубил дров, он связал Исаака, он разжег огонь, он занес нож". О, мой слушатель! Были многие отцы, которые полагали, что потерять своего ребенка – значит, потерять самое дорогое на свете, полагали, что это значило утратить всякую надежду на будущее; но ни один ребенок не был при этом сыном обетования, каким Исаак был для Авраама. Были многие отцы, которые потеряли свое дитя, однако при этом сам Господь, неизменная и непостижимая воля Всемогущего, Его рука забрала ребенка. Не так было с Авраамом. Для него было припасено куда более тяжкое испытание; и судьба Исаака была вместе с ножом вложена в руку Авраама. И он стоял там, старец, с единственной своей надеждой! Однако он не усомнился, он не озирался в страхе направо и налево, он не бросал вызов небесам в своих молитвах. Он знал, что сам Господь Всемогущий испытывал его, он знал, что это была самая тяжкая жертва, которую от него можно было потребовать; но он знал также, что ни одна жертва не бывает слишком тяжела, когда ее требует Господь, – и он занес нож.
Кто дал силу руке Авраама, кто держал его правую руку занесенной над головой и не давал ей бессильно опуститься вниз! Всякий, кто увидел бы это, тотчас же упал бы без чувств. Кто укрепил душу Авраама, так что глаза его не слишком затуманились горем, иначе он не смог бы увидеть ни Исаака, ни овна! Тот, кто увидел бы это, тотчас же ослеп бы. И все же, как ни редко встречаются те, кто одновременно слеп и бессилен, еще реже можно найти такого, кто сумел бы достойно рассказать, что там произошло. Мы же все знаем – это было всего лишь испытание.
Если бы Авраам, стоявший на горе Мориа, усомнился, если бы он беспомощно озирался вокруг, если бы, прежде чем поднять нож, он случайно заметил овна и Господь дозволил бы принести его в жертву вместо Исаака, тогда он уехал бы домой, все было бы как прежде, у него была бы Сарра, он сохранил бы Исаака, и все же насколько бы все переменилось! Ибо его возвращение домой было бы бегством, его спасение – делом случая, его наградой стало бы бесчестие, а его будущее, возможно, оказалось бы проклятием. Тогда он свидетельствовал бы не о своей вере или о милосердии Божьем, но только о том, как ужасно было ехать к горе Мориа. И тогда Авраам не был бы забыт, как не была бы забыта и эта гора. Но в этом случае ее упоминали бы не как гору Арарат, куда пристал ковчег Ноя, но как нечто ужасное, ибо именно здесь усомнился бы Авраам.
Почтенный отец Авраам! Когда ты отправился домой с горы Мориа, тебе не нужно было похвальных речей, чтобы утешать тебя в потере; ибо поистине ты обрел все и сохранил Исаака. И разве это было не так? Господь более уже не отнимал его у тебя, ты счастливо сидел с ним за трапезой в своем шатре, там ты и остался на веки вечные. Почтенный отец Авраам! Тысячи лет прошли с тех дней, но тебе ни к чему запоздалый почитатель, призванный вырвать память о тебе из-под власти забвения; ибо ныне всякий язык восхваляет тебя, и ты продолжаешь вознаграждать любого, преклоняющегося перед тобой, более великолепно, чем кто бы то ни было. Ты делаешь его благословенным в лоне твоем на все последующие времена, ты завладеваешь его взглядом и его сердцем здесь и сейчас на веки вечные благодаря чуду своего поступка. Почтенный отец Авраам! Второй отец всего человеческого рода! Ты, первым увидевший и засвидетельствовавший ту огромную страсть, которая пренебрегает ужасной битвой с разъяренными стихиями и силами творения ради того, чтобы вместо этого бороться с Богом, ты, первым познавший эту высшую страсть, священное, чистое и кроткое выражение божественного безумия, коим столь восхищались язычники, прости того, кто стремится восхвалять тебя, если он делает это неправильно. Он говорит сдержанно, видя, что таково твое сердечное желание; он говорит кратко, как и приличествует случаю; но он никогда не забудет, что тебе понадобилось сто лет, чтобы обрести сына своей старости, вопреки всем возможным ожиданиям, и что тебе пришлось поднять нож, прежде чем ты смог сохранить Исаака; он никогда не забудет, что за все сто тридцать лет ты не ушел никуда дальше веры».
ВСТУПЛЕНИЕ ОТ ЧИСТОГО СЕРДЦА
«Старая пословица, относящаяся к внешнему и видимому миру, гласит: "Кто не работает, тот не ест хлеба". Как ни странно, но пословица эта никак не приложима как раз к данному миру, с которым она наиболее естественно связана, ибо внешний мир подвержен закону несовершенства: здесь вновь и вновь повторяется то же самое: свой хлеб обретает тот, кто не работает, а тому, кто спит, он гораздо доступнее, чем тому, кто трудится. Во внешнем мире все принадлежит тому, у кого оно уже есть, внешний мир подчиняется закону всеобщего безразличия, а гений кольца повинуется тому, кто это кольцо носит – будь то Нуреддин или Аладдин; тот же, у кого скопились мирские сокровища, владеет ими независимо от способа, каким они ему доставались. В мире же духа все по-иному. Здесь царствует вечно божественный порядок, здесь дождь не проливается равно на праведных и неправедных, здесь солнце не светит одинаково на добрых и злых; и только тот, кто трудится, получает здесь свой хлеб, и только тот, кто познал тревогу, находит покой, и только тот, кто спускается в подземный мир, спасает возлюбленную, и только тот, кто поднимает нож, обретает Исаака. Тот же, кто не трудится, не получает хлеба, может лишь заблуждаться, подобно Орфею, которому боги показали воздушный мираж вместо возлюбленной; они обманули его, потому что он был робок сердцем, а не храбр, обманули, потому что он был кифаредом, а не настоящим мужчиной. И тут для тебя мало толку, даже если отцом твоим был сам Авраам, а за спиной – семнадцать столетий благородных предков; о том, кто не желает работать, здесь сказано то, что говорилось о девственнице Израиля: "Она рождает ветер"; а тот, кто желает работать, порождает собственного отца.
Существует знание, которое стремится ввести в мир духа все тот же закон безразличия, соответственно которому воздыхает весь внешний мир. Такое знание предполагает, что довольно постигнуть нечто великое и всеобъемлющее, и никакого другого УСИЛИЯ более не нужно. Но зато такое знание и не обретает хлеба, оно погибает от голода, тогда как вокруг него все обращается в золото. Так что же ему известно? В Греции всех времен были тысячи людей, к которым присоединились затем бесчисленные последователи, – тысячи людей, знавших обо всех триумфах Мильтиада, но был лишь один, потерявший из-за них сон. Прошли уже бесчисленные поколения тех, кто слово в слово знал повесть об Аврааме, но скольких из них эта повесть лишила сна? Однако повесть об Аврааме имеет ту замечательную особенность, что она всегда останется одинаково великолепной, независимо от скудости или недостаточности нашего понимания; но даже само это понимание приходит лишь в том случае, если мы готовы трудиться и нести свою долю тяжести. Трудиться же никому не хочется, хотя все и были бы не прочь понять повесть. Люди говорят к вящей чести Авраамовой, но все же – как именно они говорят? Как правило, для всего этого находят обыденное выражение: "Величие состояло в том, что он настолько любил Бога, что готов был пожертвовать для него самым лучшим". Это совершенно верно, но "лучшее" – весьма неопределенное выражение. В процессе мышления и речи можно с легкостью отождествлять Исаака с "лучшим", и тот, кто так размышляет, вполне может покуривать свою трубку во время размышления, тогда как слушатель может при этом с полным правом лениво вытягивать ноги. И если тот богатый юноша, который встретил на дороге Христа, продал все свои имущество и раздал деньги бедным, то мы будем восхвалять его, как хвалим все великое, но не сумеем понять даже его, не приложив некоторых усилий; а ведь он никак не сумел бы стать Авраамом, даже пожертвуй он самым лучшим. Что при этом выпадает из повести об Аврааме – это страх, ибо по отношению к деньгам у меня нет никаких этических обязательств, тогда как по отношению к сыну у отца существуют самые высокие и самые святые обязательства. И все же страх – это нечто весьма опасное для слабых, потому о страхе обычно забывают, даже если хотят рассказывать об Аврааме. Об этом рассказывают, но в процессе самого изложения слова "Исаак" и "лучшее" взаимозаменяются, и тогда все идет прекрасно. И если тут вдруг окажется, что кто-то из слушателей страдает от бессонницы, недалеко и до самого опасного, глубокого, трагического и комического недоразумения. Такой слушатель отправляется домой, собираясь сравняться с Авраамом; ибо сын – это конечно же лучшее, что у него есть. Если рассказчик вдруг прослышит об этом, он может пойти к такому человеку, собрать все свое духовное достоинство и воскликнуть: "Ужасный человек, выродок рода человеческого, какой это дьявол тебя обуял, что ты хочешь убить собственного сына!" И священник, который не ощущал никакого особенного жара и рвения во время проповеди об Аврааме, сам будет в изумлении от справедливого гнева, с каким он накинется на этого беднягу; он будет доволен собою, ибо никогда еще ему не доводилось говорить с таким огнем и такой едкостью; он скажет потом самому себе и своей жене: "Я настоящий оратор, мне не хватает разве что подходящего случая, а когда я в воскресенье рассказывал об Аврааме, меня это просто как-то не увлекало". И если у такого оратора еще остается некая доля здравого рассудка, который можно утратить, я думаю, он потеряет и эту толику разума, коль скоро грешник ответит ему холодно и с достоинством: "Это ведь как раз то, о чем вы сами проповедовали в воскресенье". Как может нечто подобное прийти в голову священнику, а ведь все так и произошло, и ошибка состояла только в том, что он сам не знал, что говорил. И отчего только нет поэтов, которые могли бы решиться на то, чтобы использовать подобные ситуации вместо той глупости и ерунды, что заполняет собой комедии и романы! Комическое и трагическое соприкасаются тут друг с другом в абсолютной бесконечности. Проповедь священника сама по себе и для себя вполне могла быть смешной, но по своему воздействию она стала просто бесконечно смешной; и все же это было вполне естественно. Но предположим, что грешник действительно без всякого протеста принял упреки священника, и этот ревностный духовный деятель ушел домой довольным, радуясь сознанию того, что он способен воздействовать не только с кафедры, но и своей непреодолимой мощью властителя душ, когда по воскресеньям он вдохновляет общину, а по понедельникам, подобно ангелу с огненным мечом, предстает перед теми, кто своими поступками пытается опровергнуть старое присловье, согласно которому в мире никогда ничего не происходит по пасторским проповедям.*
* В прежние времена говаривали: "Жаль, что в мире никогда ничего не происходит по пасторским проповедям". Но, может быть, придет еще время – пожалуй, благодаря философии, – когда можно будет сказать: "К счастью, в мире никогда ничего не происходит по пасторским проповедям", ибо в жизни есть хоть какой-то смысл, а в его проповедях – совсем никакого.
Если же грешник, напротив, не дает убедить себя, его ситуация становится довольно трагичной. Его, скорее всего, либо засудят, либо отправят в сумасшедший дом, – короче, он вступит в несчастное отношение с так называемой действительностью; правда, в некотором другом смысле, мне кажется, Авраам тут сделал бы его счастливым; ибо тот, кто работает, не может погибнуть.
Но что же разъясняет для нас противоречие, подобное тому, в которое попал проповедник? Возникает ли подобное противоречие оттого, что Авраам считается великим человеком, а значит, и все, что он делал, было великим, и что поэтому, когда то же самое делает кто-то другой, это – грех, грех, вопиющий к небесам? В этом случае мне вообще не хочется быть причастным к такому бездумному восхвалению. Если вера не может превратить в святое деяние стремление убить собственного сына, тогда пусть и на Авраама падет тот же приговор, что и на любого другого человека. И если у кого-нибудь, скажем, недостает мужества, чтобы продумать эту мысль до конца, сказав, что Авраам был убийцей, то, может, лучше попробовать обрести это мужество, нежели попусту тратить время на незаслуженные хвалебные речи. Этическим выражением действия Авраама было стремление убить своего сына, религиозным же – стремление принести его в жертву; однако в этом противоречии заложен тот самый страх, который вполне способен лишить человека сна; и все же Авраам не был бы тем, кто он есть, без такого страха. А может быть, Авраам вообще не сделал того, что здесь рассказывают, может быть, сообразно основаниям прежних временных отношений это было чем-то совершенно иным, ну что ж, тогда давайте забудем его; ибо не стоит и труда вспоминать о том прошлом, которое не способно стать настоящим. Или, может, тот оратор позабыл о чем-то, что соответствует этическому забвению того обстоятельства, что Исаак был сыном? Если вера отбрасывается прочь просто благодаря тому, что становится бессмыслицей и пустяком, остается всего лишь голый факт: Авраам стремился убить Исаака, – а его легко повторить всякому, у кого нет веры, – то есть нет той веры, которая одна только и способна сделать это трудным.
Что касается меня, то я никогда не испытывал недостатка в мужестве, чтобы додумать мысль до конца; до сих пор я еще не устрашился ни одной идеи, и случись мне наткнуться на такую, я надеюсь, что мне, по крайней мере, достанет честности сказать: я страшусь этой мысли, она затрагивает во мне какие-то иные струны, и потому я не желаю думать об этом. Если я поступаю неправильно, наказание конечно же не замедлит меня настигнуть. И даже признай я истинным суждение, что Авраам был убийцей, я все же не уверен, что тем самым заставил бы замолчать голос своего благочестия. Но если бы я сам действительно думал так, я наверняка промолчал бы об этом, ибо в подобные мысли не стоит посвящать других. Но Авраам – не иллюзия, он завоевал свою славу отнюдь не во сне, он не обязан своей славой капризу судьбы.
Но можно ли, в самом деле, рассказывать об Аврааме без оговорок, не подвергаясь риску, что отдельный человек запутается и сделает нечто подобное? Но если я не осмелюсь на это, тогда уж лучше вообще промолчать об Аврааме, и прежде всего мне не хотелось бы унижать его так, чтобы вследствие этого он превращался в ловушку для слабых. Если же веру считают главным, то есть, собственно, такой, какая она и есть, тогда, мне кажется, в наше время можно говорить об этом безо всякого риска, поскольку это время едва ли особо отличается в вере; ибо только посредством веры можно обрести сходство с Авраамом, а вовсе не посредством убийства. Когда любовь превращают в мимолетное настроение, в приятное волнение, свойственное человеку, тогда и говоря о делах любви, по существу расставляют подобные же ловушки для слабых. Преходящие волнения испытывал каждый, но если при этом человек пожелал бы совершить все те ужасные поступки, которые любовь освящает как бессмертные деяния, все окажется потерянным как для самих поступков, так и для тех, кто заблуждается подобным образом.
Стало быть, об Аврааме вполне можно говорить; ибо величие никак не может повредить, коль скоро его постигают в этом его величии; оно подобно обоюдоострому мечу, который убивает и спасает. Если бы жребий говорить об этом пал на меня, я начал бы с того, что указал, каким благочестивым и богобоязненным мужем, достойным того, чтобы называться Божиим избранником, был Авраам. Только такой человек может подвергаться подобному испытанию; но кто действительно таков? Затем я показал бы, насколько Авраам любил Исаака. Для этой цели я попросил бы всех добрых духов быть со мною рядом, чтобы мое повествование стало столь же страстным, какой бывает отеческая любовь. Надеюсь, что сумел бы описать ее таким образом, что ни один отец во всех наших царствах и землях не осмелился бы утверждать, будто он тоже любит сына так. А ведь если он не любит сына, как Авраам, тогда всякая мысль о том, чтобы принести в жертву Исаака, будет искушением. Обо всем этом уже можно было бы говорить на протяжении нескольких воскресений, так что не стоит чересчур забегать вперед. И если бы все было рассказано верно, последствия оказались бы таковы, что часть отцов вообще не стремилась бы услышать больше, но пока что радовалась тому, что им посчастливилось любить так, как любил Авраам. И если бы затем один из них, услыхав о величии, но также и об ужасе Авраамова деяния, осмелился вступить на тот же путь, я поспешил бы оседлать коня и поехать с ним. И при каждой остановке, пока мы не добрались до горы Мориа, я объяснял бы ему, что можно еще повернуть назад, раскаяться в том недоразумении, из-за которого его призвали подвергнуться искушению таким образом; я объяснял бы ему, что он может признаться в недостатке мужества; так что, если Бог пожелает иметь Исаака, ему придется взять его самому. По моему убеждению, подобный человек не гибнет, он может получить благословение наряду со всеми остальными, только не в то же самое время. И разве даже в самые времена веры о таком человеке не судили бы точно так же? Я знавал одного человека, который однажды мог бы спасти мою жизнь, окажись он только великодушен. Он сказал просто: "Я прекрасно вижу, что я мог бы сделать, но я не смею, я боюсь, что позднее мне недостанет сил, и я обо всем этом пожалею". Он не оказался широк душою, но кто из-за этого перестал бы его любить?
Произнеся все это и тронув своих слушателей так, что они смогли узнать хоть что-то о диалектической борьбе веры и ее огромной страсти, я все же не хотел бы оказаться повинен в ошибке с их стороны, когда они могли бы подумать: "Ну, он обладает верой в такой высокой степени, что для нас довольно, если мы сумеем ухватиться за полы его пиджака". Я добавил бы тут: "У меня вообще нет веры. Я просто по природе своей из числа умников, а такие всегда испытывают большие трудности с осуществлением этого движения веры, хотя я не приписал бы никакой ценности – ни самой по себе, ни для себя – той трудности, которая, даже после ее преодоления, не уводит умника дальше точки, куда с легкостью добирается самый простой и заурядный человек".
Любовь, однако же, находит своих священников в поэтах, и порой можно слышать голос, который умеет поддержать честь любви; но о вере не слышно ни единого слова; кто же будет обращаться к чести этой страсти? Философия идет дальше. Теология же сидит у окна накрашенная, стараясь привлечь благосклонный взгляд философии, предлагая ей наслаждения. Говорят, что Гегеля понять трудно, а понять Авраама – просто пустяк. Пойти дальше Гегеля – это чудо, но пойти дальше Авраама – ничего не стоит. Со своей стороны я посвятил значительное время тому, чтобы понять философию Гегеля, и полагаю, что в значительной степени мне удалось ее понять, я даже имею дерзость предположить, что, если, несмотря на затраченные усилия, я все же не могу понять в ней отдельных мест, это происходит потому, что у него самого не было полной ясности относительно них. Все это, естественно, я делаю с легкостью, так что голова моя от этого не страдает. И напротив, когда мне приходится думать об Аврааме, я чувствую себя как бы уничтоженным. Каждое мгновение у меня перед глазами стоит этот ужасный парадокс, который и составляет содержание Авраамовой жизни; каждое мгновение я оказываюсь вновь отброшенным назад, и моя мысль, несмотря на всю содержащуюся в ней страсть, не может проникнуть в этот парадокс, не может продвинуться и на волосок. Я напрягаю каждый мускул, чтобы увидеть его, но в то же самое мгновение оказываюсь парализованным.
Мне небезызвестно, чем восхищаются в этом мире в качестве великого и благородного, душа моя ощущает родство с этим, и во всей своей скромности она убеждена в том, что, когда герой боролся, речь шла и обо мне; в мгновение созерцания я восклицаю сам для себя: jam tua res agitur. Я могу мысленно войти в героя, но только не в Авраама; стоит мне достигнуть этой высоты, как я падаю вниз, поскольку то, что мне здесь предлагается, – это парадокс. Но я никоим образом не думаю поэтому, что вера – это нечто незначительное; напротив, она есть самое высокое; наконец, со стороны философии нечестно предлагать нечто иное, что способно было бы занять ее место и унижать веру. Философия не может и не должна давать нам веру, однако она должна понимать самое себя и знать, что именно она предлагает, и она не должна ничего отнимать, и уж во всяком случае не должна обманывать людей, притворяясь, будто это – ничто. Мне небезызвестны нужды и опасности жизни, я не боюсь их и мужественно иду им навстречу. Мне хорошо знакомо ужасное, моя память для меня – верная супруга, а моя фантазия – в отличие от меня самого – прилежная девица, что целый день напролет сидит за работой и умеет так красиво рассказывать мне об этом по вечерам, что мне порой самому хочется взглянуть на все это, несмотря на то что она далеко не всегда рисует передо мной пейзажи, цветы или пасторали. Я глядел ей прямо в глаза, я не бежал от нее в страхе, но мне прекрасно известно, что, хотя я и мужественно иду ей навстречу, мое мужество – это отнюдь не мужество веры или что-то, что было бы сравнимо с верой. Я не могу довести до конца движение веры, я не способен закрыть глаза и с полным доверием броситься в абсурд (det Absurde), для меня это невозможно, однако я и не восхваляю себя за это. Я убежден, что Бог – это любовь; эта мысль имеет для меня изначальную лирическую достоверность. Когда она реально присутствует для меня, я несказанно счастлив, когда отсутствует, я томлюсь по ней более страстно, чем возлюбленный – по предмету своих желаний; однако я не верю, этого мужества у меня недостает. Божья же любовь для меня, как в прямом, так и в переносном смысле, всегда есть нечто совершенно несоизмеримое со всякой наличной действительностью. Я не настолько труслив, чтобы стонать и сокрушаться об этом, но также и не настолько лукав, чтобы оспаривать то, что вера есть нечто гораздо более высокое. Я вполне могу продолжать жить на свой манер, я рад и доволен, что радость моя – отнюдь не радость веры и потому – в сравнении с нею – несчастна. Я не обременяю Бога своими маленькими заботами, отдельные детали меня не волнуют, я гляжу только на свою любовь и поддерживаю ее девственное пламя чистым и ясным; вера же убеждена в том, что Господь заботится и о самом малом. Я вполне доволен в этой жизни и браком левой руки, вера же настолько кротка, что требует правой; а что это поистине кротость – этого я не отрицаю и не буду никогда отрицать.
Но действительно ли каждый из моих современников способен на то, чтобы осуществить это движение веры? Если только я не очень заблуждаюсь на их счет, они скорее уж склонны гордиться тем, что делают нечто, на что, по их мнению, я не способен, – то есть несовершенное. Мою душу отвращает необходимость делать то, что так часто происходит, или совершенно не по-человечески рассуждать о величии, как если бы несколько тысячелетий были ужасным расстоянием; я же охотнее всего говорю об этом по-человечески, как будто все случилось только вчера, позволяя лишь самому величию быть тем расстоянием, которое либо подымает на недосягаемую высоту, либо осуждает. Если бы я (в качестве трагического героя; ибо выше мне не подняться) был призван к такому поразительному царственному путешествию, что вело к горе Мориа, мне хорошо известно, что бы я сделал. Я бы не был настолько труслив, чтобы остаться дома, я не мешкал бы на дороге и не забыл бы нож, чтобы тем самым хоть немножко оттянуть то, что должно было произойти; я почти уверен в том, что был бы там на месте с боем часов и подготовил бы все как должно, наверное, я пришел бы даже раньше, чтобы разделаться со всем побыстрее. Но я знаю также и то, что я сделал бы потом. В то самое мгновение, как я сходил бы с коня, я сказал бы про себя: "Ну, теперь все потеряно, Бог требует Исаака, я приношу его в жертву, а с ним и всю свою радость, и вместе с тем: Бог есть любовь, и для меня это останется так"" ибо в этой временности Бог и я не можем разговаривать друг с другом, у нас нет общего языка. Возможно, в наши дни тот или иной человек окажется настолько глуп, настолько завистлив к величию, что он захочет убедить себя и меня, будто, поступи я таким образом, я совершил бы нечто еще более великое, чем то, что совершил Авраам; ведь мое ужасное самоотречение было бы намного идеальнее и поэтичнее, чем Авраамова узость. И однако же в этом заключалась бы огромная ложь; ибо мое ужасное самоотречение было бы лишь суррогатом веры. Я не мог бы при этом осуществить больше, чем бесконечное движение, которое направлено к тому, чтобы найти самого себя и снова успокоиться в самом себе. И это значило бы, что я не любил Исаака так, как его любил Авраам. То, что я был полон решимости осуществить движение до конца, могло, с человеческой точки зрения, доказывать мое мужество; но то, что я любил его от всей души, было некоторым предварительным условием, без которого все превращалось в преступление; и все же я не любил бы его так, как Авраам, ибо тогда я замешкался бы сам в последнюю минуту, хотя это и не значило бы, что я по этой причине слишком поздно явился бы на гору Мориа. Более того, мое поведение разрушило бы всю историю; ведь если бы я снова получил Исаака, я пришел бы в замешательство. То, что для Авраама было самым легким, для меня оказалось бы тяжелее всего – вновь обрести радость в Исааке! Ибо тот, кто со всей бесконечностью своей души, proprio motu et propriis auspiciis, осуществил бесконечное движение и более не может ничего сделать, обретает Исаака только в печали.
А что же сделал Авраам? Он пришел ни слишком рано, ни слишком поздно. Он взобрался на осла, он медленно ехал по дороге. И в течение всего этого времени он верил; он верил, что Бог не потребует у него Исаака, между тем как сам он был все же готов принести его в жертву, если это потребуется. Он верил силой абсурда; ибо, по всем человеческим расчетам, речь не могла идти о том – в этом-то и состоял абсурд, – чтобы Бог, потребовав от него этого, в следующее мгновение вдруг отказался от своего требования. Он поднялся на гору, и даже в то самое мгновение, когда блеснул нож, он верил – верил, что Господь не потребует Исаака. Конечно же он был потрясен исходом, однако благодаря двойственному движению он снова оказался в своем первоначальном состоянии и потому принял Исаака радостнее, чем в первый раз. Давайте пойдем дальше: положим, что Исаак был действительно принесен в жертву. Авраам верил. Он верил не в то, что будет блажен когда-то в иной жизни, но в то, что здесь, в этом мире, он должен быть счастлив. Бог мог дать ему нового Исаака, вновь вернуть к жизни принесенного в жертву. Он верил силой абсурда; ибо все человеческие расчеты давно уже кончились. Печаль может сделать человека безумным, это бывает, и это достаточно тяжко; и бывает сила воли, которая способна до крайнего предела идти против ветра, чтобы только сохранить рассудок, даже если при этом сам человек становится несколько странным, – такое тоже случается, и я не собираюсь опровергать это; однако то, что можно потерять свой рассудок и с ним всю конечность, представителем которой он выступает, а затем силой абсурда получить обратно как раз ту же самую конечность, – этому моя душа ужасается; но я не утверждаю поэтому, что все это – нечто незначительное, напротив, в этом-то и состоит единственное чудо. Обыкновенно полагают, что вера не создает какого-то произведения искусства, разве что некую грубую и топорную работу, пригодную лишь для неотесанных натур; однако все обстоит совершенно иначе. Диалектика веры – самая тонкая и удивительная из всех, в ней есть некий порыв, о котором я могу составить себе какое-то представление, но не более того. Я могу сделать большой прыжок с трамплина, который переносит меня в бесконечность, – спина у меня была специально вывихнута еще в детстве, как это делают с канатоходцами, так что мне это легко, я вполне могу – раз-два-три – стать на голову в наличном существовании, – однако на следующий шаг я не способен; ибо я не могу совершить чудесное, я могу лишь изумляться ему. Да, если бы только Авраам в то самое мгновение, когда он заносил ногу, чтобы сесть на осла, сказал про себя: "Теперь Исаак потерян, я могу с таким же успехом принести его в жертву здесь, дома, вместо того чтобы отправляться в дальний путь к горе Мориа", – я не нуждался бы в Аврааме, тогда как теперь я семикратно склоняюсь перед его именем и семидесятикратно – перед его деянием. Ибо этого-то как раз он и не сделал, и я могу это доказать, поскольку он был счастлив, поистине внутренне счастлив получить Исаака, поскольку ему не нужно было никакой подготовки, никакого времени, чтобы приспособиться к конечности и ее радости. Если бы с Авраамом дело обстояло не так, он, пожалуй, все равно мог бы любить Бога, но он бы не верил; ибо тот, кто любит Бога без веры, рефлектирует о себе самом, тогда как тот, кто любит Бога веруя, рефлектирует о Боге.
На этой вершине стоит Авраам. Последняя стадия, которую он теряет из виду, – это бесконечное самоотречение. Он поистине идет дальше и приходит к вере; ибо все эти карикатуры на веру, жалобная, тепловатая вялость, полагающая, что нет никакой необходимости, что не стоит печалиться до времени; эта жалкая надежда, говорящая: как знать, что произойдет, это все-таки возможно, – все эти карикатуры принадлежат ничтожности жизни, и они уже были бесконечно презираемы бесконечным самоотречением.
Я не могу понять Авраама, в некотором смысле я не могу ничего о нем узнать, – разве что прийти в изумление. Если мы полагаем, что, обдумывая исход этой истории, мы можем сдвинуться в направлении веры, мы обманываем себя и пытаемся обмануть Бога относительно первого движения веры; при этом жизненную мудрость пытаются извлечь из парадокса. Возможно, с этим кому-нибудь и посчастливится, ведь наше время не остается с верой, не задерживается на ее чуде, превращающем воду в вино, оно идет дальше, оно превращает вино в воду.
А разве не лучше было бы остаться с верой, разве не тревожно, что каждый хочет пойти дальше? Когда в наше время – а об этом сообщают на самые разные лады – человек не желает оставаться с любовью, куда же он при этом направляется? К земной сообразительности, к мелкой расчетливости, к ничтожеству и низости, ко всему, что делает сомнительным божественное происхождение человека. Разве не лучше было бы оставаться с верой, а тому, кто уже там находится, разве не лучше было бы следить за тем, чтобы не упасть? Ибо движение веры должно постоянно осуществляться силой абсурда, причем так, заметьте, чтобы человек не терял при этом конечного, но целиком и полностью обретал его. Что касается меня, то я вполне способен описать движение веры, но не могу его осуществить. Когда человек хочет научиться проделывать все движения плавания, он может повиснуть на специальном поясе, подвешенном к потолку, при этом он вполне способен описать все эти движения, но сам не плывет; вот так и я вполне способен описать движения веры, но если меня бросить в воду, то я, хоть и поплыву (а я не отношусь к тем, кто идет вброд), но стану делать совсем другие движения, я буду проделывать движения бесконечности, тогда как вера делает прямо противоположное: осуществив движения бесконечности, она проделывает затем движения конечного. Благо тому, кто способен осуществить эти движения, он проделывает нечто чудесное, и я никогда не устану им восхищаться; будь то сам Авраам или слуга в Авраамовом доме, будь то профессор философии или бедная служанка, – все это мне абсолютно безразлично, я смотрю только на эти движения. Но уж на них я действительно смотрю и не даю провести себя ни себе самому, ни любому другому человеку. Легко узнать рыцарей бесконечного самоотречения, поступь их легка, весела. Напротив, те, кто носит в себе драгоценность веры, вполне могут разочаровывать, ибо их внешний вид обладает поразительным сходством с тем, что глубоко презираемо как бесконечной покорностью, так и верой, – сходством с филистерским мещанством.
Должен сразу же признаться, что в моей собственной практике я не нашел надежных примеров, хотя я не взялся бы на этом основании отрицать, что, скажем, каждый второй являет собой подобный пример. Однако же в течение многих лет я напрасно пытался выследить хотя бы одного. Люди обыкновенно путешествуют по свету, чтобы увидеть горы и реки, новые звезды, ярких птиц, странных рыб, забавные человеческие типы; они впадают при этом в животное оцепенение, пристально всматриваясь в наличное существование, и полагают, что действительно нечто увидели. Ничто из этого меня не занимает. Однако знай я, где живет подобный рыцарь веры, я отправился бы к нему пешком; ибо это чудо абсолютно занимает меня. Я не терял бы его из виду ни на мгновение, я проводил бы каждую минуту, следя за тем, как он раскрывает себя в своих движениях; я счел бы себя обеспеченным на всю жизнь и разделил бы свое время на то, чтобы смотреть на него и упражняться самому, я посвятил бы все свое время тому, чтобы им восхищаться. Как уже сказано, я пока еще не нашел такого человека, однако я вполне могу представить себе его. Вот он. Знакомство произошло, меня ему представили. В тот самый момент, когда он попадается мне на глаза, я тотчас же отталкиваю его, сам отступаю назад и вполголоса восклицаю: "Боже мой, неужели это тот человек, неужели действительно он? Он выглядит совсем как сборщик налогов". Между тем это и в самом деле он. Я подхожу к нему поближе, подмечаю малейшее его движение: не обнаружится ли хоть небольшое, оборванное сообщение, переданное по зеркальному телеграфу из бесконечности, – взгляд, выражение лица, жест, печаль, улыбка, выдающие бесконечное по его несообразности с конечным. Ничего нет! Я осматриваю его с головы до ног: нет ли тут какого-нибудь разрыва, сквозь который выглядывает бесконечное? Ничего нет! Он полностью целен и тверд. А его опора? Она мощна, она полностью принадлежит конечному, ни один приодевшийся горожанин, что вечером в воскресенье вышел прогуляться к Фресбергу, не ступает по земле основательнее, чем он; он полностью принадлежит миру, ни один мещанин не может принадлежать миру полнее, чем он. Ничего нельзя обнаружить здесь от той чуждой и благородной сущности, что отличает рыцаря бесконечности. Он радуется всему, во всем принимает участие, и всякий раз, когда видишь его участником этих единичных событий, он делает это с усердием, отличающим земного человека, душа которого тесно связана со всем этим. Он занимается своим делом. И когда видишь его за работой, можно подумать, что он – тот писака, душа которого полностью поглощена итальянской бухгалтерией, настолько он точен в мелочах. Он берет выходной по воскресеньям. Он идет в церковь. Никакой небесный взгляд, ни один знак несоизмеримости не выдает его; и если его не знаешь, совершенно невозможно выделить его из общей массы; ибо его мощное, нормальное пение псалмов в лучшем случае доказывает, что у него хорошие легкие. После обеда он идет в лес. Он радуется всему, что видит: толпам людей, новым омнибусам, Сунду. Встретив его на Страндвайене, вы решите, что это лавочник, который вырвался на волю, настолько он радуется; ибо он никакой не поэт, и я напрасно пытался бы вырвать у него тайну поэтической несоизмеримости. Ближе к вечеру он отправляется домой, походка его неутомима, как походка почтальона. По дороге он думает о том, что жена наверняка приготовила для него какое-то специальное горячее блюдо, которое ждет его по возвращении домой, например жареную баранью голову с овощами. Если он встретит по пути родственную душу, он способен пройти с таким человеком до самого Ёстерпорта, беседуя об этом блюде со страстью, приличествующей ресторатору. Кстати, у него нет, пожалуй, и четырех шиллингов, и все же он абсолютно уверен, что жена приготовила ему такой деликатес. И если она действительно это сделала, то, как он станет есть, будет поводом для зависти людей благородных и поводом для воодушевления людей простых – ведь аппетит у него получше, чем у Исайи. Если же жена не приготовила такого блюда, он – как ни странно – остается совершенно таким же. По дороге он проходит мимо строительной площадки и встречает там другого человека. Какое-то мгновение они беседуют вместе, он быстро помогает поднять некое сооружение, для этого у него все уже было подготовлено заранее. Случайный встречный покидает его с мыслью: да, это точно был настоящий капиталист, тогда как мой замечательный рыцарь думает: да, если б дело дошло до этого, я легко мог бы с этим справиться. Он спокойно сидит у раскрытого окна и смотрит на площадь, у которой живет, и все, что происходит там перед его глазами, – будь то крыса, поскользнувшаяся на деревянных мостках, играющие дети – все занимает его, наполняя покоем в этом наличном существовании (Tilvaerlse), как будто он какая-нибудь шестнадцатилетняя девушка. И все же он никакой не гений; ибо я напрасно пытался заметить в нем несоизмеримость гения. В вечерние часы он курит свою трубку; когда видишь его таким, можно было бы поклясться, что это торговец сыром из дома напротив, который отдыхает тут в полумраке. Он смотрит на все сквозь пальцы с такой беззаботностью, как будто он всего лишь легкомысленный бездельник, и, однако же, он покупает каждое мгновение своей жизни по самой дорогой цене, "дорожа временем, потому что дни лукавы", ибо он не совершает даже самого малого иначе как силой абсурда. И все же, все же, я способен прийти от этого в бешенство если не по какой-то другой причине, то хотя бы из зависти, – и все же этот человек осуществил движение бесконечности и продолжает осуществлять его в каждое следующее мгновение. Он опустошает глубокую печаль наличного существования, переливая ее в свое бесконечное самоотречение, ему ведомо блаженство бесконечного, он испытал боль отказа от всего, отказа от самого любимого, что бывает только у человека в этом мире; и все же конечное для него так же хорошо на вкус, как и для того, кто не знает ничего более высокого, ибо его продолжающееся пребывание в конечном не являет никакого следа вымученной, полной страха дрессуры, и все же он обладает той надежной уверенностью, которая помогает ему радоваться конечному, как если бы оно было самым надежным из всего. И все же, все же, весь земной вид, который он являет собой, есть новое творение силой абсурда. Он постоянно осуществляет движение бесконечности, однако он делает его с такой точностью и уверенностью, что он постоянно же получает отсюда конечное, и ни одной секунды никто не может заподозрить ничего иного. Труднейшая задача для танцора состоит в том, чтобы оказаться после прыжка в определенном положении, причем так, чтобы ему ни на секунду раньше не приходилось специально принимать это положение, но так, чтобы такое положение уже содержалось заранее внутри прыжка. Возможно, это не удается ни одному танцору, но рыцарь это делает. Масса людей живет погруженной в земные печали и радости, но они суть те, кто остается сидеть в зале, они уже не принимают участия в танце. Рыцари бесконечности суть танцоры, и у них есть полет. Они совершают движение вверх и снова падают вниз, но даже само по себе такое занятие – это не какое-то несчастное времяпрепровождение, и даже глядеть на них при этом очень приятно. Однако всякий раз, когда они падают, они не могут тотчас же принять надлежащее положение, они какое-то мгновение медлят, и это промедление доказывает, что они все же чужие в этом мире. Такое промедление может быть более или менее очевидным, в зависимости от того, насколько они владеют своим искусством, но даже искуснейшие из рыцарей не способны вполне скрыть такое колебание. Тут уж совсем не нужно видеть их в воздухе, достаточно поглядеть на них в то мгновение, когда они только касаются земли или же минуту назад ее коснулись; этого довольно, чтобы их распознать. Однако падать так, чтобы в ту же самую секунду создавалось впечатление, будто они стоят или идут, превращать прыжок всей жизни в своеобразную походку, находить утонченному абсолютное выражение в пешеходных привычках, – на это способны только такие рыцари; в этом и состоит единственное чудо.
Но это чудо легко может и обмануть; поэтому я опишу все движения в одном определенном случае, который поможет осветить такое отношение к действительности; ибо вокруг этого вращается все остальное. Некий юноша влюбляется в принцессу, все содержание его жизни заключено в этой любви, и, однако же, это отношение таково, что оно никак не может быть реализовано, оно никак не может быть переведено из идеальности в реальность.* Рабы ничтожности, лягушки в болоте жизни конечно же закричат: подобная любовь – это глупость, а богатая вдова винокура была бы такой же хорошей и надежной партией. Ну и пусть себе они спокойно квакают в болоте. Это никак не подходит рыцарю бесконечного самоотречения (Ridderen of den uendelige Resignation); он не отказывается от своей любви ни за какие блага на свете. Он ведь не какой-нибудь фатоватый щеголь. Прежде всего он стремится удостовериться, что она действительно составляет содержание его жизни, и душа его слишком естественна и слишком горда, чтобы расточать попусту даже малейшие детали этой опьяняющей любви. Он не трусит, он не боится того, что она сможет проникнуть в самые тайные, самые сокровенные его мысли, сможет бесчисленными кольцами обвиться вокруг каждой частицы его сознания; если любовь окажется несчастной, он уже никогда не сможет вырваться из ее объятий. Он ощущает блаженное наслаждение, позволяя любви пронизывать каждый свой нерв, и, однако же, его душа торжественна, как душа того, кто опустошил чашу с ядом и чувствует теперь, как этот ядовитый сок проникает в каждую каплю его крови, ибо это мгновение есть жизнь и смерть. Впитав в себя, таким образом, всю эту любовь и углубившись в нее, он чувствует в себе достаточно мужества, чтобы все испробовать и на все отважиться. Он рассматривает отношения своей жизни, он собирает вместе быстрые мысли, которые, подобно обученным почтовым голубям, повинуются каждому его знаку, он взмахивает над ними своим жезлом, и они разлетаются во всех направлениях. Но теперь, когда все они возвращаются назад как вестники печали, объясняя ему, что все это невозможно, он затихает, благодарит их всех, остается один и тогда уже совершает это движение. Если то, что я здесь говорю, имеет некий смысл, все это оказывается верным, лишь бы только движение происходило нормально.** Тогда рыцарь в первый раз обретет силы для того, чтобы сосредоточить все содержание своей жизни и смысл действительности в одном-единственном желании. Если же человеку недостает такого сосредоточения, такой замкнутости и отъединенности, значит, душа его с самого начала многообразно расщеплена, и потому ему никогда не удастся осуществить такое движение; в жизни своей он будет действовать осмотрительно, подобно тем банкирам, которые вкладывают свой капитал в различные ценные бумаги, с тем чтобы выиграть в одном месте, если придется потерять в другом; короче, он никакой не рыцарь. Затем рыцарь обретет силы, чтобы сосредоточить весь итог мыслительной операции в одном акте сознания. Если ему недостает такой замкнутости и отъединенности, значит, душа его с самого начала многообразно расщеплена, и потому он никогда не найдет времени для осуществления этого движения; и он будет постоянно спешить по своим мелким жизненным делам, так никогда и не вступив в вечность; ибо в то самое мгновение, когда он ближе всего к ней, он внезапно обнаруживает, что позабыл нечто и потому непременно должен вернуться назад. В следующее мгновение, подумает он, это будет возможным, и это вполне верно; однако, вследствие подобных размышлений, он так никогда и не приходит к тому, чтобы сделать это движение, напротив, с их помощью он все глубже и глубже погружается в трясину.
* Само собой разумеется, что всякий иной предпочтительный интерес, в котором индивид сосредоточил для себя всю реальность действительности, способен положить начало движению самоотречения, коль скоро этот интерес окажется неосуществимым. Я избрал в качестве примера влюбленность, чтобы с ее помощью показать развертывание такого движения, поскольку этот интерес гораздо легче понять, а потому он освобождает меня от необходимости пускаться во все предварительные рассуждения, которые в действительно глубокой мере могут занимать лишь немногих.
** Это требует страсти. Всякое движение бесконечности осуществляется посредством страсти, и никакая рефлексия не в состоянии вызвать движение. Таков постоянно длящийся прыжок в этом наличном существовании – прыжок, который объясняет движение, между тем как опосредование является химерой; у Гегеля это опосредование призвано объяснять все, и одновременно это то единственное, что он никогда не пытался объяснить. Даже для того, чтобы провести известное сократовское разграничение между тем, что понимают, и тем, что не понимают, необходима страсть; и уж естественно, еще больше страсти нужно, чтобы осуществить собственно сократическое движение – движение неведения. Но то, чего не хватает нашему времени, – это не рефлексия, но страсть. Потому наше время в некотором смысле чересчур живуче, чтобы умереть, ибо умирание – это один из самых удивительных прыжков, и небольшое стихотворение одного поэта всегда очень нравилось мне, поскольку автор, пожелав себе в пяти или шести предшествующих строчках всякие прекрасные и простые вещи в этой жизни, заканчивает затем следующими словами: "Ein seliger Sprung in die Ewigkeit" [50].
Рыцарь осуществляет движение, но какое? Забывает ли он о целом? Ведь в этом также есть некий род сосредоточения, О, нет! Ибо рыцарь не противоречит себе самому, а тут определенно есть противоречие: забывать о содержании всей своей жизни и все же оставаться тем же самым. Он не ощущает никакого стремления стать кем-то другим, он не усматривает в этом никакого величия. Одни лишь низшие натуры забывают о самих себе и становятся чем-то новым. Так, бабочка совершенно забывает о том, что была гусеницей; возможно, она способна настолько полно забыть о том, что была бабочкой, что благодаря этому может стать рыбой. Более глубокие натуры никогда не забывают о самих себе и никогда не становятся чем-то иным, чем они есть. Так что рыцарь будет помнить обо всем; однако такое воспоминание есть как раз боль, а между тем в своем бесконечном самоотречении он примирился с наличным существованием. Любовь к той принцессе станет для него выражением вечной любви, примет религиозный характер, разъяснится в любви к вечной сущности, которая, хотя и откажет ему в осуществлении, все же вновь примирит его в том вечном сознании ее значимости в форме вечности, которого не сможет уже отнять у него никакая действительность. Глупцы и молодые люди болтают о том, что для человека все возможно. Между тем это большая ошибка. С точки зрения духа возможно все, но в мире конечного имеется многое, что невозможно. Однако рыцарь делает это невозможное возможным благодаря тому, что он выражает это духовно, но он выражает это духовно благодаря тому, что он от него отказывается. Желание, которое должно было вывести его в действительность, но разбилось о невозможность, теперь оказывается обращенным вовнутрь, – а потому оно не бывает потеряно и не бывает забыто. Порой самое темное движение желания в нем пробуждает воспоминание, порой же воспоминание пробуждается само собою; ибо он слишком горд и не желает, чтобы содержание всей его жизни оказалось всего лишь делом мимолетной минуты. Он сохраняет эту любовь юной, и она вместе с ним прибавляет в годах и в красоте. И напротив, для этого роста ему не нужно подходящего случая со стороны конечного. Начиная с того самого мгновения, когда он сделал это движение, принцесса для него потеряна. Теперь ему больше не нужны эти эротические нервные потрясения, скажем, когда он видит свою возлюбленную и так далее, ему не нужно теперь в конечном смысле слова постоянно прощаться с нею, поскольку он помнит ее в вечном смысле слова, и он прекрасно знает, что те любящие, которые при расставании так стремятся увидеть друг друга еще раз, последний раз, совершенно правы, что так стремятся к этому, и совершенно правы, полагая, что это будет в последний раз; ибо они-то как раз и забывают друг друга быстрее всего. Он постиг глубокую тайну: даже в своей любви к другому человеку важно быть достаточным для себя самого. Он больше не захвачен конечным интересом к тому, что делает принцесса, – это как раз и доказывает, что он осуществил свое движение бесконечно. Здесь как раз представляется случай определить, было ли движение отдельного индивида истинным или ложным. Скажем, был некогда человек, который также полагал, будто он осуществил это движение, но смотрите: время прошло, принцесса сделала что-то другое, например вышла замуж за принца, и душа его утратила гибкость самоотречения. Тем самым он только доказал, что он по-настоящему не осуществил этого движения; ибо тот, кто бесконечно отрекся, самодостаточен. Рыцарь не снимает своего самоотречения, он сохраняет свою любовь столь же юной, какой она была в самое первое мгновение, он никогда не позволит ей ускользнуть именно потому, что он осуществил это движение бесконечно. И то, что делает принцесса, никак не может его потрясти; одни только низшие натуры ищут закон своих действий в другом человеке, предпосылки своих действий – вне самих себя. Если же, напротив, принцесса является для него родственной душой, тут возможны прекрасные следствия. Она сама вступит тогда в этот рыцарский орден, куда не принимают посредством простой баллотировки; членом этого ордена может быть всякий, кому достанет мужества самому вступить в него, – это орден, который доказывает свое бессмертие хотя бы тем, что не делает никакого различия между мужчиной и женщиной. Она также сохранит свою любовь юной и свежей, она также превозможет свою муку, даже если ей и не придется, как поют в песенке, "каждую ночь лежать рядом со своим господином". Эти двое будут затем во всей вечности предназначены друг другу в такой четкой и ритмичной harmonia praestabilita,* что, приди некое мгновение – мгновение, которое, впрочем, вовсе не занимает их в конечном мире, ибо в этом мире они старятся, – приди, стало быть, такое мгновение, дающее им возможность найти своей любви ее выражение во времени, они были бы в состоянии начать как раз там, где они начали бы, будь они изначально соединены друг с другом. Тот, кто понимает это, – будь то мужчина или женщина, – никогда не может обмануться; ибо лишь низшие натуры полагают, что обмануты. Ни одна девушка, которая не слишком горда, не умеет любить по-настоящему; если же она и в самом деле слишком горда, то хитрость и ловкость всего мира все же не способны будут ее обмануть.
* – "предустановленная гармония" (лат.).
В бесконечном самоотречении заложены мир и покой; всякий человек, желающий этого и не унижающий себя презрением к себе самому (а это еще ужаснее, чем быть слишком гордым), может воспитать себя настолько, чтобы сделать это движение, которое в самой своей боли примирило бы его с наличным существованием. Бесконечное самоотречение – это та рубашка, о которой говорилось в старой народной сказке. Нить ее прядется среди слез, ткань отбеливается слезами, рубашка шьется в слезах, но она и защищает лучше, чем сталь и железо. Несовершенство этой народной сказки состоит в том, что она допускает, будто некто третий может готовить ткань. Тайна жизни заключена в том, что каждый должен сам шить себе такую рубашку, и замечательно то, что мужчина способен шить ее так же хорошо, как и женщина. В бесконечном самоотречении заложены мир и покой, и утешение в боли – правда, только если движение осуществлено правильно. Между тем мне нетрудно было бы написать целую книгу, пожелай я рассмотреть разнообразные недоразумения, извращенные позы, ленивые и вялые движения, на которые я сам натыкался в своей небольшой практике. Люди слишком мало верят в дух, а речь идет именно о духе, когда кто-нибудь пытается совершить такое движение, речь идет о том, что оно не является неким односторонним итогом dira necessitas; и чем больше это движение разделено, тем более сомнительным выглядит то, что оно осуществлено нормально. Настаивать на том, что холодная, бесплодная необходимость все равно непременно должна присутствовать здесь, равносильно тому, чтобы утверждать, будто никто не может испытать смерти вплоть до действительного момента умирания, – а уж это представляется мне грубым материализмом. И все же в наше время люди мало заботятся о том, чтобы совершить чистое движение. Предположим, что некто, обучающийся танцам, сказал бы: "На протяжении сотен дет одно поколение за другим училось этим движениям, пора бы уж мне как-то воспользоваться этим и сразу начать танцевать французский танец". Все, конечно, немного посмеялись бы над ним; однако в мире духа нечто подобное считается в высшей степени уместным. Что же тогда значит воспитание? Я всегда полагал, что это некий курс, который проходит отдельный индивид, чтобы нагнать самого себя; и тому, кто не желает проходить такой курс, мало поможет даже то, что он родился в самый просвещенный век.
Бесконечное самоотречение – это последняя стадия, непосредственно предшествующая вере, так что ни один из тех, кто не осуществил этого движения, не имеет веры: ибо лишь в бесконечном самоотречении я становлюсь ясным для самого себя в моей вечной значимости, и лишь тогда может идти речь о том, чтобы постичь наличное существование силой веры.
Пусть же теперь внутрь этого обсуждаемого здесь случая вступит рыцарь веры (Troens Ridder). Он делает абсолютно то же самое, что и тот, другой рыцарь, он в бесконечном отказе отдает ту любовь, которая составляет содержание всей его жизни, он примирен в боли; однако здесь происходит чудо, он осуществляет еще одно движение, самое удивительное из всех, ибо он говорит: "Я все же верю, что получу ее, именно силой абсурда, силой того, что для Бога все возможно". Абсурд отнюдь не относится к тем различениям, которые лежат внутри сферы, принадлежащей рассудку. Он вовсе не тождествен неправдоподобному, неожиданному, нечаянному. В то самое мгновение, когда рыцарь отрекается, он, с человеческой точки зрения, убеждается в невозможности желанного, и это выступает итогом рассудочных размышлений, и ему хватает энергии, чтобы это помыслить. В бесконечном же смысле это, напротив, возможно, и возможно именно благодаря тому, что он отказался; однако такое обладание является одновременно и отказом, хотя это обладание и не выступает абсурдным для рассудка; ибо рассудок сохраняет всю правоту в том, что для мира конечного, где он царит, это было и остается невозможным. Сознание этого столь же ясно присутствует для рыцаря веры; единственное, что может спасти его, – это абсурд; все это он постигает с помощью веры. Стало быть, он признает невозможность, и в то же самое мгновение он верит абсурду; ибо, пожелай он вообразить, будто имеет веру, не признав вместе с тем со всей страстью своей души и своего сердца невозможности, он будет обманывать самого себя, и свидетельство его не будет основательным, ибо он не дошел даже до бесконечного самоотречения.
А потому вера – это не какое-то эстетическое волнение, но нечто гораздо более высокое; как раз потому, что ей предшествует самоотречение, она не может быть непосредственным движением сердца, но только парадоксом наличного существования (Tilvaerelsens Paradox). Так что, если юная девушка, несмотря на все трудности, все же уверена, что ее желание будет исполнено, такое убеждение никоим образом не является убеждением веры, и это происходит безотносительно к тому, что ее воспитали родители-христиане, а сама она, возможно, целый год все время ходила к пастору. Она убеждена в этом во всей своей детской наивности и невинности, но даже такое убеждение облагораживает ее существо, сообщая ей самой сверхъестественное величие, так что, подобно чудотворцу, она способна заклинать конечные силы наличного существования и заставлять даже камни рыдать, тогда как, с другой стороны, в своем замешательстве она может с таким же успехом бежать за поддержкой как к Ироду, так и к Пилату, трогая весь мир своими мольбами. Ее убежденность так достойна любви, и у нее можно многому научиться, однако одному у нее не научишься: осуществлять это движение; ибо ее убежденность не решается в болезненной печали самоотречения заглянуть в глаза невозможности.
Так что я способен понять, что сила и энергия и свобода духа необходимы для того, чтобы осуществить бесконечное движение самоотречения; я точно так же способен понять, что это можно сделать. Но следующий шаг приводит меня в изумление, голова моя идет кругом; теперь, после того как движение самоотречения осуществлено, получить все силой абсурда, получить полное и безусловное исполнение желания – понимание этого выходит за пределы человеческих сил, это чудо. Но по крайней мере, я способен понять, что уверенность юной девушки является всего лишь легкомыслием в сравнении с непоколебимостью веры, совершенно независимо от того, что вера вполне сознает всю невозможность этого. Всякий раз, когда я собираюсь сделать такое движение, у меня темнеет в глазах, в то же самое мгновение я абсолютно восхищаюсь этим, и в то же самое мгновение ужасный страх охватывает мою душу, ибо что же это такое: искушать Бога? И все же это движение веры и остается таковым, сколько бы философия, только чтобы запутать все понятия, ни стремилась убеждать нас в том, что у нее есть вера, и сколько бы теология ни пыталась по дешевке приторговывать ею.
Для того чтобы отречься, не нужна никакая вера, ибо то, что я обретаю посредством отречения, есть мое вечное сознание, а это по существу – чисто философское движение, которое я берусь осуществить, когда это требуется, и к которому я сам могу подготовиться всякий раз, когда какое-нибудь конечное обстоятельство непропорционально вырастает передо мной; тут я начинаю мучить себя голодом, начинаю доводить себя до крайности – пока не сделаю этого движения; ибо мое вечное сознание есть моя любовь к Богу, а она стоит для меня выше всего. Для того чтобы отречься, не нужна никакая вера, однако вера нужна для того, чтобы получить хотя бы ничтожно меньше, чем это мое вечное сознание, – в этом и состоит парадокс. Эти движения часто путают. Говорят, что вера необходима, чтобы уметь отказаться от всего; да, можно услышать и нечто еще более странное: порой человек жалуется, что потерял веру, а стоит нам только поглядеть на общую шкалу, чтобы определить, где он находится, как странным образом оказывается, что он вообще добрался только до той точки, когда должно быть осуществлено бесконечное движение самоотречения. Благодаря такому отречению я отказываюсь от всего, это движение я осуществляю через самого себя, и если я его не делаю, то это происходит только потому, что я труслив и слаб и лишен воодушевления, потому что я не сознаю значения высшего достоинства, требующего от каждого человека быть своим собственным цензором, что, впрочем, гораздо приятнее, чем быть генеральным цензором всей Римской республики. Я осуществляю это движение через себя самого, и я обретаю при этом как раз себя самого в своем вечном движении, в блаженном согласии с моей любовью к вечной сущности. Посредством самоотречения я не отказываюсь от чего-то, напротив, посредством самоотречения я получаю все, как раз в том смысле, в каком сказано, что имеющий веру хотя бы с горчичное зерно может двигать горами. Нужно чисто человеческое мужество, чтобы отказаться от всего временного ради обретения вечности, однако уж ее-то я обретаю и во всей вечности более не могу отказаться от нее, так как это было бы противоречием в себе самом; однако парадоксальное и скромное мужество необходимо для того, чтобы постичь всю временность силой абсурда, и такое мужество – это мужество веры. Посредством веры Авраам не отказался от Исаака, он обрел Исаака посредством веры. Тот богатый юноша мог отдать все силой самоотречения, однако когда он уже проделал это, рыцарь веры мог бы сказать ему: "Силой абсурда ты получишь все обратно, каждую монетку, можешь в это поверить". И подобные речи никоим образом не могли быть безразличны этому некогда богатому юноше; ведь если он раздал все свое добро только потому, что оно ему надоело, значит, с его самоотречением дела обстояли неважно.
Временность, конечность – вот вокруг чего все и вращается. Я могу через собственную силу отречься от всего, найдя затем мир и покой в своей боли, я могу примириться со всем, даже если этот ужасный демон ужаснее, чем череп с костями, который пугает людей, даже если само безумие будет держать у меня перед глазами шутовской колпак, и я пойму по выражению его лица, что колпак этот будет надет на меня, – все равно, даже в этом случае, я могу спасти свою душу, если для меня важнее, чем мое земное счастье, будет сознание, что любовь моя к Богу побеждает во мне. Человек способен даже в это последнее мгновение сосредоточить всю свою душу в одном-единственном взгляде, обращенном к небесам, откуда приходит к нам всякое благо, и взгляд этот будет понятен и ему самому, и тому, кого он ищет там; из него будет ясно, что он остался верен своей любви. А тогда он может спокойно напяливать на себя шутовской колпак. Тот, чья душа не обладает этой романтикой, на деле уже продал эту душу, независимо от того, получил он за нее царство или всего лишь пару жалких сребреников. Однако через собственную силу я не могу получить ни малейшей доли из того, что принадлежит конечному; ибо я постоянно нуждаюсь в этой моей силе, чтобы от всего отречься. Через собственную свою силу я могу отказаться от принцессы, и я не стану жаловаться, но найду мир и покой в моей боли, однако я не могу вновь обрести ее через свою собственную силу, ибо я как раз нуждаюсь в этой силе, чтобы отречься от нее. Однако через веру, говорит этот удивительный рыцарь, через веру ты снова получишь ее силой абсурда.
Но глядите, вот это движение я как раз и не могу осуществить. Как только я собираюсь начать его, все обращается вспять, и я опять соскальзываю обратно к боли самоотречения. Я способен плыть по жизни, но для такого мистического парения я слишком тяжел. Существовать таким образом, чтобы противоположность существованию выражалась для меня в каждое мгновение как прекраснейшая и самая надежная гармония, – на это я не способен. И все же это, должно быть, великолепно – получить принцессу – так повторяю я себе самому каждое мгновение, а рыцарь самоотречения, который не говорит этого, должно быть, обманщик, у него не было этого одного-единственного желания, и он в болезненной тоске не сохранял свое желание юным. Возможно, он был одним из тех, кому очень удобно, чтобы желания их более не оставались живы, чтобы острие боли притупилось; однако такой человек – уже вовсе не рыцарь. Свободно рожденная душа, которая поймала себя на таком отношении, испытает презрение к себе самой и начнет все сначала; и прежде всего такой человек не позволит себе самому обманываться в своей душе. И однако же, это, должно быть, великолепно – получить принцессу, и однако же, лишь рыцарь веры – единственно счастливый из всех, законный наследник конечного, тогда как рыцарь самоотречения – чужак и пришелец. Получить принцессу таким образом, жить с ней многие дни напролет весело и счастливо (а ведь вполне можно допустить, что рыцарь самоотречения также способен обрести принцессу, однако душа его заранее осознала невозможность их будущего счастья), жить, таким образом, радостно и счастливо в каждое мгновение силой абсурда, каждое мгновение видеть, как над головой возлюбленной покачивается меч, и все же находить не покой в болезненной тоске самоотречения, но радость силой абсурда, – это и будет чудесным. Тот, кто осуществляет это, поистине велик, он остается единственно великим из всех; мысль об этом трогает мою душу, которая никогда не скупится на восхищение величием.
В самом деле, если действительно каждый в моем поколении, кто не захотел остановиться на вере, является человеком, постигшим ужас жизни, понявшим, что подразумевал Дауб, когда говорил, что солдату, ночью, в непогоду, стоящему на карауле у склада с порохом с заряженным ружьем в руке, могут приходить в голову странные мысли; если и в самом деле каждый, кто не захотел остановиться на вере, является человеком, имеющим достаточно душевных сил, чтобы понять мысль о том, что желание их сердца невозможно, понять и вместе с тем дать себе довольно времени побыть наедине с этой мыслью; если каждый, кто не захотел остановиться на вере, является человеком, который примирится в боли и через боль; если каждый, кто не захотел остановиться на вере, является человеком, который после этого (а если он не сделал все необходимое предшествующее, ему не стоит и беспокоиться о прочем, коль скоро речь идет о вере) сделает нечто чудесное, постигнет все наличное существование силой абсурда, – тогда то, что я пишу, по сути, есть не что иное, как в высшей степени похвальная речь во славу этого современника, речь, написанная самым ничтожным из людей этого поколения, человеком, сумевшим осуществить только движение самоотречения. Но почему бы тогда и не остановиться на вере, почему мы время от времени слышим о людях, стыдящихся признаться, что у них есть вера? Вот этого я не могу понять. Если бы мне самому когда-либо удалось осуществить такое движение, я после этого ездил бы уж только в упряжке четверкой.
Действительно ли все это так, действительно ли все обывательское мещанство, с которым я сталкиваюсь в жизни и которое я не осуждаю ни словом, ни делом, действительно ли оно не то, чем кажется, является ли оно на деле чудом? Во всяком случае, так можно подумать; ибо тот герой веры имел поразительное сходство со всем этим; ибо тот герой веры также не был ни ироником, ни юмористом, но чем-то гораздо более высоким. В наше время много говорят об иронии и юморе, в особенности те люди, которым никогда не удавалось ими воспользоваться, но которые, несмотря на это, умеют все разъяснить. Мне не совсем чужды эти две страсти, я знаю о них несколько больше, чем то, что можно обнаружить в немецких и датских комедиях. А потому мне известно, что эти две страсти по сути своей отличны от страсти веры. Ирония и юмор также рефлектируют о себе самих, а потому принадлежат сфере бесконечного самоотречения, гибкость их состоит в том, что индивид несоизмерим с действительностью.
Последнее движение, парадоксальное движение веры я осуществить не могу, независимо от того, выступает ли оно передо мной как долг или как что-то иное, совершенно независимое от того, что я больше всего хотел бы это сделать. Имеет ли человек позволение говорить об этом – это я оставил бы на совести самого человека; это то, что всегда должно оставаться между ним и тем вечным существом, которое является объектом веры, им и решать, существует ли тут обоюдное согласие. Но вот что может сделать каждый человек: он может осуществить бесконечное движение самоотречения, и я со своей стороны не имел бы никаких угрызений совести, объявляя трусом всякого, кто полагает, будто для него это невозможно. С верой же все обстоит иначе. Однако вот уж для чего нет никакого позволения, так это для представления, будто вера есть нечто незначительное или совсем легкое, в то время как она является самым великим и самым трудным из всего возможного.
Иногда повесть об Аврааме понимают иным образом. Люди восхваляют милость Божью, вернувшую ему Исаака, считая, что все было лишь испытанием (Pr;velse). "Испытание", ну что ж, это слово может значить и много и мало, однако при этом все очень быстро оказывается позади, так же быстро, как это сказано. При этом взбираешься на крылатого коня, через минуту уже оказываешься на горе Мориа и в ту же самую минуту уже видишь овна; при этом как-то забывают, что Авраам-то ехал на осле, который движется вперед медленно, что это было трехдневное путешествие и что ему еще понадобилось время, чтобы собрать дрова, связать Исаака и наточить нож.
И однако же, Авраама восхваляют. Тот, кто собирается рассказывать об этой истории, может спокойно спать себе вплоть до последней четверти часа непосредственно перед рассказом, слушатель же может спокойно погрузиться в сон во время изложения; ведь все идет гладко, без какого-то беспокойства с той или с другой стороны. А буде кто-то из присутствующих страдает от бессонницы, он может, пожалуй, пойти домой, сесть в уголке и подумать так: "В конце концов, все это дело одного мгновения, стоит лишь подождать минутку, как увидишь барана, а значит, испытание будет закончено". И если рассказчик заметит его в этом настроении, думаю, он приблизится к нему во всем своем величии и скажет: "О несчастный, как ты можешь позволять своей душе впадать в такое безумие; никакого чуда не происходит, и вся жизнь – это испытание". И по мере того как рассказчик все больше впадает в свое ораторское вдохновение, он все больше и больше волнуется и все более доволен собою сам; и если прежде, говоря об Аврааме, он не ощущал никакого особого волнения в крови, то теперь он чувствует, как жила вздувается у него на лбу. И вероятно, он просто замер бы на месте, если бы грешник ответил ему спокойно и с достоинством: "Но ведь это то, о чем вы говорили проповедь в прошлое воскресенье".
Так что давайте или совсем забудем об Аврааме, или же научимся ужасаться страшному парадоксу, который и составляет смысл его жизни, для того чтобы мы сумели наконец понять, что в наше время, как и в любое другое время, должно радоваться, если имеешь веру. Если Авраам не был ничтожеством, фантомом, игрушкой, которая нужна лишь для препровождения времени, значит, ошибка никогда не может заключаться в том, что грешник желает поступать так, как он; скорее уж речь может идти о том, чтобы понять, насколько велико было совершенное Авраамом, чтобы затем уже сам человек мог решить, есть ли у него призвание и мужество подвергнуться такому испытанию. Комическое противоречие, связанное с тем рассказчиком, заключалось в том, что он превращал Авраама в нечто незначительное и вместе с тем хотел запретить другому действовать подобным же образом.
Значит ли это, что вообще нельзя говорить об Аврааме? Думаю, что говорить все же надо. И если бы мне пришлось говорить о нем, я прежде всего описал бы болезненную тоску его испытания. С этой целью я, как губка, впитал бы в себя весь страх, всю нужду и муку отцовских мучений, чтобы суметь показать, что выстрадал Авраам, в то время как при всем том он верил. Я напомнил бы слушателям, что путешествие длилось три дня и большую часть четвертого и что даже эти три с половиной дня должны были длиться бесконечно дольше, чем та пара тысячелетий, которая отделяет меня от Авраама. Затем я напомнил бы о том, что, по моему мнению, каждый человек может еще изменить свое решение, прежде чем приступит к чему-то подобному, что в любое мгновение он еще может повернуть назад. Я не вижу никакой опасности в том, что человек это сделает, я не опасаюсь также, что благодаря моим словам в людях проснется непреодолимое желание подвергнуться такому же испытанию, как Авраам. Но вот когда вначале пытаются создать дешевое народное издание Авраама, а затем к тому же запрещают людям делать нечто подобное, – это поистине кажется мне достойным смеха.
Но теперь я намереваюсь извлечь из повести об Аврааме ее диалектическое содержание в форме определенных проблем, чтобы увидеть, каким ужасным парадоксом является вера, парадоксом, который способен превратить убийство в священное и богоугодное деяние, парадоксом, который вновь возвращает Исаака Аврааму, парадоксом, который неподвластен никакому мышлению, ибо вера начинается как раз там, где прекращается мышление».
                * * *
                Владимир Набоков
     Живи. Не жалуйся, не числи
     ни лет минувших, ни планет,
     и стройные сольются мысли
     в ответ единый: смерти нет.

     Будь милосерден. Царств не требуй.
     Всем благодарно дорожи.
     Молись -- безоблачному небу
     и василькам в волнистой ржи.

     Не презирая грез бывалых,
     старайся лучшие создать.
     У птиц, у трепетных и малых,
     учись, учись благословлять!
    14 февраля 1919
                * * *

              Два корабля

     У мирной пристани, блестя на солнце юга,
     с дремотной влагой в лад снастями шевеля,
     задумчивы, стояли друг близ друга
        два стройных корабля.

     Но пробил час. Они пустились в море,
     и молчаливо разошлись они.
     Стонали ветры на просторе;
        текли за днями дни.

     Знакомы стали им коварные теченья,
     знакома -- верная, сияющая ночь;
     а берега вдали вставали, как виденья,
        и отходили прочь.

     Порой казалось им: надежда бесполезна.
     Катился бури гром, и быстрой чередой
     сменялась черная зияющая бездна
        всплывающей волной.

     А иногда с тревогою угрюмой
     они оглядывались вдруг,
     и каждый полон был одной и той же думой:
        "Где ты, мой бедный друг?"

     Да, много было бурь, да, много снов печальных,
     обманных маяков и скрытых скал,
     но ангел вещий, ангел странствий дальних,
        их строго охранял.

     И срок иной настал... Угомонились бури;
     а корабли куда-то вновь спешат,
     и с двух сторон выходят из лазури,
        и вот -- плывут назад!

     Они сошлись и снова рядом встали,
     о шири шелестя изведанных морей,
     а волны слушали, но нет,-- не узнавали
        тех старых кораблей...
     26 марта 1918
                * * *

       пламенной кровью
        солнце буйно мне плещет в лицо.

     Дуновенья весны, как незримые девы,
        с ярким смехом целуют меня.
     Многозвучная жизнь! Лепестки и напевы,
        и на всем -- паутина огня!   

                * * *

                Лестница

     Ты -- лестница в большом, туманном доме. Ты
     устало вьешься вверх средь мягкой темноты:
     огонь искусственный -- и то ты редко видишь.
     Но знаю -- ты живешь, ты любишь, ненавидишь,
     ты бережешь следы бесчисленных шагов:
     уродливых сапог и легких башмачков,
     калош воркующих и валенок бесшумных,
     подошв изношенных, но быстрых, неразумных,
     широких, добрых ног и узких, злых ступней...
     О да! Уверен я: в тиши сырых ночей,
     кряхтя и охая, ты робко оживаешь
     и вспомнить силишься и точно повторяешь
     всех слышанных шагов запечатленный звук:
     прыжки младенчества и палки деда стук,
     стремительную трель поспешности любовной,
     дрожь нисходящую отчаянья и ровный
     шаг равнодушия, шаг немощи скупой,
     мечтательности шаг, взволнованный, слепой,
     всегда теряющий две или три ступени,
     и поступь важную самодовольной лени,
     и торопливый бег вседневного труда...
     Не позабудешь ты, я знаю, никогда
     и звон моих шагов... Как, разве в самом деле
     они -- веселые -- там некогда звенели?
     А луч, по косяку взбегающий впотьмах,
     а шелест шелковый, а поцелуй в дверях?
     Да, сердце верило, да, было небо сине...
     Над ручкой медною -- другое имя ныне,
     и сам скитаюсь я в далекой стороне.
     Но ты, о лестница, в полночной тишине
     беседуешь с былым. Твои перила помнят,
     как я покинул блеск еще манящих комнат
     и как в последний раз я по тебе сходил,
     как с осторожностью преступника закрыл
     одну, другую дверь и в сумрак ночи снежной
     таинственно ушел -- свободный, безнадежный...
     30 июля 1918

                * * *

   
    Эту жизнь я люблю исступленной любовью...
        По заре выхожу на крыльцо.
     Из-за моря багряною

     И когда все уйдет, и томиться я буду
        у безмолвного Бога в плену,
     о, клянусь, ничего, ничего не забуду
        и на мир отдаленный взгляну.

     С сожаленьем безмерным и с завистью чудной
        оглянусь -- и замру я, следя,
     как пылает и катится шар изумрудный
        в полосе огневого дождя!

     И я вспомню о солнце, о солнце победном,
        и о счастии каждого дня.
     Вдохновенье я вспомню, и ангелам бледным
        я скажу: отпустите меня!

     Я не ваш. Я сияньем горю беззаконным
        в белой дымке бестрепетных крыл,
     и мечтами я там, где ребенком влюбленным
        и ликующим богом я был!
     9 марта 1919
                * * *
                Детство
         1
     При звуках, некогда подслушанных минувшим,
     любовью молодой и счастьем обманувшим,
     пред выцветшей давно, знакомою строкой,
     с улыбкой начатой, дочитанной с тоской,
     порой мы говорим: ужель все это было?
     и удивляемся, что сердце позабыло;
     какая чудная нам жизнь была дана...

        2

     Однажды, грусти полн, стоял я у окна:
     братишка мой в саду. Бог весть во что играя,
     клал камни на карниз. Вдруг, странно замирая,
     подумал я: ужель и я таким же был?
     И в этот миг все то, что позже я любил,
     все, что изведал я -- обиды и успехи --
     все затуманилось при тихом, светлом смехе
     восставших предо мной младенческих годов.

        3

     И вот мне хочется в размер простых стихов
     то время заключить, когда мне было восемь,
     да, только восемь лет. Мы ничего не просим,
     не знаем в эти дни, но многое душой
     уж можем угадать. Я помню дом большой,
     я помню лестницу, и мраморной Венеры
     меж окон статую, и в детской полусерый
     и полузолотой непостоянный свет.

        4

     Вставал я нехотя. (Как будущий поэт,
     предпочитал я сон действительности ясной.
     Конечно, не всегда: как торопил я страстно
     медлительную ночь пред светлым Рождеством!)
     Потом до десяти, склонившись над столом,
     писал я чепуху на языке Шекспира,
     а после шел гулять...

        5

        Отдал бы я полмира,
     чтоб снова увидать мир яркий, молодой,
     который видел я, когда ходил зимой
     вдоль скованной Невы великолепным утром!
     Снег, отливающий лазурью, перламутром,
     туманом розовым подернутый гранит,--
     как в ранние лета все нежит, все пленит!

        6

     Тревожишь ты меня, сон дальний, сон неверный...
     Как сказочен был свет сквозь арку над Галерной!
     А горка изо льда меж липок городских,
     смех девочек-подруг, стук санок удалых,
     рябые воробьи, чугунная ограда?
     О сказка милая, о чистая отрада!

        7

     Увы! Все, все теперь мне кажется другим:
     собор не так высок, и в сквере перед ним
     давно деревьев нет, и уж шаров воздушных,
     румяных, голубых, всем ветеркам послушных,
     на серой площади никто не продает...
     Да что и говорить! Мой город уж не тот...

        8

     Зато остались мне тех дней воспоминанья:
     я вижу, вижу вновь, как, возвратясь с гулянья,
     позавтракав, ложусь в кроватку на часок.
     В мечтаньях проходил назначенный мне срок...
     Садилась рядом мать и мягко целовала
     и пароходики в альбом мне рисовала...
     Полезней всех наук был этот миг тиши!

        9

     Я разноцветные любил карандаши,
     пахучих сургучей густые капли, краски,
     бразильских бабочек и английские сказки.
     Я чутко им внимал. Я был героем их:
     как грозный рыцарь, смел, как грустный рыцарь, тих,
     коленопреклонен пред смутной, пред любимой...
     О, как влекли меня Ричард непобедимый,
     свободный Робин Гуд, туманный Ланцелот!

        10

     Картинку помню я: по озеру плывет
     широкий, низкий челн; на нем простерта дева,
     на траурном шелку, средь белых роз, а слева
     от мертвой, на корме, таинственный старик
     седою головой в раздумий поник,
     и праздное весло скользит по влаге сонной,
     меж лилий водяных...

        11

        Глядел я, как влюбленный,
     мечтательной тоски, видений странных полн,
     на бледность этих плеч, на этот черный челн,
     и ныне, как тогда, вопрос меня печалит:
     к каким он берегам неведомым причалит,
     и дева нежная проснется ли когда?

        12

     Назад, скорей назад, счастливые года!
     Ведь я не выполнил заветов ваших тайных.
     Ведь жизнь была потом лишь цепью дней случайных,
     прожитых без борьбы, забытых без труда.
     Иль нет, ошибся я, далекие года!
     Одно в душе моей осталось неизменным,
     и это -- преданность виденьям несравненным,
     молитва ясная пред чистой красотой.
     Я ей не изменил, и ныне пред собой
     я дверь минувшего без страха открываю
     и без раскаянья былое призываю!

        13

     Та жизнь была тиха, как ангела любовь.
     День мирно протекал. Я вспоминаю вновь
     безоблачных небес широкое блистанье,
     в коляске медленной обычное катанье
     и в предзакатный час -- бисквиты с молоком.
     Когда же сумерки сгущались за окном,
     и шторы синие, скрывая мрак зеркальный,
     спускались, шелестя, и свет полупечальный,
     полуотрадный ламп даль комнат озарял,
     безмолвно, сам с собой, я на полу играл,
     в невинных вымыслах, с беспечностью священной,
     я жизни подражал по-детски вдохновенно:
     из толстых словарей мосты сооружал,
     и поезд заводной уверенно бежал
     по рельсам жестяным...

        14

        Потом -- обед вечерний.
     Ночь приближается, и сердце суеверней.
     Уж постлана постель, потушены огни.
     Я слышу над собой: Господь тебя храни...
     Кругом чернеет тьма, и только щель дверная
     полоской узкою сверкает, золотая.
     Блаженно кутаюсь и, ноги подобрав,
     вникаю в радугу обещанных забав...
     Как сладостно тепло! И вот я позабылся...

        15

     И странно: мнится мне, что сон мой долго длился,
     что я проснулся -- лишь теперь, и что во сне,
     во сне младенческом приснилась юность мне;
     что страсть, тревога, мрак -- все шутка домового,
     что вот сейчас, сейчас ребенком встану снова
     и в уголку свой мяч и паровоз найду...
     Мечты!..
         Пройдут года, и с ними я уйду,
     веселый, дерзостный, но втайне беззащитный,
     и после, может быть, потомок любопытный,
     стихи безбурные внимательно прочтя,
     вздохнет, подумает: он сердцем был дитя!
     21--22 августа 1918
                * * *
                Безумец

     В миру фотограф уличный, теперь же
     царь и поэт, парнасский самодержец
     (который год сидящий взаперти),
     он говорил:
     "Ко славе снизойти
     я не желал. Она сама примчалась.
     Уж я забыл, где муза обучалась,
     но путь ее был прям и одинок.
     Я не умел друзей готовить впрок,
     из лапы льва не извлекал занозы.
     Вдруг снег пошел; гляжу, а это розы.

     Блаженный жребий. Как мне дорога
     унылая улыбочка врага.
     Люблю я неудачника тревожить,
     сны обо мне мучительные множить
     и теневой рассматривать скелет
     завистника прозрачного на свет.

     Когда луну я балую балладой,
     волнуются деревья за оградой,
     вне очереди торопясь попасть
     в мои стихи. Доверена мне власть
     над всей землей, соседу непослушной.
     И счастие так ширится воздушно,
     так полнится сияньем голова,
     такие совершенные слова
     встречают мысль и улетают с нею,
     что ничего записывать не смею.

     Но иногда -- другим бы стать, другим!
     О, поскорее! Плотником, портным,
     а то еще -- фотографом бродячим:
     как в старой сказке жить, ходить по дачам,
     снимать детей пятнистых в гамаке,
     собаку их и тени на песке".
     Начало 1933, Берлин
                * * *
             К России

  Отвяжись, я тебя умоляю!
     Вечер страшен, гул жизни затих.
     Я беспомощен. Я умираю
     от слепых наплываний твоих.

     Тот, кто вольно отчизну покинул,
     волен выть на вершинах о ней,
     но теперь я спустился в долину,
     и теперь приближаться не смей.

     Навсегда я готов затаиться
     и без имени жить. Я готов,
     чтоб с тобой и во снах не сходиться,
     отказаться от всяческих снов;

     обескровить себя, искалечить,
     не касаться любимейших книг,
     променять на любое наречье
     все, что есть у меня,-- мой язык.

     Но зато, о Россия, сквозь слезы,
     сквозь траву двух несмежных могил,
     сквозь дрожащие пятна березы,
     сквозь все то, чем я смолоду жил,

     дорогими слепыми глазами
     не смотри на меня, пожалей,
     не ищи в этой угольной яме,
     не нащупывай жизни моей!

     Ибо годы прошли и столетья,
     и за горе, за муку, за стыд,--
     поздно, поздно! -- никто не ответит,
     и душа никому не простит.
     1939, Париж
                * * *
                Суфлер

   С восьми до полночи таюсь я в будке тесной,
     за книгой, много раз прочитанной, сижу
     и слышу голос ваш... Я знаю,-- вы прелестны,
     но, спутаться боясь, на вас я не гляжу.
     Не ведаете вы моих печалей скрытых...
     Я слышу голос ваш, надтреснутый слегка,
     и в нем,-- да, только в нем, а не в словах избитых,-
     звучат пленительно блаженство и тоска.

     Все так недалеко, все так недостижимо!
     Смеетесь, плачете, стучите каблучком,
     вблизи проходите, и платье, вея мимо,
     вдруг обдает меня воздушным холодком.
     А я,-- исполненный и страсти и страданья,
     глазами странствуя по пляшущим строкам,--
     я кукольной любви притворные признанья
     бесстрастным шепотом подсказываю вам...
     1922
                * * *
     Как затаю, что искони кочую,
     что, с виду радостен и прост,
     в душе своей невыносимо чую
     громады, гул, кишенье звезд?
    Я, жадный и дивящийся ребенок,
     я, скрученный из гулких жил,
     жемчужных дуг и алых перепонок, --
     я ведаю, что вечно жил.

     И за бессонные зоны странствий,
     на всех звездах, где боль и Бог,
     в горящем, оглушительном пространстве
     я многое постигнуть мог.

     И трудно мне свой чудно-бесполезный
     огонь сдержать, крыло согнуть,
     чтоб невзначай дыханьем звездной бездны
     земного счастья не спугнуть.
     13. 1. 23.
                * * *
    В кастальском переулке есть лавчонка:
     колдун в очках и сизом сюртуке
     слова, поблескивающие звонко,
     там продает поэтовой тоске.

     Там в беспорядке пестром и громоздком
     кинжалы, четки -- сказочный товар!
     В углу -- крыло, закапанное воском,
     с пометкою привешенной: Икар.

     По розам голубым, по пыльным книгам
     ползет ручная древняя змея.
     И я вошел, заплаканный, и мигом
     смекнул колдун, откуда родом я.

     Принес футляр малиново-зеленый,
     оттуда лиру вытащил колдун,
     новейшую: большой позолоченный
     хомут и проволоки вместо струн.

     Я отстранил ее... Тогда другую
     он выложил: старинную в сухих
     и мелких розах -- лиру дорогую,
     но слишком нежную для рук моих.

     Затем мы с ним смотрели самоцветы,
     янтарные, сапфирные слова,
     слова-туманы и слова-рассветы,
     слова бессилия и торжества.

     И куклою, и завитками урны
     колдун учтиво соблазнял меня;
     с любовью гладил волосок лазурный
     из гривы баснословного коня.

     Быть может, впрямь он был необычаен,
     но я вздохнул, откинул огоньки
     камней, клинков -- и вышел; а хозяин
     глядел мне вслед, подняв на лоб очки.

     Я не нашел. С усмешкою суровой
     сложи, колдун, сокровища свои.
     Что нужно мне? Одно простое слово
     для горя человеческой любви.
     17. 1. 23.

                * * *
    О, как ты рвешься в путь крылатый,
     безумная душа моя,
     из самой солнечной палаты
     в больнице светлой бытия!

     И, бредя о крутом полете,
     как топчешься, как бьешься ты
     в горячечной рубашке плоти,
     в тоске телесной тесноты!

     Иль, тихая, в безумье тонком
     гудишь-звенишь сама с собой,
     вообразив себя ребенком,
     сосною, соловьем, совой.

     Поверь же соловьям и совам,
     терпи, самообман любя,--
     смерть громыхнет тугим засовом
     и в вечность выпустит тебя.
     2 мая 1923

                * * *
                Великан

    Я вылепил из снега великана,
     дал жизнь ему и в ночь на Рождество
     к тебе, в поля, через моря тумана,
     я, грозный мастер, выпустил его.

     Над ним кружились вороны, как мухи
     над головою белого быка.
     Его не вьюги создали, не духи,
     а только огрубелая тоска.

     Слепой, как мрамор, близился он к цели,
     шагал, неотразимый, как зима.
     Охотники, плутавшие в метели,
     его видали и сошли с ума.

     Но вот достиг он твоего предела
     и замер вдруг: цвела твоя страна,
     ты счастлива была, дышала, рдела,
     в твоей стране всем правила весна.

     Легка, проста, с душою шелковистой,
     ты в солнечной скользила тишине
     и новому попутчику так чисто,
     так гордо говорила обо мне.

     И перед этим солнцем отступая,
     поняв, что с ним соперничать нельзя,
     растаяла тоска моя слепая,
     вся синевой весеннею сквозя.
     13 декабря 1924, Берлин

                * * *
      Неродившемуся читателю

     Ты, светлый житель будущих веков,
     ты, старины любитель, в день урочный
     откроешь антологию стихов,
     забытых незаслуженно, но прочно.

     И будешь ты, как шут, одет на вкус
     моей эпохи фрачной и сюртучной.
     Облокотись. Прислушайся. Как звучно
     былое время -- раковина муз.

     Шестнадцать строк, увенчанных овалом
     с неясной фотографией... Посмей
     побрезговать их слогом обветшалым,
     опрятностью и бедностью моей.

     Я здесь с тобой. Укрыться ты не волен.
     К тебе на грудь я прянул через мрак.
     Вот холодок ты чувствуешь: сквозняк
     из прошлого... Прощай же. Я доволен.
     1930

                * * *
                Николай Гумилёв

                Скрипка Страдивариуса

М
этр Паоло Белличини писал свое соло для скрипки. Его губы шевелились, напевая, нога нервно отбивала такт, и руки, длинные, тонкие и белые, как бы от проказы, рассеянно гнули гибкое дерево смычка. Многочисленные ученики мэтра боялись этих странных рук с пальцами, похожими на белых индийских змей. Старый мэтр был знаменит и, точно, никто не превзошел его в дивном искусстве музыки. Владетельные герцоги, как чести, добивались знакомства с ним, поэты посвящали ему свои поэмы, и женщины, забывая его возраст, забрасывали его улыбками и цветами. Но все же за его спиной слышались перешептывания, и они умели отравить сладкое и пьяное вино славы. Говорили, что его талант не от Бога и что в безрассудной дерзости он кощунственно порывает со священными заветами прежних мастеров. И как ни возмущались любящие мэтра, сколько ни твердили о зависти оскорбленных самолюбий, эти толки имели свое основание. Потому что старый мэтр никогда не бывал на мессе, потому что его игра была только бешеным взлетом к невозможному, быть может запретному, и, беспомощно-неловкий, при своем высоком росте и худощавости он напоминал печальную болотную птицу южных стран. И кабинет мэтра был похож скорее на обитель чернокнижника, чем простого музыканта. Наверху для лучшего распространения звуков были устроены каменные своды с хитро задуманными выгибами и арками. Громадные виолончели, лютни и железные пюпитры удивительной формы, как бредовые видения, как гротески Лоррэна, Калло, теснились в темных углах. А стены были исписаны сложными алгебраическими уравнениями, исчерчены ромбами, треугольниками и кругами. Старый мэтр, как математик, расчислял свои творения и называл музыку алгеброй души. Единственным украшением этой комнаты был футляр, обитый малиновым бархатом — хранилище его скрипки. Она была любимейшим созданием знаменитого Страдивариуса, над которым он работал целые десять лет своей жизни. Еще о неоконченной, слава о ней гремела по всему культурному миру. За обладание ею спорили властелины, и король французский предлагал за неё столько золота, сколько может увезти сильный осел. А папа — пурпур кардинальской шляпы. Но не прельстился великий мастер ни заманчивыми предложениями, ни скрытыми угрозами и даром отдал ее Паоло Белличини, тогда еще молодому и неизвестному. Только потребовал от него торжественной клятвы никогда, ни при каких условиях не расставаться с этой скрипкой. И Паоло поклялся. Только ей он был обязан лучшими часами своей жизни, она заменяла ему мир, от которого он отрекся для искусства, была то стыдливой невестой, то дразняще покорной любовницей. Трогательно замирала в его странных белых руках, плакала от прикосновения гибкого смычка. Даже самые влюбленные юноши сознавались, что ее голос мелодичнее голоса их подруг. Было поздно. Ночь, словно сумрачное ораторио старинных мастеров, росла в саду, где звезды раскидались, как красные, синие и белые лепестки гиацинтов — росла и, поколебавшись перед высоким венецианским окном, медленно входила и застывала там, под сводами. Вместе с ней росло в душе мэтра мучительное нетерпение и, как тонкая ледяная струйка воды, заливало спокойный огонь творчества. Начало его соло было прекрасно. Могучий подъем сразу схватывал легкую стаю звуков, и, перегоняя, перебивая друг друга, они стремительно мчались на какую-то неведомую вершину, чтобы распуститься там мировым цветком — величавой музыкальной фразой. Но этот последний решительный взлет никак не давался старому мэтру, хотя его чувства были напряжены и пронзительны чрезвычайно, хотя непогрешимый математический расчет неуклонно вел его к прекрасному заключению. Внезапно его мозг словно бичем хлестнула страшная мысль. Что, если уже в начале его гений дошел до своего предела, и у него не хватит силы подняться выше? Ведь тогда неслыханное дотоле соло не будет окончено! Ждать, совершенствоваться? Но он слишком стар для этого, а молитва помогает только при создании вещей простых и благочестивых. Вот эти муки творчества, удел всякого истинного мужчины, перед которым жалки и ничтожны женские муки деторождения. И с безумной надеждой отчаяния старый мэтр схватился за скрипку, чтобы она закрепила ускользающее, овладела для него недоступным. Напрасно! Скрипка, покорная и нежная, как всегда, смеялась и пела, скользила по мыслям, но, доходя до рокового предела, останавливалась, как кровный арабский конь, сдержанный легким движением удил. И казалось, что она ласкается к своему другу, моля простить ее за непослушание. Тяжелые томы гордых древних поэтов чернели по стенам, сочувствовали скрипке и как будто напоминали о священной преемственности во имя искусства. Но неистовый мэтр не понял ничего и грубо бросил в футляр не помогшую ему скрипку. Лежа в постели, он еще долго ворочался, не будучи в силах заснуть. Словно грозящий багряный орел, носилась над ним мысль о неконченном соло. Наконец, милосердный сон закрыл его очи, смягчил острую боль в висках и с ласковой неудержимостью повлек по бесконечному коридору, который все расширялся и светлел, уходя куда-то далеко. Что-то милое и забытое сладко вздыхало вокруг, и в ушах звучал неотвязный мотив тарантеллы. Утешенный, неслышный, как летучая мышь, скользил по нему Паоло и вдруг почувствовал, что он не один. Рядом с ним, быть может уже давно, шел невысокий гибкий незнакомец с бородкой черной и курчавой и острым взглядом, как в старину изображали немецких миннезингеров. Его обнаженные руки и ноги были перевиты нитями жемчуга серого, черного и розового, а сказочно-дивная алого шелка туника свела бы с ума самую капризную и самую любимую наложницу константинопольского султана. Доверчиво улыбнулся Паоло своему спутнику, и тот начал говорить голосом бархатным и приветливым: «Не бойся ничего, почтенный мэтр, я умею уважать достойных служителей искусства. Мне льстят, когда меня называют темным владыкой и отцом греха: я только отец красоты и любитель всего прекрасного. Когда блистательный Каин покончил старые счеты с нездешним и захотел заняться строительством мира, я был его наставником в деле искусства. Это я научил его ритмом стиха преображать нищее слово, острым алмазом на слоновой кости вырезать фигуры людей и животных, создавать музыкальные инструменты и владеть ими. Дивные арии разыгрывали мы с ним в прохладные вечера под развесистыми кедрами гор Ливана. Приносился ветер от благовонных полей эздрелонских, крупные южные звезды смотрели, не мигая, и тени слетали как пыль с крыльев гигантской черной бабочки — ночного неба. Внизу к потоку приходили газели. Долго вслушивались, подняв свои грациозные головки, потом пили лунно-вспененную влагу. Мы любовались на них, играя. После мир уже не слышал такой музыки. Хорошо играл Орфей, но он удовлетворялся ничтожными результатами. Когда от его песен заплакали камни и присмирели ленивые тигры, он перестал совершенствоваться, думая, что достиг вершины искусства, хотя едва лишь подошел к его подножью. Им могли восхищаться только греки, слишком красивые, чтобы не быть глупыми. Дальше наступили дни еще печальнее и бледнее, когда люди забыли дивное искусство звуков. Я занимался логикой, принимал участие в философских диспутах и, беседуя с Горгием, иногда даже искренно увлекался. Вместе с безумными монахами придумывал я статуи чудовищ для башен Парижского собора Богоматери и нарисовал самую соблазнительную Леду, которую потом сожгли дикие последователи Савонаролы. Я побывал даже в Австралии. «Там для длинноруких безобразных людей я изобрел бумеранг — великолепную игрушку, при мысли о которой мне и теперь хочется смеяться. Он оживает в злобной руке дикаря, летит, поворачивается и, разбив голову врагу, возвращается к ногам хозяина, такой гладкий и невинный. Право, он стоит ваших пищалей и мортир.  «Но все же это были пустяки, и я серьезно тосковал по звукам. И когда Страдивариус сделал свою первую скрипку, я был в восторге и тотчас предложил ему свою помощь. Но упрямый старик и слушать не хотел ни о каких договорах и по целым часам молился Распятому, о Котором я не люблю говорить. Я предвидел страшные возможности. Люди могли достичь высшей гармонии, доступной только моей любимой скрипке Прообразу, но не во имя мое, а во имя Его. Особенно меня устрашало созданье скрипки, которая теперь у тебя.  «Еще одно тысячелетие такой же напряженной работы, и я навеки погружусь в печальные сумерки небытия. Но, к счастью, она попала к тебе, а ты не захочешь ждать тысячелетия, ты не простишь ей ее несовершенства. Сегодня ты совершенно случайно напал на ту мелодию, которую я сочинил в ночь, когда гунны лишили невинности полторы тысячи девственниц, спрятанных в стенах франконского монастыря. Это — удачная вещь. Если хочешь, я сыграю тебе ее, оконченную». Внезапно в руках незнакомца появилась скрипка, покрытая темно-красным лаком и с виду похожая на все другие. Но опытный взгляд Паоло по легким выгибам и особенной постановке грифа сразу определил ее достоинство, и старый мэтр замер от восторга. «Хорошенькая вещица! — сказал, засмеявшись, его спутник. — Но упряма и капризна, как византийская принцесса с опаловыми глазами и дорогими перстнями на руках. Она вечно что-нибудь затевает и рождает мелодии, о которых я и не подозревал. Даже мне не легко справляться с нею». — И он заиграл. Словно зарыдала Афродита на белых утесах у пенного моря и звала Адониса. Сразу Паоло сделалось ясно все, о чем он томился еще так недавно, и другое, о чем он мог бы томиться, и то, что было недоступно ему в земной жизни. Все изменилось. Тучные нивы шелестели под ветром полудня, но колосья были голубовато-золотые, и вместо зерен алели рубины. Роскошное солнце сверкало на небе, как спелый плод на дереве жизни, и странные птицы кричали призывно, и бабочки были порхающими цветами. А Скрипка-Прообраз звенела и пела, охватывая небо и землю, и воздух томительной негой счастья, которого не может вынести, не разбившись, сердце человека. И сердце Паоло разбилось. Были унылы его глаза и сумрачны думы, когда встал он от рокового сна. Что из того, что он помнит услышанную мелодию? Разве есть на земле скрипка, которая повторит ее, не искажая? Коварный демон достиг своей цели и своей игрой, своими хитро — сплетенными речами отравил слабое и жадное сердце человека. Бедная, любимая скрипка Страдивариуса! В недобрый час отдал тебя великий мастер в руки Паоло Белличини. Ты, которая так покорно передавала все оттенки благородной человеческой мысли, говорила с людьми на их языке, ты погибаешь ненужной жертвой неизбежному! И опять на много веков отдалится священный миг победы человека над материей.
Мэтр Паоло Белличини крался, как тигр, приближаясь к заветному футляру. Осторожно вынул он свою верную подругу и горестно поникнул, впервые заметив ее несовершенства. Но при мысли, что он может отдать ее другому, старый мэтр вздрогнул в остром порыве ревности. Нет, никто и никогда больше не коснется ее, такой любимой, такой бессильной. И глухо зазвучали неистовые удары каблука и легкие стоны разбиваемой скрипки. Вбежавшие на шум ученики отвезли мэтра в убежище для потерявших рассудок. Было такое зданье, угрюмое и мрачное, на самом краю города. Визги и ревы слышались оттуда по ночам, и сторожа носили под платьем кольчугу, опасаясь неожиданного нападения. Там, в низком и темном подвале поместили безумного Паоло. Ему казалось, что на его руках кровь. И он тер их о шероховатые каменные стены, выливал на них всю воду, которую получал для питья. Через пять дней сторож нашел его умершим от жажды и ночью закопал во рву, как скончавшегося без церковного покаяния.

Так умерла лучшая скрипка Страдивариуса; так позорно погиб ее убийца.

             * * *
Константин Михайлов.
             Язычник

 Играть, беседовать с богами,
 Стоять над пропастью во ржи,
 И распростертыми губами
 Ловить цветные миражи -
 Вот идеал, который тронет
 Бесспорно многих - но меня
 Все это в сон тяжелый клонит,
 Как чувство прожитого дня .
 Вот идеал, какому служат
 Бесспорно многие - но я
 Предпочитаю видеть в лужах
 Излом оконного огня .
 Предпочитаю мифам, сагам,
 Бегам народов и родов
 Печаль осеннего распада,
 Тоску вечерних городов .

 Когда язычник мне клянется,
 Что жизнь - любовь, а не вина,
 Во мне ничто не отзовется .
 Не та струна ... Не та струна !

 Здесь нет изъяна слов и слога,
 И чувство древнее не врет  -
 ДА , ИНОГДА МЫ ЛЮБИМ БОГА .
 НО БОГ - НЕ ЛЮБИТ . ОН - ЖИВЕТ .

                * * *


                Памяти всех наших

 Вчерашние зерна - сегодняшний хлеб .
 Мне трудно связать их в единую цепь ,
 Но сидя в углу, ковыряя струну,
 Я вижу богов в сигаретном дыму .

 Наверное кто-то назвал имена,
 А может быть здесь слишком близко Луна ...
 А в городе - осень, а в городе - грязь .
 Случайное дело - и все-таки - связь .

 Мы выйдем на улицу, будем курить,
 Пытаясь опять и опять повторить
 Иллюзию юности, призрачность дзен,
 Возможность жить в доме не чувствуя стен .

 И старые песни, как мантры твердить,
 Стараясь себя и других убедить,
 Что мы еще верим, что мы еще ждем,
 И просто для кайфа стоим под дождем .

 Ну что ты мне скажешь - такой же как я -
 " Паршивая жизнь, работа, семья ... "
 Ты знаешь, я чувствую ту- же вину,
 Но вижу богов в сигаретном дыму .
                * * *
                Портрет

 Он был ценителем огня ,
 Всех форм его и всех субстанций .
 Он мне казался иностранцем ,
 Не понимающим меня .

 Стыл лед . Гудели провода .
 Он в дверь стучался снежной ночью ...
 Но дом , который заколочен ,
 Ему ответил : " Никогда ".

 И вот , разбитая мечта .
 Весь мир усыпан этим прахом ...
 Он был Герой в борьбе со страхом ,
 Но победила Суета .


 Страстями душу леденя,
 Я грех считаю Божьим даром...
 Ведь ангел завтрашнего дня,
 Живет, как демон в мире старом.
 Он смотрит в тысячи окон
 С багрово-красных стен рассвета,
 Он гасит свечи у икон,
 Чтоб дать пример дневного света.
 Воспринимая быт людей,
 Как стон, как судорогу боли,
 Он к ночи сделается злей
 И станет богом поневоле.
 Уже не в силах отступить
 От правды принятой когда-то
 Он, чтобы ветхость искупить,
 Вонзит в ладони крест заката.
 И в смертной муке сотворит
 Все существа и все предметы
 И вновь взойдет  и озарит
 Другую сторону планеты.

                * * *
                Дверь

 Если б был я романтик и вор
 Я б красивую песню сложил
 Про палаческий острый топор
 И про кровь из распахнутых жил.

 Если б был я монах и изгой
 Я бы спел что нибудь о любви -
 О покинутой, но дорогой,
 Той, что верит в молитвы мои.

 Но отсутствие Бога гнетет.
 Зеркала на меня не глядят.
 Вся душа запрокинувшись пьет
 Пыль пустынную, чувственный яд.

 Бог ушел.  Сквозь открытую дверь,
 Я теперь буду слышать всегда,
 Как пульсирует раненый зверь,
 Как кричит молодая звезда.
                * * *
                Эго

 Психопат из меня неважный
 Потому что я добрый очень
 Но зато я в привычках влажный
 И в телесных забавах точный.

 Долго тянется день субботний!
 К воскресенью я буду старым.
 Я мораль умервщляю плотью
 Чтобы жизнь не пропала даром.

 Даже смерть не спасает чести -
 Там, за зеркалом есть дорога,
 И Господь приступает к мести
 Непосредственно за порогом.

 Эх вы, мистики! Все вы врете.
 Впрочем слушать вас так отрадно:
 Не умрете, мол, не умрете...
 Смерти нету мол!
 Да уж...
 Ладно.
                * * *
Так странно - плотью смерти ждать,
 А духом - верить в бесконечность,
 Перемежая тлен и вечность
 На Высший Смысл уповать.

 Мы ограниченно живем
 Во всем стесненные уставом
 Потом приходим к переправам
 И в неизвестное плывем.

 Вдруг Бога нет? И что тогда?
 Закон становится насмешкой!
 Бери оружие, не мешкай,
 Ломай на камни города!

 Под пеплом веры тлеет страх
 И отрицающие это -
 Они лжецы, а не поэты
 Они - проказа в племенах.

 Обманут ими, мой народ
 Всю жизнь любви Господней ищет
 Всю жизнь - юродивый и нищий,
 Он ждет у запертых Ворот.

 Хозяин Мира видит нас,
 И он желает, чтоб мы встали
 Чтоб ждать и плакать перестали
 Чтобы исполнили Приказ.

 Он повелел -"За вами - бой.
 Последний бой на этом свете.
 Одни, на проклятой планете,
 Вы Бога явите собой!"

              * * *
                Дорога на восток

 Когда любовь становится стихом -
 Она уже прочитанная повесть...
 И путь один - спуститься  за грехом
 В подвал любви, где плачут страх и совесть .

 Так думал я - и я платил оброк,
 Пока не понял - Бог спасает даром .
 Покуда есть Дорога на Восток
 Нам не грозят раскаянье и кара .

 Никто из нас не долетал до дна,
 И даже худший не сходил в геенну...
 Едва была доказана вина -
 Бог убивал - бесплатно и мгновенно .

 Ни белый врач, ни черный комиссар -
 Он просто импульс - выстрел чистой воли...
 Всего один - единственный удар -
 И сразу - смерть - без страха и без боли .

 Теперь я чист. Но я скорблю о том,
 Что смысла нет ни в верности ни в блуде...
 Когда любовь становится стихом -
 Ничем иным она уже не будет .

                * * *
Из поэзии Микеланджело

        1
Давид с пращой,
Я с луком, Микельаньоло.
Повергнута высокая колонна и зеленый лавр.

        2
Лишь я один, горя, лежу во мгле,
Когда лучи от мира солнце прячет;
Для всех есть отдых, я ж томлюсь, - и плачет
Моя душа, простерта на земле.

        3

Спокоен, весел, я, бывало, делом
Давал отпор жестокостям твоим,
А ныне пред тобой, тоской язвим,
Стою, увы, безвольным и несмелым;

И ежели я встарь разящим стрелам
Метою сердца был недостижим, -
Ты ныне мстишь ударом роковым
Прекрасных глаз, и не уйти мне целым!

От скольких западней, от скольких бед,
Беспечный птенчик, хитрым роком годы
Храним на то, чтоб умереть лютей;

Так и любовь, о донна, много лет
Таила, видно, от меня невзгоды,
Чтоб ныне мучить злейшей из смертей.

        4

Есть истины в реченьях старины,
И вот одна: кто может, тот не хочет;
Ты внял. Синьор, тому, что ложь стрекочет,
И болтуны тобой награждены;

Я ж - твой слуга: мои труды даны
Тебе, как солнцу луч, - хоть и порочит
Твой гнев все то, что пыл мой сделать прочит,
И все мои страданья не нужны.

Я думал, что возьмет твое величье
Меня к себе не эхом для палат,
А лезвием суда и гирей гнева;

Но есть к земным заслугам безразличье
На небесах, и ждать от них наград -
Что ожидать плодов с сухого древа.

        5

Кто создал все, тот сотворил и части -
И после выбрал лучшую из них,
Чтоб здесь явить нам чудо дел своих,
Достойное его высокой власти...

        6

Кем я к тебе насильно приведен,
Увы! увы! увы!
На вид без пут, но скован цепью скрытой?
Когда, без рук, ты всех берешь в полон,
А я, без боя, падаю убитый, -
Что ж будет мне от глаз твоих защитой?

        7

Ужель и впрямь, что я - не я? а кто же?
О Боже, Боже, Боже!
Кем у себя похищен я?
Кем воля связана моя?
Кто самого меня мне стал дороже?
О Боже, Боже, Боже!
Что мне пронизывает кровь,
Не трогая меня руками?
Скажи мне; что это, Любовь
Вглубь сердца брошена очами,
И каждый миг растет неудержимо,
И льется через край ручьями?..

        8

Нет радостней веселого занятья:
По злату кос цветам наперебой
Соприкасаться с милой головой
И льнуть лобзаньем всюду без изъятья!

И сколько наслаждения для платья
Сжимать ей стан и ниспадать волной,
И как отрадно сетке золотой
Ее ланиты заключать в объятья!

Еще нежней нарядной ленты вязь,
Блестя узорной вышивкой своею,
Смыкается вкруг персей молодых.

А чистый пояс, ласково виясь,
Как будто шепчет: "не расстанусь с нею..."
О, сколько дела здесь для рук моих!

        9

Жжет, вяжет, в цепь кует, - и все ж мне сладко.

        10

        К Джованни, что из Пистойи

Я получил за труд лишь зоб, хворобу
(Так пучит кошек мутная вода,
В Ломбардии - нередких мест беда!)
Да подбородком вклинился в утробу;

Грудь - как у гарпий; череп, мне на злобу,
Полез к горбу; и дыбом - борода;
А с кисти на лицо течет бурда,
Рядя меня в парчу, подобно гробу;

Сместились бедра начисто в живот,
А зад, в противовес, раздулся в бочку;
Ступни с землею сходятся не вдруг;

Свисает кожа коробом вперед,
А сзади складкой выточена в строчку,
И весь я выгнут, как сирийский лук.

Средь этих-то докук
Рассудок мой пришел к сужденьям странным
(Плоха стрельба с разбитым сарбаканом!):
Так! Живопись - с изъяном!
Но ты, Джованни, будь в защите смел:
Ведь я - пришлец, и кисть - не мой удел!

        11

Здесь делают из чаш мечи и шлемы
И кровь Христову продают на вес;
На щит здесь терн, на копья крест исчез, -
Уста ж Христовы терпеливо немы.

Пусть Он не сходит в наши Вифлеемы
Иль снова брызнет кровью до небес,
Затем, что душегубам Рим - что лес,
И милосердье держим на замке мы.

Мне не грозят роскошества обузы,
Ведь для меня давно уж нет здесь дел;
Я Мантии страшусь, как Мавр - Медузы;

Но если Бедность славой Бог одел,
Какие ж нам тогда готовит узы
Под знаменем иным иной удел?

        Ваш Микельоньоло в Турции.

15

Душе пришлось стократно обмануться
С тех пор, как, дав с пути себя совлечь,
Она назад пытается вернуться.
Вот море, горы, и огонь, и меч, -
Я ж в мире жить со всеми должен разом.
Так пусть же тот, кто мысль мою и разум
Убил, меня не бросит у горы.

  25

Живу в грехе, погибелью живу я,
И правит жизнью грех мой, а не я;
Мой спас - Господь; я сам - беда моя,
Слаб волею и воли не взыскуя.

Свободу в плен, жизнь в смерть преобразуя,
Влачатся дни. О темень бытия!
Куда, к чему ведешь ты, колея?

31

Что мне сулишь? Что хочешь сделать вновь
С сожженным древом, сердцем одиноким?
Дай разгадать хотя б намеком,
Поведай мне, чего мне ждать, Любовь?

Уже к мете мои подходят годы,
Как на излете падает стрела,
И грозный огонь во мне погаснет скоро;
Тебе простил я прежние невзгоды,
Затем что зря ты силы извела,
И я страстям отныне - не опора;
Как ни дразни, не разгорится ссора:
На что душе, на что очам моим
То, чем я прежде был томим?
Я победил: ты не страшна нимало,
Хоть сил у сердца меньше, чем бывало.
Ты мнишь, быть может, новой красотою
Меня завлечь в твой роковой силок,
Где и мудрец бессилен защищаться
И опытнейший слаб перед бедою?
Но, словно лед на пламени, я б мог
Лишь таять, падать, но не возгораться,
Одною смертью нам дано спасаться
От острых стрел и беспощадных рук,
Что расточают столько мук,
Не взвесивши, в возмездиях за вины,
Ни времени, ни места, ни причины.
Уже душа моя шлет к Смерти слово
И о себе с собою говорит,
И что ни час, томится новой думой,
И что ни день, покинуть плоть готова,
И наперед в посмертный путь спешит,
Страшась и веря, светлой и угрюмой.
Как прозорлива ты, Любовь! Подумай,
Как ты лиха, смела, сильна, грозна,
Раз мысль о смерти мне страшна,
Хотя она уже передо мною.
Засохший ствол вновь хочет цвесть листвою!

Чего ж еще? Все ль я должник твой? Царство
Твое в былом довлело надо мною,
Тебе рабом я был всю жизнь доныне.
Чей умысел, чья сила, чье коварство
Опять влекут к тебе? Властитель злой,
В чьем сердце - смерть, хоть речь - о благостыни?
Бесчестье было б для святыни,
Когда б душа, воскреснув к жизни, вспять
Пошла к тому, кто жаждал смерть ей дать!

Все, что живет, вернется в землю вскоре;
Все тленное скудеет красотой;
Предавшийся любви спастись не может;
Грех состоит с возмездьем в договоре,
И каждый, соблазнившийся метой,
Что мне прельщеньем сердце гложет,
Свое злосчастие лишь множит,
Ужель день смерти, благ моих опора,
Из-за тебя мне станет днем позора?

        32

Уж сколько раз, в чреде немалых лет,
Мертвим, язвим, и все ж не сыт тобою
Я был, мой грех! А ныне, с сединою,
Ужель поверю в лживый твой обет?

Цепей, расковок как обилен след
На бедных членах! Шпор твоих иглою
Как ты пинал меня! Какой рекою
Я слезы лил! Как тяжек был мой бред!

Кляну тебя, Любовь, - но жажду все же,
От чар твоих свободный, знать: зачем
Ты гнешь свой лук для призрачных мишеней?

Пиле, червю грызть уголья негоже;
Но так же срамно гнаться вслед за тем,
Кто, одряхлев, утратил пыл движений!

        33

Когда раба хозяин, озлоблен,
Томит, сковав, в безвыходной неволе,
Тот привыкает так к злосчастной доле,
Что о свободе еле грезит он.

Привычкою смиряем тигр, питон
И лев, в лесу родившийся для воли:
Юнец, творящий вещь в поту и боли,
Прибытком сил за труд вознагражден

Но иначе огонь себя являет:
Зеленых прутьев пожирая сок,
Он мерзнущего старца согревает,

Он юных сил в нем возрождает ток,
Живит, бодрит, опять воспламеняет, -
И вот уж тот любовью занемог.

Кто в шутку или впрямь изрек,
Что стыдно старцу пламенеть любовью
К высокому, - тот предан суесловью!

        34

Высокий дух, чей образ отражает
В прекрасных членах тела своего,
Что могут сделать Бог и естество,
Когда их труд свой лучший дар являет.

Прелестный дух, чей облик предвещает
Достоинства пленительней всего:
Любовь, терпенье, жалость, - чем его
Единственная красота сияет!

Любовью взят я, связан красотой,
Но жалость нежным взором мне терпенье
И верную надежду подает.

Где тот устав иль где закон такой,
Чье спешное иль косное решенье
От совершенства смерть не отведет?

45

Увы, увы! Как горько уязвлен
Я бегом дней и, зеркало, тобою,
В ком каждый взгляд прочесть бы правду мог.
Вот жребий тех, кто не ушел в свой срок!
Так я, забытый временем, судьбою,
Вдруг, в некий день, был старостью сражен.
Не умудрен, не примирен,
Смерть дружественно встретить не могу я;
С самим собой враждуя,
Бесцельную плачу я дань слезам.
Нет злей тоски, чем по ушедшим дням!

Увы, увы! Гляжу уныло вспять
На прожитую жизнь мою, не зная
Хотя бы дня, который был моим.
Тщете надежд, желаниям пустым,
Томясь, любя, горя, изнемогая,
(Мне довелось все чувства исчерпать!)
Я предан был, - как смею отрицать?
Скрыв истину, меня держали страсти
В своей смертельной власти;
Но срок их царства мне казался мал.
И, длись он дольше, -я бы не устал.
Влачусь без сил, - куда? Не знаю я;
Страшусь глядеть, но время, убегая,
Не прячет явь, хоть отвращаю взгляд.
И вот теперь мне годы плоть язвят,
Душа и смерть, усилия смыкая,
Мной доказуют бренность бытия;
Когда догадка истинна моя
(Стань, Господи, тому порукой!),
Я буду мучим вечной мукой:
Ведь вольной волей. Боже, я твой свет
Отверг для зла, и мне спасенья нет.

        46

Я отлучен, изгнанник, от огня;
Я никну там, где все произрастает;
Мне пищей - то, что жжет и отравляет;
И что других мертвит, - живит меня.

        47

Скорблю, горю, томлюсь - и сердце в этом
Себе находит пищу. Сладкий рок!
Кто б жить одним лишь умираньем мог,
Как я, теснимый злобой и наветом?

Ты, лютый Лучник, знаешь по приметам,
Когда настал твоей деснице срок
Нам дать покой от жизненных тревог;
Но вечно жив, в ком смерть живым бьет светом.

100

Уж чуя смерть, хоть и не зная срока,
Я вижу: жизнь все убыстряет шаг,
Но телу еще жалко плотских благ,
Душе же смерть желаннее порока.

Мир - в слепоте: постыдного урока
Из власти зла не извлекает зрак,
Надежды, нет, и все объемлет мрак,
И ложь царит, и правда прячет око.

Когда ж. Господь, наступит то, чего
Ждут верные тебе? Ослабевает
В отсрочках вера, душу давит гнет;

На что нам свет спасенья твоего,
Раз смерть быстрей и навсегда являет
Нас в срамоте, в которой застает?

        101

Хоть и сулит мне вящее желанье
К моим годам года додать не раз, -
Смерть не замедлит шага ни на час;
Чем больше ждешь, тем ближе с ней свиданье.

Да и к чему на счастье упованье,
Раз лишь в скорбях Господь приемлет нас?
Скольженье дней, и все, что тешит глаз,
Тем злостнее, чем ярче их блистанье.

И ежели, мой Боже, я порой
Весь отдаюсь могучему стремленью,
Несущему покой душе моей,

Но собственной ничтожному ценой, -
Дай в тот же миг свершиться вознесенью!
Чем дольше срок, тем пыл к добру слабей.

        102

Чем жарче в нас безумные стремленья,
Тем больше нужен срок, чтоб их изгнать;
А смерть уж тут и не согласна ждать,
И воля не взнуздает вожделенья.

Перевод А.М. Эфроса по изданию К. Фрея 1897г.

                * * *
                Юрий Тарнопольский

Времена, времена . . .
Гаснут пылкие.
Со дна, со дна
Всплывают мылкие.
Времена твердолобыx,
Не твердокованных,
Не долгожданных
В наших сугробах
Обетованных.

      * * *
Когда откопают
Русские Помпеи
Из пепла вранья
И выставят в музее
Трофеи
И публика хлынет в двери,
Возбужденно урча -
Кто поверит,
Что мы были люди,
А не саранча

        * * *
Времена упрощенных измен,
Времена запрещенных имен,
Времена без перемен,
Времена без времен,
Времена - клеймен -
Времена - кто умен,
Времен размен
Взамен времен . . .
Капли, проточите камень!

              * * *

То плач неведомо по ком,
То ветер ветру дует в ухо,
То дождь по жести за окном
То цокает, то сыплет глухо.

В такую пору все больны
Тоской по плоти человечьей,
А чьи-то тоненькие плечи
Как лампы нить накалены.

А мы - о чем нам горевать
Красивые за нас красивы,
Счастливые за нас счастливы,
А виноватый  - виноват.

             * * *

Я помню, как я начал жить.
Карьера. Быт. И неуклонно
Одолевал я этажи,
Но взял и выпрыгнул с балкона.

И плоть была утолена
Длиною тоненького тела,
Что как зажатая струна
Послушно щелкая, не пело.

Но сладко было: как разъят
На ложе праздничного морга,
И бьет оранжевый разряд
По всей длине спинного мозга.
                * * *

А мы из тех, кто любит молча,
И наша музыка влажна,
И шелест ласк как грохот полчищ
Нас пробуждает ото сна.

И мы из тех, кто запах линий
Почуяв, словно гибкий зверь,
Преследует святые длины
Между кострами полусфер.

А мы из тех, кто безъязыко
В одну сторукую ладонь
Влагает ропоты и крики
И ею тянется в огонь.

            * * *

Родное, милое слово:
Несимметричный диметилгидразин . . .

Здесь прогрессом разит,
Герцеговиной Флор,
Научно-технической революцией,
Вонючим ботинком в ООН,
Овладением силами природы,
Манией: поразить!
Закрытым распределением благ,
Убийственным благом человечества.
Слава Циолковскому!
Ученые - это поэты, романтики, пророки,
первопроходцы, фанатики, конкистадоры,
Колумб, Васко-да Гама, Кортес, а с ними
необозримая толпа безымянных головорезов-
технарей, которые,
Как червь в яблоке,
Никогда не спрашивают:
Зачем
Гимн червя:
Я ем, я ем, я ем.    

           * * *

Никто не нов.
Мы были прежде.
Мы оболочки вечных душ.

На вечный зов:
Сменить одежды! -
Они идут, идут, идут.

И вечных тел
Изгиб и кожа
Вдыхают ветер новых душ.

И в тел метель,
Тревожно съежась,
Они идут, идут, идут.

           * * *

Красота нашей жизни -
Шершавая красота,
И она может брызнуть,
Как в глаза кислота.
А цвета нашей призмы
Это ультрацвета.

Знак живущих несладко:
В складки собранный лоб,
Мировым беспорядком
Зашифрованный слог.
Наши сроки кратки,
Но высок потолок.

Городские сюжеты:
Все обмен да обман -
Ожиданьем согреты,
Застывают в роман.
А души сигарета
Прожигает карман.

Как ни сладостна горечь,
Как ни опиумна слеза,
Но засохшие корочки
Отдирать нельзя.
Это безоговорочно:
Не глядеть назад!

Мы курчавые овны,
Нас стригут и стригут,
Отрастает духовность,
Не сбиваемся в гурт.
Нас уже поголовно
Никогда не сожгут.

         * * *

                Нам не нужна власть, оскорбляющая нас,
нам не нужна власть, мешающая умственному,
гражданскому и экономическому развитию
страны, нам не нужна власть, имеющая своим
лозунгом разврат и своекорыстие ...

Из прокламации Шелгунова и Михайлова, 1861 г.

Все уже говорилось когда-то,
Все уже ведомо наперед.
В русских словах новизна - только дата:
Век. Год.
1971

                * * *

Никто не знает: на безумии
Живу как будто на Везувии,
Никто не знает, кто там корчится
Во мне, замученный за творчество,
Никто не знает, что за ужасы
Коросту губ мне мажут уксусом,
Никто не знает, что отчищены
От правд мои святые истины,
Никто не знает, что за дивное
Плачу ожогами крапивными,
Никто не знает, что неистово
Безумие штурмует приступом,
И сколько надо сжать пружин,
Чтоб этот приступ пережить.

               * * *

Я устал от своих костров
Под струей холодной воды,
Я устал от победной беды
Триумфальных своих катастроф.
Я устал от ядра черноты,
Что сидит в глубине красоты,
Я устал, словно где-то видал
Без другой стороны медаль.
Я устал от двусмысленных фраз,
Я устал от подавленных злоб,
От гнетущих и розовых фаз.

Жизнь, двуснастная тварь, я устал
Перекусывать жил твоих сталь.
Может быть, я давно больной
Тем что я, как и ты, двойной.
Темнея, зовут вечера:
Пора . . .

             * * *

Это опасно:
Кажется, что все ясно.
Кажется, постижимы
Все мировые пружины,
Кажется: все просто . . .

Это болезнь роста
Или деградация
Я стал перерождаться
Или все-таки перерос
И мир действительно прост
И сводим как число
К двум началам: добро и зло,
И меж них коротает век
Буриданов человек,
А мир только тем и жив,
Что кто-то все-таки крив.

             * * *

Ах, уклончив, посторончив,
Ах, обманчив и обгончив
Этот город, гомон, гонор:
Кто-то пьет, а кто-то донор.
Локти - выше, губы - тише,
Нет - простому, да - престижу.
Что для нас дороже ада,
Ада: надо-надо-надо,
Срочно, спешно, страшно надо
Громкий и огромный город:
Лица, тени, взгляды, знаки,
Мимолетны мнимобраки,
Жути, жесты, масти, мести
Явной жизни, тайной смерти:
Стоны, страхи, срывы, порчи,
Всхлипы, схватки, спазмы, корчи.
Ах, колючи ночи, речи,
Жгучи споры, ссоры, встречи,
Ах, сильны, страшны, могучи
Спины, стены, шпили, тучи:
Как мы ломки, как мы мнучи,
Как мы тонки, шелковисты,
Как мы хрупки, как мы чисты,
Как бесстрашны, как беспечны,
Непонятно человечны . . .

              * * *

Умение понять = уменье быть слепым,
Цвета, кресты, круги ронять в молочный дым;
Имен, вещей и мест панически боясь,
Искать больных причин двоюродную связь;
Ладонью прижимать вибрато голосов,
Жизнь разлагая в ряд осей, пластин, болтов;
Упрямо и грешно, переломив отказ,
В объятиях сжимать логический каркас
И ломотой губной желанье а не жуть
Почуять промеж слов: пространство, время, суть.

Умение любить = умение забыть
Идей, понятий, слов игру, задор и прыть;
Рассудок отстранив, спустить с цепи садизм,
Замучить и зарыть визжащий силлогизм;
Построить крепкий мир, где камень, корень, сок -
Щека, язык, слюна, где имя бьет в висок;
Услышать голоса, уставшие кричать:
"Мы золотой песок, мы складка, ямка, гладь!"
Почуять в краткий час, где год идет за сто,
Губами бытие, а за спиной  -  ничто. 

                * * *

Где мы задержались Зачитались в детстве.
В книге как закладка залежалась шалость.

Где еще застряли, строго выбирали,
Чтобы интересно, чтоб вдвоем не тесно,
Чтобы полновесно, чтобы было вкусно.
Не хотели пряник пресный а не пряный.
Но кому-то тесно, а кому-то пусто.

Где мы засиделись При полезном деле,
На своей работе, на своем наделе.
Так и постарели: все отдать хотели.
Плесени и прели съели наши трели.

Где мы опоздали Ожидали чуда:
Некто ниоткуда - в свет нас из-под спуда
Тянет, утешает, ставит при штурвале.

Надо бы не мешкать - были бы как люди:
Ели бы и сами нежились на блюде.

Упустили время. Скоро будет сорок.
Годы: сорок корок. Годы: сорок терок.
Поздно, поздно плакать: "Надкусите мякоть,
Соки через поры - с серым сроком в споре,
Мы еще не смяты, мы шафран и мята!"

Не в листе капустном, а в листе газетном,
А в листе плакатном и в листе анкетном,
С криком пусть не зычным, пусть косноязычным
Родились сегодня, родились азартно.
Что с того, что старость в детство нам досталась!

                * * *

Все не так. Чем хотелось бы -
Все иначе. Таково мое качество.
Я как иночество принимаю
Иначество. Таково мое творчество.
Я люблю тебя. Принимаю затворничество.

                * * *

Бессонница терзает печень ночи
И веки мне щекочет и песочит.

И смотрят укоризненные слизни:
Стыды моей давно прошедшей жизни.

И щелкают раскатисто оскалы:
Мои неутомимые провалы.

И повторяется опять: "Я бес твой" -
Моя судьба, мое большое бегство.

Слова из оловянного расплава
Слагаются в дымящиеся главы . . .

Но красота: "Зачем меня тревожишь
Меня не можешь ты, меня не можешь."

                * * *
Мы - прошлое. Мы все умрем.
Мы - чей-то бессердечный опыт.
Мы одноглазы как циклопы,
Мы знаем только визг и шепот,
И сбивчив наш ребячий топот,
И в обморок нас валит гром.

Мы трусы, мы рабы, мы тени,
У нас как гланды вырван гений,
В кормушках - отруби мгновений,
И страх вкололи в наши вены,
И страх нас усмирил как бром.

И длится, длится, длится шок:
Нас вывернули, нас растлили,
Под сапоги нас подстелили,
И пыль вбивает в глубь извилин
Правительствующий содом.

Не может быть, что навсегда
Глаза заплеваны бельмом
И не омоются умом!

Но путеводная звезда
Еще не светит в города.

            * * *

Грустно, горько. Слов нет.
Слишком ясно. Слишком поздно.
Трубка Алкоголь Сонет
Все напрасно. Все венозно.

Меланхолия, азарт -
Все кончается на свете:
Смешное, злое, масть карт,
Свеча, зима, дождь, лето.

Кончается завод часов:
У меня, снятого с твоего запястья,
Кончается. Нет тебя. Нет слов.

Не ломается, к счастью-несчастью,
Долговечен живой механизм.
Заведи меня. Хоть приснись.

                * * *
                Эмиль Мишель Сиоран (Чоран)
                (1911--1995)

                Искушение существованием
                (Фрагменты из книги)

                О РАЗЛОЖЕНИИ ОСНОВ
Союз с уныньем черным заключу против души своей
 И стану самому себе врагом        .                У.Шекспир. Ричард III

                Генеалогия фанатизма

 Сама по себе всякая идея нейтральна или должна быть таковой, но человек
ее одушевляет, переносит на нее свои страсти и свое безумие; замутненная,
преображенная в верование, она внедряется во время, принимает облик события,
и совершается переход от логики к эпилепсии... Так рождаются идеологии,
доктрины и кровавые фарсы. Склонные к инстинктивному идолопоклонству, мы превращаем в безусловные ценности наши грезы и наши интересы. История есть не что иное, как шествие лжеабсолютов, череда воздвигнутых по каким-то поводам храмов, деградация духа перед лицом Невероятного. Даже когда человек отходит от веры, он
остается порабощенным ею; сначала он тратит силы на то, чтобы создать подобия богов, а затем рьяно им поклоняется, так его потребность в вымысле,
в мифологическом, одерживает победу над очевидностью и страхом казаться
смешным. Эта жажда поклонения виновна во всех его преступлениях.
Безосновательно любя некоего бога, человек принуждает и других любить его,
готовый уничтожить их в случае несогласия. Нет такой нетерпимости, такой
идеологической непреклонности или такого прозелитизма, которые не
обнаруживали бы животную подоплеку энтузиазма. Стоит человеку утратить свою
способность быть безразличным, как он тут же становится потенциальным
убийцей; стоит ему преобразовать свою идею в бога -- последствия оказываются
непредсказуемыми. Убивают всегда во имя богов или их суррогатов: бесчинства,
порожденные богиней Разума, стимулируемые национальными, классовыми или
расовыми идеями, сродни буйству Инквизиции или Реформации. Эпохи
религиозного рвения "славны" кровавыми подвигами -- Тереса де
Хесус не случайно была современницей сожжений на костре, и Лютер2 не случайно жил во времена массовых убийств крестьян. Во время мистических припадков стенания жертв сливались со стонами экстаза... Виселицы, тюрьмы и каторжный труд процветают
только под сенью веры -- этой навсегда заразившей дух потребности в вере.
Сам дьявол бледно выглядит рядом с обладателем истины, собственной истины.
Мы несправедливы ко всяким Неронам и Тибериям, ведь не они же придумали понятие "еретический", они были всего лишь выродившимися мечтателями, развлекавшимися массовыми убийствами. Настоящие преступники -- это те, кто насаждает ортодоксию в религиозной или политической сфере, те, кто проводит границу между правоверным и раскольником.
Как только мы отказываемся признать возможность смены идей, начинается
кровопролитие... Рука твердо убежденного в своей правоте человека тянется к
кинжалу; горящие глаза предвещают убийство. Никогда никому не был опасен
колеблющийся, пораженный гамлетизмом дух: злое начало обитает в напряжении
воли, в неспособности к квиетизму, в прометеевой мании величия племени,
пламенеющего идеалами, переполняемого убеждениями, которое, начав глумиться
над сомнением и ленью -- пороками более благородными, чем все его
добродетели, -- вступает на путь погибели, вступает в историю, эту неприличную смесь пошлости и апокалипсиса... Там царят уверенность и непреложность; подавите их, а главное – уничтожьте их последствия, и вы восстановите рай. Ибо что такое Грехопадение, как не погоня за истиной и уверенность в ее обретении, как не страсть к догме и торжество догмы? В результате рождается фанатизм -- смертный грех, который прививает человеку любовь к активности, к пророчеству, к террору, -- лирическая проказа, которой он заражает души, подчиняет их, перемалывает или воспламеняет... избегают фанатизма только скептики (или же лентяи и эстеты), так как они
ничего не предлагают в силу того, что, будучи подлинными благодетелями человечества, они разрушают его пристрастные мнения и анализируют его психозы. В большей безопасности я ощущаю себя рядом с Пирроном, нежели с апостолом Павлом, по той причине, что мудрость колких шуток мне милее разнузданной святости. В пламенном духе обнаруживается замаскированный хищный зверь; нет, право же, никакой защиты от когтей пророка... Кто бы перед вами ни проповедовал, будь то во имя неба, града земного или по какому-либо иному поводу, удалитесь от него: сатир вашего одиночества, он не
простит вам, если вы будете жить вне его истин и его порывов; он хочет разделить с вами свою истерию -- единственное свое достояние, -- навязать ее вам и обезобразить вас ею. Существо, не одержимое верой и не пытающееся передать ее другим, выглядит странно на этой земле, где одержимость спасением делает жизнь невыносимой. Оглядитесь вокруг: повсюду проповедующие ларвы; каждое учреждение выполняет какую-нибудь миссию; в мэриях – свои абсолюты по образцу храмовых; государственные ведомства с их уставами -- метафизика для обезьян... Все изощряются в поисках способов исправления всеобщей жизни. Этим занимаются даже нищие, даже безнадежно больные. Тротуары мира усеяны реформаторами, и ими же до краев набиты больницы. Желание стать первопричиной событий действует на каждого подобно умопомешательству, подобно сознательно принятому на себя проклятию. Общество -- это настоящий ад, населенный спасителями! Вот потому-то Диоген со своим фонарем и искал человека безразличного...
  Стоит мне лишь услышать, как кто-нибудь искренне говорит об идеале, о
будущем, о философии, услышать слово "мы", произнесенное с непреклонной
уверенностью, или же услышать, как кто-нибудь ссылается на "других",
объявляя себя выразителем их мнений, -- я тут же начинаю видеть в нем своего врага. Я вижу в нем несостоявшегося тирана, палача-любителя, столь не
ненавистного, как тираны и палачи высшего класса. Дело в том, что всякая
вера утверждает некую форму террора тем более устрашающего, что
проповедниками становятся "чистые". Мы не доверяем прохвостам, мошенникам и
балагурам, а ведь вовсе не они несут ответственность за великие судороги
истории. Ни во что не веря, они, однако, не лезут к вам в душу и не пытаются
нарушить ход ваших тайных мыслей. Они просто оставляют вас наедине с вашей
беспечностью, вашей никчемностью или с вашим отчаянием. Однако именно им
обязано человечество редкими мгновениями процветания: они-то и спасают
народы, которых истязают фанатики и губят "идеалисты". У них нет доктрин, а
есть только капризы, корысть и простительные пороки, вынести которые в
тысячу раз легче, нежели принципиальный деспотизм, ибо все виды жизненного
зла коренятся в той или иной "концепции жизни". Закоренелому политику
следовало бы заниматься глубоким изучением античных софистов ибрать уроки пения, да еще коррупции... Фанатик, тот коррупции не подвержен; за идею он готов и убить, и пойти сам на смерть. Будь он тираном или мучеником, в обоих случаях он, прежде
всего, чудовище. Нет существ более опасных, нежели те, кто пострадал за
веру: великие преследователи выходят из рядов мучеников, которым не отрубили
голову. Страдание отнюдь не утоляет жажду власти, а, напротив, до крайности
обостряет ее. Поэтому духу живется вольготнее в обществе хвастуна, чем в
обществе мученика; и ничто ему так не противно, как зрелище смерти за идею.
Измученный возвышенным и непрерывной резней, он грезит о провинциальной
скуке во вселенском масштабе, об Истории, где застой стал бы таким, что на
его фоне сомнение воспринималось бы как событие, а упование -- как бедствие.

                Антипророк

             В каждом человеке спит пророк, и, когда он просыпается, зла в мире
становится чуточку больше...  Страсть к проповеди так в нас укоренена, что всплывает из глубин, неведомых инстинкту самосохранения. Каждый дожидается своего момента, чтобы предложить что-нибудь -- все равно что. Голос есть -- и этого достаточно. Мы
дорого платим за то, что мы не глухонемые... От мусорщиков до снобов, все расточают преступное великодушие, все раздают рецепты счастья, все хотят направлять шаг других; от этого жизнь в сообществе становится невыносимой, а жизнь в одиночку -- еще более
невыносимой. Когда мы не вмешиваемся в дела других, мы так беспокоимся о
своих собственных, что обращаем свое "я" в религию или, став апостолами,
наоборот, отрицаем его: мы -- жертвы вселенской игры...  Изобилие решений разных аспектов существования сравнимо разве что с их бестолковостью. История -- это фабрика идеалов... мифология сумасбродов... исступление орд и отшельников... отказ взглянуть на
реальность как таковую, смертельная жажда вымыслов... Источник наших действий коренится в бессознательной склонности считать самих себя центром, смыслом и достижением времени. Наши рефлексы и гордыня превращают толику плоти и сознания, которыми мы являемся, в целую планету. Если бы у нас было верное представление о нашем месте в мире, если бы жить и сравнивать было бы одно и то же, разоблачение ничтожности нашего существования раздавило бы нас. Но, увы, жить означает заблуждаться относительно собственной значимости...  Все наши действия -- от дыхания до основания империй или создания метафизических систем -- объясняются иллюзорным представлением о нашей значимости, а уж пророческий инстинкт -- тем более. Ведь кто, осознав собственную никчемность, поддался бы искушению вести деятельную жизнь и
выдавать себя за спасителя?  Ностальгия по миру без "идеала", по агонии без теории, по вечности без жизни... Настоящий рай... Однако мы не могли бы просуществовать ни секунды без иллюзий: пророк в каждом из нас как раз и является той частицей безумия,
что помогает нам благоденствовать в нашем вакууме.  Человек идеально трезвомыслящий, а стало быть, идеально нормальный не должен был бы выходить за рамки того ничто, которое находится внутри него...

                Цивилизация и легкомыслие

            Как вынесли бы мы громадность и первозданную глубину разнообразных
произведений и шедевров, если бы дерзкие и восхитительные умы не обрамляли
их бахромой тонкого презрения и импульсивной иронии? И как бы мы смогли
вытерпеть законы, кодексы и параграфы сердца, в угоду инерции и
благопристойности наложенные на хитроумные и суетные пороки, если бы не эти
жизнерадостные существа, чья утонченность ставит их одновременно и на
вершину общества, и вне его? Необходимо выразить признательность цивилизациям, которые не злоупотребляли серьезностью, а играли ценностями, с упоением порождая их и разрушая. Назовите мне хоть один пример столь же просветленно-шутливого
отношения к элегантному небытию, какое мы наблюдаем в греческой и
французской цивилизациях. Два источника утешения -- это Алкивиадов век1
и восемнадцатое столетие во Франции2. Если другие цивилизации смогли насладиться осознанием бесполезности всего происходящего только на последних этапах своего существования, при распаде всей системы своих верований и обычаев, то эти два столетия познали беззаботную и всепроникающую скуку, находясь в расцвете сил и не имея прекрасных видов на будущее.
             Легкомыслие дается нелегко. Это привилегия и особое искусство; это поиски поверхностного теми, кто, поняв, что нельзя быть уверенным ни в чем, возненавидел всякую уверенность; это бегство подальше от бездн, которые, будучи, естественно, бездонными, не могут никуда привести. Остается, правда, еще внешняя оболочка -- так почему бы не возвысить ее до уровня стиля? Вот так-то и определяется всякая разумная эпоха. Мы начинаем уделять больше внимания выражению, нежели кроющейся за ним сути, отдаем предпочтение изяществу перед интуицией; даже эмоции становятся
вежливыми. Существо, предоставленное самому себе и не имеющее никакого
представления об изяществе, элегантности, -- это чудовище, которое обнаруживает в себе лишь какие-то темные области, где бродят неотвратимые ужас и отрицание. Всеми своими фибрами осознавать, что умрешь, и быть не в состоянии скрыть свое знание есть не что иное, как проявление варварства. Всякая искренняя философия отрицает право цивилизации маскировать наши тайны, прикрывая их изысканными одеяниями. Так что
легкомыслие оказывается наиболее действенным противоядием против недуга быть
самим собой: с помощью легкомыслия мы обманываем мир и скрываем
непристойность наших глубин. Как без подобных ухищрений не краснеть за то,
что у нас есть душа? Что за кошмарное зрелище для постороннего взгляда наше
одиночество во всей своей наготе! Но ведь это всегда для них, хотя иногда и
для самих себя, мы устраиваем весь этот маскарад с переодеванием...

                Растворение в Боге

               Если бы Бог действительно существовал, если бы наши слабости
восторжествовали над нашей способностью принимать решения, а глубины
подсознания -- над анализом, то зачем продолжать мыслить, коль скоро с нашими трудностями было бы покончено и мы, избавившись от наших страхов,
перестали бы задавать вопросы? Как все просто, как легко. Всякий абсолют,
как личный, так и абстрактный, представляет собой способ увильнуть от
проблем, причем не только от самих проблем, -- это способ забыть об их
корнях, то есть о панике разума.  Бог -- это падение под прямым углом на наши страхи; спасение, низвергающееся, подобно грому, посреди наших поисков, которых не в состоянии обмануть никакое упование; решительная отмена нашей безутешной и не желающей утешиться гордости; уход индивидуума на запасной путь; сон души за
отсутствием беспокойства...  Есть ли на свете более радикальное самоотречение, чем вера?

                Вариации на тему смерти

I. Мы потому цепляемся за жизнь, что она не зиждется ни на чем и не
располагает даже тенью какого-либо аргумента в свою защиту. Тогда как
смерть в этом отношении даже чересчур аккуратна; все аргументы говорят
в ее пользу. Непостижимая для наших инстинктов, она встает перед нашим
мысленным взором -- прозрачная, лишенная каких бы то ни было чар и
ложной прелести неведомого. Поскольку жизнь нагромождает никчемные загадки и монополизирует бессмыслицу, она внушает больше ужаса, чем смерть: именно она и есть великое Неведомое.  Куда же может привести столько пустоты и непостижимого? Мы хватаемся за отпущенные нам дни, так как желание умереть слишком логично, а посему
недейственно. Если бы жизнь обладала хотя бы одним внятным и бесспорным
аргументом в свою пользу, она уничтожила бы сама себя -- инстинкты и
предрассудки улетучиваются от соприкосновения с Неукоснительностью. Все, что
дышит, питается недостоверным; для жизни, этой тяги к Безрассудному, любое
привнесение логики гибельно... Поставьте перед жизнью точную цель, и она
вмиг утратит всю свою привлекательность. Неопределенность ее целей ставит ее
выше смерти, тогда как малейшая крупица ясности низвела бы ее до
тривиальности могил. Ибо позитивная наука о смысле жизни мгновенно
превратила бы землю в безлюдное пространство, и никакому одержимому не
удалось бы оживить на ней плодоносящую невероятность Желания.
II. Людей можно классифицировать по самым причудливым критериям:
по их темпераментам либо склонностям, по их грезам, по тому, как у них
функционирует та или иная железа. Они меняют идеи, словно галстуки, так
как все идеи и все критерии происходят извне, из конфигураций и
превратностей времени. Но есть нечто исходящее от нас, есть мы сами, некая
незримая, но поддающаяся внутренней проверке реальность; некое необычайное и постоянное присутствие, которое можно постичь в каждое отдельное мгновение, не смея, однако, его принять, присутствие, актуальное лишь до своего свершения: это смерть, единственный подлинный критерий... Именно она,  являющаяся наиболее сокровенным свойством всех живущих, разделяет человечество на два столь непримиримых; столь удаленных друг от друга подвида, что общего между ними не более, чем между ястребом и кротом, между звездой и плевком. Между человеком, у которого есть чувство смерти, и
тем, у кого этого чувства нет, разверзается бездна двух не сообщающихся
между собой миров; тем не менее умирают оба, хотя один из них не знает о
своей смерти, а другой знает; первый умирает в одно мгновение, тогда как
второй умирает непрестанно... При общности их удела они располагаются в
противоположных его точках, заняв две крайние, взаимоисключающие позиции в
рамках одного и того же определения, они покоряются одной и той же судьбе...
Только один живет так, как если бы он был вечен, а другой непрерывно думает
о своей вечности, в каждой мысли отрицая ее. Ничто не может изменить нашу жизнь, кроме постепенного проникновения в нас отменяющих ее сил. Никаких новых начал не привносят в нее ни сюрпризы нашего взросления, ни расцвет наших дарований; и то и другое для нее совершенно естественно. А ничто естественное не может сделать из нас нечто отличное от нас самих.  Все, что предвосхищает смерть, добавляет в нашу жизнь ощущение новизны, видоизменяет ее и расширяет ее пределы. Здоровье сохраняет жизнь такой, какая она есть, в ее бесплодной самотождественности; а вот болезнь -- это
деятельность, притом самая интенсивная из всех, какую только может развить
человек, это безудержное и... застойное движение, предполагающее самый
мощный расход энергии без поступка, предполагающее трудное и страстное
ожидание непоправимой вспышки.
III. Уловки надежды в качестве аргументов рассудка против наваждения
смерти оказываются неэффективными: их несостоятельность только усиливает
жажду смерти. Есть только один "способ" преодоления этой жажды: исчерпать ее
до конца, принимая все связанные с ней радости и муки и не пытаясь ее
преодолевать. Наваждение, доведенное до пресыщения, растворяется в своей
собственной избыточности. Постоянно настаивая на безграничности смерти,
мысль в конце концов изнашивает эту идею, внушает нам к ней отвращение,
порождает всесокрушающий избыток отрицания, который, перед тем как уменьшить
и свести на нет привлекательность смерти, раскрывает нам бессодержательность
жизни.
           Тот, кто не предавался сладострастию тоски, кто мысленно не упивался грозными картинами собственного угасания, не ощущал во рту жестокого и
сладковатого привкуса агонии, тот никогда не исцелится от наваждения смерти:
сопротивляясь ему, он будет оставаться в его власти, тогда как тот, кто
привык к дисциплине ужаса и, представляя себе свое гниение, сознательно
обращается в прах, будет смотреть на смерть как на некое прошлое, но даже и
он будет всего лишь воскресшим покойником, который не в состоянии больше
жить. Его "способ" исцелит его и от жизни, и от смерти. Все главные жизненные испытания зловещи -- слоям существования не хватает мощи, и тот, кто проводит в них раскопки, археолог сердца и бытия, оказывается, по окончании своих поисков, перед глубинами, в которых ничего нет. Ему остается лишь сожалеть об утраченной прелести видимостей. Так, античные мистерии, претендующие на раскрытие последних тайн, в
смысле познания ничего нам не оставили. Посвященные, разумеется, обязаны
были молчать; однако уму непостижимо, как это в их числе не нашлось ни
единого болтуна; нет ничего более противного человеческой природе, чем такое
вот нежелание раскрыть тайну. А тайн никаких и не было, а были только обряды и дрожь. Что могли они обнаружить, срывая покровы, кроме каких-то незначительных бездн? Посвящение в мистерии всегда бывает лишь посвящением в небытие... и в смехотворность пребывания среди живых. ...

                На обочине мгновений

           Лишь умение сохранять глаза сухими поддерживает в нас любовь к вещам и
продлевает их существование, только оно мешает нам исчерпать их аромат и не
дает нам от них отвернуться. Когда на стольких дорогах и стольких побережьях
глаза наши отказывались утонуть в собственных слезах, своей сухостью они
сохраняли восхитивший их предмет. Наши слезы, как и наши страхи, о Господи,
губят природу... Но в конечном итоге они губят и нас самих. Ибо мы
существуем только потому, что отказываемся от удовлетворения наших высших
желаний: вещи, попадающие в сферу нашего восторга или нашей печали, остаются
там только потому, что мы отказываемся ими пожертвовать и не благословляем
их нашим прощальным плачем.... В результате, встречая по окончании каждой ночи новый день, мы замираем от ужаса перед неосуществимой необходимостью заполнить его; сбитые с толку светом, словно мир пошатнулся, словно ему требуется новое Светило,
мы боимся плакать, хотя одной-единственной слезинки хватило бы, чтобы
вырвать нас из времени.

                Распалась связь времен

           Мгновения проходят одно за одним; ничто не наделяет их даже иллюзией содержания или хотя бы видимостью смысла. Они бегут, но их бег -- это не наш бег; пленники бессмысленного восприятия, мы созерцаем их течение. Пустота сердца перед пустотой времени: два зеркала, отражающие отсутствие друг друга, -- один и тот же образ пустоты... Все нивелируется, словно под воздействием какого-то мечтательного слабоумия: ни тебе вершин, ни тебе бездн... Где она, поэзия лжи, где соль загадки?
Тот, кому совершенно неведома скука, все еще обретается в детстве мира,
когда эпохи дожидались своего рождения; он так и остается закрытым для этого
утомленного времени, которое переживает само себя, которое смеется над
собственными измерениями, умирает на пороге собственного... будущего, увлекая
за собой и материю, внезапно возвышающуюся до лиризма отрицания. Скука --
это отзвук в нас разрывающегося времени... откровение пустоты, затухание
бреда, который поддерживает -- или же выдумывает -- жизнь...
Создатель ценностей, человек является преимущественно узником бредовых
видений, узником веры в то, что нечто существует, тогда как стоит ему
задержать дыхание, как все останавливается, стоит подавить свои эмоции, как
прекращается дрожь, стоит побороть свои капризы, как все поблекнет.
Реальность является всего лишь плодом наших крайностей, результатом
отсутствия у нас чувства меры, следствием необузданности нашего воображения. Тише пульс -- и движение мира тоже замедлится; без нашего тепла пространство становится ледяным. Время течет только потому, что наши желания созидают некую декоративную вселенную, которую способно превратить в дым малейшее проявление трезвомыслия. Крупица прозорливости возвращает нас к нашему изначальному состоянию -- к наготе; капелька иронии срывает с нас маскарадный костюм надежд, позволяющих нам обманывать самих себя и жить иллюзиями: всякий другой путь ведет за пределы жизни. Тоска лишь начало этого маршрута... Она заставляет нас ощутить чрезмерную протяженность времени, не имеющего ни конца ни края. Оторванные от какой-либо предметности не настроенные усваивать что-либо из внешнего мира, мы медленно разрушаем себя, поскольку из будущего нам уже не брезжит смысл существования.
Тоска открывает нам вечность, которая, перестав казаться преодолением
времени, выглядит как его погибель; теперь время -- это бесконечная череда
душ, разлагающихся от недостатка суеверий; это тусклый абсолют, где ничто
уже больше не препятствует вещам двигаться по кругу в поисках собственного
падения.
             Жизнь творится в бреду и разрушается в скуке. (Тот, кто страдает от явного недуга, не имеет права жаловаться: у него есть занятие. Великие страдальцы никогда не скучают: болезнь переполняет их, подобно тому как угрызения совести переполняют души великих грешников. Ведь всякое сильное страдание порождает иллюзию полноты и предлагает сознанию ужасную реальность, реальность, от которой оно не в силах уклониться; а вот беспредметное страдание, погруженное в преходящий траур, каковым является тоска, не требует от сознания ничего, что обязывало бы к плодотворному
поступку. Как исцелиться от неуловимого и в высшей мере неясного недуга,
который поражает тело, не оставляя на нем отпечатка, недуга, который
прокрадывается в душу, не отмечая ее никаким знаком? Это напоминает болезнь,
оправившись от которой мы бы лишились наших возможностей и запасов внимания,
оказались бы неспособными заполнять ту пустоту, что возникает после
окончания наших мук. Ад -- это тихая гавань по сравнению с таким вот чувством затерянности во времени, с такой вот пустой и бессильной апатией,
порождаемой зрелищем разлагающейся у нас на глазах вселенной.
Какую терапию применить против болезни, о которой мы и думать забыли,
страдая, однако, в наши дни от ее последствий? Как изобрести лекарство
против существования, как закончить это исцеление без края и конца? И как
прийти в себя от его начала?  Скука -- это неисцелимое выздоровление...)

                Великолепная бесполезность

           Убивать истину либо могущество нации -- вот мании, которыми живут и дух, и полис; разоблачать обман, на котором зиждется высокомерие мыслителя и гражданина;
смягчать вплоть до их перерождения те движущие силы, которые дают радость
постижения и радость волеизъявления; изощренностями насмешек и казней
подрывать доверие к традиционным абстракциям и почтенным обычаям -- что за
изящное и дикое кипение страстей! Жизнь лишена очарования там, где боги не
умирают у нас на глазах. Зато, какой интересный был досуг в Риме, где богов
меняли, куда их ввозили, где наблюдали, как они блекнут. Что за удовольствие -- заклинать призраков, опасаясь, правда, в душе, как бы этот сонм постоянно
меняющих обличье небожителей не капитулировал под натиском какого-нибудь
сурового и нечистого божества... Разрушение кумира -- нелегкая задача, требующая столько же времени, сколько необходимо для его сотворения и поклонения ему. Ведь мало уничтожить его материальный символ, что достаточно просто; нужно еще выкорчевать его корни из души. Разве можно, вглядываясь в эпохи упадка -- когда прошлое исчезало на глазах, которые могла ослепить лишь пустота, -- не умилиться
великому искусству, каковым является смерть цивилизации?.. И вот так у меня вдруг возникает ощущение, будто бы я был одним из рабов, прибывшим из какой-то невообразимой, печальной и варварской страны,  чтобы со смутной безутешностью, приукрашенной греческими софизмами,  наблюдать за агонией Рима. В пустых глазах скульптур, в кумирах, теряющих свою силу оттого, что ослабли суеверия, я обрел бы забвение своих предков, своих скорбей и своего ярма. Проникнувшись грустью стародавних символов, я почувствовал бы себя свободным; я разделил бы величие покинутых богов, защищая их от коварных крестов, от нашествия челяди и мучеников, а по ночам искал бы покоя в безумии и распутстве цезарей. Специалист по разрушению
иллюзий, осыпающий новообретенный пыл всевозможными стрелами распутной
мудрости -- рядом с куртизанками в исповедующих скептицизм лупанариях или же
на аренах с их пышной жестокостью, -- я наполнил бы свои рассуждения пороком
и кровью, дабы расширить логику до пределов, которые ей и не снились, до
пределов умирающих миров.

                Экзегеза падения

             Каждый из нас рождается с какой-то долей чистоты, обреченной сходить на
нет, в процессе общения с людьми, этого предательства по отношению к нашему
одиночеству. Ибо каждый из нас делает все возможное и невозможное, лишь бы
уйти от самого себя. Ближний -- это не фатальность, но искушение
вырождением. Неспособные сохранить наши руки чистыми, а сердца
незапятнанными, мы оскверняем себя соприкосновением с чужим потом; мы
барахтаемся в болоте единодушия, наслаждаясь приступами омерзения и
принюхиваясь к зловониям. А когда нас начинают одолевать мечты о морях
святой воды, то оказывается, что мы поздно спохватились и что наша слишком
глубокая оскверненность не позволяет нам в них погрузиться: мир заполняет
наше одиночество и следы других в нас становятся неизгладимыми.
Среди живых существ лишь человек внушает постоянное отвращение. Зверь
вызывает мимолетное чувство гадливости, и оно не усиливается затем, не
получает развития в наших мыслях, тогда как наши собратья обустраиваются в
нашем сознании, разрушая механизм нашего отречения от мира и превращая наше
самоотречение и бездействие в систему. После каждой из бесед утонченность
которых уже является обвинительным актом соответствующей ей цивилизации,
невозможно не пожалеть о Сахаре и не позавидовать растениям или бесконечным
монологам животных. Если благодаря каждому произнесенному нами слову мы и одерживаем победу над небытием, то лишь затем, чтобы тут же с еще большей силой испытать его власть над собой. Мы умираем по мере того, как разбрасываем вокруг себя
слова... у говорящих нет секретов. И мы все говорим. Мы выдаем себя, мы
выставляем напоказ наше сердце; каждый из нас, палач неизреченного, изо всех
сил старается разрушить все тайны на свете, начиная со своих собственных. А
когда мы встречаемся с другими, то только для того, чтобы опозориться в
совместном забеге в пустоту, обмениваясь мыслями, в чем-то признаваясь или
интригуя. Любопытство стало причиной не только первого грехопадения. Оно и в
наши дни вызывает бесчисленные и ежедневные падения. Жизнь есть не что иное,
как жажда падения, жажда торговать с помощью диалогов девственным
одиночеством души, жизнь -- это существующее с незапамятных времен каждодневное отрицание Рая. Человеку следовало бы слушать лишь самого себя в
бесконечном экстазе непередаваемого слова, изобретать слова для своего
собственного молчания и созвучия, что слышны лишь его одиноким скорбям. Но
он, будучи вселенским болтуном, говорит от имени других; его "я" любит
множественное число. А говорящий от имени других -- это непременно самозванец. Политики, реформаторы и вообще все те, кто говорит о себе как о
представителе коллектива, попросту шулеры. Только у художника ложь не
тотальна, так как он сочиняет лишь себя.

                Заговор против смерти

            Когда нам приходится выслушивать признания друга или какого-нибудь
незнакомого человека, раскрытие его тайн повергает нас в изумление. Чем мы
должны считать его мучения: драмой или фарсом? Это от начала до конца
зависит от нашей благосклонности или от нашей раздраженности,
продиктованной, например, усталостью. Поскольку любая судьба является всего
лишь постоянно повторяющимся мотивом вокруг нескольких капелек крови, то
только от нашего настроения зависит, принимать ли его страдания за праздное
развлекательное зрелище или же увидеть в них предлог для сострадания.
Так трудно проникнуться доводами, на которые ссылаются люди всякий раз,
как мы расстаемся с каждым из них, и на ум приходит один и тот же неизменный
вопрос: как так происходит, что он не убивает себя? Ибо нет ничего более
естественного, чем мысленно представить себе самоубийство других людей.
Стоит самому один раз ощутить с помощью поразительной, причем легко возобновляемой интуиции свою собственную бесполезность,  как становится непонятным, отчего же люди не сводят счеты с жизнью?

                Успокоившийся Дьявол.

             Отчего Бог столь тускл, тщедушен и неживописен? Почему он такой
неинтересный, такой безвольный, такой безнадежно устаревший и почему он так
не похож на нас? Существует ли какой-нибудь его менее антропоморфный и более
удаленный от нас образ? Как смогли мы наделить его таким бледным свечением и
такими слабыми силенками? На что потратили мы нашу энергию и наши желания?
Кто же это поглотил избыток нашей жизненной дерзости? А может, нам лучше обратиться к Дьяволу? Однако мы не смогли бы ему молиться: поклоняться ему означало бы молиться интроспективно, молиться самим себе. На очевидность не молятся: реальность не является предметом культа. Мы наделили нашего двойника всеми нашими свойствами, а чтобы придать ему что-то вроде торжественности, облачили его в черное, представили нашу жизнь и наши добродетели в трауре. Наделив его злобностью и упорством -- нашими преобладающими качествами, мы сделали все от нас зависящее, чтобы
сделать его как можно более живым: мы израсходовали все силы, чтобы создать
его образ, сделать его ловким, непостоянным, умным, ироничным и, что самое
главное, мелочным. В результате запасы энергии, которой мы располагали,
чтобы создать Бога, истощились. Тогда мы прибегли к воображению и напрягли
ту малую толику крови, которая в нас осталась: явившись плодом нашего
малокровия, Бог получился непрочным и рахитичным. Он кроток, добр, возвышен,
справедлив. Но кто узнает себя в этой смеси, благоухающей розовой водой и
приправленной трансцендентностью? Человеку, лишенному двойственности,
недостает глубины и таинственности; он ничего не скрывает. Только грязь
является признаком реальности. И если святые еще представляют собой какой-то
интерес, то это потому, что возвышенное в них смешивается с романной
интригой и их вечность способна превращаться в биографию. Их жизни
указывают, что они покинули мир ради жанра, способного время от времени нас
увлекать..  Поскольку Дьявол пышет жизнью, у него нет алтаря: человек слишком
узнает себя в нем, чтобы любить его; он ненавидит его совершенно
сознательно; он отрекается от себя и блюдет скудные атрибуты Бога. Но Дьявол
на это не ропщет и не стремится создавать свою религию: разве нас
недостаточно, чтобы спасти его от худосочия и забвения?

                Прогулка по окружности

         Внутри круга, охватывающего людей с общими интересами и надеждами,
враждебный миражам дух прокладывает себе путь от центра к периферии. Он уже
не в состоянии воспринимать кишение человеческой толпы вблизи; ему хочется
смотреть на связывающую людей между собой проклятую симметрию с как можно
более далекого расстояния. И он повсюду видит мучеников: одни жертвуют собой
ради зримых нужд, другие -- ради не поддающихся проверке потребностей, причем и те и другие готовы похоронить свои имена под какой-то непреложностью; а поскольку всем достичь этого не удается, большинство искупают банальностью пригрезившийся им избыток крови... Их жизни сотканы из безмерной свободы умирания, которой они не смогли воспользоваться: их поглощает невыразительная в глазах истории гибель, общая могила.

                Воскресенья жизни

             Если бы воскресную предвечернюю пору продлить на месяцы, то куда бы
пришло человечество, избавленное от пота и бремени первородного проклятья?
Это стоило бы проверить опытным путем. Можно быть абсолютно уверенным, что
преступление стало бы тогда единственным развлечением, разврат назвался бы
невинностью, дикий вой -- мелодией, а издевательский смех -- нежностью. Ощущение безмерности времени превратило бы каждую секунду в нестерпимую
муку, в обрамление смертной казни. В наполненных поэзией сердцах воцарились
бы скептическая кровожадность и печаль гиены; мясники и палачи измаялись бы
от томной праздности, а церкви и бордели надрывались бы от стонов.
Вселенная, преображенная в воскресную сиесту, -- вот определение скуки и конец вселенной... уберите проклятье, нависшее над Историей, и она тотчас
закончится, растворится вместе с жизнью в абсолютном ничегонеделании,
обнаружит свою условность. Труд в пустоте рождает и упрочивает мифы; будучи
примитивным опьянением, он порождает и укрепляет веру в "реальность", но созерцание чистого существования, созерцание, независимое от поступков и предметов, усваивает
лишь то, чего нет... Праздные люди замечают больше явлений и видят их глубже, чем люди деловые: никакой труд не ограничивает их кругозора; рожденные в вечное
воскресенье, они наблюдают, причем им удается видеть и самих себя, занятых
наблюдениями. (Единственная функция любви состоит в том, чтобы помогать нам коротать по воскресеньям жестокие в своей нескончаемости часы от обеда до ужина,
травмирующие нас на всю оставшуюся неделю, травмирующие навеки. В эти бесконечные воскресенья недуг бытия проявляется в полной мере. Иногда нам случается в чем-нибудь забыться, но как забыться в самом мире? Эта невозможность и есть определение нашего недуга. Пораженный им не исцелится никогда, даже если вселенная полностью изменится. Должно было бы измениться только его сердце, но оно не меняется; вот почему существование имеет для него только один смысл: погружаться в страдание так, чтобы ежедневный уход в нирвану возвышал его до восприятия нереальности...)

                Животное, идущее окольным путем

          Когда мы непрерывно думаем, движимые мощной навязчивой идеей о том, что
человек существует, что он является тем, чем он является, и не может быть
иным, мы уклоняемся с прямого пути. Но из тысячи определений,
свидетельствующих о том, чем он является, ни одно не выглядит абсолютно
достоверным: чем они произвольнее, тем более приемлемыми кажутся. Хотя при
этом к нему одинаково подходят и самый легкокрылый абсурд, и самая неуклюжая
банальность. Бесконечное множество его признаков превращает его в самое
неопределенное существо из всех, какие только мы можем себе представить.
Если животные идут прямо к своей цели, то он блуждает по обходным путям; это
окольное животное в полном смысле слова. Его ненадежные рефлексы, из
ослабления которых проистекает сознание, делают его похожим на
выздоравливающего больного, которому хочется вновь заболеть. В нем нет
ничего здорового, если не считать воспоминания о былом здоровье. Кем бы он
ни был -- потерявшим крылья ангелом или утратившей шерсть обезьяной, -- он
сумел выплыть из безымянности прочих существ только за счет ухудшения
здоровья. Дурной состав крови способствовал появлению у него неуверенности и
каких-то проблем, а недостаток жизненной силы вынуждал его то и дело
удивляться и задаваться вопросами. Как назвать вирус, который выводил его из
дремотного состояния, заставляя бодрствовать, когда все остальные живые
существа спали? Что за червь завладел его покоем, какой примитивный
возбудитель познания обрек его на замедленность действий и заторможенность
желаний? Кто наделил его жестокость первой истомой? Выйдя из кишащего сонма
других живых существ, он придумал себе еще более хитроумную неразбериху и
методично усвоил недуги жизни, оторванной от собственных корней. Из всего,
что он предпринял ради исцеления себя от самого себя, образовалась еще более
странная болезнь: его "цивилизация" представляет собой всего лишь попытку
найти лекарства от не поддающегося исцелению -- и желанного -- состояния. Дух увядает с приближением здоровья: человек должен либо быть инвалидом,
либо отказаться называть себя человеком. Тогда же, после того как он подумал
обо всем и начинает думать о самом себе -- ибо у него получается это лишь после того, как он поразмыслит о вселенной и вспомнит о самой последней
своей проблеме, -- ему остается лишь смущенно удивляться. И тем не менее
обреченной на здоровье природе он предпочитает свое собственное поражение.
Ключ к нашей выносливости
            Тот, кому при помощи воображения, переполняемого жалостью, удалось бы
зафиксировать все свои страдания, удалось бы оказаться современником всех
мучений и переживаний любого взятого наугад мгновения (если предположить,
что такой человек мог бы существовать), стал бы гигантом любви и самой
большой жертвой в истории сердца. Но представлять себе подобную невероятную
ситуацию нет никакой нужды. Нам достаточно пристально посмотреть на самих
себя, достаточно заняться археологией собственных тревог. Мы движемся вперед
через пытки дней, потому что ничто, кроме нашей боли, не останавливает этого
продвижения. Страдания других кажутся нам объяснимыми и преодолимыми: мы
полагаем, что другие страдают из-за недостатка воли, смелости или
трезвомыслия. Всякое страдание, кроме нашего, представляется нам заслуженным или до смешного понятным; в противном случае единственной константой в непостоянстве наших чувств был бы траур. Но траур мы носим только по самим себе. Если бы мы смогли понять и полюбить безграничное число агоний, которые имеют место вокруг нас, и все жизни, которые представляют собой скрытые смерти, нам потребовалось бы столько сердец, сколько есть страдающих людей. А если бы у нас была удивительно долгая память, сохраняющая в виде настоящего всю совокупность наших прошлых мук, мы рухнули бы под такой ношей. Жизнь возможна только благодаря слабости нашего
воображения и нашей памяти.

            Наша сила проистекает из нашей забывчивости и нашей неспособности
представить себе все многообразие одновременно существующих судеб. Ни один
человек не смог бы выжить, умея единым мысленным взором охватить всю
вселенскую боль, ибо каждое сердце рассчитано лишь на определенное
количество страданий.

                Исчезновение через избавление

            Ошибка любой доктрины избавления состоит в уничтожении поэзии,
стремлении развеять атмосферу незавершенности. Если бы поэт стремился
спастись, он изменил бы самому себе: спасение -- это смерть песни, отрицание искусства и духа. Как можно чувствовать себя солидарным с завершенностью? Мы
можем совершенствовать и пестовать наши горести, но каким образом можно от
них освободиться, не лишившись почвы под ногами? Покорно принимая проклятие,
мы существуем, только пока страдаем. Душа обретает величие и погибает только
через количество невыносимого, которое она взваливает на себя.

                Осознание несчастья

               Все стихии и поступки оказываются в сговоре, чтобы ранить тебя. Может,
тебе стоит облечься в броню презрения, укрыться в крепости отвращения,
помечтать о сверхчеловеческом безразличии? Однако отголоски времени стали бы
преследовать тебя даже в самом дальнем твоем забытьи... Когда ничто не может
помешать ране кровоточить, сами идеи окрашиваются в красный цвет или
громоздятся друг на друга, подобно опухолям. В аптеках нет специфических
средств против существования -- разве что слабые лекарства для хвастунов. Все люди несчастны, но многие ли из них об этом знают? Осознание несчастья -- слишком тяжелая болезнь, чтобы фигурировать в статистике агоний или в регистрах Неисцелимого. Оно делает ад менее престижным и превращает бойни времени в идиллии. Что за грех ты
совершил, чтобы родиться, что за преступление -- чтобы существовать? Твоя боль, равно как и твоя судьба, беспричинна. Страдать по-настоящему – это значит принимать страдания как милость со стороны безумной природы, как негативное чудо, не ссылаясь на причинно-следственную связь...  Во фразе Времени люди присутствуют в виде запятых, а чтобы остановить его, нужно остановиться самому, превратившись в точку.

                Восклицательная мысль

               Дух беззащитен против осаждающих его миазмов, ибо они
зарождаются в самом гиблом на свете месте, там, где безумие смешивается с
нежностью в клоаке утопий и грез: в нашей душе. И даже если бы мы могли
изменить законы вселенной или предвидеть ее капризы, она ослепила бы нас
своими несчастьями, навязала бы нам принцип своего упадка. Вы говорите,
будто бывают непогибшие души? Покажите же нам их, чтобы можно было отразить
это в протоколе, чтобы ими занялась наука и комедия, чтобы можно было
причислить их к лику святых!
Апофеоз смутного

           Сущность народов еще в большей степени, чем сущность индивидуумов,
можно постигать через их сопричастность смутному. Очевидности, в которых те
и другие живут, раскрывают всего лишь их преходящий характер, их периферию,
внешний облик. То, что может выразить тот или иной народ, обладает только исторической ценностью: это его успех в сфере становления; а вот то, чего он выразить не
может, его неудача в вечности, -- это его бесплодная жажда самого себя;
поскольку его усилия исчерпать себя в выражении оказываются бесплодными, он
заменяет выражение некоторыми словами -- намеками на несказанное...
Сколько же раз в наших паломничествах за пределы интеллекта мы слагали
наши тревоги под сень исполненных тоски устремлений, скрывающихся за словами
Sehnsucht, yearning, saudade (Тоска -нем., англ., исп.), устремлений, подобных звонким плодам, поспевающим для слишком зрелых сердец!

                Одиночество -- раскол в сердце

              Всякий раз, когда жизнь не предстает перед нами в виде чуда, всякий
раз, когда мгновение не стонет от сверхъестественной дрожи, мы оказываемся
обреченными на погибель. Как возобновлять ощущение полноты, как воссоздавать
секунды исступления, вулканические молнии, необыкновенное воодушевление,
которые низводят Бога до уровня нашего праха? С помощью каких уловок
возрождать эти небесные сияния, рядом с которыми
             Не в нашей власти воскресить в памяти потрясения, возвращавшие нас к началу движения, делавшие нас властелинами мгновения времени, творцами вселенной. Теперь мы видим во вселенной только ее убожество, только угрюмую действительность: мы живем, чтобы разучиться испытывать восторг. Уже не чудо определяет нашу традицию и нашу субстанцию, а пустота вселенной, лишенной собственного пламени, поглощенной собственной пустотой; только она, эта пустота, и является объектом наших раздумий -- одинокая вселенная перед одиноким сердцем, которым предопределено разойтись и ожесточиться в противоборстве. Когда одиночество обостряется до такой степени, что становится уже не столько нашей данностью, сколько нашей единственной верой, тогда мы утрачиваем нашу общность со всем остальным: еретики существования, мы изгнаны из сообщества живых, чья единственная добродетель сводится к тому, чтобы ждать, затаив дыхание, чего-нибудь, что не было бы смертью.

                Закатные мысли
            Одержимость исцелением знаменует собой конец цивилизации, погоня за спасением – конец философии. Платон и Аристотель снисходили до этих забот только из
потребности в равновесии; после них эти заботы стали доминировать во всех
сферах.

                Ресурсы самоуничтожения

             Рожденные в темнице с бременем на плечах и на мыслях, мы не смогли бы
дотянуть до конца даже одного-единственного дня, если бы возможность
покончить с ним не побуждала бы нас все начать сначала на следующий день...
Оковы и спертый воздух этого мира лишают нас всего, кроме свободы
самоубийства; и эта свобода наполняет нас такими силой и гордостью, что мы
одерживаем победу над докучающей нам ношей.  Быть в состоянии распорядиться собой и отказываться от этого -- есть ли на свете что-либо более непостижимое? Утешение с помощью возможного самоубийства раздвигает до бесконечного пространства стены этого жилища, где мы задыхаемся. Идея самоуничтожения, многообразие способов достижения этого, их простота и доступность одновременно и радуют, и пугают нас, ибо нет ничего более простого и более страшного, чем акт, посредством которого мы
принимаем бесповоротное решение о нас самих. В одно мгновение мы устраняем
все мгновения; сам Бог и тот не смог бы этого сделать. Но, хвастливые
демоны, мы отодвигаем наш конец: как отказаться от демонстрации нашей
свободы, от игры нашей спеси?.. Кто никогда не замысливал самоликвидации, кто не предчувствовал возможности прибегнуть к веревке, пуле, яду или морской воде, тот является жалким рабом, червяком, ползающим в космической падали. Этот мир может все у нас отнять, все нам запретить, но нет никого, в чьей власти помешать нам
устранить себя. Все средства нам в этом помогают, все наши бездны к этому
приглашают, но все наши инстинкты этому сопротивляются. Это противоречие
рождает в мозгу неразрешимый конфликт. Но мы слишком поздно просыпаемся: против нас оказываются годы, оплодотворенные исключительно наличием инстинктов, удивленных выводами, к которым нас приводят наши раздумья и разочарования. И они сопротивляются. Тем не менее, обретя уверенность в своей свободе, мы обнаруживаем в себе решимость, причем решимость тем более заманчивую, что мы ею не пользуемся.
Благодаря ей мы выдерживаем дни и, что еще более важно, ночи: мы больше не
чувствуем себя ни нищими, ни раздавленными бедами, мы ведь располагаем
наиважнейшей из возможностей. И даже если мы так и не соберемся использовать
их, даже если мы испустим дух вполне традиционно, получается, что в наши
руках все-таки побывало сокровище: разве есть на свете большее богатство,
чем самоубийство, которое каждый носит в себе?

                Ангелы-реакционеры

            Вселенной правит несправедливость. Все, что в ней строится, и все, что в ней рушится, несет на себе отпечаток какой-то нечистой хрупкости, как будто материя
представляет собой плод некоего скандала в лоне небытия. Всякое существо
подпитывается агонией другого существа. Мгновения, словно вампиры,
набрасываются на анемию времени. Мир представляет собой вместилище
рыданий... На этой бойне скрестить руки или обнажить шпагу – поступки одинаково тщетные. Даже самому неистовому неистовству не под силу ни
потрясти пространство, ни облагородить души. Триумфы чередуются с
поражениями, повинуясь неведомому закону, имя которому судьба, -- имя, к
которому мы обращаемся, когда оказываемся несостоятельными в философском
смысле и когда наше пребывание на этом свете или на каком-либо ином свете
кажется нам безвыходным, подобным неразумному и незаслуженному проклятью.
Судьба -- излюбленное слово в словаре побежденных... Жаждущие назвать по
имени непоправимое, мы ищем утешения в словотворчестве, в четких
определениях, подвешенных над нашими катастрофами.

           Против кого бороться и на кого наступать, если несправедливость заполняет и воздух наших легких, и пространство наших мыслей, и молчание оцепенелых небесных светил? Бунт у нас получается такой же непродуманный, как и породивший его мир. Как вменить нам в обязанность возмещение всех видов ущерба, когда, подобно Дон Кихоту на
смертном одре, изможденные и почти безумные, мы утратили жизненную силу и
иллюзии, чтобы выйти навстречу битвам и поражениям? И как обрести свежесть
мятежного ангела, который еще в начале времен не ведал этого зловонного
благоразумия, в котором задыхаются наши порывы? Где взять столько пыла и
самоуверенности, чтобы заклеймить сонм других ангелов, ибо следовать за их
коллегой на этом свете означает низвергнуться еще ниже, тогда как людская
несправедливость подражает божественной несправедливости и любой бунт
противопоставляет душу бесконечному и разбивает ее об него?

                Забота о приличиях

            По-настоящему одинокая душа -- это не существо, покинутое людьми, а личность, страдающая среди них, влачащая свое одиночество по ярмаркам и
раскрывающая свои таланты улыбчивого прокаженного, комедианта непоправимого.
Великие отшельники былых времен были счастливы, не ведали двоедушия, им
нечего было скрывать: они беседовали только с собственным одиночеством...
Среди всех уз, привязывающих нас к вещам, нет таких, которые бы не
ослабевали и не погибали под воздействием страдания, освобождающего нас от
всего, кроме одержимости нами самими и ощущения нашей неисправимой
индивидуальности.

                Иногда по утрам

           Сожаление о том, что ты не Атлант, что ты не можешь встряхнуть плечами,
дабы помочь этой дурацкой материи обвалиться... Ярость идет по пути,
обратному космогоническому. В силу каких тайн мы иногда просыпаемся по утрам
с жаждой уничтожить все -- и безжизненное и живое? Когда демон погружается в
наши жилы, когда наши идеи бьются в конвульсиях, а желания воюют против
света, стихии пылают и сгорают, а наши пальцы стирают их в пепел.
Какие кошмары лелеяли мы по ночам, чтобы встать с постели врагами
солнца? Нужно ли нам ликвидировать себя, чтобы тем самым покончить со всем?
Какая сопричастность и какие узы продлевают нашу тесную связь со временем?
Жизнь стала бы невыносимой без отрицающих ее сил. Хозяева одного возможного
выхода, хозяева идеи бегства, мы могли бы легко себя истребить и -- на
вершине бреда -- извергнуть из себя эту вселенную... .Или же нам остается молиться и дожидаться следующего утра. (Писать книги было бы пошло и излишне, если бы мы могли вволю рыдать и подражать детям и женщинам, дающим волю своей ярости... В материи, из которой мы сделаны, в ее глубочайшей непристойности кроется начало горечи, смягчаемой только слезами. Если бы всякий раз, когда подступают печали, у
нас была возможность освобождаться с помощью плача, исчезли бы как смутные
недуги, так и поэзия. Но то ли врожденная скрытность, усугубленная
образованием, то ли дурное функционирование слезных желез обрекают нас на
мученичество с сухими глазами. Впрочем, ни крики, ни шквалы ругательств, ни
умерщвление плоти, ни вонзенные в собственные ладони ногти с последующим
утешением от вида крови уже не фигурируют среди наших методов терапии.
Отсюда следует, что мы все больны, что каждому из нас нужно было бы дать
Сахару, чтобы повыть там вволю, или же берега элегически-бурного моря, чтобы
к его неистовым жалобам примешивать наши еще более неистовые жалобы. Наши
пароксизмы требуют возвышенно-карикатурного окружения, апоплексической
бесконечности, видений казни через повешение, в которых небосвод служил бы
виселицей как нашим скелетам, так и всем первоосновам.)

                Суетливый траур

             Все истины направлены против нас. Но мы продолжаем жить, потому что
принимаем их как таковые и отказываемся делать из них выводы. Где тот, кто
бы отразил в своем поведении хоть один из уроков астрономии или биологии и
решил бы больше не вставать с постели из бунтарства или из смирения перед
межзвездными расстояниями или природными явлениями?

              Мыслима ли вообще гордыня, побежденная очевидностью нашей ирреальности?
А у кого хватит смелости ничего больше не делать, потому что всякое действие
в масштабах бесконечности смешно. Науки доказывают наше небытие. Но кто
извлек из этого последний урок? Кто стал героем тотальной лени? Никто ведь
не сидит сложа руки: мы суетимся больше муравьев и пчел. А между тем, если
бы, скажем, благодаря какой-нибудь чудесной идее или благодаря искушению
уникальностью муравей изолировался бы в муравейнике или пчела -- в своем
рое, если бы они увидели свои тяжкие труды извне, то, интересно, стали бы
они продолжать трудиться с тем же пылом или нет? Только разумное животное не смогло научиться ничему из своей философии: оно держится в стороне и все-таки упрямо повторяет все те же ошибки,  постоянно совершая что-то внешне вроде бы продуктивное, а в действительности никчемное. Жизнь со всеми ее верованиями, если взглянуть на нее со стороны, с какой угодно архимедовой точки1, оказывается и невозможной, и
даже непостижимой. Действовать можно только против истины.
Равновесие мира
             Кажущаяся симметрия радостей и мук ни в коей мере не является
следствием их справедливого распределения: она объясняется несправедливостью, обрушивающейся на некоторых индивидуумов, заставляя их собственным унынием компенсировать беззаботность других. Претерпевать последствия своих поступков или же быть от этого избавленным -- таков удел человеческий. Подобная дискриминация осуществляется независимо от каких-либо критериев: это фатальность, абсурдное распределение жребиев, фантасмагорический отбор. Никто не может ни избежать обреченности на счастье или несчастье, ни уклониться от вынесенного в момент рождения приговора, от сумасбродного суда, решение которого простирается на срок от сперматозоида до могилы.

                Прощание с философией

             Я отвернулся от философии в тот момент, когда понял, что неспособен
обнаружить у Канта1 ни малейшей человеческой слабости, ни единой
подлинной интонации печали; как у Канта, так и у других философов. По
сравнению с музыкой, мистикой и поэзией философская деятельность отличается
более умеренной жизненной силой и сомнительной глубиной и кажется достойным
занятием лишь людям робким и вялым.
            Философские упражнения неплодотворны; они разве что почетны. Мы всегда безнаказанно становимся философами: это ремесло без судьбы, заполняющее громоздкими мыслями бесцветные и пустые часы, когда нас не пронимает ни Ветхий Завет, ни Бах, ни Шекспир. И разве материализовались эти мысли хотя бы на одной
странице, сопоставимой с каким-нибудь восклицанием Иова, с ужасом Макбета
или высотой любой кантаты? Вселенную не обсуждают, ее выражают. Философия ее
не выражает. Подлинные проблемы начинаются лишь после того, как мы бегло
знакомимся с ней или же исчерпываем ее, начинаются после последней главы
огромного тома, где ставится окончательная точка в виде признания
собственной неспособности понять Неведомое, в котором живут все наши
мгновения и с которым нам следует бороться, поскольку оно, разумеется, ближе
и важнее хлеба насущного. Здесь философ покидает нас: он враг катастроф, он
рассудителен, как сам рассудок, и столь же осторожен. И мы остаемся в
компании больного чумой старика, в компании знакомого с любым бредом поэта и
в компании музыканта, у которого возвышенное переполняет сердце. Мы начинаем
жить по-настоящему лишь после философии, на ее руинах, лишь поняв ее ужасную
никчемность и то, что обращаться к ней бесполезно, поскольку она не в
состоянии нам в чем-либо помочь.
             Какой прок в знании, что природа сущего состоит в "воле к жизни", в "идее", в фантазии Бога или же в Химии? Обыкновенное умножение слов, тонкие сдвиги смысла. Сущему противны словесные объятия, а внутренний опыт не открывает нам ничего, кроме исключительного и невыразимого мгновения. Впрочем, само бытие есть всего лишь претензия. Ничто. Вообще, определения дают только от отчаяния.

             И понятия, и экстазы кончаются ничем. Когда музыка погружает нас в
"сокровенные глубины" бытия, мы стремительно всплываем на поверхность --
последствия иллюзии рассеиваются, и знание оказывается неэффективным.
Вещи, которых мы касаемся и которые постигаем, столь же невероятны, как
наши органы чувств и наш разум; мы уверены разве что в нашей словесной
вселенной, чрезвычайно удобоуправляемой -- и бесполезной. Бытие немо, а дух
болтлив. Это и называется знанием. Оригинальность философов сводится к изобретению терминов. Поскольку существует всего три-четыре позиции по отношению к миру -- и примерно столько же способов умирания, -- то нюансы, разнообразящие и приумножающие их, зависят только от выбора лишенных какого бы то ни было метафизического значения словарных единиц.  Мы погружены в бездну плеанастической вселенной, где вопросы и ответы на них стоят друг друга.)

                От святого к цинику

              Насмешки понизили все до уровня предлога, все, кроме солнца и Надежды,
кроме двух условий жизни: светила мира и светила сердца, одного --
сверкающего, другого -- незримого. Греющийся на солнце и полный надежд
скелет был бы сильнее отчаявшегося и уставшего от света Геркулеса; существо,
тотально проницаемое для Надежды, стало бы могущественнее Бога и живее
Жизни.
               Человек осквернил все рождающееся и умирающее под солнцем, кроме самого
солнца; все рождающееся и умирающее с надеждой, кроме самой надежды. Однако,
не смея идти еще дальше, он решил ограничить свой цинизм. Дело в том, что
притязающий на последовательность циник является таковым лишь на словах. Его
поступки обнаруживают существо в высшей степени противоречивое: никто не
смог бы жить, ликвидировав свои суеверия. Чтобы добиться тотального цинизма,
необходимы усилия, противоположные усилиям, направленным на достижение
святости, и, по меньшей мере, столь же значительные; или же надо представить
себе святого, который, достигнув вершин очищения, вдруг обнаружил бы тщету
всех своих потуг и... смехотворность Бога.

                Спиной ко времени

              Вчера, сегодня, завтра -- все это категории из лексикона челяди. Для
праздного человека, надменно водворившегося в Безутешности, для того, кого
удручает каждое мгновение, прошлое, настоящее и будущее, -- это только переменчивые обличья одного и того же недуга, самотождественного в своей
субстанции, неумолимого в своей вкрадчивости и монотонного в своем упорстве.
И недуг этот равен по объему бытию, он, собственно, и есть само бытие.

                В одной из мансард земного шара

            "Я грезил об отдаленных веснах, о солнце, освещающем только пену волн и
беспамятство моего рождения, о солнце, враждующем с землей и с маниакальным
стремлением находить повсюду лишь желание быть в другом месте. Наша земная
судьба, которая навязала нам этот недуг и приковала нас к этой угрюмой
материи, этой окаменевшей слезе, о которую разбиваются наши рожденные
временем рыдания, слезе, в незапамятную эпоху упавшей из первого содрогания
господа. Я возненавидел все полудни и полночи планеты, я истомился по миру без
климата, без составляющих сутки часов и наполняющего часы страха, я
возненавидел вздохи смертных под бременем веков. Где оно, мгновение без
конца и без желания, где она, та первозданная пустота, нечувствительная к
предощущениям падения и жизни? Я искал географию Ничего. Искал неведомые
моря и другое солнце, не запятнанное позором живительных лучей, искал
укачивания недоверчивого океана, куда погрузились бы аксиомы и острова,
океана, состоящего из огромного количества наркотической жидкости, сладкой и
усталой от знания. Эта земля -- грех Творца! Но я больше не хочу искупать вину других
людей. Я желаю исцелиться от собственного рождения в агонии за пределами
материков, в текучей пустыне, в безличном крушении". Неопределенный ужас.  О нашей хрупкости нам напоминает вовсе не вторжение какого-то определенного недуга: более смутные, но и более тревожные предуведомления означают для нас угрозу изгнания из лона времени. Приближение отвращения, чувства, отделяющего нас от мира физиологически, открывает нам, насколько легко разрушить крепость наших инстинктов или устойчивость наших привязанностей. Когда мы здоровы, наша плоть эхом вторит вселенской пульсации, а кровь воспроизводит ее ритм; когда же мы испытываем отвращение, до поры до времени подстерегающее нас, словно виртуальный ад, чтобы затем овладеть нами внезапно, мы оказываемся столь же изолированными во вселенной,
как какой-нибудь монстр, порожденный тератологией одиночества.  Критической точкой жизненной силы является не болезнь, поскольку болезнь -- это борьба, а неопределенный ужас, который отвергает все и отнимает у желаний способность порождать новые ошибки. Чувства теряют свою свежесть, вены пересыхают, а органы перестают воспринимать что-либо иное,  кроме интервалов, отделяющих их от их собственных функций. Все становится пресным: и пища, и грезы. Исчезает аромат в материи и загадочность в
сновидениях. И гастрономия, и метафизика становятся в равной степени
жертвами утраты нами жизненного аппетита. Нам только и остается, что часами
дожидаться других часов, ждать мгновений, которые не убегали бы от времени,
ждать верных мгновений, чтобы они вернули нас в обыденную пошлость
здоровья... и позволили нам забыть о его подводных рифах.

              Человек есть существо по преимуществу догматическое, причем догмы его тем глубже, чем меньше он их формулирует, чем меньше знает
о них, чем меньше пытается следовать им. Мы все верим в гораздо большее количество вещей, чем можем предположить: мы даем в нашей душе приют нетерпимости, планируем кровавые превентивные меры и, прибегая для защиты наших идей к самым крайним мерам, перемещаемся по земле, подобно неким бродячим неприступным крепостям. Каждый из нас норовит превратить самого себя в наивысшую догму; ни одна теология не
защищает так своего бога, как мы защищаем наше "я". А то, что мы осаждаем
это "я" вопросами, ставим его под сомнение, так это лишь из ложной
элегантности, которой мы приправляем наше высокомерие: дело-то выиграно
заранее.
            Как избежать абсолютизации самого себя? Для этого нужно было бы
представить себе существо, лишенное инстинктов, не носящее никакого имени и
не знакомое с собственным образом. Однако во всем, что есть в мире, нам
видятся наши черты; и даже ночь недостаточно черна, чтобы помешать нам
искать в ней наше отражение. Мы неотступно стоим у себя перед глазами, и
наше несуществование до рождения и после смерти представляется нам не более
чем идеей, да и то посещающей нашу голову лишь в краткие мгновения: Мы
ощущаем лихорадку нашего пребывания на земле, как вечность, которая хотя и претерпевает изменения в худшую сторону, но все же остается неиссякаемой в своем принципе.  Еще не родился тот человек, который бы себя не любил.

                Тень будущего

               У нас есть все основания представить себе такое время, когда все --
даже музыка и поэзия -- станет для нас чем-то ожившим. И тогда мы, предав
забвению обычаи и внутренний огонь, дойдем до такой степени самоотрицания,
что, устав от познания замогильных тайн, будем влачить наши дни в истертом
до дыр саване. Когда от сонета, точность которого возвышает мир слова над
великолепно придуманным космосом, у нас перестанут туманиться глаза и когда
от сонаты у нас вместо прежних чувств будет появляться зевота, тогда от нас
откажутся даже кладбища, поскольку им нужны только свежие трупы, такие, в
которых есть хотя бы капелька тепла и хотя бы тень жизни.
На пороге нашей старости наступит час, когда, утратив весь наш пыл,
горбясь изменившим нам телом, мы побредем -- полупризраки, полупадаль --
неведомо куда... Ведь из страха стать жертвой иллюзий мы давно в себе
подавили всякий трепет. Не сумев отказаться от собственной плоти, не пожелав
превратить ее в сонет, мы будем таскать ее, гниющую, превратившуюся в
лохмотья, и, зайдя по ту сторону музыки или смерти, слепые, спотыкаясь,
будем брести в сторону кладбищенского бессмертия...

                "Небесная собака"

              Никто не знает, что человек должен потерять, чтобы посметь отбросить в
сторону любые условности. Никто не знает, что потерял Диоген, став
человеком, который позволяет себе все, который претворил в жизнь свои
сокровеннейшие мысли с такой сверхъестественной наглостью, с какой это
сделал бы какой-нибудь бог познания, похотливый и одновременно непорочный.
Большей искренности история не знает; это, пожалуй, предельный случай
откровенности и трезвости ума и в то же время пример того, чем мы могли бы
стать, если бы воспитание и лицемерие не сдерживали наших желаний и
поступков.
             "Однажды некий человек впустил его к себе в богато обставленный дом и
сказал ему: "Главное, не плюй на пол". Диоген же, которому как раз хотелось
плюнуть, плюнул ему в лицо, крикнув, что это единственное грязное место во
всем доме, где он смог удовлетворить свое желание" (Диоген Лаэртский).
Какой человек, будучи принят в богатом доме, не сожалел о том, что у
него нет океана слюны, чтобы утопить в нем всех существующих на земле
собственников? А с другой стороны, кто не сглотнул своего мелкого плевочка
из страха, что он попадет на физиономию почтенного пузатого вора?
Мы все до смешного робки и осторожны: цинизм в школах не преподается.
Гордость тоже.
           "Менипп в своей книге "Доблесть Диогена" рассказывает, что того взяли в плен и продали в рабство, а там спросили, что он умеет делать. Диоген ответил: "Распоряжаться, -- и крикнул глашатаю: -- Так что спрашивай, кто хочет купить себе хозяина!" Человек, смело выступивший против Александра и Платона, занимавшийся рукоблудием в общественном месте ("Вот ведь было бы хорошо, если бы, потерев себе таким же образом брюхо, можно было бы избавиться от чувства голода!"); житель знаменитой бочки и владелец прославленного фонаря, изготовлявший в молодости фальшивые деньги (можно ли отыскать более подходящее для киника ремесло?), какой опыт приобрел он, этот
человек, общаясь со своими ближними? Разумеется, такой же, как и мы все, с
некоторой, однако, разницей: единственным предметом его размышлений и его
презрения был человек. Свободный от искажающих призм какой бы то ни было
морали и какой бы то ни было метафизики, он только тем и занимался, что
снимал с него одеяния, дабы показать нам его еще более голым и
отвратительным, чем он предстает в любых комедиях, в любых апокалипсисах.
"Сократ, сошедший с ума" -- вот как называл его Платон. "Сократ, ставший искренним" -- вот как следовало бы его назвать. Сократ, отрекшийся от Добра, от условностей и от общества, Сократ, ставший, наконец, только психологом. Однако Сократ -- при всем своем величии – подчиняется условностям; он остается учителем, образцом для подражания. И только Диоген ничего не предлагает; суть его поведения -- как, впрочем, и суть кинизма -- определяется утробной боязнью стать человеком, стать посмешищем.
Мыслитель, отказавшийся от иллюзий в отношении человеческой реальности,
отказавшийся от уловок в виде мистики, но желающий при этом остаться в
рамках этого мира, приходит к такому мировоззрению, в котором перемешиваются между собой мудрость, горечь и фарс. Если же он, дабы уединиться, выбирает заполненную народом площадь, то волей-неволей начинает смеяться над "себе подобными" или демонстрировать свое отвращение, которое с нашим христианством и нашей полицией мы уже не можем себе позволить. Два тысячелетия проповедей и законоуложений подсластили нашу желчь. Хотя, право же, кто сейчас, в этом спешащем мире, остановится, чтобы ответить на наши выходки или упиться нашим воем? Уже одно то, что величайшего знатока рода человеческого прозвали"собакой", доказывает, что у человека никогда не хватало мужества примириться с собственным образом и что он всегда бесцеремонно отвергал истину. Диоген изжил в себе всякое позерство. Каким же он от этого стал
чудищем в глазах других людей! Ведь для того, чтобы занять почетное место в
философии, нужно быть комедиантом, нужно уважать игру в идеи и
воодушевляться мнимыми проблемами. В любом случае человек как таковой -- это
не по вашей части, господа философы! Вот что сказал Диоген Лаэртский:
"Как-то на Олимпийских играх глашатай провозгласил: "Диоксипп победил
людей". На что Диоген ответил: "Он одержал победу над рабами, а люди -- это
по моей части". И в самом деле, он, не имевший ничего, кроме котомки, нищий из нищих,
подлинный святой в сфере зубоскальства, побеждал людей так, как никто
другой, притом гораздо более грозным, чем у завоевателей, оружием.
Нам следует радоваться случайности его появления на свет до наступления
христианской эры. А то ведь кто знает -- не сделался ли бы он, пожелав отрешиться от мира и поддавшись нездоровому искушению внечеловеческим  приключением, всего лишь заурядным аскетом, которого канонизировали бы после смерти, и он благополучно затерялся бы в календаре среди прочих блаженных. Вот именно тогда он бы и стал настоящим сумасшедшим, он, нормальный человек, не причастный ни к какому учению, ни к какой доктрине. Явив собой образ неприглядного человека, он единственный показал нам, что все мы таковы. Враждебная к доводам очевидности религия не пожелала признать достоинств кинизма. Но сейчас пришло время противопоставить истинам сына Божия истины "небесной собаки", как называл Диогена один из современных ему поэтов.

                Вред от храбрости и страха

           Бояться -- это значит непрерывно думать о себе, не имея возможности представить объективный ход вещей. Ощущение чего-то ужасного, ощущение, что
все направлено против вас, предполагает мир, задуманный без индифферентных
опасностей. Трусливый человек, являясь жертвой обостренного субъективизма,
считает, что он в гораздо большей мере, чем все остальные люди, страдает от
неблагоприятных событий. Это заблуждение роднит его с храбрецом, который,
наоборот, из всего делает вывод о собственной неуязвимости. У обоих сознание
достигло крайней степени тщеславия: первый считает, что все сговорились против него, второй -- что ему все благоволят. (Храбрый человек -- это всего лишь фанфарон, который приветствует угрозу и бежит навстречу опасности.) Один располагает себя в
центре мира при помощи отрицания, другой -- при помощи утверждения, но они
разделяют одну и ту же иллюзию, поскольку у них одна и та же отправная
точка: опасность как единственная реальность. Один ее боится, а другой ее
ищет: ни тот ни другой не в состоянии возвыситься до четкого презрения к
окружающему миру; они все соотносят с собой и слишком волнуются (а все зло в
мире происходит от избыточного волнения, от динамичных фантазий храбрости и
трусости). Эти антикомичные и противоречивые сходные примеры порождают все
виды смуты, нарушающей движение времени; они окрашивают страстями даже едва
заметные события и проецируют свои воспаленные выдумки на вселенную,
которая, если относиться к ней без спокойного отвращения, представляет собой
невыносимое и деморализующее зрелище. Отвага и страх -- это два полюса одной
и той же болезни, заключающейся в том, что люди безо всяких на то оснований
находят в жизни смысл и серьезность... Именно из-за недостатка равнодушной
печали люди становятся фанатичными животными: и изощреннейшие, и самые
примитивные преступления совершают те, кто относится ко всему всерьез.
Только дилетант не жаждет крови, только он не злодей...

                Маршрут ненависти

              Бескорыстные подвиги деградируют, превращаясь в общественные начинания;
освещение стирает позолоту с самого святого нимба. Ангел, защищаемый
жандармом, -- именно так умирают истины и пропадает энтузиазм. Стоит
какому-нибудь бунту восторжествовать, как у него оказывается масса
сторонников, как откровение становится всеобщим, как победу присваивает
какое-то общественное учреждение. И вот уже некогда священный трепет
отшельников, доставшийся поначалу нескольким мечтателям-неофитам, унижен,
осквернен продажностью существования. Покажите мне хотя бы что-нибудь на
этой земле, что началось бы хорошо и не окончилось бы плохо! Гордые душевные
порывы низвергаются в сточную канаву, где затухают, будто дожив до своего
естественного конца: в этом вырождении и состоит драма сердца и негативный
смысл исторического процесса. Всякий "идеал", поначалу вскармливаемый кровью
своих приверженцев, изнашивается и рассеивается, когда становится достоянием
толпы. Кропильница превращается в плевательницу -- таков неминуемый ритм "прогресса"...
             На кого в этих условиях изливать ненависть? Ведь человек не несет
ответственности за то, что он есть, равно как и за то, каким он является.
Пораженный существованием, каждый человек, словно животное, испытывает на
своей шкуре проистекающие из этого последствия. И таким образом в мире, где
все достойно ненависти, ненависть становится обширнее самого мира и,
перерастая свой объект, изживает себя.  (Отнюдь не наша подозрительная усталость и не конкретные сбои в работе органов являются индикаторами утраты нами жизненной силы; и не наша растерянность, не резкие колебания температуры. А вот стоит нам ощутить
приступ немотивированной ненависти или беспричинной жалости – некую горячку, которую не измеришь термометром, -- как мы тут же понимаем, что наше равновесие находится под угрозой. Ненавидеть весь мир и самого себя со
звериным неистовством, испытывать жалость ко всему на свете и к самому себе -- эмоции, внешне противоречивые, но, в сущности, тождественные, ибо сжалиться можно только над тем, чьего исчезновения ты желаешь, над тем, что недостойно существования.
            Когда тобой внезапно овладевает сочувствие непонятно к кому, это означает, что телесная усталость подает тебе сигнал, предвещая опасное скольжение вниз. Когда же такое смутное и безмерное сочувствие оказывается обращенным на самого себя, -- считай себя последним из людей. Подобная негативная солидарность,  привязывающая нас к вещам ненавистью или жалостью, коренится в чрезвычайной
физической слабости. И эти две крайности, в которые мы впадаем одновременно
или последовательно, являются отнюдь не неопределенными симптомами, а скорее
отчетливыми признаками нехватки жизненной силы, которую все раздражает – от размытости существования до чрезмерной определенности нашей личности.
 
                Философия и проституция

           Философ, отказавшийся от систем и суеверий, но все еще упорно бредущий
по дорогам этого мира, должен подражать тротуарному пирронизму1,
которого придерживается самое недогматическое существо на свете: публичная
девка. Отрешенная от всего и всему открытая; приноравливающаяся к настроению
и мыслям клиента; меняющая всякий раз манеру говорить и выражение лица;
готовая казаться печальной либо веселой, оставаясь равнодушной; расточающая
продажные вздохи; откликающаяся на шалости своего верхнего соседа просвещенно-лживым взглядом, она предлагает уму такую модель поведения, которая может поспорить с моделью поведения мудрецов. Жить без убеждений по отношению к мужчинам и к самой себе – таков великий урок проституции, бродячей академии трезвости ума, столь же
маргинальной по отношению к обществу, как и философия. "Всему, что я знаю, я
обучился в школе продажных девок", -- должен был бы воскликнуть мыслитель,
который все принимает и от всего отказывается, который, следуя их примеру,
стал специалистом по утомленной улыбке, ведь люди для него -- это всего лишь
клиенты, а тротуары мира -- рынок, где он продает свою горечь, подобно тому
как его товарки продают свое тело.

                Имманентная ложь

            Жить означает верить и надеяться, то есть лгать другим и самому себе.
Поэтому самым достоверным из всех когда-либо созданных образов человека
остается образ Рыцаря Печального Образа, и такого рыцаря можно обнаружить
даже в самом мудрейшем из мудрецов. И тягостный эпизод, связанный с
Голгофой, и другой эпизод, более величественный и увенчанный Нирваной,
сопричастны одной и той же недействительности, хотя за ними и признали
символическое достоинство, в котором похождениям бедного идальго
впоследствии было отказано. Все люди не могут преуспеть одинаково: лжи
каждого из них свойственна разная плодотворность... Одно надувательство
удается, и тогда оно превращается в религию, учение или миф, приобретая уйму адептов; у другого судьба оказывается не такой счастливой, и тогда оно воспринимается как бредни, как умозрительная теория или как художественное произведение. Только неподвижные вещи не добавляют ничего к тому, чем они являются: камень не лжет и им никто не интересуется, а жизнь неустанно изобретает и сочиняет, так как жизнь есть роман о материи. Прах, влюбленный в призраков, -- вот что такое человек: его
совершенный, идеальный образ мог бы воплотиться в Дон Кихоте, увиденном
Эсхилом...

                Защита коррупции

             Если на одну чашу весов положить зло, излитое на мир "чистыми", а на
другую -- зло, причиненное беспринципными и бессовестными людьми, то первая
чаша перевесит. Для духа, предлагающего любую форму спасения, она неизбежно
материализуется в виде гильотины... Бедствия, происходящие в эпохи всеобщей
коррумпированности, менее серьезны, нежели катастрофы, характерные для эпох
пылких страстей; грязь приятнее крови, и в пороке больше нежности, чем в
добродетели, а в разврате больше человечности, чем в ригоризме. Царствующий человек, который ни во что не верит, -- вот модель своеобразного закатного рая, модель эффектного выхода из истории. Оппортунисты спасали свои народы; герои приносили им разорение. Ощущать себя современником не Революции и Бонапарта, а современником Фуше и Талейрана: приспособленчеству последних недостает разве что какого-нибудь налета печали, чтобы совокупность их поступков принять за
настоящее Искусство жизни. Заслуга беспутных эпох состоит в том, что они выявляли суть жизни, показывая, что все сущее всего лишь фарс и горечь, что ни одно событие не
стоит того, чтобы его приукрашивать, поскольку все они так или иначе
омерзительны. Ложь, подкрепляемая авторитетом такой-то великой эпохи,
такого-то века, такого-то короля, такого-то папы... "Правда" просвечивает
лишь в те моменты, когда свидетели, позабыв про созидательный бред,
позволяют себе говорить о разложении нравов, об утрате идеалов, о потере
веры. Знать означает "видеть", а вовсе не "надеяться" или "предпринимать".
Глупость, свойственная звездным часам истории, сопоставима только с
идиотизмом тех, кто эту историю делает. Люди доводят до конца свои поступки
и мысли, когда им не хватает изящества. Свободный дух испытывает отвращение
и к трагедиям, и к апофеозам: беды и победы удручают его не меньше, чем
пошлость. Зайти слишком далеко -- это значит предъявить неопровержимое доказательство дурного вкуса. Эстет не любит ни крови, ни возвышенного, ни
героев... Но уважает шутников...

                Обветшавшая вселенная

            Процесс устаревания мира слов происходит в другом ритме и с иной
скоростью, нежели износ материальной вселенной. Слова изнашиваются и
умирают, когда мы повторяем их слишком часто, а в материальном мире
монотонность является законом. Для духа требуется безграничный словарь, но
располагает он всего лишь несколькими вокабулами, обесцвеченными от
чрезмерного употребления. Поэтому новое требует необычных словосочетаний,
заставляет слова выполнять необычные функции: оригинальность сводится к
пытке над прилагательным и выразительной неточности метафоры. Поставьте
слова на подобающие им места, и вы получите каждодневные похороны Слова. То,
что в языке узаконено, несет ему смерть: слово предугадываемое есть слово
почившее. Лишь искусственное его употребление может вдохнуть в него новую
силу, а уж затем общество согласится с новым употреблением слова, использует
его и замарает. Дух бывает либо вычурным, либо его нет совсем, в то время
как природа нежится в простоте одних и тех же средств.
То, что мы называем нашей жизнью в противовес просто жизни, является
непрестанным созиданием новой моды при помощи искусной манипуляции словами.
Это -- чудовищное умножение пустяков, без которых нам пришлось бы умирать от
зевоты, поглощающей историю и материю. Если человек изобретает новые науки,
то это не столько для того, чтобы добиться приемлемого объяснения природы,
сколько для того, чтобы ускользнуть от скуки понятной, привычной, вульгарно
тождественной самой себе вселенной, которой он произвольно приписывает столько измерений, сколько прилагательных мы в силах спроецировать на эту неподвижную вещь: нам надоело смотреть на нее и терпеть ее, как на нее смотрели и глупо ее терпели наши
близкие и далекие предки. Горе тому, кто, раскусив весь этот маскарад,
устранится от него! Тайна его жизненной силы будет попрана, и ему не
останется ничего иного, как разделить неподвижную и грубую истину тех, в ком
иссякли источники Вычурного и дух захирел, утратив свой искусственный пыл.
А то, что такой момент наступит, совершенно очевидно; момент, когда в сердцах перестанут возникать надежды, когда земля покроется такой же коркой льда, как и все ее твари, когда не останется ни одной грезы, чтобы приукрасить бесплодие необъятных
просторов. Когда человечество увидит вещи такими, какие они есть, оно будет
стыдиться рожать детей. Жизнь без органического сока ошибок и обманов,
жизнь, выходящая из моды, не должна рассчитывать на снисходительность перед
судом сознания. Но в конце концов и само сознание рассеется, ведь оно
является всего лишь мелкой зацепкой посреди небытия, так же как жизнь
является всего лишь предрассудком. История держится до тех пор, пока над этими преходящими модами, отбрасывающими тени событий, парит некая более общая мода, представляющая собой неизменное. Однако когда всем станет ясно, что это неизменное – не что иное, как обыкновенный каприз, когда понимание того, что жизнь есть
заблуждение, станет всеобщим достоянием и единодушно принятой истиной, то
где тогда найдем мы силы, чтобы совершить или хотя бы замыслить какой-нибудь
поступок, какое-нибудь подобие деяния? Какая хитрость поможет нам пережить
наши инстинкты ясновидения и трезвомыслие наших сердец? И какое чудо поможет нам воскресить искушение будущим в вышедшей из моды вселенной?)

                Трухлявый человек

           Я больше не хочу сотрудничать ни с каким светом, ни с какой лучистой
энергией, не хочу пользоваться жаргоном жизни. Не произнесу больше: "Я
есмь", не покраснев от стыда. Бесстыдство дыхания связано со
злоупотреблением глаголом "быть", этим вспомогательным по существу
глаголом...
           Прошло то время, когда человек думал о своей жизни, как об утренней
заре. Застрявший на обескровленной материи, он открыт сейчас своему
подлинному долгу, долгу изучения собственной погибели и бегства к ней... он
находится сейчас на пороге новой эры, эры Жалости к себе. И эта Жалость
представляет собой его второе падение, более явное и более унизительное,
нежели первое, поскольку это неискупимое падение. Напрасно всматривается он
в горизонт: там вырисовываются очертания тысяч спасителей, но спасителей
фарсовых, ибо они тоже безутешны. Он отворачивается от них, чтобы подготовить свою перезрелую душу к тихой радости гниения... В своей глубокой осени он колеблется между Видимостью и Ничем, между обманчивой формой бытия и его отсутствием: вибрация между двумя ирреальностями... Сознание располагается в пустоте, которая образуется в существовании, разъедаемом умом. Нужно помрачиться рассудком, подобно идиоту или верующему, чтобы стать неотъемлемой частью "реальности", которая исчезает с появлением малейшего сомнения, ничтожнейшего подозрения на неправдоподобие или
какого-нибудь приступа тоски -- этих рудиментов, этих ростков сознания, которые предвосхищают его появление, а будучи развитыми, порождают,
определяют и обостряют его. Под воздействием этого сознания, этого
непреодолимого присутствия, от которого невозможно исцелиться, человек
добивается наивысшей привилегии -- возможности погубить себя. Почетный больной природы, он портит ее жизненные соки, порок абстрактного мышления
ослабляет его инстинкты, лишает их силы. Вселенная увядает от его
прикосновения, и время собирает чемоданы... Человек смог состояться -- и
прошествовать вниз по наклонной -- только на руинах стихий. Сделав свое
дело, он созрел для того, чтобы исчезнуть: на сколько же столетий растянется
его предсмертный хрип?

                Случайный мыслитель

                Идеи -- это суррогаты печалей.
                Марсель Пруст
        Я живу в ожидании Идеи; я предчувствую ее, ощущаю ее контуры, хватаюсь
за нее -- и я не могу ее сформулировать, она ускользает от меня, она еще не
принадлежит мне: может быть, я ее постиг, когда меня здесь не было? И как из
предстоящей и смутной сделать ее наличной и лучезарной в умопостигаемой
агонии изреченной мысли? Какого состояния мне нужно дождаться, чтобы она
расцвела -- и зачахла? Враг философии, я ненавижу все индифферентные идеи; я не всегда печален, следовательно, я думаю не всегда. Когда я разглядываю идеи, они
кажутся мне еще более бесполезными, чем вещи. Вот почему мне нравились
только досужие вымыслы великих больных, пустопорожние думы во время
бессонниц, молниеносные вспышки неисцелимых страхов, перемежаемые вздохами
сомнения.

                Преимущества слабоумия

           Чем больше в человеке естественного, тем меньше он художник. Гомогенной, недифференцированной, непрозрачной силе люди поклонялись в эпоху легенд и мифологических фантазий. Однако, когда греки пристрастились к умозрительным построениям, культ гигантов сменился у них культом анемичных юношей-эфебов; да и сами герои, в эпоху Гомера величественные простофили, благодаря трагедии превратились в носителей страданий и сомнений, не совместимых с их грубой природой.
Внутреннее богатство возникает тогда, когда конфликтам не дают
вырваться за пределы сознания, в то время как уделом уверенной в себе
жизненной силы является борьба с внешним противником, борьба с неким
посторонним объектом. В самце, ослабленном определенной долей женственности, сталкиваются две тенденции: с помощью того, что есть в нем
пассивного, он постигает целый мир поражений, а вот с помощью властной
стороны своей натуры он претворяет имеющуюся у него волю в закон. Пока его
инстинкты остаются ненарушенными, он интересен только как представитель
биологического вида, но стоит в них вкрасться какой-нибудь тайной
неудовлетворенности, как он становится завоевателем. Дух его оправдывает,
объясняет, извиняет и, ставя его в ряд патетических дураков, оставляет в
ведении Истории -- науки, занимающейся исследованием глупости в ее
становлении...
            Тот, чье существование не представляет собой недуга, недуга сильного и
одновременно неопределенного, никогда не окажется в гуще проблем, никогда не
познает их опасностей. Условия, благоприятствующие поискам истины и
самовыражения, располагаются на полпути между мужчиной и женщиной: именно
лакуны "мужественности" являются местопребыванием духа... Если чистая самка,
которую не заподозришь ни в сексуальной, ни в психической аномалии, с точки
зрения внутреннего содержания более пуста, чем животное, то самец без изъяна
как нельзя лучше подходит под определение "кретин". Задержите свой взгляд на
любом человеке, привлекшем ваше внимание или разбудившем ваши эмоции: в
механизме его личности непременно обнаружится какая-нибудь пустяковая
деталь, поврежденная ему на пользу. Мы по праву презираем тех, кто не извлек
выгоду из собственных недостатков, кто не воспользовался собственными
изъянами и не обогатился своими потерями, как презираем всякого страдающего
оттого, что он является человеком, или попросту не страдающего оттого, что
он существует. Потому невозможно, наверное, придумать более серьезного
оскорбления для человека, чем назвав его "счастливым", равно как нельзя
польстить ему лучше, чем подметив у него "налет печали"... Ведь веселость не
сочетается со значительными поступками и никто, кроме дураков, не смеется
наедине с собой. "Внутренняя жизнь" -- удел тонких умов, этаких трепещущих недоносков, подверженных эпилепсиям без конвульсий и пены изо рта. Биологически цельный человек остерегается "глубины", неспособен на глубокие переживания и
относится к этой самой глубине как к подозрительному измерению, мешающему
спонтанности поступков. И тут он не ошибается: вместе с копанием в себе
начинается драма индивида -- его слава и закат. Отгораживаясь от безымянного потока, от утилитарных ручейков жизни, он освобождается и от объективных целей. Цивилизацию можно считать "больной", когда тон в ней начинают задавать тонкие умы; благодаря им она одерживает решительную победу над природой, после чего ей остается окончательно рухнуть. Самый характерный образчик рафинированности обычно объединяет в себе свойства экзальтированного человека и софиста: на собственные порывы он смотрит как
бы со стороны и культивирует их, не веря в них. Здесь мы имеем дело с
дебильностью сумеречных эпох, возвещающих закат человека. Тонкие умы
позволяют нам мысленно представить себе миг, когда даже консьержи окажутся
во власти эстетских колебаний; когда у крестьян, сгибающихся под тяжестью
сомнений, не будет хватать сил держаться за плуг; когда все люди, страдающие
от ясновидения и лишенные инстинктов, станут угасать, будучи не в силах даже
сожалеть об окончании блаженной ночи своих иллюзий.

                О меланхолии

            Когда невозможно освободиться от самого себя, человек находит
удовольствие в самопожирании. Нет никакого резона ссылаться на Князя Тьмы,
якобы распределяющего между нами несчастья: мы больны без болезни и осуждены
не за пороки. Меланхолия -- это мечтательное состояние эгоизма: когда нет
объектов вне "я", нет поводов для ненависти или любви, но при этом все равно
возникает ощущение падения в топь томления, ощущение ада без ада, ощущение
бесконечного повторения позывов смерти... Если печаль довольствуется любыми,
даже самыми непритязательными декорациями, то меланхолия требует для себя
огромных пространств, безграничных ландшафтов, чтобы разлить по ним свою
унылую и туманную благодать, свой расплывчатый недуг, который боится
исцеления, боится, что его разложению и распространению его волн будет положен конец. Она распускается -- этот причудливый цветок самолюбия -- среди ядов, из которых
она черпает свою силу и силу своего упадка. Подпитываясь тем, что ее портит,
она скрывает в своем мелодичном имени Гордыню Поражения и Жалость к самой
себе...
                Жажда быть первым

             Какой-нибудь Цезарь ближе к сельскому старосте, чем к исключительно
умному человеку, лишенному, однако, инстинкта господства. Самое важное -- повелевать, и почти все люди к этому стремятся. Управляете ли вы империей,
племенем, семьей или же распоряжаетесь всего одним слугой, вы раскрываете
ваш талант тирана, иногда блистательный, иногда карикатурный: весь мир или
хотя бы один человек находится у вас под началом. Так возникает настоящая
цепочка несчастий, которые рождаются из потребности властвовать. Мы живем
рядом с сатрапами: каждый -- сообразно своим возможностям – пытается приобрести толпу рабов или же довольствуется всего одним рабом. Людей
самодостаточных не бывает: даже самый скромный человек рано или поздно
найдет себе друга или подругу, чтобы осуществить свою мечту о господстве.
Повинующийся рано или поздно сам заставит кого-нибудь повиноваться себе: из
жертвы он станет палачом; вот самое страстное желание любого из смертных.
Одним лишь нищим и мудрецам оно чуждо, кроме тех случаев, когда они ведут
какую-нибудь более тонкую игру... Жажда власти позволяет Истории непрерывно обновляться, сохраняя при этом свою неизменную сущность. Религии, правда, пытаются бороться с этим явлением, но лишь усугубляют его. Христианство, например, готово было бы превратить землю если не в рай, так в пустыню. Под всеми разнообразными
формами, которые может принимать в обществе человек, скрывается некая
константа, некая самотождественность, которая объясняет, почему, несмотря на
кажущиеся признаки изменения, мы эволюционируем, ходя по кругу, и почему,
если бы вследствие сверхъестественного вмешательства мы утратили бы наши
свойства монстров и марионеток, история тотчас же закончилась бы.
Попробуйте стать свободными -- вы умрете от голода. Общество терпит вас только потому, что вы бываете поочередно то раболепными, то деспотичными;
это тюрьма без стражей, но из нее невозможно сбежать и при этом остаться в
живых. Куда бежать, если жить мы можем только в граде, а для этого у нас нет
инстинктов; и что делать, если мы недостаточно предприимчивы, чтобы просить
милостыню, и недостаточно уравновешенны, чтобы предаться мудрости? В
конечном счете, мы, как и все остальные, остаемся на месте, делая вид, что
занимаемся делами. Мы решаемся на эту крайность, пользуясь запасом хитрых
уловок и имея в виду, что симулировать жизнь не так смешно, как жить.
Пока все жители будут страстно интересоваться делами своего града, в
нем будет царить замаскированный каннибализм. Политический инстинкт является
прямым следствием Греха, непосредственной материализацией Грехопадения.
Каждый должен был бы заниматься своим собственным одиночеством, но
получается, что каждый присматривает и за одиночеством других. У ангелов и бандитов есть предводители; почему бы не иметь предводителей и промежуточному звену, то есть большинству человечества?  Отнимите у людей желание быть рабами или тиранами -- вы разрушите град в мгновение ока. Так что липовый договор скреплен навеки; и история следует своим путем, виляя между преступлениями и грезами. Ничто не в силах
остановить историю: ее ходу сопричастны даже те, кто испытывает к ней
отвращение.
                Положение бедняка

          Собственники и попрошайки -- вот две категории, которые противятся
любым переменам, любому связанному с обновлением беспорядку. Расположившиеся
в двух крайних точках социальной лестницы, они страшатся любого изменения
как в сторону добра, так и в сторону зла: они одинаково стабильны, одни -- в
изобилии, другие -- в нужде. Между ними располагаются те, чей безымянный пот
скрепляет фундамент общества: суетящиеся, трудящиеся, упорствующие и
культивирующие абсурдные надежды. Государство подпитывается их анемией;
представление о статусе гражданина без них было бы бессодержательным и
нереальным, равно как и представление о роскоши и попрошайничестве: богачи и
босяки -- это паразиты Бедняка. Если от нищеты существует тысяча лекарств, то бедность неизлечима. Как помочь тем, кто упорно не желает умирать с голоду? Даже Господь не в силах облегчить их судьбу. Между баловнями судьбы и оборванцами бродят эти
почтенные голодающие, эксплуатируемые и теми, кто купается в роскоши, и
теми, кто одет в лохмотья, -- всеми теми, кто, испытывая отвращение к труду,  удобно устраиваются -- в салонах или на улице -- в зависимости от удачливости или от призвания. Вот так человечество и движется вперед: с горсткой богачей, с горсткой нищих и со всеми своими бедняками... Идти в сторону конца истории с цветком в петлице -- вот единственная достойная манера держаться посреди раскручивающегося времени. Как жаль, что не будет Страшного суда,  что нет даже удобного повода бросить вызов! Верующие -- это комедианты вечности, а вера -- потребность во вневременных подмостках... Ну а мы, неверующие, мы умрем на фоне наших декораций, слишком усталые, чтобы соблазниться на угощения, обещанные нашим трупам...
Согласно Майстеру Экхарту, божественность предшествует Богу, является его сущностью, его бездонной глубиной. А что же обнаружили бы
мы в сокровеннейших глубинах человека, что определяет его субстанцию в
отличие от божественной сущности? Мы бы обнаружили Неврастению, и поэтому
она для человека является тем же, чем для Бога является божественность.
Мы живем в атмосфере бессилия: акт созидания, выдумывания, изготовления
чего-либо значим не столько сам по себе, сколько благодаря той пустоте, тому
падению, которое за ним следует. Все наши неизменные и неизбежно тщетные
попытки понять завершаются выводом, что неисчерпаемая глубина божественности
располагается вне сферы наших идей и ощущений. Человек рождается, чтобы
стать усталым: принимая вертикальное положение и теряя возможность на
что-нибудь опереться, он обрек себя на слабость, неведомую тому животному,
каким он был раньше. Тащить на двух ногах столько материи и все связанное с
этим отвращение! Усталость накапливается и передается из поколения в
поколение. От наших предков нам достается наследство в виде анемии, запасов
уныния, предрасположенности к распаду и энергии умирания, которая становится
сильнее, чем наши инстинкты жизни. И вот так наше привыкание к постепенному
исчезновению, вместе с нашим капиталом утомленности, позволяет нам наполнить
нашу смертную плоть неврастенией -- нашей сущностью... Нет никакой необходимости верить в ту или иную истину, чтобы отстаивать ее, как нет необходимости любить какую-либо эпоху, чтобы оправдывать, так как всякий принцип доказуем, а всякое событие -- закономерно. Совокупность явлений -- будь то плоды духа или же времени -- может быть принята либо отвергнута в зависимости от нашего сиюминутного
настроения: аргументы, подсказанные нашей интеллектуальной честностью или
нашими капризами, совершенно равноценны. Нет ничего, что нельзя было бы
доказать или оправдать -- от самой абсурдной гипотезы до самого чудовищного преступления. История идей, равно как и история фактов, развертывается в
безумной атмосфере: ну кто положа руку на сердце отыщет такого арбитра,
который бы разрешил все тяжбы между этими анемичными либо кровожадными
гориллами? Эта земля представляет собой такое место, где все можно
утверждать с одинаковой степенью достоверности: аксиомы и бред сумасшедшего
на ней взаимозаменяемы; душевные порывы легко переходят в удрученность;
возвышенные и низменные поступки сливаются в единое движение. Укажите мне
хотя бы на один случай, в оправдание которого невозможно найти никаких
аргументов! У адвокатов ада не меньше прав на истину, чем у адвокатов неба.
Так что можно защищать с одинаковым пылом и мудреца, и безумца. Время
вызывает порчу и гниение всего, что в нем обнаруживает себя и действует:
любая идея, любое событие, осуществляясь, обретают свое лицо и тут же
начинают разлагаться. Когда пришел в движение человеческий муравейник,
начался отсчет Истории, а вместе с ней возникло одно-единственное светлое
желание, которое она сумела навеять: чтобы ей так или иначе когда-нибудь
пришел конец.  Мы слишком зрелы для новых зорь, и мы вобрали в себя чересчур много
столетий, чтобы желать еще новых, и, стало быть, нам остается теперь только
доживать наши дни среди отходов цивилизаций... Бег времени теперь может
соблазнить лишь одних юнцов да фанатиков... Мы -- великие развалины, мучимые стародавними грезами, мы – инженеры утомленности, гробокопатели будущего, страшащиеся перевоплощений древнего Адама, мы навсегда утратили способность верить в утопии. Древо Жизни больше не увидит весен; древесина его ссохлась; из него сделают гробы для наших костей, снов и печалей. Нашей плоти достался в наследство горький запах прекрасной падали, разбросанной в тысячелетиях. Слава тех, от кого она
осталась, нас зачаровала: мы ее исчерпали. На кладбище Духа лежат принципы и
формулы. Прекрасному уже дано определение, и оно закопано в землю. А вместе
с ним -- Истина, Благо, Знание и Боги. Они там все догнивают. (История --
это черная рамка, внутри которой разлагаются прописные буквы, а вместе с
ними и те, кто их измышлял и лелеял.)
           ...Вот я иду по этому кладбищу. Под этим крестом видит свой последний
сон Истина; рядом -- Очарование; чуть подальше -- Непредвзятость, а над
кучей плит, скрывающих бредовые видения, высится мавзолей Абсолюта: здесь
лежат лживые утешения души и ее обманчивые вершины. Ну а еще выше, увенчивая
собой эту тишину, парит Заблуждение, заставляя остановиться
софиста-могильщика.
          Подобно тому как существование человека является самым значительным и
самым странным приключением из всех известных природе, оно неминуемо должно
быть и самым быстротечным; конец его предсказуем и желателен: продолжать его до бесконечности было бы просто неприлично.

            И я ощущаю в себе всю тяжесть биологического вида, и я принимаю на себя
все его одиночество. Ну почему бы ему не сгинуть! Вот только его агония
растягивается на целую вечность гниения. Каждую секунду я оставляю за собой
полное право на самоуничтожение: ведь не стыдиться за собственное дыхание
может лишь прохвост. Больше никаких сделок с жизнью, никаких сделок со
смертью: разучившись существовать, я согласен на самоустранение. Надежда на
Будущее -- вот истинное преступление! Пройдя через легкие, воздух больше не регенерируется. Каждый день изрыгает свое "завтра", и я тщетно пытаюсь себе представить, как выглядит хотя бы одно-единственное желание. Все мне в тягость: разбитый, словно вьючное животное, которого впрягли в телегу с Материей, я тащу за собой планету. Так дайте же мне другую вселенную, или я не выдержу.
Я люблю только возникновение или крушение вещей, огонь, который
вызывает их к жизни и который их пожирает. Длительность существования мира
приводит меня в отчаяние; восхищают меня лишь его рождение и исчезновение.
Жить очарованным то девственным, то дряхлеющим солнцем; перепрыгивать через
пульсацию времени, чтобы поймать его первый и последний импульс... грезить о
возникновении небесных светил и об их исчезновении; презреть привычку к
бытию и устремляться к угрожающим ему двум безднам; исчерпать себя в начале
и в конце времен...Так мы открываем в себе Дикаря и Декадента -- противоречивое и
неизбежное сочетание: оба персонажа испытывают одинаковую тягу к переходу --
один движется от небытия к миру, а другой -- от мира к небытию: такова
потребность в "двойной конвульсии" на метафизическом уровне. Если
спроецировать эту потребность на шкалу истории, то она выразится в
одержимости Адама, изгнанного из рая, и того его далекого потомка, который
будет изгнан с земли, -- вот две крайние точки невозможности существования
человека.
              Из-за того, что есть в нас "глубокого", мы превратились в мишени для
всех зол: пока мы будем жить в соответствии с нашей сущностью, спасения нам
не дождаться. Какая-то образующая нас часть должна исчезнуть, а некий
злосчастный источник -- иссякнуть; следовательно, есть лишь один выход:
упразднить душу, вместе с ее чаяниями и безднами. Наши грезы были отравлены
душою, а значит, ее нужно искоренить; точно так же следует поступить с ее
потребностью в "глубине", ее "внутренним" богатством и прочими ее
заблуждениями. Нам будет достаточно духа и ощущения; с их помощью возникнет
что-то вроде дисциплины бесплодия, которая предохранит нас от восторгов и от
тоски. Так пусть же нас больше не тревожат никакие "чувства" и пусть "душа"
превратится в самый смешной хлам...
              Собственники и попрошайки -- вот две категории, которые противятся
любым переменам, любому связанному с обновлением беспорядку. Расположившиеся
в двух крайних точках социальной лестницы, они страшатся любого изменения
как в сторону добра, так и в сторону зла: они одинаково стабильны, одни -- в
изобилии, другие -- в нужде. Между ними располагаются те, чей безымянный пот
скрепляет фундамент общества: суетящиеся, трудящиеся, упорствующие и
культивирующие абсурдные надежды. Государство подпитывается их анемией;
представление о статусе гражданина без них было бы бессодержательным и
нереальным, равно как и представление о роскоши и попрошайничестве: богачи и
босяки -- это паразиты Бедняка. Если от нищеты существует тысяча лекарств, то бедность неизлечима. Как помочь тем, кто упорно не желает умирать с голоду? Даже Господь не в силах облегчить их судьбу. Между баловнями судьбы и оборванцами бродят эти
почтенные голодающие, эксплуатируемые и теми, кто купается в роскоши, и
теми, кто одет в лохмотья, -- всеми теми, кто, испытывая отвращение к труду, удобно устраиваются -- в салонах или на улице -- в зависимости от удачливости или от призвания. Вот так человечество и движется вперед: с горсткой богачей, с горсткой нищих и со всеми своими бедняками...  И я ощущаю в себе всю тяжесть биологического вида, и я принимаю на себя все его одиночество. Ну почему бы ему не сгинуть! Вот только его агония
растягивается на целую вечность гниения. Каждую секунду я оставляю за собой
полное право на самоуничтожение: ведь не стыдиться за собственное дыхание
может лишь прохвост. Больше никаких сделок с жизнью, никаких сделок со
смертью: разучившись существовать, я согласен на самоустранение. Надежда на
Будущее -- вот истинное преступление! Пройдя через легкие, воздух больше не регенерируется. Каждый день изрыгает свое "завтра", и я тщетно пытаюсь себе представить, как выглядит хотя бы одно-единственное желание. Все мне в тягость: разбитый, словно вьючное животное, которого впрягли в телегу с Материей, я тащу за собой планету. Так дайте же мне другую вселенную, или я не выдержу.
Я люблю только возникновение или крушение вещей, огонь, который
вызывает их к жизни и который их пожирает. Длительность существования мира
приводит меня в отчаяние; восхищают меня лишь его рождение и исчезновение.
Жить очарованным то девственным, то дряхлеющим солнцем; перепрыгивать через
пульсацию времени, чтобы поймать его первый и последний импульс... грезить о
возникновении небесных светил и об их исчезновении; презреть привычку к
бытию и устремляться к угрожающим ему двум безднам; исчерпать себя в начале
и в конце времен... Так мы открываем в себе Дикаря и Декадента -- противоречивое и
неизбежное сочетание: оба персонажа испытывают одинаковую тягу к переходу --
один движется от небытия к миру, а другой -- от мира к небытию: такова
потребность в "двойной конвульсии" на метафизическом уровне. Если
спроецировать эту потребность на шкалу истории, то она выразится в
одержимости Адама, изгнанного из рая, и того его далекого потомка, который
будет изгнан с земли, -- вот две крайние точки невозможности существования
человека.
             Из-за того, что есть в нас "глубокого", мы превратились в мишени для
всех зол: пока мы будем жить в соответствии с нашей сущностью, спасения нам
не дождаться. Какая-то образующая нас часть должна исчезнуть, а некий
злосчастный источник -- иссякнуть; следовательно, есть лишь один выход:
упразднить душу, вместе с ее чаяниями и безднами. Наши грезы были отравлены
душою, а значит, ее нужно искоренить; точно так же следует поступить с ее
потребностью в "глубине", ее "внутренним" богатством и прочими ее
заблуждениями. Нам будет достаточно духа и ощущения; с их помощью возникнет
что-то вроде дисциплины бесплодия, которая предохранит нас от восторгов и от
тоски. Так пусть же нас больше не тревожат никакие "чувства" и пусть "душа"
превратится в самый смешной хлам...

                Мудрость и святость

             Из всех великих больных именно святые лучше всего умеют извлекать
пользу из своих болезней. Натуры своевольные и яростные, они ловко и
неистово пользуются собственной неуравновешенностью.

                Небо и гигиена

            Святость -- это самый совершенный плод болезни; пока пребываешь в добром здравии, она кажется в высшей степени чудовищной, непонятной и
вредной. Но стоит автоматическому гамлетизму под названием "Невроз" заявить
о своих правах, как небеса тут же резко очерчиваются, превращаясь в
обрамление тревожной ситуации. От святости можно защищаться, заботясь о
себе: ведь она возникает от чрезмерной неопрятности души и тела. Если бы то,
что не поддается проверке, христианство заменило гигиеной, тщетны были бы
попытки отыскать на протяжении всей его истории хотя бы одного святого.
Однако оно не давало закрыться нашим ранам и мешало нам избавиться от нашей
грязи, от ставшей нашей сущностью фосфоресцирующей грязи...  Здоровье -- вот оружие, побеждающее религию. Изготовьте универсальный эликсир, и Бог безвозвратно исчезнет. Бесполезно пытаться соблазнять человека иными идеалами -- они слабее болезней. Бог -- это наша ржавчина,  незаметно разъедающая нашу субстанцию. Когда он в нас проникает, нам кажется, что мы поднимаемся вверх, тогда как на самом деле мы падаем все
ниже и ниже; когда же наступает наш срок, он подводит итог нашему падению и
мы оказываемся навеки "спасенными". Зловещее суеверие, рак в нимбе,
терзающий землю на протяжении многих тысячелетий...
Я ненавижу всех богов; я недостаточно здоров, чтобы их презирать. Это
великое унижение Безразличного.

                Метафизическое животное

            Если бы можно было стереть все, что вписано Неврозом в сердце и мозг,
все оставленные им вредные для здоровья следы, все нечистые тени, которые
его сопровождают! Все, что не является поверхностным, нечистоплотно. Бог -- это плод возмущения наших внутренностей, результат урчания наших идей...
Одно лишь стремление к Пустоте в силах предохранить нас от упражнения по
погружению в грязь, каковым является акт веры. Насколько прозрачно
Искусство, озабоченное только внешними формами, безразличное к нашим целям и
нашим бедам! А думать о Боге, тяготеть к нему, заклинать его и претерпевать
его -- все это свойства поврежденного тела и обанкротившегося духа! Благородные в своей поверхностности эпохи -- Ренессанс, XVIII в. -- потешались над религией, презирая ее примитивные шалости. Но увы! Есть в нас и некая сволочная печаль, омрачающая и наш темперамент, и наши идеи. Напрасно грезим мы о вселенной в стиле рококо. Бог, вышедший из наших глубин и наших пороков, оскверняет эту прекрасную мечту.
Мы являемся метафизическими животными благодаря имеющейся в нас гнили.
История мысли -- это сумма моментов нашей несостоятельности; жизнь Духа -- череда помрачений нашего ума. Слабеет наше здоровье? Вселенная тоже от этого
страдает, становясь все более ущербной по мере убывания нашей жизненной
силы.
            Пережевывание всяких "почему" и "как", восхождение до Первопричины и
прочих причин свидетельствуют о расстройстве функций и способностей
организма, которое заканчивается "метафизическим бредом", когда у человека
возникает прогрессирующее слабоумие от частых мыслей о бездне, когда он
деградирует от тоски, став свидетелем беспримерного уродства таинств...

                Практика непокорности

             О Господи, до чего же мне омерзительны гнусные дела рук твоих и эти
тошнотворные уроды, которые кадят тебе и которые действительно созданы по
твоему образу и подобию! Ненавидя тебя, я бежал от твоего конфетного царства
и от россказней твоих марионеток. Ты -- гаситель наших порывов и усмиритель наших мятежей, пожарник нашего пламени, агент нашего слабоумия. Еще до того
как я заключил тебя в формулу, я попирал твою алхимию, презирал твои
проделки и все уловки, которые составляют твой наряд Необъяснимого. Как
щедро оделил ты меня желчью, которую твое милосердие позволило тебе
сэкономить на своих рабах. Поскольку нет лучшего отдыха, чем под сенью твоей
никчемности, для спасения какой-нибудь твари достаточно положиться на тебя
или на твои подделки. И я не знаю, кто заслуживает большего сочувствия: твои
приспешники или я; мы все восходим по прямой линии к твоей некомпетентности,
к тому, как ты творил, мастерил, изготовлял свои самоделки с кашей и
сумятицей в голове.  Из всего, что было извлечено из небытия, существует ли что-нибудь более ничтожное, чем этот мир или идея, предшествовавшая его рождению? Повсюду,
где что-нибудь дышит, одним увечьем становится больше: нет такого
сердцебиения, которое не подтверждало бы ущербности живого существа. Плоть
меня ужасает: эти мужчины, эти женщины -- требуха, хрюкающая от спазмов. Не
хочется признавать своего родства с этой планетой, ведь каждый миг – это бюллетень, брошенный в урну моего отчаяния. Исчезнет ли твое творение или будет существовать долго -- не имеет значения! Твои подчиненные все равно не сумеют достойно завершить то, что ты начал строить, не имея таланта. Однако они, конечно, сбросят пелену
ослепления, которую ты накинул им на глаза. Но хватит ли у них сил отомстить
за себя, а у тебя -- защититься? Этот биологический вид насквозь прогнил, но ты прогнил еще больше. Оборачиваясь к твоему Врагу, я жду дня, когда он украдет твое солнце и повесит его в другой вселенной.

                Обрамление знания

            Наши истины стоят не больше, чем истины наших пращуров. Заменив их мифы
и символы рациональными понятиями, мы стали считать себя "передовыми", но те
мифы и символы выражали едва ли меньше, чем наши понятия. Древо Жизни, Змий,
Ева и Рай обозначают столько же, сколько Жизнь, Познание, Искушение,
Бессознательное. Мифологические персонификации Добра и Зла как инструменты
освоения действительности не уступают категориям добра и зла в этике. Знание – в глубинных своих чертах -- остается неизменным: варьируется лишь его
"обрамление". Любовь продолжается без Венеры, война -- без Марса, и, хотя боги больше не вмешиваются в ход событий, события от этого не становятся ни
более объяснимыми, ни менее озадачивающими. Тяжелый багаж формул заменил
помпезность древних легенд, а вот константы человеческой жизни так и не
изменились, поскольку наука постигает их почти на том же уровне, на каком
это делали поэтические рассказы. Самонадеянность современного человека беспредельна: мы считаем себя просвещеннее и проницательнее всех живших в минувшие столетия людей, забывая о том, что учение, например Будды, поставило проблему небытия перед
миллионами живущих на земле существ. Мы же вообразили, что открыли эту
проблему сами, поскольку сформулировали ее в новых терминах и приправили
крохами эрудиции. Хотя какой мыслитель Запада выдержит сравнение с
буддийским монахом? Мы теряемся среди текстов и терминов: медитация -- понятие неведомое современной философии. Если мы хотим соблюсти
интеллектуальную благопристойность, нам следует изгнать из нашего духа
восторги по поводу цивилизации, равно как и суеверие по имени История. Что
же касается великих проблем, то у нас нет и тени превосходства над нашими
давними и недавними предками: человечество всегда все знало, по крайней мере
о том, что касается наиболее Существенного; современная философия ничего не
добавляет ни к древнекитайской философии, ни к древнеиндийской, ни к
древнегреческой. Впрочем, никаких новых проблем и не может быть, несмотря на
то что наша наивность или наше тщеславие хотели бы убедить нас в обратном.
Ну кому под силу соревноваться в игре идей с греческим или китайским
софистом, кто в состоянии столь же дерзко, как они, оперировать
абстракциями? Все вершины мысли были покорены давным-давно, причем во всех
цивилизациях. Соблазненные демоном Несказанного, мы слишком быстро забываем,
что являемся всего лишь эпигонами первого питекантропа, который начал
размышлять.
            Самую большую ответственность за современный оптимизм несет Гегель. Как
же это он не разглядел, что сознание меняет лишь свои формы и модальности,
но совершенно не прогрессирует? Становление исключает возможность абсолютной
завершенности, как исключает оно и цель: приключение времени развертывается
при отсутствии какой бы то ни было вневременной задачи и закончится, когда
исчерпаются его возможности идти вперед. Качество сознания меняется вместе с эпохами, но количество его при смене эпох не растет. У нас сознания не больше, чем в греко-романском мире, в эпоху Ренессанса или в XVIII в.; каждая эпоха совершенна сама по
себе -- и обречена на смерть. Бывают такие особые моменты, когда сознание
напрягается до предела, но такого помрачения ума, чтобы человек не знал, как
подступиться к своим важнейшим проблемам, не было еще никогда. Проблемы
нужно решать постоянно, потому что история -- это вечный кризис1
и вечное преодоление наивности.
              Все пути, все методы познания в одинаковой степени пригодны: логика,
интуиция, отвращение, восторг, стон. Видение мира, основанное на
рациональных понятиях, не более оправдано, чем видение, порожденное слезами:
аргументы и вздохи представляют собой модальности, в равной мере
доказательные и в равной мере никчемные.
            Молниеносное озарение и кропотливый труд дают результаты
столь же окончательные, сколь и смехотворные. Сегодня я предпочитаю одного
писателя какому-нибудь другому, а завтра вдруг полюблю произведение, которое
раньше было мне противно. Творения духа и сопутствующие им принципы зависят
от наших настроений, от нашего возраста, от нашего энтузиазма и наших
разочарований. Мы ставим под сомнение все, что некогда любили, и мы всегда и
правы, и неправы, ибо все доказательства одинаково вески и ничто не имеет
никакого значения. Я улыбаюсь -- и рождается некий мир; я хмурюсь -- и он
исчезает, готовый вот-вот уступить место какому-то новому миру. Нет таких
мнений, систем, верований, которые не были бы обоснованными и в то же время
абсурдными в зависимости от того, принимаем ли мы их или отвергаем.
То, что мы называем истиной, является недостаточно прочувствованным, еще не исчерпанным, недостаточно обветшалым, новым заблуждением, которое ждет, когда его новизна будет подвергнута сомнению. Знание расцветает и умирает одновременно с
нашими чувствами. Переходя от одной истины к другой, мы исчерпываем себя вместе с ними и в конце концов обнаруживаем, что в нас осталось не больше жизненного сока, чем в них.  История немыслима вне того, что разочаровывает. И постепенно мы чувствуем
все большее желание предаться меланхолии и умереть от нее...
Подлинное знание сводится к бдению во тьме: только совокупность наших
бессонниц отличает нас от животных и от себе подобных.
Разве способна зародиться плодотворная или необычная идея в мозгу
какого-нибудь любителя поспать? У вас крепкий сон? У вас приятные
сновидения? Значит, вы всего лишь увеличиваете собой на одну единицу
безымянную толпу.
          История -- это ирония в движении, зубоскальство Духа, проявляющееся в людях и событиях. Сегодня, например, торжествует верование; завтра оно
окажется побежденным, преданным хуле, изгнанным с позором в угоду новому
верованию, и те, кто разделял то верование, разделят с ним это поражение.
Затем придет новое поколение, и старое верование снова войдет в силу;
разрушенные памятники будут восстановлены... чтобы когда-нибудь быть снова
уничтоженными. Нет такого неколебимого принципа, который управлял бы
милостями и жестокостями судьбы: их чередование вносит свою лепту в
грандиозный фарс Духа, в котором перемешиваются самозванцы и романтики,
коварство и энтузиазм. Посмотрите на полемику в любом столетии: она не
покажется вам ни обоснованной, ни необходимой. А ведь она определяла лицо
того или иного столетия. Кальвинизм1, квиетизм2, Пор-Ро-яль3, Энциклопедия4, Революция, позитивизм5 и так далее -- какая череда нелепиц... которые должны были возникнуть, какая бестолковая, но при этом роковая трата энергии! От Вселенских соборов до современных политических споров разнообразные виды ортодоксии и ереси испокон веков обременяли человеческое любопытство своей неотразимой абсурдностью. Есть столько различных масок для великого множества "за" и "против" в диапазоне от Неба до Борделя. Тысячи людей пострадали из-за мудрствований, касающихся Богоматери и Сына Божьего; тысячи других мучили друг друга из-за менее безосновательных, но столь же невразумительных догм. Совокупность истин неминуемо превращается в секты, которые, подвергаясь нападкам и гонениям,
           Ну а потом проходит время, руины, украшенные нимбом мученичества, становятся святынями и превращаются в места паломничества... Не менее неразумными, чем средневековые дискуссии о номинализме и реализме являются в наши дни дискуссии о демократии и ее формах. Всякая эпоха оболванивает себя каким-нибудь абсолютом -- маловажным, скучным и стоящим других абсолютов, ведь невозможно же не быть современником какой-нибудь веры, какой-нибудь системы, какой-нибудь идеологии, короче говоря, невозможно не принадлежать своему времени. Чтобы
вырваться за пределы своего времени, нужно было бы быть холодным, словно бог
презрения...
          Так что остается лишь утешать себя тем, что история не имеет ни смысла,
ни направления. Стоит ли еще терзаться по поводу счастливого конца будущего,
по поводу заключительного праздника, оплаченного только нашим потом и нашими
бедствиями? Терзаться оттого, что грядущие идиоты, злорадно смеясь над нашими мучениями, будут плясать на наших могилах? Видение грядущего рая в
качестве итога превосходит по своей абсурдности абсурднейшие бредни надежды.  Все, что можно сказать в оправдание Времени, сводится к тому, что порой в
нем встречаются кое-какие моменты, более благополучные, чем остальные,
кое-какие происшествия без последствий в нестерпимой монотонности
недоумений. Вселенная начинается и заканчивается вместе с каждым
индивидуумом, будь то Шекспир или последний бедолага; ведь каждый
воспринимает свое достоинство или свое ничтожество внутри абсолюта...
С помощью какой же уловки то, что кажется существующим, ускользнуло
из-под надзора того, чего нет? Миг невнимания или недуга в недрах великого
Ничто, чем воспользовались некие личинки, пролезшие в прореху его
бдительности, отчего появились мы! И подобно тому как жизнь вытеснила
небытие, ее, в свою очередь, вытеснила история: так существование включилось
в цикл ересей, которые подточили ортодоксию небытия.

                Эпитафия

              "Он имел гордость никогда не повелевать, никого и ничего не подчинять
своей власти. Не имея ни подчиненных, ни начальников, он не отдавал приказов
и не получал их. Независимый от диктата законов и ощущая себя как бы
рожденным до возникновения добра и зла, он не доставлял страданий ни одной
живой душе. В памяти его стерлись названия вещей. Он смотрел, не видя,
слушал, не слыша; запахи и ароматы улетучивались, приближаясь к его ноздрям
и небу. Собственные чувства и желания были его единственными рабами, поэтому
он почти ничего не чувствовал и почти ничего не желал. Он забыл о счастье и
несчастье, о страхах и жажде. А если ему и случалось вспоминать о них, он не
утруждал себя называнием их, не желая опускаться до надежды или сожаления.
Ничтожнейший жест требовал от него более значительных усилий, чем другие
тратят на то, чтобы основать или ниспровергнуть империю. Рожденный усталым,
он желал быть тенью. Так когда же он жил? И какое рождение в этом виновато?
И если еще при жизни он влачил свой саван, то какое чудо помогло ему
умереть?"

                Теория доброты

             "Поскольку для вас не существует ни высших критериев, ни устойчивых
принципов, ни каких бы то ни было богов, что мешает вам совершать
преступления и злодеяния?" "Я обнаружил в себе столько же зла, сколько и во всех остальных людях,  но я ненавижу действие -- мать всех пороков -- и потому никому не причинял страданий. Не будучи ни агрессивным, ни алчным, ни энергичным и наглым
настолько, чтобы противостоять другим, я предоставляю сему миру быть таким,
каким он был до меня. Мщение предполагает ежесекундную бдительность и
дисциплину сознания -- дорогостоящее постоянство, тогда как безразличие прощения и презрения делает времяпрепровождение приятным и пустым. Любая
мораль означает опасность для доброты; спасает последнюю только беспечность.
Остановив свой выбор на флегматичности идиота и апатии ангела, я отстранился
от поступков, а поскольку доброта не совместима с жизнью, я разложился,
чтобы стать добрым".

                Реальное положение вещей

            Чтобы предаться без задних мыслей любому увлечению, требуется
определенная доза бездумности. Верующие, влюбленные, ученики замечают лишь
одну сторону своих божеств, своих кумиров и учителей. Ревностный поклонник
неизбежно наивен. Возможно ли чистое чувство, в котором благодать не
смешивалась бы с глупостью, и возможно ли блаженное поклонение без
помрачения рассудка? Тому, кто видит одновременно все аспекты живого
существа или вещи, невозможно сделать выбор между порывом и оцепенением.
Проанализируйте любое верование: какое вроде бы сердце -- и сколько
гнусностей внутри! Это бесконечность, о которой грезят в сточной канаве и
которая из-за этого сохраняет на себе ее неизгладимый отпечаток и ее
зловоние. В каждом святом есть что-то от нотариуса, в каждом герое -- что-то
от бакалейщика, в каждом мученике -- что-то от консьержа. В глубине вздохов
прячутся гримасы; к жертвенности и набожности подмешиваются запахи земного
борделя.

            Покопайтесь в ваших восторгах, вглядитесь в тех, кто является объектом вашего поклонения и пользуется щедростью вашей души, и вы обнаружите под их бескорыстнейшими мыслями себялюбие, стремление к славе, жажду господства и власти. Все мыслители -- это неудачники,  обнаружившие свою несостоятельность в делах и мстящие за свой провал с помощью идей. Рожденные неспособными к поступкам, они превозносят их либо хулят, в зависимости от того, домогаются ли они признания со стороны людей или же ищут другой формы славы, то есть их ненависти.
Собственные недостатки, собственное убожество они без какого бы то ни было
основания возводят в ранг законов, а собственную никчемность поднимают на
уровень принципа. Мышление является такой же ложью, как и любовь или вера.
Ибо истина -- это подлог, а страсти -- это запахи; и в конечном счете у нас
есть выбор лишь между ложью и вонью.

                Творимые пороком чудеса

            Если мыслителю, желающему дистанцироваться от мира, необходимо пройти
нелегкий путь вопрошаний, то порок сразу же ставит своего хозяина в
привилегированное положение, наделяя его исключительной судьбой. Будучи
фактором одиночества, порок дает тому, кто им отмечен, преимущество в виде
обособленной жизни. Посмотрите на гомосексуалиста -- он возбуждает
противоречивые чувства: отвращение и восхищение; его несчастье ставит его
одновременно и выше, и ниже других. Терзаемый то стыдом, то гордыней, он не
мирится сам с собой, каждую минуту оправдывается сам перед собой, выдумывает
разные отговорки. А тем временем мы, приверженцы дурацкого стремления
продолжить свой род, бредем в общем стаде. Горе тем, у кого нет сексуальных
тайн! Как им прознать о гнусноватых преимуществах отклонений? Неужели нам
так и суждено навсегда остаться всего лишь чадами природы, жертвами ее
законов, людьми растительными? Гибкость и тонкость любой цивилизации определяются несовершенством составляющих ее индивидов. Редкостные чувства порождают дух и освежают его: заблудившийся инстинкт дальше всего отстоит от варварства. В результате
импотент оказывается более сложной натурой, чем какой-нибудь здоровяк с
безупречно функционирующими инстинктами, потому что он лучше кого бы то ни
было реализует сущность человека, этого дезертировавшего из зоологии
животного, обогащаясь всеми своими недостатками, всей своей
несостоятельностью. Ликвидируйте изъяны и пороки, уберите плотские печали, и
не будет больше души; ибо то, что мы называем этим словом, не более чем
продукт утробных скандалов, эвфемизм для обозначения постыдных тайн, не
более чем идеализированная гнусность...  В глубине своей наивности мыслитель завидует возможностям познания, открытым любому извращенцу, и не без гадливости верит в привилегированное положение "монстров"... Коль скоро порок несет с собой страдание и является единственной формой славы, ради которой стоит стараться, порочный человек
неизбежно "должен" быть глубже большинства людей. Изолированный от них, он
начинает там, где остальные заканчивают...

                Развратитель

           "Куда утекли отпущенные тебе часы? Ни воспоминания о подвиге, ни следа
страсти, ни блеска приключения, ни прекрасного мимолетного умопомрачения -- ничего этого не было в твоем прошлом; нет ни одного безумия, которое носило
бы твое имя; ни одного порока, который делал бы тебе честь. Ты проскользнул,
не оставив следов. Так какими были твои мечты?"  "Я хотел бы посеять Сомнение везде, вплоть до самого чрева земного шара, пропитать им всю материю, установить его господство в тех сферах, куда еще не проникал дух, и, прежде чем поразить им костный мозг всех людей, потрясти недвижные камни, поселить в них неуверенность и пороки сердца. Будь я архитектором, я воздвиг бы храм Руинам; будь я проповедником, я разоблачил бы фарс молитв; будь я царем, поднял бы знамя восстания. Так как людям
свойственно лелеять тайное желание самоотречения, я повсюду сеял бы
неверность человека самому себе, погружал бы невинность в оцепенение,
приумножал бы количество таких предательств, от которых страдал бы сам
предатель, не позволял бы массам погрязнуть в гнили достоверных истин".

                Тайна моралистов

            Когда вселенную переполняет печаль, подстегнуть ум можно лишь с помощью
радости, необыкновенной, редкостной и головокружительной радости. И когда
исчезает всякая надежда, именно в этот момент мы попадаем под обаяние
надежды: Жизнь -- подарок, преподнесенный одержимыми живым смертью... Поскольку направленность наших мыслей не совпадает с порывами наших сердец,
мы тайно вынашиваем влечение ко всему, что топчем. Кто-то, например,
обращает внимание на скрежет мировой машины; значит, он слишком долго грезил
о Небесных отзвуках. Так и не услышав их, он слушает теперь только лязг и
скрежет. Горькие речи -- знак уязвленной чувствительности, израненной изысканности. Яд Ларошфуко или Шамфора -- это их реванш за то, что мир оказался скроенным по меркам скотов. Всякая горечь скрывает в себе месть и переводится на язык системы: пессимизм – это жестокость побежденных, не простивших жизни того, что она обманула их ожидания. Веселость, наносящая смертельные удары... шутливость, прячущая под
улыбкой кинжал...

                В честь безумия

         Better I were distract: So should my thonghts be sever'd from my grief.
Восклицание, вырвавшееся у Глостера, увидевшего, как далеко зашло
безумие короля Лира... Чтобы обособиться от наших горестей, мы прибегаем как
к самому последнему средству -- к бреду; когда у нас мутится разум, мы
больше не видим наших печалей: мы заговариваемся, попадая в целебный мрак, в
пространство, параллельное нашей боли и грусти. Когда мы начинаем ненавидеть
эту чесотку под названием "жизнь" и устаем от зуда ее продолжительности,
уверенность безумца посреди невзгод превращается для нас в соблазн и пример:
да избавит нас милосердная судьба от рассудка! Пока интеллект проявляет
внимание к движениям сердца и не отвыкает от них, выхода нет! Я жажду
погрузиться в ночь идиота, в его минеральные страдания, в радость стенаний,
воспринимаемых отстраненно, словно это стенания другого человека; я вздыхаю
по такой голгофе, где бы я был чужд сам себе, где даже собственные крики
воспринимаются так, словно они доносятся откуда-то со стороны, вздыхаю по
аду безымянности, где пляшут и зубоскалят, разрушая самих себя. Жить и
умереть в третьем лице, уйти в изгнание в собственное "я", оторваться от
собственного имени, навсегда отделиться от того, кем я был... достичь,
наконец, мудрости в слабоумии, поскольку жизнь делается сносной лишь такой
ценой...

                Мои герои

            Нищета: допинг для духа Чтобы держать дух в состоянии бодрствования, существуют не только кофе,  недуги, бессонница и одержимость смертью. Нищета способствует этому в не меньшей, если не в большей степени: страх перед завтрашним днем в такой же мере, как и страх перед вечностью, денежные неприятности в такой же степени, как и метафизический ужас, не позволяют успокоиться и забыться. Все наши
унижения происходят оттого, что мы не можем решиться на голодную смерть. За
эту трусость мы расплачиваемся дорогой ценой. Жить среди людей, не имея
призвания к попрошайничеству! Унижаться перед этими хорошо одетыми,
удачливыми, самонадеянными мартышками! Отдаваться на милость этих карикатур,
недостойных даже презрения! Ходатайствовать о чем бы то ни было настолько
стыдно, что хочется уничтожить эту планету со всеми ее иерархиями и
соответствующими им видами деградации. Общество -- это не зло, а просто катастрофа: какое идиотское чудо, что в нем можно жить! Когда за ним
наблюдаешь то с яростью, то с безразличием, кажется необъяснимым тот факт,
что никто до сих пор не снес его здания, никто из отчаявшихся достойных и
благих умов не предпринял усилий, чтобы срыть его до основания и стереть с
лица земли его следы. Между выпрашиванием мелочи в городе и ожиданием ответа от безмолвной вселенной сходство очевидно. Скупость властвует и над сердцами, и над
материей. На кой черт нам нужна эта скаредная жизнь! Она копит золотые
монеты и таинства, а биржи столь же недоступны, как и глубины Неведомого. Но
как знать? А вдруг в один прекрасный день это Неведомое раскроет свои
секреты и выставит напоказ свои сокровища? Но никогда богатые, пока будет
течь кровь в их жилах, не откопают своих кладов... Они признаются вам в
своем позоре, в своих пороках и преступлениях, но будут продолжать лгать
относительно своего состояния; они сделают вам столько признаний, что их
жизнь будет у вас в руках, но ни за что не поделятся с вами своим последним
секретом, секретом своих денег... Нищета -- это не переходное состояние, она соответствует уверенности в том, что в любом случае вы останетесь неимущим, что вы родились за пределами круговорота богатств, что вы должны бороться даже за то, чтобы дышать, что вам нужно отвоевывать для себя все, вплоть до воздуха, вплоть до надежды,
вплоть до привилегии на сон, что даже если общество исчезнет, природа от
этого не станет ни менее немилосердной, ни менее извращенной. В творении
полностью отсутствует какое-либо отцовское начало: повсюду одни зарытые
сокровища и Гарпагон-демиург, Всевышний скряга, любящий все припрятывать.
Это он привил вам ужас перед завтрашним днем, поэтому не нужно удивляться
тому, что и религия стала формой этого ужаса. Для обездоленных нищета -- это нечто вроде допинга, который они приняли раз и навсегда, не имея возможности избавиться от его воздействия; или нечто вроде изначального знания, позволяющего человеку увидеть ад раньше, чем он видел жизнь...
          За каждым шагом вперед следует шаг назад: таково неплодотворное
подергивание истории: стационарное становление... То, что человек позволил
себя обольстить миражами Прогресса, дискредитирует его притязания на
изощренность ума. А сам Прогресс? Мы находим его разве что в гигиене... Ну а
в иных сферах? В научных открытиях? Которые являются совокупностью дел,
пользующихся дурной славой... Кто сможет искренне сделать выбор между
каменным веком и эпохой современной техники? Мы остаемся такими же близкими
родственниками обезьяны, как и прежде, и в облака мы взмываем, подчиняясь
тем же рефлексам, которые прежде заставляли лазать по деревьям: изменились
только средства удовлетворения нашего чистого либо криминального любопытства, прикрылись маскарадными костюмами наши рефлексы, а наша алчность стала разнообразнее. Принимать или отвергать тот или иной исторический период -- это всего лишь простой каприз: историю надо принимать либо отвергать целиком. Идея прогресса превратила нас всех в самодовольных фатов, рассевшихся на верхушках времени, однако
верхушек этих не существует: троглодит, дрожавший от ужаса в пещерах, теперь
дрожит в небоскребах. На протяжении долгих веков наш капитал горестей
сохраняется в неприкосновенности; и все-таки у нас есть преимущество над
нашими пращурами: мы лучше инвестировали этот капитал, поскольку сделали
нашу катастрофу более организованной.

                * * *

Станислав Гроф
                Психология будущего
                (В  сокращении)
            
ЦЕЛИТЕЛЬНЫЕ И ЭВРИСТИЧЕСКИЕ ВОЗМОЖНОСТИ
НЕОБЫЧНЫХ СОСТОЯНИЙ СОЗНАНИЯ

               Эта книга - итог моих более чем сорокалетних опытов и наблюдений  в ходе                исследования необычных состояний сознания. Мой базовой интерес заключается в том, чтобы сосредоточиться на эвристических аспектах этих состояний, то есть на том вкладе, который они могут внести в наше понимание природы сознания и человеческой психики. Но поскольку моя первая специальность - клинический врач-психиатр, я  также буду уделять особое внимание целительным, преобразующим и развивающим возможностям всех этих переживаний. Поэтому предложенный мною ранее термин необычные состояния сознания представляется мне  теперь излишне широким и общим, чтобы соответствовать такой цели. Ведь он включает в себя значительное число состояний, которые  оказываются малоинтересными, либо вовсе неинтересными с  терапевтической или эвристической точек зрения. Сознание может глубоко изменяться под воздействием самых  разнообразных патологических процессов: мозговых травм, поражений химическими отравляющими веществами или инфекциями, нарушениями  мозгового кровообращения или злокачественными процессами в мозге. Подобные случаи, конечно, могут приводить к глубоким изменениям в  умственной деятельности, которые могли бы способствовать тому, чтобы отнести их к категории "необычных состояний сознания". Однако такие  повреждения, служащие причиной "обыкновенного бреда", или  "органических психозов" - состояний, безусловно, важных с  клинической точки зрения, не относятся к нашему рассмотрению. Ведь  люди, страдающие от подобных поражений, как правило, теряют способность ориентироваться, не знают, кто они, где находятся или  какой сегодня день.       Кроме того, умственные способности значительно ослаблены и, как правило, у них наблюдается полная последующая амнезия их собственных переживаний.  Поэтому в этой книге я буду уделять внимание другой, большой и  важной, подгруппе необычных состояний сознания, значительно  отличающейся от остальных и представляющей собою неоценимый источник  новых сведений о человеческой психике и в здоровом состоянии, и в  условиях болезни. Они также обладают замечательными терапевтическими и преображающими возможностями. Ежедневные клинические наблюдения, проводившиеся на протяжении многих лет, убедили меня в исключительной природе этих переживаний и в их далеко идущих  следствиях для теории и практики психиатрии. Но мне всё-таки было трудно предположить, что современная психиатрия не представляет себе их специфического характера и даже не обозначила их особым термином. Остро ощущая, что названные состояния заслуживают того, чтобы быть  выделенными из всех остальных и определенными как особая категория,  я дал им название холотропных (Grof, 1992). Это сложное слово буквально означает "обращенный к цельности", или "движущийся по направлению к целостности". Полный же смысл этого термина и  оправданность его употребления станут очевидными позднее, по ходу прочтения этой книги. Но он предполагает, что в своём повседневном  состоянии сознания мы отождествляем себя только с одним очень маленьким фрагментом того, чем мы в действительности являемся. В холотропных же состояниях мы можем превосходить узкие границы телесного Я и стяжать свое полное тождество.

Холотропные состояния сознания

             В холотропных состояниях сознание видоизменяется качественно, и притом очень        глубоко и основательно, но, тем не менее, оно не является поврежденным и ослабленным, как при органических  нарушениях. Как правило, мы полностью ориентируемся в пространстве и времени и совершенно не теряем связи с повседневной действительностью. В то же время поле сознания наполняется содержимым из других измерений существующего и притом так, что всё это может стать очень ярким и даже всепоглощающим. Таким образом, мы  проживаем одновременно две совершенно разных действительности, "заступая каждой ногой в разные миры". Холотропные состояния характеризуются волнующими изменениями  восприятия во всех чувственных сферах. Когда мы закрываем глаза,  наше зрительное поле наполняется образами, черпаемыми из нашей личной истории или нашего личного и коллективного бессознательного. У нас могут быть видения и переживания, рисующие разнообразные виды животного и растительного царства, природы, космоса. Наши  переживания могут увлечь нас в царство архетипических существ и в  мифологические области. Когда же мы открываем глаза, наше восприятие окружающего может становиться обманчиво преображенным живыми проекциями этого бессознательного материала. Всё это также может  сопровождаться широким набором переживаний, задействующих и другие чувства - разнообразные звуки, запахи, вкусы и физические ощущения. Эмоции, вызываемые холотропными состояниями, охватывают очень широкий спектр, как правило, простирающийся далеко за пределы нашего повседневного опыта и по своей природе, и по своей интенсивности.
Они колеблются от чувств восторженного вознесения, неземного  блаженства и "покоя, превосходящего всякое понимание", до бездонного ужаса, смертельного страха, полной безысходности, снедающей вины и других видов невообразимых эмоциональных страданий. Крайние формы  подобных эмоциональных состояний соответствуют описаниям райских, или небесных, сфер или картин ада, изображаемых в писаниях больших мировых религий. Особенно интересным аспектом холотропных состояний является их воздействие на процессы мышления. Рассудок не повреждён, но он  работает иным образом, разительно отличающимся от его повседневного способа действия. Мы, быть может, не всегда-то способны полагаться наверняка на наш здравый рассудок и в обыкновенных практических вещах - тут же мы оказываемся буквально переполненным замечательными и убедительными сведениями по множеству предметов. У нас могут появиться глубокие психологические прозрения относительно нашего прошлого, наших бессознательных движений, эмоциональных затруднений и межличностных проблем. Мы переживаем, необыкновенные откровения относительно различных сторон природы и космоса, которые со значительным запасом превосходят нашу общеобразовательную и  интеллектуальную подготовку. Однако, и это гораздо важнее, самые интересные прозрения, достигаемые в холотропных состояниях, вращаются вокруг философских, метафизических и духовных вопросов. Мы можем последовательно переживать психологическую смерть и возрождение, и широкий спектр трансперсональных явлений, таких как чувства единства с другими людьми, с природой, вселенной, с богом. Обнаруживаем и то, что кажется памятью из других воплощений,  встречаемся с яркими архетипическими образами, общаемся с бесплотными существами и посещаем бесчисленные мифологические ландшафты. Холотропные переживания такого рода являются базовым источником существования космологических, мифологических,  философских и религиозных систем, описывающих духовную природу и космоса, и всего существующего. Они представляют собою ключ к пониманию обрядовой и духовной жизни человечества, начиная с шаманизма и священных церемоний туземных племён, и заканчивая  большими мировыми религиями.

            Холотропные состояния сознания и человеческая история

Когда мы начинаем изучать роль, которую холотропные состояния сыграли в человеческой истории, самым удивительным открытием оказывается разительное отличие между установкой по отношению к этим состояниям, которая характеризует западное индустриальное общество, и отношением к ним во всех древних и доиндустриальных культурах. Резко выделяясь на фоне современного человечества, все автохтонные культуры относятся к этим состояниям с величайшим почтением и затрачивают много времени и усилий на разработку действенных и безопасных путей их вызывания. Они используют их и как базовое средство в своей обрядовой и духовной жизни, и с некоторыми иными важными целями. В контексте священных церемоний необычные состояния сознания у первобытных народов представляли собой среду для прямого опытного соприкосновения с архетипическими измерениями реальности: богами, мифическими царствами и неисчислимыми природными силами. Другой областью, где эти состояния играли решающую роль, являлась диагностика и врачевание различных нарушений. Хотя часто автохтонные культуры обладали поразительными знаниями природных лекарств,  всё-таки базовое внимание они уделяли метафизическому исцелению. А оно заключалось главным образом в вызывании холотропных состояний сознания либо у пациента, либо у целителя, либо у того и другого одновременно. Во многих случаях большая группа людей или даже всё племя целиком входило в состояние исцеляющего транса, как это, например, бывает и по сей день у бушменов Кунг в южноафриканской  пустыне Калахари. Холотропные состояния также использовались для совершенствования  интуитивных способностей и сверхчувсвенного восприятия для самых разнообразных целей, таких, как обнаружение потерявшихся людей и  предметов, получение сведений о людях из дальних мест и слежение за  ходом событий. Вдобавок они служили и источником художественного  вдохновения, предоставляющего идеи для обрядов и песнопений, для ваяния и рисования. Воздействие на культурную жизнь доиндустриальных  обществ и духовную историю человечества переживаний, с которыми люди  сталкивались в подобных состояниях, было огромным. Важность холотропных состояний для древних и туземных культур отражается и в количестве усилий и времени, посвящаемых развитию "технологий священного", разнообразных умоизменяющих методик, способствующих вызыванию холотропных состояний с обрядовыми и духовными целями. Эти приёмы различными способами сочетают барабанный бой и иные ритмичные звуки, музыку, пение, ритмичные танцы, изменения дыхания и развитие особых форм видения. Длительное  уединение от общества и сенсорное голодание, как-то: пребывание в  пещере, в пустыне, в арктических льдах или высоко в горах - также играют важную роль в качестве средств вызывания холотропных состояний. Крайние формы физиологических вмешательств, используемые для этих же целей, включают посты, лишение сна, обезвоживание  организма и даже обильные кровопускания, употребление мощных слабительных или очистительных средств и причинение сильной боли.  Особенно же действенной техникой вызова холотропных состояний были обряды с использованием психоделических растений и снадобий. Легендарное наследие богов - хаома древнеперсидской зенд-Авесты и сома древней Индии - употреблялось индоиранскими племенами несколько тысячелетий назад и было, вероятно, самым важным источником  ведийской религии и философии. Снадобья из различных сортов конопли  выкуривались и принимались вовнутрь под разными именами (гашиш, харас, бханг, ганджа, киф, марихуна) в странах Африки, Ближнего востока и Карибского моря для восстановления сил, для удовольствия и в ходе религиозных церемоний. Они же представляли собою важные предметы поклонения столь различных групп, как брахманы, древние скифы, некоторые суфийские ордена, или ямайские растэфариане. Церемониальное употребление различных психоделических веществ имеет долгую историю и в Центральной Америке. Высокоэффективные вещества, вызывающие изменение умственной деятельности и получаемые из растений, были хорошо известны в некоторых доиспанских индейских  культурах - у ацтеков, майя, самые известные среди этих растений: мексиканский кактус пейот, священый гриб теунакатль и ололиукви -  семена различных сортов пурпурного вьюнка-ипомеи. Содержащиеся в них вещества употребляются как священные вплоть до сего дня ***чолями, масатеками, чичимеками, кора и другими индейскими племенами Мексики, так же как и служителями Туземной американской церкви. Знаменитая южноамериканская яхе, или айяхуаска, - это отвар из тропической лианы в сочетании с другими растительными добавками. Амазонская область и Карибские острова также знамениты многообразием психоделических средств, вдыхаемых через нос. Туземные племена  Африки принимают вовнутрь или вдыхают снадобья из коры кустарника  ибога. Они используют их в малых дозах в качестве стимулирующих средств, а в больших дозах - при обрядах посвящения мужчин и женщин.   Психоделические составляющие животного происхождения включают выделения из кожи некоторых жаб и мясо тихоокеанской рыбки Kyphosus  fuscus. Приведённый выше список представляет только малую долю  психоделических веществ, которые использовались на протяжении многих столетий в обрядовой и духовной жизни различных стран мира. Практика вызывания холотропных состояний может быть прослежена  вплоть до зари человеческой истории. Она - важнейшая характерная черта шаманизма, древнейшей духовной системы и целительного искусства человечества. Жизненный путь многих шаманов начинался с непроизвольного духовно-психического кризиса ("шаманской болезни").   Это мощнейшее духовидческое состояние, во время которого будущий   шаман переживает странствие в подземный мир, царство мёртвых, где он  подвергается нападению злых духов и различным испытаниям,  умерщвляется и расчленяется. Но за всем этим следует переживание возрождения и восхождения в небесные сферы.Шаманизм связан с холотропными состояниями ещё и иным образом. Искусные, опытные шаманы способны входить в состояние транса по своей воле и под собственным контролем. Они используют это для диагностики болезней, врачевания, сверхчувственного восприятия, освоения альтернативных измерений реальности и с некоторыми другими  целями. Часто они вызывают холотропные состояния и у других членов своего племени, играя при этом роль "психо-помпов", обеспечивая необходимую поддержку при пересечении ими неведомых краёв Потустороннего. Шаманизм чрезвычайно древен, ему, вероятно не менее тридцати или сорока тысяч лет, ведь корни его можно найти уже в палеолите. Стены  знаменитых пещер Южной Франции и Северной Испании, таких как Ласко,  Фон де Гом, Три Брата, Альтамира и другие, украшены прекрасными изображениями животных. Большая часть Из них представляет те виды, представители которых действительно бродили по данной местности в каменном веке. Это зубры, дикие лошади, быки, козероги, мамонты, волки, носороги, северные олени. Однако другие, подобно "заколдованному зверю" из Ласко, были мифическими созданиями, которые явно имели магическое и обрядовое значение. И в некоторых  иных пещерах есть рисунки и высеченные изображения странных фигур,  сочетающих в себе черты животных и человека, которые, несомненно, представляют древних шаманов. Наиболее известное из этих изображений - "колдун" из Трёх Братьев, таинственная сложная фигура, сочетающая в себе различные мужские символы. У него ветвистые оленьи рога, совиные глаза, хвост дикой лошади или волка, борода мужчины и львиные лапы. Другое знаменитое высеченное изображение шамана в той же группе пещер - это "хозяин зверей", верховодящий над "землями счастливой охоты", изобилующими прекрасными животными. Также хорошо известна сцена охоты на стене в Ласко. На ней изображены раненый зубр и лежащая фигура шамана с эрегированным пенисом. А в гроте, известном как Ла Габийу, укрыто высеченное изображение шамана, застывшего в выразительном порыве; археологи назвали его "Танцором". На глиняном полу одной из этих пещер, Тюк д'Одубер, исследователи обнаружили отпечатки ног, при этом они были расположены по кругу возле двух объёмных глиняных изображений зубров. Эта находка подтверждает, что обитатели пещер исполняли танцы, похожие на те,  что и сегодня исполняются во многих туземных культурах длявызывания состояний транса. Истоки шаманизма могут быть прослежены вплоть до  позднего неандертальского культа пещерного медведя, как о том  свидетельствуют кладбища животных из межледникового периода, найденные в гротах Швейцарии и Южной Германии. Шаманизм не только древен, но и универсален: его можно обнаружить в  Южной и Северной Америке, в Европе, Африке, Азии, Австралии, Микронезии и Полинезии. То обстоятельство, что столь много разных  культур на протяжении всей человеческой истории считало шаманские техники полезными и необходимыми, наводит на мысль, что холотропные  состояния задействуют то, что антропологи называют "примитивным умом", базовым и зачаточным видом человеческой психики, который выходит за пределы расы, пола, культуры и исторического времени. В  культурах, которые избежали разрушающего воздействия западной индустриальной цивилизации, шаманские техники и приёмы сохраняются и по сей день. Другим примером предписываемого культурой духовно-психического превращения, подразумевающего холотропные состояния, являются обряды, которые антропологи называют ритуалами перехода. Этот термин  придуман голландским антропологом Арнольдом ван Геннепом, автором первого научного трактата по этой теме (van Gennep, 1960). Церемонии подобного рода существовали во всех известных первобытных культурах, и всё ещё исполняются во многих доиндустриальных обществах. Их  главное назначение состоит в переоценке, преображении и освящении отдельных людей, групп или даже целых культур. Ритуалы перехода проводятся в моменты решительной перемены в жизни отдельного человека или культуры. Их временная привязка часто совпадает с главными физиологическими и общественными изменениями, такими, как рождение ребёнка, обрезание, половое созревание, брак,  менопауза и умирание. Подобные обряды также связываются с посвящениями в статус воина, с принятием в тайные общества, с календарными празднествами обновления, с церемониями исцеления и с географическими переселениями человеческих групп.  Ритуалы перехода включают в себя мощные приёмы изменения умственной деятельности, которые вызывают переживания, дезорганизующие психику, но впоследствии приводящие на более высокий уровень её воссоединения. В таком случае это событие духовно-душевной смерти и возрождения истолковывается как умирание в одной роли и возрождение  в ином, новом качестве. Например, в обрядах, связанных с половым созреванием, посвящаемые входят в церемонию как мальчики или девочки, а выходят из нее уже как взрослые со всеми правами и  обязанностями, которые приходят вместе с подобным статусом. Во всех этих ситуациях индивид или общественная группа оставляет позади себя  один способ существования и входит в совершенно новые жизненные обстоятельства.Человек, возвращающийся из обряда посвящения, отличается того, каким он входил в обряд инициации. Подвергнувшись глубокому духовно  психическому преобразованию, он обрёл личную связь с бесчисленными измерениями сущего, новое, значительно расширенное видение мира,  более полный образ себя и новую систему ценностей. Всё это -  результат произвольно вызванного кризиса, являющегося временами ужасающим, хаотическим, дезорганизующим и затрагивающего саму сердцевину существа посещаемого. Таким образом, ритуалы перехода предоставляют иной пример положения, в котором период временной дезинтеграции и смятения ведёт к большему здоровью и благополучию.  Эти два примера "положительной дезинтеграции", что я разбирал столь долго, - шаманская болезнь и переживания в ритуалах перехода, имеют множество общих черт, но также и существенно отличаются. Шаманская  болезнь заполоняет психику будущего шамана, неожиданно и без каких либо предупреждающих признаков - она по своей природе возникает как бы сама собой и развивается по собственным законам. В сравнении с нею ритуалы перехода представляют собой произведение культуры и следуют предустановленному временному распорядку. А переживания  посвящаемых являются следствием особых "технологий священного", развитых и усовершенствованных предшествующими поколениями. В культурах, где существует почитание шаманов, а также проводятся  ритуалы перехода, шаманская болезнь рассматривается как вид посвящения, которое оценивается намного выше ритуалов перехода. Она воспринимается как вмешательство высшей силы, а значит, как указание  на божественный выбор и особое призвание. С другой стороны ритуалы перехода представляют собою дальнейший шаг в культурном признании безусловной ценности холотропных состояний. Шаманские культуры относятся с большим почтением к тем холотропным состояниям, которые происходят сами собой во время кризисов посвящения и целительного транса, переживаемого или вызываемого искусным шаманом. Но ритуалы  перехода вводят холотропные состояния в более широкий культурный  контекст, институционализируют их и делают неотъемлемой частью обрядовой и духовной жизни. Холотропные состояния играют также решающую роль в таинствах смерти  и возрождения, священных и тайных обрядах, которые были широко распространены в Древнем мире. Эти таинства основывались на мифологических повествованиях о богах, символизирующих смерть и преображение. В древнем Шумере это были Таммуз и Инанна, в Египте -  Осирис и Исида, в Греции - боги Аттис, Адонис, Дионис и богиня Персефона. Их центральноамериканскими двойниками были ацтекский Кетцалькоатль, или Пернатый змей, и Герои-Близнецы майя, известные  из эпоса Пополь-Вух. Эти таинства были наиболее распространены в Средиземноморье и на Ближнем Востоке, о чём говорят примеры  шумерских и египетских храмовых посвящений, митраистские таинства, греческие обряды корибантов, вакханалии и Элевсинские мистерии. В качестве впечатляющего примера силы и влияния вызываемых  переживаний можно привести то обстоятельство, что мистерии,  проводившиеся в Элевсинском святилище недалеко от Афин, проходили  каждые пять лет постоянно и без перерыва в течение почти двух тысяч  лет. Но даже и позже они не переставали привлекать внимание Древнего  мира. Церемониальная деятельность в Элевсине была жестоко прервана,  когда христианский император Феодосии запретил участие в мистериях и других языческих культах. Вскоре после этого, в 325 году, вторгшиеся готы разрушили святилище. В телестрионе, гигантском зале посвящений в Элевсине, более трёх тысяч неофитов одновременно переживали мощные переживания  духовно-душевного превращения. Культурное значение этих мистерий для  Древнего мира и их пока ещё неосознаваемая роль в истории европейской цивилизации станут очевидными, когда мы представим себе, сколько среди посвящаемых было знаменитых и выдающихся деятелей  античности. Список неофитов включает философов Платона, Аристотеля и Эпиктета, полководца Алкивиада, драматургов Софокла и Эврипида, поэта Пиндара. Еще один знаменитый посвященный - Марк Аврелий - был  заворожен эсхатологическими ожиданиями, порождаемыми этими обрядами. Римский государственный деятель и философ Марк Туллий Цицерон принимал участие в этих мистериях и написал восторженный отчёт о их воздействии и влиянии на античную цивилизацию. Другим примером великого почтения и влияния древних мистериальных религий, которые имели место в античном мире, является митраизм. Он начал распространяться по Римской империи в I веке н.э., достиг вершины расцвета в III, но в конце IV века всё же не устоял под натиском христианства. Во времена его расцвета подземные митраистские святилища (mithraea) можно было найти от берегов Чёрного моря до гор Шотландии и окраин пустыни Сахара. Митраистские мистерии представляли собой тогда религию, наиболее близкую христианству и его главного соперника. Изменяющие ум приёмы, включавшиеся в эти тайные обряды, так и остались по большей части неизвестными, хотя похоже, что священное зелье, игравшее роль в Элевсинских мистериях, представляло собою смесь, содержащую алкалоиды спорыньи, сходные по своему действию с ЛСД. Также весьма вероятно, что психоделические вещества присутствовали в вакханалиях и иных типах обрядов. Древние греки не знали перегонки спирта, и, тем не менее, согласно описаниям, вино, использовавшееся в дионисийских обрядах, должно было быть разбавлено от трёх до двадцати раз, иначе три выпитых кубка могли привести посвящаемого "на грань умопомешательства". В добавление к вышеупомянутым древним и первобытным технологиям священного необходимо отметить, что многие мировые религии вырабатывали изощрённые духовно-психические методики, специально  предназначенные для вызывания холотропных состояний. К ним  принадлежат, к примеру, различные техники йоги, медитаций, использующихся в    випашьяне, в дзене, в тибетском буддизме, равно как и в духовных упражнениях даосской традиции и в сложных тантрических обрядах. Сюда же можно добавить и различные разработанные приёмы употребляемые мусульманскими мистиками-суфиями. Ведь последние  постоянно используют в своих священных церемониях, или в зикре, интенсивное дыхание, молитвенные песнопения и вызывающее транс кружение во время пляски. Из иудео-христианской традиции мы можем упомянуть здесь дыхательные упражнения ессеев и их крещение, включавшее в себя притапливание в воде, христианскую Иисусову молитву (в исихазме), упражнения Игнатия  Лойолы и разнообразные приёмы хасидов и каббалистов. Подходы, предназначенные вызывать или облегчать достижение непосредственных духовных переживаний, являются характерной чертой мистических ответвлений больших религий и их монашеских орденов.

Последствия современных исследований сознания для развития
психиатрии

  Как уже говорилось ранее, западная психиатрия и психология  рассматривают холотропные состояния (за исключением сновидений, если они не являются повторяющимися или кошмарными), как патологические в  своей основе феномены, не обладающие терапевтическими или эвристическими возможностями. Майкл Харнер, антрополог с прекрасной академической репутацией, который к тому же прошел шаманское посвящение во время полевой работы в амазонской сельве, и занимающийся шаманизмом, полагает, что западная  психиатрия оказалась в плену предубеждений, что привело к искажениям, по крайней мере, в двух базовых направлениях. Она этноцентрична, то есть рассматривает собственное видение человеческой души и действительности, как единственно правильное и наивысшее по отношению ко всем остальным, и она когницентрична (может быть, более точно - прагмацентрична), что означает, что она принимает к сведению переживания и наблюдения, имеющие место лишь в обычных состояниях сознания (Harner, 1980). Отсутствие интереса к холотропным состояниям сознания и пренебрежение по отношению к ним привели к культурной установке на невосприимчивость и к склонности паталогизировать любой вид деятельности, который не мог быть представлен в узком контексте материалистической монистической парадигмы. Всё это относится к обрядовой и духовной жизни древних и доиндустриальных культур, а также ко всей духовной истории человечества в целом. В то же время подобная установка также умышленно запутала и вопрос о том решительном концептуальном опровержении, которое изучение холотропных состояний выдвигает против теории и практики психиатрии.
Если бы мы действительно захотели систематически проанализировать данные опытов и наблюдений, связанных с холотропными состояниями, это неизбежно привело бы к коренному пересмотру наших основополагающих представлений о сознании и человеческой душе и принципиально новому подходу к психиатрии, психологии и психотерапии. И перемены, которые нам бы пришлось совершить в нашем  мышлении, таким образом, подпадали бы под несколько больших категорий, о которых речь пойдет ниже.

                Природа человеческой души и различные измерения сознания

  Традиционная академическая психиатрия и психология пользуются моделью, ограничивающейся биологией, послеродовой биографией и фрейдовским индивидуальным бессознательным. Но чтобы объяснить все феномены, происходящие в холотропных состояниях, мы должны коренным образом пересмотреть наше представление об измерениях человеческой психики. Ведь кроме послеродового биографического уровня новая  расширенная картография включает две дополнительных области: околородовую (относящуюся к травме рождения) и надличностную (охватывающую все виды наследственной, расовой, коллективной и  психогенетической памяти, кармические переживания и архетипические  движущие силы).

            Природа и архитектоника эмоциональных и психосоматических нарушений

  Чтобы объяснить разнообразные нарушения, которые не имеют под собой органической основы (так называемая "психогенная психопатология"),  традиционная психиатрия применяет модель, ограничивающуюся изучением биографических травм, происходящих уже после родов, в младенческом и детском возрасте, а также на протяжении последующей жизни. Новое же понимание предполагает, что корни подобных нарушений залегают намного глубже и имеют в своём составе доли, происходящие и из дородового уровня (травма рождения), и из надличностных областей психики (как они были определены выше).

                Роль духовности в человеческой жизни

  Западная материалистическая наука не оставляет места никакой духовности и рассматривает её как несовместимую с научным мировоззрением. Современные исследования сознания показывают, что духовное начало является исконным и естественным измерением человеческой психики и мироустроения. Но в данном контексте особенно важно подчеркнуть, что подобные утверждения применимы только к подлинной духовности, а отнюдь не к идеологиям организованных религиозных машин.

                Природа реальности: душа, космос и сознание

Вопросы о необходимых переменах, обсуждавшиеся до этого пункта, касались в основном теории и практики психиатрии, психологии и  психотерапии. Однако результаты работы с холотропными состояниями  выдвигают опровержения и несравненно более фундаментального характера. Многие данные, полученные в ходе опытов и наблюдений, были настолько необычными, что просто не могли быть поняты в контексте материалистического монистического подхода к действительности. Мировоззренческое воздействие этих данных оказалось заходящим столь далеко, что оно подрывает основополагающие исходные метафизические положения западной науки, в частности  положения, касающиеся природы сознания и его отношения материи.

Картография  человеческой психики: биографическая, околородовая и
надличностная области


Переживания в холотропных состояниях сознания и наблюдения, к ним относящиеся, не могут быть объяснены внутри понятийных рамок академической психиатрии, которая ограничена послеродовой биографией  и фрейдовским индивидуальным бессознательным. Чтобы найти объяснения феноменологии этих состояний и связанных с ними событий, мы нуждаемся в модели с несравненно более широкими и всеобъемлющими  представлениями о человеческой психике, совершенно отличающимися от традиционных представлений о сознании. В начале моих исследований психоделиков я схематически набросал гораздо более широкую картографию психики, которая, как представляется, соответствует этой задаче. Как уже говорилось, эта карта в добавление к обычному  биографическому уровню содержит две внебиографические области: околородовую (перинатальную) область, связанную с травмой биологического рождения, и надличностную (трансперсональную) область, которая отвечает за такие феномены, как происходящее отождествление себя с другими людьми, животными, растениями и т.п. Последняя область является также источником проявления наследственной, этнической, филогенетической и кармической памяти, как и видений архетипических существ и мифологических царств.  Крайние переживания этого типа представляют собою отождествление со вселенским разумом и со сверхкосмической и метакосмической пустотой. Феномены этих околородовых и надличностных переживаний описывались на протяжении эпох в религиозной, мистической и оккультной литературе различных стран мира.

            Послеродовая биография и индивидуальное бессознательное

 Биографическая область психики состоит из наших воспоминаний младенческого и детского возраста и последующей жизни. Эта часть психики не требует подробных обсуждений, так как она достаточно  хорошо изучена традиционной психиатрией, психологией и  психотерапией. По сути дела, образ психики, используемый в научных кругах, ограничен исключительно этой областью, а также областью индивидуального бессознательного. В свою очередь бессознательное, как оно описывается Зигмундом Фрейдом, тесно связано с этой областью, так как состоит по большей части из послеродового биографического материала, который был впоследствии либо забыт, либо  активно вытеснен. Однако в новой картографии описание биографического уровня психики отнюдь не то же самое, что в традиционной. Работа с холотропными состояниями приоткрыла некоторые стороны взаимодействия сил на биографическом уровне, которые  оставались скрытыми для исследователей, использующих словесную  психотерапию. Во-первых, в холотропных состояниях, в отличие от словесной терапии,  эмоционально значимые события не просто вспоминаются или  воссоздаются косвенно из сновидений, оговорок или из искажений переноса - переживаются сами исходные эмоции, физические ощущения и  даже особенности чувственного восприятия возраста происходяще регрессии. Это значит, что во время переживания какого-то значимого травмирующего события, которое произошло в детстве или в младенчестве, человек действительно имеет телесный образ, наивное восприятие мира, чувства и ощущения, соответствующие возрасту, в котором он был в это время. Подлинность такой регрессии подтверждается тем обстоятельством, что складки и морщины на его лице временно исчезают, придавая ему детское выражение, а его позы,  жесты, как и поведение в целом, становятся совершенно детскими. Во-вторых, отличие работы над биографическим материалом в  холотропных состояниях по сравнению с видами словесной психотерапии заключается в том, что, кроме столкновения с обычными психическими травмами, известными из учебников по психологии, нам часто приходится сызнова переживать и включать в своё сознание травмы, которые по своей природе являются главным образом травмами физическими. Многие люди, подвергавшиеся психоделической или холотропной терапии, повторно переживали происшествия, связанные с  утопанием, хирургическими операциями, несчастными случаями и детскими болезнями. Особо же значимыми в этих случаях оказываются поражения, связанные с удушьем, такие как при дифтерии или коклюше,  случаи удушения или попадание в дыхательные пути инородных предметов. Все это проявляется совершенно само собой, без малейшего программирования. И когда эти переживания выходят на поверхность, мы осознаём, что полученные когда-то физические травмы оказывают на нас сильное психотравматическое влияние и играют важную роль в психогенезисе наших эмоциональных и психосоматических проблем. История подобных физических травм, как правило, обнаруживается у пациентов, страдающих приступами астмы, мигрени, псохосоматическими  болями, депрессиями или имеющих садо-мазохистские или суицидальные склонности. Восстановление же в памяти подобного рода травматических  воспоминаний и их включение в неё также обнаруживает далеко идущие терапевтические последствия. Данное обстоятельство находится в остром противоречии с позицией академической психиатрии и  психологии, которые не признают психотравматического воздействия физических травм. Новым в понимании биографического и связанного с воспоминаниями  уровня психики, возникшим в результате моих исследований, было открытие, что эмоционально значимые воспоминания отложены в бессознательном не в виде мозаики из отдельных отпечатков, но как сложные функциональные комплексы. Я дал этим скоплениям памяти название "системы конденсированного опыта" (СКО). Это понятие обладает такой теоретической и практической значимостью, что заслуживает специального рассмотрения.

                Системы конденсированного опыта (СКО)

  СКО состоят из эмоционально нагруженных воспоминаний из разных периодов нашей жизни, которые схожи друг с другом по качеству чувства или физического ощущения, которое они разделяют. Каждая СКО имеет базовую тему, которая проходит сквозь все её слои и представляет собою их общий знаменатель. Тогда получается, что слои индивидуальной психики содержат в себе вариации этой базовой темы, которые имели место в разные периоды жизни индивида. Бессознательное же отдельного индивида может содержать в несколько СКО. Их количество и природа базовых тем значительно варьируются у разных людей. Слои отдельной СКО могут, например, содержать в себе все базовые воспоминания об унизительных, оскорбительных и позорящих  переживаниях, которые нанесли ущерб нашей самооценке. В другой же СКО общим знаменателем может быть страх, пережитый в разнообразных скандальных и пугающих положениях, или же чувства клаустрофобии и удушения, вызываемые гнетущими и ограничивающими обстоятельствами. Иным общим мотивом является отторжение или эмоциональное отключение,  нарушающее способность доверять мужчинам, женщинам или же людям вообще. Положения, которые породили глубокое чувство вины или несостоятельности, события, которые привели к убеждению, что половые отношения являются опасными и омерзительными, встречи с беспорядочной агрессией и насилием также могут быть добавлены к вышеприведённому списку в качестве характерных примеров. Особенно важными являются СКО, содержащие воспоминания о встречах с  обстоятельствами, угрожающими жизни, здоровью и целостности тела. Всё вышеизложенное может создать впечатление, что СКО всегда содержат болезненные и травматические воспоминания. Однако именно  интенсивность переживания и его эмоциональная существенность, а не  его отталкивающая природа определяют, будет ли это воспоминание включено в СКО. В дополнение к негативным комплексам, существуют также и комплексы, которые охватывают воспоминания о чрезвычайно  приятных и даже экстатических мгновениях и ситуациях. Общее представление о движущей силе СКО возникло в процессе  психотерапевтического лечения пациентов, страдающих от тяжелых видов  психопатологии, где очень важную роль играла работа с травмирующими сторонами  жизни. Это объясняет то обстоятельство, что комплексам,  вызывающим болезненные переживания, в общем-то, уделялось гораздо больше внимания. Тем не менее, спектр отрицательных СКО  действительно намного богаче и гораздо более пёстр, чем  положительных. Похоже, что невзгоды в нашей жизни могут принимать много различных образов, тогда как счастье зависит от выполнения  лишь нескольких базовых условий. Однако общий ход обсуждения требует подчеркнуть, что движущие силы СКО не ограничиваются комплексами травмирующих воспоминаний. На ранних стадиях моих психоделических исследований, когда я впервые обнаружил существование СКО, я описывал их как начала управляющие взаимодействием сил на биографическом уровне бессознательного. Ибо в то время моё представление о психологии основывалось на узкой биографической модели психики, унаследованной мною от учителей, в частности от психоаналитика-фрейдиста. К тому же на начальной стадии сеансов психоделической терапии, особенно когда применяются низкие дозировки, в клинической картине часто господствует именно биографический материал. Но по мере того как мои знания о холотропных состояниях становились всё более богатыми и обширными, становилось ясно, что корни СКО проникают гораздо глубже. В соответствии с моим сегодняшним пониманием мне представляется, что каждый из комплексов СКО накладывается на какую-то отдельную сторону травмы рождения и укореняется в ней. Опыт биологического рождения настолько сложен и чреват чувствами и физическими ощущениями, что там в виде прототипа содержатся первичные темы наиболее достижимых СКО. Однако типичная СКО проникает даже гораздо дальше, и её  глубочайшие корни охватывают различные виды надличностных феноменов, таких как переживания прошлой жизни, юнговские архетипы, ощущаемое отождествление с разнообразными животными и некоторые другие.  Сегодня я рассматриваю СКО как главные организующие начала человеческой психики. Общее представление о СКО до некоторой степени  напоминает идеи К.Г. Юнга о "психологических комплексах" (Jung, 1960b) и понятие Ханса-Карла Лёйнера "трансфеноменальные динамические системы" (Leuner, 1962), но существует также множество черт, которые отличают его от них обоих. СКО играют важную роль в нашей психической жизни. Ведь они могут влиять и на тот способ, каким мы воспринимаем самих себя, других людей и мир, на то, как мы чувствуем и поступаем. Они являются движущими силами лежащими позади наших эмоциональных и психосоматических симптомов, трудностей в отношениях с другими людьми и нерационального поведения. Существует определенное взаимодействие движущих сил между СКО и  внешним миром. Внешние события нашей жизни особым образом могут приводить в действие соответствующие СКО, и, наоборот, действующие СКО вынуждают нас чувствовать и вести себя таким образом, чтобы мы воспроизводили их базовые темы в нашей нынешней жизни. Этот механизм отчётливо наблюдается в практической работе с переживаниями. Ибо в холотропных состояниях содержание переживания, восприятие  окружающего и поведение пациента в общих чертах определяются СКО, которая господствует во время сеанса, а конкретнее, тем слоем этой системы, который в данный момент проявляется в сознании.
Все характерные черты СКО могут быть продемонстрированы на практическом примере. Для этого я выбрал Петера, 37-летнего частного преподавателя, который периодически помещался в больницу в наше отделение в Праге, где безуспешно лечился, пока мы не начали применять методы психоделической терапии. К тому времени, как мы начали проводить с ним лечебные сеансы, Петер уже едва ли мог вести нормальную жизнь Он почти непрестанно был одержим идеей отыскать мужчину с определёнными физическими чертами, и чтобы тот обязательно был одет в чёрное. Он хотел подружиться с таким человеком и поведать ему о своём жгучем желании быть запертым в тёмном подвале и подвергнуться разнообразным жестоким физическим и духовным мучениям. Не будучи способным сосредоточиться на чём-то ещё, он бессмысленно шатался по городу, посещая городские парки, пивные, железнодорожные вокзалы и туалеты ради того, чтобы найти "нужного человека". Несколько раз ему удавалось уговорить или подкупить мужчин, соответствовавших его требованиям, пообещать или сделать то, что он просил. Обладая особым даром отыскивать личностей с садистическими наклонностями, он находил их, в результате чего дважды едва не был убит и несколько раз сильно избит и ограблен. Во всех случаях, когда ему предоставлялась возможность пережить то, к чему он так стремился, он оказывался чрезвычайно испуган и в тот момент испытывал сильную неприязнь к пыткам. В дополнение к этой главной проблеме Петер страдал суицидальными депрессиями, импотенцией и нерегулярными эпилептическими припадками. Воссоздавая историю Петера, я обнаружил, что его главные проблемы начались во время принудительных работ в Германии в годы Второй мировой войны. Нацисты использовали людей, пригнанных в Германию с оккупированных территорий, для работы в местах, подвергавшихся воздушным налётам - в литейных цехах и на заводах по производству боеприпасов. Они направляли на этот вид рабского труда как на  всеобщее назначение. Два офицера СС под дулом пистолета неоднократно  принуждали его участвовать в их гомосексуальной практике. Когда же война окончилась, Петер осознал, что эти опыты создали в нём сильную  предрасположенность к гомосексуальным контактам в пассивной роли.  Это постепенно переросло в фетишизм чёрной мужской одежды, а затем и в осложнённое мазохистское обцессивно-компульсивное поведение. Пятнадцать последовательных сеансов выявили интересную и важную СКО, лежащую в основе его проблем. В её более верхних слоях содержались самые недавние травмирующие переживания Петера о встречах с его садистскими партнёрами. Были случаи, когда сообщники, которых ему удалось завлечь, действительно связывали его, запирали в подвале без пищи и воды и истязали бичеванием и удушением - в соответствии с его желанием. Но однажды один из этих мужчин ударил его по голове, связал и оставил лежать в лесу, похитив все его деньги. Самое же драматичное переживание Петера случилось, когда он встретил мужчину, который утверждал, что в его лесном домишке есть точно такой подвал, как описывал Петер, и пообещал привезти его туда.  Когда они ехали в поезде к этому дачному домику, внимание Петера привлёк огромный рюкзак его спутника. И когда тот отлучился в туалет, Петер проверил подозрительный багаж. И тут он нашел впечатляющий набор орудий убийства, включая ружьё, большой мясницкий  нож, остро заточенный топор и хирургическую пилу, применяемую при ампутациях. В панике он выпрыгнул из движущегося поезда и получил  серьёзные ушибы. Элементы приведенных здесь эпизодов образовывали поверхностные слои наиболее значимой СКО Петера. Более глубокий слой той же системы содержали воспоминания Петера о Третьем Рейхе. В сеансах, где проявлялась эта часть комплекса СКО, он вновь переживал в подробностях его опыты с гомосексуалистами-офицерами СС, вкупе со всеми сопутствующими сложными чувствами. Вдобавок он воспроизводил в памяти несколько других травмирующих воспоминаний периода Второй мировой войны, имевших отношение ко всеобщей гнетущей атмосфере того времени. У  него были видения помпезных нацистских военных парадов и митингов, знамён со свастикой, зловещих гербов с гигантским орлом, сцен, характерных для концентрационных лагерей и т.п. Затем шли слои, относящиеся к детству Петера, особенно те, что включали наказания его родителями. Его отец-алкоголик, напившись, часто буянил и садистски избивал его широким кожаным ремнём. Излюбленным методом наказания его матери было надолго запирать его без еды в тёмном подвале. Петер вспоминал, что всё его детство мать ходила в чёрной одежде, и он никак не мог припомнить, что  когда-нибудь она носила что-нибудь ещё. И в этой точке он осознал, что одним из корней его навязчивой идеи оказалось пристрастие к такому страданию, которое сочетало бы элементы наказания, которому его подвергали родители. Однако это ещё не всё. Когда мы продолжили сеансы и процесс пошел  глубже, Петер столкнулся с травмой собственного рождения во всей её биологической брутальности. Эта ситуация содержала все элементы, которые он ожидал от садистского обращения, которое он столь безуспешно пытался получить: тёмное замкнутое пространство, стеснённость и ограничение движений тела, подверженность чрезвычайным физическим и эмоциональным мучениям. Воспроизведение в памяти травмы рождения, в конце концов разрешило его тяжелую  симптоматику, так что он снова стал полноценным человеком.  В холотропном состоянии, когда СКО проявляется в сознании, она принимает на себя управляющую функцию и определяет природу и содержание переживания. Наше восприятие себя, физического и  человеческого окружения искажается и обманчиво преображается в  соответствии с базовым мотивом проявляющегося комплекса СКО и с  характерными чертами его индивидуальных слоев. Этот механизм может быть проиллюстрирован описанием развития холотропного процесса у Петера. Когда Петер прорабатывал самые поверхностные слои описанной СКО, он  видел, как я превращаюсь в его прошлых садистских партнёров или в фигуры, символизирующие агрессию, такие как мясник, убийца,  средневековый палач, инквизитор или ковбой с лассо. Он воспринимал мою авторучку как кривой кинжал и ожидал нападенья. Заметив на столе нож с рукоятью из оленьего рога для вскрытия конвертов, он тут же увидел, как я превращаюсь в рассерженного лесника. В нескольких             случаях он просил, чтобы его мучили, и хотел пострадать "ради доктора", воздерживаясь от мочеиспускания. В это время лечебный кабинет и вид за окном обманчиво преображались в сознании Петера в места, где имели место его приключения в обществе садистов-партнёров. Когда же в фокусе его переживания оказались более древние слои из времён Второй мировой войны, Петер видел как я превращаюсь то в Гитлера, то в нацистских вождей, то в охранника концентрационного лагеря, то в члена СС или офицера гестапо. Вместо обычных шумов, проникавших в лечебный кабинет, он слышал зловещие звуки марширующих  солдатских сапог, музыку фашистских парадов у Бранденбургских ворот и государственные гимны нацистской Германии. Лечебный кабинет последовательно превращался то в зал Рейхстага, украшенный гербами с орлом и свастикой, то в барак в, концлагере, то в тюрьму с тяжелыми решетками на окнах и даже в камеру смертников. Когда же в этих сеансах проявлялись стержневые переживания из детства, Петер воспринимал меня в качестве наказывающих родителей. В  то же самое время он стремился проявить по отношению ко мне  различные стереотипы анахронического поведения, характеризующие его  отношения с отцом и матерью. Лечебный кабинет превращался для него в  различные варианты домашней обстановки, памятной с детства, в частности, в тёмный подвал, в котором его неоднократно запирала мать. Описанный выше механизм имеет свою функциональную противоположность, а именно свойство внешних стимулов приводить в действие соответствующие СКО людей, находящихся в холотропных состояниях, и облегчать проявление содержания этих совокупностей в сознании. Это происходит в тех случаях, когда особые внешние воздействия, такие, как элементы обстановки, окружения или терапевтической ситуации,  несут в себе сходство с первоначальными травмирующими сценами или содержат тождественные составные части. Это, по-видимому, - ключ для понимания той чрезвычайной важности, какой обладают для холотропного переживания действующая в нем установка и обстановка. Приведение в действие СКО специфическим внешним стимулом, случайно вмешавшимся в терапевтическую ситуацию, может быть проиллюстрировано результатом одного сеанса ЛСД-терапии, проведенного с Петером.  Одним из важных стержневых переживаний, вскрытых Петером в  ЛСД-терапии, была память о том, как он был заперт в тёмном подвале и лишен еды, в то время как другие члены семейства обедали или ужинали. Воспроизведение этого состояния, которое Петер пережил  будучи ребенком, было неожиданно вызвано рассерженным лаем собаки, пробегавшей под открытым окном лечебного кабинета. Анализ этого  события выявил интересную связь между внешним стимулом и приведенной в действие памятью. Петер вспомнил, что подвал, который его мать использовала для наказания, имел маленькое окошечко, выходящее на  соседский двор. А соседская немецкая овчарка, привязанная к своей будке, как правило, почти не переставая, лаяла, пока Петер был заперт в подвале.
В холотропных состояниях люди часто проявляют неуместные и сильно преувеличенные на первый взгляд реакции на различные раздражители из  внешней среды. Однако такая слишком острая реакция является  конкретной и избирательной и может быть вполне понятна, исходя из представлений, описывающих движущие силы, управляющих СКО. Так,  пациенты бывают особенно взыскательны к тому, что они рассматривают как неинтересное, холодное и "профессиональное" лечение, именно в то  время, когда находятся под воздействием комплекса воспоминаний о своём детстве, включающем эмоциональное отчуждение, отторжение или  пренебрежение со стороны родителей или близких. Когда же пациенты прорабатывают проблемы соперничества со
сверстниками, они пытаются сосредоточить внимание терапевта  исключительно на себе, хотят стать единственными или хотя бы любимыми пациентами. Им бывает трудно признать, что у терапевта есть другие пациенты, и они ревниво относятся к любым знакам внимания, оказанным кому-то ещё. Те пациенты, которые в иных случаях даже не обратили бы внимания на то, что во время сеанса они остаются одни, или даже стремились бы к этому, просто не могут вынести, когда терапевт по какой-либо причине выходит из кабинета в тот момент, когда они связаны с воспоминаниями относящимися к ощущению оставленности и одиночества в детстве. Это только несколько примеров ситуаций, когда обострённая; чувствительность к внешним обстоятельствам отображает лежащую в её основе СКО.

                "Внутренний радар", действующий в холотропных состояниях.
 
  Перед тем как продолжить обсуждение новой расширенной картографии человеческой психики, видимо, стоит упомянуть об одной очень значимой и необычной стороне холотропных состояний, которая сыграла важную роль в картографировании территорий психических переживаний. Та же черта холотропных состояний также оказалась неоценимым  подспорьем и в процессе психотерапии, ибо холотропные состояния имеют свойство создавать нечто подобное "внутреннему радару", который автоматически выносит в сознание из бессознательного то содержание, которое имеет самую сильную эмоциональную нагрузку,  является мотивационно уместным по времени, и легче всего доступным  для переработки сознанием. Это даёт большое преимущество по сравнению со словесной психотерапией, при которой пациент приносит с собой длинный шлейф различного рода сведений и где терапевту приходится решать, что же является значимым, а что не имеет отношения к болезни, а где пациент прерывает ассоциации, и т.д. и т.п. Ведь в психотерапии существует большое количество школ, и они весьма различаются в своих оценках базовых механизмов человеческой психики, причин и значения симптомов, а также природы действенных механизмов излечения. А поскольку не существует ни малейшего общего согласия по поводу этих  основополагающих теоретических вопросов, многие интерпретации, сделанные во время сеансов словесной психотерапии, оказываются  произвольными и не внушающими доверия. Они всегда будут отражать личную склонность терапевта, как и особые взгляды его школы. Холотропные состояния предохраняют терапевта от вынесения малообоснованного решения и по большей части исключают субъективность и профессиональную идиосинкразию словесных направлений психотерапии. Стоит пациенту войти в холотропное состояние - и материал для проработки избирается автоматически. И  пока пациент удерживает внутри возникающее переживание, лучшее, что  мы можем сделать как терапевты, - это принимать и поддерживать то, что происходит, созвучно это нашим теоретическим ожиданиям и представлениям или нет. Именно эта функция холотропных состояний как "внутреннего радара" демонстрирует явную очевидность того, что именно воспоминания о травмах физических несут в себе сильную эмоциональную и психосоматическую нагрузку, и играют важную роль в генезисе  эмоциональных и психосоматических нарушений. Подобный же отбор эмоционально существенного материала сам собою ведет этот процесс и далее, к околородовому и надличностному уровням психики - в области надбиографические, не осознаваемые и не признаваемые академической психиатрией и психологией.

Перинатальный уровень бессознательного

Когда наш процесс глубокого самоосвоения, проводимого посредством переживаний, переходит через уровень воспоминаний из детства и младенчества и достигает памяти о нашем рождении, мы начинаем сталкиваться с чувствами и физическими ощущениями чрезвычайной силы, часто превосходящими всё, на что, как мы прежде считали, способен человек. В этой точке переживания становится странным смешение тем  рождения и смерти, которые включают чувство сурового, угрожающего  жизни заточения и непреклонной, отчаянной борьбы за то, чтобы освободиться и выжить. Из-за тесной связи между этой областью бессознательного и биологическим рождением я выбрал для неё название перинатальной. Это греко-латинское сложносоставное слово, в котором приставка peri-, означает "близко" или "около", а корень natalis - "относящийся к  деторождению". Это слово обычно употребляется в медицине при описании различных биологических процессов, происходящих незадолго до родов, в процессе или сразу же после их окончания. Акушеры говорят, например, о родовом кровотечении, родовом повреждении  головного мозга или родовой инфекции как о перинатальных. Но поскольку традиционная медицина отрицает, что реоенок может сознательно переживать рождение, и утверждает, что это событие не запечатлевается в памяти, что никто никогда не слышал о перинатальных переживаниях, то такое употреблении термина "перинатальный" в связи с сознанием отражает мои собственные открытия и является новым. Богатая представленность картин рождения и смерти на бессознательном  уровне нашей психики и тесная связь между ними вполне могли бы и озадачить подавляющее большинство психологов и психиатров, поскольку это опровергает их глубоко въевшиеся убеждения. Не в соответствии с  традиционными медицинскими воззрениями, лишь только рождение тяжелое настолько, что причиняет непоправимый ущерб мозговым клеткам, может иметь психопаталогические последствия, но даже и в таком случае эти  последствия обычно определяются как последствия неврологической природы, такие как замедленное умственное развитие или  гиперактивность. Академическая психиатрия повсеместно отрицает саму возможность того, что биологическое рождение - повреждает оно мозговые клетки или нет - могло бы иметь сильное психотравматическое  воздействие на ребёнка. Ведь кора головного мозга новорожденного не  полностью миелизирована, то есть её нервные клетки не целиком покрыты защитной оболочкой жирового вещества - миелина. Это обстоятельство приводится в качестве причины того, почему переживание рождения не имеет связи с психическим опытом и не запечатлевается в памяти. Исходное положение конформистского большинства психиатров, утверждающих, что ребёнок ничего не чувствует в течение этого чрезвычайно болезненного и напряженного испытания и что процесс рождения не оставляет никакого отпечатка в его мозгу, серьёзно  противоречит не только клиническим наблюдениям, но и здравому смыслу, и элементарной логике. Это, безусловно, трудно примирить с тем обстоятельством, что широко распространённые и общепринятые психологические и физиологические теории приписывают величайшую значимость раннему периоду отношений ребёнка с матерью, включая такие составляющие, как взятие на руки и тонкости кормления. Представление о новорожденном как ничего не чувствующем и безответном организме также входит в острое противоречие со всё возрастающим числом публикаций, где описывается удивительная чувствительность эмбриона в предродовом периоде. Отрицание же возможности памяти о рождении, основанное на том обстоятельстве, что кора головного мозга новорожденного не полностью миелинизирована, выглядит особенно нелепым, если учитывать, что памятью наделены многие низшие организмы, у которых и вообще нет коры головного мозга. Ведь хорошо известно, что некоторые  первоначальные виды протоплазматической памяти у существуют даже у одноклеточных организмов. И то, что так вопиющее логическое противоречие появляется в контексте строгого научного мышления несомненно, озадачивает, но как-то уж слишком напоминает результат глубокого эмоционального вытеснения, которому подвергается память рождения. Величина чувственного и физического напряжения, задействанного в деторождении, явно превосходит значение любой послеродовой травмы  младенчества и детства, обсуждаемой в литературе о движущих силах  психики, за возможным исключением крайних форм физического насилия - при изнасиловании. Различные виды: переживательной психотерапии уже накопили массу убедительных доказательств того, что биологическое рождение - самая глубока травма в нашей жизни и событие первостепенной духовнопсихической важности. Оно в мельчайших деталях запечатлено в нашей памяти вплоть до клеточного уровня и оказывает глубокое влияние на наше психологическое развитие. Воспроизведение памяти о различных сторонах биологического рождения совершенно достоверно и убедительно, и часто оно снова проигрывает весь этот процесс в фотографических подробностях, что может происходить даже с людьми, которые не имеют никакого рассудочного представления о своём рождении и не обладают никакими акушерскими сведениями о нём. Однако все эти подробности могут быть подтверждены, если доступны надлежащие записи о рождении, или  надёжные личные свидетели. Например, через непосредственное переживание мы можем обнаружить, что родились ногами вперёд, что во  время наших родов использовались щипцы или что мы родились с пуповиной, обвившейся вокруг шеи. И мы можем почувствовать ту тревогу, биологическую ярость, физическую боль и удушье, которые переживали при рождении и даже правильно распознать тот тип анестезии, который использовался в данном случае.  Часто это сопровождается различными позами и движениями тела, рук, ног, а также вращениями и наклонами головы, сгибаниями и выгибаниями  шеи, которые в точности воссоздают картину данного вида родов. Когда вновь переживается процесс рождения, то кровоподтёки, припухлости и иные сосудистые изменения неожиданно появляются на коже в местах, где прикасались щипцы, или где горло пережимала пуповина. Подобные  наблюдения подтверждают, что запечатление травмы рождения проникает любыми путями вплоть до клеточного уровня. Сокровенная связь рождения и смерти в нашей бессознательной части психики имеет знаменательный смысл. Она отражает то обстоятельство, что рождение в своей возможности или даже в действительности является угрожающим жизни событием. Роды жестко прерывают  внутриутробное существование эмбриона. Он "умирает" как водный организм и рождается как воздуходышащий - физиологически и даже анатомически отличный вид жизни. Проход по родовому каналу является  по своей сущности трудным и, возможно, угрожающим жизни событием. Различные осложнения при рождении, такие как несоответствие между размерами ребёнка и размерами малого таза матери, поперечное залегание плода, выход вперёд ягодицами и placenta praevia или предлежание плаценты, могут в дальнейшем усугубить чувственные и физические испытания, связанные с процессом рождения. Ведь и мать, и ребёнок могут действительно умереть во время родов, а ребёнок может  появиться на свет синим от асфиксии или даже мёртвым и нуждаться в реанимации.
Осознанное переживание и включение в сознание травмы рождения играет важную роль в процессе опытной психотерапии и самоосвоения. Переживания, порождающиеся на перинатальном уровне бессознательного, предстают в виде четырёх отличных друг от друга образчиков переживаний, каждый из которых характеризуется особыми чувствами, физическими ощущениями и символической образностью. Эти образцы тесно связаны с переживаниями, которые имел эмбрион до начала рождения и в течение трёх последовательных стадий биологических родов. Ведь на каждой из этих стадий ребёнок переживает характерный, типичный только для неё ряд интенсивных чувств и физических ощущений. Эти переживания оставляют глубокие бессознательные следы в психике, которые в дальнейшем будут иметь значительное влияние на жизнь индивида. Я же говорю об этих четырёх функциональных комплексах глубинного бессознательного, как о базовых перинатальных  матрицах, или БПМ.
  Спектр околородовых переживаний не ограничивается элементами, которые могут быть выведены из биологических и психологических процессов, вовлечённых в деторождение. Ибо перинатальная область психики также представляет главный проход и к коллективному бессознательному в юнговском смысле. Отождествление с Ребёнком, стойко выдерживающим испытание прохождения через родовой канал, очевидно, обеспечивает доступ к переживаниям, вовлекающим других людей из иных времён и культур, разных животных и даже мифические образы. Как будто бы через соединение с эмбрионом, борющимся за рождение, достигается сокровеннейшая, почти мистическая, связь с другими чувствующими существами, находящимися в исходном трудном положении. Взаимосвязи между переживаниями последовательных стади биологического рождения и разнообразными символическими образами, с ними сообщающимися, являются совершенно конкретными и согласованными. Но причина, почему они проявляются вместе  непостижима в терминах общепринятой логики. Однако это означает, что такие соединения возникают произвольно или беспорядочно. Они имеют собственный глубинный строй, который лучше всего может быть описан как "логика переживаний". Это означает что связь между переживаниями, характерными для различных стадий рождения, и сопутствующие им символические темы основываются не на каком-то видовом внешнем сходстве, но на том, что разделяют те же самые  чувства и физические ощущения. Перинатальные матрицы сложны и многолики, и к тому имеют особые  биологические и психологические, а также архетипические и духовные измерения. Ведь переживание столкновения рождением и смертью, видимо, само собой ведёт к духовной открытости и раскрыванию мистических измерений души и всего существующего. И, кажется, нет разницы, принимает ли эта встреча какую-то символическую форму, как в психоделических и холотропных сеансах и в ходе непроизвольных  духовно-психических кризисов ("духовных обострений"), или же она происходит в действительных жизненных обстоятельствах, например, у рожающих женщин или в контексте околосмертных переживаний. Характерная символика этих переживаний исходит от коллективного бессознательного, а отнюдь не из индивидуальных банков памяти. Так что она может обращаться к любому историческому периоду, географической области и духовной традиции мира, совершенно вне зависимости от культурного и религиозного происхождения субъекта. Индивидуальные матрицы имеют установленные связи с некоторыми типами послеродовых переживаний, переложенных в СКО. Они также сообщаются с  архетипами Ужасной богини-матери, Великой богини-матери, ада или небес, с разновидностями расовой, коллективной, кармической памяти, и с филогенетическими переживаниями. Следует упомянуть о теоретически и практически значимых сочленениях между базовыми перинатальными матрицами, конкретными видами действующих сил во Фрейдовых эрогенных зонах и особыми типами эмоциональных и психосоматических нарушений. Подкреплённые эмоционально значимыми переживаниями младенчества, детства и последующей жизни, переложенными в СКО, перинатальные матрицы придают очертания нашему восприятию мира, глубоко влияют на наше повседневное поведение, а также способствуют развитию разнообразных эмоциональных и психосоматических нарушений. В гамме коллективных переживаний эхо перинатальных матриц можно обнаружить в  религии, искусстве, мифологии, философии и различных видах социальной и политической психологии и психопатологии. Однако перед тем как осветить более широкие последствия действия сил, проявляющихся в перинатальных переживаниях, я опишу феноменологию отдельных БПМ.

Первая базовая перинатальная матрица: БПМ-1
(изначальное единство сматерью)

  Эта матрица связана с внутриутробным существованием до начала родов. Об опытном мире этого периода может быть сказано как об "околоплодной вселенной". Эмбрион не обладает осознаванием границ и не различает между внутренним и внешним. Всё это отражается на природе переживаний, связываемых с воспроизведением памяти о дородовом состоянии. В моменты ничем не нарушаемого эмбрионального существования мы обычно переживаем ширь волю, пространства, не имеющие границ и пределов, отождествляемся с галактиками, межзвёздным пространством или со всем космосом. Родственное по характеру переживание - это плавание в море отождествление себя с различными водными животными, такими как рыбы, медузы, дельфины или киты, и даже превращение в океан. По-видимому, это связано с тем обстоятельством, что, сущности, эмбрион - существо водное. Положительные внутриутробные переживания могут также соединяться с архетипическим видениями Матери-природы - безопасной,  прекрасной и безусловно питающей, подобно "доброй матке". Мы представляем себе плодоносящие сады, созревшие нивы, террасы полей в Андах или ещё не загрязнённые острова Полинезии. Мифологические  образы из коллективного бессознательного, часто возникающие в этой связи, рисуют различные небесные сферы или виды рая, как они описываются в мифологиях различных культур. Когда же мы воспроизводим в памяти эпизоды внутриматоных нарушений,  воспоминания о "злой матке", у нас возникав чувство тёмной, зловещей угрозы, и мы часто ощущаем, что на чем-то травят. Мы видим картины - грязные воды или свалки ядовитых отходов. И это отражает то обстоятельство, что многие дородовые нарушения вызываются интоксикацией, происходящей в теле беременной матери. Последствия такого рода могут связываться с архетипическими видениями ужасных демонических существ или с ощущением подстерегающего всепроникающего зла. Те же, кто воскрешал в памяти эпизоды более жесткого вмешательства в дородовое существование, такие, как надвигающийся выкидыш или попытка аборта, обычно переживают какую-нибудь разновидность грозящей вселенской беды или кровавые апокалиптические видения конца света. И это вновь подтверждает теснейшую взаимосвязь между событиями нашей биологической истории и юнговскими архетипами.
Нижеприведённый отчёт о психоделическом сеансе с высокой дозировкой может использоваться как типичный пример переживания БПМ- временами открывающегося и в надличностные области. Всё, что я переживал, было сильным чувством недомогания, напоминавшим грипп. Я решил закрыть глаза и тщательно пронаблюдать, что происходит. И в этот момент переживание, казалось, начало углубляться, и я осознал то, что при открытых глазах было взрослым, страдающим от вирусной болезни, теперь превратилось в реалистичную ситуацию - зародыша, страдающего от какого-то чужеродного токсического поражения во время внутриутробного существования. Я очень сильно уменьшился в размере, и моя голова стала значительно больше, чем остальное моё тело и конечности. Я плавал в жидкой среде, и какие-то вредные химические вещества прокладывали себе путь в моё тело через пупочную область. Используя какие-то неведомые органы чувств, я опознал эти влияния как пагубные и враждебные моему организму. Пока это происходило, я чувствовал, что эти ядовитые  "нападения" были как-то связаны с состоянием и деятельностью материнского организма. Время от времени я мог различать влияния, появлявшиеся из-за приёма алкоголя, неподходящей пищи или курения. Другой вид неудобства, казалось, вызывался химическими изменениями в организме, сопровождавшими чувства моей матери, - беспокойство, волнение, страхи и противоречивые эмоции по поводу беременности. Затем ощущения тошноты и несварения исчезли, и я стал переживать всё усиливающееся состояние исступления. Это сопровождалось просветлением и расцвечиванием моего зрительного пространства. Как будто множество слоев толстой грязной паутины было прорвано и распущено, или как будто бы какое-то теле- или киноизображение было направлено на меня невидимым небесным киномехаником. Вид открылся, и невероятное количество света и энергии нахлынуло на меня и тончайшими потоками стало струиться сквозь всё моё существо. На одном уровне я всё ещё оставался зародышем, переживавшим предельное совершенство и блаженство "доброй матки", или  новорожденным, слившимся с питающей и дающей жизнь грудью, а на другом - я стал всею вселенной. Я созерцал зрелище космического пространства с бессчётными бьющимися и трепещущими галактиками, и в то же время был им. Эти лучистые и захватывающие дух виды космоса, перемежались с переживаниями равно-прекрасного микрокосма, от танца атомов и молекул - к началам жизни и биохимическому миру отдельных клеток. Впервые я переживал вселенную, как то, что она есть на самом деле - неизъяснимое таинство, божественная игра чистого безусловного Сознания. Некоторое время я раскачивался от состояния бедствующего больного зародыша к блаженному и безмятежному внутриутробному существованию. Временами пагубные влияния принимали вид коварных демонов или злых  тварей из мира духовных писаний или волшебных сказок. Во время ничем не нарушаемых моментов зародышевого существования я переживал чувства основополагающего тожества и единства с миром - это было  Дао, Внешнее, что Внутри, "Таттвамаси" - "То ты еси" упанишад. Я утратил чувство особи, моё Я растворилось - я стал всем сущим. Иногда это переживание становилось бесплотным и неуловимым, временами сопровождалось многими прекрасными видениями: архетипическим образом рая, неисчерпаемым рогом изобилия, золотым веком или девственной природой. Я становился дельфином, плавающим в океане, рыбкой, резвящейся в кристально чистой воде, бабочкой, порхающей на горных лугах, чайкой, парящей над морем. Я был океаном, животными, растениями, облаками - иногда всем этим в одно и то же время. Позже, в послеполуденные и вечерние часы ничего конкретного не произошло. Большую часть этого времени я провёл, ощущая себя наедине с естеством и вселенной, купаясь в золотом свете, яркость которого постепенно уменьшалась.
Вторая базовая перинатальная матрица: БПМ-2
(космическое поглощение и безысходность или ад)
Когда же в памяти воскрешается начало биологического рождения, мы, как правило, чувствуем, что нас засасывает в гигантский водоворот, или заглатывает какой-то мифический зверь. Мы также можем переживать, что весь мир или космос поглощается целиком. Это соединяется с образами пожирающих или захватывающих в свои лапы
архетипических чудовищ, таких, как левиафаны, драконы, киты, гигантские змеи, тарантулы или спруты. Чувство ошеломляющей жизненной угрозы приводит к сильной тревоге и недоверию ко всему, граничащему с паранойей. Другая переживаемая разновидность начала этой матрицы - тема схождения в глубины подземного мира, в царство мёртвых или ад. Это общий мотив мифологических повествований о странствиях героя, как их красноречиво описывал Джозеф Кемпбелл (Campbell, 1968).  На уже полностью развернувшейся первой стадии биологического  рождения маточные схватки периодически сдавливают плод, но шейка матки всё ещё не раскрыта. Каждая схватка вызывает сдавливание маточных артерий, и плоду угрожает нехватка кислорода. Воспроизведение в памяти этой стадии рождения - одно из самых худших  переживаний, которые могут быть у нас в процессе самоосвоения, включающего холотропные состояния. Мы заперты в чудовищном клаустрофобийном кошмаре, преданы мучительной эмоциональной и физической боли и пребываем в ощущении крайней беспомощности и безнадёжности. Чувства одиночества, вины, бессмысленности жизни и экзистенциального отчаяния достигают метафизических размеров. В столь тяжелом положении человек часто бывает уже полностью убеждён, что это состояние не кончится никогда и никакого выхода нет. Триада переживаний, характеризующих это состояние, - чувство умирания, сумасшествия и безвозвратности. Воспроизведение в памяти этой стадии рождения, как правило, сопровождается образами людей, животных и даже мифических существ, пребывающих в состоянии страдания и безнадёжности, схожим с положением плода, зажатого в клещи родового канала. Мы переживаем отождествление себя с узниками в темницах, жертвами инквизиции, обитателями концлагерей или приютов для умалишенных. Наши страдания уподобляются страданиям попавших в капкан животных или достигают архетипических измерений. Мы чувствуем нестерпимые мучения грешников в аду, крестные муки Христа или же напрасные труды Сизифа,  вкатывающего свой камень на гору в глубочайшей преисподней Гадеса. Другие образы, которые возникали в сеансах, где господствовала эта матрица, включали греческие архетипические символы бесконечного страдания Тантала и Прометея и иные образы вечного проклятия, такие, как Вечный жид Агасфер и Летучий голландец. Находясь под влиянием этой матрицы, мы поражены избирательной слепотой и не способны увидеть что-либо положительное в нашей жизни и в человеческом существовании вообще. Связь с божественным измерением кажется непоправимо разорванной или утраченной. Сквозь  призму этой матрицы жизнь кажется театром абсурда, фарсом, где играют марионетки и бездушные роботы, или жестоким номером в цирковом балагане. Для подобного умонастроении достоверным и уместным описанием существования оказывается лишь экзистенциальная философия. В этой связи интересно упомянуть, что на работу Жан-Поля Сартра глубоко повлиял плохо подготовленный и не завершенный сеанс мескалина, в котором господствовала БПМ-2 (Riedlinger, 1982). Поглощенность Самуэля Беккета жизнью и смертью и его поиски Матери  также обнажают сильные перинатальные влияния. Естественно, что кто бы ни очутился лицом к лицу с этой стороною души, он ощутил бы чувство огромного отвращения и нежелание сталкиваться с этим и дальше. Ведь если войти в это переживание более глубоко, то оно покажется подобным встрече с вечным  проклятием. И всё-таки самый скорый путь прерывания невыносимого состояния означает капитуляцию перед ним и его принятие. Этот разрушительный опыт тьмы и бездонного отчаяния известен из духовной литературы как Темная ночь души. Однако эта важная стадия духовного раскрытия может обладать колоссальным очищающим и освобождающим действием. Наиболее характерные черты БМП-2 могут быть проиллюстрированы в следующем отчёте. Атмосфера казалась всё более и более зловещей и чреватой скрытой опасностью. Казалось, вся комната начала поворачиваться, и я   почувствовал, как падаю в самую середину пугающего водоворота. Мне тут же пришлось вспомнить о бросающем в дрожь описании подобного случая в "Погружении в Гольфстрим" Эдгара Аллана По. Мне чудилось, что вещи в комнате, кружась, летают вокруг меня, и в моём уме всплыл другой литературный образ - торнадо из романа "Волшебник из страны Оз" Фрэнка Бома, вырвавшего Доротею из монотонного житья в Канзасе,  и пославшего её в путешествие, странное и полное приключений. Моё переживание чем-то напоминало вход в кроличью нору из повести-сказки "Алиса в стране чудес" Льюиса Кэрролла, и я с величайшим трепетом  ожидал, что мир вот-вот окажется по другую сторону зеркала. Казалось, вся вселенная надо мною захлопывается, и я ничего не могу поделать, чтобы остановить это апокалиптическое поглощение. Я всё глубже и глубже погружался в лабиринт своего бессознательного, и ощущал приступ страха, переходящего в панику. Всё вокруг  становилось тёмным, гнетущим, ужасающим. Это было, как если бы вся тяжесть мира мало-помалу наваливалась на меня, и невероятное водяное давление угрожало расколоть мой череп, а тело сжать в крошечный твёрдый мяч. Стремительная вереница воспоминаний из прошлого низвергалась через мой мозг, показывая крайнюю тщетность и бессмысленность моей жизни и существования вообще. Мы рождаемся голыми, напуганными, в муках, и такими же мы покинем этот мир. Экзистенциалист был прав! Всё непостоянно, жизнь не что иное, как ожидание Годо! Суета сует, всё суета! Стеснение, что я чувствовал, перерастало в боль, а боль - в мучения. Истязание, доведённое до точки когда каждая клетка моего тела ощущала, что она высверливается бормашиной дьявольского дантиста. Видения адских картин и чертей, истязающих свои жертвы, внезапно подбросили мне догадку, что я в аду. Я подумал: Данте, "Божественная  комедия": "Оставь надежду, всяк сюда входящий!" Казалось: нет  никакого выхода из этого дьявольского состояния: я проклят навеки без малейшей надежды на искупление.
Третья перинатальная матрица: БЛМ-3
(борьба смерти и возрождения)
Многие стороны этого яркого и многоцветного переживания могут быть поняты через его связанность со второй стадией биологических родов - проталкиванием плода через родовой канал уже после раскрытия шейки матки и нисхождения головы в малый таз. На этой стадии сокращения матки продолжаются, но шейка раскрыта и допускает теперь постепенное проталкивание плода через родовой канал. Это вызывает сильное механическое сдавливание, боль, а часто высокую степень недостатка кислорода и удушье. Естественным сопровождением такого столь сильно стеснённого и угрожающего жизни состояния является переживание сильной тревоги. Помимо прекращения кровообращения, вызванного маточными сокращениями  и последующим сжатием артерий матки, поступление крови к плоду может быть поставлено под угрозу и различными осложнениями. Пуповина может оказаться стиснутой между головой и проходом в области малого таза или обвиться вокруг шеи. Во время родов плацента может отделиться или даже преградить собою выход (placenta praevia). В некоторых  случаях плод может вдохнуть различные биологические вещества, окружающие его на конечной стадии этого процесса, что усилит чувство удушья. Иногда трудности этой стадии могут оказаться настолько чрезмерными, что потребуют экстренного хирургического вмешательства, такого, как наложение Щипцов или даже срочное кесарево сечение. БПМ-3 - чрезвычайно сложный и яркий образец переживаний. Помимо действительного реалистичного воспроизведения в памяти разных стадий борьбы при прохождении родового канала, он включает в себя широчайшее разнообразие видов образности, черпаемых из истории, природы и архетипических сфер. Из всего этого наиболее значимым является атмосфера титанической борьбы, агрессивные и садомазохистские сцены, опыты извращенных половых отношений,  демонические сюжеты, скотологические увлечения и столкновение с  огнём. Большинство из этих сторон БПМ-3 могут быть содержательно отнесены к некоторым анатомическим, физиологическим или биохимическим характеристикам соответствующей стадии рождения. Титаническая сторона БПМ-3 вполне понятна в виду того, что на последней стадии деторождения задействованы исполинские силы. Когда мы сталкиваемся с этой гранью третьей матрицы, мы переживаем ошеломляющие по напряженности потоки энергии, рвущейся сквозь тело и накапливающей в нем взрывоподобные разряды. И в этот момент мы отождествляемся с природными стихиями, такими, как вулканы, грозовые бури, приливные волны или торнадо. Переживание может также изображать мир техники, заключающей в себе огромную энергию: танки, ракеты, космические корабли, лазеры, электростанции и даже термоядерные реакторы и атомные бомбы. Титанические переживания БПМ-3 могут достигать архетипических измерений и рисовать сражения невероятного размаха, такие, как космическая битва Света и Тьмы, ангелов и бесов, или богов и  титанов. Агрессивные и садомазохистские стороны этой матрицы отражают как биологическое неистовство организма, существованию которого угрожает удушье, так и интроецированный разрушительный натиск маточных сокращений. Если мы сталкиваемся с этой стороной БПМ-3, мы переживаем изумляющую по своему размаху жестокость, проявляющуюся в сценах насилия - убийства и самоубийства, изувечивания и самокалечения, разного рода бойни, кровавые войны и революции. Часто она принимает вид истязаний, пыток, казней, ритуальных жертвоприношений, принесения в жертву самого себя, кровавых схваток  один на один, садомазохистских практик. Но у сексуальной стороны процесса смерти и возрождения логика переживаний не является непосредственно очевидной. По всей  видимости, у человеческого организма есть генетически запрограммированный механизм, который переводит нечеловеческие страдания, а удушье в особенности, в странного рода половое возбуждение и, в конечном счёте, в исступлённый восторг. Это может быть проиллюстрировано переживаниями мучеников и самобичующихся,  описанными в религиозной литературе. Дополнительные примеры могут  быть найдены в материалах из концлагерей, в отчётах узников войны  или в досье Эмнести Интернешинел. Хорошо известно также, что у мужчин, умирающих на виселице от удушья, как правило, наблюдается эрекция и даже семяизвержение. Сексуальные переживания, которые происходят в контексте БПМ-3,  характеризуются чрезмерной силой полового влечения, их механичностью и неразборчивостью, а также взрывоподобной, порнографической и  извращённой природой. Они рисуют сценки, характерные для кварталов  "красных фонарей" и сексуального андерграунда, экстравагантные эротические практики и садомазохистские сцены. Не менее часто возникают эпизоды кровосмешения или случаи сексуального насилия и изнасилования. Реже образность БПМ-3 может включать в себя кровавые, омерзительные крайности, связанные с преступлениями сексуального характера: эротически мотивированные убийства, расчленения, людоедство и некрофилию. То обстоятельство, что на этом уровне психики половое возбуждение   неразрывно связано с чрезвычайно осложнёнными элементами (угрозой  жизни, крайней опасностью, страхом, агрессией, саморазрушительными порывами, физической болью, различными видами биологических веществ), образует естественную основу для развития наиболее  значимых типов сексуальных нарушений, изменений, отклонений и извращений. Это имеет важные теоретические и практические последствия, которые будут в дальнейшем освещены в данной книге. Демоническая сторона БПМ-3 может представлять особые трудности как для испытуемых, так и для терапевтов и их помощников. Жуткая, внушающая суеверный страх природа вызванных проявлений часто приводит к полному нежеланию иметь с ними дело. Наиболее  распространённые темы, которые наблюдаются в данном контексте - это сцены шабаша ведьм (Вальпургиевой ночи), сатанинских оргий, обрядов  чёрной мессы и искушений силами зла. Общим знаменателем, связующим данную стадию деторождения с темами шабаша или обрядов чёрной мессы, выступает своеобразное смешение переживаний смерти, извращённой сексуальности, боли, страха, агрессивности, скотологии и перекошенного духовного стремления, которые они разделяют. Подобное наблюдение, очевидно, имеет прямое отношение и ко вполне современной вспышке переживаний сатанинских культовых извращений, о которых рассказывают пациенты при различных видах регрессивной терапии. Скотологическая сторона процесса смерти и возрождения имеет своё естественное основание в том, что на последней стадии родов плод вступает в соприкосновение с разными видами биологических веществ: кровью, вагинальными выделениями, мочой и даже калом, Тем не менее, природа и содержание этих переживаний намного превышают те, что новорожденный мог бы действительно пережить во время рождения. Переживания этой стороны БПМ-3 включает такие сцены, как ползание в отбросах или проползание сквозь потоки нечистот, валяние в кучах  экскрементов, питьё крови и мочи, сопричастность к омерзительным картинам гниения. Это близкая и разрушительная встреча с наихудшими сторонами биологического существования. Когда же переживание БПМ-3 подходит к завершению, оно становится менее насильственным и обескураживающим. Теперь господствующая атмосфера - атмосфера неистовой страсти и рвущейся энергии опьяняющей силы. Воображение рисует волнующие картины завоевания  новых земель, охоты на диких животных, единоборств и развлечений в парках аттракционов. Эти переживания совершенно непосредственнои связаны с действиями, вызывающими "прилив адреналина в крови": автомобильными гонками, прыжками с высоты с привязанной к ногам  верёвкой, опасными цирковыми номерами и акробатическими прыжками в воду с трамплина. Одновременно мы встречаемся с архетипическими фигурами богов, полубогов и легендарных героев, представляющих смерть и возрождение. У нас возникает видение Иисуса, его мук и поругания, Крестного пути, распятия или даже полное отождествление с его страданиями. Независимо от того, обладаем мы или нет рассудочным знанием соответствующих мифологий, мы переживаем такие мифологические  сюжеты, как смерть и воскрешение египетского бога Осириса либо смерть и возрождение греческих богов Диониса,Аттиса или Адониса. В переживании рисуется похищение Персефоны Плутоном, спуск в преисподнюю шумерской богини Инанны или испытания майясских Героев-Близнецов из эпоса Пополь-Вух. Перед самым переживанием душевно-духовного возрождения как часто повторяющийся момент выступает столкновение со стихией огня. Мотив огня может переживаться и в его повседневном виде, и в архетипической форме очищающего огня. Мы чувствуем, что наше тело охвачено огнём, видим пылающие города и горящие леса и отождествляем себя со сжигаемыми жертвами, архетипическом преложении горение, кажется, полностью уничтожает всё, что в нас испорчено, и подготавливает к духовному возрождению. Классический символ перехода от БПМ-3 к БПМ-4 это легендарная птица Феникс, погибающая в огне и воскресающа из пепла. Огнеочистительное переживание является слегка озадачивающей стороной БПМ-3, так как его связь с биологическим рождение не столь пряма и очевидна, как в случае с другими символическим элементами.  Биологическим двойником этого переживания может выступать либо взрывоподобное высвобождение прежде сдерживаемых энергий на конечной  стадии деторождения, либо перевозбуждение плода беспорядочной "пальбой" периферических нейронов. Интересно, что эта встреча с огнём эмпирически соответствует переживанию роженицы, часто на этой стадии родов ощущающей, будто её вагина пылает. Несколько важных характеристик этого образца переживаний отличает его от вышеописанного комплекса безысходности. Положение здесь тяжелое и требующее напряжения сил, но оно не кажется безнадёжным, и мы не ощущаем беспомощности. Мы активно вовлекается в борьбу, и у нас возникает чувство, что страдания имеют определённую направленность, цель и смысл. В религиозной образности подобное положение соотносится, скорее, с представлением о чистилище, чем об  аде. Кроме того, мы играем роль не только беспомощных жертв. В этот момент нам оказываются доступными три роли. Помимо того, чтобы быть простыми наблюдателями происходящего, мы также можем отождествляться как с жертвой, так и с агрессором. И это оказывается настолько убедительным, что трудно различать и разделять эти роли. К тому же, тогда как положение безысходности заключает в себе сущие муки,  переживание борьбы смерти и возрождения представляет собою грань между мучительной болью и исступлением или смешение обоих. Кажется, вполне уместно говорить об этом типе переживания как о Дионисипском, или вулканическом экстазе, в противопоставление Аполлоновскому, или "океаническому экстазу, космического единения, связанному с первой перинатальной матрицей.
Следующий отчёт о психоделическом сеансе с высокой дозировкой проиллюстрирует многое из типичных тем, связанных с вышеописанной БПМ-3. Хотя я на самом деле никогда не видел отчётливо родовые пути, своей головой и всем телом я ощущал их сокрушительное сдавливание, и  каждой клеточкой своего тела осознавал, что я вовлечён в процесс рождения. Напряжение достигло размеров, каковые мне непредставлялись возможными для человека. Лбом, висками и затылком я ощущал неослабное давление, как будто был схвачен стальным: челюстями  тисков. И всё напряжение в моём теле по своему характеру было жестким и механическим. Я представлял, что пробираюсь через чудовищную мясорубку или исполинский пресс, полный валиков зубцов. И  образ Чарли Чаплина, превращенного в жертву мировой технологии в  "Новых временах", на мгновение вспыхнул в моё сознании. Казалось, невероятная масса энергии протекает сквозь все мое тело, скапливаясь и высвобождаясь во взрывоподобных разрядах, испытывал поразительную смесь ощущений: удушье, испуг, беспомощность, но также ярость и странное половое возбуждение. Другой важной стороной моего  состояния было чувство крайнего замешательства. В то же время, как я  ощущал себя ребёнком, вовлечённым в жестокую борьбу за выживание, и понимал: то, что вот-вот случится, станет моим рождением, я также  переживал себя и в качестве моей рожающей матери. Рассудком я сознавал, что, как мужчина, я никогда не смогу родить, и всё же чувствовал, что каким-то образом пересекаю эту преграду и невозможное становится действительностью. Не было никаких сомнений, что я связываюсь с чем-то первоначальным -  древним женским архетипом, архетипом матери-роженицы. Мой телесный образ включал огромный беременный живот и женские гениталии, вместе со всеми тонкостями биологических ошущений. Я чувствовал  разочарование, что оказался не способен предаться этому стихийному течению, родить и родиться, прорваться и дать выйти ребёнку. Невероятный запас убийственной агрессии поднялся из подземелья моей  души. Как будто нарывающее зло внезапно проколол скальпель космического хирурга. И вместо меня уже возникал оборотень или  берсерк, доктор Джекилл превращался в мистера Хайда. Множество образов убийц и жертв сменялись как одно лицо, в точности так же, как раньше я не мог различить рождающегося ребёнка и родящую мать. Я был безжалостным тираном, диктатором, подвергающим подданных невообразимым жестокостям, но также и революционером, ведущим разъярённую толпу на свержение тирана. Я превратился в хладнокровно убивающего бандита и в полицейского, убивающего от имени закона. В один момент я переживал ужасы нацистских концлагерей. Когда же я открыл глаза, то увидел себя офицером СС. И у меня было глубокое чувство, что он - нацист и я - еврей были одним человеком. Я ощущал в себе и Гитлера, и Сталина и чувствовал полную ответственность за зверства в человеческой истории. Я ясно видел, что проблема  человечества не в существовании жестоких диктаторов, но в том Скрытом убийце, которого все мы лелеем внутри наших душ, если заглянуть в них поглубже. Затем природа переживания переменилась и достигла мифологической размерности. Вместо зла истории человеческой теперь я ощущал атмосферу ведьмовства и присутствия демонических стихий. Зубы мои  превратились в длинные клыки, напоённые таинственным ядом, и я летел сквозь ночь на распахнутых крыльях летучей мыши как зловещий вампир. Но вскоре всё превратилось в дикие, тлетворные сцены шабаша ведьм. В этом странном, чувственном обряде все обычно подавленные и затаённые внутри побуждения, казалось, и вырвались наружу, и проживались, и наконец-то исполнялись. И я ощущал, что участвую в тайной церемонии жертвоприношения во славу бога тьмы. По мере того как из моего переживания начало исчезать демоническое я всё ещё чувствовал себя потрясающе эротичным и бросился в бесконечные сцены самых фантастических оргий и сексуальных фантазий, и в них я играл все роли. Но сквозь все эти переживания я в то же время продолжал оставаться ребёнком, борющимся в родовых путях, и рождающей его матерью. Стало совершенно ясно, что пол и рождение глубоко связаны, а сатанинские силы имеют важные сцепления с проталкиванием сквозь родовые пути. Я боролся и бился в совершенно разных лицах, против разных врагов, но иногда сомневался, будет ли конец этим напастям. Затем новая стихия вторглась в моё переживание. Все моё тело покрылось плотскою грязью, липкой и склизкой. Я не мог сказать, моча это или кровь, околоплодные воды, слизь или вагинальные выделения. Те же вещества, казалось, были у меня во рту и даже в лёгких. Я рыгал, давился, гримасничал, отхаркивался, пытаясь удалить это из организма и с кожи. И в тот момент на меня снизошло откровение: мне не нужно бороться. Движение приобрело собственный ритм, и всё, что мне оставалось делать, это поддаться ему. И тогда мне вспомнилось множество случаев из моей жизни, когда я ощущал потребность биться и бороться, а оглядываясь назад, чувствовал, что это было совершенно не обязательно. Как будто я был запрограммирован своим рождением  видеть жизнь намного более сложной и опасной, чем она есть на самом деле. Мне кажется, что это переживание смогло открыть мне на это
 глаза и сделать мою жизнь гораздо более лёгкой и шутливой, нежели прежде.
Четвёртая перинатальная матрица: БПМ-4
(переживание смерти и возрождения)
Эта матрица соотносится с третьей клинической стадией родов - окончательным выталкиванием плода из родовых путей и обрезанием пуповины. Когда мы переживаем эту матрицу, мы завершаем предшествующий трудный процесс проталкивания через родовые пути, достигаем взрывоподобного освобождения и появляемся на свет. Часто это может сопровождаться подробными и правдивыми воспоминаниями об особых сторонах этой стадии рождения. Что может заключаться переживании анестезии, накладывания щипцов и ощущений, связанных с разнообразными манипуляциями акушеров или послеродовыми вмешательствами. Воскрешение памяти о биологическом рождении переживается не только как простое механическое проигрывание исходного биологического события, но также как духовно-душевная смерть и возрождение. Чтобы это понять, нужно представить себе, что происходящее в этом процессе включает в себя некие важные дополнительные элементы. Из-за того, что ребёнок в процессе рождения полностью ограничен и не имеет никакого способа выразить крайние чувства и отреагировать на  вызванные сильные физические ощущения, память об этом событии остаётся психологически не усвоенной и не проработанной. Наше отношение к себе и наши установки по отношению к миру в послеродовой жизни сильно заражены напоминанием о той уязвимости, беспомощности и слабости, которые мы пережили при рождении. В каком-то смысле мы были рождены анатомически, но не были вовлечены в это обстоятельство эмоционально. "Умирание" и мучения во время борьбы за рождение отражают настоящую боль и действительную угрозу жизни в ходе биологического рождения. Тем не менее, смерть эго, которая предшествует возрождению, является смертью наших старых представлений о том, кто мы есть, и о том, чему же подобен мир, который был отпечатан травматическим следом рождения и поддерживался памятью об этом моменте, всё ещё остающейся живою в нашем бессознательном. По мере того как мы проясняем эти старые программы тем, что допускаем их проявиться в сознание, они теряют свою эмоциональную нагрузку и в некотором смысле умирают. Но мы настолько отождествлены с ними, что приближение момента смерти эго ощущается как конец нашего существования или даже как конец мира. Каким бы страшным ни был этот процесс, в действительности он является необыкновенно врачующим и преображающим. Однако парадоксальным образом, в то время как лишь один единственный маленький шаг отделяет нас от опыта изначального освобождения, у нас возникает чувство всепроникающей тревоги и надвигающейся катастрофы невероятных масштабов. Ведь то, что в ходе этого умирает, - это ложное эго, которое вплоть до этого мгновения нашей жизни мы ошибочно принимали за наше истинное Я. И пока мы утрачиваем все точки соотнесения с тем, что мы знаем, у нас нет никакого представления о том, что же лежит по другую сторону, или даже о том, есть ли там что-нибудь вообще. Этот страх ведёт к тому, что создаётся чудовищное сопротивление продолжению и завершению опыта, вследствие чего без должного руководства многие люди так и остаются психологически застрявшими на этом труднопреодолимом участке. Когда же мы преодолеваем метафизический страх, связанный с этим важным узловым моментом, и позволяем происходить вещам так, как они происходят, мы переживаем полное уничтожение на всех воображаемых уровнях: физический распад, эмоциональную погибель, умственное и философское крушение, крайнее нравственное падение и даже духовную  проклятость. Во время этого переживания все привязанности, всё, что является важным и значимым в нашей жизни, кажется безжалостно разбитым. Непосредственно сразу за этим переживанием полного уничтожения - падением на "космическое дно" - мы переполняемся видениями белого или золотого света, сверхъестественного сияния невероятной красоты, которое представляется сверхчувственным и божественным. Едва мы пережили то, что казалось подобным опыту полного апокалиптического уничтожения всего и вся, как уже через считанные секунды на нас нисходит благословение изумительных проявлений в великолепии всех цветов радуги: переливчатых узоров, небесных сфер и видений архетипических существ, омываемых божественным светом. Часто это бывает впечатляющая встреча с архетипической Великой богиней-матерью либо в её универсальном виде, либо в одном из культурных вариантов ее образа. Вслед за опытом духовно-душевной смерти и возрождения мы ощущаем себя искупленными и благословлёнными, переживаем исступлённый восторг, нас наполняет чувство восстановления нашей божественной природы и положения во вселенной. Нас охватывает волна положительных эмоций по отношению к себе, к другим людям, к природе, ко всему сущему вообще. Важно, однако, подчеркнуть, что этот вид исцеляющего и изменяющего жизнь переживания происходит тогда, когда рождение было не слишком подрывающим силы и не осложнённым глубокой анестезией. В этом случае у нас не возникает чувство триумфального появления на свет и окончательного разрешения. Вместо этого послеродовой период может ощущаться как медленное излечение от тяжелых увечий или пробуждение из пьяного сна. Как мы увидим позднее, анестезия при рождении может иметь лишь глубокие неблагоприятные психологические последствия для послеродовой жизни.
Нижеприведённый отчёт о переживании смерти и возрождения из психоделического сеанса с высокой дозой описывает типичную картину, характерную для БПМ-4 Тем не менее, худшее было ещё впереди. Внезапно я, казалось, потерял все свои связи с действительностью, как будто какой-то воображаемый коврик выдернули у меня из-под ног. Всё рухнуло, и я почувствовал, что весь мой мир разлетелся на кусочки. Как будто проткнули чудовищный метафизический пузырь моего существования - исполинский надутый шарик нелепого самообмана лопнул и обнажил всю лживость моей жизни. Всё, во что я когда-то верил, всё, что я делал или чего добивался, всё, что, казалось, придавало моей жизни смысл, вдруг оказалось до крайности поддельным. Это были жалкие, совершенно несостоятельные костыли, на которые я опирался, пытаясь поправить  невыносимую действительность существующего. Теперь они были унесены  и развеяны подобно лёгким пушистым семенам одуванчика, обнажив пугающую бездну элементарной истины - бессмысленный хаос экзистенциальной Пустоты. Охваченный неописуемым ужасом, я заметил исполинскую фигуру божества, возвышающуюся надо мной в угрожающей позе. Каким-то чутьём я понял, что это был индусский бог Шива в своём разрушающем обличье. И я почувствовал громоподобный удар его громадной ноги, которая меня раздавила, вдребезги раскрошив и размазав меня повсюду, как никчемную какашку, так что я ощутил себя исподней космоса. А в  следующее мгновение я оказался перед ужасающим исполинским обликом чёрной индийской богини - я догадался, что это Кали. Неодолимая сила толкала моё лицо в её зияющую вагину, заполненную, казалось, менструальной кровью или омерзительным последом. Я чувствовал, что от меня требуется безусловно сдаться силам сущего  и женскому началу, представленному богиней. У меня не оставалось выбора, как только целовать и облизывать её вульву в позе нижайшей  покорности и в безмерном унижении. В это мгновение, ставшее концом и последним пределом всякого чувства мужского превосходства, которое я ещё лелеял в себе, я соединился с памятью о моменте моего биологического рождения. И моя голова появилась из родовых путей с устами, плотно приникшими к кровоточащей вагине моей матери. Меня заливал божественный свет сверхъестественной яркости и неописуемой красоты, его золотые лучи распускались в тысячи изысканных переливчатых узоров. И из этого сияющего золотого света появился облик Великой богини-матери, которая, казалось, воплощала любовь и защиту всех эонов. Раскрыв руки, она простёрла их ко мне, окутав меня всем своим существом. Я слился с невероятными силами её энергий, чувствуя себя очищаемым, исцеляемым и лелеемым. Что-то,  казавшееся божественным нектаром и амброзией, какая-то архетипическая квинтэссенция молока и мёда лилась сквозь меня в невероятном изобилии. Затем образ богини начал постепенно исчезать, поглощенный ещё более ярким светом. Он был отвлечённым, но всё же наделённым определёнными личными характеристиками и излучающим беспредельный ум. Мне стало ясно, что то, что я переживал, было слияние с Мировой Самостью, или Брахманом, и поглощением, как я читал об этом в книгах по индийской философии. Минут через десять переживание стало успокаиваться, однако оно превосходило любые представления о времени и ощущалось подобием вечности. Поток исцеляющей и питающей энергии, видения золотистых отблесков с переливающимися узорами длились всю ночь. И проистекающее из них чувство благополучия пребывало во мне ещё много  дней. Память об этом переживании годами оставалась живой и яркой и глубоко изменила мою житейскую философию.
Надличностная область психики
Вторая важная область, которую непременно следовало бы добавить к той картографии человеческой психики, которая представлена конформистской психиатрией, когда мы приступаем к работе с холотропными состояниями, теперь известна под именем надличностной или трансперсональной. Буквально этот термин означае "простирающийся за личное", или "превосходящий персональное". Переживания, которые берут начало на этом уровне, влекут за собой расширение наших обычно признаваемых границ (нашего тела и нашего Я и ограничений трёхмерного пространства и линейного времени, к которым сводится наше восприятие мира при обычном состоянии сознания. Надличностные переживания лучше всего могут определяться через сравнение с нашим повседневным опытом самих себя и мира, или, точнее, с тем способом, каковым нам надлежит переживать себя самих и окружающую обстановку, чтобы производить впечатление "нормальных" в соответствии со стандартами нашей собственной культуры и современной психиатрии. В обычном или нормальном состоянии сознания мы переживаем себя как  ньютоновы объекты, существующие в границах нашей кожи. Американский  писатель и философ Алан Уотте говорил о таком переживании себя, как об отождествлении с "эго в оболочке из кожи". Наше восприятие окружающего ограничивается физиологическими пределами наших органов  чувств и физическими характеристиками среды. Ведь мы не можем видеть предметы, от которых нас отделяет толстая стена, корабли за горизонтом или обратную сторону Луны. Если мы находимся в Праге, то нам не расслышать, что о нас говорят наши друзья в Сан-Франциско. Не почувствовать нам и мягкость каракуля, пока наша кожа не придёт в непосредственное соприкосновение с ним. Вдобавок, ярко, всеми нашими чувствами мы можем переживать только те события, что происходят в настоящий момент. Мы можем вспоминать прошлые и предвосхищать будущие события или воображать их, и, тем не менее, - всё это переживания, совершенно отличные от прямого и непосредственного переживания настоящего момента. Но в надличностных состояниях сознания ни одно из приведённых выше ограничений не является безусловным и любое из них вполне может быть преодолено. Для пространственно-временного диапазона наших органов чувств нет никаких пределов, и co всей полнотою наших ощущений мы можем переживать происшествия, происходившие в прошлом, а временами даже и те, что ещё не произошли, но произойдут в будущем. Спектр надличностных переживаний чрезвычайно богат и включает явления с нескольких различных уровней сознания.
Надличностные переживания могут быть  подразделены на три большие категории. Первая из них главным образом  предполагает превосхождение обычных пространственных и временных барьеров. Расширение переживаний за пространственные границы "эго в оболочке из кожи" приводит к переживаниям слияния с другой личностью  в состоянии, которое можно было бы назвать "двуединством", к принятию в себя самобытность другой личности или к отождествлению с  сознанием целой группы людей, такой, как все матери мира, всё население Индии или все узники концлагерей. Сознание наше может простираться настолько далеко, что, кажется, способно объять всё человечество. И подобные переживания описывались в мировой духовной литературе неоднократно. Подобным же образом мы можем превзойти пределы человеческого опыта и отождествляться с сознанием различных животных и растений или даже с неким видом сознания, которое, по всей видимости, соотнесено с неорганическими объектами и процессами. В самых же крайних случаях можно пережить и сознание биосферы, всей нашей планеты или всей материальной вселенной. Нелепые и невероятные, как могло бы показаться какому-нибудь западнику, приверженному монистическому материализму, эти переживания предполагают, что всё то, что мы переживаем в повседневном состоянии сознания только как предмет, в холотропном состоянии сознания обладает соответствующей субъективной представленностью. Так, как будто у всего во вселенной имелась бы своя объективная и субъективная стороны - а ведь именно так всё это  и описывается в великих духовных философиях Востока. Индуисты, например, всё существующее видят как проявление Брахмы, даосы мыслят вселенную как преображения Дао. Другие же надличностные переживания из этой первой категории  характеризуются по преимуществу преодолением скорее временных, нежели пространственных границ - превосхождением линейного времени.
Мы уже говорили о возможности достоверного воспроизведения значимых воспоминаний детства и о повторном проживании травмы рождения. Но та же историческая регрессия может идти и дальше и вызывать достоверные зародышевые и эмбриональные воспоминания из разных периодов  внутриутробной жизни. Ничем из ряда вон выходящим не является и переживаемое на уровне клеточного сознания полное отождествление  себя со спермой и яйцеклеткой в момент зачатия. Но и на этом процесс восстановления в памяти о нашем создании не останавливается. В холотропных состояниях мы можем переживать события, относящиеся к жизни наших человеческих и животных предков, или даже такие, что, по всей видимости, идут из расового и коллективного бессознательного, как оно описано у К.Г. Юнга. Очень часто бывает, что переживания событий, которые, как представляется, происходили в других культурах и в иные исторические периоды, сочетаются с ощущением личного воспоминания, убедительными ощущениями уже виденного и пережитого. В таких случаях люди говорят о воскрешении воспоминаний из прошлых жизней, или предыдущих воплощений. Переживания в холотропных состояниях могут увлекать нас и в микромир, в структуры и процессы, которые обычно недоступны нашим  органам чувств. К ним принадлежат сцены, напоминающие кадры из фильма Айзека Азимова "Фантастическое странствие", которые изображают мир наших внутренних органов, тканей, клеток и даже  вовлекают в полное отождествление с ними в процессе переживания. Особенно захватывающими выглядят опыты с ДНК в Соединении с прозрениями в наипотаённейшее таинство жизни, размножения, наследственности. Изредка этот тип надличностного опыта может увлекать нас даже в неорганический мир молекул, атомов и элементарных частиц.
Описываемое до сих пор содержание надличностных переживаний состоит из различных явлений, существующих в пространстве и времени. Они включают элементы нашей повседневной, знакомой Действительности - других людей, животных, растения, вещества и прошлые события. Эти переживания настолько связаны с нами, что мы обычно считаем, что сами по себе они не содержат ничего необыкновенного. Они принадлежат к действительности, которую мы знаем, мы принимаем их существование, считая само собой Разумеющимися. Так что, говоря о двух вышеописанных категориях надличностных переживаний, мы поражаемся не их содержанию, но тому обстоятельству, что являемся свидетелями чего-то, либо полностью отождествляемся с чем-то, что обычно было недоступно нашим органам чувств. Мы знаем, что в мире существуют беременные самки китов, но нам не свойственна способность доподлинно пережить то, что я и есть такая  самка. Мы с готовностью признаем, что когда-то произошла Французская революция, но нам несвойственна способность наяву пережить то, что мы в ней участвуем и, раненые, лежим на парижских баррикадах. Мы знаем, что в мире везде, где мы отсутствуем, происходит множество  вещей, но обычно считается невозможным переживать что-либо, происходящее вдали от нас (конечно, не через спутник или телевидение). Нас может поразить также и то, что мы обнаруживаем, что наше сознание связано с низшими животными, растениями и даже с неорганической природой. Вторая категория надличностных явлений представляется ещё более странной. В холотропных состояниях наше сознание может простираться до сфер и измерений, которые западная индустриальная культура не считает за "реальные". К ним относятся многочисленные видения архетипических существ, богов и демонов различных культур и даже отождествления с ними, посещения причудливых мифологических  ландшафтов. В данном случае мы можем достичь интуитивного понимания мировых символов, таких как крест, нильский крест, или анкх,  свастика, пентакль, шестиконечная звезда или знак инь-ян. Мы! также можем пережить встречу и общение с бесплотными и сверхчеловеческими сущностями, с духами-хранителями, с внеземными существами или  обитателями параллельных миров.
На своих самых дальних горизонтах наше индивидуальное сознание может превзойти все границы и отождествиться с Косми- ческим Сознанием или Мировым Умом, известным под многими] разными именами - Брахман, Будда, Космический Христос, Кетер, Аллах, Дао, Велкий дух и т.д. Пределом всех переживаний оказывается отождествление со Сверхкосмической и Метакосмической Пустотой - непостижимой и  изначальной бессодержательностью и небытиём, - осознающей себя и являющейся исконной колыбелью! всего сущего. У неё нет конкретного содержания, но она всё содержит в себе в зачаточном и непроявленном виде.
Третья категория надличностных переживаний содержит явления, которые я называю психоидными, используя понятие, введенное основателем витализма Хансом Дришем и принятое К.Г. Юнгом. Эта группа включает в себя явления, в которых внутрипсихические переживания соединяются с  соответствующими событиями во внешнем мире (или, точнее, в соотнесенной с ними реальности), что с ними связаны содержательно. Психоидные переживания покрывают широкий круг явлений - от синхронностей, духовного исцеления и обрядовой магии до психокинеза и других феноменов, демонстрирующих власть духа над материей, известных из йогической литературы как сиддхи (Grof, 1988). Надличностные переживания имеют множество странных характеристик, вдребезги разбивающих самые основополагающие метафизические предпосылки материалистического мировоззрения и  ньютоново-картезианской парадигмы. Те исследователи, которые изучали или лично переживали эти захватывающие феномены, понимают, что попытки конформистской науки отбросить их, как бесполезные игры человеческого воображения или как неустойчивые, вызываемые
галлюцинациями продукты больного мозга, наивны и неполноценны. Любое непредвзятое изучение надличностной области психики непременно подтверждает, что феномены, с которыми здесь сталкиваются, решительно опровергают не только основополагающие положения современной психиатрии и психологии, но и всей западной философии науки в целом. Хотя надличностные переживания происходят в ходе глубокого индивидуального самоосвоения, невозможно толковать их просто как внутрипсихические явления в общепринятом смысле. С одной стороны, они появляются в той же среде переживаний, что и переживания биографические или околородовые, и, таким образом, являются исходящими изнутри индивидуальной психики. Но, с другой стороны, они почему-то прямо, без посредства наших органов чувств, подключаются к источникам информации, которые, несомненно, располагаются далеко за пределами того, что, как общепризнанно, данному индивиду доступно. Где-то на околородовом уровне психики, по всей видимости, происходит странное переключение: то, что было до этого момента глубоким внутрипсихическим зондированием, становится сверхчувственным переживанием различных сторон мира в целом. Люди, пережившие подобный переход из внутреннего к внешнему, сравнивали его с графикой голландского художника Морица Эшера, иные же рассуждали о "многомерной ленте Мёбиуса в переживании". Судя по всему, данные наблюдения подтверждают базовой догмат некоторых эзотерических учений, таких как тантра, каббала или герметическая традиция, согласно которым каждый из нас является микрокосмом, чудесным образом содержащим в себе всю вселенную. В мистических текстах это  выражалось такими формулами, как о вверху, то и внизу" или "что снаружи, то и внутри". Наблюдения показывают, что мы можем получать сведения о вселенной  двумя в корне различающимися путями. Общепринятый способ обучения  основывается на чувственном восприятии, на анализировании и синтезировании данных нашим мозгом. Радикальная альтернатива, которая становится доступной в холотропных состояниях сознания, - это обучение через прямое отождествление с разнообразными сторонами мира. В контексте старой мыслительной парадигмы, притязания древних эзотерических учений, согласно которым микромир способен воспроизводить в себе макромир, или часть может содержать в себе целое, казались до крайности нелепыми, поскольку погрешали против здравого смысла и нарушали элементарные принципы аристотелевой логики. Но всё в корне переменилось после открытия лазера и оптической голографии, проложивших новые пути к пониманию связи части и целого. Голографическое и голономное мышление на первых порах предоставило понятийные рамки для научного подхода к этому необычному механизму. Отчёты людей, переживших эпизоды эмбрионального существования, момент зачатия и элементы сознания клетки, ткани и органа изобилуют медицински точными прозрениями, относящимися к анатомической, психологической и биохимической сторонам затронутого процесса. Подобным же образом наследственные, расовые и коллективные  воспоминания и переживания прошлых жизней часто предоставляют очень характерные подробности об архитектуре, нарядах, оружии, видах искусств, общественном устройстве, религиозных и обрядовых действиях в соответствующих культурах и исторических периодах и даже о  конкретных исторических событиях.
            Люди, испытавшие филогенетические переживания или отождествление с  существующими видами жизни, не только считают этот опыт необыкновенно достоверным и убедительным, но нередко время таки  переживаний получают необыкновенные озарения относительно  психологии, этологии и особых повадок животных или особенностей их размножения. Иногда это сопровождается архаическими мышечными  иннервациями, для людей нехарактерными, даже такими сложными видами поведения, как исполнение брачных танцев представителем какого-либо отдельного вида животных.
Неразрешимые философские трудности, связанные с описанными наблюдениями, сами по себе уже слишком внушительны кроме того, увеличиваются ещё и тем обстоятельством, что надличностные переживания, столь достоверно отражающие материальный мир пространства и времени, часто появляются без какого-либо разрыва в той же самой размерности, как и переживания другие, такие, что содержат такие элементы, которые западный индустриальный мир реальными отнюдь не считает, и тесно с ними взаимно переплетаются.  Сюда, например, входят переживания, содержащие богов и демонов из различных культур, а также такие мифические области, как небеса и райские земли, легендарные и сказочные царства. Например, у нас может быть переживание небес Шивы, рая ацтекского  бога дождя Тлалока, шумерского подземного мира или одного из буддийских горячих адов. Можно также общаться с Иисусом, испытать разрушительную встречу с Кали или отождествиться с танцующим Шивой. Но даже такие эпизоды могут сообщать новые достоверные сведения о религиозном символизме и мифических мотивах, которые прежде не были известны вовлечённой в них личности. Такого рода наблюдения подтверждают идею К.Г. Юнга о том, что, помимо фрейдовского индивидуального бессознательного, мы также можем получать доступ к коллективному бессознательному, содержащему в себе культурное наследие всего человечества (Jung, 1959). Моя классификация надличностных переживаний является строго феноменологической, а не иерархической, ибо она не определяет уровни сознания, на которых они происходят. Именно поэтому интересно сравнить эту схему с описанием тех уровней духовной эволюции у Кена Уилбера, которые, согласно его представлениям, следуют за полным слиянием ума и тела (в его терминологии это послекентаврические уровни эволюции сознания) (Wilber, 1980). Но параллели между его эволюционной схемой и моей картографией надличностных переживаний  обнаружить нетрудно.
Создавая свою эволюционную карту духовно-психического развития, Уилбер использовал исключительно материалы, заимствованные из древней духовной литературы, главным образом из индуизма Веданты и буддизма Тхеравады. Мои же данные были почерпнуты из результатов клинических наблюдений над представителями современной Европы, Северной и Южной Америк, Австралии и дополнены результатами ограниченного опыта работы с японскими и восточно-индийскими группами. Таким образом, моя работа предоставляет эмпирические свидетельства о существовании большинства переживаний, включённых в схему Уилбера. Это также показывает, что описания, содержащиеся в  древних духовных источниках, всё ещё в значительной степени относятся и к современному человечеству тем не менее, как мы увидим, эти схемы в точности не совпадают, и включение моего материала в его схему потребовало бы определённых добавлений, видоизменений и поправок.Уилберовская схема послекентаврической духовной области включает в себя тонкие уровни, низший и высший, и причинные уровни, также низший и высший, и так называемое Предельное или Безусловное. Согласно его представлениям, нижний тонкий, или астрально-психический уровень сознания, характеризуются некой степенью отделения сознания от ума и тела, которая превосходит то, что было достигнуто на уровне кентавра. Таким образом, на этом уровне сознание способно превосходить нормальные способности ума и тела и действовать путями, которые казались невозможными и нереальными обычному уму. По словам Уилбера, "астральный уровень в сущности, включает в себя переживания выхода из тела, определённое оккультное знание, ауру, подлинную магию, "астральные путешествия" и т.д.". И уилберовское описание психического уровня содержит разнообразные "пси" феномены: сверхчувственное восприятие, предвидение, ясновидение, психокинез и другие. В этой связи он также ссылается на "Йога-сутру" Патанджали, которая относит на счёт психического уровня все паранормальные способности, феномены, демонстрирующие власть духа над материей, или сиддхи. В высшей тонкой сфере сознание полностью обособляется от обычного ума и становится тем, что может быть названо "над-самостью" или "над-умом". Уилбер помещает в эту область высшую религиозную интуицию и вдохновение, видение божественного света, слышание гласа божьего и высшие божественные силы: духов-хранителей, ангельские  существа, личных божеств - иштадевата, дхьяни-будц, и архетипы божеств - и всех их он рассматривает как высшие архетипические прообразы нашего собственного существа.  Как и тонкий уровень, уровень причинный также может быть подразделён на низший и высший. Уилбер полагает, что низшая причинная сфера проявляется в состоянии сознания, известном как савикальпа самадхи, переживания последнего бога, основы, сущности и источника всех архетипических проявлений или явлений более низких божеств, встречавшихся в тонких сферах. Тогда логично, что высшая причинная сфера будет включать "полное и окончательное превосхождение и освобождение в Безвидное Сознание, Беспредельное Сияние". В данном случае Уилбер подразумевает индуистское нирвикальпа самадхи, ниродху буддизма Хинаяны и восьмую из десяти аллегорий Дзен-буддизма о поимке быка.На последнем уилберовском уровне, уровне Безусловного, Сознание пробуждается как его Изначальное Состояние и Таковость (татхата), которое является в то же время всем, что есть, будь оно грубое, тонкое или причинное. Различие между свидетельствующим и свидетельствуемым исчезает, и тогда восстаёт весь Ход Мира от мгновения к мгновению, как твоё собственное Бытиё, вне коего и  прежде коего ничего нет. Как я уже упоминал ранее, мои собственные переживания и наблюдения  вносят вспомогательные свидетельства о переживаемых состояниях, включенных в Уилберову онтологическую и космологическую схему. Субъекты, с которыми мне приходилось работать на протяжении многих лет, испытывали и описывали переживания большинства явлений, занесённых в его схему. В этом отношении не были исключением и мои собственные сеансы, ибо я лично сталкивался с большинством подобных переживаний и описывал их в своих отчётах. Я считаю эти совпадения чрезвычайно важными, поскольку в моих материалах представлены подлинные непосредственные наблюдения людей современного мира. В иерархическую классификацию, основанную на моих собственных данных, в нижний тонкий или астрально-психический уровень я бы включил переживания, которые содержат элементы материального мира, но предоставляют сведения о них таким способом, который в корне отличается от нашего повседневного восприятия. Прежде всего, к ним принадлежат переживания, которые по традиции изучаются парапсихологами (а некоторые из них также и танатологами), - переживания выхода из тела, астральные путешествия, феномены сверхчувственного восприятия, предвидение и ясновидение. Я также добавил бы в этот список переживания явлений, тесно связанных с материальным миром, но обнажающих такие стороны или измерения действительности, которые недоступны обычному сознанию, как, например, непосредственно переживаемое чувство тонкого или энергетического тела и его потоков (нади или токов) и фона (ауры). Представления о перекрестьях, мостах между действительностью видимой и невидимой, обнаруживаемые в тантрической литературе, очевидно, в данном случае особенно актуальны. На тонкий уровень я бы также отнёс некоторые важные надлич-ностные переживания, включенные в мою карту, но не упомянутые Уилбером. К  ним прежде всего относилось бы отождествление в переживании с различными сторонами пространства и времени: с другими людьми, животными, растениями, с органическими веществами и процессами, так же как и наследуемые, расовые, коллективные, филогенетические и кармические переживания. Этим переживаниям, к моему удивлению, в работах Уилбера не уделяется почти никакого внимания. В своих предыдущих публикациях я уже показы вал, что все эти переживания предоставляют доступ к новым достоверным сведениям о названных явлениях, который осуществляется сверчувственными средствами. И они играют важнейшую роль ходе духовного раскрытия (Grof, 1975, 1980, 1985, 1988, 1998). Вслед за Патанджали, из моей классификации я также отнёс бы сюда йогические сиддхи и, конечно, всю группу явлений, называемых мною "психоидными". Надличностные переживания из моей картографии, которые могли бы быть приписаны к высшему тонкому уровню, включают в себя видения божественного света, встречи с различными блаженными и гневными архетипическими божествами, сообщение с духами-хранителями и сверхчеловеческими существами, связь с шаманскими животными духами, непосредственное постижение мировых символов, а также случаи религиозного и творческого вдохновения ("Прометеевой эпифании"). Видения архетипических существ или происходящие в переживании отождествления с ними где они могут представляться либо в своём всеобщем виде (например, Великой Богини-Матери), либо в виде своих конкретных культурных проявлений (например, Девы Марии, Исиды, Кибелы, Парвати и т.д.). В течение многих лет мне сопутствовала удача присутствовать на сеансах людей, чьи психоделические или холотропные переживания имели такие характеристики, которые в уилберовой схеме приписываются низшей и высшей причинной сферам и даже, быть может, переживанию Безусловного. У меня были также собственные переживания, которые, как я полагаю, относятся к этим категориям. В моей классификации эти случаи описываются под такими названиями, как переживания Творца, космического сознания, Безусловного Сознания или Сверхкосмической и Метакосмической пустоты.
В свете вышеперечисленных наблюдений, у меня не остаётся никакого  сомнения, что явления, включенные Уилбером в холоархическую схему, действительны не только в отношении переживаний, но и онтологически, и поэтому не являются продуктами метафизических спекуляций или патологических процессов в головном мозгу. Я также полностью осознаю то обстоятельство, что переживание этих уровней не обязательно предполагает постоянного продвижения на более высокие уровни эволюции сознания. А, стало быть, решение вопроса о тех решающих силах, которые предопределяют, когда же скоротечные переживания более высоких уровней сознания приводят к устойчивым переменам в эволюционном строе сознания, - задача наиважнейшая. Мы с Кеном  Уилбром уже затрагивали этот вопрос в наших прошлых дискуссиях, и я надеюсь, в дальнейшем еще коснёмся его в ином месте и в другое время.
  Общее представление о Большой Цепи Бытия, согласно которому действительность включает полную иерархию (или холархию) измерений, которые обычно недоступны нашему восприятию, - находка хорошая и очень важная. Было бы ошибочно отбрасывать подобное понимание сущего либо как первобытный предрассудок, либо же как бред психотика, что зачастую делалось прежде. Всякому, кто попытался бы сделать это, следовало бы прежде предложить правдоподобное объяснение того, почему же переживания, которые систематически подтверждают такое усложнённое и всеобъемлющее видение реальности, настолько последовательно происходили в прошлом у людей различных рас и культур, живших в разные исторические периоды. Как я уже пытался показать это в связи с обсуждением иных вопросе,всякому, кто пытается защищать материалистическую и монистическую позицию западной науки, также  следовало бы дать себе отчёт и о том обстоятельстве, что подобные переживания возникают у высокоразвитых, эрудированных и душевно здоровых людей нашего времени (Grof, 1998). Ведь это происходит не только под влиянием психоделиков, но и в таких столь разных обстоятельствах, как сеансы психотерапии переживаний, медитация людей, вовлечённых в систематические духовные занятия, околосмертные переживания и во время непроизвольных духовно-психических кризисов.
            Подытожить в кратком сообщении выводы из ежедневных наблюдений, собранные в ходе более чем сорокалетних исследований холотропных состояний, и сделать свои утверждения заслуживающими доверия - задача нелёгкая. Хотя сам я и имел много личных переживаний и возможность непосредственно наблюдать большое число людей, находящихся в этих состояниях, и выслушивать их отчёты, на то, чтобы полностью оправиться от потрясения, вызванного моими открытиями, у меня ушли годы. Принимая во внимание ограниченный объем этой книги, я не могу приводить здесь во всех подробностях отчёты о конкретных случаях, которые могли бы пролить свет на природу надличностных переживаний и тех прозрений, которые эти переживания предоставляют нам. Однако я сомневаюсь, что даже эти сведения сами по себе могли бы оказаться достаточными, чтобы люди смогли пересмотреть те глубоко въевшиеся программы, которые западная наука капля за каплей вводила в нашу культуру. Мировоззренческие трудности, которые здесь возникают, настолько значительны, что ничто, кроме собственного глубокого личного переживания не будет соответствовать этой задаче. Само существование и природа надличностных переживаний попирают некоторые из базовых исходных положений механистической науки. Они  предполагают такие, на первый взгляд, нелепые представления, как относительная и произвольная природа всех физических границ, нелокальные связи во вселенной, передача сообщений неведомыми
средствами и путями, память без материальной подкладки, нелинейность времени или сознание, связанное со всеми живыми организмами и даже с неорганической материей. Многие надличностные переживания вовлекают события из микрокосма и макрокосма - сфер, обычно недоступных невооруженным органам чувств человека, или времён, предшествующих происхождению Солнечной системы, образованию планеты Земля, появлению живых организмов, развитию нервной системы и появлению человека разумного. Исследования холотропных состояний обнажают замечательный парадокс относительно человеческого естества. Он отчётливо показывает, что каким-то таинственным, необъяснимым способом каждый из нас несёт в себе сведения обо всём мире, обо всём сущем, обладает возможным доступом ко всем его частям и в некотором смысле является всем космическим сплетением в той же степени, в какой он является лишь его микроскопической частью, лишь отдельным и незначимым биологическим существом. Новая картография отражает это обстоятельство и изображает индивидуальную человеческую психику, как соразмерную в своём существе со всем космосом и всей полнотою существующего. И насколько бы нелепой и неприемлемой ни показалась эта идея учёному, вышколенному в соответствии с традициями, нашему здравому смыслу, всё же, быть может, гораздо легче примирить её с теми новыми революционными разработками в разных научных дисциплинах, о которых обычно говорят как о новой или возникающей парадигме.
Я твёрдо держусь того мнения, что выше очерченная расширенная  картография имеет решающее значение для любого серьёзного подхода к таким явлениям, как шаманизм, ритуалы перехода, мистицизм, религия, мифология, парапсихология, околосмертные переживания и психоделические состояния. Эта новая модель психики - предмет не только академического интереса. Как будет ясно из следующих глав этой книги, она влечёт за собой глубокие и революционные последствия для понимания эмоциональных и психосоматических нарушений, включая многие состояния, которым в настоящее время приписывают диагноз психозов, и дает новые терапевтические возможности.
Тревога и фобии
Большинство психиатров согласятся, что тревога, будь то в своей свободно протекающей разновидности, то есть в виде фобий, включающих конкретных людей, животных и конкретные обстоятельства, либо как фактор, лежащий в основе иных разнообразных симптомов, представляет собой один из самых общих и основополагающих трудных вопросов  психиатрии. А поскольку по своей природе тревога является ответом на обстоятельства, угрожающие жизни или целостности тела, то вполне разумно предположить, что одним из первичных источников клинической тревоги выступает травма рождения, так как роды являются ситуацией действительно содержащей угрозу для жизни. Но работа с холотропными состояниями явно указывает на то, что околородовой уровень бессознательного в генезисе фобий играет решающую роль. И наиболее очевидна связь с травмой рождения в случае клаустрофобии - боязни закрытых или слишком тесных помещений, таких, как лифты, метро, маленькие комнатушки без окон. Ведь люди, страдающие клаустрофобией, находятся под исключитильным влиянием
СКО, связанной с начальной стадией БПМ-2, когда маточные сокращения начинают воздействовать на плод. Однако биографические составляющие, вносящие свой вклад в подобные нарушения, включают в себя неудобные, стесняющие обстоятельства в жизни уже после рождения. А элементами, поступающими с надличностного уровня, наиболее значимыми для этой фобии, являются кармические воспоминания, включающие в себя пленение, заточение и удушение. И хотя общее стремление страдающих клаустрофобией направлено на то, чтобы тщательно избегать положений, которые усиливали бы эти симптомы, терапевтические перемены требуют полного переживания подобного стеснения, связанного с лежащими в их основе воспоминаниями.
ДУХОВНОЕ ОБОСТРЕНИЕ: ОБЪЯСНЕНИЕ И ВРАЧЕВАНИЕ КРИЗИСОВ ПРЕОБРАЖЕНИЯ
Одной из самых важных заслуг исследования холотропных состояний является осознание того, что многие из болезненных проявлений,  которым по сложившемуся обыкновению ставится диагноз психотических и которые сегодня безо всякого разбору лечатся посредством супрессивной медикаментозной терапии, в действительности являются периодами тяжелых затруднений на пути коренного личностного изменения и духовного раскрытия. Ведь такие духовно-душевные кризисы, если их правильно понимать и поддерживать, приводят к эмоциональному и психосоматическому исцелению, к удивительным психологическим переменам и к эволюционному развитию сознания (Grof and Grof, 1989, 1990). Случаи подобного свойства можно найти в описаниях жития шаманов, йогов, мистиков и святых. И вся мировая мистическая литература описывает эти кризисы как важные указатели на духовном пути, только подтверждая их исцеляющие и преображающие возможности. Но конформистское большинство психиатров из-за своих суженных мировоззренческих рамок неспособно разглядеть различие между духовно-душевными кризисами или даже вовсе ничем не отягощёнными мистическими состояниями и серьёзными душевными заболеваниями. Ведь в академической психиатрии структура психики ограничивается послеродовой биографией и сильным биологическим уклоном. Да и при понимании природы и содержания психотических состояний у неё существуют серьёзные затруднения. Понятие "духовные обострения", которым мы с Кристиной окрестили эти состояния, намекает на их благотворные возможности. Ведь подобная игра слов содержит намёк на некое острое состояние, после которого, как после кризиса во время болезни, наступает ремиссия, но в то же время она указывает и на то, что это состояние даёт возможность проявиться духовным качествам и выйти на более высокий уровень душевной жизни и духовного знания. Интересно, что китайский иероглиф, означающий кризис, наглядно представляет базовую идею духовного обострения. Эта идеограмма состоит из двух образов, первый  из которых обозначает опасность, а другой - благоприятную возможность. Среди благих последствий, которые непосредственно вытекают из духовно-душевных кризисов, если им позволяется следовать их естественному протеканию, можно назвать и улучшение психосоматического здоровья, и возросшее жизнелюбие, и более стоящую жизненную стратегию, и расширившийся взгляд на мир, отныне включающий и духовное измерение существующего. А при успешном завершении и приятии вовнутрь себя подобных событий происходит существенное уменьшение враждебности, возрастание расовой,  политической или религиозной терпимости, расширение экологического сознания, а иерархия жизненных ценностей и приоритетов изменяется необычайно глубоко. Не будет преувеличением говорить даже и о том, что успешное исполнение и приятие в себя таких духовно-душевных кризисов может выводить индивида на более высокий уровень эволюции сознания. Ведь в последние десятилетия мы замечаем, насколько быстро возрастает интерес к вещам духовным, что подчас ведёт к широкому экспериментированию с первобытными, древними или современными "технологиями священного", то есть с такими изменяющими ум методами, которые могут содействовать духовному раскрытию. Среди последних представлены и разнообразные шаманские приёмы, и восточные методы медитации, и психоделические вещества, и мощные психотерапии переживания, и лабораторные методики, развитые клинической психиатрией. Согласно общественным опросам, число американцев, у которых когда-либо бывали духовные переживания, за последние полвека значительно возросло. И, по всей видимости, это сопровождалось параллельным возрастанием числа случаев духовных обострений. Кажется, что всё большее число людей осознает, что подлинная Духовность, основанная на глубоком личном переживании - необычайно важное измерение жизни. Из-за разрастания мирового кризиса, вызванного материалистической направленностью западной технологической цивилизации, становится очевидным, что сегодня мы слишком высокой ценой расплачиваемся за то, что не признавали и отвергали духовное начало. Ведь из своей жизни мы изгнали силу, которая питает, укрепляет, придаёт смысл и значимость всему человеческому существованию. На индивидуальном уровне расплатой за подобную утрату духовности стал такой способ жизни, который делает выхолощенной, отчуждённой, бесплодной, напрасной саму жизнь, что и приводит к возрастанию числа эмоциональных и психосоматических заболеваний. И на уровне  общественном отсутствие духовных ценностей ведёт к таким стратегиям существования, которые угрожают сохранению самой жизни на нашей планете. Стоит только вспомнить о хищническом опустошении невозобновляемых ресурсов, о загрязнении естественной среды, о нарушении экологического равновесия и использовании силы в качестве базового средства разрешения возникающих затруднений. Поэтому в интересах каждого из нас отыскивать пути возвращения духовного начала в нашу индивидуальную и общественную жизнь. Что должно будет включать не только теоретическое признание духовности как жизненно важной стороны существоЁания, но ещё и поощрение и общественное одобрение тех видов деятельности, которые способствуют  раскрытию через переживание прохода к духовным измерениям  действительности. Важной частью этой работы должно стать развитие таких необходимых способов поддержки людям, испытывающим кризис духовного раскрытия, которые способствовали бы осуществлению
благоприятных возможностей этих состояний. В 1980 году Кристина основала Сеть неотложной духовной помощи (СНДП)- организацию, призванную соединять индивидов, испытывающих духовно-душевные кризисы, и тех профессионалов, кто способен и готов оказывать помощь, основываясь на новом понимании этих состояний. И  сегодня ответвления СНДП существуют уже во многих странах мира.

Причины, вызывающие духовные обострения
Во многих случаях представляется возможным определить и описать положение, которое вызывает наступление духовно-душевного кризиса. Прежде всего, это бывают причины физического характера, такие, как болезнь, несчастный случай или хирургическая операция. В иных же случаях непосредственным запускающим механизмом может послужить крайнее физическое напряжение или продолжительная бессонница. У женщин это может быть деторождение, выкидыш или аборт. Также мы не  раз бывали свидетелями случаев, когда наступление подобного состояния совпадало с необычайно сильным сексуальным переживанием. В иных случаях духовно-душевные кризисы начинались вскоре после травмирующего эмоционального переживания. Этим переживанием мог оказаться разрыв какой-то важной связи, такой, как смерть ребёнка или другого родственника, развод, либо окончание любовного романа. Подобным же образом цепь жизненных неудач, потеря работы или  собственности может непосредственно предварять наступление духовного обострения. У некоторых особенно предрасположенных к этому индивидов "последней каплей" может оказаться переживание, вызванное психоделическими веществами или сеансом переживательной терапии. Однако одним из самых важных катализаторов духовного обострения,  по-видимому, выступает глубокое погружение в различные виды медитации и духовного делания. И этому не следует удивляться, ведь такие методы и были предназначены для того, чтобы способствовать духовным переживаниям. Мы неоднократно сталкивались с людьми, у которых повторяющиеся, сами собой возникающие приступы холотропных состояний вызывались практикой буддийской медитации дзен или випашьяны, кундалини-йогой, суфийскими упражнениями, монашескими созерцаниями или христианской молитвой.
Огромное многообразие причин, вызывающих духовные обострения, со всей очевидностью свидетельствует о том, что гораздо большую роль, нежели внешние раздражители, играет сама готовность индивида к  внутреннему преображению. Ибо когда мы ищем общепринятый и окончательный путь к вышеописанным состояниям, или же их общий знаменатель, мы обнаруживаем, что все они включают в себя коренной сдвиг равновесия между бессознательными и сознательными воздействиями. И ослабление психических защитных механизмов или, наоборот, возрастание энергетического напряжения бессознательных движущих сил делает возможным проникновение бессознательного или сверхсознательного содержания в сознание. Хорошо известно, что психические защиты могут ослабляться разнообразными физическими недугами, такими, как физические травмы, истощение, лишение сна или отравление. Психологические травмы могут приводить в движение бессознательное особенно тогда, когда включают в себя составляющие, которые напоминают о полученных прежде травмах и являются частью какой-нибудь значимой СКО. Ведь, по всей видимости, огромные возможности родов в качестве запускающего механизма духовно-психического кризиса, отражают то обстоятельство, что деторождение сочетает в себе биологическое ослабление организма  и особое оживление околородовой памяти. Неудачи и разочарования в профессиональной и личной жизни могут подточить и развеять направленные вовне устремления и замыслы индивида, что затрудняет использование занятий внешними делами как способов бежать от эмоциональных невзгод и приводит к психологическому отдалению и разворачиванию всего внимания на внутренний мир. Вследствие этого в сознание может проникать бессознательное содержание, вторгаясь в повседневный опыт индивида, или даже полностью его попирая.
Диагностика духовных обострений
Переживания, которые проявляются при духовных обострениях, явно не представляют собой искусственные продукты отклонившихся патофизиологических процессов в мозгу, но принадлежат психике как таковой. Вполне естественно, чтобы быть способными принять это воззрение, нам необходимо превзойти узкое понимание психики, предлагающееся психиатрией конформистского большинства, и прибегнуть к намного более широким понятийным рамкам. Примерами подобных расширенных моделей психики являются описанная ранее в этой книгекартография спектральной психологии Кена Уилбера (Wilber, 1977) или представление К.Г. Юнга о психике как об anima mundi, или мировой душе, которая включает историческое и архетипическое коллективное бессознательное (Jung, 1958). Такое широкое и всеобъемлющее понимание психики также характерно для восточных философских и мистических мировых традиций. Необходимой предпосылкой для подобной оценки явилось бы подробное медицинское обследование, которое отсеяло бы состояния, имеющие органическую природу и требующие биологического лечения. Но если бы это было сделано, то следующим важным признаком стала бы феноменология исследуемого необычного состояния сознания. Ведь духовные обострения вовлекают в себя сочетание как раз тех самых биографических, околородовых и надличностных переживаний, которые при обсуждении расширенной картографии психики были нами описаны  ранее. И такого рода переживания могут вызываться среди любой наугад собранной группы "нормальных" людей не только психоделическими веществами, но также и такими простыми средствами, как медитация, шаманский бубен, учащённое дыхание, побуждающая воспоминания музыка, работа с телом, либо при помощи чего-то иного из всех остальных многообразных нелекарственных средств. Учитывая подобное обстоятельство, становится необычайно затруднительно приписывать похожие переживания в тех случаях, когда они непредумышленно происходят в повседневной жизни, какой-то экзотической, но всё же пока неизвестной патологии.  Поэтому в высшей степени необходимо подходить к этим переживаниям точно таким же образом, как к ним относятся во время холотропных сеансов, то есть воодушевлять людей отдаться протеканию события и поддерживать возникновение и полное выражение того бессознательного содержания, которое оказывается доступным. Другим важным предопределяющим показателем может выступать отношение самой личности к этому событию и её переживательный стиль. В большинстве случаев людей, имеющих холотропные переживания, невероятно воодушевляет уже само осознание того, что всё  происходящее с ними является каким-то внутренним событием, и они, открываясь работе с переживанием, становятся заинтересованными в её проведении.
Разновидности духовных обострений
Симптомы духовно-психических кризисов представляют собой проявление и выражение в телесном виде глубинных движущих сил человеческой психики. Ведь психика человека - это многомерное и многоуровневое  образование, не имеющее никаких внутренних подразделений или границ. И элементы, происходящие из послеродовой биографии и фрейдовского индивидуального бессознательного, составляют с движущими силами околородового уровня и надличностной сферы некую непрерывность. И потому мы никоим образом не можем уповать на то, что когда-нибудь в конце концов выявим ясно очерченные и чётко разграниченные типы духовных обострений. И всё-таки наша работа с индивидами, находящимися в состоянии духовно-психического кризиса, обмен мнениями с коллегами, проводящими ту же работу, и изучение литературы убедили нас, что, в общем-то, возможно и даже полезно выделить несколько базовых видов духовно-психических кризисов, которые обладают достаточно характерными признаками, отличающими их от других. Вполне естественно, что у них нет чётко определённых границ, и на практике мы будем рассматривать их как в значительной степени друг друга перекрывающие. Но для начала я просто представлю список наиболее важных разновидностей наблюдавшихся нами духовно-психических кризисов и коротко расскажу о каждом из них.

            1. Шаманская болезнь.
            2. Пробуждение Кундалини.
            3. Состояния сознания, соединяющего с божественным
                ("вершинные переживания").
            4. Психологическое обновление через возвращение к средоточию.
            5. Кризис психического раскрытия.
            6. Переживания прошлых жизней.
            7. Общение с духами-водителями и "установление канала связи".
            8. Околосмертные переживания (ОСП).
            9. Близкие встречи с НЛО и переживания похищений инопланетянами.
            10. Состояния одержимости.
            11.Алкоголизм и пристрастие к наркотикам.

                Шаманская болезнь
Ранее мы уже говорили, что начало деятельности многих шаманов - мужчин и женщин, которые в различных культурах выступают как знахари или врачеватели, связано с неким возникающим само собой волнующим духовидческим состоянием, которые антропологи окрестили "шаманской болезнью". В подобных случаях будущие шаманы психологически и даже физически уходят из своего повседневного окружения и испытывают мощнейшие холотропные переживания. Как правило, они совершают  путешествие в нижний мир, царство мёртвых, где на них набрасываются демоны и подвергают ужасающим мучениям и испытаниям. Это болезненное посвящение достигает своей наивысшей точки в переживаниях смерти и расчленения, за которыми следует возрождение и восхождение на небесные сферы. Оно может заключать в себе превращение в птицу, подобную орлу, буревестнику или кондору, и  полёт в царствие космического солнца. У новопосвящяемого шамана может также быть переживание того, как эти птицы уносят его в сферы солнц. В некоторых культурах тема волшебного полёта заменяется рассказом о подъёме в небесные царства по мировому Древу, по радуге, по столбу со множеством зарубок или по лестнице, сотворённой из стрел. В ходе этих напряженных духовидческих странствий новопосвящяемые  шаманы втягиваются в глубокое соприкосновение с силами природы и животными, как в их естественном виде, так и в их архетипических  ипостасях: "животных духов" или "животных сил". Если такие духовидческие странствия завершаются успешно, они оказываются  глубоко исцеляющими. Ведь в ходе их сами новообращённые шаманы зачастую освобождаются от эмоциональных, психосоматических и даже физических заболеваний. Как раз по этой причине о шаманах говорят подчас как о "раненых целителях". Во многих случаях эти невольные посвящённые достигают в таком переживании глубокого проникновения в энергетические и метафизические причины болезней и учатся исцелять как других людей, так и самих себя. После успешного завершения посвятительного кризиса индивид становится шаманом и возвращается к своему народу как полноправный и почитаемый член сообщества и принимает на себя взаимосвязанные роли жреца, духовидца и целителя. На наших семинарах и в подготовке профессионалов современные  американцы, европейцы, австралийцы и жители Азии часто переживали  события, которые несли в себе признаки близкого сходства с шаманской болезнью. Помимо элементов физических и эмоциональных мучений, смерти и возрождения, подобные состояния включают в себя переживания близкого родства с животными, растениями и стихийными силами природы. Индивиды, переживавшие такие кризисы, также часто выказывали возникающие сами собой стремления к проведению обрядов, которые напоминали те, что в различных культурах проводились шаманами. При определённых обстоятельствах душевно здоровые профессионалы, с которыми происходили подобные истории, были способны использовать в собственной работе уроки, почерпнутые из их путешествий, и создавать современные виды шаманских процедур. Отношение представителей коренных культур к шаманской болезни часто объяснялось отсутствием у них зачаточных психиатрических знаний и вытекающим из этого стремлением приписывать каждое переживание и  поведение, которого эти люди не понимали, сверхъестественным силам. Однако ничто не находится столь же далеко от истины, чем подобное заявление. Ибо представители шаманских культур, которые признают шаманов и оказывают им достойное уважение, не испытывают ни малейших затруднений, когда отличают их от сумасшедших или больных индивидов.  Ведь чтобы считаться шаманом, индивид должен успешно выполнить странствие преображения и включить в себя все события, случившиеся с ним в моменты, требующие напряжения всех сил холотропных состояний  сознания. И уж, по крайней мере, он должен выполнять все те же обязанности, что и другие члены племени. Поэтому способ, с каким в этих обществах подходят к шаманской болезни и обращаются с нею, - чрезвычайно полезный и наглядный образец отношения к духовно-психическим кризисам вообще.


Пробуждение Кундалини

Проявления этого вида духовно-психических кризисов напоминает те описания пробуждения Кундалини, или Змеиной силы, которые встречаются в индийской литературе. Согласно последователям йоги, Кундалини - это порождающая космическая энергия, по природе своей женская, которой космос обязан своим творением. В спящем виде она пребывает в основании позвоночника человека в его тонком, или энергетическом, теле, которое является неким полем, пронизывающим, наполняющим и даже окружающим тело физическое. Эта скрытая энергия может быть пробуждена медитацией, особыми упражнениями, воздействием совершенного духовного учителя (гуру) или какими-либо иными неведомыми причинами.  Пробуждённая Кундалини, называемая шакти, поднимается по нади, токам или нитям тонкого тела. Поднимаясь, она вычищает все травматические отпечатки и распускает узлы психической энергии, называемые чакрами. Такое движение, хоть и высоко ценимое и считающееся благотворным в йогической традиции, не лишено опасности и требует опытного водительства гуру, чья Кундалини полностью пробуждена и уже  приобрела устойчивость. Самыми волнующими знаками пробуждения Кундалини являются физические и психологические проявления, называемые крийя. Крийя включают в себя сильные ощущения энергии и тепла, струящихся вверх по позвоночнику, которые могут быть связаны с напряженной дрожью, судорогами и скручивающими движениями. Мощнейшие волны, на посторонний взгляд, ничем не побуждаемых чувств, таких, как тревога, страх, печаль, радость и исступлённый восторг, могут всплывать на поверхность и временами заполонять психику. Это может сопровождаться видениями сияющего света или разнообразных архетипических существ и множеством внутренне воспринимаемых звуков. У многих вовлечённых в это событие людей происходят также и мощные переживания прошлых жизней. Дополняют картину виды непроизвольного и зачастую неуправляемого поведения: говорение на неизвестных языках, пение неведомых песен или священных призываний (мантр), принятие йогических поз (асан) и жестов (мудр) или произнесение и исполнение множества звуков и движений, характерных для животных. К.Г. Юнг и его сотрудники посвятили этому феномену ряд особых семинаров (Jung, 1996), причём воззрения Юнга на Кундалини оказались из всей его работы, наверное, самым его замечательным заблуждением. Он сделал вывод, что пробуждение Кундалини является феноменом,  присущим исключительно Востоку, и предсказал, что потребуется по крайней мере тысяча лет, перед тем как эта энергия сможет прийти в движение на Западе, как плод развития глубинной психологии. Но за последние десятилетия несомненные признаки пробуждения Кундалини наблюдались у тысяч представителей Запада. И заслуга в привлечении внимания к этому феномену принадлежит калифорнийскому психиатру и офтальмологу Ли Сан-нелле, в одиночку изучившему около тысячи таких случаев и подытожившему свои открытия в книге "Переживание Кундалини: психоз или превосхождение" (Sannella, 1987).
Состояния сознания, соединяющего с божественным ("вершинные
переживания")
Американский психолог Абрахам Маслоу обследовал несколько сот людей, у которых происходили мистические переживания единения с божественным, и придумал для таких состояний термин вершинные переживания (Maslow, 1964). По отношению к западной психиатрии он высказывал очень резкие критические замечания за её склонность смешивать такие состояния с душевными заболеваниями. Согласно его представлениям, их следует рассматривать не как ненормальные  явления, а, скорее, как сверхнормальные. Ведь эти состояния, если не препятствовать им и позволить протекать своим чередом, зачастую ведут к улучшению качества жизни, к "исполнению себя", то есть к способности "сбыться", более полно выразить свои творческие возможности и прожить более стоящую и плодотворную жизнь. Психиатр и исследователь сознания Уолтер Панке выработал список  характерных черт типичного вершинного переживания, основывающийся на работе А. Маслоу и У.Т. Стейс. Для описания этих состояний ума он использовал следующие критерии (Pahnke and Richards, 1966):
                Единение (внутреннее и внешнее).
                Сильное благодатное чувство.
                Превосхождение времени и пространства.
                Ощущение святости (чудесности).
                Парадоксальная природа.
                Объективность и действительность озарений.

Невыразимость. Благоприятные последствия.
Как показывает это перечисление, когда с нами случается такое вершинное переживание, у нас возникает чувство преодоления обычного распадения тела и ума и ощущение, что мы достигли состояния полноты и единства. Причём мы превосходим обыденное различение между субъектом и объектом и переживаем исступлённое единение с человечеством, с природой, вселенной и Богом. Всё это связано с чувством радости, блаженства, отрешенности и внутреннего покоя. В  такого рода мистическом переживании у нас возникает ощущение, что обыденную действительность, где у пространства три измерения, а время однолинейно, мы оставили, вырвавшись в метафизическое царство превосходящего, к которому уже больше не приложимы подобные категории, притом что в этом состоянии характерные свойства  чудесного не обнаруживают ничего общего с религиозными верованиями,  которые прежде имелись у индивида, ибо они выражают непосредственное постижение божественной природы действительности. Обычно описания вершинных переживаний полны парадоксов. Сами переживания описываются "бессодержательными, и всё-таки всевмещающими", ибо не имеют в себе никакого конкретного содержания, но в виде возможности содержат всё. У нас возникает ощущение, что одновременно мы всё и ничто. И потому, что исчезла наша личная самобытность и наше ограниченное эго, мы чувствуем, что распространились настолько, что бытиё наше превзошло вселенную. И  поэтому же мы можем внезапно воспринять все формы пустыми, а саму пустоту - как обременённую формами. Мы способны достичь состояния, в котором явственно видим, что мир в одно и то же мгновение и существует, и не существует.
Вершинное переживание, по всей видимости, может передать то, что есть изначальная мудрость и такое постижение вселенских вопросов, которое Упанишады описывают как "познание Того, знание чего даёт знание всего". И узнанное нами в миг подобного переживания - невыразимо, ибо словами неописуемо. Поскольку, кажется, что сама природа и структура нашего языка не пригодна для этой цели. И всё же такое переживание производит глубочайшее воздействие на весь строй наших ценностей и стратегию нашего существования. В общем-то, благодаря благодатной природе и благоприятным возможностям высших переживаний это такая категория духовных обострений, по поводу которой возникает наименьшее количество затруднений, ибо подобные переживания по своей природе является преходящими и ограниченными в себе. Потому нет никакой причины, почему у них должны быть неблагоприятные последствия. И всё-таки и из-за низкого уровня нашей культуры, и из-за ложных представлений психиатрического сообщества относительно вопросов духовности множество людей, переживших такие состояния, в конце концов оказались в лечебницах, усмирённые транквилизаторами и заклеймённые патологическими ярлыками.
Психологическое обновление через возвращение к средоточию
Другой важный тип надличностных кризисов был описан калифорнийским психиатром и психоаналитиком юнгианского направления Джоном Уэйром Перри, назвавшим их "восстанавливающими движениями" (Репу 1974, 1976). Из-за глубины и напряженности этого вида духовно-психического кризиса ему, скорее всего, непременно будет поставлен диагноз серьёзного психического заболевания, ибо переживания людей, вовлечённых в восстанавливающие движения настолько странны, сумасбродны и далеки от обыденной действительности, что кажется очевидным, будто работу их мозга обязательно должен был нарушить какой-то серьёзный патологический процесс. Вовлечённые в кризис, такого рода индивиды воспринимают собственную душу как поле исполинской битвы, где происходит сражение сил добра и зла, света и тьмы. Их поглощает тема смерти - ритуальных убийств, жертвоприношений, мученичества и загробной жизни. Они заворожены вопросом противоположности, особенно связанной с различием полов. Они переживают себя средоточием невероятных событий, имеющих вселенское значение и для грядущего мира важных необычайно. А их духовидческие состояния влекут их всё дальше и дальше вспять, сквозь их собственную историю и сквозь всю историю человечества - к сотворению мира, к идеальному первоначальному райскому состоянию. И кажется, что в этом движении они взыскуют исключительно совершенства, ибо пытаются исправить неправильно произошедшие в прошлом события. После какого-то периода смятения и запутанности, переживания  становятся всё более и более приятными и начинают постепенно продвигаться к собственному разрешению. И высшей своей точки движение подчас достигает в переживани 'lepog уацос, или "священной свадьбы", в которой индивид возносится до выдающегося положения, становясь подобным богам и переживая единение с не менее достойным супругом. Этим показывается, что [Мужская и женская стороны личности достигают своего нового равновесия. Священное единение также может переживаться и как объединение с отображением архетипической фигуры  или же переноситься на идеализированную личность из собственной жизни, которая в таком случае проявляется как кармическая супруга или душа-напарница. В то же время могут случаться переживания, вовлекающие в себя то, что истолковывается юнгианской психологией в качестве символов, представляющих Самость, то есть то надличностное средоточие, которое отражает наше глубочайшее и настоящее естество, и соотносится, но всё-таки не отождествляется во всей полноте, с индуистским  пониманием Атмана-Брахмана, Божественного Внутри. В духовидческих откровениях она появляется в виде сияния света неземной красоты, в виде драгоценных камней, жемчугов, сияющих самоцветов или каких-то иных похожих символических образов. Примеры же подобного продвижения от тягостных и болезненных переживаний к открытию собственной божественности можно найти в книгах Джона Перри (Perry, 1953, 1974,1976) или в нашей книге, посвящённой духовным обострениям: "Неистовый поиск себя" (Grof and Grof, 1990). На этой стадии движения подобные восхитительные переживания истолковываются как личное уподобление божеству, ритуальное вознесение к славе, которое возносит переживание самого себя на высочайшее положение, возможное для человека, или же до состояний превыше всяких уделов человеческих: величайшего вождя, спасителя мира и даже вселенского владыки. Зачастую это соединяется с глубочайшим чувством духовного возрождения, приходящим на смену прежней поглощённости смертью. И в мгновения подобного исполнения и  воссоединения у нас обычно возникают видения какого-нибудь идеального образа- образа нового мира, где царят любовь и праведность, где все невзгоды и всякое зло преодолены окончательно. А по мере того, как стихает сила этого движения, личность начинает осознавать, что само поразительное событие было психологическим преображением, которое было ограничено внутренним миром и даже не предполагало никакого необходимого включения внешней действительности. Согласно Джону Перри, восстанавливающее движение толкает индивида к тому, что Юнг называл "индивидуацией", - к полному осуществлению и выражению собственных глубинных возможностей. Одна сторона исследований Перри заслуживает особого упоминания, так как предъявляет нам, вероятно, самое убедительное свидетельство, опровергающее упрощенческое биологическое понимание психозов. Ибо ему удалось показать, что переживания, которые вовлечены в восстанавливающее движение, в точности совпадает с базовыми темами тех царственных драматических постановок, которые в дни празднования нового года разыгрывались во многих древних культурах. Во всех этих культурах такие обрядовые постановки, восславлявшие наступление нового года, исполнялись в период возвращения того, что сам Перри называл "ветхим веком воплощенного мифа". В истории этих культур то были века, когда, как считалось, правили воплощённые боги. Примеры таких царей-богов - египетские фараоны, перуанские инки, древнееврейские и хеттские цари, китайские или японские императоры (Репу, 1966). Благоприятные возможности самого восстанавливающего движения и его глубокая связь с архетипической символикой, а также с особыми периодами человеческой истории представляют собою совершенно неопровержимые доводы против тех теорий, в которых эти переживания считаются хаотическими патологическими продуктами воспалённых мозгов.
Кризис психического раскрытия
Вполне обычно и то, что во время разного рода духовных обострений необычайно возрастают и способности к интуитивному постижению, и частота проявления психических или паранормальных феноменов. Однако в некоторых случаях наплыв необычных сведений, истоки которых совершенно не понятны, как то бывает в случаях предвидения, телепатии или ясновидения, столь внезапен, ошеломителен, настолько  сбивает с толку, заполоняя всю картину мира, что сам по себе причиняет колоссальные затруднения. Переживания выхода из тела - одни из наиболее волнующих проявлений  психического раскрытия. Ведь бывает так, что прямо посреди обыденной жизни и безо всякой видимой причины чье-то сознание вдруг может отделиться от тела и стать свидетелем того, что происходит недалеко, окрест его собственного тела, а что - в самых разных далёких местах.
Причём оказывается, что приобретённые во время таких приступов сверхчувственного восприятия сведения зачастую полностью совпадают с действительно происходившими там событиями. А в предсмертных состояниях переживания подобного выхода из тела происходят с необычайной частотой, причём достоверность подобного "дальновидения" подтверждалась многократно в ходе целенаправленных исследований (Ring, 1982, 1985; Ring and Valarino, 1998). Люди, переживающие напряженное психическое раскрытие, способны настолько тесно соприкасаться с внутренними движениями других людей, что могут проявлять просто изумительные способности к телепатии. Свою острую проницательность и невероятно точное проникновение в мысли других людей они без обиняков выражают в словах по разным поводам и, конечно же, часто именно таким, которые люди тщательно скрывают. Людей это невероятно пугает и настолько сильно раздражает  и отталкивает, что подобное обстоятельство становится главнейшим  доводом, из-за которого и принимается решение всё-таки отправить этих людей в лечебницу, даже если других причин для этого просто не существует. Таким же образом и правильное сверхчувственное предвидение грядущих событий, и ясновидение, особенно такое, которое раз за разом происходит при стечении каких-то сложных обстоятельств, причиняет серьёзнейшее беспокойство как лицам, находящихся в кризисе, так и тем, кто их окружает, поскольку сильно подрывает сложившееся у них представление о действительности. При переживаниях, которые можно было бы назвать "медиумическими", утрачивается ощущение собственной личности, а взамен возникает отождествление с другим лицом, что может включать в себя присвоение и телесного образа другой личности, её поз, жестов, выражений лица, чувств и даже движения мыслей. Настоящие шаманы, экстрасенсы и духовные целители могут управлять подобными переживаниями и плодотворно их использовать. В отличие от лиц, находящихся в состоянии духовного обострения, усваивать самобытность других они способны по собственной воле, а после того, как все задачи лечебного сеанса окажутся выполненными, вновь возвращают себе собственную отдельную самотождественность. Но во время кризисов психического  раскрытия внезапная, непредсказуемая и неуправляемая утрата кем-либо своей обычной личной тождественности может показаться чрезвычайно пугающей.
В состоянии духовного кризиса люди часто переживают поразительные совпадения, которые связывают мир реальностей внутренних, таких, как сновидения или духовидческие состояния, с происшествиями в обыденной жизни. Подобное явление впервые было осознано и описано К.Г. Юнгом, присвоившим ему имя синхронности и рассмотревшим его в своей отдельной работе (Jung, 1960a). Причём изучение синхронных событий помогло Юнгу осознать, что архетипы не являются началами, связанными исключительно с внутрипсихической областью. Ему стало ясно, что они обладают свойством, которое он назвал "психоидным" и которое подразумевает, что правят они не только психикой, но также событиями согласованной с нею действительности. В некоторых других моих работах я также освещал эту захватывающую TeMy(Grof, 1988, 1992). Юнговские синхронности представляют собою подлинные феномены, и их невозможно не принимать во внимание или отвергать, как случайные  совпадения. Их также нельзя огульно отбросить и как патологическое искажение действительности - восприятие бессмысленных связей, в которых на самом деле ничего не содержится. Но, тем не менее, для современной психиатрии это общая чрезвычайно распространённая  практика, когда малейший намёк на какие-то значимые совпадения автоматически влечёт за собой диагноз: "мания соотнесения". Но в случае настоящих синхронностей, любые достаточно широко мыслящие свидетели, имеющие доступ ко всем относящимся к этому сведениям, непременно подтвердят, что те совпадения, что имели место, выходят далеко за пределы любой разумно допустимой статистической вероятности. Такие необычайные синхронные совпадения сопровождают  многие виды духовных обострений, а в кризисных состояниях  психического раскрытия они особенно распостранены.
 
Переживания прошлых жизней

Одними из самых впечатляющих и красочных надличностных переживаний, случающихся в холотропных состояниях, являются такие, что проявляются как воспоминания из предыдущих воплощений, то, что происходило в иные исторические периоды и в других странах и связано, как правило, с необычайно сильными чувствами и физическими ощущениями. Часто они рисуют людей, обстановку и обстоятельства того времени со множеством невероятных подробностей. Их самой замечательной стороной является убедительнейшее ощущение, что вы вспоминаете и повторно переживаете нечто уже вами виденное (дежа вю) и уже пережитое (дежа вю) в прошлом. Ясно, что именно этот тип переживания в Индии и других странах мира пробудил веру в перевоплощение и в закон кармы. Именно изобильные и безошибочные сведения, предоставляемые подобными  "воспоминаниями о прошлых жизнях", и их целительные возможности призывают нас отнестись к ним серьёзно. Ведь когда в сознании полностью появляется содержание какого-нибудь кармического переживания, оно может внезапно объяснить многие непостижимы стороны чьей-либо повседневной жизни. Странные затруднения во  взаимоотношениях с некоторыми людьми, безосновательные страхи, причудливые особенности характера или увлечений, как и непонятную в иных случаях эмоциональную и психосоматическую симптоматику, по всей видимости, сегодня имеет смысл объяснять как какие-то кармические остатки, перенесённые из предыдущих жизней. Ведь, как правило, подобные трудности сразу же исчезают, как только данный кармический отпечаток полностью и осознанно изживается в переживании. И на страницах этой книги к столь загадочной теме переживаний прошлых жизней мы ещё вернёмся. Переживания прошлых жизней могут осложнить жизнь индивидуума довольно разными способами. Прежде чем их содержание откроется само и полностью возникнет в сознании, в повседневной жизни человека могут обуревать странные чувства, физические ощущения или видения, а он не может понять, откуда они происходят и что означают. И вполне  естественно, что подобные переживания, возникающие вне связи с какими-либо событиями, кажутся непонятными и беспричинными. Осложнения иного рода происходят, когда какое-нибудь особенно сильное кармическое переживание начинает проникать в сознание прямо посреди наших ежедневных занятий и мешать нормальному исполнению обязанностей.

Человек также может ощущать, что вынужден претворять в жизнь какие-то части кармического отпечатка, пока тот не будет полностью пережит, понят и завершён. Например, внезапно может оказаться, что определённое лицо, с которым мы связаны в нашей теперешней жизни, играло важную роль в нашем предыдущем воплощении, память о котором проникает в сознание. И когда такое происходит, человек ищет эмоционального соприкосновения с личностью, которая, как теперь представляется, являлась "душою-напарницей" из его кармического прошлого, или наоборот, стремится к столкновению и открытому противостоянию с противником из его другой жизни. Подобного рода действия могут вести к пренеприятным осложнениям, так как обычно у оправдывающих их кармических отпечатков нет никаких оснований в собственном опыте человека, чтобы он смог понять своё поведение. Даже если кому-то и удаётся избежать опасности такого бестолкового разыгрывания в жизни этих воспоминаний, всё равно напасти не прекращаются. Ведь уже после того, как память прошлой жизни полностью проявилась в сознании, а её содержание и неявный смысл во всей полноте раскрылись переживающему, его ожидает ещё одно испытание. Он должен примирить подобное переживание с традиционными верованиями и ценностями западной цивилизации. Ведь отрицание возможности перевоплощения представляет собой редкий случай полного единодушия христианской церкви и материалистической науки. Поэтому в западной культуре признание памяти прошлой жизни и воссоединение с ней на уровне рассудка является задачей одинаково трудной как для атеиста, так и для лица традиционного вероисповедания. Включение переживаний прошлых жизней в совокупность собственных представлений может оказаться гораздо более лёгким для того, кто не испытывает сильной приверженности ни христианству, ни материалистическому мировоззрению. Ибо эти переживания обычно настолько убедительны, что человек просто принимает их весть и даже может чувствовать себя взволнованным и вдохновлённым этим открытием.  Однако фанатичные христиане и те лица, кто уповает на рациональность и традиционную научную точку зрения, в случае, если они столкнутся с убедительными личными переживаниями, которые, как оказывается, опровергают их систему верований, могут быть низвергнуты в состояние продолжительного замешательства.

Общение с духами-водителями и "установление канала связи"

В холотропном переживании иногда можно встретиться с неким существом, которое, кажется, выказывает заинтересованность в установлении с вами личных взаимоотношений и берёт на себя роль вашего учителя, проводника, защитника или просто подручного источника различных сведений. Обычно такие существа воспринимаются как некие бесплотные человеческие или сверхчеловеческие сущности, либо божества, существующие на более высоких планах сознания и наделённые неизмеримой мудростью. Иногда они принимают вид человека, иногда появляются, как сияющие источники света или просто позволяют ощущать их присутствие. Их известия обычно принимаются в виде прямой передачи мысли или иными сверхчувственными путями. В некоторых случаях сообщение может происходить и в виде словесных указаний. В этой категории особенно интересен феномен установления канала связи, который в последние годы привлёк большое внимание широкой общественности и средств массовой информации. "Связывающее" лицо передаёт другим послания, получаемые из некого источника, который, как представляется, находится вне его сознания. Происходит это либо путём прорицаний в состоянии транса, либо через использование автоматического письма, либо посредством записи телепатически получаемых мыслей. Подобная передача посредством установленной связи сыграла важную роль в истории человечества. Ведь среди переданных по такому каналу духовных учений много записей, оказавших огромноевлияние на культуру. Это и древнеиндийские Веды, и Коран, и Книга Мормона. Замечательным примером современного переданного посредством связи текста является "Путь чудес", записанный психологом Хелен Шукман. Переживания, связанные с установлением подобного канала, могут ввергать индивида в серьёзный психологический и духовный кризис. Одна из причин этого заключается в том, что вовлечённый может истолковать переживание как указание на начинающееся помешательство.Это особенно вероятно, если подобная связь заключается в слышании голосов - хорошо известном симптоме параноидной шизофрении. Ценность  же передаваемого содержания варьируется от банальной и сомнительной болтовни до сведений необычайной важности. При определённых обстоятельствах подобная передача может предоставлять точные данные о предметах, к которым получающий никогда не обращался, что может показаться особенно убедительным доказательством участия реальностей сверхъестественных и светского атеиста или учёного с материалистическим мировоззрением способно ввергнуть в серьёзное философское замешательство. Духи-водители обычно воспринимаются как развитые духовные существа на высоком уровне развития сознания, наделённые высшим разумом и чрезвычайной моральной чистотой. Это может привести к невероятно опасному раздуванию у связующего собственного эго, поскольку он вполне может ощутить себя избранным к особому предназначению и рассматривать происходящее как свидетельство его собственного превосходства.

Околосмертные переживания (ОСП)

В мифологии, фольклоре и духовной литературе всего мира в большом количестве встречаются рассказы, связанные со смертью и умиранием, а некоторые особые священные тексты даже посвящались исключительно описаниям и разъяснениям посмертного странствия души, такие как тибетская книга "Освобождение через слушание на переходе" (Бардо Тодрол), египетская "Восхождение к свету" (Перт ем хру) и их европейский двойник "Искусство умирания". В прошлом посмертная мифология расценивалась западными специалистами,  как плод воображения и принятие желаемого за Действительное, свойственное примитивным народам, которые будто бы были не в  состоянии встретиться лицом к лицу с непостоянством бытия и собственной смертностью. Но подобное положение быстро изменилось после выхода в свет получившей всемирную известность книги Раймонда  Моуди "Жизнь после жизни", который предоставил научное подтверждение таким рассказам и показал, что встреча со смертью может быть удивительным приключением для сознания. Книга Моуди основывается на рассказах 150 человек, переживших тесное соприкосновение со смертью или находившихся в явственно установленном состоянии клинической смерти, но вернувшихся к сознанию и доживших до того дня, чтобы  поведать о собственных переживаниях (Moody, 1975). Моуди рассказывает, что люди, имевшие околосмертные переживания (ОСП), часто были свидетелями того, как вся их жизнь проносилась перед ними в красочном, невероятно сжатом виде, по обычному времени происходящего какую-то долю секунды. А сознание часто отделялось от тела и свободно парило над окружающей обстановкой, с любопытством и отрешённым удовольствием наблюдая за происходящим, либо отправлялось в места весьма удалённые. Многие люди описывали проход через тёмный туннель или воронку к божественному свету, прекрасному и сверхъестественно лучезарному. Но свет этот не был по своей природе физическим, а имел отчётливые личные свойства. То было Существо Света, бесконечно сияющая, всепоглощающая любовь, всепрощение и приятие. В личном общении, зачастую воспринимавшемся как предстояние перед Богом, эти индивиды получали наставления относительно существующего и вселенских законов и имели счастливую возможность оценить своё прошлое по этим новым критериям. И тогда они принимали решение вернуться к обыденной действительности и прожить свои жизни по-новому, согласно с теми началами, которые они усвоили. Открытия Моуди со времени опубликования неоднократно подтверждались другими исследователями. Большинство тех, кто испытал околосмертные переживания вышли из них глубоко изменившимися. У них появилось вселенское, всеохватное видение действительности, новая совокупность ценностей и в корне отличная жизненная стратегия. Они ощущали глубочайшую признательность за то, что живут, испытывали чувство родства со всеми живыми существами и обеспокоенность за будущее человечества и  планеты. Однако то, что встреча со смертью обладает столь великими благоприятными возможностями, отнюдь не означает, что подобное преображение столь легко достижимо. Околосмертные переживания часто приводят к духовным обострениям. Ведь мощное ОСП может в корне подорвать мировоззрение вовлечённых людей, поскольку внезапно выбрасывает их в противоположную действительность. Так, автомобильная авария на оживленной трассе или сердечный приступ во время оздоровительной пробежки могут всего за несколько секунд ввергнуть кого-то в удивительное духовидческое приключение, которое оставляет от их обыденной действительности лишь осколки. Поэтому после ОСП люди могут нуждаться в особых советах и поддержке, чтобы оказаться способными воссоединить эти необычайные переживания со своей повседневной жизнью. Близкие встречи с НЛО и переживания похищений инопланетянами, переживания встреч с внеземными космическими летательными аппаратами и похищений инопланетными существами могут подчас вызывать серьёзные эмоциональные и интеллектуальные расстройства, у которых много общего с духовными обострениями. Это обстоятельство требует объяснения, поскольку большинство людей рассматривают НЛО с четырёх исключающих друг друга точек зрения: как подлинное посещение Земли  инопланетным космическим кораблём; как мистификацию; как ложное восприятие или истолкование естественных событий и устройств земного происхождения; как психотические галлюцинации. Олвин Лоусон, используя мои клинические данные, даже попытался истолковать  переживания похищений на НЛО как неверные толкования травмы рождения. Описания наблюдений НЛО, как правило, говорят об источниках света, которые обладают необычными, сверхъестественными свойствами. Этот  источник света похож на тот, что упоминается во многих сообщениях о духовидческих состояниях. К.Г. Юнг, посвятивший особое исследование изучению вопроса о "летающих тарелках", предполагал, что эти феномены, скорее, могут оказаться архетипическими видениями, берущими начало в коллективном бессознательном человечества, нежели психотическими галлюцинациями или посещениями представителями иных цивилизаций с далёких планет (Jung, 1964). Такое предположение он  высказал после подробного изучения легенд о летающих колёсах,  которые возникали на протяжении всей истории человечества, и отчётов о появлениях летающих тарелок в настоящее время вызывавших подчас кризисы и массовую панику. Также отмечалось, что у внеземных существ, участвующих в подобных встречах, были важные соответствия в мире мифологии и Религии, то есть в тех слоях, которые уходят своими корнями в коллективное бессознательное. Инопланетные летательные аппараты и космические полёты, описываемые теми, кто был, как они утверждают, похищен или приглашен внутрь корабля, также имеют свои соответствия в духовной литературе, такие, как колесница ведийского бога Индры или описанная в Библии пылающая машина Иезекииля. А сказочные пейзажи и города, посещавшиеся во время подобных путешествий, напоминают духовидческие переживания рая, небесных царств и городов света.  Похищенные часто рассказывают, что инопланетяне помещали их в особую лабораторию, подвергали различным опытам и болезненным обследованиям, используя различные диковинные инструменты. Они заключались в зондировании полостей тела, особенно сосредоточенном на половых органах. Часто рассказывается даже о генетических экспериментах с целью получения гибридного потомства. Причём вмешательства эти очень болезненны и временами напоминают пытки. Это сближает переживания похищаемых с посвятительными кризисами шаманов и с испытаниями новообращаемых в туземных обрядах перехода. Существует и дополнительная причина, почему НЛО-переживания могут приводить к духовному кризису. Она сходна с трудностями, о которых мы говорили ранее в связи с духами-водителями и установлением канала связи. Ибо инопланетные визитёры обычно рассматриваются как  представители цивилизаций, несравнимо более развитых, чем наши, причём не только технологически, но интеллектуально, нравственно и духовно. И потому подобные соприкосновения подчас несут в себе сильнейшие мистические обертоны и связаны с озарениями космической значимости. А их участникам чрезвычайно легко истолковать особое внимание к ним как указание на их собственную исключительность. Похищенные могут ощутить, что они привлекли к себе интерес высших существ из более развитых цивилизаций, потому что сами они люди избранные, исключительные и потому подходят для особой цели. Но в юнгианской психологии о состоянии, в котором индивид притязает на то, что его собственная личность избрана архетипическим миром, говорится как о "раздувании эго". По этим причинам переживания  "близких встреч" могут приводить к серьёзным надличностным кризисам.
Люди, прошедшие через странный мир НЛО-переживаний и похищений  инопланетянами, нуждаются в профессиональной помощи тех, кто обладает общим знанием психологии архетипов, а также знаком с особыми характерными чертами феномена НЛО. Такой опытный исследователь, как гарвардский психиатр Джон Мэк, предоставил  обширные свидетельства в пользу того, что переживания похищений инопланетянами представляют собою серьёзное мировоззренческое испытание для западной психиатрии и материалистической науки вообще и что наивно и бездоказательно объявлять их проявлениями душевного заболевания или разом огульно отбрасывать (Mack, 1994).
За время многолетней работы я встречался со многими индивидами, у которых происходили сильнейшие переживания похищений инопланетянами во время психоделических сеансов, сеансов холотропного дыхания и духовных обострений. За редким исключением, подобные случаи были необычайно мощными и убедительными, как будто все это происходило наяву, и иногда имели также отчётливые психоидные черты. На основании подобных собственных наблюдений я пришел к заключению, что такие переживания представляют собою своеобразные феномены и заслуживают серьёзного изучения. А позиция конформистского большинства психиатров, рассматривающих их как плоды неизвестного патологического процесса в головном мозгу, явно выглядит упрощающей и в высшей степени неправдоподобной. Но и та точка зрения, что смотрит на посещения представителей иных миров как на подлинные, не менее неправдоподобна. Ведь те внеземные цивилизации, которые были бы способны послать космические корабли на нашу планету, должны были бы обладать такими техническими  средствами, каковые мы не можем даже вообразить. Ведь о планетах Солнечной системы у нас уже накопилось достаточно сведений, чтобы ясно представлять себе, что на них нет никаких источников для подобных посещений. А расстояние до ближайших небесных тел вне Солнечной системы насчитывает много световых лет. Преодоление таких расстояний потребовало бы скоростей, приближающихся к скорости света, или прохода между измерениями через гиперпространство. Вполне вероятно, что цивилизация, способная на такие достижения, будет  иметь в своём распоряжении технологию, которая сделала бы для нас невозможными различать галлюцинации и действительность. И пока нам  не будут доступны более надёжные сведения, наиболее подходящим, по всей видимости, представляется взгляд на НЛО-переживания как на проявления из коллективного бессознательного архетипических составляющих.
Состояния одержимости
При этом виде надличностного кризиса у людей возникают отчётливые ощущения, что их душа и тело захвачены и управляются какой-то злой  сущностью или энергией, обладающей индивидуальными свойствами. Они воспринимают это как вторжение в их собственную личность извне, враждебное и раздражающее. Это может появляться как какая-то некая бесплотная сущность, дьявольское существо или как сознание злобного человека, вселившееся в них посредством чёрной магии и колдовских чар. У таких состояний существует множество различных видов и степеней. В некоторых случаях истинная природа подобного расстройства остаётся скрытой. Затруднения же проявляются в виде серьёзной психопатологии, такой, как антиобщественное или даже преступное поведение, депрессия со склонностью к самоубийству, неразборчивые или извращённые половые влечения и проявления либо как чрезмерное потребление алкоголя и наркотиков. И подчас до тех пор, пока такая личность не начнёт проходить терапию переживаний, эту "одержимость" и будут определять как состояние, лежащее в основе всех этих трудностей.
Во время сеанса переживания лицо человека, подверженного подобной одержимости, могут сводить судороги, оно может превращаться в "маску зла", а глаза принимать дикое выражение. Руки и тело странно извиваются, а голос меняется и обретает такие качества, будто исходит из потустороннего мира. И когда подобному состоянию  позволяется развиваться далее, то оно обретает разительное сходство с обрядом изгнания нечистой силы в католической церкви, или с обрядами изгнания демонов в различных туземных культурах. Разрешение же подчас происходит после ряда впечатляющих приступов удушья, непреодолимой рвоты и неистовых физических движений или даже временной потери сознания. Но ряд событий такого рода неожиданно может оказаться исцеляющим и преображающим, и подчас процесс  завершается глубоким духовным обращением вовлечённого в него лица. Подробное описание самого впечатляющего случая такого рода (случай Флоры) из тех, что я наблюдал за время всей моей профессиональной деятельности, можно найти в моей работе (Grof, 1980).  В других случаях одержимый человек осознаёт присутствие "злой сущности" и затрачивает много усилий на попытки бороться с нею и сдерживать её влияние. В крайнем варианте состояния одержимости загадочная энергия может проявиться сама собой и возобладать непосредственно в повседневной жизни. Такое положение напоминает другое, описанное прежде в сеансах терапии переживания, но здесь индивиду не достает той поддержки и защиты, которая во время терапии ему предоставляется. В подобных обстоятельствах он чувствует себя чрезвычайно напуганным и безнадёжно одиноким. Родственники, друзья, а подчас даже и терапевты стремятся отстраниться от "одержимого"  индивида и откликаются на его страдания причудливой смесью страха и отвращения. Часто они навешивают на этого человека ярлык злодея и отказываются от дальнейшего общения с ним. Очевидно, что это состояние принадлежит к категории "духовных обострений", несмотря на то, что вовлекает неблагоприятные энергии и связано со многими предосудительными видами поведения. Ведь демонический архетип надличностен по самой своей природе, поскольку представляет собою негативное зеркальное отражение божественного. Зачастую он представляется как "феномен врат", сопоставимый с ужасающими стражами, стоящими по бокам дверей восточных храмов. Он  прикрывает доступ к глубокому духовному переживанию, которое часто происходит после того, как успешно разрешается состояние одержимости. И с помощью того, кто не боится его жуткой природы и способен поддержать его полное проявление в сознании, эта энергия  может рассеяться и тогда произойдет замечательное исцеление.
Алкоголизм и пристрастие к наркотикам как случаи духовных обострений
Есть большая необходимость в том, чтобы описать привязанность к алкоголю и наркотикам как вид духовного обострения, несмотря на то, что по внешним проявлениям она отличается от обычных типов духовных обострений. Ибо в случае подобной привязанности, как и при  состояниях одержимости, духовное измерение сильно затемнено разрушительной и саморазрушающей природой расстройства. Если при других видах духовных обострений люди сталкиваются с трудностями из-за неспособности совладать с мистическими переживаниями, в случае пристрастия к алкоголю и наркотикам источником недуга является сильная духовная жажда и то обстоятельство, что соприкосновение с мистическим измерением всё ещё не состоялось. Существует достаточное количество свидетельств, говорящих о том, что за пристрастием к алкоголю и наркотикам скрывается неосознаваемая жажда превосхождения и целостности. Ибо многие излечившиеся люди рассказывают о своих непрестанных поисках какого-то неведомого недостающего основания или измерения, и поясняют, что в их погоне за снадобьями, продуктами питания, любовными связями, имуществом или властью, никогда не приносящих удовлетворения и доставляющих одни разочарования, как раз и выражается непрекращающееся и неослабное усилие утолить подобную жажду (Grof, 1993). Ранее мы уже говорили о некотором поверхностном сходстве между мистическими состояниями и состоянием опьянения, вызываемым алкоголем или тяжелыми наркотиками. В обоих состояниях общим является ощущение растворения индивидуальных границ, 'исчезновение  беспокоящих эмоций и ощущением приподнятости над мирскими треволнениями. И хотя у опьянения алкоголем или наркотиками нет многих важнейших характерных черт мистического состояния, таких, как отрешённость, чудесность, обилие философских озарений, оказывается достаточно и этих частичных совпадений, чтобы искусить наркоманов и алкоголиков на злоупотребления. Уильям Джеймс осознавал эту связь и писал по этому поводу в "Многообразии религиозного опыта": "Влияние алкоголя на род человеческий, без сомнения, объясняется его свойством возбуждать мистические способности человеческого естества, обычно придавленные к земле холодными фактами и критической рассудочностью часа трезвых занятий. Трезвость умаляет, проявляет беспристрастие и запрещает, хмель расширяет, объединяет и разрешает" (James, 1961). Скрытое значение этого для терапии он также понимал, что очень кратко выразил в своём знаменитом утверждении: "Лучшее лечение для дипсомании (устаревшее обозначение алкоголизма. Прим. перев.) - религиомания". Проявившаяся в связи с этим непредубеждённая проницательность К.Г. Юнга сыграла определяющую роль в развитии мировой сети программ "Двенадцать шагов". Ведь то, что Юнг сыграл очень важную роль в истории товарищества Анонимных Алкоголиков (АА), мало известно. Но упоминания об этой малоизвестной стороне деятельности Юнга можно найти в письме Билла Вильсона, соучредителя АА, написанном Юнгу в 1961 году (Wilson and Yung, 1963). У Юнга был пациент, Роланд X., который пришёл к нему, уже испробовав все средства лечения от алкоголизма. Но и после временного улучшения во время годичного лечения у Юнга он снова взялся за своё. Юнг сказал ему, что случай его безнадёжен и намекнул, что у него остался лишь один шанс - присоединиться к какой-нибудь религиозной общине и уповать на глубокое духовное переживание. Рональд X. вошел в Оксфордскую группу - евангелическое движение, делавшее упор на личном спасении, исповедании грехов и служении. Там он испытал религиозное обращение, которое освободило его от алкогольной зависимости. Затем он вернулся в Нью-Йорк и сделался очень деятельным участником тамошней Оксфордской группы. Он даже оказался способен помочь другу Билла Вильсона, Эдвину Т, который, в свою очередь, помог Биллу Вильсону во время его личного кризиса. А у Билла Вильсона в собственном мощном духовном переживании было видение раскинувшегося по всему миру звенообразного товарищества алкоголиков, помогающих друг другу. Спустя годы Вильсон написал Юнгу письмо, в котором обратил его внимание на ту важную роль, каковую Юнг сыграл в истории АА. Отвечая, Юнг писал о своем пациенте: "Его тяга к алкоголю была равноценна, на каком-то более низком уровне, замене духовного томления нашего существа по той полноте, о которой на языке средневековья говорили: единение с Богом". Юнг подчеркивал также, что на латинском языке слово spiritus имеет два значения: "дух" и "алкоголь". И тогда же в кратком изречении "spiritus contra spiritum"* он выразил своё убеждение в том, что только глубокое  духовное переживание может спасти человека от разрушительного действия алкоголя. С тех пор прозорливость и Джеймса, и Юнга была подтверждена клиническими исследованиями (Grof, 1980).
 
Лечение духовных обострений

Психотерапевтическая стратегия для индивидов, претерпевающих духовные кризисы, отражает те исходные положения, которые мы в этой книге уже обсуждали. Она основывается на ясном понимании того, что подобные состояния являются не проявлениями какого-то неведомого  патологического процесса, а следствием некоего движения, которое происходит в душе само собой, а также обладает исцеляющими и преображающими возможностями, и что постижение и надлежащее лечение духовных обострений требует какого-то более широкого представления о психике, включающего околородовые и надличностные измерения. Природа и степень необходимой терапевтической помощи зависит от  напряженности происходящего духовно-психического события. При мягких видах духовных обострений лицо, претерпевающее духовный кризис,  обычно может справляться с холотропными переживаниями, происходящими в течение обыденной жизни. И все, что в таком случае ему необходимо, - возможность обсудить их протекание с каким-нибудь трансперсональ  ориентированным терапевтом, который обеспечил бы созидательную обратную связь и помог бы пациенту включить эти переживания в повседневную жизнь. При более активном протекании могут потребоваться регулярные сеансы терапии переживания, дабы облегчить появление бессознательного содержания в сознании, а также полное выражение эмоций и запруженных физических энергий. Общая стратегия этого подхода тожественна той, что применяется при сеансах холотропного дыхания. И когда переживания становятся очень напряженными, всё, что нам следует сделать, - это вдохновить пациента отдаться свободному течению. А если мы столкнёмся с сильным психологическим противодействием, то можем использовать раскрепощающую работу с телом, как это делается на завершающих этапах в сеансах холотропного дыхания. И само холотропное дыхание назначается только в тех случаях, когда естественно развёртывающееся движение зашло в тупик. Эти напряженные сеансы переживаний могут быть дополнены гештальтистскими методами, например, игрой в песочнице, разработанной психоаналитиком юнгианского направления Дорой Кальф, или телесной работой с психологически опытным методистом. При таких обстоятельствах многообразные дополнительные методы также могут оказаться чрезвычайно полезными. Среди них можно упомянуть поясняющие рисунки, рисование мандал, выразительные танцы, пробежки трусцой, плавание и иные виды спорта. Если индивид способен сосредоточится на чтении, то и трансперсонально ориентирующие книги, особенно те, что целенаправленно обращают его внимание на вопросы, связанные с духовно-душевными кризисами, или на какую-то отдельную сторону его внутренних переживаний, могут оказаться необычайно полезными.  Особые сложности связаны с людьми, чьи переживания настолько сильны и волнующи, что они оказываются неуправляемыми посредством каких-то воздействий извне. Ведь не существует практически никаких  обслуживающих учреждений, которые осуществляли бы 24-часовой присмотр за пациентами без привлечения общепринятого супрессивного психофармакологического вмешательства. Несколько экспериментальных обслуживающих учреждений подобного рода, существовавших в прошлом в Калифорнии, таких, как Диабазис в Сан-Франциско и Хризалис в Сан-Диего, открытые Джоном Перри, или Рокет Рэнч в Гейзервилле, созданный Барбарой Финдизен, прожили короткую жизнь. Поэтому создание в будущем подобных альтернативных центров - необходимая предпосылка для действенной терапии духовных обострений. В некоторых местах энтузиасты пытаются преодолеть подобную нехватку созданием групп подготовленных помощников, которые бы посменно дежурили в домах пациентов всё то время, пока Длится это событие. Ибо руководство напряженными и резко выраженными видами духовных  обострений требует некоторых чрезвычайных мероприятий независимо от того, происходят ли они в специальном учреждении или в частном доме. Ведь подобные затянувшиеся приступы могут продолжаться дни или даже недели и быть связанными с огромной физической активностью и сильными эмоциями индивида, потерей им аппетита и бессонницей. Они! несут в себе опасность обезвоживания, недостатка витаминов и| минеральных веществ и полного истощения. Недостаток пищи' ведёт к понижению содержания сахара в крови, что, как известно, ослабляет психологическую защиту и привносит из бессознательного дополнительное содержание. Это может привести к порочному кругу, что надолго затянет острое состояние. При нарастающем развитии обострения хорошим подспорьем могут оказаться чай с мёдом, бананы или иные виды продуктов питания, содержащих глюкозу. Лицо, находящееся в состоянии сильного духовно-психического кризиса, обычно столь глубоко погружено в собственные переживания, что забывает о пище, питье и элементарной гигиене. Поэтому заботу об определении и удовлетворении базовых потребностей пациента  приходится брать на себя помощникам. А так как уход за людьми,  претерпевающими наиболее резкие виды духовных обострений, дело необычайно хлопотное, то продолжительность смен у помощников должна быть разумной, чтобы они могли побеспокоиться также и о собственном физическом и душевном здоровье. Поэтому для того, чтобы в таких  обстоятельствах обеспечить полный и всеобъемлющий уход, необходимо строго выдерживать график и тщательно записывать сведения о приеме пищи, напитков и витаминов. Лишение сна, как и голодание, вызывает ослабление защитных механизмов и облегчает приток бессознательного содержания в сознание, что также может привести к порочному кругу, который необходимо разорвать. В этом случае может оказаться необходимым дать пациенту слабое успокоительное или снотворное, чтобы вызвать сон. Здесь применение лекарства рассматривается как временное облегчающее средство, и это не является терапией, которой у подавляющего большинства психиатров зачастую оказывается применение успокоительных, ибо назначение слабых успокоительных или снотворных разрывает порочный круг и предоставляет пациенту необходимый отдых для восстановления сил, чтобы продолжить раскрытие на следующий день. На более поздних стадиях духовного обострения, когда напряжение понижается, человек больше не требует постоянного присмотра. Он постепенно возвращается к повседневным занятиям и снова берёт на себя ответственность за уход за собой. Общая длительность пребывания под защитой помощников зависит от темпа стабилизации и воссоединения  с данными переживаниями. Если это необходимо, можно составить расписание дополнительных сеансов терапии переживания и посоветовать использовать отдельные вышеописанные дополнительные и второстепенные методики. А постоянные обсуждения переживаний и озарений, происходивших за время этого события, могут оказать большую помощь для его включения в собственный мир.
Лечение алкоголизма и наркомании представляет некоторые особые трудности и должно обсуждаться отдельно от других духовных обострений. В частности, особые меры требуются именно по отношению к физиологической зависимости и постепенному и неуклонному развитию базовых черт самого расстройства. Перед тем, как иметь дело с психологическими затруднениями, лежащими в основе подобного пристрастия, настоятельно требуется разорвать химический круговорот, который делает необходимым постоянное употребление снадобий. Поэтому индивид должен пройти процедуру выведения отравляющих веществ из организма и через период отвыкания в специальном учреждении с постоянным пребыванием. Когда же это сделано, то внимание должно быть перенесено на духовно-психические корни недуга. Как мы уже убедились, и алкоголизм, и пристрастие к наркотикам представляют собой ложно направленные поиски превосхождения. По этой причине программа излечения, чтобы оказаться успешной, должна обращать особое внимание, как на свою неотъемлемую часть, на духовное измерение этого недуга. Исторически в деле подавления алкогольной и наркотической зависимости наиболее успешными оказались программы Анонимных алкоголиков (АА) и Анонимных наркоманов (АН) -  товариществ, предлагающих всеобъемлющий подход, основанный на 12-шаговой методике, очерченной Биллом Вильсоном.  Следуя этой программе, алкоголики и наркоманы шаг за шагом осознают, что они потеряли руководство своими жизнями и стали беспомощными, и соглашаются с этим. Им предлагается сдаться и позволить более высокой силе определять их собственное состояние. Некое болезненное обозрение собственной жизни даёт перечень неверных поступков, что обеспечивает основу для оплачивания долга всем тем людям, кому они причинили вред своим пристрастием. Те же из них, кто наконец-то пришел к трезвости и полностью восстановился, впоследствии испытывает побуждение нести весть об этом другим алкоголикам и наркоманам, чтобы помочь им преодолеть пагубную привычку. Эти программы "12-ти шагов" неоценимы в деле обеспечения поддержки и водительства для алкоголиков и наркоманов, как в начале лечения, так и на протяжении последующих лет воздержания и восстановления. Но поскольку основное внимание данной книги посвящено целительным возможностям холотропных состояний, то мы рассмотрим, могут ли эти состояния быть полезными при лечении алкоголизма и наркомании и как именно. Этот вопрос тесно связан с Шагом седьмым, который делает упор на необходимости "улучшить путём молитвы и размышления наше осознанное соприкосновение с Богом, как бы мы ни понимали Бога". И поскольку холотропные состояния могут облегчить доступ к мистическим переживаниям, ясно, что они подходят под эту категорию. На протяжении многих лет я приобрёл большой опыт в использовании холотропных состояний при лечении алкоголиков и наркоманов, а также в работе с выздоравливающими людьми, которые пользовались этими  состояниями, чтобы улучшить качество своей воздержанности. Я участвовал в работе группы Мэри-лендского центра психиатрических исследований в Балтиморе, проводившей широкое и плановое исследование действия психоделической терапии на алкоголиков и наркозависимых (Grof, 1980). У меня также была счастливая возможность наблюдать воздействие последовательных сеансов холотропного дыхания на многих выздоравливающих людей и в связи с проведением наших семинаров. Но прежде я поделюсь собственными наблюдениями и опытом моей работы, а затем расскажу о вопросах, возникающих применительно к более широким условиям развития движения "12-и шагов". Согласно моему подходу, холотропное дыхание или психоделическая терапия вряд ли могут помочь алкоголикам и наркоманам в период активного употребления ими этих веществ. Даже глубокие и многозначительные переживания, по-видимому, не в силах разорвать задействованный химический круговорот. Терапевтическая работа с холотропными состояниями должна предприниматься только после того, как алкоголики и наркоманы подверглись процедурам очищения организма, преодолели симптомы ломки и достигли определённого уровня воздержания. Только тогда они могут извлечь пользу из холотропных переживаний и проделать некую глубинную работу над психологическими трудностями, лежащими в основе их пристрастия. На этом этапе холотропные состояния могут стать необычайно полезными, чтобы помочь  им встретиться лицом к лицу с травматическими воспоминаниями, проработать связанные с ними тяжелые чувства и достичь чрезвычайно важных прозрений, поняв психологические корни своего недуга. Холотропные переживания могут также содействовать событию духовно-душевной смерти и возрождения, которое обычно обозначается словами "добраться до донышка" и представляет собой критическую, поворотную точку в жизни многих алкоголиков и наркоманов. Причём, переживание смерти эго происходит здесь в защищённой обстановке, где нет опасных физических, межличностных и общественных последствий,  которые возникли бы непременно, если бы оно происходило само собой в естественном окружении пациента. И, наконец, холотропные состояния могут способствовать достижению глубоких духовных переживаний, того состояния, которого жаждут и алкоголики, и наркоманы и, таким образом, сделать менее вероятным то, что они вновь станут искать его жалкие заменители в алкоголе или наркотиках. Программа психоделической терапии для алкоголиков и наркоманов, проводившаяся Мэрилендским центром психиатрических исследований, оказалась чрезвычайно успешной, несмотря на то, что правила ограничивали число психоделических сеансов максимум тремя. Во время последующего шестимесячного врачебного наблюдения более пятидесяти процентов хронических алкоголиков и больше трети наркоманов, участвующих в этой программе, еще сохраняли воздержание и независимой группой экспертов рассматривались как "в сущности  реабилитированные" (Pahnke et al., 1970; Savage and McCabe, 1971;  Grof, 1980). Выздоравливающие люди на наших сеансах и семинарах почти без исключения рассматривают холотропное дыхание как путь  улучшения качества их воздержанности и облегчения духовно-психологического роста.  Несмотря на очевидность своих благотворных последствий, использование холотропных состояний для лечения людей встречает сильное противодействие среди некоторых консервативных членов движения "12-ти шагов". Эти люди заявляют, что алкоголики и наркоманы, находящиеся в поисках любого вида "высокого", переживают "рецидив". Они высказывают подобное суждение не только по поводу тех  холотропных состояний, что вызываются применением психоделических веществ, но переносят его и на другие виды переживательной психотерапии и даже на медитацию - подход, явственно упоминающийся в  описании Двенадцатого шага. Похоже, что подобная крайняя установка уходит своими корнями в историю АА. Билл Вильсон, соучредитель АА, после двадцати лет воздержания принимал участие в психоделической программе и прошел несколько ЛСД-сеансов. Он посчитал эти переживания необычайно полезными и предпринял попытку вести среди Анонимных алкоголиков наблюдаемые психоделические сеансы. Но в самом движении это привело  к жарким дискуссиям и, в конечном счёте, было отвергнуто. Мы столкнулись с двумя взаимоисключающими точками зрения на взаимосвязь между холотропными состояниями, с одной стороны, и  пристрастием к алкоголю и наркотикам, с другой. Одна из них рассматривает любую попытку отхода от обычного состояния сознания как неприемлемую для лиц, страдающих алкогольной и наркотической зависимостью, и определяет её как рецидив. Противоположная точка зрения основывается на мысли, что поиски духовного состояния являются закономерной и естественной склонностью человеческой натуры и что стремление к превосхождению - самая мощная движущая сила души  (Well, 1972). В таком случае пристрастие к алкоголю и наркотикам представляется ложно направленной и искаженной попыткой проявить такое стремление, а самым действенным лекарством от подобного пристрастия окажется облегчение прохода к подлинному переживанию божественного.Какой из этих двух подходов будет принят профессионалами и сообществом излечившихся, решит будущее. По моему мнению, самым многообещающим направлением развития было бы сочетание программы "12-ти шагов"- самого действенного метода лечения алкоголизма и наркотической зависимости - с трансперсональной психологией, которая могла бы предоставить прочное теоретическое обеспечение духовно приземлённой терапии. И ответственное использование холотропной терапии вполне закономерно явилось бы неотъемлемой частью такого всеобъемлющего лечения.
 
Исцеляющая сила дыхания

Использование различных техник дыхания с религиозными и лечебными целями можно обнаружить на заре человеческой истории. В древних и доиндустриальных культурах дыхание играло очень важную роль в космологии, мифологии и философии и выступало как важное орудие в обрядовой и духовной практике. С начала истории каждая значительная духовно-психическая система, стремящаяся постичь природу человека, рассматривала дыхание как решающую связь между телом, умом и духом. Это ясно выражают слова, которыми многие языки обозначают дыхание.В древнеиндийской литературе слово прана означает не только физическое дыхание и воздух, но также священную сущность жизни. Точно так же в традиционной китайской медицине слово ци относится как к космической сущности и энергии жизни, так и просто к воздуху, который вдыхают наши лёгкие. В Японии ему соответствует слово ки. В японской духовной практике и в воинских искусствах ки играет чрезвычайно важную роль. В Древней Греции слово пневма означало и воздух или дыхание, и дух или жизненную сущность. Греки также полагали, что дыхание тесно связано с душой. Слово френ употреблялось и для обозначения диафрагмы, самой широкой мышцы, участвующей в дыхании, и для обозначения ума (как это видно из термина шизофрения - "расщеплённый ум"). В древнееврейской традиции такое же слово - руах обозначало и дыхание, и творящий дух, ибо они считались тождественными. В латыни для обозначения и духа, и дыхания  также употреблялось одно слово - spiritus. А в славянских языках слова "дух" и "дыхание" имеют один и тот же лингвистический корень.На протяжении веков было известно, что на сознание можно повлиять методами, включающими в себя дыхание. Приёмы, которые использовались с этой целью различными древними культурами и теми, что ещё не подавлены современным Западом, охватывают широкий диапазон методов от решительного прекращения дыхания до тонких и изысканных упражнений различных духовных традиций. Так, первоначальный способ крещения, практиковавшийся ессеями, включал погружение посвящаемого под воду на продолжительное время, что приводило к мощному переживанию смерти и возрождения. В некоторых традициях новообращаемые наполовину удушались дымом, сдавливанием горла или сонной артерии. Глубокие перемены в сознании могли вызываться как гипервентиляцией и продолжительной задержкой дыхания - этими крайностями в ритме дыхания, - так и их поочерёдным использованием. Необычайно утончённые и развитые методики подобного рода можно найти в древнеиндийской науке дыхания - пранаяме. Особые техники, включающие напряженное дыхание или задерживание дыхания, также являются частью различных упражнений в Кундалини-Иоге, Сиддха-Йоге, тибетской Ваджраяне, бирманских буддистских и даосских способах медитации, практике суфиев и множестве других. Более тонкие техники, которые делают в связи с дыханием упор, скорее, на особом осознавании, чем на изменениях в дыхательных движениях, занимают важное место в буддизме Сото Дзен (сикан таза) и  в некоторых даосских и христианских практиках. Косвенно на глубину и ритм дыхания сильно влияют такие художественно исполняемые обряды, как балийское обезьянье пение, или Кетжак, горловая музыка эскимосов-инуитов, пение киртанов, бхаджанов или пение суфиев.
  В материалистической науке дыхание утратило своё священное значение и было оторвано от его связи с душой и духом. Западная медицина свела дыхание к некой важной физиологической функции, а все физиологические и психологические проявления, которые сопровождают различные изменения в дыхании, были объявлены патологией. И психосоматическая реакция на учащение дыхания, так называемый синдром гипервентиляции, рассматривается скорее как состояние патологическое, нежели как то, чем оно в действительности является, - действием, обладающим огромными целительными возможностями. А когда гипервентиляция происходит непроизвольно, она, как правило, подавляется назначением успокоительных, внутривенными инъекциями  кальция и наложением на лицо бумажного пакета, чтобы увеличить содержание углекислого газа и подавить кислородное отравление, вызываемое учащённым дыханием.
За последние несколько десятилетий западные терапевты вновь открыли целительные возможности дыхания и развили методики, их использующие.Мы сами испробовали различные использующие дыхание подходы во время наших месячных семинаров Эсаленского института в Биг Суре, Калифорния. Они заключали в себе как дыхательные упражнения древних духовных традиций, проводимые под руководством индийских и тибетских учителей, так и методы, разработанные западными терапевтами. Каждый из этих подходов выделял нечто особенное и использовал дыхание по-своему. В наших же собственных поисках действенного метода, который использовал бы целительные возможности дыхания, мы старались упростить его применение, насколько это было возможно.Мы пришли к выводу, что достаточно просто дышать быстрее и глубже, чем обычно, с полным сосредоточением на внутренних движениях. Вместо того, чтобы придавать значение какой-то особой технике дыхания, именно в этой сфере мы придерживаемся общей стратегии холотропной  работы - доверие к внутренней мудрости тела и следование внутренним путеводным нитям. При холотропном дыхании мы побуждаем людей начинать сеанс с дыхания учащённого и несколько более глубокого, связывающего вдох и выдох в непрерывном процессе дыхания. Оказавшись внутри действия, индивиды находят собственный ритм и способ дыхания. Нам неоднократно доводилось подтверждать наблюдения Вильгельма Райха, что виды психологического сопротивления и защиты связаны с ограниченным дыханием (Reich, 1961). Дыхание является самостоятельной функцией, но может также подвергаться и воздействию воли. Умышленное увеличение скорости дыхания, как правило, распускает психологические защиты и ведёт к высвобождению и проявлению бессознательного и сверхсознательного содержания. Но пока кто-либо лично сам не стал свидетелем этого процесса или не пережил его, ему только на основе теории трудно поверить в силу и действенность названного метода.
Исцеляющие возможности музыки
В холотропной терапии изменяющее ум действие дыхания сочетается с побуждающей музыкой. Подобно дыханию, музыка и другие виды звуковой технологии на протяжении тысячелетий использовались как мощнейшие составляющие обрядовых и духовных практик. С незапамятных времён монотонный барабанный бой, пение и другие виды звуковых техник были главным орудием шаманов в разных частях света. Многие  доиндустриальные культуры независимо друг от друга развили барабанные ритмы, которые в условиях лабораторных экспериментов производили очень заметное воздействие на электрическую активность мозга (Jilek, 1974; Neher, 1961, 1962). Архивы антропологов,  изучающих первобытные культуры, содержат неисчислимые примеры преобразующих методик необычайной силы, сочетающих музыку, пение и танцы. Во многих культурах звуковые технологии во время проведения сложнейших церемоний использовались именно для целей врачевания. Целительные обряды навахо, проводимые подготовленными певцами по своей поразительной сложности сравнимы с партитурами вагнеровских опер. Экстатические танцы бушменов Кунг из африканской пустыни Калахари обладают необычайной целительной силой, что было  засвидетельствовано многими антропологическими исследованиями и кинофильмами (Lee and DeVore, 1976; Katz, 1976). Целительные  возможности обрядов синкретических религий Карибского бассейна и Южной Америки, таких, как кубинская сантерия и бразильская умбанда, признаются многими профессиональными психиатрами этих стран, хотя они и получили традиционное западное образование. Замечательные примеры эмоционального и психосоматического исцеления происходят и на собраниях христианских групп, использующих музыку, пение и танцы, таких как Укротители Змея или Народ Святого Духа, возрожденцы или  члены Церкви пятидесятников.Некоторые великие духовные традиции разработали звуковые техники,  которые вызывали не только общее состояние транса, но и обладали более специфическим воздействием на сознание. Прежде всего это
тибетское многоголосое пение, священные песнопения различных суфийских орденов, индуистские бхаджаны и киртаны, а особенно древнее искусство нада-йоги или пути к единению через звучание. Индийские техники устанавливают конкретную связь между звуками особых частот и чакрами индивида. Посредством правильного применения подобного знания, становится возможным влиять на состояние сознания предсказуемым и желаемым образом. И это только несколько примеров широкого применения музыки с обрядовыми, врачебными и духовными  целями.
В программе психоделической терапии Мэрилендского центра  психиатрических исследований в Балтиморе мы использовали в качестве метода музыку и многое узнали о её необычайных возможностях для психотерапии. Тщательно подобранная музыка, по всей видимости, обладает особым значением в холотропных состояниях сознания, где выполняет несколько важных функций. Она приводит в движение чувства, связанные с вытесненными воспоминаниями, выводит их на поверхность и  облегчает выражение. Она помогает открыть дверь в бессознательное, усиливает и углубляет ход излечения и предоставляет содержательную среду для переживания. Непрерывный музыкальный поток создаёт бегущую волну, помогающую субъекту продвигаться сквозь трудные переживания и тупики, преодолевать психологические защиты, отдавшись ей и позволяя процессу идти своим чередом. На сеансах холотропного дыхания, которые обычно проводятся в группах, музыка играет ещё и дополнительную роль, заглушая создаваемые участниками посторонние шумы и вплетая их в поток меняющихся ощущений.Чтобы использовать музыку в качестве катализатора глубинного самоосвоения и работы переживания, необходимо научиться новому способу слушать музыку - такому, который нашей культуре чужд. На Западе мы часто используем музыку как звуковой фон, который почти не несёт эмоциональной нагрузки. В качестве типичных примеров можно  назвать использование популярной музыки на приёмах или набившей оскомину фирменной или популярной музыки в лавках, магазинах и на рабочих площадках. Для более искушенных слушателей характерен совершенно иной подход - дисциплинированное и интеллектуализированное прослушивание музыки в концертных залах. Характерный для рок-концертов динамичный и стихийный способ  использования музыки гораздо ближе к ее использованию в холотропной терапии. Тем не менее, всё внимание участников таких событий обычно направлено вовне, и переживанию не достаёт важнейшей составляющей,  которая столь существенна в холотропной терапии и самоосвоении, - длительного направленного взгляда внутрь себя.
При холотропном дыхании важно полностью отдаться музыкальному потоку, позволить музыке резонировать во всём теле и откликаться на  неё стихийно и непроизвольно, что включает такие проявления, которые  немыслимы в концертном зале, где даже плачь или кашель могут вызвать возмущение. Здесь же каждому индивиду нужно давать полный выход всему, что бы ни вызывала музыка, будь то громкие крики или смех, детский лепет, звериные крики, шаманское пение или разговоры на чужих языках. Важно также не подавлять физические порывы, такие, как странное гримасничанье, чувственные движения тазом, сильная дрожь  или судороги всего тела. Естественно, у этого правила есть исключения, ибо разрушительное поведение, направленное на самого себя и других или на физическое окружение, недопустимо.Мы также рекомендуем участникам прекращать всякую умственную деятельность, включая попытки угадывать, кто написал эту музыку или из какой культуры она происходит. Другие способы уклониться от чувственного воздействия музыки заключаются в том, что привлекается профессиональная оценка - суждение об уровне игры оркестра, догадки о том, на каких инструментах играют музыканты, критическая оценка технического качества звукозаписи или музыкального оснащения комнаты. Но если нам удастся избежать подобных ловушек, музыка станет поистине мощным орудием вызова и поддержания холотропных состояний сознания. Поэтому у такой музыки должно быть высокое  техническое качество и достаточная громкость для того, чтобы подгонять переживание. А сочетание музыки с учащённым дыханием  обладает удивительной преобразующей силой.Что же касается конкретного выбора музыки, то я лишь обозначу общие правила и дам несколько советов на основании нашего опыта.По прошествии некоторого времени с начала сеансов терапевт или терапевтическая группа вырабатывают свой список излюбленных музыкальных произведений для разных стадий сеанса. Главное правило: по чувствам они должны соответствовать фазе, напряженности и содержанию переживаний участников, но не пытаться программировать их. Именно такой подход соответствует общей философии холотропной терапии, в частности, её глубокому доверию к мудрости внутреннего целителя, к коллективному бессознательному, к независимости и произвольности хода исцеления.
Очень важно использовать музыку, которая была бы мощной, призывной и ведущей к благоприятным переживаниям. Мы стараемся избегать выбора резкой, диссонирующей и вызывающей тревогу музыки. Предпочтение должно отдаваться музыке высокого художественного уровня, не очень известной и имеющей не слишком насыщенное конкретное содержание. Следует избегать использования песен и других вокальных произведений на языках, известных участникам, которые могли бы своим словесным содержанием привнести какое-то конкретное сообщение или внушить особую тему. Когда применяются вокальные композиции, то они непременно должны звучать на иностранных языках, чтобы человеческий голос воспринимался как иной музыкальный инструмент. По той же причине предпочтительно избегать произведений, которые вызывали бы конкретные рассудочные ассоциации и могли бы запрограммировать содержание сеанса, таких, как свадебные марши Вагнера и Мендельсона или увертюра к опере Визе "Кармен". Как правило, сеанс начинается с активизирующей музыки, динамичной, плавной, эмоционально приподнятой и ободряющей. По мере продолжения сеанса музыка постепенно нарастает по напряженности и доходит до очень сильных мест, вызывающих транс, в идеале взятых из обрядов или духовных традиций разных коренных культур. Несмотря на то, что многие из таких исполнений могут оказаться также и эстетически приятными, всё же главной целью тех групп людей, что их создавали, было отнюдь не увеселение, а вызывание холотропных переживаний. Через полчаса или же час после начала сеанса холотропного дыхания, когда переживание обычно достигает вершины, мы даем то, что называем "музыкой прорыва". Для этого момента выбирается музыка религиозная - мессы, оратории, реквиемы и другие мощные оркестровые произведения, за исключением звуковых дорожек из художественных фильмов. Во второй
половине сеанса напряженность музыки постепенно ослабевает и мы вводим нежную, эмоционально волнующую "душевную музыку". Наконец, в завершение сеанса музыка становится успокаивающей, плавной, неритмичной и задумчивой. Большинство практикующих холотропное дыхание собирают музыкальные записи и стремятся создать собственный излюбленный ряд для пяти последовательных фаз сеанса: 1) вступительная музыка, 2) преобразующая музыка, 3) музыка прорыва, 4) душевная музыка и 5) созерцательная музыка. Некоторые из них используют предварительно записанные музыкальные программы на весь сеанс, что овобождает помощников для работы с группой, но делает невозможным гибкое согласование подбора музыки с энергией группы.
Использование телесной работы
Ответы тела на холотропное дыхание значительно различаются у разных людей. В большинстве случаев учащённое дыхание прежде всего привносит более или менее яркие психосоматические проявления.т Руководства по физиологии дыхания говорят о подобной реакции как о "синдроме гипервентиляции" и описывают его как стереотипный образец физиологических реакций, которые главным образом заключаются в появлении напряжения в руках и ногах ("карпопедальные спазмы"). Но к настоящему времени мы провели сеансы холотропного дыхания более чем с 30 тысячами людей и обнаружили, что устоявшееся понимание  воздействия учащённого дыхания неправильно.Существует множество индивидов, у которых учащённое дыхание, продолжающееся три или четыре часа, приводит не к классическому синдрому гипервентиляции, но к постепенному расслаблению, сильным сексуальным ощущениям и даже мистическим переживаниям. У других же развиваются напряжения в различных частях тела, но признаки карпопедальных спазмов так и не появляются. Более того, и у тех, кто ощущает подобные напряжения, продолжающееся интенсивное дыхание ведёт не к дальнейшему усилению напряжений, но проявляет склонность ко всё большему самоограничению. Ведь, как правило, за критической  верхней точкой следует глубокое расслабление. Образ подобной последовательности имеет некоторое сходство с половым оргазмом.При повторных холотропных сеансах эта последовательность нарастающих напряжений и последующего их разрешения проявляет свойство переходить с одной части тела на другую, в порядке, необычайно меняющемся у разных лиц. Общее количество мускульных напряжений и сила эмоций с возрастанием числа проведённых сеансов постепенно  убывает, и в ходе сеанса происходит так, что учащённое дыхание, растянутое на продолжительный отрезок времени, вызывает химические изменения в организме таким образом, что заблокированные физические и эмоциональные энергии организма, связанные с различными травматическими воспоминаниями, высвобождаются и становятся пригодными для внешней разрядки и обработки. Это делает возможным то, что прежде вытесненное содержание этих воспоминаний возникает в сознании и воссоединяется с ним. Поэтому происходящее является целительным событием, которое следует поощрять и поддерживать, а не патологическим процессом, который должен всячески подавляться, как это обычно практикует конформистская медицина. Физические проявления, которые наблюдаются в разных частях тела, - это не просто физиологические реакции на гипервентиляцию. Они обладают сложной психосоматической структурой, а по отношению к вовлечённым в них индивидам обычно и конкретным психологическим смыслом. Иногда они представляют какую-то усиленную разновидность напряжений и болей, известных индивиду из повседневной жизни либо как хронические недуги, либо как симптомы, которые возникают в периоды эмоционального или физического напряжения, усталости,  недосыпания, болезненного истощения или употребления алкоголя или марихуаны. В других же случаях они могут распознаваться как  возобновление старых симптомов, от которых индивид страдал в младенчестве, детстве и подростковом возрасте, либо в иное время своей жизни.
Напряжения, которые мы носим в своём теле, могут высвобождаться двумя путями. Первый из них включает катарсис и абреакцию- разрядку сдерживаемых физических энергий через дрожь, судорожные сокращения мышц, кашель, отрыжку и рвоту. И катарсис, и абреакция, как правило, также включают в себя высвобождение заблокированных эмоций через плач, крики или другое голосовое выражение. Все эти механизмы хорошо известные традиционной психиатрии со времён опубликования Зигмундом Фрейдом и Йозефом Брёйером исследования по истерии (Freud and Breuer, 1936). Различные приёмы предоставления выхода подавленным  эмоциям использовались в традиционной психиатрии при лечении травматических эмоциональных неврозов. Абреакция также представляет собою неотъемлемую часть новых психотерапий переживания, таких, как неорайхианская работа, гештальтистская практика и первичная терапия.
Второй механизм, который может содействовать высвобождению эмоциональных и физических напряжений, играет важную роль в  холотропном дыхании, рибёфинге и других видах терапии, использующей  техники дыхания. Он представляет собою новое открытие в психиатрии  и, кажется, во многом является более действенным и интересным. Здесь  глубинные напряжения выходят на поверхность в виде перемежающихся  мышечных сокращений различной длительности. Посредством длительного поддержания этих мышечных напряжений организм расходует огромное  количество прежде сдерживаемой энергии и, используя её, упрощает своё проживание. А глубокое расслабление, как правило, следующее за временным усилением старых напряжений или проявлением ранее скрытых, свидетельствует о врачующей природе подобного события. Эти два механизма имеют свои параллели в физиологии спорта, где хорошо известно, что можно выполнять работу и тренировать мускулы  двумя способами - путём изотонических и изометрических упражнений. Так, несмотря на поверхностные различия, между ними много общего, и в холотропном дыхании они очень хорошо дополняют друг друга.
Во многих случаях тяжелые эмоциональные и физические проявления, которые проникают из бессознательного во время холотропных сеансов, разрешаются сами собой, и в конце концов дышащие оказываются в глубоко расслабленном созерцательном состоянии. В этом случае необходимости в каком-то внешнем воздействии не возникает, и они пребывают в подобном состоянии, пока не вернутся к обычному состоянию сознания. После краткой проверки у помощников психотерапевта они переходят в художественную комнату, где рисуют мандалу. Если же дыхание само по себе не приводит к благоприятному завершению и остаются либо неразрешенные эмоции, либо остаточное напряжение, помощники предлагают участникам особый вид телесной работы, которая  поможет им добиться более благоприятного завершения сеанса. Общая стратегия этой работы заключается в том, чтобы попросить дышащего сосредоточить своё внимание на том месте, в котором возникли затруднения, и сделать что-либо для того, чтобы усилить существующие физические ощущения. И в том случае, если потребуется соответствующее внешнее воздействие, помощник помогает усилить эти  ощущения.Пока дышащий сосредоточен на энергетически нагруженной зоне, в которой чувствуется недомогание, его воодушевляют на то, чтобы он нашёл какой-либо непроизвольный отклик на подобное состояние. Этот отклик не должен отражать сознательное решение Дышащего, он должен полностью предопределяться только бессознательным движением. Зачастую он принимает образ неожиданный и Даже поразительный - голос  конкретного животного, говорение на чужом языке, в том числе на неизвестном иностранном, шаманское пение из какой-либо определённой культуры, тарабарщина или детский лепет. Не менее часты неожиданные физические реакции, такие, как сильные содрогания, дрожь, кашель и рвота или движения, подобные тем, что характерны для животных.  Существенно, чтобы помощники просто поддерживали происходящее, а не применяли какие-либо приёмы, предлагающиеся той или иной терапевтической школой. Работа эта продолжается до тех пор, пока и помощник, пациент не сойдутся на том, что сеанс завершился удачно.
Подпитывающее телесное соприкосновение
В холотропном дыхании мы пользуемся также совсем иным видом физического воздействия, который предназначен для того чтобы обеспечить помощь на глубинном дословесном уровне. Основан он на наблюдении, что существуют два совершенно разных вида травм, которые требуют диаметрально противоположных подходов. О первом из них можно  говорить как о травме деянием. Возникает она из-за внешнего  воздействия, оказывающего вредоносное воздействие на всё последующее  развитие индивида. К подобному воздействию можно отнести такие наносящие ущерб действия, как физическое или сексуальное насилие, угрожающие жизни происшествия, уничтожающая критика или высмеивание. Такие травмы представляют собою чужеродные элементы, внесённые в бессознательное, которые впоследствии могут быть вынесены в сознание  и исчезнуть, разрядившись энергетически.
Второй вид травмы - травма недеянием, отличается от первого коренным образом, хотя подобному различию и не придаётся значения в общепринятой психиатрии. На самом деле она задействует противоположный механизм - недостаток благоприятных переживаний,  которые необходимы для здорового эмоционального развития. Ведь и у младенца, и у ребёнка более старшего возраста есть важнейшие первичные потребности, которые заключаются в удовлетворении инстинктов и чувстве безопасности и которые педиатры и детские психиатры называют анаклитическими . Сюда входят потребности в ласке, в удобстве и в том, чтобы с младенцем играли, держали его на руках, чтобы на нем было сосредоточено внимание взрослых. И если эти потребности не удовлетворяются, это оказывает серьёзные воздействие на будущее индивида.
У многих людей в прошлом были случаи лишенности чувственных взаимоотношений, заброшенности и невнимания, что выливалось в серьёзное неудовлетворение анаклитических потребностей. И у этого вида травмы есть только один путь исцеления - предоставить какое-то исправляющее переживание в холотропном состояние сознания в виде поддерживающего телесного соприкосновения. Но для того, чтобы подобный подход оказался действенным, индивид должен вернуться далеко назад, на младенческую стадию развития, иначе исправляющее воздействие не достигнет того уровня развития, на котором произошла травма. В зависимости от обстоятельств и предварительного соглашения такая телесная поддержка может различаться от простого держания за руку или прикосновения ко лбу до полного телесного соприкосновения. Использование подпитывающего телесного соприкосновения - очень  действенный способ исцеления ранних эмоциональных травм. Тем не менее, при нём требуется строгое следование этическим правилам. Перед сеансом мы должны объяснить пациентам обоснование этого метода и заручиться их одобрением на его использование. Ни при каких  обстоятельствах этот подход не может быть применён на практике без предварительного согласия, недопустимо и любое давление ради того, чтобы добиться подобного разрешения. Ибо для многих людей, переживших сексуальное насилие, телесное соприкосновение – вопрос очень чувствительный и острый. Ведь очень часто именно те, кто нуждается в исцеляющем соприкосновении больше всего, испытывают  наибольшее к нему отвращение. Иногда может пройти много времени, прежде чем у человека появится достаточное доверие по отношению к помощникам и к группе, и он окажется способен принять этот метод и получить от него пользу.
Перед тем как завершить этот раздел, посвящённый телесной работе, мне хотелось бы обратиться к вопросу, который чаете задается на семинарах или лекциях по работе с переживанием "Поскольку повторное проживание травматических воспоминаний как правило, очень болезненно, почему же они всё-таки считаются излечивающими, а не представляют собою повторную травматизацию?". Я думаю, что лучший ответ на него можно найти в статье "Непережитое переживание", написанной ирландским психиатром Айвором Брауном и его группой (McGee et al., 1984). Авторы полагают, что здесь мы имеем дело не с точным отображением или повторением изначального травмирующего положения, но с первым полным переживанием надлежащей эмоциональной и физической реакции на него. Это означает, что в то время, когда происходили травмирующие события, они были запечатлены в организме, но не были полностью сознательно пережиты, переработаны и приняты.Кроме того, человек, который сталкивается с прежде вытесненной травматической памятью, - уже не беспомощный и полностью зависимый во всех своих жизненных функциях младенец или ребенок, каким он был в момент первоначального события, но взрослый.
Полная  возрастная регрессия позволяет пережить все чувства и физические ощущения изначального травматического происшествия с точки зрения ребёнка, и в то же время проанализировать и оценить эту память в терапевтических обстоятельствах зрелым взглядом взрослого человека.
Ход холотропных сеансов
Обычное следствие сеанса холотропного дыхания - глубокое эмоциональное освобождение и физическое расслабление. После успешного, хорошо воспринятого сеанса многие люди говорят, что чувствуют себя более раскрепощёнными, чем когда-либо в жизни. Таким образом, продолжительное ускоренное дыхание представляет собой чрезвычайно мощный и действенный метод уменьшения напряжения,  ведущий к эмоциональному и психосоматическому исцелению. Другим  частым следствием подобной работы является установление связи с  измерениями чудесного, присутствующими в собственной психике и в существующем вообще. Именно такое понимание можно найти в духовной литературе многих эпох и культур.  Целительные возможности дыхания особенно выделяются в кундалини-йоге. В ней случаи учащённого дыхания используется в течение медитативной практики (бхастрика) или происходят непроизвольно как часть эмоциональных и физических проявлений, известных как крийя. Это согласуется с моей собственной точкой зрения, что подобные происходящие с пациентами непроизвольные  случаи, о которых говорится как о синдроме гипервентиляции, являются попытками самоисцеления. Они должны поощряться и поддерживаться, нежели просто подавляться, как повсеместно заведено это в лечебной практике.
Духовность и религия
Наверное, в свете исследования холотропных состояний областью, наиболее ярко преображающейся и предстающей совершенно по-новому, оказывается сфера духовности и её отношения с религией. Ибо само понимание человеческой природы и космоса, которое выработала западная материалистическая наука, в самой своей сути отличается от понимания, которое можно было обнаружить в древних и доиндустриальных обществах. Ещё бы, ведь на протяжении столетий  учёные целенаправленно исследовали самые разные стороны материального мира и накопили впечатляющее количество таких сведений, которые в прошлом были недоступны. И пополнили, исправили и дополнили более ранние представления о природе и о вселенной.
  Однако же самое разительное отличие между двумя видениями мира заключается отнюдь не в точности и количестве накопленных сведений о материальной действительности, что само по себе является вполне естественным и предполагаемым следствием прогресса науки. Ибо самое глубокое расхождение возникает вокруг вопроса о том, есть ли у сущего некое священное или духовное измерение. Ясно, что вопрос этот чрезвычайно важен и имеет для существования человечества далеко идущие последствия. И само то, как мы ответим на этот вопрос, глубоко повлияет и на нашу иерархию ценностей, и на нашу стратегию существования, и на наше повседневное отношение к природе и другим людям. Однако ответы, которые эти две человеческие группы предлагают на этот счёт, диаметрально противоположны.
Все человеческие сообщества доиндустриальной эпохи соглашались с тем, что тот материальный мир, который мы воспринимаем и в котором  действуем в повседневной жизни, не единственна, действительность. Их мировидение включало существование скрытых измерений действительности, населённых различными божествами, демонами, бесплотными сущностями, душами предков и животными силами. В доиндустриальных культурах шла необычайно богатая обрядовая и духовная жизнь, которая вращалась вокруг, возможности достижения прямого соприкосновения в переживании с этими обыкновенно сокрытыми сферами и существами ради получения от них жизненно важных сведений и поддержки. И люди были уверены, что это существенный и благотворный способ воздействия на ход материальных событий. В этих обществах повседневные житейские дела основывались не только на сведениях, получаемых через органы чувств, но и на приходящем из этих невидимых измерений. И антропологов, проводящих полевые исследования среди туземных культур, озадачивало и постоянно сбивало с толку то, что они называли "двойной логикой" изучаемых ими человеческих групп. Ибо туземцы явно проявляли необыкновенные навыки и мастерство и обладали совершенными орудиями, которые полностью соответствовали тому, чтобы служить средствами, обеспечвающими выживание. И всё же они соединяли дела земные, такие, как охота,  рыбная ловля и земледелие, с обрядами, в которых обращались к  различным мирам и сущностям, казавшимся антропологам несуществующими и воображаемыми.
Антропологам-материалистам, не имевшим никакого опыта холотропных состояний сознания, подобное поведение казалось нерациональным и в высшей степени непонятным. В отличие от своих консервативных коллег, чья методология ограничивалась внешним наблюдением за людьми изучаемых ими культур, антропологи предприимчивые, обладающие широкими взглядами и лишенные какой-либо предубежденности (так  называемые "антропологи-визионеры"), осознавали, что для того, чтобы  понять эти культуры, необходимо участвовать в их обрядах, в том  числе и в таких, которые задействуют холотропные состояния.У исследователей, подобных Майклу Харнеру, Ричарду Кацу, Барбаре Майерхоф или Карлосу Кастанеде, не возникало никаких затруднений в понимании двойной логики туземцев. Их переживания показали им, что изготовление орудий и практические навыки связаны с той материальной действительностью, которую мы воспринимаем в обычном состоянии сознания. А обрядовая деятельность обращена к тем скрытым реальностям, существование которых открывается в холотропных состояниях. Мировидение академической антропологии ("этический  подход") ограничивается внешними наблюдениями материальной действительности, а видение туземцев ("эмический подход") включает  сведения, почерпнутые из холотропного переживания внутренних реальностей. И эти два видения мира не взаимоисключают друг друга,  но дополняют.
Описание священных измерений действительности и выделение особой значимости жизни духовной находится в остром противоречии с той системой верований, которая господствует в индустриальном мире. Ведь, согласно конформистской академической науке Запада, действительно существует только материя. А история космоса- это история развития материи. Жизнь, сознание и разум являются более или  менее случайными и незначительными эпифеноменами подобного развития. Они появились после миллиардов лет эволюции пассивной и инертной материи в незначительно малой части необъятной вселенной. И очевидно, что в подобного рода вселенной для духовности нет никакого места.
Согласно западной неврологии, сознание - это продукт физиологических процессов, происходящих в головном мозге, и потому в решающей  степени зависит от тела. Очень немного людей, включая и большинство  учёных, осознают, что нет совершенно никаких доказательств, что сознание действительно производится головным мозгом, и что у нас нет даже самого отдалённого намека на то, каким образом нечто подобное может происходить. Невзирая на всё это, такое исходное метафизическое утверждение продолжает оставаться одним из ведущих мифов западной материалистической науки и оказывать глубокое воздействие на всё наше общество.
 В свете наблюдений, поступающих из области изучения холотропных состояний, оказывается несостоятельной и характерная для монистического материализма патологизация духовности и её нынешнее пренебрежительное отбрасывание. Ведь в холотропных состояниях духовные измерения действительности переживаются непосредственно и настолько же убедительно, как переживается наш повседневный опыт материального мира. Также становится возможно и шаг за шагом описать приёмы, которые облегчают доступ к этим переживаниям. Тщательное изучение надличностных переживаний показывает, что они онтологически действительны и дают нам сведения о тех важных сторонах сущего, которые обыкновенно остаются от нас сокрытыми.  Вообще, изучение холотропных состояний подтверждает проницательность  К.Г. Юнга насчёт того, что переживания, берущие своё начало на более  глубоких уровнях психики (в моей терминологии "околородовые" и "надличностные" переживания), обладают каким-то определенным качеством, которое он называл (вслед за Рудольфом Отто) нуминозностъю. Понятие нуминозное относительно нейтрально и потому предпочтительнее других подобных именований, таких, как религиозное, мистическое, магическое, святое или священное, которые часто употребляются в неясных контекстах и легко сбивают с толку. Чувство  необычного основано на непосредственном ощущении того, что происходящее с нами относится к сфере действительности более высокого порядка, действительности священной и коренным образом отличающейся от мира материального.Чтобы предотвратить недопонимание и путаницу, которые в прошлом компрометировали обсуждения многих подобных тем, необходимо  решительно провести ясное различение между духовностью и религией. Ибо духовность основана на непосредственном переживании необычных сторон и измерений действительности. Для неё не требуется особого  места или официально назначенного лица, выступающего посредником в связях с божественным. Ведь мистики не нуждаются в церквах и храмах. И условия, в которых они переживают священные измерения действительности, включая их собственную божественность, - само их  естество и бренное тело. Поэтому вместо священников, совершающих богослужение, им нужна только сочувствующая группа сотоварищей по их поискам либо руководство учителя, который во внутреннем странствии продвинулся дальше, чем они сами.Непосредственные духовные переживания проявляются в двух разных видах. Первый из них, переживание пребывающей божественности,  включает тонко, но глубоко преображенное восприятие повседневной  действительности. Личность, обладающая таким видом духовного опыта, видит людей, животных и неодушевлённые предметы вокруг как световые проявления единого поля космической творящей энергии и осознаёт, что все границы между ними являются призрачными и ненастоящими. Это прямое переживание природы как бога, спинозовское dens sive natura. И если здесь уместно воспользоваться сравнением с телевизором, то это переживание можно уподобить тому, как передаваемая чёрно-белая картинка внезапно превращается в яркое изображение "живыми красками". И в том и в другом случае многое из старого восприятия мира остаётся на месте, но коренным образом переоценивается и  преобразуется добавлением нового измерения. Второй вид духовного переживания, переживание превосходящей божественности, включает проявления архетипических существ и сфер действительности, которые превосходят обычные явления и недоступны восприятию в обыкновенном состоянии сознания. В этом виде духовного переживания полностью новые элементы, если говорить понятиями Дэвида Бома, как бы "развёртываются" или "раскрываются" из другого уровня или порядка действительности. И если вновь вернуться к сравнению с телевизором, то это подобно тому, как мы вдруг открываем, что существуют ещё и другие каналы, кроме того единственного, который мы перед этим смотрели.Для многих людей первое столкновение со священными измерениями  сущего часто происходит в связи с событием смерти и возрождения, когда переживания различных стадий рождения сопровождаются видениями  и картинами из архетипической области коллективного  бессознательного. Тем не менее полная связь с духовной сферой  возникает, когда происходящее выходит на надличностный уровень психики. И когда подобное случается, различные духовные переживания проявляются в своём чистом виде, независимо от утробных составляющих. В некоторых случаях движение холотропного состояния  обходит стороной и биографические и околородовые уровни и сразу и непосредственно выходит в сферу надличностную. Духовность включает в  себя особый род взаимоотношения между индивидом и космосом и является по своей сути личным и частным делом. По сравнению с нею организованная религия представляет собою институциализированную групповую деятельность, происходящую в предназначенных для этого местах, в храмах или церквах, и включающую целое сословие назначаемых служителей, которые могут иметь или не иметь личные  переживания духовных реальностей. Ведь когда религия становится организованной, она зачастую полностью утрачивает связь со своими духовными истоками и становится светским учреждением, использующим в своих интересах духовные потребности человека, вовсе их не удовлетворяя.Организованные религии склонны создавать иерархические системы,  сосредоточенные на погоне за властью, влиянием, деньгами, собственностью, политическим преобладанием или на иных мирских интересах. При подобных обстоятельствах религиозные иерархи, как правило, испытывают неприязнь к происходящим у их паствы  непосредственным духовным переживаниям, отнюдь их не приветствуют и отбивают к ним всякую охоту из-за того, что те способствуют развитию независимости и не могут эффективно контролироваться. В таком случае настоящая духовная жизнь продолжается в мистических ответвлениях, монашеских орденах и экстатических сектах этих религий.
Для освящения подобной ситуации брат Дэвид Штайндл-Раст, монах-бенедиктинец и христианский философ, пользуется прекрасной  метафорой. Он сравнивает первоначальное мистическое переживание с раскалённой магмой извергающегося вулкана - восхитительной, подвижной, живой. После того как с нами происходит это переживание, у нас возникает потребность втиснуть его в мировоззренческие рамки и выработать доктрину. Мистическое состояние представляет собою драгоценное воспоминание, и для напоминания об этом наиважнейшем событии мы можем создать ритуал. Само переживание связывает нас ещё и с космическим порядком, что непременно окажет глубокое прямое воздействие и на нашу этику - систему ценностей, нравственных образцов и нравственного поведения.По целому ряду причин за время своего существования организованная религия проявляет склонность к утрате связи со своим изначальным духовным источником. И когда она оказывается отделенной от своей переживательной матрицы, её доктрины вырождаются в догмы, ритуалы - в пустую обрядность, а космическая этика- в морализм. И по словам брата Дэвида остатки того, что было когда-то живым духовным целым, теперь гораздо больше напоминают застывшую лаву, чем бушующую восхитительную магму мистического переживания, их сотворившего. Люди, у которых бывали переживания пребывающей или превосходящей божественности, открывают духовность вовсе не в базовых организациях больших мировых религий, а в их мистических ответвлениях или  монашеских орденах. И коли переживаю принимают вид христианства, то индивид почувствует резонанс ее святой Терезой Авильской, святым Хуаном де ла Крус, Мейстерох. Экхартом или святой Хильдегардой Бингенгенской. Такие переживания не выливаются в преклонение перед ватиканскими иерархам или папскими эдиктами, не ведут они и к принятию позиции католической церкви насчёт контрацепции или согласию с её неприятием женского священства.
Духовные переживания в исламской разновидности приводят к тому, что эта личность ближе знакомится с учениями различных суфийских орденов, и разжигают в ней интерес к их практике. Что отнюдь не порождает сочувствия к мотивированной религиозно политике некоторых мусульманских групп или страсть к джихаду, священной войне против неверных.
Подобным образом иудаистский вид такого переживания соединит индивида с еврейской мистической традицией, такой, как она выражена в каббале или хасидском течении, а вовсе не с фундаменталистским иудаизмом или сионизмом. Глубокое мистическое переживание проявляет склонность к размыванию границ между религиями, тогда как догматизм организованных религий стремится упирать как раз на различия и порождает враждебность и противоборство.
Истинная духовность является вселенской и всеохватывающей и основывается на личном мистическом переживании, а не на догмате или религиозных писаниях. Господствующие большие религии могут объединять людей в пределах своей собственной округи, но проявляют склонность к созданию розни в более широком масштабе, поскольку противопоставляют свою группу всем остальным и пытаются либо обратить, либо искоренить их. Эпитеты "язычники", "гои", "неверные" и столкновения между христианами и евреями, мусульманами и евреями, христианами и мусульманами или индусами и сикхами - только некоторые из бросающихся в глаза примеров. В сегодняшнем потрясаемом страстями мире религии в своём нынешнем виде скорее являются частью проблем, нежели частью решений. И по иронии судьбы даже различия между разными частями одной и той же религии становятся причиной, достаточной для серьёзных столкновений и массовых кровопролитий, как о том свидетельствует история христианской церкви и продолжающееся насилие в Ирландии.
  Нет никакого сомнения, что догматы организованных религий в большинстве случаев находятся в коренном противоречии с наукой, и неважно, использует ли эта наука механистическо-монистическую модель  либо же обретает свои корни в возникающей парадигме. Однако в  отношении подлинного мистицизма, основанного на духовных  переживаниях, положение совершенно другое. Великие мистические традиции вбирали в себя обширные знания о человеческом сознании и о духовных сферах таким путём, который необычайно напоминает методы, которыми для приобретения знаний о материальном мире пользовались учёные. Ибо они включают в себя и разработанную методологию вызывания надличностных переживаний, и целенаправленное методичное собирание сведений, и межличностное подтверждение или оспаривание их действенности.
            Духовные переживания, как и любая другая сторона действительности, могут быть подвергнуты тщательному непредвзятому изучению и исследованы научно. Ведь в беспристрастном и строгом изучении надличностных феноменов и тех сомнений и опровержений, которые они представляют для материалистического понимания мира, нет ничего ненаучного. Только такой подход может дать ответ на решающий вопрос об онтологическом статусе мистических переживаний: "Открывают ли они  глубинную истину о некоторых базовых сторонах существующего, как то утверждает вечная философия, или же они плод предрассудков, фантазии или умственного расстройства, как их рассматривает западная наука?"
            Главным препятствием в изучении духовных переживаний является то, что традиционная психология и психиатрия находятся под господством материалистической философии и у них нет настоящего понимания религии и духовности. Западная психиатрия не проводит никакого различения между мистическим переживанием и психотическим переживанием и рассматривает их оба в качестве проявлений умственного расстройства. В своём неприятии религии она не видит разницы между примитивными народными поверьями или фундаменталистскими буквальными толкованиями религиозных писаний и утончёнными мистическими традициями или восточными духовными философиями, основанными на столетиях методичного и обращённого вовнутрь исследования души.Крайним примером подобного недостатка проницательности западной  науке выступает её неприятие тантры - системы, предлгающей с точки зрения всеохватного и изощрённого научного мире воззрения глубокое понимание человеческой души и необычайно духовное видение существующего. Тантрийские учёные развили такое глубинное понимание вселенной, которое многообразными способами подтвердила и современная наука. Оно включало в себя утончённые модели  пространства и времени, представление о "большом взрыве" и такие элементы, как гелиоцентрическая система,) межпланетное притяжение, шарообразная форма Земли и других планет или энтропия. А ведь подобные познания на целые столетия опередили соответствующие открытия на Западе.Дополнительные достижения тантры заключаются в развитой математике и изобретении десятичного счёта с использованием нуля. Тантра также обладала глубинными психологическими теоретическими знаниями и методом переживаний, основывающихся на картах тонкого или энергетического тела, включающего психические средоточия (чакры) и потоки (нади). Она создала в высшей степени утончённое отвлечённое и образное духовное искусство и сложнейший ритуал (Mookerjee and Khanna, 1977). Кажущаяся несовместимость науки и религии необыкновенно примечательна. На протяжении истории духовность и религия играли решающую и жизненно важную роль в человеческой жизни до тех пор,  пока их влияние не было подорвано научной и промышленной революцией.
Наука и религия представляют собою чрезвычайно важные части человеческой жизни, причём каждая - своим собственным способом. Ведь наука - самый мощный инструмент получения сведений о мире, в котором мы живём, а духовность необходима как источник смысла всей нашей жизни. И несомненно, религиозный порыв был одной из самых повелительных сил, движущих человеческую историю и культуру.Трудно вообразить, что это было бы возможно, если бы обрядовая и духовная жизнь основывалась на психотических галлюцинациях, заблуждениях и предрассудках и фантазиях, всецело необоснованных. Ясно, что для того, чтобы оказывать столь мощное влияние на ход человеческих дел, религия должна была отражать подлинную и очень глубоко укоренившуюся сторону человеческой жизни, однако в ходе человеческой истории можно было встретить сомнительные и искажённые выражения этой подлинной сущности. И давайте теперь взглянем на эту дилемму в свете наблюдений, полученных при исследовании сознания. Ведь все большие мировые религии были вдохновлены мощными холотропными переживаниями провидцев, которые ввели и придали силу этим вероисповеданиям, а также божественными прозрениями пророков,  мистиков и святых. И эти переживания, открывающие существование священных измерений действительности, служили источником жизненной силы всех религиозных движений.Так, у Будды Гаутамы, размышлявшего под деревом Бо в Бодхгае, было яркое духовидческое переживание Камамары, господина мирового марева, который пытался совратить его с пути его духовного поиска. Сначала Камамара воспользовался своими тремя обольстительными дочерьми в попытке отвлечь стремление Будды от духовности и направить его на секс. Когда же эта попытка не удалась, он наслал свои грозные  войска, чтобы вызвать в Будде страх смерти, запугать его и воспрепятствовать достижению просветления. Но Будда успешно преодолел эти препятствия и пережил озарение и духовное пробуждение. При других обстоятельствах он также увидел воочию всю долгую череду своих предыдущих воплощений и пережил полное освобождение от  кармических уз.
Исламский текст Мирадж Намех даёт описание "чудесного вознесения Мухаммеда" - мощного духовидческого состояния, в течение которого архангел Гавриил проводил Мухаммеда через семь мусульманских небес,  рай и ад (геенну). Во время этого провидческого странствия Мухаммед  пережил на седьмом небе "предстояние" перед Аллахом. В состоянии, описываемом как "исступление, граничащее с полным исчезновением", он получил откровение непосредственно от Аллаха. Это переживание и добавочные мистические состояния, которые были у Мухаммеда на  протяжении последующих двадцати пяти лет, стали основой для сур  Корана и мусульманской веры.В иудео-христианской традиции Ветхий Завет даёт красочное изложение переживания Моисеем Яхве в горящем кусте, описание общения Авраама с  ангелом и других духовидческих переживаний. Новый Завет описывает переживание искушения Иисуса дьяволом во время пребывания в пустыне. Подобным образом ослепляющее видение Христа Савлом на пути в Дамаск, апокалиптическое откровение святого Иоанна Богослова в пещере на острове Патмос, видение Иезекиилем пылающей колесницы и многие  другие эпизоды, совершенно очевидно, представляют собою надличностные переживания в холотропных состояниях сознания. И Библия даёт много других примеров прямого общения с богом и с ангелами. А кроме того, описания искушений святого Антония и духовидческие переживания других святых и отцов-пустынников - хорошо задокументированные части христианской истории.
Подавляющее большинство теперешних психиатров истолковывают эти духовидческие переживания как проявления серьёзных душевных заболеваний, хотя у них нет никаких достоверных медицинских объяснений или лабораторных данных, подтверждающих такую позицию. В  психиатрической литературе содержатся бесчисленные статьи и книги, посвящённые обсуждению того, какие же наиболее точные диагнозы можно было бы приписать многим великим людям духовной истории. Святой Хуан де ла Крус обзывался "наследственным дегенератом", от святой Терезы Авильской отмахивались как от страдающей тяжелым истерическим психозом, а мистические переживания Мухаммеда относились на счёт эпилепсии. Множество других выдающихся религиозных и духовных личностей, таких, как Будда, Иисус, Рамакришна, Шри Рамана Махарши, из-за их духовидческих переживаний и "галлюцинаций" рассматривалось в качестве страдающих психозами. Подобным образом некоторые антропологи, прошедшие традиционную школу, спорили, следует ли шаманов диагностировать как шизофреников, ходячих психотиков, эпилептиков или истериков. А знаменитый психоаналитик Франц Александр, известный как один из основателей психосоматической медицины, написал научную статью, в которой даже буддийская медитация описывается на психопатологическом языке и о ней говорится  как об "искусственной кататонии" (Alexander, 1931).
Таким образом, в индустриальной цивилизации люди, обладающие непосредственными переживаниями духовных реальностей, рассматриваются как душевнобольные. Подавляющее большинство психиатров не делает никакого различия между мистическими переживаниями и психотическими переживаниями и рассматривает обе категории как проявления психоза. А доброжелательнейшим суждением насчёт мистицизма, необыкновенно далёким от мнения официальных академических кругов, явилось заключение Комитета по психиатрии и религии Группы за распространение психиатрии, озаглавленное "Мистицизм: духовный поиск или психическое расстройство?". И  документ этот, опубликованный в 1976 году, допускал, что мистицизм может являться феноменом, лежащим где-то посредине между нормальностью и психозом.Духовность и религия были чрезвычайно важными силами в истории человечества и цивилизации. Ведь даже если бы духовидческие переживания основателей религий были не чем иным, как последствиями патологии головного мозга, всё же было бы затруднительно объяснить то глубочайшее воздействие, которое они оказали на миллионы людей на  протяжении столетий, а также восхитительную архитектуру, живопись, скульптуру, музыку и литературу, которую они вдохновили. Не найдется и одной единственной древней или доиндустриальной культуры, в которой бы обрядовая и духовная жизнь не играла стержневой роли. Поэтому нынешний подход западной психиатрии и психологии паталогизирует не только духовную, но и культурную жизнь всех человеческих сообществ, существующих на протяжении тысячелетий, за исключением образованной элиты западной индустриальной цивилизации, которая пользуется материалистической и атеистической картиной мира.Официальная позиция психиатрии по отношению к духовным переживаниям также создаёт знаменательный раскол и в нашем собственном обществе.
В Соединённых Штатах религия официально терпима, защищена законом и даже поощряема соответствующими кругами. В каждом номере мотеля имеется Библия, политики в своих речах по поводу и без повода лицемерно поминают о Боге, и совместная молитва - образцовая часть церемонии инаугурации президента. Тем не менее в свете материалистической науки люди, которые принимают всерьёз духовные верования любого рода, представляются необразованными, страдающими от совместных маний и заблуждений, либо эмоционально незрелыми.И если бы кто-нибудь в нашей культуре во время богослужения в церкви испытывал переживание того же рода, что вдохновляли каждую из базовых религий мира, вполне вероятно, что нормальный священник  послал бы его к психиатру. Мы ходим в церковь и слушаем рассказы о мистических переживаниях, которые были у людей две тысячи и более лет тому назад. В то же самое время похожие переживания, случающиеся с современными людьми, рассматриваются как знаки душевной болезни. Ведь было множество случаев, когда люди доставлялись в психиатрические учреждения вследствие сильных духовных переживаний и затем госпитализировались, подвергаясь транквилизирующей медикализации или даже шоковой терапии, и получали  психопатологический диагноз - клеймо на всю оставшуюся жизнь. В этой атмосфере даже намёк на то, что духовные переживания  заслуживают методичного исследования и должны быть критически  изучены, учёным, подготовленным по обычному образцу, кажется нелепым. И даже само по себе выказывание к этой сфере серьёзного интереса может рассматриваться как знак недостаточного здравомыслия и способно запятнать профессиональную репутацию исследователя. Но на самом деле нет никакого научного "доказательства", что духовного измерения не существует. Неприятие его существования является, по сути, метафизическим допущением западной науки, основанным на  неправильном применении устаревшей парадигмы. По сути дела, изучение холотропных состояний вообще и надличностных переживаний в частности предоставляет более чем достаточно данных, наводящих на мысль, что допущение существования подобного измерения вполне имеет смысл  (Grof, 1985, 1988).
Посредством патологизации холотропных состояний западная наука патологизировала всю духовную историю человечества. Ведь она исходила из пренебрежительной и высокомерной установки как по отношению к духовной, обрядовой и культурной жизни существующих на протяжении тысячелетий доиндустриальных обществ, так и по отношению к духовной практике людей в нашем собственном обществе. С этой точки  зрения за всю историю всех человеческих сообществ только интеллектуальная элита западной цивилизации, поддерживающая материализм западной науки, обладает правильным и надёжным пониманием существующего. Все те же, кто не разделяет подобную точку зрения, рассматриваются как примитивные, невежественные или  введённые в заблуждение.
Методичное изучение различных видов холотропных состояний, проводимое в последние десятилетия врачами, использующими психоделическую терапию и мощные виды психотерапии переживания, танатологами, антропологами, аналитиками-юнгианцами, исследователями медитации и отрицательной обратной связи и многими другими, установило, что западная психология и психиатрия, отмахнувшись от мистических переживаний, представив их проявлениями патологии головного мозга с неизвестной этиологией, совершила серьёзную ошибку. Сделанные открытия вдохновили развитие трансперсональной психологии - дисциплины, которая взялась за непредубеждённые исследования духовности на её собственном языке, а не сквозь мутное стекло материалистической парадигмы. Трансперсональная психология серьёзно исследует и имеет отношение ко всему спектру человеческого опыта, включая холотропные состояния и все области психики: биографическую, околородовую и надличностную. Вследствие чего она более культурно чувствительна и предлагает такой способ понимания психики, который является всеобщим и применим к любому человеческому сообществу и любому историческому периоду. Она необычайно уважительно относится к духовным измерениям существующего и признаёт глубокие потребности человека в превосходящих переживаниях. И в данном случае духовные поиски представляются как понятная и закономерная человеческая деятельность.
Различия между пониманием вселенной, природы, людей и сознания,  выработанным западной наукой, и тем пониманием, что встречается в  обществах древних и доиндустриальных, обыкновенно объясняются с точки зрения превосходства материалистической науки над предрассудками и первобытным магическим мышлением туземных культур. В связи с этим атеизм рассматривается как искушенное и просвещённое  видение реальности, которого туземным культурам ещё следует достичь,  когда они получат привилегию западного образования. Но после тщательного изучения этого положения обнаруживается, что причина  подобного различия не в превосходстве западной науки, но в невежестве и неосведомлённости индустриальных обществ относительно холотропных состояний сознания. Все доиндустриальные культуры высоко чтили эти состояния и тратили много времени и энергии на попытки разработать действенные и безопасные способы их вызывания. Они обладали глубоким знанием этих  состояний, целенаправленно их совершенствовали и пользовались ими  как базовым средством в своей обрядовой и духовной жизни. Мировидение этих культур отражало не только те переживания и наблюдения, что доступны в обыкновенном состоянии сознания, но также и те, что исходят из глубоких духовидческих состояний. Современные исследования сознания и трансперсональная психология установили, что многие из этих переживаний являются подлинным проявлением обыкновенно скрытых измерений действительности и не могут быть отброшены как патологические искажения.В духовидческих состояниях переживания других реальностей или новых видов на нашу повседневную действительность столь убедительны и  неопровержимы, что у индивидов, у которых они происходили, не остаётся никакого иного выбора, кроме как включить их в своё собственное видение мира. Стало быть, именно непроизвольная или методичная подверженность переживанию холотропных состояний сознания, с одной стороны, и отсутствие таковой, с другой, разводит технологические общества и туземные культуры настолько далеко идеологически. Я ещё не встречал ни одного европейца, американца или члена какого-нибудь другого технологизированного общества, кто бы, испытав глубокое переживание сфер превосходящего, продолжал придерживаться мировоззрения западной материалистической науки. И подобная эволюция совершенно не зависит от уровня умственных способностей, типа и степени образованности.
ОПЫТ СМЕРТИ И УМИРАНИЯ:
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ, ФИЛОСОФСКИЕ И ДУХОВНЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ
Исследования  холотропных состояний вносит значительную ясность в ещё одну область, которая в прошлом имела слишком много отрицания, неприятия и с которой было связано множество недоразумений, - в вопрос о смерти и умирании. И начала подобных расхождений можно обнаружить в представлениях Зигмунда Фрейда. Ведь в своих ранних работах Фрейд придерживался мнения, что вопрос о смерти совсем не имеет отношения к психологии. По Фрейду, "Оно" осуществляет свою деятельность в области, простирающейся за пределы времени и пространства, и потому не знает и не замечает смерти. В этой связи все напасти, которые, как кажется, относятся к смерти, например, такие, как страх смерти, на самом деле таят в себе какие-то иные треволнения: смерть, желаемую кому-то ещё, страх оскопления, беспокойство о потере самообладания или боязнь всепоглощающего полового оргазма (Fenichel, 1945). В ранние годы Фрейд к тому же полагал, что исходной побуждающей  силой в психике является то, что он прозвал "принципом удовольствия", - склонность избегать неудобства и стремиться к удовлетворению. Однако позже, когда он открыл существование явлений, к которым этот принцип оказался неприменимым, таких, как мазохизм, членовредительство по отношению к самому себе или потребность в наказании, такое понимание психики стало для него полностью несостоятельным. И в борьбе с возникающими понятийными трудностями ему пришлось признать, что явления, находящиеся "по ту сторону принципа удовольствия", не могут быть поняты без включения вопроса о смерти. Так, в конце концов он разработал некую полностью новую психологию, в которой психика представляет собою поле битвы уже не между силами полового влечения и стремлением к самосохранению, но между половым влечением и тем, что он назвал "инстинкта смерти" (либидо и деструдо, или эрос и танатос). И хотя сам Фрейд рассматривал два этих принципа в качестве биологических инстинктов, на самом деле они несли в себе явные мифологические черты, нисколько не в меньшей степени, чем юнгианские архетипы (Freud, 1955, 1964). Так, в конце концов он разработал некую полностью новую психологию,  в которой психика представляет собою поле битвы уже не между силами полового влечения и стремлением к самосохранению, но между половым влечением и тем, что он назвал "инстинкта смерти" (либидо и деструдо, или эрос и танатос). И хотя сам Фрейд рассматривал два этих принципа в качестве биологических инстинктов, на самом деле они несли в себе явные мифологические черты, нисколько не в меньшей степени, чем юнгианские архетипы (Freud, 1955, 1964).
Работа с холотропными состояниями подтвердила общую догадку Фрейда насчёт психологической значимости смерти, но существенно пересмотрев, видоизменив и расширив его представления. Ею не  подтверждается существование какого-либо независимого инстинкта смерти, но она выявила, что угрожающие жизни события, такие, как ранения, хирургические операции, утопание в воде, либо дородовые и родовые кризисы, играют важную роль и в развитии личности, и в качестве источников серьёзной психопатологии. Эта работа также  обнаружила, что смерть в значительной степени представлена на надличностном уровне психики в виде памяти прошлых жизней, эсхатологических божеств и событий, а также сложных архетипических мотивов, таких, как Апокалипсис или нордический Рагнарёк.И к тому же стало ясно, что столкновение со смертью в ходе лечения обладает важными исцеляющими, преображающими и эволюционными  возможностями. Эти исследования также обнаружили, что отношение к смерти и наступление её срока оказывает важное скрытое воздействие на качество жизни человека, на иерархию его ценностей и его жизненную стратегию. Встреча со смертью в переживании, будь она символической (в медитации, психоделическом сеансе или во время холотропного дыхания) или действительной (при несчастном случае, на войне, в концентрационном лагере или во время сердечного приступа), может вести к мощному духовному раскрытию.Исследование холотропных состояний привнесло .множество волнующих озарений по различным вопросам, связанным со смертью и умиранием,таким, как феноменология околосмертных переживаний, страх смерти и его роль в человеческой жизни, жизнь человека после смерти и перевоплощение. Все эти догадки и выводы обладают огромной значимостью не только для научных дисциплин, но также и для всех нас как индивидов. Ведь трудно даже представить себе вещи, которые бы более затрагивали и всех нас вместе, и каждого индивида в отдельности, нежели смерть и умирание. В течение нашей жизни всем нам предстоит терять знакомых, друзей и близких и в конце концов столкнуться с нашей собственной биологической кончиной. Ввиду подобного положения совершенно удивительным выглядит то, что начиная с конца шестидесятых годов западная индустриальная цивилизация выказывает почти полную утрату интереса к вопросу смерти и умирания. И это верно не только в отношении простого населения, но также по отношению к учёным и специалистам, которые по долгу службы вроде бы должны были бы интересоваться этим предметом, таким, как медики, психиатры, психологи, антропологи, философы и теологи. Это безразличие даже ещё более поражает, когда мы сравним положение в нашем обществе с положением, бытовавшим в древних и доиндустриальных культурах, и представим себе, что их отношение к смерти и умиранию было диаметрально противоположно нашему. Ибо в их космологиях, философиях, мифологиях, духовной, обрядовой, да и просто обыденной жизни смерть играла необычайно важную, решающую и базовую роль. И практическая значимость подобной разницы станет очевидной, когда мы сравним положение человека перед лицом смерти в этих двух исторических и культурных средах.Личность, выросшая в западных индустриальных обществах, как правило, обладает прагматической и материалистической картиной мира или по крайней мере подвергается очень глубокому воздействию этого мировоззрения. Ведь в соответствии с положениями неврологии сознание является эпифеноменом материи, продуктом физиологических процессов в головном мозге и, таким образом, в решающей степени зависит от тела. Согласно такой точке зрения, не может быть никакого сомнения, что смерть тела, и в особенности головного мозга, является безусловным концом любого вида сознательной деятельности. Ведь если мы принимаем базовую предпосылку о первичности материи, то подобный вывод кажется логичным, очевидным и не оставляет вопросов. А вера в любой вид сознания после смерти, посмертное странствие души или перевоплощение, кажется смешной и наивной. Она отметается как плод мышления людей, принимающих желаемое за действительное и не способных принять очевидный биологический императив смерти.Подрывающее воздействие материалистической науки неединственная причина, ослабившая влияние религии в нашей культуре. Ведь, как мы ранее выяснили, западная религия также в огромно степени утратила своё переживательное содержание и в связи , этим связь со своими глубинными духовными истоками. И как следствие она стала пустой, бессмысленной и всё менее и меж соотносящейся с нашей жизнью. В таком виде она не может состязаться с убедительными доводами материалистической науки подкрепляемыми её технологическими достижениями. Религия перестала быть жизненной силой, как во время нашей жизни, так и момент смерти и умирания. Её ссылки на загробную жизнь, пребывание в аду или в раю были низведены до области волшебны сказок или учебников по психиатрии. Подобная установка вплоть до семидесятых годов действительно сдерживала возникновение интереса к переживаниям умирающих больных или индивидов, находящихся при смерти. Также хорошо известно, что околосмертные переживания оказывают  глубокое воздействие на психологическое и физическое самочувствие  выживших, как и на их мировоззрение и поведение. И все-таки эти события по уже сложившемуся распорядку никогда не обсуждаются больными, и сведения о них не рассматриваются как важная часть истории этих больных и не включаются во врачебные записи. И в большинстве лечебных учреждений не предлагается никакой психологической помощи, которая помогла бы помочь им включить в свою жизнь эти столь необычные переживания.
В западных обществах людям, претерпевающим умирание, зачастую не хватает настоящей человеческой поддержки, которая бы облегчила их  переход. Ведь мы пытаемся оградить себя от причиняемого смертью эмоционального неудобства. Индустриальный мир пытается запрятать больных и умирающих людей в больницы и дома престарелых. И упор при  этом делается зачастую вне всяких разумных пределов на системы поддержания и механического продления жизни, нежели на человечное окружение и качество проживания оставшихся дней. Семейный строй разрушен, и дети чаще всего живут вдали от родителей, бабушек и дедушек. И в критический момент общение зачастую оказывается формальным и минимальным. Именно те, кто сталкивается с самым глубоким из всех  кризисов, которые только можно представить, кризисом, охватывающим одновременно биологические, эмоциональные, межличностные, общественные, философские и духовные стороны индивидуальности,  остаются единственными, для которых подобная содержательная помощь не доступна.
Всё это происходит на более широком фоне всеми разделяемого  отрицания непостоянства и смертности, характеризующих индустриальную западную цивилизацию. Многие наши встречи со смертью дезинфицированы командами специалистов, предотвращающих её непосредственное  воздействие. В своём крайнем выражении они включают в себя посмертных брадобреев и парикмахеров, портных, экспертов по макияжу и пластических хирургов, производящих над телом невероятно многообразные корректирующие манипуляции, перед тем как выставить его перед родственниками и знакомыми.
Средства массовой информации помогают создать большую дистанцию по отношению к смерти, растворяя её в пустой статистике, прозаично сообщая о тысячах жертв, погибающих в войнах, революциях и естественных катастрофах. Кинофильмы и телевидение делают смерть ещё более банальной, наживаясь на насилии. Они анестезируют современную публику, выставляя перед нею в качестве развлечения вопреки её эмоциональной потребности бесчисленные сцены смерти, убийств и кровопролитий. Вообще условия жизни, существующие в современных технологически  развитых странах, не предоставляют ни идеологической, ни психологической поддержки людям, столкнувшимся со смертью. Это необычайно резко контрастирует с положением, в котором оказывались умирающие в древних и доиндустриальных обществах. Их космологии, философии, мифологии, как и вся их духовная и обрядовая жизнь, заключали в себе ясную весть о том, что смерть не является безусловным и безвозвратным концом всему. Умирающим они давали уверенность, что жизнь или существование в каком-то виде продолжатся  и после биологической кончины.
Эсхатологические мифологии повсеместно сходятся на том, что душа усопшего, пребывая в сознании, подвергается ряду сложных испытаний.  Посмертное странствие души иногда описывается как путешествие сквозь  чудесные края, которые несут в себе сходство с земными странами, в  иных же случаях - как встречи с различными архетипическими существами либо как движение через последовательность холотропных состояний сознания. В некоторых случаях душа достигает в потустороннем какого-то временного пристанища, наподобие христианского чистилища, или лок в тибетском буддизме, в других же - вечного обиталища: неба, рая, ада или царства солнца. Многие культуры независимо друг от друга развили совокупность верований в метемпсихоз, или перевоплощение, которое заключается в возвращении единицы сознания на Землю на иной жизненный срок. Кажется, что все доиндустриальные общества единодушны насчёт того, что смерть не крушение и не конец всему, а только лишь важный  переход. И переживания, связанные со смертью, рассматривались как посещения значимейших измерений действительности, которые, несомненно, заслуживают того, чтобы быть пережитыми, изученными и тщательно закартографированными. Умирающие были знакомы с эсхатологическими картографиями собственных культур, поскольку у шаманов были свои карты посмертных стран, а утонченные описания восточных философских систем были представлены в книгах, таких, как тибетская книга "Освобождения посредством слушания на переходе" (Бардо Тодрол).
Эта интересная книга тибетского буддизма представляет собою яркую противоположность по отношению к исключительно прагматическому  подчёркиванию производительной жизни и отрицанию смерти, характеризующим западную цивилизацию. Она описывает момент смерти  как уникальную возможность для духовного освобождения от круговоротов смерти и перерождения или в случае, если мы не достигаем освобождения, как событие, которое предопределит характер нашего следующего воплощения. В этой связи можно рассматривать промежуточные состояния между жизнями (бардо) как определенным  образом более значимые, нежели воплощённое существование. И потому существенно важно за время нашей жизни подготовиться к этому моменту при помощи целенаправленной духовной практики. Другой важной стороной древних и доиндустриальных культур, накладывающих свой отпечаток на переживания умирающего, является признание смерти неотъемлемой частью жизни. Люди, живущие в этих культурах, на протяжении своей жизни обычно проводят много времени вокруг людей умирающих, приводят в порядок мёртвые тела, наблюдают кремацию и живут рядом с останками мёртвых. А для представителя Запада посещение такого места, как Варанаси, где подобное отношение выражено со всей своей необычайной откровенностью, может оказаться глубоко разрушающим переживанием. Люди доиндустриальных культур, как правило, умирают в окружении большой семьи, рода или племени. И таким образом они могут получить  значимую эмоциональную поддержку от близких родственников и друзей. Также важно упомянуть о духовно-психической помощи, обеспечиваемой мощными обрядами, проводящимися во время смерти. Эти процедуры предназначаются для того, чтобы поддержать индивидов перед их последним переходом или Чрезвычайно важной составляющей, влияющей на отношение к смерти и переживанию умирания в доиндустриальных культурах, было существование разнообразных способов научения умиранию в переживании, задействующих холотропные состояния сознания. К ним  относятся:

                Шаманские приёмы
                Ритуалы перехода
                Мистерии смерти и возрождения
                Различные духовные практики
                Книги для мёртвых

  Из наших предыдущих обсуждений шаманизма мы выяснили, что  новообращённые шаманы вводятся в переживание потустороннего во время своей посвятительной шаманской болезни. Она случается непроизвольно или вызывается различными методами во время обучения у старших шаманов. После того как они пройдут посвящение и успешно примут произошедшее с ними духовно-психическое превращение, они обретут способность входить в холотропные состояния по своей собственной воле и сопровождать других членов племени в их духовидческих странствиях.
В литературе, посвящённой шаманизму, существует общее согласие  насчёт того, что область переживаний, посещаемая в этих внутренних странствиях, тождественна стране, которую пересекают во время посмертного странствия души. Стало быть, переживания шаманов и их пациентов могут рассматриваться как переживательное научение умиранию.
Антропологи, проводящие полевые исследования среди туземных культур, подробно описали ритуалы перехода - мощные обряды, которые в этих культурах проводятся регулярно в моменты происходящих в жизни значимых переходов. Голландский антрополог Арнольд ван Геннеп, изобретший само понятие ритуалы перехода, показал, что среди доиндустриальных народов они практически повсеместны (van Gennep, 1960). И внешняя символика ритуалов перехода кружится вокруг троицы: рождение-секс-смерть. А внутренние переживания посвящаемых представляют собой различные сочетания околородовых и надличностных составляющих, и их общим знаменателем является глубинное  противоборство со смертью и последующее превосхождение. Таким образом, люди, живущие в культурах, проводящих ритуалы перехода, на протяжении всей своей жизни имеют многочисленные переживания духовно-психической смерти и возрождения, перед тем как окажутся  перед лицом своей биологической кончины.
            Переживания духовно-психической смерти и возрождения, подобные  переживаниям шаманов и участников ритуалов перехода, также играют ключевую роль в древних мистериях смерти и возрождения. И как мы ранее уже выяснили, существовали они во многих частях мира и были основаны на мифологических историях о божествах, олицетворяющих смерть и возрождение, таких, как Инан-на и Таммуз, Исида и Осирис, Плутон и Персефона, Дионис, Аттис и Адонис или Кетцалькоатль и герои-близнецы майя. Эти мистериальные религии были широко распространены и играли важную роль в древнем мире. Известность мистериальных религий очевидна хотя бы из того факта, что число посвящаемых, участвующих каждые пять лет в мистериях в Элевсине, превышало три тысячи человек. Вот как восхвалялись эти таинства в эпической поэме, известной как "Гомеровский гимн Деметре", написанной в седьмом веке до нашей эры неизвестным  автором: "Счастливы те из людей земнородных, кто таинство видел. Тот же, кто им не причастен, до смерти не будет во веки доли подобной  иметь в многосумрачном царстве подземном". Греческий поэт Пиндар писал о посвящении в Элевсине: "Счастлив же тот из людей, кто, эти таинства видев, стопы свои направляет в подземное царство. Богу подобно знает он - жизни конец одаряется новым началом". Точно так же свидетельство великого греческого поэта и драматурга Софокла подтверждает то глубочайшее воздействие,  которое повергающее в трепет переживание элевсинских таинств оказывало на посвящаемых: "Трижды же счастливы смертные, кто эти таинства видев, в Аид направляется, ибо только для них предуготована жизнь в многосумрачном царстве подземном. Для остальных - вся она  зло и страданье" (Wasson, Hoffman and Ruck, 1978). Тогда как гомеровский гимн и высказывания Пиндара и Софокла упоминают значения таинств при встрече со смертью, знаменитый  римский .философ, государственный деятель и законодатель Марк Туллий  Цицерон в своём труде "De legibus" подчеркивал то влияние, которое  это переживание оказало на его жизнь и на жизни многих других: "Нет ничего превыше этих таинств. Ибо они смягчили наш нрав и умерили наши привычки, они заставили нас пройти от варварского состояния к истинной человечности. Они не только показали нам, как жить радостно, но и научили нас умирать с надеждой" (Cicero, 1977).
Другой важной мистериальной религией античности был культ Митры - религия, родственная христианству и его очень серьёзный соперник в момент его становления мировой религией. На вершине своего расцвета  в третьем веке нашей эры влияние этого культа простиралось от Средиземного моря до Балтийского. Около двух тысяч mithraea -
подземных святилищ, в которых проводились митраистские обряды, - были открыты и исследованы археологами. Эти mithraea можно обнаружить от берегов Чёрного моря до rop Шотландии и границ пустыни Сахара (Ulansey, 1989).
  Особенный интерес надличностно направленных исследователей вызывают  практики различных мистических традиций и великих философий Востока:  разных видов йоги, буддизма, даосизма, суфизма, христианской  мистики, каббалы и многих других. Эти учения развили действенные виды умозрения, медитации в движении, молитв, дыхательных упражнений и других техник, легко вызывающих холотропные состояния сознания с глубокими духовными составляющими. Подобно переживаниям шаманов, посвящаемых в ритуалах перехода и неофитов древних таинств, эти приёмы предоставляют возможность встречи со своей бренностью и смертностью, преодоления страха смерти и коренного изменения своего бытия в мире.
  Описание источников, доступных умирающим людям в доиндустриальных культурах, не было бы полным без упоминания книге мёртвых, таких, как тибетская "Бардо Тодрол", египетская "Перт ем хру", ацтекский "Кодекс Борджиа" или европейское "Ars moriendi". Когда западные ученые впервые прочитали древние книги мёртвых, они их посчитали вымышленными описаниями посмертного странствия души и в качестве таковых выдающими желаемое за действительное измышлениями тех людей, которые не способны принять) зловещую реальность смерти. И их  отнесли к категории волшебных сказок, воображаемых творений человеческой мечты, которые, конечно же, обладали определённой художественной красотой, но не имели никакого основания в повседневной действительности и никакой практической значимости. Более глубокое изучение этих текстов открыло, что они использовались как путеводители применительно к священным таинствам и| духовным практикам и очень правдоподобно описывали переживания посвящаемых и практикующих. И в этом новом свете самопредставление книг мёртвых руководствами для умирающих кажется просто искусной уловкой, придуманной жрецами для того, чтобы затемнить их действительное предназначение и охранить от непосвящённых их откровение и более глубокий эзотерический смысл. Но, очевидно, остается вопрос, как же всё-таки выявить подлинную природу процедур, употребляемых древними духовными учениями для вызывания этих состояний.
Современные исследования, сосредотачивающиеся на холотропных  состояниях, совершают в этой загадочной области новые неожиданные  открытия. Методичное изучение переживаний во время психоделических сеансов, мощные нелекарственные виды психотерапии и непроизвольно происходящие духовно-психические кризисы показывают, что во всех  этих обстоятельствах люди могут встретиться с целым спектром необычных переживаний, включающих эпизоды предсмертных мук и умирания, схождение в ад, представание пред судом Божиим, возрождения, достижения небесных сфер и столкновение с воспоминаниями из прошлых воплощений. И эти состояния поразительно напоминают те, что описываются в эсхатологических книгах древних и доиндустриальных культур.
  Тимоти Лири, Ричард Олперт и Ральф Мецнер были настолько поражены параллелями между ЛСД-переживаниями и состояниями, описываемыми в "Бардо Тодрол", что даже свою книгу об этом предмете озаглавили "Психоделическое переживание: руководство на основе Тибетской книги мёртвых" и на самом деле использовали пассажи из этой книги для составления указателя по темам своих ЛСД-переживаний. Другой недостающий кусочек мозаики дала танатология - молодая научная дисциплина, целенаправленно изучающая смерть и умирание. Танатологические исследования околосмертных состояний показывают, что переживания, связанные с положениями, угрожающими жизни, несут в себе глубинное сходство с описаниями, содержащимися в древних книгах мёртвых, а также с тем, что рассказывают люди, принимавшие участие в психоделических сеансах и в современной психотерапии переживания. Самыми замечательными из этих открытий оказались неоднократные наблюдения способности сознания, освобождённого от телесной  оболочки, наблюдать происходящее в непосредственном окружении и в отдалённых местах.Эти наблюдения подтверждают одно утверждение тибетской "Бардо Тодрол", которое прежде казалось фантастическим и нелепым. Согласно этой книге, когда мы умираем, мы оставляем границы физического тела  и живём в теле бардо. В этом новом виде мы можем беспрепятственно перемещаться в любое место на земле и в то же время сохранять свою способность воспринимать окружающее. Таким образом, современные  исследования сознания устанавливают, что эсхатологические книги на самом деле являются картами внутренних местностей психики, погруженной в глубокие холотропные состояния, в том числе и связанные с биологическим умиранием. Можно провести всю свою жизнь, не пережив этих состояний или даже не зная об их существовании, пока во время биологической смерти не будешь в них ввергнут. Однако некоторые люди в состоянии исследовать эти местности переживаний даже тогда, когда еще живы. Средствами, дающими такую возможность, являются психоделические вещества, мощные виды психотерапии переживания, серьёзные духовные практики и участие  в шаманских камланиях. У многих людей схожие переживания происходят непроизвольно, без какой-либо известной причины, во время духовно-психических кризисов (духовных обострений).
Все эти обстоятельства дают возможность глубокого исследования в переживании внутренних местностей психики в то время, когда мы находимся в силе и в здравии, и потому встреча со смертью во время нашей биологической кончины не становится для нас полной  неожиданностью. Немецкий монах-августинец семнадцатого века Абрахам  а Санкта Клара лаконично выразил значение переживательной практики умирания: "Человек, умирающий перед тем, как он умирает, не умирает, когда он умирает".Такое "умирание перед умиранием" обладает двумя важными последствиями: оно освобождает нас от страха смерти и меняет наше отношение к ней. И это значительно облегчает нам переживание действительного оставления тела в момент нашей биологической кончины. В то же самое время исчезновение страха смерти преображает также и наш способ жизни в мире. Таким образом, нет никакого основополагающего различия между подготовкой к смерти и практикой умирания, с одной стороны, и духовным деланием, ведущим к просветлению, с другой. По этой причине древние книги мёртвых могли использоваться и при тех, и при других обстоятельствах.
Благодаря всем рассмотренным нами причинам многие стороны жизни доиндустриальных культурах значительно облегчают психологическое положение умирающих людей по сравнению с западной технологической  цивилизацией. И естественно, вопрос, который возникает незамедлительно: не заключается ли подобное преимущество в отсутствии достоверных сведений о природе действительности и в самообмане принятия желаемого за действительное. Но если бы это было так, то значительная часть наших трудностей перед лицом смерти была бы просто данью, которую нам приходится платить за наше более глубокое знание всеобщего положения вещей. И тогда нам следовало бы предпочесть нести на себе все неудобные последствия знания истины.  Однако более тщательное рассмотрение существующих свидетельств показывает, что это далеко не тот случай. Как мы выяснили в предыдущей главе, единственной важнейшей причиной, ответственной за разительные различия между картиной мира западной  культуры и всех других человеческих сообществ на протяжении истории, является отнюдь не превосходство материалистической науки над первобытными предрассудками, но наше глубокое невежество относительно холотропных состояний. И единственным способом, которым может поддерживаться материалистическое монистическое мировоззрение западной науки, является целенаправленное сокрытие и ложная интерпретация всех свидетельств, предоставляемых исследованиями сознания, независимо от того, располагаются ли их истоки в истории, антропологии, сравнительном изучении религий или в различных новых областях исследований, таких, как парапсихология, танатология, психоделическая терапия, отрицательная обратная связь, отключение органов чувств, психотерапии переживаний или работа с индивидами, претерпевающими духовно-психические кризисы. Постоянное использование разных видов холотропных состояний, характеризующее обрядовую и духовную жизнь древних и туземных  культур открывает в переживании доступ к богатейшему спектру надличностных переживаний. Что в этом случае неизбежно приводит к пониманию природы действительности и взаимосвязи между сознанием и материей, которые коренным образом отличаются от системы представлений индустриальных сообществ.Ни одного западного традиционно настроенного профессора, который проводил широкую работу, включающую в себя надличностные переживания, и продолжал бы поддерживать расхожее научное понимание сознания, человеческой психики и природы действительности, мне так и не удалось встретить. Таким образом, различие во мнениях насчёт возможности существования сознания после смерти точно отражает  различия в установке по отношению к холотропным состояниям и в степени приобретения их личного опыта.
Давайте кратко рассмотрим эти наблюдения, поступающие из различных  областей исследований, которые опровергают материалистическое  предположение, что биологическая смерть представляет собою окончательное завершение любого рода существования и сознательной деятельности. В любом исследовании такого рода важно сохранять ум открытым и сосредотачиваться насколько возможно на доступных для
наблюдения фактах. Некая же непоколебимая априорная приверженность существующей парадигме, которой характеризуется подход подавляющего большинства учёных в этой области, есть отношение, хорошо нам известное по установкам религиозных фундаменталистов. Но в отличие  от сциентизма подобного рода наука в подлинном смысле слова открыта для непредвзятых исследований любых существующих явлений и в любой области действительности, чтобы самой оказаться вполне пригодной для  подобного предприятия. Имея это в виду, мы можем разделить  существующие свидетельства на две категории: переживания и наблюдения, опровергающие традиционное понимание природы сознания и его взаимосвязи с материей; переживания и наблюдения, относящиеся непосредственно к сохранению сознания после смерти.
Переживания и наблюдения, опровергающие традиционное понимание
природы сознания и его взаимосвязи с материей
Работа с холотропными состояниями сознания накопила огромный корпус свидетельств, которые представляют собою серьёзное опровержение материалистического монистического мировоззрения, созданного  западной наукой, и в особенности её веры в первичность материи по отношению к сознанию. Большая часть этих данных поступила из области  исследований надличностных переживаний и связанных с ними наблюдений. Эти сведения наводят на мысль о насущной необходимости коренного пересмотра наших общепринятых представлений о природе сознания и его взаимосвязи с материей и головным мозгом. И тогда как материалистическая парадигма западной науки была базовым препятствием для любой объективной оценки данных, связанных со смертью и умиранием, исследование надличностных переживаний всё же имеет, хоть и не прямое, отношение к танатологии.
Как мы выяснили, в надличностных переживаниях становится возможным превосхождение общепринятых ограничений телесного эго, трёхмерного пространства и линейного времени. Исчезновение пространственных границ может вести к подлинным и убедительным отождествлениям с другими людьми, животными различных видов, с жизнью растений и даже неорганическими веществами и процессами. Также можно превзойти временные границы и пережить эпизоды из жизни животных или человеческих предков или коллективные, расовые и кармические воспоминания. Кроме того, надличностные переживания могут вовлекать нас в архетипические области коллективного бессознательного и способствовать встречам с яростными и радостными божествами различных культур и посещению мифологических царств. И во всех типах подобных переживаний открывается возможность доступа ко всецело новым сведениям о затрагиваемых явлениях, которые намного превосходят всё, что перед тем за всю нашу жизнь мы могли получить  обычными способами. Изучение сознания, которое может распространяться за пределы тела, сохраняя при том свою способность к восприятию окружающего и накоплению опыта ("тета-сознание" Уильяма Ролла или "долгое тело" индейцев-ирокезов) необычайно значимо для вопроса о жизни после смерти, так как, скорее всего, именно эта часть человеческой личности переживает смерть. Согласно материалистической науке, для любой памяти требуется материальная подкладка, такая, как нейроны головного мозга или молекулы ДНК в генах. Тем не менее невозможно вообразить никакого материального посредника для сведений, сообщаемых различными видами вышеописанных надличностных переживаний. Такие сведения явно не были получены за время нашей жизни общепринятыми способами - то есть посредством органов чувств, анализа и синтеза. И кажется, независимо от материи, возможно, в поле самого сознания или в неком ином виде поля, существует то, что в настоящее время нашими научными инструментами не может быть определено. Наблюдения из области изучения надличностных переживаний подтверждаются свидетельствами, поступающими из других областей  исследования. Опровергая базовые метафизические предположения ньютоновско-картезианского мышления, некоторые учёные всерьёз изучают такие возможности, как "память без материальной подкладки" (von Foerster, 1965), "морфогенетические поля", которые не могут быть определены никакими измерительными приборами, доступными современной науке (Sheldrake, 1981), и субквантовое "пси-поле", содержащее полную топографическую запись всех событий, составляющих историю вселенной (Laszlo,1993). В этом отношении особенно интересен доклад Шелдрейка "Может ли наша память сохраняться после смерти нашего мозга?", специально посвященный тому, что, как оказывается на самом деле, достоверные доказательства насчёт того, что воспоминания  располагаются в мозге, отсутствуют полностью (Sheldrake, 1990). Традиционная академическая наука описывает людей как высокоразвитых животных и одновременно как биологические думающие машины. Если мы принимаем в расчёт только переживания и наблюдения из хилотропных состояний сознания, которые господствуют в нашей обыденной жизни, то мы оказываемся ньютоновскими объектами, состоящими из атомов, молекул, клеток, тканей и органов. Однако надличностные переживания  в холотропных состояниях сознания ясно указывают, что каждый из нас может также проявлять способности поля сознания, которое превосходит пространство, время и линейную причинность.Таким образом, новая, более полная формула, отдалённо перекликающаяся с парадоксом волны-частицы в современной физике, описывает людей как парадоксальных существ, состоящих из двух взаимодополнительных сторон. В зависимости от обстоятельств они могут выказывать и свойства ньютоновских объектов ("хилотропная сторона"), и свойства бесконечных полей сознания ("холотропная сторона"). Точность каждого из этих описаний зависит от состояния сознания, в котором эти наблюдения делаются. И тогда получается, что  в физической смерти, по всей видимости, завершается хилотропное функционирование, в то время как холотропные возможности находя  своё полное выражение.

Переживания и наблюдения, относящиеся непосредственно к сохранению
сознания после смерти. Феномены на пороге смерти

  Исследователи рассказывают о самых разных интересных явлениях, происходящих в момент смерти. К ним относятся, например,  многочисленные рассказы о людях, которые вскоре после смерти являлись их родственникам, друзьям и знакомым. По статистике, такие явления в значительной массе происходят в течение примерно двенадцати часов после смерти этих людей (Sidgwick, 1894). Также существует множество свидетельств о необъяснимых физических  событиях, происходящих в момент смерти: останавливаются или начинают идти часы, звонят колокола, падают со стены картины и фотографии - что, по-видимому, возвещает о смерти человека (Bozzano, 1948). Индивиды накануне смерти часто переживают встречи со своими мёртвыми  родственниками, которые, кажется, радушно принимают их в будущем  мире. Эти предсмертные видения необыкновенно достоверны и убедительны. Часто за ними следует состояние эйфории, и, по всей видимости, они облегчают переход к умиранию. Обычное же возражение состоит в том, что подобного рода видения являются воссозданием  образов родственников и друзей, приходящих из воспоминаний, или плодом воображения. По этой причине исследователи уделяли много  внимания видениям, в которых частью "приветствующего собрания" было лицо, о чьей смерти не знал умирающий индивид. В парапсихологической литературе подобные наблюдения относятся к случаям "переживания в Дарьене" (Cobbe, 1877).
Особенно интересны околосмертные переживания (ОСП), которые случаются приблизительно у одной трети людей, столкнувшихся с различными видами обстоятельств, внезапно угрожающих жизни, таких, как автомобильные аварии, утопление, сердечные приступы или  остановка сердца во время хирургических операций. Раймонд Моуди, Кеннет Ринг, Майкл Сейбом, Брюс Грейсон и другие провели обширные  исследования подобных явлений и описали характерные образцы такого  переживания. Как правило, оно начинается с переживания выхода из тела, различного вида обзора собственной жизни и прохода сквозь тёмный туннель.Его надличностная кульминация включает в себя встречу со светящимся божественным существом, осознавание суда над собой с этической оценкой своей жизни и посещение различных превосходящих сфер. В  отдельных случаях некоторые составные части этого общего образца могут пропускаться. Менее часто встречаются болезненные, вызывающие тревогу адские виды ОСП (Grey, 1985; Bache, 1999). Кристофер Баше выдвигал предположение, что неблагоприятные ОСП представляют собой усечённую и неполную разновидность, в которой обратный обзор жизни  не идёт дальше уровня неблагоприятных перинатальных матриц.
В нашей программе психоделической терапии неизлечимых больных раком, проведённой в Мэрилендском центре психиатрических исследований в Балтиморе, нам удалось получить некоторые интересные свидетельства  насчёт сходства ОСП с переживаниями, вызываемыми психоделическими веществами. Мы наблюдали несколько пациентов, у которых прежде были психоделические переживания, а затем - настоящие ОСП, когда их болезнь зашла ещё дальше (в частности, в момент остановки сердца во время хирургической операции по удалению метастатической опухоли, сдавливающей мочеточник). Они рассказывают, что эти два положения очень похожи, и описывают психоделические сеансы как неоценимое переживательное научение умиранию (Grof and Halifax, 1977). Самой необычайной и захватывающей стороной ОСП являются случаи переживаний "правдивого" выхода из тела (ПВИТ). Это понятие употребляется для переживаний освобожденного от телесной оболочки сознания с точным сверхчувственным восприятием окружающего.
Танатологические исследования неоднократно подтверждали, что у людей, находившихся без сознания или даже в состоянии клинической смерти, были ПВИТ, во время которых они наблюдали сверху свои тела и процедуры по их спасению или даже события, происходившие в других частях того же самого здания или в более отдалённых местах. Исследования, проведённые Кеном Рингом, недавно добавили к этим наблюдениям ещё одно интересное измерение. Было установлено, что от рождения слепые люди могли во время околосмертных переживаний иметь видения, включая и такие, достоверность которых была признана  действительной согласованным подтверждением (Ring and Valarino, 1998; Ring and Cooper, 1999). Таким образом, современные танатологические исследования подтвердили классические описания ПВИТ, которые обнаруживаются в духовной литературе и философских сочинениях всех эпох. Случаи правдивых переживаний выхода из тела не ограничиваются состояниями близости смерти, роковыми обострениями и эпизодами клинической смерти. Они могут появляться во время сеансов мощной  психотерапии переживания, такой, как первичная терапия, рибёфинг, или холотропное дыхание, в связи с переживаниями, вызванными психоделиками, в особенности кетамином - диссоциативным анестетиком, а также непроизвольно. Такие события в жизни индивида могут представлять собой отдельные, ни с чем не связанные эпизоды или происходить неоднократно как часть кризиса психического раскрытия или другого рода духовного обострения. Самым известным исследователем переживаний выхода из тела был Роберт Монро, который после многолетних непроизвольных переживаний странствий вне тела создал электронные лабораторные приборы, их  вызывающие, и основал отдельный институт в Фейбере, в штате Виргиния, где их можно было целенаправленно изучать. Он описал свои  опыты с этими феноменами в ряде книг (Мопгое, 1971, 1985, 1994). Подлинность переживаний выхода из тела была доказана путём контролируемых клинических исследований, таких, как эксперименты хорошо известного психолога и парапсихолога Чарлза Тарта с госпожой 3. в Калифорнийском университете в Дейвисе (Tart, 1968) и перцепционными тестами, проводимыми Карлис Оузис и Д. Маккормиком с Алексом Тейнусом (Osis and McCormick, 1980). Переживания выхода из тела со случаями подтверждаемого сверхчувственного восприятия окружающего обладают особой значимостью для вопроса о сознании после смерти, так как они убедительно доказывают, что сознание может действовать независимо от тела.
Согласно западному материалистическому мировоззрению, сознание - это продукт происходящих в головном мозге нейрофизио-логических процессов, и нелепо считать, что оно может якобы оторваться от тела, стать независимым и способным к сверхчувственному восприятию. И всё же именно это происходит во многих хорошо задокументированных  случаях ПВИТ. Люди, у которых был ПВИТ, оказывались на волосок от  смерти, но, естественно, в действительности не умирали. Тем не менее кажется вполне разумным сделать вывод, что, если сознание может  действовать независимо от тела во время жизни, оно способно делать то же самое также и после смерти.
Переживания прошлых жизней
Категория надличностных переживаний, которая имеет непосредственное отношение к вопросу о сохранении сознания после смерти, включает волнующее повторное проживание эпизодов из более ранних исторических периодов и различных стран света, связанное с ощущением личного воспоминания. Эти переживания влекут за собой важные следствия для понимания природы сознания и для теории и практики психиатрии, психологии и психотерапии. Нет никакого сомнения, что последствия переживаний такого рода составляют эмпирическую основу для широко распространённой веры в перевоплощение. Повсеместное историческое и  географическое распространение этого верования показывает, что это очень значимое культурное явление.
Представление о карме и перевоплощении является камнем преткновения в индуизме, буддизме, джайнизме, сикхизме, зороастризме, в тибетском буддизме Ваджраяны и в даосизме. Схожие представления можно найти в таких географически, исторически и культурно разделённых сообществах, как различные африканские племена, коренные американские индейцы, доколумбовы культуры Америки, гавайские кахуна, сообщества бразильской умбанды, галлы и друиды. В Древней Греции с этим соглашались несколько важнейших школ мысли. Среди них были пифагорейцы, орфики и платоники. Это учение было также принято ессеями, фарисеями, караимами и другими еврейскими и полуеврейскими  группами и составило значительную часть каббалистической теологии средневекового еврейства. Его также придерживались неоплатоники и гностики. Для индуистов и буддистов, как и для непредубеждённых и широко осведомлённых современных исследователей сознания, перевоплощение не вопрос веры, но эмпирическое заключение, основанное на совершенно конкретных переживаниях и наблюдениях. Эти сведения были предметом  многочисленных статей и книг. Согласно Кристоферу Баше, свидетельства в этой сфере настолько богаты и необычайны, что те  учёные, которые не размышляют над вопросом о перевоплощении, сами заслуживают серьёзной проверки, не являются ли они "несведущими или же тупоголовыми" (Bache, 1988). Ввиду теоретической значимости этой проблемной области и её в высшей степени противоречивой природы  совершенно необходимо тщательно и критично изучить существующие свидетельства, перед тем как делать какое-либо заключение и суждение относительно кармы и перевоплощения. Непроизвольные воспоминания прошлой жизни у детей. Важные свидетельства, подкрепляющие представление о перевоплощении, дают  исследования многочисленных случаев с маленькими детьми, которые,  как кажется, помнят и описывают свою предыдущую жизнь в ином теле, ином месте и с другими людьми. Эти воспоминания обычно возникают непроизвольно вскоре после того, как эти дети начинают говорить.
            Зачастую в жизни таких детей это вызывает серьёзные трудности и может быть связано с "перенесёнными патологиями", такими, как фобии и конкретные психосоматические симптомы. Во многих случаях истории из прошлой жизни, которые эти дети рассказывают, кажется, объясняют  необъяснимые иначе их тяготения и пристрастия, странные реакции на некоторых людей и обстоятельства или различные особенности характера у таких детей в их настоящей жизни. Случаи такого рода изучались и описывались детскими психиатрами. Но между пятью и восемью годами доступ к подобным воспоминаниям обычно исчезает.Ян Стивенсон, профессор психологии Виргинского университета в Шарлотсвилле, Вирджиния, провёл тщательное изучение более чем трёх тысяч подобных случаев и изложил это в работах "Двадцать случаев перевоплощения", "Невыученные языки" и "Дети, что помнят предыдущие жизни" (Stevenson, 1966, 1984 and 1987). Из столь богатого материала он выбрал только несколько сотен случаев, потому что остальные не соответствовали тем высочайшим критериям, которые он установил для себя в своих исследованиях. Какие-то из случаев были исключены из-за того, что семья получала выгоду либо денежную, либо в смысле социального престижа или общественного внимания, другие же - из-за того, что Стивенсон обнаруживал какое-то связующее лицо, которое могло бы осуществлять психическую связь. Дополнительными причинами были противоречивые свидетельства, ложные воспоминания (криптомнезия), сомнительные свидетели или намеки на обман. Только  самые убедительные случаи были включены в его окончательные отчёт. Открытия исследований Стивенсона были необыкновенно примечательны. Через независимое расследование ему удалось подтвердить, и часто с невероятными подробностями, истории детей, рассказываемые ими об их предыдущих жизнях, хотя во всех сообщаемых случаях он совершенно исключил возможность того, что они могли получать какие-либо сведения обычными способами. В некоторых случаях он на самом деле  брал детей в деревню или город, которые они помнили из своей предыдущей жизни. Хотя они никогда не были там в их настоящей жизни, они были знакомы с топографией места, были способны отыскать дом, в котором они, по их утверждениям, жили, узнать членов своей "семьи" и соседей, знали их имена. Согласно Стивенсону, причиной, по которой дети помнили свои  предыдущие жизни, могли быть драматические обстоятельства, складывавшиеся вокруг их смерти, в особенности те, что включали в  себя потрясение, которое "просто может прорываться сквозь амнезию".
И то, что самые яркие воспоминания обычно включают в себя события, непосредственно служащие причиной смерти, кажется, подкрепляет подобное объяснение. Кристофер Баше в своей последней книге "Тёмная ночь, ранняя заря: шаги к глубокой экологии ума" проделал подробное  исследование свидетельств Стивенсона. Он выдвинул предположение, что умирание может проходить несколько стадий и что в случаях Стивенсона его протекание оказывалось прерванным и незавершенным. Втянутым в  него индивидам не удалось полностью разорвать свои связи с земным уровнем и перейти в другие измерения действительности. И у всех их новое воплощение происходило через относительно короткий период времени и в непосредственной близости от места, где они жили ранее (Bache, 1999).  Как правило, эти дети не знают ничего о событиях, произошедших в той  жизни, что текла вокруг прежней личности, после её смерти. Это очень важный момент для решения вопроса о том, не воссоздают ли они бессознательно подробности этой жизни посредством телепатического  считывания мыслей тех, кто знал усопшего или владеет этими подробностями в качестве простых воспоминаний. Может быть, самое сильное свидетельство в подтверждение гипотезы о перевоплощении содержится в последней книге Стивенсона. Она сосредоточена на частой встречаемости поразительных родимых пятен у этих детей, отражающих ранения и другие события из вспоминаемой жизни (Stevenson, 1997).
            При оценке этих свидетельств необходимо подчеркнуть, что случаи  Стивенсона происходили не только из "первобытных" или "экзотических" культур, с априорной верой в перевоплощение, но также и из западных стран, включая Великобританию и Соединённые Штаты. Его исследования отвечают высоким критериям и заслужили большое уважение
            Непроизвольные воспоминания прошлых жизней у взрослых. Яркое непроизвольное проживание воспоминаний прошлой жизни чаще всего происходит во время приступов надличностных кризисов (духовных обострений). Тем не менее припоминания различной степени могут также случаться и в более или менее обычных состояниях сознания при обыденных житейских обстоятельствах. Они могут отличаться от внезапного чувства знакомости места, которое человек в настоящей  жизни не посещал никогда, до появления сложных воспоминаний о прежде неизвестных временах и краях. Академическая психиатрия и нынешние  теории личности основываются на "одномерном временном видении". Традиционные специалисты, конечно же, осведомлены о существовании переживаний прошлых жизней, но рассматривают и трактуют их как галлюцинации и обман чувств, а стало быть, как указания на серьёзную  психопатологию.

Вызываемые воспоминания прошлых жизней у взрослых.

Переживания прошлых жизней можно извлечь при помощи широкого набора приёмов,  которые содействуют доступу к глубоким уровням психики. Среди них медитация, гипноз, психоделические вещества, чувственная изоляция, телесная работа и разнообразные психотерапии переживания, такие, как первичная терапия, рибёфинг или холотропное дыхание. Переживания  такого рода нежданно-негаданно возникают во время сеансов у терапевтов, которые никогда не работали с воспоминаниями прошлых  жизней и даже не обязательно верят в них. Таких терапевтов они могут застать врасплох, явившись для них неприятно поражающей неожиданностью. Также возникновение воспоминаний прошлых жизней полностью независимо от прежних философских и религиозных верований субъекта. Вдобавок эти феномены проявляются в том же самом потоке, что и точные воспоминания юности, детства, младенчества, рождения и предродовой поры, содержание которых зачастую может быть надёжно  удостоверено. Иногда воспоминания прошлых жизней сосуществуют или чередуются с околородовыми феноменами (Grof, 1988, 1992).
Итак, существуют важные причины, чтобы предположить, что  воспоминания о прошлых жизнях являются подлинными феноменами sui generis, которые имеют важные последствия для психологии и психотерапии из-за их эвристических и терапевтических возможностей. Они могут ощущаться как настоящие и необычайно подлинные, и зачастую способствуют доступу к точным сведениям о различных периодах истории, культурах и даже конкретных исторических событиях. Природа и качество этих сведений подчас превосходят образованность затронутых индивидов и включают в себя подробности, из которых становится ясно, что они не были получены обычными способами. Также кармическое содержание часто вовлекается в патогенез различных недугов эмоционального, психосоматичаского и межличностного  характера, как мы ранее видели в истории с Норбертом. И наоборот, проживание переживаний о прошлых жизнях обладает большими терапевтическими возможностями. Во многих случаях оно излечивает тяжелые симптомы, на которые не смогла значительно повлиять терапевтическая работа, сосредоточенная на их биографических и околородовых корнях.

Тибетские практики, связанные с вопросом о перевоплощении.

Тибетская духовная литература содержит несколько интересных повествований, которые наводят на мысль, что наставники, достигшие духовных вершин, способны обретать значительные знания, связанные с событием перевоплощения, и развивать способность в определённой степени осуществлять управление его течением. Это включает способность определения времени их смерти, предсказания или даже избрания времени и места их следующего воплощения и сохранения сознания в промежуточных состояниях между смертью и следующим воплощением  (бардо). А, в свою очередь, другие совершенные тибетские монахи могут посредством различных знаков, получаемых в снах, медитации или другими способами определить ребёнка, который является перевоплощением Далай-Ламы, или тулку, и его местонахождение. Затем  ребёнка подвергают проверке, во время которой он должен правильно определить, какие же из набора схожих вещей принадлежали умершему. Эти необычайные характеристики переживаний прошлых жизней неоднократно подтверждались независимыми наблюдателями. Тем не менее все эти впечатляющие данные не обязательно составляют окончательное "доказательство" того, что мы переживаем смерть и перевоплощаемся как та же самая отдельная единица сознания или та же самая  индивидуальная душа. Такой вывод - только одно из возможных толкований существующих свидетельств. В сущности, это то же самое положение, как и то, с каким мы сталкиваемся в науке, где у нас имеются наблюдаемые факты, и мы подыскиваем теорию, которая могла бы объяснить их и поместить в некую складную понятийную схему.
Одно из базовых правил современной философии науки гласит, что теорию никогда не следует путать с действительностью, каковую она описывает. История науки ясно показывает, что всегда существует более чем один способ истолковывать полученные данные. В изучении феноменов прошлых жизней, как и в любой другой области исследований, мы должны отделять наблюдаемые факты от теорий, которые пытаются придать им смысл. К примеру, падение предметов - это наблюдаемый факт, тогда как теории, пытающиеся объяснить, почему это происходит, несколько раз менялись в ходе истории и, несомненно, изменятся ещё.
Существование переживаний прошлых жизней со всеми их примечательными характеристиками - неоспоримый факт, достоверность которого может быть установлена любым серьёзным исследователем, кто достаточно широко мыслит и заинтересован в проверке свидетельств. Также ясно, что нет никакого правдоподобного объяснения похожим явлениям в пределах мировоззренческих рамок конформистской психиатрии и  психологии. С другой стороны, истолкование существующих данных - дело намного более сложное и трудное. Расхожее понимание  перевоплощения как повторяющегося круговорота жизни, смерти и возрождения того же самого индивида - вполне разумный вывод из имеющихся свидетельств. И конечно же, оно намного превосходит установку, принятую наиболее традиционными психологами и психиатрами по отношению к этому материалу. Ведь они и не знают или не хотят знать об имеющихся данных и жестко привержены предустановленным способам мышления.Поскольку убедительные наблюдения перевоплощения необычайно впечатляют, конечно же, не трудно вообразить и какие-нибудь  альтернативные истолкования тех же самых данных. Естественно, ни одно из них не сообразуется с материалистической монистической парадигмой западной науки. Но по крайней мере два таких  альтернативных объяснения можно найти в духовной литературе. В индуистской традиции вера в перевоплощение отдельных индивидов рассматривается как народное и немудрёное понимание перевоплощения  Ведь при ближайшем рассмотрении есть только одно существо, обладающее истинным существованием, и это Брахман, или само творящее начало. Все отдельные индивиды во всех измерениях сущего - только плоды  бесконечных метаморфоз этого безмерного бытия. А так как все разделения и границы во вселенной обманчивы и случайны, действительно воплощается только Брахман. Все действующие лица  божественной игры сущего - различные стороны этого Единого. Когда мы достигаем этого окончательного знания, мы способны заметить, что наши переживания прошлых воплощений представляют только другой уровень призрачности, или майи. И для того, чтобы видеть эти жизни как наши жизни, требуется восприятие кармических игроков в качестве  отдельных индивидов, что отражает полное неведение относительно основополагающего единства всего.  Шри Рамана Махарши выразил парадоксальную взаимосвязь между творящим началом и составляющими частицами материального мира необычайно  кратко:
Мир призрачен,
Действителен один Брахман,
Брахман и есть этот мир.
В книге "Круговращения жизней: перевоплощения и сеть жизни" Кристофер Баше (1988) рассматривает другое интересное представление  о перевоплощении, которое можно обнаружить в книгах Джейн Роберте (1973) и работах других авторов. Здесь внимание сосредотачивается не на том, что индивид - это отделённая единица сознания, и не на Боге, но на Сверхдуше - сущности, которая лежит между двумя последними. Если понятие душа относится к сознанию, которое собирает и принимает в себя переживания индивидуального воплощения, то Сверхдуша или Душа - это имя, данное более широкому
сознанию, которое собирает и принимает в себя переживания многих  воплощений. В соответствии с подобным взглядом воплощается именно  Сверхдуша, а не индивидуальная единица сознания. Баше отмечает, что, даже если мы являемся продолжениями наших предыдущих жизней, мы явно не являемся суммой всех переживаний,  которые они содержали. И цель, которую Сверхдуша преследует  перевоплощении, - собрать особые переживания. Полная вовлечённость в отдельную жизнь требует разрыва связи со Сверхдушой и присвоения оторванной личной самобытности. В момент смерти отдельный индивид растворяется в Сверхдуше, оставляя только мозаику неусвоенных тяжелых переживаний. Тогда они предназначаются житию других воплощаемых существ в порядке, напоминающем раздачу колоды карт в карточной игре. В такой манере нет никакой настоящей непрерывности между жизнями индивидов, которые воплощаются в разные разы. Через переживание непоглощённых частей других жизней мы имеем дело не с нашей личной  кармой, но на самом деле очищаем поле Сверхдуши. И образ, который использует Баше, чтобы наглядно показать взаимосвязь между индивидуальной душой и Сверхдушой - раковина наутилуса. В ней каждая камера представляет собою отдельную единицу и отражает определённый  период в жизни моллюска, но она также включена в большее целое.
Мы пока что рассматривали три разных способа истолкования  наблюдений, относящихся к явлениям прошлых жизней. Воплощающиеся единицы рассматривались, соответственно, как индивидуальная единица сознания, Сверхдуша и Безусловное Сознание. Однако мы не исчерпали всех возможностей альтернативных объяснений, отвечающих за наблюдаемые факты. Из-за случайной природы всех границ во вселенной  мы могли бы просто так же легко выделить как воплощающееся начало единицу большую, чем Сверх-Душа, например поле сознания всего человеческого рода или всех видов жизни. Мы также в своём анализе могли бы сделать ещё один шаг и исследовать
причины, определяющие конкретный выбор кармических переживаний,  предназначаемых для воплощающейся единицы сознания. К примеру,  некоторые из людей, с которыми я работал имели убедительные озарения относительно того, что важной причиной, влияющей на выбор происходящего, могла являться взаимосвязь между кармическими  образцами и временем и местом отдельного воплощения с его астрологическими соотношениями. Это представление в общем согласуется с результатами наблюдений психоделических сеансов, холотропного дыхания и непроизвольных случаев духовных обострений. Они показывают, что при всех этих обстоятельствах содержание и время  холотропных состояний тесно соотносились с транзитами планет.

Появления умершего и общение с ним

Ранее мы уже обсуждали переживания встречи и общения с умершими людьми, происходящие при двух обстоятельствах, в которых они особенно часты. Первое из них было временем в течение нескольких часов после смерти этих людей, когда родственники и друзья очень  часто видят появления умерших. Второе относилось ко времени, когда воспринимающие сами находились на пороге смерти либо же у них было околосмертное переживание и видения "приветствующего собрания". Но появления умерших отнюдь не ограничиваются этими двумя положениями.
Разумеется, данные из этой области должны оцениваться особенно тщательно и критическию. Простой факт частного переживания такого рода в действительности немногого стоит и может быть легко отброшен как воображение желаемого или галлюцинация. Должны быть предоставлены значимые дополнительные причины, чтобы такие переживания рассматривались как  действительный материал для исследования. К счастью, некоторые появления обладают определёнными характеристиками, делающими их для  исследователей очень интересными или даже многообещающими. Например, многие случаи, о которых говорится в литературе, вовлекают людей неизвестных воспринимающему, которые впоследствии были достоверно  установлены посредством фотографий или устных описаний. Не менее обычно то, что появляющиеся могли также быть засвидетельствованы совместно целой группой людей или последовательно многими совершенно разными индивидами на протяжении долгого периода времени, как в случае "навещаемых" домов или замков. В некоторых случаях посещающие могут иметь отличительные телесные  приметы, накапливающиеся ко времени смерти, неведомой  воспринимающему. Особенно интересны те случаи, в которых появления  умершего сообщают какие-либо конкретные и достоверные новые сведения, истинность которых может быть подтверждена, или же те, что связаны с необычайной синхронностью
  Особенно интересны наводящие на определённые размышления полуэкспериментальные свидетельства сохранения сознания после  смерти, которые исходят из противоречивой и подвергающейся неоднозначным оценкам сферы спиритических сеансов и психической или трансовой медиумистики.  Лучшие медиумы были способны точно воспроизводить в своих действиях голос,  особенности речи, манеры и другие характерные черты умерших, даже если об этих людях у них не было никаких предварительных знаний. Иногда полученные сведения не были известны никому из присутствующих людей или даже никому из живущих. Происходили также случаи нежданного прихода незваных "навещающих" сущностей, чья "личность" устанавливалась позднее совершенно независимо. В других случаях нужные предсказания принимались "уполномоченными близсидящими", у которых какой-то более отдалённый и неосведомлённый участник запрашивал сведения, вместо близких родственников или друзей усопшего. В случаях "перекрёстного сообщения" частицы или кусочки сведений одного полного предсказания передавались через несколько медиумов. В этой сфере интересным новшеством является процедура, описанная в книге Раймонда Моуди "Воссоединения: провидческие встречи с усопшими любимыми". Вдохновлённый распространённым среди греков негласным  обыкновением, предоставляющим возможность увидеть мертвых родственников или друзей в наполненном водой медном тазу, Моуди провёл целенаправленные разыскания литературных сведений о гадании при помощи магического кристалла, зеркал и тому подобных явлений. И тогда он создал особую обстановку и процедуру, которые по его опыту намного облегчали провидческие встречи с умершими любимыми. Моуди описывал случаи, в которых появления действительно возникали из зеркала и свободно передвигались по комнате как трёхмерные голографические образы (Moody, 1993).
Некоторые из сообщений о спиритических сеансах значительно расширяют сознание среднего представителя Запада, заставляя традиционно вышколенного ученого остаться в одиночестве. К примеру, крайне необычный вид спиритических феноменов, "физическая медиумистика" включает в себя помимо прочего телекинез и материализацию. К ним, например, относятся восходящая левитация предметов и людей, перенесение вещей по воздуху, проявление эктоплазмических образований и явления необъяснимых письмён и предметов ("приношения").
У бразильских спиритов медиумы совершают психическую хирургию, пользуясь своими руками или ножами, как говорят, под руководством духов умерших людей. Для такой хирургии не требуется никакой  анестезии, и раны затягиваются, не оставляя никаких шрамов. Филиппинские хирурги, являющиеся также членами спиритической церкви, были известны исполнением схожих необычных процедур. Такого рода события неоднократно изучались и снимались на киноплёнку очень достойными западными исследователями вроде Вальтера Панке, Стенли Крипнера и Андрийи Пухарич.
Особенно занимательные последствия принесли попытки общения с духами умерших людей при помощи так называемой транскоммуникации через  приборы (ТЧП), использовавшей для этих целей современную электронную технологию. Она начала разрабатываться в 1959 году, когда скандинавский кинорежиссёр Фридрих Ёргенсен расслышал на аудиозаписи голоса будто бы умерших людей, когда записывал в тихом лесу щебет птиц семейства воробьиных. Побуждаемый открытием Ёргенсена, психолог  Константин Раудив провёл методичное изучение этого феномена и записал более ста тысяч паранормальных голосов на разных языках, будто бы передающих послания из потустороннего (Raurive, 1971). Не так давно исследователи разных стран, включая Эрнеста Сенковского, Джорджа Мика, Марка Мейки, Скотта Рого, Рэймунда Бейлиса и других, предприняли совместные усилия, чтобы, используя  современную технологию, установить сообщение между измерениями. Они заявляют, что получили множество паранормальных посланий и картин от самых разных умерших людей при помощи таких электронных средств, как магнитофоны, телефоны, факсы, компьютеры и телеэкраны. И среди духов, общавшихся с ними из потустороннего, были некоторые прежние исследователи в этой области, такие, как Ёргенсен и Раудив (Senkowski, 1994). А одно бестелесное существо, называвшее себя Техником, как утверждают, давало конкретные технические указания и  советы о том, как создавать электронные устройства для наиболее благоприятного принятия сведений из потустороннего.

Психоделическая терапия больных неизлечимыми заболеваниями

За последние три десятка лет мы стали свидетелями быстрого  возрастания количества знаний, связанных со смертью и умиранием Танатологи провели целенаправленные исследования околосмертных  переживаний и сделали сведения о них доступными широкому кругу специалистов и светской аудитории. Исследователи сознания и терапевты переживания наглядно показали, что воспоминания угрожающих  жизни переживаний, в особенности травмы рождения, в психогенезе эмоциональных и психосоматических нарушений играют решающую роль. Они также осознали, что связанное с терапией психологическое  столкновение со смертью может стать глубоко исцеляющим и  преображающим.
Одним из самых волнующих переживаний моей  жизни было видеть, как отношение к смерти и переживание умирания многих безнадёжных раковых больных в течение психоделических сеансов  преображались глубокими мистическими переживаниями.
  Мысль о том, что психоделики могли бы быть полезны при лечении больных, умирающих от рака, появилась независимо в умах нескольких исследователей. Первое предположение о том, что эти. вещества могут быть полезными в этом отношении, выдвинула русско-американский педиатр Валентина Павловна Вассон. После нескольких лет напряженных этномикологических исследований она вместе со своим мужем Гордоном Вассоном нашла в литературе сообщения об употреблении психоделических грибов в доколумбовых культурах Америки, и они предприняли несколько путешествий в Мексику, чтобы разрешить эту загадку. После нескольких попыток им удалось найти масатекскую курандеру, Марию Сабину, которая знала тайну волшебных грибов. В июне 1955 года Вассоны стали первыми людьми Запада, кто был допущен на вкладу, обряд священного гриба. В интервью, данном два года спустя, Валентина Павловна описывала своё мощное переживание и выдвинула предположение, что, как только это снадобье станет известно получше, его будут использовать для медицинских нужд при лечении душевных  болезней, алкоголизма, наркомании и неизлечимых заболеваний, связанных с сильной болью (Wasson, 1957).
  Вторым известным лицом, предполагавшим, что психоделики смогут стать полезными для умирающих индивидов, был не врач, а писатель и философ Олдос Хаксли. Он глубоко интересовался и вызываемыми психоделиками мистическими переживаниями, и вопросами, связанными со смертью и  умиранием. В 1955 году, когда его первая жена Мария умирала от рака,  он воспользовался гипнотической техникой, чтобы ввести её в соприкосновение с воспоминаниями о нескольких непроизвольных  экстатических переживаниях, которые были у неё в жизни. Явной целью этого эксперимента было облегчить её переход, вызвав мистическое состояние сознания. Этот опыт вдохновил его на написание сходного эпизода в романе "Остров", где снадобье под названием мокша, лекарство, сделанное из психоделических грибов, употребляется, чтобы  помочь Лакшми, одной из главных героинь, встретиться лицом к лицу со смертью (Huxley, 1963). Олдос Хаксли писал в письме Хамфри Осмонду, психиатру и  родоначальнику психоделических исследований, познакомившему его с  ЛСД и мескалином: "Мой собственный опыт с Марией убедил меня, что живущий может сделать для умирающего невероятно много: вознести  самое исключительно физиологическое дело человеческого существования  на уровень сознания и, пожалуй, даже духовности". В другом письме  Хамфри Осмонду, написанном в 1958 году, Хаксли выдвигал предположения о целом ряде предназначений, которые, как он предвидел, будет иметь ЛСД, среди которых есть "ещё и другой план-прописывание ЛСД неизлечимым раковым больным в надежде, что это сделало бы умирание более духовным, менее жестко физиологическим процессом".
В 1963 году, когда сам Олдос Хаксли умирал от рака, он показал серьёзность своих намерений. За несколько часов до своей смерти он  попросил свою вторую жену Лауру дать ему сто микрограммов ЛСД, чтобы облегчить его умирание. Этот волнующий опыт был потом описан в книге Лауры Хаксли "Это мгновенье без времени" (Huxley, 1968). В начале шестидесятых Эрик Каст из Чикагской медицинской школы изучал воздействие различных лекарств на переживание боли в поисках хорошего и надёжного анальгетика. По ходу своих исследований он, как возможно подходящим средством, заинтересовало ЛСД.  Кроме облегчения боли Каст и Коллинс заметили, что некоторые из  больных выказывали после ЛСД-переживания поразительное безразличие к тяжести их положения. Часто они говорили о своей приближающейся смерти с каким-то таким эмоциональным отношением, которое в нашей культуре посчитали бы ненормальным, и тем не менее, если принять во внимание положение, в котором они оказались, становилось ясно, что это новое видение было для них благотворным. При последующем изучении те же авторы подтвердили свои первоначальные находки относительно обезболивающего действия ЛСД. Облегчение болей продолжалось в среднем около двадцати часов, но у некоторых больных растягивалось и на несколько недель. Многие из больных также проявляли перемену в философском и духовном отношении к умиранию "счастливые океанические чувства" и крепкий моральный дух (Kast and Collins, 1966). Каст истолковывал перемены в отношении к смерти в кондовых  психоаналитических терминах как "регрессию на стадию младенческого  всемогущества" и "психологическое отрицание серьёзности положения", нежели как настоящую перемену философских и религиозных взглядов. Несмотря на то, что ЛСД-терапевту многое в исследованиях и толкованиях Каста может показаться небрежностью, историческая  ценность этой новаторской работы несомненна. Он не просто открыл обезболивающее действие ЛСД, но также предоставил первые экспериментальные доказательства идей Валентины Павловны и Олдоса Хаксли.
Иные серии наблюдений, которые позднее были приняты в теорию и  практику психоделической терапии умирающих, берут своё начало в Институте психиатрических исследований в Праге, в Чехословакии, где  в шестидесятые годы я руководил программой исследований по изучению терапевтических и эвристических возможностей ЛСД и других психоделиков. В ходе этого исследования я неоднократно наблюдал, что клиническое состояние больных значительно улучшалось после того, как у них происходили мощные переживания духовно-психической смерти и  возрождения. Кроме описания улучшения различных эмоциональных и психосоматических симптомов эти больные часто говорили о том, что данные переживания глубоко изменили их образ смерти и отношение к ней.
Важные терапевтические изменения наблюдались в нескольких различных сферах. Наименьшее удивление вызвало благоприятное воздействие  психоделической терапии на эмоциональные симптомы такие, как подавленность, склонность к самоубийству, напряженность, тревога, бессонница и психологическая отстранённость, тая как это было хорошо известно по другим клиническим исследованиям. Исследования в Спринг-Гроув также подтвердили прежние сообщения Каста и Коллинса относительно возможностей ЛСД по облегчению физической боли даже тогда, когда во многих случаях на оказывали воздействия даже наркотики.
Самым важным и поразительным действием ЛСД на раковых больных была глубокая перемена в представлениях о смерти и значительное ослабление страха смерти. Глубокие переживания духовно-психической смерти и возрождения, космического единства, воспоминаниий прошлых жизней и других надличностных видов сознания, по всей видимости, делали физическую смерть менее пугающей. То, что эти переживания могут оказывать такое убедительное воздействие на индивидов, которым жить-то оставалось недели, месяцы или дни, заслуживало серьёзного внимания. Эти переживания протекали в сложном духовно-психическом, мифологическом и философском окружении и не могли быть отброшены как кратковременный призрачный самообман, происходящий из-за нарушения функций головного мозга. Психоделические переживания, достигавшие околородового и надличностного уровня, как правило, оказывали также глубокое воздействие на иерархию ценностей и жизненную стратегию пациента. Психологическое приятие непостоянства и смерти приводило к осознанию тщетности и нелепости грандиозных амбиций и привязанности к деньгам, положению, славе, власти, также как и преследования других мирских целей. Что делало значительно более лёгким признание того, что его мирские цели завершены и что он неминуемо утратит всё то, чем обладал в этом мире. Другой важный сдвиг происходил в ориентации во времени: прошлое и будущее становились гораздо менее важными, чем настоящее мгновение и "проживание одного дня во времени".Это связывалось с возросшим интересом к жизни, равно как и со стремлением наслаждаться каждым её мгновением и извлекать удовольствие из самых простых вещей, таких, как природа, еда,  сексуальные отношения, музыка и дружеская компания. Как правило, также происходило значительное возрастание духовности мистического,  вселенского и экуменического свойства, не связанной с приверженностью к какой-то конкретной церкви. Мы также видели случаи, когда традиционные религиозные верования индивида озарялись новыми смысловыми измерениями.  Благоприятные последствия психоделической терапии распространялись не только на умирающего индивида, но и на его семью и друзей.
Природа происходящей утраты и горестные события находятся под глубоким влиянием характера и степени противоречий, существующих во взаимоотношениях остающихся жить и умирающего. Привыкание к смерти членов семьи может оказаться более трудным, если родственники испытывают неблагоприятные или смешанные чувства насчёт уместности  их поведения по отношению к умирающему или насчёт того, каким образом было обставлено всё происходящее. Отсутствие возможности выразить свою любовь и сострадание к умирающему, показать свою признательность за прошлое и найти способ проститься оставляет живущих с чувством незавершенности,  неудовлетворённости и вины. И если терапевт сможет войти в эти отношения как некий катализатор и помочь открыть пути настоящего эмоционального обмена и общения, то умирание и смерть могут стать событием глубокого духовно-психического значения для каждого из участвующих.
Индивидуальные и социальные последствия исследований смерти и
умирания
  Рассмотренные в этой главе исследования психологических, философских и духовных сторон смерти и умирания имеют значительные теоретические  и практические последствия. Изученные мною переживания и наблюдения, конечно же, не являются несомненным "доказательством" сохранения сознания после смерти, существования астральных сфер, населённых существами, лишенными телесной оболочки, или перевоплощения  индивидуальной единицы сознания и продолжения её физического существования в другой жизни. Ведь можно вообразить и другие виды истолкования тех же самых данных, такие, как необычайные паранормальные способности человеческого сознания, о которых говорят, как о суперпси, надпсихических явлениях, или индуистское представление о вселенной как о лиле, божественной игре сознания космического творящего начала. Тем не менее кажется ясным одно: ни одно из толкований, основанных на тщательном анализе этих данных, не совместимо с материалистической монистической картиной мира западной науки.
  Другим важным следствием освобождения себя от страха смерти является коренное раскрытие в сторону духовности вселенского и несектантского  характера. Это свойство проявляется независимо от того, происходит ли встреча со смертью во время действительного столкновения со смертью в околосмертном переживании или исключительно  психологическим способом, таким, как медитация, терапия переживания или непроизвольный духовно-психический кризис (духовное обострение).
  В заключение мне бы хотелось вкратце упомянуть о некоторых, быть может, самых широких последствиях всего этого. То, верим ли мы в сохранение сознания после смерти, в перевоплощение и карму, будет оказывать глубокое воздействие на наше поведение. Мысль о том, что вера в бессмертие имеет глубокие этические последствия, можно обнаружить уже у Платона, который в "Законах" устами Сократа говорит, что беспечность по отношению к посмертным последствиям чьих-либо дел была бы "благом для нечестивца". Современные авторы, такие, как Алан Харрингтон (Harrington, 1969) и Эрнст Бекер (Becker, 1973), подчёркивали, что массовое отклонение смерти ведёт к общественным патологиям, которые имеют опасные последствия для человечества. Современные исследования сознания, разумеется, подкрепляют эту точку зрения (Grof, 1985). Во времена, когда сочетание неукротимой алчности, злобной агрессивности с существованием оружия массового поражения угрожает жизни человечества, а быть может, и жизни всей планеты, нам следует серьёзно рассматривать любое средство, которое даёт хоть какую-то надежду. Хотя это и недостаточная причина для некритичного приятия  сведений, наводящих на мысль о сохранении сознания после смерти, она должна стать дополнительной побудительной причиной для поверки существующих данных лишенной всякой предвзятости и выдержанной в духе истинной научности. То же самое относится и к мощным технологиям переживания, доступным в наши дни, которые дают возможность встретиться лицом к лицу со страхом смерти и могут способствовать глубоким благоприятным переменам личности и духовному раскрытию. Коренное внутреннее  преображение и восхождение на новый уровень сознания, быть может, единственная настоящая надежда, которая у нас есть при нынешнем глобальном кризисе.
КОСМИЧЕСКАЯ ИГРА:
РАЗВЕДКА САМЫХ ДАЛЬНИХ ГОРИЗОНТОВ
ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ
Как появилась наша вселенная? Является ли мир, в котором мы живём, продуктом механических процессов, вовлекающих лишь только неодушевлённую, инертную и реактивную материю? Может ли материальная  действительность объясняться исключительно в переводе на язык базовых структурных элементов и объективных законов, управляющих их взаимодействием? Что же во вселенной источник порядка, вида и  смысла? Возможно ли, чтобы творение такой вселенной, как наша, и её эволюция могли произойти без участия высшего космического разума? И если высшее творящее начало есть, то какова же наша связь с ним? Как мы можем примириться с такой дилеммой, как конечность  пространства и времени, с одной стороны, и вечность и бесконечность - с другой? Каковы же взаимосвязи между жизнью и материей и между сознанием и головным мозгом? Как нам объяснить существование зла и его неодолимое присутствие во всеобщем положении вещей? Ограничено ли наше существование только одной жизнью, охватывающей период от  зачатия до смерти, или же наше сознание сохраняется после  биологической кончины и переживает долгую череду последующих воплощений? И какие практические последствия для нашей обыденной жизни влекут за собой ответы на подобные вопросы?
В конце шестидесятых годов я решился проанализировать записи тех  моих психоделических исследований, которые каким-то особым образом были сосредоточены на метафизических переживаниях и озарениях моих пациентов. Итог своим открытиям я подвёл в статье, озаглавленной "ЛСД и космическая игра: набросок психоделической онтологии и космологии" (Grof, 1972). К своему удивлению, по поводу базовых метафизических вопросов я обнаружил у своих пациентов необыкновенно  далеко простирающиеся совпадения и согласие в их озарениях и выводах. И то видение действительности, которое появилось при исследовании холотропных состояний, рисует вселенную отнюдь не как механическую Ньютонову сверхмашину, а как бесконечно сложную виртуальную действительность, сотворённую и пронизанную высшим  космическим разумом, Безусловным Сознанием или Мировым Умом. Сами метафизические озарения в психоделических исследованиях и те  ответы на базовые онтологические и космологические вопросы, которые они давали, явно находились в остром противоречии с картиной мира и философией материалистической науки. Тем не менее они выказывали далеко проникающие параллели с великими мистическими традициями мира, для обозначения которых Олдос Хаксли употреблял понятие вечная философия. Они также удивительно совмещались с революционными прорывами современной науки, о которой обычно говорят как о новой или появляющейся парадигме.

Природа, наделённая душой, и царство архетипов

  Как мы ранее видели, в холотропных состояниях у нас могут быть достоверные и убедительные переживания осознаваемого отождествления с животными, растениями и даже неорганическими веществами. После таких переживаний наше видение мира, как правило, расширяется, и мы начинаем понимать верования анимистических культур, которые видят всю вселенную как наделённую душой. С их точки зрения, не только животные, но и деревья, реки, горы, солнце, луна и звёзды оказываются сознательными существами. Разумеется, это не означает, что мы возвращаемся в мировоззрение любой из этих культур со всеми  его гранями и полностью забываем или просто уже не хотим знать обо всех открытиях материалистической науки. Однако мы вынуждены  прибавить наше видение мира одно важное эмпирическое обстоятельство: всё что бы мы ни переживали в хилотропном состоянии в качеств объекта, в холотропном состоянии имеет переживаемую субъективную сторону.
Холотропные состояния сознания также могут приносить глубокие озарения в мировидение культур, которые верят, что космос населён мифологическими существами и что им правят разнообразные радостные и яростные божества. В этих состояниях мы можем получить в переживании прямой доступ в архетипический мир богов, демонов, легендарных героев, сверхчеловеческих сущностей и духов-водителей. Мы посещаем царства мифической действительности, волшебные края и области потустороннего. Образность таких переживаний заимствуется из коллективного бессознательного рисует мифологические прообразы и темы, черпаемые из любо культуры за всю историю человечества. Если мы чувствуем замешательство, вызванное нашим открытием, то можем предпочесть использование современной терминологии, например, дивное, то есть нуминозное вместо священного или архетипические прообразы вместо божеств и демонов. Но мы всё равно не в состоянии больше отмахиваться от этих переживаний как просто от галлюцинаций или фантазий. Глубокие личные переживания этого царства помогают нам понять, что образы космоса, находимые в доиндустриальных обществах, основаны не на предрассудке, первобытном "магическом мышлении" или психотических видениях, а на достоверных переживаниях чередующихся действительностей. Исследования холотропных состояний предоставили вполне достаточные свидетельства того, что имеются какие-то не явленные непосредственному наблюдению измерения существования, которые онтологически действительны, и что зачастую могут выдерживать полную проверку на согласованное подтверждение.
В холотропных состояниях мы открываем, что у нашей психики есть доступ к целому пантеону мифологических прообразов, так же как и к областям, в которых они обитают. В особенности убедительным доказательством достоверности этих переживаний является то обстоятельство, что, подобно другим надличностным феноменам, они могут предоставлять нам новые и точные сведения о затронутых прообразах и царствах. Природа, пределы и свойства этих сведений зачастую намного превосходят наши предварительные интеллектуальные знания относительно соответствующих мифологий. Наблюдения такого  рода привели К.Г. Юнга к предположению, что помимо индивидуального бессознательного, такого, как оно изображалось Зигмундом Фрейдом, у нас есть ещё и коллективное бессознательное, которое связывает нас со всем культурным наследием человечества. Согласно Юнгу, именно проявления изначальных всеобщих прообразов представляют внутренние составляющие коллективного бессознательного (Jung, 1959).
Архетипические прообразы подразделяются на две различные категории.  Первая категория включает в себя существа, воплощающие разнообразные конкретные всеобщие роли и предназначения. Самые известные среди них: Великая Богиня-Мать, Ужасная Богиня-Мать, Мудрый Старец, Вечная Юность (Вечный Мальчик - Puer Eternis и Вечная Девочка - Puella Eterna), Любовники, Неумолимый Жнец и Хитрец. Юнг также обнаружил,  что мужчины таят в своём бессознательном обобщенное представление о женском начале, которое он назвал Анимой. Её двойником, обобщённым представлением мужского начала в бессознательном женщин выступает Анимус. Бессознательное представление тёмной, разрушительной стороны человеческой личности в юнгианской психологии называется Тенью.Архетипические прообразы второй категории представляют разнообразных божеств и демонов, связанных с отдельными культурами,
географическими областями и историческими периодами. К примеру,вместо обобщенного мирового образа Великой Богини-Матери мы можем переживать один из его конкретных, связанных с определённой  культурой образов, таких, как Дева Мария, индуистские богини Лакшми и Парвати, египетская Исида, греческая Гера и множество других. Точно так же конкретным примерами Ужасной Богини-Матери будут являться индийская Кали, змееголовая Коатликуэ доколумбовой Америки  или львиноголовая Сехмет из Древнего Египта. Важно подчеркнуть, что эти образы не стоит ограничивать нашим собственным этническим культурным наследием. Они могут заимствоваться из мифологи любого  человеческого сообщества, даже если о нём прежде м ничего не слышали. Встречи с этими архетипическими прообразами производят большое впечатление и зачастую приносят новые и подробные сведения, которые не зависят от расового, культурного и образовательного облика субъекта и от его прежнего интеллектуального знания соответствующей мифологии. В зависимости от характера вовлечённых божеств эти переживания сопровождаются чрезвычайно сильными эмоциями: от исступлённого восторга, до цепенящего метафизического ужаса. Люди, переживающие такие встречи, обычно смотрят на эти архетипические прообразы с великим трепетом и благоговением, как на существ, принадлежащих высшему порядку наделённых необычайной силой и энергией и обладающих спосностью создавать события в нашем материальном мире. Таки образом, подобные субъекты испытывают к ним то же отношение как и люди многих доиндустриальных культур, которые верили существование богов и демонов.Однако люди, у которых бывают такие переживания, обычно не смешивают архетипические прообразы с высшим началом вселенной и не выдвигают притязаний на то, что обрели окончательное понимание сущего. Как правило, они переживают этих божеств как творения высшей силы, которая превосходит их. Такое понимание созвучно мысли Джозефа Кемпбелла о том, что божества должны быть "прозрачны превосходящему". Они должны служить мостом к божественному истоку, а не смешиваться с ним. Когда мы вовлечены целенаправленное самоосвоение или духовное делание, важно не попасть в западню, сделав какого-то отдельного бога непроницаемым и рассматривая его как базовую космическую силу, а не как окно в Безусловное. Ошибочное принятие конкретного архетипического образа за первичный исток творения или за его единственную истинную репрезентацию ведёт к идолопоклонничеству - опасной, вызывающей рознь ошибке, широко распространённой в истории религий и культур. Оно может объединять людей, разделяющих ту же самую веру, но противопоставляет это  сообщество другим людям, избравшим какой-то отличный образ божества.  И тогда первые пытаются обратить вторых в свою веру либо же завоевать и уничтожить их. В отличие от этого настоящая религия является вселенской, всепринимающей и всеохватной. Она должна превосходить конкретные культурно ограниченные архетипические образы  и сосредотоачиваться на первичном истоке всех образов. Стало быть, самым важным вопросом в мире религии является вопрос о природе высшего начала вселенной.
Переживание высшего начала вселенной

  Люди, вовлечённые в целенаправленное самоосвоение с использованием холотропных состояний, неоднократно описывали это движение как философский и духовный поиск. Это вдохновило меня на поиски в записях психоделических и холотропных сеансов, так же как и в рассказах людей, претерпевавших духовные обострения таких переживаний, которые бы передавали чувство, что поиск этот достиг своей цели, своего последнего предназначения. И я обнаружил, что  люди, у которых было переживание Безусловного, полностью удовлетворявшее их духовную жажду, как правило, не видели никаких конкретно представляемых изображений. Когда они чувствовали, что достигали наконец цели своего мистического и философского поиска, их описания высшего начала становились необычайно отвлечёнными и поразительно схожими.Те, кто рассказывал о подобном состоянии как о последнем откровении, выказывали совершенно поразительное согласие при описании характерных черт его переживания. Они говорили, что переживание  Высшего включает в себя превосхождение всех границ анализирующего ума, всех рассудочных категорий и всех ограничений обычной логики. Это переживание не было связано обычными ограничениями трёхмерного пространства и линейного времени, такими, как они даны нам в обыденной жизни. Оно также в неразделимом единстве содержало в себе все постижимые противоположности и таким образом превосходило двойственности любого рода. Раз за разом люди сравнивали Безусловное с сияющим источником света невообразимой силы, хотя и подчёркивая, что свет тот отличается по некоторым своим знаменательным качествам от любого вида света, известного нам в материальном мире. При попытке описать Безусловное как свет, как бы это ни казалось в некотором смысле подходящим, целиком упускаются из виду некоторые из его неотъемлемых характеристик, в частности, то обстоятельство, что оно также является безмерным и бездонным полем сознания, обладающим бесконечной разумностью и творящей силой. И ещё одно свойство, которое упоминалось постоянно, - это утончённое ощущение юмора ("космический юмор").
  Высшее космическое начало может переживаться двумя разными способами. Иногда все личные границы размываются или резко изглаживаются, и мы всецело поглощаемся божественным истоком, становясь с ним единым и неотличимым от него. В иных случаях у нас сохраняется чувство отделённой самобытности, принимающей роль изумлённого наблюдателя, лицезреющего как бы извне mysterium  tremendum сущего. Или, как некоторые мистики, мы можем переживать исступление восхищенного влюбленного, переживающего встречу с Возлюбленной. В духовной литературе всех эпох в изобилии встречаются оба вида переживаний божественного. Встреча с Безусловным Сознанием или отождествление с ним не единственный путь переживания высшего начала в космосе или последней  действительности. Второй вид переживания, который, по всей видимости, удовлетворяет тех, кто ищет ответы на последние вопросы, особенно удивителен, так как не имеет никакого конкретного содержания. Это отождествление с Космической Пустотностью или Небытием описывается в мистической литературе просто как Пустота. Важно подчеркнуть, что не каждое переживание пустоты, с которым мы можем встретиться в холотропных состояниях, расценивается как Пустота. Ибо люди очень часто пользуются этим понятием, чтобы описать неприятное ощущение отсутствия чувств, желания деятельности  или смысла. Для того чтобы удостоиться именования Пустоты, это  состояние должно отвечать совершенно особым условиям.Когда мы сталкиваемся с Пустотой, мы чувствуем, что она является изначальной бессодержательностью космических соотношений и  соразмерностей. Мы становимся чистым сознанием, осознающим это  безусловное небытиё, однако в то же самое время у нас есть странное парадоксальное чувство её неотъемлемой полноты. Космический вакуум -  это также и пленум (то есть пространство, заполненное веществом), так как, кажется, ничего в нем не отсутствует. И хотя в конкретном проявленном виде в ней не предстаёт ничего, но, кажется, в скрытом виде содержится всё. Пустота превосходит обычные категории пространства и времени. Она неизменна и лежит за всеми дихотомиями и противоположностями, такими, как свет и тьма, добро и зло, покой и движение, микрокосм и макрокосм, мука и исступление, единичность и множественность, вид и безвидность и даже сущее и не-сущее. Некоторые люди называют её Сверхкосмической или Метакосмической  Пустотой, указуя, что эта исконная пустотность и небытиё выступает как начало, лежащее в основе знаемого нами мира явлений и в то же
самое время его сверхпредопределяющее. Этот метафизический вакуум, чреватый возможностями всех вещей, является, выступая как колыбель всякого существа, первичным истоком сущего. И в таком случае творение всех явленных миров является исполнением и конкретным воплощением его предсуществующих естественных возможностей.  Невозможно передать словами, насколько переживательно убедительными  и логичными являются эти парадоксальные ответы на большинство  основополагающих и сокровеннейших вопросов о сущем. Ибо полное  постижение этих необычайных состояний требует непосредственного личного переживания.
Внешнее внутреннее
В методичном и целенаправленном духовном делании, вовлекающем  холотропные состояния сознания, мы можем подчас превосходить обычные границы телесного Я. В ходе этого мы открываем, что любые границы в материальной вселенной и в других действительностях предельно случайны и проницаемы. Отбрасывая ограничения рассудочного ума, путы здравого смысла и обыденной логики, мы можем прорваться сквозь множество разделяющих преград, расширить наше сознание до невообразимых размерностей и в конечном счёте пережить единение и тождественность с превосходящим истоком всего сущего, известным в духовной литературе под множеством различных имён. Когда мы достигаем отождествления в переживании с Безусловным, мы осознаём, что наше собственное бытие в пределе соразмерно всему космическому сплетению, всему сущему. Осознание собственной божественной природы, нашей тождественности с космическим истоком - самое важное открытие, какое мы можем сделать в ходе глубокого самоосвоения. В этом суть знаменитого высказывания, обнаруженного в рукописях древней Индии в Упанишадах: "Таттвамаси". И буквальный перевод этого высказывания: "То ты еси" - означает: "ты божественной природы" или "ты - Бог". Оно открывает, что наше обыденное отождествление с "кожезакапсулированным эго", облечённым в тело  индивидуальным сознанием, или со "знаком-образом" (намарупа) - заблуждение и что наша истинная природа - это природа космической творящей энергии (Атмана-Брахмана). Подобное откровение относительно тождественности индивида! с Богом является последней тайной, таящейся в сердце всех великих духовных традиций, хотя и может выражаться каким-то иным путём. Я уже упоминал, что в индуизме Атман, индивидуальное сознание, и Брахман,  вселенское сознание, - одно. Последователи сиддха-йоги это базовое положение своей школы слышат во множестве разновидностей: "Бог пребывает в тебе, как ты". А в буддийских сочинениях можно прочесть: "Погляди вовнутрь - ты Будда". В конфуцианской традиции нам говорят, что "небо, земля и человек - одно тело". То же самое откровение можно найти в словах Иисуса Христа: "Я и отец - одно". А святой Григорий Палама, один из величайших богословов Православной Церкви, провозглашал: "Ибо царствие небесное, более того, Царь наш Небесный внутри нас". Точно так же чтимый еврейский мудрец, каббалист Авраам бен Шмуель Абулафия, учил, что "он и мы одно". Согласно высказыванию Мухаммеда "кто знает себя, знает своего бога". Мансур аль-Халладж, суфийский пророк и поэт, известный как "мученик мистической любви", описывал это таким образом: "Оком сердца узрел я Господа моего. И вопрошал я: "Кто ты?" - и ответствовал Он: "Ты". Аль-Халладжа бросили в темницу и с живого содрали кожу за высказывание: "Аналь Хакк", - что означает "я - бог, безусловная истина, истинная действительность".
Слова для несказанного
Высшее начало может быть непосредственно пережито в холотропных состояниях сознания, но оно ускользает от любых попыток достоверного описания или объяснения. Язык, которым мы пользуемся, чтобы общаться  по поводу повседневных житейских дел, просто не приспособлен для подобной задачи. Индивиды, у которых было это переживание, кажется, согласны насчёт того, что оно невыразимо. Слова и строй нашего языка мучительно не соответствуют в качестве орудий для описания его природы и измерений, особенно для тех, кто его не переживал. Любые попытки описания превосходящих переживаний вынуждены полагаться на слова обыденного языка, который развился, чтобы обозначать предметы и действия в материальном мире, таковом, как он переживается в обычном состоянии сознания в нашей повседневной жизни. По этой причине, когда мы хотим сообщить о переживаниях и озарениях, с которыми мы сталкиваемся в различных холотропных состояниях сознания, язык оказывается несостоятельным и недостаточным. Это в особенности справедливо в случаях, когда наши переживания сосредоточены на последних вопросах сущего, таких, как Пустота, Безусловное Сознание и творение. Те, кто знаком с духовными философиями Востока зачастую прибегают к  словам из разных языков Азии, когда описывают свои духовные переживания и озарения. Они пользуются санскритскими, тибетскими, китайскими или японскими понятиями. Ведь эти языки развивались в культурах, обладающих величайшей искушенностью в отношении  холотропных состояний и представлений о духовных сферах действительности. В отличие от западных языков они содержат в себе множество специальных понятий, особым образом описывающих тонкости мистических переживаний и связанных с ними вопросов. Но до конца даже и эти слова могут быть полностью понятны только лишь тем, кто  испытал соответствующие переживания. Поэзия, хотя и орудие ещё далеко не совершенное, судя по всему, является более подходящим и достоверным средством для передачи сути духовных переживаний и для сообщения о превосходящих действительностях. По этой причине многие великие духовидцы и религиозные учителя прибегают к поэзии в тот момент, когда хотят выразить свои метафизические озарения. Многие люди, пережившие состояния превосходящего, вспоминали и зачитывали соответствующие отрывки из различных духовидческих стихотворений.
Ход творения
Люди, которые в своих холотропных состояниях сознания переживают космическое творящее начало, зачастую пытаются постичь тот порыв, который ведёт к творению миры переживания. Их озарения о "побуждении" божественного к порождению проявленных миров содержат в себе некоторые примечательные противоречия. Одна значительная категория подобных озарений подчёркивает изумительное внутреннее богатство непостижимых творческих возможностей Безусловного Сознания. Космический исток настолько сверхизбыточен и преисполнен возможностями, что просто вынужден давать выразиться им в творящем действии.
Другая группа откровений настаивает, что также в ходе творения Безусловное Сознание стремится к чему-то, чего ему недоставало и что у него отсутствовало в его исконном былом состоянии. С обыденной точки зрения озарения этих двух категорий могут казаться противоречащими друг другу. В холотропных состояниях это  противопоставление снимается, и две категории, которые казались противоположными, могут легко сосуществовать друг с другом и действительно дополнять друг друга.Порыв к творению зачастую описывается как стихийная сила, отражающая  невообразимое внутреннее богатство и избыточность Божественного.  Творящий космический исток настолько неохватен и переполнен  беспредельными возможностями, что сам не может их сдержать и должен выразить всё своё скрытое могущество. Другие описания подчёркивают безмерную жажду Мирового Ума достичь познания самого себя, освоить и  пережить во всей полноте своё могущество. Что может быть сделано только путём выражения вовне и проявления всех своих скрытых возможностей в виде настоящего творящего действия. А оно требует расщепления на субъект и объект, на переживающее и переживаемое, на наблюдателя и наблюдаемое Подобные идеи можно найти в средневековых  каббалистически: писаниях, согласно коим побуждением к творению является то,  что "Богу надо видеть Бога".
Дополнительными важными измерениями хода творения, на которых подчас делается ударение, являются веселье, довольство собой и космический юмор творящего. Эти стихии лучше всего были описаны в древних  индуистских сочинениях, которые говорили о вселенной и сущем, как о лиле, или Божественной Игре. В соответствии с подобным взглядом творение - это чрезвычайно сложная вычурная игра, которую божественное начало, Брахман, ведёт в ceбе и с самим собой. Творение также может видеться как невероятный опыт, в котором выражается необъятная любознательность Безусловного Сознания, страсть, подобная увлечённости учёного, посвящающего свою жизнь разысканьями и исследованиям. Некоторые люди, переживавшие озарения о "поводах" к творению, выделяют также его эстетическую сторону. С этой точки зрения вселенная, в которой мы живём и все переживаемые  действительности в других измерениях так проявляются как конечные творения искусства, и порыв к их созданию может быть приравнен к  вдохновению и творческой страсти высочайшего художника. Как мною уже упоминалось ранее, иногда озарения, относящися к силам, лежащим в основе творения, не отражают льющегося: через край изобилия, богатства, крайней самодостаточности и совершенного мастерства космического творящего начала, а отражают, скорее,  некоторое ощущение неполноценности, нехватки или нужды. К примеру, может открыться, что, несмотря на необъятность и совершенство своего  бытийного состояния, Безусловное Сознание осознаёт, что оно одно. Это одиночество находит своё выражение в бездонной тоске по участию, общению и сопереживанию - в своего рода Божественном Томлении. И потому самая могущественная сила, таящаяся за творением, описывается как стремление творящего начала дарить и получать Любовь. Другим решающим измерением хода творения, о котором временами в этой категории сообщалось, по-видимому, выступает исконное пристрастие божественного истока к переживаниям, которые являются характерной чертой материального мира. Согласно подобным озарениям, в Духе существует глубочайшая потребность переживать то, что противоположно и противно его собственному естеству. Он нуждается в том, чтобы освоить все свойства, которых не было в его первоначальном естестве,  и стать всем тем, чем он не является. Сам будучи вечным, бесконечным, безграничным, бесплотным, он томится по мимолётному, непостоянному, ограниченному пространством и  временем, плотному, осязаемому, телесному. Другим важным "поводом" к творению, который упоминается время от времени, выступает стихия  однообразия. Каким бы безмерным и восхитительным ни могло показаться переживание божественного со стороны человека, для божественного оно  всегда истое, то же самое, и в этом смысле однообразное. И в таком  случае творение может видеться как исполинское усилие, выражающее превосходящее томление по перемене, поступку, движению, событию, по неожиданному.
Все, кому посчастливилось пережить случаи столь глубокого проникновения в космическую мастерскую творения, кажется, единодушны в том, что всё, что можно было бы сказать об этом уровне действительности, никоим образом не может воздать должное тому, чему они были свидетелями. Поразительный порыв широты невообразимой, ответственный за творение явленных миров, по всей видимости, включает в себя все эти составляющие, какими бы противоречивыми и парадоксальными они ни могли показаться нашей обычной восприимчивости и здравому смыслу, и даже много более того. Ясно, что, несмотря на все наши попытки постичь и описать творение,  природа творящего начала и хода творения остаётся окутанной непостижимою тайною. Помимо откровений относительно поводов и причин творения холотропные состояния часто приносят озаряющие догадки и проникновение в конкретные движущие силы механизмы творящего действия ("как" творения). Они связаны "технологией сознания", которая порождает переживания с различными характерными свойствами органов чувств и посредством методичной и слаженной их оркестровки создаёт виртуальные действительности. Хотя описания этих озарений различаются в отношении подробностей, языка и метафор, обыкновенно применяемых для того, чтобы пояснить их наглядно, как правило, в них выделяются два взаимосвязанных и взаимодополнительных действия, которые вовлечены в творение явленных миров.
            Первое из них - это действие, расщепляющее изначально неразличимое  единство Безусловного Сознания на бесконечное число производных единиц сознания. Мировой Ум ввязывается в творящую игру, которая включает в себя сложные ряды делений, дроблений и различений. Всё это в конце концов воплощается в миры переживаний, которые содержат в себе бесчисленные отдельные единицы, наделённые конкретными видами сознания и обладающие избирательным самоосознаванием. Кажется, существует всеобщее единодушие насчёт того, что они возникают посредством множества делений и подразделений изначально нераздельного поля космического сознания. Таким образом, божественное творит не что-то внешнее себе, а лишь посредством превращений в поле своего собственного бытия.
  Второй важной составляющей в ходе творения является особый вид отделения, разобщения или забвения, посредством которого дочерние единицы сознания постепенно всё более и более утрачивают соприкосновение со своим изначальным истоком, а также осознание своего былого естества. У них также развивается ощущение индивидуальной самобытности и безусловной отделённости друг от друга. На последних стадиях этого движения между этими отщепившимися единицами, а также между каждой из них и изначальным неразличимым единством Безусловного Сознания возникают неуловимые, но относительно непроницаемые завесы.
            Взаимосвязь между Безусловным Сознанием и его частями особенна и  сложна и не может быть понята с точки зрения привычного мышления и обыкновенной логики. Наш здравый смысл говорит нам, что часть одновременно не может быть целым и что целое, будучи составленным из своих частей, должно быть больше, чем любая из его составляющих. Но в текстуре вселенной отдельные единицы сознания, несмотря на свою самобытность и особые отличия, на ином уровне, по сути, остаются тождественными и своему истоку, и друг другу. Их природа парадоксальна - они и целое, и части в то же самое время. Изобретение оптической голографии дало полезный образец для научного  подхода к этим иначе непостижимым сторонам творения. Озарения в холотропных состояниях сознания рисуют сущее как изумительную игру космического творящего начала, которое превосходит время, пространство, последовательную причинность и противоположности любого рода. С этой точки зрения явленные миры, включая материальный мир, оказываются "виртуальными действительностями", порождёнными технологией сознания - бесконечно сложной оркестровкой переживаний. Они существуют на множестве  различных уровней действительности, простираясь от нераздельного Безусловного Сознания до богатейшего пантеона архетипических существ и бесчисленных индивидуальных единиц, составляющих мир материи, всё  равно, в общем-то, имеющих место в самом нераздельном Сознании.
Пути воссоединения
Ход последовательных делений, сочетающийся с всевозрастающим разделением и отчуждением, представляет собою только одну половину космического круговорота. Озарения в холотропных состояниях сознания открывают подчас другую часть этого же движения, состоящего из событий в сознании, которые отражают ход в противоположном
направлении, от миров множественности и разделения к усиливающемуся размыванию границ и слиянию в гораздо большие целостности. Подобные озарения соответствуют тем описаниям и изложениям этих двух космических движений, которые даются в различных духовных и философских системах. К примеру, Плотин, основоположник неоплатонизма, говорил о них как об истечении (efflux) и о течении  вспять (reflux) (Plotinus, 1991). На Востоке сходные представления находят своё наиболее ясное выражение в сочинениях индийского мистика и философа Шри Ауробиндо под именами инволюции и эволюции сознания (Aurobindo, 1965). Современное изложение движения нисходящего и восходящего в космическом действии можно найти в работах Кена Уилбера (Wilber, 1980, 1995).
В соответствии с озарениями в холотропных состояниях вселенское действие предоставляет не только бессчётное число возможностей для становления отдельного индивида, но равным образом также и ряд богатейших и изумительнейших возможностей для размывания границ и  слияния, которое способствует возвращению в переживании к истоку.  Воссоединяющие переживания дают возможность индивидуальным монадам  сознания преодолеть их отчуждение и освободиться от наваждения своей отделённости. Подобное превосхождение того, что раньше казалось безусловными границами, и вытекающее из него поступательное соединение создаёт всё большие и большие единицы переживания. В своих самых крайних пределах это движение растворяет все границы и становится причиной воссоединения с Безусловным Сознанием. Череда слияний, происходящих в различных видах и на многих уровнях, выполняет общий кругообразный рисунок космического танца.
  Самыми частыми причинами, вызывающими непроизвольные воссоединяющие переживания, являются раскрытие себя чудесам природы, таким, как Большой Каньон, тропические острова или закаты на Тихом океане. Изысканные художественные творения необычайной красоты могут оказать такое же воздействие, будь это музыкальные шедевры, великие произведения живописи и скульптуры или монументальная архитектура. Часто дополнительными источниками воссоединяющих переживаний являются атлетическая деятельность, сексуальное соитие, а у женщин роды и кормление грудью. Их частотность может быть увеличена посредством большого разнообразия древних, туземных и современных  "технологий священного", о которых мы рассказывали во вводной главе этой книги.
  Хотя воссоединяющие переживания вероятнее всего случаются в положениях благоприятных эмоционально, они также могут происходить и в обстоятельствах, которые в высшей степени неблагоприятны, угрожающи и опасны для индивида. В этом случае сознание Я скорее разбивается и подавляется, нежели растворяется и превосходится. Это происходит во время жёсткого острого или хронического стресса, во время сильного эмоционального или физического страдания или в моменты, когда целостность или жизнь тела находятся под серьёзной угрозой. Многие люди открывают мистические царства в моменты околосмертных переживаний во время аварий, ранений, опасных  заболеваний или хирургических операций.
Традиционные психиатры, не отличающие мистицизм от психоза, рассматривают воссоединяющие переживания как проявления душевной болезни. Заслуга в доказательстве того, что это серьёзное заблуждение, принадлежит Абрахаму Маслоу, основателю гуманистической и трансперсональной психологии. При изучении многих сотен индивидов он выяснил, что эти вершинные переживания являются скорее сверхнормальными, нежели ненормальными феноменами. При  благоприятствующих обстоятельствах они могут приводить к более  высокому уровню эмоционального и физического здоровья и вести к тому, что Маслоу называл "самоосущетвлением" или  "самоисполненностью" (Maslow, 1964).
Табу на знание того, кто ты
Если на самом деле правда то, что наше глубиннейшее естество божественно и что мы то же самое, что и творящее начало вселенной, то каким образом объяснить прочность нашей уверенности в том, что мы просто существующие в материальном мире физические тела? Какова же тогда природа этого основополагающего неведения относительно нашей подлинной самобытности, той таинственной пелены забвения, которую Аллан Уотте называл "табу на знание того, кто ты"? Как могло случиться, что бесконечная и вечная духовная сущность сотворила из себя и в себе самой некую виртуальную репродукцию - осязаемую действительность, населённую чувствующими существами, которые переживают себя как отдельных и от своего истока, и друг от друга? Как могло статься, что все действующие в мировых событиях окутаны наваждением веры в объективное существование их собственной призрачной действительности? Самое подходящее объяснение, которое мне довелось услышать от людей,  с которыми я работал, говорило, что космическое творящее начало пленяется своим собственным совершенством. Замысел творения, стоящий за божественной игрой, заключается в том, чтобы создать такие действительности переживания, которые предоставили бы в сознании наилучшие возможности для необычных предприятий, включая сюда, разумеется, и призрачность материального мира. Чтобы отвечать этим требованиям, эти действительности должны быть убедительными и правдоподобными во всех своих мельчайших подробностях. В качестве примера мы можем вспомнить о таких видах художественного творчества,  как театр или кино. Порой они так совершенны, что заставляют нас забыть о том, что события, очевидцами которых мы являемся, призрачны, и откликаться на них, как будто они действительны. И точно так же иногда какой-нибудь хороший актёр или актриса могут на время потерять свою настоящую самобытность и слиться с героями, которых они изображают.
            Мир, в котором мы живём, обладает множеством характеристик, которые у высшего начала в его чистом виде отсутствуют, таких, как множественность, наличие противоположностей, плотность и  вещественность, изменчивость и непостоянство. План создания репродукции материальной действительности, наделённой такими  свойствами, выполняется с таким художественным и научным совершенством, что отщепившиеся единицы Мирового Ума считают его полностью убедительным и ошибочно принимают его за действительность.
            В крайнем выражении своей искусственности, представляемой в виде атеиста, теперь божественное преуспевает в том, чтобы вносить доводы не только против своей причастности творению, но и против самого своего существования.Одной из самых важных уловок, помогающих создавать призрак обычной материальной действительности, выступает существование заурядного и безобразного. Если бы мы все были сияющими бесплотными существами, черпающими свою жизненную энергию прямо от солнца и живущими в мире, где все края выглядят как Гималаи, Большой Каньон или нетронутые острова Тихого океана, нам было бы очевидно, что мы являемся частью божественной действительности. Точно так же, если бы все строения  нашего мира выглядели как Альгамбра, Тадж-Maxaн, райская долина Занаду или Шартрский собор и нас окружали скульптуры Микеланджело, если бы мы слушали музыку Бетховена или Баха, божественная природа нашего мира легко бы была различима.
            То, что у нас есть физические тела, со всеми их выделениями, жидкостями, запахами, несовершенствами, патологиями, как и пищеварительный тракт со всем его отвратительными содержимым, конечно же, с успехом затемняет и усложняет само возникновение вопроса о нашей божественности. Различные физиологические функции, такие, как рвота, отрыжка, метеоризм, дефекация и мочеиспускание вместе с разложением человеческого тела после его смерти, ещё более усложняют картину. Точно так же существование непривлекательных, привычных нам свалок, загрязнённых промышленных территорий, дурно пахнущих туалетов с непристойными надписями, городских гетто и миллионов притонов очень затрудняет нам осознавание того, что наша жизнь - божественная игра. Существование зла и то обстоятельство, что само естество жизни - хищничество, делает подобную задачу для средней личности почти невозможной. А для образованных представителей Запада картина мира, созданная материалистической наукой, является дополнительным серьёзным препятствием. Существует и другая важная причина, почему же столь трудно освободиться от наваждения, что мы отдельные индивиды, живущие в  материальном мире. Пути к воссоединению с божественным истоком  чреваты множеством невзгод, опасностей и испытаний. Божественная игра- не какая-то полностью замкнутая система. Она даёт своим участникам возможность открыть истинную природу творения, включая их собственное высокое положение в космосе. Однако пути, ведущие от самообмана к просветлению и воссоединению с истоком, преисполнены серьёзных трудностей, и большинство возможных лазеек в творении тщательно сокрыты. Это, безусловно, необходимо для сохранения устойчивости и равновесия в космическом устроении. Такие превратности и ловушки на духовном пути представляют собою важную часть "табу на знание того, кто же мы".
            Все положения, в которых предоставляются возможности духовного раскрытия, как правило, связаны с самыми разными мощными противостоящими силами. Некоторые из препятствий, делающие путь к освобождению и просветлению необычайно трудным и опасным, по своей природе внутрипсихичны. К ним относятся ужасающие переживания, которые могут отпугнуть менее храбрых и решительных искателей, такие, как встречи с архетипическими силами тьмы, страх смерти и призрак безумия. Ещё более затруднительными являются помехи и вмешательства, идущие из внешнего мира. В средние века многие люди, у которых были непроизвольные мистические переживания, подвергались опасности пыток, судилищ и казней Святой инквизиции. В наши дни психиатрическиеи ярлыки и драконовские терапевтические меры заменили  обвинения в колдовстве, пытки и аутодафе. Материалистический сциентизм двадцатого столетия выставил на посмеяние и объявил патологией любое духовное усилие, насколько бы ни было оно обоснованным и современным по духу.
            Влияние, которым пользуется в современном обществе материалистическая наука, чрезвычайно осложняет возможность отнестись к мистицизму серьёзно и следовать путём духовного раскрытия. Вдобавок догматы и деятельность базовых религиозных конфессий может действовать скорее как тяжкая помеха любому серьёзному духовному поиску, нежели как учреждение, которое помогло  бы нам устанавливать связь с Богом. Если всё время очернять и стращать своих членов, то им становится трудно поверить, что Бог внутри них. Она также взращивает у своих последователей ложную веру, что регулярное посещение формальных богослужений, проповедей и  денежные пожертвования церкви - настоящие и достаточные духовные деяния.
            Технологии священного, выработанные в различных туземных культурах, были отброшены на Западе как плоды магического мышления и примитивные предрассудки дикарей. Духовные возможности сексуальности, которые находят своё выражение в тантре, намного пересилила западня сложившихся представлений о поле как мощном животном инстинкте Запада склонны затемнять то обстоятельство, что единственное место, где может быть обнаружена истинная духовность - это душа каждого из нас. А за пришествием психоделиков, которые обладали  способностью шире раскрыть врата в превосходящее измерение, вскоре последовало безответственное неодухотворённое злоупотребление этими соединениями, а затем и угрозы безумия, нарушений на генном уровне и судебные санкции.
Вопрос о добре и зле
Одна из задач духовного странствия, требующая наибольшего напряжения сил, - прийти к признанию существования зла. Конечное понимание и философское принятие зла всегда, кажется, включало в себя признание того, что оно играет важную и даже необходимую в роль в космическом действии. Например, глубокие переживательные озарения в различные виды предельной действительности, которые становятся достижимыми в  холотропных состояниях, могут открывать, что космическое творение должно быть симметричным, так как оно творение из ничего: creatio ex  nihilo. Поэтому всё, что возникает в сущем, должно уравновешиваться своей противоположностью. С этой точки зрения существование противоположностей любого рода есть совершенно необходимая предпосылка творения явленных миров.
Ранее также упоминалось, что одним из "поводов" к творению, видимо, была "нужда" творящего начала узнать себя, так чтобы "Бог мог узреть Бога" или "лик мог увидеть лик". Что же касается меры, в которой творит божественное, чтобы освоить свои собственные возможности, то не выражение полного ряда этих возможностей означало бы неполноту самопознания. И если Безусловное Сознание является также последним художником, испытателем и изыскателем, то богатство творения было бы подточено и испорчено, если бы были упущены некоторые значимые  альтернативы. Ведь художники не ограничивают свои темы прекрасным, моральным и возвышающим. Они изображают любые стороны жизни, которые могут дать интересные образы или обещают захватывающие сюжеты.
  Существование теневой стороны творения усиливает его светлые  стороны, обеспечивая сопоставление и придавая необычайную яркость и глубину событиям вселенной. Столкновение между добром и злом во всех сферах и на всех уровнях существования является неисчерпаемым  источником вдохновения для захватывающих событий. Один ученик однажды спросил Шри Рамакришну, величайшего индийского провидца, святого и духовного учителя: "Свамиджи, почему в мире есть зло?" Немного подумав, Рамакришна сжато ответил: "Чтобы завязать сюжет". Такой ответ может показаться циничным ввиду характера и размаха существующих в мире страданий, если рассматривать конкретно страдания миллионов детей, умирающих от голода или различных болезней, безумие войн, происходящих на протяжении всей истории, страдания бессчётных жертв пыток и казней и опустошения стихийных бедствий. Однако если мы проведём мысленный эксперимент, представив на миг, что мы изъяли из вселенского устроения всё, что мы считаем плохим или злым, к примеру болезни или насилие, мы начнём видеть эти вещи иначе. Мы скоро заметим, что такое действие по моральному оздоровлению также устранит из мира многие стороны сущего, которые мы чрезвычайно ценим и значение которых понимаем: историю медицины и  всех тех, кто посвятил свои жизни облегчению страданий, геройство борцов за свободу и торжество победы над злыми силами, так же как и все произведения искусства, вдохновлённые борьбой между добром и злом. Столь кардинальное вычищение вселенской тени лишило бы творение своей безмерной глубины и богатства и привело бы в конце концов к миру чрезвычайно блёклому и неинтересному. Такой способ смотреть на этические вопросы может вызывать очень сильное беспокойство, несмотря на то что основывается на необычайно убедительных личных переживаниях, обретаемых в холотропных состояниях. Трудности становятся очевидными, как только мы начинаем размышлять о практических последствиях, которые такое видение могло бы иметь для нашей жизни и нашего обычного поведения. Казалось бы, рассматривание материального мира как "виртуальной действительности" и уподобление существования человека кинофильму опошляет жизнь и высвечивает всю глубину человеческого ничтожества. Может даже показаться, что подобная точка зрения отвергает серьёзность человеческого страдания и воспитывает то отношение циничного безразличия, при котором ничто не имеет действительного значения. Сходным образом и признание зла неотъемлемой частью творения, и видение его относительности легко могли бы рассматриваться как оправдание приостановки действия любых этических ограничений и ничем не ограниченного преследования эгоистических целей. А кроме того, всё это могло бы выглядеть и как подрыв любой попытки деятельно бороться в мире со злом.
    Перед тем как мы сможем полностью оценить этические последствия, которые эти глубокие превосходящие озарения могут оказать на наше поведение, мы должны учесть и рассмотреть некоторые дополнительные причины. Переживательные изыскания, которые делают такие глубинные озарения доступными, как правило, открывают важные биографические, околородовые и надличностные источники насилия и алчности в нашем  бессознательном. Психологическая работа с этим содержанием ведёт к значительному снижению враждебности и возрастанию терпимости. Мы также сталкиваемся с широким спектром надличностных переживаний, в которых мы отождествляемся с различными сторонами творения. Что ведёт к глубокому благоговению перед жизнью и сопереживанию всем чувствующим существам. Таким образом, то же самое событие, через которое нам открывается бессодержательность видов и относительность этических ценностей, также значительно снижает нашу склонность к безнравственному и недружелюбному поведению и учит нас любви и состраданию. У нас развивается новая система ценностей, которая основывается не на общепринятых нормах, предписаниях, заповедях и боязни наказания,  а на нашем знании и понимании вселенского устроения. Мы осознаём, что являемся неотъемлемой частью творения и что, причиняя боль другим, мы причиним боль себе. Вдобавок глубокое самоосвоение ведёт в переживании к открытию перевоплощения и закона кармы. И это даёт нам понимание того, что существует возможность серьёзного переживания отдалённых последствий вредоносных поступков, включая и такие, за которые не предусматривается общественное воздаяние или кара Практический опыт также показывает, что осознание пустоты за всеми видами прекрасно совмещается с подлинно высокой оценкой и любовью ко всему творению. Превосходящие переживания ведут к глубоким метафизическим озарениям, проникающим в природу действительности, на самом деле порождают и благоговение перед всеми чувствующими существами, и ответственное включение в ход жизни. Нашему состраданию не требуются вещи, которые имели бы материальную подоплёку. Оно может теперь также легко направляться на чувствующих  существ, являющихся единицами сознания.
Игра в космическую игру
 Для многих религий верный способ справиться с тяготами жизни - это преуменьшение значения-земной доли и сосредоточение на царствах превосходящего. Религиозные системы с подобной направленностью изображают материальный мир как более низкую сферу, которая несовершенна, нечиста и подвержена страданию и невзгодам. Они советуют перевести своё внимание и интерес с материального мира на другие действительности. С их точки зрения физическая действительность оказывается юдолью плача, а существование во плоти - проклятием или трясиной смерти и перерождения. Эти вероисповедания и их служители дают своим преданным последователям обещание более желаемого мира или более удовлетворяющего состояние сознания в потустороннем. В более простых видах народных верований это различные виды местопребывания блаженных, рай или небеса. Они становятся доступными после смерти тем, кто отвечал необходимым требованиям, установленным  соответствующей теологией. Для более утончённых и изощрённых такого  рода систем рай и небеса- это только стадии духовного странствия, а его конечным назначением является размывание границ личности и единение с божественным, достижение состояния чистой монады, не загрязнённой биологией, либо погашение огня жизни и исчезновение в  небытии.
            Однако другие духовные направления воспринимают природу и материальный мир как содержание и воплощение Божественного. Давайте  посмотрим на эту дилемму, используя озарения, получаемые в холотропных состояниях. Что можем мы обрести, удаляясь от жизни, уходя от материального уровня в превосходящие действительности? И, наоборот, какова же ценность беззаветного принятия мира обыденной действительности? Многие духовные школы определяют цель духовного странствия как растворение границ личности и воссоединение с божественным. Однако те люди, кто действительно пережил в своих внутренних изысканиях отождествление с Безусловным Сознанием, понимают, что определение конечной цели духовного странствия как переживания единства с высшим началом сущего ставит серьёзные вопросы. Они осознают то обстоятельство, что единообразное Безусловное Сознание или Пустота представляют собою не только смысл духовного странствия, но также исток и начало творения. Божественное - это начало, предоставляющее возможность воссоединения разделённого, но также сила, ответственная за распад и разделение изначального  единства. Если бы это начало было полным и осуществленным полностью в своём исконном виде, у него не было бы никакой причины творить и другие миры переживаний просто бы не существовали. Но так как они существуют, стремление Безусловного Сознания творить явно выражает эту изначальную "нужду". Таким образом, миры множественности представляют собой важное дополнение к единообразному состоянию  Божественного. Выражаясь понятиями каббалы, "людям нужен Бог, Богу нужны люди".
            Общий строй космического действа вовлекает подвижное взаимодействие двух основополагающих сил, выражающихся по отношению к творящему началу: одна - как центробежная (хилотропная, или направленная на материю), а другая - как центростремительная (холотропная, или устремлённая к целостности). Единообразное Космическое Сознание выказывает стихийное стремление создавать миры множественности, содержащие в себе бесчисленные отдельные существа. Мы ранее уже излагали некоторые возможные причины или поводы этой склонности порождать виртуальные действительности. И соответственно, наоборот, индивидуализированные единицы сознания переживают своё разделение и отчуждение как болезненные и явные и испытывают острейшую нужду вернуться к истоку и воссоединиться с ним. Отождествление с Я, воплощенным в телесную оболочку, чревато, помимо всего прочего, невзгодами эмоциональных и физических страданий, пространственных и временных ограничений, непостоянства и смерти.
            Если верно, что наша психика управляется этими двумя мощными космическими силами, хилотропной и холотропной, и что они находятся в исконной борьбе друг с другом, то существует ли какой-либо подход  к сущему, который бы мог по-настоящему справиться с таким положением? И поскольку ни отдельное сущее, ни неразличимое единство сами по себе не полностью нас удовлетворяют, то какова же альтернатива? Вывод ясен - не отвергать воплощенное существование как более низкое и никчемное или пытаться бежать из него. Ведь мы установили, что миры переживаний, включая и мир материи, представляют собой не только важное и высокоценное, но и безусловно необходимое дополнение к неразличимому состоянию творящего начала. В то же самое время наши попытки достичь осуществления своих  возможностей и душевного покоя обязательно провалятся и в любом случае обернутся против нас самих, если будут затрагивать только лишь вещи и цели в материальном мире. Любое удовлетворительное решение, таким образом, должно охватывать и земное, и превосходящее измерение, как мир видов, так и Безвидное.
            Материальная вселенная, какой мы её знаем, предлагает бесчисленные возможности необычайных приключений в сознании. Как воплощённые самости, мы можем быть очевидцами зрелища неба с мириадами его галактик и созерцать природные чудеса земли. Только в телесном виде и на материальном уровне нам дано влюбляться, наслаждаться  исступлением сексуального соития, иметь детей, слушать музыку Бетховена или восхищаться живописью Рембрандта. А возможности освоения микромира и макромира, в сущности, безграничны. В дополнение к переживаниям настоящего существуют и возможности захватывающих исследований таинственного прошлого, от древнейших цивилизаций и мира допотопного до событий, связанных с первыми микросекундами Большого Взрыва.Чтобы соучаствовать в феноменальном мире и быть способным переживать этот богатейший диапазон приключений, требуется некоторая степень отождествления со своей воплощенной самостью и принятие мира материи. Однако если наше отождествление с телесным Я остаётся безусловным, а наша вера в материальный мир как единственную действительность не поколеблена, то невозможно со всею полнотою наслаждаться нашим соучастием в творении. Призраки личной  незначительности, непостоянства и смерти могут полностью затмить благоприятную сторону жизни и лишить её её пыла. Нам также следует добавить к этому и разочарование, связанное с неоднократными тщетными попытками осуществить во всей полноте свои божественные возможности внутри ограничений, навязанных нам нашими телами и материальным миром.
            Чтобы найти разрешение этой дилеммы, нам следует обратиться вовнутрь, к целенаправленному духовному поиску. По мере того как мы продолжаем открывать и осваивать различные скрытые измерения самих себя и действительности, наше отождествление с телесным Я постепенно становится всё менее и менее прочным и непреодолимым. Мы продолжаем отождествляться с "кожезакапсулированным эго" ради осуществления практических намерений, но подобная направленность становится все  более и более временной и игровой. И когда у нас создаётся достаточное переживательное знание надличностных измерений сущего, включая знание нашей собственной истинной самобытности и высокого  космического положения, то обыденная жизнь становится намного более  лёгкой и вознаграждающей.
            По мере того как продолжается внутренний поиск, рано или поздно нам открывается, что сущность всех видов - бессодержательность. Как утверждают буддийские учения, знание настоящей природы явленного мира и его пустоты помогает нам достичь освобождения от страданий. Это включает и узнавание того, что вера в любые отдельные Я в нашей жизни, включая и наше собственное, в конечном счёте является наваждением
            Осознание нашей божественной природы и непременной пустоты всех вещей, которые открываются нам в надличностных переживаниях, создают основания для некой надструктуры, которая может значительно помочь нам управляться с трудностями нашего повседневного существования. Мы можем полностью охватить переживание материального мира и  наслаждаться всем, что он нам может дать: красотой природы, человеческими взаимоотношениями, любовью, семьёй, произведениями искусства, спортом, кулинарными изысками и несметным множеством других вещей. Однако что бы мы ни делали, жизнь принесёт нам и  испытания, и препятствия, болезненные переживания и потери. И когда дела окажутся уж слишком тяжкими, а положение бедственным, мы сможем обратиться к более широкому видению, которое открылось нам во внутреннем поиске.
            Связь с более высокими видами действительности и освобождающее знание анатты, а также восприятие всей видимости как пустотной, даёт нам возможность выдерживать то, что иначе было бы непереносимо. С помощью этого превосходящего осознавания нам, может быть, удастся пережить во всей полноте весь спектр жизни или, как говаривал грек Зорба, "полнейшую катастрофу". Ведь способность успешно примирить и включить в себя содержание и духовные стороны существования, или хилотропное и холотропное измерения жизни, относится к самым возвышенным устремлениям мистических традиций.
            Лицу, чьё существование ограничивается бытовым уровнем обыденного сознания и у кого нет доступа в переживании к превосходящим и божественным измерениям действительности, будет очень трудно преодолеть глубоко сидящий страх смерти и обнаружить более глубокий смысл жизни. При таких обстоятельствах многое в его каждодневном поведении побуждается потребностями ложного Я, а самые важные стороны его жизни не являются подлинными и определяются простыми  реакциями. По этой причине наши повседневные практические дела необходимо должны дополняться каким-то видом методичного духовного делания, которое бы обеспечивало доступ в переживании к царствам превосходящего. В доиндустриальных обществах такая возможность существовала в виде шаманских камланий, ритуалов перехода, обрядов исцеления, древних таинств, мистических школ и практик медитации больших мировых религий.
            В последние десятилетия западный мир оказался свидетелем возобновления древних духовных практик и туземных "технологий священного". Вдобавок современная глубинная психология и психотерапия переживания разработали новые действенные подходы, которые облегчили духовное раскрытие. Эти средства стали доступными всем, кто интересуется духовно-психическим преображением и эволюцией  сознания. Так, К.Г. Юнг, предтеча трансперсональной психологии, изложил в своих работах стратегию жизни, которая бы обращалась и к мирскому, и к космическому измерению сущего и нас самих. Он внушал мысль о том, что всё, что бы мы ни делали в своей обыденной жизни, должно дополняться целенаправленным самоосвоением, внутренним поиском, проникающим в глубочайшие, потаённейшие уголки нашей психики. Что даст возможность соединить с более высокой стороной нас самих то, что Юнг называл Самостью, и принять её водительство на пути к "индивидуации". Если мы последуем юнговскому совету, то важные решения в нашей жизни станут основываться на творческом синтезе, объединяющем практические знания материального мира с мудростью, почерпнутой из коллективного бессознательного. Эта идея великого швейцарского психиатра в общем согласуется с озарениями и наблюдениями, возникающими в холотропных состояниях сознания, о которых рассказывали те люди, с которыми я имел честь работать последние четыре десятилетия.

ЭВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ И ВЫЖИВАНИЕ ЧЕЛОВЕКА: ТРАНСПЕРСОНАЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД НА ГЛОБАЛЬНЫЙ КРИЗИС

Исследования холотропных состояний сознания имеют важные последствия не только для каждого из нас в отдельности, но также для будущего всего человечества и для сохранения жизни на нашей планете.
Насилие и алчность в истории человечества
 Число и степень зверств, которые были совершены на протяжении веков  в различных странах мира, многие из которых совершались ещё к тому же во имя бога, поистине невообразимо и неописуемо. Миллионы солдат и простых людей были убиты в войнах и революциях всех эпох или при злодеяниях иного рода. На аренах Древнего Рима в жертву было принесено бессчётное количество христиан ради того, чтобы усладить массы высоко ценимым и престижным зрелищем. Сотни тысяч невинных жертв были замучены, казнены или сожжены заживо в аутодафе средневековой инквизиции. В Центральной Америке не павших во время битвы воинов племён, которых побеждали ацтеки, забивали на жертвенных алтарях. Жестокостям ацтеков были под стать кровавые авантюры испанских конкистадоров. Монгольские орды Чингисхана промчались по Азии грабя, убивая, сжигая города и деревни. Александр Македонский во время своего небывалого похода завоевал все страны от Македонии до Индии. Светские и религиозные устремления от расширения Римской империи до распространения ислама и крестовых походов воплощались огнём и мечом. Колониальные захваты Великобритании и других европейских стран, а также наполеоновские войны служат дополнительными примерами насилия и ненасытной алчности.
            Всё это общее движение продолжается в нисколько не ослабленном виде и в двадцатом столетии. Потери Первой мировой войны оценивались в десять миллионов солдат и двадцать миллионов мирных граждан. Ещё несколько миллионов умерло от вызванных войной эпидемий и голода. Во Второй мировой войне потери были в два раза больше. Двадцатый век видел захватническую политику нацистской Германии и ужасы холокоста, сталинское безответственное господство над Восточной Европой и  ГУЛаг, гражданский террор в коммунистическом Китае. К этому мы можем добавить жертв южноамериканских диктаторов, зверства и геноцид, устроенные китайцами в Тибете и жестокости южноафриканского  апартеида. Война в Корее и во Вьетнаме, войны на Ближнем Востоке, резня в Югославии и Руанде - ещё несколько примеров бессмысленной кровавой бойни, очевидцами которой мы являемся на протяжении последних ста лет. Человеческая алчность также нашла новые, менее ожесточённые виды своего выражения в философии и стратегии капиталистической экономики, придающей главное значение росту валового национального продукта, в "неограниченном росте", безжалостном расхищении невозобновимых естественных ресурсов, престижном потреблении и "запланированном устаревании товаров". Более того, многое в этой опустошительной экономической политике, имеющей катастрофически экологические последствия, направлено на производство вооружений, наращивающих свою разрушающую силу.
Сценарии конца света, угрожающие жизни на нашей планете
 В прошлом насилие и алчность имели трагические последствия для индивидов, вовлечённых в междоусобные столкновения, и непосредственно только для членов их семей. Однако они не угрожали эволюции человеческого вида как целого и, разумеется, не представляли опасности для экосистемы и биосферы планеты. Даже после самых разрушительных войн природа была способна исправить все последствия и полностью восстановиться в течение нескольких десятилетий. Но в ходе двадцатого века такое положение изменилось коренным образом. Ускоренный технологический прогресс, экспоненциальный рост производства, массовый прирост населения и главным образом открытие атомной энергии навсегда изменили прежнее равновесие.
            На протяжении этого столетия мы становимся свидетелями более важных и более технологических прорывов на протяжении одного десятилетия,  или даже одного года, чем те, что люди прежних исторических эпох  переживали за целое столетие. Тем не менее столь впечатляющие интеллектуальные успехи привели современное человечество на грань глобальной катастрофы, потому что не сопровождались сопоставимым  ростом эмоциональной и нравственной зрелости. У нас есть сомнительное преимущество оказаться первым видом в естественной истории, достигшим способности уничтожить самого себя и разрушить всё течение жизни на нашей планете.
            Интеллектуальная история человечества- история невероятных триумфов. Нам удалось проникнуть в тайны ядерной энергии, послать космические корабли на Луну и ко всем планетам Солнечной системы, передавать вокруг земного шара звук и цветные изображения, взломать код ДНК и начать опыты с клонированием и генной инженерией. В то же самое время эти высокие технологии используются для удовлетворения первобытных эмоций и инстинктивных влечений, каковые не очень-то отличаются от тех, что правили поведением людей в каменном веке.
            Невообразимые количества денежных средств были потрачены в безумии гонки вооружений, хотя использование даже малой доли существующего арсенала ядерных вооружений разрушило бы всю жизнь на Земле. Десятки миллионов людей были убиты в двух мировых войнах и в бесчисленных иных яростных столкновениях, происходивших по идеологическим, этническим, религиозным или экономическим причинам. Сотни тысяч были зверски замучены тайной полицией различных тоталитарных режимов.

Три яда согласно тибетскому буддизму

Может ли новое знание использоваться таким образом, чтобы сделать нашу жизнь исполняющей больше наших возможностей и более вознаграждающей? Как может методичное  самоосвоение, использующее холотропные состояния, улучшить наше эмоциональное и физическое благополучие и послужить причиной благоприятного преображения личности, благотворного изменения её  видения мира и её системы ценностей? И, более конкретно, каким образом подобная стратегия может внести вклад в смягчение глобального кризиса и сохранение жизни на нашей планете? Кажется, что духовные учителя всех эпох были единодушны в том, что  преследование материальных целей само по себе не может принести нам ни исполнения, ни счастья, ни внутреннего спокойствия. Быстрое обострение глобального кризиса, нравственное разложение и растущее недовольство, сопровождающееся ростом материального изобилия в индустриальных обществах, подтверждает эту старую истину.
В мистической литературе, кажется, существует общее единодушие насчёт  того, что единственное лекарство от экзистенциального недуга, поразившего человечество, - обратиться вовнутрь, искать ответы в   собственной душе и испытать глубокое духовно-душевное преображение.
            Нетрудно догадаться, что важной предпосылкой для успешного существования является разумность вообще - способность учиться и запоминать, думать и размышлять, должным образом откликаться на материальное окружение. Недавние исследования особо выделяют значение "чувственной разумности"- способности должным образом откликаться на наше человеческое окружение и искусно ладить с людьми в наших межличностных взаимоотношениях (Goleman, 1996). Наблюдения, поступающие из холотропных состояний сознания, подтверждают базовое положение вечной философии, что качество нашей жизни в конечном счёте зависит от того, что можно было бы назвать "духовной разумностью".
            Духовная разумность - это способность вести свою жизнь таким  образом, чтобы она отражала глубокое философское и метафизическое понимание действительности и самих себя. Это, конечно же, ставит  вопросы о природе духовно-душевного превращения, которое необходимо, чтобы достичь такого вида разумности, о направленности изменений, которые мы должны претерпеть, и о средствах, которые могли бы способствовать подобному развитию. Очень ясный и конкретный ответ на подобные вопросы можно найти в различных школах буддизма Махаяны.
            В качестве основы для нашего изложения мы можем воспользоваться здесь знаменитой тибетской живописью на ткани, называемой тханка и изображающей круговорот жизни, смерти и перевоплощения. На ней изображено Колесо Жизни, которое держит в своих объятиях устрашающий бог смерти. Колесо разделено на шесть частей, представляющих различные локи, или миры, в которых мы можем переродиться. Небесная  сфера богов (дэва) показывается как подвергающаяся притязаниям со стороны сферы завистливых духов войны или асуров. Область голодных духов населена претами, жалкими созданиями, представляющими  ненасытную алчность. У них огромные животы и неимоверные потребности, а рот размером с игольное ушко. Остальные части колеса
изображают миры людей, царство диких животных и ад. Внутри колеса две концентрических окружности. Во внешней изображены восходящий и нисходящий пути, по которым странствуют души. Во внутреннем круге нарисованы: свинья, змея и петух. Животные в середине колеса представляют "три яда" или три силы, которые в соответствии с буддийскими учениями бесконечно продлевают круговорот рождения и смерти и отвечают за все страдания нашей жизни. Свинья символизирует неведение относительно природы действительности и нашего собственного естества, змей воплощает злобу и враждебность, а петух изображает желание и вожделение,  ведущее к привязанности. Качество нашей жизни и наша способность справиться с испытаниями, которые влечёт за собой существование, в решающей степени зависят от того, насколько мы способны устранить или преобразовать силы, вращающие мир чувствующих существ.
Практические знания и превосходящая мудрость
Самой очевидной выгодой, которую мы можем получить от углублённой работы с переживанием, является доступ к необычайным знаниям о самих себе и о других людях, о природе и космосе. В холотропных состояниях мы достигаем глубокого понимания бессознательных движущих сил нашей психики. Мы. открываем, каким образом на наше восприятие самих себя  и мира влияют забытые или вытесненные воспоминания поры младенчества  или детства, память рождения или дородового существования. Кроме того, в надличностных переживаниях мы отождествляемся с другими людьми, различными животными, растениями и стихиями неорганического мира. Переживания такого рода представляют собою чрезвычайно богатый источник уникальных озарений и догадок о мире, в котором мы живём, и могут коренным образом изменить наше видение мира.
            За последние годы многие авторы обращали внимание на то, что важной  причиной разрастания глобального кризиса была ньютонокартезианская парадигма и монистический материализм, которые господствовали в западной науке на протяжении последних трёх сотен лет. Такой образ мышления включает в себя резкое раздвоение между умом и природой и  рисует вселенную как гигантскую сверхмашину, полностью предопределённую и управляемую законами механики. Образ космоса как механической системы привёл к ошибочному представлению, что его можно по-настоящему постичь только путём его расчленения на части и изучения всех этих частей. Это явилось серьёзным препятствием для видения проблем с точки зрения их сложных взаимоотношений и целостности.
            Кроме того, через вознесение материи до положения самого важного начала космоса западная наука низвела жизнь, сознание и разум к положению её случайных побочных продуктов. При этом условии люди оказываются не чем иным как просто высокоразвитыми животными. Что привело к признанию противоборства, борьбы за существование и дарвиновского "выживания самого приспособленного" в качестве главенствующих правил человеческого сообщества. Вдобавок описание природы как бессознательной дало оправдание для её безжалостной эксплуатации людьми, в соответствии с программой, необычайно велеречиво изложенной Френсисом Бэконом (Bacon, 1870). Психоанализ нарисовал пессимистическое изображение людей как созданий, чьими первичными побуждающими силами являются звериные инстинкты. По Фрейду, если бы мы не боялись общественных последствий  и не сдерживались бы "сверх-Я" (усвоенными родительскими запретами и предписаниями), мы бы убивали и грабили безо всякого разбору, совершали бы инцест и были бы вовлечены в разнузданные беспорядочные половые отношения (Freud, 1961). Этот образ человеческой природы низводит такие представления, как дополнительность, совместная деятельность, взаимное уважение и мирное сотрудничество, до разряда временных стратегий, которыми пользуются, пока это выгодно, а затем отбрасывают, или до наивных утопических фантазий. Нетрудно заметить, что именно эти представления и система ценностей, с ними связанная, и способствовали созданию кризиса, с которым мы все столкнулись.
            Озарения в холотропных состояниях сознания придали убедительное подкрепление для в корне отличного понимания космоса, природы и людей. Они в переживаниях дали подтверждение представлениям, сформулированным первооткрывателями теории информации и теории систем, которые показали, что наша планета и весь Космос представляют собою единую и взаимосвязанную сеть, неотъемлемой частичкой которой является каждый из нас (Bateson, 1979; Сарга,1996). Значит, в холотропных состояниях мы можем получить  значительное количество знаний, которые могут оказаться полезными в нашей обыденной жизни. Тем не менее неведение, которое на тибетских тханках символизирует свинья, не является отсутствием или недостатком знаний в обычном смысле. Оно означает не просто неправильные сведения о различных сторонах материального мира, а неведение намного более глубокого и основополагающего свойства.Вид неведения, который подразумевается здесь (авидья), - это коренное непонимание и путаница относительно природы действительности и нашего собственного естества. Единственным лекарством от такого рода неведения является превосходящая мудрость (праджня парамита). С этой точки зрения существенно важно то, что внутренняя работа, вовлекающая холотропные состояния, предлагает нечто гораздо большее, чем просто увеличение, углубление или исправление наших знаний о материальной вселенной. Это ещё и единственный путь обретения озарений по вопросам, относящимся к превосходящему, как мы в том убедились на протяжении всей этой книги.
            В свете таких свидетельств сознание не является продуктом физиологических процессов в головном мозге, но первичным свойством сущего. Глубочайшее естество человечества является не звериным, а божественным. Вселенная пропитана творящим разумом, и сознание неразрывно сплетено с её текстурой. Наше отождествление с отдельным телесным Я - простое наваждение, а наше настоящее тождество - вся полнота сущего. Такое понимание обеспечивает естественную основу для  благоговения перед жизнью, сотрудничества и соработничества в интересах человечества и планеты как Целого, а также глубокого экологического сознания.
Анатомия человеческой деструктивности
Давайте посмотри тем же самым взглядом и на второй "яд", человеческую предрасположенность к враждебности. Современное исследование враждебного поведения началось с эпохальных открытий  Чарльза Дарвина в области эволюции в середине прошлого столетия  (Darwin, 1952). Попытки объяснить человеческую враждебность из его животного происхождения породили такие теоретические представления, как образ "голой обезьяны" Десмонда Морриса (Morris, 1967), идея  Роберта Ардрея о "территориальном императиве" (Ardrey, 1961), о "триедином мозге" Пола Мак Лина (MacLean, 1973) и социологические объяснения Ричарда Доукинса, истолковывающие враждебность в переводе на язык генетических стратегий "себялюбивых генов" (Dawkins, 1976).
            Более изящные модели поведения, разработанные первопроходцами этологии, такими, как Конрад Лоренц, Николаас Тинберген и другие, дополняли механистическое выделение значимости инстинктов изучением ритуалистических и мотивационных составляющих (Lorenz, 1963; Tinbergen, 1965).
            Любые теории, утверждающие, что человеческая склонность к насилию  просто отражает наше животное происхождение, недостоверны и  неубедительны. За редкими исключениями, такими как случающиеся время от времени буйные набеги шимпанзе на представителей своего собственного вида (Wrangham and Peterson, 1996), животные проявляют враждебность, когда они голодны, защищают свою территорию или соперничают за право оставить потомство. Природа и размах  человеческого насилия - "пагубной агрессивности" Эриха Фромма- не имеет параллелей в животном царстве (Fromm, 1973). Понимание того, что человеческая враждебность не может быть по-настоящему объяснена как плод филогенетической эволюции, привело к образованию психодинамических и психосоциальных теорий, которые считают, что значительная доля человеческой агрессивности - это феномены, основанные на обучении. Это направление зародилось в конце тридцатых годов, и начало ему было положено работой Долларда и Миллера (Dollard et al., 1939).
Биографические истоки насилия

В последние несколько десятилетий психоделическим исследованиям и глубинной психотерапии переживаний удалось пролить намного больше света на вопрос о человеческой агрессивности. Эта работа обнаружила,  что корни этой загадочной и опасной стороны человеческой природы заложены намного глубже и являются более грозными, чем могла бы себе вообразить традиционная психология. Однако эта работа открыла также  и чрезвычайно действенные подходы, которые имеют возможности обезвреживать и преобразовывать эти неистовые стихии человеческой личности. Кроме того, эти наблюдения показывают, что пагубная  агрессивность не отражает истинного человеческого естества. Она связана с областью бессознательных движущих сил, которые отделяют нас от нашей более глубокой самобытности. Когда мы достигаем надличностных областей, которые лежат за этой перегородкой, мы постигаем, что наша истинная природа является прежде всего  божественной, а не звериной.

Околородовые корни насилия

            Непроизвольное появление подобной образности во время повторного проживания рождения часто связано с убедительными озарениями  относительно околородовых источников этих крайних видов человеческого насилия. Разумеется, войны и революции - явления чрезвычайно сложные, которые имеют историческое, экономическое, политическое, религиозное и иные измерения. Наше намерение заключается не в том, чтобы предложить какое-то упрощенческое объяснение, заменяющее все остальные, но предложить новые дополнительные догадки и выводы относительно психологических и духовных измерений этих видов общественной психопатологии, которые в предыдущих теориях не учитывались или получали лишь поверхностное толкование.
            Образы насильственных общественно-политических событий, сопровождающие повторное проживание биологического рождения склонны появляться в совершенно конкретной связи с последовательными стадиями протекания рождения и движущими силами перинатальных матриц (БПМ). Пока мы проживаем эпизоды непотревоженного внутриутробного существования (БПМ-1), мы, как правило, переживаем образы человеческих сообществ с идеальной общественной структурой, культур, живущих в полной гармонии с природой, или социальных утопий грядущего, в котором все базовые противоположности уже разрешены.
            Нарушения внутриутробного существования, такие, как отравления матери, угроза выкидыша или попытки аборта, сопровождаются образами человеческих групп, живущих в промышленных зонах, где природа загрязнена и отравлена, или в обществах с лицемерным и коварным социальным порядком и всепроникающей паранойей. Возвратные переживания, относящиеся к первой клинической стадии рождения (БПМ-2), во время которой матка периодически сокращается, а шейка матки ещё не раскрыта, представляет собой диаметрально противоположную картину. Они рисуют угнетающие и жестокие тоталитарные общества с закрытыми границами, приносящие в жертву своё население и "удушающие" личную свободу, такие, как царская или коммунистическая Россия, гитлеровский Третий рейх, южноамериканские диктатуры и южноафриканский апартеид, или дают конкретные образы обитателей нацистских концентрационных лагерей и сталинского Архипелага ГУЛага. И если мы переживаем эти картины ада для живых, то отождествляем себя исключительно с жертвами и проникаемся глубоким сочувствием к угнетённым и обездоленным.
            Переживания, сопровождающие проживание второй клинической стадии родов (БПМ-3), когда шейка матки расширяется и продолжающиеся сокращения проталкивают плод по узкому проходу родовых путей, показывают яркое блистание картин неистовства: кровавых войн и  революций, резни людей или забоя скота, изувечивания, сексуального  насилия или убийств. Зачастую эти сцены содержат демонические составляющие и отвратительные скотологические мотивы. Зачастую дополнительным сопровождением БПМ-3 являются видения горящих городов, запускаемых ракет и взрывов ядерных бомб. И здесь мы не ограничиваемся ролью жертв, но соучаствуем во всех трёх ролях: жертвы, насильника и эмоционально вовлечённого наблюдателя. События, характеризующие третью клиническую стадию родов (БПМ-4), действительный момент рождения и отделения от матери, как правило, связаны с образами победы в войнах и революциях, освобождения заключённых и успеха таких коллективных усилий, как патриотические или националистические движения. В этот момент мы можем также переживать видения победного ликования и парадов либо удивительно быстрого послевоенного восстановления.
            В 1975 году я описал эти наблюдения, связывающие общественно-политические перевороты со стадиями биологического рождения, в "Областях человеческого бессознательного" (Grof, 1975). Вскоре после этой публикации я получил письмо от Ллойда де Моза, нью-йоркского журналиста и психоаналитика. Де Моз является одним из основателей психоистории - дисциплины, которая прилагает открытият глубинной психологии к истории и политической науке. Психоисторики изучают такие вопросы, как взаимосвязь между историей детства политических лидеров, их системой ценностей и ходом принятия решений или влияние обычаев воспитания детей на характер революций в  отдельные исторические периоды. Ллойд де Моз очень интересовался моими открытиями, касающимися травмы рождения и её возможных политических последствий, из-за того, что они давали независимое подтверждение его собственным исследованиям. В течение некоторого времени де Моз занимался изучением психологических особенностей периодов, предшествующих войнам и революциям. Его интересовало, как военным вождям удавалось мобилизовывать массы мирных граждан и практически за одну ночь превращать их в убивающие машины. Его подход к этому вопросу был необычайно оригинальным и творческим. В дополнение к анализу традиционных исторических источников он черпал данные большой психологической значимости из карикатур, шуток, сновидений, личной манеры речи, оговорок, побочных пояснений выступающих и даже мазни  или каракулей на полях черновиков политических документов. К тому времени, как он связался со мной, он проанализировал таким образом семнадцать исторических положений, предшествующих началу войн и  революционных переворотов, охватывающих многие столетия, начиная с античности и до самого последнего времени (de Mause, 1975). Он был поражён тому необычайному обилию оборотов речи, метафор и образов, относящихся к биологическому рождению, которое обнаружил в этом материале. Военные вожди и политики всех эпох описывали критическое положение или объявляли войну как правило используя  слова, которые в не меньшей степени приложимы к напряжению и боли, связанной с рождением. Они обвиняют врага в том, что тот душит и притесняет их народ выдавливает последнее дыхание из его лёгких или сжимает его и недаёт ему пространства, достаточного для жизни  (гитлеровское "лебенсраум").Не менее часто встречаются намёки на тёмные пещеры, туннели, путаные  лабиринты, опасную пучину, куда могут вытеснить, и на угрозу поглощения зыбучими песками или ужасным водоворотом. Точно так же предлагаемое разрешение кризиса приходит в виде околородовых образов. Вождь обещает спасти свой народ из зловещего лабиринта, повести к свету на другом конце туннеля и создать положение, при котором опасный захватчик и угнетатель буде побеждён и каждый снова сможет дышать свободно.
            Исторические примеры Ллойда де Моза в то время включали таких персонажей, как Александр Македонский, Наполеон, Сэмюе Адаме, Кайзер Вильгельм Второй, Гитлер, Хрущев и Кеннеди. Сэмюел Адаме, говоря об американской революции, ссылался на то, что "дитя Независимости бьётся сейчас за рождение". В 1914 году Кайзер Вильгельм утверждал, что "монархия схвачена за горло и поставлена перед выбором: позволить задушить себя или на последнем дыхании предпринять отчаянное усилие и защитить себя от нападения". Во время Карибского кризиса Хрущев писал Кеннеди, призывая, чтобы две страны не "столкнулись, как слепые кроты, которые дерутся насмерть в туннеле". Ещё более ясным было шифрованное послание, использованное японским послом Курусу, когда он звонил в Токио, чтобы дать знак, что переговоры с Рузвельтом прерваны и что всё готово для того, чтобы дать добро на бомбардировку Пёрл-Харбора. Он известил, что "рождение ребенка близко" и спросил, как шли дела в Японии: "Кажется, ребенок может родиться?" Ему ответили: "Да,  кажется, ребёнок родится скоро". Интересно, что американская разведка подслушивала и разгадала смысл шифровки "война как             рождение". Особенно страшным было использование языка родов в связи со взрывом атомной бомбы в Хиросиме. Самолёту дали имя матери пилота, Иноула Гей, сама атомная бомба несла на себе надпись с прозвищем "Малыш", и условным сообщением, посланным в Вашингтон в качестве сигнала об успешном взрыве, были слова: "Дитя родилось". Не будет слишком натянуто увидеть образ новорожденного также и в названии бомбы, брошенной на Нагасаки, Толстячок. Со времени нашей переписки Ллойд де Моз собрал много дополнительных исторических подтверждений и усовершенствовал свои тезисы о том, что память о травме рождения играет важную роль как источник побуждений к насильственной общественной деятельности.
            Вопросы, связанные с ведением ядерной войны, настолько существенны, что мне бы хотелось их рассмотреть более тщательно, используя сведения из восхитительной статьи Кэрол Кон, озаглавленной "Пол и смерть в рациональном мире интеллектуалов от обороны" (Cohn, 1987). Интеллектуалы от обороны (ИО) - это гражданские лица, которые входят и выходят из правительства, иногда занимают посты как административные чиновники или консультанты, часто преподают в университетах или работают в "мозговых центрах". Они создают теоретическую основу, которая формирует и узаконивает обычную ядерную стратегическую практику Соединённых Штатов: то, как умело  вести гонку вооружений, как предотвращать использование ядерного оружия, как вести боевые действия в ядерной войне в случае, если устрашение не действует, и как объяснять, почему же небезопасно жить без ядерного оружия. Кэрол Кон присутствовала на двухнедельном семинаре по вопросам ядерного вооружения, ядерной стратегической доктрины и контроля над вооружениями. Она была настолько захвачена тем, что там происходило, что провела весь следующий год, почти целиком погрузившись в мужской мир интеллектуалов от обороны. Она собрала чрезвычайно интересные сведения, подтверждающие наличие у ядерной войны околородового измерения. Согласно её собственной терминологии, эти данные подтверждали значение мотива "мужского рождения" и "мужского творения" как важных психических сил, лежащих в основе психологии ядерной войны. И чтобы наглядно пояснить свою точку зрения, она воспользовалась следующими историческими примерами.
            В 1942 году Эрнст Лоренс послал телеграмму чикагской группе физиков, занимавшихся созданием атомной бомбы, которая гласила: "Поздравляю новых родителей. Едва могу дождаться повидать новорожденного". В Лос-Аламосе об атомной бомбе говорили как об "оппенгеймеровом дитяти". В статье "Лос-Аламос из-под земли" Ричард Фейнман писал, что когда он был во временном отпуске по случаю смерти своей жены, то получил телеграмму, в которой было написано: "Дитя ожидается на такое-то и такое-то число" В лабораториях Лоренс Ливермор о водородной бомбе говорили как о "дитяти Теллера", хотя те, кто хотел умалить вклад Эдварда Теллера, утверждали, что он был не отцом бомбы, а её матерью. По их заявлениям, настоящим отцом был Станислав Улам, который дал все  важнейшие идеи и "зачал её", после чего Теллер её только "вынашивал". Понятия, связанные с материнством, также обычно употреблялись для обеспечения "вскармливания" - создания ракет. Генерал Гроув послал торжествующее шифрованное телеграфное сообщение Военному секретарю Генри Стимсону на Потсдамскую конференцию, докладывая об успешности первого ядерного испытания: "Доктор пришел просто в огромнейший восторг и уверен, что малыш такой же здоровяк, как и его большой братец. Свет в его глазах различали отсюда до Хайхолда, а его крики я мог слышать отсюда и до самой своей фермы". Стимсон, в свою очередь, сообщил об этом Черчиллю, послав ему записку, в которой было написано: "Дети рождены удовлетворительно".Уильям Л. Лоренс, будучи очевидцем испытания первой атомной бомбы, писал: "Большой грохот раздался через сотни секунд после великой вспышки - первый крик новорождённого мира". Ликующая телеграмма Эдварда Теллера в Лос-Аламос, извещающая об успешном испытании водородной бомбы "Майк" на атолле Эниветок Маршалловых островов, гласила: "Это мальчик". Об Иноу-ле Гей, "Малыше" и о "дитя родилось"- символизме бомбы, брошенной на Хиросиму, и о "Толстяке" - названии бомбы, брошенной на Нагасаки, уже упоминалось ранее. Согласно Кэрол Кон, "учёные-мужчины дают рождение потомству, осуществляя предельное господство над женственной Природой". Также Кэрол Кон в своей статье упоминала об изобилии явной половой символики в языке интеллектуалов от обороны. Природа этого материала, связывающего пол с агрессией, господством и скотологией выказывает глубокое сходство с образностью, имеющей место в ходе переживаний рождения (БПМ-3). Кон использовала следующие примеры: зависимость Америки от ядерного оружия объяснялась как неопровержимая: "...иначе вы на свою задницу получите гораздо больше удовольствия". Вот объяснение одного профессора, почему же ракеты MX должны помещаться в бункеры новейших ракет "Минитмен", вместо того  чтобы заменять более старые и менее точные ракеты: "Вы же не  собираетесь взять самую прекрасную ракету, которая у вас есть, и засунуть её в вонючую дыру". А однажды выражалась серьезная забота:  "Мы должны крепить наши ракеты, для того чтобы у русских они были чуть менее стоячими, чем у нас". Один консультант в Совете государственной безопасности говорил о "выпуске 70 или 80 процентов мегатоннажа за один оргазмический выплеск". Лекции были переполнены такими понятиями, как вертикально вставшие  пусковые установки, норма тяговооруженности, мягкое всаживание, глубокое проникновение и сравнительные преимущества пролонгированных, нежели порывистых атак. Другим примером был популярный и широко распространённый обычай похлопывания и поглаживания ракет, практикующийся посетителями атомных подводных лодок, в котором Кэрол Кон видела выражение фаллического превосходства, а также гомоэротических наклонностей. Ясно, что ввиду наличия подобного материала, слова феминистских критиков о проведении ядерной политики как о "зависти к ракете" и о "фаллопочитании" кажутся достаточно уместными.
            Ещё одно подтверждение стержневой роли околородовой области бессознательного в психологии войны можно найти в замечательной книге Сэма Кина "Лица врага" (Keen, 1988). Кин собрал воедино и объединил в выдающуюся коллекцию искажающие и пристрастные военные плакаты, пропагандистские ролики и карикатуры из различных стран и исторических эпох. Он наглядно показал, что способ, каким описывается и изображается враг во время войны или революции, представляет собою некий стереотип, который выказывает лишь минимальные отклонения и имеет очень мало общего с настоящими отличительными особенностями упоминаемой страны и культуры. Ему удалось подразделить эти образы на несколько архетипических категорий, в соответствии с преобладающими в них характерными признаками, а именно: чужак, захватчик, достойный противник, безлицый, враг Бога, варвар, прожора, преступник, мучитель,  насильник, смерть. Согласно Кину, создаваемые образы врага, по существу, являются проекциями вытесненных и неосознаваемых теневых сторон нашего собственного бессознательного. Хотя мы, конечно же, встретим в человеческой истории и случаи справедливых войн, но те, кто начинает военные действия, как правило, замещают внешние цели элементами своей собственной психики, с которыми, собственно говоря, следовало бы столкнуться в личном самоосвоении. Теоретическая схема Сэма Кина специально не включает околородовую область бессознательного. Однако анализ его изобразительного материала обнаруживает преобладание символических образов, которые характерны для БПМ-2 и БПМ-3. Враг, как правило, изображается как опасный спрут, злой дракон, многоголовая гидра, гигантский ядовитый тарантул или засасывающий Левиафан. Другие часто используемые символы - злобные хищные кошки или птицы, чудовищные акулы и зловещие змеи, в частности, гадюки и удавы. Картины, изображающие удушение или сдавливание, зловещие водовороты и зыбучие пески, также изобилуют в рисунках во время войн, революций и политических кризисов. Сопоставление рисунков из холотропных состояний сознания, которые изображают околородовые переживания, с исторической изобразительной документацией, собранной Ллойдом де Мозом и Сэмом Кином, предоставляет очень веские доказательства в пользу околородовых корней человеческого насилия.
            В соответствии с новыми догадками и выводами, которые нам сообща предоставляют и наблюдения исследований сознания, и психоистория, все мы несём в своём глубоком бессознательном мощные энергии и чувства, связанные с травмой рождения, которую мы недостаточно преодолели и усвоили. Для некоторых из нас эта сторона нашей психики может оставаться полностью бессознательной до тех пор, пока (и если только) мы сами не займёмся каким-нибудь всесторонним и тщательным самоосвоением, либо с использованием психоделиков, либо при помощи таких мощных психотерапевтических техник переживания, как холотропное дыхание или ребёфинг. У других людей осознавание чувств или физических ощущений, скопившихся на околородовом уровне бессознательного, может иметься в той или иной степени.
            Как мы видели в предыдущей главе, введение в действие этого содержания может приводить к серьёзной индивидуальной психопатологии, включая немотивированное насилие. Кажется, что по неизвестным причинам пробуждение околородовых составляющих может возрастать одновременно у большого числа людей. Это создаёт  атмосферу всеобщего напряжения, тревоги и опасения. Вождем же является индивид, который находится под более сильным влиянием родовых энергий, чем средний человек. У него также есть способность не признавать своими эти невыносимые чувства (тень, согласно юнгианской терминологии) и переносить их на внешнее положение. Совместное неудобство и раздражение относится на счёт врага, и военное вторжение предлагается как решение. Война же обеспечивает благоприятную возможность преодолеть психологические защиты, которые в обыденной жизни сдерживают опасные околородовые стремления. Фрейдовское сверх-Я - психическая сила, которая предъявляет требования сдержанного и цивилизованного поведения, заменяется "военным сверх-я". Мы получаем награды и медали за убийство, за разрушение всего без разбору и грабёж- то есть за то же самое поведение, которое в мирное время считалось бы неприемлемым и привело бы нас в тюрьму. Точно так же и сексуальное насилие во время войны являлось общей практикой и было повсеместно терпимым. Собственно говоря, очень часто военные вожди обещали своим солдатам неограниченный доступ к женщинам на завоёванной территории, чтобы побудить их к сражениям. Когда же война разражается, разрушительные и саморазрушительные околородовые побуждения свободно разыгрываются в жизни. Темы, с которыми мы, как правило, сталкиваемся на определённой стадии в ходе внутреннего освоения и преображения (БПМ-1 и 3), отныне становятся частью повседневной жизни, либо прямо, либо в виде теленовостей.
            Различные безвыходные положения, садомазохистские оргии, сексуальное насилие, зверское и демоническое поведение, высвобождение огромных  взрывных энергий и скотология, которая принадлежит к разряду образцовой околородовой образности, - всё это разыгрывается в войнах и революциях с необычайной яркостью и силой. Если вы являетесь очевидцем картин разрушения или разыгрываете вовне
насильственные бессознательные побуждения, независимо от того, происходит ли это в индивидуальном масштабе или коллективно, в  войнах и революциях, то это всё равно не приводит ни к исцелению, ни к преображению, как это было бы в случае внутреннего столкновения с этими составляющими в условиях терапии. Поскольку это переживание не  порождается нашим собственным бессознательным и у него нет свойства глубокого взгляда в себя, оно не приводит к озарениям. Здесь вся ситуация полностью выносится вовне, и связь с глубинными движущими силами психики отсутствует. И конечно же, и в помине нет речи ни о каком терапевтическом устремлении, а тем более о побуждениях к изменению и преображению. Поэтому и цель лежащей в основе подобных насильственных событий родовой фантазии, которая представляет собой их глубочайшую движущую силу, не достигается, даже если война или революция приходят к успешному завершению. Самая триумфальная внешняя победа не приносит того, чего ожидали и на что надеялись: внутреннего ощущения эмоционального освобождения и духовно-психического возрождения. После первоначальных пьянящих чувств радости победы приходит сначала трезвое пробуждение, а затем горькое разочарование. Для всего этого обычно не требуется много времени, и копия старой угнетающей системы начинает возникать на развалинах омертвевшего сновидения, потому что в глубоком бессознательном каждого из участников продолжают действовать те же самые бессознательные силы. Кажется, что в человеческой истории это случается снова и снова, какими бы ни были связанные с этим события, будь то Французская революция, большевистская революция в России, коммунистическая революция в Китае или любые другие насильственные перевороты, связанные с великими надеждами и ожиданиями.
            Поскольку я провёл много лет, занимаясь работой с глубинными переживаниями, в Праге в те времена, когда в Чехословакии был марксистский режим, мне удалось собрать некоторый занимательный материал относительно психических движущих сил коммунизма. Вопросы,  связанные с коммунистической идеологией, как правило, возникали при лечении моих пациентов в то время, когда они боролись с околородовыми энергиями и чувствами. И вскоре стало очевидным, что страсть, которую революционеры испытывают по отношению к своим  угнетателям и их порядкам, получает мощное подкрепление из их бунта  против внутренней тюрьмы своей околородовой памяти. И, наоборот, потребность принуждать других и господствовать над ними является  внешним замещением необходимости преодолеть страх быть подавленным своим собственным бессознательным. Таким образом, смертоносная взаимосвязанность угнетателя и революционера есть овнешнённая копия состояния, переживаемого в родовых путях. Коммунистическое видение содержит одну составляющую психологической истины, которая делает его привлекательным для большого числа людей. Основополагающее представление о том, что революционное, по природе насильственное переживание необходимо, чтобы положить конец страданию и угнетению и установить состояние большего согласия, является правильным, когда оно понимается как действие внутреннего преобразования. Однако оно становится опасным заблуждением, когда переносится на внешний мир как политическая идеология насильственных революций. Его ложность заключена в том обстоятельстве, что то самое, что на более глубоком уровне, по существу, является архетипическим образом духовной смерти и возрождения, принимает вид атеистической и антидуховной программы.
            Коммунистические революции были необычайно успешными в их  разрушительной фазе, но вместо обещанного братства и согласия их победы порождали режимы, при которых подавление, жестокость и несправедливость властвовали безраздельно. Сегодня, когда экономически разваленный и политически развращённый Советский Союз  обрушился и коммунистический мир развалился, всем здраво рассуждающим людям очевидно, что этот гигантский исторический эксперимент, проведённый ценой миллионов человеческих жизней и невообразимого человеческого страдания, был колоссальным провалом. И  если вышеупомянутые наблюдения являются верными, то никакие внешние  вмешательства не имеют возможности создать лучший мир, если они не связаны с глубоким преображением человеческого сознания.
            Наблюдения современных исследований сознания также проливают важный дополнительный свет на психологию концентрационных лагерей. На протяжении многих лет профессор Бастианс из Лейдена в Голландии проводил ЛСД-терапию для людей, страдающих от "синдрома концлагеря", состояния, которое развивается у бывших узников этих лагерей много лет спустя после заключения. Бастианс также работал с бывшими надзирателями по вопросам, связанным с трудностями переживания глубокой вины. Художественное описание этой работы можно найти книге "Шивитти", написанной бывшим заключённым Ка-Цетником 135633, который проходил ряд терапевтических сеансов с Бастиансом (Ka-Tzetnik 135633, 1989). Сам Бастианс написал статью, описывающую его работу, озаглавленную  "Человек в концентрационном лагере и концентрационный лагерь в человеке". Здесь он указывал, однако не разъясняя этого, что концлагерь является проекцией некой области, которая существует в человеческом бессознательном: "Перед тем как человек оказался в концлагере, концлагерь уже был в человеке" (Bastians, 1955).
            Изучение холотропных состояний сознания даёт возможность отождествить область психики, о которой говорил Бастианс. Более тщательное изучение общих и особых условий в нацистских концлагерях открывает, что они являются дьявольским и натуралистическим разыгрыванием кошмарной атмосферы, характеризующей повторное проживание биологического рождения.Заборы из колючей проволоки, изгороди под высоким напряжением, смотровые вышки с пулемётами, минные поля и своры натасканных собак создавали адский и почти архетипический образ до крайности безнадёжного и гнетущего состояния безвыходности, которая столь характерна для первой клинической стадии рождения (БПМ-2). В то же самое время все элементы жестокости, зверства, скотологии и сексуального насилия над мужчинами и женщинами, включая  изнасилование и садистские практики, принадлежат феноменологии второй стадии рождения (БПМ-3), знакомой людям, вновь пережившим своё рождение.
            В концлагере сексуальное насилие существовало на беспорядочном индивидуальном уровне, так же как и в связи с "кукольными домами", учреждениями, обеспечивавшими "развлечение" для офицеров. Единственным способом избежать этого ада была смерть: от пули, от голода, болезни или удушения в газовых камерах. Книги Ка-Цетника 135633 "Кукольный дом" и "Восход над адом" (Ka-Tzetnik, 1955 and 1977) предлагают ошеломляющее описание жизни в концентрационных лагерях. По всей видимости, зверство эсэсовцев в особенности было сосредоточено на беременных женщинах и маленьких детях, что даёт ещё большее подкрепление околородовой гипотезе. Самым сильным отрывком из книги Теренса де Прэ "Выживший" является, несомненно, описание вагонетки, полной детей, вываливаемых в огонь, за которым следует сцена, в которой беременных женщин избивают прикладами и прутами, раздирают собаками, волочат за волосы, пинают в живот, а потом бросают в крематорий, пока они ещё живы (desPres, 1976). Околородовая природа иррациональных влечений, проявляющаяся в лагерях, также очевидна в скотологическом поведении надзирателей. Бросать миски для еды в отхожие места и заставлять заключённых доставать их обратно, принуждение узников мочиться в рот друг другу - занятия, которые помимо своего скотства несли в себе опасность эпидемий. Будь концлагеря просто учреждениями, обеспечивающими изоляцию политических врагов и дешевый рабский труд, поддержание  правил гигиены было бы первейшей заботой организаторов, как это бывает в случае любого сооружения, вмещающего большое число людей. Однако в одном Бухенвальде вследствие подобной извращенной практики только в течение одного месяца двадцать семь узников утонули в фекалиях.
            Сила, глубина и убедительная естественность всех переживаний коллективного насилия, связанных с событием рождения, наводят на  мысль, что они не выдумываются индивидуальным образом на основе таких источников, как приключенческие книги, кино или телепередачи, но берут своё начало в коллективном бессознательном. Когда наше самоосвоение в переживании достигает памяти о травме рождения, мы связываемся с необъятным запасом болезненных воспоминаний рода человеческого и получаем доступ к переживаниям других людей, которые когда-то уже были в подобных тяжких обстоятельствах. Нетрудно представить себе, что околородовой уровень нашего бессознательного, который столь близко "знает" историю человеческого насилия, на самом деле частично ответствен за войны, революции и другие похожие на них жестокие дела. Кэрол Кон описывает в своей статье не только околородовую, но также и духовную символику, связанную с языком ядерного оружия и ядерной доктрины. Авторы стратегической доктрины обращаются к членам своего сообщества как к "ядерному священству". Первое ядерное испытание  было названо "Тринити" - Троица, единосущность Отца, Сына и Святого Духа, мужских сил творения. Со своей феминистской точки зрения Кон видит в этом попытку учёных-мужчин притязать на присвоение себе  главной силы творения (Cohn, 1987). Учёные, которые работали над атомной бомбой и были очевидцами её испытания, описывают это следующим образом: "Это было, как будто мы присутствовали при первом дне творения". А Роберт Оппенгеймер вспомнил о словах из Бхагавадгиты, сказанных Кришной Арджуне: "Я стал смертью, разбивателем миров".
            Всё это подводит нас к третьему яду тибетского буддизма, мощной духовно-психической силе, которая сочетает в себе качества вожделения, желания и ненасытной жадности. Вместе с "пагубной агрессивностью" эти качества безусловно ответственны за некоторые самые чёрные главы человеческой истории. Западные психологи связывают различные стороны этой силы с разными видами полового влечения, описанными Зигмундом Фрейдом. Психоаналитическое толкование ненасытной потребности чего-то достигать, чем-то обладать или становиться чем-то большим, чем есть сейчас, приписывает эту психическую силу сублимации более низких инстинктов.Фрейд писал: "То, что выглядит, как... неустанное побуждение к дальнейшему совершенствованию, может быть легко понято как результат  подавления инстинктов, на котором основывается всё самое драгоценное в человеческой цивилизации. Подавленный инстинкт никогда не
перестаёт стремиться к полному удовлетворению, каковое состояло бы в  повторении первоначального переживания удовлетворения. Никаких замещающих или реактивных образований и никакой сублимации не хватит для того, чтобы удалить сохраняющееся вытесненное напряжение инстинктов" (Freud, 1955).
            В более конкретной плоскости Фрейд рассматривал алчность как  явление, связанное с нарушениями, возникающими в период кормления грудью. Согласно его представлениям, постоянная неудовлетворённость или перекармливание во время оральной фазы развития полового влечения могут усиливать первоначальную детскую потребность поглощать предметы до такой степени, что во взрослом возрасте в сублимированном виде это переносится на самые разные иные объекты и ситуации. Когда же влечение к приобретению сосредоточено на деньгах, психоанализ приписывает его задержке на анальной стадии либидинального развития. В таком случае ненасытная половая потребность считается результатом фиксации на фаллической стадии. А  затем и многие другие неослабные человеческие стремления истолковываются в переводе на язык сублимации подобных фаллических инстинктивных побуждений. Но современные исследования сознания обнаруживают, что подобные толкования являются чрезвычайно  поверхностными и неудовлетворительными. Они вскрывают важные дополнительные источники приобретательства и алчности на околородовом и надличностном уровнях бессознательного.
                Околородовые источники ненасытной алчности

            В ходе биографически направленной психотерапии многие люди открывают, что их жизнь была недостоверной в некоторых конкретных сторонах межличностных взаимоотношений. Например, треволнения, связанные с властью родителей, могут приводить к конкретным стереотипам затруднений в отношениях с представителями власти, повторяющиеся образцы нарушений в сексуальных взаимоотношениях могут быть возведены к родителем как модели для подражания в половом  поведении, трудности в отношениях с братьями и сестрами - окрашивать и нарушать будущие отношения со сверстниками, и так далее и тому подобное. Когда же ход самоосвоения в переживании достигает около родового уровня, то мы, как правило, обнаруживаем, что наша жизнь вплоть до этого момента, в сущности, была неподлинна во всей своей полноте, а не только в некоторых отдельных частях. К своему удивлению и изумлению, мы выясняем, что вся наша жизненная стратегия целиком была направлена в ложную сторону, а потому и не могла приносить подлинного удовлетворения. Причиной этого служило то обстоятельство, что она главным образом побуждалась страхом смерти и бессознательными сила ми, связанными с биологическим рождением, которые не были соответствующим образом переработаны и усвоены. Другими словами, во время биологического рождения мы завершили процесс анатомически, но не эмоционально. Когда поле нашего сознания подвергается сильному воздействию со стороны заложенной в его глубине памяти о борьбе в родовых путях, это приводит к чувству стеснения, недомогания и неудовлетворённости настоящим положением. Это недовольство может сосредотачиваться на широком спектре вопросов: на не удовлетворяющей физической внешности, на недостаточных возможностях и материальных средствах, на низком общественном положении, на недостаточном количестве власти, влияния и славы, и на многих других. Подобно ребёнку, зажатому в родовых путях, мы чувствуем сильнейшую потребность пробиться к какому-то лучшему состоянию, которое лежит где-то в будущем.
            И какими бы ни были в действительности наши нынешние обстоятельства, они не удовлетворяют нас. Наше воображение поддерживает творящие образы будущих состояний, которые кажутся более удовлетворительными, чем настоящее. Кажется, что, пока мы не достигли этого, наша жизнь будет только подготовкой к лучшему будущему, а ещё не "настоящим делом". Это приводит к жизненному стереотипу, который описывают как  существование типа "бегущей дорожки" или "крысиных бегов". А экзистенциалисты говорят о "самоотбрасывании" в будущее. Подобная стратегия - базовое заблуждение человеческой жизни. По сути, это стратегия неудачника, так как она никогда не приносит удовлетворения, которого от неё ожидают. И с этой точки зрения совершенно безразлично, приносит она или нет плоды в материальном мире. Когда цель не достигается, то продолжающаяся неудовлетворённость приписывается тому обстоятельству, что нам не удалось предпринять исправляющих мер. Когда же мы преуспели в достижении цели наших стремлений, то, как правило, это не оказывает большого влияния на наши базовые чувства. И тогда сохраняющаяся неудовлетворённость относится либо на счёт того обстоятельства, что был неправильным выбор самой цели, либо на счёт того, что она была всё-таки недостаточно честолюбивой. И как следствие - либо замещение старой цели другой, новой, либо увеличение честолюбивых замыслов того же самого типа.В любом случае неудача не диагностируется правильно, как произошедшая из-за того, что была неизбежным следствием изначально неверной стратегии, которая в принципе не способна приносить удовлетворения. Этот ложный образец, применяемый в широком масштабе, ответствен за безрассудное иррациональное преследование различных грандиозных целей, которые в мире ведут к гораздо большему страданию и ещё большим невзгодам. Он может быть изжит на любом уровне значимости и изобилия, ибо никогда не приносит истинного удовлетворения. Единственная стратегия, которая может значительно уменьшить подобное иррациональное влечение, - это полное проживание в сознании и приятие травмы рождения в ходе целенаправленного внутреннего самоосвоения.

                Надличностные причины ненасытной алчности

Современные исследования сознания и психотерапия переживания обнаружили, что самый глубокий источник нашей неудовлетворённости и стремления к совершенству лежит даже за пределами околородовой области. Та ненасытная жажда, которая влечёт человеческую жизнь, в своей последней сути надличностна. По словам Данте Алигьери:            "Желание совершенства - такое желание, которое делает любое удовольствие всегда неполным, ибо нет в этой жизни радости или удовольствия столь великого, чтобы оно могло утолить жажду нашей души" (Dante, 1990).
            В самом общем смысле глубочайшие надличностные корни ненасытной  алчности лучше всего могли бы быть поняты в переложении на язык  понятий "Проекта Атман" Кена Уилбера (Wilber, 1980). Наше истинное  естество божественно: Бог, Космический Христос, Аллах, Будда, Брахман, Дао, - и хотя ход творения отделяет и отчуждает нас от  нашего истока, осознание этого обстоятельства никогда не утрачивается полностью. Глубочайшая побуждающая сила психики на всех уровнях эволюции сознания заключена в возможности возвратиться к переживанию нашей божественности. Однако сдерживающие условия последовательных стадий развития мешают нам всецело пережить полное освобождение в Боге и в качестве богов. Действительное превосхождение требует смерти отделённого Я, умирающего в качестве исключительного субъекта. Из-за страха уничтожения и из-за цепляния за Я индивиду приходится довольствоваться заменителями или суррогатами Атмана, которые для  каждой стадии оказываются особыми. Для эмбриона и новорожденного это  означает удовлетворение, переживаемое в хорошей матке или у хорошей груди. Для младенца это удовлетворение особых физиологических потребностей, свойственных, его возрасту. Для взрослого ряд возможных воплощений-проектов Атмана гораздо шире: они включают помимо пищи и пола также деньги, славу, власть, внешность, знания и многое другое.
            Благодаря нашему чувству, что наша истинная самобытность – это  полнота космического творения, само творящее начало, заменители любой степени и масштаба (воплощения-проекты Атмана) всегда останутся неудовлетворяющими. Лишь переживание своей божественности в холотропном состоянии сознания может когда-либо исполнить наши глубочайшие потребности. Стало быть, последнее разрешение для ненасытной алчности - во внутреннем мире, а не в мирских стремлениях и замыслах любого вида и размаха. Персидский мистик и поэт Руми выразил это необычайно отчётливо:  "Все надежды, желания, любови и привязанности, которые люди принимают за различные вещи - за отцов, матерей, друзей, землю, небеса, дворцы, науки, деяния, еду и питьё - святому ведомы как желания, направленные к Богу, а все эти вещи - просто завесы. Когда же люди покинут этот мир и узрят Господа без этих завес, они узнают,  что все завесы и покровы, которые ныне составляют предмет их желаний, - на самом деле та, одна-единственная, Вещь" (Hines, 1996).
                Технологии священного и выживание человечества

Открытие того, что корни человеческого насилия и ненасытной алчности проникают много глубже, чем могла даже представить себе  академическая психиатрия, и что их запасы поистине чудовищны, могло бы само по себе оказаться невероятно обескураживающим. Однако оно уравновешивается волнующим открытием новых терапевтических механизмов и преображающих возможностей, которые становятся доступными в холотропных состояниях сознания на околородовом и надличностном уровнях психики.
            На протяжении многих лет я был свидетелем глубокого эмоционального и психосоматического исцеления, а также коренного преображения личности у многих людей, которые были вовлечены в серьёзные и целенаправленные внутренние поиски. Некоторые из них занимались медитацией и вершили размеренное духовное делание, другие участвовали в руководимых психоделических сеансах или в различных  видах терапии переживания и самоосвоения. Я был также очевидцем глубоких благоприятных изменений во многих людях, которые получили надлежащую помощь во время непроизвольных случаев духовно-психических кризисов.
            Как только содержание околородового уровня бессознательного появляется в сознании и усваивается, эти индивиды претерпевают коренные изменения личности. Уровень агрессивности, как правило, значительно уменьшается, и они становятся более спокойными, уютными для самих себя и терпимыми к другим. Переживание духовно-психической смерти и возрождения и связи сознания с благоприятными послеродовыми или дородовыми воспоминаниями уменьшает иррациональные влечения и устремления. Это вызывает перенос сосредоточения с прошлого и будущего на настоящий момент и увеличивает способность наслаждаться простыми условиями жизни, такими, как повседневные дела, еда, любовь, природа и музыка. Другим важным следствием этого является появление в них духовности вселенской и мистической природы, необычайно достоверной и убедительной, поскольку основана она на глубоком личном переживании.
            Протекание духовного раскрытия и преображения, как правило, углубляется ещё дальше вследствие надличностных переживаний, таких, как отождествление с другими людьми, целым человеческим сообществом, с животными, растениями и даже с неорганическими веществами и процессами в природе. Другие переживания обеспечивают доступ сознания к событиям, происходящим в других странах, культурах и исторических периодах, и даже к мифологическим царствам и архетипическим существам коллективного бессознательного. Переживания космического единства и своей собственной божественности ведут к возрастающему отождествлению со всем творением и приносят чувство изумления и трепета, любви, сострадания и внутреннего покоя.
            То, что начиналось как психологическое зондирование бессознательной психики, само собою стало философскими поисками смысла жизни и странствием, полным духовных открытий. Люди, установившие связь с надличностной сферой своей психики, склонны развивать в себе новую достойную оценку сущего и благоговение перед всей жизнью. Одним из самых поразительных последствий различных видов надличностных переживаний является непроизвольное появление и развитие глубокого человеческого и экологического беспокойства и потребностей быть вовлечённым в служение какой-то всеобщей цели. И основано это на почти клеточном осознании того, что все границы во вселенной случайны и что каждый из нас тождествен со всею тканью сущего.
            Внезапно становится ясно, что с природой мы не можем делать ничего, одновременно не делая этого с нами самими. А различия между людьми кажутся скорее вызывающими интерес и обогащающими, нежели несущими угрозу, будь они связаны с полом, расой, цветом кожи, языком, политическими убеждениями или религиозными верованиями. Очевидно, что преображение такого рода увеличило бы наши возможности выживания, если бы оно происходило с достаточно широким размахом.

                Уроки холотропных состояний сознания для психологии выживания

Некоторые из озарений людей, переживающих холотропные состояния сознания, прямо связаны с нынешним глобальным кризисом и его  взаимосвязанностью с эволюцией сознания. Они показывают, что в современном мире мы воплотили в действительности многие из  существенно важных тем родового процесса, с которыми сталкивается и внутренне примиряется лицо, вовлечённое в глубокое личное  преображение. Те же самые составляющие, которые мы бы встретили в ходе духовно-психической смерти и возрождения в наших духовидческих  переживаниях, сегодня приходят к нам в виде вечерних новостей. И это в особенности верно в отношении явлений, являющихся характерными  чертами БПМ-3.
            Разумеется, мы видим чудовищное высвобождение агрессивного влечения  во многих войнах и революционных переворотах в мире, в росте преступности, терроризма и расовых бунтов. Не менее драматичным и поразительным является снятие сексуального подавления и освобождение полового влечения, имеющее и здоровые, и дурные последствия. Сексуальные переживания и различные способы полового поведения приобретают беспримерные черты, проявляясь в половой свободе подростков, гомосексуальном освобождении, всеобщей неразборчивости, открытых браках, высоком уровне разводов, открыто сексуальных книгах, играх и кинофильмах, садомазохистских экспериментах и во многом другом.
            Демоническая составляющая в современном мире также становится всё более и более явной. Возрождение сатанинских культов и ведьмовства,  популярность книг и фильмов ужасов на оккультные темы и преступления с сатанинскими побуждениями удостоверяют это. Скотологическое измерение с очевидностью проявляется в поступательно возрастающем промышленном загрязнении, накоплении отходов в глобальном масштабе и в быстром ухудшении гигиенических условий жизни в больших городах.
            Более отвлечённым видом того же самого движения является всё  возрастающая продажность и вырождение в политических и экономических кругах.
            Многие из людей, с которыми мы работали, видели человечество стоящим на решающем перепутье, перед выбором: либо коллективное уничтожение, либо беспримерный по своим размерам эволюционный скачок в сознании. Тереке Маккенна выразил это очень кратко: "История глупой обезьяны так или иначе закончена" (МсКеппа, 1992). Кажется, мы все коллективно вовлечены в движение, что соответствует по своей направленности той психологической смерти и возрождению, которую индивидуально пережило столь много людей в холотропных состояниях сознания. И если мы будем продолжать разыгрывать вовне сомнительные разрушительные и саморазрушительные стремления, берущие начало в глубине бессознательного, то, несомненно, истребим и себя, и жизнь на нашей планете. Однако если мы в достаточно большом масштабе  преуспеем в деле погружения в себя и в обращении этого движения вовнутрь нас самих, то оно может вылиться в эволюционное продвижение, которое уведёт нас гораздо дальше от нашего теперешнего состояния, чем мы, теперешние, отстоим от приматов. Какой бы утопичной ни могла бы показаться возможность такого развития, оно может оказаться нашим единственным настоящим шансом.
            Давайте теперь заглянем в будущее и посмотрим, как представления, которые появились из исследований сознания, из надличностного поля и из новой парадигмы в науке, могли бы быть введены в действие в мире. Хотя прошлые достижения и невероятно впечатляют, новые идеи всё ещё составляют скорее разрозненную мозаику, нежели завершенное и всеохватное мировидение. Много работы ещё должно быть сделано также в отношении накопления данных, создания новых теорий и достижения творческого синтеза. Да и существующие сведения должны достичь намного более широкой аудитории, прежде чем можно будет ожидать значительного воздействия на положение в мире.
            Но даже коренного интеллектуального сдвига к новой парадигме в широком масштабе будет недостаточно, чтобы смягчить глобальный кризис и повернуть вспять то разрушительное движение, в котором мы участвуем. Мир требует глубокого чувственного и духовного преображения человечества. Используя существующие доказательства, можно предложить некоторые стратегии, которые могли бы способствовать такому событию и подкрепить его. Попытки изменить  человечество должны будут начинаться с предохранительных психологических мер, предпринимаемых в раннем возрасте. Данные дородовой и послеродовой психологии указывают, что многого можно было бы достичь путём изменения условий беременности, родов и послеродового ухода. Что должно будет включать улучшение эмоциональной подготовки матери во время беременности, осуществление естественного деторождения, создание для рождения духовно и психологически осведомлённого окружения и развитие чувственно обогащающего соприкосновения между матерью и ребёнком в послеродовой период.
            Многое было написано о важности вскармливания ребёнка, так же как и  о разрушительных эмоциональных последствиях травмирующих условий во время младенчества и детства. Конечно же, это область, где непрерывное образование и руководство необходимо. Тем не менее, для  того чтобы быть способными применять теоретически уже известные правила, родителям нужно самим достичь достаточной эмоциональной устойчивости и зрелости. Ведь хорошо известно, что эмоциональные недуги передаются от поколения к поколению подобно проклятию. И мы сталкиваемся здесь с очень сложным вопросом о яйце и курице.
            Различные виды гуманистической и трансперсональной психологии  выработали действенные методы переживательного самоосвоения, исцеления и преображения личности. Некоторые из них идут от традиций терапии, другие же представляют собою переделку древних духовных практик
            По всей видимости, мы вовлечены в захватывающую гонку на время,  которой не найдется ничего равного во всей истории человечества. И ставка в ней никак не меньше, чем будущее жизни на нашей планете. Но если мы будем продолжать осуществлять старые стратегии, которые по своим последствиям со всей очевидностью оказываются саморазрушительными, вряд ли человеческий вид сохранится на этой земле. Однако если достаточно большое число людей испытает событие глубокого внутреннего преображения, то мы сможем достичь такого уровня эволюции сознания, когда станем достойными славного имени, которое дали своему виду: homo sapiens.

                * * *

Ральф Уолдо Эмерсон
(1803-1882)
Нравственная философия
 (Отрывки из книги)


          Похвальна деятельность, когда нужно действовать; похвально и бездействие. ... Небо обширно: в нем есть простор для всех родов любви, для всех родов доблестей. И зачем нам суетиться, прислуживаться, хлопотать донельзя? Пред лицом Правды деятельность и бездействие равны. Из одного куска дерева сделан флюгер, из другого - будка на мосту: свойство дерева выказывается в том и в другом употреблении.  Я вполне доверяюсь распоряжениям Всевышнего. Простой факт моего пребывания на каком-то свете служит мне ручательством, что именно здесь Ему нужен `орган. И когда эта обязанность мне уясниться, буду ли я отпираться, отказываться, представляя с безвременным и суетным смирением, что я не Гомер, не Эпаминонд. Мне ли судить о том, что' Ему прилично, что нет: я только повинуюсь Его определениям. Всевышний дух меня блюдет, и с каждым новым днем обогащает меня новою бодростью и весельем. Я не отрекусь от изобилия благодати под тем предлогом, что она в ином виде нисходит на других.
...так как доверие к себе составляет принадлежность разума и каждая душа стоит наряду с другими душами, то, почитая гения и творения других людей, человек должен чтить и самого себя. Эсхила читают тысячи лет, но, если Эсхил мне не нравится, не смущаюсь его знаменитостью и променяю сотни Эсхилов ха соблюдение неподкупности своего мнения. ... Натрудясь поочередно над Спинозой, Платоном и Кантом, вы, может быть, откроете, что они не сказали вам ничего нового, а лишь снова обратили ваш ум к быту простому, естественному, обыкновенному, не заманив вас в края недосягаемые.
...Пустой человек, по возвращении из путешествий, раскрашивает свои рассказы именами лордов, князей, графинь, которые обошлись с ним так-то, сказали ему то-то. Тщеславный показывает свои серебряные сервизы, свои перстни, покупки. Люди несколько более просвещенные, касаясь собственных впечатлений, опишут вам забавный анекдот, поэтическое приключение, посещение Рима, беседу с гениальным человеком, встречу с блестящим другом; углубляясь далее, они упомянут и о горе, облитой лучами солнца, и о мыслях, пробужденных в них эти зрелищем третьего дня утром: это придает их жизни колорит романтический. Но душа, дошедшая до любви к великому Богу, просто и искренна; у нее нет розовых красок и голубых цветков; нет блестящих друзей, нет рыцарских и других приключений. Ей не нужны чудеса и чрезвычайности; она живет настоящим часов, и по значению, даваемому ею каждому часу, самое простое обстоятельство насквозь проникается мыслями и озаряется потоками света.

                * * *

                Подарки

 Дар того, кто любит,
 Мой ласкает взор;
 Но лишь он разлюбит-
Дар его - позор.


Говорят, что мир находится в состоянии банкротства, что он задолжал самому себе
больше, чем способен заплатить, а посему должен предстать перед судом справедливости и быть распродан. Я не думаю, что эта всеобщая неплатежеспособность, присущая в той или иной степени всем людям, - причина тех затруднений, которые мы испытываем во время Рождества, Нового года и в других подобных случаях, то есть тогда, когда настает время делать подарки, ибо собственное великодушие всегда приятно, хотя быть в долгу у чужого великодушия весьма обременительно. Трудность заключена в ином - в выборе подарка. Едва мне приходит в голову, что пора сделать подарок одному из друзей, как меня охватывает недоумение - что подарить, и вот за размышлениями удобный случай упущен. В качестве подарка всегда уместны цветы и фрукты; цветы потому, что уже один их вид гордо провозглашает: луч прекрасного ценится много выше, чем все полезные вещи в мире. Своей радующей глаз пестротой они выделяются среди остальной природы, чей облик скорее строг и обыден; они - как звуки музыки, доносящиеся из работного дома. Природа не балует нас, мы - ее дети, а не любимчики; ей неведомо чувство привязанности, и она беспристрастно раздает все отпущенное нам, руководствуясь лишь строгими, обязательными для всех законами. А эти нежные цветы - они, как причудливая шалость, как всплеск любви и красоты. Сколько раз мы слышали, что человек любит лесть, пусть даже и не питая на ее счет иллюзий, ибо лесть свидетельствует о том, что человек возвысился до такого положения, где он стал достоин определенных знаков внимания. Удовольствия такого рода как раз и дарят нам цветы: кто я, если мне предназначены благоухающие намеки? И фрукты - приемлемый подарок, ибо они - прекраснейшие из предметов потребления и посему приобретают в наших глазах фантастическую ценность. Если ко мне посылают за сотню миль с приглашением нанести дружеский визит, а когда я прибываю, выставляют передо мной корзину с прекрасными летними фруктами, я думаю, что награда все же стоит затраченных усилий. Если подарок незамысловат, он уместен и красив по воле необходимости. Как хорошо, когда в силу обстоятельств исключена возможность выбора подарка. Ведь если на человеке, постучавшемся в вашу дверь, нет ботинок, вам не приходится размышлять, стоит ли дарить ему краски. А поскольку всегда приятно наблюдать, как человек жует хлеб и пьет воду, то в доме или на улице мы неизменно испытываем удовольствие, обеспечивая его тем, в чем он нуждается в первую очередь. В наших условиях всеобщей зависимости позволить, чтобы проситель сам был судьей собственной необходимости, и предоставить все, о чем он просит, пусть даже с большими неудобствами для себя, кажется подвигом. Будь это самое фантастическое желание, лучше передать другим право наказать его. Я бы предпочел любую из отведенных мне ролей, но только не роль фурии. Следом за правилом необходимости всякой вещи нужно упомянуть и другое правило подношения подарка. Оно рекомендовано одним из моих друзей и состоит в следующем: подносить то, что является естественным отражением сущности человека и мысленно легко соотносится с его личностью. К сожалению, наши знаки внимания и любви большей частью носят варварский характер. Кольца и другие украшения - не подарки, а лишь жалкое подобие. Истинный подарок есть часть себя. Отдай мне то, во что ты вложил свою душу. Вот почему поэт приносит стихотворение, пастух - ягненка, фермер - зерно, рудокоп - драгоценный камень, моряк - кораллы и раковины, художник - картину, а девушка - вышитый собственной рукой платок. Это и справедливо, и отрадно, так как в какой- то мере возвращает общество к его истокам: подарок отражает образ жизни самого человека, а богатство каждого свидетельствует о его достоинствах. И каким холодным, безжизненным становится подарок, если вы идете и покупаете мне то, что является частью не вашей жизни, произведением не вашего таланта, а ювелира. Лишь царственным особам и людям состоятельным, представляющим интересы власти и неправедное отношение к собственности, к лицу делать подарки, начиненные золотом и серебром, которые есть символ искупительной жертвы или плата за шантаж. Путь благодеяний - сложный для навигации путь, требующий осторожного плавания и крепких кораблей. Получение подарков не входит в функции человека. Как смеете вы преподносить их? Мы мечтаем ни от кого не зависеть и в глубине души не прощаем дающего. Рука, приносящая нам пищу, в опасности быть укушенной. Мы охотно принимаем все, что преподносят из чувства любви, ведь это все равно, что получать подарок от самого себя, но отвергаем подарок того, кто считает себя вправе быть благодетелем. Мы иногда чувствуем отвращение к мясу, которое едим, - нам мерещится унизительная зависимость нашей жизни от пищи.
      И пусть сам Зевс дары преподнесет,
      И ты от этих откажись щедрот.
Мы требуем все целиком. Меньшее не устраивает нас. И мы обвиняем общество, если, кроме земли, огня и воды, не получаем от него возможностей проявить себя в жизни, не получаем любви, почитания, предметов поклонения. Тот человек хорош, кто умеет принять подарок. Принимая подарок, мы то радуемся, то печалимся, но оба эти чувства неблаговидны. Моя радость или огорчение по поводу подарка означает, по-моему, совершение некоего насилия, привнесение унижающего чувства. Я испытываю огорчение, если покушаются на мою независимость или если подарок исходит от тех, кому чуждо состояние моей души, и, следовательно, их действия остаются без ответа; напротив, если я слишком радуюсь подарку, то мне следует стыдиться, ибо преподнесший его человек проник в мою душу и убедился, что не он, а его вещь пришлась мне по нравуПодарок истинный есть течение дарителя навстречу мне, равно как и мое течение навстречу ему. И когда уровни наших встречных потоков сравняются, все то, чем мы обладаем, перейдет от меня к нему и от него ко мне. Все его - мое, все мое - его. И я говорю ему, как можешь ты дарить мне этот наполненный маслом сосуд, этот кувшин с вином, ведь твои масло и вино мне и принадлежат, так какой же смысл в твоем подарке? Именно поэтому красивые, а не полезные вещи мы дарим друг другу. Подношение последних есть не что иное, как прямая узурпация, а посему, ежели объект благодеяния не выказывает признательности, а это вполне понятно, поскольку все облагодетельствованные ненавидят всех Тимонов, вовсе не задумываясь о ценности подарка, а обращая взор к тем запасам, из которых он извлечен, мои симпатии на стороне получателя, между тем как гнев господина нашего Тимона оставляет меня равнодушным. Ибо ожидание признательности порочно. И неизбежно наказуемо полным отсутствием чувствительности со стороны должника. Какое счастье, когда без вреда и обиды для себя удается покончить дело с тем, кому не повезло настолько, что вы услужили ему. Как тягостно быть "осчастливленным", должник испытывает естественное желание дать вам пощечину. В подобных случаях, джентльмены, бесценное назидание, весьма почитаемое и мною, находим мы у того приверженца буддийской религии, который никогда никого не благодарит и который изрекает: "Не льсти своим благодетелям". Причина подобных разногласий, по моему разумению, в отсутствии соразмерности между человеком и подарком, каким бы ценным тот ни был. Ну что можно преподнести великодушному человеку? После оказанной ему услуги он своим великодушием немедленно превращает вас в своего должника. Любая услуга другу ничтожна и своекорыстна рядом с тем, что, как человек сам осознает, его друг был готов совершить для него и до того, как он решил послужить интересам друга, и впоследствии. В сравнении с теми добрыми чувствами, которые я испытываю по отношению к другу, практическая выгода, лежащая в моей власти и предлагаемая мной, кажется такой незначительной. Более того, наши направленные друг на друга действия, как благие, так и порочные, настолько случайны и беспорядочны, что мы редко слышим выражение благодарности за содействие, не ощущая при этом доли стыда и унижения. Мы редко способны на прямой удар и должны довольствоваться ударом, наносимым косвенно; мы редко получаем приятную возможность принести пользу непосредственно, пользу, которая к тому же была бы и непосредственно воспринята. И лишь нравственная чистота щедро раздает во все стороны благодеяния, не ведая, что творит, и, удивленная, принимает всеобщую благодарность. Я боюсь вымолвить слова измены по отношению к любви: она - гений и бог подношения подарков, мы не смеем ни в чем указывать ей. Пусть беспрестанно раздаются королевства и лепестки цветов. Есть люди, от которых мы не можем не ожидать сказочных даров, - так пусть не перестанем мы ожидать их. Это - исключительное право, и оно не подлежит ограничению нашими общественными законами. В остальном, я уверен в том, что мы не покупаемся и не продаемся. Наивысшие проявления радушия и щедрости тоже случаются не по нашей воле, а по воле судьбы. Я понимаю, что значю для вас так мало: вы не нуждаетесь во мне, вы не чувствуете меня, - и оказываюсь за порогом, хотя вы предлагаете мне и дом, и земли. Ни одна услуга не представляет никакой ценности, и лишь общность бесценна. Мои попытки соединиться с окружающими с помощью услуг оказываются всего лишь уловкой ума - не более. Они пережевывают предложенное вами, как яблоки, оставляя вас ни с чем. Но стоит вам полюбить их, и вот они уже чувствуют вас и не устают восторгаться вами.

                * * *

                Доверие к себе
                (фрагменты)

В
 духовной жизни каждого человека наступает такой момент, когда он приходит к убеждению, что зависть порождается невежеством; что подражание - самоубийство; что человек, хочет он того или нет, должен примириться с собой, как и назначенным ему уделом; что какими бы благами ни изобиловала вселенная, хлеба насущного ему найти, коль скоро он не будет прилежно возделывать отведенный ему клочок земли. Силы, заложенные в нем, не имеют подобных в природе, и лишь ему самому дано узнать, на что он способен, а это не прояснится, пока он не испытает себя.
Верь себе! Нет сердца, которое не откликнулось бы на зов этой струны. Прими то место, которое было найдено для тебя Божественным провидением, прими общество своих современников и связь событий. Так всегда поступали великие люди; как дети, они отдавались во власть гения своих юных лет, невольно тем признавая, что их сердце - вместилище абсолютно истинного и надежного, что истина действует через их посредство и проникает все их существование. Мы же - взрослые мужи, и нам следует совершенно осознанно принять ту же трансцендентную судьбу; и станем мы не нищими духом, не калеками, забившимися в защищенный от ветров уголок, не трусами, панически страшащимися потрясений, но проводниками человечества, его спасителями и благодетелями, подчинившими себя Всемогущему и вступившими в бой против Хаоса и Тьмы. 
Повсюду общество состоит в заговоре, направленном против мужества людей, входящих в него. Общество - это акционерная компания, где держатели акций, чтобы надежнее обеспечить кусок хлеба каждому пайщику, согласились пожертвовать для этого свободой и культурой - и собственной, и тех, ради кого они стараются. Несамостоятельность духа - здесь добродетель, на которую самый большой спрос, а доверие к себе - предмет отвращения. Общество не любит правды и творчества; оно предпочитает им ничего не значащие слова и условности.  Кто жаждет стать человеком, должен обладать самостоятельностью духа. Тот, кому суждено пожать неувядающие лавры, не должен слепо верить в благо лишь потому, что оно почитается благом; он призван сам убедиться, действительно ли это благо. В конечном счете священно лишь одно - неповторимость твоего собственного духовного мира. Отпусти грехи свои самому себе, и ты получишь право простить весь мир. Мне вспоминается, как я, совсем юнцом, беседовал со своим весьма достопочтенным наставником, который имел обыкновение докучать мне обветшалой церковной премудростью. Я спросил его: "Вы говорите, что традиции священны; как же в таком случае поступать мне, если я живу только своим внутренним миром?" Он возразил: "Но ведь если так, твои побуждения могут быть лишь низменными, а не возвышенными". На что я ответил: "Я вовсе не считаю их низменными". Ибо для меня священным могут быть лишь одни законы - те, которые диктует мне моя природа. Добро и зло - не более чем пустые слова, которые не составит ни малейшего труда приложить к чему угодно; правильно только то, что отвечает моему складу, неверно - все, что ему противно.
 С чем бы ни сталкивался человек, пусть он ведет себя так, словно все несущественно и эфемерно, кроме него самого. Мне стыдно думать о том, с какой легкостью капитулируем мы перед знаками отличия и лишенными смысла титулами, перед обществом и косными институтами. Всякий умеющий себя вести и складно говорить воздействуют на меня, выбивает меня из колеи больше чем допустимо. Я должен жить честно, быть полон жизни, всегда и всем говорить правду, какой бы она ни была. Если в одеждах благожелательности выступают злоба и тщеславие, неужели мириться с этим? Если кипящий яростью фанатик прикрывается служением, разве я не имею права сказать ему: "Друг мой, научись любить собственных детей, любить работника, которого ты нанял напилить дров, научись скромности и доброжелательности, обогати себя этими достоинствами и не стремись скрасить свое слишком явное и не ведающее жалости честолюбие этой уж очень подозрительной нежностью к чернокожим, что живут за тысячу миль от нас. Твоя любовь к чужедальнему отдает злостью по отношению к своему и родному". Да, это прозвучало зло, неприятно, но истина прекраснее, чем поддельная любовь. Доброта должна быть не лишена известной твердости, иначе это не доброта. Когда проповедуют любовь, в которой излишне много хныканья и слезливости, в противодействие надо учить ненависти.
 Если же ты подчиняешься обычаям, утратившим в твоих глазах смысл, ты поступаешь неверно прежде всего потому, что тем самым впустую растрачиваешь отпущенные тебе силы. Ты теряешь время и позволяешь стереться своеобразным чертам твоего характера. Допустим, что ты состоишь прихожанином изжившей себя церкви, или жертвуешь что-то лишенному библейскому обществу, или голосуешь за правительство или против него лишь потому, что так голосует большинство, или накрываешь на стол, как прижимистая экономка, - за всеми этими масками мне уже нелегко разглядеть, что же ты, в сущности, представляешь собой как человек. И разумеется, все это в определенной мере лишает тебя сил, необходимых для настоящей жизни. Но займись своей работой, и я буду знать, кто ты. Займись своей работой, и у тебя появится новые силы. Давно пора понять, что, капитулируя перед обычаями, ты проявляешь не больше зоркости, чем играя в жмурки. Если я знаю, к какой партии ты принадлежишь, мне наперед известно любое твое суждение. Вот священник возвещает, что свою проповедь он посвятит доказательству необходимости того или иного церковного института. Да разве я не знаю еще до того, как он заговорит, что нет ни малейшей надежды услышать от него хоть одно-единственное новое, небанальное слово?
 Так вот, большинство людей придумали ту или иную повязку себе на глаза и накрепко привязали к какой-нибудь группе, придерживающейся только одной точки зрения. Человек, пораженный духом несамостоятельности, не просто кривит душой в определенных случаях; он не прав не в отдельных частностях, а во всем. Любая истина, если она изрекается им, уже не вполне истина; когда они говорят "два" - это на деле не два, и четыре это - не четыре; и какое бы слово от них ни исходило, оно вызывает у нас досаду; мы не знаем, как приступить к исправлению таких людей.

Человек - существо боязливое, вечно оправдывающееся; он больше не осмеливается сказать "я думаю" и "я убежден", но прикрывается авторитетом какого-нибудь святого или знаменитого мудреца. Ему должно быть стыдно при виде побега травы или розы в цвету. Вот эти розы, растущие у меня под окном, не оправдывают свое существование ни тем, что до них здесь тоже росли розы, ни тем, что бывают и более красивые экземпляры; они то, что они есть, они живут сегодня и живут вместе с Богом. Для них не существует времени. Существует просто роза, и она совершенна во всякий момент своей жизни. Прежде чем пробьется листок, приходит в движение вся жизнь; в распустившемся цветке не больше жизни, чем в первом побеге, а в голых корнях под землей - не меньше. Природа этого растения удовлетворена, и оно одиноко удовлетворят природу в любой миг своего существования. Но человек всегда погружен в воспоминания, он вечно что-то откладывает; он не живет в настоящем, но, отводя от него взор, отдается сожалениям о прошлом либо, не замечая рассыпанных вокруг него богатств, встает на цыпочки и вытягивает шею, чтобы разглядеть будущее. Но он не будет ни счастливым, ни сильным, пока тоже не станет жить с природой в настоящем, поднявшись над временем.
Будем же больше доверять себе: нетрудно увидеть, что это должно привести к перевороту во всей деятельности, во всех взаимоотношениях людей, и в их вере, образовании, целях, которые они перед собой ставят, их образе жизни и знакомствах, их отношениях к собственности, в философских воззрения.
 Какие молитвы возносят люди! То, что они называют священным, на деле не назвать даже просто смелым и достойным. Молитва устремлена в иные края и просит добавления извне, которое должно появиться вместе с какой-то извне позаимствованной добродетелью; молитва исчезает в нескончаемых лабиринтах рассуждений о естественном и сверхъестественном, об открытом через чье-то посредство или чудотворном. Если в молитве просят добиться той или иной частной цели, просят чего угодно, кроме вселенского добра, это порочно. Молитва - это созерцание фактов жизни с самой высокой точки наблюдения. Молитва - это монолог созерцающей и ликующей души. Молитва - это голос Бога, говорящий, что все, им созданное, хорошо.
 Ложны и те молитвы, которые полны сетований. Недовольство проистекает из недостаточного доверия к себе, это болезнь воли. Сетуй на напасти, если тем можно помочь страждущему, если нет, займись делом, и бедствие от этого станет уже не таким непоправимым.
Итак, поставь себе на службу все, что называют судьбой. Большинство людей играют с ней в азартную игру, и с каждым поворотом ее колеса кто-то приобретает все на свете, а кто-то все теряет, но ты научись считать эти приобретения незаконными и не стремись к ним, ты отдайся служения Делу и Пользе, этим канцлерам Всевышнего. Отдайся Воле, трудись, приобретай, и ты сумеешь сковать движение колеса Случая и не будешь страшиться нового его поворота. Когда тебе удается одержать победу на политическом поприще, когда ты добиваешься повышения своих доходов, когда кто-то болел у тебя дома и выздоровел, когда вернулся долго отсутствующий друг, когда произошло какое-нибудь другое приятное событие, тебя охватывает радость, ты мнишь, что впереди тебя ждет прекрасная пора. Не верь этому. Никто не вселит в твою душу мира, кроме тебя самого. Ничто не вселит в душу твою мира, кроме полной победы твоих принципов.

                * * *

  Если вы боитесь, что вас побьют,
  считайте себя битым.
  Если вы думаете, что вы не смеете,
  вы не посмеете никогда.
  Если вы считаете, что вы проиграете,
  вы уже проиграли,
  потому что во всем мире мы видим,
  что успех начинается с воли человека –
  Все зависит от состояния ума.
  Если вы считаете, что вас оставят позади,
  это так и будет.
  Ваши мысли должны лететь высоко,
  чтобы дать вам подняться.
  Прежде, чем вы сможете одержать победу,
  вы должны быть уверены в себе.
  Тот, кто сильнее, и тот, кто  быстрее,
  не всегда побеждает в жизненных битвах.
  Рано или поздно победа достается тому,
  Кто считает, что он это может.

* * *
Беседа Эйнштейна и Рабиндраната Тагора
Эйнштейн: Вы верите в бога, изолированного от мира?
 
Тагор: Не изолированного. Неисчерпаемая личность человека постигает Вселенную. Ничего непостижимого для человеческой личности быть не может. Это доказывает, что истина Вселенной является человеческой истиной.
Чтобы пояснить свою мысль, я воспользуюсь одним научным фактом. Материя состоит из протонов и электронов, между которыми ничего нет, но материя может казаться сплошной, без связей в пространстве, объединяющих отдельные электроны и протоны. Точно так же человечество состоит из индивидуумов, но между ними существует взаимосвязь человеческих отношений, придающих человеческому обществу единство живого организма. Вселенная в целом так же связана с нами, как и индивидуум. Это – Вселенная человека.
Высказанную идею я проследил в искусстве, литературе и религиозном сознании человека.

Эйнштейн: Существуют две различные концепции относительно природы Вселенной:
1) мир как единое целое, зависящее от человека;
2) мир как реальность, не зависящая от человеческого разума.

Тагор: Когда наша Вселенная находится в гармонии с вечным человеком, мы постигаем ее как истину и ощущаем ее как прекрасное.

Эйнштейн: Но это – чисто человеческая концепция Вселенной.

Тагор: Другой концепции не может быть. Этот мир – мир человека. Научные представления о нем – представления ученого. Поэтому мир отдельно от нас не существует. Наш мир относителен, его реальность зависит от нашего сознания. Существует некий стандарт разумного и прекрасного, придающий этому миру достоверность – стандарт Вечного Человека, чьи ощущения совпадают с нашими ощущениями.

Эйнштейн: Ваш Вечный Человек – это воплощение сущности человека.

Тагор: Да, вечной сущности. Мы должны познавать ее посредством своих эмоций и деятельности. Мы познаем Высшего Человека, не обладающего свойственной нам ограниченностью. Наука занимается рассмотрением того, что не ограничено отдельной личностью, она является внеличным человеческим миром истин. Религия постигает эти истины и устанавливает их связь с нашими более глубокими потребностями; наше индивидуальное осознание истины приобретает общую значимость. Религия наделяет истины ценностью, и мы постигаем истину, ощущая свою гармонию с ней.

Эйнштейн: Но это значит, что истина или прекрасное не являются независимыми от человека.

Тагор: Не являются.

Эйнштейн: Если бы людей вдруг не стало, то Аполлон Бельведерский перестал бы быть прекрасным?

Тагор: Да!

Эйнштейн: Я согласен с подобной концепцией прекрасного, но не могу согласиться с концепцией истины.

Тагор: Почему? Ведь истина познается человеком.

Эйнштейн: Я не могу доказать правильность моей концепции, но это – моя религия.

Тагор: Прекрасное заключено в идеале совершенной гармонии, которая воплощена в универсальном человеке; истина есть совершенное постижение универсального разума. Мы, индивидуумы, приближаемся к истине, совершая мелкие и крупные ошибки, накапливая опыт, просвещая свой разум, ибо каким же еще образом мы познаем истину?

Эйнштейн: Я не могу доказать, что научную истину следует считать истиной, справедливой независимо от человечества, но в этом я твердо убежден. Теорема Пифагора в геометрии устанавливает нечто приблизительно верное, независимо от существования человека. Во всяком случае, если есть реальность, не зависящая от человека, то должна быть истина, отвечающая этой реальности, и отрицание первой влечет за собой отрицание последней.

Тагор: Истина, воплощенная в Универсальном Человеке, по существу должна быть человеческой, ибо в противном случае все, что мы, индивидуумы, могли бы познать, никогда нельзя было бы назвать истиной, по крайней мере научной истиной, к которой мы можем приближаться с помощью логических процессов, иначе говоря, посредством органа мышления, который является человеческим органом. Согласно индийской философии, существует Брахма, абсолютная истина, которую нельзя постичь разумом отдельного индивидуума или описать словами. Она познается лишь путем полного погружения индивидуума в бесконечность. Такая истина не может принадлежать науке. Природа же той истины, о которой мы говорим, носит внешний характер, т.е. она представляет собой то, что представляется истинным человеческому разуму, и поэтому эта истина – человеческая. Ее можно назвать Майей, или иллюзией.

Эйнштейн: В соответствии с Вашей концепцией, которая, может быть, является концепцией индийской философии, мы имеем дело с иллюзией не отдельной личности, а всего человечества в целом.

Тагор: В науке мы подчиняемся дисциплине, отбрасываем все ограничения, налагаемые нашим личным разумом, и таким образом приходим к постижению истины, воплощенной в разуме Универсального Человека.

Эйнштейн: Зависит ли истина от нашего сознания? В этом состоит проблема.

Тагор: То, что мы называем истиной, заключается в рациональной гармонии между субъективным и объективным аспектом реальности, каждый из которых принадлежит Универсальному Человеку.

Эйнштейн: Даже в нашей повседневной жизни мы вынуждены приписывать используемым нами предметам реальность, не зависящую от человека. Мы делаем это для того, чтобы разумным образом установить взаимосвязь между данными наших органов чувств. Например, этот стол останется на своем месте даже в том случае, если в доме никого не будет.

Тагор: Да, стол будет недоступен индивидуальному, но не универсальному разуму. Стол, который воспринимаю я, может быть воспринят разумом того же рода, что и мой.

Эйнштейн: Нашу естественную точку зрения относительно существования истины, не зависящей от человека, нельзя ни объяснить, ни доказать, но в нее верят все, даже первобытные люди. Мы приписываем истине сверхчеловеческую объективность. Эта реальность, не зависящая от нашего существования, нашего опыта, нашего разума, необходима нам, хотя мы и не можем сказать, что она означает.

Тагор: Наука доказала, что стол как твердое тело – это одна лишь видимость и, следовательно, то, что человеческий разум воспринимает как стол, не существовало, если бы не было человеческого разума. В то же время следует признать и то, что элементарная физическая реальность стола представляет собой не что иное, как множество отдельных вращающихся центров электрических сил и, следовательно, также принадлежит человеческому разуму.
В процессе постижения истины происходит извечный конфликт между универсальным человеческим разумом и ограниченным разумом отдельного индивидуума. Непрекращающийся процесс постижения идет в нашей науке, философии, в нашей этике. Во всяком случае, если бы и была какая-нибудь абсолютная истина, не зависящая от человека, то для нас она была бы абсолютно не существующей.
Нетрудно представить себе разум, для которого последовательность событий развивается не в пространстве, а только во времени, подобно последовательности нот в музыке. Для такого разума концепция реальности будет сродни музыкальной реальности, для которой геометрия Пифагора лишена всякого смысла. Существует реальность бумаги, бесконечно далекая от реальности литературы. Для разума моли, поедающей бумагу, литература абсолютно не существует, но для разума человека литература как истина имеет большую ценность, чем сама бумага. Точно так же, если существует какая-нибудь истина, не находящаяся в рациональном или чувственном отношении к человеческому разуму, она будет оставаться ничем до тех пор, пока мы будем существами с разумом человека.

Эйнштейн: В таком случае я более религиозен, чем вы.

Тагор: Моя религия заключается в познании Вечного Человека, Универсального человеческого духа, в моем собственном существе. Она была темой моих гиббертовских лекций, которые я назвал "Религия человека".
Беседа состоялась 14 июля 1930 г. на даче Эйнштейна

                * * *

Генри Дэвид Торо
                Жизнь вне условностей

Не  так давно  я был  на лекции  в Лицее,  и мне показалось, что оратор выбрал  тему, слишком далекую от него, и слушать  его было  неинтересно.  Он говорил о вещах, близких не его сердцу, а скорее его конечностям или коже. В этом смысле лекция не имела центральной или объединяющей  мысли. Лучше бы он рассказал  о  своих  сокровенных  мыслях,  как делают  поэты.  Однажды  меня спросили, что  я  думаю, и внимательно  выслушали ответ,  и это  было  самым большим комплиментом, который мне  когда-либо делали. Я удивляюсь и радуюсь, когда  такое случается. Люди редко интересуются тем, что я думаю, как  будто они имеют дело  c орудием. Обыкновенно от меня хотят  одного: знать, сколько акров земли я намерил, -- поскольку я землемер -- или,  самое большое, какие новости я принес. Им нужна не моя сущность, а моя оболочка.  Как-то издалека приехал ко мне человек с предложением прочесть лекцию о рабстве. Поговорив с ним, я  понял, что  он и кучка его единомышленников хотели продиктовать семь восьмых моей  лекции, оставив мне  лишь одну  восьмую, поэтому я  отказался. Когда меня приглашают прочесть -- а у меня в этом деле есть  небольшой опыт, -- я считаю само собой разумеющимся, что от  меня  хотят услышать  не просто что-то приятное или такое, с чем все согласятся, но что я в действительности думаю по какому-то  вопросу,  будь я  даже  самым последним в  мире дураком, поэтому  я намерен ввести им большую дозу  самого себя. За  мной  послали  и согласны  платить, и  я  твердо  решил,  что они услышат меня,  хотя бы я  и наскучил им до смерти.
     А теперь  скажу  нечто подобное  и  вам, мои читатели. Поскольку вы мои читатели  и  путешествовать я не очень-то люблю, не  буду говорить  о людях, которые  живут за тридевять земель, но  постараюсь держаться поближе к дому. Времени  у  меня  в  обрез,  поэтому  опущу  все  комплименты и оставлю одну критику.
     Давайте посмотрим, как мы живем.
     Наш мир -- это мир "дела". Какая в нем бесконечная суета!  Почти каждую ночь меня  будит пыхтение паровоза.  Оно нарушает мои сны. И так всю неделю, без перерыва. Было бы славно увидеть хоть раз, как человечество отдыхает. Но нет, оно работает,  работает, работает. Нельзя купить чистую тетрадь,  чтобы заносить туда мысли, -- они обычно разлинованы для записи долларов и центов. Ирландец, увидевший, как я пишу что-то в блокноте, стоя в поле, решил, что я подсчитываю свой заработок.  Если человека в младенчестве выбросили из окна, искалечив  его  на  всю  жизнь, если  его  до смерти напугали индейцы  и  он превратился в слабоумного, жалеют его больше  всего потому, что теперь он не способен... вести  дело! Думаю,  на свете  нет ничего (включая преступления) более чуждого прэзии, философии, да и самой жизни, чем эти бесконечные дела.
     На окраине  нашего города живет грубоватый и крикливый человек, который любит "делать деньги". Он собирается построить насыпь у подножия холма вдоль границы своего луга. Боги  вселили ему эту мысль, чтобы уберечь его от бед и зол,  так  вот он  хочет,  чтобы я  три недели рыл вместе  с  ним  землю.  В результате,  может быть, он скопит еще  больше  денег для своих наследников, которые  их бездумно промотают.  Если  я  помогу  ему, большинство  людей  с одобрением отзовутся обо мне как о человеке усердном и трудолюбивом. Но если я предпочту  посвятить себя работе,  которая  даст больше подлинной  выгоды, хоть и меньше денег, во мне будут склонны видеть лентяя. И все же, поскольку мне  не  нужна дисциплина бессмысленного труда и  я не  вижу ничего особенно похвального  в  предприятии  этого человека,  --  не больше,  чем  во многих
предприятиях нашего  или иноземных правительств,  --  я  предпочту закончить образование в другой школе, каким бы смешным ему или им это ни показалось.
     Если ходишь  по лесу много часов  каждый день просто потому, что любишь лес, тебя могут  принять  за  бездельника.  Но  если проводишь  целый  день, спекулируя на бирже,  продавая  этот лес и оголяя землю раньше времени, тебя считают трудолюбивым и предприимчивым гражданином. Как будто городу нужно от леса только одно: спилить его!
     Большинство  людей   сочтут   за  оскорбление,   если   им   предложить перебрасывать камни  через  стену и потом обратно  только  для  того,  чтобы заработать.  Однако многие  сейчас делают работу  и похуже. Приведу  пример. Однажды летним утром, сразу после восхода солнца, я увидел, как один из моих соседей шел с упряжкой  волов, медленно тянувших телегу с  огромной каменной глыбой. Человек этот являл собой настоящий образец  трудолюбия: рабочий день начался, на лбу у  него выступил  пот, упрек  всем  лентяям  и бездельникам; остановившись рядом с упряжкой и, полуобернувшись, он щелкнул бичом, и  волы прибавили  шагу.  А  я  подумал:  вот  труд,   защищать  который  --  задача американского  конгресса, труд  честный и мужественный, честный, как длинный день; он делает заработанный  хлеб слаще  и предохраняет общество  от порчи,
труд этот все почитают и  благословляют,  а  мой сосед -- один из избранного сословия, которое делает необходимую, но трудную и утомительную работу. И  в самом деле, я  почувствовал легкий укор совести: ведь  я смотрел на  него из окна, а не шел по улице, занятый каким-нибудь подобным делом. Когда наступил вечер, мне случилось пройти мимо двора другого соседа -- у него много слуг и куча денег,  которые  он бросает  на  ветер,  не добавляя  ничего  к  общему капиталу,  -- и там  я увидел ту же каменную глыбу, что  и утром. Она лежала рядом  с причудливой  постройкой,  которой надлежало  украшать  покои  этого американского  лорда  Тимоти  Декстера (*), что сразу  уронило в моих глазах достоинство труда возчика. По-моему, солнце было  сотворено для того,  чтобы освещать  занятия  более   достойные,  чем  это.   Могу  добавить,  что  его работодатель, задолжав с тех  пор почти всем в городе, исчез, а  после того, как совестный суд  разобрал дело  о его банкротстве, он  основался где-то  в других краях и снова стал покровителем искусств.
     Пути, которыми  можно заработать на  жизнь,  почти  все без  исключения ведут  вниз. Что бы  вы  ни  делали ради  заработка самого  по  себе,  вы не работали,  а просто-напросто бездельничали  или того хуже.  И  если  человек получает  только  то,  что платит ему  наниматель,  он  может  считать  себя обманутым.  Он обманывает сам себя. Если вы зарабатываете  ремеслом писателя или лектора, вы должны  быть популярны, а это значит  стремглав лететь вниз. Те  услуги,  которые общество охотнее  всего  оплачивает,  неприятнее  всего оказывать. Вам платят за то, чтобы вы были  величиной меньшей, чем  человек. Государство  не более разумно вознаграждает и  труд гения. Даже поэт-лауреат предпочел бы не воспевать различные события из  жизни  царствующей  фамилии. Его  приходится  подкупать  мерой  вина.  А  другого  поэта, может  статься, отрывают от его музы, чтобы отмерить эту меру.  Что касается моей работы, то даже то, что я мог бы сделать  наилучшим образом как землемер, не нужно моим нанимателям.  Их устраивает, чтобы  я делал свое дело  кое-как и не  слишком старался. Когда я  говорю,  что есть  разные  способы  проводить землемерную съемку, мой  наниматель  обычно  спрашивает,  какой из  них даст  ему больше земли, а не  какой самый точный. Однажды я изобрел способ  измерять кубатуру дров и пытался предложить его в Бостоне, однако мерщик дров, сказал мне, что продавцы совсем не  заинтересованы  в  точности  и что его мерка  достаточно хороша для  них,  поэтому  они обычно  обмеряют дрова  еще  в Чарльстоу,  не переезжая моста.
     Целью   работника  должно  быть   не   стремление   добыть  средства  к существованию или получить "приличное место", но хорошо сделать свое дела. В денежном  отношении городу было бы выгоднее оплачивать труд людей так, чтобы они  не  чувствовали  себя  работающими  ради  низменной  цели  --  лишь  бы заработать  на жизнь, но для целей научных или даже  нравственных. Нанимайте человека, который трудился бы не ради денег, а из любви к делу.
     Удивительно, как мало людей работают  для души, но  и они  ради денег и славы готовы бросить  свои занятия. Я вижу объявления о  том,  что требуются энергичные  молодые  люди, как будто энергичность  -- единственный  капитал, которым они располагают. Потому я  был удивлен, когда  некто  предложил мне, человеку зрелому,  в полной уверенности, что  я соглашусь, вступить с  ним в партнерство, как будто мне  абсолютно  нечего делать и вся моя прежняя жизнь была лишь серией неудач. Комплимент весьма сомнительный!  Это все равно, как если бы  он встретил меня посреди океана  без руля и без ветрил и  предложил мне плыть за ним! Если бы я согласился, что, по-вашему, сказала бы страховая компания? Ну  уж нет! На  этом этапе плавания у меня  есть дело. Сказать  по правде,  когда  совсем  мальчишкой  я  бродил  по родному  порту,  я  увидел объявление, что требуются сильные и ловкие матросы, и я пустился в плавание,
как только достиг совершеннолетия.
     У общества нет таких богатств, которыми можно было бы подкупить мудрого человека. Можно собрать достаточно  денег, чтобы прорыть туннель в горе,  но нельзя  собрать  столько,  чтобы  нанять  человека,  занятого  своим  делом. Толковый и стоящий человек делает то, что  может, платит ли ему общество  за это или нет. Люди бестолковые предлагают свою бестолковость  тому, кто  дает больше,  и  вечно  рассчитывают  получить  влиятельную  должность. Можно  не сомневаться, они редко разочаровываются.
     Пожалуй, я ревнивее, чем принято, отношусь к  своей свободе.  Чувствую, что связь моя  с обществом и обязанности по отношению к нему все еще слабы и случайны. Тот необременительный труд, который дает  мне заработок и которым, как  считают, я в какой-то степени приношу  пользу своим современникам,  для меня в основном приятен, и мне не часто напоминают, что это моя обязанность. Пока мне в этом сопутствует успех.  Но я предвижу, что, если мои потребности увеличатся, труд, необходимый для их удовлетворения, превратится в тяжелую и нудную  работу. Если я запродам все утренние и  дневные  часы  обществу, как делает  большинство, то мне не  для  чего  будет жить. Думаю,  я никогда  не продам  право первородства за  чечевичную похлебку. Я бы сказал, что человек может быть очень трудолюбивым, и все же проводить время не лучшим образом... Нет на  свете  большего  глупца,  чем тот,  кто расходует значительную часть жизни,  чтобы заработать на жизнь. Поэт, к примеру, должен поддерживать свое тело поэзией,  подобно тому,  как лесопилка питает  паровые котлы  стружкой. Зарабатывать  на жизнь  надо любовью. Говорят,  что девяносто семь купцов из ста  терпят  крах, так что  люди,  если  мерить  их  жизнь  этой  меркой,  в большинстве  своем  неудачники,  и. можно смело  предсказать  их  неминуемое банкротство.
     Вступить в жизнь наследником состояния, -- значит, не родиться на свет, а скорее, появиться в нем мертворожденным.  Пользоваться милосердием  друзей или правительственной пенсией (в том  случае, если вы еще дышите), каким  бы из пяти синонимов  вы ни обозначили эти отношения,  -- значит  отправиться в богадельню.  По  воскресеньям  несчастный  должник  идет  в  церковь,  чтобы переучесть свои акции, и, естественно, обнаруживает, что  расходы его больше доходов.  Католики  чаще всего  обращаются  в совестный  суд,  чистосердечно признаются в банкротстве, отказываются от имущества и собираются начать жить заново. Так люди, лежа  на спине, рассуждают о грехопадении  человека и даже не пытаются подняться.
     Люди делятся  на два типа в зависимости от того, что они хотят получить от  жизни. Одни  довольствуются  скромным успехом; цели, которые они ставят, можно поразить выстрелом  в упор. Другие  же, хотя и неудачники, стремятся к целям все  более и более  возвышенным, пусть  они и находятся  невысоко  над горизонтом. Я бы предпочел последнее, хотя, как говорят на Востоке, "величие не приходит  к  тем, кто  опускает очи долу, и  всякий,  чей  взор устремлен ввысь, впадает в нищету".
     Удивительно,  что почти ничего  значительного  не написано  о том,  как зарабатывать  на  жизнь  и  как  сделать  работу  ради пропитания не  только почетной, но привлекательной и  славной, но если работа не такова, не такова и  жизнь.  Бросив взгляд  на литературу,  можно  подумать,  что эта проблема никогда  даже  не  волновала  дум  одинокого  мыслителя.  Может  быть,  люди испытывают такое отвращение к своей работе, что им неприятно говорить о ней? Мы склонны обходить молчанием ценный урок, который дают нам деньги и который Творец Вселенной с таким трудом пытается преподать нам. Что касается средств к существованию, то достойно удивления, насколько люди разных сословий, даже так  называемые реформаторы, не придают никакого значения тому,  живем ли мы наследственным капиталом, честным трудом или воровством. Думаю, что Общество ничего не сделало для нас в этом смысле, оно скорее  уничтожило то, что  уже сделано. Лучше я буду терпеть холод и голод, чем соглашусь предохранить себя от них способами, которые приняты среди людей и пропагандируются ими.
     Мы  чаще всего неверно  понимаем слово  "мудрый" Как может  быть мудрым человек, если  он  не умеет жить лучше, чем другие, если  он  лишь хитрее  и умнее? Разве мудрость  работает  на ступальном колесе?  Или  учит нас  своим примером, как преуспеть в жизни? Можно ли говорить о мудрости, оторванной от жизни?  Неужели она  всего-навсего мельник, перемалывающий в  муку тончайшую логику? Уместно спросить,  а зарабатывал ли Платон свой хлеб более достойным способом  и преуспел ли он  в этом  лучше  своих современников или отступал, подобно другим,  перед трудностями жизни? Неужели  он преодолевал их  только благодаря равнодушию или тому, что  напускал на  себя важность?  Может быть, его жизнь  была  легче оттого, что тетка упомянула его в завещании? Способы, коими люди зарабатывают  на  хлеб,  то  есть живут, всего  лишь  паллиативы, просто-напросто увиливание от настоящего жизненного дела, в основном потому, что они не знают лучших, а может, и не хотят знать.
     Золотая  лихорадка в Калифорнии, например, и отношение к ней не  только торговцев,  но   философов  и  так  называемых  пророков  --   свидетельства величайшего  позора,  постигшего человечество. Подумать  только,  как многие готовы  жить милостью  Фортуны и получать возможность  распоряжаться  трудом менее  удачливых, не внося собственного вклада в  общественное богатство!  И это называется предприимчивостью!  Я  просто  не знаю  более  поразительного свидетельства  аморальности торговли  и  всех  обычных способов зарабатывать деньги.  Философия,  поэзия и религия этих людей не стоят и выеденного яйца. Боров, роющий землю  рылом и  тем добывающий  себе пропитание, постыдился бы такой компании. Если  бы я  мог, пошевелив лишь пальцем, распоряжаться всеми богатствами мира, я не стал бы платить за них такую цену. Даже Магомет знал, что Бог создал мир не шутки ради. Ведь Бог -- не богатый джентльмен, который разбрасывает  пригоршни монет,  для того чтобы посмотреть,  как человечество
бросится поднимать  их, расталкивая друг  друга  локтями. Всемирная лотерея! Как  можно  добывать пропитание в царстве Природы  с  помощью лотереи? Какой горький  комментарий, какая сатира на наши  общественные институты! Кончится тем, что  человечество  повесится на дереве. Разве только  этому и учили нас все заповеди всех библий? И разве последние и самые удивительные изобретения человеческого  ума  всего-навсего  усовершенствованные  грабли  для  навоза? Неужели это та почва, на которой встречаются Восток и Запад? Разве Бог велел нам добывать себе средства  к существованию, копая там,  где мы  не сеяли, в надежде, что Он, быть может, наградит нас слитками золота?
     Бог выдал праведнику бумагу, которая обеспечивает ему пищу  и одежду, а неправедный  нашел в сундуках  Бога  ее facsimile и, присвоив  его, получает пищу  и одежду наравне  с первым. Это одна из самых  распространенных систем обмана, какие  только видел  мир. Я не подозревал, что человечество страдает от нехватки  золота. В жизни  я видел  его  немного, но  знаю, что оно очень ковкое,  хотя  и  не такое  ковкое, как  ум.  Крупицей  золота можно покрыть большую поверхность, но все же меньшую, чем крупицей мудрости.
     Золотоискатель  в горных  долинах  такой же  игрок, как  и его собрат в салунах Сан-Франциско.  Какая разница, в конце  концов, -- бросать кости или грязь?  Если  вы выиграли, в убытке  останется  общество. Старатель  -- враг честного труженика,  хоть  он  и  не получает  жалованья. Мало  того, что вы работали  как  вол,  добывая  золото.  У  дьявола  тоже много  работы.  Пути грешников  нелегки  во  многих отношениях.  Самый неискушенный  наблюдатель, отправляющийся на прииск, видит (и говорит),  что  золотоискательство похоже на лотерею; добываемое золото и заработок честного труженика -- вещи разные. Но, как правило, он забывает то, что увидел, так как видел он лишь  факты, а не принцип,  и начинает  там торговое  дело,  иначе  говоря,  покупает билет другой лотереи (как выясняется позже), где факты не столь очевидны.
     Прочитав однажды  вечером отчет Ховитта  об австралийских старателях, я всю ночь видел во сне бесчисленные долины, в которых ручьи были изрыты ямами глубиной от десяти до ста футов и шириной футов шесть. Ямы находились совсем близко  друг от  друга  и  были наполовину  заполнены водой, и вот  в эту-то местность люда стремятся, чтобы  попытать счастья. Они не знают, где копать, -- быть может,  золото  залегает прямо  под их  лагерем, и  иногда разрывают землю  на  площади сто на  шестьдесят  футов, прежде  чем обнаружат жилу,  а иногда проходят в  футе  от нее. Они превращаются в дьяволов и в своей жажде обогащения посягают на права друг друга. Целые долины на протяжении тридцати миль становятся похожими на огромные соты, в которых вязнут сотни старателей -- стоя в воде, покрытые грязью и глиной, они работают день и ночь и умирают от  истощения и болезней. Прочитанные мной факты почти  изгладились  из моей памяти,  но однажды  я  подумал о  своей  собственной  несовершенной  жизни, похожей на жизнь других. Эти ямы все еще стояли у меня перед  глазами, когда я спросил себя, почему бы и мне не промывать  золото каждый день, пусть даже ради мельчайших крупиц, почему  бы и  мне не  пробить шахту до золотой жилы, которая  проходит внутри меня, и не разрабатывать ее? Чем  она хуже приисков Балларата  или  Бендиго,  даже  если  будет  больше  похожа  на обыкновенный колодец?  По крайней мере, я  смог бы  идти каким-то путем, пусть  одиноким, узким и кривым, но я смог бы шагать, преисполненный  любви  и  благоговения. Там, где  человек  отделяется от толпы и  идет  своим  путем, испытывая  эти чувства,  дорога делает развилку, хотя  обычный путешественник  увидит  лишь дыру в изгороди. Одинокая тропа напрямик окажется лучшей из этих двух дорог.
     Люди ринулись  в Калифорнию и Австралию, как будто золото можно найти в этом  направлении. Двигаться туда -- значит идти в сторону,  противоположную той,  где оно  находится. Они ищут его все  дальше  и  дальше  от  настоящих залежей и более всего достойны жалости, когда считают себя счастливейшими из смертных. Да разве наша родная земля не  золотоносна?  Разве ручей с богатых золотом гор протекает не через нашу родную  долину? Разве он  не нес золотые песчинки в течение целых геологических эпох и не образовал для нас слитки? И все же, как  это ни  странно, если старатель незаметно удалится в окружающее нас одиночество в поисках подлинного золота, никто не пойдет за ним следом и не  попытается  оттеснить его. Он  может застолбить и  разрыть  всю  долину, обработанную и целинную ее части, и мирно прожить всю жизнь, поскольку никто не оспорит его прав. Никто не покусится на его лотки и лопатки. Он  может не ограничиваться участком в  двенадцать квадратных футов, как на Балларате, но волен рыть, где угодно, и промыть хоть весь мир в своем лотке.
     Ховитт  пишет о  человеке,  который на  приисках в  Бендиго в Австралии нашел самородок весом в двадцать восемь фунтов: "Он скоро начал пить,  купилконя и  скакал  по округе  во весь  опор, а  когда ему  встречались люди, онобычно  их спрашивал,  знают ли  они, кто он таков,  и затем  снисходительносообщал,  что  он  --  "тот самый  несчастный,  которого  угораздило  'найтисамородок". Кончилось тем, что  он врезался на полном  скаку в дерево и чутьне вышиб себе мозги". Думаю, опасность этого  была невелика, поскольку мозги ему  отшибло  еще самородком.  Ховитт  добавляет: "Это совершенно  пропащий человек". Однако он типичный представитель определенной категории людей. Все они ведут беспутную жизнь. Вот послушайте, как называются некоторые прииски, где  они роют золото:  "Ослиная низина", "Лощина бараньей  головы",  "Отмель убийцы"  и т.  д.  Разве  сами названия не звучат иронично?  Пусть даже  они
увезут  добытое  лихим  путем  золото  куда  угодно,  все  равно  они  будут обретаться в "Ослиной квартире" или "Баре убийцы"(*).
     Новейшим  способом  применить  нашу  энергию стал грабеж захоронений на Дарьенском перешейке --  предприятие, находящееся еще в стадии младенчества, так как, по последним  сообщениям, в законодательном  собрании Новой Гранады прошло  второе  чтение  законопроекта,  регулирующего   этот  метод  добычи. Корреспондент "Трибьюн" пишет:  "В сухое время года, когда погода  позволяет вести раскопки, несомненно, будут найдены другие guacas" (т. е. кладбища). К эмигрантам  он  обращает такие слова:  "Не приезжайте  сюда раньше  декабря. Держите  путь  через перешеек,  он лучше дороги через  Бока  дель  Торо.  Не обременяйте себя лишним багажом и  не берите палатку; Здесь нужна лишь  пара теплых  одеял,  кирка,  лопата  и  хороший  топор  --  вот  почти  все,  что потребуется" (совет, похоже, взятый из путеводителя Беркера). Заканчивает он
следующей  фразой, набранной курсивом и заглавными буквами: "Если дела у вас идут хорошо,  ОСТАВАЙТЕСЬ  ДОМА", что можно перевести так: "Если вы  неплохо зарабатываете ограблением кладбищ, оставайтесь дома".
     Но зачем искать тему для проповеди  в  Калифорнии? Она ведь дитя  Новой Англии, воспитанное в ее школе и взращенное в лоне ее церкви.
     Удивительно, как мало среди проповедников моральных учителей.  К помощи пророков прибегают,  чтобы  оправдать  жизнь человеческую. Весьма  почтенные мужи,  illuminati (*)  нашего века,  между делом,  вспоминая о чем-то своем, вздыхая и  передергиваясь от отвращения, со снисходительной улыбкой советуют мне  не  относиться  ко всему  столь серьезно и примириться, что равносильно совету отхватить себе кусок побольше. Самое возвышенное, что мне говорили по этому поводу, был  совет унизиться. Смысл  его  заключается в  следующем: не стоит тратить времени на  то, чтобы  переделывать мир; не  спрашивайте,  как выпекается хлеб  насущный, не то вас стошнит, и тому подобные вещи. Лучше уж разу  умереть,  чем  лишиться  совести,  добывая свой  хлеб.  Если  в умном человеке  не сидит простак -- он один  из  ангелов ада. По мере того как  мы стареем,  мы  живем грубее,  делаем  себе небольшие  поблажки  и  в какой-тостепени  перестаем  повиноваться   своим  лучшим  инстинктам.   Нужно   быть щепетильными  до  крайности  и не  обращать  внимания  на  насмешки  больших
горемык, чем мы сами.
     Ни наша  наука, ни даже философия не дают истинной и абсолютной картины мира.  Дух фанатизма  и  ханжества топчет  своим копытом небо.  В этом легко убедиться, стоит  лишь заговорить  о том,  есть  ли жизнь на звездах.  Зачем осквернять  небо, как мы оскверняем землю? К  нашему несчастью, установлено, что  доктор Кейн  был  масоном  и  сэр  Джон Франклин  -- тоже. Но  еще хуже предположение,  что  в этом-то  и  кроется  причина, почему  первый  из  них отправился на  поиски  второго.  В нашей стране нет  ни  одного  популярного журнала, который бы осмелился  поместить на своих страницах без комментариев какую-нибудь детскую мысль о важных предметах. Ее непременно отдадут на  суд докторов богословия (а не сословия синиц, как сделал бы я).
     Побывав на заупокойной службе по человечеству,  перейдем к рассмотрению какого-нибудь  явления  природы. Для  мира  даже  несмелая  мысль похожа  на могильщика.
     Я,  пожалуй,  не  знаю мыслящего  человека, обладающего такими широкими взглядами  и настолько  свободного  от предрассудков, чтобы  в его  обществе можно  было  думать  вслух.  Большинство  людей,  с  которыми  вы  пытаетесь говорить,  вскоре  начинают   спорить  с  вами   относительно  какого-нибудь установления, акционерами  которого они, оказывается, являются.  Они смотрят на мир со своей колокольни  и не способны взглянуть на него широко. Эти люди постоянно  воздвигают  свою  низенькую крышу с  узким  оконцем между  вами и небом,  когда хочется смотреть  на  небо без всяких преград. Прочь с  дороги вместе с вашей паутиной! Вымойте окна!  -- говорю им я. Я слышал, что советы кураторов некоторых лицеев проголосовали за запрещение лекций о религии.  Но как узнать, что  для  них религия и когда я  приближаюсь к запретной теме, а когда удаляюсь от  нее? Я затронул эту тему и постарался честно рассказать о моем религиозном опыте, но  слушатели даже не поняли, о  чем я  говорил. Для них  лекция  была  столь  же  безобидна,  как  мечты.  Прочитай  я  им  даже жизнеописание  самых  отъявленных  мерзавцев  в  человеческой  истории, они, вполне  вероятно,  решили  бы,  что  я  написал  жития  отцов  церкви.  Меня обыкновенно спрашивают, откуда я или куда еду. Но однажды я случайно услышал вопрос, гораздо более уместный, когда один из присутствующих в зале  спросил другого: "Зачем он это говорит?" Эти слова заставили меня содрогнуться.
     Я не могу сказать, не покривив душой, что лучшие люди, которых я  знаю, исполнены  безмятежности и спокойствия и заключают  в себе целый мир. Больше всего их занимает  соблюдение  этикета,  они  обходительны  и  более  других стремятся произвести впечатление, только и  всего.  Мы  закладываем гранит в фундаменты  наших домов  и  амбаров,  строим  заборы  из камня,  но  сами не опираемся на  гранит  истины, этой глубинной  и первозданной  горной породы. Наши лежни прогнили.  Из какого же материала сделан тот человек, который, по нашему мнению, живет не в согласии с самой совершенной и неуловимой истиной? Я часто виню моих хороших знакомых в безмерном легкомыслии, потому что, хотя мы и  не говорим друг другу  комплиментов,  но и не  даем уроков честности и искренности, как делают животные, твердости и надежности, как делают  скалы. Но вина тут обычно обоюдная, ибо мы, как правило, не  требуем друг от  друга большего.
     Вся эта шумиха вокруг  Кошута  (*),  надуманная и  столь характерна для нас, -- еще одна разновидность политики или танцев.  В его честь повсеместно произносились  речи,  причем каждый оратор  выражал  мысль -- или отсутствие оной -- толпы. Никто из них не основывался на истине. Связанные вместе, они, как водится, опирались  друг на друга и все вместе -- ни  на что. Так индусы ставили мир на слона, слона на черепаху, черепаху на  змею, а змею поставить было  уже не на что.  Единственный плод  этой шумной кампании -- новый фасон шляп (Kossuth hat).
     Вот  так  пусты  и  бессмысленны  бывают подчас  наши  разговоры:  одна плоскость притягивает другую. Когда жизнь  наша  перестает быть уединенной и обращенной  в  думу, разговор  вырождается в  сплетни.  Редко  встречаем  мы человека,  который  может  сообщить  нам новости,  взятые  не  из  газет или разговоров с  соседом. Большей частью мы отличаемся от своих ближних только тем,  что  они  читали газету  или  были  в  гостях,  а  мы нет. Чем  беднее становится  наша внутренняя  жизнь, тем чаще и со  все большим упорством  мы ходим на почту. Можете быть уверены: тот  бедняга, что  уходит  с наибольшим количеством писем, гордый своей обширной  перепиской,  все это время ни разу не написал самому себе.
     Мне  кажется, прочесть даже одну  газету в неделю и  то слишком  много. Последнее время  я это делаю, и у меня такое чувство, словно я живу в  чужом краю. Солнце, облака в небе, снег и  деревья не  говорят мне  так много, как раньше.  Нельзя   быть  слугой  двух  господ.  Целого  дня  сосредоточенного созерцания не хватит, чтобы понять и овладеть богатством дня.
     Мы можем стыдиться того, что  прочли или  услышали за  день. Я не знаю, почему мои  вести  должны быть столь несущественны в сравнении  с мечтами  и ожиданиями, почему события  моей жизни  должны быть столь ничтожны. Новости, которые мы слышим, в  основном не новы для нашего духа. Они лишь бесконечное повторение избитых  истин.  Меня  часто  подмывает  спросить,  почему  такое значение уделяют какому-то частному событию,  ну, например, тому, что  через двадцать пять лет вы снова встретили на улице архивариуса Хоббинза. Ну и что же, вы  не  уступили ему  дороги?  Таковы ежедневные новости.  Они,  похоже, носятся в  воздухе,  неприметные, как  споры,  и  попадают  на  какой-нибудь забытый  thallus или поверхность  нашего  ума,  которая  становится  для них почвой,  и  так начинает  развиваться опухоль. Нужно  смывать  с себя  такие новости.  Даже если земля наша разлетится  на куски, что из  того, если  при этом самая суть ее останется неизменной? Если мы в здравом уме, то не должны интересоваться такими вещами. Мы живем не для праздных забав. Я не заверну и за угол, чтобы посмотреть, как мир взлетит на воздух.
     Возможно, все лето и почти всю  осень вы  неосознанно избегали  газет и новостей, потому что, как теперь стало ясно, утро  и вечер были полны вестей для вас, а прогулки -- полны  неожиданностей. И вы следили не за новостями в Европе,  а  занимались  своим делом в полях  Массачусетса.  Если вы  живете, двигаетесь, существуете в  тонком слое, куда просачиваются вести о событиях, делающих газетные  новости  (слой  тоньше газетного  листа, на  котором  они напечатаны),  тогда они заполняют собой ваш мир. Но если вы  воспаряете выше или погружаетесь ниже  этого слоя,  не может быть, чтобы  вы помнили или вам напоминали  о  них.  Видеть,  как  восходит  и садится  каждый  день солнце, устанавливать именно  такие  отношения  между  нами и абсолютной  истиной --
значит сохранить здравый  ум. Говорят о народах, а что такое народы? Татары, гунны, китайцы! Они живут роями,  как  насекомые.  Историки  тщетно пытаются запечатлеть  их  в  нашей  памяти.  Так много  народу  стало потому, что нет личностей. А ведь именно они -- население мира. Любой мыслящий человек может сказать вместе с духом Лодина (*):

     Смотрю с вышины на народы,
     Они кажутся мне прахом,
     Моя обитель в облаках приятна,
     Тиха просторная опочивальня.

     Давайте жить так, чтобы не походить на эскимосов, которых собаки тащат, не разбирая дороги, кусая друг друга за уши.
     Часто не без содрогания я сознаю опасность того, что чуть не допустил в свой ум подробности какого-нибудь пустячного дела или уличного происшествия. Я с  удивлением  замечаю,  как  охотно  люди загружают  ум  этой  чепухой  и позволяют  пустым слухам и мелким  случайностям вторгаться в сферу,  которая должна быть священна для мысли. Разве ум  -- поприще, куда  сходятся,  чтобы перемывать  кости ближнего и обсуждать сплетни, услышанные за чайным столом? Или это  --  часть  самого неба,  храм,  освященный  и  предназначенный для богослужений? Мне трудно разобраться с теми немногими фактами, которые важны для   меня,   поэтому  я   не   тороплюсь  занимать  свое  внимание   вещами незначительными, которые может прояснить лишь божественная мудрость. Таковы, в основном, новости, содержащиеся в газетах  и  в разговорах. В отношении их важно  сохранить  чистоту  ума.  Стоит лишь допустить  в свои  мысли  детали одного-единственного  судебного  дела,  дать  им проникнуть  в  наш  sanctum sanctorum (*) -- на час, на много часов! -- и сокровеннейшая  область разума превратится  в  распивочную,  как если бы  все  это время  нас  интересовала уличная пыль и сама улица с ее движением, суетой и грязью осквернила святыню наших  мыслей!  Разве  это  не   было   бы   интеллектуальным  и   моральным
самоубийством? Когда  я  был вынужден  провести  несколько часов  в качестве зрителя и  слушателя  в зале  суда,  я видел,  как  время  от  времени дверь открывалась и в зал входили мои соседи с вымытыми руками и лицами, хотя  они вовсе  не  обязаны  были  там  быть, и  на цыпочках проходили  поближе.  Мне показалось,  что, когда они снимали шапки, уши у них превращались в огромные воронки для  звука  и  сдавливали  их  маленькие  головки.  Подобно  крыльям ветряной  мельницы, они улавливали широкий, но мелкий поток звука,  который, сделав несколько витков в их мозгу и, пощекотав его выступы и зубцы, выходил с другой стороны. Интересно, подумал я, когда они приходят домой, они так же тщательно моют уши, как перед тем -- руки и лица? Мне всегда казалось, что в таких случаях слушатели и свидетели, адвокат и присяжные, судья и сидящий на скамье подсудимых преступник -- если можно считать его виновным до вынесения приговора, --  все в  равной мере виновны,  и  можно ожидать,  что  сверкнет
молния и поразит их всех вместе.
     С  помощью всяких уловок и разных вывесок,  грозящих нарушителям  карой господней, не допускайте таких людей на единственную территорию, которая для вас священна. Как  трудно забыть то, что совершенно бесполезно помнить! Если мне суждено стать руслом, я предпочту, чтобы по нему протекали горные ручки, воды  парнасских  источников,  а  не  городских  сточных  канав.  Существует вдохновение,  эта ведущая  при дворе Бога беседа, достигающая чуткого  слуха нашего  ума. А  есть нечестивее  и затхлое  откровение пивной и полицейского участка. Одно  и  то же ухо способно  воспринимать и то  и  другое. И только характер слушающего  определяет,  чему  его слух будет  открыт,  а  для чего закрыт.  Я верю, что ум  может  быть осквернен постоянным вниманием к  вещам обыденным, так что  и  все наши мысли  принимают  оттенок обыденного.  Самый рассудок наш  становится  похожим  на мостовую, его основание  разбивают  на куски,  по которым могут ездить экипажи, а если хотите знать, какое покрытие самое лучшее,  превосходящее  по  прочности  булыжники,  еловые  плашки  или асфальт,  посмотрите  только,  что представляет  собой  ум некоторых из нас, долго подвергавшийся такому обращению.
     Уж  если мы  так себя осквернили, -- а кто не скажет  этого о себе?  -- помочь  делу  можно лишь одним  путем:  осторожностью  и  сосредоточенностью вернуть уму его святость и вновь превратить его в храм. Мы должны относиться к уму, то есть к самим себе,  как к невинному и бесхитростному ребенку, чьим опекуном мы являемся, и быть  очень осторожными в выборе тем и предметов, на которые мы стараемся обратить его внимание.  Читайте не Времена (*), читайте Вечность.  Условности,  в  конечном  счете, не лучше нечистот. Даже  научные факты могут засорить  мозги, если каждое утро  не стирать с  них сухую  пыль этих фактов или не смачивать росой свежей и живой истины, чтобы заставить их плодоносить. Знание дается нам не по частям, оно озаряет, как  яркие вспышки небесного света. Да, каждая мысль, приходящая  нам  в голову, изнашивает ум,
пробивает в  нем колеи,  которые, как  на улицах Помпеи, говорят  о том, как много  им  пользовались.  Есть  много  вещей,  о  которых  мы  решаем  после длительного размышления, что их стоит знать, стоят  пускать, как коробейника с его тележкой, шагом или рысцой по тому  мосту с огромным пролетом, которым мы  надеемся пройти  от самого дальнего берега времени и достигнуть, в конце концов,  ближайшего  берега  вечности!   Разве  мы  совсем  не  обладаем  ни культурой,  ни  тонкостью,  а  одним  лишь   умением  жить  как  варвары   и прислуживать дьяволу, добывая богатство, славу или свободу, всего  понемногу и, выставляя их напоказ, будто мы лишь шелуха и скорлупа, лишенная нежного и живого ядра? Разве наши установления непременно должны походить  на  колючие плоды каштана с недоразвитым ядром, годные лишь на то, чтобы колоть пальцы?
     Говорят, Америке предстоит стать ареной  битвы за свободу, но при этом, должно быть, имеют в виду свободу не только в политическом смысле. Даже если допустить, что американцы освободились от тирании  политической, они все еще остаются рабами тирании экономической  и моральной. Теперь, когда республика -- res-publica утвердилась,  настало время позаботиться о  res-privata -- государстве,  личности,  присмотрев   за  тем,  чтобы,   как  римский  сенат предписывал  своим консулам, "ne  quid  res-PRIVATA detrimenti  caperet", то есть чтобы положению личности не был нанесен ущерб.
     Мы, кажется, называем  свою страну страной  свободы? Но что значит бытьсвободными  от короля  Георга и  продолжать быть рабами короля Предрассудка? Что  значит  родиться  свободными,  но   не   жить  свободно?   Какова  цена политической  свободы,  если она не является средством к  достижению свободы нравственной?  Чем  мы,  собственно,  гордимся  -- свободой быть  рабами или свободой быть свободными? Мы  -- нация  политиков, заботящихся об укреплении самых дальних подступов к  свободе.  Может  быть, только  наши  внуки  будут по-настоящему свободными.  Мы слишком обременяем  себя.  Существует  частица нас, которая никак не представлена. Получается, так сказать, налогообложение без представительства. Мы размещаем у себя войска, расквартировываем глупцов и скотов  всех мастей. Мы размещаем на  постой  к  нашим бедным  душам  свои грубые тела,  и в  результате постояльцы пожирают хозяев.  Подумать  только, Америка шлет корабли в Старый Свет за горькой настойкой! Разве морская вода, разве  кораблекрушение не горьки  сами  по  себе настолько, чтобы чаша жизни пошла  ко дну? А между тем  наша хваленая торговля по большей  части  именно
такова.  Но   есть  люди,  называющие  себя  философами  и  государственными деятелями,  которые  настолько  слепы, что ставят  прогресс  и цивилизацию в зависимость  именно от подобного рода  деятельности, которую можно уподобить жужжанию мух вокруг бочонка  с патокой. Хорошо, если бы люди были устрицами,
заметил некто. Хорошо, отвечу я, если бы они были комарами.
     Лейтенант Херндон,  которого  наше  правительство  послало  исследовать Амазонку  и,  как  говорят,  расширять зону  рабовладения, заметил, что  там ощущается большая  нехватка "трудолюбивого и деятельного  населения, которое знает,  в  чем  радости   жизни,  и  имеет  искусственные  потребности,  для удовлетворения которых  нужно разрабатывать огромные  природные ресурсы этой страны". Но что  это за "искусственные потребности", которые нужно поощрять? Это не любовь к предметам роскоши  вроде табака или рабов из его родной (так я думаю) Виржинии и не потребность во льде,  граните или других  материалах, которыми богата наша родная  Новая  Англия, а  "огромные ресурсы  страны" -- отнюдь  не  плодородные или скудные почвы, которые рождают их. Главное, чего не хватало в каждом штате, где я  побывал, было отсутствие высокой и честной цели в жизни его обитателей. Только это истощает  "огромные ресурсы" Природы и, в конце концов, оставляет ее без ресурсов,  так как человек, естественно, вымирает.   Когда  культура   будет  нам  нужна  больше,  чем  картофель,  а
просвещение больше, нежели засахаренные  сливы,  тогда будут разрабатываться огромные  ресурсы  мира,  а результатом или  главным  продуктом производства будут не рабы, не чиновники, а  люди -- эти редкие плоды, именуемые героями,  святыми, поэтами, философами и спасителями.
     Короче,  точно  так  же  как  сугроб  образуется там,  где  нет  ветра, человеческое  установление возникает там,  где нет истины. Но  все  же ветер истины дует поверх его и, в конце концов, сметает его прочь.
     То,  что называется политикой, есть нечто сравнительно  поверхностное и не свойственное человеку, поэтому я практически никогда вполне не  сознавал, что  она имеет  ко мне какое-либо  отношение. Как  я понимаю, газеты отводят часть полос политике и правительству по собственной инициативе, и это, можно сказать, единственное, что спасает дело. Но поскольку я люблю литературу и в какой-то мере правду  тоже, я не  читаю этих столбцов ни под каким видом.  Я совсем  не  желаю  притуплять  чувство  справедливости.  И мне  не  придется отвечать за то, что я прочел  хоть одно-единственное президентское послание. В  странное  время  мы  живем,  когда  империи,  королевства   и  республики попрошайничают у дверей личности и жалуются ей на свои невзгоды! Когда  бы я ни  взял в  руки газету,  всегда  какое-то жалкое правительство, стоящее  на грани банкротства, назойливее  итальянского  нищего  умоляет меня, читателя, проголосовать за него. А вздумай я заглянуть в его бумаги, выписанные,  быть может, каким-нибудь добродушным приказчиком  или  капитаном торгового судна,
привезшим их издалека (в них нет ни слова по-английски), я, возможно, прочту об  извержении   какого-нибудь   Везувия  или  разливе.  По,  реальных   или выдуманных, которые и  довели его до этого банкротства. В подобных случаях я без колебаний советую ему  трудиться или  отправляться  в  богадельню.  А то сидел   бы   себе  тихо  дома,  как  обычно   делаю  я.  Бедняга  президент! Необходимость поддерживать популярность и выполнять свои  обязанности совсем сбила  его  с  толку.  Газеты  --  вот  правящая  нами  сила.  Любое  другое правительство -- всего лишь горстка морских пехотинцев из форта Индепенденс. Если вы не читаете "Дейли Таймс", правительство будет на коленях просить вас одуматься, ведь в наши дни не читать газет -- измена.
     Политика  или каждодневные дела, больше всего занимающие  сейчас людей, являются,  без сомнения,  жизненно важными функциями человеческого общества, но  исполнять их  нужно автоматически, не  задумываясь,  подобно тому как мы отправляем соответствующие  функции  организма.  Это --  нечто растительное, инфрачеловеческое.  Иногда  я смутно  чувствую их  влияние вокруг себя,  как человек  чувствует  процессы  пищеварения,  когда он  болен  или страдает от диспепсии,  как называют  расстройство желудка медики. Это равносильно тому, что  мыслитель позволит желудку мироздания переваривать себя. Политика вроде желудка общества, наполненного, как  у  птиц, песком и камешками, а обе наши политические  партии -- два его отдела. Иногда  они могут делиться еще и  на четверти, которые находятся в  постоянном  трении. Так, не  только отдельные люди,  но и  государства страдают  очевидным расстройством  желудка,  о  чем
свидетельствуют  красноречивые звуки,  которые легко можно себе представить. Наша жизнь, таким образом, не забывание, но, увы, по большей части удержание в памяти  того, что мы не должны бы даже сознавать,  во всяком  случае не  в состоянии  бодрствования.  Почему  бы  нам  иногда не встречаться  -- не как диспептикам, рассказывающим дурные сны, но  как эупептикам, чтобы поздравить друг  друга  с  великолепным  утром?  Думаю,  это  не  такое  уж  непомерное требование.
1862 г.
КОММЕНТАРИЙ
Генри Дэвид Торо (Henry David Thoreau, 1817-1862).
"ЖИЗНЬ ВНЕ  УСЛОВНОСТЕЙ" (LIFE WITHOUT PRINCIPLE). Впервые прочитано  в
качестве лекции не ранее  1854 г. под  заглавием "Getting a Living, or, What
Shall It Profit  a  Man if He Gain the Whole  World  and Lose His Own Soul".
Опубликовано  посмертно в Atlantic Monthly, осенью 1863 г. Перевод сделан по
изданию: Thoreau H.D.Writings, Boston, 1906, vol. 4.
...американского лорда Тимоти Декстера... -- американский богач, "лорд"
Тимоти Декстер  украшал  свой особняк  в  Ньюпорте статуями мифологических и
исторических персонажей в полный рост.
Игра  слов:  flat --  низина и квартира; bar  -- отмель, бар  --  прим.
перев.
Просвещенные (лат.)
...Вся-эта  шумиха  вокруг  Кошута...  --  В  1851-1852  гг.  борец  за
независимость  Венгрии Лайош  Кошут  (1802-1894) в качестве почетного  гостя
посетил США, где его восторженно принимали. Однако с ним вступили в конфликт
венгерские   революционеры-эмигранты,  заявившие  протест  против  известных
попыток  Кошута  представить  себя единственным героем  Венгерской революции
1848 г.
 ...вместе  с  духом  Лодина...  --  имеется в  виду персонаж кельтского
фольклора.
Святилище (лат.)
Игра слов: "The Times" -- название газеты -- прим. перев.
   Пер: с английского Э. Ф. Осиповой

                * * *
Генри Дэвид Торо
                О гражданском неповиновении
                (фрагменты)

Мне  по душе  девиз:  "То правительство  хорошо, которое  правит меньше всего" -- хотелось бы,  чтобы этому следовали если  не постоянно, то как можно чаще. Но хорошо подумав, можно сказать: "То правительство лучше всего, которое  вовсе не правит", -- лично я в  этом уверен. И когда  люди осознают это,  именно  такое  правительство   у  них  и  будет.   В   лучшем  случае, правительство  всего  лишь  практически  целесообразно,  но,   к  сожалению, большинство  правительств, если не все,  --  нецелесообразны.
Практика  показывает,  что  причиной  прихода  к  власти народа,  когда большинству  позволено,  и довольно долго, управлять,  является  не  правота большинства и не мнение  меньшинства,  что это справедливо,  а  лишь то, что большинство  физически  сильнее.  Поэтому,  в  любом  случае, правительство, которым управляет большинство,  основано  не на  справедливости,  как бы  ни понимали  ее  люди.  Разве не  может существовать  правительство, в  котором большинство решает,  что верно, а что нет,  не в  соответствии  с делом, а в соответствии с совестью; правительство,  в котором большинство решает только те вопросы, к которым применимо  правило разумной целесообразности? Может ли гражданин  хоть  на  секунду  передоверить свою совесть законодателю?  Зачем тогда каждому  человеку совесть? Я думаю, что мы  прежде  всего  должны быть людьми, и  только  потом -- подданными. Нежелательно  воспитывать  такое  же уважение к закону, как к справедливости. Единственная обязанность, которую я
могу  принять  на  себя  --  это  в  любое  время  делать то,  что я  считаю справедливым. Довольно  точно  сказано,  что  у  общества  нет  совести,  но общество совестливых людей -- это общество с совестью. Закон не делает людей ни  на  йоту  более  справедливыми,  а  поскольку  они  чтут  его,  то  даже доброжелательные    ежедневно   становятся   вершителями   несправедливости. Результатом  всеобщего   заблуждения  из-за  чрезмерного   почитания  закона является то, что вы  можете видеть колонны  солдат, рядовых  и  полковников, капитанов, капралов и всех прочих, марширующих стройными рядами через горы и долы  на войну против своей воли  и, увы, против здравого смысла и  совести, что делает  их марш, в самом деле,  невероятным и  вызывает  сердечную боль. Внутри себя каждый  из них не сомневается, что дело,  которым  их принуждают заниматься  --   отвратительно,  ибо  миролюбие  --  естественное   свойство человека. Так кто  же они  теперь?  Люди или маленькие  подвижные крепости и склады  на  службе какого-то бесчестного человека у власти? Посетите военный порт и взгляните на морского пехотинца, -- вот человек, какого может создать американское правительство  или черный маг, --  просто тень и воспоминание о человеке, -- еще живой, еще на ногах, но уже, можно сказать, погребенный под похоронный марш и прощальный залп, хотя бывает и иначе...

     Над той могилой в барабан не били,
     И залп прощальный не звучал,
     Его мы тут же спешно и зарыли
     На поле боя, где он пал.
Массы  людей служат  таким образом  правительству не  как  люди,  а как машины,  --  своими   телами.  Они  составляют  постоянную  армию,  милицию, тюремщиков,  констеблей  и  posse  comitatus. У большинства из  них нет нравственного чувства, они не способны к свободному  суждению и этим  ставят себя на уровень бессловесного дерева  или камня. Если бы можно  было сделать деревянных людей,  они бы  также  хорошо  служили  этим  целям. Эта  команда заслуживает уважения не больше, чем соломенное чучело или  чурбан. Они такое же имущество,  как лошади и  собаки. Однако они обычно считают  себя добрыми гражданами. Другие  -- в большинстве  своем законодатели,  политики, юристы, священники и чиновники  -- служат государству, главным образом, головой,  и, поскольку они редко делают какие-либо  моральные разграничения, кажется, что они служат скорее  дьяволу, чем Богу, не затрудняясь даже скрывать это. Лишь немногие люди -- герои,  патриоты, мученики, подлинные реформаторы – служат государству   на  совесть,   и  поэтому,  зачастую,  в  силу  необходимости, сопротивляются   его  искажениям,   и  за  это  их  обычно  считают  врагами государства. Мудрец  может  быть  полезен только как человек и не  потерпит, чтобы его превратили  в затычку  для дыры, "чтобы не  дуло", в  крайнем случае, он отойдет в сторону:

     ... так высок мой род,
     Что не могу я быть ничьим слугой,
     Приказы получать, как подчиненный,
     Как подданный, и быть слепым орудием
     Какой-нибудь державы.
Тот,  кто  отдает всего себя  на  служение своим собратьям, кажется  им бесполезным  и  эгоистичным,  а  тот,  кто  отдает  лишь  часть   себя,   -- провозглашается благодетелем и филантропом. Все признают  право на революцию, т.  е. право отказать в  лояльности и оказать сопротивление  правительству, когда его  тирания или неспособность к управлению велики и  невыносимы, но почти все говорят,  что сейчас  не такой случай.  Они думают, что такой  случай был в  Революцию  1775 года. Если мне скажут, что то правительство было  плохое,  потому что оно облагало налогами некоторые заграничные товары, привозимые в порты, то я  скорее всего не стал бы поднимать  шума: ведь  можно обойтись без этих товаров. У всех механизмов есть  трение,  и  возможно сама  машина приносит  достаточно  пользы,  чтобы уравновесить  это  зло. В  любом случае  неправильно  акцентировать  на  нем всеобщее внимание.  Но когда  трение  само  становится машиной, производящей угнетение и  грабеж, не хватит  ли  нам терпеть такую  машину, спрашиваю  я. Другими словами, когда  шестая часть нации, провозгласившей себя  прибежищем свободы,  остается рабами,  а целая  страна  завоевывается  и  разграбляется армией захватчиков и управляется по военным законам, то я  думаю, что сейчас самое  время  для честного человека оказать сопротивление и неповиновение. А что делает это необходимым и  настоятельным, так это то,  что  разграбленная страна не наша собственная, и мы являемся армией захватчиков.
Рассуждения о том,  что реформы медленны,  потому что массы не готовы, не  делают меньшинство умнее  и  лучше, чем  большинство. И не стоит плевать  на все вокруг, только потому, что где-то есть  абсолютное добро, на фоне которого  люди выглядят непривлекательно. Как много тех, которые только на словах являются  противниками рабства и войны, но ничего не делают, чтобы положить этому конец; тех, которые, считая себя последователями Вашингтона и Франклина,  сидят сложа  руки, говоря, что  они не  знают, что  делать, и не делают ничего; тех,  которые поднимают вопрос  о свободе  только  в связи со свободой торговли и  спокойно  читают  послеобеденную газету с сообщениями о последних ценах и новостями из Мексики, и после этого спокойно засыпают. Что значат последние цены для честного человека и патриота? Эти многие сожалеют, раскаиваются и иногда негодуют, но ничего не  делают  всерьез и надолго. Они выжидают,  предпочитая,  чтобы другие  устранили зло и  избавили  их от  мук совести. Самое большое, на что они способны,  это отдать свой дешевый голос, хилую моральную поддержку и пожелание успеха правому делу. 999  покровителей добродетели приходятся  на одного добродетельного человека.  Но легче  иметь дело с одним настоящим владельцем вещи, чем с ее временным хранителем.
     Все  голосования -- это род игры,  вроде трик-трака, с легким моральным оттенком,  игры в правильное и неправильное с вопросами морали, и заключение пари,  естественно, сопровождают ее. Причина  этого в том, что у избирателей нет кровной  заинтересованности.  Я  отдаю  свой голос случайно,  за то, что считаю правильным,  но я не заинтересован жизненно  в том, чтобы эта сторона победила.   Я   полагаюсь  на  волю  большинства.   Поэтому   обязательность голосования  никогда не  выходит за  пределы рассудочности. Проголосовать за справедливость  -- еще не  значит  что-то сделать для нее. Это  лишь  слабое проявление  перед людьми вашего  желания  победы  справедливости. Мудрец  не оставит  справедливость на  произвол случая и  не пожелает  ей  победы силой большинства:  в  действиях  большинства  слишком  мало  добродетели.   Когда большинство, в конце концов, проголосует за отмену рабства, то это  случится или потому, что они безразличны к рабству,  или  потому,  что от рабства уже почти  ничего   не  останется,  и  поэтому  станет  возможным  отменять  его голосованием. Они будут  тогда  единственными рабами.  Лишь голос того может ускорить отмену рабства, кто отстаивает таким образом собственную свободу.
Разумеется, в обязанности человека не входит искоренение  любого,  даже самого  вопиющего, зла,  --  здесь  каждый  волен  руководствоваться  своими взглядами  на этот  счет, но необходимо, по крайней мере, умыть руки,  чтобы если уж отстраняться от борьбы, то хотя бы никак не поддерживать зло. Если я решил, что борьба со злом -- это не мое дело, а мое дело -- совсем в другом, то, по меньшей мере,  необходимо  понять, что не  следует делать это  другое дело, сидя у кого-нибудь на шее. Сначала я должен отпустить его,  чтобы и он мог  заняться   своим  делом.  Посмотрите,   какое   огромное   противоречие получается! Я слышал как один из моих земляков сказал: "Приказали бы они мне участвовать  в подавлении  восстания  рабов  или маршировать  в  Мексику, -- только  б они  меня  и  видели".  Но,  между  тем, эти  же самые  люди  либо непосредственно  своей  лояльностью,  либо  опосредованно, по  крайней мере, своими  деньгами, обеспечивают  себе замену.  Солдату, который  отказывается участвовать в  несправедливой  войне, аплодируют  те,  кто  не  отказывается поддерживать  несправедливое  правительство,  ведущее  эту  войну;  те,  чьи действия и власть он, на словах,  не  признает; это  все равно, как  если бы государство,  раскаиваясь,  наняло кого-нибудь, чтобы бичевать его  за  свои грехи,  но  умеренно, ибо оно не может перестать грешить хоть на  мгновение. Приходится  констатировать, что прикрываясь  именем  Порядка  и Гражданского Правительства,  все  мы,  в  конце  концов,  воздаем  уважение  и  поддержку собственной низости. После первой краски стыда за грех приходит безразличие, и   из  аморального  это   становится,  как  уже   бывало,  внеморальным  и, следовательно, не слишком необходимым для той жизни, какую мы ведем.
     Одно из самых больших заблуждений – это рассчитывать на бескорыстие и добродетельность.  Благородного  человека   чаще  всего  могут  упрекнуть  в недостатке патриотизма. Тот же, кто хоть и осуждает меры  правительства, но, тем  не менее, лоялен и поддерживает его, несомненно делает это сознательно, --  именно эти люди чаще всего являются наиболее серьезным препятствием  для реформ.  Некоторые требуют,  чтобы  штаты  распустили  союз  и  игнорировали полномочия президента. Так  почему  бы  им не распустить  самих себя – союз между собой  и штатом  -- и отказаться платить свою долю  в его казну? Разве они не в том же положении по отношению к штату, как штат -- к союзу? И разве не одни и те же причины вызывают сопротивление штата по отношению к союзу, и между людьми и штатом?
Существуют  несправедливые законы. Должны ли мы их просто соблюдать или
нужно пытаться  изменить их, соблюдая существующие, пока не добьемся своего, а может, лучше сразу отменить  их? Обычно люди, при таком правительстве, как нынешнее, считают,  что они должны ждать, пока не завоюют большинства, чтобы сменить  правительство.   Они  думают,  что   если   станут   сопротивляться существующему,  то средство  может  оказаться  хуже  самого зла.  Это  очень устраивает правительство.  Но именно  само это суждение и  есть  худшее зло. Почему правительство не может предвидеть  и провести  реформы? Почему оно не заботится о мудром меньшинстве? Почему оно вопит  и возмущается еще до того, как  его  оскорбили?  Почему  оно не заботится о том,  чтобы граждане  имели возможность  указать  на  его  ошибки,  для  их исправления?  Почему  всегда распинают  Христа, отлучают  Коперника  и Лютера, а  Вашингтона и  Франклина объявляют бунтовщиками?
     Можно подумать,  что сознательное несогласие  с политикой правительства не является  правонарушением, но тогда  почему за это  предусмотрено  вполне определенное  и  соответствующее  наказание? Если  человек, у  которого  нет собственности, хотя бы раз откажется заработать 9 шиллингов для штата – его посадят  в  тюрьму на  не  определенное никаким, насколько я  знаю,  законом время, по усмотрению того, кто посадит его туда, но, если он украдет у штата 90 раз по 9 шиллингов -- его достаточно быстро выпустят на свободу.
     Если    несправедливость    --    это    часть   необходимого    трения правительственной  машины,  то  и  пусть  его;  понятно,  что  машина  будет снашиваться.   Если   же   несправедливость   становится  всем   механизмом, действующим  только для себя, то вы, вероятно, можете подумать: не будет  ли лекарство хуже болезни,  а,  если этот механизм к  тому же требует, чтобы вы совершали несправедливость  по  отношению к другим, то  я  посоветую разбить его. Пусть ваша жизнь  станет тем, что остановит подобную машину.  Во всяком случае, я  должен  следить  за тем, чтобы  не служить  тому злу,  которое  я
осуждаю.
Конфуций сказал: "Когда государство управляется согласно с разумом, постыдны бедность и нужда; когда государство  не управляется согласно  с  разумом,  то  постыдны  богатство и
почести".
Я понял, что государство страдает слабоумием, что оно отжило свой срок, как  старая дева со своими серебряными ложками,  и уже не отличает друзей от врагов, и тогда я потерял к нему остатки уважения и пожалел его.
     Вот  почему государство  не  в  состоянии  что-либо  предпринять против человеческого сознания, интеллектуального или морального,  а  только  против его тела и его чувств.  Оно не обладает верховной мудростью  и честностью, а имеет только превосходящую физическую силу. Но я не рожден  для принуждения. Я хочу жить на свой собственный  лад.
В  Америке не  появился еще человек с талантом законодателя. Такие люди редки  в  мировой   истории.  Есть  тысячи   ораторов,  политиков  и  просто красноречивых людей, но еще  не заговорил тот, кто способен определить самые больные  вопросы современности. Мы любим красноречие  ради него самого, а не за  ту истину, которую оно  может открыть, или  за тот  героизм, который оно может вдохновить. Наши законодатели еще не усвоили всей ценности для  народа свободной торговли  и свободы, согласия и  нравственности. У  них не достает способностей и таланта  для сравнительно простых вопросов налогообложения  и финансов,  торговли,  промышленности  и  сельского  хозяйства.  Если  бы  мы руководствовались только  премудрыми речами  законодателей из Конгресса, без учета  повседневного опыта  и действенного недовольства  народов, Америка не смогла бы сохранить своего места среди других народов. Восемнадцать столетий назад был написан Новый Завет, но, -- возможно, у меня и нет права судить об этом,  --  где же  тот  законодатель,  у которого хватило бы  ума и  таланта использовать свет, отбрасываемый этим Заветом на науку законодательства?
     Сила  правительства,  --  даже  такого,  которому  я с  готовностью  бы подчинился,  такого, которое знает  и  может действовать лучше, чем я, а уж, тем  более,  такого,  которое  не  слишком  хорошо  знает  и  действует,  -- совершенно  недостаточна,  если у  правительства  нет поддержки  и  согласия управляемых. У него нет никаких прав на мою личность и  собственность, кроме тех, которые я ему передам. Развитие от абсолютной монархии к ограниченной и от  ограниченной  монархии  к  демократии  --  это  развитие  в  направлении подлинного уважения к человеку. Китайский философ (*) был очень мудр, считая человека  основой  империи.  Является  ли  демократия,  какой  мы ее  знаем, последним  возможным  усовершенствованием  формы  правления?   Разве  нельзя сделать еще  один шаг к признанию и упорядочению прав  человека?  Никогда не будет подлинно свободного и просвещенного  государства до тех  пор, пока оно не начнет признавать личность  как  высшую и  независимую  силу, из  которой слагается   могущество  государства.   Я   с  восторгом   представляю   себе государство, которое обращалось бы справедливо со всеми людьми  и относилось бы к личности  с уважением, как к ближнему, не  беспокоясь, что кто-то живет отдельно от него  и  не  участвует  в  его делах,  и, в  тоже время, честно выполняло бы все  свои обязанности ближнего и соотечественника. Государство, которое  выносит подобный  плод и терпеливо дождется  его созревания,  может приготовить  путь для  еще более совершенного и  удивительного  государства, которое я тоже, могу вообразить, но, увы, нигде не наблюдаю.
Пер: с английского О. В. Альбедиля

Комментарии
..."То правительство  хорошо,  которое правит меньше всего"... --  Торо
имеет в виду  слова  Эмерсона из второй  серии  его "Очерков"  (1844):  "Чем
меньше у нас правительства, тем лучше".
     Первая строфа стихотворения английского поэта Чарлза Вулфа  (1791-1823)
"На погребение сэра Джона Мура" (1817). Перев. И. Козлова.
     posse comitatus -- свидетели шерифа
     ..."затыкать дыру, чтобы не дуло"... -- В. Шекспир. "Гамлет", V, 1.
     В. Шекспир. "Король Иоанн", V, 2. Перев. Н. Рыковой.
     Речь идет о мексиканской войне 1846-1848 гг.
     Пейли,  Уильям  (1743-1805) --  английский богослов  и философ.  Из его
книги "Принципы моральной и политической философии" (1785).
     Пример взят из трактата Цицерона "Об обязанностях".
     Лк, IX, 24.
     Имеется ввиду  съезд  демократической  партии США,  состоявшийся в 1848
году.
     Имеются  ввиду члены тайного масонского общества "Чудак", возникшего  в
Англии, а в 1806 г. основанного в США.
     Имеется ввиду обстоятельства  поездки известного адвоката С.  Ховарда в
Каролину для защиты прав негров из Массачусетса.
     Матф., XXII, 19, 21.
     Конфуций. Лунь-юй, XIV, 1.
     Речь идет о  случае  с Торо в июле 1846 г., описанном также в его книге
"Уолден, или Жизнь в лесу" (гл. "Поселок").
     Семейная легенда  приписывает этот денежный взнос, освободивший Торо из
тюрьмы, его теткам.
     ..."моих  темниц" --  имеется ввиду книга итальянского поэта-карбонария
Сильвио Пеллико (1789-1854) "Мои темницы" (1832).
     Из трагедии "Битва при Алькагаре" (1589) английского драматурга Джорджа
Пиля. Перев. З. Е.  Александровой. "Эстетика американского романтизма".  М.,
1977.
     Уэбстер (Вебстер), Даниэль (1782-1852) --  американский государственный
деятель, сенатор от штата Массачусетс, госсекретарь (1841-1843 и 1850-1852),
прославившийся как оратор. Торо далее цитирует его речь 12 августа 1848 г.
     В 1787 г. была принята конституция США.
     То есть Конфуций (551-479 гг. до н. э.), в основе учения которого лежит
идея подчинения подданных государю.

                * * *

                Александр Светлов
                Романс тишины
Т
ишина, как громко хочется кричать, когда твой леденящий душу звон преломляет пространство хрустящими узорами инея.
Нельзя молчать, когда твоя ватная поступь придавливает звуки.
Не могу молчать, когда их сдавленный крик режет пространство.
Не буду молчать, когда агония звуков замерзает в немыслимых позах. И ведь ты их предсмертные хрипы превращаешь в сюрреалистический гротеск и игру непонятной страсти.
Что тебе надо, тишина?! Ты хочешь цветов, аплодисментов, аншлаг? Я теперь знаю, ты ждёшь, когда появится память.
Память не приходит, когда феерия юности скачет как rock`n`roll по верхушкам наслаждений и надежд. Память приходит, когда зал умолк и поднялся. «Встать, суд идёт»! Ну что ж, не закрывай глаза, как Фемида, я же не прячу жизнь, как вор…
Вера Ивановна прикрыла форточку – слишком сыро, за окнами дождь, маленькие капельки прокладывают мокрые дорожки по стеклу, а за спиной свистит чайник.
- Грохот судьбы иногда сметает города, страны, даже целые народы похоронены под пылью забвения, и милосердие шепчет, что надо вспомнить их горестные судьбы, дабы извлечь для себя урок. Но что ты скажешь, милосердие, когда прямо сейчас молчат о судьбах живых, о сокровенном в их сердцах?
Да и что ты можешь сказать, ведь и тебе тишина наступила на горло.
Я знаю имя тебе, тишина. Тебя зовут одиночество. Ну и скажи, зачем же тебе забирать у нас всё? Во имя чего? Зачем ты накрыла меня платком безысходности и обрекла на душное пространство этой убогой квартиры?
Нет, ты не знаешь что такое старость. Ты не знаешь что такое немощность, когда не слушаются ноги, когда слабые лёгкие не могут набрать достаточно воздуха и ты падаешь в обморок. Откуда тебе знать, что короткое расстояние из комнаты в ванную может стать целым путешествием, в финале которого может случится сердечный приступ. Ты не знаешь, как ноют суставы, но самое страшное - ты не знаешь что такое ушедшая красота. Ты не сможешь понять чувства прекрасного цветка, увядшего и сморщенного, каково ему забытому, сломанному и брошенному в мусорное ведро, но ещё живому.
Вот и я ещё жива, и я сморщенный лист, уже оторванный от древа жизни, с последними осколками сознания и пронзительной жаждой жить.
Ты не задушишь мой голос, тишина. Ты пока не в силах. Обернувшись одиночеством, ты выхолаживала жажду любить, но не смогла заморозить моё сердце. Как тебе просто отнимать! Может тебе научится что-то давать взамен?
Нет, ты ещё что-то ждёшь. Ты думаешь, что у меня ещё что-то осталось для тебя? Пожалуй. Но отдам, лишь, когда вынесет свой вердикт память. Она теперь мне судья, и её мантия так похожа на платок безысходности.
Вера Ивановна ненадолго отвлеклась от своих дум. Налила себе чаю. Сделала глоток. Слегка улыбнулась – Он греет хотя бы тело.
- Ну что тебе сказать, память? Ты сама всё знаешь лучше меня. Я не грешу ни маразмом, ни склерозом, но и клетки мозга уже стары, им уже не вытащить из своих уголков всю бесполезность и тщетность бездарно прожитой жизни.
Сейчас уже не больно и не жестоко говорить себе так. И уже не страшно слушать противное завывание ветра в этой слишком пустой квартире.
Цена времени – это удел старости. В молодости кажется, что живёшь вечно, а потом всеми силами пытаешься продлить это чувство, жадно хватаясь за стариковскую фразу: «У тебя вся жизнь впереди, ты всё ещё успеешь».
Ничего ты не успеешь. Успеешь лишь переделать кучу дел, которые лишь кажутся нужными.
А потом? Ну что это глупое замужество? Любовь. Да и не любовь то была. Не видела я любви, только в кино. Сумасшедшая влюблённость, романтика, ну и конечно страсть. А любовь? Нет, не видела. Замуж хотела, детей… и ведь я такая же, как все…
Дверцы лифта с гулким грохотом отворились, и Вера Ивановна осторожно вошла в кабину. Смешной летний ветер разорвал неплотные облака и теперь озорно их гонял по голубому небу, тщеславно слушая аплодисменты солнца и восторженные возгласы людей.
А вера Ивановна тем временем сидела в «36-ом» трамвае и показывала кондуктору пенсионное удостоверение.
За окнами мелькали новостройки, но для Веры Ивановны пейзаж оставался прежним: противотанковые надолбы, ножи прожекторов в ночном небе, хлопанье зениток и лопата в руках – рыть окопы.
Потом она, как комсорг, первая сажает дерево в парке Ленина…
И потом…
И потом…
Вера Ивановна расстегнула сумочку, достала платок, вытерла слёзы, а трамвай уже мчался среди полей, на которых мирно жевали травку коровы.
Стрельна. Константиновский дворец, в руинах которого едва теплится жизнь, чудесный вид на парк и залив открылся перед Верой Ивановной. Потом она спустилась в нижний парк заброшенный и никому ненужный, чья красота теперь лишь отблеск былой роскоши, славы и величия.
- Надежда – это предательство самой себя. Надежда лишь продлевает иллюзию вечной жизни. Я защищала Родину и Жизнь, я вырастила двоих детей, была передовиком труда…
Боже, милая, ну какую ерунду ты говоришь самой себе! Ты стоишь на пороге, за которым мгла неизвестности, и пытаешься себя утешить какими-то поступками, в правильность которых теперь и сама толком не веришь.
Есть ли теперь тебе разница в количестве тобой сделанных деталей? Ты отстояла Мир и что? У тебя двое детей, но лишь одиночество держит тебя в объятиях. Ты могла бы родить и десять детей, которые лишь в конце пути обернутся, как и ты, назад, с трудом понимая, зачем они сделали кучу непонятных дел и оставили миру после себя выводок несмышлёнышей, точь-в-точь похожих на себя.
Память и тишина, вам должно быть стыдно за вашу безжалостность. Вы раздели меня, обнажили. Вы отняли у меня всё, чем я умело ограждалась от вас, вы отняли мою броню, я ей так хорошо укрывалась от одиночества. Вы не оставили даже осколка жизни, там, где мне казалось, что жива. Но больше всего я вам благодарна за то, что вы отняли у меня значимость. Ведь так глупо хвалиться ничего не стоящими делами, даже если тебе аплодирует весь мир.
Память, мне не нужен твой приговор, я его знаю сама.
Тишина, не молчи так громко.
Я знаю, что вы ждёте от меня. Я почти это поняла. И с этим согласно время. И это так похоже на мечту, которую я так и не смогла выразить словами.
* * *

Филипп Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (Парацельс) против аптекарско-врачебной мафии

(Из книги О.Е. Боброва «Антология интриг и предательства в медицине»)
Тогда один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребренников; и с того времени он искал удобного случая предать Его.
Евангелие от Матфея 26: 14-25
 
Г
оворят, балерины в белых пачках в борьбе за сольные партии подкладывают друг другу толченое стекло в пуанты. Говорят, кардиналы в красных сутанах в борьбе за церковные должности подсыпают друг другу яд в бокалы, а иногда даже в котлеты. Говорят, древнерусские князья в борьбе за земельные наделы просто — раз! — и выкалывали друг другу глаза, четвертовали или примитивно отрубали голову. Тоже метод. «Издержки профессии», — скажет читатель и будет прав. Интриг можно избежать, выбрав «неконфликтогенную» специальность. Например, медицину…
Мир медицины, мир «полубогов» в белом. Непосвященные всегда считали его обителью высокоморальных людей с ясными и гуманными помыслами, безупречной репутацией и трепетным уважением к учителю и коллегам по цеху.
Еще Гиппократ морально-этические принципы отношений врачей друг с другом выразил словами: «Врачам не к лицу уподобляться соседям по ремеслу на площади». Он же в знаменитой «Клятве» сформулировал и цеховое обещание учителю: «Считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах, его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучить, преподавать им безвозмездно и без всякого договора, наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому».
Но времена Гиппократа давно канули в века…
В другом, более современном дошедшем до нас документе, тем более отечественном — «Врачебныя этическия правила, составленныя комиссіей, избранной Обществом Кіевских Врачей и утвержденныя имъ в заседании 7-го октября 1889 года», тоже есть поучительные пункты, регламентирующие профессиональную этику:
…21. В совещаниях нужно избегать даже и тени соперничества: напротив, следует быть в отношении к товарищам откровенным, правдивым и деликатным.
34. Врач, заменивший товарища, ничем не должен способствовать составлению дурного мнения о своем предшественнике.
42. В случае столкновения между врачами, касающегося их специальной деятельности, столкновение это прежде всего должно быть рассмотрено третейским судом из пяти врачей, избираемых Обществом Киевских Врачей ежегодно в следующем составе: Президент Общества Киевских Врачей, один профессор, один военный, один гражданский и один вольнопрактикующий врач. В случае надобности могут быть приглашены специалисты как эксперты.
Председатель Комиссии профессор Н. Хржонщевский, президент Общества Киевских Врачей
Всегда ли врачи добросовестно соблюдали эти положения?
Чаще, наверное, да. Так уж сложилось, что врачебное сословие во все века пополнялось в основном из среды разночинцев, для которых честь, достоинство, мораль, совесть — не простые слова. Врачей, вышедших из откровенных люмпенов или верхушки аристократов-небожителей, аморальных по своей сути, практически не было. Но не все так безоблачно. История накопила немало примеров мерзости и злодейства, периодически проникавших в медицину. Мир «белых халатов» — только слепок того общества, в котором приходится жить, по¬этому все пороки общества неизбежно проявляются и в среде врачей. Злодейство многогранно. Это и доносы, и «подставы», и клевета, и попытки, часто небезуспешные, вытеснить коллегу с официальных позиций, лишить практики, очернить его в глазах пациентов, обывателей, и, что особо опасно, в глазах «власть имущих», склонных к быстрой расправе. В академической среде добавляется необъективная критика, замалчивание достижений конкурента, присваивание его идей, лишение научной и педагогической трибуны. Особо изощренная форма злодейства — склонение к предательству учеников. К сожалению, это было, есть и, наверное, будет…
Проходит время. Постепенно все становится на свои места. Интриганы и предатели за редким исключением остаются безымянными, а их жертвы, оболганные и гонимые, возрождаются из пепла, а иногда даже и канонизируются! Но это, к сожалению, слабое утешение. Признание почему-то любит приходить к своим героям посмертно…
Все истории, изложенные в «Антологии», — теперешняя жизнь. Поменяйте эпоху, имена, фамилии, места работы и получите другого человека. Так и сейчас принято поступать и жить. «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Еккл. 1: 3). Вот и приходится жить с чувством обгаженности и сознанием того, что «не все в порядке в королевстве». История не имеет сослагательного наклонения. Что было — то было, но забывать об этом не стоит. Особенно сейчас, в эпоху поклонения «золотому тельцу» с его культом аморальной конкуренции и прогрессирующего цинизма… Может быть, описанные события окажутся для кого-то поучительными и остановят его у края падения в бездну аморальности, интриг и предательства?

 

Медицинским символом эпохи Возрождения по праву может быть назван Филипп Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (Парацельс). Одни считали его пьяницей и буяном, другие — женоненавистником, третьи боялись его ясного ума и острого языка и гнали, обвиняя в ереси, четвертые молились на него, поклоняясь как магу и чудо¬творцу... Лишь в одном все были единодушны: он был одним из тех, кого называют «людьми-титанами», творцами новой эпохи и новой культуры, великими и сложными для понимания современников.
Он родился 10 ноября 1493 года «в двух часах ходьбы от Цюриха», в швейцарском городке Айнзидельн (нем. Einsiedeln), в маленьком домике около Моста дьявола, когда солнце стояло в знаке Скорпиона, что по астрологическим канонам предопределяло его судьбу. По гороскопу он должен был стать или врачом или алхимиком, поэтому и был наречен именем ученика самого Аристотеля — врача Теофраста. Прозвище Ауреол, что означает «золотой», и имя, вошедшее в историю, — Парацельс, то есть «равный Цельсу», он позже придумал сам. В итоге он стал и врачом, и алхимиком.  Судьба с самого рождения не была благосклонна к нему. Даже его мать пришла в ужас, впервые увидев своего отпрыска: он был горбат, с огромной головой и крохотным тельцем. Детство Тео соответствовало суровым нравам того времени: «Я не тот человек, который говорит людям только то, что им по вкусу. В детстве меня не поили медом, не кормили финиками и мягким пшеничным хлебом. Я пил молоко и ел сыр и хлеб из грубой муки. Я грубый человек, рожденный в грубой стране, я вырос в сосновых лесах и, возможно, получил в наследство их иголки».
Но если бы только иголки… Даже внешность не раз подталкивала его к гибели.
Однажды утром шестилетний Тео, как обычно, отправился пасти гусей. Но вскоре бледный как мел мальчик шатающейся походкой вошел в комнату и тотчас рухнул на пол. Одежда его была забрызгана кровью. Родители в ужасе увидели, что мальчик оскоплен. Оказалось, что его изувечил проходивший мимо пьяный дезертир: «Такому уроду, как ты, это ни к чему!» Когда юноше исполнилось 16 лет, его отец врач Вильгельм вынужден был признать, что ничему более не может научить сына, и Теофраст в 1509 году отправился в дорогу — «Да не принадлежит никому тот, кто может принадлежать самому себе».
Поражает география странствий. Это и Университет Феррары, где он стал доктором медицины, и лаборатории серебряных копей знаменитого Зигмунда Фуггера в Тироле. Из Тироля он отправился по университетам Германии, затем перекочевал во Францию, чтобы посетить знаменитые медицинские школы Парижа и Монпелье. Из Франции направился на Пиренейский полуостров — в Испанию, из Испании в Англию, а затем в Нидерланды, нигде подолгу не задерживаясь. Его собственным рекордом были два года, проведенные на одном месте — в городе Базеле, где он преподавал медицину в местном университете и одновременно занимал должность городского врача.
Теофраст участвовал и в итальянских войнах в качестве полевого врача. Но увиденное сделало из него убежденного пацифиста — в 1519 году он дезертирует. Денег за свою службу он, разумеется, не получил, но ведь глоток свободы дорогого стоит! Правда, в 1520 году Теофраст вынужден был присоединиться к армии датского короля Кристиана II, воевавшего против Швеции. Вместе с его войском он проделал путь от столицы Дании до Стокгольма, куда торжественно вступил вместе с победителями. Затем он продолжил свой путь через север Германии в Литву, потом Польшу, побывал в Валахии и Далмации, Италии.
Если верить всем легендам, то Парацельс побывал и на Востоке. Он якобы был пленен татарами и доставлен к хану, который даровал мудрому пленнику жизнь. Более того, хан доверил Теофрасту сопровождать в Стамбул своего сына. Здесь восточные адепты тайных наук открыли ему свое учение. Поговаривали, что в Турции в 1521 году он получил-таки философский камень под руководством некоего Соломона Трисмозина. Ходили слухи, что в течение пяти лет он даже кочевал с цыганами, желая узнать тайны их лекарственных растений. «Я скитался в поисках моего искусства, нередко подвергая опасности свою жизнь. Я не стыдился даже у бродяг, палачей и цирюльников учиться всему, что считал полезным. Известно, что влюбленный может пройти долгий путь, чтобы встретить обожаемую им женщину, — насколько же сильнее та тяга любящего мудрость, что заставляет его скитаться в поисках своей божественной возлюбленной!» — писал он.
Как бы то ни было, но за годы странствий он свято уверовал в то, что «…истинного врача делают не книги и не душные лектории, а лишь практический опыт». Он первым заявил открыто, что догмы Галена, Гиппократа и Авиценны безнадежно устарели. И уж совсем крамольно прозвучали его обвинения коллегам: «Врачи не знают иных средств для лечения болезней, кроме кровопускания и клистира, которыми они мучают своих пациентов. Врачебное искусство превратилось в бессмысленное жонглирование латинскими словами…. Эти невежественные лекари суть слуги ада, посланные дьяволом издеваться над больными». Эти слова не могли сойти ему с рук. К тому же в пылу дискуссий Теофраст не стеснялся в выражениях и обзывал оппонентов «лупоглазыми баранами», «ослами» и «дубами пробковыми», вызывая в них ярость. Понятно, что нигде он долго задержаться не мог: «…меня изгнали из Литвы, затем из Пруссии и, наконец, из Польши. Я не пробудил симпатии к себе в Нидерландах, не пришелся ко двору в университетах, я не нравился никому, кроме своих больных».
Наконец в 1524 году, после десяти лет странствий, Парацельс вернулся в Германию без гроша за душой. Но в Зальцбурге он сразу же ухитрился поссориться с почитаемым в городе проповедником, и, чтобы уйти от наказания, ему пришлось бежать, бросив в спешке большую часть своего скромного имущества — два сюртука, кафтан, жилет, вытертый кожаный пояс, две кружки, латунный светильник и деревянный прибор для астрологических вычислений. Он решает идти в Страсбург. По дороге он заглянул в Вильдбад и Баден-Баден, заинтересовавшись знаменитыми целебными источниками. И здесь не обошлось без скандала. В Баден-Бадене он излечил от дизентерии маркграфа Филиппа I, который, выздоровев, не заплатил ему ни гроша. Такая несправедливость привела Парацельса в бешенство. И он по горячим следам обиды даже написал свою врачебную клятву: «Клянусь никогда не лечить благородных дворян в их замках, а также монахов и монахинь в их кельях, если они не заплатят мне вперед».
Но нет худа без добра. Лечение Филиппа не принесло ему денег, зато прибавило славы. На Верхнем Рейне не было человека, который не слышал бы о странствующем докторе, сумевшем вылечить умирающего маркграфа. Слава Парацельса дошла и до города Базеля. И вот он — миг удачи. Врач был приглашен к одному из самых влиятельных людей города, книготорговцу Фробену, который давно страдал от ужасных болей в ноге. Его уже готовили к ампутации, когда кто-то рассказал ему о чудесном докторе, и Фробен тут же послал гонца в Страсбург. Теофраст в самый короткий срок поставил книготорговца на ноги. В этот раз благодарный пациент щедро одарил Парацельса. И не только. Исключения из правил бывают. Фробен употребил все свое влияние, чтобы по достоинству вознаградить спасителя: Парацельс получил приглашение в Базель, на должность городского врача и профессора. Фробен Фробеном, но профессура Базельского университета совсем не проявляла добрых чувств к чудо-доктору — к кафедре его не допускали. Его считали шарлатаном и самозванцем, а раз он преподавал медицину не на латыни, то ставили под сомнение окончание им университета. Дошло до того, что врачи Базеля стали распространять клеветнические листовки в городе, чтобы опорочить его в глазах пациентов и подорвать его врачебную практику.
Но связи — великое дело! Его взял под покровительство сам Эразм Роттердамский, близкий друг излеченного Фробена, и в июне 1527 года Парацельс, несмотря на сопротивление профессуры, вступил на лекторскую кафедру и тут же стал провоцировать скандалы. «Одни книги еще никого не сделали врачом, — вещал он с высоты кафедры. — Медицина есть искусство, требующее практики. Разве можно стать великим полководцем, прочитав Ливия? Начиная изучать мое искусство, я вообразил, что в мире нет ни одного учителя, способного научить меня, и что я должен постигать все сам. Я вошел в храм знания не через парадную дверь, а через дверь природы. Ее свет, а не аптекарский фонарь освещал мой путь». Он стал водить студентов в больницы. Вместе с ними он совершал прогулки за город, где рассказывал о лекарственных свойствах растений и минералов.
Недруги Парацельса попробовали подговорить студентов бойкотировать его лекции, но этот план провалился — наоборот, в Базель толпами начали стекаться школяры и студенты из других германских университетов. Казалось бы, пришло время угомониться и почивать на лаврах. Но тем же летом он опять заставил говорить о себе весь город. В ночь на Ивана Купалу, когда повсюду по традиции разжигали костры, чтобы избавиться от нечистой силы, Парацельс перешел Рубикон. Во дворе университета он сжег сочинения Галена и Авиценны. Это уже был открытый вызов.
Звезда успеха и удачи Парацельса в Базеле погасла очень быстро. «У фаворита век короток». Несчастья посыпались на его голову сразу, как только умер его покровитель Фробен. Магистрату начал надоедать этот неуживчивый человек. На него ополчились не только врачи, но и все городские аптекари. Дело в том, что Парацельс покусился на «святое», то, что сегодня именуется емким словом «откат». На правах главного городского врача он предложил, чтобы «…ни один аптекарь с докторами общения не имел, даров от них не получал и в дележ с ними не вступал». Понятно, что это было уже слишком…
Для завершения уничтожения неуживчивого конкурента не хватало предательства в его ближайшем окружении. И, как всегда, роль Иуды исполнил любимый ученик — Иоганн Опорин (Иоганус Опоринус). Интрига заключалась в том, что у Парацельса произошел скандал с каноником Корнелиусом фон Лихтенфельсом. Хотя каноник терпеть не мог выскочку-доктора, но, всерьез захворав, призвал того к своей постели — страх смерти пересилил ненависть. Он слезно умолял Теофраста спасти его, обещая сказочно отблагодарить. Парацельс быстро поставил каноника на ноги. А тот заплатил ему... всего 6 гульденов. Это было уже откровенное издевательство. Парацельс подал на Лихтенфельса в суд, но ему отказали в иске. В гневе Теофраст написал письмо членам городского совета, в котором в самых непристойных выражениях обвинил их во всех смертных грехах. Но, поняв, что перегнул палку, выбросил письмо и сочинил другое, сдержанное послание. Опорин же нашел первое, выброшенное письмо учителя и решил отомстить ему за незаслуженные обиды. Правильно опытные люди советуют: «Никогда ничего не пиши, а если написал — не подписывай».
Магистрат, получив компрометирующий документ, подписал бумаги на арест Теофраста фон Гогенгейма. Кроме того, «любимый ученик» дал показания против учителя, обвинив его, ни много ни мало, в ереси: «Я никогда не видел, чтобы он молился или обращался к евангельскому учению. Он утверждал, что никто еще не понял истинного смысла Священного Писания, как Ветхого завета, так и Нового, что трактуют только внешнюю оболочку, не «проникая в суть». Пришлось ему бежать из Базеля без вещей и рукописей, их позже привез Опорин. Можно представить, какой была их встреча! Впоследствии, правда, уже после смерти учителя, Опорин, как и Иуда, раскаялся в содеянном: «Я не понимал, что он такой ученый муж». После предательства Опорина отношение к ученикам у Парацельса изменилось. Со всеми он был одинаково холоден и неразговорчив. После базельской истории Парацельс около полугода жил в Кольмаре, потом в Эслингене, где жили его родственники. В конце концов от Теофраста отвернулись даже они, и он был вынужден двинуться дальше по Швабии и Франконии.
Ему не давали заниматься научными изысканиями, запрещали говорить с кафедры! Не уносить же знания в могилу, и Парацельс решает опубликовать свои труды. В Нюрнберге он представил рукописи на одобрение цензорной коллегии и получил разрешение на издание своих трудов. Первыми были две книги о лечении сифилиса. И все бы ничего, если бы в конце трактата Парацельс не обозвал всех врачей, рекомендующих своим больным новомодное лечение гваяковым деревом, «дубами пробковыми». И у него были на то основания. Он провел ряд опытов и понял, что «…прикладывать к гнойникам и шанкрам кусочки этого экзотического дерева — все равно, что мазать их сливочным маслом».
Ох, как неосторожно он перешел дорогу «фармацевтической мафии» тех времен. Поставщики гваякового дерева почувствовали, что их благосостояние под угрозой, и «надавили» на городские власти. Печатание сочинений ученого было прекращено.
Вновь начались годы скитаний. Его мало куда пускали дальше порога. Парацельс совсем уж не был похож на важных докторов. Он был крайне неопрятен, никогда не стирал своей одежды, предпочитая просто покупать новую, когда прежняя становилась совсем ветхой. Но судьба вновь улыбнулась скитальцу, и он поселился на 27 недель в доме Штудера, болевшего бургомистра Санкт-Галлена. Бургомистр пошел на поправку. Домашняя атмосфера его семейства благоприятно подействовала и на Парацельса, к нему снова вернулось вдохновение. Можно сказать, что именно семье Штудера мир обязан появлением на свет двух трактатов — «Парамирум» о камне¬образующих болезнях и «О невидимых болезнях» (о душевных недугах).
А потом — опять скитания. В 1532–1534 гг. доктор живет в Аппенцеле и неожиданно впадает в глубокое уныние. Разочарованный в жизни, Теофраст решил уйти от мира. Он хотел сделаться проповедником и отправиться в горные деревни наставлять крестьян на путь истинный. Проповеди проповедями, но того, чем одаривала его паства, не хватало даже на пропитание. Так проповедника из него не вышло, и весной 1534 года, весь «оборванный и загорелый дочерна», он появился в Инсбруке... и решил возобновить практику. Но бургомистр запретил Теофрасту пребывание в городе. «Он видел докторов в шелковых платьях, а не в ветоши. Словом, я оказался недостаточно хорошо наряженным в этом чистеньком городке», — с горечью вспоминал Парацельс.
В порыве отчаяния он направился в Штерцинг, охваченный чумой. Много дней, рискуя заболеть, сражался с «беззубой старухой», вытаскивая больных с того света, но и здесь не заслужил благодарности.
В 1536 году звезды на небосводе, очевидно, поменяли свое положение, и круг неудач доктора Парацельса наконец-то разомкнулся. К нему прибыли гонцы от Иоганна фон Лайпника, маршала Богемии. Как и многие пациенты, которых Парацельс возвращал к жизни, фон Лайпник был болен давно. Доктора уже не могли помочь наполовину парализованному, больному водянкой маршалу. Иногда они давали ему опиум, чтобы заглушить боль. Парацельс поселился в замке Мэриш-Кромау и жил там, пока маршал не стал подниматься с постели. После этого события заговор молчания, много лет назад образовавшийся вокруг странствующего доктора, был преодолен. Недаром говорят, что «славу доктору создает положение его пациентов». Парацельсу устроили в рыцарском замке торжественный прием, на который собралась вся верхушка города Прессбурга. В Вене его дважды удостаивал аудиенции король Австрии Фердинанд.
Дальнейшая жизнь Парацельса — редкое исключение из правила о том, что слава настигает своего героя обычно посмертно.

От составителя антологии.
Парацельс (Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм) (1493—1541) Швейцарский врач и естествоиспытатель. Подверг критическому пересмотру идеи древней медицины. Был в ряду инициаторов применения химических лечебных препаратов в медицине. Считается одним из основателей современной науки.  Парацельс родился в семье врача, происходившего из старинного, но обедневшего дворянского рода. Первым учителем Парацельса был отец, познакомивший его с основами врачебного искусства. В Вюрцбурге, у аббата Иоганна Тритемия, Парацельс изучал каббалу. Вот что он пишет в книге "Парагранум": «Изучай каббалу (artem cabbalisticam), она объяснит тебе все.
Вся физика, включая все ее частные науки: астрономию, астрологию, пиромантию, хаомантию, гидромантию, геомантию, алхимию… – все они матрицы благородной науки кабалистики».  Писал и преподавал не на латинском, а на немецком языке.
Парацельс изобрел несколько эффективных лекарств. Одно из его крупных достижений — объяснение природы и причин силикоза (профессиональная болезнь горняков). В 1534году помог остановить вспышку чумы, прибегнув к мерам, которые напоминали вакцинацию. Парацельса считают предтечей современной фармакологии, ему принадлежит фраза: «Всё есть яд, и ничто не лишено ядовитости; одна лишь доза делает яд незаметным». Считается, что он первым обнаружил принцип подобия, лежащий в основе современной гомеопатии.  Мощное влияние и неповторимый духовный склад Парацельса в большей или меньшей мере затронули ход развития европейской философии, естествознания, медицины, повлияв на мистические концепции Я. Бёме, натурфилософские взгляды Я.Б. Гельмонта и Ф.М. Гельмонта, на учение Г.В. Лейбница о монадах («жизненных духах»), творчество И.В. Гёте, Ф.В.И. Шеллинга и Новалиса, а также на «философию жизни» Л. Клагеса.  Достоверно известно, что жизнь Парацельса закончилась в Зальцбурге 24 сентября 1541г. 21 сентября 1541 года в зальцбургскую гостиницу «Белый конь», что стояла на набережной, были вызваны городской нотариус и семеро свидетелей — Парацельс хотел объявить свою последнюю волю… Спустя три дня великий врач отошел в мир иной, как добрый христианин. Перед смертью он просил отслужить по нему заупокойную мессу и раздать деньги бедным. Доктор встретил свой конец без страха и сожалений. «Смерть не что иное, как просто окончание дневной работы, исчезновение воздуха, выветривание бальзама, погашение света», — писал он незадолго до кончины.  Со всей подобающей пышностью тело доктора было предано земле на зальцбургском кладбище Святого Себастьяна. А в 1831 году доктор Теофраст стал святым! В это время Европу накрыла мощная волна холеры. Люди со всей округи толпами устремлялись в Зальцбург, к его могиле и молили его о чуде. И, как это ни удивительно, холера не тронула Зальцбург, Каринтию и Тироль.  Недоброжелатели говорили, что он умер от пьянства, а ученики утверждали, что он пал от руки наемных убийц, нанятых научными противниками. Спор продолжался столетиями и к началу 19 века приобрел такую остроту, что останки Парацельса были эксгумированы неким доктором Золимерингом, который обнаружил на черепе Парацельса трещину. Десятилетия спустя в 1891г. Аберля опубликовал солидное исследование, в котором доказывал, что трещина была рахитического происхождения. После смерти Парацельса его книги стали выходить огромными тиражами. В 1941 году на родине доктора в Айнзидельне было основано Швейцарское общество Парацельса, в создании которого поучаствовал и Карл Густав Юнг. А в Виллахе до сих пор высшей наградой для ученого считается «Кольцо Парацельса».
Фигура этого странного человека со временем сделалась культовой, во времена Третьего Рейха его называли основателем германского направления в медицине, а в настоящее время в одной только России насчитывается более сотни медицинских центров, названных в честь неординарного целителя - легендарного Парацельса. Повсюду, где пятьсот лет назад бродил в поисках знаний искусный врач, сейчас прорастают брошенные им когда-то семена. Помимо родной Швейцарии и соседних стран - Германии и Австрии, Парацельс исходил дороги Италии. Испании и Португалии, побывал в Англии, Литве и Польше, Венгрии, Валахии, Хорватии, Византии и Московии. Некогда он учился искусству врачевания у знатоков народной медицины этих стран. Теперь же ученые всего мира, представители самых различных областей знания в своих научных исканиях следуют путями, когда-то проторенными великим Парацельсом. В чем же кроется секрет огромной популярности человека, при жизни не нашедшего понимания и любви? Врач-исследователь, положивший свою недолгую жизнь на алтарь науки, ученый-фанатик, единственной страстью которого было познание тайн природы и человека, основал храм современной медицины, но так и не сумел устроить собственную личную жизнь. Тот, чей взор устремлен в бесконечность, как правило, не видит или не замечает того, что происходит вокруг него, ему неведомы чувства привязанности и любви, запросы его нечеловеческого разума не способна удовлетворить реальная действительность.
Как правило, подобные гордецы-одиночки помышляют о бессмертии, но сами живут недолго. Внутренние противоречия талантливого ученого, его неспособность адекватно реагировать на окружение, неуживчивость и недовольство миром в конечном итоге вылились в ранню смерть при загадочных обстоятельствах. На 49-м году жизни Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм скончался, но Парацельс обрел столь желанное для него бессмертие.
 Человек живет до тех пор, пока имя его не забыто. Псевдоним Теофраста фон Гогенгейма - «Парацельс», означающий «ровня Цельсу», стал именем нарицательным, синонимом учености и искусства врачевания. Потомственный врач сам избрал себе имя Парацельс, имя, оказавшееся судьбоносным для него. Но и имя Теофраст было не случайным - отец будущего алхимика, сам занимавшийся врачеванием, дал сыну имя в честь знаменитого врача Теофраста - ученика Аристотеля. Цельс - знаменитый римский врач V в., труды коего пользовались большой популярностью в эпоху Возрождения. Превзойти его в искусстве врачевания было заветной мечтой Теофраста Бомбаста фон Гогенгейма - Парацельса (греч. «para» обозначает возле, около, почти)
Полное дворянское имя мальчика звучало гордо - Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гоген гейм (Philipus Aureolus Theophrastus Bombastus von Hohenheim). Но столь пышное имя не давало будущему врачу никаких привилегий, поскольку дворянский род Гогенгеймов обнищал.
Парацельс не приумножил материальных ценностей семьи, но он сделал нечто большее, увековечив в памяти будущих поколений свое имя, вобравшее в себя славу великих врачей прошлого: Теофраста и Цельса.
Одно имя символизировало выбор рода, другое имя выражало собственный выбор Теофраста, но оба имени объединены общей идеей врачевания, что, видимо, определило направление жизненного пути прирожденного целителя. Фамилия врача Гогенгейм также заслуживает внимания, поскольку переводится с немецкого языка как «высочайшая обитель». Рожденный под знаком Скорпиона, алхимик, астролог и врач всю свою жизнь пытался достичь «верхних врат» - Porto Superno - высшей ипостаси Скорпиона, столь близкой по смыслу фамилии Гогенгейм.
При жизни гений Парацельса долгое время оставался в тени, а созданная им система врачевания не могла сравниться по популярности со ставшими классическими к тому времени системами Галлена и Ибн-Сины.
В своей методике Парацельс пытался совместить самые, казалось бы, несовместимые способы влияния на физическое и психическое состояние пациента. Он стремился лечить болезни семью путями: вызыванием духов; «вибрацией» - цветовой терапией, музыкой, пением и заклинаниями; с помощью талисманов, амулетов и чар; травами; молитвой: диетой и правильным образом жизни; кровопусканием и различными методиками очищения организма. Парацельсу, как практикующему астрологу, был понятен символизм семи видов «герметической терапии», каждый из которых соотносился с одной из планет септенера. В этой «семерке» Солнцу (Амертату - покровителю растительного мира) соответствует лечение травами, таинственной Луне - магическое воздействие амулетов и чар, воинственному Марсу - кровопускание и прочие насильственные способы очищения организма, медиумическому Меркурию соответствует практика вызывания духов, религиозному Юпитеру - исцеляющая сила молитвы, с гармоничной природой Венеры согласуется музыкальная и цветовая терапия, а с аскетическим Сатурном — диета и правильный образ жизни.
Парацельс считал медицину универсальной наукой, вбирающей в себя достижения физиологии, физики и химий, базирующиеся на фундаментальных установках теологии и философии. Но все эти умения, утверждал ученый-мистик, были бы бесполезны без знания устройства астрального мира и умения магическим образом воздействовать на ход процессов.
Парацельс писал: «Число болезней, которые происходят от некоторой неизвестной причины, превышает премного те болезни, которые происходят от медицинских причин».
Будучи убежден в том, что магия - это инстинкт врачевания, талант, дарованный врачу Богом, Теофраст-Парацельс искренне верил в то, что «магия может научить врача лучше, чем все написанные книги». Тем не менее, сам Парацельс написал немало медицинских и философских трактатов, наиболее примечательными из которых являются «Оккультная философия», «Толкование 30 магических фигур». Парацельс писал много, излагая в алхимических, философских и медицинских трактатах свой взгляд на происхождение болезней и способы их лечения, но известность и благосклонность сильных мира сего швейцарскому алхимику принесла книга «Общая хирургия», изданная им незадолго до смерти.
Настоящее признание пришло к талантливому врачу лишь по завершении им земного круга, разминувшись с непризнанным гением на жизненных перекрестках. Со временем значение трудов хирурга, фармацевта, гомеопата, психиатра было оценено в полной мере, Парацельс стал символом целой эпохи в истории медицины, а в двадцатом веке его имя, многократно упоминаемое не только в медицинской и оккультной литературе, но и в средствах массовой информации, стало известным всему миру. Посмертная слава Парацельса надолго обеспечила швейцарскому врачу-алхимику место в анналах истории, а как показывает практика, приверженцем которой был Теофраст, иной формы бессмертия не существует. Биологическое существо рождается и умирает, но не знающая тлена душа может войти в бессмертие, своей жизнью в материальном теле заслужив право остаться в памяти потомков.
Смерть и бессмертие - тема всей жизни Парацельса. Идея победы над смертью является лейтмотивом его гороскопа, который можно считать хрестоматийным примером космической карты ученого-исследователя, вечного ученика, одержимого жаждой знаний. Дух Парацельса, ставшего основоположником практической медицины, незримо присутствует в научных исканиях современных медиков, все так же ищущих лекарства от смерти.
Современная медицина обязана Парацельсу фармакологией, поскольку он был первым врачом, сделавшим ставку на лечение лекарственными препаратами, первым, кто отошел от традиционной практики кровопускания и применения рвотных, слабительных и потогонных средств. Швейцарский врач лечил даже безнадежных больных, нередко добиваясь положительных результатов, отводя угрозу смерти от людей, считавшихся обреченными. Его алхимическая деятельность принесла немало практических результатов - рецепты созданных им лекарств, на основе полученных в лаборатории химических веществ, использовались практикующими врачами будущих поколений.
В своих алхимических исканиях Парацельс исходил из представления, что все вещества состоят из элементов, способных соединяться друг с другом. При разложении веществ элементы разъединяются. Парацельс подчеркнул вещественный характер трех начал: «серы» - начала горючести, «ртути» - начала летучести, и «соли» - начала огне-постоянства. Считая, что каждый из четырех элементов Аристотеля должен состоять из этих начал, Парацельс писал: «Каждый элемент состоит из трех начал: ртути, серы и соли».
Человек, по мнению алхимика, образован духом, душой и телом, которое, в свою очередь, состоит из первоэлементов. Нарушение взаимного равновесия главных элементов ведет к болезни. Если в организме избыток серы, то человек заболевает лихорадкой или чумой. При избытке ртути наступает паралич. А слишком большое обилие солей вызывает расстройство желудка и водянку.
Задача врача - выяснить отношение между основными элементами в теле больного и восстановить их равновесие. Восстановить же нарушенное равновесие можно при помощи определенных химических препаратов. Поэтому первоочередной задачей химии Парацельс считал поиск веществ, которые могли быть использованы как лекарственные средства. С этой целью Теофраст Парацельс проверял действие на людей различных соединений меди, свинца, ртути, сурьмы, мышьяка.
Но его, как ученого, более всего волновала идея личного бессмертия. Парацельс, высмеивающий попытки иных алхимиков найти философский камень, превращающий металлы в золото, сам был занят созданием эликсира жизни, дарующим бессмертие. Парацельс открыто заявлял: «Настоящая цель химии заключается не в изготовлении золота, а в приготовлении лекарств!».
Современное общество взбудоражено сообщениями об успехах генетиков в области клонирования, пытающихся таким образом обеспечить себе вечную жизнь.
Однако идея клонирования не является изобретением XX века. Она восходит к эпохе Возрождения, когда метод борьбы со смертью путем воспроизводства себе подобных был опробован в лабораториях алхимиков. Ходили слухи о том,  что Парацельсу удалось вырастить в алхимической колбе гомункулуса - искусственного человечка, во что сейчас, конечно же, верится с трудом. Тем не менее, попытки клонирования, теоретической базой для коих были гностические, неоплатонические и демонологические трактаты, имели место в исторической реальности XVI века. Алхимическая деятельность Теофраста, отмеченная поисками вечной жизни, предвосхитила виднейшие научные открытия XX века.
Алхимики тратили годы на постижение тайн природы, листая древние манускрипты, ставя бесчисленные опыты, смешивая химические вещества и открывая новые элементы, они шаг за шагом приближались к объемному пониманию всей сложности и полноты созданного Богом мироздания. Их поиски, опережавшие время, смелые взгляды, способные проникнуть в суть процессов, протекающих внутри организма человека - святая святых высшего из созданий Божьих, их сложные вопросы, ставящие в тупик представителей церкви, предопределили судьбу алхимии, астрологии и науки в целом.
Со времени эпохи Возрождения начался процесс размежевания церкви, погрязшей в схоластическом богословии и практической науки, с каждым столетием все более подрывавшей устои христианской картины мира. В итоге через пятьсот лет человечество получило плеяду неверующих ученых, с упоением расщепляющих ядра атомов, вмешивающихся в генетику, нарушающих естественный ход физиологических процессов человеческого организма. Сама же христианская церковь, раздробившись в ходе истории на ряд церквей, в XX веке стала номинальным общественным явлением. Сохранив за собой государственный статус, представители церкви, как правило, не сведущие кроме богословия ни в каких иных науках, реально утратили силу своего влияния на умы.
Для того чтобы религия в течение ближайших столетий не стала анахронизмом, необходимо найти путь сближения между наукой и верой, тем более, что современные космологические концепции базируются на вере в научные догматы, вовсе не являющиеся безотносительными. Самые современные научные теории люди, так или иначе, вынуждены принимать на веру. Наука подменила собой религию, но выдвигая различные модели устройства мироздания и происхождения человека, наука не оставляет в этой огромной вселенной места Богу.
Таков антиклерикальный итог развития науки, от которой некогда отреклась церковь, во избежание проблем, которые непременно возникли бы при внесении корректировки в богословские догматы и примирении церковной картины мира с научной точкой зрения. Неспособность сложнейшего механизма церкви адекватно реагировать на веяния времени поставила религию вне исторического процесса, в результате чего сейчас она представляет собой некий реликт культуры  прошлых веков, напоминающий нам о высших ценностях и бренности земного существования. Противоречие, возникшее между наукой и религией, объяснимо не только с исторической, но и астрологической точки зрения, поскольку Юпитер и Меркурий, управляющие соответственно религиозной и научной сферами деятельности человека, являются планетами-антагонистами.
Церковь, закон Божий, религиозные авторитеты, миссионерская деятельность — все эти понятия и явления под астрологическим углом зрения рассматриваются сквозь призму IX дома гороскопа, владыкой которого является консервативный и самодостаточный гигант Солнечной системы - Юпитер. IX дому противостоит III дом гороскопа, управляемый самой быстрой и самой маленькой планетой Солнечной системы - Меркурием, символизирующим качества живого ума, подвижности, способности к быстрому усвоению и передаче информации.
В астрологическом понимании Юпитер — учитель, жрец, воспитатель, Меркурий же - ученик, восприемник, наследник и продолжатель. «Меркурианцы» и люди, в чьих космических картах сильно выражен III дом гороскопа, находятся в вечном поиске, им трудно остановиться, поскольку сам их небесный покровитель Меркурий, находясь рядом с Солнцем, движется очень быстро и чаще любой другой планеты меняет видимое направление своего движения (с директного направления на ретроградное и наоборот).
Парацельс, ведомый своим небесным покровителем Меркурием, всю жизнь находился в пути. Он жаждал знаний и. вероятно, нашел, то, что искал. Все его путешествия (даже дальние), так или иначе, связаны с III домом гороскопа, поскольку врач, путешествовавший пешком, выступал не как учитель и проповедник, а как ученик, внимательно относящийся ко всему, что ему говорили люди, сведущие в знахарстве, магии и ведовстве. Меркурия — покровителя странников, в античные времена изображали с дорожным посохом в руке. Жезл-посох Меркурия - кадуцей, обвитый змеями, со временем стал прототипом символа медицины - науки, которой Парацельс посвятил всю свою жизнь.
Как известно каждому астрологу, III дом гороскопа связан с обучением, контактами, поездками, передачей информации,  писательской деятельностью, он символизирует связь с тонким астральным миром, воплощает идею взаимосвязи братьев-близнецов - земного Кастора и небесного Поллукса. Все это прекрасно знал сам Парацельс, серьезно занимавшийся астрологией и считавший, что врач без знания астрологии не в состоянии поставить правильный диагноз больному, а уж тем более, помочь ему.
Сам Парацельс, не смотря на свои постоянные занятия астрологией, астральным фатализмом не отличался, и утверждал, что нельзя ставить себя в зависимость от небесных светил. Считая, что каждый человек есть венец Божьего творения, представляющий собой целый микрокосмос, алхимик-астролог призывал людей к личной ответственности за свою судьбу.
Парацельс был убежден, что если индивидуум подчиняет свою судьбу небесным телам, то «это происходит оттого, что такой человек не знает самого себя и не умеет применить силы, скрытые в нем, он не знает, что сам в себе носит небесные светила, что является микрокосмом и таит в себе небесный свод до всеми его творческими силами»!
Подобные взгляды получили название антропоцентризма. С одной стороны они выражают идею свободы человеческого духа и способствуют проявлений активных качеств, необходимых для достижения успеха в любом деле, с другой стороны антропоцентрическая точка зрения в некоторой степени ставит человека в положение независимости не только от планетарного влияния, но и от самого Господа Бога.
Взгляды Парацельса были революционными для его времени, но и само время Ренессанса было революционным. Теофраст опередил ход истории, предвосхитил развитие химии и медицины, став одним из тех, кто на полуразрушенном войнами и смутами готическом здании средневековой Европы начал строить открытый всем веяниям храм современной цивилизации. Парацельс прекрасно знал собственный гороскоп, который представляет   собой   типичный пример гороскопа ученого - врача - писателя даже без учета высших планет, открытых за последние полтора столетия. Тех астрологических знаний, коими мог располагать астролог XVI века, было вполне достаточно для того, чтобы сделать вывод о незаурядных способностях обладателя гороскопа, а также о том, что славы, почестей и материальных дивидендов из своих необыкновенных дарований данный индивидуум не извлечет.
Все планеты, учитываемые астрологами прошлых веков, в гороскопе Парацельса находятся в нижней, «скрытой» сфере гороскопа, что является убедительным указанием на отсутствие общественного признания (дома-гороскопа, указывающие на реализацию в социальной сфере- VII, IX, X и XI в космической карте ученого, совершенно пусты).
Юпитер, звезда королей; в космограмме Парацельса находится в знаке Девы, в месте изгнания, но является гением рождения, находясь в точном соединением с Асцендентом. Юпитер наделил Теофраста широтой взглядов  стремлением к познанию иных культур, а также неуживчивостью, асоциальностью и непомерным тщеславием, в конечном итоге погубившем гениального ученого.
Невероятная активность разорившегося дворянина в сочетании с амбициями гениального лекаря, помноженными на комплекс непризнанного гения, сослужили выдающемуся ученому плохую службу,  Парацельса отовсюду гнали, причиной чему было его вызывающее поведение. Он не прижился в Зальцбурге, откуда ученому пришлось срочно уехать, так как он, в силу своего неуемного характера и нетерпимости ко всякого рода мздоимству, встрял в тяжбу крестьян с местными земельными князьками, что навлекло на него гнев городских властей. Даже получив звание профессора медицины в университете Базеля в 1527 году, Парацельс, имевший к тому времени двенадцатилетний опыт медицинской практики, не сумел воспользоваться своим новым социальным статусом для создания семьи и устойчивого материального положения. Поиски истины и амбиции ученого волновали его гораздо больше, чем все остальное.
В Базельском университете  Парацельс на первой своей лекции в качестве доктора медицины, которую он прочитал не на латыни, а на разговорном немецком языке, публично сжег книги Аристотеля, Галлена и Авиценны, заявив, что завязки от его ботинок понимают в медицине больше, чем признанные античные авторитеты. Свержение авторитетов и невероятная жажда признания его личных медицинских доктрин явились следствием ущербного положения злого восходящего Юпитера в гороскопе Парацельса.
Противник мертвых догм и косных традиций, он откровенно издевался над врачами - схоластами, следовавшим установлениям античных авторитетов. Эти врачи, по словам Парацельса, «всю жизнь сидят за печкой, книгами себя окружив, и плавают на одном  корабле - корабле дураков». Практический опыт лечащего врача убедил исследователя в ложности некоторых постулатов современной ему медицины, не претерпевшей в своем развитии со времен античности практически никаких изменений.
Парацельс открыто заявлял о своем несогласии с методами лечения одними лишь рвотными и слабительными средствами, выступая с резкой критикой в адрес своих коллег. «Есть такие врачи, - писал он, - в которых премногая ученость вытесняет всякий здравый смысл». Он обрушился с критикой и на аптекарей, составлявших сложные и дорогие лекарства, полноценной заменой которым могли стать простые, но хорошие и сильно действующие средства.  Подобными выпадами в адрес врачей и аптекарей Парацельс нажил врагов среди состоятельных жителей Базеля. И без того напряженная ситуация резко обострилась после того, как Теофраст-Парацельс подал в суд на влиятельного каноника за неуплату гонорара за лечение и, не удовлетворившись решением суда, оскорбил  судей, которые приказали его арестовать. Великому сыну швейцарского народа пришлось бежать из Базеля. Воистину, нет пророков в отечестве своем! Терпя всяческие лишения, Парацельс снова начал пешие путешествия по Европе, вернувшись к тому, с чего начал когда-то. Злой Юпитер на Асценденте сформировал характер вечного странника, не имеющего ни семьи, ни дома, ни родины. Гениальный врач слишком сильно выделялся на фоне окружения для того, чтобы найти себе место в исторической действительности Европы XVI века.
Собственный авторитет Парацельс зарабатывал многолетней врачебной практикой (Юпитер в Деве), что по тем временам являлось чем-то из ряда вон выходящим. Сам Парацельс говорил о профессии врача: «Теория врача - это опыт. Никто не может стать врачом без науки и опыта». По преданию, ему удалось вылечить восемнадцать князей, от которых отступились все врачи. Теофраст фон Гогенгейм был одним из немногих дипломированных врачей, нисходивших и до лечения простого люда, благодаря чему он широко прославился как чудесный целитель.
Она чутко улавливает космические вибрации. Каждый человек имеет собственное астральное тело, все вместе они сливаются в «мировую душу» - некое информационное пространство, содержащее положительный и отрицательный накопленный опыт предыдущих поколений. Это пространство, называемое Аристотелем эфиром, впоследствии было обозначено К. Г. Юнгом в его трудах как «коллективное бессознательное».
По мнению средневековых алхимиков, эта тонкая субстанция, разделяющая дольний и горний миры, помимо ангелов и демонов населена всевозможными духами огня, воды, земли и воздуха, обращение к которым способно наделить мага властью над всеми стихиями. Парацельс посвятил исследованиям астрального мира не один манускрипт. «Книга о нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах, гигантах и прочих духах» - плод длительных исканий, наблюдений и размышлений врача-мистика, занимавшегося спиритизмом и духовидением.
Парацельс считал, что вся природа населена различными духами, у каждого человека есть свой архей - верховная субстанция индивидуума, выполняющая функцию ангела-хранителя и наделяющая своего подопечного здоровьем и жизненными силами.
Наибольшую опасность для психического и физического здоровья человека представляют злые духи и вампиры - астральные тела, как правило, мертвых людей. По мнению средневековых мистиков, которое разделял и Парацельс, вампиры, стремясь продлить собственное существование в физической плоскости, отнимают у живых людей их жизненную энергию. Но сам Теофраст фон Гогенгейм был убежден в следующем: «Здоровый и чистый человек не может быть одержим ими. Они могут действовать лишь на людей, имеющих в своем уме для них помещение. Здоровый ум является замком, который невозможно взять, если на то нет желания хозяина; но, если им позволить ворваться, они возбуждают страсти мужчин и женщин, возбуждают в них желания, сподвигают к дурным мыслям; разрушительно действуют на мозг; они обостряют .животный разум и удушают моральное чувство. Дьявольские духи овладевают только теми людьми, в которых животная природа является доминирующей. Умы, просвещенные духом истины, не могут быть одержимы...».
Задачу медицины астролог, маг и алхимик видел в изгнании из тела человека зловредных духов, своим вторжением нарушивших слаженную работу организма, а лечение больного, по, мнению Парацельса, должно осуществляться в единстве трех уровней - телесного, душевного, и духовного. Требования, предъявляемые Парацельсом к образу идеального врача, были непомерно велики: целитель должен был  обладать интеллектом, знанием медицины, химии и астрологии, он должен видеть явления тонкого мира и уметь управлять ими, быть глубоко верующим человеком, всегда готовым к самопожертвованию. Прекрасно понимая, что таких  врачей; совсем немного, сам Парацельс говорил, что «самые  лучшие врачи это те, кто делает наименьшее зло». Тем не менее, Парацельс приблизился к пониманию родственности профессий врача и священника. Священник лечит душу, врач лечит ТЕЛО. ТОТ врач, который способен помимо болезней тела целить и внутренний мир человека, может быть уподоблен священникам-экзерцистам, изгонявших демонов из одержимых ими людей.
Средневековая демонология представляла собой сложную иерархическую систему злых духов и противостоящих им ангелов.
Духовенство и представители медицины оказывались на переднем краю непримиримой борьбы между силами добра и зла. Парацельс считая, что духовный аналог природы, образованный разреженными компонентами зримого мира, заполнен сонмами «эфирных» природных духов, включающих в себя «гномов, ундин, сильфов и саламандр» в той же степени, как видимая Природа населена бесчисленным количеством живых особей.
Сущности тонкого мира неизвестны людям вследствие примитивной организации человеческих органов чувств. По мнению Парацельса, стихийные духи - это не просто духи, потому что у них есть плоть, кровь и кости, они живут и производят потомство, они едят к говорят, спят и бодрствуют и, следовательно, не могут быть названы просто духами. Они занимают промежуточное место между людьми и духами, напоминая мужчин и женщин по организации и форме, а духов - быстротой движений. Парацельс стал автором одного из наиболее полных и систематизированных изложений так называемой «оккультной пневматологии» - направления мистической философии, ориентированной на постижение природы духовных субстанций.
Разумеется, Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм сам не являлся создателем мистической картины духовного мира, а стал лишь наследником воззрений гностиков, неоплатоников, пифагорейцев и герметистов, чья деятельность тысячелетием раньше была запрещена христианской церковью. Культура христианской Европы впитала многое из греко-египетского эллинистического субстрата, ставшего прекрасной почвой для возникновения всевозможных философских и оккультных школ. Эклектическая смесь греческих, египетских, персидских и иудейских мистических традиций, влившись в сосуд чистой веры Христовой, отравила его многочисленными ересями. Вселенские соборы предали анафеме манихеев, гностиков, несториан, монофизитов и прочих инакомыслящих, но их еретические воззрения тысячелетие спустя вновь ожили во взглядах богомилов, катаров, вальденеов, альбигойцев; лесных братьев и пр.
Трехсотлетняя борьба католической церкви с многочисленными средневековыми  ересями, тотальное подавление свободомыслия привело в конечном итоге к появлению мыслителей, чьи духовные искания приблизили наступление времени Реформации.
XVI век, отмеченный в истории появлением таких личностей как Парацельс, Леонардо, Рафаэль, Колумб, стал особой вехой в истории человечества. Это время было действительно эпохальным, образы античного искусства воскресли в творениях скульпторов  и мастеров кисти, архитектурные ордера греко-римской архитектуры пришли на смену готическим формам средневековья, ученые и философы открывали для себя труды Платона, Аристотеля, Ямвлиха, Гиппарха и Птолемея. Неслучайно этот период в истории Европы называется эпохой Возрождения.
 «Все есть яд, и ничто не лишено ядовитости; одна только доза  делает яд незаметным» ~ писал Парацельс в своем трактате по лекарствоведению. В каком-то смысле Парацельса можно считать  отцом гомеопатии, поскольку он утверждал, что подобное можно  исцелить подобным, главное - знать причину заболевания. Современная психиатрия обязана Парацельсу теорией о самовнушении, поскольку выдающийся врач, наблюдая больных, свято верующих в чудодейственную силу лекарств, неоднократно убеждался, что им помогают и пустые облатки безо всякого лекарственного вещества. Больные, думая,  что принимают лекарства, исцелялись на глазах доктора, что в случае подобного исцеления в храме при прикосновении к святым мощам было бы расценено как знак свыше, настоящее чудо, совершенное промыслом Божьим. Воистину, вера творит чудеса, и Парацельс, как Фома неверующий, подтвердил это утверждение на практике, написав в своем произведении: «вера, все равно, истинная ли эта вера или ложная, чудеса будет творить всегда».
В истории психиатрии Парацельс известен как первый врач, высмеявший теорию, согласно которой эпилептики считались не больными, а одержимыми дьяволом. Неизвестно, сколь удачными были пробы Парацельса лечить эпилепсию, но невозможно отрицать его заслуг перед наукой, ведь он в своем деле был первопроходцем. Некоторые болезни, считавшиеся в XVI веке неизлечимыми, Парацельс все-таки лечил.
Врач должен быть слугой Природы, а не ее врагом. Он должен вести и направлять ее в борьбе за жизнь и не выдвигать препятствия на пути к выздоровлению, писал Парацельс

На могиле Парацельса в Зальцбурге поставили большой камень. Резчик высек на нем бесхитростную надпись:
«Здесь погребен Филипп Теофраст, превосходный доктор медицины, который тяжелые раны, проказу, подагру, водянку и другие неизлечимые болезни тела идеальным искусством излечивал и завещал свое имущество разделить а пожертвовать беднякам.
В 1541 году на 24 день сентября сменил он .жизнь на смерть».

                * * *
                ФИЛ ЛАУТ
                "ДЕНЬГИ - МОИ ДРУЗЬЯ"
                (фрагмент из книги)
Ц
ель философии - изучение и описание мыслей и создание идей, которые позволили бы нам повысить качество нашей жизни.  Философия с какой-либо другой целью - тиранический догматизм.  Естественное место для начала философских дискуссий - физическая Вселенная, просто потому, что это естественно. Под физической Вселенной я имею в виду Ваше тело, Вашу машину, Вашу собаку, дерево снаружи и что наиболее важно для целей этой книги - Ваш банковский счет. Одно из свойств физической Вселенной это то, что она не обладает силой создавать себя сама. Скалы не создают скалы, Ваше тело не создает Ваше тело. Мертвое физическое тело весит столько же и содержит те же химические элементы, что и живущее тело - но тем не менее в нем должно быть что-то мистическое или, как минимум, невидимое, дающее жизнь. Другое качество физической Вселенной - то, что она упорядочена. Планеты двигаются вокруг Солнца в одной и той же упорядоченной манере, электроны движутся по определенным орбитам вокруг атомов. Порядок Вашей жизни определен Вашими мыслями. Мой друг Бобби описал это очень просто, сказав, что ум состоит из 2-х частей - Мыслитель и Доказатель. Мыслитель мыслит, а Доказатель доказывает все, о чем подумал Мыслитель. Доказателя не заботит то, что Вы думаете. Вы можете думать все, что Вам заблагорассудится, и Доказатель докажет Вам, что это - правда. Работа Доказателя - удержать Вас от умопомешательства. потому что, если Вы будете ходить целый день, думая: "Люди могут мне причинить боль", и вдруг обнаружите, что повсюду, где Вы были, люди любили Вас, Вы можете свихнуться.  Физическая Вселенная порождается Вашими мыслями. Вы можете думать все, что угодно, о том, что Вы хотите, в бесконечном разнообразии и комбинациях. Это значит, что ваши мысли приходят из бесконечности. Бесконечность - качество Единого. Бесконечное - либо одно, либо оно не бесконечно. Вы можете думать о Трех частях творческого процесса, который начинается в бесконечности - источнике Ваших мыслей. Второй элемент - есть мышление, и третий элемент - физическая Вселенная - результат мышления. Одна из характеристик Творческого Процесса - это то, что он работает всегда. Творческий процесс работал в прошлом году, он работает сейчас, он будет продолжать работать в следующем году, он работает в Нью-Йорке, он работает в центре океана, и он работает в открытом космосе. Когда я был студентом, я всегда интересовался законами Вселенной. Всегда когда профессор описывал научный закон, я спрашивал, работает ли этот закон всегда. Профессора никогда не говорили да, потому что во всех научных законах есть исключения. Используя Творческий Процесс, Вы можете сознательно управлять силой философского закона, который работает всегда. Сознательное использование креативного Процесса творчества состоит в Вашем управлении силой философского закона, который работает всегда. Нет проблем, которые Вы не могли бы решить с помощью Творческого Процесса. Творческий процесс позволяет Вам управлять своей жизнью, понимая, что только Вы - Творец своей жизни, поэтому Вы можете создать для себя именно тот путь, который Вам по душе.
                * * *

Юлиан Тувим
Ветерок
Ветерок в тиши повеял
Легкокрылый.
Над рекою одиноко
Я стою.
Я не знаю — что творится,
Жизнь застыла.
Цепенею, предаваясь
Бытию.
То смятенье, что мне душу охватило,
Узнаю.
Что-то в воздухе метнулось,
Отступило.
Так же было пред бездонным
Первым днем.
Чей-то лик пучина отразила.
Веет легкокрылый.
Вечность близится незавершенным
Сном.
Как бы жизнь мое начало ни таила —
Я узнал о нем.

                Квартира

Тут всё не наяву:
И те цветы, что я зову живыми,
И вещи, что зову моими,
И комнаты, в которых я живу;
Тут всё не наяву,
И я хожу шагами не моими, —
Я не ступаю, а сквозь сон плыву.
Из бесконечности волною пенной
Меня сюда забросил океан.
Едва прилягу на диван —
Поток минувшего умчит меня мгновенно.
Засну — и окажусь на дне.
Проснусь — и сквозь редеющий туман
Из темных снов доносится ко мне
Извечный, грозный гул вселенной.
                * * *
Цитаты из китайских философов

«Совершенномудрый не имеет постоянного сердца». (Лао-цзы).

«Верящий в судьбу (фаталист) не делает различия между «я» и «не я». Только тот, кто ничего не меряя, все измеряет, обретает целостность и не имеет утрат ». (Лецзы).

«Действуя, как человек, легко лицемерить; действуя, как природа, невозможно лицемерить». (Чжуанцзы).

«Настоящий человек древности не шел против малого, не хвалился подвигами, не входил в число мужей, представляющих замыслы. Поэтому, ошибаясь, не раскаивался, а поступив правильно, не впадал в самодовольство». (Чжуанцзы).

«Наслаждайся сердцем в бесстрастии, соединись с эфиром в равнодушии, предоставь каждого естественному пути, не допускай ничего личного и в Поднебесной воцарится порядок». (Чжуанцзы).

«Полные суровых дум и возвышенных дел покидают мир, отвергают все пошлое; рассуждая о высоком, возмущаются и порицают других – надменные и только». (Чжуанцзы).

«Простой и чистый, без примеси, неизменный в покое и единстве, безразличный, предающийся недеянию – в движение приводится природой». (Чжуанцзы).

«Когда растут законы и приказы, увеличивается число воров и разбойников». (Лао-цзы).

                * * *


Роджер Уолш
СЕМЬ ПРАКТИК
ДЛЯ ПРОБУЖДЕНИЯ СЕРДЦА И УМА
(Фрагмент из книги)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: СЕМЬ ПРАКТИК
Первая Практика
ПРЕОБРАЗОВАНИЕ МОТИВАЦИИ
ИЗБАВЛЯЙТЕСЬ ОТ ПРИСТРАСТИЙ
И НАХОДИТЕ ЖЕЛАНИЕ СВОЕЙ ДУШИ
Все, чего вы хотите – это быть счастливым.
Все ваши желания, каковы бы они ни были,
происходят от стремления к счастью.
В сущности, вы желаете себе добра...
В самом желании нет ничего неправильного.
Это сама жизнь, побуждение расширять
свои знания и опыт. Неправилен лишь выбор,
который вы совершаете. Воображать,
будто нечто малое – еда, секс, власть,
или слава – сделает вас счастливым,
значить обманывать самого себя.
Только что-то столь огромное и глубокое,
как ваше действительное "Я",
может дать вам подлинное и долговечное
счастье.

                Шри Нисаргадатта Махарадж,
                индийский мудрец XX в.
                Глава 5
                СЕКРЕТ СЧАСТЬЯ
В страну, где люди освобождаются
от пристрастий, сам собой приходит мир

Лао Цзы
К
аждый человек хочет быть счастливым. Это всепоглощающее влечение, которое движет всем, от наших повседневных дел до развития цивилизации. Духовные практики столь полезны потому, что они не только делают нас счастливее, но в конечном счете открывают путь к блаженству – той разновидности счастья, которая бесконечно глубже и приносит бесконечно большее удовлетворение, чем любое из наших мимолетных удовольствий. Хотя каждый хочет счастья, большинство людей страдают от трагически ошибочных представлений о том, что его приносит. Что еще хуже, как только мы решаем, что, по нашему мнению, сделает нас счастливыми – будь то слава или удача, люди или собственность, мы, как правило, привязываемся к этому. Чтобы познать счастье и блаженство, нам нужно сменить свою мотивацию. Это означает уменьшение пристрастий к тому, что не дает подлинного счастья и переориентацию желаний на то, что его приносит. Первая практика помогает нам изменить наши побуждения путем:
признания ошибочности наших представлений о том, что приносит счастье;
избавления от привязанностей;
распознания и поиска того, что действительно способствует счастью.
ОШИБОЧНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ТОМ, ЧТО ПРИНОСИТ СЧАСТЬЕ
Что ведет к подлинному счастью? Беглый взгляд на нашу собственность и приоритеты, на наше общество и средства массовой информации, со всей очевидностью показывает, что именно большинство людей искренне считают приносящим подлинное счастье:вещи – причем самые разные. Каждая афиша и неоновая реклама, каждая программа радио и телевидения, подобно пению мифических сирен, завораживают нас, обещая, что если мы только купим то-то, будем иметь то-то, попробуем того-то, то наконец будем по-настоящему довольны. Наша культура зациклилась на четырех физических вещах – деньгах, чувственности, власти, и престиже – и мы погружены в соблазнительную иллюзию, что если бы нам как-то удалось получить вдоволь всего этого, мы были бы полностью и окончательно счастливы. По сравнению с этим великие религии выглядят совершеннейшей ересью. Они буквально с ужасом взирают на такие идеи, считая их абсолютной бессмыслицей. Конечно, нам нужно достаточно денег на жизнь, и все упомянутые физические блага действительно могут быть приятными. Но считать, что какое-то из них, или все они вместе, способны принести глубокое и стойкое счастье, не говоря уже о блаженстве – это величайшее заблуждение. Век за веком, мудрец за мудрецом, все великие религии умоляли нас признать важнейший факт – никакие внешние ощущения или вещи не способны дать нам полного или длительного удовлетворения. По сути дела, одержимость богатством и имуществом успокаивает нас мелочами и отвлекает от того, что в жизни действительно важно. Один из величайших даосских мудрецов, Чжуан Цзы, предостерегал: "Используя всю свою жизненную энергию на внешние вещи, ты истощаешь свой дух". Мохаммед кратко охарактеризовал эту проблему, указав, что "Человеку, отягощенному богатством, трудно карабкаться по крутой дороге, которая ведет к блаженству". Иисус спрашивал: "Что человек выиграет, если он приобретет целый мир и потеряет собственную душу?" Подлинное счастье и блаженство доступны, если мы знаем, где и как их искать. Прежде, чем исследовать эту возможность, нам нужно задать два важнейших вопроса:
Какие доказательства существуют в поддержку утверждения великих религий, что внешние удовольствия не способны дать полного удовлетворения?
Если это утверждение справедливо, то почему нас так гипнотизируют эти удовольствия, и каким образом мы можем освободиться от их чар?
Наука удовлетворения
Никогда ранее в истории человечества столь многие люди не имели столь многого. Хотя более половины мира страдает от ужасающей нищеты, другая половина наслаждается богатствами, которые и не снились величайшим царям прошлого. Автомобили и компьютеры, телефоны и телевизоры, факсы и телевизоры, свежие продукты и замороженные деликатесы – перечень имущества и возможностей можно продолжать почти бесконечно. Мы купаемся в изобилии технологических чудес, приспособлений, экономящих труд, и приятных развлечений. Богатейшие люди в истории имели лишь малую долю тех удовольствий, которые сегодня доступны многим из нас. Стали ли мы от этого счастливее? По мнению психолога Дэвида Майерса, автора книги "Погоня за счастьем", – "да, чуть-чуть". Значительное число исследований показывают, что как только мы преодолеваем границу бедности и удовлетворяем свои основные потребности, дальнейший рост доходов и накопление имущества в поразительно малой степени повышают наше благополучие. Майерс так характеризует эту ситуацию:Однако, как ни странно, среди людей, имеющих большие доходы существует лишь незначительная тенденция получать большее удовлетворение от достигнутого. Верно говорят: удовлетворение – это не столько получение желаемого, сколько желание уже имеющегося. Возьмите, к примеру, Соединенные Штаты. За тридцать лет с 1960 по 1990 гг. покупательная способность и материальная обеспеченность среднего американца возросли вдвое. Удвоилось ли от этого счастье? Майерс приходит к горькому выводу: значительный рост нашего уровня жизни за последние тридцать лет ни на йоту не увеличил счастья и удовлетворения от жизни. Эти факты для большинства людей оказываются огромным потрясением. Они разрушают представления о счастье, на которых строятся столь многие индивидуальные жизни и целые культуры. Миллионы людей жертвуют здоровьем, чтобы стать богатыми; капиталисты и экономисты считают деньги главным мотивом в человеческой жизни; бесчисленные потребители без конца покупают новейшие товары; и политики продолжают привлекать загипнотизированных избирателей перспективой растущего богатства. Конечно, нам нужно помогать людям избавляться от бремени нищеты. Но новейшие исследования сходятся во мнении с мировыми религиями – все большее количество денег и имущества не приносит все большего счастья.

Уравновешенная жизнь
Богатейший из вас тот,
кто не попал в ловушку алчности...
Скупец – беднейший из всех
(Мохаммед)

Существует весьма распространенное неверное мнение, которое породило огромное количество ненужных страданий. В самих по себе физических удовольствиях, наподобие денег, секса, и имущества, изначально нет ничего плохого, и в их получении нет никакого зла. Это – всего лишь некоторые из прелестей жизни, и мы, безусловно, можем ими наслаждаться. На самом деле, монотеистические религии – иудаизм, христианство, и ислам – иногда называют их Божьими дарами и описывают наш мир, как сад земных удовольствий. Однако, если мы совершаем роковую ошибку, считая эти удовольствия лучшими, или единственным источником радости, то становимся столь же сильно зависимыми от них, как употребляющие героин зависят от своего наркотика. По существу, мы нуждаемся в уравновешенной точке зрения – философии жизни – которая признает и почитает уместные удовольствия и уделяет каждому из них надлежащее место в жизни. Так поступают мировые религии, и особенно ясным примером тому служит индуизм.
Четыре цели жизни
  Индуизм различает в жизни четыре главные цели – артха, кама, дхарма, и мокша. Артха – это обретение материального имущества и всего необходимого для комфортабельной и полезной жизни. Кама – это чувственное наслаждение и любовь, и соответствующий классический текст, Кама-сутра, представляет собой всемирно известный учебник любовных отношений. Третья цель именуется дхарма; у этого слова очень много значений, но по существу оно относится к широкому спектру моральных и религиозных обязанностей. Каждая из этих трех жизненных целей считается уместной и приятной. Каждая заслуживает того, чтобы к ней стремиться и наслаждаться ее достижением в качестве одной из сторон жизни, при условии одновременного почитания четвертой цели и стремления к ней. Эта четвертая цель – мокша – обеспечивает контекст для первых трех и уравновешивает их, она придает глубину индуистской философии и жизни. Мокша – это духовное избавление, просветление, или освобождение, и она считается высшей целью и благом человеческой жизни. Первые три цели нужно преследовать не только ради удовольствий, которые они приносят, но и ради духовного роста. Объединение всех четырех целей гарантирует, что стремление к первым трем не будет неэтичным или чрезмерным, и ориентирует жизнь, со всеми ее многочисленными удовольствиями, на непостижимое наслаждение просветления.
ПРОКЛЯТИЕ ПРИСТРАСТИЯ
Привязанность, или пристрастие, и ее полное проявление – зависимость – весьма отличаются от простого желания. Привязанность – это непреодолимое влечение, которое вопит: "Я должен иметь то, чего я хочу, или я не буду счастлив". Например, если мне просто хочется мороженого, и я его получаю, то это чудесно; если я его не получаю, это не слишком меня расстраивает. Но если я привязан к мороженому, я должен его иметь, или буду страдать. Не исполнившиеся желания проходят почти без последствий; неудовлетворенные привязанности приносят разочарование и боль.
Издержки пристрастия
Все великие религии считают пристрастия главной причиной человеческих страданий. Интересно, что западные философия и общество начинают с этим соглашаться. Недавно мы начали осознавать, насколько всепроникающими и разрушительными могут быть привязанности и как сильно они искажают жизнь отдельных людей и целых культур. Наша привязанность к потреблению отравляет всю планету, а никотин – самый опасный и неотвязный из всех наркотиков – ежегодно убивает миллионы людей.  На Западе мы уделяем большое внимание проблеме наркотиков. Но великие религии уже давно показали, что объектом нашей привязанности и даже наркотической зависимости может становиться практически все, что угодно – деньги, власть, слава, секс, положение в обществе, убеждения, пища, одежда, самооценка – этот перечень практически не имеет конца. Как только мы попадаемся на крючок, привязанности искажают наши приоритеты и делают нас слепыми к подлинному источнику счастья – как это наглядно изображает тибетский буддизм: желание чувственных объектов и зависимость от них ослепляют тебя, как пламя лампы ослепляет мотылька. Никто и никогда не высказывал эту мысль так ясно, как это сделал Будда. Родившись 2500 лет назад, человек, которому предстояло стать Буддой, прожил двадцать девять лет как принц, окруженный изысканной роскошью. Поначалу он наслаждался своим царским образом жизни и предавался всем возможным наслаждениям. Но незадолго до тридцатого дня рождения, прогуливаясь в своей коляске, он увидел три вещи, которым было суждено изменить его жизнь, а впоследствии и весь мир – дряхлого старика, безнадежно больного человека, и мертвое тело. В момент потрясающего прозрения он осознал:ему, как и всякому другому, неизбежно предстоят старость, болезни и смерть;ни одно из его многочисленных удовольствий и развлечений не будет длиться вечно;ни одно из них не принесет в его жизнь вечного счастья или смысла.
Это открытие привело к поразительным результатам. Он оставил свой дворец, богатство, и даже семью, и провел следующие шесть лет, скитаясь по всей Индии в неистовых и неустанных поисках высшего счастья и цели жизни. Один за другим, он испробовал все известные методы. Он изучал философию, учился йоге, и практиковал столь строгие аскезу и пост, что едва не умирал от голода. Вот как он сам говорит об этом: так как я принимал лишь малые количества твердой и жидкой пищи, мое тело становилось крайне истощенным... Мои бедра от недостатка пищи стали подобны ногам верблюда, мой хребет прогнулся и выпирал, словно нитка бус... Желая коснуться кожи живота, я взамен ощутил бы свой позвоночник. Пройдя по пути аскезы до смертельно опасных пределов, он понял, что ни этот путь, ни его противоположность – жизнь полная роскоши и чувственности, не могли привести его к желанной цели. Вместо них он выбрал то, что назвал "срединным путем", лежащим между крайностями аскезы и излишеств. Поев достаточно, чтобы вернуть здоровье и силы, он решился на последнюю крайнюю попытку. Усевшись под деревом, он дал обет, что не встанет, пока не достигнет просветления, даже если ему придется умереть. Весь день и всю ночь он боролся со всеми пристрастиями и страхами и исследовал самые глубокие уголки своего ума, пока, наконец, перед самым рассветом в нем не забрезжило понимание, и он не пробудился. Так он стал "Буддой", что означает "Пробужденный". В первые тридцать пять лет своей жизни он испробовал все духовные практики, вкусил всех наслаждений, отказался от всех удовольствий, и, наконец, обрел высшее наслаждение просветления. Когда Будда говорил о счастье и средствах его достижения, он говорил с полным знанием дела.
Четыре Благородные Истины
Он подытожил свои открытия в Четырех Благородных Истинах, которые составляют центральное ядро буддизма:
Жизнь полна трудностей и страданий.
Причина страданий – в привязанностях.
Освобождение от привязанностей приносит избавление от страданий.
Освобождения от привязанностей и страданий можно достичь, практикуя восьмеричный путь этики, мудрости, и медитации.
В основу учения Будды положено признание абсолютно кардинальной роли, которую в нашей жизни играют привязанности. Будда замечал, что хотя каждый человек ищет счастья, почти все идут неправильным путем. Они впустую тратят свою жизнь в бесконечной и, в итоге, тщетной борьбе за удовлетворение привязанностей, вместо того, чтобы от них избавиться. Неотвязное пристрастие ненасытно, и его никогда нельзя полностью удовлетворить. Потворство пристрастиям приносит временное удовлетворение, но в конечном счете разжигает их еще сильнее. Будда говорил, что "Дождь мог бы превратиться в золото и все равно не утолил бы твою жажду".Рука об ругу с пристрастием идут его болезненные спутники – такие разрушительные эмоции, как страх, гнев, ревность, и подавленность. Эти эмоции тесно связаны с пристрастием и отражают то, как оно действует на нас. Мы боимся, что не получим то, к чему привязаны, кипим от гнева на всякого, кто встает на нашем пути, мучаемся ревностью к людям, у которых есть то, чего мы жаждем, и впадаем в подавленность, когда теряем надежду. Иудейская мудрость гласит "Чрезмерная любовь к миру и всему, что в нем, вызывает гнев Небес". Быть может, а быть может, и нет. Но она определенно вызывает наш собственный гнев и другие болезненные эмоции. Количество страданий в нашей жизни отражает разрыв между тем, что у нас есть, и тем, чего мы страстно желаем. Пристрастие порождает страдание, будучи ненасытным и причиняя эмоциональную муку. Есть и более тонкие духовные издержки. Привязанность приковывает нас к малым удовольствиям и лишает нас самого величайшего наслаждения. Иисус кратко подытожил эту дилемму, сказав: "Никто не может служить двум господам... Ты не можешь служить и Богу, и богатству". Св. Иоанн Креста, испанский монах XVI века и один из самых влиятельных католических мистиков, пояснил эту тему в следующем изящном отрывке: душа, привязанная к чему-либо, будь в ней сколь угодно много добра, все равно не достигнет свободы божественного единения. Ибо не важно, что удерживает птицу – крепкий канат или тонкая нить, если она все равно остается на привязи; ведь пока привязь не порвется, птица не может летать. Так и душа, удерживаемая узами человеческих привязанностей, какими незначительными бы они ни были, пока они сохраняются, не может прийти к Богу.
Неудивительно, что одна из десяти заповедей иудаизма и христианства гласит: "Не возжелай...".
Неоконфуцианский мудрец Ван Ян Мин утверждал: ученость великого человека целиком состоит в избавлении от помрачения эгоистических желаний (привязанностей)... так, чтобы восстановить состояние единства с Небесами, землей и всем множеством вещей.
Причина пристрастия
Великие религии высказываются абсолютно ясно – все мы страдаем от зависимостей. Почему же мы так сильно и отчаянно цепляемся за свои забавы и безделушки, если они, в конечном счете, причиняют нам такую боль? По мнению великих религий, ответ заключается в нашем ложном чувстве самотождественности. Они утверждают, что мы отделены от божественного и потому не осознаем своей подлинной природы. Это отделение описывают по-разному. В иудаизме и христианстве оно именуется "грехопадением". В индуизме и буддизме – это впадение в полусознательное состояние майи, а в даосизме – явное отклонение от Дао. Но как бы его не называть, суть остается одной и той же – впадая в иллюзию, мы забываем свою безграничную духовную природу. Как следствие этого, мы себя трагически недооцениваем, полагая, что представляем собой всего лишь маленькие "эго", заключенные в наши недолговечные и слабые тела, и что нам изначально суждено быть робкими и несовершенными. Но как же нам чувствовать себя иначе, если мы столь ужасно себя ограничили и оторвались от своего Источника? Считая себя от природы несовершенными и ущербными, мы изо всех сил цепляемся за все, что, как нам кажется, маскирует и компенсирует наши изъяны, или отвлекает нас от них.
СТРАТЕГИИ ОБРАЩЕНИЯ С ПРИВЯЗАННОСТЯМИ
Есть два очень разных способа, которыми мы стараемся утолять свои привязанности. Первый из них – широко распространенный и катастрофический; второй – редкий, освобождающий и экстатический.
Стратегия 1: ПЫТАТЬСЯ УДОВЛЕТВОРИТЬ ПРИВЯЗАННОСТИ
При таком подходе мы стараемся удовлетворить свои привязанности – как можно больше есть, заниматься сексом, приобретать, или потреблять. Мы стараемся получать все, чего бы не пожелали. С помощью такой стратегии мы пытаемся компенсировать свое чувство внутренней неполноценности внешней стимуляцией – приятными ощущениями, приобретением нового имущества, и обретением большей власти. Мы изо всех сил стараемся сократить болезненный разрыв между тем, чего мы страстно желаем, и что имеем, за счет овладения все большим и большим. Используя этот подход, мы пытаемся приспособить мир к своим привязанностям, и растрачиваем жизнь, выискивая и оплачивая новые разновидности зрительных, слуховых, осязательных, и вкусовых ощущений. У этой стратегии есть серьезные недостатки. Сделать мир таким, как нам хочется – это тяжелая и нескончаемая работа. Даже если мы и добиваемся успеха, случается неизбежное – мир снова изменяется. И что еще хуже, как только мы получаем то, чего, как мы думали, нам хотелось, то сразу же обнаруживаем, что этого недостаточно. Мы хотим большего. Чтобы добиться того же эффекта, наркоману нужна большая доза, скряге – большее богатство, а потребителю – еще один приступ мотовства. Религия называет это ростом алчности; психология говорит о выработке привыкания. Но вне зависимости от терминологии, результат остается одним и тем же – привязанности растут, а удовлетворение убывает. Дэвид Майерс так характеризует этот факт: "Постоянно растущие желания порождают нескончаемую неудовлетворенность". Реклама не устает говорить нам: "Все это может быть вашим". Она умалчивает о том, что обладать всем этим никогда не бывает достаточно.
Замещающие вознаграждения никогда не удовлетворяют
Почему это должно быть так? Ответ очень прост, но его редко осознают: все эти мимолетные удовольствия – это не, что нам действительно нужно, и не то, чего мы на самом деле хотим. Они – всего лишь неадекватные заменители, тщетные попытки компенсировать наше внутреннее чувство неполноценности, тогда как в глубине души мы хотим пробудиться к своей подлинной сущности, в которой нет никаких недостатков. "Что уничтожает пристрастия?" – спрашивал Шанкара, который жил в Индии в девятом веке, и которого нередко считают величайшим из всех индийских мудрецов. И отвечал: "Осознание своего подлинного "Я"". Безнадежный поиск замещающих вознаграждений неизбежно терпит неудачу, потому что мы никогда не можем иметь достаточно того, чего, в действительности, не хотим. И все же бесчисленные люди и культуры неистово продолжают этот поиск, хотя загрязненная и разграбленная земля вокруг нас свидетельствует о ненасытности наших аппетитов. Ганди метко охарактеризовал нашу ситуацию, указав, что в мире достаточно всего для удовлетворения нужд каждого человека, но не для удовлетворения человеческой алчности. Коль скоро мы понимаем природу привязанностей и связанных с ними убывающих удовольствий, наше сознание приходит к поразительному, но, в конечном счете, освобождающему выводу: Никакая вещь никогда не сможет сделать нас полностью и окончательно счастливыми! У нас никогда не будет достаточно денег, секса, власти, имущества, или престижа, чтобы полностью нас удовлетворить. Как не парадоксально, это не констатация безнадежности, а обещание свободы и надежды, ибо оно избавляет нас от болезненной веры в то, что еще одна вещь, наконец, нас навсегда удовлетворит, даже хотя все предыдущие вещи, в итоге, не смогли этого сделать. Оно освобождает нас от неистового безнадежного поиска какого-то человека или имущества вне нас, способного заполнить мучительную пустоту внутри.
Стратегия 2: ИЗМЕНЯТЬ СВОЙ УМ
Добрая весть заключается в том, что существует способ достичь устойчивого удовлетворения. Этот способ связан с изменением наших представлений о том, в чем мы, по нашему мнению, нуждаемся, и он прекрасно описан в одной истории, популярной среди исламских мистиков, именуемых суфиями. Один из любимых героев суфиев – шутник Ходжа Насретдин. Порой Насретдин выглядит полным дураком, но в действительности это мудрый и лукавый человек, и его шутки содержат в себе блестящие уроки жизни.
Однажды, гуляя, Насретдин увидел человека, который сидел на обочине дороги и плакал.
"В чем дело, мой друг?" – спросил Насретдин – "Почему ты плачешь?"
"Я плачу потому, что я так беден" – стал жаловаться его собеседник – "У меня нет денег, и все, чем я владею – эта небольшая сумка".
"Ага!" – сказал Насретдин, немедленно схватил сумку и бросился бежать что было сил, пока не скрылся из виду.
"Теперь у меня совсем ничего не осталось" – вскричал бедняк, еще горче заплакал и побрел по дороге в направлении, куда скрылся Насретдин. Пройдя милю, он увидел, что его сумка валяется посреди дороги, и тут же заплясал от радости. "Слава Аллаху!" – вскричал он – "Я вернул все свое имущество. Благодарю, благодарю!".
"Как странно!" – воскликнул Насретдин, выйдя из-за кустов на обочине. "Как странно, что та же сумка, что заставляла тебя плакать, теперь вызывает у тебя такое ликование".
Счастье заключается не в потакании нашим привязанностям и их удовлетворении, а в их уменьшении и в избавлении от них. Нигде это не сказано так ясно, как в третьей Благородной Истине Будды: "Освобождение от привязанностей приносит избавление от страданий." Точно так же, Шанкара задавал вопрос: "Как достичь Небес?", и отвечал на него: "Достижение небес – это свобода от пристрастий". С этим соглашались множество других мудрецов. Некоторые даже доказывали, что свобода от привязанностей – которую иногда называют отрешенностью, бесстрастием, или приятием – это величайшая из добродетелей. Мейстер Экхарт, который жил в Германии XIV в. и считается одним из величайших христианских мистиков, писал: Я прочитал множество сочинений, написанных как пророками, так и языческими учителями... чтобы найти высшую и лучшую добродетель, обладая которой, человек может полнее и вернее всего следовать воле Божьей... Внимательно изучая все эти писания, насколько мне позволял и помогал мой ум, я не смог найти лучшей добродетели, нежели чистая отрешенность от всех вещей. Каким же образом уничтожение привязанности ведет к прекращению страдания? Вспомним, что несчастье отражает различие между тем, чего мы страстно желаем, и что имеем. Если мы отказываемся от своих привязанностей, принимая то, что у нас есть, разрыв исчезает, а с ним – и наше несчастье. Именно поэтому Ганди, когда его просили описать философию жизни, было нужно всего три слова: "Отрекись и возрадуйся!", и поэтому Мейстер Экхарт утверждал, что "Нет никого счастливее тех, кто обладают величайшим бесстрастием".
Перевод А.Киселева и В.Майкова
* * *
Луций Анней Сенека
Нравственные письма к Луцилию


П
исьмо 1
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Так и поступай, мой Луцилий! Отвоюй себя для себя самого, береги и копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря проходило. Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую - на безделье, и всю жизнь - не на те дела, что нужно. (2) Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом? В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за плечами, - ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежат смерти. Поступай же так, мой Луцилий, как ты мне пишешь: не упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день - меньше будешь зависеть от завтрашнего. Не то, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится. (3) Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто хочет, тот и отнимает. Смертные же глупы: получив что-нибудь ничтожное, дешевое и наверняка легко возместимое, они позволяют предъявлять себе счет; а вот те, кому уделили время, не считают себя должниками, хотя единственно времени и не возвратит даже знающий благодарность. (4) Быть может, ты спросишь, как поступаю я, если смею тебя поучать? Признаюсь чистосердечно: как расточитель, тщательный в подсчетах, я знаю, сколько растратил. Не могу сказать, что не теряю ничего, но сколько теряю, и почему, и как, скажу и назову причины моей бедности. Дело со мною обстоит так же, как с большинством тех, кто не через собственный порок дошел до нищеты; все меня прощают, никто не помогает. (5) Ну так что ж? По-моему, не беден тот, кому довольно и самого малого остатка. Но ты уж лучше береги свое достояние сейчас: ведь начать самое время! Как считали наши предки поздно быть бережливым, когда осталось на донышке. Да к тому же остается там не только мало, но и самое скверное. Будь здоров.
Письмо II
Сенека приветствует Луцилия!
(1) И то, что ты мне писал, и то, что я слышал, внушает мне на твой счет немалую надежду. Ты не странствуешь, не тревожишь себя переменою мест. Ведь такие метания - признак больной души. Я думаю, первое доказательство спокойствия духа - способность жить оседло и оставаться с самим собою. (2) Но взгляни: разве чтенье множества писателей и разнообразнейших книг не сродни бродяжничеству и непоседливости? Нужно долго оставаться с тем или другим из великих умов, питая ими душу, если хочешь извлечь нечто такое, что в ней бы осталось. Кто везде - тот нигде. Кто проводит жизнь в странствиях, у тех в итоге гостеприимцев множество, а друзей нет. То же самое непременно будет и с тем, кто ни С одним из великих умов не освоится, а пробегает всё второпях и наспех. (3) Не приносит пользы и ничего не дает телу пища, если ее извергают, едва проглотивши. Ничто так не вредит здоровью, как частая смена лекарств. Не зарубцуется рана, если пробовать на ней разные снадобья. Не окрепнет растение, если часто его пересаживать. Даже самое полезное не приносит пользы на лету. Во множестве книги лишь рассеивают нас. Поэтому, если не можешь прочесть все, что имеешь, имей столько, сколько прочтешь - и довольно. (4) "Но, - скажешь ты, - иногда мне хочется развернуть эту книгу, иногда другую". - Отведывать от множества блюд - признак пресыщенности, чрезмерное же разнообразие яств не питает, но портит желудок. Потому читай всегда признанных писателей, а если вздумается порой отвлечься на другое, возвращайся к оставленному. Каждый день запасай что-нибудь против бедности, против смерти, против всякой другой напасти и, пробежав многое, выбери одно, что можешь переварить сегодня. (5) Я и сам так делаю: из многого прочитанного что-нибудь одно запоминаю. Сегодня вот на что натолкнулся я у Эпикура (ведь я частенько перехожу в чужой стан, не как перебежчик, а как лазутчик): (6) "Веселая бедность, - говорит он, - вещь честная". Но какая же это бедность, если она веселая? Беден не тот, у кого мало что есть, а тот, кто хочет иметь больше. Разве ему важно, сколько у него в ларях и в закромах, сколько он пасет и сколько получает и сотню, если он зарится на чужое и считает не приобретенное а то что надобно еще приобрести? Ты спросишь, каков предел богатства? Низший - иметь необходимое, высший - иметь столько, сколько с тебя довольно. Будь здоров.
Письмо VI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я понимаю, Луцилий, что не только меняюсь к лучшему, но и становлюсь другим человеком. Я не хочу сказать, будто во мне уже нечего переделывать, да и не надеюсь на это. Как может больше не быть такого, что надо было бы исправить, поубавить или приподнять? Ведь если душа видит свои недостатки, которых прежде не знала, это свидетельствует, что она обратилась к лучшему. Некоторых больных надо поздравлять и с тем, что они почувствовали себя больными.
(2) Я хочу, чтобы эта так быстро совершающаяся во мне перемена передалась и тебе: тогда я бы еще крепче поверил в нашу дружбу - истинную дружбу, которой не расколют ни надежда, ни страх, ни корысть, такую, которую хранят до смерти, ради которой идут на смерть. (3) Я назову тебе многих, кто лишен не друзей, но самой дружбы. Такого не может быть с теми, чьи души объединяет общая воля и жажда честного. Как же иначе? Ведь они знают, что тогда у них все общее, особенно невзгоды.
Ты и представить себе не можешь, насколько каждый день, как я замечаю, движет меня вперед. - (4) "Но если ты что нашел и узнал его пользу по опыту, поделись со мною!" - скажешь ты. - Да ведь я и сам хочу все перелить в тебя и, что-нибудь выучив, радуюсь лишь потому, что смогу учить. И никакое знание, пусть самое возвышенное и благотворное, но лишь для меня одного, не даст мне удовольствия. Если бы мне подарили мудрость, но с одним условием: чтобы я держал ее при себе и не делился ею, - я бы от нее отказался. Любое благо нам не на радость, если мы обладаем им в одиночку.
(5) Пошлю я тебе и книги, а чтобы ты не тратил труда на поиски вещей полезных, сделаю пометки, по которым ты сразу найдешь все, что я одобряю и чем восхищаюсь. Но больше пользы, чем слова, принесли бы тебе живой голос мудрецов и жизнь рядом с ними. Лучше прийти и видеть все на месте, во-первых, потому, что люди верят больше глазам, чем ушам ', во-вторых, потому, что долог путь наставлений, краток и убедителен путь примеров. (6) Не стал бы Клеанф точным подобьем Зенона 2, если бы он только слышал его. Но ведь он делил с ним жизнь, видел скрытое, наблюдал, живет ли Зенон в согласии со своими правилами. И Платон, и Аристотель3, и весь сонм мудрецов, которые потом разошлись в разные стороны, больше почерпнули из нравов Сократа, чем из слов его. Метродора и Гермарха, и Полнена4 сделали великими людьми не уроки Эпикура, а жизнь с ним вместе. Впрочем, зову я тебя не только ради той пользы, которую ты получишь, но и ради той, которую принесешь; вдвоем мы больше дадим друг другу.
(7) Кстати, за мной ежедневный подарочек. Вот что понравилось мне нынче у Гекатона: "Ты спросишь, чего я достиг? Стал самому себе другом!" Достиг он немалого, ибо теперь никогда не останется одинок. И знай: такой человек всем будет другом. Будь здоров.
Письмо VII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты спрашиваешь, чего тебе следует больше всего избегать? Толпы? Ведь к ней не подступиться без опасности! Признаюсь тебе в своей слабости: никогда не возвращаюсь я таким же, каким вышел. Что я успокоил, то вновь приходит в волнение, что гнал от себя - возвращается. Как бывает с больными, когда долгая слабость доводит их до того, что они и выйти не могут без вреда для себя, так случается и с нами, чьи души выздоравливают после долгого недуга. (2) Нет врага хуже, чем толпа, в которой ты трешься. Каждый непременно либо прельстит тебя своим пороком, либо заразит, либо незаметно запачкает. Чем сборище многолюдней, тем больше опасности. И нет ничего гибельней для добрых нравов, чем зрелища: ведь через наслаждение еще легче подкрадываются к нам пороки. (3) Что я, по-твоему, говорю? Возвращаюсь я более скупым, более честолюбивым, падким до роскоши и уж наверняка более жестоким и бесчеловечным: и все потому, что побыл среди людей. Случайно попал я на полуденное представление ', надеясь отдохнуть и ожидая игр и острот - того, на чем взгляд человека успокаивается после вида человеческой крови. Какое там! Все прежнее было не боем, а сплошным милосердием, зато теперь - шутки в сторону - пошла настоящая резня! Прикрываться нечем, все тело подставлено под удар, ни разу ничья рука не поднялась понапрасну. (4) И большинство предпочитает это обычным парам и самым любимым бойцам!2 А почему бы и нет? Ведь нет ни шлема, ни щита, чтобы отразить меч! Зачем доспехи? Зачем приемы? Все это лишь оттягивает миг смерти. Утром люди отданы на растерзанье львам и медведям, в полдень - зрителям. Это они велят убившим идти под удар тех, кто их убьет, а победителей щадят лишь для новой бойни. Для сражающихся нет иного выхода, кроме смерти. В дело пускают огонь и железо, и так покуда не опустеет арена3. - (5) "Но он занимался разбоем, убил человека"4. - Кто убил, сам заслужил того же. Но ты, несчастный, за какую вину должен смотреть на это? - "Режь, бей, жги! Почему он так робко бежит на клинок? Почему так несмело убивает? Почему так неохотно умирает?" - Бичи гонят их на меч, чтобы грудью, голой грудью встречали противники удар. В представлении перерыв? Так пусть тем временем убивают людей, лишь бы что-нибудь происходило.
Как вы не понимаете, что дурные примеры оборачиваются против тех, кто их подает? Благодарите бессмертных богов за то, что вы учите жестокости неспособного ей выучиться. (6) Дальше от народа пусть держится тот, в ком душа еще не окрепла и не стала стойкой в добре: такой легко переходит на сторону большинства. Даже Сократ, Катои и Лелий5 отступились бы от своих добродетелей посреди несхожей с ними толпы, а уж из нас, как ни совершенствуем мы свою природу, ни один не устоит перед натиском со всех сторон подступающих пороков. (7) Много зла приносит даже единственный пример расточительности и скупости; изба лованный приятель и нас делает слабыми и изнеженными, богатый сосед распаляет нашу жадность, лукавый товарищ даже самого чистого и простодушного заразит своей ржавчиной. Что же, по-твоему, будет с нашими нравами, если на них ополчился целый народ? Непременно ты или станешь ему подражать, или его возненавидишь. (8) Между тем и того, и другого надо избегать: нельзя уподобляться злым оттого, что их много, нельзя ненавидеть многих оттого, что им не уподобляешься. Уходи в себя, насколько можешь; проводи время только с теми, кто сделает тебя лучше, допускай к себе только тех, кого ты сам можешь сделать лучше. И то и другое совершается взаимно, люди учатся, обучая. (9) Значит, незачем тебе ради честолюбивого желанья выставлять напоказ свой дар, выходить на середину толпы и читать ей вслух либо рассуждать перед нею; по-моему, это стоило бы делать, будь твой товар ей по душе, а так никто тебя не поймет. Может быть, один-два человека тебе и попадутся, но и тех тебе придется образовывать и наставлять, чтобы они тебя поняли. "Но чего ради я учился?" - Нечего бояться, что труд твой пропал даром:
ты учился ради себя самого.
(10) Но я-то не ради себя одного учился сегодня и потому сообщу тебе, какие мне попались три замечательных изречения - все почти что об одном и том же. Первое пусть погасит долг в атом письме, два других прими в уплату вперед. Демокрит пишет: "Для меня один человек - что целый народ, а народ - что один человек". (11) И тот. кто на вопрос, зачем он с таким усердием занимается искусством, которое дойдет лишь до немногих, отвечал: "Довольно с меня и немногих, довольно с меня и одного, довольно с меня и ни одного", - сказал тоже очень хорошо, кто бы он ни был6 (на этот счет есть разные мнения). Превосходно и третье изречение - Эпикура, писавшего одному из своих товарищей по ученым занятиям: "Это я говорю для тебя, а не для толпы: ведь каждый из нас для другого стоит битком набитого театра". (12) Вот что, мой Луцилий, нужно сберечь в душе, чтобы пренебречь удовольствием, доставляемым похвалами большинства. Многие тебя одобряют. Так есть ли у тебя причины быть довольным собой, если многим ты понятен? Вовнутрь должны быть обращены твои достоинства! Будь здоров.
Письмо VIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) "Ты приказываешь мне избегать толпы, - пишешь ты, - уединиться и довольствоваться собственной совестью. А как же ваши наставления, повелевающие трудиться до самой смерти?" - Но то, к чему я тебя склоняю скрыться и запереть двери, - я сам сделал, чтобы многим принести пользу. Ни одного дня я не теряю в праздности, даже часть ночи отдаю занятиям. Я не иду спать, освободившись: нет, сон одолевает меня, а я сижу, уставившись в свою работу усталыми от бодрствования, слипающимися глазами. (2) Я удалился не только от людей, но и от дел, прежде всего - моих собственных, и занялся делами потомков. Для них я записываю то, что может помочь им. Как составляют полезные лекарства, так я заношу на листы спасительные наставления, в целительности которых я убедился на собственных ранах: хотя мои язвы не закрылись совсем, но расползаться вширь перестали. (3) Я указываю другим тот правильный путь, который сам нашел так поздно, устав от блужданий. Я кричу: "Избегайте всего, что любит толпа, что подбросил вам случай! С подозрением и страхом остановитесь перед всяким случайным благом! Ведь и рыбы, и звери ловятся на приманку сладкой надежды! Вы думаете, это дары фортуны? Нет, это ее козни. Кто из вас хочет прожить жизнь насколько возможно безопаснее, тот пусть бежит от этих вымазанных птичьим клеем благодеяний, обманывающих нас, несчастных, еще и тем, что мы, возомнив, будто добыча наша, сами становимся добычей. Погоня за ними ведет в пропасть. (4) Исход высоко вознесшейся жизни один - паденье. К тому же нельзя и сопротивляться, когда счастье начинает водить нас вкривь и вкось. Или уж плыть прямо, или разом ко дну! Но фортуна не сбивает с пути - она опрокидывает и кидает на скалы.
(5) Угождайте же телу лишь настолько, насколько нужно для поддержания его крепости, и такой образ жизни считайте единственно здоровым и целебным. Держите тело в строгости, чтобы оно не перестало повиноваться душе: пусть пища лишь утоляет голод, питье - жажду, пусть одежда защищает тело от холода, а жилище - от всего ему грозящего. А возведено ли жилище из дерна или из пестрого заморского камня, разницы нет: знайте, под соломенной кровлей человеку не хуже, чем под золотой. Презирайте все, что ненужный труд создает ради украшения или напоказ. Помните: ничто, кроме души, недостойно восхищения, а для великой души все меньше нее".
(6) И когда я беседую так с самим собою, беседую с потомками, неужели, по-твоему, я приношу меньше пользы, чем отправляясь в суд ходатаем, или припечатывая перстнем таблички с завещанием, или в сенате1 отдавая руку и голос соискателю должности? Поверь мне, кто кажется бездельником, тот занят самыми важными делами, и божественными и человеческими вместе. (7) Однако пора кончать и, по моему правилу, чем-нибудь расквитаться с тобой и в этом письме. Уплачу я не из собственных запасов; я до сих пор все просматриваю Эпикура и сегодня вычитал у него такие слова: "Стань рабом философии, чтобы добыть подлинную свободу". И если ты предался и подчинился ей, твое дело не будет откладываться со дня на день: сразу же ты получишь вольную. Потому что само рабство у философии есть свобода. (8) Может статься, ты спросишь меня, отчего я беру столь много прекрасных изречений у Эпикура, а не у наших. Но почему ты думаешь, что подобные слова принадлежат одному Эпикуру, а не всем людям? Ведь как много поэты говорят такого, что или сказано, или должно быть сказано философами! Я не беру ни трагедии, ни нашей тогаты2, которая тоже не лишена серьезности и стоит посре дине между трагедией и комедией; но и в мимах столько есть красноречивых строк! Сколько стихов Публилия3 надо бы произносить не обутым в сандалии, но выступающим на котурнах!4 (9) Я приведу один его стих, имеющий касательство к философии, и как раз к той ее части, которой мы только что занимались; в нем поэт утверждает, что случайно доставшееся нельзя считать своим:
Чужое, что по вашему хотенью вдруг Свалилось нам.
(10) Но ты, я помню, говорил другой стих, намного лучше и короче:
Не наше то, что нам дано фортуною.
А это твое изречение (я не пропущу и его) даже еще лучше:
Все, что дано нам, может быть и отнято.
Но этого я не зачту в погашение долга: я лишь отдал тебе твое же Будь здоров.
Письмо XV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) В старину был обычай, сохранившийся вплоть до моего времени, начинать письмо словами: "Если ты здоров, это хорошо, а я здоров". Нам же правильнее сказать: "Если ты занимаешься философией, это хорошо". (2) Потому что только в ней - здоровье, без нее больна душа, и тело, сколько бы в нем ни было сил, здорово так же, как у безумных или одержимых. Так прежде всего заботься о том, настоящем, здоровье, а потом и об этом, втором, которое недорого тебе обойдется, если захочешь быть здоровым.
Упражняться, чтобы руки стали сильнее, плечи - шире, бока - крепче, это, Луцилий, занятие глупое и недостойное образованного человека. Сколько бы ни удалось тебе накопить жиру и нарастить мышц, все равно ты не сравняешься ни весом, ни силой с откормленным быком. К тому же груз плоти, вырастая, угнетает дух и лишает его подвижности. Поэтому, в чем можешь, притесняй тело и освобождай место для духа. (3) Много неприятного ждет тех, кто рьяно заботится о теле: во-первых, утомительные упражнения истощают ум и делают его неспособным к вниманию и к занятиям предметами более тонкими; во-вторых, обильная пища лишает его изощренности ). Вспомни и о рабах наихудшего разбора, к которым поступают в обучение, хоть этим людям ни до чего, помимо вина и масла2, нет дела, и день прошел для них на славу, если они хоре. шенько вспотели и на место потерянной влаги влили в пустую утробу новое питье, еще в большем количестве. Но ведь жить в питье и потении могут только больные желудком!
(4) Есть, однако, упражнения легкие и недолгие, которые быстро утомляют тело и много времени не отнимают, - а его-то и следует прежде всего считать. Можно бегать, поднимать руки с грузом, можно прыгать, подбрасывая тело вверх или посылая его далеко вперед, можно подпрыгивать, так сказать, на манер салиев3, или, говоря грубее, сукновалов4. Выбирай какое угодно упражнение, привычка сделает его легким5. (5) Но что бы ты ни делал, скорее возвращайся от тела к душе, упражняй ее днем и ночью, ведь труд, если он не чрезмерен, питает ее. Таким упражнениям не помешают ни холод, ни зной, ни даже старость. Из всех твоих благ заботься о том, которое, старея, становится лучше. (6) Я вовсе не велю тебе все время сидеть над книгами и дощечками: и душе нужно дать роздых, но так, чтобы она не расслабилась, а только набралась сил. Прогулка в носилках дает встряску телу и не мешает занятиям: можно читать, можно диктовать, можно беседовать и слушать других; впрочем, и прогулка пешком позволяет делать то же самое.
(7) Не пренебрегай также напряжением голоса, а вот повышать его и понижать по ступеням и ладам я тебе запрещаю. Впрочем, может быть, ты хочешь выучиться, как тебе гулять; тогда допусти к себе тех, кого голод научил невиданным прежде ухищрениям. Один сделает размеренной твою походку, другой будет следить во время еды за твоими щеками, и наглость каждого зайдет настолько далеко, насколько позволят твои терпеливость и доверчивость. Так что же? Разве с крика, с сильнейшего напряжения голоса начинается речь? Нет, для нас естественно разгорячаться постепенно, так что даже при ссоре сперва говорят, а потом лишь начинают вопить, и никто сразу же не зовет в свидетели квиритов. (8) Поэтому, как бы ни увлек тебя порыв души, произноси речь то с большей, то с меньшей страстью, как голос и грудь сами тебе подскажут. Когда ты хочешь приглушить и умерить голос, пусть он затихает постепенно, а не падает резко; пусть он будет таким же сдержанным, как тот, кто им управляет, и не бушует, как у грубых неучей. Ведь мы делаем все это не для того, чтобы совершенствовался голос, а для того, чтобы совершенствовались слушатели.
(9) Я снял с твоих плеч немалый труд, а теперь вдобавок к этому моему благодеянию награжу тебя греческим подарком6. Вот замечательное наставление: "Жизнь глупца безрадостна и полна страха, потому что он все откладывает на будущее". - Ты спросишь, кто это сказал. Да тот же, кто и прежние слова. А какую, по-твоему, жизнь называют глупой? Как у Исиона и Бабы? Как бы не так! Нашу собственную - жизнь тех, кого слепая алчность бросает вдогонку за вещами вредными и наверняка неспособными ее насытить, тех, которые давно были бы удовлетворены, если бы хоть что-то могло нас удовлетворить, тех, кто не думает, как отрадно ничего не требовать, как великолепно не чувствовать ни в чем недостатка и не зависеть от фортуны. (10) Не забывай же, Луцилий, за сколькими вещами ты гонишься, а увидев, сколько людей тебя опередили, подумай о том, сколько их отстало. Если хочешь быть благодарен богам и собственной жизни, думай о том, что ты обогнал очень многих. Но что тебе до других? Ты обогнал себя самого! (11) Установи же для себя предел, за который ты не хотел бы перейти, даже если бы мог: пусть останутся за ним таящие угрозу блага, притягательные для надеющихся и разочаровывающие достигших. Была бы в них хоть какая-то прочность, они бы приносили порой удовлетворение; а так они только распаляют жажду черпающих. Привлекательная внешность вдруг меняется. Зачем мне требовать у фортуны то, что неведомый жребий сулит мне в будущем, вместо того чтобы потребовать у себя не стремиться больше к этому? К чему стремиться? Мне ли копить, забыв о бренности человека? Над чем мне трудиться? Нынешний день - последний. Пусть не последний, но и последний близко. Будь здоров.
                * * *

Буддийская сказка «Карма» в переводе Льва Толстого.
 
Посылаю вам переведенную мною из американского журнала “Open Court” буддийскую сказочку под заглавием “Карма”. Сказочка эта очень понравилась мне и своей наивностью, и своей глубиной. Особенно хорошо в ней разъяснение той, часто с разных сторон в последнее время затемняемой истины, что избавление от зла и приобретение блага добывается только своим усилием, что нет и не может быть такого приспособления, посредством которого, помимо своего личного усилия, достигалось бы свое или общее благо. Разъяснение это в особенности хорошо тем, что тут же показывается и то, что благо отдельного человека только тогда истинное благо, когда оно благо общее. Как только разбойник, вылезавший из ада, пожелал блага себе, одному, так его благо перестало быть благом, и он оборвался. Сказочка эта как бы с новой стороны освещает две основные, открытые христианством, истины: о том, что жизнь только в отречении от личности — кто погубит душу, тот обретет ее,— и что благо людей только в их единении с богом и через бога между собою: “Как ты во мне и я в тебе, так и они да будут в нас едино…” Иоан. XVII, 21.
Я читал эту сказочку детям, и она нравилась им. Среди больших же после чтения ее всегда возникали разговоры о самых важных вопросах жизни. И мне кажется, что это очень хорошая рекомендация.» Р. S. Письмо это для печати.
Л. Толстой.

Панду, богатый ювелир браминской касты, ехал с своим слугой в Бенарес. Догнав по пути монаха почтенного вида, который шел по тому же направлению, он подумал сам с собой: “Этот монах имеет благородный и святой вид. Общение с добрыми людьми приносит счастье; если он также идет в Бенарес, я приглашу его ехать со мной в моей колеснице”. И, поклонившись монаху, он спросил его, куда он идет, и, узнав, что монах, имя которого было Нарада, идет также в Бенарес, он пригласил его в свою колесницу.

— Благодарю вас за вашу доброту,— сказал монах брамину,— я, действительно, измучен продолжительным путешествием. Не имея собственности, я не могу вознаградить вас деньгами, но может случиться, что я буду в состоянии воздать вам каким-либо духовным сокровищем из богатства знания, которое я приобрел, следуя учению Сакия Муни, блаженного великого Будды, учителя человечества. Они поехали вместе в колеснице, и Панду дорогою слушал с удовольствием поучительные речи Нарада. Проехав один час, они подъехали к месту, где дорога была размыта с обеих сторон и телега земледельца сломанным колесом загораживала путь. Девала, владетель телеги, ехал в Бенарес, чтобы продать свой рис, и торопился поспеть до зари следующего утра. Если бы он опоздал днем, покупатели риса могли уже уехать из города, скупив нужное им количество риса.

Когда ювелир увидал, что он не может продолжать путь, если телега земледельца не будет сдвинута, он рассердился и приказал Магадуте, рабу своему, сдвинуть телегу в сторону, так, чтобы колесница могла проехать. Земледелец противился, потому что воз его лежал так близко к обрыву, что мог рассыпаться, если его тронуть, но брамин не хотел слушать земледельца и приказал своему слуге сбросить воз с рисом. Магадута, необыкновенно сильный человек, находивший удовольствие в оскорблении людей, повиновался, прежде чем монах мог вступиться, и сбросил воз.

Когда Панду проехал и хотел продолжать свой путь, монах выскочил из его колесницы и сказал: — Извините меня, господин, за то, что я покидаю вас. Благодарю вас за то, что вы по своей доброте позволили мне проехать один час в вашей колеснице. Я был измучен, когда вы посадили меня, но теперь благодаря вашей любезности я отдохнул. Признав же в этом земледельце воплощение одного из ваших предков, я не могу ничем лучше вознаградить вас за вашу доброту, как тем, чтобы помочь ему в его несчастье.

Брамин взглянул с удивлением на монаха.
— Вы говорите, что этот земледелец есть воплощение одного из моих предков; этого не может быть.
— Я знаю, — отвечал монах,— что вам неизвестны те сложные и значительные связи, которые соединяют вас с судьбою этого земледельца. Но от слепого нельзя ожидать того, чтобы он видел, и потому я сожалею о том, что вы вредите сами себе, и постараюсь защитить вас от тех ран, которые вы собираетесь нанести себе.

Богатый купец не привык к тому, чтобы его укоряли; чувствуя же, что слова монаха, хотя и сказанные с большой добротой, содержали в себе язвительный упрек, он приказал слуге своему тотчас же ехать далее. Монах поздоровался с Девалой-земледельцем и стал помогать ему в починке его телеги и в том, чтобы подобрать рассыпавшийся рис. Дело шло быстро, и Девала подумал: “Этот монах, должно быть, святой человек, — ему как будто помогают невидимые духи. Спрошу его, чем я заслужил жестокое со мной обращение гордого брамина”.

И он сказал: — Почтенный господин! не можете ли вы сказать мне, за что я потерпел несправедливость от человека, которому я никогда не сделал ничего худого?
Монах сказал: — Любезный друг, вы не потерпели несправедливости, но только потерпели в теперешнем существовании то, что вы совершили над этим брамином в прежней жизни. И я не ошибусь, сказавши, что даже и теперь вы бы сделали над брамином то же самое, что он сделал с вами, если бы были на его месте и имели такого же сильного слугу. Земледелец признался, что если бы он имел власть, то не раскаялся бы, поступив с другим человеком, загородившим ему дорогу, так же, как брамин поступил с ним. Рис был убран в воз, и монах с земледельцем приближались уже к Бенаресу, когда лошадь вдруг шарахнулась в сторону.
— Змея, змея! — воскликнул земледелец. Но монах, пристально взглянув на предмет, испугавший лошадь, соскочил с телеги и увидел, что это был кошелек, полный золота.
“Никто, кроме богатого ювелира, не мог потерять этот кошелек”,— подумал он и, взяв кошелек, подал его земледельцу, сказав: — Возьмите этот кошелек и, когда будете в Бенаресе, подъезжайте к гостинице, которую я укажу вам, спросите брамина Панду и отдайте кошелек. Он будет извиняться перед вами за грубость своего поступка, но вы скажите ему, что вы простили его и желаете ему успеха во всех его предприятиях, потому что, верьте мне, чем больше будут его успехи, тем лучше это будет для вас. Ваша судьба во многом зависит от его судьбы. Если бы Панду спросил у вас объяснений, то пошлите его в монастырь, где он всегда найдет меня в готовности помочь ему советом, если совет нужен ему. Панду между тем приехал в Бенарес и встретил Малмеку, своего торгового приятеля, богатого банкира.
— Я погиб,— сказал Малмека,— и не могу делать никаких дел, если нынче же не куплю воз лучшего риса для царской кухни. Есть в Бенаресе мой враг банкир, который, узнав то, что я сделал условие с царским дворецким о том, что я доставлю ему сегодня утром воз риса, желая погубить меня, скупил весь рис в Бенаресе. Царский дворецкий не освободит меня от условия, и завтра я пропал, если Кришна не пошлет мне ангела с неба.  В то время как Малмека жаловался на свое несчастье, Панду хватился своего кошелька. Обыскав свою колесницу и не найдя его, он заподозрил своего раба Магадуту и призвал полицейских, обвинил его и, велев привязать его, жестоко мучил, чтобы вынудить от него признание. Раб кричал, страдая: — Я невиновен, отпустите меня! Я не могу переносить этих мук! Я совершенно невинен в этом преступлении и страдаю за грехи других! О, если бы я мог выпросить прощение у того земледельца, которому я сделал зло ради моего хозяина!
Мучения эти, верно, служат наказанием за мою жестокость.

В то время как полицейские еще продолжали бить раба, земледелец подъехал к гостинице и, к великому удивлению всех, подал кошелек. Раба тотчас же освободили из рук его мучителей, но, будучи недоволен своим хозяином, он убежал от него и присоединился к шайке разбойников, живших в горах. Когда же Малмека услыхал, что земледелец может продать самого лучшего рису, годного для царского стола, он тотчас же купил весь воз за тройную цену, а Панду, радуясь в сердце своем возвращению денег, тотчас же поспешил в монастырь, чтобы получить от монаха те объяснения, которые он обещал ему.
Нарада сказал: — Я бы мог дать вам объяснение, но, зная, что вы не способны понять духовную истину, я предпочитаю молчание. Однако я дам вам общий совет: обращайтесь с каждым человеком, которого вы встретите, так же, как с самим собой, служите ему так же, как вы желали бы, чтобы вам служили. Таким образом, вы посеете семя добрых дел, и богатая жатва их не минует вас.

— О монах! дайте мне объяснение,— сказал Панду,— и мне легче будет тогда следовать вашему совету. И монах сказал: — Слушайте же, я дам вам ключ к тайне: если вы и не поймете ее, верьте тому, что я скажу вам. Считать себя отдельным существом есть обман, и тот, кто направляет свой ум на то, чтобы исполнять волю этого отдельного существа, следует за ложным светом, который приведет его в бездну греха. То, что мы считаем себя отдельными существами, происходит оттого, что покрывало Майи ослепляет наши глаза и мешает нам видеть неразрывную связь с нашими ближними, мешает нам проследить наше единство с душами других существ. Немногие знают эту истину. Пусть следующие слова будут вашим талисманом: “Тот, кто вредит другим, делает зло себе. Тот, кто помогает другим, делает добро себе. Перестаньте считать себя отдельным существом — и вы вступите на путь истины. Для того, чье зрение омрачено покрывалом Майи, весь мир кажется разрезанным на бесчисленные личности. И такой человек не может понимать значения всеобъемлющей любви ко всему живому”.

Панду отвечал: — Ваши слова, почтенный господин, имеют глубокое значение, и я запомню их. Я сделал небольшое добро, которое мне ничего не стоило, для бедного монаха во время моей поездки в Бенарес, и вот как благодетельны оказались его последствия. Я много обязан вам, потому что без вас я не только потерял бы свой кошелек, но не мог бы делать в Бенаресе тех торговых дел, которые значительно увеличили мое состояние. Кроме того, ваша заботливость и прибытие воза риса содействовали благосостоянию моего друга Малмеки. Если бы все люди познали истину ваших правил, насколько лучше бы был наш мир, как уменьшилось бы зло в нем и возвысилось общее благосостояние! Я желал бы, чтобы истина Будды была понята всеми, и потому я хочу основать монастырь в моей родине Колшамби и приглашаю вас посетить меня с тем, чтобы я мог посвятить это место для братства учеников Будды.

Прошли годы, и основанный Панду монастырь Колшамби сделался местом собрания мудрых монахов и стал известным как центр просвещения для народа.
В это время соседний царь, услыхав о красоте драгоценных украшений, приготовляемых Панду, послал к нему своего казначея, чтобы заказать корону чистого золота, украшенную самыми драгоценными камнями Индии. Когда Панду окончил эту работу, он поехал в столицу царя и, надеясь делать там торговые дела, взял с собой большой запас золота. Караван, везший его драгоценности, был охраняем вооруженными людьми, но когда он достиг гор, то разбойники, с Магадутой, ставшим атаманом их, во главе, напали на него, побили охрану и захватили все драгоценные камни и золото. Сам Панду едва спасся. Это несчастие было большим ударом для благосостояния Панду: богатство его значительно уменьшилось. Панду был очень огорчен, но переносил свои несчастия без ропота; он думал: “Я заслужил эти потери грехами, совершенными мною в моей прежней жизни. Я в молодости был жесток с народом; и если я теперь пожинаю плоды своих дурных дел, то мне нельзя жаловаться”. Так как он стал много добрее ко всем существам, то несчастья его послужили только к очищению его сердца.

Опять прошли годы, и случилось, что Пантака, молодой монах и ученик Нарады, путешествуя в горах Колшамби, попал в руки разбойников. Так как у него не было никакой собственности, атаман разбойников крепко избил его и отпустил.  На следующее утро Пантака, идя через лес, услыхал шум битвы и, придя на этот шум, увидал много разбойников, которые с бешенством нападали на своего атамана Магадуту.
Магадута, как лев, окруженный собаками, отбивался от них и убил многих из нападавших. Но врагов его было слишком много, и под конец он был побежден и упал на землю замертво, покрытый ранами. Как только разбойники ушли, молодой монах подошел к лежавшим, желая подать помощь раненым. Но все разбойники были уже мертвы, только в начальнике их оставалось немного жизни. Монах тотчас же направился к ручейку, бежавшему невдалеке, принес свежей воды в своем кувшине и подал умирающему. Магадута открыл глаза и, скрипя зубами, сказал:
 — Где эти неблагодарные собаки, которых я столько раз водил к победе и успеху?
Без меня они скоро погибнут, как затравленные охотником шакалы.
— Не думайте о ваших товарищах и участниках вашей грешной жизни,— сказал Пантака,— но подумайте о вашей душе и воспользуйтесь в последний час той возможностью спасенья, которая представляется вам. Вот вам вода для питья, дайте я перевяжу ваши раны. Может быть, мне и удастся спасти вашу жизнь.
— Это бесполезно,— отвечал Магадута,— я приговорен; негодяи смертельно ранили меня. Неблагодарные подлецы! Они били меня теми ударами, которым я научил их.

— Вы пожинаете то, что посеяли,— продолжал монах. — Если бы вы учили своих товарищей делам добра, вы бы и получили от них добрые поступки. Но вы учили их убийству, и потому вы через свои дела убиты их рукою.
— Ваша правда,— отвечал атаман разбойников,— я заслужил свою участь, но как тяжел мой жребий тем, что я должен пожать плод всех моих дурных дел в будущих существованиях. Научите меня, святой отец, что я могу сделать, чтобы облегчить мою жизнь от грехов, которые давят меня, как скала, наваленная мне на грудь. И Пантака сказал: — Искорените ваши грешные желания, уничтожьте злые страсти и наполните свою душу добротою ко всем существам. Атаман сказал:
— Я делал много зла и не делал добра. Как могу я выпутаться из той сети горя, которую я связал из злых желаний моего сердца? Моя карма повлечет меня в ад, я никогда не буду в состоянии вступить на путь спасения. И монах сказал:
 — Да, ваша карма пожнет в будущих воплощениях плоды тех семян, которые вы посеяли. Для делателя дурных дел нет избавления от последствий своих дурных поступков. Но не отчаивайтесь: всякий человек может спастись, но только с тем условием, чтобы он искоренил из себя заблуждение личности. Как пример этого, я расскажу вам историю великого разбойника Кандаты, который умер нераскаянным и вновь родился дьяволом в аду, где он мучился за свои дурные дела самыми ужасными страданиями. Он был уже в аду много лет и не мог избавиться от своего бедственного положения, когда Будда явился на земле и достиг блаженного состояния просветления. В это достопамятное время луч света попал и в ад, возбудив во всех демонах жизнь и надежду, и разбойник Кандата громко закричал:  “О Будда блаженный, сжалься надо мной! Я страшно страдаю; и хотя я делал зло, я желаю теперь идти по пути праведности. Но я не могу выпутаться из сети горя; помоги мне, господи, сжалься надо мной!” Закон кармы таков, что злые дела ведут к погибели. Когда Будда услышал просьбу страдающего в аду демона, он послал к нему паука на паутине, и паук сказал: “Схватись за мою паутину и вылезай по ней из ада”. Когда паук исчез из вида, Кандата схватился за паутину и стал вылезать по ней. Паутина была так крепка, что не обрывалась, и он поднимался по ней все выше и выше. И друг он почувствовал, что нить стала дрожать и колебаться, потому что за ним начинали лезть по паутине и другие страдальцы. Кандата испугался; он видел тонкость паутины и видел, что она растягивается от увеличившейся тяжести. Но паутина все еще держала его. Кандата перед этим смотрел только вверх, теперь же он посмотрел вниз и увидел, что за ним лезла по паутине бесчисленная толпа жителей ада. “Как может эта тонкая лить вынести тяжесть всех этих людей”,—подумал они, испугавшись, громко закричал: “Пустите паутину, она моя!” И вдруг паутина оборвалась, и Кандата упал назад в ад. Заблуждение личности еще жило в Кандате. Он не знал чудесной силы искреннего стремления вверх для того, чтобы вступить на путь праведности. Стремление это тонко, как паутина, но оно поднимет миллионы людей, и чем больше будет людей лезть по паутине, тем легче будет каждому из них. Но как только в сердце человека возникнет мысль, что паутина эта моя, что благо праведности принадлежит мне одному и что пусть никто не разделяет его со мной, то нить обрывается, и ты падаешь назад в прежнее состояние отдельной личности; отдельность же личности есть проклятие, а единение есть благословение. Что такое ад? Ад есть не что иное, как себялюбие, а нирвана есть жизнь общая…

— Дайте же мне ухватиться за паутину,— сказал умирающий атаман разбойников Магадута, когда монах кончил свой рассказ,— и я выберусь из пучины ада.
Магадута пробыл несколько минут в молчании, собираясь с мыслями, потом он продолжал: — Выслушайте меня, я признаюсь вам. Я был слугою Панду, ювелира из Колшамби. Но после того, как он несправедливо истязал меня, я убежал от него и стал атаманом разбойников. Несколько времени тому назад я узнал от моих разведчиков, что он проезжает через горы, и я ограбил его, отнял у него большую часть его состояния. Подите теперь к нему и скажите ему, что я простил его от всего сердца за оскорбление, которое он несправедливо нанес мне, и прошу его простить меня за то, что я ограбил его. Когда я жил с ним, сердце его было жестоко как камень, и я научился от него его себялюбию. Я слышал, что он теперь стал добродушен и что на него указывают, как на образец доброты и справедливости. Я не хочу оставаться в долгу у него; поэтому скажите ему, что я сохранил золотую корону, которую он сделал для царя, и все его сокровища и спрятал их в подземелье. Только два разбойника знали это место, и теперь они оба мертвые; пусть Панду возьмет с собою вооруженных людей и придет к этому месту и возьмет назад ту собственность, которой я лишил его. После этого Магадута рассказал, где было подземелье, и умер на руках Пантаки. Как скоро молодой монах Пантака вернулся в Колшамби, он пошел к ювелиру и рассказал ему обо всем, что случилось в лесу. И Панду пошел с вооруженными людьми к подземелью и взял из него все сокровища, которые атаман спрятал в нем. И они с почестью похоронили атамана и его убитых товарищей, и Пантака над могилой, рассуждая о словах Будды, сказал следующее: “Личность делает зло, личность же и страдает от него. Личность воздерживается от зла, и личность очищается. Чистота и нечистота принадлежат личности: никто не может очистить другого. Человек сам должен сделать усилие; Будды только проповедники”.
“Наша карма, — сказал еще монах Пантака,—не есть произведение Шивары, или Брамы, или Индры, или какого-нибудь из богов,— наша карма есть последствие наших поступков. Моя деятельность есть утроба, которая носит меня, есть наследство, которое достается мне, есть проклятие моих злых дел и благословение моей праведности.
Моя деятельность есть единственное средство моего спасения”. Панду привез назад в Колшамби все свои сокровища, и, с умеренностью пользуясь своим столь неожиданно возвращенным богатством, он спокойно и счастливо прожил свою остальную жизнь, и когда он умирал, уже в преклонных летах, и все его сыновья, дочери и внуки собрались около него, он сказал им: — Милые дети, не осуждайте других в своих неудачах. Ищите причины ваших бед в самих себе. И если вы не ослеплены тщеславием, вы найдете ее, а найдя ее, вы сумеете избавиться от зла. Лекарство от ваших бед в вас самих. Пусть ваш умственный взор никогда не покрывается покровом Майи… Помните те слова, которые были талисманом моей жизни: “Тот, кто делает больно другому, делает зло себе.
Тот, кто помогает другому, помогает себе. Пусть исчезнет обман личности — и вы вступите на путь праведности”.
 
                * * *
С. Л. Франк
Смысл жизни
(Фрагменты из книги)

I. ВСТУПЛЕНИЕ
Имеет ли жизнь вообще смысл, и если да - то какой именно? В чем смысл жизни? Или жизнь есть просто бессмыслица, бессмысленный, никчемный процесс естественного рождения, расцветания, созревания, увядания и смерти человека, как всякого другого органического существа? Те мечты о добре и правде, о духовной значительности и осмысленности жизни, которые уже с отроческих лет волнуют нашу душу и заставляют нас думать, что мы родились не "даром", что мы призваны осуществить в мире что-то великое и решающее и тем самым осуществить и самих себя, дать творческий исход дремлющим в нас, скрытым от постороннего взора, но настойчиво требующим своего обнаружения духовным силам, образующим как бы истинное существо нашего "Я", - эти мечты оправданы ли как-либо объективно, имеют ли какое-либо разумное основание, и если да то какое? Или они просто огоньки слепой страсти, вспыхивающие в живом существе по естественным законам его природы, как стихийные влечения и томления, с помощью которых равнодушная природа совершает через наше посредство, обманывая и завлекая нас иллюзиями, свое бессмысленное, в вечном однообразии повторяющееся дело сохранения животной жизни в смене поколений? Человеческая жажда любви и счастья, слезы умиления перед красотой, трепетная мысль о светлой радости, озаряющей и согревающей жизнь или, вернее, впервые осуществляющей подлинную жизнь, есть ли для этого какая-либо твердая почва в бытии человека, или это - только отражение в воспаленном человеческом сознании той слепой и смутной страсти, которая владеет и насекомым, которое обманывает нас, употребляя как орудия для сохранения все той же бессмысленной прозы жизни животной и обрекая нас за краткую мечту о высшей радости и духовной полноте расплачиваться пошлостью, скукой и томительной нуждой узкого, будничного, обывательского существования? А жажда подвига, самоотверженного служения добру, жажда гибели во имя великого и светлого дела - есть ли это нечто большее и более осмысленное, чем таинственная, но бессмысленная сила, которая гонит бабочку в огонь?
Эти, как обычно говорится, "проклятые" вопросы или, вернее, этот единый вопрос "о смысле жизни" волнует и мучает в глубине души каждого человека. Человек может на время, и даже на очень долгое время, совсем забыть о нем, погрузиться с головой или в будничные интересы сегодняшнего дня, в материальные заботы о сохранении жизни, о богатстве, довольстве и земных успехах, или в какие-либо сверхличные страсти и "дела" - в политику, борьбу партий и т.п., - но жизнь уже так устроена, что совсем и навсегда отмахнуться от него не может и самый тупой, заплывший жиром или духовно спящий человек: неустранимый факт приближения смерти и неизбежных ее предвестников - старения и болезней, факт отмирания, скоропреходящего исчезновения, погружения в невозвратное прошлое всей нашей земной жизни со всей иллюзорной значительностью ее интересов -- этот факт есть для всякого человека грозное и неотвязное напоминание нерешенного, отложенного в сторону вопроса о смысле жизни. Этот вопрос - не "теоретический вопрос", не предмет праздной умственной игры; этот вопрос есть вопрос самой жизни, он так же страшен, и, собственно говоря, еще гораздо более страшен, чем при тяжкой нужде вопрос о куске хлеба для утоления голода. Поистине, это есть вопрос о хлебе, который бы напитал нас, и воде, которая утолила бы нашу жажду. Чехов описывает человека, который, всю жизнь живя будничными интересами в провинциальном городе, как все другие люди, лгал и притворялся, "играл роль" в "обществе", был занят "делами", погружен в мелкие интриги и заботы - и вдруг, неожиданно, однажды ночью, просыпается с тяжелым сердцебиением и в холодном поту. Что случилось? Случилось что-то ужасное - жизнь прошла, и жизни не было, потому что не было и нет в ней смысла!
И все-таки огромное большинство людей считает нужным отмахиваться от этого вопроса, прятаться от него и находит величайшую жизненную мудрость в такой "страусовой политике". Они называют это "принципиальным отказом" от попытки разрешить "неразрешимые метафизические вопросы", и они так умело обманывают и всех других, и самих себя, что не только для постороннего взора, но и для них самих их мука и неизбывное томление остаются незамеченными, быть может, до самого смертного часа. Этот прием воспитывания в себе и других забвения к самому важному, в конечном счете, единственно важному вопросу жизни определен, однако, не одной только "страусовой политикой", желанием закрыть глаза, чтобы не видеть страшной истины. По-видимому, умение "устраиваться в жизни", добывать жизненные блага, утверждать и расширять свою позицию в жизненной борьбе обратно пропорционально вниманию, уделяемому вопросу о "смысле жизни". А так как это умение, в силу животной природы человека и определяемого им "здравого рассудка", представляется самым важным и первым по настоятельности делом, то в его интересах и совершается это задавливание в глубокие низины бессознательности тревожного недоумения о смысле жизни. И чем спокойнее, чем более размерена и упорядочена внешняя жизнь, чем более она занята текущими земными интересами и имеет удачу в их осуществлении, тем глубже та душевная могила, в которой похоронен вопрос о смысле жизни. Поэтому мы, например, видим, что средний европеец, типичный западноевропейский "буржуа" (не в экономическом, а в духовном смысле слова) как будто совсем не интересуется более этим вопросом и потому перестал и нуждаться в религии, которая одна только дает на него ответ. Мы, русские, отчасти по своей натуре, отчасти, вероятно, по неустроенности и ненала-женности нашей внешней, гражданской, бытовой и общественной жизни, и в прежние, "благополучные" времена отличались от западных европейцев тем, что больше мучились вопросом о смысле жизни или, точнее, более открыто мучились им, более признавались в своих мучениях. Однако теперь, оглядываясь назад, на наше столь недавнее и столь далекое от нас прошлое, мы должны сознаться, что и мы тогда в значительной мере "заплыли жиром" и не видели - не хотели или не могли видеть - истинного лица жизни, и потому мало заботились об его разгадке.
Происшедшее ужасающее потрясение и разрушение всей нашей общественной жизни принесло нам, именно с этой точки зрения, одно ценнейшее, несмотря на всю его горечь, благо: оно обнажило перед нами жизнь, как она есть на самом деле. Правда, в порядке обывательских размышлений, в плане обычной земной "жизненной мудрости" мы часто мучимся ненормальностью нашей нынешней жизни и либо с безграничной ненавистью обвиняем в ней "большевиков", бессмысленно ввергших всех русских людей в бездну бедствий и отчаяния, либо (что уже, конечно, лучше) с горьким и бесполезным раскаянием осуждаем наше собственное легкомыслие, небрежность и слепоту, с которой мы дали разрушить в России все основы нормальной, счастливой и разумной жизни. Как бы много относительной правды ни было в этих горьких чувствах, в них, перед лицом последней, подлинной правды, есть и очень опасный самообман. Обозревая потери наших близких, либо прямо убитых, либо замученных дикими условиями жизни, потерю нашего имущества, нашего любимого дела, наши собственные преждевременные болезни, наше нынешнее вынужденное безделье и бессмысленность всего нашего нынешнего существования, мы часто думаем, что болезни, смерть, старость, нужду, бессмысленность жизни-все это выдумали и впервые внесли в жизнь большевики. На самом деле они этого не выдумали и не впервые внесли в жизнь, а только значительно усилили, разрушив то внешнее и, с более глубокой точки зрения, все-таки призрачное благополучие, которое прежде царило в жизни. И раньше люди умирали - и умирали почти всегда преждевременно, не доделав своего дела
и бессмысленно случайно; и раньше все жизненные блага-богатство, здоровье, слава, общественное положение - были шатки и ненадежны; и раньше мудрость русского народа знала, что от сумы и тюрьмы никто не должен зарекаться. Происшедшее только как бы сняло призрачный покров с жизни и показало нам неприкрытый ужас жизни, как она всегда есть сама по себе. Подобно тому, как в кинематографе можно произвольным изменением темпа движения через такое искажение именно и показать подлинную, но обычному взору незаметную природу движения, подобно тому, как через увеличительное стекло впервые видишь (хотя и в измененных размерах) то, что всегда есть и было, но что не видно невооруженному глазу, - так и то искажение "нормальных" эмпирических условий жизни, которое теперь произошло в России, только раскрывает перед нами скрытую прежде истинную сущность. И мы, русские, теперь без дела и толка, без родины и родного очага, в нужде и лишениях слоняющиеся по чужим землям или живущие на родине, как на чужбине, сознавая всю "ненормальность" с точки зрения обычных внешних форм жизни нашего нынешнего существования, вместе с тем вправе и обязаны сказать, что именно на этом ненормальном образе жизни мы впервые познали истинное вечное существо жизни. Мы, бездомные и бесприютные странники - но разве человек на земле не есть, в более глубоком смысле, всегда бездомный и бесприютный странник? Мы испытали на себе, своих близких, своем существе и своей карьере величайшие превратности судьбы - но разве самое существо судьбы не в том, что она превратна? Мы ощутили близость и грозную реальность смерти - но разве это - только реальность сегодняшнего дня? Среди роскошного и беспечного быта русской придворной среды 18 века русский поэт восклицал: "Где стол был яств, там гроб стоит; где пиршеств раздавались клики надгробные там стонут лики и бледна смерть на всех глядит". Мы обречены на тяжкий изнуряющий труд ради ежедневного пропитания
- но разве уже Адаму, при изгнании из рая, не было предречено и заповедано: "В поте лица своего ты будешь есть хлеб свой"?
Так перед нами теперь, через увеличительное стекло наших нынешних бедствий, с явностью предстала сама сущность жизни во всей ее превратности, скоротечности, тягостности - во всей ее бессмысленности. И потому всех людей мучащий, перед всеми неотвязно стоящий вопрос о смысле жизни приобрел для нас, как бы впервые вкусивших самое существо жизни и лишенных возможности спрятаться от нее или прикрыть ее обманчивой и смягчающей ее ужас видимостью, совершенно исключительную остроту. Легко было не задумываться над этим вопросом, когда жизнь, по крайней мере внешне видимая, текла ровно и гладко, когда - за вычетом относительно редких моментов трагических испытаний, казавшихся нам исключительными и ненормальными - жизнь являлась нам спокойной и устойчивой, когда у каждого из нас было наше естественное и разумное дело и, за множеством вопросов текущего дня, за множеством живых и важных для нас частных дел и вопросов, общий вопрос о жизни в ее целом только мерещился где-то в туманной дали и смутно-потаенно тревожил нас. Особенно в молодом возрасте, когда разрешение всех вопросов жизни предвидится в будущем, когда запас жизненных сил, требующих приложения, это приложение по большей части и находил, и условия жизни легко позволяли жить мечтами, - лишь немногие из нас остро и напряженно страдали от сознания бессмысленности жизни. Но не то теперь. Потеряв родину и с нею естественную почву для дела, которое дает хотя бы видимость осмысленности жизни, и вместе с тем лишенные возможности в беспечном молодом веселии наслаждаться жизнью и в этом стихийном увлечении ее соблазнами забывать о неумолимой ее суровости, обреченные на тяжкий изнуряющий и подневольный труд для своего пропитания, мы вынуждены ставить себе вопрос: для чего жить? Для чего тянуть эту нелепую и тягостную лямку? Чем оправданы наши страдания? Где найти незыблемую опору, чтобы не упасть под тяжестью жизненной нужды?
Правда, большинство русских людей еще старается отогнать от себя эти грозные и тоскливые думы страстной мечтой о будущем обновлении и возрождении нашей общей русской жизни. Русские люди вообще имели привычку жить мечтами о будущем; и раньше им казалось, что будничная, суровая и тусклая жизнь сегодняшнего дня есть, собственно, случайное недоразумение, временная задержка в наступлении истинной жизни, томительное ожидание, нечто вроде томления на какой-то случайной остановке поезда; но завтра или через несколько лет, словом, во всяком случае вскоре все изменится, откроется истинная, разумная и счастливая жизнь; весь смысл жизни - в этом будущем, а сегодняшний день для жизни не в счет. Это настроение мечтательности и его отражение на нравственной воле, эта нравственная несерьезность, презрение и равнодушие к настоящему и внутренне лживая, неосновательная идеализация будущего, - это духовное состояние и есть ведь последний корень той нравственной болезни, которую мы называем революционностью и которая загубила русскую жизнь. Но никогда, быть может, это духовное состояние не было так распространено, как именно теперь; и надо признать, что никогда еще для него не было так много оснований или поводов, как именно теперь. Нельзя ведь отрицать, что должен же, наконец, рано или поздно наступить день, когда русская жизнь выберется из той трясины, в которую она попала и в которой она теперь неподвижно замерла; нельзя отрицать, что именно с этого дня наступит для нас время, которое не только облегчит личные условия нашей жизни, но что гораздо важнее - поставит нас в более здоровые и нормальные общие условия, раскроет возможность разумного дела, оживит наши силы через новое погружение наших корней в родную почву.
И все-таки и теперь это настроение перенесения вопроса о смысле жизни с сегодняшнего дня на чаемое и неведомое будущее, ожидание его решения не от внутренней духовной энергии нашей собственной воли, а от непредвидимых перемен судьбы, это совершенное презрение к настоящему и капитуляция перед ним за счет мечтательной идеализации будущего - есть такая же душевная и нравственная болезнь, такое же извращение здорового, вытекающего из самого духовного существа человека, отношения к действительности и к задачам собственной жизни, как и всегда; и исключительная интенсивность этого настроения свидетельствует лишь об интенсивности нашего заболевания. И обстоятельства жизни складываются так, что и нам самим это постепенно становится все яснее. Наступление этого решающего светлого дня, которое мы долго ждали чуть ли не завтра или послезавтра, оттягивается на долгие годы; и чем больше времени мы ждем его, чем больше наших надежд оказались призрачными, тем туманнее становится в будущем возможность его наступления; он отходит для нас в какую-то неуловимую даль, мы ждем его уже не завтра и не послезавтра, а только "через несколько лет", и никто уже не может предсказать, ни сколько лет мы должны его ждать, ни почему именно и при каких условиях он наступит. И уже многие начинают думать, что этот желанный день вообще, быть может, не придет заметным образом, не проложит резкой, абсолютной грани между ненавистным и презренным настоящим и светлым, радостным будущим, а что русская жизнь будет лишь незаметно и постепенно, быть может, рядом мелких толчков, выпрямляться и приходить в более нормальное состояние. И при полной непроницаемости для нас будущего, при обнаружившейся ошибочности всех прогнозов, уже неоднократно обещавших нам наступление этого дня, нельзя отрицать правдоподобия или, по меньшей мере, возможности такого исхода. Но одно допущение этой возможности уже разрушает всю духовную позицию, которая откладывает осуществление подлинной жизни до этого решающего дня и ставит в полную зависимость от него. Но и помимо этого соображения - долго ли, вообще, мы должны и можем ждать, и можно ли проводить нашу жизнь в бездейственном и бессмысленном, неопределенно долгом ожидании? Старшее поколение русских людей уже начинает свыкаться с горькой мыслью, что оно, быть может, или вообще не доживет до этого дня, или встретит его в старости, когда вся действительная жизнь будет уже в прошлом; младшее поколение начинает убеждаться, по меньшей мере, в том, что лучшие годы его жизни уже проходят и, может быть, без остатка пройдут в таком ожидании. И если бы мы еще могли проводить жизнь не в бессмысленно-томительном ожидании этого дня, а в действенном его подготовлении, если бы нам дана была - как это было в прежнюю эпоху -возможность революционного действия, а не только революционных мечтаний и словопрений! Но и эта возможность для огромного, преобладающего большинства нас отсутствует, и мы ясно видим, что многие из тех, кто считает себя обладающим этой возможностью, заблуждаются именно потому, что, отравленные этой болезнью мечтательности, просто уже разучились отличать подлинное, серьезное, плодотворное дело от простых словопрений, от бессмысленных и ребяческих бурь в стакане воды. Так сама судьба или великие сверхчеловеческие силы, которые мы смутно прозреваем позади слепой судьбы, отучают нас от этой убаюкивающей, но растлевающей болезни мечтательного перенесения вопроса о жизни и ее смысле в неопределенную даль будущего, от трусливой обманчивой надежды, что кто-то или что-то во внешнем мире решит его за нас. Теперь уже большинство из нас, если не ясно сознает, то, по меньшей мере, смутно чувствует, что вопрос о чаемом возрождении родины и связанном с ним улучшении судьбы каждого из нас совсем не конкурирует с вопросом о том, как и для чего нам жить сегодня - в том сегодня, которое растягивается на долгие годы и может затянуться и на всю нашу жизнь, - а тем самым, с вопросом о вечном и абсолютном смысле жизни, который как таковой, совсем не заслоняет собой этого, как мы ясно ощущаем, все же важнейшего и самого насущнего вопроса. Более того: ведь этот чаемый "день" грядущего не сам же собою перестроит заново всю русскую жизнь и создаст более разумные ее условия. Ведь это должны будут совершить сами русские люди, в том числе каждый из нас. А что, если в томительном ожидании мы растеряем весь запас наших духовных сил, если к тому времени, бесполезно истратив нашу жизнь на бессмысленное томление и бесцельное прозябание, мы уже потеряем ясные представления о добре и зле, о желанном и недостойном образе жизни? Можно ли обновить общую жизнь, не зная, для себя самого, для чего ты вообще живешь и какой вечный, объективный смысл имеет жизнь в ее целом? Не видим ли мы уже теперь, как многие русские люди, потеряв надежду на разрешение этого вопроса, либо тупеют и духовно замирают в будничных заботах о куске хлеба, либо кончают жизнь самоубийством, либо, наконец, нравственно умирают, от отчаяния становясь прожигателями жизни, идя на преступления и нравственное разложение ради самозабвения в буйных наслаждениях, пошлость и эфемерность которых сознает сама их охлажденная душа?
Нет, от вопроса о смысле жизни нам - именно нам, в нашем нынешнем положении и духовном состоянии - никуда не уйти, и тщетны надежды подменить его какими-либо суррогатами, заморить сосущего внутри червя сомнения какими-либо иллюзорными делами и мыслями. Именно наше время таково - об этом мы говорили в книжке "Крушение кумиров", - что все кумиры, соблазнявшие и слепившие нас прежде, рушатся один за другим, изобличенные в своей лжи, все украшающие и затуманивающие завесы над жизнью ниспадают, все иллюзии гибнут сами собой. Остается жизнь, сама жизнь во всей своей неприглядной наготе, со всей своей тягостностью и бессмысленностью, жизнь, равносильная смерти и небытию, но чуждая покоя и забвения небытия. Та, на Синайских высотах поставленная Богом, через древний Израиль, всем людям и навеки задача: "жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие; избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое", -эта задача научиться отличить истинную жизнь от жизни, которая есть смерть, понять тот смысл жизни, который впервые вообще делает жизнь жизнью, то Слово Божие, которое есть истинный, насыщающий нас хлеб жизни, -эта задача именно в наши дни великих катастроф, великой кары Божией, в силу которой разодраны все завесы и все мы снова "впали в руки Бога живого", стоит перед нами с такой неотвязностью, с такой неумолимо грозной очевидностью, что никто, раз ощутивший ее, не может уклониться от обязанности ее разрешения.
II. "ЧТО ДЕЛАТЬ?"

Русский человек страдает от бессмыслицы жизни. Он остро чувствует, что, если он просто "живет, как все"-ест, пьет, женится, трудится для пропитания семьи, даже веселится обычными земными радостями, он живет в туманном, бессмысленном водовороте, как щепка уносится течением времени, и перед лицом неизбежного конца жизни не знает, для чего он жил на свете. Он всем существом своим ощущает, что нужно не "просто жить", а жить для чего-то. Но именно типичный русский интеллигент думает, что "жить для чего-то", значит жить для соучастия в каком-то великом общем деле, которое совершенствует мир и ведет его к конечному спасению. Он только не знает, в чем же заключается это единственное, общее всем людям дело, и в этом смысле спрашивает: "Что делать"?
Для огромного большинства русских интеллигентов прошлой эпохи - начиная с 60-х, отчасти даже с 40-х годов прошлого века вплоть до катастрофы 1917 года - вопрос: "Что делать?" в этом смысле получал один, вполне определенный ответ: улучшать политические и социальные условия жизни народа, устранить тот социально-политический строй, от несовершенств которого гибнет мир, и вводить новый строй, обеспечивающий царство правды и счастия на земле и тем вносящий в жизнь истинный смысл. И значительная часть русских людей этого типа твердо верила, что с революционным крушением старого порядка и водворением нового, демократического и социалистического порядка эта цель жизни сразу и навсегда будет достигнута. Добивались этой цели с величайшей настойчивостью, страстностью и самоотверженностью, без оглядки калечили и свою, и чужую жизнь - и добились! И когда цель была достигнута, старые порядки низвергнуты, социализм твердо осуществлен, тогда оказалось, что не только мир не был спасен, не только жизнь не стала осмысленной, но на место прежней, хотя с абсолютной точки зрения бессмысленной, но относительно налаженной и устроенной жизни, которая давала, по крайней мере, возможность искать лучшего, наступила полная и совершенная бессмыслица, хаос крови, ненависти, зла и нелепости - жизнь, как сущий ад. Теперь многие, в полной аналогии с прошлым и только переменив содержание политического идеала, веруют, что спасение мира - в "свержении большевиков", в водворении старых общественных форм, которые теперь, после их потери, представляются глубоко осмысленными, возвращающими жизни ее утраченный смысл; борьба за восстановление прошлых форм жизни, будь то недавнее прошлое политического могущества русской Империи, будь то давнее прошлое, идеал "Святой Руси", как он мнится осуществленным в эпоху московского царства или, вообще и шире говоря, осуществление каких-то, освященных давними традициями, разумных общественно-политических форм жизни становятся единственным делом осмысляющим жизнь, общим ответом на вопрос: "Что делать?"
Наряду с этим русским духовным типом есть и другой, по существу, однако, ему родственный. Для него вопрос "Что делать" получает ответ: "Нравственно совершенствоваться". Мир можно и должно спасти, его бессмысленность -заменить осмысленностью, если каждый человек будет стараться жить не слепыми страстями, а "разумно", в согласии с нравственным идеалом. Типичным образцом такого умонастроения является толстовство, которое частично и бессознательно исповедуют или к которому склоняются многие русские люди и за пределами собственно "толстовцев". "Дело", которое здесь должно спасти мир, есть уже не внешнее политическое и общественное делание, тем менее - насильственная революционная деятельность, а внутренняя воспитательная работа над самим собой и другими. Но непосредственная цель ее - та же: внесение в мир нового общего порядка, новых отношений между людьми и способов жизни, которые "спасают" мир; и часто это порядки мыслятся с содержанием чисто внешне эмпирическим: вегетарианство, земледельческий труд и т.п. Но и при самом глубоком и тонком понимании этого "дела", именно как внутренней работы нравственного совершенствования, общие предпосылки умонастроения те же: дело остается именно "делом", т.е. по человеческому замыслу и человеческими силами осуществляемая планомерная мировая реформа, освобождающая мир от зла и тем осмысливающая жизнь.
Можно было бы указать еще на некоторые иные, возможные и реально встречающиеся варианты этого умонастроения, но для нашей цели это несущественно. Нам важно здесь не рассмотрение и решение вопроса "Что делать?" в намеченном здесь его смысле, не оценка разных возможных ответов на него, а уяснение смысла и ценности самой постановки вопроса. А в ней все различные варианты ответов сходятся. В основе их всех лежит непосредственное убеждение, что есть такое единое, великое, общее дело, которое спасет мир и соучастие в котором впервые дарует смысл жизни личности. В какой мере можно признать такую постановку вопроса правильным путем к обретению смысла жизни?
В основе ее, несмотря на всю ее извращенность и духовную недостаточность (к уяснению которой мы сейчас и обратимся), несомненно лежит глубокое и верное, хотя и смутное, религиозное чувство. Бессознательными корнями своими она соединена с христианской надеждой "нового неба и новой земли". Она правильно сознает факт бессмысленности жизни в ее нынешнем состоянии, и праведно не может с ним примириться; несмотря на эту фактическую бессмысленность, она, веруя в возможность обрести смысл жизни или осуществить его, тем самым свидетельствует о своей, хотя и бессознательной вере в начала и силы высшие, чем эта бессмысленная эмпирическая жизнь. Но, не отдавая себе отчета в своих необходимых предпосылках, она в своих сознательных верованиях содержит ряд противоречий и ведет к существенному искажению здравого, подлинно обоснованного отношения к жизни.
Прежде всего, эта вера в смысл жизни, обретаемый через соучастие в великом общем деле, долженствующем спасти мир, не обоснована. В самом деле, на чем основано здесь убеждение в возможности спасения мира? Если жизнь так, как она непосредственно есть, насквозь бессмысленна, то откуда в ней могут взяться силы для внутреннего самоисправления, для уничтожения этой бессмысленности? Очевидно, что в совокупности сил, участвующих в осуществлении мирового спасения, это умонастроение предполагает какое-то новое, иное, постороннее эмпирической природе жизни начало, которое вторгается в нее и ее исправляет. Но откуда может взяться это начало, и какова его собственная сущность? Это начало есть здесь - осознанно или бессознательно - человек, его стремления к совершенству, к идеалу, живущие в нем нравственные силы добра; в лице этого умонастроения мы имеем дело с явным или скрытым гуманизмом. Но что такое человек и какое значение он имеет в мире? Чем обеспечена возможность человеческого прогресса, постепенного, а может быть и внезапного - достижения им совершенства? В чем гарантии, что человеческие представления о добре и совершенстве истины, и что определенные этими представлениями нравственные усилия восторжествуют над всеми силами зла, хаоса и слепых страстей? Не забудем, что человечество в течение всей своей истории стремилось к этому совершенству, со страстью отдавалось мечте о нем, и в известной мере вся его история есть не что иное, как искание этого совершенства; и все же теперь мы видим, что это искание было слепым блужданием, что оно доселе не удалось, и непосредственная стихийная жизнь во всей ее бессмысленности оказалась непобежденной. Какая же может быть у нас уверенность в том, что именно мы окажемся счастливее или умнее всех наших предков, что мы правильно определим дело, спасающее жизнь, и будем имееть удачу в его осуществлении?
Особенно наша эпоха, после разительной трагической неудачи заветных стремлений многих русских поколений спасти Россию, а через нее и весь мир, с помощью демократической революции и социализма, получила такой внушительный урок в этом отношении, что, казалось бы, отныне нам естественно стать более осторожными и скептическими в построении и осуществлении планов спасения мира. Да и при том самые причины этого трагического крушения наших прошлых мечтаний нам теперь, при желании внимательно вдуматься в них, вполне ясны: они заключаются не только в ошибочности самого намеченного плана спасения, а прежде всего в непригодности самого человеческого материала "спасителей" (будь то вожди движения, или уверовавшие в них народные массы, принявшиеся осуществлять воображаемую правду и истреблять зло): эти "спасители", как мы теперь видим, безмерно преувеличивали, в своей слепой ненависти, зло прошлого, зло всей эмпирической, уже осуществленной, окружавшей их жизни и столь же безмерно преувеличивали, в своей слепой гордыне, свои собственные умственные и нравственные силы; да и сама ошибочность намеченного ими плана спасения проистекала, в конечном счете, из этой нравственной их слепоты. Гордые спасители мира, противопоставлявшие себя и свои стремления, как высшее разумное и благое начало, злу и хаосу всей реальной жизни, оказались сами проявлением и продуктом - и притом одним из самых худших - этой самой злой и хаотической русской действительности; все накопившееся в русской жизни зло ненависть и невнимание к людям, горечь обиды, легкомыслие и нравственная распущенность, невежество и легковерие, дух отвратительного самодурства, неуважение к праву и правде - сказались именно в них самих, мнивших себя высшими, как бы из иного мира пришедшими, спасителями России от зла и страданий.
Какие же гарантии мы имеем теперь, что мы опять не окажемся в жалкой и трагической роли спасителей, которые сами безнадежно пленены и отравлены тем злом и той бессмыслицей, от которых они хотят спасать других. Но и независимо от этого страшного урока, который, казалось бы, должен был научить нас какой-то существенной реформе не только в содержании нашего нравственно-общественного идеала, но и в самом строении нашего нравственного отношения к жизни, - простое требование логической последовательности мыслей вынуждает нас искать ответа на вопрос: на чем основана наша вера в разумность и победоносность сил, побеждающих бессмысленность жизни, если эти силы сами принадлежат к составу этой же жизни? Или, иначе говоря: можно ли верить, что сама жизнь, полная зла, каким-то внутренним процессом самоочищения и самопреодоления, с помощью сил, растущих из нее самой, спасет себя, что мировая бессмыслица в лице человека победит сама себя и насадит в себе царство истины и смысла? Но оставим даже пока в стороне этот тревожный вопрос, явно требующий отрицательного ответа. Допустим, что мечта о всеобщем спасении, об установлении в мире царства добра, разума и правды осуществима человеческими силами, и что мы можем уже теперь участвовать в его подготовлении. Тогда возникает вопрос: освобождает ли нас от бессмысленности жизни, дарует ли нашей жизни смысл грядущее наступление этого идеала и наше участие в его осуществлении? Некогда в будущем - все равно, отдаленном или близком - все люди будут счастливы, добры и разумны; ну, а весь неисчислимый ряд людских поколений, уже сошедших в могилу, и мы сами, живущие теперь, до наступления этого состояния - для чего все они жили или живут? Для подготовки этого грядущего блаженства? Пусть так. Но ведь они сами уже не будут его участниками, их жизнь прошла или проходит без непосредственного соучастия в нем - чем же она оправдана или осмыслена? Неужели можно признать осмысленной роль навоза, служащего для удобрения и тем содействующего будущему урожаю? Человек, употребляющий навоз для этой цели, для себя, конечно, поступает осмысленно, но человек в роли навоза вряд ли может чувствовать себя удовлетворенным и свое бытие осмысленным. Ведь если мы верим в смысл нашей жизни или хотим его обрести, то это во всяком случае означает - к чему мы еще вернемся подробнее ниже - что мы предполагаем найти в нашей жизни какую-то, ей самой присущую, абсолютную цель или ценность, а не только средство для чего-то другого. Жизнь подъяремного раба, конечно, осмысленна для рабовладельца, который употребляет его, как рабочий скот, как орудие своего обогащения; но, как жизнь, для самого раба, носителя и субъекта живого самосознания, она, очевидно, абсолютно бессмысленна, ибо целиком отдана служению цели, которая сама в состав этой жизни не входит и в ней не участвует. И если природа или мировая история употребляет нас, как рабов, для накопления богатства ее избранников - грядущих человеческих поколений, то и наша собственная жизнь так же лишена смысла.
Нигилист Базаров, в тургеневском романе "Отцы и дети", вполне последовательно говорит: "какое мне дело до того, что мужик будет счастлив, когда из меня самого будет лопух расти?" Но мало того, что наша жизнь остается при этом бессмысленной - хотя, конечно, для нас это и есть самое главное; но и вся жизнь в целом, а потому даже и жизнь самих грядущих участников блаженства "спасенного" мира, тоже остается в силу этого бессмысленной, и мир совсем не "спасается" этим торжеством, когда-то в будущем, идеального состояния. Есть какая-то чудовищная несправедливость, с которой совесть и разум не может примириться, в таком неравномерном распределении добра и зла, разума и бессмыслицы, между живыми участниками разных мировых эпох - несправедливость, которая делает бессмысленной жизнь, как целое. Почему одни должны страдать и умирать во тьме, а другие, их грядущие преемники, наслаждаться светом добра и счастья? Для чего мир так бессмысленно устроен, что осуществлению правды должен предшествовать в нем долгий период неправды, и неисчислимое множество людей обречены всю свою жизнь проводить в этом чистилище, в этом утомительно-долгом "приготовительном классе" человечества? Пока мы не ответим на этот вопрос "для чего", мир остается бессмысленным, а потому бессмысленно и само грядущее его блаженство. Да оно и будет блаженством разве только для тех его участников, которые слепы, как животные, и могут наслаждаться настоящим, забыв о своей связи с прошлым, - так же, как и сейчас могут наслаждаться люди-животные; для мыслящих же существ именно поэтому оно не будет блаженством, так как будет отравлено неутолимой скорбью о прошлом зле и прошлых страданиях, неразрешимым недоумением об их смысле.
Так неумолимо стоит дилемма. Одно из двух: или жизнь в целом имеет смысл - тогда она должна иметь его в каждое свое мгновение, для каждого поколения людей и для каждого живого человека, сейчас, теперь же совершенно независимо от всех возможных ее изменений и предполагаемого ее совершенствования в будущем, поскольку это будущее есть только будущее и вся прошлая и настоящая жизнь в нем не участвует; или же этого нет, и жизнь, наша нынешная жизнь, бессмысленна - и тогда нет спасения от бессмыслицы, и все грядущее блаженство мира не искупает и не в силах искупить ее; а потому от нее не спасает и наша собственная устремленность на это будущее, наше мысленное предвкушение его и действенное соучастие в его осуществлении.
Другими словами: мысля о жизни и ее чаемом смысле, мы неизбежно должны сознавать жизнь, как единое целое. Вся мировая жизнь в целом и наша собственная краткая жизнь - не как случайный отрывок, а как нечто, несмотря на свою краткость и отрывочность, слитое в единство со всей мировой жизнью это двуединство моего "я" и мира должно сознаваться, как вневременное и всеобъемлющее целое, и об этом целом мы спрашиваем: имеет ли оно "смысл" и в чем его смысл? Поэтому мировой смысл, смысл жизни никогда не может быть ни осуществлен во времени, ни вообще приурочен к какому-либо времени. Он или есть - раз навсегда! Или уже его нет- и тогда тоже -раз навсегда!
И теперь мы приведены назад, к нашему первому сомнению об осуществимости спасения мира человеком, и можем слить его со вторым в один общий отрицательный итог. Мир не может сам себя переделать, он не может, так сказать, вылезть из своей собственной шкуры или - как барон Мюнхгаузен самого себя вытащить за волосы из болота, которое, вдобавок, здесь принадлежит ему самому, так что он тонет в болоте только потому, что болото это таится в нем самом. И потому человек, как часть и соучастник мировой жизни, не может сделать никакого такого "дела", которое бы спасало его и придавало смысл его жизни. "Смысл жизни" - есть ли он в действительности или его нет - должен мыслиться во всяком случае, как некое вечное начало; все, что совершается во времени, все, что возникает и исчезает, будучи частью и отрывком жизни, как целого, тем самым никак не может обосновать ее смысла. Всякое дело, которое делает человек, есть нечто, производное от человека, его жизни, его духовной природы; смысл же человеческой жизни во всяком случае должен быть чем-то, на что человек опирается, что служит единой, неизменной, абсолютно-прочной основой его бытия. Все дела человека и человечества - и те, которые он сам считает великими, и то, в котором он усматривает единственное и величайшее свое дело - ничтожны и суетны, если он сам ничтожен, если его жизнь по существу не имеет смысла, если он не укоренен в некой, превышающей его и не им сотвореной, разумной почве. И потому, хотя смысл жизни - если он есть! - и осмысливает человеческие дела, и может вдохновлять человека на истинно великие дела, но, наоборот, никакое дело не может осмыслить само по себе человеческой жизни. Искать недостающего смысла жизни в каком-либо деле, в свершении чего-то, значит впадать в иллюзию, как будто человек сам может сотворить смысл жизни своей, безмерно преувеличивать значение какого-либо, по необходимости частного и ограниченного, по существу всегда бессильного человеческого дела. Фактически это значит трусливо и недомысленно прятаться от сознания бессмысленности жизни, топить это сознание в суете по существу столь же бессмысленных забот и хлопот. Хлопочет ли человек о богатстве, славе, любви, о куске хлеба для себя самого на завтрашний день, или он хлопочет о счастье и спасении всего человечества - его жизнь одинаково бессмысленна; только в последнем случае к общей бессмысленности присоединяется еще лживая иллюзия, искусственный самообман. Чтобы искать смысл жизни - не говоря уже о том, чтобы найти его надо прежде всего остановиться, сосредоточиться и ни о чем не "хлопотать". Вопреки всем ходячим оценкам и человеческим мнениям неделание здесь действительно важнее самого важного и благотворного дела, ибо неослепленность никаким человеческим делом, свобода от него есть первое (хотя и далеко недостаточное) условие для искания смысла жизни.
Так мы видим, что замена вопроса о смысле жизни вопросом: "Что делать, чтобы спасти мир и тем осмыслить свою жизнь?" содержит в себе недопустимая подмена первичного, в самом существе человека коренящегося искания незыблемой почвы для своей жизни основанным на гордыне и иллюзии стремлением переделать жизнь и собственными человеческими силами придать ей смысл. На основной, недоуменный и тоскующий вопрос этого умонастроения: "Когда же наступит настоящий день, день торжества правды и разума на земле, день окончательной гибели всяческого земного нестроения, хаоса и бессмыслицы" - и для трезвой жизненной мудрости, прямо глядящей на мир и отдающей точный отчет в его эмпирической природе, и для глубокого и осмысленного религиозного сознания, понимающего невместимость духовных глубин бытия в пределы эмпирической земной жизни - есть только один, трезвый, спокойный и разумный ответ, разрушающий всю незрелую мечтательность и романтическую чувствительность самого вопроса: "В пределах этого мира-до чаемого его сверхмирного преображения - никогда". Что бы ни совершал человек и чего бы ему ни удавалось добиться, какие бы технические, социальные, умственные усовершенствования он ни вносил в свою жизнь, но принципиально, перед лицом вопроса о смысле жизни, завтрашний и послезавтрашний день ничем не будет отличаться от вчерашнего и сегодняшнего. Всегда в этом мире будет царить бессмысленная случайность, всегда человек будет бессильной былинкой, которую может загубить и земной зной, и земная буря, всегда его жизнь будет кратким отрывком, в которой не вместить чаемой и осмысляющей жизнь духовной полноты, и всегда зло, глупость и слепая страсть будут царить на земле. И на вопросы: "Что делать, чтобы прекратить это состояние, чтобы переделать мир на лучший лад" - ближайшим образом есть тоже только один спокойный и разумный ответ: "Ничего, потому что этот замысел превышает человеческие силы".
Только тогда, когда сознаешь с полной отчетливостью и осмысленностью очевидность этого ответа, сам вопрос "Что делать?" меняет свой смысл и приобретает новое, отныне уже правомерное значение. "Что делать" значит тогда уже не: "Как мне переделать мир, чтобы его спасти", а:"Как мне самому жить, чтобы не утонуть и не погибнуть в этом хаосе жизни". Иначе говоря, единственная религиозно оправданная и не иллюзорная постановка вопроса "Что делать?" сводится не к вопросу о том, как мне спасти мир, а к вопросу, как мне приобщиться к началу, в котором - залог спасения жизни.
На искушающий вопрос законника: "что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?", Христос отвечает напоминанием о двух вечных заповедях: любви к Богу и любви к ближнему; "так поступай, и будешь жить" (Ев. Лук 10.25-28). Любовь к Богу всем сердцем, всей душою, всей крепостью и всем разумением и вытекающая из нее любовь к ближнему - вот единственное "дело", спасающее жизнь. Итак, "Что делать?" правомерно значит только: "как жить, чтобы осмыслить и через то незыблемо утвердить свою жизнь?" Другими словами, не через какое-либо особое человеческое дело преодолевается бессмысленность жизни и вносится в нее смысл, а единственное человеческое дело только в том и состоит, чтобы, вне всяких частных, земных дел, искать и найти смысл жизни.
Ш. УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОСТИ СМЫСЛА ЖИЗНИ
Под "смыслом" мы подразумеваем примерно то же, что "разумность". "Разумным" же, в относительном смысле, мы называем все целесообразное, все правильно ведущее к цели или помогающее ее осуществить. Разумно то поведение, которое согласовано с поставленной целью и ведет к ее осуществлению, разумно или осмысленно пользование средством, которое помогает нам достигнуть цели. Но все это только относительно разумно именно при условии, что сама цель бесспорно разумна или осмысленна. Мы можем назвать в относительном смысле "разумным", напр., поведение человека, который умеет приспособиться к жизни, зарабатывать деньги, делать себе карьеру - в предположении, что сам жизненный успех, богатство, высокое общественное положение мы признаем бесспорными и в этом смысле "разумными" благами. Если же мы, разочаровавшись в жизни, усмотрев ее "бессмысленность", хотя бы ввиду краткости, шаткости всех этих ее благ или в виду того, что они не дают нашей душе истинного удовлетворения, признали спорной саму цель этих стремлений, то же поведение, будучи относительно, т.е. в отношении к своей цели, разумным и осмысленным, абсолютно представится нам неразумным и бессмысленным. Так ведь это и есть в отношении преобладающего содержания обычной человеческой жизни. Мы видим, что большинство людей посвящает большую часть своих сил и времени ряду вполне целесообразных действий, что они постоянно озабочены достижением каких-то целей и правильно действуют для их достижения, т.е. по большей части поступают вполне "разумно"; и вместе с тем, так как либо сами цели эти "бессмысленны", либо, по крайней мере, остается нерешенным и спорным вопрос об их "осмысленности", - вся человеческая жизнь принимает характер бессмысленного кружения, наподобие кружения белки в колесе, набора бессмысленных действий, которые неожиданно, вне всякого отношения к этим целям, ставимым человеком, и потому тоже совершенно бессмысленно, обрываются смертью.
Следовательно, условием подлинной, а не только относительной разумности жизни является не только, чтобы она разумно осуществляла какие-либо цели, но чтобы и самые цели эти, в свою очередь, были разумны.
Очевидно, что наша жизнь, простой стихийный процесс изживания ее, пребывания на свете и сознания этого факта, вовсе не есть для нас "самоцель". Она не может быть самоцелью, во-первых, потому, что в общем страдания и тягости преобладают в ней над радостями и наслаждениями и, несмотря на всю силу животного инстинкта самосохранения, мы часто недоумеваем, для чего же мы должны тянуть эту тяжелую лямку. Но и независимо от этого она не может быть самоцелью и потому, что жизнь, по самому своему существу, есть не неподвижное пребывание в себе, самодовлеющий покой, а делание чего-то или стремление к чему-то; миг, в котором мы свободны от всякого дела или стремления, мы испытываем, как мучительно-тоскливое состояние пустоты и неудовлетворенности. Мы не можем жить для жизни; мы всегда - хотим ли мы того или нет -живем для чего-то. Но только в большинстве случаев это "что-то", будучи целью, к которой мы стремимся, по своему содержанию есть в свою очередь средство, и притом средство для сохранения жизни. Отсюда получается тот мучительный заколдованный круг, который острее всего дает нам чувствовать бессмысленность жизни и порождает тоску по ее осмыслению: мы живем, чтобы трудиться над чем-то, стремиться к чему-то, а трудимся, заботимся и стремимся - для того, чтобы жить. И, измученные этим кружением в беличьем колесе, мы ищем "смысла жизни" -мы ищем стремления и дела, которое не было бы направлено на простое сохранение жизни, и жизни, которая не тратилась бы на тяжкий труд ее же сохранения.
Жизнь осмыслена, когда она, будучи служением абсолютному и высшему благу, есть вместе с тем не потеря, а утверждение и обогащение самой себя, когда она есть служение абсолютному благу, которое есть благо и для меня самого. Или, иначе говоря: абсолютным в смысле совершенной бесспорности мы можем признать только такое благо, которое есть одновременно и самодовлеющее, превышающее все мои личные интересы, благо, и благо для меня. Оно должно быть одновременно благом и в объективном и в субъективном смысле - и высшей ценностью, к которой мы стремимся ради нее самой, и ценностью, пополняющей, обогащающей меня самого.
Мы стремимся не к той или иной субъективной жизни, как бы счастлива она ни была, и не к холодному, безжизненному объективному благу, как бы совершенно оно ни было само по себе: мы стремимся к тому, что можно назвать удовлетворением, пополнением нашей душевной пустоты и тоски; мы стремимся именно к осмысленной, объективно-полной, самодовлеюще-ценной жизни. Вот почему никакое отдельное, отвлеченно-определимое благо, будь то красота, истина, гармония и т.п. не может нас удовлетворить; ибо тогда жизнь, сама жизнь, как целое, и прежде всего - наша собственная жизнь, остается как бы в стороне, не объемлется всецело этим благом и не пропитывается им, а только извне, как средство, служит ему.
Высшее благо, следовательно, не может быть ничем иным, кроме самой жизни, но не жизни, как бессмысленного текучего процесса и вечного стремления к чему-то иному, а жизни, как вечного покоя блаженства, как самознающей и самопереживающей полноты удовлетворенности в себе. В этом заключается очевидное зерно истины, только плохо понятое и извращенно выраженное, в утверждении, что жизнь есть самоцель и не имеет цели вне себя. Наша эмпирическая жизнь, с ее краткостью и отрывочностью; с ее неизбежными тяготами и нуждами, с присущим ей стремлением к чему-то, вне ее находящемуся, очевидно не есть самоцель и не может ею быть; наоборот, первое условие осмысленности жизни, как мы видели, состоит именно в том, чтобы мы прекратили бессмысленную погоню за самой жизнью, бессмысленную растрату ее для нее самой, а отдали бы ее служению чему-то высшему, имеющему оправдание в самом себе. Но это высшее, в свою очередь, должно быть жизнью, жизнью, в которую вольется и которой всецело пропитается наша жизнь. Жизнь в благе, или благая жизнь, или благо, как жизнь - вот цель наших устремлений. И абсолютная противоположность всякой разумной жизненной цели ест смерть, небытие. Искомое благо не может быть только "идеалом", чем-то бессмысленным и конкретно не существующим, оно должно быть живым бытием, и притом таким, которое объемлет нашу жизнь, и даст ей последнее удовлетворение именно потому, что оно есть выражение последнего, глубочайшего ее существа.
Ясно, что высшее, абсолютное благо, наполняющее нашу жизнь, само должно быть вечным. Ибо, как только мы помыслим, в качестве него, какое-либо временное состояние, будь то человеческой или мировой жизни, так возникает вопрос о его собственном смысле. Все временное, все, имеющее начало и конец, не может быть самоцелью, немыслимо как нечто самодовлеющее: либо оно нужно для чего-то иного - имеет смысл, как средство, - либо же оно бессмысленно. Ведь поток времени, эта пестрая, головокружительная кинематографическая смена одних картин жизни другими, это выплывание неведомо откуда и исчезновение неведомо куда, эта схваченность беспокойством и неустойчивостью непрерывного движения и делает все на свете "суетным", бессмысленным. Само время есть как бы выражение мировой бессмысленности.
Живое благо, или благо, как жизнь, должно быть вечной жизнью, и эта вечная жизнь должна быть моей личной жизнью. Моя жизнь может быть осмыслена, только если она обладает вечностью.
Вдумываясь еще глубже, мы подмечаем необходимость еще одного, дополнительного условия осмысленности жизни. Не только фактически" должен служить высшему благу и, пребывая в нем и пропитывая им свою жизнь, тем обретать истинную жизнь; но я должен также непрерывно разумно сознавать все это соотношение; ибо, если я бессознательно участвую в этом служении, оно только бессознательно для меня обогащает меня, то я по-прежнему сознаю свою жизнь пребывающей во тьме бессмыслицы, не имею сознания осмысленной жизни, вне которого нет и самой осмысленности жизни. И притом, это сознание должно быть не случайным, оно не должно как бы извне подходить к своему содержанию "осмысленной жизни" и быть посторонним ему началом. Наше сознание, наш "ум" - то начало в нас, в силу которого мы что-либо "знаем", само как бы требует метафизического осознания, утвержденности в последней глубине бытия. Мы лишь тогда подлинно обладаем "осмысленной жизнью", когда не мы, как-то со стороны, по собственной нашей человеческой инициативе и нашими собственными усилиями, "сознаем" ее, а когда она сама сознает себя в нас.
Вся полнота значения того, что мы зовем "смыслом жизни" и что мы чаем, как таковой, совсем не исчерпывается "разумностью", в смысле целесообразности или абсолютной ценности; она вместе с тем содержит и разумность, как "постигнутый смысл" или постижение, как озаряющий нас свет знания. Бессмысленность есть тьма и слепота; "смысл" есть свет и ясность, и осмысленность есть совершенная пронизанность жизни ясным, покойным, всеозаряющим светом. Благо, совершенная жизнь, полнота и покой удовлетворенности и свет истины есть одно и то же, и в нем и состоит "смысл жизни". Мы ищем в нем и абсолютно твердой основы, подлинно насыщающего питания, озарения и просветления нашей жизни. В этом неразрывном единстве полноты удовлетворенности и совершенной просветленности, в этом единстве жизни и Истины и заключается искомый "смысл жизни".
Для того, чтобы жизнь имела смысл, необходимы два условия: существование Бога и наша собственная причастность Ему, достижимость для нас жизни в Боге, или божественной жизни.
Необходимо прежде всего, чтобы, несмотря на всю бессмысленность мировой жизни, существовало общее условие ее осмысленности, чтобы последней, высшей и абсолютной основой ее был не слепой случай, не мутный, все на миг выбрасывающий наружу и все опять поглощающий хаотический поток времени, не тьма неведения, а Бог, как вечная твердыня, вечная жизнь, абсолютное благо и всеобъемлющий свет разума. И необходимо, во-вторых, чтобы мы сами, несмотря на все наше бессилие, на слепоту и губительность наших страстей, на случайность и краткосрочность нашей жизни, были не только "творениями" Бога, не только глиняной посудой, которую лепит по своему произволу горшечник, и даже не только "рабами" Бога, исполняющими Его волю подневольно и только для Него, но и свободными участниками и причастниками самой божественной жизни, так, чтобы служа Ему, мы в этом служении не угашали и не изнуряли своей собственной жизни, а, напротив, ее утверждали, обогащали и просветляли. Это служение должно быть истинным хлебом насущным и истинной водой, утоляющей нас. Более того: только в этом случае мы для себя самих обретаем смысл жизни, если, служа Ему, мы, как сыновья и наследники домохозяина, служим в нашем собственном деле, если Его жизнь, свет, вечность и блаженство могут стать и нашим, если наша жизнь может стать божественной, и мы сами можем стать "богами", "обожиться". Мы должны иметь возможность преодолеть всеобессмысливающую смерть, слепоту и раздражающее волнение наших слепых страстей, все слепые и злые силы бессмысленной мировой жизни, подавляющие нас или захватывающие в плен, для того, чтобы найти этот истинный жизненный путь, который есть для нас и истинная Жизнь, и подлинная живая Истина.
IV. БЕССМЫСЛЕННОСТЬ ЖИЗНИ
Первое, так сказать, минимальное условие возможности достижения смысла жизни есть свобода; только будучи свободными, мы можем действовать "осмысленно", стремиться к разумной цели, искать полноты удовлетворенности; все необходимое подчинено слепым силам необходимости, действует слепо, как камень, притягиваемый землею при своем падении. Но мы со всех сторон связаны, окованы силами необходимости. Мы телесны и потому подчинены всем слепым, механическим законам мировой материи; спотыкаясь, мы падаем, как камень, и если случайно это произойдет на рельсах поезда или перед налетающим на нас автомобилем, то элементарные законы физики сразу пресекают нашу жизнь, а с ней - все наши надежды, стремления, планы разумного осуществления жизни.
Мы подчинены и слепым законам, и силам органической жизни: в силу их непреодолимого действия срок нашей жизни даже в ее нормальном течении слишком краток для полного обнаружения и осуществления заложенных в нас духовных сил; не успеем мы научиться из опыта жизни и ранее накопленного запаса знаний разумно жить и правильно осуществлять наше призвание, как наше тело уже одряхлело и мы приблизились к могиле; отсюда неизбежное даже при долгой жизни трагическое чувство преждевременности и неожиданности смерти - "как, уже конец? а я только что собирало; жить по-настоящему, исправить ошибки прошлого, возместить зря потерянное время и потраченные силы!" - и трудность поверить в свое собственное старение. И вдобавок мы и изнутри обременены тяжким грузом слепых стихии биологических сил, мешающих нашей разумной жизни Мы получаем по наследству от родителей страсти и пороки, которые нас мучают и на которые бесплодно растрачиваются наши силы; в лице нашей собственной животной природы мы обречены на пытку и каторгу, прикованы к тачке, бессмысленно терпим наказание за грехи наших отцов или вообще за грехи, на которые нас обрекла сама природа. Лучшие и разумные наши стремления либо разбиваются о внешние преграды, либо обессиливаются нашими собственными слепыми страстями. И притом слепая природа так устроила нас, что мы обречены на иллюзии, обречены блуждать и попадать в тупик и обнаруживаем иллюзорность и ошибочность наших стремлений лишь тогда, когда они причинили нам непоправимый вред и наши лучшие силы уже ушли на них. Один расстрачивает себя на разгул и наслаждения и, когда физическое и духовное здоровье уже безнадежно потеряно, с горечью убеждается в пошлости, бессмысленности всех наслаждений, в неутолимости ими жизненной тоски; другой аскетически воздерживается от всех непосредственных жизненных радостей, закаляя и сберегая себя для великого призвания или святого дела, чтобы потом, когда жизнь уже клонится к концу, убедиться, что этого призвания у него совсем нет, и это дело совсем не свято, и в бессильном раскаянии жалеть о бесплодно упущенных радостях жизни. Кто остается одинок, боясь обременить себя тягостями семьи, страдает от холода одинокой старости и скорбит о уже недостижимом уюте семьи и ласке любви; кто, поддавшись соблазну семьи, оказался обременным тягостями семейных забот, погруженный в мелочную суету семейных дрязг и волнений, бесплодно кается, что добровольно продал свою свободу за мнимые блага, отдал себя в рабство подневольного труда и не осуществил своего истинного призвания.
Отсюда неизбежное для всех людей меланхолическое, втайне глубоко и безысходно трагическое сознание выражаемое французской поговоркой: "si jeunesse savait, si vieillesse pouvait", - сознание обманутых надежд, недостижимости истинного счастья на земле.
Все мы - рабы слепой судьбы, слепых ее сил вне нас и в нас. А раб, как мы уже знаем и как это ясно само собой, не может иметь осмысленной жизни. Древние греки, так ярко чувствовавшие гармонию и космическую налаженность, стройность мировой жизни, вместе с тем оставили нам вечные, незабвенные образцы трагического сознания, что человеческим мечтам и надеждам нет места в этой гармонии. Народное сознание верило, что боги завидуют человеческому счастью и всегда принимают меры к тому, чтобы покарать и унизить счастливца, чтобы возместить случайную человеческую удачу горькими ударами судьбы; и, с другой стороны, оно верило, что даже блаженные боги подчинены, как высшему началу, неумолимой слепой судьбе. Более очищенное религиозное сознание их мудрецов учило; что по законам мировой гармонии никто не должен захватывать слишком много для себя, чрезмерно перерастать общий уровень, что человек должен знать свое скромное место и что даже сама индивидуальность человека есть греховная иллюзия, караемая смертью; лишь в добровольном признании себя служебным, зависимым звеном мирового целого, лишь в смиренном приятии своей рабской зависимости от космоса и своего космического ничтожества человек покоряется божественной воле, исполняет свое единственное назначение и может надеяться не загубить себя. Итог обоих воззрений - один и тот же. И потому уже наивный Гомер говорит, что
"... из тварей, которые дышат и ползают в прахе,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека".
И все греческие поэты согласно вторят ему в этом. "И земля, и море полны бедствий для человека", - говорит Гесиод. "Слаба жизнь человека, бесплодны его заботы, в краткой его жизни скорбь следует за скорбью" (Симонид). Человек в этом мировом целом - лишь "дуновение и тень";. или, еще менее, "сон тени" (Пиндар). И вся античная философия, от Анаксимандра, Гераклита и Эмпедокла до Платона, Марка Аврелия и Плотина, во всем другом расходясь с учениями поэтов и борясь с ними, в этом пессимизме, в этом горьком признании безнадежной суетности, слабости и бессмысленности земной жизни человека сходится с греческой поэзией. С нею совпадает и вся живая мудрость остального человечества - Библия и Махабхарата, вавилонский эпос и могильные надписи древнего Египта. "Суета сует, - сказал Екклесиаст, - суета сует - все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?... Участь сынов человеческих и участь животных - участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом: потому что все - суета!... И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем. И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым - победа, не мудрым - хлеб, и не у разумных - богатство, и не искусным - благорасположение, но время и случай для всех их" (Еккл 1.1-2;3.19;4.2-3;9.11).
Жизнь ради самого процесса жизни не удовлетворяет, а разве лишь на время усыпляет нас. Неизбежная смерть, равно обрывающая и самую счастливую, и самую неудачную жизнь, делает их одинаково бессмысленными.
Для того, чтобы индивидуальная жизнь имела смысл, нужно поэтому, чтобы имела смысл и жизнь общечеловеческая, чтобы истории человечества была связным и осмысленным процессом, в котором достигается какая-либо великая общая и бесспорно ценная цель. Но и здесь, при беспристрастном и честном рассмотрении эмпирического хода вещей, нас ждет новое разочарование, новое препятствие для возможности обрести смысл жизни.
Ибо, как бессмысленна каждая единичная личная жизнь человека, так же бессмысленна и общая жизнь человечества. История человечества, если мы ищем смысла имманентного ей и ей самой внутренне присущего, так же обманывает наши ожидания, как и наша личная жизнь. Она есть, с одной стороны, набор бессмысленных случайностей, длинная вереница коллективных, всенародных и международных событий, которые не вытекают разумно одно из другого, не ведут ни к какой цели, а случаются, как итог стихийного столкновения и скрещения коллективных человеческих страстей; и, с другой стороны, поскольку история есть все же последовательное осуществление человеческих идеалов, она есть вместе с тем история их крушений неуклонное разоблачение их иллюзорности и несостоятельности, бесконечно длинный и мучительный предметный урок, в котором человечество обучается усматривать тщету своих надежд на разумное и благое устроение своей коллективной жизни. Вера в прогресс, в неустанное и непрерывное совершенствование человечества, в неуклонное без остановок и падений, восхождение его на высоту добра и разума - эта вера, которая вдохновляла множество людей в продолжение последних двух веков, в настоящее время разоблачена в своей несостоятельности с такою очевидностью, что нам остается только удивляться наивности поколений, ее разделявших. Человечество в своей эмпирической исторической жизни совсем не движется "вперед"; поскольку мы мним обосновать нашу жизнь на служении общественному благу, осуществлению совершенного общественного строя, воплощению в коллективном быте и человеческих отношениях начал правды, добра и разума, мы должны с мужественной трезвостью признать, что мировая история совсем не есть приближение к этой цели, что человечество теперь не ближе к ней, чем век, два или двадцать веков тому назад. Даже сохранение уже достигнутых ценностей для него оказывается невозможным. Где ныне эллинская мудрость и красота, одно воспоминание о которой наполняет нам душу грустным умилением? Кто из нынешних мудрецов, если он не обольщает себя самомнением, может достигнуть своей мыслью тех духовных высот, на которых свободно витала мысль Платона или Плотина? -Близки ли мы теперь от того умиротворения и правового упорядочения всего культурного мира под единой властью, которого мир уже достиг в золотую пору Римской империи с ее pax Romana? Можем ли мы надеяться на возрождение в мире тех недосягаемых образцов глубокой и ясной религиозной веры, которую являли христианские мученики и исповедники первых веков нашей эры? Где теперь богатство индивидуальностей, цветущая полнота и многообразие жизни средневековья, которые высокомерная nouinoci убогого просветительства назвала эпохой варварства и которое, как несбыточная мечта, манит теперь к себе все чуткие души, изголодавшиеся в пустыне современной цивилизации? Поистине, надо очень твердо веровать в абсолютную ценность внешних технических усовершенствований аэропланов и беспроволочных телеграфов, дальнобойных орудий и удушливых газов, крахмальных воротничков и ватерклозетов - чтобы разделять веру в непрерывное совершенствование жизни. И самый прогресс эмпирической науки - бесспорный за последние века и во многом благодетельный - не искупается ли он с избытком той духовно слепотой, тем небрежением к абсолютным ценностям, то пошлостью мещанской самоудовлетворенности, которые сделали такие удручающие успехи за последние века и как будто неустанно продолжают прогрессировать в европейском мире? И не видим ли мы, что культурная, просвещенная, озаренная научным разумом и очищенная гуманитарными нравственными идеями Европа дошла до бесчеловечной и бессмысленной мировой войны и стоит на пороге анархии, одичания и нового варварства? И разве ужасно историческая катастрофа, совершившаяся в России и сразу втоптавшая в грязь, отдавшая в руки разнузданной черни то, что мы в ней чтили как "святую Русь", и то, на что мы уповали и чем гордились в мечтах о "великой России", не есть решающее обличение ложности "теории прогресса"?
"Все великое земное разлетается, как дым - нынче жребий выпал Трое, завтра выпадет другим". Под влиянием этого сознания один из самых тонких, чутких и всесторонне образованных исторических мыслителей нашего времени - Освальд Шпенглер учит, что "всемирная история есть принципиально бессмысленная смена рождения, расцветания, упадка и смерти отдельных культур".
История человечества есть история последовательного крушения его надежд, опытное изобличение его заблуждений. Все человеческие идеалы, все мечты построить жизнь на том или ином отдельном нравственном начале взвешиваются самою жизнью, находятся слишком легкими и жизнью отбрасываются, как негодные. Как индивидуальная человеческая жизнь в ее эмпирическом осуществлении имеет только один смысл - научить нас той жизненной мудрости, что счастье неосуществимо, что все наши мечты были иллюзорны и что процесс жизни, как таковой, бессмыслен, так и всечеловеческая жизнь есть тяжкая опытная школа, необходимая для очищения нас от иллюзий всечеловеческого счастья, для обличения суетности и обманчивости всех наших упований на воплощение в этом мире царства добра и правды, всех наших человеческих замыслов идеального общественного самоустроения.
Уже то обстоятельство, что человеческая жизнь, индивидуальна и коллективная, в такой огромной мере сводится на ту самую борьбу за существование, на беспрерывную, самоубийственную драку за средства пропитания, которая господствует во всем животном мире, что, несмотря на все технические усовершенствования, с размножением человеческого рода все относительно меньше становится на земле плодородной почвы, угля, железа и всего, что нужно людям, и борьба за обладание ими становится все ожесточеннее, уже одно это есть достаточное свидетельство того как стихийные условия космической жизни сковывают человеческую жизнь и заражают ее своей бессмысленностью. А в нашей груди - и именно в особенности в душе человечества, как коллективного целого, в сердцах народных масс - живут страсти и влечения, которые столь же слепы и убийственны, как все остальные космические силы; и если отдельный человек легко может впасть в само обман, считая себя свободным от слепоты космически сил, то именно народные массы и всяческие исторически коллективы являют нам в своей жизни столь разительны" образцы подчиненности слепым инстинктам и грубым стихийным страстям, что в отношении их этот самообман не возможен или гораздо менее простителен.
Древние греки лучше нас знали, что мир - не мертвая машина, а живое существо, что он полон живых и одушевленных сил. К счастью, тот духовный кризис, который переживает в настоящее время человечество, уже раскрыл многим наиболее проницательным естествоиспытателям нашего времени глаза и дал им понять убожество и ложность чисто механического, естественно-научного миросозерцания. Со всех сторон - в новейшей критике механической физики Галлилея и Ньютона, в новейших физико-механических открытиях, разлагающих косную материю на заряды сил, в критике дарвинистических учений об эволюции, в усмотрении виталистических антимеханистических начал органической жизни - всюду возрождаются и вновь открываются человеческому взору признаки, свидетельствующие, что мир есть не мертвый хаос косных материальных частиц, а нечто гораздо более сложное и живое. Тот упрек, который русский поэт посылал современным людям:
"Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах,
Для них и солнце, знать, не дышит
И жизни нет в мирских волнах"
этот упрек повторяют теперь уже и многие представители научного знания. Мир не есть мертвая машина или хаос косной материи, "не слепок, не бездушный лик"; мир есть великое живое существо и вместе с тем единство множества живых сил.
И все же мир не есть зрячее и разумное существо. Он слепой великан, который корчится в муках, терзаете своими собственными страстями, от боли грызет самого себя и не находит выхода своим силам. И поскольку человек входит в его состав, есть только его ничтожная часть порождение, ничтожная клеточка или молекула его тела, и поскольку сама душа человека есть лишь частица это космической души, подчинена ее силам и обуреваема ими человек все же безнадежно окован, захвачен в плен могучими слепыми силами космоса и вместе с ним обречен корчиться в бессмысленных муках, бессмысленно рождаться, куда-то стремиться и бесплодно гибнуть в слепом процесс неустанного круговорота мировой жизни. И мы уже видели, что древние греки, восхищаясь красотой и живою стройностью космического целого, с горечью и безысходны отчаянием сознавали безнадежность, тщету и бессмысленность в нем человеческой жизни.
Но мир не есть Бог, и его жизнь - не божественная жизнь; противоположное утверждение пантеизма может разве отвлеченно соблазнить кого-либо, в живом же опыте мы слишком ясно сознаем несовпадение того и другого: в мире царит смерть, он подчинен всеуничтожающему потоку времени, он полон тьмы и слепоты. И если таков мир - вправе ли мы от него, по крайней мере, умозаключать о существовании Бога?
И все же человечество издавна имело религиозное сознание, верило в Бога и возможность спасения человека, и тем утверждало осуществимость смысла жизни.
V. САМООЧЕВИДНОСТЬ ИСТИННОГО БЫТИЯ
Человек, ничтожный тростник, колеблемый любым порывом ветра, слабый росток, гибнущий от самого легкого воздействия на него враждебных мировых сил, - своим разумным сознанием возвышается над всем миром, ибо обозревает его; pожденный на краткий миг, бессильно уносимый быстротекущим потоком времени и обрекаемый им на неминуемую смерть, он в своем сознании и познании обладает вечностью, ибо его взор может витать над бесконечным прошлым и будущим, может познавать вечные истины и вечную основу жизни. Скажут: слабое утешение - в момент свое гибели сознавать ее. Да, слабое - и все же утешение или возможное начало утешения. Ибо, по крайней мере в лице нашего знания, мы уже явно не принадлежим к этому миру и не подчинены его бессмысленным силам; мы имеем соприкосновение с чем-то иным, маленькую точку опоры, которая все же есть некоторая подлинная, неподвижная неколебимая опора.
Ведь в акте нашего познания не мы сами что-то делаем, и не из нас самих, как ограниченных и отдельных существ оно рождается: мы только узнаем истину, нас озаряет свет знания, очевидность того, что истинно есть, независимо от того, познаем ли мы его или нет, раскрывается ли оно нашему сознанию или нет. Поэтому не наше собственное бытие, при всей его самоочевидности, есть первая и самодовлеющая очевидность; оно само не раскрывалось бы нам, мы не имели бы знания о нем, если бы в самом бытии, как таковом, не было начала Знания, первичного света Истины, которое во всяком человеческом знании только озаряет собою человеческую душу. Этот свет Истины, единый для всех, ибо истина одна для всех, вечный, ибо истина сама не меняется с сегодняшнего дня на завтрашний, а имеет силу раз и навсегда данную, и всеобъемлющий, ибо нет ничего, что принципиально было бы недоступно озарению знанием, как бы слабо и ограниченно ни было человеческое знание каждого из нас - этот свет Истины явно не есть ни что-либо только человеческое, ни даже что-либо только от мира, ни что-либо частное и обусловленное вообще; не исчерпывая собою неизъяснимой полноты и жизненности Божества, он есть Его отблеск и обнаружение в нашем собственном сознании и бытии. потому, вместе с нашим собственным бытием и его самое знанием, нам открывается, как его условие, самоочевидное и в себе утвержденное бытие самой Истины и наша утвержденность в ней. Это также отчетливо постиг и выразил блаженный Августин: "Всякий, постигающий, что он сомневается, сознает нечто истинное и уверен в том, что он постигает, т.е. уверен в чем-то истинном; итак, всякий сомневающийся, есть ли истина, имеет в себе нечто истинное, в чем он не сомневается, а нечто истинное не может бьп таковым иначе, чем в силу Истины". (De vera religione, с. 39). "И я сказал себе: разве Истина есть ничто, только потому, что она не разлита ни в конечном, ни в бесконечно пространстве? И Ты воззвал ко мне издалека: "Да, она есть. Я есмь сущий". И я услышал, как слышат в сердце, и всякое сомнение совершенно покинуло меня. Скорее я усомнился бы в том, что я вижу, чем что есть Истина" (Confes 7.10).
В Евангелии сказано: "ищите, и обрящете; стучите, и отверзется вам". Подлинное усвоение глубокой, божественной правды этих слов основано совсем не на какой-либо "слепой", безотчетной вере в авторитет; он дается той верой, которая есть просто устремленность взора на духовное бытие и усмотрение его природы. Кто обратил свой взор на духовное бытие, тот знает, что смысл и правда этих слов, том, что в духовном бытии всякое искание уже есть частичное обладание, всякий толчок в закрытую дверь есть тем самым ее раскрывание.
И если я обращаюсь теперь к своему собственному исканию смысла жизни, то я ясно вижу, что оно - несмотря на его кажущуюся неосуществимость -- само есть проявление во мне реальности того, что я ищу. Искание Бога есть уже действие Бога в человеческой душе. Не только Бог есть вообще - иначе мы не могли бы Его помыслить и искать, так непохоже то, чего мы здесь ищем на все знакомое нам из чувственного опыта, - но Он есть именно с нами или в нас, Он в нас действует, и именно Его действие обнаруживает в этом странном, столь нецелесообразном и непонятном с мирской точки зрения нашем беспокойствии, нашей неудовлетворенности, нашем искании того, что в мире не 6ывает. "Ты создал нас для Себя, и неспокойно сердце наше, пока не найдет Тебя".
Добро, вечность, полнота блаженной удовлетворенности, как и свет истины - все то, что нам нужно, для того, чтобы наша жизнь обрела "смысл", есть не пустая мечта, не человеческая выдумка - все это есть, на самом деле, свидетельство тому мы сами, наша мысль об этом, наши собственные искания его. Мы похожи на тех близоруких и рассеянных людей, которые ищут потерянные очки и не могут их найти, потому что очки сидят на их носу и ищущие в своих поисках глядят через них. "Не иди во вне, - говорил тот же бл. Августин, иди во внутрь самого себя; и когда ты внутри обретешь себя ограниченным, перешагни через самого себя!". Стоит только отучиться от привычки считать единственной реальностью то, что окружает нас извне, что мы видим и осязаем, - и что нас толкает, мучает и кружит в неясном вихре, - и обратить внимание на великую реальность нашего собственного бытия, нашего внутреннего мира, чтобы удостовериться, что в мире все же не все бессмысленно и слепо, что в нем, в лице нашего собственного томления и искания и в лице того света, который мы ищем и, значит, смутно видим, действуют силы и начала иного порядка именно те, которых мы ищем. Конечно, есть много как будто покинутых Богом людей, которые во всю свою жизнь так и не могут об этом догадаться, как не может младенец обратить умственный взор на самого себя и, плача и радуясь, знать, что с ним происходит, видеть свою собственную реальность. Но человеческая слепота и недогадливость, замкнутость человеческого взора шорами, которые позволяют ему глядеть только вперед и не дают оглянуться, не есть же опровержение реальности того, чего не видит этот взор. Эта реальность с нами и в нас, каждый вздох нашей тоски, каждый порыв нашего глубочайшего существа есть ее действие и, значит, свидетельство о ней, и надо только научиться, как говорил Платон, "повернуть глаза души", чтобы увидеть то, чем мы "живем, движемся и есмы".
Мы хотим знать, чтобы жить; а жить значит, с другой стороны, жить не слепоте и тьме, а в свете знания. Мы ищем живого знания знающей, озаренной знанием жизни. Свет не только освещает, но и согревает; а сила горения сама собой накаляет нас до яркого света. Истинная жизнь, которой мы ищем и смутное биение которой в нас мы ощущаем в самом этом искании, есть единство жизни и истины, жизнь, не только озаренная светом, но слитая с ним, "светлая жизнь". И последней глубине нашего существа мы чувствуем, что свет знания и искомое нами высшее благо жизни суть две стороны одного и того же начала. Сверхъэмпирическое, абсолютное в нас мы сразу сознаем и как свет знания, и как вечное благо, как то неизъяснимое высшее начало, которое русский язык обозначает непереводимым и неисчерпаемым до конца словом "правда".
И именно это абсолютное, этот живой разум или разумная жизнь, эта сущая, озаряющая и согревающая нас правда самоочевидно есть. Она есть истинное бытие, непосредственно нам данное или, вернее, в нас раскрывающееся; она достовернее всего остального на свете, ибо о всем, что нам извне дано, можно спрашивать, есть ли оно или нет; об истинном же бытии нельзя даже спрашивать, есть ли оно, ибо сам вопрос есть уже обнаружение его, и утвердительный ответ здесь предшествует самому вопросу, как условие его возможности. Где-то в глубине нашего собственного существа, далеко от всего, что возможно в мире и чем мир живет и вместе с тем ближе всего остального, в нас самих или на том пороге, который соединяет последние глубины нашего "Я" с еще большими, последними глубинами бытия есть Правда, есть истинное, абсолютное бытие; и оно бьется в нас и требует себе исхода и обнаружения, хочет залить лучами своего света и тепла всю нашу жизнь и жизнь всего мира, и именно это его биение, это непосредственное его обнаружение и есть та неутоленная тоска по смыслу жизни, которая нас мучит. Мы уже не одиноки в наших исканиях, и они не кажутся нам столь безнадежными, как прежде.
VI. ОПРАВДАНИЕ ВЕРЫ
Все "готовое", все существующее вне и независимо от нашей воли и от нашей жизни вообще есть либо мертвое, либо чуждое нам и пригодное разве в качестве вспомогательного средства для на шей жизни. Но смысл жизни должен ведь быть смыслом самой нашей жизни, и он должен быть в ней, принадлежать к ней, он сам должен быть живым. Жизнь же есть действенность, творчество, самопроизвольное расцветание и созревание изнутри, из собственных глубин. Если бы мы могли найти вне нас готовый "смысл жизни", он все-таки нас не удовлетворил бы, не был бы смыслом нашей жизни, оправданием нашего собственного существа. Смысл нашей жизни должен быть в нас, мы сами своею жизнью должны являть его. Поэтому искание его есть не праздное упражнение любознательности, не пассивная оглядка вокруг себя, а есть волевое, напряженное самоуглубление, подлинное. полное труда и лишений, погружение в глубины бытия, невозможное без самовоспитания. "Найти" смысл жизни значит сделать так, чтобы он был, напрячь свои внутренние силы для его обнаружения, более того, для его осуществления. Ибо хотя первое его условие - бытие Бога - есть от века сущая первооснова всего остального, но, так как само это бытие есть жизнь, и так как мы должны приобщиться к нему, Бог же не есть Бог мертвых, но Бог живых, то мы должны через максимальное напряжение и раскрытие нашего существа "искать" смысла жизни и улавливать его в творческом процессе приобретения и приобщения к нему. Поэтому также искание смысла жизни есть всегда борьба за смысл против бессмыслицы, и не в праздном размышлении, а лишь в подвиге борьбы против тьмы бессмыслия мы можем добраться до смысла, утвердить его в себе, сделать его смыслом своей жизни и тем подлинно усмотреть его или уверовать в него. Вера, будучи "вещей обличением невидимых", невозможна без действия; она сама есть напряженное внутреннее действие, которое необходимо находит свое обнаружение в действительном преобразовании нашей жизни; и потому "вера без дел мертва есть".
В этом преобразующем действии, а не в каком-либо теоретическом размышлении, можно найти и последнее разрешение того противоречия между истинной жизнью и всей нашей эмпирической природой, о котором мы уже говорили выше.
Напряженность противоположности между бытием и существованием, между жизнью и ее злым и мнимым подобием каким-то образом выражает само существо нашей жизни, как пути к совершенству. Она должна быть, чтобы быть уничтоженной. Ибо это противоречие, теоретически до конца неустранимое, практически может и не дoлжно быть преодолено.
VII. ОСМЫСЛЕНИЕ ЖИЗНИ
Человеческая личность как бы снаружи замкнута и отделена от других существ; изнутри же, в своих глубинах, она сообщается со всеми ними, слита с ними в первичном единстве. Поэтому, чем глубже человек уходит во внутрь, тем более он расширяется и обретает естественную и необходимую связь со всеми остальными людьми, со всей мировой жизнью в целом. Поэтому, также обычное противопоставление самоуглубления общению поверхностно и основано на совершенном непонимании структуры духовного мира, подлинной, невидимой чувственному взору структуры бытия. Обыкновенно воображают, что люди тогда "общаются" между собой, когда они вечно бегают, со многими встречаются, читают газеты и пишут в них, ходят на митинги и выступают на них, и что, когда человек погружается "в самого себя", он уходит от людей и теряет связь с ними. Это есть нелепая иллюзия. Никогда человек не бывает столь замкнутым, одиноким, покинутым людьми и сам забывшим их, как когда он весь разменивается на внешнее общение, на деловые сношения, на жизнь на виду, "в обществе"; и никто не достигает такого любовного внимания, такого чуткого понимания чужой жизни, такой широты мирообъемлющей любви, как отшельник, молитвенно проникший, через последнее самоуглубление, к первоисточнику мирообъемлющей вселенской жизни и всечеловеческой Любви и живущий в нем, как в единственной стихии своего собственного существа. Нерелигиозный человек может хоть до некоторой степени приблизиться к пониманию этого соотношения, если приглядится к постоянному соотношению между глубиной и широтой во всей сфере духовной культуры вообще: гений -личность, углубленная в себя и идущая своим путем, предуказанным собственными духовными глубинами - оказывается нужным и полезным всем, понятным еще позднейшим поколениям и отдаленным народам, потому что из своих глубин он извлекает общее для всех; а человек, живущий в суете непрерывного внешнего общения с множеством людей, готовый во всем им подражать, быть, "как все", и жить вместе со всеми, знающий только наружную поверхность человеческой жизни, оказывается никчемным существом, никому не нужным и вечно одиноким...
Из этого основного соотношения духовного бытия, по которому наибольшая общность и солидарность находится в глубине, вытекает, что и подлинное, творческое и плодотворное дело совершается тоже только в глубине и что именно это глубокое, внутреннее делание есть общая работа, совершаемая каждым не для себя одного, а для всех. Мы видели, в чем заключается это настоящее, основное дело человека. Оно состоит в действенном утверждении себя в Первоисточнике жизни, в творческом усилии влить себя в Него и Его в себя, укрепиться в нем и тем действенно осуществить смысл жизни, приблизить его к жизни и им разогнать тьму бессмыслия. Оно состоит в молитвенном подвиге обращенности нашей души к Богу, в аскетическом подвиге борьбы с мутью и слепотой наших чувственных страстей, нашей гордыни, нашего эгоизма, в уничтожении своего, эмпирического существа для воскресения в Боге. Обычно люди думают, что человек, творящий или пытающийся творить это дело, либо вообще "ничего не делает", либо, во всяком случае, эгоистически занят только своей собственной судьбой, своим личным спасением и равнодушен к людям и их нуждам. И ему противопоставляют "общественного деятеля", занятого устройством судьбы множества людей или воина, самоотверженно гибнущего за благо родины, как людей, которые действуют, и притом действуют для общей пользы, для блага других. Но все это рассуждение в корне ложно, обусловлено совершенной слепотой, прикованностью сознания к обманчивой, поверхностной видимости вещей.
Прежде всего, что есть подлинное, производительное дело? В области материальной жизни наука о богатстве, политическая экономия, вводит различие между "производительным" и "непроизводительным" трудом. Правда, там это различие весьма относительное, ибо не только те, кто непосредственно "производит" блага, но и те, кто занят их перевозкой, продажей или защитой государственного порядка, словом, все, кто трудится и участвует в общем устроении жизни, одинаково нужны и творят одинаково необходимое дело; и все-таки это различие сохраняет какой-то серьезный смысл, и всем ясно, что если все начнут "организовывать" хозяйство, распределять блага и никто не будет их производить (как это было, напр., одно время, а отчасти и доселе так остается в Советской России), то все будут умирать с голоду. Но в области духовной жизни как будто совершенно утрачено представление о производительном и непроизводительном труде; а здесь оно имеет существенное, решающее значение. Для того, чтобы пропагандировать идеи, для того, чтобы устраивать жизнь в согласии с ними, надо их иметь; для того, чтобы творить добро людям или ради него бороться со злом, надо ведь иметь само добро. Здесь совершенно ясно, что без производительного труда и накопления невозможна жизнь, невозможно никакое проникновение благ в жизнь и использование их. Кто же здесь производит и накопляет? Наши понятия о добре так смутны, что мы думаем, что добро есть "отношение между людьми", естественное качество нашего поведения, и не понимаем, что добро субстанциально, что оно есть реальность, которую мы прежде всего должны добывать, которым мы должны сами обладать, прежде чем начать благодетельствовать им других людей. Но добывает и накопляет добро только подвижник - и каждый из нас лишь в той мере, в какой он есть подвижник и посвящает свои силы внутреннему подвигу. Поэтому молитвенный и аскетический подвиг есть не "бесплодное занятие", ненужное для жизни и основанное на забвении жизни - оно есть в духовной сфере единственное производительное дело, единственное подлинное созидание или добывание того питания, без которого все мы обречены на голодную смерть. Здесь - не праздная созерцательность, здесь - тяжкий, "в поте лица", но и плодотворный труд, здесь совершается накопление богатства; и это есть поэтому основное, существенное дело каждого человека - то первое производительное дело, без которого останавливаются и становятся бессмысленными все остальные человеческие дела. Чтобы мельницы имели работу, чтобы булочники могли печь и продавать хлеб, нужно, чтобы сеялось зерно, чтобы оно всходило, чтобы колосилась рожь и наливалось в ней зерно; иначе мельницы остановятся или будут вертеться пустыми, и нам придется питаться мякиной и лебедой. Но мы без конца строим новые мельницы, которые с шумом машут по ветру крыльями, мы хлопочем об открытии булочных, устраиваем в них порядок получения хлеба, озабочены тем, чтобы никто при этом не обидел другого и забываем лишь о мелочи - о том, чтобы сеять зерно, чтобы поливать ниву и взращивать хлеб! Так социализм заботится о всечеловеческом благополучии, воюя с врагами народа, митингуя, издавая декреты и организуя порядок жизни и при этом не только не заботясь о произрастании хлеба, но тщательно истребляя его и засоряя нивы плевелами; ведь этот хлеб насущный для него есть только усыпляющий "опий", ведь взращивание добра есть пустое дело, которым от безделья занимаются монахи и прочие дармоеды! Так в американском темпе жизни миллионы людей в Америке и Европе суетятся, делают дела, стараются обогатиться, и в итоге все сообща неутомимым трудом создают пустыню, в которой изнемогают от зноя и погибают от духовной жажды. Так, в политической лихорадке митинговые ораторы и газетчики так упорно и неистово проповедуют справедливость и правду, что души и проповедников, и слушателей опустошаются до конца, и никто уже не знает, для чего он живет, где правда и добро его жизни. Все мы, нынешные люди, живем более или менее в таком сумасшедшем обществе, которое существует только, как Россия в годы революции, разбазариванием благ, которые когда-то, в тихих, невидимых мастерских неприметно создали наши предшественники. А между тем, каждый из нас, какое бььиное дело он ни делал, должен был бы часть своего времени затрачивать на основное дело - на накопление внутри себя сил добра, без которых все остальные дела становятся бессмысленными или вредными. Наши политики любят из всего дела св. Сергия Радонежского с одобрением отмечать, что он благословил рать Дмитрия Донского и дал ей двух монахов из своей обители; они забывают, что этому предшествовали десятилетия упорного молитвенного и аскетического труда, что этим трудом были добыты духовные богатства, которыми питались в течение веков и доселе питаются русские люди, и что без него, как указывает проницательный русский историк Ключевский, русские люди никогда не имели бы сил подняться на борьбу с татарами. Мы рвемся воевать со злом, организовывать нашу жизнь, делать настоящее, "практическое" дело; и мы забываем, что для этого нужны прежде всего силы добра, которые нужно уметь взрастить и накопить в себе. Религиозное, внутреннее делание, молитва, аскетическая борьба с самим собой есть такой неприметный основной труд человеческой жизни, закладывающий самый ее фундамент. Это есть основное, первичное, единственное подлинное производительное человеческое дело. Как мы видели, все человеческие стремления, в конечном счете, в последнем своем существе, суть стремления к жизни, к полноте удовлетворенности, к обретению света и прочности бытия. Но именно поэтому, все внешние человеческие дела, все способы внешнего устроения и упорядочения жизни опираются на внутреннее дело -- на осмысление жизни через духовное делание, через взращивание в себе сил добра и правды, через действенное вживание человека в Первоисточник жизни-Бога.
И далее: хотя каждый человек, чтобы жить как в физическом, так и в духовном смысле, должен сам дышать и питаться и не может жить только за счет чужого труда, но из этого не следует, как обычно думают, что невидимое, молчаливое делание есть работа для себя одного, что в нем все люди разобщены друг от друга и заняты каждый только своим эгоистическим делом. Напротив, мы уже видели, что люди разобщены между собой на поверхности и связаны в своей глубине и что поэтому всякое углубление есть тем самым расширение, преодоление перегородок, отделяющих людей друг от друга. Наше отравленное материализмом время совершенно утратило понятие о вселенской, космической или, так сказать, магической силе молитв и духовного подвига. Нам нужны смутные и рискованные чудеса оккультных явлений и спиритических сеансов, чтобы поверить, как в "редкое исключение", что дух действует на расстоянии, что сердца человеческие связаны между собою еще иным способом, чем через действие звуков глотки одного человека на барабанную перепонку другого. В действительности - опыт молитв и духовного подвига не только тысячекратно подтверждает это на частных примерах, но и раскрывает сразу, как общее соотношение - духовная сила всегда сверхъиндивидуальна, и ею всегда устанавливается невидимая связь между людьми. Одинокий отшельник в своей келье, в затворе, не видимый и неслышимый никем, творит дело, сразу действующее на жизнь в целом и затрагивающее всех людей; он делает дело не только более производительное, но и более общее, более захватывающее людей и влияющее на них, чем самый умелый митинговый оратор или газетный писатель. Конечно, каждый из нас, слабых и неумелых рядовых работников в области духовного бытия, не может рассчитывать на такое действие своего внутреннего делания; но, если мы свободны от самомнения, можем ли мы рассчитывать на большие результаты и в области внешнего нашего вмешательства в жизни? Принципиальное же соотношение остается здесь тем же самым; невозможное для людей возможно для Бога, и никто наперед не знает, в какой мере он способен помочь и другим людям своей молитвой, своим исканием правды, своей внутренней борьбой с самим собой. Во всяком случае, это основное человеческое дело действенного осмысления жизни, взращивания в себе сил добра и правды есть не только одиночное дело каждого в отдельности; по самому своему существу, по природе той области бытия, в которой оно совершается, оно есть общее, соборное дело, в котором все люди связаны между собой в Боге, и все - за каждого, и каждый - за всех.
Таково то великое, единственное дело, с помощью которого мы действенно осуществляем смысл жизни и в силу которого в мире действительно совершается нечто существенное именно возрождение самой внутренней его ткани, рассеяние сил зла и наполнение мира силами добра. Это дело - подлинно метафизическое дело - возможно вообще только потому, что оно совсем не есть простое человеческое дело. Человеку здесь принадлежит только работа по уготовлению почвы, произрастание же совершается самим Богом. Это есть метафизический, Богочеловеческий процесс, в котором только соучаствует человек, и именно потому в нем может осуществиться утверждение человеческой жизни на ее подлинном смысле.
Отсюда становится понятной нелепость иллюзии, в которой мы пребываем, когда мним, что в нашей внешней деятельности, в работе, протекающей во времени и соучаствующей во временном изменении мира, мы можем осуществить нечто абсолютное, достигнуть осуществления смысла жизни. Смысл жизни - в ее утвержденности в вечном, он осуществляется, когда в нас и вокруг нас проступает вечное начало, он требует погружения жизни в это вечное начало. Лишь поскольку наша жизнь и наш труд соприкасаются с вечным, живут в нем, проникаются им, мы можем рассчитывать вообще на достижение смысла жизни. Во времени же все раздроблено и текуче; все, что рождается во времени, по слову поэта, заслуживает и погибнуть во времени. Поскольку мы живем только во времени, мы живем и только для времени, мы им поглощены, и оно безвозратно уносит нас вместе со всем нашим делом. Мы живем в части, разъединенной с целым, в отрывке, который не может не быть бессмысленным. Пусть мы, как соучастники мира, обречены на эту жизнь во времени, пусть даже - как это ниже уяснится - мы даже обязаны в ней соучаствовать, но в этой нашей работе мы достигаем и при наибольшей удаче только относительных ценностей и ею никак не можем "осмыслить" нашу жизнь. Все величайшие политические, социальные и даже культурные перемены, в качестве только событий исторической жизни, в составе одного лишь временного мира, не совершают той метафизической, подземной работы, которая нам нужна; не приближают нас к смыслу жизни - все равно, как все наши дела, даже важнейшие и нужнейшие, совершаемые нами внутри вагона поезда, в котором мы едем, ни на шаг не подвигают нас к цели, к которой мы движемся. Чтобы существенно изменить нашу жизнь и исправить ее, мы должны усовершенствовать ее сразу, как целое; а во времени она дана лишь по частям, и, живя во времени, мы живем лишь в малом, преходящем ее отрывке. Работа же над жизнью, как целым, есть работа именно духовная, деятельность соприкосновения с вечным, как сразу целиком данным. Только эта подземная, невидимая миру работа приводит нас в соприкосновение с теми недрами, в которых покоится чистое золото, подлинно нужное для жизни. Единственное дело, осмысляющее жизнь и потому имеющее для человека абсолютный смысл, есть, следовательно, не что иное, как действенное соучастие в Богочеловеческой жизни.
VIII. О ДУХОВНОМ И МИРСКОМ ДЕЛАНИИ
Раз навсегда и незыблемо стоит один итог наших размышлений: для того, чтобы искать и найти абсолютное благо, надо прежде всего отказаться от того заблуждения, которое в относительном и частном усматривает само абсолютное, надо понять бессмысленность всего на свете вне связи с подлинно-абсолютным благом. Как бы часто душа наша, колеблясь между двумя мирами, ни возвращалась к более естественной и легкой для нее мысли, что в богатстве, славе, земной любви или даже в сверхличных благах, таких, как счастие человечества, благо родины, наука, искусство, заключено "настоящее", "реальное" удовлетворение человеческой души, а все остальное есть туманная и призрачная "метафизика", пробуждаясь, она снова понимает и, оставаясь правдивой, не может не понимать, что все это - тлен, суета и что единственное, что ей подлинно нужно, есть смысл жизни, заключенный в подлинной, вечной, просветленной и успокоенной жизни. Относительное и частное всегда останется только относительным и частным, всегда нужно только для чего-то иного - абсолютного - и легко отдается или, по крайней, мере должно отдаваться за него. Эта иерархия ценностей, этот примат цели над средствами, основного над вторичным и производным должен быть незыблемо утвержден в душе раз навсегда и огражден от опасностей затуманивания и колебания, которому он подвергается всегда, когда нами овладевает страсть хотя бы самая чистая и возвышенная страсть. Жизнь осмысливается только отречением от ее эмпирического содержания; твердую, подлинную опору для нее мы находим лишь вне ее; лишь перешагнув за пределы мира, мы отыскиваем ту вечную основу, на которой он утвержден. Пребывая в нем, мы им охвачены и вместе с ним шатаемся и кружимся в бессмысленном вихре.
И все же таким чисто отрицательным выводом мы не можем ограничиться, потому что он был бы односторонним. Ибо смысл жизни, раз найденный, через отречение и жертву, в последней глубине бытия, вместе с тем осмысливает всю жизнь. Царство Небесное, будучи подобно одной жемчужине, за которую охотно отдается все остальное имущество, вместе с тем подобно закваске, которая сквашивает "три меры муки", подобно горчичному зерну, которое вырастает в огромное тенистое дерево. Выражаясь отвлеченно, мы можем сказать: абсолютное отыскивается через противопоставление его относительному, оно - вне и выше последнего; но оно не было бы абсолютным, если бы оно вместе с тем не проникало все относительное и не охватывало его. Никакое земное человеческое дело, никакой земной интерес не может осмыслить жизни, и в этом отношении они все совершенно бессмысленны; но когда жизнь уже осмыслена иным началом своею последней глубиной, то она осмыслена всецело и, следовательно, все ее содержание. В тьме нельзя отыскать свет, и свет противоположен тьме; но свет освещает тьму. Было бы совершенно ложным, противоречащим христианскому сознанию и подлинному строению бытия стремлением оторвать Бога от мира, замкнуться в Боге и оградить себя от мира презрением к нему. Ибо Бог, превосходя мир и будучи сверхмирным, сотворил этот мир и в нем явил Себя; в Боговоплоще-нии Он Сам влил Свои силы в мир, и истина христианства, в которой мы узнали истинное обретение смысла жизни, есть не учение о трансцендентном и отрешенном от мира Боге, а учение о Боговоплощении и Богочеловечестве, о нераздельном и неслиянном единстве Бога и человека, а стало быть, и Бога, и мира (так как существо мира-в человеке). Вся человеческая жизнь, просветленная своей связью с Богом и утвержденная через нее, оправдана; вся она может совершаться "во славу Божию", светло и осмысленно.
И все же здесь остается еще неясность. Сказано ведь: "Царство Мое не от мира сего", "Не любите мира и того, что в мире". Служение Богу ведь и есть отречение от мира, ибо нельзя сразу служить двум господам, Богу и мамоне. Каким же образом возможно мирское служение, оправдание мирской жизни через связь ее с Богом?
Человек по своей природе принадлежит к двум мирам - к Богу и к миру; его сердце есть точка скрещения двух этих сил. Он не может служить этим двум силам сразу и должен иметь только одного господина - Бога. Но Бог есть и Творец мира, и через Бога и в Боге оправдан и мир. Кто может отречься всецело от мира, от всего того в мире, что не согласуется с Богом и не божественно, и идти прямо к Богу, тот поступает праведно, кратчайшим и вернейшим, но и труднейшим путем обретает оправдание и смысл своей жизни. Так идут к Богу отшельники и святые. Но кому это не дано, у того другое предназначение: он вынужден идти к Богу и осуществлять смысл своей жизни сразу двумя путями: пытаться по мере сил неуклонно идти прямо к Богу и взращивать в себе Его силу и вместе с тем идти к Нему через переработку и совершенствование мирских сил в себе и вокруг себя, через приспособление их всех к служению Богу. Таков путь мирянина. И на этом пути необходимо и правомерно возникает та двойственность, в силу которой отречение от мира должно сочетаться с любовным соучастием в нем, с усилием его же средствами содействовать его приближению к вечной правде.
Другими словами, существует истинное и ложное отречение от "мира". Истинное заключается в действительном подавлении в себе мирских страстей, в свободе от них, в ясном и действенно подтверждаемом усмотрении призрачности всех мирских благ. Ложное отречение состоит в фактическом пользовании жизненными благами, в рабстве перед миром и желании вместе с тем не соучаствовать действенно в жизни мира и наружно не соприкасаться с его греховностью. При таком мнимом отречении человек, стараясь воздерживаться от внешнего соучастия в грехах мира, но пользуясь его благами, грешит на самом деле больше, чем тот, кто, соучаствуя в мире и обременяя себя его греховностью, стремится в самом этом соучастии к конечному преодолению греховности. Война есть зло и грех; и монах, и отшельник правы, воздерживаясь от участия в ней; но они правы потому, что они не используют никогда плодов войны, что им не нужно уже само государство, ведущее войну, и все, что дает человеку государство; кто же готов воспользоваться ее плодами, кто еще нуждается в государстве, тот несет ответственность за его судьбу и, греша вместе с ним, менее грешит, чем когда умывает руки и сваливает грех на другого.
Вообще говоря, нужно помнить, что человек праведно свободен от мирского труда и мирской борьбы только в том случае, если он в своей духовной жизни осуществляет еще более тяжкий труд, ведет еще более опасную и трудную борьбу. Как благодать не отменяет закона, но его восполняет, как имеет право не думать о законе лишь тот, кто благодатно осуществит больше, чем требует закон, так и от нравственных обязательств, налагаемых самим фактом нашего участия в жизни, свободен лишь тот, кто сам на себя налагает обязанности еще тягчайшие. Человеческая жизнь по самому своему существу есть труд и борьба, ибо она осуществляется, как мы уже знаем, только через самопреодоление, через действенное свое перевоспитание и усилие впитывания в себя своего божественного первоисточника. Поэтому ложны и неправомерны сентиментально-идиллические вожделения "убежать" от суеты мира, от его забот и тревог, чтобы мирно и невинно наслаждаться тихой жизнью в уединении. В основе этих стремлений лежит невысказанное убеждение, что мир вне меня полон зла и соблазнов, но человек сам по себе, я сам, собственно невинен и добродетелен; на это, исходящее от Руссо убеждение опирается и все толстовство. Но этот злой мир в действительности я несу в самом себе и потому никуда не могу от него убежать; и нужно гораздо больше мужества, силы воли, нужно - как показывает опыт отшельников - преодоление гораздо большего числа искушений или более явственных искушений, чтобы в одиночестве, в себе самом и одними лишь духовными усилиями преодолеть эти искушения. Жизнь отшельника есть не жизнь праздного созерцателя, не тихая идиллия, а суровая жизнь подвижника, полная жестокого трагизма и неведомой нам творческой энергии воли.
Как уже сказано, в подлинном, метафизическом смысле существует у человека только одно-единственное дело - то, о котором Спаситель напомнил Марфе, сказав ей, что она заботится и печется о многом, а лишь единое есть на потребу. Это есть духовное дело - взращивание в себе субстанциального добра…
Никакая, самая энергичная и в других отношениях полезная внешняя деятельность не может быть в буквальном, строгом смысле "благотворной", не может сотворить или осуществить ни единого грана добра в мире; никакая самая суровая и успешная внешняя борьба со злом не может уничтожить ни единого атома зла в мире. Добро вообще не творится людьми, а только взращивается ими, когда они уготовляют в себе почву для него и заботятся об его росте; растет и творится оно силою Божией. Ибо добро и есть Бог. А единственный способ реально уничтожить зло есть вытеснение его сущностным добром; ибо зло, будучи пустотой, уничтожается только заполнением и, будучи тьмой, рассеивается только светом. Подобно пустоте и тьме, зло нельзя никаким непосредственным, на него обращенным способом, раздавить, уничтожить, истребить, ибо при всякой такой попытке оно ускользает от нас; оно может лишь исчезнуть, "как тает воск от лица огня", как тьма рассеивается светом и пустота исчезает при заполнении. В этом подлинном, сущностном смысле добро и зло живут только в глубине человеческой души, в человеческой воле и помыслах, и только в этой глубине совершается борьба между ними и возможно вытеснение зла добром.
Но человек есть вместе с тем телесное, а потому и космическое существо. Его воля имеет два конца: один - внутренний, упирающийся в метафизические глубины, в которых и совершается это истинное, подлинное дело, другой -наружный, проявляющийся во внешних действиях, в образе жизни, в порядках и отношениях между людьми. Эта внешняя жизнь, или жизнь этого, во вне обращенного, наружного конца человеческой воли не безразлична для жизни внутреннего существа души, хотя никогда не может заменить ее и выполнить ее дело. Она играет для этого внутреннего существа души двоякую пособную роль: через ее дисциплинирование и упорядочение можно косвенно воздействовать на внутреннее существо воли, содействовать его работе, а через ее разнуздание можно ослабить внутреннюю волю и помешать ее работе; и, с другой стороны, общие внешние порядки жизни и то, что в ней происходит, может благоприятствовать или вредить духовному бытию человека. В первом отношении можно сказать, что всякое воспитание воли начинается с внешнего ее дисциплинирования и поддерживается им: полезно человеку рано вставать, трудиться хотя бы над ничтожным делом, упорядочить свою жизнь, воздерживаться от излишеств; отсюда -ряд внешних норм поведения, которые мы должны соблюдать сами и к которым должны приучать других; и работа по такому внешнему упорядочению жизни - своей и чужой - косвенно содействует основной задаче нашей жизни. С другой стороны, добро, раз уже осуществленное, проявляется во вне и благодетельно для всей окружающей его среды; зло также существует и обнаруживает себя истреблением, калечением жизни вокруг себя; оно, как магнит, притягивает к себе все вокруг себя и заставляет и его обнаруживаться и портить жизнь, и оно, таким образом, может затруднить и - в меру нашей слабости - сделать невозможной нашу внутреннюю духовную жизнь. Поэтому ограждение добра вовне, создание внешних благоприятных условий для его обнаружения и действия вовне, и обуздание зла, ограничение свободы его проявления есть важнейшее вспомогательное дело человеческой жизни. То и другое есть дело, с одной стороны, права, как оно творится и охраняется государством, дело нормирования общих, "общественных" условий человеческой жизни и, с другой стороны, повседневное дело каждого из нас в нашей личной, семейной, товарищеской, деловой жизни. Итак, внешнее воспитание воли и содействие ее внутренней работе через ее дисциплинирование в действиях и поведении и создание общих условий, ограждающих уже осуществленные силы добра и обуздывающих гибельное действие зла - вот к чему сводится мирское дело человека, в чем бы оно ни заключалось. Идет ли речь о труде для нашего пропитания, о наших отношениях к людям, о семейной жизни и воспитании детей или о наших многообразных общественных обязанностях и нуждах - всюду, в конечном счете, дело сводится или на наше индивидуальное и коллективное, внешнее воспитание, косвенно полезное для нашего внутреннего, свободного духовного перевоспитания, или на работу по ограждению добра и обузданию зла.
Никакие самые суровые кары, вплоть до смертной казни, не уничтожают ни одного атома зла в мире, ибо зло в своем бытии неуловимо для внешних мер; но следует ли из этого, что мы должны давать убийцам и насильникам свободно губить и калечить жизнь и не имеем права их обуздать? Государство, справедливо говорит Вл. Соловьев, существует не для того, чтобы осуществить рай на земле, оно бессильно совершить это; но оно существует, чтобы предупредить осуществление ада на земле. Правы фанатики общественности и политики, когда утверждают, что обязанность каждого гражданина и мирянина заботиться об улучшении общих, общественных условий жизни, действенно бороться со злом и содействовать, хотя бы и с мечом в руках, утверждению добра. Но они неправы, когда думают, что с мечом в руках можно истребить зло и сотворить благо, что сами добро и зло творятся между собой в политической деятельности и борьбе. Добро творится- и только им, его творением, зло истребляется одним лишь духовным деланием и его осуществлением - любовным единением людей. Никогда еще добро не было осуществлено никаким декретом, никогда оно не было сотворенно самой энергичной и разумной общественной деятельностью; тихо и незаметно, в стороне от шума, суеты и борьбы общественной жизни, оно нарастает в душах людей, и ничто не может заменить этого глубокого, сверхчеловеческими силами творимого органического процесса. И никогда зло не было истреблено, как уже указано, никакими карами и насилиями; напротив, всегда, когда насилие мнит себя всемогущим и мечтает действительно уничтожить зло (а не только обуздать его, оградить жизнь от него), оно всегда плодит и умножает зло; свидетельство тому - действие всякого террора (откуда бы он ни исходил и во имя чего бы ни совершался), всякой фанатической попытки истребить зло в лице самих злодеев; такой террор рождает вокруг себя новое озлобление, слепые страсти мести и ненависти. "Аполитизм", пренебрежение к общественной жизни, нежелание мараться соучастием в ней есть, конечно, недомыслие или индифферентизм; а религиозный аполитизм есть лицемерие и ханжество. Политический же фанатизм и рождаемый им культ насилия и ненависти есть слепое идолопоклонство, измена Богу и поклонение статуе кесаря.
Когда человек отдает свою жизнь, как средство, для чего-либо частного, в чем бы оно ни заключалось, когда он служит какой-либо предполагаемой абсолютной цели, которая сама не имеет отношения к его собственной, личной жизни, к интимному и основному запросу его духа, к его потребности найти самого себя в последнем удовлетворении, в вечном свете и покое совершенной полноты, тогда он неминуемо становится рабом и теряет смысл своей жизни. И лишь когда он отдает себя служению тому, что есть вечная основа и источник его собственной жизни, он обретает смысл жизни. Поэтому всякое иное служение оправдано в той мере, в которой оно само косвенно соучаствует в этом единственном подлинном служении Истине, истинной жизни. "Познаете Истину, и Истина освободит вас" освободит от неминуемого рабства, в котором живет идолопоклонник; а идолопоклонствует, по свойству человеческой природы, всякий человек, поскольку он именно не просветлен Истиной.
Есть один, довольно простой внешний критерий, по которому можно распознать, установил ли человек правильное, внутренне-обоснованное отношение к своей внешней, мирской деятельности, утвердил ли он ее на связи со своим подлинным, духовным делом или нет. Это есть степень, в какой эта внешняя деятельность направлена на ближайшие, неотложные нужды сегодняшнего дня, на живые конкретные потребности окружающих людей. Кто весь, целиком ушел в работу для отдаленного будущего, в благодетельствование далеких, неведомых ему, чуждых людей, родины, человечества, грядущего поколения, равнодушен, невнимателен и небрежен в отношении окружающих его, и считает свои конкретные обязанности к ним, нужду сегодняшнего дня, чем-то несущественным и незначительным по сравнению с величием захватившего его дела - тот несомненно идолопоклонствует. Кто говорит о своей великой исторической миссии, и о чаемом светлом будущем и не считает нужным согреть и осветить сегодняшний день, сделать его хоть немного более разумным и осмысленным для себя и своих ближних, тот, если он не лицемерит, идолопоклонствует. И наоборот, чем более конкретна нравственная деятельность человека, чем больше она считается с конкретными нуждами живых людей и сосредоточена на сегодняшнем дне, чем больше, короче говоря, она проникнута не отвлеченными принципами, а живым чувством любви или живым сознанием обязанности любовной помощи людям, тем ближе человек к подчинению своей внешней деятельности духовной задаче своей жизни.
Ибо кто считает основной целью своей деятельности достижение какого-либо определенного внешнего результата, осуществление объективной перемены в устройстве мира, - с одной стороны, должен преувеличивать и значение своего дела, и свои собственные силы и, с другой стороны, ввиду шаткости и слепоты в течение всех земных дел никогда не уверен в успехе и тем ставит свою жизнь в зависимость от условий, над которыми его воля не властна. Лишь тот, кто живет в вечном и задачу своей деятельности видит в возможно большем действенном обнаружении вечных сил независимо от их внешнего успеха и объективного результата, кто живет в сознании, выражаемом французской поговоркой: fais се que dois, advienne се que pourra, - живет в душевном покое, и в своем внешнем делании не отрывается от внутреннего корня своего бытия, от основного, внутреннего своего делания, направленного на укрепление этого корня.
Таким образом, внешнее, мирское делание, будучи производным от основного, духовного делания и им только и осмысляясь, должно стоять в нашей общей духовной жизни на надлежащем ему месте, чтобы не было опрокинуто нормальное духовное равновесие. Силы духа, укрепленные и питаемые изнутри, должны свободно изливаться наружу, ибо вера без дел мертва; свет, идущий из глубины, должен озарять тьму во вне. Но силы духа не должны идти в услужение и плен к бессмысленным силам мира, и тьма не должна заглушать вечного Света.
                * * *

Майкл Ньютон
Предназначение души (Жизнь между жизнями)
(Фрагменты из книги)

               Глава 1. Мир Душ.
В
 момент смерти наша душа выходит из физического тела. Если душа достаточно старая и имеет опыт многих прошлых воплощений, она сразу понимает, что освободилась, и отправляется "домой". Эти продвинутые души не нуждаются в том, чтобы их кто-то встречал. Однако большую часть душ, с которыми я работал, встречают за пределами астрального плана Земли их Проводники. Молодая душа или душа умершего ребенка может чувствовать себя немного дезориентированной - пока кто-нибудь не встретит ее на уровне, близком к земному. Есть души, которые решают на какое-то время остаться на месте своей физической смерти. Но большинство желает сразу же покинуть это место. Время не имеет значения в Мире Душ. Души, покинувшие тело, но желающие успокоить находящихся в горе близких или имеющие еще какие-то причины остаться некоторое время вблизи места их смерти, не ощущают течения времени. Оно становится просто настоящим временем для души - в противоположность линейному времени.
По мере удаления душ от Земли они замечают все более и более усиливающееся сияние света вокруг себя. Некоторые в течение непродолжительного времени видят сероватых оттенков мглу и описывают это, как прохождение через туннель или некие врата. Это зависит от скорости оставления тела и передвижения души, что, в свою очередь, связано с ее опытом. Ощущение влекущей силы, исходящей от наших проводников, может быть мягким или сильным - в зависимости от зрелости души и ее способности к быстрым переменам. В первые моменты после выхода из тела все души попадают в зону "тонкой облачности", которая вскоре рассеивается, и души могут видеть вокруг на большие расстояния. Именно в этот момент обычная душа замечает форму тонкой энергии, духовное существо, приближающееся к ней. Это существо может быть ее любящим духовным другом, или их может быть двое, но чаще всего это наш Проводник. Если нас встречают супруг (супруга) или друг, которые умерли раньше нас, наш Проводник находится неподалеку, чтобы душа могла осуществить этот переход. За все годы моих исследований мне не попадался ни один субъект (пациент), которого бы встречали такие религиозные существа как Иисус или Будда. Все же дух любви Великих Учителей Земли исходит от каждого личного Проводника, который приставлен к нам.
К тому времени, когда души возвращаются в то место, которое они называют домом, земной аспект их существа меняется. Их больше не назовешь людьми в том смысле, в котором мы обычно представляем себе человеческое существо со специфическими эмоциями, характером и физическими особенностями. Например, они не горюют о своей недавней физической смерти так, как переживают их близкие. Именно наша душа делает нас людьми на Земле, но вне нашего физического тела мы больше не являемся Homo sapiens. Душа настолько величественна, что это не поддается описанию. Я склонен определять душу как разумную, сияющую форму энергии. Душа сразу же после смерти неожиданно ощущает пере мену, потому что она больше не отягощена владеющим ею временным телом с мозгом и центральной нервной системой. Кто-то привыкает к новому состоянию быстрее, а кто-то медленнее.
Энергия души способна делиться на идентичные части, подобно голограмме. Она может одновременно жить в разных телах, хотя такое встречается реже, чем об этом пишется. Однако, благодаря этой способности души, часть нашей световой энергии всегда остается в Мире Душ. Поэтому возможно увидеть свою мать, вернувшись туда из физического мира, даже если она умерла тридцать земных лет назад и уже воплотилась на Земле в другом теле.
Переходный период (период координации), который мы проводим вместе со своими Проводниками, прежде чем присоединиться к нашему духовному сообществу или группе, различается у разных душ и у одной и той же души в промежутках между ее разными жизнями. Это спокойный период, когда мы можем получить какие-то рекомендации или выразить всевозможные свои переживания по поводу только что закончившейся жизни. Этот координационный период предназначен для начального просмотра, сопровождающегося мягким зондированием души, проверкой, которую осуществляют очень проницательные и заботливые Учителя-Проводники.
Встреча-обсуждение может быть более или менее длительной, что зависит от конкретных обстоятельств - от того, что было или не было за вершено душой согласно ее жизненному контракту. Просматриваются также особые кармические вопросы, хотя они будут обсуждаться позже подробнейшим образом уже в кругу нашей духовной группы. Энергия некоторых вернувшихся душ не сразу отправляется назад в их духовную группу. Это те души, которые были загрязнены в своих физических телах из-за участия в актах злой воли. Существует разница между проступками или преступлениями, совершенными без сознательного желания причинить боль кому-то, и действиями, заведомо злыми. Степень ущерба, причиненного другим людям в результате таких недобрых действий, начиная от каких-то мелких проступков и кончая злостными преступлениями, просматривается и высчитывается очень внимательно.
Те души, которые были замешаны в злых делах, отправляются в специальные центры, которые некоторые пациенты называют "центрами интенсивного ухода". Здесь, как они рассказывают, их энергия реконструируется или демонтируется и снова собирается в одно целое. В зависимости от природы их проступков, эти души могут быть довольно быстро возвращены на Землю. Они могут принять справедливое решение стать в следующей жизни жертвами злых действий других людей. Но все же, если их преступные действия были в прошедшей жизни длительными и особо жестокими по отношению ко многим и многим людям, это может свидетельствовать о наличии некоей модели злостного поведения. Такие души на долгое время погружаются в одинокое существование в духовном пространстве - возможно, на тысячу земных лет. Руководящим принципом Мира Душ является то, что жестокие проступки всех душ, сознательные или непреднамеренные, необходимо загладить в той или иной форме в будущей жизни. Это не считается наказанием или даже штрафом, а, скорее, возможностью кармического развития. Для души не существует ада - разве что на Земле.
Некоторые жизни настолько трудные, что душа возвращается домой очень уставшей. Несмотря на процесс восстановления и обновления энергии, организованный нашими Проводниками, которые соединяют свою энергию с нашей у входа в Мир Душ, наш энергетический потенциал может все-таки оставаться слишком истощенным. В таких случаях для вновь прибывшей души требуется не столько радостное приветствие, сколько отдых и уединение. И действительно, многие души, желающие отдохнуть, имеют такую возможность до того, как воссоединиться со своей духовной группой. Наша духовная группа может быть шумной или тихой, но она с уважением относится к тому, через что мы прошли в течение последнего воплощения. Все группы ждут возвращения своих друзей каждая по-своему, но всегда с глубокой любовью и братскими чувствами.
Возвращение домой - это радостный промежуток времени, особенно если в последнем физическом воплощении душа не имела достаточно большой кармической связи со своими близкими по духу друзьями.
Большинство моих субъектов рассказывают мне о том, что их встречали с объятиями, смехом и шутками, что, по-моему, является характерным признаком жизни в Мире Душ.
Особо экспрессивные группы, тщательно готовящиеся к торжественной встрече возвращающейся души, могут приостановить всю свою остальную деятельность. Вот что рассказал мне один мой субъект (пациент) о том, как его встречали:
После моей последней жизни моя группа устроила великолепный вечер с музыкой, вином, танцами и пением. Они сделали все в духе классического римского празднества с мраморными залами, тогами и со всеми теми экзотическими декорациями, которые преобладали во многих наших совместных жизнях в древнем мире. Мелисса (главная духовная подруга) ожидала меня, воссоздавая тот век, который больше всего мог напомнить мне о ней, и, как всегда, выглядела блистательно.
В такие группы духовных единомышленников входят от трех до двадцати пяти членов - в среднем, около пятнадцати. Иногда души близ находящихся групп могут изъявить желание установить контакты между собой. Часто это относится к более старым душам, имевшим много друзей из других групп, с которыми они имели общение за сотни своих прошлых жизней. Итак, возвращение домой может происходить двояким образом. Возвращающуюся душу могут сразу встретить несколько душ прямо у входа и затем предоставить Проводнику, который помогает ей пройти через предварительную координирующую подготовку. Чаще всего родственная группа ожидает, пока душа по-настоящему вернется к ней. Эта группы может находиться в некоей аудитории или на ступеньках храма, или рас положиться в саду, или же возвращающаяся душа может встретиться со многими группами. Души, проходя мимо других сообществ по пути к своему месту назначения, часто отмечают, что другие души, с которыми они общались в прошлых жизнях, узнают их и приветствуют их, улыбаясь или махая рукой.
То, как субъект видит свою группу, окружающую обстановку, зависит от состояния продвинутости души, хотя воспоминания о царящей там атмосфере учебного класса всегда бывают очень отчетливыми. В Мире Душ ученический статус зависит от уровня развития души. Один тот факт, что душа воплощалась со времен Каменного Века, еще не значит, что она достигла высокого уровня. В своих лекциях я часто привожу пример одного пациента, которому понадобилось 4 тысячи лет воплощений, чтобы, в конце концов, преодолеть чувство зависти. Я могу сообщить, что в настоящее время он уже не завистливый человек, но в преодолении собственной нетерпимости он недалеко ушел. Некоторым ученикам требуется больше времени, чтобы пройти определенные уроки, - также как и на школьных уроках на Земле. С другой стороны, все высоко продвинутые души являются старыми - в смысле богатства знания и опыта.
В "Путешествии душ" я дал приблизительную классификацию душ, выделив три общие категории, такие как: начинающие, средние и про двинутые, и привел конкретные примеры каждой, раскрывая в то же время некоторые тонкие нюансы развития внутри этих категорий. В основном, группа душ состоит из существ приблизительно одного уровня развития, хотя каждая может иметь свои сильные и слабые стороны. Эти качества обеспечивают определенное равновесие в группе. Души помогают друг другу понять информацию и опыт, полученные в их прошлой жизни, а также просмотреть, как, находясь в том физическом теле, они использовали чувства и эмоции, непосредственно связанные с этим опытом. Группа критически разбирает каждый аспект жизни, вплоть до того, что какие-то эпизоды разыгрываются членами группы - для более ясного понимания. К тому времени, когда души достигают среднего уровня, они начинают концентрироваться на тех основных сферах и интересах, в которых были продемонстрированы определенные навыки. Мы рассмотрим это более глубоко в последующих главах.
Другим очень существенным аспектом моих исследований было установление цвета различных энергий, которые проявляются душами в Мире Душ. Цвета имеют отношение к уровню продвинутости души. Используя эту информацию, которая собиралась постепенно на протяжении многих лет, можно судить о продвижении души, а также о том, что за души окружают нашего субъекта в то время, когда он находится в состоянии транса, Я обнаружил, что, как правило, чисто белый цвет указывает на более молодую души по мере продвижения энергия души приобретает более насыщенный цвет - переходя в оранжевый, желтый и, в конечном итоге, в синие цвета. Вдобавок к этому основному цвету ауры в каждой группе имеется легкое смешанное сияние различных оттенков, характерных для каждой души.
Для разработки более удобной системы я выделил этапы развития души, начиная с I уровня начинающих - через различные стадии обучения - до VI уровня Мастера. Эти высокоразвитые души имеют насыщенный цвет индиго. Я не сомневаюсь, что есть еще более высокие уровни, но у меня нет информации о них, поскольку я имел дело с людьми, которые все еще воплощаются на Земле. Честно говоря, мне не очень нравится определять местоположение души словом "уровень", потому что этот ярлык затемняет разнообразие особенностей развития душ на каждом особом этапе. Несмотря на эти мои сомнения, сами субъекты использовали слово "уровень" при описании своей ступени на лестнице познания или обучения. Они также проявляют значительную скромность, говоря о своих достижениях. Независимо от моей оценки, никто из пациентов не проявлял склонности заявлять о себе как о продвинутой душе. Хотя в своем обычном состоянии контролируемого сознания (не находясь под гипнозом) они были менее сдержаны в своих оценках.
Во время гипноза, находясь в состоянии сверхсознания, мои субъекты рассказывают мне, что в Мире Душ ни на одну душу не смотрят как на менее развитую или менее ценную, чем какая-либо другая душа. Все мы находимся в процессе трансформации, обретения некоего более значительного и высокого, чем сейчас, состояния просветления. Каждый из нас считается обладающим уникальной квалификацией, способным внести свой вклад в целое - не важно, насколько тяжело мы боремся, осваивая свои уроки. Если бы это было не так, мы бы, прежде всего, не были созданы.
На основании того, что я рассматриваю цвета степеней продвинутости, различные уровни развития, различные аудитории, Учителей и обучающихся, можно было бы легко сделать вывод о том, что в Мире Душ существует определенная иерархия; Подобное заключение было бы совершенно ошибочным судя по свидетельствам моих пациентов. Если и существует какая-либо иерархия в духовном мире, то это касается скорее ментального сознания. Мы же склонны судить по существующей на Земле системе авторитетов, для которой характерна борьба за власть, подсиживание и использование системы жестких правил внутри иерархической структуры. Определенно, в Мире Душ есть структура, но она существует в глубинах возвышенных матричных форм сострадания, гармонии, этики и морали, которые совершенно не похожи на то, что мы практику ем на Земле. По моему опыту, в Мире Душ есть также необъятный своего рода "централизованный отдел кадров", учитывающий задачи, задания и предназначение душ. Однако здесь существует система таких ценностей, как невероятная доброта, терпимость, терпение и абсолютная любовь.
Сообщая мне о подобных вещах, мои субъекты смиренно принимают сам процесс.
Тем не менее, все мои субъекты считают, что в прошлом у них были неограниченные возможности выбора и что так и будет продолжаться в будущем. Продвижение душ через принятие личной ответственности предполагает не изменения в статусе или степени власти, а выявление возможностей. Они свидетельствуют о честности, чистоте и личной свободе, всегда и везде имевшей место в их жизни между жизнями.
В Мире Душ нас не заставляют снова воплощаться или участвовать в групповых проектах. Если души хотят уединиться, они могут это сделать. Если они не хотят брать на себя все более и более сложные задания, это их желание также уважается. Один субъект рассказывал мне: "Я прожил много легких жизней, и мне это нравится, потому что я не очень-то хотел тяжело трудиться. Но скоро это изменится. Мой Проводник говорит: "Мы готовы тогда, когда готов ты". В действительности, там у нас настолько большая свобода воли, что, если мы не готовы по той или иной причине покинуть астральный план Земли после смерти, наши Проводники позволят нам оставаться там до тех пор, пока мы не окажемся готовыми к возвращению домой".
Я надеюсь, что эта книга покажет, что у нас имеется большой выбор, как в самом Мире Душ, так и за его пределами. Что для меня совершенно очевидно в отношении этих вариантов выбора, это наличие у большинства душ сильного желания оправдать доверие, оказанное им. Ожидается, что мы будем совершать ошибки в этом процессе. Попытки продвижения вперед, по направлению к высшей благости и к соединению с Источником, который создал нас, является первоочередным мотивом душ. Души испытывают чувство смирения, когда им дается возможность воплотиться в физической форме.
Меня неоднократно спрашивали, видели ли мои субъекты Источник Творения во время своих сеансов. Во Введении, я уже говорил, что мое продвижение вверх к истоку, или Источнику, ограничивалось тем, что я работал с людьми, которые все еще воплощаются на Земле. Упоминая о "времени соединения", продвинутые субъекты говорят, что в будущем они присоединятся к "Самым Священным Существам". В этой сфере интенсивного фиолетового света есть всем известное Присутствие. Что это означает - я не могу сказать, но я знаю, что Присутствие ощущается, когда мы предстаем перед нашим Советом Старейших. Раз или два между жизнями мы посещаем эту группу Высших существ, которые на порядок и более, выше наших Учителей-Проводников. В своей первой книге я приводил пару примеров таких встреч. В данной книге я более подробно остановлюсь на наших посещениях этих Великих Учителей, встречаясь с которыми, я ближе всего подступаю к Творцу. Это потому, что именно здесь душа познает высший источник божественного знания. Мои пациенты называют эту энергию "Присутствием".
Совет Старейших не является ни собранием судей, ни заседанием суда, на котором души допрашиваются и приговариваются к тому или иному наказанию за проступки, хотя я должен допустить, что иногда кто-нибудь нет-нет да сообщает мне о том, что посещение Совета напоминает ему вызов в кабинет директора школы. Члены Совета хотят поговорить с нами о наших ошибках и о том, что мы можем сделать, чтобы исправить негативное поведение в своей следующей жизни.
Именно здесь начинается обсуждение подходящего тела для нашей следующей жизни. Когда приближается время нового рождения, мы отправляемся в пространство, где просматривается некоторое количество возможных физических форм, которые могли бы лучше всего подойти нам для осуществления наших целей. Здесь мы имеем возможность заглянуть в будущее и проверить различные тела, прежде чем сделать оконча тельный выбор. Души добровольно выбирают менее совершенные тела и более трудные жизни, чтобы отработать кармические долги или поработать над другими аспектами урока, с которым они не совсем справились в своем прошлом. Большинство душ принимают то тело, которое им здесь предлагается, но душа может и отказаться, и даже отложить свою реинкарнацию. Тогда душа может также попросить о том, чтобы в этот промежуток времени отправиться пока на какую-нибудь другую физическую планету. Если мы соглашаемся со своим новым "распределением", то нас, как правило, посылают в класс предварительной подготовки, чтобы напомнить нам об определенных ключевых правилах, знаках и указателях в предстоящей жизни, особенно для тех моментов, когда мы встретимся с нашими важными родственными душами.
Наконец, когда подходит срок нашего возвращения, мы прощаемся со своими друзьями (говорим им: "До встречи!") и препровождаемся в пространство, откуда души отправляются в свое очередное путешествие на Землю. Души входят в назначенное им тело в утробе своей будущей матери примерно на четвертом месяце ее беременности, так что в их распоряжении уже имеется достаточно развитый мозг, которым они могут пользоваться до момента своего появления на свет. Находясь в позе эмбриона, они все же способны мыслить как бессмертные души, привыкая к особенностям работы мозга и к своему новому, второму Я. После рождения память блокируется, и душа соединяет бессмертные свои качества с преходящим человеческим умом, что порождает комбинацию черт новой личности.
Что касается методологии, я могу посвятить час или около того дли тельной визуализации субъектом образов леса или морского берега, затем я возвращаю его в детские годы. Я подробно расспрашиваю его о таких вещах, как мебель в его доме, когда субъекту было двенадцать, его люби мая одежда в десять лет, любимые игрушки в семь и самые ранние воспоминания, относящиеся к возрасту от трех до двух дет. Все это мы проделываем прежде, чем я погружаю пациента в период внутриутробного раз вития, задаю кое-какие вопросы и затем направляю его в его прошлую жизнь для ее краткого обзора. Подготовительная стадия нашей работы завершается к тому моменту, когда пациент, уже пройдя через сцену смерти в той жизни, достигает врат в Мир Душ. Непрерывный гипноз, углублявшийся в течение первого часа, усиливает процесс высвобождения, или отстранения субъекта от его земной среды. Ему также приходится подробно отвечать на многочисленные вопросы о своей духовной жизни. Это занимает еще два часа.
У субъектов, выходящих из состояния транса после того, как они ментально побывали "дома", в Мире Душ, наблюдается выражение благоговения на лице, которое гораздо более значительно, чем, если бы они только что прошли через опыт регрессии в прошлую жизнь. Например, один пациент рассказывал мне; "Дух представляет собой многогранный и сложный флюид, который я не в состоянии описать адекватным образом". Многие мои пациенты пишут мне о том, что созерцание их собственного бессмертия изменило их жизнь. Вот образец такого письма:
"Я обрел неописуемое чувство радости и свободы, узнав о своей истинной сущности. Поразительно то, что это знание было в моем уме все время. Встреча с моими Учителями, которые никоим образом не судили меня, погрузила меня в удивительное состояние радужного света. Открытие, которое я сделал, заключалось в том, что единственной вещью, истинно важной в этом материальном мире, является образ нашей жизни и то, как мы относимся к другим людям. Наши жизненные обстоятельства и положение не имеют никакого значения по сравнению с нашим состраданием и принятием других. Теперь у меня есть знание, а не просто ощущение относительно того, почему я здесь нахожусь и куда я пойду после смерти".
Существует много дверей, ведущих к истине. Мои истины - результат накопления великой мудрости множества людей, которые обогащали мою жизнь на протяжении многих лет, становясь моими пациентами. Если мои утверждения противоречат вашим установкам, вере или вашей личной философии, пожалуйста, возьмите из этого то, что подходит вам, и отбросьте остальное.

Глава 2. Смерть, горе и успокоение.

Отказ и принятие.
Потеря любимого человека - это одно из тяжелейших жизненных испытаний. Хорошо известно, что в процессе преодоления горя из-за утраты человек проходит через первоначальный шок, затем он отказывается принять ужасный факт, испытывает чувство гнева, впадает в депрессию и впоследствии так или иначе смиряется. Каждая из этих стадий эмоциональных переживаний может иметь различную степень интенсивности и длиться месяцы или целые годы. Потеря того, с кем мы имели глубокую связь, может привести нас к такому отчаянию, что кажется, будто мы находимся в бездонной яме, выбраться из которой невозможно, потому что смерть представляется нам концом всего.
На Западе убеждение в том, что со смертью все кончается, является препятствием к исцелению. У нас динамическая культура, в которой возможность потери личностной природы представляется немыслимой. Смерть в любящей семье сродни тому, когда удачно поставленный спектакль срывается из-за потери одного из главных исполнителей. Партнеры по спектаклю испытывают затруднения, приходится вносить изменения в сценарий. Попытки каким-то образом заполнить образовавшуюся пустоту, так или иначе, оказывают влияние на игру оставшихся актеров. Здесь имеет место дихотомия - противоречивая ситуация, потому что, находясь в Мире Душ и готовясь к следующей жизни, души смеются, репетируя свою роль в будущем большом спектакле на Земле. Они знают, что все роли временны.
В нашем обществе не принято готовится к смерти в течение жизни, потому что это - нечто такое, что мы не можем изменить. Страх смерти начинает нас гнести, только когда мы стареем. Он всегда присутствует, таясь где-то в сумрачной тени, независимо от наших представлений о том, что нас ожидает после смерти. Обсуждая жизнь после смерти на своих семинарах, я с удивлением обнаружил, что многие люди, придерживающиеся традиционных религиозных взглядов, больше всего боятся смерти.
Одним из наиболее существенных аспектов моей работы с Миром Душ является выяснение - с точки зрения отошедших душ, - как переживается смерть и как души пытаются успокоить тех близких, кто остался на Земле. В этой главе я надеюсь доказать, что то, что вы чувствует глубоко внутри себя после утраты близкого человека, вовсе не вымысел. Личность, которую вы любите, в действительности не уходит. Помните также то, что я говорил в предыдущей главе о двойственности души. Часть вашей энергии остается в Мире Душ, когда вы воплощаетесь в физическом мире. Когда ваш близкий снова возвращается домой, в Мир Душ, та часть вашей энергии, которая находится там, уже ждет его. Эта ваша энергия хранится там для воссоединения с возвращающейся душой. Одним из важных откровений, которые я получил в ходе моих исследований, было то, что родственные души никогда по-настоящему не расстаются.
В последующих разделах раскрываются определенные методы, к которым прибегают души, чтобы общаться с теми, кого они любят. Эти способы и приемы душа может начать применять сразу после своей физической смерти, и они могут быть очень сильными. Тем не менее, отошедшая душа озабочена также тем, чтобы отправиться дальше - домой, так как земной план истощает энергию. После смерти душа неожиданно высвобождается, получает свободу. Но если нам нужно, души могут регулярно вступать в контакт с нами прямо из Мира Душ.
Спокойные размышления и медитация могут дать вам более тонкую восприимчивость по отношению к отошедшей душе и поднять ваше сознание до уровня большего осознания. Нет необходимости в словесном общении. Просто устраните блоки сомнения и откройте свой ум, допустив возможность присутствия того, кого вы любите, и это поможет вам оправиться от горя.
Души, пытающиеся успокоить живущих, ищут те участки, которые наиболее восприимчивы к их энергии. Энергетический поток начинает исцелять, когда устанавливается связь, соединяющая два ума - отправителя и получателя энергии - в телепатическом контакте.
Соединение с телом страдающего человека при помощи передачи мысли является соматическим, если методы физиологические. Они включают в себя легкие прикосновения к органам тела, вызывающие определенные эмоциональные реакции, которые могут проявляться через чувства и ощущения. Умело направленные лучи энергии могут вызвать зри тельные, звуковые, вкусовые и обонятельные образы умершего. Вся эта затея с узнаванием отошедшей души предназначена для того, чтобы убедить человека, находящегося в горе, что личность, которую он любит, все еще жива. Цель соматического прикосновения позволить убитому горем человеку примириться с потерей, обретя понимание, что отсутствие - это лишь изменение реальности, и оно не окончательно. И можно надеяться, что это поможет человеку вернуться к нормальной жизни и конструктивно продолжить свой жизненный путь.
Один из основных способов, с помощью которых только что отошедшая душа устанавливает контакт с людьми, которые любят ёе, это проникновение в их сон. Горе, которое поглощает сознательный ум, на время отодвигается на задний план в наших мыслях, когда мы спим. Даже если наш сон прерывист, не осознающий ум более открыт для получения ин формации. К сожалению, человек, находящийся в горе, слишком часто пробуждается ото сна, который мог содержать послание, и позволяет ему ускользнуть из памяти, не пытаясь как-то запомнить или записать что-нибудь. Либо образы и символы, которые он видел во сне, ни о чем ему не сказали в то время, либо эпизод сновидения стерся, если, например, человек увидел себя вместе с умершим и решил, что он выдает желаемое за действительное.
Один из самых стрессовых периодов в нашей жизни - это период горестных переживаний, когда, теряя любимого человека, мы думаем, навсегда утрачиваем его любовь. Почти единственное облегчение от гнетущего горя мы получаем во время сна. Мы отправляемся спать, испытывая страдание, и пробуждаемся с той же болью, однако в промежутке происходит нечто загадочное. Иногда мы просыпаемся с новой идеей относительно первых шагов, которые необходимо предпринять, чтобы справиться с нашей потерей. Решение проблем во время сновидений является процессом ментальной инкубации, который называют процедурным, поскольку в это время появляются образы, подсказывающие нам пути дальнейшего продвижения. Исходят ли эти прозрения от кого-то еще, кроме нас самих? Если сон получает духовное развитие, то он, воз можно, был "сплетен" существами, посетившими нас, чтобы помочь нам преодолеть наше душевное страдание.
В наших духовных снах принимают участие наши Гиды, Учителя и родственные души, которые приходят как посланцы, чтобы помочь нам принять решения. Нет надобности жестоко страдать, чтобы получать такого рода помощь. Во время этих духовных сновидений оживают также наши воспоминания об опыте, который мы имели в других физических и ментальных мирах, в том числе в духовном мире, или в Мире Душ. Кому из Вас не снилось, что он летает или без труда плавает под водой? Я обнаружил, что у некоторых моих пациентов эти мифические воспоминания содержат информацию об их прошлых жизнях в качестве разумных существ, обитавших в небе или под водой на других планетах. Часто такого рода фрагменты сновидений дают нам метафорический ключ к сравнению наших прошлых жизней с текущей. Природа нашей бессмертной души не очень меняется от тела к телу, поэтому эти сравнения не представляются чем-то из ряда вон выходящим. Некоторые из наших величайших откровений приходят из фрагментов снов, отражающих события, места или особенности поведения, относящиеся к опыту, который мы уже имели до получения нашего нынешнего тела.
В главе 1 я вкратце коснулся подготовительного класса, который мы посещаем в Мире Душ, прежде чем начать новую жизнь. О нем более подробно рассказано в моей первой книге, но я упоминаю его здесь по тому, что этот опыт имеет отношение к нашим снам. Этот класс организован для того, чтобы души могли в будущем узнать людей и события. Во время нашей подготовки к новой инкарнации Учитель снова повторяет для нас важные аспекты нашего нового жизненного контракта. Встреча и общение с душами из нашей группы и из других сообществ, которые примут участие в нашей будущей жизни, являются неотъемлемой частью подготовительного класса.
Воспоминания об этом подготовительном классе могут быть оживлены в наших снах, и это зажгло бы огонек света во тьме отчаяния, особенно когда из жизни уходит наша важнейшая родственная душа. Юнг сказал: "Сны представляют собой подавленные желания и страхи, но в них также могут проявляться неизбежные истины, которые не являются иллюзиями или дикими фантазиями". Иногда эти истины преподносятся нам во время наших снов в форме метафорических головоломок и первичных образов (архетипов). В обществе получили распространение определенные сновидческие символы, и многие сонники содержат эти предвзятые, общепринятые установки. Каждый человек должен использовать свою собственную интуицию, чтобы разобраться в значении сна.
Австралийские аборигены, культура которых имеет десятитысячелетнюю историю, верят, что время сна - это реальное время, связанное с объективной реальностью. Наше восприятие во время сна часто столь же реально, как и наши переживания после пробуждения. Для душ, пребывающих в Мире Душ, существует только настоящее время. Независимо от того, когда физически ушла из Вашей жизни личность, которую Вы любили, она хочет, чтобы Вы сознавали, что она все еще существует сейчас, в настоящей реальности.
Души, которые действуют через сны и с которыми я вступал в контакт, входят в сновидение двумя различными способами.
1. Изменение сновидения. Обладающая определенными навыками развоплотившаяся душа входит в ум спящего и частично изменяет уже существующий сон. Я бы назвал этот метод "методом вклинивания", когда душа вступает, как актер, в действие в процессе развития игры, так что спящий не замечает изменения "сценария". Именно таким образом действовала Сильвия в отношении своей матери. Она дождалась наиболее подходящего момента сновидения, чтобы войти в него и мягко подстроиться. Хотя эти манипуляции могут показаться трудными, для меня совершенно очевидно, что второй вариант гораздо сложнее.
2. Создание сновидения. В этих случаях душа должна с самого начала создать и полностью внедрить новый сон - выткать образы сновидения таким образом, чтобы их смысловое значение отвечало поставленной цели. Сцены в уме спящего формируются или изменяются с целью передачи ему послания. Я воспринимаю это как акт помощи и любви. Если "вживление" сновидения совершено недостаточно искусно и сновидение не имеет смысла, спящий продолжает спать, а после пробуждения помнить лишь разрозненные фрагменты сна или вообще ничего не помнит.
Если душам трудно проникнуть в ум выбитого из колеи взрослого, они могут обращаться к детям как к посредникам в передаче их посланий. Дети более восприимчивы к душам, потому что они не ограничены со мнениями и не сопротивляются сверхъестественным явлениям. Часто ребенок, выбранный в качестве посредника, является членом семьи умершего. Это очень помогает душе, пытающейся вступить в контакт с оставшимися на Земле родственниками, особенно если все происходит в од ном и том же доме.
Контакт через знакомую обстановку.
может показаться, что душа умершего, однажды соприкоснувшись с теми, кто ее любит, затем уходит в Мир Душ, больше не пытаясь устанавливать контакт с ними. Некоторые люди чувствуют присутствие души умершего близкого человека не сразу после его смерти, а некоторое время спустя. Те из них, которые после периода горестных переживаний достигают стадии большей открытости и восприимчивости, могут обрести утешение, узнав, что те, кого они любили, все еще держат их в поле своего внимания. Хотя есть и такие, кто так ничего никогда и не улавливает.
Души не так легко отказываются от нас. Один из методов, с помощью которого они соприкасаются с людьми, это окружающая обстановка, которая несет в себе память о них для оставшихся на Земле близких. Подобные контакты могут быть эффективными для тех умов, которые закрыты для всех других форм общения с душами умерших.
В то время как души мужей могут использовать машины или спортивные принадлежности, чтобы напомнить своим супругам о себе, жены, как я заметил, часто обращаются к предметам, связанным с садом. Другой пациент рассказывал мне о том, как его жена воспользовалась посадкой дуба, чтобы установить контакт с ним. Еще до нашей встречи этот чело век писал мне: "Даже если то, что случилось со мной, не исходило от моей жены разве это важно? Главное то, что каким-то образом я использую эмоциональную энергию, производимую моими чувствами, что она была со мной, чтобы активизировать мои внутренние ресурсы, которые прежде не были доступны. Я больше не чувствую себя в темной бездне, куда не доходит сияние света".
В разговорах с людьми о подобном опыте, который некоторые называют мистическим, важно учитывать возможности духовного источника. Если мы можем вводить себя в чрезвычайно содержательное эмоциональное состояние в период горестной утраты, мы можем также и исцелить свое внутреннее Я, и узнать о нем много нового.
Души могут контактировать с нами через идеи.
Незнакомцы в качестве посланцев.
Когда мы страдаем об отсутствующих людях, которых мы любим, они могут прийти к нам мистическим образом - часто, когда наш ум свободен и не погружен в альфа-состояние. Принимайте такие моменты как, послания "оттуда" и позвольте им, поддержать Вас.
Ангелы и другие небесные существа.
В последние годы наблюдается возрождение популярности "ангельской" темы. Римская католическая церковь определяет ангелов как духовных, разумных, бестелесных существ, которые являются слугами и посланниками Бога. Христианская церковь считает, что эти существа ни когда не воплощались на Земле. Мы представляем ангелов облаченными в белое, с крыльями и сиянием теологические образы, которые дошли до нас из Средних Веков.
Многие пациенты, особенно глубоко верующие, которых я в процессе регрессии погружаю в духовный мир, поначалу думают, что видят ангелов. Такая реакция подобна впечатлениям некоторых людей, имевших опыт пребывания вне тела (состояние клинической смерти). Однако, независимо от имеющихся религиозных убеждений, мои Субъекты вскоре приходят к пониманию, что эфирные существа, которых они воспринимают в состоянии гипноза, представляют их Гидов и близких им родственных душ, пришедших встретить их. Эти духовные существа окружены белым светом и могут являться в одеждах.
В моей практике Гидов иногда описывают как ангелов-хранителей, хотя наши личные Учителя представляют собой существа, которые воплощались в физической форме задолго до того, как они поднялись на уровень Гидов. Близкие родственные души в развоплошенном состоянии также могут приходит к вратам, чтобы успокоить нас, когда мы в этом очень нуждаемся. Мне кажется, что вера в ангелов у многих людей исходит из внутреннего желания иметь личную защиту. Делая такое наблюдение, я не хочу отбросить веру миллионов религиозных людей в ангелов. В течение многих лет я был лишен веры во что-либо, кроме своего собственного существования. Я сознаю важность веры во что-то более значительное, чем ты сам. Наша вера - это то, что поддерживает нас в жизни, и это касается веры в то, что есть Верховные существа, которые наблюдают за нами. Мои исследования имеют целью поддержать и подтвердить идею присутствия благожелательных духов в нашей жизни.
Наши духовные Учителя имеют различные подходы и методы - так же, как и учителя на Земле. Их бессмертная природа соприкасается с нашим собственным существом самым различным образом.
В конце концов, существуют ангелоподобные духи, которые регулярно приходят на Землю между воплощениями просто для того, чтобы помочь людям, которых они не знают, но которые находятся в тяжелом душевном состоянии.
Эмоциональное восстановление душ и людей, оставшихся на Земле.
Люди, у которых первый брак был длительным и счастливым, а затем они потеряли супруга, могут создать прекрасную вторую семью. Это - как дань первым супружеским отношениям. Установление других отношений нисколько не умаляет и не обесценивает нашу первую любовь - наоборот, это лишь подтверждает ее, если только достигается здоровое взаимное понимание. Я знаю, что призывать к освобождению от чувства вины легче, чем добиться этого. Я получал письма от вдовствующих супругов, которые спрашивали меня, могут ли их отошедшие супруги действительно наблюдать за ними вместе с кем-то другим в спальне.
В моем кратком описании Мира Душ я отмечал, что души утрачивают большую часть их негативного эмоционального багажа, когда оставляют свое тело. Хотя это и верно, что эмоциональная травма может запечатлеться в нашей душе и перейти из прошлой жизни в следующую, действие ее приостанавливается до тех пор, пока мы не воплотимся в новом теле. Кроме того, значительная часть негативной энергии отбрасывается уже на первых стадиях процесса нашего возвращения в Мир Душ, особенно после перепрограммирования во время установочной ориентации.
Когда душа снова возвращается в состояние чистой энергии в Мире Душ, она больше не испытывает чувства ненависти, гнева, зависти, ревности и тому подобное. Она приходила на Землю, чтобы пережить такого рода эмоции и извлечь уроки из них. Но испытывает ли душа печаль, покидая Землю? Конечно, она несет в себе определенную ностальгию о хороших периодах ее прошлых жизней на Земле. Эта грусть смягчается состоянием блаженного всезнания и таким сильным чувством благополучия, что душа чувствует себя более живой за пределами Земли, чем на самой Земле.
Тем не менее, я обнаружил два рода негативных эмоций, которые существуют в душах и которые проявляются в форме печали. Одну из них я назвал бы чувством кармической вины за принятие неудачных решений, особенно когда из-за наших действий кому-то был нанесен урон.
Другого рода печаль души связана не с меланхолией, тоской или унынием по поводу того, как жизнь продолжала свой ход без них после их смерти. Скорее, эта печаль, таящаяся в душе, проистекает из глубинного желания воссоединиться с Источником их существования. Я верю, что все души, независимо от уровня их развития, имеют это сильное стремление достичь совершенства. Мотивирующим фактором для душ, приходящих на Землю, является духовное развитие. Таким образом, печаль, которую я наблюдаю в душах, связана с отсутствием в их бессмертной природе определенных элементов, которые они должны найти, чтобы их энергия обрела полноту и завершенность. И поэтому предназначение души и заключается в поиске истины через опыт земной жизни с целью достижения мудрости. Для людей, остающихся на Земле, важно знать, что их сильная жажда или стремление к чему-то или к кому-то не порывает чувства сопереживания и сострадания ушедшей души по отношению ним, к тем, кто горюет об умершем близком.
Поскольку бессмертная природа души больше не ограничена индивидуальным характером и физиологическими особенностями физического тела, она пребывает в спокойном состоянии духа. У души есть гораздо более интересные занятия, чем вмешательство в жизнь людей на Земле. В редких случаях определенные души бывают настолько расстроены не справедливостью по отношению к ним в их прошедшей жизни, что не желают покидать астральный план Земли после смерти до тех пор, пока не получат какое-то удовлетворение, так или иначе разрешив свою проблему
Конфликтное духовное состояние этих душ не связано с печальным чувством относительно того, что Вы нашли счастье с кем-то еще, если, конечно, вы не совершили что-то типа убийства своего возлюбленного, чтобы быть с другим. Отошедшая душа имеет одно большое преимущество перед теми, кто остался на Земле, и оно заключается в том, что она знает, что все еще жива и будет видеть каждого, кто снова значим для нее. Цельность и чистота души предполагает всепоглощающее желание того, чтобы те, кого она любит, имели бы возможность завершить свой жизненный путь так, как они хотят. Если Вы желаете, чтобы душа пришла к Вам, она, возможно, таки сделает, но в любом случае личное право каждого уважается. Кроме того, часть Вашей энергии, которую Вы, воплотившись на Земле, оставили в Мире Душ, всегда доступна для этой души.
Поскольку души утрачивают многие свои негативные эмоции после возвращения в Мир Душ, логично допустить, что их позитивные переживания также претерпевают изменения. Например, души чувствуют большую любовь, но эта любовь не ставит никаких условий тем, к кому она, обращена, т.е. она не требует взаимности - она дается свободно. Души демонстрируют вселенский принцип гармонии и слаженности в отношениях между собой, и это находится на таком высоком уровне, который непостижим на Земле. Это одна причин, по которой души кажутся одновременно отстраненными от нас и сопереживающими нам.
Я слышал, что в некоторых культурных традициях рекомендуется, чтобы оставшиеся на Земле позволили отошедшей душе идти своим путем и не пытались устанавливать с ней связь, потому что у душ есть более важные дела. И действительно, души не хотят, чтобы Вы становились зависимыми от общения с ними настолько, что не могли бы принять самостоятельных решений. Однако многим из тех, кто продолжает жить, требуется не только утешение, но и своего рода одобрение их новых формирующихся отношений. Я надеюсь, что следующий Случай поможет рассеять идею о том, что отошедшая душа не интересуется Вашим будущим. Душа уважает Ваше право на личную жизнь, если Вы удовлетворены и спокойны. Однако, если последующее развитие событий, особенно вновь завязавшиеся отношения с кем-то, вызывают у Вас неудовлетворенность и беспокойство, душа может попытаться донести до Вас свое мнение. Благодаря двойственной природе души, она способна выполнять одновременно много задач. Это может происходить на стадии уединения души, когда она фокусирует энергию на людей, оставшихся на земле. Душа совершает это для того, чтобы привести нас в состояние большего спокойствия, даже когда мы не взываем к ней о помощи.
Воссоединение с теми, кого мы любим.
Мы получаем заряд новой энергии от родственных душ и Гидов, которые также могут передать нам часть нашей энергии, которая оставалась в Мире Душ. Однако, как я уже говорил, когда мы обсуждали духовную ностальгию, полная целостность не может быть достигнута до тех пор, пока мы не завершим всю нашу работу. Несмотря на это, восстановление того состояния нашей энергии, в котором мы были до начала только что окончившейся жизни, создает ощущение вновь обретенной целостности. Субъект видит это следующим образом: "Смерть подобна пробуждению после долгого сна, во время которого у вас было просто мутное сознание. То облегчение, которое вы при этом чувствуете, подобно облегчению, наступающему после того, как вы поплачете, только здесь вы не плачете".
Я попытался показать смерть с точки зрения души, чтобы облегчить боль тех, кто остается. Как говорил Платон: "Освободившись от тела, душа способна ясно увидеть истину, потому что она становится чище, чем была до этого, и вспоминает чистые идеи, которые она знала раньше". Те, кто остаются жить, должны учиться действовать уже без физического присутствия личности, которую они любили, веря, что отошедшая душа все еще с ними. Однажды мы окончательно принимаем нашу утрату. Исцеление - это последовательность ментальных шагов, которые начинаются с веры в то, что Вы на самом деле не одни.
Для того, чтобы полностью выполнить жизненный контракт, который Вы заранее заключали с отошедшей душой, необходимо "воссоединиться" с оставшимися на Земле людьми, как с действительными участниками Вашего контракта. Вы скоро снова увидите свою любовь. И я надеюсь, что мои многолетние исследования жизни, которую мы ведем как души, сможет помочь живущим на Земле понять, что смерть - это лишь смена одной реальности на другую в длительном процессе нашего существования.
Глава 3. Земные духи.
Астральные планы.
Когда мои Субъекты во время наших сеансов описывают свое восхождение в послесмертный мир духа как "переход через туманные слои полупрозрачного света", я вспоминаю об астральных планах, о которых мы читали в различных восточных текстах. Должен признаться, что меня совершенно не привлекает идея жесткой многоступенчатой иерархий качеств известных семи планов существования, восходящих от низшего к высшему, которая пришла из духовной философии Востока. Дело в том, что мои пациенты не видят никаких признаков всех этих планов. Вообще, это человеческая слабость - категоризировать понятия, чтобы как-то систематизировать их. В своих описаниях послесмертного Мира Душ я де лаю то же самое - как и любой другой. Возможно, это даже лучше, что мы просто принимаем те идеи или принципы, в которых мы видим определенный духовный смысл, и отвергаем все остальные идеи, независимо от их древности или чьего-то авторитетного мнения об их истинности.
Причина моих возражений в отношении жесткой схемы особых планов существования, выстроенных по возрастающей от Земли к Господу, заключается в том, что эти состояния представляют собой ненужные препятствия. Все мои исследования с Субъектами, введенными в высшее состояние сознания, свидетельствуют о том, что после смерти мы из одного астрального плана, окружающего Землю, прямиком направляемся через врата послесмертного Мира Душ. И не имеет значения, является ли мой Субъект молодой душой или высоко продвинутой старой душой - все они рассказывают мне о том, что сразу же после смерти их душа проходит через плотную атмосферу света вокруг астрального плана Земли. Этот свет имеет темноватые или серые участки, но никак не черные непроницаемые зоны. Многие описывают эффект туннеля. Все души, оторвавшись от Земли, затем быстро перемещаются в сферу яркого света духовного мира. И это единственное эфирное пространство, вокруг которого нет зон и границ.
В самом Мире Душ все так называемые пространства или места, доступные для перевоплощающихся душ, соизмеримы и сравнимы. Например, распространенная на Востоке традиция Записей Акаша не представляется моим Субъектам существующей на некоем четвертом причинном плане отдельно от других функциональных зон. Мои Субъекты называют эти записи Книгами Жизни, которые хранятся в символических Библиотеках, находящихся по соседству с другими духовными местами.
Я признаю, что за пределами духовного опыта перевоплощающихся душ и, соответственно, рамок моих исследований существует огромная сфера. Возможно, вся идея космических планов является, в основном, попыткой осмыслить ступени неземного сознания в сравнении с движением ограниченного рамками земного сознания. Исторически сложилось так, что в человеческой мысли значительно преобладала традиция выделения особых сфер, включающих "преисподнюю" - мир, выдуманный для "недостойных" душ.
Когда мои Субъекты рассказывают о межпространственных перемещениях, я думаю, что это можно интерпретировать как прохождение души через различные планы. Слово "планы" используется не так часто, как слова "уровни", "грани", "границы", "секции", за исключением случаев, когда пациенты упоминают Землю. Люди в состоянии гипноза сообщают, что внутри астрального плана, окружающего Землю, альтернативные или сосуществующие реальности являются частью нашего физического мира. Вероятно, внутри этих реальностей некоторые люди нашей физической реальности могут видеть нематериальных существ. Мне рассказывали о множестве межпространственных сфер, которые используются душами для обучения и отдыха.
Духовные пределы могут быть малы - как "стеклообразные" перегородки между духовными группами, или велики - как зоны между вселенными. Как мне рассказывали, все пространственные зоны имеют определенные вибрации, и души могут проходит через них, только если их энергетические волны настроены на соответствующую частоту. Более раз витые души объясняют, что абсолютное время, как мы знаем его, похоже, не существует в этих зонах. Имеет ли физический мир Земли подобные свойства, невидимые большинству из нас? У меня был один пациент с философским складом ума, которые написал мне следующее после нашего сеанса: "Работа с Вами позволила мне понять, что наша реальность подобна, изображению, или образам, которые показывает нам видео проектор на трехмерном экране неба, гор и морей. Если бы с ним синхронизировать другой проектор с его собственным образцом переменной частоты световых волн и пространственно-временным рядом, то обе реальности могли бы существовать одновременно с материальными и нематериальными существами в одной и той же зоне".
Если то, что люди в состоянии транса рассказывают мне об этой системе, имеет под собой реальные основания, то эфирные существа могли бы существовать в различных реальностях внутри одного и того же астрального плана, окружающего Землю, - в действительности, на самой Земле. Мне кажется, что если бы эти магнетические поля изменили плотность, они бы могли порождать циклические колебания на протяжении веков человеческого времени. Поэтому мы можем быть достаточно чувствительны, чтобы обозревать духов на Земле в любом веке. Возможно, древние действительно могли видеть больше, чем мы в наше время.
Духи природы.
Если бы мы могли взглянуть на Землю сквозь "призму" рентгеновских лучей, она бы напомнила нам ряд прозрачных и мягких топографических пластов. Эти вибрационные энергетические слои различаются по плотности и представляются мне чередующимися реальностями. Отдельные одаренные личности, возможно, могут видеть реальности в этих слоях, но большинство из нас не способно на это.
Я также убежден, что многое из нашего фольклора является отголосками воспоминаний душ о жизни в других физических и ментальных мирах. То, что они говорят об этом опыте, находясь в состоянии гипноза, соответствует в той или иной степени мифам и легендам Земли. Душа может иметь контакты с духами деревьев и растений, а также с элемента ми воздуха, воды и огня. Фольклор и память души будут рассмотрены в последующих главах.
Призраки.
Многие исследователи паранормальных явлений писали о призраках. Я не считаю себя специалистом в этой области, хотя мне приходилось уделять внимание душам, действующим как призраки. Во время лекций меня часто спрашивают, как великодушные духовные Гиды могут позволить этим существам оставаться несчастными, скитаясь вокруг в одиночестве. В качестве своего вклада в изучение призраков я могу предложить лишь обзор того, что, как мне кажется, является неправильными представлениями, и объяснить это явление с точки зрения скорее самих призраков, а не тех, кто видит их на Земле.
Я уже несколько дет использовал гипнотерапевтическую практику исключительно для изучения жизни между жизнями, прежде чем у меня появился пациент, который был призраком в течение довольно продолжительного времени после своей прошлой жизни. Я не считаю кратковременных призраков - в традиционном смысле этого слова. Например, у меня была пациентка, которая умерла молодой во время пожара в школе, спасая детей. Эта учительница оставалась в зоне города в течение нескольких месяцев, просто проверяя детей и других людей, которые горевали о ней. Когда я спросил, что побудило ее окончательно уйти, она сказала: "О, мне это наскучило". Я пришел к заключению, что лишь не большая часть душ когда-либо была призраками оставалась около Земли больше обычного времени, которое требуется для развоплощенной души, чтобы привыкнуть к своему новому состоянию и затем покинуть Землю. Я не верю, что большое количество призраков заняты тем, что постоянно посещают нас в разных уголках мира.
…наши Гиды не заставляют нас возвращаться в Мир Души, если какое-то наше незавершенное дело столь сильно беспокоит нас, что мы не желаем покидать астральный план Земли. Я заметил, что это особенно справедливо в случае, если у души очень снисходительный Гид. Некоторые Гиды предоставляют душам еще больше самостоятельности. И, конечно, Гиды, как правило, не являются лично перед нами в момент самой смерти.
Большинство душ сразу после смерти испытывает лишь слабое и мягкое ощущение тяги - словно их "тянет" некая сила; ощущение становится более заметным, когда мы покидаем астральный план Земли. Без сомнения, Высшие существа моментально узнают о нашей смерти. Однако желания умершего уважаются. Помните, что время ничего не значит в Мире Души. Развоплощенные души не ведут счет линейного времени, поэтому для них дни, месяцы или годы, в течение которых они остаются около Земли, не означают то же самое, что для воплощенных. Призраку, который, скажем, прожил в английском замке четыреста лет и затем вернулся в Мир Души, этот срок может показаться сорока днями или даже сорока часами.
Некоторые люди ошибочно считают, что призраки не знают, что они умерли, или не знают, как выбраться. Да, в каком-то смысле они попали в ловушку, но это, скорее, ментальные барьеры, чем какое-либо материальные преграды. Эти души не заблудились в каком-то ограниченном астральном плане, и они действительно знают, что они завершили свою жизнь на Земле и перешли в другое состояние. Проблема призрака заключается в одержимой привязанности к определенным местам, людям и событиям, которые они не могут отпустить. Их действия добровольны, но особые Гиды, называемые Мастерами-Спасителями, постоянно ждут знаков, указывающих на то, что растревоженные души готовы покинуть Землю. У нас есть право на самоопределение, даже в опыте смерти. Духовные Гиды уважают наши решения, в том числе и самые жалкие.
Исходя из имеющейся у меня информации, я могу сделать вывод, что призраки представляют собой менее зрелые души, которым трудно освободиться от земных загрязнений. Это особенно верно в том случае, если их пребывание в состоянии неопределенности длится многие годы. Причины таких задержек самые различные. Возможно, жизнь закончилась неожиданным образом, и душа сошла со своего главного пути. Или этим душам может показаться, что их свободная воля была так или иначе ущемлена. Довольно часто их смерть сопровождалась ужасной травмой. Воз можно, они хотят защитить от опасности человека, которого они любят.
Я полагаю, что основой причины задержки души на Земле является внезапность перемены в их запланированном кармическом пути, которую они воспринимают не только неожиданной, но и несправедливой. Самые распространенные случаи с призраками касаются душ, которые были убиты или жестоко обижены другим человеком. Следующий Случай начинается с типичного рассказа призрака, и затем он раскрывает, насколько конструктивно эти вопросы решаются для призраков.
Духовная двойственность.
Несколько лет назад в одном журнале появилась статья о поездках американской женщины, которая однажды, путешествуя по дорогам Англии, почувствовала потребность свернуть на небольшое шоссе, изменив свой первоначальный маршрут. Вскоре она подъехала к заброшенному старому поместью (не Стэнли). Уборщик сообщил женщине, что в доме обитает призрак, который очень похож на нее. Бродя вокруг дома, она почувствовала некую зловещую связь с чем-то. Вероятно, она оказалась здесь для того, чтобы высвободить себя. Две части ее души могли притянуться друг к другу тем же мистическим образом, каким два человека, живущие параллельные жизни, но имеющие одну душу - если возникает непреодолимое стремление.
Какая-то часть энергии большинства душ никогда не покидает Мир Душ во время воплощений.
Я не согласен с некоторыми авторитетами - знатоками призраков, которые утверждают, что призраки являются лишь земной оболочкой без сознательного стержня души. Есть такие жизненные циклы, когда души решают воспользоваться меньшим количеством энергии, чем им понадобилось бы, скажем, для человеческого тела. Однако, если даже они становятся призраками, эти души представляют собой нечто значительно 6oль шее, чем просто пустая оболочка энергии. Кто-то мог бы подумать, что часть энергии призрака, оставшаяся в Мире Душ, могла бы с большей пользой послужить своему обеспокоенному "второму эго", которое все еще скитается по Земле. Из того, что я слышал, можно заключить, что большинство перемещающихся незрелых душ не способно осуществлять этот переход и соединение энергии самостоятельно.
Души, пребывающие в уединении.
Есть много сходства, а также различий между той информацией, которую "я" обнаружил относительно изоляции душ и понятием чистилища, выдвинутым церковью.
Христианская доктрина рассматривает чистилище как состояние самоочищения для тех, кто должен уничтожить все следы греха, прежде чем последовать на небеса. Я слышал, что некоторые души, находящиеся в изоляции, проходят через самоочищение, в то время как другим требуется восстановление энергии. Однако мы не выходим из изоляции полностью очищенными. В противном случае не было бы надобности воплощаться снова. Кроме того, "заключение" не является изгнанием. В последние годы менее консервативные элементы христианской церкви не столь много акцентируют внимание на аде, как в прошлом. Тем не менее церковь все же отвергает универсализм - веру в то, что все отправляются на небеса. Они считают, что души людей, которые умирают, не раскаявшись в смертном грехе, проходят через чистилище и затем, в качестве наказания, страдают в "вечном пламени" ада. Быть вечно проклятым, согласно церкви, означает быть отделенным от Бога - в отличие от тех, кто благословлен. Христианские церкви просто не приемлют идею о том, что в послесмертном мире все прощается. Согласно моему опыту, все души испытывают раскаяние, потому что они чувствуют свою ответственность за принятые ими решения.
Согласно тому, что я узнал, энергия души не может быть разрушена или убита, однако ее можно изменить и очистить от земного загрязнения. Души, которые желают уединиться после смерти на Земле, также не разрушают себя, более того - они чувствуют, что изоляция им необходима, чтобы не загрязнить другие души негативной энергией. Есть души, которые не чувствуют себя загрязненными, но они не готовы к тому, чтобы их кто-либо утешал.
Важная вещь, о которой не следует забывать, это то, что души являются владельцами своей энергии и в своем большинстве просят Гидов о том, чтобы их поместили в центры исцеления и восстановления в послесмертном Мире Душ. Там существуют терапевтические зоны, расположенные к стороне от их духовных групп, где они могут пребывать в изоляции и есть время для раздумий. Однако это форма направляемой терапии. Обеспокоенные души, о которых рассказывал Субъект 16, еще не решились на то чтобы получить помощь. Все мои Случаи свидетельствуют о том, что после смерти у нас есть право отказаться от помощи наших духовных Учителей и обходиться без нее так долго, как нам захочется.
Я не рассматриваю эти, души потерянными в некоем царстве, существующем отдельно от послесмертного мира, где обитают все остальные души. Это всего лишь ментальное разобщение.
Эти души знают, что они бессмертны, но они чувствуют бессилие. Только подумайте, что они делают в одиночестве, без всякой помощи Они снова и снова проживают свои действия, проигрывают все кармические последствия того, что они сделали другим, и то. что те сделали по отношению к ним в их последней жизни. Возможно, они причиняли боль другим или другие причиняли им боль. Довольно часто я слышу, что они чувствуют себя жертвами событий, которые они не были в состоянии контролировать. Они грустны и безумны одновременно. Они не взаимодействуют с членами своей духовной группы. Эти души страдают из-за само критики и узости восприятия и понимания. Признаться, такие условия в каком-то смысле соответствуют некоторым определениям чистилища.
Сартр говорил: "У нас имеется воображаемое Я этого мира, обладающее склонностями и желаниями, и настоящее Я". Я бы добавил к этому высказывание Уильяма Блейка: "Существует опасность, что наше истинное Я сольется в нашем восприятии с этим Я". В своем собственном пространстве изолированные души отказались от своего воображаемого Я, погрузившись в самобичевание. Уединение и тихий самоанализ является важным и нормальным аспектом жизни души в послесмертном Мире Душ. Разница в том, что обеспокоенные души, не желающие возвращаться, еще не готовы искать облегчения своих мук, взывая о помощи, двигаясь вперед и совершая изменения. Хорошо, что эти души составляют лишь небольшую часть всех душ, ежедневно переходящих из одного мира в другой.
Развоплощенные души, которые посещают Землю.
Есть существа, которые приходят на Землю как туристы и сами никогда не воплощаются на нашей планете. Одни - довольно продвинутые, в то время как другие - совершенно неприспособленные. По своей природе эти существа - как их мне описывали - дружелюбные, миролюбива и готовы помогать, или же, напротив, холодные, надоедливые и даже вздорные. Я убежден, что в нашем фольклоре на протяжении тысячелетий эти существа наделялись как устрашающими качествами, так и чарующими. Наша мифология указывает на различия между "светлыми" существами, которые веселы, грациозны и причудливы, и "темными", которые угрюмы и скучны. Некоторые из этих дохристианских легенд стали частью современных религиозных представлений, отразившихся в существующих в умах людей ярких образах светлого мира небесной благодати и мира насилия после смерти.
Демоны или Дэвы.
Я думаю, что уместно закончить эту главу обзором некоторых ложных концепций, которые имеются у нас относительно злых духов, хороших духов и духовных воздействий на Землю. Если я ущемлю "любимые теории" некоторых читателей, пожалуйста, имейте в виду, что мои высказывания базируются на отчетах многих Субъектов из моей гипнотерапевтической практики. Эти Субъекты не видят демонических духов, витающих вокруг Земли. Что они действительно чувствуют, когда являются духами, так это обилие негативной человеческой энергии, источающей сильные эмоции гнева, ненависти и страха. Эти разрушительные мыслеобразы притягиваются в сознание других негативно мыслящих людей, которые аккумулируют и распространяют еще большую дисгармонию. Вся эта темная, энергия в атмосфере ущемляет позитивное мышление, мудрость на Земле.
Древние думали, что демоны являются летающими существами, которые обитают в сферах между небесами и Землей и не являются особо злонравными. Ранне-христианская церковь возвела демонов в статус "злых властителей тьмы". Как падшие ангелы, они могли прикидываться посланниками скорее Бога, чем Сатаны, чтобы обманывать людей. Я полагаю, справедливости ради следует отметить, что более либеральные религиозные сообщества наших дней рассматривают демонов как проявления наших собственных внутренних неконтролируемых страстей, которые могут ввергнуть нас в пучину беспокойства.
За годы моей работы с душами мне не попадался ни один Субъект, который был бы одержим другим духом - недоброжелательным или каким-либо еще, Когда я заявил об этом на одной из своих лекций, мужчина из зала поднял руку и сказал: "Все это очень хорошо, о великий гуру, но до тех пор, пока Вы не введете каждого живущего в этом мире в состояние гипноза, не говорите о том, что демонических сил не существует!" Конечно, это веский аргумент против моей гипотезы - что такие вещи, как одержимость духом, злые демоны, дьявол и ад не существуют. Но тем не менее, я не могу принять никакое другое заключение, если все мои Субъекты, даже те, которые верят в существование демонических сил, отвергают их существование, когда вспоминают о своей жизни вне тела, т.е. в качестве душ.
Время от времени ко мне на прием приходят пациенты, убежденные в том, что. они одержимы некой чуждой сущностью или злым духом. Бывают у меня и пациенты, которые верят в то, что еще в их прошлой жизни на них было наложено проклятье. Но в процессе гипнотерапевти ческой регрессии, когда эти пациенты погружаются в состояние сверх сознания, как правило, выявляется одна из трех ситуаций.
1. Почти всегда страх оказывается совершенно беспочвенным.
2. Иногда дружественный дух - часто один из умерших родственников пытается установить с человеком контакт. А он не верно истолковывает побуждения этого духа, который в действительности желает лишь одного: дать ему любовь и поддержку. В таких случаях имеет место нарушение процесса связи между посылающим и получателем. Душам не составляет труда осуществлять телепатическую связь между собой, но не все души опытны в установлении контактов с воплощенными людьми.
3. Иногда, что бывает очень редко, незрелый дух устанавливает связь с каким-то человеком из-за некоторых своих кармических проблем, которые остались нерешенными на Земле.
Исследователи паранормальных явлений предлагают еще три причины - в дополнение к указанным выше, - в силу которых определенные люди верят, что они одержимы демонами.
4. Грубое обращение в детстве, эмоциональное и физическое насилие со стороны взрослых, в результате чего у ребенка сложи лось впечатление, что эти взрослые являются представителями злой силы, которая имеет над ними полную власть.
5. Раздвоение личности.
6. Периодическое усиление активности электромагнитных полей вокруг Земли, что достаточно серьезно может нарушить мозговую активность человека.
Идея о том, что люди могут быть одержимы сатанинскими существами, уходят корнями в средневековые системы убеждений. Именно основанные на страхе религиозные предубеждения разрушили за тысячу лет бесчисленное количество жизней. Большая часть этих суеверий была развеяна за последние две сотни лет, но кое-что сохранилось благодаря религиозным фундаменталистам. Экзорцизм - "изгнание нечистой силы" все еще практикуется в ряде религиозных сообществ. Часто бывает так, что пациенты, которые приходят ко мне на прием с жалобами по поводу "одержимости" духами, не в состоянии контролировать свою жизнь и одержимы разного рода навязчивыми идеями. Люди, которые слышат голоса, приказывающие им совершать плохие поступки, как правило, страдают шизофренией - они не одержимы.
Несчастные или даже озорные души могут курсировать в нашем физическом мире, но они не проникают в умы людей. Мир душ слишком организован, чтобы позволить беспорядочную деятельность сбившихся пути душ. Факт одержимости каким-либо другим духом не только противоречил бы заключенному душой жизненному контракту, но и разрушил бы ее свободную волю. А эти факторы лежат в основе процесса реинкарнации и не могут быть подвергнуты риску. Идея о том, что сатанинские существа существуют в качестве внешних сил, чтобы смущать и совращать людей, является мифом, поддерживаемым теми, кто сами желают контролировать умы других. Зло, существует внутри, возникая в, извращенном человеческом уме. Жизнь может быть жестокой, но это результат нашей собственной деятельности на этой планете.
Идея о том, что мы рождены порочными или что какая внешняя сил завладела умом злонамеренной личности, позволяет определенным людям с большей легкостью принять жестокосердие. Это путь рационализации (логического обоснования) преднамеренной жестокости, оправдания и освобождения человеческой расы и каждого из нас лично от ответственности. Когда мы сталкиваемся со случаями серийных убийц или историями о детях, убивающих других детей, мы могли бы навесить на них ярлык либо "врожденных убийц", либо находящихся во власти внешних демонических сил. Это ограждает нас от беспокойной необходимости выяснения того, почему эти убийцы получают удовольствие, причиняя боль другим, почему они таким образом выражают свою собственную боль.
Не существует душевных монстров. Люди не рождаются порочными. Скорее, они испорчены обществом, в котором живут, в котором акты жестокости удовлетворяют устремления ущербных личностей. Исследования явлений психопатии показали, что причинение боли другим без всякого сожаления "компенсирует" пустоту, которую они чувствуют внутри себя. Акты жестокости являются источником власти, силы и контроля над слабыми людьми. Ненависть замещает реальность ненавистной жизни. Извращенные умы этих палачей говорят им: "Если моя жизнь для меня ничего не стоит, то почему бы не забрать ее и у кого-то другого?"
Зло не является генетическим явлением, хотя, если в семье существует "традиция" жестокого обращения с детьми, то она часто передается из поколения в поколение. Насилие и дисфункциональное поведение одного взрослого члена семьи является внутренней эмоциональное реакцией, которая "заражает" молодых членов. Это может привести к развитию маниакального и разрушительного поведения у детей этой семьи. Как эти разрушительные для тела факторы, связанные с генетическими особенностями и средой, воздействуют на нашу душу?
Насколько мне удалось выявить в ходе моих практических исследований, сила энергии души может в тяжелый период жизни отделяться от тела. Некоторые чувствуют, что они даже не принадлежат своему телу. Если положение невыносимо, душа имеет склонность к мыслям о само убийстве, но никак не к тому, чтобы отнять жизнь у другого. Я еще подробнее остановлюсь на этом в последующих главах. Частично такая запутанная ситуация вырастает из конфликта между бессмертной природой души и характером человеческого ума со всем его генетическим багажом. Здесь также может иметь место влияние ненормальной химии мозга и гормональных нарушений, воздействующих на центральную нервную систему, что может загрязнять душу.
Другой момент, который я обнаружил, заключается в том, что незрелые души часто с трудом справляются со скудным мыслительным процессом обеспокоенного человеческого существа. Происходит противоборство души и человеческого Я, и сила этого противоборства имеет целью представить миру какое-то одно эго, но в результате приводит к расстройству жизненного процесса. Это действуют внутренние, а не внешние силы. Отягощенный ум нуждается не в экзорцисте, а в компетентном психотерапевте.
Души не всегда представляют самое чистое и хорошее в теле, в противном случае они бы не, воплощались для личного развития. Души приходят на Землю, чтобы работать над своими собственными недостатками. С целью самопознания и развития душа, выбирая человеческое тело, может решить действовать в союзе или в оппозиции к своей собственной природе. Например, тенденции души противодействовать эгоизму и потворству своим слабостям могут не сочетаться с человеческим эго, чья эмоциональная природа склонна вовлекаться в злонамеренную деятельность ради собственного удовольствия.
Довольно часто обеспокоенные люди несут в себе различного рода психологические травмы детства, связанные с физическим и эмоциональным насилием по отношению к ним. Они либо усваивают и "переваривают" это, погружаясь в себя и создавая защитную оболочку, за которой прячут свою боль, либо, наоборот, направляют свое Я наружу, систематически "вынося" себя ментально за пределы своего тела. Эти защитные механизмы являются средствами выживания, средствами сохранения нашего здравого смысла, нормального рассудка. Когда пациент рассказывает мне, что ему нравится "отключаться" и практиковать астральную проекцию, потому что "внетелесный опыт" позволяет ему чувствовать себя более живым, я начинаю искать у него возможные нарушения. На самом деле, бывает, что я ничего не нахожу, кроме любопытства, но навязчивое желание ощущать себя вне своего тела указывает на желание "убежать" от текущей реальности.
Возможно, по этой причине я обеспокоен теорией "внедрения" иной, второй души в тело уже живущего человека - это другая форма эскапизма, т.е. ухода от реальности. Я убежден, что эта теория, или концепция, целиком и полностью ложная. Согласно ее сторонникам, в настоящее время десятки тысяч душ на нашей планете непосредственно входят в физическое тело - не проходя нормальный процесс рождения и детства. Нас уверяют, что эти души являются просветленными существами, получившими разрешение занять тело уже взрослого человека, душа которого желает выйти из него раньше срока из-за невыносимых жизненных условий. Поэтому, согласно приверженцам этой теории, "внедряющиеся" души совершают гуманный акт. Я называю описываемое явление "санкционированным владением".
Если эта теория истинна, то тогда я должен сдать свои "белые одежды великого гуру". Ни разу за все годы работы со своими Субъектами, находящимися в состоянии регрессии, я не встречал такую "внедряющуюся" душу. Кроме того, сами мои Субъекты никогда не слышали о душах в послесмертном Мире Душ, совершающих такие действия. В действительности. они даже отрицают возможность подобных действий, потому что это бы аннулировало жизненный контракт души. Позволение другой душе войти в наше физическое тело и принять на себя наш кармический план жизни прежде всего подрывает саму цель нашего прихода на Землю! Это глубокое заблуждение полагать, что "внедряющаяся душа" может пожелать завершить свой собственный кармический цикл в теле, которое изначально было выбрано и назначено для какой-то другой души. Если я, старшеклассник, уйду со своего урока по тригонометрии и приду к первокурснику, сдающему экзамен по алгебре, и скажу ему, что я сдам за него экзамен, чтобы он могу уйти пораньше, то что это будет? Это проигрышная ситуация для обоих студентов, и, кроме того, какой учитель допустит такое?
Вся эта теория "внедрения" душ подобна узаконению самоубийства, хотя предполагается, что она предотвращает возможность самоубийства, позволяя "сбегающей" душе уйти от ответственности за "упрощение" своей жизни. "Сбегающая" душа отказывается от права владения своим телом, чтобы более продвинутый дух, который не желает проходить через сложности детского периода жизни, мог бы принять его. Это один из самых слабых моментов теории "санкционированного владения". Согласно тому, что мне известно относительно получения тела, душе требуются годы для того, чтобы полностью слить свои энергетические вибрации с вибрациями ума полученного им человеческого тела. Процесс начинается, когда ребенок находится еще в утробе матери. Все важнейшие аспекты нашей личности исходят от души, назначенной для конкретного тела с самого начала. Прежде всего вспомните о трех факторах личности, связанных с душой: воображение, интуиция и просветление. Затем добавьте такие компоненты, как совесть и творческая потенция. Неужели Вы думаете, что ум взрослого человека (человеческого тела) не заметит "подмены" - потери связанной с ним души? И тогда этот факт выбьет тело из нормальной колеи - вместо того, чтобы исцелить его. Я говорю людям, что они не должны беспокоиться об опасности потери своей души - она будет с нами до конца нашей жизни, поскольку мы не случайно имеем определенное тело - на то есть серьезные причины.
Души с большой ответственностью относятся к своему телу - вплоть до того, что остаются внутри недееспособного тела. Они не "прикованы" к физическому телу. Например, душа может находится в коматозном теле в течение многих лет и не покидать его до самой смерти. Такая душа может свободно перемещаться, посещать другие души, которые также "путешествуют", на короткое время оставляя физическое тело во время сна. Это особенно справедливо в отношении душ в телах детей. Души с большим уважением относятся к назначенному им телу, даже если оно им надоело. Они оставляют частицу себя в теле, чтобы в случае необходимости быстро вернуться назад. Частота их волновой вибрации подобна свету маяка: она "помечает" их человеческого "партнера", т.е. занимаемое ими физическое тело.
Когда энергия души покидает человеческое тело по той или иной причине, никакие демонические существа не имеют возможности быстро проникнуть в "освободившийся" человеческий ум. Это уже другое суеверие. Не говоря о том, что таких демонических существ просто не существует, энергия души, отправившейся куда-то на время, никогда не оставляет полностью ум человека. Злобное существо не было бы в состоянии "просочиться" в него, даже если бы оно действительно существовало.
Очевидно, что обитатели Мира Душ осведомлены о склонности людей принимать на веру идеи о темных и нечестивых духах-призраках, которые якобы представляют опасность для души.
Глава 4. Восстановление духовной энергии.
Энергия души.
Мы не можем дать душе какое-либо физическое, вещественное определение, поскольку это так или иначе ограничит то, что, похоже, не имеет пределов. Я понимаю душу как разумную световую энергию. Эта энергия, по всей видимости, функционирует как вибрационные волны, подобные электромагнитной силе, но не ограниченные заряженными частичками материи. Энергия души не является какой-то единообразной, неизменной субстанцией. Подобно тому, как каждый человек имеет неповторимые отпечатки пальцев, каждая душа имеет уникальные особенности, связанные с ее образованием, структурой и вибрацией. Можно по цветовым оттенкам определить уровень развития души, но это не позволяет установить, что представляет из себя душа как живое существо.
В течение многих лет я изучал, как душа взаимодействует с человеческим умом в различных воплощениях и что она затем делает в послесмертном Мире Душ, и я кое-что узнал о ее стремление к совершенству. Но, это также не раскрывает для меня, что такое душа. Чтобы полностью понять энергию души, мы должны знать все аспекты ее создания и сознание ее источника. Это то совершенство, которое я не могу до конца постичь, несмотря на все мои усилия в области изучения тайны жизни после смерти.
Мне остается лишь исследовать действия этой совершенной, разум ной энергетической субстанции, то, как она реагирует на людей и события, а также к чему она стремится в физической и ментальной среде. Если душа начинает свое существование и формируется чистой мыслью, то эта мысль поддерживает ее как бессмертное существо Индивидуальная при рода души позволяет ей влиять на физическую среду и вносить больше гармонии и равновесия в жизнь. Души являются выражением красоты, воображения и творчества. Древние египтяне говорили, что для того, что бы понять душу, человек должен слушать свое сердце. Я думаю, что они были правы.
Стандартное лечение души у входа в Мир Душ.
Когда после физической смерти мы совершаем переход, встречающие нас Гиды прибегают к особым методам и приемам, которые, в соответствии с моими исследованиями, можно подразделить на две категории.
1. Окутывание. Возвращающиеся души полностью охватываются огромной вращающейся массой мощной энергии их Гидов. Когда душа и Гид встречаются, душа чувствует, как вместе с Гидом она попадает внутрь некоего пузыря. Это самый обычный метод, который мои Субъекты описывают как чистый экстаз.
2. Фокусирующий эффект. Эта дополнительная процедура, осуществляемая во время первоначального контакта, происходит не сколько иначе. Когда приближается Гид, энергия направляется в определенные точки по краям эфирного тела души из разных направлений по усмотрению Гида. Нас могут взять за руку или держать сбоку за плечи. Исцеление начинается со специальной точки эфирного тела как легкое поглаживание, после чего происходит более глубокое проникновение энергии.
Срочное лечение у входа в послесмертный Мир Душ.
Когда энергия душ, прибывающих к вратам послесмертного Мира Душ, серьезно разрушена, некоторые наши Гиды совершают срочное исцеление. Оно представляет собой как физическое, так и ментальное целительское действие, которое производится прежде, чем душа направится дальше в Мир Душ.
Один мой пациент в своей прошлой жизни погиб в автомобильной катастрофе, и при этом его нога была серьезно повреждена. У врат послесмертного мира с ним произошло следующее:
"Когда я достиг врат, мой гид увидел дыры в моей энергетической ауре и тут же приблизился и вернул на место поврежденную энергию. Он сформировал ее, словно это была глина, чтобы заполнить пустоту, придал нормальный вид и сгладил грубые края и разрывы, возвращая мне утраченную целостность"
Эфирное тело, или тело души, имеет очертания нашего старого физического тела, и душа берет его с собой в Мир Душ. По существу, оно представляет собой отпечаток человеческой формы, которую мы еще не отбросили, подобно тому, как змея сбрасывает свою кожу. Это временное состояние, хотя позже мы можем создать ее в виде красочной, сияющей формы энергии. Мы знаем, что у некоторых людей отпечаток поврежденного тела прошлой жизни может отражаться на текущей физической форме, пока не будет произведено перепрограммирование, поэтому вполне возможно и обратное. Есть души, которые полностью отбрасывают свою телесную форму в момент смерти. Однако многие души, имеющие физические и эмоциональные "шрамы" жизни, возвращаются домой вместе с отпечатком этой поврежденной энергии.
Несмотря на то, что душа получает у входа в Мир Душ особое энергетическое исцеление, большинство возвращающихся душ направляется в своего рода целительные пункты, прежде чем окончательно вернуться к своей группе. Всех, за исключением наиболее продвинутых душ, направляющихся прямиком в место своего назначения, встречают благожелательные души, которые устанавливают контакт с их позитивной энергией и сопровождают нуждающихся душ в зоны восстановления. Лишь наиболее высокоразвитые души, чьи энергетические структуры еще крепки после их воплощения, возвращаются непосредственно к своей обычной деятельности. Более продвинутым душам удается быстрее, чем другим, преодолеть трудности после земной жизни.
Обновление серьезно поврежденных душ.
Есть определенные души, которые так сильно загрязняются в занимаемых ими телах, что нуждаются в особом исцелении. В прошедшей жизни они разрушительно воздействовали на других и на себя. Такого рода по ведение, прежде всего, связано с тем, что души участвовали в актах преднамеренной жестокости, которые причинили вред другим людям. Некоторые души загрязняются постепенно - из жизни в жизнь, другие же полностью истощаются в одном теле. В обоих случаях души помешаются в места изоляции, где их энергия подвергается более радикальной обработке, чем это обычно бывает с большинством душ.
Загрязнение души во время воплощения может иметь много форм и различные степени тяжести. Если менее опытная душа получает какое-нибудь достаточно сложное или проблемное тело, то она может вернуться с поврежденной энергией, в то время как более продвинутое существо осталось бы в той же ситуации относительно целостным и неповрежденным. Энергия средней души затемняется, если в теле, в котором она про жила жизнь, она была постоянно одержима страхом и яростью. Вопрос в том, насколько сильно затемняется?
Наши мысли, чувства, настроения и установки обусловлены действием химических элементов тела, которые высвобождаются под воздействием сигналов, поступающих из мозга, когда нам угрожает какая-то опасность. Защитный механизм, действующий по принципу "драться или бежать", исходит из нашего примитивного ума, а не из души. Душа обладает способностью контролировать наши биологические и эмоциональные реакции на жизнь, но многие души не в состоянии регулировать дисфункциональный мозг. Оставляя тело, которое имело искажения такого рода, души уносят с собой следы этих его воздействий.
У меня есть своя собственная теория помешательства. Душа входит в плод и начинает совмещаться, сливаться с человеческим умом, завершая этот процесс к моменту рождения ребенка. Если, вырастая, человек имеет органические заболевания мозга, психозы или известные эмоциональные расстройства, то, как следствие, мы наблюдаем ненормальное поведение. Когда душа сопротивляется, борется, она не ассимилирует полностью с таким мозгом. И когда эта душа больше не может контролировать отклоняющееся от нормы поведение своего тела, происходит раздвоение личности. Различные физические, эмоциональные и внешние факторы могут способствовать тому, что человек становится опасным для себя и для окружающих. В данном случае комбинированное, единое Я оказывается поврежденным.
Душа, утратившая способность регулировать отклоняющееся от нормы поведение человеческого существа, могла уже имела серию жизней в телах, в которых она проявляла недостаточную осведомленность и склонность к насилию. Здесь действует так называемый "эффект домино", когда душа просит о таком же теле в своей следующей жизни, чтобы пре взойти проблемы предыдущего. Поскольку мы обладаем свободой воли, наши Гиды идут нам навстречу. Душа не освобождается от ответственности за нарушения человеческого ума, которые она не в состоянии регулировать, потому что она является частью этого ума. Проблема этой мед ленно обучающейся души в том, что она могла иметь опыт такого рода сопротивления и борьбы в ряде предыдущих жизней - прежде, чем занять тело, в котором она уже на новом уровне демонстрировала порочное поведение.
Что происходит с этими отклонившимися душами, когда они возвращаются в послесмертный Мир Душ? Я начну с рассказа пациента, который наблюдал со стороны место, куда отправляются серьезно поврежденные души. Некоторые из Субъектов называют эту зону Городом Теней:
"Именно здесь устраняется негативная энергия. Поскольку в этом месте собирается так много душ с негативной энергией, для тех, кто находится вне его, оно кажется темным. Мы не можем войти в это место, где души, которые были связаны в своей жизни с ужасным опытом, обрабатываются и меняются. Да мы бы и сами не пожелали туда попадать. Это место исцеления, но со стороны оно выглядит как темное море, на которое смотришь со светлого, солнечного побережья. Свет вокруг этой зоны являет собой яркий контраст, потому что позитивная энергия отражает более благостное качество яркого света.
Если вы приглядитесь к этой темноте, вы заметите, что она не совсем черная, а скорее смесь насыщенного зеленого. Мы знаем, что это аспект комбинированных сил Целителей, работающих там. Мы также знаем, что души, которые отправляются туда, не освобождаются от ответственности за свои предыдущие действия. В конечном итоге, так или иначе она должны исправить, возместить тот урон, который они нанесли другим. Они должны это сделать, чтобы полностью восстановить свою позитивную энергию".
Субъекты, которые знакомы с поврежденными душами, говорят, что не все ужасные воспоминания о жестоких действиях стираются. Известно, что если душа не будет хоть немного помнить о своей порочной жизни, то она не сможет нести ответственность и отчитываться за свои по ступки. Это знание душе необходимо для будущих решений. Тем не менее, процесс восстановления души в послесмертном Мире Душ является актом милосердия. Ум души после лечения не сохраняет в своей памяти все страшные детали своих жестоких действий по отношению к другим в прошлых жизнях. В противном случае чувство вины и воспоминания о таких жизнях подавляло бы души настолько, что они могли бы отказаться от воплощения, необходимого, чтобы исправить свои преступления. Этим душам не хватило бы уверенности, чтобы даже вывести себя из бездны отчаяния. Я понимаю, что есть души, действия которых в физических телах были столь ужасными, что им не разрешается возвращаться на Землю. Души укрепляются в процессе восстановления с тем, чтобы впоследствии они могли бы контролировать свое будущее тело, могущее потенциально иметь недобрые качества. Конечно, когда мы получаем новое тело, память об определенных ошибках прошлых жизней блокируется, чтобы они не препятствовали нашему развитию.
…гибридные души особенно склонны к саморазрушению на Земле, потому что перед тем, как прийти сюда, они воплощались в чужих мирах. Есть гибридные души, которым очень трудно адаптироваться на нашей планете. Возможно, что их первое воплощение на Земле состоялось несколько тысяч лет назад. Другие уже адаптировались или благополучно покинули Землю. Менее четверти всех моих пациентов способны вспомнить о посещении других миров между жизнями на Земле. Эти посещения сами по себе не делают их гибридами. Еще меньший процент моих Субъектов вспоминают о действительных воплощениях в чужих мирах до прихода на Землю. Это и есть гибридные души.
Гибриды, как правило, являются достаточно старыми душами, которые по ряду причин решили завершить свою физическую деятельность. воплотившись на нашей планете. Возможно, их старый мир больше необитаем, или они могли жить в спокойном мире, где жизнь чересчур легка, и им захотелось пройти через более сложные испытания в таком мире как Земля, которая еще не исчерпала свой потенциал. Я пришел к выводу, что, независимо от обстоятельств, вынудивших душу покинуть свой мир, их прошлые воплощения, как правило, связаны с формами жизни, которые несколько выше, примерно равны или чуть ниже по уровню интеллектуальных способностей человеческого мозга. Это не случайно. Гибридные души, которые прежде воплощались на планетах с цивилизацией, находящейся на более высоком технологическом уровне, чем Земля (на пример, располагает возможностью свободно перемещаться в космическом пространстве), обладают большими интеллектуальными способностями, поскольку относятся к более старой расе. Кроме того, когда я про вожу сеанс с действительно гибридными душами, которые имели в прошлом опыт жизни в телепатическом мире, я сталкиваюсь с тем, что они, как правило, обладают более развитыми психическими способностями чем обычные люди.
Я думаю, что название "гибридные души" вполне подходит к тем душам в нашем окружении, которые имеют смешанное происхождение. Такие души совершали свою эволюцию в телах, генетически отличающихся от человеческих. Я видел одаренных людей, которые начинали свой путь в другом мире. Тем не менее, имеется и темная сторона в этом опыте…
Души в изоляции.
В предыдущей главе я объяснял, как определенные нефункциональные души оставляют свое физическое тело и отправляются на какое-то время в уединенное место. Они не являются призраками, но они не принимают свою смерть и не хотят возвращаться домой. Лишь небольшой процент таких душ из моей практики оказываются в таком положении в результате того, что зашли в тупик. Уединяются они, в основном, сознательно. В конце концов, их сострадательные Гиды уговаривают их вернуться в Мир Душ. Я называю их безмолвными душами. Я также упоминал, что считается нормальным для здоровой души в послесмертном мире проводить какое-то время вдали от остальных. Помимо того, что эти души размышляют над своими задачами, они могут использовать этот промежуток времени для того, чтобы вступить в контакт с людьми, которых они оставили на Земле.
Однако, есть и другая категория молчаливых душ, которые изолируют себя - в противоположность тем, которые просто уединяются. Может показаться, что я уж чересчур вдаюсь в тонкости, но здесь есть большое различие. Души, стремящиеся к изоляции, являются здоровыми душами, которые прошли через процесс восстановления и все же еще не освободились от последствий воздействия на них негативной энергии.
Энергетическое целительство на Земле.
Целители человеческого тела.
Когда я узнал о душах, которые специализируются на восстановлении поврежденной энергии в Мире Душ, мне стало интересно, как эти души могут использовать свое неосознаваемое духовное знание, когда они работают, находясь в физической форме. Некоторые придают большое значение именно этому аспекту развития их мастерства: помощи человеческим существам.
После обследования и обработки поврежденной энергии практикующие это искусство ликвидируют разрывы в энергетическом поле больного, возвращая симметрию. Существуют концепции, согласно которым поврежденная энергия в человеческом теле - психическая или ментальная - вызывает разрывы в нашей ауре, через которые может войти демоническая, негативная сила. Это еще один из базирующихся на страхе мифов, получивший необоснованно пристальное внимание. Специалисты, занимающиеся восстановлением энергии, говорили мне, что этого не происходит, потому что не существует внешних сил зла, пытающихся овладеть вашим телом. Однако негативные энергетические блоки в нашем энергетическом поле действительно сокращают наши функциональные возможности.
Я также обеспокоен научными статьями, которые "разоблачают" энергетическое целительство с помощью рук, например, терапевтическое прикосновение, потому что я убедился в могущественном воздействии такого рода целительских приемов на больных. Их часто используют определенные медсестры в больницах, искренне стремящиеся помочь больным. Наше тело состоит из энергетического поля частиц, которое кажется твердым, но является текучим и действует как вибрационный проводник. Вот что сказала одна из моих Субъектов, занимающихся энергетической трансформацией, о своих методах терапевтического прикосновения:
"Секрет целительства заключается в устранении моего сознательного Я, чтобы ничто не препятствовало свободному течению энергии между нами. Моя цель - соединиться с течением энергии пациента, чтобы внести высшее благо в это тело. Это делается силой любви, а также метода".
Если получающая сторона сопротивляется и препятствует свободному прохождению Ци, или жизненной силы, через ее собственный ментальный негативизм, то тем самым она блокирует работу целителя с ее энергетическим полем. На пороге нового тысячелетия все больше людей начинают сознавать целительские возможности медитации и управляемого воображения для работы со своей энергией. Существует много способов обращения к высшему источнику энергии для достижения нашей внутренней мудрости. Массаж, йога, акупунктура и биомагнетическое целительство - лишь некоторые доступные методы, позволяющий сбалансировать нашу Ци.
Если энергия тела и энергия души не находятся в гармонии (в вибрационном резонансе), то страдает и то, и другое. У каждого человека свой неповторимый природный ритм. Тело и душа должны гармонично сосуществовать, чтобы человек мог продуктивно функционировать. Если мы применяем холистический (целостный) подход к здоровью тела, наше творческое Я лучше взаимодействует с человеческим мозгом. Гармония между нашим внешним и внутренним Я позволяет нам в энергетическом отношении более активно участвовать в физических, духовных и социальных актах.
я должен сказать несколько слов об особых священных местах. Многочисленные исследователи сообщают о том, что есть на Земле такие места, в которых излучаются сильные вибрации магнетической энергии. В последней главе я писал об окружающих Землю вибрационных энергетических слоях различной плотности. Некоторые священные места хорошо известны: например, каменистая местность в Седоне, Аризона; Мачу Пикчу в Перу; скала Айерс в Австралии и многие другие. Находясь в этих местах, люди чувствуют расширение сознания, просветление и улучшение физического состояния.
Планетарные магнетические поля действительно воздействуют на наше физическое и духовное сознание, и я заметил здесь любопытное сходство с описаниями Мира Душ. Мои пациенты говорят, что местонахождение их сообщества в Мире Душ представляет собой "пространство внутри пространства", чьи нежесткие границы обозначаются особой вибрационной концентрацией энергии, производимой этой конкретной группой. Воз можно, определенные человеческие поселения на Земле, которые в древности считались священными, имеют вихревые энергетические скопления, создаваемые так называемыми естественными энергетическими линиями. Считается, что в местах, где эти магнетические линии пересекаются, стимулируется подсознание людей и облегчается ментальное проникновение в духовные миры. Информированность о расположении энергетических "воронок" очень важна для планетарных целителей.
Разделение и воссоединение души.
Способность душ разделять свою энергию оказывает влияние на многие аспекты жизни души. Возможно, более точным было бы выражение "расширение души". Как я говорил в разделе о призраках, все души, которые приходят на Землю, оставляют часть своей энергии в Мире Душ, и это относится к тем, кто одновременно живет в нескольких телах. Процент энергии души, оставшейся в Мире Душ, может варьироваться, но все частицы ее света являются точной копией друг друга и повторяют целостную личность. Это явление является аналогом того, как световые образы "разбиваются" и повторяются в голограмме. Однако есть и отличия (от голограммы). Если лишь маленький процент энергии души. остается в Мире Душ, то эта частица индивидуального Я находится в более "дремлющем" состоянии, потому что она менее концентрирована. Но так как эта энергия остаётся чистой и незагрязненной, она так же наполнена силой.
Когда я исследовал ту часть нашей энергии, которая хранится в Мире Душ, для меня многое прояснилось. Эта великолепная система "двойственности" души оказывает влияние на многие духовные аспекты нашей жизни. Например, если кто-то, кого вы любили, умер на тридцать лет раньше вас и уже снова воплотился, вы все же встретите его, вернувшись в Мир Душ.
Способность души воссоединяться с собой является естественным процессом регенерации энергии после физической смерти. Один пациент многозначительно заявил: "Если бы мы брали с собой 100 процентов нашей энергии в одно тело во время воплощения, наш ум не выдержал бы". Если запустить в человеческое тело полный заряд всей энергии души, то она полностью подчинила бы себе мозг. Очевидно, это произошло бы даже с менее мощными и неразвитыми душами. Я предполагаю, что этот фактор освоения душой человеческого тела оценили те первые духовные Учителя, которые выбрали Землю в качестве планетарной школы.
Более того, если бы тело располагало полным объемом возможностей энергии души, это свело бы на нет весь процесс роста и развития души на Земле, потому что у нее не было бы необходимости прилагать усилия, взаимодействуя с человеческим умом. Укрепляя различные части всецелой энергии души в различных воплощениях, целое становится сильнее. Полная осознанность на все 100 процентов имела бы и другой неблагоприятный эффект. Если бы мы не разделяли нашу энергию, мы бы обладали полной духовной памятью в каждом человеческом теле. Амнезия вынуждает нас экспериментировать в "лабораторных условиях" Земли, не имея готовых ответов на задачи, для решения которых мы были посланы сюда. Амнезия также освобождает нас от багажа прошлых неудач, чтобы мы могли использовать новые подходы с большей уверенностью.
Я часто использую аналогию голограммы, чтобы описать разделение души. Голографические образы являются точными копиями. Эта аналогия помогает, но она не отражает всего. Я упоминал уже об одной "переменной величине" в процессе разделения души: о степени концентрации энергии в каждой отдельной части. Этот момент связан с опытом души. Другая "переменная величина" - это плотность материальной энергии в каждом человеческом теле и эмоциональная структура, лежащая в основе жизнедеятельности тела, Если одна и та же душа соединяется с двумя телами в одно и то же время и вносит 40 процентов своей энергии в каждое тело, энергия будет проявляться по-разному.
Возьмите фотоснимок одного и того же пейзажа утром, в полдень и вечером. Меняющийся свет даст различное освещение и, соответственно, Другую картину Первоначально энергия души имеет какую-то определенную структуру, но, оказавшись на Земле, эта структура меняется в соответствии с теми или иными условиями. Когда мы просматриваем свою будущую жизнь, находясь в Мире Душ, нас информируют об энергетических потребностях тела, которое мы займем. Но решение о том, сколько энергии мы возьмем с собой, остается за нами. Многие души желают оставить в своей обители побольше энергии, потому что они любят свой дом и то, что там происходит.
Эмоциональные и физические травмы истощают запасы нашей энергии. Мы можем, помогая кому-то, добровольно отдать значительную часть нашей позитивной энергии, или же кто-то истощает нас своей негативностью. Требуется энергия, чтобы создать и поддерживать свои защитные механизмы. Один Субъект сказал мне однажды: "Когда я делюсь своим светом с теми, кто, на мой взгляд, достоин этого, я могу восстановить его быстрее, потому что он был отдан добровольно".
Лучше всего энергия восстанавливается во сне. И опять, во сне мы также можем разделять энергию, которую мы принесли с собой, и свободно странствовать, оставляя небольшой процент в теле, чтобы большая часть в случае необходимости быстро вернулась назад. Как я уже упоминал, эта способность особенно полезна, когда тело находится в состоянии болезни, в бессознательном состоянии или в коме. Поскольку время не является ограничивающим фактором для "освобожденной" души, в течение часов, дней или недель, проведенных вне тела, она может полностью восстановиться. Я мог бы добавить, что души во время кризиса могут подзаряжаться любящими духами. Мы интерпретируем затем эту "инъекцию" энергии как глубокие откровения. За несколько часов отдыха вне человеческого тела могут произойти настоящие чудеса для души при условии, что оставшаяся часть энергии расслаблена и не занята сложными аналитическими расчетами. Последнее может стать причиной того, что мы проснемся истощенными.
Жить в параллельных жизнях - это еще один вариант "разделения" души. Каковы же мотивы и результаты такого решения души? Многие люди чувствуют, что для души это нормальное явление - жить в параллельных жизнях. Я выяснил, что это не так. Души, которые решают воплотиться сразу в двух или в нескольких телах на Земле, хотят ускорить процесс своего обучения. Таким образом, душа может оставить "дома" 10 процентов своей энергии и поместить остальную часть в два или несколько тел. Поскольку мы имеем свободную волю, наши Гиды позволяют нам такие эксперименты, но не рекомендуют их. В целом, поскольку происходит сильное истощение энергии, большинство душ, которые пытаются жить в параллельных жизнях, решаются на это один или два раза. Души не хотят иметь параллельные жизни - пока не становятся чересчур претенциозными. Кроме того, души не разделяют свою энергию, чтобы воплотиться в близнецов. Жить в двух телах в одной семье с одним и тем же набором генетических особенностей, одними и теми же родителями, в одной и той же национально-культурной среде было бы совершенно не продуктивно. Отсутствие разнообразия не может вызвать у души особого желания жить в параллельных жизнях.
Глава 5. Системы групп родственных душ.
Происхождение души.
Я думаю, что уместно начать исследование жизни души с возникновения этой жизни. Очень немногие из моих Субъектов способны вспомнить о начале своего существования в качестве частиц энергии. О каких то деталях ранней жизни души мне сообщали молодые, начинающие души. Эти души имеют более короткую историю жизни как в Мире Душ, так и за его пределами, поэтому у них еще свежие воспоминания. Однако мои Субъекты Уровня I сохранили, в лучшем случае, мимолетные воспоминания о происхождении своего Я. Следующие два отрывка из рассказов начинающих душ служат в качестве иллюстрации:
"Моя душа была сотворена из огромной, несимметричной формы облачной массы. Я был исторгнут как крошечная частичка энергии из этого мощного, пульсирующего голубоватого, желтоватого и , белого света. Пульсирующая масса испускает град таких частичек. Некоторые падают назад и вновь поглощаются массой, но я продолжаю двигаться вперед, и меня уносит в потоке с другими душами, подобными мне. Следующее, что я помню, это то, что я нахожусь в замкнутой сфере, где очень любящие существа заботятся обо мне".
"Я помню себя в своего рода яслях, где мы размешены в отдельных ячейках (как в ульях), словно инкубаторные яйца. После того, как я стал лучше осознавать происходящее, я узнал, что нахожусь в инкубаторном мире Урас. Не знаю, как я попал туда. Я подобен яйцеклетке в эмбриональной жидкости, ожидающей своего оплодотворения, и я ощущаю, что здесь много других клеток молодой энергии, которые пробуждались вместе со мной. Здесь также имеется группа матерей, прекрасных и любящих, которые... прорывают наши мембранные оболочки и высвобождают нас. Вокруг нас - вращающиеся потоки интенсивных, подпитывающих огней, и я слышу музыку. Первое, что зарождается в моем сознании, - это любопытство. Вскоре меня забирают из Ураса и присоединяют другим детям уже в другом месте".
Лишь в редких случаях мне удается услышать подробные рассказы о "взращивании" душ от очень продвинутых Субъектов. Это "специалисты", известные как Инкубаторные Матери.
Прежде чем продолжить разговор о развитии процесса продвижения души, я должен перечислить то, что я узнал об отличительных особенностях в их опыте, который они имеют с момента творения.
1. Существуют фрагменты энергии, которые, похоже, возвращаются в сотворившую их энергетическую массу прежде, чем успевают достичь Инкубатора. Я не знаю, по какой причине они терпят неудачу. Другие, которые достигают Инкубатора, на ранней стадии созревания не в состоянии самостоятельно научиться "быть". Поз же они вовлекаются в коллективные действия и, насколько я могу судить, никогда не покидают мир душ.
2. Существуют фрагменты энергии, которые имеют такие индивидуальные особенности или ментальную структуру, что не склонны воплощаться в физической форме или в каком-либо мире. Их часто можно обнаружить в ментальных мирах, и, кроме того, они, по всей видимости, с легкостью перемещаются между измерениями.
3. Имеются такие фрагменты энергии, несущие в себе сущностные качества души, которые воплощаются только в физических мирах. Эти души могут также между жизнями обучаться в ментальных сферах Мира Душ. Я не считаю их межпространственными странниками.
4. Есть и такие фрагменты энергии, которые представляют собой души, способные и склонные воплощаться и действовать как индивиды во всех типах физического и ментального окружения. Эта не обязательно обеспечивает им больше или меньше знания, чем другого рода душам. Однако благодаря широкому диапазону их практического опыта они могут брать на себя ответственность в раз личных сферах деятельности.
Программа развития новорожденной души раскручивается медленно Покинув Инкубатор, эти души не сразу начинают воплощаться или объединяться в группы. Вот описание этого переходного периода, данное одним Субъектом, очень молодой душой Уровня I, которая воплощалась лишь пару раз и имела еще свежие воспоминания об этом.
"Я помню, что еще до того, как меня определили в мою группу душ и я начал воплощаться на Земле, мне была дана возможности получить опыт в полу физическом мире, имея световую форму. Это был скорее ментальный мир, чем физический, потому что окружавшая меня материя была не совсем твердой и биологическая жизнь отсутствовала там. Со мной были другие молодые души, и мы легкостью передвигались как светящиеся пузыри, имеющие подобие человеческой формы. Мы просто пребывали там, ничего не делая, и не могли почувствовать, что значит быть плотным, твердым. Хотя обстановка имела скорее астральную природу, чем земную, мы учились общаться друг с другом как существа, живущие в сообществе. У нас не было обязанностей. И там царила утопическая атмосфера огромной, всеохватывающей любви, безопасности и защиты. С тех пор я узнал, что нет ничего статичного, и это - начальный этап - было самым легким опытом нашего существования. В скором времени нас ожидало существование в мире, где мы не будем защищены, где мы будем испытывать боль и одиночество - как и удовольствие, - и все эти переживания станут для нас поучительным опытом".
Духовные построения.
Находясь в состоянии транса, мои Субъекты описывают различные визуальные образы Мира Душ, прибегая к языку земных символов. Они создают структурные образы, исходя из своего собственного планетарного опыта, или получают эти образы от своих Гидов, заботящихся о том, чтобы они чувствовали себя более комфортно в знакомом окружении. На моих лекциях после обсуждения этого аспекта подсознательной памяти некоторые люди говорят, что, несмотря на логичность и связность этих наблюдений, они едва ли убедительны. Как в Мире Душ могут существовать классы, библиотеки и храмы?
Рассматривая эти вопросы, я объясняю, что память об этих наблюдениях метафорична и сформирована на основе текущего понимания. Определенные сцены из всех наших жизней навсегда остаются в памяти души. Храм в Мире Душ не является строением из камней - это, скорее, визуализации того значения храма, которое он представляет собой для этой души. Воспоминания о прошлых событиях жизни души являются воссозданием обстоятельств и событий, которое базируется на определенных интерпретациях и сознательном знании. Все воспоминания пациента основаны на наблюдениях ума души, обрабатывающего информацию посредством человеческого ума. Невзирая на визуальные структуры духовных построений, я всегда обращаю внимание на функциональные аспекты, т.е. на то, что Субъект делает там.
Оставив свои защитные коконы, новые души вступают в общественную жизнь. Как только они начинают воплощаться, описания мест и структур, которые они видят между жизнями, приобретают тот же оттенок, что и у более старых душ, приходящих на Землю. Иногда эти описания носят не очень земной характер. В некоторых отчетах фигурируют структуры, напоминающие стеклянные соборы, большие кристаллические залы, геометрические строения со множеством углов и плавные, куполообразные пространства, не имеющие линий. Далее, мои Субъекты иногда рассказывают, что вокруг них нет никаких структур, только поля цветов и сельские пейзажи с лесами и озерами. Люди в состоянии гипноза проявляют чувство благоговения, когда они описывают свое приближение к месту назначения в Мире Душ. Многие настолько переполняются чувством, что не могут дать адекватное описание того, что они видят.
В индийских Упанишадах есть высказывание о том, что наши чувства сохраняются в памяти после смерти. Я убежден, что этот древний философский текст делает совершенно правильное допущение, что чувства, эмоции и человеческое эго являются путем к бесконечно огромному опыту, который обеспечивает бессмертное Я физическим сознанием. Эти сантименты были очень убедительно выражены одним из моих пациентов.
"Мы можем создать в Мире Душ все, что мы захотим, чтобы это напомнило нам о местах и вещах, которыми мы наслаждались на Земле. Это наше физическое стимулирование происходит почти совершенным образом - для многих оно просто идеально. Но без тела... скажем... для меня это имеет привкус имитации. Я люблю апельсины. Я могу создать здесь апельсин и даже воспроизвести его толстую кожуру, сладкий вкус. Однако это не совсем то, что мы чувствуем, когда едим его на Земле. В этом заключается одна из причин, почему я наслаждаюсь моими физическими воплощениями".
Память.
Прежде чем продолжить свой анализ того, что Субъекты, находящиеся в состоянии гипноза, видят в Мире Душ, я хотел бы предоставить больше информации о категориях памяти и ДНК. Есть люди, которые Убеждены, что все воспоминания хранятся в ДНК. Таким образом они формулируют аргумент в пользу того, что они называют научной позицией против реинкарнации. Конечно, каждый имеет полное право не верить в реинкарнацию по ряду личных соображений религиозных или каких-то еще. Но утверждение о том, что вся память о прошлой жизни имеет генетическое происхождение и содержится в клетках ДНК, полученных нами от далеких предков, является, на мой взгляд, неудачным аргументом в силу ряда причин.
Подсознательные воспоминания о травме прошлой жизни могут перенести физический отпечаток тяжелых повреждений этого давно исчезнувшего тела в наше новое тело, но это не связано с ДНК. Эти молекулярные коды являются совершенно новыми, и мы получаем их вместе с нашим нынешним телом. Установки и убеждения, имеющиеся у души в ее уме, влияют на биологический ум. Есть исследователи, которые верят, что наш вечный разум, а также энергетические отпечатки и схемы памяти прошлых жизней могут воздействовать на ДНК. На самом деле, существует бесчисленное множество других элементов, программирующих мыслительный процесс, которые мы приносим в наше физическое тело из сотен прошлых жизней. Сюда также входит наш опыт пребывания в Мире Душ, где мы вообще не имеем тела.
Серьезным аргументом против идеи о том, что память о прошлой жизни хранится в ДНК, является огромная масса исследований, посвященных прошлым жизням людей. Наши тела, которые мы имели в своих прошлых жизнях, почти никогда не бывают генетически связаны с нашей нынешней семьей. Я мог быть членом семьи Смитов - как и другие души из моей группы - водной жизни, и все мы могли принять решение быть частью семьи Джоунсов в нашей следующей жизни. Но мы никогда не возвращаемся в семью Смитов, что я уже более подробно объяснял в главе 7. Субъект, например, мог быть в прошлых жизнях кавказцем, азиатом и африканцем без какой-либо наследственной преемственности. Более того, как наши воспоминания о нашем пребывании в других мирах в других видах жизни могут исходить из клеток человеческого ДНК, существующих только на Земле? Ответ прост. Так называемая генетическая память является, в действительности, памятью души, исходящей из подсознательного ума.
Я различаю три категории памяти.
1. Сознательная память. Это состояние мысли относится ко всей памяти, которая хранится в мозгу нашего биологического тела. Она проявляется сознательным эго, или Я, которое адаптировано к нашей физической планете. На сознательную память влияют наш сенсорный опыт и все наши биологические, примитивные инстинктивные побуждения, а также эмоциональные переживания. Она может быть ошибочной, потому что существуют защитные механизмы в отношении того, что она получает и оценивает через впечатления пяти чувств.
2. Бессмертная память. Воспоминания этой категории, похоже, приходят через подсознательный ум. На сверхсознательный ум большое влияние оказывают телесные функции, не подвластные сознательному контролю. Бессмертная память хранит воспоминания о наших истоках в этой жизни и в других физических жизнях. Она является хранилищем значительной части нашей души, потому что подсознательный ум формирует мост между сознательным и сверхсознательным умом.
3. Божественная память. Эти воспоминания исходят из нашего сверхсознательного ума, который находится в душе. Совесть, интуиция и воображение выражаются через подсознательный ум, но исходят они именно из этого высшего источника. Наш вечный ум души эволюционировал из высшей отвлеченной мыслительной энергии, которая находится вне нас. Может показаться, что вдохновение берет начало в бессмертной памяти, но за пределами нашего телесного ума существует высший разум, который составляет часть божественной памяти. Источник этих божественных мыслей - иллюзорный. Иногда она представляется нам личной памятью, хотя, в действительности, божественная память является информацией, исходящей от существ, участвующих в нашем бессмертном существовании.
Я уже рассказывал о духовных классах и других соседних небольших помещениях, где общаются члены первичных групп, в том числе еще более маленькие, изолированные комнаты, где души могут находиться в пол ном одиночестве, спокойно занимаясь учебой. Библиотека - нечто со всем другое. Все рассказывают, что помещение, где находятся Книги Жизни, представляет собой огромный зал прямоугольной формы, с книгами, расположенными вдоль стен, и многочисленными душами, занимающимися за столами, и похоже, что они не знакомы друг с другом. Когда мои Субъекты рассказывают о духовной Библиотеке, они описывают ее так, как показано на рисунке 5 этот образ доминирует в их уме.
В этом пространстве библиотечные Гиды являются душами-Архивариусами, ответственными за книги. Это спокойные и тихие, почти монашеского типа существа, которые помогают как Гидам, так и студентам из многочисленных первичных групп находить необходимую информации Эти духовные Библиотеки оказывают душам самую разнообразную по мощь - в зависимости от уровня их знания. Душам могут помогать либо их Гиды, либо Архивариусы, или те и другие. Некоторые из моих пациентов, вернувшись в Мир Душ, самостоятельно отправляются в Библиотеку, в то время как других всегда сопровождают их Гиды. Гид может привести своего ученика в Библиотеку и затем покинуть помещение. И тут могут возникнуть некоторые затруднения, в том числе сложность темы исследования и особенности отрезка времени, который просматривает ученик. В этих учебных залах ученики иногда работают парами, но, в основном занимаются исследованием самостоятельно, после того как Архивариус помогает им найти нужную Книгу Жизни.
Согласно восточной философии, каждая мысль, слово и дело каждой нашей прошлой жизни вместе со всеми событиями, в которых мы участвовали, записаны в Книге Акаши. Можно также с помощью специалистов увидеть возможности будущих событий. Слово "Акаша" по существу, означает квинтэссенцию вселенской памяти, которая записывает каждую энергетическую вибрацию бытия как аудио/видео аппаратура. Я уже осуждал связь между божественной, бессмертной и сознательной памятью. Формирование наших человеческих представлений о духовных библиотеках, находящихся вне времени пространств, где мы изучаем упущенные возможности и свою ответственность за прошлые действия, является примером подобных связей между разными категориями памяти. На Востоке считается, что сущность всех событий прошлого, настоящего и будущего сохраняется в результате удерживания внутри энергетических частиц и затем раскрывается в священных духовных стенах благодаря регулированию вибраций. Мне кажется, что само понятие о личных духовных записях о каждом из нас зародилось ни в Индии, ни где бы то ни было на Земле. Оно исходит из наших умов, которые уже имеют знание об этих записях из жизни между жизнями.
Мне представляется тревожным признаком то, что некоторые аспекты этих обнаруженных воспоминаний о духовных Библиотеках могут быть разрушены определенными системами убеждений, которые нацелены на запугивание людей. Есть такие восточные культуры, которые утверждают, что Книги Жизни являются аналогами духовных записей, которые могут быть использованы как свидетельства против души. Видения духовных Библиотек толкуются как сцены, в которых подготавливаются материалы против греховных душ, базирующиеся на их кармических записях. Далее, эти ложные концепции "отправляют" нас в место ужасного суда, где нам предъявляется обвинение и выносится приговор на основании свидетельств о проступках души в прошедшей жизни. Есть такие экстрасенсы, которые заявляют, что они имеет особое право доступа к событиям будущего через Записи Акаши, и что только работая с ними они могут оградить своих последователей от катастрофы.
Человеческая сумасбродная фантазия не знает границ, когда дело касается запугивания людей. Ярким пример тому - угроза ужасного наказания для тех, кто кончает жизнь самоубийством. Это верно, что страх остаться за пределами "рая" является определенным сдерживающим фактором для самоубийц, но это неверный подход. Я заметил, что в последние годы даже католическая церковь стала менее категорично заявлять о том, что самоубийство является смертным грехом, который влечет за собой крайне суровое духовное наказание. В настоящее время существует одобренный Ватиканом текст, который утверждает, что самоубийство "противоречит закону природы", но добавляет, что "существует одному Богу известная возможность благотворного раскаяния". "Благотворное" означает ведущее к какой-то хорошей цели.
Мой следующий Случай представляет Субъекта, который убил себя в своей прошлой жизни. Она описывает свое исследование этого своего действия в стенах Библиотеки. Раскаяние в Мире Душ, часто, начинается именно здесь. Поскольку я еще буду рассматривать ее самоубийство, я на некоторое время отвлекусь от того, что происходит в Библиотеке, и обращусь к некоторым вопросам, которые мне задавали о самоубийстве и последующей расплате в Мире Душ.
Когда я работаю с пациентами, которые в своей прошлой жизни совершили самоубийство, первое, что они восклицают после своей смерти, это: "Господи, как же я мог совершить такую глупость!" Это физически здоровые люди, не страдающие какой-либо неизлечимой болезнью. Самоубийство, совершенное человеком, молодым или старым, чье физическое состояние сделало его жизнь неполноценной, сведя ее, практически, к нулю, расценивается в Мире Душ иначе, чем самоубийство, совершенное физически здоровыми людьми. Хотя все случаи суицида рассматриваются с пониманием, людей, которые убили себя, имея при этом здоровое тело, действительно ожидает расплата.
В моей практике души, которые так или иначе помогали тем, кто невыносимо страдал, уйти из жизни или сами добровольно умирали, не испытывали впоследствии чувства поражения или вины.
Я нахожу, что в Мире Душ для души не считается позорным добровольно оставить искореженное тело - наложить на себя руки или освободиться от страданий при помощи другой сострадательной души.
Я работал с достаточно большим количеством людей, которые пытались совершить самоубийство еще до встречи со мной, и мне кажется, что моя работа с ними помогла им. Некоторые из них в момент нашей встречи еще находились в состоянии эмоционального расстройства, тогда как другие уже отбросили всякие мысли о самоубийстве. Но я понял одну вещь: к людям, которые говорят, что они не принадлежат Земле, нужно относиться всей серьезностью. Они даже могут быть потенциальными субъектами суицида.
Что случается с душами, которые, имея здоровое тело, совершили самоубийство? Эти души рассказывают мне, что они чувствуют, как умаляется их достоинство в глазах их Гидов и товарищей по группе из-за того, что они разорвали свой жизненный контракт. Ущемляется гордость из-за упущенной возможности. Жизнь - это дар, и значительная часть энергии была потрачена на выделение определенного тела для нас. Мы являемся хранителями этого тела и, таким образом, нам оказывают особое доверие. Мои пациенты называют это контрактом. Особенно, когда молодой, здоровый человек совершает самоубийство, наши Учителя считают этот акт проявлением явной незрелости и вопиющим пренебрежением своей ответственностью. Наши духовные Мастера надеются на наше мужество, с которым мы достойно завершим свою жизнь - как бы тяжело нам ни было. Они бесконечно терпеливы с нами, но в случае повторного самоубийства их терпимость и прошение приобретают другой оттенок.
Для древних греков слово "персона" было синонимом слова "маска", и оно соответствует тому, как душа использует получаемое ею тело. Когда мы воплощаемся в новом теле, природа души соединяется с характером этого тела, и в результате формируется единая личность, "персона". Тело представляет собой внешнее проявление души, но оно не является полным воплощением личностного Я нашей души. Души, которые приходят на Землю, думают о себе как о переодетых актерах на мировой сцене. В "Макбете" Шекспира король, готовясь к смерти, произносит следующие слова: "Жизнь - лишь кочующая тень, жалкий игрок, который вспыхнул на сцене на один час и исчез, и никто о нем больше не услышит". Эти знаменитые строчки так или иначе отражают то, что чувствуют души по отношению к своим жизням на Земле, с той лишь разницей, что с самого начала игры большинство из нас не знает, что они участвуют в игре - пока она не закончится, и это происходит из-за различных блоков памяти, известных как амнезия.
Таким образом эта аналогия со спектаклем, как и аналогия с классом, соответствует тому, что видят мои пациенты, находясь в состоянии глубокого гипнотического транса. Они сообщают мне, что когда они возвращаются в свои группы после особенно тяжелой жизни, друзья встречают их овациями и криками "Браво!". Аплодисменты относятся к хорошо выполненной работе в их последней жизненной игре. Один Субъект рас сказывал так: "С большинством участников игры в нашей последней жизни, которые входят в мою группу, мы перед генеральной репетицией предстоящей жизни отходим в сторону, чтобы изучить отдельные сыгранные нами сцены". Я часто слышу, как мои Субъекты смеются, когда им предлагают какие-то роли в следующей игре - которая является их нынешней жизнью, - и какие дебаты происходят по этому поводу перед окончательным выбором и решением того, кто какие роли будет исполнять в будущем.
Наши Гиды становятся режиссерами, которые проходят вместе с нами всю прошлую жизнь сцена за сценой, кадр за кадром, рассматривая как хорошие, так и плохие времена. Если и бывают ошибки в суждениях и оценках, то очень незначительные. Составляются новые сценарии для различных сцен с другими вариантами выбора, которые можно было принять в этих обстоятельствах, и таким образом изучаются и сопоставляются все возможные последствия. В сценарии просматриваются все роли и подробно анализируются формы поведения каждого игрока. Души затем могут решить поменяться ролями и снова сыграть ключевые сцены, что бы проверить результаты при участии другого исполнителя из их или из соседней группы. Я поощряю моих Субъектов рассказывать мне об этих пробных играх и заменах. Души получают возможность увидеть в другом свете свои собственные действия прошлой жизни в исполнении других актеров.
Глава 6. Совет старейших.
Человеческие страхи: в ожидании Суда и наказания.
Вскоре после возвращения в свою духовную группу души предстают перед собранием мудрых Существ. Находясь на один или два уровня выше наших Гидов, эти Вознесенные Мастера являются теми наиболее продвинутыми зримыми существами, которых видят в Мире Душ мои все еще воплощающиеся пациенты. Они дают им различные названия, такие как, например, Старейшие, Священные Мастера, Преподобные или такие рабочие названия, как Экзаменаторы или Комитет. Чаще всего этих в высшей степени развитых Мастеров называют Советом и Старейшими, поэтому для их описания я и буду использовать эти названия.
Поскольку Совет Старейших представляет собой неких авторитетов в Мире Душ, некоторые слушатели на моих лекциях настораживаются, когда я рассказываю о существах в длинных облачениях, которые задают душам вопросы об их действиях в прошлой жизни. Один человек в Торонто даже не смог сдержаться и громко, на всю аудиторию произнес: "Ага! Знаю, знаю! Зал суда, судьи, наказание!" Откуда в умах стольких людей сидит этот страх и цинизм относительно того, что происходит после жизни?
Религиозные институты, гражданские суды и военные трибуналы определяют наш свод законов морали и правосудия, которые оказывают влияние на миллионы людей. Преступление и наказание, а также традиции сурового наказания за проступки и правонарушения существуют с первобытных времен. Позитивная роль морального кодекса в человеческой культуре, представленного в религиях всех времен и народов, огромна. Считается, что именно страх кары небесной вынуждает массы людей соблюдать хоть какие-то нормы поведения. Тем не менее мне кажется, что в любой религиозной доктрине имеется и темная сторона, которая порождает в человеке тоску и страх перед ожидающей их после смерти встречей с суровыми судиями и ужасными духами.
Организованные религии как таковые существуют в нашей жизни последние пять тысяч лет. Антропологи утверждают, что задолго до этого первобытные люди верили, что в одушевленных и неодушевленных объектах живут духи хорошие или плохие. В этом отношении древние племенные практики не очень отличаются от религиозных культов. Многие боги древности были гневливыми и беспощадными, в то время как другие великодушными и заботливыми. Люди всегда испытывали беспокойство относительно сил, находящихся вне их контроля, особенно божеств, которые могут распоряжаться их жизнью после смерти.
Поскольку переживания, связанные со спасением (души), всегда составляли неотъемлемую часть нашей жизни, отсюда вытекает, что человеческие существа рассматривают смерть как некий страшный финал. На протяжении нашей длительной истории жестокость жизни означала, что суд, наказание и страдание продолжатся в той или иной форме и после смерти. Многие культуры на Земле поддерживали подобные представления в своих собственных интересах. В людях воспитывали убеждение, что всем душам, хорошим и плохим, сразу же после смерти предстоит последовать в мрачный загробный мир и пройти через суровые испытания.
На Западе чистилище долгое время изображалось как уединенное место пребывания душ, оказавшихся между раем и адом. Неевангелические церкви последних десятилетий дают более либеральное определение чистилища как состояния изоляции для очищения души от грехов и недостатков перед тем, как вступить рай. Существующая в концепциях восточной философии, особенно канонах индуизма и буддистских сект Махаяны, идея "духовных тюрем" в форме низших планов существования также несколько смягчилась. И эта концепция еще одна причина, по которой я возражаю против использования образа концентрических кругов множественных астральных планов, по которым душа проходит после смерти. Исторически они были задуманы для того, чтобы показать многообразие очистительных "камер" в загробном мире, где обитают демоны и вершат суд грозные судьи.
Искатели истины, которые обращаются к древним метафизическим традициям Востока, обнаруживают там такую же странную смесь суеверий и пережитков, как и в Западной теологии. Наряду с идеей реинкарнации в восточной философии сохраняется доктрина трансмиграции. Путешествуя по Индии, я заметил, что идея трансмиграции является средством запугивания людей и используется для того, чтобы контролировать их поведение. Согласно этой идее, существует широкий "ассортимент" грехов, за которые душа трансмигрирует назад, к низшим, или животным, формам жизни в своем следующем круге существования. В моей исследовательской практике я не обнаружил никаких подтверждений концепции трансмиграции души. Мои Субъекты отмечают, что энергия душ различных форм жизни на Земле не смешивается в Мире Душ. С моей точки зрения, запугивание и страх, который порождает идея трансмиграции, противоречат реальному процессу кармического правосудия. Я обнаружил, что души людей, живших в своих прошлых воплощениях в других мирах, имели тела, которые обладали разумом чуть больше или меньше, чем человеческий вид жизни. Мне никогда не встречались такие пациенты, которых направляли в какой-нибудь мир, где они не были самыми разумными из имеющихся там существ. Таков изначальный замысел.
Мы проходим не столько через стадии наказания, сколько через стадии самообразования и просвещения. Однако значительная часть человеческого сообщества не может освободиться от выработанного существующей на протяжении тысячелетий культурной традицией затаенного гнетущего чувства, что некий суд и наказание должны присутствовать в той или иной форме после жизни, как мы видим это на Земле. Не обязательно ад, в котором силы тьмы карают и пытают нас, но, несомненно, что-то весьма неприятное. Я надеюсь, что сказанное мной в этой главе успокоит людей, испытывающих страх перед неизбежностью наказания после смерти. С другой стороны, кому-то совсем не понравится необходимость отчитываться перед Советом Старейших. "Эпикурейцы" этого мира - те, кто склонны посвящать свою жизнь ничем не ограниченным наслаждениям и при этом не обращать внимания на проблемы окружающих, - также могут не одобрить эту главу, как, впрочем, и "иконоборцы", которые не признают вообще никаких авторитетов - ни моральных, ни каких бы то ни было еще.
Мир Душ - это место, в котором установлен определенный порядок, и Совет Старейших вершит правосудие. Они не представляют собой абсолютный источник божественной власти, но являются верховными авторитетами, ответственными задуши, все еще воплощающиеся на Земле. Эти мудрые существа испытывают огромное сострадание к слабостям людей и с бесконечным терпением относятся к нашим недостатком. Нам представятся новые возможности в наших будущих жизнях. Эти жизни не будут вариантом легкого кармического выбора, иначе мы бы ничему не могли научиться, воплощаясь на Земле. Однако тяжелая и рискованная жизнь на этой планете не предназначена для того, чтобы быть источником и причиной будущих страданий после смерти.
Условия развития души в Мире Душ.
Мои Субъекты заявляют, что они предстают перед своим Советом сразу же по окончании жизни, и многие рассказывают, что они посещают Совет во второй раз, непосредственно перед новым воплощением. Из двух встреч первая, похоже, оказывает большее воздействие на душу. Мы просматриваем вместе со Старейшими главные решения, которые мы приняли в только что прожитой жизни. Наше поведение и ответственность за действия, предпринятые на важных развилках нашего кармического пути оцениваются очень тщательно. На первом собеседовании мы остро осознаем свои ошибки, особенно если мы кого-то обидели. Во время второй встречи - если она происходит перед новым рождением - мы более не принужденно и свободно обсуждаем потенциальные возможности, решения и надежды, связанные с предстоящей жизнью.
Наши Гиды сообщают нам, когда подходит время явиться на Совет, и обычно они сопровождают нас в пространство, где заседают Вознесенные Мастера. Обычно Гиды не играют большой роли в этих заседаниях. Одна ко, когда более продвинутая душа одна отправляется на эту встречу, она может увидеть там и своего Гида. Когда Гиды действительно отправляются с нами на собрание, они просто тихо присутствуют. Дело в том, что они уже до этого обсудили с членами Совета нашу прошедшую жизнь.
Являясь нашими изначальными учителями и защитниками, Гиды могут в ходе беседы вставить то или иное замечание, чтобы прояснить какой-то момент, или растолковать нам некоторые высказывания членов Совета, если мы что-то не поняли. Я убежден, что Гиды играют гораздо большую роль на этих встречах, чем многие из моих пациентов осознают.
Поскольку Старейшие могут правильно спланировать наше будущее, они хотят убедиться в том, что мы хорошо поняли последствия наших действий, особенно тех, что касаются взаимоотношений.
Старейшие спрашивают нас, как мы относимся к главным эпизодам нашей жизни и образу наших действий. Продуктивные действия и те, которые привели к нежелательным результатам, обсуждаются с нами открыто, без оттенка ехидства или обвинений. Невзирая на то, что мы неоднократно продолжаем совершать одни и те же ошибки, наш Совет проявляет огромное терпение по отношению к нам. Мы сами гораздо менее терпеливы с собой. Я убежден, что если бы Советы всех душ на Земле, с которыми я работал, не были бы столь терпимы и снисходительны, обыкновенные души просто отказались бы снова воплощаться. У душ есть право отказаться от возвращения на Землю.
Старейшие пытаются выяснить наше мнение о том, насколько наше тело служило или препятствовало развитию. Совет уже продумывает наше возможное будущее тело и будущее развитие. Они хотят знать, что мы думаем о нашем следующем воплощении. Многие Субъекты испытывают чувство, что их Совет еще не принял решения относительно их будущей жизни. Ничто на этой встрече не происходит механически или по какому-то шаблонному образцу.
Крайне важным на собраниях Совета считается наше намерение в жизни. Старейшие знают о нас все еще до нашего появления перед ними, но во время обсуждения тщательно анализируется то, как ум нашей души соприкасался и взаимодействовал с человеческим мозгом, при этом они знают и другие наши воплощения. Их интересует, насколько нам удава лось контролировать характер и негативные эмоции своих земных тел. Души никогда не оправдывают свое поведение принуждением, иллюзия ми или привязанностями. Я не хочу сказать, что души не жалуются на собрании Совета на трудности. Однако рассуждения о жизненных испытаниях не превращаются в жестокие и суровые признания.
Совет стремится выяснить, удавалось ли внутренней бессмертной природе нашей души поддерживать свою целостность в смысле ценностей, идеалов и действий во время воплощения. Они хотят знать, были ли мы поглощены нашим телом, подчинены ему или же "прорывались" сиянием своей души сквозь него. Успешно ли душа соединялась в качестве партнера с человеческим мозгом и формировала единую гармоничную человеческую личность? Члены Совета расспрашивают душу об использовании силы и власти. Было ли наше влияние позитивным или коррумпированным потребностью господствовать над другими. Попадали ли мы под влияние убеждений других людей, демонстрируя отсутствие личной силы, или мы вносили какой-то свой вклад? Совет не столько озабочен тем, как часто на своем жизненном пути мы падали, сколько тем, имели ли мы мужество подняться и довести дело до конца.
Знаки и символы.
На протяжении всей истории человечества люди ищут повсюду тайный духовный смысл или знаки, так или иначе интерпретируя то, что они видят вокруг себя. Я помню, как я забирался в пещерные святилища палеолитических людей в Dordogne Valley во Франции. Оказавшись в этих пещерах, попадаешь в Каменный век: все стены здесь покрыты символическими рисунками. Они относятся к самым ранним свидетельствам духовного сознания людей. В течение тысячелетий первобытные культуры по всему миру использовали наскальную живопись и пиктограммы, что бы выразить идеи, связанные с магией, плодородием, средствами к существованию, мужеством и смертью.
И спустя столетия мы заняты поисками откровений через знаки сверхъестественного. Самые первые знаки были взяты из царства животных, от камней и из стихий. Мы используем всякого рода символы как воплощения власти и средств просветления и саморазвития. Древняя культурная привязанность к мистическому символизму часто связывалась с желанием возвышения нашего высшего Я над примитивной стороной человеческой природы. Обряды и символы тайных мистических обществ, таких как Гностики и Каббалисты, могли бы хорошо представить память души на Земле и человеческую память в Мире Душ.
Возможно, нет ничего удивительного, что в Мире Душ существуют эмблемы, содержащие в себе какой-то символический смысл. Как и все физические объекты, которые Субъекты видят в состоянии гипноза, эмблемы, которые носят на себе некоторые Старейшие, связаны с опытом их прошлой жизни. И наоборот, почему не может быть и так, что мы вместе с памятью души несем послания, полученные нами на встречах с Советом, на Землю? Антропологи, которые изучают глиняные таблички, каменные печати, скарабеев и другие амулеты нашего прошлого, верят, что их влияние на тех, кто носит их, и на тех, кто их созерцает, выходит за пределы физической жизни и связано с жизнью души вне тела. Сегодня этот обычай продолжается в гравированных подвесках, кольцах и амулетах. Многие люди, которые носят эти символические талисманы, верят, что они их защищают, а также являются знаками личной силы и возможности.
Древние индийские, египетские, персидские и китайские тексты рассказывают о "силах Бога", которые персонифицированы в форме метафизических существ, причем некоторые из них даже являются антропоморфными. Ранняя греко-еврейская религиозная философия также разделяла концепцию иерархического ряда духовных Мастеров, из которых каждый последующий обладает большей божественностью, чем предыдущий. Многие культуры принимали Бога как Источник всего творения и абсолютное благо и при этом считали, что управление нашей Вселенной осуществляется им через группу более низких по рангу существ, которые являются носителями разума и божественной мысли и осуществляют посредничество между Совершенным Существом и смертным миром. Они считались эманациями Творца, но менее, чем Он, совершенными. Возможно, этим объясняется тот факт, что наш изобилующий несовершенствами мир все же имеет Бога в качестве Первопричины.
Пантеистическое воззрение заключается в том, что все проявления во Вселенной являются Богом. На протяжении долгого промежутка времени духовная философия некоторых культур породила концепцию, согласно которой божественные силы, управляющие нашей жизнью, были, по существу, словами мудрости, аналогичными мыслительным способностям человеческого существа. В других обществах эти силы представлялись неким Присутствием, способным влиять на наш мир. Христианская церковь считает саму идею посредников, исходящих из верховного Источника, неприемлемой. Позиция христианства заключается в том, что Совершенное Существо не уполномочивает существ, менее совершенных, чем Оно, и могущих совершить ошибку, управлять нашей Вселенной.
Бог Ветхого Завета говорил через пророков. В Новом Завете слово Бога дается через Иисуса, который, по убеждению христиан, является образом Бога. Пророки всех основных религий являются для их последователей отражениями Бога. Мне кажется, что почитание пророков во многих религиях по всему миру уходит корнями в память души о священных посредниках - таких как Гиды и Старейшие - между нами и Источником Творцом. В долгой истории нашей планеты было много культур с мифологическими фигурами, выполнявшими космологические функции посредников между непостижимым Богом и враждебным миром. Я не думаю, что нам следует расценивать мифы, объясняющие мир, как продукт Примитивного мышления. То что мы рациональным образом познали на сегодняшний день, все же ничуть не больше объясняет тайну творения чем знание прошлого.
Что касается Первопричины, я считаю, что старые и новые духовные концепции можно свести воедино одним знаменательным способом. Души способны творить предметы жизни из данного им источника энергии, Таким образом, души способны создавать что-то из чего-то в самых раз личных вариациях. Согласно религиозной теологии, божественное творение создает нечто из ничего. Есть и такие, кто верит, что Бог не творит материю, а только условия, которые позволяют это делать высоко продвинутым существам.
Является ли Земля лабораторией, созданной высшими формами энергии для более низких, чтобы они могли прогрессировать, проходя через многочисленные ступени развития? Если это так, то эти высшие существа являются нашим Источником, а не сам Источник. В книге "Путешествия Души" я писал о том, что, может быть, Творец, испытывая "неполноту" совершенства, желает "расти" и "крепнуть" через проявление своей сущности. Однако в этом могла быть необходимость и в том случае, если бы он был совершенным. Философия божественной иерархии отражает мнение многих людей, что Земля и наша физическая Вселенная являются слишком хаотичными, чтобы быть созданными абсолютным совершенством. С моей точки зрения, эта идея (зримое несовершенство) ни в коей мере не умаляет совершенный Источник, который приводит все это в движение для того, чтобы души, все души в конечном итоге стали совершенными. Наша трансформация и эволюция от полного невежества к совершенному знанию включает в себя непрерывный процесс просвещения, основанный на вере, что мы можем быть лучше, чем мы есть.
Реинкарнация не имела бы никакого смысла, если бы вся жизнь была бы предопределена. Еще раньше, говоря о шкалах времени, я предположил, что будущее может существовать во многих реальностях. Люди, имеющие предчувствия относительно будущего, могут быть правы или могут ошибаться. Если кто-то видит себя убитым в каком-то месте и в какое-то время, но это не произошло, значит, человек избежал наиболее ужасного варианта из всех альтернативных возможностей.
Аргумент в пользу детерминизма - в противоположность свободе воли заключается в том, что один Источник или группа Высших Существ ответственна за то, чтобы планета Земля была населена людьми, страдающими от болезней, голода и страха. Мы живем в мире, в котором происходят землетрясения, ураганы, потопы, пожары и другие природные стихийные бедствия, над которыми у нас нет контроля. Я уже не раз говорил, что Земля считается душами очень трудной школой. Великий урок Земли в том, чтобы преодолеть как планетарные, так и личные разрушительные силы в жизни, окрепнуть в практических усилиях и двигаться дальше.
Мы хорошо экипированы всем необходимым для того, чтобы позаботиться о себе. Временами Карма может показаться возмездием, наказанием, но во всем присутствует справедливость и равновесие, которое мы можем не усмотреть, испытывая печаль или страдания. Страх появляется, когда мы отделяем себя от нашей духовной силы. О многих сложностях своей жизни мы знали заранее и выбрали их по серьезным причинам. Душа не считает случайными несчастья, затрагивающие наши тела, как я уже пытался показать на примере многих Случаев, таких как Случай 62 с женщиной из Амарилло, которая погибла от шальной пули. Чистая воля нашего истинного Я имеет силу противостоять слабостям нашего характера, особенно в неблагоприятных условиях. Мы вольны изменить свою жизнь после каких-либо несчастий, если мы желаем взять на себя ответственность за это.
Более важным, чем сами проверочные события в нашей жизни, является наша реакция на них и то, как мы управляемся с их последствиями. В этом заключается основная причина сознательного забвения. Я уже отмечал, что обычно душе не показывают все альтернативы возможных будущих событий в предстоящей волю и самоутверждаться без давления подсознательной памяти о том, что мы созерцали в экранном пространстве. Хотя мы можем выбирать из тех картин нашей будущей жизни, которые нам демонстрируют, мои Случаи свидетельствуют о том, что нам будет дана возможность заново просмотреть все наши главные альтернативы после того, как закончится жизнь. Я могу привести короткий, но очень показательный пример проявления свободной воли, который показывает, как даже раз воплощенные души могут удивиться неожиданному решению, могущему изменить вероятный результат в жизни.
С чем мы сталкиваемся в двадцать первом веке, так это с ослаблением индивидуализма и чувства человеческого достоинства в перенаселенном обществе, в котором преобладает дух материализма. Глобализация, интенсивный рост городов, расширение власти большого бизнеса все это приводит к одиночеству, разобщенности и расщеплению личности. Многие люди ни во что не верят - только в выживание.
Я считаю, что перед нами распахнули духовную дверь, утверждая нашу бессмертность, потому что непродуктивность отрицания этого знания ухе очевидна. Если что-то не работает на Земле, то в Мире Духа - насколько я могу судить, исходя из своей практики, - кое-что может быть изменено. Блоки "беспамятства" были заложены в человеческом существе с целью предотвратить преждевременную реакцию на определенные кармические события. Однако позитивный момент амнезии уже не может пере весить отрицательные проявления жизни в условиях пустоты и апатии, вызванных интоксикацией и прочими негативными факторами современного мира. Слишком много людей пытается уйти от реальности, потому что они не видят смысла своего существования. Помимо наркотиков и алкоголя, на людей оказывают воздействие и побочные эффекты высоко технологичных обществ, приводящие их к духовной пустоте, поскольку они находятся во власти чувств своего телесного эго. Люди очень минимально связаны или вообще не связаны со своим истинным Я.
Так как каждый из нас является уникальным существом, отличным от других, установление контакта со своим Я - это личное дело каждого, кто желает достичь внутреннего мира и найти свою собственную духовность. Когда мы полностью подчиняем себя той или иной системе убеждений, базирующейся на опыте других людей, мы, как мне кажется, теряем какие-то элементы нашей индивидуальности. Процесс самопознания и формирование личной философии, не ограниченной существующими доктринами, требуют определенных усилий, но это стоит того. Существует множество путей достижения этой цели, которые начинаются именно с доверия к себе. Камю говорит: "Как рациональное, так и иррациональное приводит к некоторому пониманию. По правде говоря, проделанный путь не столь важен; достаточно желания достичь конечного пункта".
Видения "послежизни" как святая святых хранится внутри нас в то время, когда мы блуждаем по лабиринтам земных путей. Трудность раскрытия фрагментов воспоминаний о нашем вечном доме связана с различными жизненными проблемами и неурядицами. Вовсе не плохо принимать жизнь такой как она есть, не задаваясь вопросами и допуская, что в конце произойдет то, что должно произойти. Однако тех, кто жаждет знать больше, не может удовлетворить простое принятие жизни. Тайны жизни приковывают внимание некоторых "путников", озабоченных смыслом жизни.
Занимаясь поиском своего собственного духовного пути, есть смысл задуматься над тем, каких норм поведения мы желаем придерживаться. Некоторые теологи предполагают, что нерелигиозные люди пытаются ослабить моральную и этическую ответственность, предписанную для нас Высшим авторитетом в священных писаниях. Однако после смерти нас оценивают не по характеру нашей религиозной принадлежности, а скорее по нашему поведению и ценностям. В Мире Душ, о котором у меня имеется информация, больше рассматриваются наши действия по отношению к другим, чем к себе самим. Если традиционная религиозная деятельность удовлетворяет Вашим целям и обеспечивает Вас духовной поддержкой, у Вас, возможно, есть основания верить в Писания и стремиться к коллективному поклонению. Но то же самое справедливо и в отношении тех, кто присоединяется к метафизическим группам и достигает удовлетворительных результатов, следуя вместе со своими единомышленниками идеям предписанных духовных текстов. Необходимо иметь в виду, что поддерживая и просвещая Вас на Вашем пути духовного развития, подобные практики могут подходить далеко не каждому.
Если Вы лишены внутреннего мира, не имеет значения, какого рода духовное пристрастие Вы имеете. Разлад в нашей жизни возникает, когда мы отделяем себя от нашей внутренней силы, решив, что мы совершенно одиноки и не имеем духовного руководства, потому что никто "наверху" нас не слышит. Я с большим уважением отношусь к людям, имеющим твердую веру во что-то, поскольку большую часть своей жизни я не имел прочных основ духовности, несмотря на все мои поиски. Есть такие атеисты и агностики, которые считают, что поскольку религиозное и духовное знание не может быть подтверждено естественными или доказанными фактами, оно неприемлемо. Для скептиков просто вера не является признаком истинно выявленного знания. Я отношу себя к этим людям, так как был одним из них. С тех пор моя вера постепенно возрастала как следствие моей работы с Субъектами моих гипнотерапевтических сеансов. Эта та сфера человеческого сознания, в которую я верил профессионально еще до моих научных открытий. Кроме этого, мое духовное сознание было также результатом моих личных медитаций и размышлений по поводу этих исследований.
Духовное восприятие должно быть предметом индивидуальных исканий, в противном случае оно не имеет значения. На нас сильно влияет непосредственно окружающая нас реальность, и здесь мы можем действовать сиюминутно, ступая шаг за шагом, не испытывая необходимости заглядывать далеко вперед. Даже шаги в неправильном направлении могут раскрыть для нас многие пути, предназначенные для того, чтобы научить нас чему-то. Чтобы привести истинное Я нашей души в гармонию с нашей физической средой, нам дана свобода выбора, позволяющая нам использовать нашу свободную волю в выявлении причин нашего пребывания здесь. На пути жизни мы должны принимать на себя ответственность за все наши решения, не пытаясь обвинять других людей за неудачи и разочарования.
Как я уже упоминал, предполагается, что для того, чтобы успешно осуществить свою миссию, мы должны всячески помогать другим людям на их пути. Помогая другим, мы помогаем себе. Установление и поддержание отношений с другими людьми блокируется, когда мы лелеем собственную уникальность до такой степени, что оказываемся полностью поглощенными своим эгоцентрированным миром. С другой стороны, если мы находимся за пределами своих собственных владений, мы, как личность, также становимся неэффективными. Наше тело было дано нам не случайно. Его выбрали для нас наши духовные Наставники, и после ознакомления со всеми их предложениями мы согласились принять тело, которое и имеем в настоящее время. Таким образом, мы не являемся жертвой обстоятельств. Нам доверено наше тело, чтобы мы принимали активное участие в жизни, а не были просто сторонними наблюдателями. Мы не должны упускать из виду то, что заключили это священный контракт жизни, и это означает, что роли, которые мы играем на Земле, в действительности более значительны, чем мы сами.
Энергия нашей души была сотворена авторитетом, более высоким, чем мы можем себе представить в нашем нынешнем состоянии развития. Следовательно, мы должны сосредоточить наше внимание на том, кем мы являемся как личности, чтобы обнаружить этот элемент божественности внутри нас. Все ограничения на пути личностного самопознания созданы нами самими. Если духовные пути других не подходят Вам, это не означает, что не существует пути, соответствующего Вашим потребностям. Быть тем, кто мы есть - это важнейшая истина в жизни. Когда один человек обнаруживает какой-то аспект своей истины, это не означает, что для другого она должна заключаться в том же.
По сути дела, мы находимся один на один с душой, и люди, испытывающие чувство одиночества, не вполне нашли себя. Поиск сущности своей души имеет отношение к овладению собой. Процесс овладения нашей индивидуальной сущностью подобен состоянию влюбленности. Нечто дремлющее внутри нас в какой-то момент нашей жизни пробуждается под воздействием того или иного стимула. Душа сначала как бы многообещающе заигрывает с вами, привлекая вас и поощряя идти еще дальше. Первоначальное вовлечение в процесс самопознания происходит играючи, начинаясь с легкого соприкосновения нашего сознания с подсознательным умом. По мере того, как желание полностью овладеть нашим внутренним Я растет, мы хотим установить еще более тесный кон такт. Познание нашей души становится истинным бракосочетанием со своим Я. Самая привлекательная сторона процесса самопознания проявляется в том, что когда вы слышите этот внутренний голос, вы моментально узнаете его. Исходя из опыта своей практики, я считаю, что каждый на этой планете имеет личного Гида. Духовные Гиды обращаются к нашему внутреннему уму, и мы их слышим если мы восприимчивы. Хотя одних Гидам бывает достичь труднее, чем других, каждый из нас обладает способностью воззвать к ним и быть услышанным.
Ничто в жизни не происходит случайно, однако людям многое представляется случайным, и это сбивает их с толку. Именно такое отношение мешает воспринять идеи о духовном порядке. В таком случае легко почувствовать, что наша жизнь неуправляема, и нецелесообразно пытаться найти себя, поскольку все равно наши действия не имеют никакого значения. Убежденность в случайности событий оказывает негативное влияние на нашу реакцию на ситуации, и мы не стремимся как-то объяснять их. Фаталистическое отношение к жизни, которое выражается в высказываниях типа: "Такова воля Бога" или даже: "Это моя карма ведет к бездействию и бесцельности существования".
То, что имеет значение в жизни, приходит маленькими порциями или сразу все в большом количестве. Самоосознание может увести нас далеко за пределы того, что мы считали своим предназначением. Карма - это приведение в действие тех условий и факторов на нашем жизненном пути, которые ускоряют обучение. Понятие Источника, управляющего всем и вся, это не что-то особое, отстоящее от нас. Те, кто понимают духовность как нечто внешнее, надеются воссоединиться с Творцом после смерти. Те же, кто сконцентрирован на своей внутренней духовности, ежедневно чувствуют себя частью всеобщего Единства. Духовное прозрение приходит к нам в тихие минуты самоанализа и созерцания благодаря силе одной лишь мысли.
Жизнь заключается в постоянных изменениях, направленных на самореализацию. Место, которое мы занимаем в мире сегодня, завтра может измениться. Мы должны научиться приспосабливаться к различным обстоятельствам жизни, поскольку это также является частью плана нашего развития. Если мы следуем этому, наше Я переключается с маскировочного внешнего процесса нашей временной телесной оболочки на то, что лежит глубоко внутри вечного ума нашей души. Чтобы вывести человеческий ум из состояния разочарования, мы должны расширить наше сознание, в то же самое время прощая себя за ошибки. Я полагаю, что для нашего ментального здоровья важно, чтобы мы были способны относиться с чувством юмора к себе и к затруднениям, которые случаются на нашем пути. Жизнь полна конфликтных ситуаций, и борьба, боль и счастье, через которые мы проходим, - это то, из-за чего мы здесь и находимся. Каждый день мы начинаем все с начала.
В конце я приведу отрывок из беседы с одним моим Субъектом, который как раз готовился к очередному оставлению Мира Душ для нового воплощения на Земле. Я думаю, его слова станут подходящим завершением этой книги.
"Приход на Землю - это путешествие, в котором мы отправляемся из нашего дома в чужеземную страну. Кое-что кажется знакомым, но большая часть вещей представляется нам странной - пока мы не привыкнем к ним, особенно это касается суровых обстоятельств. Наш настоящий дом - это место абсолютного покоя, тотального приятия и совершенной любви. Разлучившись с нашим домом, мы больше не можем воспринимать вокруг себя эти пре красные качества. На Земле мы должны научиться справляться с нетерпимостью, гневом и грустью, пытаясь обрести радость и любовь. Нам нельзя утратить нашу цельность на этом пути, жертвуя добрыми качествами ради выживания и занимая позиции более низкие или более высокие по отношению к окружающим. Мы знаем, что жизнь в несовершенном мире поможет нам оценить истинное значение совершенства. Мы просим о мужестве и смирении перед нашим путешествием в другую жизнь. По мере роста нашего сознания повышается и качество нашего существования. Именно в этом заключается наше испытание. Пройти его - это наше предназначение".
               
                * * *

    Профессор в университете задал своим студентам такой вопрос:
— Всё, что существует, создано Богом?
Один студент смело ответил:
— Да, создано Богом.
— Бог создал всё? — спросил профессор.
— Да, сэр — ответил студент.
Профессор спросил:
— Если Бог создал всё, значит Бог создал зло, раз оно существует. И согласно тому принципу, что наши дела определяют нас самих, значит Бог есть зло.
Студент притих, услышав такой ответ. Профессор был очень доволен собой. Он похвалился студентам, что он ещё раз доказал, что вера в Бога это миф.
Ещё один студент поднял руку и сказал:
— Могу я задать вам вопрос, профессор?
— Конечно, — ответил профессор.
Студент поднялся и спросил:
— Профессор, холод существует?
— Что за вопрос? Конечно, существует. Тебе никогда не было холодно?
Студенты засмеялись над вопросом молодого человека. Молодой человек ответил:
— На самом деле, сэр, холода не существует. В соответствии с законами физики, то, что мы считаем холодом, в действительности является отсутствием тепла. Человек или предмет можно изучить на предмет того, имеет ли он или передаёт энергию. Абсолютный ноль (-460 градусов по Фаренгейту) есть полное отсутствие тепла. Вся материя становится инертной и неспособной реагировать при этой температуре. Холода не существует. Мы создали это слово для описания того, что мы чувствуем при отсутствии тепла.
Студент продолжил:
— Профессор, темнота существует?
— Конечно, существует.
— Вы опять неправы, сэр. Темноты также не существует. Темнота в действительности есть отсутствие света. Мы можем изучить свет,но не темноту. Мы можем использовать призму Ньютона чтобы разложить белый свет на множество цветов и изучить различные длины волн каждого цвета. Вы не можете измерить темноту. Простой луч света может ворваться в мир темноты и осветить его. Как вы можете узнать, насколько тёмным является какое-либо пространство? Вы измеряете, какое количество света представлено. Не так ли? Темнота это понятие, которое человек использует,чтобы описать, что происходит при отсутствии света.
В конце концов, молодой человек спросил профессора:
— Сэр, зло существует?
На этот раз неуверенно, профессор ответил:
— Конечно, как я уже сказал. Мы видим его каждый день. Жестокость между людьми, множество преступлений и насилия по всему миру. Эти примеры являются не чем иным как проявлением зла.
На это студент ответил:
— Зла не существует, сэр, или, по крайней мере, его не существует для него самого. Зло это просто отсутствие Бога. Оно похоже на темноту и холод — слово, созданное человеком чтобы описать отсутствие Бога. Бог не создавал зла. Зло это не вера или любовь, которые существуют как свет и тепло. Зло это результат отсутствия в сердце человека Божественной любви. Это вроде холода, который наступает, когда нет тепла, или вроде темноты, которая наступает, когда нет света.
Имя студента было — Альберт Эйнштейн.
* * *

Книга Иова
   1Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла.
   2 И родились у него семь сыновей и три дочери.
   3 Имения у него было: семь тысяч мелкого скота, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов и пятьсот ослиц и весьма много прислуги; и был человек этот знаменитее всех сынов Востока.
   4 Сыновья его сходились, делая пиры каждый в своем доме в свой день, и посылали и приглашали трех сестер своих есть и пить с ними.
   5 Когда круг пиршественных дней совершался, Иов посылал за ними и освящал их и, вставая рано утром, возносил всесожжения по числу всех их [и одного тельца за грех о душах их]. Ибо говорил Иов: может быть, сыновья мои согрешили и похулили Бога в сердце своем. Так делал Иов во все такие дни.
   6 И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана.
   7 И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее.
   8 И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла.
   9 И отвечал сатана Господу и сказал: разве даром богобоязнен Иов?
   10 Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле;
   11 но простри руку Твою и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя?
   12 И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей. И отошел сатана от лица Господня.
   13 И был день, когда сыновья его и дочери его ели и вино пили в доме первородного брата своего.
   14 И вот, приходит вестник к Иову и говорит:
   15 волы орали, и ослицы паслись подле них, как напали Савеяне и взяли их, а отроков поразили острием меча; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе.
   16 Еще он говорил, как приходит другой и сказывает: огонь Божий упал с неба и опалил овец и отроков и пожрал их; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе.
   17 Еще он говорил, как приходит другой и сказывает: Халдеи расположились тремя отрядами и бросились на верблюдов и взяли их, а отроков поразили острием меча; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе.
   18 Еще этот говорил, приходит другой и сказывает: сыновья твои и дочери твои ели и вино пили в доме первородного брата своего;
   19 И вот, большой ветер пришел от пустыни и охватил четыре угла дома, и дом упал на отроков, и они умерли; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе.
   20 Тогда Иов встал и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою и пал на землю и поклонился
   21 И сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; [как угодно было Господу, так и сделалось;] да будет имя Господне благословенно!   22 Во всем этом не согрешил Иов и не произнес ничего неразумного о Боге.

   1 Был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана предстать пред Господа.
   2 И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее.
   3 И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла, и доселе тверд в своей непорочности; а ты возбуждал Меня против него, чтобы погубить его безвинно.
   4 И отвечал сатана Господу и сказал: кожу за кожу, а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него;
   5 Но простри руку Твою и коснись кости его и плоти его, – благословит ли он Тебя?
   6 И сказал Господь сатане: вот, он в руке твоей, только душу его сбереги.
   7 И отошел сатана от лица Господня и поразил Иова проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его.
   8 И взял он себе черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел [вне селения].
   9 И сказала ему жена его: ты все еще тверд в непорочности твоей! похули Бога и умри.
   10 Но он сказал ей: ты говоришь как одна из безумных: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? Во всем этом не согрешил Иов устами своими.
   11 И услышали трое друзей Иова о всех этих несчастьях, постигших его, и пошли каждый из своего места: Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин, и сошлись, чтобы идти вместе сетовать с ним и утешать его.
   12 И подняв глаза свои издали, они не узнали его; и возвысили голос свой и зарыдали; и разодрал каждый верхнюю одежду свою, и бросали пыль над головами своими к небу.
   13 И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико.

   (1) Этот стих по переводу 70-ти: По многом времени сказала ему жена его: доколе ты будешь терпеть? Вот, подожду еще немного в надежде спасения моего. Ибо погибли с земли память твоя, сыновья и дочери, болезни чрева моего и труды, которыми напрасно трудилась. Сам ты сидишь в смраде червей, проводя ночь без покрова, а я скитаюсь и служу, перехожу с места на место, из дома в дом, ожидая, когда зайдет солнце, чтобы успокоиться от трудов моих и болезней, которые ныне удручают меня. Но скажи некое слово к Богу и умри.

   1 После того открыл Иов уста свои и проклял день свой.
   2 И начал Иов и сказал:
   3 погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек!
   4 День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!
   5 Да омрачит его тьма и тень смертная, да обложит его туча, да страшатся его, как палящего зноя!
   6 Ночь та, – да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев!
   7 О! ночь та – да будет она безлюдна; да не войдет в нее веселье!
   8 Да проклянут ее проклинающие день, способные разбудить левиафана!
   9 Да померкнут звезды рассвета ее: пусть ждет она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы
   10 за то, что не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих!
   11 Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева?
   12 Зачем приняли меня колени? зачем было мне сосать сосцы?
   13 Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно
   14 с царями и советниками земли, которые застраивали для себя пустыни,
   15 или с князьями, у которых было золото, и которые наполняли домы свои серебром;
   16 или, как выкидыш сокрытый, я не существовал бы, как младенцы, не увидевшие света.
   17 Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах.
   18 Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков приставника.
   19 Малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего.
   20 На что дан страдальцу свет, и жизнь огорченным душею,
   21 которые ждут смерти, и нет ее, которые вырыли бы ее охотнее, нежели клад,
   22 обрадовались бы до восторга, восхитились бы, что нашли гроб?
   23 На что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком?
   24 Вздохи мои предупреждают хлеб мой, и стоны мои льются, как вода,
   25 ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне.
   26 Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье.

   1 И отвечал Елифаз Феманитянин и сказал:
   2 если попытаемся мы сказать к тебе слово, – не тяжело ли будет тебе? Впрочем кто может возбранить слову!
   3 Вот, ты наставлял многих и опустившиеся руки поддерживал,
   4 падающего восставляли слова твои, и гнущиеся колени ты укреплял.
   5 А теперь дошло до тебя, и ты изнемог; коснулось тебя, и ты упал духом.
   6 Богобоязненность твоя не должна ли быть твоею надеждою, и непорочность путей твоих – упованием твоим?
   7 Вспомни же, погибал ли кто невинный, и где праведные бывали искореняемы?
   8 Как я видал, то оравшие нечестие и сеявшие зло пожинают его;
   9 от дуновения Божия погибают и от духа гнева Его исчезают.
   10 Рев льва и голос рыкающего умолкает, и зубы скимнов сокрушаются;
   11 могучий лев погибает без добычи, и дети львицы рассеиваются.
   12 И вот, ко мне тайно принеслось слово, и ухо мое приняло нечто от него.
   13 Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей,
   14 объял меня ужас и трепет и потряс все кости мои.
   15 И дух прошел надо мною; дыбом стали волосы на мне.
   16 Он стал, – но я не распознал вида его, – только облик был пред глазами моими; тихое веяние, – и я слышу голос:
   17 человек праведнее ли Бога? и муж чище ли Творца своего?
   18 Вот, Он и слугам Своим не доверяет и в Ангелах Своих усматривает недостатки:
   19 тем более – в обитающих в храминах из брения, которых основание прах, которые истребляются скорее моли.
   20 Между утром и вечером они распадаются; не увидишь, как они вовсе исчезнут.
   21 Не погибают ли с ними и достоинства их? Они умирают, не достигнув мудрости.

   1 Взывай, если есть отвечающий тебе. И к кому из святых обратишься ты?
   2 Так, глупца убивает гневливость, и несмысленного губит раздражительность.
   3 Видел я, как глупец укореняется, и тотчас проклял дом его.
   4 Дети его далеки от счастья, их будут бить у ворот, и не будет заступника.
   5 Жатву его съест голодный и из-за терна возьмет ее, и жаждущие поглотят имущество его.
   6 Так, не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда;
   7 но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх.
   8 Но я к Богу обратился бы, предал бы дело мое Богу,
   9 Который творит дела великие и неисследимые, чудные без числа,
   10 дает дождь на лице земли и посылает воды на лице полей;
   11 униженных поставляет на высоту, и сетующие возносятся во спасение.
   12 Он разрушает замыслы коварных, и руки их не довершают предприятия.
   13 Он уловляет мудрецов их же лукавством, и совет хитрых становится тщетным:
   14 днем они встречают тьму и в полдень ходят ощупью, как ночью.
   15 Он спасает бедного от меча, от уст их и от руки сильного.
   16 И есть несчастному надежда, и неправда затворяет уста свои.
   17 Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай,
   18 ибо Он причиняет раны и Сам обвязывает их; Он поражает, и Его же руки врачуют.
   19 В шести бедах спасет тебя, и в седьмой не коснется тебя зло.
   20 Во время голода избавит тебя от смерти, и на войне – от руки меча.
   21 От бича языка укроешь себя и не убоишься опустошения, когда оно придет.
   22 Опустошению и голоду посмеешься и зверей земли не убоишься,
   23 ибо с камнями полевыми у тебя союз, и звери полевые в мире с тобою.
   24 И узнаешь, что шатер твой в безопасности, и будешь смотреть за домом твоим, и не согрешишь.
   25 И увидишь, что семя твое многочисленно, и отрасли твои, как трава на земле.
   26 Войдешь во гроб в зрелости, как укладываются снопы пшеницы в свое время.
   27 Вот, что мы дознали; так оно и есть: выслушай это и заметь для себя.

   
   1 И отвечал Иов и сказал:
   2 о, если бы верно взвешены были вопли мои, и вместе с ними положили на весы страдание мое!
   3 Оно верно перетянуло бы песок морей! Оттого слова мои неистовы.
   4 Ибо стрелы Вседержителя во мне; яд их пьет дух мой; ужасы Божии ополчились против меня.
   5 Ревет ли дикий осел на траве? мычит ли бык у месива своего?
   6 Едят ли безвкусное без соли, и есть ли вкус в яичном белке?
   7 До чего не хотела коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою.
   8 О, когда бы сбылось желание мое и чаяние мое исполнил Бог!
   9 О, если бы благоволил Бог сокрушить меня, простер руку Свою и сразил меня!
   10 Это было бы еще отрадою мне, и я крепился бы в моей беспощадной болезни, ибо я не отвергся изречений Святаго.
   11 Что за сила у меня, чтобы надеяться мне? и какой конец, чтобы длить мне жизнь мою?
   12 Твердость ли камней твердость моя? и медь ли плоть моя?
   13 Есть ли во мне помощь для меня, и есть ли для меня какая опора?
   14 К страждущему должно быть сожаление от друга его, если только он не оставил страха к Вседержителю.
   15 Но братья мои неверны, как поток, как быстро текущие ручьи,
   16 которые черны от льда и в которых скрывается снег.
   17 Когда становится тепло, они умаляются, а во время жары исчезают с мест своих.
   18 Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню и теряются;
   19 смотрят на них дороги Фемайские, надеются на них пути Савейские,
   20 но остаются пристыженными в своей надежде; приходят туда и от стыда краснеют.
   21 Так и вы теперь ничто: увидели страшное и испугались.
   22 Говорил ли я: дайте мне, или от достатка вашего заплатите за меня;
   23 и избавьте меня от руки врага, и от руки мучителей выкупите меня?
   24 Научите меня, и я замолчу; укажите, в чем я погрешил.
   25 Как сильны слова правды! Но что доказывают обличения ваши?
   26 Вы придумываете речи для обличения? На ветер пускаете слова ваши.
   27 Вы нападаете на сироту и роете яму другу вашему.
   28 Но прошу вас, взгляните на меня; буду ли я говорить ложь пред лицем вашим?
   29 Пересмотрите, есть ли неправда? пересмотрите, – правда моя.
   30 Есть ли на языке моем неправда? Неужели гортань моя не может различить горечи?

   
   1 Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наемника?
   2 Как раб жаждет тени, и как наемник ждет окончания работы своей,
   3 так я получил в удел месяцы суетные, и ночи горестные отчислены мне.
   4 Когда ложусь, то говорю: «когда-то встану?», а вечер длится, и я ворочаюсь досыта до самого рассвета.
   5 Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопается и гноится.
   6 Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды.
   7 Вспомни, что жизнь моя дуновение, что око мое не возвратится видеть доброе.
   8 Не увидит меня око видевшего меня; очи Твои на меня, – и нет меня.
   9 Редеет облако и уходит; так нисшедший в преисподнюю не выйдет,
   10 не возвратится более в дом свой, и место его не будет уже знать его.
   11 Не буду же я удерживать уст моих; буду говорить в стеснении духа моего; буду жаловаться в горести души моей.
   12 Разве я море или морское чудовище, что Ты поставил надо мною стражу?
   13 Когда подумаю: утешит меня постель моя, унесет горесть мою ложе мое,
   14 ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня;
   15 и душа моя желает лучше прекращения дыхания, лучше смерти, нежели сбережения костей моих.
   16 Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета.
   17 Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое,
   18 посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его?
   19 Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою?
   20 Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость?
   21 И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? ибо, вот, я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет.

   1 И отвечал Вилдад Савхеянин и сказал:
   2 долго ли ты будешь говорить так? – слова уст твоих бурный ветер!
   3 Неужели Бог извращает суд, и Вседержитель превращает правду?
   4 Если сыновья твои согрешили пред Ним, то Он и предал их в руку беззакония их.
   5 Если же ты взыщешь Бога и помолишься Вседержителю,
   6 и если ты чист и прав, то Он ныне же встанет над тобою и умиротворит жилище правды твоей.
   7 И если вначале у тебя было мало, то впоследствии будет весьма много.
   8 Ибо спроси у прежних родов и вникни в наблюдения отцов их;
   9 а мы – вчерашние и ничего не знаем, потому что наши дни на земле тень.
   10 Вот они научат тебя, скажут тебе и от сердца своего произнесут слова:
   11 поднимается ли тростник без влаги? растет ли камыш без воды?
   12 Еще он в свежести своей и не срезан, а прежде всякой травы засыхает.
   13 Таковы пути всех забывающих Бога, и надежда лицемера погибнет;
   14 упование его подсечено, и уверенность его – дом паука.
   15 Обопрется о дом свой и не устоит; ухватится за него и не удержится.
   16 Зеленеет он пред солнцем, за сад простираются ветви его;
   17 в кучу камней вплетаются корни его, между камнями врезываются.
   18 Но когда вырвут его с места его, оно откажется от него: «я не видало тебя!»
   19 Вот радость пути его! а из земли вырастают другие.
   20 Видишь, Бог не отвергает непорочного и не поддерживает руки злодеев.
   21 Он еще наполнит смехом уста твои и губы твои радостным восклицанием.
   22 Ненавидящие тебя облекутся в стыд, и шатра нечестивых не станет.

   1 И отвечал Иов и сказал:
   2 правда! знаю, что так; но как оправдается человек пред Богом?
   3 Если захочет вступить в прение с Ним, то не ответит Ему ни на одно из тысячи.
   4 Премудр сердцем и могущ силою; кто восставал против Него и оставался в покое?
   5 Он передвигает горы, и не узнают их: Он превращает их в гневе Своем;
   6 сдвигает землю с места ее, и столбы ее дрожат;
   7 скажет солнцу, – и не взойдет, и на звезды налагает печать.
   8 Он один распростирает небеса и ходит по высотам моря;
   9 сотворил Ас, Кесиль и Хима (1) и тайники юга;
   10 делает великое, неисследимое и чудное без числа!
   11 Вот, Он пройдет предо мною, и не увижу Его; пронесется и не замечу Его.
   12 Возьмет, и кто возбранит Ему? кто скажет Ему: что Ты делаешь?
   13 Бог не отвратит гнева Своего; пред Ним падут поборники гордыни.
   14 Тем более могу ли я отвечать Ему и приискивать себе слова пред Ним?
   15 Хотя бы я и прав был, но не буду отвечать, а буду умолять Судию моего.
   16 Если бы я воззвал, и Он ответил мне, – я не поверил бы, что голос мой услышал Тот,
   17 Кто в вихре разит меня и умножает безвинно мои раны,
   18 не дает мне перевести духа, но пресыщает меня горестями.
   19 Если действовать силою, то Он могуществен; если судом, кто сведет меня с Ним?
   20 Если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня; если я невинен, то Он признает меня виновным.
   21 Невинен я; не хочу знать души моей, презираю жизнь мою.
   22 Все одно; поэтому я сказал, что Он губит и непорочного и виновного.
   23 Если этого поражает Он бичом вдруг, то пытке невинных посмевается.
   24 Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает. Если не Он, то кто же?
   25 Дни мои быстрее гонца, – бегут, не видят добра,
   26 несутся, как легкие ладьи, как орел стремится на добычу.
   27 Если сказать мне: забуду я жалобы мои, отложу мрачный вид свой и ободрюсь;
   28 то трепещу всех страданий моих, зная, что Ты не объявишь меня невинным.
   29 Если же я виновен, то для чего напрасно томлюсь?
   30 Хотя бы я омылся и снежною водою и совершенно очистил руки мои,
   31 то и тогда Ты погрузишь меня в грязь, и возгнушаются мною одежды мои.
   32 Ибо Он не человек, как я, чтоб я мог отвечать Ему и идти вместе с Ним на суд!
   33 Нет между нами посредника, который положил бы руку свою на обоих нас.
   34 Да отстранит Он от меня жезл Свой, и страх Его да не ужасает меня, —
   35 и тогда я буду говорить и не убоюсь Его, ибо я не таков сам в себе. \p (1) Созвездия, соответствующие нынешним названиям: Медведицы, Ориона и Плеяд.

   1 Опротивела душе моей жизнь моя; предамся печали моей; буду говорить в горести души моей.
   2 Скажу Богу: не обвиняй меня; объяви мне, за что Ты со мною борешься?
   3 Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих, а на совет нечестивых посылаешь свет?
   4 Разве у Тебя плотские очи, и Ты смотришь, как смотрит человек?
   5 Разве дни Твои, как дни человека, или лета Твои, как дни мужа,
   6 что Ты ищешь порока во мне и допытываешься греха во мне,
   7 хотя знаешь, что я не беззаконник, и что некому избавить меня от руки Твоей?
   8 Твои руки трудились надо мною и образовали всего меня кругом, – и Ты губишь меня?
   9 Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня?
   10 Не Ты ли вылил меня, как молоко, и, как творог, сгустил меня,
   11 кожею и плотью одел меня, костями и жилами скрепил меня,
   12 жизнь и милость даровал мне, и попечение Твое хранило дух мой?
   13 Но и то скрывал Ты в сердце Своем, – знаю, что это было у Тебя, —
   14 что если я согрешу, Ты заметишь и не оставишь греха моего без наказания.
   15 Если я виновен, горе мне! если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей. Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие мое:
   16 оно увеличивается. Ты гонишься за мною, как лев, и снова нападаешь на меня и чудным являешься во мне.
   17 Выводишь новых свидетелей Твоих против меня; усиливаешь гнев Твой на меня; и беды, одни за другими, ополчаются против меня.
   18 И зачем Ты вывел меня из чрева? пусть бы я умер, когда еще ничей глаз не видел меня;
   19 пусть бы я, как небывший, из чрева перенесен был во гроб!
   20 Не малы ли дни мои? Оставь, отступи от меня, чтобы я немного ободрился,
   21 прежде нежели отойду, – и уже не возвращусь, – в страну тьмы и сени смертной,
   22 в страну мрака, каков есть мрак тени смертной, где нет устройства, где темно, как самая тьма.

   1 И отвечал Софар Наамитянин и сказал:
   2 разве на множество слов нельзя дать ответа, и разве человек многоречивый прав?
   3 Пустословие твое заставит ли молчать мужей, чтобы ты глумился, и некому было постыдить тебя?
   4 Ты сказал: суждение мое верно, и чист я в очах Твоих.
   5 Но если бы Бог возглаголал и отверз уста Свои к тебе
   6 и открыл тебе тайны премудрости, что тебе вдвое больше следовало бы понести! Итак знай, что Бог для тебя некоторые из беззаконий твоих предал забвению.
   7 Можешь ли ты исследованием найти Бога? Можешь ли совершенно постигнуть Вседержителя?
   8 Он превыше небес, – что можешь сделать? глубже преисподней, – что можешь узнать?
   9 Длиннее земли мера Его и шире моря.
   10 Если Он пройдет и заключит кого в оковы и представит на суд, то кто отклонит Его?
   11 Ибо Он знает людей лживых и видит беззаконие, и оставит ли его без внимания?
   12 Но пустой человек мудрствует, хотя человек рождается подобно дикому осленку.
   13 Если ты управишь сердце твое и прострешь к Нему руки твои,
   14 и если есть порок в руке твоей, а ты удалишь его и не дашь беззаконию обитать в шатрах твоих,
   15 то поднимешь незапятнанное лице твое и будешь тверд и не будешь бояться.
   16 Тогда забудешь горе: как о воде протекшей, будешь вспоминать о нем.
   17 И яснее полдня пойдет жизнь твоя; просветлеешь, как утро.
   18 И будешь спокоен, ибо есть надежда; ты огражден, и можешь спать безопасно.
   19 Будешь лежать, и не будет устрашающего, и многие будут заискивать у тебя.
   20 глаза беззаконных истают, и убежище пропадет у них, и надежда их исчезнет.

   1 И отвечал Иов и сказал:
   2 подлинно, только вы люди, и с вами умрет мудрость!
   3 И у меня есть сердце, как у вас; не ниже я вас; и кто не знает того же?
   4 Посмешищем стал я для друга своего, я, который взывал к Богу, и которому Он отвечал, посмешищем – человек праведный, непорочный.
   5 Так презрен по мыслям сидящего в покое факел, приготовленный для спотыкающихся ногами.
   6 Покойны шатры у грабителей и безопасны у раздражающих Бога, которые как бы Бога носят в руках своих.
   7 И подлинно: спроси у скота, и научит тебя, у птицы небесной, и возвестит тебе;
   8 или побеседуй с землею, и наставит тебя, и скажут тебе рыбы морские.
   9 Кто во всем этом не узнает, что рука Господа сотворила сие?
   10 В Его руке душа всего живущего и дух всякой человеческой плоти.
   11 Не ухо ли разбирает слова, и не язык ли распознает вкус пищи?
   12 В старцах – мудрость, и в долголетних – разум.
   13 У Него премудрость и сила; Его совет и разум.
   14 Что Он разрушит, то не построится; кого Он заключит, тот не высвободится.
   15 Остановит воды, и все высохнет; пустит их, и превратят землю.
   16 У Него могущество и премудрость, пред Ним заблуждающийся и вводящий в заблуждение.
   17 Он приводит советников в необдуманность и судей делает глупыми.
   18 Он лишает перевязей царей и поясом обвязывает чресла их;
   19 князей лишает достоинства и низвергает храбрых;
   20 отнимает язык у велеречивых и старцев лишает смысла;
   21 покрывает стыдом знаменитых и силу могучих ослабляет;
   22 открывает глубокое из среды тьмы и выводит на свет тень смертную;
   23 умножает народы и истребляет их; рассевает народы и собирает их;
   24 отнимает ум у глав народа земли и оставляет их блуждать в пустыне, где нет пути:
   25 ощупью ходят они во тьме без света и шатаются, как пьяные.

   1 Вот, все это видело око мое, слышало ухо мое и заметило для себя.
   2 Сколько знаете вы, знаю и я: не ниже я вас.
   3 Но я к Вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с Богом.
   4 А вы сплетчики лжи; все вы бесполезные врачи.
   5 О, если бы вы только молчали! это было бы вменено вам в мудрость.
   6 Выслушайте же рассуждения мои и вникните в возражение уст моих.
   7 Надлежало ли вам ради Бога говорить неправду и для Него говорить ложь?
   8 Надлежало ли вам быть лицеприятными к Нему и за Бога так препираться?
   9 Хорошо ли будет, когда Он испытает вас? Обманете ли Его, как обманывают      человека?
   10 Строго накажет Он вас, хотя вы и скрытно лицемерите.
   11 Неужели величие Его не устрашает вас, и страх Его не нападает на вас?
   12 Напоминания ваши подобны пеплу; оплоты ваши – оплоты глиняные.
   13 Замолчите предо мною, и я буду говорить, что бы ни постигло меня.
   14 Для чего мне терзать тело мое зубами моими и душу мою полагать в руку мою?
   15 Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться; я желал бы только отстоять пути мои пред лицем Его!
   16 И это уже в оправдание мне, потому что лицемер не пойдет пред лице Его!
   17 Выслушайте внимательно слово мое и объяснение мое ушами вашими.
   18 Вот, я завел судебное дело: знаю, что буду прав.
   19 Кто в состоянии оспорить меня? Ибо я скоро умолкну и испущу дух.
   20 Двух только вещей не делай со мною, и тогда я не буду укрываться от лица Твоего:
   21 удали от меня руку Твою, и ужас Твой да не потрясает меня.
   22 Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне.
   23 Сколько у меня пороков и грехов? покажи мне беззаконие мое и грех мой.
   24 Для чего скрываешь лице Твое и считаешь меня врагом Тебе?
   25 Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь?
   26 Ибо Ты пишешь на меня горькое и вменяешь мне грехи юности моей,
   27 и ставишь в колоду ноги мои и подстерегаешь все стези мои, – гонишься по следам ног моих.
   28 А он, как гниль, распадается, как одежда, изъеденная молью.

  1 Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями:
   2 как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается.
   3 И на него-то Ты отверзаешь очи Твои, и меня ведешь на суд с Тобою?
   4 Кто родится чистым от нечистого? Ни один.
   5 Если дни ему определены, и число месяцев его у Тебя, если Ты положил ему предел, которого он не перейдет,
   6 то уклонись от него: пусть он отдохнет, доколе не окончит, как наемник, дня своего.
   7 Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут:
   8 если и устарел в земле корень его, и пень его замер в пыли,
   9 но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви, как бы вновь посаженное.
   10 А человек умирает и распадается; отошел, и где он?
   11 Уходят воды из озера, и река иссякает и высыхает:
   12 так человек ляжет и не станет; до скончания неба он не пробудится и не воспрянет от сна своего.
   13 О, если бы Ты в преисподней сокрыл меня и укрывал меня, пока пройдет гнев Твой, положил мне срок и потом вспомнил обо мне!
   14 Когда умрет человек, то будет ли он опять жить? Во все дни определенного мне времени я ожидал бы, пока придет мне смена.
   15 Воззвал бы Ты, и я дал бы Тебе ответ, и Ты явил бы благоволение творению рук Твоих;
   16 ибо тогда Ты исчислял бы шаги мои и не подстерегал бы греха моего;
   17 в свитке было бы запечатано беззаконие мое, и Ты закрыл бы вину мою.
   18 Но гора падая разрушается, и скала сходит с места своего;
   19 вода стирает камни; разлив ее смывает земную пыль: так и надежду человека Ты уничтожаешь.
   20 Теснишь его до конца, и он уходит; изменяешь ему лице и отсылаешь его.
   21 В чести ли дети его – он не знает, унижены ли – он не замечает;
   22 но плоть его на нем болит, и душа его в нем страдает.
                * * *
                К. Уилбер
                "Никаких границ"
                Первая глава
                Кто Я?
Э
то может произойти внезапно, когда угодно и где угодно, безо всякого предупреждения и какой-либо видимой причины."Внезапно я был объят облаком цвета огня. У меня мелькнула мысль о пожаре, запылавшем где-то неподалеку в этом огромном городе; но в следующее мгновение я осознал, что огонь был внутри меня. Тотчас пришло чувство ликования и громадная радость, которая сопровождалась неописуемым интеллектуальным вдохновением. Я не просто уверовал, я увидел, что Вселенная состоит не из мертвой материи, но являет собой живое Присутствие; я осознал в себе вечную жизнь. Это было не убеждение, будто я буду жить вечно, но сознание того, что я уже обладаю вечной жизнью; я увидел, что все люди бессмертны; что космический порядок таков, что все вещи несомненно действуют сообща на благо всех и каждого; что основополагающим принципом этого мира и всех миров является то, что мы называем любовью, и что счастье в конечном счете есть удел всех и каждого"(Космическое сознание Ричард Бёк).
"Какое великолепное осознание! Мы, безусловно, допустили бы серьезную ошибку, поспешно объяснив подобные переживания галлюцинациями или результатом помрачения ума, ибо при ближайшем рассмотрении мы не найдем в них и следа мучительного пароксизма психотических видений. Пыль и камни мостовой были столь же драгоценны, как золото, ворота сначала казались концами мира. Зеленые деревья, когда я первый раз видел их через одни из ворот, приводили меня в восторг и восхищение... Кувыркавшиеся и игравшие на улице мальчики и девочки были живыми драгоценностями. Я знал не то, что они были рождены или должны будут умереть. Но все вещи вечно пребывали такими, какими есть, и на своем должном месте. В свете дня была явлена вечность (Траэрн).
Выдающийся американский психолог Уильям Джеймс м неоднократно подчеркивал, что "наше нормальное бодрствующее сознание представляет собой всего лишь особый тип сознания, тогда как вокруг него, отделенные тончайшей из завес, лежат потенциальные формы сознания, совершенно от него отличного". Наше повседневное осознание подобно небольшому островку, окруженному огромным океаном непредсказуемого и неизведанного сознания, волны которого непрерывно бьют о барьерные рифы привычного нам сознавания, пока однажды совершенно неожиданно не пробиваются сквозь них и не затопляют наш островок знанием безбрежной, в основном неисследованной, но в высшей степени реальной сферы сознания нового мира.
"А сейчас пришел период такого сильного восторга, что Вселенная застыла, будто изумленная неописуемым величием этого зрелища. Один во всей бесконечной Вселенной! Вселюбящий, Совершенный Единый... В этот же чудесный миг небесного блаженства я испытал озарение. Я узрел внутренним взором, как атомы или молекулы, из которых состоит Вселенная, - я не знал, материальные они или духовные, - перестраиваются по мере перехода космоса (в его непрерывной, вечной жизни) от одного порядка к другому. Какова же была радость, когда я увидел, что цепь эта без изъяна, что ни одно звено не выпало, что все здесь на своем месте и в свое время. Миры, системы, все сливалось в одно гармоничное целое" (Ричард Бёк). Самая захватывающая сторона такого рода озарений - сторона, рассмотрению которой мы уделим большое внимание, - состоит в том, что человек начинает явственно и несомненно ощущать себя единым со всей Вселенной, со всеми ее мирами, высокими и низкими, священными и обыденными. Его чувство самотождественности простирается далеко за узкие пределы его разума и тела и охватывает весь космос. Именно поэтому Ричард Бёк называл это состояние "космическим сознанием". Мусульмане называют его "Высшим Тождеством" - высшим потому, что это тождество со Всем. Мы будем называть его "сознанием единства" - состоянием любовных объятий со Вселенной как целым.
"Улицы были моими, храм был моим, люди были моими. Небо было моим, равно как и солнце, и луна, и звезды, - весь мир был моим, и я был единственным, кто созерцал его и наслаждался им. Мне неизвестны были ни приличия,ни связи, ни сословия; но все приличия и сословия были моими; все сокровища и их обладатели были моими. Так что больших трудов стоило испортить меня и заставить выучиться грязным приемам этого мира, которым я теперь разучился, и словно вновь стал малым ребенком, чтобы войти в царство Божие" (Траэрн). Такие переживания высшего тождества представляют собой столь широко распространенное явление, что вместе с учениями, претендующими на их объяснение, все это получило название "Вечной Философии". Существуют многочисленные указания на то, что подобные переживания или постижения лежат в основе всех основных религий - индуизма, буддизма, даосизма, христианства, ислама, иудаизма, - так что мы не без оснований можем говорить о "трансцендентном единстве религий", об их единодушии в изначальной истине.
Основная идея этой книги состоит в том, что этот тип сознания - сознание единства или высшее тождество - представляет собой естественное состояние всех живых существ; но мы постепенно все более ограничиваем наш мир и отвращаемся от нашей истинной природы, устанавливая свои границы. Впоследствии наше изначально чистое и единое сознание функционирует на разных уровнях с различными границами самоотождествления.По сути, эти уровни представляют собой множество способов, которыми мы можем ответить и отвечаем на вопрос "Кто я есть?".
"Кто я?" Этот вопрос, волновавший человечество, вероятно, еще на заре цивилизации, и сегодня продолжает оставаться одним из самых "проклятых" человеческих вопросов. Ответы на него давались самые разные - сакральные и профанные, сложные и простые, научные и романтические, политические и личные. Но вместо того чтобы изучать эти многочисленные ответы, давайте взглянем на тот весьма специфический и фундаментальный процесс, который происходит, когда человек задается вопросами: "Кто я есть? Каково мое действительное "я"? Какова моя фундаментальная тождественность?"
Действительно, что вы делаете, давая осмысленный, честный и более-менее подробный ответ на заданный вам кем-либо вопрос: "Кто вы такой?" Что при этом происходит у вас в голове? В одном определенном смысле вы описываете себя, каким вы себя знаете, включая в описание большинство фактов - хороших и плохих, стоящих и бесполезных, научных и поэтических, философских и религиозных, - которые вы считаете существенными для своего самоопределения. Вы можете, например, думать: "я неповторимая личность, человек, наделенный определенными потенциальными возможностями; я добрый, но иногда бываю жесток; мягкий, но иногда меня все раздражает; я адвокат и отец семейства, я люблю удить рыбу и играть в волейбол..." Вы можете перечислять все свои мысли и чувства в том же духе.
Между тем в основе процедуры самоопределения лежит гораздо более фундаментальный процесс. Когда вы отвечаете на вопрос "Кто вы?", происходит одна простая вещь. Знаете вы об этом или нет, но, описывая, объясняя или даже просто внутренне ощущая свое "я", вы проводите мысленную разграничительную линию через все поле вашего опыта; все, что оказывается внутри этой границы, вы ощущаете и называете "я", а все, что оказывается вне ее, вы называете "не-я". Иными словами, ваша самотождественность всецело зависит от того, где вы проведете эту пограничную линию.
Таким образом, когда вы говорите "мое я", вы проводите границу между тем, что является вами, и тем, что вами не является. Отвечая на вопрос "Кто вы?", вы просто описываете то, что находится внутри этой черты. Когда вы не в состоянии решить, как или где ее провести, возникает так называемый кризис самоопределения.
Иными словами, вопрос "Кто вы?" означает, "где вы проводите границу?". В основе любых ответов на вопрос "Кто я?" лежит именно эта фундаментальная процедура проведения пограничной линии между "собой" и "не-собой". Как только общие границы проведены, ответы на этот вопрос могут становиться очень сложными - научными, теологическими, экономическими - или оставаться самыми простыми и не детализированными. Но для любого возможного ответа нужно сперва провести пограничную линию.
Наиболее интересная особенность этой линии состоит в том, что она способна смещаться, и это действительно нередко происходит. Ее можно проводить заново. Человек может в некотором смысле заново составить карту своей души и обнаружить на ней территории, существование которых он никогда не считал возможным, достижимым или даже желательным. Как мы видели, самая радикальная переделка карты или смещение пограничной линии происходит в случае переживания высшего тождества, ибо здесь человек расширяет границу своей самотождественности настолько, что включает в нее всю Вселенную. Можно даже сказать, что он вообще лишается всех границ, ибо, когда человек отождествлен с "одним гармоничным целым", для него больше не существует ни внешнего, ни внутреннего и границу провести негде.
На протяжении всей книги мы будем возвращаться к этому безграничному сознанию, известному как высшее тождество, и исследовать его; но сейчас уместно было бы рассмотреть некоторые другие, более привычные нам способы определения границ души. Разновидностей пограничных линий так же много, как и индивидов, которые их проводят, но любая такая линия относится к одному из нескольких ясно различимых классов.
Наиболее типичной пограничной линией является граница кожи, окружающей организм человека. По-видимому, это самая общепринятая граница между "я" и "не-я". Внутри границы кожи все в некотором смысле является "мной", а снаружи - "не-мной". Нечто за пределами границы кожи может быть "моим", но не "мной". Например, я признаю "моими" свой автомобиль, работу, квартиру, семью, но, в отличие от всего того, что находится внутри моей кожи, они определенно не являются "мною". Таким образом, граница кожи - это одна из наиболее фундаментально принятых границ между "я" и "не-я".
Может создаться впечатление, что эта кожная граница настолько очевидна, настолько реальна и обычна, что проведение каких-либо иных границ невозможно, за исключением, быть может, редких эпизодов единства сознания, с одной стороны, и безнадежно психотических случаев - с другой. Но в действительности существует и другая, чрезвычайно широко распространенная и прочно установившаяся пограничная линия, проводимая огромным числом людей. Ибо многие люди, признавая и принимая кожу в качестве само собой разумеющейся границы между "собой" и "не-собой", "я" и "не-я", проводят вместе с тем и другую, гораздо более значимую для себя границу внутри целостного организма, как такового.
Если проведение пограничной линии внутри организма покажется вам странным, позвольте вас спросить: "Чувствуете ли вы, что вы - это тело, или же вы чувствуете, что вы имеете тело?" Большинство людей ответят, что они имеют тело - обладают или владеют им примерно также, как автомобилем, квартирой или другим предметом. При таких обстоятельствах тело кажется не столько "мною", сколько "моим", а "мое", по определению, находится вне границы, проводимой между "собой" и "не-собой". Человек более тесно и основательно отождествляет себя лишь с одним из аспектов своего целостного организма и ощущает его своим подлинным "я". Этот аспект известен под различными названиями - разума, психики, "эго" или личности.
С точки зрения биологии нет ни малейшего основания для такого радикального раскола между разумом и телом, психикой и соматикой, "эго" и плотью, но на психологическом уровне подобная расщепленность носит повальный характер. Действительно, противопоставление разума и тела и сопутствующий ему дуализм выступают фундаментальной чертой западной цивилизации. Отмечу здесь, что, даже говоря об исследовании целостного поведения человека, я вынужден использовать состоящее из двух частей слово "психо-логия". Само слово отражает тот предрассудок, что человек, по существу, является разумом, а не телом. Даже св. Франциск относился к своему телу, как к "бедному ослику", и большинство из нас в самом деле чувствуют, что как бы ездят на своем теле, словно на осле.
В этой пограничной линии между разумом и телом, несомненно, есть что-то странное, и возникает она не в момент рождения. Но по мере того как человек взрослеет, возводя и укрепляя границу между "собой" и "не-собой", он смотрит на свое тело со смешанными чувствами. Следует ли его непосредственно включать в границы своего "я", или же его нужно рассматривать как территорию за этими границами? Где провести черту? С одной стороны, тело в течение жизни служит источником многих удовольствий, воспринимаемых его органами чувств, - от экстазов эротической любви до утонченности изысканных яств и красоты солнечного заката. Однако с другой стороны, тело таит в себе угрозу мучительных болей и изнуряющих болезней. Для ребенка тело служит единственным источником наслаждения и вместе с тем первым источником боли, первым источником конфликтов с родителями. Ведь в довершение ко всему выясняется, что тело производит отходы, которые по каким-то совершенно загадочным для ребенка причинам представляют собой постоянный источник тревоги и беспокойства родителей. Мокрые пеленки, сопли, полные штаны - и сколько шума! Все это связано с ним, с телом. Тут еще надо подумать, где провести черту.
Но ко времени вступления в зрелый возраст человек, как правило, уже распрощался со своим бедным братцем осликом. При окончательном проведении границы между "собой" и "не-собой" бедный ослик явно оказывается по ту сторону загородки. Тело становится чужой территорией, почти (хотя никогда не полностью) столь же чужой, как и сам внешний мир. Граница проводится между разумом и телом, и человек непосредственно отождествляет себя с первым. Он даже начинает чувствовать, что как бы живет у себя в голове, как если бы он был неким маленьким человечком, отдающим из черепа команды телу, которые оно может выполнять или не выполнять.
Иначе говоря, то, что человек чувствует тождественным себе, включает не весь организм, но лишь одну из сторон этого организма - "эго". Можно сказать, что человек отождествляется с более или менее точным образом себя, а также с интеллектуальными и эмоциональными процессами, связанными с этим образом. Поскольку он не желает непосредственно отождествлять себя со всем организмом, то самое большее, что он может себе позволить, - это образ всего организма. В связи с этим он чувствует, что он есть "эго" и что его тело просто болтается где-то внизу под ним. Таким образом, здесь мы можем видеть другой основной тип пограничной линии, устанавливающей личное отождествление преимущественно с "эго", с образом себя.
Как мы можем видеть, эта граница между "я" и "не-я" может быть довольно подвижной. Поэтому будет неудивительно, если мы обнаружим, что даже внутри "эго" или разума - в данном случае я использую эти термины довольно свободно - может быть возведена граница еще одного типа. По разным причинам, некоторые из которых мы будем обсуждать позднее, человек может отказаться считать своими даже некоторые из сторон своей собственной психики. Происходит, говоря психологическим языком, расщепление психики, отчуждение, подавление или проецирование каких-то ее аспектов. Суть процесса состоит в том, что человек сдвигает границу между "я" и "не-я", включая в то, что является "собой", лишь какую-то часть тенденций, свойственных "эго". Такой суженный образ себя мы будем называть "маской" (persona), - значение этого понятия мы раскроем подробнее дальше. Поскольку индивид отождествляет себя лишь с некоторыми из сторон своей психики (маской), остальная ее часть воспринимается как "не-я", как территория по ту сторону границы, чужая и пугающая. Человек переделывает карту своей души, чтобы отмежеваться от своих нежелательных сторон (эти нежелательные стороны, отбрасываемые маской, мы называем "тенью") и, по возможности, исключить их из сферы сознания. Благодаря этому он становится в той или иной степени "не в своем уме". Вполне очевидно, что тут мы имеем дело еще с одним основным типом пограничной линии.
На данном этапе в нашу задачу не входит определение того, какой из приведенных выше типов составления карты своей души "подлинный", "правильный" или "истинный". Мы просто констатируем очевидный факт существования нескольких основных типов пограничных линий между "собой" и "не-собой", "я" и "не-я". И так как наш подход к предмету не зависит от оценок и суждений, мы можем упомянуть, по крайней мере, еще один тип пограничной линии, в настоящее время привлекаю щий к себе большое внимание, - границу, связанную с так называемыми надличностными явлениями (Прим.сайта. Слово "transpersonal" на русский язык обычно не переводится, хотя точный перевод этого слова - "надличностный", а не "вводящий в транс", как полагают многие).
Термин "надличностный" указывает на то, что определенный процесс, протекающий в индивиде, в каком-то смысле выходит за его пределы. Простейшим примером такого процесса может служить так называемое экстрасенсорное, сверхчувственное восприятие (СЧВ). Парапсихологи различают несколько форм СЧВ: телепатию, ясновидение, предвидение и видение прошлого. К числу надличностных феноменов можно также отнести внетелесные переживания, переживания надличностного "я" или свидетеля, пиковые переживания и т. п. Общим во всех этих областях является расширение границы между "я" и "не-я" за пределы кожной границы организма. Хотя надличностные переживания отчасти напоминают сознание единства, их не следует с ним смешивать. В сознании единства индивидуальное "я" отождествляется со Всем, абсолютно со всем существующим. В надличностных переживаниях личное тождество не расширяется до масштаба Целого, хотя и расширяется или по крайней мере распространяется за пределы организма. Хотя человек не отождествляется со Всем, его самотождественность более не ограничивается только его организмом. Как бы мы ни относились к надличностным переживаниям (многие из которых мы подробно обсудим далее в этой книге), есть огромное количество свидетельств того, что по крайней мере некоторые их формы действительно существуют. Поэтому мы можем с уверенностью заключить, что эти явления представляют еще один класс границ собственного "я".
Суть этого обсуждения границ между "собой" и не-собой, "я" и "не-я" состоит в том, чтобы подчеркнуть факт существования не просто одного, но многихуровней самотождественности, доступных индивиду. Эти уровни отождествления являются не теоретическими постулатами, а наблюдаемыми реалиями - вы можете сами проверить их наличие в себе. В связи с этим создается впечатление, что хорошо знакомое и все же в высшей степени таинственное явление, называемое сознанием, представляет собой как бы спектр, нечто подобное радуге, состоящей из нескольких диапазонов или уровней самоотождествления. Напомню, что мы вкратце обрисовали пять классов или уровней такого самоотождествления. Существуют конечно же вариации этих пяти главных уровней, да и сами они могут быть дополнительно разделены на множество подуровней, однако эти пять уровней, судя по всему, являются базовыми аспектами человеческого сознания.
Давайте расположим эти уровни в определенном порядке - в виде спектра. Такое их расположение показано на рис. 1, где показана пограничная линия между "я" и "не-я", а также рассмотренные нами основные уровни самоотождествления. Уровни различаются в зависимости от того, в каком "месте" проведена граница. Обратите внимание, что по мере приближения к нижней части спектра в той области, которую мы называем надличностной, пограничная линия становится прерывистой и полностью исчезает на уровне сознания единства, где "я" и "не-я" становятся "одним гармоничным целым".
Очевидно, что каждый последующий уровень спектра представляет собой определенный тип сужения или ограничения того, что воспринимается индивидом как его собственное "я", его действительная самотождественность, его ответ на вопрос "Кто вы?". У основания спектра он чувствует, что един со Вселенной, что его действительное "я" - не только его организм, но и все мироздание. На следующем уровне спектра (или, можно сказать, "поднимаясь" вверх по спектру) индивид чувствует, что он един уже не со Всем, а только лишь со всем своим организмом. Его чувство самотождественности сместилось и сузилось от всей Вселенной до ее отдельного аспекта, а именно его собственного организма. Затем, на новом уровне, его самотождественность становится еще уже, ибо теперь он отождествляет себя преимущественно со своим разумом или "эго", т. е. только с одной из частей своего целостного организма. И на завершающем уровне спектра он может сузить свою самотождественность до одной из частей своего разума, отчуждая и вытесняя теневые или нежелательные аспекты своей психики. Он отождествляет себя только лишь с одной из частей своей психики - той частью, которую мы называем маской.
Итак, от Вселенной до ее части, называемой "организм"; от организма к его части, называемой "эго"; от "эго" к его части, называемой "маска", - таковы некоторые из диапазонов спектра сознания. На каждом следующем уровне спектра все больше и больше аспектов Вселенной оказываются для человека внешними. Так, на уровне целостного организма по ту сторону границы оказывается окружающая среда, она становится чужой, внешней, становится "не-я". Но на уровне маски и окружающая среда, и тело человека, и некоторые аспекты его собственной психики оказываются внешними, чужими, находящимися по ту сторону границы, - они становятся "не-я".
Различные уровни спектра представляют различия не только в самоотождествлении, как бы это ни было важно, но также и в тех характеристиках, которые прямо или косвенно связаны с самоотождествлением. Возьмем, к примеру, такую широко распространенную проблему, как "конфликт с собой". Очевидно, что раз есть различные уровни "себя", то есть и различные уровни такого конфликта. Это связано с тем, что на разных уровнях спектра пограничная линия между "я" и "не-я" проводится по-разному. Но пограничная линия, как скажет вам любой специалист по военному делу, представляет собой потенциальнуюлимию фронта, так как граница отмечает территории двух противостоящих друг другу и потенциально враждующих лагерей. Так, например, человек, пребывающий на уровне целостного организма, находит потенциально враждебной окружающую его среду, ибо она оказывается по ту сторону границы, находится вне его и по этой причине таит в себе угрозу его жизни и благополучию. Но человек, пребывающий на уровне "эго", считает находящейся по ту сторону границы не только окружающую его среду, но и свое собственное тело, в связи с чем природа его конфликтов и огорчений оказывается совершенно иной. Он передвинул пограничную линию своего "я" и тем самым перенес линию фронта своих конфликтов. В этом случае собственное тело оказывается его врагом.
Эта линия фронта может стать очень резко выраженной на уровне маски, ибо здесь индивид провел пограничную линию между различными сторонами своей психики, так что линия фронта теперь проходит между индивидом как маской, с одной стороны, и его окружающей средой, телом и частью его собственного разума - с другой. Когда человек определяет границы своей души, то он определяет тем самым и характер предстоящих ей битв. От границы самоотождествления индивида зависит, какие аспекты Вселенной станут "я", а какие - "не-я". Таким образом, на каждом уровне спектра различные аспекты мира оказываются "не-я", враждебными и чужими. На разных уровнях различные процессы Вселенной могут восприниматься как посторонние по отношению к этому уровню. И поскольку, как однажды отметил Фрейд, каждый посторонний кажется врагом, то каждый уровень потенциально вовлекается в различные конфликты с разнообразными врагами. Помните, каждая линия границы является также линией фронта - и враг на каждом уровне различен. Говоря психологическим языком, разные "симптомы" порождаются разными Уровнями.
Тот факт, что различные уровни спектра сознания обладают различными характеристиками, симптомами и потенциалами, подводит нас к одному из самых интересных моментов. В настоящее время существует необычайно широкий и всевозрастающий интерес ко всякого рода школам и методикам, нацеленным на работу с сознанием. Многие люди обращаются к психотерапии, юнгианскому анализу, мистицизму, психосинтезу, дзен-буддизму, трансактному анализу, рольфингу, индуизму, биоэнергетике, психоанализу, йоге и гештальт-терапии. Общим для всех этих школ является то, что они пытаются тем или иным путем вызвать изменения в человеческом сознании. На этом, однако, их сходство заканчивается.
Человек, искренне стремящийся к самопознанию, сталкивается с огромным разнообразием психологических и религиозных систем, крайне затрудняющим проблему выбора. Если он попытается разрешить эту проблему путем добросовестного изучения всех основных школ психологии и религии, он может прийти в еще большее замешательство, ибо эти школы, взятые в целом, явно противоречат друг другу. Например, дзен-буддизм предлагает забыть или превзойти "эго", а психоанализ - усилить и укрепить "эго". Кто прав? Эта проблема стоит одинаково остро как перед непрофессионалами, так и перед психотерапевтами. Существует такое множество различных конфликтующих между собой школ, и все они направлены на понимание одного и того же - человека.
Но так ли это? Направлены ли все они на один и тот же уровень сознания человека? Или, может быть, в действительности эти различные подходы являются подходами к различным уровням человеческого "я"? И тогда они не противоречат друг другу, но отражают действительные и весьма существенные различия между разными уровнями спектра сознания, и все эти подходы могут быть более или менее верны в приложении к соответствующим уровням спектра сознания?
Если это так, то мы сможем привнести существенный порядок и ясность в эту, казалось бы, безумно сложную область. Тогда окажется, что различные религиозные и психологические школы представляют собой не столько различные подходы к рассмотрению человека и его проблем, сколько дополняющие друг друга подходы к рассмотрению различных уровней человеческого сознания. При этом все множество школ распадается на пять-шесть ясно различимых групп, и становится очевидно, что каждая группа ориентирована преимущественно на один из основных диапазонов спектра сознания.
Чтобы дать несколько кратких и общих примеров, отметим, что целью психоанализа и большинства форм традиционной психотерапии является исцеление раскола между сознательными и бессознательными аспектами психики, так чтобы человек вошел в соприкосновение со всем тем, что творится в его душе. Эти школы психотерапии нацелены на воссоединение маски и тени для создания сильного и здорового "эго" - правильного и приемлемого образа себя. Иными словами, все они ориентированы на уровень "эго". Они пытаются помочь индивиду, живущему на уровне маски, переделать карту своей души так, чтобы перейти на уровень "эго".
В отличие от этого, цель большинства школ так называемой гуманистической психотерапии иная - исцелить раскол между самим "эго" и телом, воссоединить психику и соматику для возрождения целостного организма. Вот почему о гуманистической психологии, называемой "третьей силой" (другими двумя главными силами в психологии являются психоанализ и бихевиоризм), говорят также как о "Движении за осуществление возможностей человека". По мере расширения самоотождествления человека от одного лишь разума или "эго" до организма в целом огромные возможности целостного организма высвобождаются и становятся достоянием человека.
Если мы пойдем еще дальше, то обнаружим такие дисциплины, как дзен-буддизм или индуизм веданты, задача которых состоит в исцелении раскола между целостным организмом и средой для восстановления высшего тождества со всей Вселенной. Иными словами, они нацелены на уровень сознания единства. Но не будем забывать, что между уровнем сознания единства и уровнем целостного организма лежат надличностные диапазоны спектра сознания. Школы психотерапии, которые обращаются к этому уровню, заняты углубленным изучением "сверхиндивидуальных", "коллективных" или "надличностных" процессов в человеке. Некоторые из них говорят даже о надличностном "я", и хотя это надличностное "я" не тождественно. Всему (что было бы сознанием единства), оно тем не менее выходит за пределы индивидуального организма. К числу школ, ориентированных на этот уровень, относятся психосинтез, юн-гианский анализ, различные предварительные ступени йогической практики, "трансцендентальная медитация" и т. д.
Все это, конечно, очень упрощенная картина, но она все же в общих чертах показывает, как большинство психологических, психотерапевтических и религиозных школ соотносятся с различными уровнями сознания. Некоторые из этих соотношений приводятся в таблице на рис. 2, где основные школы "терапии" указаны рядом с теми уровнями спектра, на которые они преимущественно ориентированы. Я должен подчеркнуть, что, как и в любом другом спектре, уровни спектра сознания переходят друг в друга постепенно, и поэтому никакая четкая классификация уровней, равно как и терапий, адресующихся к этим уровням, невозможна. Кроме того, когда я "классифицирую" терапию на основании того уровня спектра, на который она направлена, я имею в виду самый глубокий из уровней, явно или неявно признаваемых этой школой терапии. В общем случае, вы обнаружите, что психотерапия любого уровня будет принимать и признавать потенциальную возможность существования всех тех уровней, которые находятся над ее собственным, но отрицать существование всех тех уровней, которые находятся под ним.
Знакомство со спектром сознания - с его различными уровнями, с их потенциальными возможностями и проблемами - поможет человеку (как непрофессионалу, так и психотерапевту) лучше ориентироваться (или ориентировать своего клиента) на пути самопознания и личностного роста. Он сможет легче распознавать, к какому уровню относятся имеющиеся проблемы и конфликты, и таким образом применять для их разрешения соответствующий "терапевтический" процесс этого уровня. Он сможет также узнать, с какими возможностями или уровнями он хочет соприкоснуться и какие процедуры могли бы наилучшим образом способствовать этому росту.
Рост, прежде всего, означает расширение горизонтов индивида, продвижение его границ вовне и в глубину. Но это в точности определение нисхождения по спектру сознания (или "восхождения", в зависимости от того, какую точку зрения вы предпочитаете. Я употребляю слово "нисхождение" просто потому, что оно лучше соответствует схеме на рис. 1). В результате перехода на нижележащий уровень спектра сознания человек перестраивает карту своей души, расширяя ее территорию. Рост - это постоянное перераспределение, переделка карты самого себя; признание, а потом и обретение все более глубоких и всеобъемлющих уровней своего "я".
В следующих трех главах мы коснемся некоторых граней той высшей тайны, что называется сознанием единства; мы будем нащупывать подходы, подбираться, подкрадываться к нему лишь затем, чтобы оно однажды прокралось в нас. Такое исследование даст нам некоторого рода ощущение сознания единства, а также снабдит нас многими из необходимых инструментов для понимания всей области того, что сегодня называют "трансперсональной психологией", "ноэти-Кой" или "исследованиями сознания". Мы будем ис-следовать мир, каким он явлен нам без пределов и без границ; мгновение настоящего, каким оно оказывается, освобожденное от границ прошлого и будущего; и сознание, не разделенное границей внешнего и внутреннего.
                ***

                Кен Уилбер

                Око духа
Интегральное видение для слегка свихнувшегося мира
(фрагменты из книги)
Предисловие  редактора канд. филос. наук В. Майкова

Кена Уилбера сегодня считают одним из влиятельнейших представителей трансперсональной психологии, возникшей около 30 лет назад. Он родился 30 января 1949 г. в семье военного летчика. Учился в университете Дьюка и университете Небраски по специальности биохимия и биофизика, по которой получил степень магистра. Еще до окончания университета, он написал свою первую книгу «Спектр сознания» (1973), опубликованную в 1977 г. В этой книге присутствуют многие характерные черты его более зрелых работ: здесь впервые представлен «интегральный подход», согласно которому различные школы философии, психологии, антропологии, психотерапии и т.д. — как академические, так и духовные (или трансперсональные) — понимаются не как конкурентные или взаимоисключающие, но как справедливые лишь в определенных частях полного «спектра сознания» и потому дополняющие друг друга. В это же время он стал одним из основателей и главным редактором журнала «Ревижн» (1978–1982), сыгравшего важную роль в обсуждении новой научной парадигмы и в развитии трансперсональной психологии.
В 1979–1984 гг. Уилбер публиковал книги и статьи, в которых рассматривались интегральные модели индивидуального развития (1980, 1981); культурной и социальной эволюции (1983); эпистемологии и философии науки (1982, 1983); социологии (1983), а также разнообразные проблемы психопатологии и психотерапии (1986). В книгах последних лет Уилбер продолжает развивать свою центральную идею о том, что высшая цель эволюции человека, а также всей жизни и даже всего мира — это реализация Духа, понимаемая как недвойственное переживание. Однако не стоит на этом основании зачислять его в ряды объективных идеалистов, которых сам Уилбер подвергает глубокой критике. Как показывает данная книга, смысл этого утверждения намного глубже.
Опубликовав к настоящему времени 16 книг, изданных на 20 языках, Уилбер сегодня — самый переводимый американский мыслитель. В США издано восьмитомное собрание его сочинений, в Интернете насчитывается более 300 000 ссылок на его работы. О признании его заслуг говорит и награждение его в 1993 г, вместе со Станиславом Грофом, почетной премией Ассоциации трансперсональной психологии за выдающийся вклад в ее развитие.
Своим авторским дебютом, книгой «Спектр сознания» (1977) Уилбер завоевал репутацию оригинального мыслителя, стремящегося к интеграции психологических школ и подходов Востока и Запада. Сокращенная версия этой книги опубликована под заголовком «Никаких границ» (1979). Это, по оценке самого Уилбера, — «романтический» период его творчества, который он называет «Уилбер-I». Его наиболее существенные книги следующего, «эволюционного» периода «Уилбер-II» — «Проект Атман» (1980, готовится русское издание) и «Ввысь из Эдема» (1981) — охватывают области психологии развития и истории культуры. В «Проекте Атман» (1980) он объединяет различные — как восточные, так и западные — теории индивидуального развития в целостное воззрение, прослеживающее развитие человека от младенца до взрослого, а также стадии и законы последующего духовного развития. В книге «Ввысь из Эдема» он использует модель индивидуального развития в качестве концептуальной схемы для культурного картирования эволюции человеческого познания и сознания. В 1984–1986 гг. Уилбер публикует серию статей «системно-эволюционного» периода, названного им «Уилбер-III».
После продолжительного молчания, связанного с болезнью и смертью жены, Уилбер в 1995 выпустил 800-страничный том «Пол, экология, духовность: дух эволюции», который, по его замыслу, является первым томом трилогии «Космос» и первой работой «интегрального» периода «Уилбер-IV». В ней он анализирует эволюцию человека — его мозга, сознания, общества и культуры — от ранних гоминид до настоящего времени и соотносит ее с такими феноменами как эволюция взаимоотношений полов, отношение человека к земле, технологии, философии, религии и многое другое. Предпринимая такое сравнение, Уилбер критикует не только Западную культуру, но и контркультурное движение в целом, включая Нью Эйдж, трансперсональную психологию, а также и романтически и упрощенно понятую «вечную философию». Более популярная версия этих идей изложена в «Краткой истории всего» (1996).
К числу последних опубликованных книг Уилбера принадлежат: «Око духа» (1997) — панорамное изложение интегрального подхода и интегральной критики; «Свадьба смысла и души: интеграция науки и религии» (1998) — размышление о непротиворечивом соединении научного и религиозного опыта; «Один вкус» (1999, готовится русское издание) — личный дневник, описывающий его внутреннюю лабораторию, практики и истоки его идей; «Интегральная психология» (1999, готовится русское издание) — интегральный подход в психологии; и «Теория всего: интегральное видение для бизнеса, политики, науки и духовности» (2000) — практика интегрального подхода к жизни в целом. В 2002 году Уилбер намерен опубликовать свой первый роман, посвященный теме освобождения из плена регрессивных холистических идей, и, возможно, завершить многолетнюю работу над вторым, и продолжить работу над третьим томом трилогии «Космос», посвященными, соответственно, критике экофеминизма и постмодернизма.
Из этих текстов мы выбрали для русского издания «Око духа», поскольку здесь наиболее полно и ясно изложена последняя версия интегрального подхода применительно к философии, психологии, литературной критике, искусству, религиозному и духовному опыту, с учетом реакции на критику первой публикации этого подхода в книге «Пол, экология, духовность» — объемном труде, перегруженном специальным материалом и научными ссылками и доступном, практически, лишь специалистам и тем, кто внимательно следит за творчеством Уилбера. В «Оке духа» автор продолжает развивать и отстаивать свой эпистемологический плюрализм, предлагая интегральный подход к познанию, которое выражается не только на языке «ока плоти» (наука) и «ока ума» (философия), но и на языке «ока Духа» (мистицизм). По существу, эту книгу можно рассматривать как философски развернутую защиту от критиков «Пола, экологии, духовности», еще далее обосновывающую возможность и продуктивность моделирующего подхода, выстроенного по принципу естественной иерархии и способного в максимальной степени включать в себя инварианты и динамические стадии эволюционного развития, таким образом, представляя собой «единую теорию» невероятного диапазона. В этой книге Уилбер делает акцент на линиях развития самости (эмоциональной, моральной, когнитивной, творческой, духовной и т.д.), которые претерпевают активную совместную эволюцию, проходящую черезбазисные уровни Космоса-мира (тело, ум, душа и дух). Поэтому ему приходится постоянно отражать нападки «линейного критицизма», направленные, главным образом, на недостатки его ранних работ, в которых подчеркивались «структурные» и «иерархические» аспекты теории сознания в ущерб эволюционным. Отдельные главы посвящены полемике с такими ведущими современными интеллектуальными направлениями, как постмодернизм, сайентизм, когнитивные науки, психология развития, а также трансперсональная психология, критическому анализу типичных теоретических заблуждений которой уделено особое внимание.
По своей сути интегральный подход Уилбера представляет собой метакритику основных направлений современной теоретической мысли — и это поначалу не может не настораживать. К тому же, этот проект выполнен ученым-одиночкой, на протяжении многих лет не участвовавшим в активной академической жизни с ее конференциями, почти ежегодными монографиями, курсами студентов и зависимостью от университетской власти. Уилберу посчастливилось остаться независимым мыслителем, не ангажированным доминирующей культурой и в то же время (как свидетельствуют его работы) великолепно разбирающимся в ее основных интеллектуальных течениях. В своей критической части интегральный подход является непрестанной битвой с «Флатландией» (от англ. flat — плоский; land — земля) — любыми уплощенными мирами и частичными мировоззрениями разнообразных интеллектуальных подходов, утративших полноту перспективы и не осознающих свое место в реальной мандале человеческого познания.
По мысли Уилбера, эта мандала состоит из четырех секторов (квадрантов), образующихся при делении плоскости образа Космоса-мира двумя перпендикулярными прямыми, с осями по направлениям индивидуальное-коллективное и внутреннее-внешнее. Сектора представляют четыре фундаментальных мира, которые не сводимы друг к другу по предмету, методам познания, критериям истины и языку. Это миры: субъекта (интроспекция, феноменология);объекта (классический научный метод и наука);интерсубъективности (теория культуры) и интеробъективности(социология, теория систем). Это лишь краткое обозначение исходной идеи, подробно обоснованной и обстоятельно развитой на страницах книги.
Как же работает этот подход у автора? Возьмем, например, такое ключевое для познания понятие, как критерий достоверности, или истина. В мире субъекта истина понимается как правда, искренность, прямота, степень доверия; в мире объекта — это пропорциональный или репрезентативный тип истины, коротко выражаемый как соответствие карты и территории; в мире интеробъективности истина — это системность и структурно-функциональное соответствие. И, наконец, в мире интерсубъектности истина — это справедливость, культурное соответствие, правота. Ни один из этих типов истины не может подменять или упразднять все другие типы. Соответственно, автономны и не сводимы друг к другу языки четырех секторов, каждый из которых полностью верен только в своем мире. Так, скажем, еще Декарт и Кант доказывали невозможность научной психологии по образцу наук о природе и отмечали несводимость языков описаний субъекта и объекта. Однако развитие психологии происходило, по существу, по линии редукции субъекта к объекту.
Но «... всякий раз, — пишет Уилбер, — когда мы пытаемся отрицать любую из этих устойчивых сфер, мы, рано или поздно, заканчиваем тем, что просто протаскиваем их в свою философию в скрытой или непризнанной форме: эмпирики используют интерпретацию в самом акте отрицания ее важности; крайние конструктивисты и релятивисты используют универсальную истину для того, чтобы универсально отрицать ее существование; крайние эстетики используют одну лишь красоту, чтобы провозглашать моральную добродетель — и т.д., и т.п.» («Око Духа», Введение).
Наряду с древними даосами, Нагарджуной, Кантом и другими исследователями предельного опыта из различных сфер познания и деятельности, Уилбер пытается пройти до конца во всех секторах Космоса-мира и вскрыть на предельном усилии универсальный источник антиномий и парадоксов познания для того, чтобы расчистить дорогу познающему духу. Если «...любая система мысли — пишет он — от философии и социологии до психологии и религии — пытается игнорировать или отрицать любой из четырех критериев достоверности, то эти игнорируемые истины, в конце концов, снова появляются в системе как серьезное внутреннее противоречие («Око Духа», Введение).
Вместо этого, интегральный подход пытается признавать зерно истины в каждом из подходов — от эмпиризма до конструктивизма, от релятивизма до эстетизма. Однако, лишая эти подходы претензий на роль единственно существующей истины, он освобождает их от присущих им противоречий — и как бы находит каждому из них свое место в подлинном многоцветном содружестве.
Таким образом, интегральный подход состоит в попытке согласованной интеграции практически всех областей знания, от физики и биологии, теории систем и теории хаоса до искусства, поэзии и эстетики, всех значительных школ и направлений антропологии, психологии и психотерапии и великих духовно-религиозных традиций Востока и Запада. Работая с конкретной областью, Уилбер на первом шаге находит тот уровень абстракции, где различные, обычно конфликтующие подходы, приходят к согласию, выделяя то, что он называет «ориентирующим обобщением» или «твердым выводом». Так он рассматривает все области человеческого знания и в каждом случае выстраивает серии «здоровых и надежных ориентирующих обобщений», не оспаривая на этом шаге их истинность.
Затем, на втором шаге, Уилбер располагает эти истины в виде цепочки перекрывающихся заключений и задается вопросом, какая когерентная система знания могла бы вобрать в себя наибольшее количество этих истин? Именно такая система и представлена впервые, по убеждению автора, в его работе «Пол, экология, духовность». Вместо того чтобы заниматься исследованием того, насколько истинна та или иная область знания, Уилбер предполагает, что какая-то истина содержится в каждом подходе, и затем пытается объединить эти подходы.
Третий шаг это — разработка нового типа критической теории. Коль скоро вы получили всеобъемлющую схему, вбирающую в себя наибольшее число ориентирующих обобщений, ее можно использовать для критики более узких подходов.
Неудивительно, что подобные претензии на универсальную метакритику «всего и вся» вызвали шквал дискуссий и критики с самых разных сторон. Часть из них представлена в недавно опубликованной книге «Кен Уилбер в диалоге» (1998). Ответы на первую волну критики включены в «Око духа». Вторая волна критиков включает в себя таких влиятельных философов как Юрген Хабермас и Ханс-Вилли Вэйс. Однако нельзя сказать, что и эти критики разгромили интегральный подход: они лишь помогают уточнению и укреплению позиций Уилбера.

Спектр сознания

С
егодня биологи и медики находятся в самом разгаре интенсивной работы над проектом «Геном человека», направленным на получение карты всех генов в полной последовательности человеческой ДНК. Этот впечатляющий проект обещает революционизировать наши идеи в области человеческого роста, развития, заболеваний и медицинского лечения, и его завершение, безусловно, станет одним из великих достижений в человеческом познании.
Не столь широко известна, но — берусь доказать — не менее важна работа, которую можно было бы назвать проектом «Человеческое Сознание». На сегодняшний день она проводится уже довольно давно, а ее цель — составить карту всего спектра различных состояний человеческого сознания (включая также области человеческого бессознательного). Этот проект «Человеческое Сознание», в котором участвуют сотни исследователей по всему миру, включает в себя ряд междисциплинарных, полимодальных, и межкультурных подходов, которые вместе обещают обеспечить исчерпывающее картирование всего диапазона сознания — как бы полной последовательности «генов» осознания.
Эти различные направления исследований быстро сходятся со всех сторон к «основной матрице» различных стадий, структур и состояний сознания, доступных для мужчин и женщин. Сравнивая и сопоставляя методы, разработанные в разных культурах — от дзен-буддизма до западного психоанализа, от индуизма Веданты до экзистенциальной феноменологии, от шаманизма тундры до измененных состояний — эти подходы быстро складывают из отдельных фрагментов основополагающую матрицу — спектр сознания — используя различные модели, чтобы заполнить пробелы, оставленные другими исследователями.
Хотя многие конкретные детали до сих пор интенсивно исследуются, общее количество свидетельств в пользу этого спектра сознания уже настолько значительно, что его существование, по большей части, не вызывает серьезных сомнений.
Более того, совершенно поразительным образом становится все более очевидно, что этот всеобъемлющий спектр полностью согласуется с основным содержанием великих мировых традиций мудрости.
Поэтому «фундаментальная матрица», формирующаяся в результате современных исследований, способна по достоинству оценивать главное в этих великих традициях и объединяться с ними, в то же время стараясь, там где это необходимо, обновлять и дополнять их догадки. Таким образом, цель интегрального подхода — продуманное и целесообразное соединение древней мудрости и современного знания.
Давайте начнем с самого основного — с тех положений великих традиций, которые, судя по всему, с честью выдержали испытание временем настолько, что теперь они заметно возвращаются во многие современные научные дисциплины.
И все они опираются на этот поразительный спектр сознания.
Что это за мировоззрение, которое, как отметил Артур Лавджой, «было господствующей официальной философией большей части цивилизованного человечества на протяжении большей части его истории»? Мировоззрение, «которое, в той или иной форме, разделяло большее число тончайших аналитических умов и великих религиозных учителей (как на Востоке, так и на Западе)»? Что это за мировоззрение, которое привело Алана Уоттса к категорическому утверждению: «мы почти не осознаем крайнего своеобразия своей собственной позиции, и затрудняемся понять тот очевидный факт, что в остальном всегда существовал единый и всеобщий философский консенсус. Его всегда придерживались те (мужчины и женщины), кто сообщают об одних и тех же прозрениях и проповедуют одно и то же основное учение, живут ли они сейчас или шесть тысяч лет назад, в Нью-Мексико на Дальнем Западе или в Токио на Дальнем Востоке».
И почему это мировоззрение представляет интерес для интегральных исследований?
Это мировоззрение, известное как «вечная философия» — «вечная» именно потому, что она проявляется во многих сходных чертах разных культур в разные периоды истории — действительно служило основой не только для великих мировых традиций от христианства до буддизма и даосизма, но и для многих величайших философов, ученых и психологов на Востоке и на Западе, на Севере и на Юге. Необычайная распространенность вечной философии — ее особенности я объясню чуть ниже — наводит на мысль, что это либо величайшая интеллектуальная ошибка в истории человечества (настолько повсеместная, что буквально поражает ум), либо наиболее точное отражение реальности из всех, что до сих пор появлялись.
Центральное место в вечной философии занимает понятие Великой Цепи Бытия. Сама идея достаточно проста. Согласно вечной философии, реальность не одномерна; это не плоский мир однородной субстанции, монотонно простирающийся перед глазами. Напротив, реальность состоит из нескольких разных, но непрерывных измерений. То есть явленная реальность состоит из различных ступеней или уровней, тянущихся от наинизших, наиболее плотных и наименее сознательных, до наивысших, наиболее тонких и наиболее сознательных. На одном конце этого континуума бытия или спектра сознания находится то, что мы на Западе назвали бы «материей» или неодушевленным и не обладающим сознанием, а на другом конце — «дух», или «божество», или «сверхсознание» (которое, как мы увидим ниже, также считается всепроникающей основой всей последовательности). Между двумя этими полюсами располагаются другие измерения бытия, выстроенные в порядке их индивидуальных степеней реальности (Платон), актуальности (Аристотель), содержательности (Гегель), сознания (Ауробиндо), ясности (Лейбниц), охвата (Плотин) или осмысленности (Гараб Дордже).
Иногда считают, что Великая Цепь состоит всего из трех основных уровней: материи, разума и духа. Другие варианты предполагают пять уровней: материя, тело, разум, душа и дух, тогда как третьи предлагают весьма исчерпывающие деления Великой Цепи; так, некоторые из систем йоги перечисляют буквально десятки дискретных и в то же время непрерывных измерений. Пока что нас вполне удовлетворит простая иерархия «материя-тело-ум-душа-дух» .
Центральное утверждение вечной философии состоит в том, что мужчины и женщины могут расти и развиваться (или эволюционировать), проходя по всем ступеням иерархии вплоть до самого Духа, таким образом реализуя «высшую тождественность» с Божеством — ens perfectissimum — высшее совершенство, к которому стремится вся эволюция.
Но прежде чем мы подойдем к этому, мы не можем не заметить, что Великая Цепь — это действительно «иерархия» — слово, которому пришлось пережить очень трудные времена. Первоначально введенное в употребление великим христианским мистиком Святым Дионисием оно, по существу, означало «руководствоваться в своей жизни духовными принципами» (иеро-означает священное или святое, а арх — правление или господство). Однако вскоре это понятие было переведено на язык политической и военной власти, где «духовное руководство» стало означать «руководство Католической церкви» — духовный принцип был извращенно истолкован как деспотизм.
Тем не менее, понятие иерархии в том смысле как оно используется в вечной философии — и, конечно, в современной психологии, эволюционной теории и теории систем — означает просто ранжирование порядков событий в соответствии с их холистической емкостью. В любой эволюционной последовательности то, что является целым на одной стадии, становится всего лишь частью более крупного целого на следующей стадии. Буква — это часть целого слова, которое, в свою очередь, является частью целого предложения, которое входит в состав целого абзаца и т.д. Артур Кёстлер ввел в оборот термин «холон», который обозначает то, что будучи целым в одном контексте, является частью более обширного целого в другом. Например, в предложении «нашла коса на камень» слово «коса» является целым по отношению к составляющим его отдельным буквам, но частью — по отношению к самой фразе. И целое (или контекст) может определять значение и функцию части — значение слова «коса» различно во фразах «нашла коса на камень» и «коса расплелась». Другими словами, целое больше суммы своих частей и целое во многих случаях может влиять на функцию своих частей и определять их значение.
В таком случае, иерархия — это просто порядок увеличения холонов, отображающий возрастание целостности и интегративной емкости. Именно поэтому понятие иерархии столь важно для теории систем — теории целостности или холизма. И оно абсолютно важно для вечной философии. Каждое последующее звено в Великой Цепи Бытия олицетворяет рост единства и более всеобъемлющую тождественность — от изолированной тождественности тела, через социальную и коллективную тождественность разума, к высшей тождественности Духа — тождественности буквально всему явленному Космосу. Вот почему великая иерархия бытия часто изображается в виде ряда концентрических кругов или сфер, или «гнезд в гнездах». Как мы увидим далее, Великая Цепь — это, на самом деле, Великое Гнездо Бытия.
И, наконец, иерархия асимметрична (это «выше-архия»), поскольку процесс не идет в обратном направлении. Например, сначала идут буквы, потом — слова, потом — абзацы, но никак не наоборот. И это «не наоборот» составляет неизбежную иерархию, или ранжирование, или асимметричный порядок возрастания целостности.
Все известные нам последовательности развития и эволюции, в значительной мере, идут по пути иерархизации или в порядке возрастания целостности — к примеру, от молекул к клеткам, затем к органам, системам органов, организмам и сообществам организмов. В когнитивном развитии мы наблюдаем расширение осознания от простых образов, которые представляют лишь одну вещь или событие, к символам и понятиям, которые представляют целые группы или классы вещей и событий, и далее к правилам, которые организуют и объединяют многочисленные классы и группы в целые сети. В моральном развитии (как мужчин, так и женщин) мы видим, как суждение переходит от изолированного субъекта к группе или роду связанных объектов и к целой сети групп вне пределов любого изолированного элемента. И так далее.
Эти иерархические сети неизбежно развертываются последовательно или ступенчато, потому что у вас сначала должны быть молекулы, потом — клетки, потом — органы, потом — сложные организмы — они не появляются на сцене все разом. Другими словами, рост, как правило, происходит постадийно и стадии, безусловно, ранжируются как в логическом, так и в хронологическом порядке. Более целостные паттерны появляютсяпозже в процессе развития, поскольку им приходится дожидаться возникновения частей, которые они будут объединять точно так же, как целые предложения появляются только после целых слов.
А некоторые иерархии действительно включают в себя своего рода управляющую сеть — нижележащие (менее целостные уровни) могут влиять на вышележащие (или более целостные) через посредство так называемой восходящей причинности. Однако, что не менее важно, вышележащие уровни могут оказывать мощное управляющее влияние на нижележащие — это называетсянисходящей причинностью. Например, когда вы решаете пошевелить рукой и делаете это, все атомы, молекулы и клетки в вашей руке двигаются вместе с ней — это пример нисходящей причинности.
В любой последовательности развития или роста, как только появляется более объемлющая стадия или холон, она включает в себя возможности, и паттерны, и функции предыдущей стадии (то есть предыдущих холонов), а затем добавляет к ним свои собственные уникальные (и более широкие) возможности. В этом, и только в этом смысле, о новом и более объемлющем холоне можно говорить как о «более высоком» или «более широком». Как бы ни была важна предыдущая стадия, в новой стадии есть все от нее плюс некоторое дополнение (к примеру, большая способность интеграции), и это «некоторое дополнение» означает «добавочную ценность» по отношению к предыдущей (и менее объемлющей) стадии. Это важнейшее определение «более высокой стадии» впервые было введено Аристотелем на Западе и Шанкарой и Ле-Цзы на Востоке; с тех пор оно занимает центральное место в вечной философии.
Позвольте привести один пример. В когнитивном и моральном развитии (как у девочек, так и у мальчиков) стадия дооперационного или доконвенционального мышления касается, главным образом, собственной точки зрения индивида («нарциссизм»). Следующая стадия — операционная или конвенциональная — по-прежнему учитывает индивидуальную точку зрения, но добавляет к этому способность принимать во внимание точки зрения других людей. Ничто не утрачивается; что-то добавляется. Так что в этом смысле правильно говорить, что эта стадия выше или шире, то есть она более ценна и полезна для более широкого диапазона взаимодействий. Конвенциональное мышление более ценно, чем доконвенциональное, для выработки сбалансированной моральной реакции (а постконвенциональное еще более ценно и т.д.). Гегель впервые сформулировал правило, которое, с тех пор, постоянно повторяли исследователи развития: каждая стадия адекватна и ценна, но каждая более высокая стадия более адекватна и, только в этом смысле, более ценна (что всегда означает более целостна). Именно по всем этим причинам, Кёстлер, заметив, что все сложные иерархии состоят из холонов или порядков возрастания Целостности, указал, что на самом деле, иерархию вернее называть холархией. Он абсолютно прав, и в дальнейшем я буду говорить об иерархии вообще и о Великой Цепи — Великом Гнезде — в частности, как о холархии.
Итак, это нормальная или естественная холархия — постадийное развертывание более крупных сетей возрастающей целостности, в которых более крупные или более широкие целые способны оказывать влияние на целые низших порядков. И в той мере, в какой это естественно, желательно и неизбежно, вы уже можете начать понимать, каким образом холархии способны становиться патологическими. Если вышележащие уровни могут осуществлять контроль над нижележащими уровнями, они также могут чрезмерно подчинять себе или даже подавлять и отчуждать эти нижележащие уровни. Это приводит к множеству патологических затруднений как в индивиде, так и в обществе в целом.
Именно потому, что мир устроен холархически, именно потому, что он содержит области внутри областей, дела могут пойти настолько плохо, что нарушение или патология в одной области способны вызвать резонанс во всей системе. И «лечение» для этой патологии во всех случаях, по существу, одно и то же: ликвидировать патологические холоны, чтобы сама холархия смогла вернуться к гармонии. Лечение состоит не в том, чтобы по рецепту редукционистов избавиться от холархии как таковой, поскольку даже если бы это и было возможно, результатом бы стал однородный плоский мир, лишенный каких бы то ни было ценностных различий. (Вот почему те критики, которые отбрасывают иерархию вообще, сразу же заменяют ее новой собственной шкалой ценностей, то есть своей собственной частной иерархией.)
В действительности, «лечение» любой нездоровой системы состоит в искоренении любых холонов, которые узурпировали свое положение в общей системе, злоупотребив своей властью восходящей или нисходящей причинности. Именно такое «лечение» мы можем наблюдать в психоанализе (когда холоны «тени» отвергают интеграцию), в демократических социальных революциях (когда холоны монархии или фашизма угнетают государство), в клинической медицине (когда раковые холоны захватывают доброкачественную систему), в критической социальной теории (когда темная идеология узурпирует свободу коммуникации), в радикальной феминистской критике (когда холоны патриархата господствуют в общественной сфере) и т. д. Дело не в том, чтобы избавиться от холархии как таковой, а в том, чтобы остановить (и интегрировать) ее заносчивые холоны.
Как я уже говорил, все великие мировые традиции мудрости, по существу, представляют собой вариации вечной философии, Великой Холархии Бытия. В своей замечательной книге «Забытая истина» Хьюстон Смит подытоживает суть главных мировых религий в одной фразе: «иерархия бытия и познания». Чогьям Трунгпа Ринпоче в своей книге «Шамбала: священный путь воина» указывает, что главная фундаментальная идея, пронизывающая все философии Востока от Индии до Тибета и Китая, стоящая за всем от синтоизма до даосизма — это «иерархия земли, человека, небес»; он, кроме того, отмечает, что эта иерархия эквивалентна западной иерархии «тела, ума, духа». А Кумарасвами замечал, что все без исключения великие мировые религии «каждая в своей степени представляют непрерывную иерархию типов или уровней сознания от животного до божества, в соответствии с которой один и тот же индивид может функционировать в различных условиях».
Это подводит нас к самому знаменитому парадоксу вечной философии. Как мы уже видели, традиции мудрости придерживаются понятия, что реальность проявляется в виде многих уровней или измерений, причем каждое более высокое измерение более содержательно и, следовательно, «ближе» к абсолютной всеобщности Божества или Духа. В этом смысле Дух — это вершина бытия, наивысшая ступень эволюционной лестницы. Но столь же истинно, что Дух — это дерево, из которого сделана лестница в целом и все ее ступени. Дух — это таковость, бытование и суть любой и каждой существующей.
Первый аспект, аспект наивысшей ступени — этотрансцендентная природа Духа. Он далеко превосходит все «дольнее», тварное или конечное. Дух сохранился бы даже после уничтожения всей Земли (или даже всей вселенной). Второй аспект, аспект дерева, это имманентная природа Духа — Дух в равной степени и полностью безраздельно присутствует во всех явленных вещах и событиях: в природе, в культуре, на небесах и на земле. С этой точки зрения ни один феномен не может быть ближе к Духу, нежели другой, ведь все они в равной степени «сделаны» из Духа. Таким образом, Дух, представляет собой как высочайшую цель всего развития и эволюции, так и основу всей последовательности, в полной мере присутствуя как в начале, так и в конце. Дух предшествует этому миру, но не чужд ему.
Неспособность учитывать оба этих парадоксальных аспекта исторически приводила к некоторым весьма однобоким (и политически опасным) представлениям о Духе Религии патриархата традиционно были склонны переоценивать трансцендентную природу Духа, тем самым обрекая землю, природу, тело и женщину на подчиненный статус. Предшествовавшие им религии матриархата, напротив, были склонны подчеркивать одну лишь имманентную природу Духа, что в итоге приводило к пантеистическому мировоззрению, которое уравнивало конечную и сотворенную Землю с бесконечным и несотворенным Духом. Вы вольны отождествлять себя с конечной и ограниченной Землей; но вы не можете называть ее бесконечной и неограниченной.
Оба этих односторонних взгляда на мир — религии патриархата и религии матриархата — имели весьма ужасные исторические последствия: от жестоких и массовых человеческих жертвоприношений Богине плодородия до широкомасштабных войн во имя Бога-Отца. Однако в самой гуще этих внешних искажений вечная философия — эзотерическое или внутреннее ядро религий мудрости — всегда избегала любого из этих дуализмов — Небес и Земли, мужского и женского, бесконечного и конечного, аскетического и праздничного — и вместо этого сосредоточивалась на их союзе или интеграции («недвойственности»). И действительно, этот союз Небес и Земли, мужского и женского, бесконечного и конечного, восходящего и нисходящего, мудрости и сострадания, отчетливо проявлялся в «тантрических» учениях разнообразных традиций мудрости, от неоплатонизма на Западе до Ваджрайяны на Востоке. И именно этому недвойственному ядру традиций мудрости более всего соответствует термин «вечная философия».
Значит дело в том, что если мы пытаемся осмысливать Дух в ментальных понятиях (что неизбежно связано с некоторыми затруднениями), нам следует, по крайней мере, помнить об этом парадоксе трансцендентного/имманентного. Парадокс — это просто то как недвойственность выглядит на ментальном уровне. Сам Дух не парадоксален; строго говоря, его вообще невозможно как-либо охарактеризовать.
Это вдвойне справедливо для иерархии (холархии). Мы уже говорили, что когда трансцендентальный Дух проявляет себя, это происходит через последовательность стадий или уровней — Великую Холархию Бытия. Однако я не говорю, что Дух или сама реальность иерархичны. Абсолютный Дух, как высшая реальность, не иерархичен. Его вообще невозможно определить с точки зрения ментального (холонов более низкого уровня) — это шуньята илинирвана — апофатическое, то есть неопределимое, полностью лишенное каких бы то ни было конкретных и ограничивающих характеристик. Но оно проявляет себя в последовательности ступеней слоев, измерений, оболочек, уровней или степеней — какой бы термин вы ни выбрали — и это холархия. В Веданте это коши — оболочки или покровы, скрывающие Брахман; в буддизме это восемьвиджнян — восемь уровней осознания, каждый из которых представляет собой ослабленный или более ограниченный вариант вышележащего уровня, в Каббале это сефироты и т.д.
Все дело в том, что это уровни явленного мира — майи. Когда в майе не распознают игру Божественного, она — не более чем иллюзия. Иерархия — это иллюзия. Существуют уровни иллюзии, но не уровни реальности. Но, согласно традициям, именно (и только) посредством понимания иерархической природы сансары мы действительно можем из нее выбраться. Лестница отбрасывается только, когда она отслужила свою особую службу.
Теперь мы можем взглянуть на некоторые актуальные уровни или сферы холархии, Великого Гнезда Бытия, как она проявляется в трех крупнейших традициях мудрости: иудео-христиано-мусульманской, буддизме и индуизме, хотя это можно было бы сделать на примере любой зрелой традиции.
(Позвольте мне напомнить вам, что это уровни Верхнего Левого сектора, уровни в спектре самого сознания).
Христианские понятия наиболее просты, поскольку они знакомы большинству из нас: материя, тело, разум, душа и дух. Материя означает физическую Вселенную, как она проявляется в наших собственных физических телах (то есть в тех аспектах нашего бытия, которые подчиняются законам физики); и что бы еще мы ни назвали словом «материя», в данном случае это означает измерение с наименьшей степенью сознания (некоторые сказали бы — вообще без сознания, и вы можете выбрать то, что вам больше нравится).Тело в этом случае означает эмоциональное тело, «животное» тело — секс, голод, жизненную силу и т.д. (то есть те аспекты бытия, которые изучает биология). Разум — это рациональный, рассуждающий, лингвистический и образный ум (изучаемый психологией). Душа — это высший, или тонкий ум, архетипический ум, интуитивный ум — неразрушимая основа нашего существа (изучаемая теологией). А дух — это трансцендентная вершина нашего бытия, наше Божество (изучаемое созерцательным мистицизмом).
Согласно индуизму Веданты, каждый отдельный человек состоит из пяти «оболочек», или уровней, или сфер бытия (кош); это нередко сравнивают с луковицей, потому что последовательно снимая внешние слои, мы находим все больше сути. Низший (или самый внешний) слой называется аннамайякоша, что означает «оболочка из пищи». Это физическая сфера. Затем следует прана-майякоша — оболочка из праны. Прана означает жизненную силу, биоэнергию, elan vital, либидо, эмоционально-сексуальную энергию вообще — сферу эмоционального тела (как мы используем этот термин). Далее идет маномайякоша — оболочка из манаса, или ума — рационального, абстрактного, лингвистического. Выше располагается виджнянамайякоша — оболочка из интуиции, высшего разума, тонкого разума. И, наконец, имеется анандамайякоша — оболочка, состоящая из ананда, или духовного и трансцендентального блаженства.
Далее — и это важно — Веданта группирует эти пять оболочек в виде трех основных сфер: грубой, тонкой и каузальной. Грубая сфера соответствует низшему уровню холархии — физическому телу (аннамайякоше). Тонкая сфера соответствует трем промежуточными уровням: эмоционально-сексуальному телу (пранамайякоше), уму (маномаяйкоше) и высшему или тонкому разуму (виджнянамайякоше). А каузальная сфера соответствует самому высшему уровню — анандамаякоше, или архетипическому духу, который иногда называют по большей части непроявленным или бесформенным. Далее Веданта связывает эти три основные сферы бытия с тремя основными состояниями сознания: бодрствованием, сновидением и глубоким сном без сновидений. Над всеми этими состояниями располагается абсолютный Дух, иногда называемый турийя, или «четвертый», поскольку он превосходит (и включает в себя) три состояния проявления; он находится за пределами грубого, тонкого и каузального (и объединяет их). 
Таким образом, версия пяти оболочек, принятая в Веданте, почти идентична иудео-христианско-мусульманской версии материи, тела, ума, души и духа, коль скоро под «душой» мы подразумеваем не просто высшее «Я» или высшую самотождественность, но более высокие или тонкие разум и познание. Кроме того, во всех высших мистических традициях душа также означает «узел» или «спазм» (то, что индуисты и буддисты называют ахамкарой), которые следует развязать или расслабить, прежде чем душа сможет превзойти себя, умереть для себя и, таким образом, найти высшую тождественность с абсолютным Духом и в качестве этого Духа (как сказал Христос, «воистину, не может быть учеником тот, кто не возненавидел собственную душу»).
  Итак, с одной стороны, «душа» — это наивысший уровень индивидуального роста, которого мы способны достичь, а с другой — это последний барьер, последний узел, на пути к полному просветлению или высшей тождественности просто потому, что в качестве трансцендентального свидетеля она отстраняется от всего, что свидетельствует. Как только мы преодолеваем позицию свидетельствования, душа, или свидетель, сама растворяется, и остается лишь игра недвойственного осознания — осознания, которое не наблюдает объекты, но полностью едино со всеми объектами (дзен говорит: «Это все равно, что вкушать небеса»). Разрыв между субъектом и объектом исчезает, душа преодолевается или растворяется, и возникает чистое духовное или недвойственное осознание — очень простое, очевидное и ясное. Ты понимаешь, что твое неотъемлемое существо беспредельно и открыто, пусто и ясно, и все, возникающее повсюду, спонтанно возникает в тебе, как подлинном духе.
Центральная психологическая модель буддизма Махаяны — это восемь виджнян, или восемь уровней сознания. Первые пять из них составляют пять чувств. За ними идет мановиджняна — ум, который оперирует чувственным опытом. Следующий уровень — это манас, который означает как высший ум, так и центр иллюзии изолированного «я». Именно манас смотрит на алайявиджняну (следующий, более высокий уровень — уровень сверхиндивидуального сознания) и ошибочно принимает ее за изолированное «я» или субстанциальную душу как мы ее определили. И над всеми этими восемью уровнями в качестве их источника и основы находится чистая алайя или чистый пустой Дух.
Я не собираюсь умалять некоторые весьма существенные различия между этими традициями. Я просто указываю на то, что они обладают определенным сходством глубинной структуры, которое красноречиво свидетельствует о подлинно универсальной природе многих из их интуитивных догадок.
Итак, мы можем закончить на радостной ноте: после временного отторжения в XIX веке некоторыми формами материалистического редукционизма — от научного материализма до бихевиоризма и позитивизма — Великая Цепь Бытия, Великая Холархия Бытия торжественно возвращается. Это временное отторжение — попытка свести холархию бытия к ее самому низкому уровню, материи — было в особенности удручающим в психологии, которая сперва утратила свой дух, затем — свою душу, затем — ум, и была низведена до изучения одного лишь эмпирического поведения или телесных влечений. В другие времена или в других местах подобное ограничение сочли бы точным определением безумия.
Однако сегодня эволюционная холархия — целостное изучение развития и самоорганизации областей внутри областей — снова стало доминирующей темой во многих научных и поведенческих дисциплинах (как мы увидим далее), хотя ей и дают разные названия (к примеру, аристотелевскую «энтелехию» теперь называют «морфогенетическими полями» или «самоорганизующимися системами»). Это не означает, что современные варианты Великой Холархии и принципов ее самоорганизации не содержат в себе ничего нового — это вовсе не так, особенно в том, что касается реального эволюционного развертывания самой Великой Цепи. Каждая приблизительная картина Великой Холархии неплоха сама по себе; каждое следующее приближение дает еще лучшую картину...
Но ее основные черты ясно различимы. Людвиг фон Берталанфи, основатель общей теории систем, дал прекрасное резюме: «В современном понимании реальность предстает как необъятный иерархический порядок организованных сущностей, ведущий путем взаимного наложения множества уровней от физических и химических систем к биологическим и социальным. Подобная иерархическая структура и объединение в системы все более высокого порядка характерны для реальности в целом, и имеют фундаментальное значение, особенно, в биологии, психологии и социологии».
Так, например, в современной психологии холархия выступает в качестве преобладающей структурной и процессуальнойпарадигмы, идущей вразрез с действительным (и, зачастую, совершенно различным) содержанием разнообразных школ. Каждая школа психологии развития признает тот или иной вариант иерархии или последовательности дискретных (но непрерывных) необратимых стадий роста и развертывания. Это относится к фрейдистам, юнгианцам и последователям Пиаже, к Лоуренсу Кольбергу, Кэрол Джиллиган и когнитивным бихевиористам. Маслоу, представляющий как гуманистическую, так и трансперсональную психологию, поставил «иерархию потребностей» в центр своей системы — это лишь небольшая часть из множества примеров.
От Руперта Шелдрейка и его «вложенной иерархии морфогенетических полей» до «иерархии эмерджентных качеств» Сэра Карла Поппера и «экологической модели реальности» Берча и Кобба, основанной на «иерархической ценности» иерархии; от революционной работы Франциско Варелы по аутопоэтическим системам («по-видимому, способность порождать иерархию уровни — это общее отражение богатства природных систем») до исследований мозга Роджером Сперри, Сэром Джоном Экклзом и Уайлдером Пенфилдом («иерархия несводимых эмерджентных образований») и до теории социальной критики Юргена Хабермаса («иерархия коммуникативной компетенции») — все это говорит о возвращении Великой Цепи.
И единственная причина, по которой еще не все это осознают, состоит в том, что она скрывается под множеством разнообразных имен.
Однако не важно, осознают ли это возвращение — оно уже вовсю происходит. И поистине замечательно в этом возвращении то, что современная теория теперь может воссоединиться со своими богатыми корнями, уходящими в вечную философию — воссоединиться не только с Платоном и Аристотелем, с Плагином, Маймонидами и Спинозой, с Гегелем и Св. Терезой на Западе, но также с Шанкарой и Падмасамбхавой, с Цзи-И и Фа-Цзаном, с Абинавагуптой и Леди Цогьял на Востоке. Все это становится возможным в силу того факта, что многие аспекты вечной философии действительно оказываются вечными— или в значительной мере универсальными, где бы они ни появлялись — и пробивают себе дорогу сквозь времена и культуры к сердцу, душе и духу человечества (а, в действительности, всех чувствующих существ как таковых).
По существу, остается сделать только одну важную вещь, выполнить один фундаментальный пункт этой программы возвращения.
Хотя и верно, что эволюционная холархия, как я говорил, является одной из объединительных парадигм в современной мысли, от физики и биологии до психологии и социологии (см., например, Ласло, Янтч, Хабермас, Ленски, Деннетт), тем не менее большинство ортодоксальных исследовательских школ признают только существование материи, тела и разума. Более высоким измерениям души и духа пока еще не предоставлен точно такой же статус. Мы могли бы сказать, что современный Запад пока что признал лишь три пятых Великой Холархии Бытия. Дальнейшая программа очень проста: восстановить статус других двух пятых (души и духа).
Коль скоро мы признаем и по достоинству оцениваем все уровни и измерения Великой Цепи, мы одновременно признаем и все соответствующие виды познания — не только глаз плоти, который познает физический и чувственный мир, или только глаз ума, познающий лингвистический и символический мир, но также и око созерцания, которое познает душу и дух.
Итак, вот наша задача: давайте сделаем последний шаг и восстановим статус ока созерцания, которое в качестве научной и воспроизводимой методологии познает душу и дух. И это интегральное видение, смею утверждать, будет окончательным возвращением домой, восстановлением связи нашей современной души с душой самого человечества — поликультурой в истинном смысле этого слова — когда, стоя на плечах гигантов, мы превосходим, но учитываем — что всегда означает уважаем — их непреходящее присутствие.
Объединение древней мудрости с современным знанием — лозунг интегрального видения, маяк в пустыне постмодернизма.
Признание полного спектра сознания должно в корне изменить ход развития всех без исключения современных дисциплин, которых оно коснется — и это, конечно, важнейший аспект интегральных исследований.
Но, по существу, в первую очередь, и наиболее непосредственно оно отразится на самой области психологии. Я уже исследовал эту психологию полного спектра в нескольких книгах (включая «Спектр сознания», «Никаких границ», «Проект Атман», «Трансформацию сознания» и «Краткую историю всего»).
В этих книгах представлена обобщающая точка зрения на человеческое развитие, которая пытается учитывать весь спектр сознания от инстинкта до эго и духа, от доличностного до личностного и надличностного, от подсознания до самосознания и сверхсознания. Если ничто животное, человеческое или божественное мне не чуждо, тогда ни одно состояние сознания не может быть исключено из щедрого охвата подлинно интегральной психологии. В предисловии к новому изданию «Проекта Атман» я пытаюсь показать, почему столь важна такая интегральная и всеобъемлющая позиция.
Насколько можно судить, «Проект Атман» стал первой психологией, которая предложила путь объединения Востока и Запада, обыденного и созерцательного, ортодоксального и мистического, в единую, непротиворечивую и приемлемую систему. Эта система включала в себя множество подходов — от Фрейда до Будды, от гештальт-психологии до Шанкары, от Пиаже до Йогачары, от Кольберга до Кришнамурти.
Я начинал писать «Проект Атман» в 1976 году одновременно с родственной ему книгой «Ввысь из Эдема» — одно из этих исследований касалось онтогенеза, а другое — филогенеза. За почти двадцать лет, прошедшие после написания «Атмана», я обнаружил, что его принципиальная основа по-прежнему остается прочной и целостной, и потому я полагаю, что его главные положения, с незначительными уточнениями там, где это необходимо, будут иметь силу еще в течение долгих и плодотворных лет. Некоторые критики выражали недовольство, утверждая, что я предложил просто литературное обобщение разнообразных источников, и что мой подход не основывался на клинических или экспериментальных данных. Но это, пожалуй, довольно нечестные увертки: подавляющее большинство теоретиков, на работы которых я опирался, были как раз теми, кто впервые предоставил прямые клинические и экспериментальные доказательства — от methode clinique Жана Пиаже до исчерпывающих, записанных на видеопленку наблюдений Лоренса Кольберга и революционных исследований морали, выполненных Кэрол Джиллиган — не говоря уже об огромном количестве феноменологических данных, накопленных самими созерцательными традициями. «Проект Атман» был непосредственно основан на свидетельствах более чем шестидесяти исследователей многочисленных направлений и косвенно — на данных сотен других.
Кроме того, «Проект Атман» положил конец моим заигрываниям с романтизмом и его попытками превратить возврат к доличностному уровню в источник спасения. Фактически я начал писать и «Атман», и «Эдем» в качестве обоснования романтической точки зрения: как онтогенетически, так и филогенетически мужчины и женщины начинают свой путь в бессознательном единстве с Божественным — в состоянии бездумной погруженности в своего рода земной рай, сад Эдема; затем они вырываются из этого союза за счет процесса отчуждения и размежевания (превращаясь в изолированное и аналитическое эго); а затем возвращаются к Божественному в великолепном сознательном союзе.
Таким образом, человеческое развитие проходит, так сказать, от бессознательного Рая через сознательный Ад к сознательному Раю. Я начал писать обе книги, чтобы обосновать это романтическое представление.
Но чем больше я работал над книгами, тем более очевидным становилось, что романтический взгляд безнадежно запутан. Одна или две очень важные истины в нем сочетались с какой-то возмутительной чепухой, и в результате выходил теоретический кошмар. Я несколько лет — по сути, почти целое десятилетие — непрерывно разбирался в этой чудовищной путанице, и этот период моей жизни ознаменовался самыми беспорядочными теоретическими блужданиями. Причина, по которой я так много эссе посвятил софизмам — в частности, софизму «до-транс» и софизму единственной границы — состоит в том, что ими часто грешили романтики, и я, будучи хорошим романтиком, сам их царственно порождал. Поэтому, понимая эти софизмы изнутри, вплотную и очень личным образом, я мог написать несколько посвященных им сильных критических работ. Ни к какой другой теории не бываешь столь жесток, как к той, которую сам еще недавно разделял.
Однако, решающую ошибку романтической точки зрения очень легко понять. Как мы уже говорили, с этой точки зрения, жизнь ребенка начинается в состоянии бессознательного рая. То есть поскольку самость ребенка пока еще не дифференцирована от окружающей среды (или от матери), она действительно едина с динамической Основой Бытия — однако в бессознательной (или «бес-само-сознательной») форме. Отсюда бессознательный Рай — блаженное, прекрасное, мистическое, «небесное» состояние, из которого она (самость) скоро выпадет, и к которому она будет всегда стремиться.
И действительно — рассуждают дальше сторонники романтической точки зрения — в какой-то момент в первые несколько лет жизни самость дифференцируется от окружения, союз с динамической Основой утрачивается, субъекг и объект разделяются, и самость переходит из бессознательного Рая в сознательный Ад — мир эготического отчуждения, подавления, террора, трагедии.
Однако — счастливо продолжают они — самость может совершить в своем развитии своеобразный поворот на 180 градусов — вернуться в предыдущее состояние инфантильного единства и воссоединиться с великой Основой Бытия — только теперь полностью сознательным и само актуализированным образом — и, следовательно, обрести сознательный Рай.
Отсюда общая романтическая точка зрения: человек начинает свою жизнь в бессознательном раю, в бессознательном единстве с Божественным; затем он утрачивает это бессознательное единство и, таким образом, погружается в сознательный Ад; затем человек может восстановить Божественное единство, но теперь в более высокой и сознательной форме.
Единственная проблема этой точки зрения состоит в том, что первый шаг — утрата бессознательного единства с Божественным — абсолютно невозможен. Все сущее едино с Божественной Основой — ведь это, в конце концов, Основа всего бытия! Утрата единства с этой Основой равносильна прекращению существования.
Обратите внимание: существуют лишь две общие позиции, которые вы можете занимать по отношению к Божественной Основе; поскольку все сущее едино с Основой, вы можете либо осознавать это единство, либо не осознавать его. То есть у вас есть лишь два варианта: ваше единство с Божественной Основой может быть сознательным или бессознательным.
И раз уж вы, согласно романтической точке зрения, начинаете свою жизнь, как ребенок, в состоянии бессознательного единства с Основой, то вы в дальнейшем не можете утратить это единство! Вы уже утратили осознание этого единства; вы не можете далее утратить и само это единство, иначе вы прекратите существовать! Так что, если вы не осознаете своего единства с онтологической точки зрения, хуже быть не может. Это уже бездна отчуждения. Вы уже живете как бы в Аду; вы уже погружены в сансару, только не отдаете себе в этом отчета — вам недостает осознания, чтобы признать этот жгучий факт. И, значит, вот каково, на самом деле, состояние инфантильной самости: бессознательный Ад.Однако кое-что все же начинает происходить: вы начинаете пробуждаться к отчужденному миру внутри и вокруг вас. Вы движетесь от бессознательного Ада к Аду сознательному, и именно осознание Ада, сансары, мучительного существования делает взросление и взрослую жизнь таким кошмаром страдания и отчуждения. Самость ребенка пребывает в относительном покое не потому, что она живет в Раю, а потому, что ей недостает осознания, чтобы заметить окружающее ее пламя Ада. Ребенок, несомненно, погружен в сансару — просто он об этом не знает, ему недостает осознания, чтобы понять это. Просветление — это, определенно, невозвращение в подобное инфантильное состояние! Равно как и не какой бы то ни было «зрелый вариант» этого состояния! Ни самость ребенка, ни моя собака, не терзаются виной, страхом или страданием, однако просветление не состоит в возврате к собачьему сознанию (или к «зрелому варианту» собачьего сознания!).
По мере роста сознания и осведомленности самость ребенка медленно осознает неизбежную боль существования, мучение, присущее сансаре, механизм безумия изначально вплетенный в явленный мир — она начинает страдать. Происходит ее знакомство с первой Благородной Истиной, потрясающее посвящение в мир восприятий, единственная математика которого — мучительный огонь неутоленного и неутолимого желания. Это не какой-то новый, одержимый желаниями мир, который отсутствовал в предыдущем «блаженном» состоянии погруженности — это просто мир, который бессознательно господствовал над этим состоянием — мир, который самость теперь начинает медленно, болезненно, трагически осознавать.
Итак, по мере роста осознания, самость переходит из бессознательного Ада в сознательный Ад и там она может провести всю свою жизнь, превыше всего стремясь к отупляющим утешениям, которые смягчат ее грубые и несдержанные чувства и залечат раны отчаяния. Она живет как морфинист, кутаясь в обезболивающее тепло своих компенсаций, и ей, возможно, даже удается убедить себя — по крайней мере на первых порах, когда все еще видится в милом розовом цвете — что дуалистический мир, в конце концов, совсем не плох.
Однако есть альтернатива. Самость может продолжать расти и развиваться, достигая подлинно духовных областей, преодолевая ощущения изолированного «я», она разворачивается в само Божественное. Единение с Божественным — единство или тождество, которое, хотя и бессознательно, уже имело место с самого начала, теперь загорается в сознании ослепительной вспышкой озарения и шока невыразимо обыденного: самость постигает свою высшую тождественность с самим Духом — быть может, столь же вопиюще очевидную, как прохладный ветерок в ясный весенний день.
И, значит, вот каков, в действительности, онтогенез человека: из бессознательного Ада в сознательный Ад и далее в сознательный Рай. Ни на одном этапе самость не утрачивает своего единства с Основой, иначе она полностью прекратила бы существовать! Иными словами, романтическая парадигма права в отношении второго и третьего шагов (сознательного Ада, сознательного Рая), но полностью заблуждается в том, что касается самого инфантильного состояния, которое представляет собой не бессознательный Рай, а бессознательный Ад.
Таким образом, инфантильное состояние — это не бессознательное надличностное; оно по самой своей основе доличностно. Оно не трансвербально, оно довербально. Это не трансэго, а доэго.  И человеческое развитие — равно как эволюция в целом — направлены от подсознания к самосознанию и к сверхсознанию; от доличностного к личностному и к надличностному; от субментального к ментальному и к сверхментальному; от довременного к временному и к трансвременному — или, как его ни называй — вечному.
Романтики просто перепутали «до» с «транс» и, тем самым, возвели «досостояния» до высшего статуса «транссостояний» (точно так же, как редукционисты игнорируют «транссостояния», объявляя их регрессией к «досостояниям»). Эти два заблуждения —возведение низшего к высшему и сведение высшего к низшему представляют собой две основные разновидности «до-/ транссофизма», который впервые выявлен и определен на последующих страницах. Самое важное заключается в том, что развитие — это не регрессия на службе эго, а эволюция в трансценденции эго.
И на этом кончилось мое очарование романтизмом.
Однако, отпадение от Божества, от Духа, от изначальной Основы, действительно происходит, и это та истина, которую пытаются постичь романтики перед тем, как они сползают к своим до - транссофизмам. Это отпадение называется инволюцией — движением, в котором все вещи отпадают от осознания своего единства с Божественным и, таким образом,воображают себя отдельными и изолированными монадами, отчужденными и отчуждающими. И коль скоро произошла инволюция и Дух становится бессознательно вовлеченным во все более и более низкие формы своего собственного проявления, тогда может произойти эволюция: Дух разворачивается в великий спектр сознания — от Большого Взрыва к материи, к ощущению, восприятию и побуждению, к образу, символу и понятию, к рассудку и психике, к тонким, к каузальным событиям — по пути к собственному шокирующему самоузнаванию, самореализации и самовоскрешению Духа. И на каждой из этих стадий — от матери к телу, разуму, душе и духу — эволюция становится все более сознательной, все более осведомленной, более осуществившейся, более пробужденной — со всеми радостями и всеми ужасами, неизбежно присущими этой диалектике пробуждения.
Тем не менее на каждой стадии этого процесса возвращения Духа к себе самому, мы с вами помним — быть может, смутно, быть может, отчетливо — что когда-то мы осознанно были едины с самим Божественным. Именно это воспоминание, скрытое на задворках нашего осознания, тянет и толкает нас понять, пробудиться, вспомнить, кем и чем мы уже были и всегда остаемся.
Фактически можно предположить, что все сущее, в той или иной степени интуитивно догадывается, что в самой его Основе кроется Дух. Все сущее побуждают, принуждают, тянут и подталкивают к проявлению этого понимания. И в то же время, до этого божественного пробуждения все сущее ищет Дух таким образом, который, в действительности, препятствует пониманию: иначе понимание пришло бы к нам сразу! Мы ищем Дух способами, которые этому препятствуют.
Мы ищем Дух в мире времени; но там его невозможно найти, поскольку Дух вечен. Мы ищем Дух в мире пространства; но Дух вне пространства, и его нельзя там найти. Мы ищем Дух в том или ином объекте — сияющем, соблазнительном, полном славы или богатства; однако Дух — не объект, его невозможно увидеть или ухватить в мире предметов потребления и суеты.
Иными словами, мы ищем Дух такими способами, которые препятствуют его постижению и вынуждают нас довольствоваться подменными вознаграждениями, движущими нами и замыкающими нас в убогом мире времени и ужаса, пространства и смерти, греха и разделения, одиночества и утешения. И это проект Атман.
Проект Атман — это попытка найти Дух такими способами, которые препятствуют этому и навязывают подменные вознаграждения. Как вы увидите на последующих страницах, именно проект Атман приводит в движение всю структуру явленной вселенной — проект, который продолжается до тех пор, пока мы — вы и я — не пробудимся к Духу, заменители которому мы ищем в мире пространства и времени, алчности и отчаяния.
Кошмар истории — это кошмар проекта Атман, бесплодные поиски во времени того, что, в конечном счете, вне времени, поиски, которые неизбежно порождают страх и страдание — самость, опустошенную вытеснением, парализованную виной, осаждаемую холодом и горячкой уродливого отчуждения. Эти мучения прекращаются лишь в сияющем Сердце, когда разворачивается сам великий поиск, когда самоограничение отказывается от своих попыток найти Бога — реального или замену: движение во времени аннулируется великим Нерожденным, великим Несотворенным, великой Пустотой в Сердце самого Космоса.
Поэтому, читая эту книгу, постарайтесь вспомнить: великое событие, когда вы своим дуновением создали весь этот Космос; вспомните великое опустошение, когда вы извергли себя вовне как целый Мир, просто чтобы посмотреть, что из этого получится. Вспомните те формы и силы, в которых и через которые вы путешествовали до сих пор: от галактик до планет и до зеленых деревьев, тянущихся к солнцу, и животных, день и ночь выслеживающих добычу и неугомонных в своих утомительных поисках, от первобытных мужчин и женщин, стремящихся к свету, до того самого человека, который сейчас держит эту книгу; вспомните, кем и чем вы были, что вы сделали, что вы видели, и кто вы на самом деле под всеми этими личинами, масками Бога и Богини, масками вашего собственного Подлинного Лица.
Пусть уляжется великий поиск; пусть самоограничение развернется в непосредственность осознания настоящего; пусть весь Космос ворвется в ваше бытие, ведь вы — сама его Основа; и тогда вы вспомните, что проект Атман никогда не происходил, и вы никогда никуда не двигались, и все это в точности так, как должно быть, когда малиновка поет чудесным утром, и капли дождя стучат по крыше храма.
1 Система Веданты (и ее дальнего родственника Ваджраяны) содержит утонченную общую модель структур и состояний сознания, которую я объяснил бы более техническим языком примерно так:
Пять оболочек — это оболочки сознания или «ума» в очень широком смысле: физическое сознание, эмоциональное сознание, концептуальное сознание, интуитивное сознание, сознание блаженства. Это то, что я называю базовыми структурами сознания, измерениями (верхнего) Левого сектора и уровнями человеческой психики
Но создатели Веданты понимали, что нет разума без тела, нет сознания без соответствующей поддержки. Таким образом, каждый тип ума поддерживается телом — грубым телом (поддерживающим низший ум), тонким телом (поддерживающим три «средние» формы ума) и каузальным телом (поддерживающим высший или непроявленный ум). Эти тела попросту служат «материальной» поддержкой «сознательного» процесса — другими словами, они являются измерениями Правой Стороны человеческой психики. (В Ваджраяне и Тантре, в общем случае, три ума поддерживаются тремя «ветрами» или энергетическими потоками, которые также называются грубым, тонким и очень тонким.)
Таким образом, мы можем вполне точно представить взгляды Веданты/Ваджраяны, говоря о грубом теле-уме, тонком теле-уме и каузальном теле-уме, покрывающих весь спектр областей Левой и Правой стороны, с одной важной оговоркой: У Бога всегда две руки (то есть эти сферы неразделимы, грубый ум всегда присутствует вместе грубым телом, тонкий ум — с тонким телом и так далее).
Далее, согласно Веданте/Ваджраяне, эти базовые структуры — уровни тела-ума от грубого до тонкого и каузального, которые представляют собой постоянные оболочки или уровни, доступные человеческим существам, — следующим образом коррелируют с временными состояниями сознания (не с постоянными структурами, а с временными состояниями): грубое тело-ум, как правило, переживается в состоянии бодрствования, тонкое тело-ум — в состоянии сновидений, а каузальное тело-ум — в (непроявленном) состоянии глубокого сна без сновидений. Здесь важно то, что структуры и состояния — это не одно и то же (неспособность понять это элементарное различие оказывалась пагубной для многих трансперсональных теорий).
В различных медитативных состояниях более высокие уровни тела-ума привносятся в осознание сначала как временные состояния, а потом, в конечном счете, как постоянные структуры. Конечный результат этого превращения состояний в характеристики именуется «мокша», или радикальное освобождение — радикальная свобода от всего явленного в качестве всего явленного. Другими словами, радикальное распознание того Духа, который является целью и основой всех состояний и всех структур (турийя, «четвертого», за пределами грубого, тонкого и каузального тела-ума — иными словами, Пустоты и Таковости всего проявления, которая представляет собой не изменение состояния, но не обладающее состоянием условие всех состояний).
Это необычайная модель человеческого сознания, бесспорно, наиболее всесторонняя среди всех традиций (она включает в себя структуры, состояния и уровни как тела/Правого, так и ума/Левого). Чего ей, на мой взгляд, недостает, так это деталей развития (подхода, в котором специализируется современный Запад). Используя более присущую Западу восприимчивость к процессу развития, мы можем добавить к модели понимание переходных структур, связанных с каждой из этих базовых структур. Результатом такого синтеза было бы подлинно восточно-западное воззрение.  И наконец, модели Веданты/Ваджраяны — и, по существу, вечной философии в целом — недостает понимания того, как Нижнее Левое (культурное) и Нижнее Правое (социальное) оказывают глубокое (и, зачастую, решающее) влияние на индивидуальное сознание и поведение (Верхнее Левое и Верхнее Правое), которые они как раз понимают прекрасно. К примеру, Великая Цепь выглядит по-разному — является разной — в магическом, мифическом и ментальном мирах. Это всего лишь еще один способ сказать, что интегральные исследования должны быть не только «всеуровневыми», но и «всеуровневыми, всесекторными». Например, работы Гебсера (Нижнее Левое) и Маркса (Нижнее Правое) лишены смысла для традиционного теоретика Великой Цепи и им, по существу, не находится места в традиционном воззрении, которое именно до этой степени прискорбно неадекватно.
2 Стивен Джей Гулд — как раз тот теоретик, которого почти всегда цитируют, когда желают опровергнуть существование иерархии в природе. Гулд — козырная карта антииерархических, плоских гетерархических теоретиков, хотя сам он полностью отошел от антииерархической позиции. Фактически, Гулд сейчас очень охотно признает иерархию как в природе, так и в наших принципах толкования.
В недавней статье в «Сайенсез» (июль/август 1995) Гулд заявляет, что «наши истории о последовательных стадиях, похоже, следуют одному из двух сюжетов: либо нарастание прогресса (от простого к сложному), либо стадии усовершенствования (от зачаточного к дифференцированному). Модель для первого — сложение; для второго — дифференцирование.
«Я всегда смотрел на основные истории сложения и дифференцирования как на наши литературные предубеждения, налагаемые на большее богатство природы. Однако здесь природа... похоже, говорит нам, что ей приходится соглашаться с этими альтернативными способами прочтения ее фундаментальных последовательностей».
Иными словами, иерархические структуры вполне реальны и не являются просто нашими антропоцентрическими созданиями. Гулд пишет совершенно недвусмысленно: «Я добровольно признаю свое собственное твердое предпочтение... модели, согласно которой, отбор действует на нескольких уровнях генеалогической иерархии, включая гены, организмы, локальные популяции и виды... Природа организована как иерархия... Сущности на каждом уровне иерархии могут действовать как биологические «индивиды», и, значит, дарвиновский процесс отбора может происходить на всех уровнях...» (New York Review of Books, Nov. 19, 1992, стр. 47).
Я полностью с этим согласен. На самом деле, в книге «Пол, экология, духовность» я намечаю концепцию, согласно которой «единицей отбора», фактически, может служить любой холон в общей холархии, что, по существу, совпадает со взглядом Гулда (как он говорит, «значит, отбор может происходить на всех уровнях»). Кроме того, согласно Гулду, каждый уровень ранжируется в соответствии с его содержательностью: «Сущности [существуют] в последовательности уровней с уникальными принципами интерпретации, возникающими на каждой более содержательной плоскости. Иерархическая точка зрения должна учитывать тот принцип, что феномены одного уровня не могут быть автоматически экстраполированы на другие уровни: там они будут происходить по-другому» (NYRB, Маг. 3, 1983). Вот почему — прибавляет он — эти эмерджентные свойства являются реальными свойствами организмов: «Очевидно, что организмы обладают эмерджентными свойствами, поскольку их характеристики... являются продуктами сложных, нелинейных взаимодействий» (NYRB, Nov. 19, 1992, стр. 47).
Таким образом, для Гулда — как практически для всех теоретиков биологии, от Франциско Варелы до Эрнста Майра — природа иерархически упорядочена; единицы дарвиновской эволюции иерархически упорядочены; и объяснительные принципы биологии иерархически упорядочены.

О Боге и политике

Самый безотлагательный политический вопрос сегодняшнего дня, как в Америке, так и за границей — это то, как соединить традиции либерализма с подлинной духовностью.
Никогда в истории эти две сферы человеческих устремлений не соединялись вместе во что бы то ни было приемлемое. Фактически, современный либерализм (и общее движение европейского Просвещения) появились на свет в значительной мере, как сила, направленная против традиционной религии. Боевой клич Вольтера — «Вспомним о жестокостях!» — облетел весь континент: вспомним о зверствах, которым подвергались мужчины и женщины во имя Бога, и покончим с этими зверствами и с этим Богом раз и навсегда.
Это, по большей части, оставляло религию в руках консерваторов. Таким образом, мы и по сей день несем на себе бремя двух тяжело вооруженных лагерей, каждый из которых абсолютно не доверяет другому.
В одном лагере мы имеем либералов, которые выступают за индивидуальные права и свободы против тирании коллектива, и которые по этой причине питают глубокое подозрение к любому и всем религиозным движениям именно из-за того, что последние всегда готовы навязывать свои убеждения другим и учить вас тому, что вы должны делать, чтобы спасти свою душу. Просвещенный либерализм исторически возник, чтобы сражаться с такой религиозной тиранией, и в глубине души он питает глубокое недоверие (порой переходящее в ненависть) ко всему религиозному и духовному, ко всему, что хотя бы отдаленно связано с божественным.
Поэтому либералы всегда были склонны заменять спасение Богом спасением экономикой. Истинное освобождение и свободу можно найти не в какой-то утопической посмертной жизни (или в любом другом опиуме для народа), но в реальных доходах на реальной земле, исходя из материальной и экономической необходимости. «Либеральное» зачастую было синонимом «прогрессивного» именно потому, что прогресс в реальных социальных условиях — экономические, материальные и политические свободы — определял саму суть либерализма.
На место коллективной тирании либерализм поставил то, что мы могли бы назвать «универсальным индивидуализмом» — призыв к тому, что со всеми людьми, независимо от расы, пола, цвета кожи или убеждений, следует обращаться справедливо, честно и с равными правами на правосудие. Освобождение личности от коллективной тирании ради движения к экономической и политической свободе — один из самых громких лозунгов либерализма.
Следует признать, что такой либерализм, безусловно, дал много хорошего. Однако, отрицательная сторона всего этого заключалась в том, что слишком часто религиозная тирания просто сменялась экономической тиранией, и Бога Папы сменял Бог всемогущего доллара. Бог больше не мог подавлять вашу душу — но ее могла подавлять фабрика. Ваши взаимоотношения с Божественным перестали быть самым главным в жизни — их сменили заботы о собственных доходах. Таким образом, даже посреди материального изобилия ваша душа могла медленно умирать от голода.
В другом лагере мы видим консерваторов, которые более привержены гражданской гуманистической традиции, ставящей сущность мужчин и женщин в зависимость от коллективных стандартов и ценностей, в том числе, исключительно религиозных ценностей. В большинстве форм консерватизма республиканское и религиозное течения настолько глубоко переплелись, что даже когда консерваторы громогласно выступают за индивидуальные права и за «свободу от правительства», они делают это лишь в том случае, если эти «свободы» соответствуют их религиозным догмам.
Акцент на коллективных и семейных ценностях позволяет консерваторам строить сильные государства, но часто за счет тех, кто не разделяет их конкретной религиозной ориентации. Культурная тирания никогда не чурается консервативной ухмылки, и либералы в ужасе отшатываются от той «любви» ко всем детям Божьим, которую проповедуют консерваторы, ибо их тот факт, что если вы не принадлежите к числу их детей Божьих, то вас ждут невеселые дни.
Таким образом, говоря очень упрощенно, «хорошее» и «тирания» присутствуют как в либеральной, так и в консервативной ориентациях, и очевидно, что идеальная ситуация состояла бы в том, чтобы взять все хорошее из каждого из этих направлений, отбросив соответствующие им формы тирании.
Хорошее в либерализме — это его акцент на индивидуальной свободе и отказ от стадного менталитета. Однако в своем рвении защитить индивидуальные свободы либерализм всегда склонялся к отрицанию любых коллективных ценностей — включая религию и духовность — и замещению их акцентом на материальных и экономических критериях. Сам по себе акцент на экономике не так уж плох, но он в еще большей степени способствует либеральной атмосфере, которая разрешает вам беспокоиться о чем угодно, только не о вашей душе. Религиозные темы всегда вызывают в либеральных кругах некоторое замешательство. Кант замечательно выразился по поводу либерального Просвещения, сказав, что наше отношение к Богу теперь таково, что если кто-то зайдет к вам и застанет вас молящимся на коленях, вы будете смущены до глубины души.
Все духовное и религиозное, как правило, вызывает смущение и в теперешней либеральной атмосфере экономических и политических свобод. Вскоре я покажу, что виной тому наше мифологическое и обедненное представление о Духе, но одно совершенно ясно: либерализм исторически появился на свет, чтобы убить Бога, и, в конце концов, замечательно в этом преуспел. В результате, либерализм не так уж далек от «антидуховной тирании».
Не можем ли мы найти способ сохранить сильные стороны либерализма (индивидуальные свободы), и избавиться от тирании антидуховности?
Хорошее в консерватизме — это его понимание того, что при всей важности отдельных личностей и индивидуальных свобод, мы глубоко заблуждаемся, если воображаем, что индивиды существуют в изоляции. Напротив, мы как личности неизбежно включены в глубокие контексты семьи, сообщества и духа, и от этих фундаментальных контекстов и связей зависит само наше существование. Значит, в определенном смысле, даже мои собственные глубочайшие индивидуальные ценности зависят не от моего отношения к самому себе в самодовольной позиции автономии, а от моего отношения к моей семье, моим друзьям, моему обществу и моему Богу, и в той мере, в какой я отрицаю эти глубокие связи, я не только разрушаю ткань общества и побуждаю его к разгулу гипериндивидуализма, но и разрываю глубочайшую из всех связей — связь между человеческой душой и божественным Духом.
Да, но чьего собственно Бога вы имеете в виду? — тут же отвечают либералы. Ведь неоспоримый факт, что все эти консервативные идеи имеют чисто умозрительный характер, а когда дело доходит до реальной практики конкретной религии с конкретным моральным кодексом, на историческом горизонте уже маячат процессы над ведьмами. Все идеи важности сообщества, духовного контекста и связей слишком быстро вырождаются в идеологию шовинизма: правы они, или не правы, но это мое общество, мой Бог, моя страна, и если ты не почитаешь моего Бога, то попадешь в ад, и я буду только рад тебе в этом помочь. Культурная тирания, лучше или хуже замаскированная, всегда близка консервативной традиции.
Нельзя ли нам найти способ сохранить сильные стороны консерватизма (особенно, его приятие духовности), и отбросить его культурную тиранию? И разве нельзя сохранить сильные стороны либерализма (индивидуальные свободы) и отбросить тиранию антидуховности?
Короче говоря, не можем ли мы найти духовный либерализм? Духовный гуманизм? Ориентацию, помещающую права отдельной личности в более глубокие духовные контексты, которые не отрицают этих прав, но обосновывают их? Может ли новая концепция Бога, Духа, быть созвучной благороднейшим целям либерализма? Могут ли эти два сегодняшних врага — Бог и либерализм — каким-то образом прийти к взаимопониманию?
Как я уже говорил, по моему убеждению, нет более насущного вопроса среди всех, что стоят перед современным миром и тем, что придет ему на смену. Одна лишь консервативная духовность будет продолжать разделять и фрагментировать мир, просто потому что с такой парадигмой вы можете объединять людей, только если они готовы верить в вашего конкретного Бога — и ничуть не важно, будет ли это Иегова, Аллах, Синто или Шива: это просто имена, под знаменами которых ведутся войны.
Нет, следует решительно сохранять завоевания либерального Просвещения, но помещать их в контекст духовности, которая дает ответ на самые существенные и справедливые возражения, поднятые эпохой Просвещения, и в значительной мере лишает их остроты. Это будет духовность, которая опирается на Просвещение, а не отрицает его. Другими словами, это будет либеральный Дух.
Я утверждаю, что духовная ориентация, представленная на последующих страницах, представляет собой шаг в точности в этом направлении. Фактически, почти все мои книги (в особенности, «Проект Атман», «Ввысь из Эдема», «Глаза в глаза», «Дружелюбный Бог», «Пол, экология, духовность» и «Краткая история всего») служат введением именно к этой теме: поиску либерального Бога, либерального Духа, духовного гуманизма, гуманистической духовности — или любого другого понятия, которое, как мы, в конце концов, решим, будет отражать сущность этой ориентации.
Либеральный Бог зависит, прежде всего, от ответа на вопрос: «Где мы помещаем Дух?»
Вместо этого, и что более важно на данном этапе, в последующих главах показано влияние ориентации «духовного гуманизма» на такие области, как психология, философия, антропология и искусство. Я решил назвать этот общий подход интегральным, что означает «объединяющий, всеобъемлющий, сбалансированный»; идея состоит в том, чтобы приложить эту интегральную ориентацию к различным областям человеческих знаний и устремлений, включая объединение науки и духовности. Этот интегральный подход важен не только для одной политики: он глубоко меняет наши концепции психологии и человеческого разума; антропологии и истории человечества; литературы и смысла человеческого существования; философии и поисков истины — я убежден, что все они радикально изменятся под влиянием альтернативного подхода, который стремится свести воедино все лучшее из каждой из этих областей во взаимно 

ИНТЕГРАЛЬНОЕ ВИДЕНИЕ

                Благо, истина и прекрасное

Чтобы понять целое, необходимо понять части. Чтобы понять части, необходимо понять целое. Таков круг понимания.
Мы движемся от части к целому и опять назад, и в этом танце постижения, в этом поразительном круге понимания пробуждаемся к смыслу, ценности и видению: сам круг понимания направляет наш путь, связывая воедино кусочки, затягивая разрывы, исправляя разрушенные и искаженные фрагменты, и освещая дальнейший путь — это удивительное движение от части к целому и обратно, в котором каждый шаг отмечен печатью исцеления и благословением награды.
Эта вводная глава — краткий обзор целого, то есть целого этой книги. В этом качестве она может быть, отчасти, не совсем понятной до тех пор, пока не займут свое место все остальные части — последующие главы. Однако, начиная с 1. СПЕКТР СОЗНАНИЯ , все части выстроены очень тщательно, просто и ясно, и я полагаю, что круг понимания начнет оживать, и вспыхнет ясный свет интегрального видения.
Так что если этот вводный обзор окажется для вас «немного чересчур», просто бегло просмотрите его и потом перескакивайте к 1. СПЕКТР СОЗНАНИЯ . Я убежден, что по мере того, как вы продолжите чтение, к вам постепенно придет интегральное видение — медленно, но верно, осторожно, но неудержимо, взвешенно, но ослепительно — так что вы и я окажемся в одном и том же круге понимания, пребывая в оке Духа, танцуя в свободе целого, выраженной во всех его частях.
«Большой Взрыв» сделал всех мыслящих людей идеалистами. Сначала не было ничего, а затем меньше чем за одну наносекунду вдруг начала существовать материальная Вселенная. Эти ранние материальные процессы, очевидно, подчинялись математическим законам, которые сами, в некотором смысле, существовали еще до Большого Взрыва, поскольку они, похоже, действовали с самого начала. До сих пор в распоряжении всех думающих мужчин и женщин всегда имелись две великие и основные философские ориентации — а именно, материализм и идеализм. Каковы бы ни были другие последствия Большого Взрыва, представляется, что он нанес смертельный удар материализму.
Однако эта идеалистическая тенденция в современной физике восходит, по меньшей мере, к двойной революции теории относительности и квантовой теории. Фактически, из примерно десятка пионеров этих ранних революций — таких, как Альберт Эйнштейн, Вернер Гейзенберг, Эрвин Шредингер, Луи де Бройль, Макс Планк, Вольфганг Паули, Сэр Артур Эддингтон — подавляющее большинство были идеалистами или трансценденталистами того или иного направления. И я говорю это вполне обоснованно. От утверждения де Бройля, что «механизм требует мистицизма» до спинозианского пантеизма Эйнштейна, от шредингеровского идеализма Веданты до платонических архетипов Гейзенберга — всех этих физиков-первопроходцев объединяло убеждение, что Вселенная просто не имеет смысла — и не может быть удовлетворительным образом объяснена — без включения (в некотором фундаментальном смысле) самого сознания. «Вселенная начинает выглядеть скорее как великая мысль, нежели как великая машина», — подытожил имеющиеся данные Сэр Джеймс Джинс. И, используя слова, против которых не возразил бы, фактически, ни один из этих физиков-первопроходцев, Сэр Джеймс заметил: выглядит все более и более несомненным, что единственный способ объяснить вселенную состоит в том, чтобы считать, что она существует «в сознании некоего вечного духа».1
Интересно, что понятие «душевного здоровья» всегда определялось как пребывание, в некотором фундаментальном смысле, «в контакте» с реальностью. Но что если мы обращаемся к самым строгим из наук, чтобы определить природу этой основополагающей реальности — реальности, с которой мы, по идее, должны находиться в контакте — а нам вдруг заявляют, что на самом деле реальность существует «в уме некоторого вечного духа»? Что тогда? Означает ли душевное здоровье прямой контакт с разумом некоторого вечного духа? И если в том, что касается природы предельной реальности, мы не верим этим физикам, то кому нам верить? Если речь идет о пребывании в здравом уме, то с какой именно реальностью мы, предположительно, должны находиться в контакте?
Призрак в машине
Одна из великих проблем, связанных с этой «духовной» линией рассуждений, состоит в том, что, если только вы не математический физик, ежедневно сражающийся с такими вопросами, выводы кажутся вам слишком шаткими, слишком умозрительными, слишком «странными» и даже пугающими. Не говоря уже о том, что слишком много теологов, восточных и западных, использовали эти шокирующие дыры в научном объяснении природы для того, чтобы протолкнуть на сцену свою версию Бога.
Вот почему сегодня большинство активных ученых, врачей, психологов и психиатров продолжают спокойно работать, не слишком обращая внимание на эти странные «идеалистические домыслы», которые только сбивают их с толку. От когнитивного бихевиоризма до искусственного интеллекта, от психологического коннективизма* до биологической психиатрии — большинство исследователей просто остались очень близко к материалистическому объяснению разума, души и сознания. То есть они исходят из того, что фундаментальная реальность — это материальный, физический или сенсомоторный мир, и потому считают разум не более чем общей совокупностью отражений или представлений этого эмпирического мира. При этом утверждается, что мозг — это биокомпьютер, вполне объяснимый с объективной научной точки зрения, а информация, которую он обрабатывает, состоит всего лишь из представлений эмпирического мира. Материальный и объективный мозг просто обрабатывает данные материального и объективного мира, а субъективная сфера сознания — это, в лучшем случае, эпифеномен, побочный продукт, порожденный калейдоскопом физиологических событий. Разум остается призраком, появляющимся в машине. И совершенно неважно что это за машина — компьютер, биологический процессор или следящая система. Горестный клич мертвого и призрачного разума отдается эхом в величественных коридорах сегодняшних научных исследований.
Типичным примером этих объективистских подходов может служить получившая широкое признание книга Дэниэла Деннета «Сознание объясненное», которую, как замечали менее снисходительные критики, лучше было бы назвать «Сознание объясненное как несуществующее». Все эти подходы отправляют объективные представления бегать по коннективистким сетям, и единственное, в чем различаются между собой большинство этих объяснений — это точная природа объективной сети, через которую биты информации протискиваются но назначенным им кругам генерации иллюзии сознания. Все эти схемы — совершенно независимо от бесспорно присущих им некоторых важных достоинств — тем не менее, представляют собой, если разобраться, попытки сознания отрицать существование сознания, а это — весьма незаурядное количество причинной активности со стороны того, что, в конечном счете, считается бесполезным паром, призрачным ничто*.
Но чтобы мы ни говорили, эти эмпирические и объективистские схемы — аналоговые и цифровые биты, бегущие по информационным сетям, или нейромедиаторы, протискивающиеся между ветвящимися дендритами** — это совсем не то, как мы действительно переживаем свое собственное внутреннее сознание. Ведь когда вы или я занимаемся самонаблюдением, мы находим другой мир, не мир байтов, битов и цифровых штучек, а мир образов и желаний, голода и боли, мыслей и идей, желаний и потребностей, намерений и колебаний, надежд и страхов. И мы получаем эти внутренние данные мгновенно и напрямую: они просто даны нам, они просто здесь, они просто появляются, и мы свидетельствуем их настолько, насколько захотим. Эти внутренние данные действительно могут быть частью обширных цепей опосредованных событий — что очень похоже на правду — но в момент самоанализа это не имеет ни малейшего значения: мои внутренние состояния просто немедленно даются осознанию всякий раз, как я нахожу время на них взглянуть.
Таким образом, даже если мы попытаемся согласиться с когнитивистами, функционалистами и бихевиористами, если мы попытаемся думать о сознании просто как о битах информации, скачущих по нейронным сетям, тем не менее, сама эта идеяизвестна мне только в контексте внутреннего и прямого постижения. Я переживаю эту идею в непосредственном внутреннем опыте; ни в какой момент я, в действительности, не ощущаю ничего, что хотя бы отдаленно напоминало информационный бит, мчащийся по проводящему пути между нервными клетками. Это просто понятие, и я знаю это понятие так же, как знаю все понятия — в контексте внутреннего и сознательного понимания. Другими словами, объективистский подход к опыту и сознанию не может объяснить даже собственный опыт и сознание, не может объяснить тот факт, что цифровые биты переживаются не как цифровые биты, а как надежды и страхи.
Внутреннее и внешнее
                Короче, мой внутренний и субъективный опыт дан мне в понятиях, которые просто не согласуются с объективистскими и эмпирическими понятиями функционализма, когнитивизма или нейронного коннективизма. Мой субъективный и внутренний мир, известный под многими именами — сознание, осознание, разум, душа, идея, идеализм — определенно оказывается не в ладах с моим объективным и внешним описанием мира, также известного под многими именами — материальное, биофизическое, мозг, природа, эмпирическое, материализм. Внешнее и внутреннее, разум и мозг, субъективное и объективное, идеализм и материализма, интроспекция и позитивизм, герменевтика и эмпирика — этот ряд оппозиций можно продолжать без конца.
Стоит ли удивляться, что почти с первых шагов человеческого познания теоретики, как правило, разделялись на эти два совершенно разных и явно конфликтующих подхода к знанию — внутренний и внешний. От психологии до теологии, от философии до метафизики, от антропологии до социологии, путь человечества, путь к знанию почти всегда проходил по этим двум проторенным дорогам.
(И, как мы вскоре увидим, одна из основных задачинтегрального подхода состоит в том, чтобы отдать должное обоим этим главным путям и включить их в себя, а также объяснить каким образом они оба могут быть в равной степени значительны и важны в понимании человеческого сознания и поведения.)
С одной стороны, существуют пути, которые исходят из объективных, эмпирически наблюдаемых явлений, зачастую поддающихся количественной оценке. Все эти общие подходы — назовем их «внешними», «натуралистическими» или «эмпирически-аналитическими» — считают физический или эмпирический мир наиболее фундаментальным, и, следовательно, все их теоретизирование должно быть тщательно привязано к эмпирическим объектам наблюдения. В психологии это классический бихевиоризм, а с некоторых пор — когнитивный бихевиоризм (когнитивные структуры наделяются реальностью только в той степени, в какой они проявляются в поддающемся наблюдению поведении). Всоциологии это классический позитивизм (с основателем самой социологии Огюстом Контом); но также и чрезвычайно влиятельный структурный функционализм и теория систем (от Тэлкотта Парсонса до Никласа Лухманна и Джеффри Александера), где продукты культуры считаются значительными в той мере, в какой они являются аспектами системы объективного социального действия. И даже в теологии и метафизике этот натуралистический подход исходит из несомненных эмпирических и материальных данностей, а затем пытается логически вывести существование духа на основе эмпирических реалий (как, например, в случае доказательства существования божественного замысла Вселенной).
Этим натуралистическим и эмпирическим подходам плечом к плечу противостоят те, что исходят из непосредственности самого сознания — давайте будем называть их «внутренними» или «интроспективно-толковательными» подходами. Эти подходы не отрицают важности эмпирических или объективистских данных, но они, подобно Уильяму Джеймсу, указывают, что само слово «данные» по определению означает «непосредственный опыт», а единственно подлинный непосредственный опыт — это собственный внутренний опыт каждого из нас. Иными словами, первичные данные — это данные сознания, интенциональности, непосредственной живой осведомленности, а все прочее, от существования электронов до существования нервных проводящих путей — это умозаключения, уводящие в сторону от непосредственного живого осознания. Эти вторичные умозаключения могут быть в высшей степени истинными и важными, но они остаются и будут оставаться вторичными и производными от первичного факта непосредственного опыта.
Так, в психологии, где объективистский подход порождает всевозможные формы бихевиоризма, субъективистский подход обнаруживается в разнообразных школах глубинной психологии — таких как психоанализ, аналитическая психология Юнга, гештальт-психология, феноменологически-экзистенциальная и гуманистическая школы — не говоря уже об огромном количестве созерцательных и медитативных психологии как на Востоке, так и на Западе. Все эти традиции берут в качестве отправной точки непосредственно постигаемые внутренние состояния и реалии переживаемого опыта и обосновывают свои теории в этих непосредственных данных.
Таким образом, эти школы интересуются не столькоповедением, сколько смыслом и интерпретацией психологических символов, симптомов и знаков. Об этом говорит первая великая книга Фрейда «Толкование сновидений». Сновидения — это внутренняя и символическая продукция. Но все символы следуетистолковывать. В чем смысл «Гамлета»? «Войны и мира»? ваших сновидений? вашей жизни? Интроспективные и толковательные школы психологии — это попытки помочь мужчинам и женщинам интерпретировать их внутренний мир более точно и более достоверно и тем самым наделить пониманием и смыслом их действия, их симптомы, их страдания, их сновидения, их жизни.
В социологии субъективистский подход проявляется в необычайно влиятельных школах герменевтики и толковательной социологии (герменевтика — это искусство и наука интерпретации). И снова по контрасту с объективистскими подходами, которые заинтересованы в объяснении эмпирического поведения, толковательные подходы в социологии заинтересованы в пониманиисимволической продукции. Не «Как это работает?», но «Что этоозначает?»
Возьмите, к примеру, Танец Дождя племени хопи. Типичный объективный функционалистский подход пытается объяснить существование танца, рассматривая его как необходимый аспект интеграции системы общественного действия. Иными словами, танец выполняет поведенческую функцию в социальной системе в целом, причем утверждается, что эта функция — которая практически неизвестна самим туземцам — сохранение самотворческого самоподдержания системы общественного действия (см. Parsons).
С другой стороны, герменевтический подход к социологии вместо этого стремится принять точку зрения коренного представителя культуры и понять Танец изнутри, с сочувственной позиции взаимного понимания. И тогда представитель толковательной социологии (как «участник-наблюдатель») обнаруживает, что Танец — это одновременно способ почитания Природы и способ благожелательного влияния на Природу. Таким образом, этот социолог заключает, что феноменологически Танец представляет собой образец установления связи со сферой, ощущаемой в качестве священной. (Недавние примеры герменевтической социологии и антропологии связаны с такими влиятельными теоретиками как Чарльз Тэйлор, Клиффорд Гирц, Мэри Дуглас; они нередко прослеживают отдельные корни своей традиции к герменевтической онтологии Хайдеггера и герменевтической философии Ганса-Георга Гадамера и даже еще дальше — к таким первопроходцами как Вильгельм Дильтей и Фридрих Шлейермахер.)
Так же резко расходятся внешний и внутренний подходы в теологии и метафизике.
Объективистский подход берет за основу неоспоримые эмпирические и материальные факты и пытается выводить из них существование трансцендентальных реалий. Святой Фома Аквинский избирает этот подход в своих разнообразных доказательствах бытия Божьего. Он исходит из достоверных природных фактов и затем пытается показать, что эти факты будто бы требуют наличия Творца. И доныне многие физики и математики используют «доказательство наличия замысла», чтобы заключить, что должен существовать какой-то Конструктор. Этот подход включает в себя новый (и весьма популярный) Антропный принцип, который утверждает, что поскольку существование человечества почти абсолютно невероятно и все же оно существует, то значит Вселенная просто должна была с самого начала следовать какому-то скрытому замыслу.
В свою очередь, субъективный и интроспективный подход не пытается доказать существование Духа, выводя его из эмпирических или природных событий, но направляет свет сознания прямо на сам внутренний мир— единственную сферу непосредственных данных — и ищет Дух в раскрытии этих данных. Медитация и созерцание становятся парадигмой, примером для подражания, реальной практикой, на которой должно базироваться любое теоретизирование. Путеводной звездой становится Бог внутри, а не Бог снаружи. В самой философии это, конечно, колоссальный раздел между современными англосаксонским и европейским подходами — различие, которое оба лагеря довольно провозглашают (одновременно не менее довольно понося друг друга). Типичный англосаксонский (британский и американский) подход был основан, главным образом, Джоном Локком и Дэвидом Юмом, однако наибольшую известность ему принес Кэмбриджский триумвират в составе Дж. Э. Мура, Бертрана Расселла и (ранннего) Людвига Виттгенштейна. «Мы создаем картины (эмпирических) фактов», — провозглашает «Трактат» Виттгенштейна, и цель любой подлинной философии — анализ и прояснение этих эмпирических картин эмпирического мира. Без эмпирических картин нет подлинной философии.
Эта позиция всегда поражала великих европейских философов своей невероятной наивностью, поверхностностью и даже примитивностью. Начинаясь заметнее всего у Иммануила Канта — и проходя разными путями и в разных обличьях через творчество Шеллинга, Гегеля, Ницше, Шопенгауэра, Хайдеггера, Дерриды и Фуко — в европейской философии провозглашалась радикально иная тема: так называемый «эмпирический» мир во многих важных смыслах является не просто восприятием, но интерпретацией.
Другими словами, якобы простой «эмпирический» и «объективный» мир не просто лежит «где-то там», ожидая, пока все и каждый его увидят. Вовсе нет — на самом деле, «объективный» мир встроен в субъективные и интерсубъективные контексты и предпосылки, которые во многих отношениях определяют, что видится что может быть увидено в этом «эмпирическом» мире. Таким образом, подлинная философия — как они все, каждый по своему, утверждают — это не просто вопрос создания картин объективного мира, но исследование структур в субъекте, которые обеспечивают саму возможность создания картин. Поскольку, прямо скажем, на всех картах, которые создает картограф, повсюду остаются отпечатки его пальцев. И, значит, тайна вселенной не просто в объективных картах, но в субъективном картографе.
Тот факт, что оба этих подхода — внешний и внутренний, объективистский и субъективистский — агрессивно и настойчиво существовали практически во всех областях человеческого знания, должен нам о чем-то говорить — а именно, он должен говорить нам, что оба этих подхода глубоко значимы. Они оба могут сообщить нам нечто неизмеримо важное. И интегральное видение от начала до конца призвано с уважением принимать и включать в себя оба этих фундаментальных направления человеческого познания.
Почитать эти истины.
 Интегральный подход
Если мы взглянем на приведенные выше примеры различных подходов к поиску знания, то обнаружим, что на самом деле они распадаются не на два, а на четыре крупных лагеря. Поскольку каквнутренние, так и внешние подходы можно подразделить наиндивидуальные и коллективные.
Иными словами, к любому феномену можно подходить внутренним и внешним образом, а также индивидуально или в составе коллектива. И в каждом из этих четырех крупных лагерей уже существуют ведущие и весьма влиятельные школы. Ниже я привожу таблицу, в которой перечислены некоторые широко известные теоретики из каждого из этих четырех лагерей (см. рис. 1). Верхний Левый угол таблицы — это внутреннее индивидуальное (например, Фрейд), Верхний Правый угол — это внешнее индивидуальное (например, бихевиоризм). Нижний Левый угол соответствует внутреннему коллективному (например, разделяемым культурным ценностям и мировоззрениям, которые изучает толковательная социология), а Нижний Правый угол — внешнему коллективному (например, системе объективного социального действия, которую исследует теория систем).
 
ВНУТРЕННЕЕ
Толковательные
Герменевтические
Сознание ВНЕШНЕЕ
Монологические
Эмперические, позитивисткие
Форма
ИНДИВИДУЛЬНОЕ Зигмунд Фрейд
К.Г.Юнг
Жан Пиаже
Ауробиндо
Плотин
Гаутама Будда Б.Ф.Скиннер
Джон Уотсон
Джон Локк
Эмпиризм
Бихевиоризм
Физика, биология, неврология и т.д.
намеренное поведенческое
КОЛЛЕКТИВНОЕ культурное социальное
Томас Кун
Вильгельм Дильтей
Жан Гебсер
Макс Вебер
Ганс-Георг Гадамер Теория систем
Тэлкотт Парсонс
Август Комте
Карл Маркс
Герхард Ленски
Рис.1
Давайте в качестве примера, охватывающего все эти четыре сферы, возьмем отдельную мысль, скажем, мысль пойти в бакалейную лавку. Когда у меня возникает эта мысль, то, что я реально переживаю, это сама мысль, внутренняя мысль и ее смысл — символы, образы, идея похода в бакалейную лавку. Это Верхний Левый угол, внутреннее индивидуальное.
В то время как у меня имеется эта мысль, в моем мозге, конечно, происходят соответствующие изменения — растет уровень дофамина, ацетилхолин перескакивает через синапсы, активизируются мозговые бета-волны, и тому подобное. Все это поддающиеся наблюдению виды поведения в моем мозге. Их можно эмпирически наблюдать. Это Верхний Правый угол.
Заметьте, что хотя мой мозг находится «внутри» моего организма, он все равно не входит в мою реальную внутреннюю осведомленность. Фактически я даже не могу увидеть свой мозг, не вскрыв себе череп и не посмотрев на него в зеркало. Мой мозг — это объективный, физический, биоматериальный орган, познаваемый объективным и эмпирическим образом (Верхний Правый угол). Однако я познаю свой разум, свое сознание прямо, непосредственно и внутренне (Верхний Левый угол). Когда я переживаю мысль о походе в бакалейную лавку, я не говорю: «Ох, что за дофаминовый день!»; нет, я переживаю эту мысль как таковую, с ее собственными чертами. Мозг видится объективно, разум переживается субъективно. Возможно, мы в конце концов обнаружим, что они действительно представляют собой два разных аспекта одного и того же или что они параллельны, или взаимодействуют или что угодно. Но сейчас для нас самое важное — это то, что в любом случае, ни один из них нельзя без остатка свести к другому, поскольку, что ни говори, у них радикально разная феноменология.
Вернемся к самой внутренней мысли (Верхний Левый угол): заметьте, что она имеет смысл только в контексте моей культурной среды. Если бы я говорил на другом языке, мысль строилась бы из других символов и имела бы совершенно другие значения. Если бы я существовал в первобытном племенном обществе миллион лет тому назад, у меня даже не могла бы возникнуть мысль «сходить в бакалейную лавку». Это могло бы быть: «Пора убить медведя». Суть здесь в том, что сами мои мысли возникают в культурной среде, которая придает им структуру, смысл и контекст, и на самом деле я не смог бы даже «говорить с собой», если бы не существовал в сообществе индивидов, которые также со мной разговаривают.
Таким образом, культурное сообщество служит внутренним фоном и контекстом для любых индивидуальных мыслей, которые могут у меня возникнуть. Мои мысли не просто появляются в моей голове ниоткуда — они попадают в мою голову из культурной среды. Сколь далеко я бы не выходил за пределы этой среды, я никогда не смогу полностью ее избежать, и без нее у меня вообще бы не могло развиться мышление. Редкие примеры «Маугли» — детей, воспитанных дикими животными — показывают, что человеческий мозг, оставшись без культуры, сам по себе не способен порождать лингвистическое мышление.
Короче говоря, мое индивидуальное мышление существует только на необъятном фоне культурных практик, языков, смыслов и контекстов, без которых я, фактически, не смог бы сформировать вообще ни одной собственной мысли. И это Нижний Левый угол, внутреннее коллективное, интерсубъективное пространство разделяемых культурных контекстов.
Однако сама моя культура — это не просто нечто бестелесное, парящее в идеалистическом пространстве между небом и землей. У нас есть материальные компоненты, равно как у моих собственных индивидуальных мыслей есть материальные мозговые составляющие. Все культурные события имеют социальныекорреляты. В число этих конкретных социальных компонентов входят различные виды технологии, производительные силы (садоводческие, аграрные, индустриальные и т.д.), конкретные институты, общепринятые законы и правила, геополитические положения и т.п. Это Нижний Правый угол, система общественного действия. Все эти конкретные материальные компоненты — реальнаясоциальная система — играют важную роль, помогая определению типов культурного мировоззрения, в рамках которого будут возникать мои собственные мысли.
Так что моя якобы «индивидуальная мысль» в действительности представляет собой феномен, которому внутренне присущи (по меньшей мере) эти четыре аспекта — интенциональный, поведенческий, культурный и социальный. Мы движемся по холистическому кругу: социальная система будет оказывать сильное влияние на культурное мировоззрение, которое будет устанавливать пределы для индивидуальных мыслей, которые у меня могут быть, и, которые, в свою очередь, будут отражаться на физиологии мозга. И мы можем двигаться по этому кругу в любом направлении. Все они взаимосвязаны. Все они взаимно определяют друг друга. Все они выступают в качестве причин и следствий друг друга в бесконечной последовательности концентрических сфер контекстов внутри контекстов.
Я не собираюсь приводить здесь длинное и развернутое доказательство этого, но просто принимаю как очевидный факт, что продолжающееся существование этих четырех крупных направлений в поиске знания в достаточной мере свидетельствует о том, что ни одно из них не может быть полностью сведено к другим. Каждый подход как бы дает нам один из краеугольных камней Космоса. Каждый рассказывает нам нечто весьма важное о разнообразных аспектах познаваемого мира. И ни один не может быть сведен к другим без насильственного разрыва, искажения и отбрасывания.
На мой взгляд, эти четыре основных направления человеческого познания существуют именно потому, что соответствующие четыре аспекта человеческих существ очень реальны, очень постоянны, очень фундаментальны. И одна из целей интегрального подхода (и того, что мы в целом можем назвать интегральными исследованиями) состоит в том, чтобы с уважением принимать и включать в себя каждую из этих замечательных областей — интенциональную, поведенческую, культурную и социальную.2
Как мы увидим далее, интегральный подход охватывает все четыре описанных сектора на всех уровнях.
Четыре лика истины
Каждый из этих «четырех секторов» фактически имеет свой особый тип истины или свой тип «критерия достоверности» — те способы, которыми он накапливает данные и свидетельства и оценивает их достоверность. Я вкратце подытожил эту ситуацию на рис. 2. И говорить, что ни один из этих секторов не может быть сведен к другим — значит говорить, что ни одну из соответствующих им истин нельзя отбрасывать или сводить к другим.
Вот лишь некоторые примеры различных «критериев достоверности» или «типов истины», соответствующие четырем секторам на рис. 1 и 2.
 
ВНУТРЕННЕЕ
Левосторонние
направления ВНЕШНЕЕ
Правосторонние
направления
ИНДИВИДУЛЬНОЕ Субъективное Объективное
правда
искренность
прямота
степень доверия истина
соответствие
репрезентативность
пропозициональный * тип истины
Я оно
КОЛЛЕКТИВНОЕ мы оно
справедливость
культурное соответствие
взаимопонимание
правота функциональное соответствие
паутина теории систем
структурно-функциональное соответствие
сплетение социальных систем
Межличностное Межобъективное
Рис.2
Истина
Тип истины, соответствующий Верхнему Правому сектору, по-разному определяют как пропозициональный, репрезентативный, или истину соответствия. В пропозициональной логике высказывание считается истинным, если оно соответствует объективному факту. Говорят, что утверждение «На улице идет дождь» истинно, если оно действительно соответствует фактам в данный момент. Высказывания связывают с единичными, объективными, эмпирически наблюдаемыми фактами, и если высказывания им соответствуют, то говорят, что они истинны. Другими словами, если картасоответствует территории, говорят, что это истинное представление или истинное соответствие. («Мы создаем картины фактов».) Эта разновидность истины хорошо знакома большинству людей. Мы руководствуемся ей в большей части эмпирической науки и, по существу, в большей части нашей повседневной жизни. Пропозициональный тип истины настолько обычен, что его часто для краткости называют просто «истиной».
Правда
С другой стороны, в Верхнем Левом секторе вопрос заключается не в том «идет ли на улице дождь». Здесь вопрос стоит иначе: «Когда я говорю, что на улице идет дождь, говорю ли я правду или лгу?» Не «Соответствует ли карта территории?», а «Можно ли верить картографу?»
Потому что здесь, как вы видите, мы имеем дело не столько с внешним и поддающимся наблюдению поведением, сколько со внутренними состояниями, и единственный способ, каким мы можем получить представление о внутреннем состоянии друг друга — это диалог и интерпретация. Если я хочу действительно знать, не просто как вы себя ведете, но как вы себя чувствуете или о чем вы думаете, то я должен говорить с вами и интерпретировать то, что говорите вы. И все же, когда вы описываете мне свое внутреннее состояние, вы, возможно, лжете. Более того, вы, возможно, лжете самому себе.
И этот факт, что вы, возможно, лжете самому себе, вводит нас в целую обширную область глубинной психологии. Здесь критерий истинности заключается не столько в том, соответствуют ли мои заявления внешним фактам, но в том, могу ли я правдиво описывать свое собственное внутреннее состояние.
Ибо согласно практически всем школам глубинной психологии, «невроз» в самом широком смысле — это утрата человеком контакта со своими подлинными чувствами, действительными желаниями или реальным внутренним состоянием. Большинство этих школ утверждают, что на некотором этапе развития человек начинает отрицать, вытеснять, искажать, скрывать или иным способом «лгать» себе в отношении своего собственного внутреннего статуса; он начинает неверно интерпретировать свое субъективное состояние. И эти неверные интерпритации, эти сокрытия, эти выдумки начинают затуманивать осознание в символической форме болезненных симптомов, предательских следов предательской лжи.
И потому для этих школ терапия представляет собой, в первую очередь, попытку войти в контакт с внутренними состояниями человека, его симптомами, символами, сновидениями, желаниями— и более точно и правдиво интерпретировать их. Более точная и правдивая интерпретация страданий человека помогает ему понять собственные симптомы, которые в ином случае кажутся загадочными, помогает ему увидеть их смысл. Так человек может становиться менее непроницаемым для самого себя, более прямым, открытым и незащищенным.
Таким образом, согласно школам глубинной психологии, болезненные симптомы индивида порождаются неверной интерпретацией, активным и насильственным сокрытием истины — «ложью» о собственном внутреннем состоянии; и более правдивая, точная и подходящая интерпретация открывает глубины индивидуума более осмысленным и понятным образом, тем самым облегчая болезненные симптомы. Не столько объективная истина, сколько субъективная правда — вот критерий достоверности Верхнего Левого сектора.
(Кстати, в том, что касается терапии, интегральный или «всеуровневый, всесекторный» подход, безусловно, не должен пренебрегать поведенческими и фармакологическими методами Правого Верхнего сектора. Просто в данный момент мы по очереди обсуждаем каждый сектор с присущим ему критерием достоверности и типом истины.)
Отметьте также, что, например, феноменология медитативных состояний полностью зависит от субъективной правдивости в качестве критерия достоверности, что представляет собой совершенно другой подход по сравнению с объективной физиологией медитативных состояний. То есть если вас интересует, какие нейрофизиологические изменения происходят во время медитации, вы можете подключить меня к элекгроэнцефалографу и отслеживать состояния моего мозга, независимо от того, что я о них говорю. Вы просто используете эмпирическую и объективную истину, чтобы создать карту физиологии моего мозга вам даже не нужно говорить со мной. Машина добросовестно зафиксирует все, что происходит в моем мозгу.
Однако если вы хотите знать, что действительно происходит в моем осознании, в моем уме, то вам придется задавать мне вопросы и говорить со мной — и это будет диалогический и межличностный, а не монологический и сугубо эмпирический подход. Что я переживаю, когда подпрыгивает перо энцефалографа? Вижу ли я сияющий внутренний свет, который, как будто, несет в себе глубину и теплоту сочувствия? Или я обдумываю новые способы ограбить местный винный магазин? Энцефалограф не скажет и не может вам этого сказать.
И при поиске этого типа внутренней истины критерием достоверности будут правдивость, степень доверия, искренность (Верхний Левый сектор). Если я не искренен в своих отчетах, вы получите вовсе не точную феноменологию моих внутренних состояний, а лишь ряд обманов и умолчаний. Более того, если я уже основательно солгал самому себе, то я искренне верю, что говорю правду, и абсолютно ничто на энцефалограмме не сможет этого опровергнуть. Вот и все, что можно сказать об эмпирических тестах.
Таким образом, физиология медитации опирается на объективные данные, руководствуясь эталоном пропозициональной истины, тогда как феноменология медитации полагается на субъективные данные, руководствуясь эталоном правдивости; и здесь мы видим поразительный пример того, как Верхний Правый и Верхний Левый сектора подходят к сознанию со своими разными, но в равной степени важными критериями достоверности.
Функциональное соответствие
Два нижних сектора (коллективное внутреннее и коллективное внешнее) имеют дело не просто с индивидуальным, но сколлективным или общественным. Как мы видели на примере Танца Дождя племени хопи, школы, принадлежащие к Нижнему Правому сектору, подходят к коллективному с внешней и объективной позиции и пытаются объяснить статус индивидуальных членов с точки зрения их функционального соответствия объективному целому. Иными словами, этот подход, используя свой критерий достоверности, пытается помещать любого индивида в объективную сеть, которая во многих отношениях определяет функцию каждой части. Эти подходы Нижнего Правого сектора ищут истину в объективной взаимозависимости индивидуальных частей, так что основополагающей реальностью для них является объективное, эмпирическое целое — «совокупная система». И именно объективное поведение совокупной системы социального действия, рассматриваемое с эмпирической позиции, образует тот эталон, по которому оцениваются истины в этой области. Иными словами, критерием достоверности здесь служит функциональное соответствие, так что каждое утверждение должно быть привязано к динамической структуре совокупной системы или сети.
Все это мы знаем как стандартную теорию систем в ее разных обличьях. И когда мы слышим теории о Гее (обычно, Богине) или о глобальных сетях и системах, или о «новых парадигмах», которые делают акцент на «целостных сетях», или о динамических процессах, сплетающихся в великую эмпирическую паутину жизни — нам следует понимать, что все это подходы, которые придают основное значение Нижнему Правому сектору: доступным наблюдению эмпирическим процессам, сплетающимся в единое целое в функциональном соответствии.
Справедливость
Там, где подходы Нижнего Правого сектора пытаются объяснить как объекты сочетаются друг с другом в функциональном целом или совокупной сети эмпирических процессов, подходы Нижнего Левого сектора, вместо этого, пытаются понять, как субъекты соответствуют друг другу в актах взаимного понимания.
Иными словами, если мы с вами собираемся жить вместе, нам придется обитать не только в одном и том же эмпирическом и физическом пространстве, но также в одном и том же межличностном пространстве взаимного признания. Нам придется приводить в соответствие не просто наши тела в одном объективном пространстве, но и наши личности (субъективные «Я») в одном и том же культурном, нравственном и этическом пространстве. Мы должны будем найти способы признавать и уважать права каждого из нас и права сообщества, а эти права нельзя найти в объективной материи, они не зависят ни просто от моей индивидуальной искренности, ни от функционального соответствия эмпирических событий: скорее, они зависят от взаимного соответствия наших умов в межличностном пространстве, позволяющего каждому из нас признавать и уважать другого. Не обязательно соглашаться друг с другом, но признаватьдруг друга — противоположностью чего, попросту говоря, является война.
То есть мы заинтересованы не только в истине, не просто в правдивости и не в одном лишь функциональном соответствии: мы заинтересованы в справедливости, правоте, добродетели и честности.
Это межличностное пространство (наши общие для всех базовые контексты и мировоззрения) является существенной составляющей человеческого бытия, без которой даже не могли бы существовать наши индивидуальные субъективные «Я» и без которой даже не могли бы восприниматься объективные реалии. Более того, это интерсубъективное направление развивается и развертывается так же, как и другие сектора. (И потому всеобъемлющая теория человеческого создания и поведения захочет внимательно учитывать все эти сектора и их развитие. И это, как я буду доказывать — решающий аспект интегральных исследований.)
Заметьте, что оба коллективных подхода в равной мерехолистичны, однако социальные науки склонны подходить к целому снаружи, с объективной или эмпирической позиции, тогда как культурная герменевтика, как правило, подходит к целому изнутри, путем сопереживающего понимания. Первые используют в качестве критерия достоверности функциональное соответствие или системность — интеробъективную сопряженность любого данного объективного процесса с любым другим. Для последней критерием достоверности служит культурное соответствие или взаимное признание — интерсубъективная сопряженность, которое ведет не к взаимозависимости объективных систем, а к взаимопониманию человеческих существ. Другими словами, здесь мы имеем дело с внешним и внутренним холизмом.
(Очевидно, что большинство теоретиков, причисляющих себя к «холистическому» направлению, по иронии судьбы исповедуют лишь внешний холизм, и нам нет нужды отстаивать этот дисбаланс. До сих пор исторически не существовало «холизма», который бы действительно охватывал все четыре сектора на всех их уровнях, и я буду доказывать, что это одна из центральных задач интегрального подхода.)
Достоверность интегрального знания
Весьма важно, что каждому из этих четырех критериев достоверности соответствует свой тип свидетельств и данных, и поэтому в рамках каждого критерия можно выносить суждения по тем или иным утверждениям – то есть их можно подтверждать или опровергать, оправдывать или отклонять, признавать действительными или отвергать. Соответственно, каждое из этих утверждений может быть оценено с точки зрения его фальсифицируемости* -  решающего критерия подлинного знания.
Всем нам известно, как действует критерий фальсифицируемости в эмпирических науках: карты, модели и картины, которые не соответствуют эмпирическим фактам, могут быть в конце концов заменены более современными фактами. Однако тот же принцип фальсифицируемости действует и во всех подлинных критериях достоверности: именно поэтому во всех четырех секторах может происходить обучение; ошибки корректируются последующими данными в этих секторах.
Например, «Гамлет» — это толковательный, а не эмпирический феномен, но, тем не менее, утверждение: «Гамлет» — пьеса о радостях войны» — это ложное утверждение, это плохая интерпретация, она неверна, и она может быть обоснованноотвергнута сообществом тех, кто:
1.      выполняет предписание или эксперимент (а именно, читает пьесу под названием «Гамлет»);
2.      собирает толковательные данные или оценки (изучает смысл пьесы в свете всех имеющихся данных);
3.      сравнивает эти данные с данными других людей, проводивших аналогичный эксперимент (согласованное подтверждение или отклонение сообществом компетентных).
Эти три составляющие любого подлинного накопления знания (предписание, данные, подтверждение) присутствуют во всех критериях достоверности, которые сами опираются на реальные сферы человеческого бытия — интенциональную, поведенческую, культурную и социальную. Другими словами, эти в высшей степени реальные сферы обосновывают наши поиски правды, истины, справедливости и функционального соответствия и каждый такой поиск проходит через сопоставление и уравновешивание предписания, данных и подтверждения. Таким образом, эпистемологические критерии интегральных исследований, как и другие критерии достоверности знания, полностью основаны на эксперименте, накоплении данных и согласованном подтверждении.
К счастью, существует очень легкий способ упростить все это!
Я, мы и оно
Вы можете видеть все четыре этих в равной степени важных критерия достоверности или «типа истины» на Рис. 2. И вы, возможно, заметите, что в углах четырех секторов я написал слова «Я», «мы» и «оно». Дело в том, что каждый из этих секторов описан на другом языке. То есть все они имеют разную, но вполне обоснованную феноменологию и, следовательно, каждый из них описан на свойственном ему отдельном языке.
Так, события и данные в Верхнем Левом секторе описаны на языке «Я». События и данные в Нижнем Левом секторе описаны на языке «мы». А оба сектора с правой стороны, поскольку они имеют эмпирический и внешний характер, могут быть описаны на языке «оно». Таким образом, четыре сектора могут быть сведены к трем базовым сферам: Я, мы и оно.
Поскольку ни один из секторов не может быть сведен к другим, точно так же и ни один из этих языков не может быть сведен к другим. Каждый из них жизненно важен и формирует решающую часть вселенной в целом — не говоря уже о жизненно важной части всеобъемлющего понимания психологии и социологии человеческих существ. Вот лишь некоторые из важных составляющих этих трех основных сфер Я, мы и оно:
Я (Верхний Левый сектор) — сознание, субъективность, самость и самовыражение (включая искусство и эстетику); правдивость, искренность.
Мы (Нижний Левый сектор) — этика и мораль, мировоззрения, общий контекст, культура; межличностный смысл,  взаимное понимание, правильность, справедливость.
Оно (Правая сторона) — наука и технология, объективная природа, эмпирические формы (включая мозг и социальные системы); пропозициональная истина (как в единичном, так и в функциональном соответствии).
Наука – эмпирическая наука – имеет дело с объектами, с «этими», с эмпирическими паттернами. Мораль и этика касаются «нас» и нашего межличностного мира взаимопонимания и справедливости. Искусство и эстетика касаются красоты, воспринимаемой глазами зрителя («я»).
Да, по существу это платоновские Добро (нравственность, «мы»), Истина (в смысле пропозициональной истины, объективных истин или «оно») и Красота (эстетическое измерение как оно воспринимается каждым «я»).
Кроме того, эти три сферы представляют собой знаменитые три мира, которые различает Сэр Карл Поппер — объективный (оно), субъективный (я) и культурный (мы). Многие, включая и меня самого, считают величайшим из ныне живущих философов Юргена Хабермаса, и три этих великих сферы в точности соответствуют трем критериям достоверности Хабермаса: объективной истине, субъективной честности и межличностной справедливости.
Огромное историческое значение имеет тот факт, что эти сферы обнаруживаются в чрезвычайно влиятельной трилогии Канта — «Критике чистого разума (объективная наука), «Критике практического разума» (нравственность) и «Критике суждения» (эстетическое суждение и искусство).
Три сферы проявляются даже на духовных уровнях развития. Приведем лишь один пример — Три Сокровища Буддизма, а именно:Будду, Дхарму и Сангху. Будда — это просветленный ум в любом и каждом чувствующем существе, «Я», которое есть «не-я», изначальное осознание, которое сияет из каждого внутреннего мира. Будда — это «Я» или «око» Духа. Сангха — это сообщество духовных практиков, «Мы» Духа. А Дхарма — это духовная истина, которая постигается— «Оно», «бытование» или «таковость» любого феномена.
Можно было бы привести десятки других примеров, однако, это общая картина великих сфер «я», «мы» и «оно». И это, очевидно, решающий момент для интегральных исследований, поскольку любая всесторонняя теория человеческого сознания и поведения захочет почитать и включать в себя все четыре сектора или просто три эти великие сферы, каждая из которых обладает собственным критерием достоверности и языком, полностью отличными от критериев и языков других сфер. Это просто еще один пример плюралистической, полимодальной и многомерной установки, которая служит отличительным признаком интегрального подхода, охватывающего все сектора и все уровни.
Плоский мир
Несмотря на жизнеспособность того, что мы могли бы назвать «Левосторонними» подходами интроспекции, интерпретации и сознания (подходами, которые отдают должное сферам «Я» и «мы»), в течение последних примерно трехсот лет на Западе со стороны современной науки (и исключительно «правосторонних» подходов) предпринимались настойчивые и основательные попытки полностью свести весь Комос к множеству «оно». То есть области «я» и «мы» были почти полностью колонизированы областями «оно» — научным материализмом, позитивизмом, бихевиоризмом, эмпиризмом и вообще объективистскими внешними подходами.
Весь этот «Правосторонний» империализм, который во многих отношениях стал отличительной чертой западной современности, известен, главным образом как, сайентизм, который я бы определил как убеждение, что весь мир может быть полностью объяснен на языке «оно». Это допущение, что все субъективные и интерсубъективные пространства можно без остатка свести к поведению объективных процессов, что внутренний мир человека, равно как и других живых существ, можно исчерпывающим образом описать как целостные системы динамически взаимосвязанных «оно».
Все мы знаем о вульгарном редукционизме — это сведение всех сложных сущностей к материальным атомам, что действительно грубо. Однако утонченный редукционизм гораздо более распространен, коварен и разрушителен. Утонченный редукционизмпросто сводит каждое событие на Левой Стороне к соответствующему аспекту Правой Стороны. То есть утонченный редукционизм сводит все «я» и все «мы» к соответствующим им эмпирическим коррелятам, к множеству «оно». Разум сводится к мозгу, практика — к технике, внутренние состояния — к битам цифровых «оно», глубина сводится к бесконечным поверхностям, пересекающим плоскую и безжизненную систему; уровни качества сводятся к уровням количества, диалогическая интерпретация — к монологическому взгляду — короче говоря, многомерная Вселенная примитивно сводится к плоскому миру.
Но именно потому, что человеческие существа действительно обладают этими четырьмя разными аспектами — интенциональным, поведенческим, культурным и социальным — этот «научный» подход может выглядеть в высшей степени обоснованным, поскольку каждое внутреннее событие действительно имеет внешний коррелят. (Даже если я переживаю внетелесный опыт, он фиксируется в эмпирическом мозге!) И, таким образом, поначалу кажется вполне оправданным пытаться упростить поиск знания, допустив лишь эмпирические данные и объективное «оно».
Но когда вы, в конце концов, закончили сведение всех «я» и всех «мы» к простым «оно», превратили всё внутреннее во внешнее, все глубины — в блестящие поверхности, оказывается, что вы идеально выпотрошили весь Космос. Вы полностью лишили вселенную ценности, смысла, сознания, глубины и дискурса — и разложили ее, очищенную и высушенную, на анатомическом столе монологического наблюдения.
Сознание действительно становится призраком в машине, именно потому, что оно только что совершило самоубийство.
И, таким образом, мы заканчиваем знаменитым резюме Уайтхеда, касающимся современного научного мировоззрения (или утонченного редукционизма): «унылое дело, без звука, запаха и цвета; просто бесконечная и бессмысленная суета материального». К чему он, между прочим, добавлял: «Тем самым разрушена современная философия ».
Не помогает и то, что утонченный редукционизм зачастую «холистичен», поскольку такой холизм всегда носит внешний характер: целостные и динамически взаимосвязанные «оно»! Откройте любое руководство по теории целостных систем или описание новой холистической научной парадигмы, и вы обнаружите бесконечную дискуссию о теории хаоса, кибернетических механизмах обратной связи, диссипативных структурах, теории сложности, глобальных сетях, системных взаимодействиях, — и все это описано на процессуальном языке «оно». Вы не найдете ничего существенного об эстетике, поэзии, красоте, добродетели, нравственных склонностях, межличностном развитии, внутреннем озарении, трансцендентальной интуиции, этических побуждениях, взаимопонимании или феноменологии медитации (вот вам и весь «холизм»). Иными словами, вы найдете лишь одноцветный мир взимосвязанных «оно» даже без упоминания в равной степени важных и в равной степени целостных сфер «я» и «мы», субъективных и интерсубъективных пространств, которые и делают восприятие объективных систем вообще возможным.
Так теория систем замечательно борется с вульгарным редукционизмом, но сама служит отличным примером утонченного редукционизма, «оно-изма», который столь характерен для современности. «Тем самым разрушена современная философия ». То же произошло с современной психологией, психиатрией и когнитивной наукой в той степени, в которой они продолжают сводить все «я» и «мы» к «оно» — к безличным битам информации, несущимся по безличным нейронным проводящим путям, и несомым безличными нейромедиаторами к безличным мишеням. Ваше присутствие, ваше существование, ваше сознание здесь не требуется. То, что эти подходы зачастую холистичны и системны, нисколько не утешает: это просто утонченный редукционизм в своем худшем проявлении — плоская сеть взаимосвязанных «оно»
Однако проблема заключается не в существовании этих объективистских, эмпирических, системных подходов. Эти подходы дают точную и важную информацию о внешних аспектах различных явлений, и в этом отношении они незаменимы! В этом отношении я их полностью поддерживаю. Трудности возникают в том случае, когда они пытаются монополизировать рынок истины и заявляют, что эмпирическая сфера «оно» — это единственная значимая сфера на свете. Именно этому агрессивному империализму и колонизации сфер «я» и «мы» монологическими «оно»-подходами мы должны противостоять повсюду, противостоять во имя других и в равной степени почитаемых истин.
И вспомните: единственное, чему научил нас Большой Взрыв, — это то, что мир «оно» совершенно не способен объяснить вселенную. Каким-то образом внутренне и неизбежно, «я» и «мы» также вплетены в саму ткань Космоса. Утверждение, что Вселенная существует «в сознании некоего вечного Духа», не обязательно должно казаться нам «странным» или, по меньшей мере, пугающим— оно просто честно предупреждает нас, что мир, состоящий из одних лишь «оно», — это вовсе не мир. Сознание и форма, субъективное и объективное, внутреннее и внешнее, Пуруша и Пракрити, Дхармдкайя и Рупакайя — это исток и основа восхитительной Вселенной, которая вообще не имеет никакого смысла, если что-то одно из них упущено.
Заключение
И так далее по всем четырем секторам. Суть в том, что каждое человеческое существо имеет субъективный аспект (искренность, правдивость), объективный аспект (истина, соответствие), интерсубъективный аспект (культурно конструируемый смысл, справедливость, уместность) и интеробъективный аспект (системность и функциональное соответствие), и наши различные критерии познания основываются на этих в высшей степени реальных сферах. И потому всякий раз, когда мы пытаемся отрицать любую из этих устойчивых сфер, мы рано или поздно заканчиваем тем, что просто протаскиваем их в свою философию в скрытой или непризнанной форме: эмпирики используют интерпретацию в самом акте отрицания ее важности; крайние конструктивисты и релятивисты используют универсальную истину для того, чтобы универсально отрицать ее существование; крайние эстетики используют одну лишь красоту, чтобы провозглашать моральную добродетель — и т.д., и т.п. Отрицать любую из этих сфер — значит попасть в собственную ловушку и закончить жесткими внутренними противоречиями.
Вместо этого интегральный подход пытается признавать зерно истины в каждом из этих подходов — от эмпиризма до конструктивизма, от релятивизма до эстетизма — однако, лишая их претензий на роль единственно существующей истины, он освобождает их от присущих им противоречий и как бы находит каждому из них свое место в подлинном многоцветном содружестве.
Спектр сознания
Интегральные исследования, в целом, посвящены «всеуровневому, всесекторному» воззрению на человеческое сознание и поведение. Однако, если мы на мгновение сосредоточимся на Верхнем Левом секторе — внутреннем индивидуальном — местопребывании самого сознания, — что же мы обнаружим?
Сегодня биологи и медики находятся в самом разгаре интенсивной работы над проектом «Геном человека», направленным на получение карты всех генов в полной последовательности человеческой ДНК. Этот впечатляющий проект обещает революционизировать наши идеи в области человеческого роста, развития, заболеваний и медицинского лечения, и его завершение, безусловно, станет одним из великих достижений в человеческом познании.
Не столь широко известна, но — берусь доказать — не менее важна работа, которую можно было бы назвать проектом «Человеческое Сознание». На сегодняшний день она проводится уже довольно давно, а ее цель — составить карту всего спектра различных состояний человеческого сознания (включая также области человеческого бессознательного). Этот проект «Человеческое Сознание», в котором участвуют сотни исследователей по всему миру, включает в себя ряд междисциплинарных, полимодальных, и межкультурных подходов, которые вместе обещают обеспечить исчерпывающее картирование всего диапазона сознания — как бы полной последовательности «генов» осознания.
Эти различные направления исследований быстро сходятся со всех сторон к «основной матрице» различных стадий, структур и состояний сознания, доступных для мужчин и женщин. Сравнивая и сопоставляя методы, разработанные в разных культурах — от дзен-буддизма до западного психоанализа, от индуизма Веданты до экзистенциальной феноменологии, от шаманизма до измененных состояний — эти подходы быстро складывают из отдельных фрагментов основополагающую матрицу — спектр сознания —используя различные модели, чтобы заполнить пробелы, оставленные другими исследователями.
Хотя многие конкретные детали до сих пор интенсивно исследуются, общее количество свидетельств в пользу этого спектра сознания уже настолько значительно, что его существование, по большей части, не вызывает серьезных сомнений. Мы более подробно рассмотрим этот спектр в 1. СПЕКТР СОЗНАНИЯ . Пока же просто отметим, что этот спектр, по-видимому, простирается от инстинктивных до эготических и духовных модальностей, от доличностного до личного и надличного опыта, от подсознательных до самосознательных и сверхсознательных состояний, от тела до разума и самого духа.
Пожалуй, наиболее внимательно и подробно изучала этот необычайный спектр сознания дисциплина, известная кактрансперсональная психология. Трансперсональную психологию иногда называют «четвертой силой» после первых трех: поведенческой, психоаналитической и гуманистических школ. Само слово «трансперсональный» просто означает «надличный». То есть трансперсональная ориентация внимательно и аккуратно учитывает все аспекты индивидуальной психологии и психиатрии, а затемдобавляет к ним те более глубокие и более высокие аспекты человеческого опыта, которые выходят за пределы обычного и нормального — иными словами, те виды опыта, которые можно назвать «надличными» или «более чем личными» или сверхличными. Таким образом, в своем стремлении более полно и точно отражать весь диапазон человеческого опыта, трансперсональная психология и психиатрия берет в качестве основной исходной точки весь спектр сознания.
Интегральный подход признает и по достоинству оценивает этот всеобъемлющий спектр сознания как лучшую из имеющихся у нас карт Верхнего Левого сектора — карту, ставшую непосредственным результатом выдающегося проекта «Человеческое Сознание».
Однако интегральный подход на этом не останавливается. Суть, конечно, в том, что если признавать и принимать в расчет весь спектр сознания, то он коренным образом меняет любую и каждую дисциплину, с которой он соприкасается — от антропологии до экологии, от философии до искусства, от этики до социологии и от психологии до политики.
Вот почему мы говорим, что интегральные исследования, в целом, ориентированы на«всеуровневое, всесекторное» представление о человеческом сознании и поведении — охватывающее не просто все сектора, но и все различные уровни и измерения в каждом из этих секторов — весь спектр уровней в интенциональном, культурном и социальном аспектах человеческих существ.
Все это отдельные части, которые мы будем соединять в целостное интегральное видение, таким образом, завершая, по крайней мере на данном этапе, этот необычайный круг понимания.
Великие традиции мудрости
Как любят говорить христианские мистики, у мужчин и женщин есть (по меньшей мере) три ока познания: глаз плоти, который познает физические события; глаз ума, который познает образы и желания, понятия и идеи; и око созерцания, которое познает духовные переживания и состояния. И это, конечно, упрощенная версия спектра сознания, простирающегося от тела через разум к духу.
Действительно, Верхний Левый сектор исторически изучался какВеликая Цепь Бытия — концепция, которая, согласно Артуру Лавджою, «была господствующей официальной философией большей части цивилизованного человечества в течение большей части его истории». Хьюстон Смит в своей замечательной книге «Забытая истина» продемонстрировал, что все великие мировые традиции мудрости от даосизма до Веданты, от Дзен до суфизма, от неоплатонизма до конфуцианства, основаны на этой Великой Цепи — то есть основаны на той или иной версии всеобъемлющего спектра сознания с его уровнями бытия и познания.
Однако, некоторые постмодернистские критики заявляли, что само понятие Великой Цепи, поскольку оно имеет иерархический характер, в определенном смысле деспотично; предполагается, что оно основано на неприятном «ранжировании», а не на сочувственном «связывании». Но это очень наивное возражение. Во-первых, критики иерархии и ранжирования сами прибегают к ранжирующим иерархическим суждениям — а именно: они заявляют, что их взглядылучше, чем альтернативные. Другими словами, у них самих имеется очень мощная система ранжирования. Просто она скрыта и неявно выражена (и в высшей степени внутренне противоречива).
Во-вторых, в действительности, Великая Цепь представляет собой то, что Артур Кестлер называл холархией — последовательностью концентрических кругов или вложенных друг в друга сфер, где каждый последующий уровень превосходит предыдущие, но включает их в себя. Это, несомненно, ранжирование — но ранжирование по возрастающей степени всесторонности и охвата, при котором каждый старший уровень включает в себя все большую и большую часть мира и его обитателей, так что высшие или духовные области спектра сознания охватывают и включают в себя абсолютно все. Как мы говорили, это своего рода радикальный универсальный плюрализм.
Конечно, любую иерархию — включая феминистскую иерархию, которая ставит «связывание» выше, чем «ранжирование» — можно сделать орудием жестокого злоупотребления — подавления или маргинализации определенных ценностей. Однако в этом следует винить не иерархии вообще, а лишь патологические иерархии или иерархии господства. Как напомнил нам Раин Айслер, существует огромная разница между иерархиями актуализации и иерархиями господства; а Великая Цепь с самого начала была глубокой холархией актуализации, совершенно независимо от тех злоупотреблений, орудием которых она порой становилась. (В Главе 1 мы вернемся к Великой Цепи и более подробно рассмотрим ее значение.)
Но помимо этих злоупотреблений великие традиции мудрости,даже в своих лучших проявлениях, все же оставляли без внимания некоторые существенные вопросы — вопросы, о которых эти ранние исследователи спектра сознания, быть может, не могли знать или, в любом случае, не знали. Особого упоминания заслуживают два вопиющих недостатка традиций мудрости, поскольку интегральные исследования, чтобы быть подлинно интегральными, должны прямо и открыто говорить об этих уродливых несоответствиях.
Первый из них касается признания того факта, что во всем последующем человеческом развитии решающую роль могут играть его самые ранние стадии — возьмем, к примеру, новаторские работы Фрейда. Великие созерцательные традиции достигли непревзойденных успехов в изучении развития человеческого сознания от ментальной и эготической стадий до трансментальной и духовной стадий*, однако они крайне слабо понимали предшествующие стадии, которые приводят к формированию самого ментального эго. Здесь вспоминается фраза Джека Энглера: «Нужно быть кем-то, прежде чем ты сможешь быть никем». То есть вы должны развить сильное и зрелое эго, прежде чем вы сможете его превзойти; и хотя великие традиции превосходно решали последнюю задачу, они были совершенно беспомощны в отношении первой. В то же время действительно всеобъемлющий, «полноспектральный» подход к психологии и психиатрии обязан строго учитывать и то, и другое: как движение от инстинкта к эго, так и переход от эго к духу.
Именно потому, что спектр сознания развивается, сегодняшние исследователи могут использовать огромный арсенал методов изучения человеческого развития для прояснения разнообразных путей развития самого сознания. Иными словами, теперь мы можем начать прослеживать в процессе индивидуального развития развертывание таких линий как познание, аффект, моральное чувство, объектные отношения, самотождественность, восприятие пространства и времени, мотивации и потребности и т.д. — и не только от доэготических к эготическим стадиям, но и от эготических до транеэгоических стадий. Это дает интегральным исследованиям исторический шанс стать первой подлинной «полноспектральной» моделью человеческого роста и развития.
То же самое касается и интегральной психотерапии. Именно потому, что спектр сознания развивается, на каждой стадии этого развертывания могут случаться различные «нарушения развития». Как и в случае любого живого существа патология может иметь место на любом этапе роста. Таким образом, спектр сознания — это также и спектр различных типов возможных патологий: психотических, невротических, когнитивных, экзистенциальных, духовных. И «полноспектральный» подход к психологии и психиатрии должен быть ориентирован на весь диапазон методов лечения, имеющих дело с этими различными видами патологий.
Второй главной слабостью великих традиций было то, что они не отдавали себе ясного отчета в существовании коррелятовразнообразных уровней внутреннего сознания в других секторах. Иными словами, человеческие существа не просто обладают разными уровнями — например, телом, умом, душой и духом, как полагают великие традиции, но каждый из этих уровней также имеет четыре аспекта: интенциональный, поведенческий, культурный и социальный. И эта многомерная решетка не просто «всеуровневая», но «всеуровневая, всесекторная» — создает волнующие и беспрецедентные возможности для изучения человеческих существ. И в этом, разумеется, и состоит суть интегральных исследований.
Теперь мы можем, например, начать проводить параллели между состояниями медитативного осознания и некоторыми паттернами электрической активности мозга (не пытаясь сводить одно к другому). Мы можем отслеживать физиологические сдвиги, сопутствующие духовному опыту. Мы можем наблюдать за уровнями нейромедиаторов во время психотерапевтического лечения. Мы можем исследовать влияние психоактивных препаратов на картину распределения крови в мозге. Мы можем прослеживать общественные способы производства и видеть соответствующие изменения в культурных мировоззрениях. Мы сможем прослеживать историческое развитие культурных мировоззрений и выяснять статус мужчин и женщин в каждый период. Мы можем выявлять формы самости, которые соответствуют различным видам техноэкономической инфраструктуры. И так по всем секторам — не просто «всеуровневый», но «всеуровневый, всесекторный» подход.
Таким образом, сегодняшние интегральные исследования могут делать нечто такое, в чем не преуспели великие традиции: они могут изучать спектр сознания не только в его интенциональных, но также в поведенческих, социальных и культурных проявлениях, тем самым подчеркивая важность многомерного подхода для подлинно всеобъемлющего описания человеческого сознания и поведения.
И, наконец, обладая этими более универсальными и совершенными инструментами исследования поведения, развития и культуры, мы также сможем с большей ясностью обозначить те области, где великие традиции оказались слишком прочно спаяны разнообразными современными формами социальной несправедливости — от сексизма до антропоцентризма, от милитаризма до национализма.
Короче говоря, сегодняшние интегральные исследования воссоединились с великими мировыми традициями мудрости, по достоинству оценивая и включая в себя многие из их важных и новаторских открытий, и в то же время добавляя к ним ранее не доступные новые методологии и технологии. Это в лучшем и глубочайшем смысле межкультурный подход, который дорожит культурными различиями, но помещает их в подлинно универсальный контекст.
Заключение
Интегральный подход ориентирован на «всеуровневую, всесекторную» программу, которая отдает должное всему спектру сознания — не только сфере «я», но и сферам «мы» и «оно» — и тем самым связывает воедино искусство, мораль и науку; самость, этику и окружающую среду; сознание, культуру и природу; Будду, Сангху и Дхарму; красоту, добро и истину.
В последующих главах мы увидим очень конкретные примеры каждой из этих многочисленных граней Космоса по мере того, как мы будем пытаться соткать из них многоцветное одеяло.
И кто знает, быть может, у верхних пределов самого спектра сознания мы — вы и я— сумеем напрямую интуитивно постичь разум некоего вечного Духа — Духа, который светится в каждом «я», в каждом «мы» и в каждом «оно», который поет, как ветер, и танцует, как дождь. Духа, которого мы всей душой славим каждым произнесенным словом, Духа, который говорит твоими устами и смотрит на мир твоими глазами, который осязает этими руками и жалуется этим голосом. Духа, который всегда любовно нашептывал нам на ухо: «Никогда не забывай Добро, никогда не забывай Истину, никогда не забывай Красоту».
И интегральное видение — попытка следовать именно этому завету сейчас и в будущем.
Коннективизм, коннекционизм — концепция (в равной степени относящаяся к кибернетике и к наукам о мозге), согласно которой все психические процессы объясняются уникальным распределением и относительной устойчивостью связей, образующихся между нервными клетками в мозгу и формирующих так называемые нервные (или нейронные) сети; в свою очередь, в этих сетях могут возникать более или менее устойчивые проводящие пути. Считается, что каждому психическому событию соответствует прохождение сигналов по определенному проводящему пути. Большинство попыток созданияискусственного интеллекта основаны именно на моделировании таких сетей.

Введение
Как будет ясно из последующих страниц, Ауробиндо оказал и продолжает оказывать глубокое влияние на мою работу. Фактически, в Главе 6 мы увидим, что он способствовал моему переходу от того, что я называю «романтической» моделью «Уилбер-I», к модели «Ауробиндо/Уилбер-II». Тем не менее я, в конечном счете, усовершенствовал эту модель в «Уилбер-III» и «Уилбер-IV», о чем я буду говорить в главах 9, 10 и 11.
Суть критики состоит в том, что и Ауробиндо, и Чаундхури были пионерами в индивидуальной йоге и практике. Эта йога, в особенности, сосредоточивалась на объединении Восходящего и Нисходящего потоков в человеческом существе, тем самым охватывая весь спектр сознания как в трансцендентальном/восходящем, так и в имманентном/нисходящем измерениях. «Значит, восхождение и нисхождение — это два неразделимых аспекта движения интегральной йоги; это систола и диастола интегральной самодисциплины» (Chaundhuri, 1965, стр. 41).
Я полностью согласен с этим. Однако, на самом деле, этот подход представляет собой лишь начало гораздо более интегрального воззрения (которое я опишу в последующих главах как Уилбер-III и Уилбер-IV). Подлинно интегральной йоге нужно в значительно большей степени учитывать западный вклад в психологию, психотерапию и трансформацию личности (Уилбер-III), и ее особенно необходимо помещать в контекст четырех секторов и их исторического развертывания (Уилбер-IV). Таким образом, моя критика Ауробиндо и Чаундхури — это усовершенствование, а не отрицание; однако это усовершенствование, без которого их системы остаются, на мой взгляд, весьма ограниченными и частичными. Я убежден, что это станет ясно в последующих главах.
Калифорнийский институт интегральных исследований — одно из немногих высших учебных заведений, которые позволяют студентам придерживаться более интегральной ориентации, включая изучение западных/восточных традиций. Тем не менее с недавних пор он также стал источником многих идейных тенденций, которые не только противоречат учениям Ауробиндо и Чаундхури, но, по моему мнению, являются неприкрыто антиэволюционными и регрессивными. Я больше не могу безоговорочно рекомендовать студентам этот институт. В то же время там работают некоторые одаренные учителя, и студентам просто нужно быть осторожными при выборе учебных курсов. На мой взгляд, то же предостережение относится и к Институту Наропа в Боулдере, Колорадо. Однако, с учетом этих оговорок, можно полагать, что это два учебных заведения, где студент, с посильной помощью сочувственно настроенного консультанта, сможет составить для себя интегральную программу обучения, даже если общая атмосфера будет этому препятствовать. К числу других достойных упоминания институтов относятся Институт трансперсональной психологии в Пало-Альто и Университет им. Дж. Ф. Кеннеди в Оринде, Калифорния.
В то же время, как станет ясно из последующих глав, интегральный подход сегодня широко признан (если не сказать — широко распространен) во многих центрах высшего образования США от Гарварда до университета Западной Джорджии, от Беркли до университета Коннектикута, от Стэнфорда до Норвича, от Вермонта до Аризоны. Сегодня почти в каждом университете найдется благожелательный консультант, который может предоставить студенту реальную возможность получить подготовку в области интегральных исследований.
 
2. В СВЕТЕ СОВРЕМЕННОСТИ
  Интегральная антропология и эволюция культур Интегральный подход имеет дело с полным спектром сознания, как он проявляется во всем своем невероятном разнообразии. Благодаря этому интегральный подход способен признавать и по достоинству оценивать Великую Холархию Бытия, которую впервые объяснили вечная философия и великие традиции мудрости.
  В то же время Дух не стоит на месте. Эволюция продолжает развертываться, не оставляя нетронутым ничто в явленном мире. То же относится и к великим традициям, некоторые догадки которых выдержали проверку временем, а некоторые — безусловно, нет.
Поэтому интегральные исследования должны как бы вести борьбу на два фронта: против современности, которая медлит признавать полный спектр сознания, и против традиционализма, который отказывается признавать любые значительные достижения современности.
В предыдущей главе мы выступали на стороне великих традиций против современности и призывали к признанию полного спектра сознания, Великой Холархии Бытия. В этой главе мы встанем на сторону современности против традиционализма и будем утверждать, что по мере того как продолжается эволюция, появляются новые истины, выдвигаются новые догадки, возникает новое понимание, и потому великие традиции также отчаянно нуждаются в контакте с современностью.
Интегральное видение воплощает в себе попытку взять лучшее из обоих миров: древнего и современного. Но для этого требуется критическая позиция, готовая решительно отвергать худшее из этих миров.
На протяжении столетии мыслящие мужчины и женщины всегда считали вечную философию обосновывающим и уравновешивающим фактором — чем-то, что подобно доктору Ватсону у Конан Дойля, «оставалось неизменным в меняющемся мире». Поэтому в нынешние времена быстрых переходов и неопределенных перемен нам особенно уместно обращаться к древней мудрости в поисках стабильности и руководства, поскольку по своей сути она всегда стремилась представлять вечные и неизменные истины, неподвластные хаосу и разрушениям пространства и времени. «Я приду как Время, расточитель народов, готовый к часу, когда они созреют для гибели». А вечная философия придет как противоядие, бальзам для истерзанной души, готовая к часу, который провозгласит ее великое спасение.

Но, разумеется, соединение «древней» мудрости с «современностью» всегда представляло из себя определенную проблему — даже сами термины «древний» и «современный» кажутся взаимно несовместимыми. Поэтому мне хотелось бы рассмотреть, что же именно мы подразумеваем, говоря о «древнем» или «вечном», и каким образом можно, по существу, примирить эти «древние» учения с «современным» или «прогрессивным» обществом.
Начнем с того, что когда мы говорим о «Древней Мудрости» как о вечной философии, здесь, собственно, может быть лишь один верный смысл — а именно: эти истины или, точнее, Эта Истина — которая в самой своей основе безвременна или вечна, будучи единичным и целым, единственным и всеобщим. Эта Истина — говоря об «Истине» в самом широком смысле как о предельной Реальности или самом Духе — составляет суть вечной философии. Иными словами, вечная философия в своей основе не является набором доктрин, убеждений, учений или идей, поскольку все они принадлежат миру формы, пространства и времени и непрестанного изменения, тогда как Истина в принципе бесформенна и лежит вне времени и пространства, охватывая все пространство и все время, но не будучи ограничена ни тем, ни другим. Это Единое — предельная Истина — не пребывает в мире пространства и времени, кроме как в качестве всего пространства и времени, и потому ее никогда нельзя было бы изложить в виде формальной доктрины. Мы не можем высказывать никаких утверждений о Реальности в целом, поскольку любое мыслимое утверждение само по себе просто часть этой Реальности, и, следовательно, вечная философия как непосредственное прозрение-единение с самой этой Реальностью, никогда нельзя было бы адекватно выразить любым множеством доктрин или идей, которые носят частичный, конечный и ограниченный характер. Предельную Истину можно показать (в созерцательном осознании), но никогда невозможно до конца высказать (на языке дискурса).
Мы, никогда не можем познать все формы Истины — психологическую истину, социологическую истину, экономическую истину, биологическую истину и т.д. Эти формы непрестанно совершенствуются и эволюционируют, меняются и усложняются. И хотя мы никогда не сможем познать все эти формы Истины, мы можем познать саму Истину, или абсолютную реальность, частичными или приблизительными отражениями которой служат все эти формы. Другими словами, хотя мы никогда не сможем познать все факты существования, мы можем познать абсолютный Факт Существования, который лежит в основе всех возможных относительных фактов, точно так же как если мы знаем, что океан мокрый, мы знаем, что все волны мокрые, даже хотя мы, возможно, никогда не познаем каждую и всякую волну.
Так что одно из значений слов древняя мудрость или вечная философия — это абсолютная Истина вне времени, формы и пространства, радикально целостная и полная, вне которой не существует ничего — Истина, которую можно познать (через бесформенную интуицию-тождественность), но которую никогда нельзя адекватно или полностью выразить в каких бы то ни было форме, доктрине, системе, философии, высказывании, мысли или идее (все из которых — просто частичные, временные и конечные отражения).
Но еще одно значение слова древний — это «старый», «архаичный», «примитивный». И действительно, многие, кто пылко рассуждают о «древней мудрости», имеют в виду «мудрость прошлых веков». Причем предполагается, что именно эту «мудрость прошлого» нам следует привносить в современную культуру в качестве источника смысла, стабильности и спасения.
Но здесь, как вы можете заметить, уже имеет место ошибочное отождествление прежних форм Истины с самой Истиной. Как только делается такое отождествление, «безвременная Истина» начинает означать «как говорили старики». Существует целая тенденция превозносить вчерашний день; видеть больше «мудрости» в прошлом, чем в настоящем; прославлять древний Египет, Китай, Индию; романтизировать наших предков и чернить наших современников; и вообще видеть в явленном мире не эволюцию возрастающей мудрости, а регресс к все большему невежеству. Я считаю все это глубочайшей тупостью.
Я утверждаю, что, когда мы говорим «наша современная культура нуждается в древней мудрости», мы должны очень тщательно определять, что именно мы понимаем под «древней мудростью». Если под «древней» мы подразумеваем «вне времени», тогда, конечно, наша культура отчаянно нуждается в такой мудрости (как нуждались в ней все культуры). Однако, если под «древним» мы имеем в виду «прошлые формы Истины», то я убежден, что такое заимствование не сможет принести ничего, кроме реакционной, антипрогрессивной, антилиберальной и антиэволюционной позиции.
Разумеется, те, кто утверждает, что наша современная культура нуждается в «мудрости прошлых веков», могут иметь в виду одно из двух: либо, что прошлые формы Истины были более адекватны, нежели современные; либо, что люди в прошлые века интуитивно представляли себе саму Истину более ясно, чем это делаем или даже можем делать мы сегодня — и я полагаю, что оба эти предположения полностью и абсолютно неверны.
Даже Центральное (и простейшее) понятие о том, что за многочисленными феноменами существует только одна реальность, было доступно ничтожному числу людей — если вообще кому-либо. В любом случае практически все ученые согласны с тем, что при переходе от палеолита и мезолита к неолиту и бронзовому веку происходит невиданный взрыв духовного и культурного понимания, бесконечно более богатого и утонченного, чем в любую из предшествующих эпох. А затем, начиная примерно с VI в. до н. э., мы видим удивительную последовательность появления «осевых мудрецов» — Заратустры, Гаутамы Будды, Платона, Лао-Цзы, Конфуция, Моисея, Сократа — чьи прозрения ясно указывали на все более глубокое понимание духовной Истины и Реальности.
Среди романтиков (поклонников «древней мудрости» в смысле «как говорили старики») существует тенденция считать, что после осевого периода духовное развитие пошло, что, в конце концов, привело к современному обществу декадентско-светско-научного толка. Но опять же, я считаю, что это романтическое заблуждение напрямую вытекает из путаницы между Истиной и прошлыми формами Истины, и что более тщательное изучение исторических данных указывает, по меньшей мере, на продолжение эволюции и углубление духовного понимания после осевого периода и вплоть до наших дней.
Вот лишь несколько свидетельств — пышный расцвет буддизма Махаяны в Индии, начиная примерно со II–III века н.э.; необычайный рост буддизма (Чань, Тьен Тай и Хуа-Йень) в Китае, особенно начиная с VI, VII и VIII веков; утонченная Ваджраяна в Тибете, которая даже не начиналась до VIII в.; тантрический буддизм в Индии, который развивался в период между VIII и XI веками; и дзен в Японии, где великий Хакуин родился лишь в 1685 году! Что касается Веданты, то Шанкара появился на исторической сцене не раньше 800 г.н.э., Рамануджа — в 1175 г., Рамакришна — в 1836, а величайший из мудрецов Веданты Шри Рамана Махарши и величайший из ее философов Шри Ауробиндо умерли лишь несколько десятилетий тому назад!
Я мог бы продолжать в том же духе, выстраивая, как мне кажется, абсолютно неопровержимое доказательство: как качество духовного понимания человечества, так и форма его представления в современную эпоху становятся более, а не менее глубокими и адекватными.
Есть один момент, который мне хотелось бы особо выделить и подчеркнуть — а именно: понятие эволюции. Принято считать, что одна из доктрин вечной философии (то есть одна из наиболее общих форм предельной Истины) заключается в идее инволюции-эволюции. То есть что явленный мир был создан как «падение» или «отделение» от Абсолюта (инволюция), однако теперь все сущее возвращается к Абсолюту (путем эволюции). Фактически, по мнению таких ученых как Джозеф Кэмпбелл, доктрина ускоряющегося во времени возвращения к Источнику (эволюции) появляется не раньше осевого периода (то есть всего лишь две тысячи лет назад). И даже тогда эта идея была несколько запутанной и извращенной. К примеру, согласно доктрине «юг», мир проходит через разнообразные стадии развития, однако движение направлено в обратную сторону: когда-то был Золотой Век, и с тех пор происходило только регрессивное сползание под уклон, что привело к современной Кали-Юге. Действительно, это понятие исторического падения из Эдема было общепринятым в течение осевого периода; идея о том, что мы в данный период, в действительности, эволюционируем в направлении Духа, не пользовалась сколько-либо заметным влиянием.
Но в какой-то момент современной эры — его почти невозможно точно определить — идее истории как регресса (или отпадения от Бога) медленно пришла на смену идея истории как эволюции (или роста в направлении Бога). Мы ясно видим ее у Шеллинга (1775–1854); с непревзойденным талантом эту доктрину выдвигал Гегель (1770–1831); Герберт Спенсер (1820–1903) придал эволюции статус универсального закона, а его друг Чарльз Дарвин (1809–1882) применил его в биологии. Далее мы находим ее у Ауробиндо (1872–1950), который придал ей, пожалуй, наиболее точный и глубокий духовный смысл, и у Пьера Тейяра-де-Шардена (1881–1955), сделавшего ее популярной на Западе.
Но как раз это я и хочу доказать: мы могли бы сказать, что идея эволюции как возвращения к Духу — это часть вечной философии, но самой этой идее (в любой адекватной форме) не более нескольких сотен лет. Ее можно считать «древней» в смысле «вневременности», но она определенно не является древней в смысле «старой».
В результате этого радикального сдвига в понимании эволюции, форма вечной философии приняла совершенно новый вид: по-прежнему существует Единое или абсолютный вневременной Дух, всего лишь проявлением которого оказывается вся Вселенная, однако этот явленный мир теперь не регрессирует, отдаляясь от Духа — он эволюционирует в направлении Духа. Бог — не в нашем коллективном прошлом, а в нашем коллективном будущем; Сад Эдема — это завтра, а не вчера; Золотой Век лежит впереди, а не позади на нашем пути.
Этот фундаментальный сдвиг в понимании смысла или формы вечной философии — как он представлен, скажем, в трудах Ауробиндо, Гегеля, Ади Да, Шеллинга, Тейяра де Шардена, Радхакришнана (и многих других) — я бы назвал «нео-вечной философией». И именно в этой «нео-вечной философии» — а не в «старой мудрости» — так отчаянно нуждается наша современная культура.
Итак, мы пришли к следующему: «Вечная» или «изначальная», или «древняя» мудрость может иметь два разных смысла. Во-первых, она может означать предельную Истину вне времени, пространства и формы, Основу всего Бытия, первичную Пустоту, чистый непроявленный Дух, Условие всех условий, Состояние всех состояний, Природу всех природ — ноумен, трансцендентный (и имманентный) всем феноменам, познаваемый или постигаемый во вневременном состоянии созерцательного единства или тождества со всем явленным. Когда мы спускаемся с этого плана бесформенного, безобразного, вневременного единства-самадхи, мы естественным образом облачаем это Постижение бесформенной Истины в разнообразные формы и символы истины, имеющиеся в нашей конкретной социокультурной среде. Конкретные внешние формы и символы, использовавшиеся прошлыми традициями мудрости, привели к появлению второго широко распространенного значения «древней мудрости» — понимаемой в качестве реальных доктрин, слов, теорий, метафор, символов и моделей, служивших древним или прошлым культурам для выражения и воплощения из собственного понимания этой Предельной Истины. И хотя предельная и бесформенная Истина, в той мере, в какой она ясно распознается, с необходимостью едина и тождественна во все времена и во всех местах, тем не менее, о формах ее выражения можно и должно судить лишь с позиции их соответствия конкретному социокультурному контексту, в котором они существуют и из которого выводятся сами их метафоры и модели.
Мы говорили, что прошлые формы Истины возникали в ответ на потребности и желания прошлых культур, и что они, по большей части, были в те времена совершенно адекватными. Конечно, некоторые из этих прошлых форм вес еще могут найти частичное и ограниченное применение в нашем современном обществе (точно так же, как мы до сих пор используем колесо) — но тогда они, по определению, становятся просто частью наших современных форм Истины, приспособленной и пригнанной к более всесторонней структуре (как, например, Ауробиндо совместил духовность и эволюцию, а Вивекананда инициировал диалог между физикой и духовностью). Дело в том, что в эволюции форм Истины ясно прослеживается последовательность все более адекватных и более всеобъемлющих структур для выражения и представления истины. (Понятие о том, что каждая стадия развития адекватна, но каждая последующая еще более адекватна, впервые было выдвинуто Гегелем, одним из первых великих «нео-вечных» философов.) У прошлого были Великие Религии. У будущего будут Более Великие Религии.
Я отдаю себе отчет в том, что это прямо противоположно тому, как мы привыкли думать; но что если бы я высказал это утверждение, скажем, в 500000 году до н.э.? Очевидно, что оно было бы истиной. Разве эволюция остановилась на нас, предоставив нам, а не нашим потомкам, привилегированный статус? Дело в том, что будущая духовная революция низведет наши так называемые Великие Религии до подстрочных примечаний на страницах истории развития Духа — до того же статуса, который мы сегодня отводим, например, вуду или белой магии. Более великие и более адекватные формы Древней Мудрости появятся завтра, и завтра, и завтра, и снова завтра точно так же, как это всегда происходило в прошлом.
Все выше сказанное отнюдь не означает, что отдельные люди для достижения трансценденции должны ждать будущей эволюции. Каждый человек сейчас, как и в прошлом, совершенно свободен в своем отдельном случае добиваться трансценденции посредством созерцательно-медитативной практики. Предельной Истине, в силу ее бесформенности, нет нужды ждать прихода новых форм или сетовать на утерю прошлых форм. Наши исключительные надежды на будущее или на прошлое просто продлевают ошибочное отождествление Истины с ее преходящими формами. Предельная Истина как всегда целиком и полностью доступна только во вневременное мгновение настоящего. Просто дело в том, что по мере того как сознание в целом продолжает развиваться и эволюционировать, теперь уже в планетарных масштабах, глобальное осознание (которое трансцендирует любую узость взглядов) становится все более простым, более очевидным, более привлекательным — и потому, я полагаю, более вероятным. Мы могли бы вместе с Шелдрейком предположить, что это результат действия морфического поля; в любом случае, похоже, что кумулятивное действие эволюции невозможно отрицать.
На мой взгляд, идея о том, что сегодняшнее рационально-светское общество в некотором роде антидуховно, происходит, по большей части, от непонимания реальной природы эволюции, которая, согласно нео-вечной философии, есть не что иное, как Дух в действии, или стадии возвращения Духа к Духу-как-Духу. Одна из этих стадий — согласно нео-вечным философам от Ауробиндо до Гегеля и Ади Да — это именно гуманистически-научно-рациональная стадия, которая отнюдь не будучи антидуховной, просто служит необходимой и промежуточной формой Духа в движении. Только не поняв этого и ностальгически сравнивая теперешнюю форму Духа в действии с его старыми и прежними формами, можно прийти к романтически печальному выводу, что современная эра в духовном отношении — это жалкое подобие, скажем, Месопотамии (где большинство религиозных практик, в действительности, принадлежали к самой варварской разновидности, какую только можно вообразить).
Значит настало время покончить с нашей сентиментальной тоской по давно минувшим дням, с нашей болезненной фиксацией на «материнской фигуре» прошлого*, с нашим абсурдным преклонением перед любой доктриной, весь авторитет которой происходит лишь от того факта, что ее высказал очень-очень древний мудрец сотни, а лучше тысячи лет тому назад. Ведь по иронии судьбы наше помешательство на прошлом обусловлено лишь нашим страхом смерти в настоящем: неспособные умереть для своих эго, мы замыкаемся в постоянстве и устойчивости прошлого как заменителя проекта бессмертия. Труп «давно минувшего» становится нашим болезненным убежищем, нашим горьким бессмертием.
Духовная эволюция, культурная эволюция эволюция, как таковая: традиции мудрости прошлого редко признают какой-либо из аспектов этого либерального, прогрессивного и эволюционного воззрения. Однако кому дано их за это осуждать? Как может любой из нас всерьез соглашаться с идеей духовной эволюции перед лицом опаляющих образов Освенцима, Хиросимы, Вундед-Ни, ГУЛАГа, Чернобыля; когда имена Гитлера, Муссолини, Сталина, Пол Пота, Амина каленым железом выжжены на плоти современности, и до сих пор видны незажившие шрамы?
Но для того, чтобы увидеть эволюцию как Дух в действии, следует ответить на некоторые суровые возражения, поскольку, фактически, ни традиционалисты, ни либеральные модернисты не примирились в полной мере с фундаментальным смыслом эволюции как таковой. Если эволюция действует во всей остальной вселенной, то она должна действовать и в человеческих существах, а это означает, что человеческие культуры также должны эволюционировать. Отсюда следует, что должны возникать все более развитые формы отношений между людьми — а это наталкивается на противоречие известное как «Освенцим». Другими словами, будущее интегральных исследований решающим образом зависит от того, какую именно позицию мы займем по отношению к самой эволюции: в каких областях действует эволюция и что она означает на самом деле? И, если мы хотим понимать эволюцию как Дух в действии, то как мы можем ответить на вопрос о ГУЛАГе?
Я написал «Ввысь из Эдема» в 1977 году, когда было весьма модно считать, что эволюция затрагивает все сферы Вселенной, кроме человеческой. То есть примерно двенадцать миллиардов лет продолжались родовые потуги Космоса, в ходе которых все в нем подчинялось эволюционным принципам, и этот экстраординарный и всеобъемлющий процесс, в конце концов, породил первых людей, после чего тут же прекратил действовать.
Создавалось впечатление, что эволюция действует во всей остальной вселенной, но только не в людях! Этого весьма необычного мнения придерживались традиционные религиозные мыслители, ретроромантики и либеральные социальные теоретики — практически весь пантеон влиятельных авторов и теоретиков из всех областей социальных исследований.
Большинство религиозных традиционалистов допускали, что развитие присуще индивидуальным человеческим существам, но не коллективному и культурному человечеству. Традиционалисты проявляли такую острую антипатию к культурной эволюции, главным образом потому, что современная история почти полностью отвергла традиционные религиозные мифы, и, значит, если история действительно направлялась эволюцией, то эволюция очень грубо обошлась с ними и их убеждениями.
Несомненно, современность, в целом, основательно отвергла религию: либеральная современность не приемлет руководящую и политическую роли традиционной мифологической религии, не приемлет религиозно-мифологические объяснения научных фактов и истин и не приемлет специфически религиозные принципы в общественном дискурсе и общественной морали.
И потому традиционалисты — как и можно было ожидать — рассматривают современность как мощное антидуховное движение, ужасное движение секуляризации и рационализации: современность — это великий Сатана. И если это породила эволюция, тогда пусть ее будет поменьше. Выражаясь более сильно, эволюция не действует в человеческой сфере!
Ретроромантики и неоязычники полностью соглашались с тем, что эволюция действует во всей остальной вселенной, но не в человеческой сфере. На самом деле — добавляли романтики — в случае людей эволюция пошла вспять! По общему убеждению романтиков, люди как филогенетически, так и онтогенетически, зародились в некотором первобытном Эдеме, великом раю, изначальном Царствии Небесном на земле, а потом все резко пошло под уклон. Могучие силы, действующие в Космосе миллиарды и миллиарды лет — силы, которые создали муравьев из атомов и обезьян из амеб, колоссальные силы, которые сдвигали галактики и квазары в планетарные конфигурации, которые порождали клетки, обладающие ощущениями, организмы, наделенные восприятием, и животных, которые могли видеть, чувствовать и даже мыслить — все эти силы с появлением людей внезапно и резко застопорились — они просто перестали работать! И ни по какой другой очевидной причине, за исключением того, что эти силы не сопрягались с идеями ретроромантиков о том, как должен развиваться мир. Эволюция — для всего остального Космоса; упадок — для человечества. Какой странный и порочный пример дуализма!
Эту массовую враждебность по отношению к культурной эволюции разделяли и либеральные социальные теоретики — причем по некоторым вполне понятным и даже благородным причинам. Социальный дарвинизм в своих наиболее распространенных формах был таким грубым и таким жестоким — не говоря о том, что он основывался на наиболее сомнительных аспектах теории Дарвина — что стал означать не больше, не меньше, как полное отсутствие сострадания к своим собратьям по виду. И потому либеральные социальные теоретики практически всех направлений приняли коллективное решение: вместо того, чтобы пытаться отделить здравые аспекты культурной эволюции от абсурдных, лучше избегать этой темы и даже вовсе отрицать ее существование.
Как раз в то время, когда я писал эту книгу, у англоязычных читателей только что появилась возможность познакомиться с исследованиями двух других теоретиков, работающих примерно в той же общей области — Жана Гебсера и Юргена Хабермаса. То, что мне было известно о Гебсере, я почерпнул из одной длинной статьи, опубликованной в «Мэйн Каррентс» (в то время это была единственная такая статья, опубликованная на английском), но этого хватило, чтобы безошибочно показать мне, что мы с Гебсером обнаружили практически одни и те же стадии в общей последовательности эволюции человеческого сознания. Из уважения к новаторской работе Гебсера (он занимался этим еще за десятилетия до моего рождения) я немедленно присоединил его терминологию к своей, так что различные культурные стадии получили такие названия, как «магически-тифоническая» или «ментально-эготическая».
Другими словами, это были стадии эволюции культурных мировоззрений (стадии эволюции Нижнего Левого сектора) — стадии, которые Гебсер в своих революционных исследованиях уже идентифицировал как архаическую, магическую, мифическую, ментальную и интегрально-аперспективную. Мои собственные исследования привели меня к сходным, почти идентичным стадиям, которые я назвал уроборической, тифонической, членской, эгоической и экзистенциальной. (И, значит, когда я присоединял к этому термины Гебсера, я зачастую говорил о магически-тифонической или мифически-членской стадиях и т.д.)
Однако в моем подходе за интегрально-экзистенциальной стадией — высшей у Гебсера — следовали дальнейшие, или более глубокие, стадии самого духовного и надличностного развития — от психической до тонкой, каузальной и недуальной — которые Гебсер ясно не распознает. Но до этого момента Гебсер остается непревзойденным мастером и одним из главных новаторов в понимании эволюции культурных мировоззрений. (Интегральные исследования (как дисциплина) включают в себя подробное изучение всего спектра культурных мировоззрений в процессе их развития и эволюции. Ведь то, что проявляется в индивидах как спектр сознания (Верхний Левый сектор), в культурах проявляется как спектр мировоззрений (Нижний Левый сектор). Таким образом, главная задача интегральной антропологии состоит в отслеживании корреляций между онтогенетическим и филогенетическим формированием человечества как вида.)
Решающая проблема заключалась вот в чем: попытка принять культурную эволюцию в качестве объяснительного принципа человеческой истории наталкивается как раз на те фундаментальные возражения, которые заставили традиционалистов, романтиков и либеральных социальных теоретиков яростно и последовательно отвергать ее. Иными словами, если эволюция действует в человеческой сфере, как нам объяснить Освенцим? И как мы смеем выносить суждения о том, что одни продукты культуры эволюционировали в большей степени, чем другие? Как мы смеем выстраивать такие классификации ценности? Что это за самонадеянность!
Таким образом, хотя я и начал упомянутое предисловие с упреков в адрес теоретиков-антиэволюционистов, в действительности они выдвигают несколько глубоких и значимых возражений, к которым необходимо подходить со всей серьезностью и как можно более беспристрастно.
К примеру, традиционалисты не могут поверить в культурную эволюцию из-за таких ужасов современности, как Освенцим, Хиросима, Чернобыль. Как мы можем говорить, что эволюция действует в людях, когда она порождает таких монстров? Лучше вообще отрицать эволюцию, чем оказаться перед необходимостью объяснения этого бесстыдства.
А романтики реагируют на почти всеобщую человеческую симпатию к времени, которое предшествовало сегодняшнему смятению. В целом, первобытные мужчины и женщины не страдали от бедствий современности — никакого промышленного загрязнения, совсем немного рабства, мало споров о собственности и т. д. Разве мы действительно не скатились вниз по любой качественной шкале? Не пора ли вернуться к природе, к благородному варварству и, тем самым, найти более подлинную самость, более честное сообщество, более богатую жизнь.
Точно так же у либеральных социальных теоретиков есть все причины в ужасе отшатнуться от понятия культурной эволюции. Ее невообразимо грубые формы, наподобие социального дарвинизма, не просто страдают недостатком сострадания. Гораздо пагубнее то, что подобного рода невежественный «эволюционизм» в руках нравственных кретинов породил бы именно ту разновидность разрушительных и варварских понятий сверхчеловека, господствующей расы и грядущих людей-полубогов, которые леденящим гусиным шагом промаршируют в историю, которые каленым железом выжгут свои убеждения на измученной плоти миллионов, воплотят свою идеологию в газовые камеры и сделают их универсальным средством разрешения споров. Естественно, что либеральные социальные теоретики, реагируя на подобные ужасы, естественно, склонны видеть в любой разновидности «социальной иерархии» прелюдию к Освенциму.
Поэтому нам требуется не что иное, как набор принципов, которые могли бы объяснить и прогресс, и регресс, хорошее и плохое, взлеты и падения движения эволюции, которая, тем не менее, в той же мере действует в людях, как и в остальном Космосе. В ином случае мы сталкиваемся с чрезвычайно странной ситуацией вбивания острого клина в самую середину Космоса: все нечеловеческое управляется эволюцией; все человеческое — нет.
Каковы же принципы, которые могут реабилитировать культурную эволюцию в утонченной форме, таким образом воссоединив человечество с остальным Космосом, и, в то же время, объяснить взлеты и падения в ходе раскрытия сознания? Вот несколько основных объяснительных принципов, которые, на мой взгляд, нам необходимы:
1. Диалектика прогресса. В ходе эволюции и раскрытия сознания, каждая стадия разрешает или снимает определенные проблемы предыдущей стадии, но затем прибавляет свои собственные, новые и неподатливые (и порой более сложные и трудные) проблемы. Именно потому, что эволюция во всех сферах (человеческой и прочих) действует посредством процесса дифференциации и интеграции, каждый новый и более сложный уровень с необходимостью сталкивается с проблемами, которых не было у его предшественников. Собаки болеют раком, а атомы — нет. Но за это не следует огульно проклинать эволюцию! Это означает, что в эволюции есть и хорошее, и плохое — такова диалектика прогресса. И чем больше стадий эволюции — чем глубже Космос — тем больше вещей могут пойти не так, как надо!
Так что эволюция неизбежно означает появление новых возможностей, новых чудес и новых триумфов на каждой новой стадии, однако они неизменно сопровождаются новыми ужасами, новыми тревогами, новыми проблемами, новыми бедствиями. И «Ввысь из Эдема» — это хроника новых чудес и новых болезней, которые развертываются на безжалостных ветрах эволюции сознания.
2. Различение между дифференциацией и диссоциацией. Именно потому, что эволюция идет посредством дифференциации и интеграции, что-то может пойти не так на любой и каждой стадии — как я сказал, чем глубже Космос, тем больше бедствий может случиться. И одна из наиболее распространенных форм эволюционной патологии происходит, когда дифференциация заходит слишком далеко и превращается в диссоциацию. К примеру, в эволюции человека одно дело — дифференцировать разум и тело, и совершенно другое — диссоциировать, разобщать их. Одно дело дифференцировать культуру и природу, совершенно другое — диссоциировать их. Дифференциация — это прелюдия к интеграции; диссоциация — это прелюдия к катастрофе.
Как мы увидим на следующих страницах, человеческая эволюция (как и любая другая эволюция) отмечена последовательностью важных дифференциаций, которые абсолютно естественны и совершенно необходимы для эволюции и интеграции сознания. Но на каждой стадии эти дифференциации могут зайти слишком далеко в сторону диссоциации, которая превращает глубину в болезнь, рост в раковую опухоль, культуру в кошмар, сознание в агонию. И «Эдем» — это хроника не только необходимых дифференциаций эволюции сознания, но также и патологических диссоциаций и искажений, которые слишком часто следуют за ними по пятам.
3. Различие между трансценденцией и вытеснением. Когда мы говорим, что эволюция протекает посредством дифференциации, это означает, что она идет через трансценденцию и включение. То есть каждая стадия эволюции (человеческой и любой другой) трансцендирует и включает в себя предшествующие стадии. Атомы — части молекул, молекулы — части клеток, клетки — части сложных организмов и т.д. Таким образом каждая последующая стадия включает в себя предшествующие, а потом добавляет свои собственные определяющие и целостные (эмерджентные) качества: она трансцендирует и включает в себя.
Однако, как раз по этой причине в случае патологии более высокое измерение не трансцендирует и включает в себя более низкие, а трансцендирует и вытесняет, отрицает, искажает, разрушает их. Именно такой выбор предоставляется каждой новой и более высокой стадии: трансцендировать и включать в себя, помогать, интегрировать, почитать; либо трансцендировать и вытеснять, отрицать, отчуждать, угнетать. «Эдем» — это хроника великих трансцендентных событий человеческой эволюции, равно как и абсурдных случаев подавления, угнетения и жестокости. Чем ярче свет, тем глубже тень, и «Эдем» всматривается и в свет, и в темноту.
4. Различие между естественной иерархией и патологической иерархией. В ходе эволюционного процесса то, что было целым на одной стадии, становится частью целого на следующей. Таким образом, все и вся в Космосе представляет собой то, что Артур Кестлер назвал «холоном» — целым, которое одновременно служит частью некоторого другого целого, и так до бесконечности. Целые атомы — это части молекул, целые молекулы — части клеток и т.д. Каждая вещь — это целое/часть, холон, существующая в естественной иерархии или порядке возрастания целостности и холизма.
По этой причине Кестлер указывал, что нормальную иерархию, в действительности, следует называть холархией, и он был совершенно прав. Все процессы эволюции (человеческой и любой другой), отчасти, происходят путем иерархизации (холархизации) — каждое старшее измерение трансцендирует и включает в себя младшие уровни: каждый уровень — это целое, которое служит частью другого целого, и так до бесконечности. Именно поэтому каждая развертывающаяся стадия трансцендирует и включает в себя своих предшественников, и таким образом, Космос развертывается как бесконечная последовательность все более объемлющих целых.
Однако то, что трансцендирует, может вытеснять. И таким образом, нормальные и естественные иерархии могут вырождаться в патологические иерархии, в иерархии господства. В этих случаях заносчивый холон не хочет быть и целым, и частью — он хочет быть целым, и точка. Он не хочет взаимно быть частью чего-то большего, нежели он сам; он не хочет участвовать в сообществах своих собратьев-холонов; он хочет господствовать над ними по своей воле. Сообщество заменяется властью; общение заменяется господством; взаимность заменяется угнетением. И «Эдем» — это хроника необычайного роста и эволюции нормальных иерархий — роста, который по иронии судьбы допускает вырождение в патологические иерархии, которые оставили свои выжженные клейма на истерзанной плоти несчетных миллионов — шлейф террора, который тянется за животным, способным не только трансцендировать, но и вытеснять.
5. Высшие структуры могут быть поставлены на службу низшим побуждениям. Племенное устройство, когда оно предоставлено самому себе, относительно доброкачественно просто потому, что его средства и технологии относительно безвредны. С помощью лука и стрелы не нанесешь большого вреда биосфере и другим людям (и эта ограниченность в средствах не означает присутствия мудрости). Проблема том, что развитые технологии рационального обоснования, будучи поставлены на службу племенным и этноцентрическим побуждениям, могут стать разрушительными.
Освенцим — это не результат рационализма. Это результат того, что многие продукты рационализма используются иррациональным образом. Освенцим — это рациональность, взятая на вооружение идеологией племенного обособления, этноцентристской мифологией крови, почвы и расы, укорененной в земле — романтической по склонностям, варварской по своей этнической сути. Нельзя всерьез пытаться осуществить геноцид с помощью лука и стрелы; но это можно попытаться сделать с помощью стали и угля, двигателей внутреннего сгорания и газовых камер, пулеметов и атомных бомб. С точки зрения любого определения рациональности эти желания невозможно назвать разумными или логически обоснованными — это этноцентристская идеология племенной вражды, берущая на вооружение инструменты развитого сознания и использующая их исключительно для удовлетворения самых нижайших побуждений. Освенцим — это завершающая стадия, но не рассудка, а племенного менталитета.
Таковы некоторые различения, которые, на мой взгляд, необходимы для того, чтобы реконструировать эволюцию человеческого сознания гораздо более удовлетворительным и убедительным образом — так, чтобы можно было четко объяснить неоспоримые Достижения, равно как и неоспоримые катастрофы человеческой истории. И наконец, это позволяет нам дать ответ на возражения теоретиков антиэволюционизма, который до сих пор во многих отношениях настойчиво преобладает в теоретическом дискурсе этой области.
Традиционалистам мы можем сказать: вы не поняли диалектику прогресса. Вы учли все плохие стороны современности, но тщательно обошли стороной все хорошее, и потому вы проклинаете расцвет современности и ее рационал-секуляризацию, не имея возможности видеть того, что на самом деле современность — это форма развертывания Духа как Присутствия сегодняшнего мира. Поэтому вы преклоняетесь перед предшествующим мифологически-аграрным веком, когда весь мир поклонялся мифическому богу или богине — когда на всей этой благодатной земле процветала религия, и каждые мужчина и женщина благоговейно принимали вашего Возлюбленного Господа, и все было зачаровано и живо духовным знамением.
И давайте для собственного удобства игнорировать последние данные, из которых совершенно ясно следует, что в 10% кочевых и в 54% аграрных сообществ существовало рабство; в 37% кочевых и в 64% аграрных сообществ выкупали невест; 58% кочевых и, что удивительно, 99% сельскохозяйственных обществ часто или время от времени вели войны. Храмы этих возлюбленных Бога и Богини воздвигались на согбенных спинах миллионов и миллионов порабощенных и замученных людей, которым отказывали даже в простейших человеческих достоинствах, и которые кровью и слезами отмечали путь к алтарю этого возлюбленного Бога.
Итак, мы говорим традиционалистам: Вы не увидели диалектики прогресса, вы не увидели, что высшее может быть поставлено на службу низшему, вы не увидели, что форма Духа в теперешнем мире — это и есть положительные стороны современности. По этим и многим другим причинам вы престали ощущать пульс продолжающейся эволюции и развертывания Духа, вы утратили связь с чудом эволюции как самореализации через самотрансценденцию.
Ретроромантикам мы говорим: Вы спутали дифференциацию с диссоциацией, вы спутали трансценденцию с вытеснением. И поэтому всякий раз, когда эволюция приводит к новой и необходимой дифференциации, вы кричите: упадок! кошмар! бесконечный ужас! регресс! — утрата Эдема, отчуждение человечества, цепь несчастий, запечатленная на страницах истории.
Желудю приходится дифференцироваться, чтобы из него мог вырасти дуб. Однако, если в каждой дифференциации вы видите диссоциацию — если вы последовательно путаете эти два понятия — тогда вы вынуждены рассматривать дуб как ужасное насилие над желудем. И потому ваше решение любой проблемы, с которой сталкивается дуб, состоит в следующем: мы должны вернуться назад в нашу прекрасную «желудевость».
Решение, разумеется, должно быть прямо противоположным: найти те факторы, которые мешают желудю самоактуализироваться в качестве дуба, и устранить эти препятствия, чтобы могли естественным образом происходить дифференциация и интеграция, а не сдвиг в направлении диссоциации и фрагментации. Мы можем согласиться с романтиками, что в непрерывный ход развития и эволюции нередко вкрадывались ужасные патологии (с этим никто не спорит!), однако решение заключается не в идеализации «желудевости», а в устранении препятствий, которые не дают желудю вырасти и достичь самоактуализированной «дубовости». Либеральным социальным теоретикам мы говорим: Вы не поняли различия между естественной иерархией и патологической иерархией, и потому в своем понятном рвении устранить последнюю вы разрушили первую: вместе с водой вы выплеснули ребенка.
Построение шкал ценностей — иерархий в самом широком смысле — неизбежно при любой человеческой деятельности просто потому, что все мы — холоны: бесконечные контексты внутри контекстов, и каждый более обширный контекст выносит суждение по поводу своих менее объемлющих контекстов. И, значит, даже когда теоретики социального равноправия заявляют о своем неприятии иерархии, они используют для этого иерархические суждения — они утверждают, что отсутствие ранжирования лучше, чем ранжирование. И это иерархическое суждение ставит их в неудобное положение, заставляя противоречить самим себе — тайно принимать то, что они громогласно осуждают. Их иерархия отрицает иерархию, их ранжирование ненавидит ранжирование.
Разумеется, они делают все это, пытаясь избавиться от патологических иерархий, и, на мой взгляд, эту цель все мы можем только приветствовать. Однако единственный способ избавиться от патологических иерархий состоит в том, чтобы принять нормальную и естественную иерархию — то есть принять нормальную холархию, которая возвращает заносчивый холон на его законное место в обоюдной взаимности любви, общности и сострадания. Но без холархии у вас получаются скопления, а не целостности, и никакая интеграция вообще невозможна.
Таким образом, используя этот подход и эти пять различений, мы можем воссоединить человечество со всем остальным Космосом и сбросить с себя бремя воистину странного и косного дуализма: человечество — здесь, а все остальное — там. Подобное антропоцентристское высокомерие ужасно — и исповедуют ли его традиционалисты, реакционные экотеоретики или романтики — это позиция, которую нам нет нужды принимать.
Еще более абсурдно отрицать эволюцию в человеческой и культурной сферах, поскольку это значит — отрицать, что в коллективном человеческом осознании происходит или может происходить научение. Это то же самое, что сказать, что человечество с самого первого дня знало все, что можно знать обо всем; ничто не росло и не развивалось, ничто не эволюционировало, не возникали новые истины, эволюция вообще бездействовала.
Нет, мы — неотъемлемая часть единого и всеобъемлющего эволюционного потока, который сам и является Духом в действии, формой и способом созидания Духа, и, следовательно, всегда стремится за пределы всего, что было прежде — который скачком, а не ползком взбирается на новые ступени истины, чтобы совершить новый скачок, умирая и возрождаясь с каждым новым квантовым колебанием — зачастую, спотыкаясь и ушибая свои метафизические колени, и все же поднимаясь на ноги, чтобы совершить очередной скачок.
А помните ли вы Автора этой Игры? Когда вы вглядываетесь в глубины собственного осознания, перестаете замыкаться в себе и растворяетесь в пустой основе собственного изначального опыта, в простом ощущении Бытия — здесь и сейчас — разве это сразу же не становится очевидным? Разве вы небыли здесь в самом начале? Разве вы не причастны ко всему, что было потом? Разве сам сон не начался, когда вам надоело быть богом? Разве не было забавно потеряться в порождениях своего чудесного воображения и притвориться, что это все другое? Разве вы не писали эту книгу и бесконечное множество подобных ей просто для того, чтобы напомнить себе, кто вы есть?
Итак, оглядываясь назад, можно сказать, что «Эдем» был одной из первых упорных попыток, основываясь на реальных антропологических данных, воссоединить человечество с остальным Космосом, увидеть одни и те же потоки, которые текут по нашей кровеносной системе и пронизывают вращающиеся галактики и гигантские солнечные системы, вздымают волны великих океанов и наполняют наши вены, которые движут и громаднейшими из гор, и прекраснейшими из наших моральных устремлений. Один и тот же поток пронизывает все сущее и движет всем Космосом во всех его мельчайших проявлениях и отказывается уступать, пока вы не вспомните, кто вы и что вы, и что к этому постижению вас привел тот же единый поток всепроникающей Любви... «и вот пришло исполнение в сиянии света, и сила пала перед возвышенной фантазией, но теперь моя воля и мои устремления вращались равномерно, как колесо, Любовью, которая движет солнцем и другими звездами».

ГЛАЗА В ГЛАЗА

Интегральная философия
и поиски реального

Признание полного спектра сознания должно в корне изменить ход развития всех без исключения современных дисциплин, которых оно коснется — и это, конечно, важнейший аспект интегральных исследований.
Мы уже видели применение этого «полноспектрального» подхода в антропологии и социологии. Вскоре мы увидим, как он применим к искусству и литературе, теории феминизма, культурным исследованиям и духовности. Однако сейчас мы кратко взглянем на философию, которая традиционно считалась королевой умственных наук, просто потому что ее определяющая суть — любовь к мудрости во всех ее удивительных формах.
«Полноспектральный» подход к человеческому сознанию и поведению означает, что мужчинам и женщинам доступен весь спектр познания — спектр, который включает в себя, самое малое, глаз плоти, глаз ума и око духа. Что если бы мы попытались применить это интегральное видение в философии? В книге «Глаза в глаза» избран именно этот подход, и в предисловии к ее новому изданию я кратко излагаю причины, которые дают основание считать этот интегральный подход чрезвычайно важным.
Подавляющее большинство великих философов Запада считали, что действительно существует некий Абсолют — будь то Благо, Бог или Дух (Geist). Это положение никто и никогда всерьез не подвергал сомнению. Жгучий вопрос скорее всегда заключался в том, каково отношение абсолютного Единого к миру относительных Многих?
И этот решающий вопрос, как и многие наиболее глубокие вопросы в западной философии, породил целый ряд почти непреодолимых затруднений, парадоксов и нелепостей. Подобно проблеме разума/тела и спорам о свободе воли в противовес детерминизму вопрос соотношения абсолютного и относительного был бельмом на глазу западной традиции — досадной помехой, которую никак не удавалось ни убрать, ни разрешить по-доброму.
И, что еще интереснее, все эти главные спорные вопросы — разум/тело, разум/мозг, свободная воля/судьба, абсолютное/относительное, ноумен/феномены — как мы увидим, представляют собой, по существу, одну и ту же проблему.
И все они имеют в точности один и тот же ответ.
Но где же Бог?
Аристотель дал классическое определение Бога, которому, в сущности, нет никакого дела до относительного мира. Бог Аристотеля — это Бог чистого Совершенства, и для такого Бога марать свои руки в относительном мире — связываться с относительными и конечными созданиями — непременно означало бы отсутствие полноты, отсутствие завершенности и, следовательно, утрату самодостаточного совершенства. Поскольку Богу ничего не нужно, у него определенно нет причин создавать относительный мир. Фактически, если бы Бог действительно сотворил относительный мир, это указывало бы на то, что ему недостает чего-то в собственном бытии, что, очевидно, невозможно (Богу не положено испытывать недостаток в чем бы то ни было!). Таким образом, Бог пребывает «в» относительном мире лишь как конечная причина — Благо, к которому стремятся, но которого никогда, никогда не достигают все относительные создания.
Некоторые аспекты работ Платона, безусловно, можно интерпретировать в поддержку понятия Аристотеля о неприкасаемом, невовлеченном, полностью самодостаточном Боге. В конце концов, этот мир можно рассматривать как всего лишь мимолетное и смутное отражение реального мира — мира, в высшей степени трансцендентного по отношению к относительному миру ощущений и спутанных мнений.
Но это, так сказать, лишь половина Платона. Другая (гораздо реже упоминаемая) половина сильнейшим образом подтверждает, что весь относительный мир есть произведение, эманация, знак Полноты Блага. Так в «Тимее» — чуть ли не самой влиятельной книге западной космологии — Абсолют, который не может сотворить мир, описывается как решительно низший по отношению к Абсолюту, которому это под силу. В противовес выводу Аристотеля — что Бог, дабы быть совершенным, должен быть полностью самодостаточным — вывод «Тимея» заключается в том, что Бог, который не может творить, — это вообще не Бог. (При этом даже подразумевается, что Бог, не способный творить, завидует Богу, который на это способен!) Таким образом, весь явленный мир возникает через созидательное истечение Абсолюта, так что все сущее, по сути, есть Полнота Блага. Вот почему Платон описывает сам земной мир как «видимого, ощутимого Бога».
Должно быть, таковы истоки этого варианта наиболее трудноразрешимого дуализма Запада: Абсолют в противовес относительному, и как именно они соотносятся друг с другом?
Огромное затруднение позиции Аристотеля состоит в том, что она просто оставляет дуализм как он есть. Бог Аристотеля ничего не создает; всем сущим движет желание возвыситься до этого Бога, но никому и ничему это не удается. И сколь бы «чистым» это ни было в логическом отношении, эта позиция насильственно вбивает разделительный клин в самую сердцевину Космоса. Бог — там, мы — здесь, и две стороны встречаются лишь в вечно неразделенной любви.
Однако и другая сторона предлагавшегося решения — Бог присутствует в мире как Полнота — также была не лишена серьезных затруднений, по крайней мере, в том виде как ее обычно проповедовали. А именно, если мы мысленно представляем себе Абсолют как в существенной мере ответственный за создание относительного мира, тогда как мы объясним существование зла? Если Бог принимает участие в этом мире, то не следует ли осуждать Бога за Освенцим? Если так, то что это за гротескное чудовище — этот Бог?
Этот дуализм между Абсолютом и относительным — и проблема их взаимоотношения — должны были расколоть всю традицию западной философии и теологии на два воюющих и совершенно непримиримых лагеря — на тех, кто видели Бога преимущественно (или даже полностью) находящимся в этом мире, против тех, кто считали, что Бог преимущественно (или даже полностью) пребывает вне этого мира. Посюстороннее против потустороннего, нисхождение против восхождения, имманентность против трансцендентности, эмпиризм против рационализма — все это варианты одного и того же разногласия.
Аристотелевская традиция просто отстранялась от суеты относительного мира и не позволяла, чтобы ее Бог пачкал свои руки. Бог — это самодостаточное и единое совершенство, и потому этому Богу нет нужды создавать мир или что бы то ни было еще. Как может что-то столь абсолютно Совершенное продвинуться хоть на шаг, не изменив Совершенству? Созидание предполагает отсутствие чего-либо, а Богу достало всего; следовательно, Бог не создает. Таким образом, вопрос о том, откуда и зачем взялся мир, буквально повисает в воздухе, хотя глубоко в сердце относительного мира скрывается жгучее желание достичь состояния высшего богосовершенства, что, в действительности, для этого аутичного Бога означало бы перестать существовать для всех своих соседей и скрыться в своей собственной самодостаточной абсолютности, наслаждаясь чудесами своей нескончаемой неподражаемости.
Однако альтернативная интеллектуальная позиция — что Совершенное Единое, тем не менее, вовлечено в контакт с несовершенными созданиями — навряд ли более привлекательна. Если Совершенное Единое опускается до несовершенного зла, значит что-то где-то пошло ужасно неправильно, и винить в этом можно лишь само Единое.
Христианские теологи по большей части утверждали, что мир сотворен Божьей Волей так, что он содержит в себе неотъемлемый компонент свободы — поэтому Бог допускает, но не создает зло. Гностики придерживались прямо противоположного мнения — весь этот мир столь очевидно порочен (как говорится в знаменитой гностической строке «Что же это за Бог?»), что это доказывает — он сотворен не настоящим Абсолютом, а Демиургом — злым или, по меньшей мере, низшим духом. Что за ловкая попытка держать Богавне мира! Потому что, если мы допускаем присутствие Бога в мире, значит произошла какая-то ужасная, злостная ошибка.
Подобный интеллектуальный подход к дуализму нисколько не улучшает ситуацию. Если, как утверждают гностики, этот феноменальный, иллюзорный и порочный мир — порождение Демиурга, а не настоящего Божества, тогда сам Демиург оказывается в опасной близости от абсолютного статуса. И действительно, некоторые гностики просто заявляют, что Демиург не сотворен, но сам творит, а это, фактически, определение Абсолюта. Так что теперь у нас два абсолюта: абсолютное Благо и абсолютное Зло. Мы заново ввели/в точности тот же дуализм, который собирались преодолеть.
Я считаю, что этот неразрешимый дуализм занимает центральное место в западной традиции и появляется в ней снова и снова под разными личинами: как дуализм между ноуменом и феноменами, между разумом и телом, между свободой воли и детерминизмом, моралью и природой, трансцендентным и имманентным, субъектом и объектом, восходящим и нисходящим. По существу, это именно те формы дуализма, которые я подробно исследовал в своей книге «Пол, Экология, Духовность» (и в ее популярной версии, озаглавленной «Краткая история всего»), и заинтересованный читатель может обратиться к этим источникам, чтобы получить более полное представление.
Но здесь мне бы хотелось просто подчеркнуть тот факт, что в недрах западной традиции — ив восточной традиции — существуетрадикальное и необратимое решение этих важнейших форм дуализма, буквальное разрешение самых неразрешимых философских проблем Запада, от абсолютного/относительного до дилеммы разума/тела. Однако это решение — соответственно известное как «недуализм» — обладает одной невероятно неудобной особенностью, а именно: ее в высшей степени убедительный ответ невозможно выразить в словах — это своего рода метафизическая «уловка-22», которая абсолютно гарантирует решение всех ваших проблем, пока вы ее об этом не просите.
И именно здесь вступает тема книги «Глаза в глаза».

Глаза познания

Исходная посылка книги «Глаза в глаза» состоит в том, что существует огромный спектр человеческого сознания; и это означает, что мужчинам и женщинам доступен целый спектр различных видов познания, каждый из которых раскрывает свой тип мира (другое мировое пространство с другими объектами и субъектами, другими формами пространства-времени, другими мотивациями и т.д.).
Если выразить это в простейшей форме, существуют, как минимум, глаз плоти, глаз ума и око созерцания. Исключительная или преобладающая опора на один из этих видов познания порождает, к примеру, эмпиризм, рационализм и мистицизм.
Книга «Глаза в глаза» заявляет, что каждая из этих форм познания имеет свой специфический и совершенно обоснованный набор референтов: sensibilia, intelligibilia и transcendelia —соответственно, чувственно постигаемое, умопостигаемое, и постигаемое трансцендентальным созерцанием.
Таким образом, все эти три формы познания можно обосновать с близкой степенью достоверности, и, следовательно, все три формы представляют собой совершенно законные виды познания. Соответственно, любая попытка всестороннего и элегантного понимания Космоса совершенно определенно будет включать в себя все три типа познания; и что-либо менее всеобъемлющее должно быть по самой сути весьма, весьма сомнительным.
Если мы допускаем, что Космос — это нечто совершенно огромное и удивительное, и допускаем, что для того, чтобы как следует распробовать вкус этого чуда бытия, необходимы по меньшей мере эти три вида познания, то мы вполне можем обнаружить, что некоторые из наших наиболее трудноразрешимых философских проблем, в конце концов, не так уж и сложны. И это, конечно же, относится и к самому досадному дуализму абсолютного/относительного — и примерно к десятку его незаконных отпрысков, таких, например, как проблемы разум/тело, судьба/свобода воли или сознание/мозг.
Проблема доказательства
Но является ли знание, добытое этими тремя видами познания, достоверным знанием? Как мы можем подтвердить или узаконить это знание? Откуда мы знаем, что не ошибаемся, не запутались или даже не галлюцинируем?
«Глаза в глаза» предполагает, что все достоверное познание (на любом уровне и в любом секторе) характеризуется следующими ступенями:
Инструментальная инъюнкция (предписание). Всегда имеет форму «Если хочешь узнать то-то, сделай то-то».
И нтуитивное понимание. Это непосредственный опыт сферы, раскрываемой инъюнкцией; то есть непосредственное восприятие или постижение данных (даже если данные опосредованы, в момент опыта они постигаются непосредственно). Другими словами, это непосредственное понимание данных, полученных конкретной инъюнкцией, будь то сенсорный опыт, ментальный опыт или духовный опыт.
Коллективное подтверждение (или опровержение). Это сверка полученных результатов — данных, свидетельств — с другими,адекватно выполнившими стадии инъюнкции и понимания.
Чтобы увидеть спутники Юпитера, нужен телескоп. Чтобы понять «Гамлета», нужно научиться читать. Чтобы убедиться в истинности теоремы Пифагора, следует выучить геометрию. Другими словами, все достоверные формы познания в качестве одного из важных компонентов включают в себя инъюкцию — если вы хотите узнать то-то, вы должны сделать то-то. Инъюнктивная ступень любого достоверного познания ведет к постижению или озарению — непосредственному открытию данных или референтов в мировом пространстве, созданном инъюнкцией, и это озарение затем проверяется (подтверждается или опровергается) всеми теми, кто адекватно выполнил инъюнкцию и, таким образом, открыл данные.
Разумеется, образцом подлинного познания зачастую считают науку; а в философии науки сегодня господствуют три основных подхода, которые обычно рассматривают как взаимоисключающие — эмпиризм, подход Томаса Куна и подход Сэра Карла Поппера.
Сильная сторона эмпиризма заключается в его требовании, чтобы все подлинное знание основывалось на эмпирических данных, и я полностью согласен с этим требованием. Однако существует не только чувственный опыт — есть еще опыт умственный и духовный. Иначе говоря, существуют непосредственные данные, непосредственный опыт в сферах чувственно постигаемых, умопостигаемых и трансцендентально созерцаемых реалий. И, потому, если мы используем термин «опыт» в его правильном смысле непосредственного постижения, мы можем решительно одобрить требование эмпириков, чтобы все подлинное знание основывалось на опыте, на данных и фактах. Другими словами, эмпирики выдвигают на первый план важность ступени постиженияили озарения во всем достоверном познании.
Но данные и факты не просто валяются вокруг, ожидая, чтобы их воспринимали все подряд. И здесь на сцене появляется Кун.
Томас Кун высказал идею, которая до сих пор остается по большей части непонятой и зачастую истолковывается совершенно неверно. Он указал, что нормальная наука в самой своей основе развивается посредством того, что он назвал парадигмами или образцами. Парадигма — это не просто концепция, это реальная практика, инъюнкция, метод, взятый в качестве образца для порождения данных. Кун утверждал, что подлинное научное познание основано на парадигмах, образцах, инъюнкциях, которые порождают новые данные. Новые инъюнкции раскрывают новые данные, и именно поэтому Кун утверждал, что наука, с одной стороны, развивается путем постепенного накопления данных, но, с другой стороны, в ней встречаются и определенные прорывы или скачки (новые инъюнкции порождают новые данные). Другими словами, Кун выдвигает на первый план важность инъюнктивной ступени в поисках знания, а именно, что данные не валяются вокруг в ожидании, чтобы их кто-то заметил — они порождаются обоснованными инъюнкциями.
Знание, порождаемое обоснованными инъюнкциями — это действительно подлинное знание, именно потому, что парадигмы раскрывают данные, а не просто изобретают их. И достоверность этих данных демонстрируется тем фактом, что неверные данные могут быть опровергнуты. И здесь на сцене появляется Поппер.
Подход Сэра Карла Поппера подчеркивает важность фальсифицируемости (опровержимости) знания — подлинное знание должно быть открыто для опровержения, иначе это просто замаскированная догма. Иначе говоря, Поппер выдвигает на первый план важность ступени подтверждения/опровержения во всем достоверном познании; и, как мы увидим, этот принцип открытости для опровержения действует в любой сфере: от чувственно постигаемого до умопостигаемого и постигаемого в трансцендентальном созерцании.
Таким образом, интегральный подход признает и включает в себя моменты истины каждого из этих важных вкладов в человеческий поиск истины (эмпиризма, Куна и Поппера), однако без необходимости сводить эти истины к одним лишь чувственно постигаемым реалиям. Ошибка эмпириков состоит в неспособности видеть, что помимо чувственного опыта есть также умственный и духовный опыт. Ошибка последователей Куна состоит в неспособности видеть, что инъюнкции приложимы ко всем формам достоверного познания, а не только к сенсомоторной науке. А ошибку последователей Поппера составляет попытка ограничить фальсифицируемость одной лишь сферой чувственно постигаемого и тем самым сделать «фальсифицируемость чувственными данными» критерием умственного и духовного познания — в то время как неверные данные в этих сферах действительно открыты для опровержения, но только дальнейшими данными в этих же сферах, а не данными из более низких сфер! Попперианцы правы в отношении открытости для опровержения, но ошибаются, ограничивая ее лишь чувственной сферой.
Например, плохая интерпретация «Гамлета» открыта для опровержения, но не эмпирически-научными данными, а последующими интерпретациями, новыми умственными данными, порождаемыми в сообществе интерпретаторов. В «Гамлете» не рассказывается о поисках затонувших сокровищ в глубинах Тихого океана. Это плохая интерпретация, ложная интерпретация, и здесь открытость для опровержения может быть легко продемонстрирована сообществом исследователей, которые выполнили две первые ступени (прочитать пьесу, понять ее различные смыслы).
Сегодня попперовский принцип открытости для опровержения имеет одно широко распространенное и совершенно извращенное употребление: он негласно ограничивается только сферой чувственно постигаемого, что невероятно скрытым и подлым образом автоматически лишает весь умственный и духовный опыт статуса подлинного познания. Это необоснованное ограничение принципа фальсифицируемости претендует на отделение подлинного знания от догматического, хотя все, чего он достигает в такой куцей форме — это молчаливый, но пагубный редукционизм — редукционизм, который не может привлечь в свою поддержку даже собственный принцип открытости для опровержения!
С другой стороны, когда мы освобождаем принцип фальсифицируемости от этого ограничения чувственной сферой и позволяем ему в той же мере контролировать сферы умопостигаемого и созерцательного, тогда он, безусловно, становится важным аспектом поиска знания во всех сферах: от чувственной до умственной и духовной. И в каждой из этих сфер он действительно помогает нам отделять истинное от ложного, доказуемое от догматического, достоверное от мнимого.

Привлекать духовную инъюнкцию

Короче говоря, все достоверные формы познания включают в себя инъюнкцию, озарение и подтверждение; и это справедливо независимо от того, рассматриваем ли мы спутники Юпитера, теорему Пифагора, смысл «Гамлета» или... природу Абсолюта. И в то время, как спутники Юпитера могут быть открыты глазом плоти (чувствами или их расширениями — чувственно постигаемыми реалиями), а теорема Пифагора — глазом ума и его внутренними умопостигаемыми реалиями, природа Абсолюта может быть раскрыта лишь оком созерцания и его непосредственно постигаемыми референтами — его духовными данными, реальными фактами духовного мирового пространства.
  Но чтобы  получить доступ к любой из достоверных форм познания, я должен быть адекватен инъюнкции — я должен успешно осуществить стадию инъюнкции. Это справедливо как для физических наук, так и для умственных и духовных наук. Если мы хотим знать то-то, мы должны сделать то-то. И в то время как в физических науках образцом может быть телескоп, а в гуманитарных науках — словесная интерпретация, в духовных науках образец, инъюнкция, парадигма, практика — это медитация или созерцание. Здесь тоже есть свои инъюнкции, свои озарения и свои подтверждения, и все они полностью воспроизводимы, верифицируемы или фальсифицируемы — и, следовательно, все представляют собой совершенно законную форму приобретения знания.
Однако во всех случаях мы должны привлекать инъюнкцию. Мы должны применять типовую практику, и это определенно справедливо и для духовных наук. Если мы не примем практику инъюнкции, то у нас не будет подлинной парадигмы, и потому мы никогда не увидим данных духовного мирового пространства. Мы, в конечном счете, уподобимся церковникам, которые отказывались следовать инъюнкции Галилея и смотреть в телескоп.
И вот тут появляется «уловка-22».

Око созерцания

Как я буду доказывать на последующих страницах, мы не можем решить проблему абсолютного/относительного, используя глаз плоти или глаз ума. Эта глубочайшая из проблем и тайн прямо поддается решению только через посредство ока созерцания. И, как убедительно продемонстрировали и Кант, и Нагарджуна, если вы попытаетесь выразить это решение в интеллектуальных или рациональных терминах, вы не породите ничего, кроме антиномий, парадокса и противоречия.
Другими словами, мы не можем разрешить проблему абсолютного/относительного эмпирически, используя глаз плоти и его чувственно постигаемые реалии; точно так же мы не можем разрешить ее рационально, используя глаз ума и его умопостигаемые реалии. Искомое решение скорее связано с непосредственным постижением трансцендентальных реалий, которые открываются только оку созерцания и, безусловно, являются верифицируемыми или фальсифицируемыми в этой сфере с помощью вполне публичных процедур — то есть публичных для всех, кто выполнил инъюнкцию и получил озарение.
И это в той же мере относится к проблемам судьбы и свободной воли, единичного и всеобщего, ноумена и феноменов, разума и мозга. Книга «Глаза в глаза» доказывает, что решение этих дилемм становится очевидным только на высших стадиях развития сознания — неотъемлемой части медитативного и созерцательного раскрытия. Но это не эмпирическое открытие и не рациональный вывод; это — созерцательное постижение.
К числу типичных западных ответов на вопрос о взаимоотношении разума и тела принадлежат постулат тождественности (это два разных аспекта одного и того же),дуализм (это две разные вещи), интеракционизм (они различны, но связаны взаимным двусторонним отношением причинности),параллелизм (это две различные вещи, которые никогда не взаимодействуют друг с другом) и эпифеноменализм (одно из них является побочным продуктом другого). И вопреки заявлениям их приверженцев ни одному из этих направлений не удалось одержать победу, поскольку все они в том или ином отношении глубоко ущербны. Как утверждала бы более интегральная философия, причина, по которой все они неадекватны, состоит в том, что проблема разума/тела не может быть удовлетворительно решена ни глазом плоти, ни глазом ума, поскольку это именно те две формы познания, которые требуется интегрировать — с чем ни одна из них не может справиться самостоятельно.
Таким образом, единственно приемлемый ответ на вопрос «каково отношение между разумом и телом?» состоит в том, чтобы подробно объяснить реальные созерцательные инъюнкции — созерцательные практики, или парадигмы, или образцы — и предложить задающим вопрос заняться практикой и увидеть самим. Если вы хотите узнать вот это, вы должны сделать вот это. Хотя, как эмпирики, так и рационалисты не сочтут этот ответ удовлетворительным: они желают применять лишь свои собственные парадигмы и образцы — но, тем не менее, это единственный технически приемлемый ответ и образ действий.
Как рационалисты, так и эмпирики давят на нас: они хотят, чтобы мы сформулировали свои созерцательные выводы и позволили им проверять эти выводы их собственными инъюнкциями. То есть им нужны наши слова в отрыве и вне зависимости от реальных и специфических инъюнкции. Они хотят попытаться следовать нашим словам, не утруждая себя следованием нашим образцам. И поэтому мы должны напомнить им: слова без инъюнкций бессмысленны. Слова без инъюнкций вообще не имеют никаких средств подтверждения. Слова без инъюнкций относятся к сфере бессмыслиц, догм и заблуждений. Наши слова и наши выводы действительно можно тщательно проверить, подтвердить или опровергнуть, но только с привлечением инъюнкций.
И потому когда эмпирики и рационалисты требуют от нас выводов без инъюнкций, они гарантируют бессмысленный ответ — и они осуждают нас за бессмысленность! Наши данные не могут быть порождены их частными парадигмами и образцами, вот они и чешут затылки. Они не будут делать это и, следовательно, они не будутзнать это. Они кружат по орбите своей добровольной слепоты и называют эту слепоту реальностью.

Духовное обучение и трансцендентальные данные

На Востоке дзен подходит к проблеме единичного и всеобщего следующим образом. Перефразируя знаменитый дзенский коан, вопрос можно было бы сформулировать так: «Если все возвращается к Одному, то к чему возвращается Одно?» Это, конечно, все та же неразрешимая дилемма: как соотносятся между собой абсолютное и относительное, единичное и всеобщее, Пустота и Форма?
Но дзен, разумеется, отвергнет любой интеллектуальный ответ. Умный ученик мог бы ответить: «К множеству!». И это совершенно замечательный интеллектуальный ответ, но он был бы вознагражден лишь крепкой затрещиной от Мастера. Любой интеллектуальный ответ будет радикально отвергнут, каково бы ни было его содержание!
Вместо этого ученик должен выполнить инъюнкцию, парадигму, образец, практику, каковой в данном случае будет дзадзен, сидячая медитация. И — если грубо сократить эту очень длинную и сложную историю — примерно через пять–шесть лет такого образцового обучения, ученик, возможно, начнет получать ряд глубоких озарений. И вам придется просто поверить мне на слово, что никто не стал бы проходить через этот продолжительный ад лишь для того, чтобы получить в награду эпилептический припадок или шизофреническую галлюцинацию.
Нет, это — аспирантура в сфере трансцендентальных реалий. И как только это обучение инъюнкциями начинает приносить плоды, в непосредственном осознании начинает вспыхивать ряд озарений, обычно именуемых «кеншо» или «сатори», и эти данные затем проверяются (подтверждаются или опровергаются) сообществом тех, кто выполнил ступени инъюнкций и озарения. В этот момент ответ на вопрос «К чему возвращается Одно?» станет предельно ясным и прямым — и через мгновение я дам этот ответ.
Однако дело в том, что действительный ответ на вопрос «как соотносятся единичное и всеобщее, абсолютное и относительное, свободная воля и судьба, сознание и форма, разум и тело?» — технически правильный и точный ответ таков: сатори. Технически правильный ответ таков: примите инъюнкцию, выполните эксперимент, соберите данные (переживания) и проверьте их с сообществом адекватных в этой области.
Мы не можем сформулировать какой бы то ни было ответ помимо этого, поскольку, если бы мы предприняли такую попытку, мы получили бы одни лишь слова без инъюнкций, и они действительно были бы совершенно бессмысленными. Это очень похоже на выпечку пирога: вы следуете рецепту (инъюнкциям), печете пирог, а потом реально его пробуете. В ответ на вопрос «Каков вкус пирога?» мы можем лишь дать человеку рецепт, позволить ему испечь его и попробовать самому. Мы не можемтеоретически или вербально, или философски, или рационально описать ответ сколько-либо удовлетворительным образом: если ты хочешь знать это, ты должен сделать вот это.
И значит — примите инъюнкцию, или парадигму медитации; практикуйте и совершенствуйте этот познавательный инструмент, пока ваше осознание не научится распознавать невероятно тонкие феномены трансцендентальной сферы; проверьте свои наблюдения с теми, кто уже проделал это — так же как математики проверяют свои выводы в кругу тех, кто выполнил инъюнкций — и, таким образом, подтвердите или опровергните свои результаты. И в процессе верификации этих трансцендентальных данных взаимоотношение единичного и всеобщего станет совершенно ясным — по крайней мере, столь же ясным, как скалы для глаза плоти и геометрия для глаза ума — так что эти самые неразрешимые из дуализмов в буквальном смысле расползутся по швам.
Следовательно, ответом на вопрос о взаимоотношении Абсолюта и относительного решительно не является: «Абсолют сотворил мир». Им определенно не может быть: «Мир иллюзорен, и лишь Абсолют реален». Это «нет» относится и к идеям, что «мы воспринимаем только феноменальное отражение ноуменальной реальности», что «судьба и свободная воля — это два аспекта одного и того же процесса» и что «все вещи и события — это различные аспекты единой переплетенной паутины жизни». Это отрицание в равной мере справедливо в отношении того, что «лишь тело реально, а разум — отражение этой единственной реальности», что «разум и тело — два различных аспекта организма в целом» или что «разум возникает из иерархической структуры мозга». Фактическине так даже то, что «ноумен и феномены недвойственны».
Все это — просто интеллектуальные символы, которые якобы дают ответ, однако действительный ответ нельзя найти в сферах чувственно постигаемых и умопостигаемых реалий — он лежит в сфере трансцендентального, а эта сфера раскрывается лишь после того, как задействован медитативный образец, и тогда любой из этих интеллектуальных ответов видится крайне неадекватным и совершенно неверным; каждый из них не порождает ничего, кроме дополнительных неразрешимых и непреодолимых затруднений, абсурдных дилемм и возмутительных противоречий. Ответ — не «больше рассуждений», ответ — сатори, какое бы имя мы ни использовали, чтобы выразить достоверное созерцательное осознание.
И, что гораздо более важно, даже если бы этот ответ можно было выразить в словах — а фактически его определенно можно выразить в словах, поскольку мастера дзен все время говорят об этом! — тем не менее, он был бы полностью лишен смысла для любого, кто сам не выполнил инъюнкцию — точно так же как математические символы может видеть любой, но способен понять лишь тот, кто прошел обучение.
Но откройте око созерцания, и ответ будет столь же очевидным, столь же совершенным и безошибочным, как игра солнечного света на кристально чистой поверхности пруда ранним весенним утром.   
Понимаете, это и был ответ.

Заключение

Мы увидели, что западная традиция с самого начала была поражена несколькими вариантами вопиющего дуализма, и к сегодняшнему дню практически все формы западной философии, в конце концов, остановились на той или иной разновидности этого дуализма (разум/тело, истинное/кажущееся, ноумен/феномен, трансцендентное/имманентное, восходящее/нисходящее, субъект/объект, означаемое/означающее, сознание/мозг). Однако эти виды дуализма и связанные с ними коренные вопросы не могут быть окончательно разрешены ни глазом плоти, с его эмпиризмом, ни глазом ума, с его рационализмом — но, в конечном счете, только оком созерцания и его радикальным эмпирическим мистицизмом (сатори под каким угодно именем).
После Канта на Западе для метафизики настали трудные времена. Я утверждаю, что это произошло именно потому, что она пыталась сделать глазом ума то, что можно сделать лишь оком созерцания. Поскольку ум не мог реально поставлять метафизические товары и все же продолжал громогласно заявлять, что ему это под силу, рано или поздно кто-то должен был положить этому конец и потребовать реальных доказательств. Кант потребовал этого, и метафизика, в том виде как она существовала, рухнула — и поделом.
Ни эмпиризм, ни чистый разум, ни практический разум, равно как и никакое их сочетание не могли проникнуть взглядом в царство Духа (и в «реальную метафизику»). На дымящихся руинах, оставленных Кантом, возможен единственный вывод — любая будущая метафизика, чтобы быть подлинной, должна предлагать непосредственные эмпирические данные и факты из самой духовной сферы. И это означает, что к чувственному опыту, с его эмпиризмом (научным и прагматическим) и умственному опыту, с его рационализмом (чистым и практическим), необходимо добавить духовный опыт и его мистицизм (духовную практику и ее эмпирические данные).
Возможность непосредственного опыта чувственно постигаемых, умопостигаемых и трансцендентальных реалий полностью снимает возражения Канта и ставит познание на твердую дорогу фактов со всеми критериями достоверности (истина, правда, справедливость, функциональное соответствие), с тремя ступенями накопления подлинного знания (инъюнкция, постижение, подтверждение) на каждом уровне (сенсорном, ментальном, духовном — по всему спектру сознания сколько бы уровней мы ни захотели в нем выделить).
Короче говоря, три ступени накопления подлинного знания Действуют на всех уровнях, во всех секторах. Применение трех этих ступеней (с встроенным в них требованием наличия образцов, эмпирических фактов и открытости к опровержению) действительно помогает нам в наших поисках отделять зерна от плевел, истину от лжи, доказуемое от догматического, достоверное от мнимого. Руководствуясь этими тремя ступенями, можно действительно удовлетворять критериям достоверности всех секторов. Они обладают наличной ценностью. А наличность — это эмпирические данные от чувственных до умственных и духовных.
Используя этот подход, метафизика вновь обретает должное обоснование, которое оказывается не чувственным или умственным, но, в конечном счете, созерцательным. Оком Духа можно видеть Бога. Под взглядом ока Духа Вселенная раскрывается в своих самых сокровенных очертаниях. Оку Духа ноумен являет свое чистое Присутствие. Оку Духа Космос раскрывает свои глубочайшие секреты. И перед оком Духа неразрешимые кошмары чувственных и умственных дилемм меркнут в сиянии великой Пустоты.
Интегральная философия не может заменить ни одну из форм или функций познания — она не может заменить эмпирическую науку или созерцательную медитацию, или даже другие умственные формы от литературы до поэзии, от истории до психоанализа, от математики до лингвистики.
Однако интегральная философия находится здесь, в самой сердцевине мира ума, координируя и поясняя все эти виды познания, измерения ценности, уровни бытия. Сама интегральная философия принадлежит сфере ума и не способна самостоятельно, используя лишь свои умственные инструменты, выйти за пределы этой сферы. Но она твердо признает роль созерцания в порождении данных и учитывает эти данные в своей координирующей и объяснительной деятельности. И хотя сама она не дает медитативных данных, она решительно признает существование и важность этих данных.1 Это разум мандалы в его самой утонченной и содержательной форме. Он знает различие между относительной истиной, которую он может провозглашать, и абсолютной истиной, за которой он должен обращаться к оку созерцания.
Таким образом, интегральная философия умственно координирует Благо, Истину и Красоту, сплетая мандалу из множества ипостасей Духа, а затем предлагает нам заняться самой духовной практикой и, наконец, встретиться с Духом лицом к лицу.
А как насчет окончательного ответа на великий западный дуализм? Окончательного решения проблемы разума и тела? Единичного и всеобщего? Бога и творения? Был ли Бог в Освенциме? Обречены ли мы судьбой или обладаем свободной волей? Вы понимаете, что все это один и тот же вопрос, и, потому, вот вам еще один абсолютно полный ответ:
Как печально это медленно плывущее облако!
 Как все мы спим наяву!
 Пробуждение — одна великая истина:
 Черный дождь на крыше храма.
Я полагаю, что интегральное видение более чем радо приветствовать эмпирическую науку в качестве части — и очень важной части — стараний подружиться с Космосом, настроиться на многообразие его проявлений, оттенков, граней и форм. Однако более интегральной философии этого недостаточно. Она пытается учитывать и координировать множество граней Блага («мы»), Истины («оно») и Прекрасного («я»), в их эволюции по всему спектру — от чувственных форм (видимых глазом плоти) до умственных форм (видимых глазом ума) и духовных форм (видимых оком созерцания) — в многомерной космической мандоле бесконечного охвата.
Посредством науки мы прикасаемся к Истине, «оно» Духа. Посредством морали мы прикасаемся к Благу, «мы» Духа. Что оке в таком случае может сказать интегральный подход о Прекрасном, «я» Духа? Что такое Прекрасное, как оно видится глазу Свидетеля? Что мы, в конце концов, видим, пребывая в оке Духа, «Я» Духа?

4. ИНТЕГРАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ ИСКУССТВА И ЛИТЕРАТУРЫ
Часть 1
В процессе понимания и интерпретации между частью и целым устанавливается круговая взаимосвязь: чтобы понять целое, необходимо понять части, в то время как для того, чтобы понять части, необходимо иметь некоторое представление о целом.
                Дэвид Кузенс Хой


Со смертью авангарда и триумфом иронии искусству похоже уже не сказать ничего искреннего. Нарциссизм и нигилизм воюют за главную сцену, которой, по существу, вовсе нет; кич и халтура наползают друг на друга в борьбе за представительство, которое все равно уже ничего не значит; судя по всему, процветает лишь дружный эгоизм художников и критиков, затерявшихся в зеркальных лабиринтах и восхищающихся своим отражением в мире, которому оно когда-то было небезразлично.
Цель этого эссе — выбраться из нарциссического и нигилистического эндшпиля, в котором так основательно увяз мир постмодернистского искусства и литературы, и взамен предложить основные принципы подлинно интегральной теории искусства и литературы — то, что можно было бы назвать интегральной герменевтикой.
Не секрет, что мир искусства и литературы зашел в своеобразный тупик. Постмодернистская теория литературы представляет собой совершенный и совершенно типичный пример «гомона интерпретаций», который овладел миром искусства. Когда-то она заключалась в том, что «смысл» — это нечто такое, что автор создает и просто вкладывает в текст, а читатель просто извлекает. Сегодня все стороны считают этот взгляд безнадежно наивным.
С возникновением психоанализа начали признавать, что некоторый смысл может быть бессознательным или порождаться бессознательным, и этот бессознательный смысл проникает в текст, даже если автор этого не осознает. Следовательно, извлекать этот скрытый смысл — работа психоаналитика, а не наивного читателя.
Таким образом, «герменевтика подозрения» во всех ее многочисленных формах стала рассматривать художественные произведения как хранилища скрытого смысла, который может быть расшифрован лишь знающим критиком. Дескать, в искусстве в замаскированной форме проявляются всевозможные вытесненные, подавленные или иным способом оттесненные на задний план контексты, и потому искусство — это свидетельство вытеснения, подавления, оттеснения на задний план. Вытесненный контекст считался скрытым подтекстом произведения.
Марксистский вариант подобного подхода состоял в том, что критики сами существуют в контексте промышленно-капиталистических социальных отношений негласного господства, и эти скрытые контексты и смыслы можно выявить в любом произведении искусства, созданном человеком, который существует в этом контексте. Подобным же образом искусство следовало интерпретировать в контексте расизма, сексизма, элитаризма, антропоцентризма, шовинизма, империализма, фаллоцентризма, фаллологоцентризма (и множества других «измов», которые тут не упомянуты).
Отчасти, в качестве реакции на кое-что из этого, Новая Критика, по сути, заявила: не будем обращать внимания на все эти интерпретации. На самом деле, важно только само по себе произведение искусства как таковое. Игнорируйте личность автора (сознательную и бессознательную), игнорируйте историческую обстановку, время, место и смотрите исключительно на структурную целостность самого произведения искусства (его строй, его шифр, его внутренний рисунок). Теория «аффективной стилистики» и «читателя-реакции» резко возражала против этого и утверждала — коль скоро смысл порождается лишь при чтении (или рассмотрении) произведения искусства, значит, в действительности, смысл произведения можно найти лишь в реакции читателя/ зрителя. Феноменологи (например, Айзер, Ингарден) пытались сочетать оба эти подхода: в тексте есть разрывы («точки неопределенности»), и смысл разрывов можно найти в читателе.
Но тут появилась теория деконструкции и, по существу, заявила: вы все не правы. (Тут уж вовсе нечем крыть.) Теория деконструкции утверждала, что любой смысл зависит от контекста, а контексты безграничны. То есть невозможно контролировать или даже окончательно определить смысл — и потому, и искусство, и критика бесконечно крутятся на месте без руля и без ветрил, дрейфуя в пространстве неумолимой неопределенности, где и пропадают навеки.
Постмодернистская деконструкция, как это, наконец, поняли, неизбежно ведет прямо к нигилизму: нигде нет подлинного смысла, есть лишь мнослойные заблуждения. И в результате этого вместо искусства как искреннего высказывания, остается искусство, как анархия, цепляющееся лишь за эгоистическую прихоть и нарциссическое хвастовство. В вакуум, созданный постмодернистским взрывом как победитель врывается эго. Смысл зависим от контекста, а контексты безграничны — и это оставляет и искусство, и художника, и критику одинаково потерянными в пространстве без перспектив, полагающимися лишь на мурлыкание эгоцентричного мотора, который в одиночку приводит в движение все это представление.
Контексты внутри контекстов без конца.
Мы живем в мире холонов. «Холоны» — это слово, которое предложил Артур Кестлер для обозначения целых, которые одновременно являются частями других целых: целостный кварк — это часть целостного атома; целостный атом — часть целостной молекулы; целостная молекула — часть целостной клетки; целостная клетка — часть целостного организма... В лингвистике целостная буква — это часть целостного слова, которое является частью целостного предложения, которое представляет собой часть целостного абзаца... и так далее.
Другими словами, мы живем во вселенной, которая состоит не из целых и не из частей, а из целостностей/частей, или холонов. Ни целые, ни части не существуют сами по себе. Каждое целое одновременно существует как часть некоторого другого целого, и, насколько нам известно, это действительно бесконечно. Даже целостность вселенной прямо сейчас — это просто часть целостности следующего момента. Нигде во вселенной нет целых и частей; есть только целостности/части. Это верно для физической, эмоциональной, ментальной и духовной сфер. Мы существуем в полях внутри полей, паттернах внутри паттернов, контекстах внутри контекстов... и так до бесконечности. Есть старый анекдот о короле, который приходит к мудрецу и спрашивает: «Как получается так, что Земля не падает?» Мудрец отвечает: «Земля покоится на льве.» «А на чем тогда покоится лев?» «Лев покоится на слоне.» «На чем покоится слон?» «Слон покоится на черепахе.» «А на чем...?» «На этом вы можете остановиться, Ваше Величество. Дальше вниз идут одни черепахи.»
Дальше идут одни холоны, головокружительной чередой «матрешек», никогда не достигающей центра. «Постмодернистский постструктурализм», обычно ассоциирующийся с именами Жака Дерриды, Мишеля Фуко, Жана-Франсуа Лиотара и восходящий к Жоржу Батаю и Фридриху Ницше, всегда был величайшим врагом любого рода систематической теории или «великого повествования», так что от него можно было бы ожидать яростных возражений против любой общей теории «холонов». Однако более внимательное рассмотрение их собственных работ показывает, что в их основе лежит именно концепция холонов внутри холонов внутри холонов, текстов внутри текстов внутри текстов (или контекстов внутри контекстов внутри контекстов), и именно эта ускользающая игра текстов внутри текстов образует «безосновную» платформу, с которой они проводят свои атаки.
Всё подвергается сомнению, потому что всё — это бесконечная череда контекстов внутри контекстов. А подвергать все сомнению — это именно то, чем известен постмодернистский постструктурализм.
То что система скользит не означает, что невозможно установить смысл, что истины не существует, или что контексты не остаются в покое даже настолько, чтобы можно было высказать простое утверждение. Многие адепты постмодернистского постструктурализма не только обнаружили холоническое пространство, но и основательно в нем заблудились. Жорж Батай, к примеру, как следует долго и пристально вгляделся в холоническое пространство и буквально сошел с ума — хотя трудно сказать, что здесь причина, а что — следствие.
Что до нашей главной темы, то нам нужно лишь отметить — система действительно существует, но она ускользает: Вселенная состоит из холонов — контекстов внутри контекстов внутри контекстов — от самого верха до самого низа.
Смысл зависит от контекста.
Слово «коса» означает нечто совершенно разное во фразах «нашла коса на камень» и «коса расплелась». Именно поэтому любой смысл ограничен контекстом; идентичное слово имеет различные значения в зависимости от контекста, в котором мы его находим.
Эта зависимость, похоже, пронизывает каждый аспект вселенной и нашей жизни в ней. Возьмите, например, единственную мысль, скажем мысль о том, чтобы отправиться в бакалейную лавку. Когда у меня появляется эта мысль, я, на самом деле, переживаю саму мысль, внутреннюю мысль и ее смысл — символы, образы, идею о том, чтобы пойти в бакалейную лавку. (Это Верхний Левый сектор, интенциональный.)
Но внутренняя мысль имеет смысл лишь в рамках моего культурного фона. Если бы я говорил на другом языке, мысль состояла бы из других символов и имела бы совершенно другие значения. Если бы я существовал в первобытном племенном обществе миллион лет назад, мне и в голову не могла бы прийти мысль «пойти в бакалейную лавку». Это могло бы быть «пора убить медведя». Дело в том, что сами мои мысли возникают на культурном фоне, который придает структуру, смысл и контекст моим индивидуальным мыслям, и, разумеется, я не мог бы даже «разговаривать с собой», если бы не существовал в сообществе индивидов, которые тоже разговаривают со мной. (Это Нижний Левый сектор, культурный.)
Таким образом, культурное сообщество служит внутренним фоном и контекстом для любых индивидуальных мыслей, которые могут прийти мне в голову. Мои мысли не залетают в голову просто из ниоткуда; они залетают мне в голову из культурного фона, и как бы далеко я не выходил за пределы этого фона, я никогда не смогу просто полностью избежать его, и без него у меня вообще никогда не смогло бы развиться мышление. Отдельные случаи «маугли» — людей, выращенных Дикими животными — показывают, что человеческий мозг, оставленный без культуры, сам не порождает лингвистического мышления.
Однако сама моя культура отнюдь не бестелесна и не болтается в идеалистическом пространстве между небом и землей. У нее есть материальные компоненты, точно так же, как у моих индивидуальных мыслей есть материальные мозговые компоненты. Все культурные события имеют социальные корреляты. К этим конкретным социальным компонентам относятся виды технологии, производительные силы (садоводческие, аграрные, индустриальные и т.д.), конкретные институты, писаные правила и образцы, геополитические положения и так далее (Нижний Правый сектор). И эти конкретные материальные компоненты — актуальная социальная система — играют решающую роль, помогая определять типы культурного мировоззрения, в рамках которого будут возникать мои собственные мысли.
Итак, моя предположительно «индивидуальная мысль», на самом деле, представляет собой холон, который содержит в себе все эти разнообразные аспекты — интенциональные, поведенческие, культурные и социальные. И мы движемся по холоническому кругу: социальная система будет сильно влиять на культурное мировоззрение, которое будет устанавливать границы для индивидуальных мыслей, которые могут прийти мне в голову, что будет отражаться в физиологии мозга. И мы можем идти по этому кругу в любом направлении. Они все взаимно переплетены, они все взаимно определяют друг друга. Все они причинно воздействуют на другие холоны, а те воздействуют на них в концентрических сферах контекстов внутри контекстов без конца.
И этот факт имеет прямое отношение к природе и смыслу самого искусства.
Что такое искусство?
Простейший и, вероятно, самый ранний взгляд на природу и смысл искусства (и, следовательно, на его интерпретацию) состоит в том, что искусство подражательно или репрезентативно: оно копирует нечто в реальном мире. Картина ландшафта копирует или представляет реальный ландшафт. Платон придерживается этого взгляда в «Республике», где он использует пример кровати: рисунок кровати — это копия конкретной кровати (которая сама есть копия идеальной Формы кровати). В глазах Платона это заведомо ставит искусство в весьма незавидное положение — оно делает копии копий Идеала и потому вдвое дальше от него и вдвое менее ценно. Более поздние теоретики «улучшили» эту платоновскую концепцию, утверждая, что истинный художник, на самом деле, копирует непосредственно Идеальные Формы, видимые глазом разума, и, следовательно, создает «совершенное» художественное произведение — как сказал Микеланджело: «Красоту, которая волнует и возносит к небесам каждый глубокий ум».
Аристотель аналогичным образом считал искусство подражательным или копирующим реальный мир, и в той или иной форме это понятие искусства как мимесиса обладало длительным и глубоким влиянием — смысл искусства в том, что оно представляет.
Серьезное затруднение этого подхода, взятого в отдельности и как такового, состоит в том, что он явно предполагает — чем лучше имитация, тем лучше искусство, так что совершенная копия будет совершенным искусством, что недвусмысленно помещает искусство в область trompe l’oeil* и документальной фотографии: хорошая степень похожести на фотографии для водительских прав будет хорошим искусством. Кроме того, не все искусство репрезентативно или подражательно — сюрреализм, минимализм, экспрессионизм, концептуализм и т. д. Даже если некоторые виды искусства имеют репрезентативные аспекты, одним лишь мимесисом нельзя объяснить ни природу, ни ценность искусства.
С расцветом Просвещения в Европе выходят на первый план две другие основные теории природы и смысла искусства, и обе они все еще достаточно влиятельны и поныне. Неудивительно, что эти теории должны были произойти, соответственно, от великого рационалистического и великого романтического течений, которые получили распространение в семнадцатом и восемнадцатом столетиях, и, будучи транслированы в художественную сферу, стали известны в общем виде как формализм и экспрессионизм (рациональное и романтическое!).
И с этого момента вопросом стало не столько то, что такое искусство, сколько где искусство?
Искусство — в творце
Если природа, смысл и ценность искусства обусловлены не просто подражательной способностью искусства, то, быть может, суть искусства заключается в его власти выражать, а не просто копировать что-то. И действительно, как в теории, так и в практике искусства акцент часто начинал все больше смещаться от правдивого копирования, репрезентации и имитации — религиозных икон или реалистической натуры — к выразительной стороне искусства. Это происходило под широким влиянием основных течений романтизма. Это воззрение на искусство и его ценность наделили сильным и влиятельным голосом такие теоретики, как Бенедетто Кроче («Эстетика»), Р.Дж. Коллингвуд («Принципы искусства») и Лев Толстой («Что такое искусство?»).
Вот основное заключение этих романтических теоретиков: искусство — это прежде всего выражение чувств или намерений художника. Это не просто имитация внешней реальности, но выражение внутренней реальности. Поэтому мы можем наилучшим образом интерпретировать искусство, пытаясь понять изначальный замысел творца самого произведения искусства (будь то художник, писатель или композитор).
Так, Лев Толстой называл искусство «инфекцией души». То есть художник выражает чувство в своем произведении, которое затем пробуждает это чувство в нас, зрителях/читателях, и качество искусства наилучшим образом интерпретируется качеством тех чувств, которые оно выражает и которыми «заражает» нас.
Этот взгляд на искусство как выражение изначального намерения, чувства или видения художника положил начало тому, что, возможно, до сих пор остается самой распространенной школой интерпретации искусства. Современная «герменевтика» — искусство и наука интерпретации — началась с определенных, воодушевленных романтиками философских тенденций… Этот подход — одна из старейших и, в некотором смысле, самых главных школ герменевтики — утверждает, что ключом к верной интерпретации текста (рассматривая «текст» в самом широком смысле как любой символ, требующий интерпретации, будь то художественный, лингвистический или поэтический символ) служит восстановление изначального намерения творца, психологическая реконструкция замыслов автора (или художника) в исходной исторической обстановке.
Короче говоря, как утверждают эти подходы, поскольку смысл искусства — изначальный замысел творца, достоверная интерпретация связана с психологической реконструкцией и восстановлением этого изначального замысла. Герменевтический разрыв между художником и зрителем перекрывается в той степени, в которой существует «сходство во взглядах» с изначальным смыслом, вкладываемым в произведение художником, и это происходит через процедуры обоснованной интерпретации, базирующейся на восстановлении и реконструкции оригинала.
Не случайно, что исторически параллельно теории искусства как выражения развивались обширные течения экспрессионизма в практике самого искусства. Экспрессионисты девятнадцатого века и постмодернисты, включая Ван-Гога, Гогена и Мюнха, напрямую противостояли реалистической и импрессионистской имитации натуры (Ван-Гог: «Вместо того, чтобы пытаться точно воспроизвести то, что у меня перед глазами, я использую цвет более произвольно, с тем чтобы выразить себя более убедительно»); далее следовали кубисты и фовисты (Матисс: «Я стремлюсь, прежде всего, к выражению (экспрессии)); далее Кандинский и Клее и абстрактный экспрессионизм Поллока, Клайна и де Коонинга. В своих разнообразных проявлениях экспрессионизм был не просто стилистической или идеализированной перестройкой внешней репрезентации (образности), но являл почти полный и тотальный разрыв с традицией имитации.
Не успела появиться эта теория (и практика) искусства как выражения, как психоанализ — еще одно ответвление обширного романтического движения — указал, что многие человеческие намерения (интенции) фактически бессознательны. И далее эти намерения, хотя и бессознательные, тем не менее, могут в скрытых формах пробиваться в повседневную жизнь, возможно, как невротические симптомы, символические сновидения, оговорки или, в общем, как компромиссные образования, выражающие конфликт между запрещенным желанием и силой, осуществляющей цензуру или вытеснение. Поэтому психоаналитик, обученный распознавать символическое выражение этих скрытых желаний, мог интерпретировать эти символы и симптомы индивиду, который, как мыслилось, в свою очередь, получал бы некоторое понимание и облегчение своего болезненного состояния.
В сфере искусства и литературы это неизбежно означало, что у первоначального творца (художника, писателя, поэта), как и у любого другого, должны быть разнообразные бессознательные намерения, и эти намерения в скрытой форме будут оставлять свои следы в самом произведении искусства.
Искусство — в скрытом намерении:  симптоматические теории.
Это вскоре открыло ящик Пандоры «бессознательных намерений». Если произведение искусства выражает бессознательные фрейдистские желания художника, почему нужно ограничивать его фрейдистскими темами? В конце концов, в человеке существует несколько различных типов бессознательных структур, перечень которых вскоре произвел эффект взрыва. Марксисты указывали, что художник существует в окружении технико-экономических структур, и конкретное произведение искусства будет неизбежно отражать «базовые» экономические реалии — и, следовательно, верная интерпретация текста или произведения искусства включает в себя выведение на первый план классовых структур, в которых искусство создается. Вскоре горячка охватила феминистов, и они активно пытались доказать, что фундаментальные и скрытые структуры — это, в первую очередь, структуры пола, так что даже марксистами двигают бессознательные или слегка замаскированные намерения патриархальной власти. Вуменисты (цветные феминисты) очень быстро обошли с фланга основное течение феминизма, используя критику, которая, по сути, открывалась словами: «Мы не можем все сваливать на патриархат, белая девочка...» Итак, список пополнялся: расизм, сексизм, элитизм, спесицизм, антропоцентризм, андроцентризм, империализм, экологизм, логоцентризм, фаллоцентризм.
Все эти теории лучше всего было бы назвать симптоматическими теориями: они рассматривают конкретное произведение искусства как симптоматическое проявление более крупномасштабных течений, которых художник зачастую не осознает — сексуальных, экономических, культурных, идеологических. В общем они допускают, что смысл искусства — это выражение исходного чувства, намерения или видения художника. Однако они сразу же добавляют, что художник может иметь структуры бессознательного намерения (или существовать в таких структурах), и эти бессознательные структуры, обычно недоступные осознанию самих художников, будут, тем не менее, оставлять символические следы в их произведениях искусства, и эти следы могут быть опознаны, расшифрованы и проинтерпретированы знающим критиком. Таким образом, достоверная интерпретация — это та, которая расшифровывает и выявляет скрытые намерения, будь они индивидуальными или культурными.
Искусство — в произведении искусства.
Отчасти в качестве реакции на эти изначально романтические и экспрессионистские версии искусства, появились разнообразные более «формальные» интерпретации искусства и литературы; и это, как я предполагал, в значительной мере было наследием более рациональной стороны идеологии Просвещения.
Этот рационализм Просвещения глубоко повлиял на теорию и практику искусства в ряде аспектов. Общая атмосфера научного реализма Просвещения вскоре была почти напрямую перенесена в реалистические направления литературы и живописи (Золя, Бальзак, Флобер, Курбе) и оттуда — к импрессионистам, которые отвергали столь многие из романтически-экспрессионистских тенденций и взамен стремились ухватить «непосредственные зрительные впечатления», передаваемые интенсивно и безличностно, причем эмоции художника были в лучшем случае вторичными (Моне, Ренуар, Мане, Писсарро, Дега); это было стремление к объективной передаче текущего и актуального опыта порой на грани документализма и всегда в согласии с реалистической установкой.
Однако рационализм Просвещения также вошел в теорию и практику искусства в весьма строгом и холодном смысле, а именно, в виде воззрения, что природу и ценность искусства следует искать в форме самого произведения искусства. По большей части этот формализм имел свои современные истоки в исключительно влиятельной «Критике суждения» Канта, однако вскоре ему предстояло быть мощно выраженным в музыкальной теории Эдуарда Ханслика и в визуальном искусстве Роджера Фрая и Клайва Белла. Подобным же образом формализм пробивал себе дорогу в литературной теории, наиболее значимо в лице русских формалистов (Якобсон, Пропп); американских Новых Критиков (Уимсатт и Бердсли); французских структуралистов (Леви-Стросс, Барт), неоструктуралистов (ранний Фуко) и постструктуралистов (Деррида, Поль де Ман, Гартман, Лиотар).
С точки зрения формализма вообще, смысл текста или произведения искусства нужно искать в формальных отношениях между элементами самого произведения. Следовательно, достоверная интерпретация произведения связана с прояснением этих формальных структур. Во многих случаях это сочеталось (и сочетается) с агрессивным отрицанием важности или значимости исходного намерения творца. Сходные формалистские теории искусства выдвигали в музыке Эдуард Ханслик («Прекрасное в музыке»), утверждавший, что смысл музыки заключен в ее внутренних формах (мелодия, ритм, гармония), а в визуальных искусствах — Роджер Фрай («Видение и замысел») и Клайв Белл («Искусство»), которые считали, что природу и смысл искусства следует искать в его «значимой форме» (для обоих великим примером был Сезанн).
Во всех этих версиях формализма средоточие и смысл искусства не заключены в намерении автора, а также не лежат в том, что произведение искусства может представлять или что оно может выражать. Скорее природа и смысл искусства — в формальных или структурных взаимоотношениях элементов, явленных в самом произведении искусства. И, таким образом, достоверная интерпретация состоит, в первую очередь, в объяснении этих форм и структур.
Искусство — в зрителе.
…природа и смысл искусства заключены в истории восприятия произведения искусства и реакции на него; и, следовательно, достоверная интерпретация произведения искусства состоит в анализе этих реакций (или суммарной истории этих реакций). Вот как эту идею подытоживает Пассмор: «Верная отправная точка в обсуждении произведения искусства — это интерпретация, которую оно порождает у аудитории; эта интерпретация — или класс таких интерпретаций — и есть произведение искусства, чтобы ни имел в виду художник, создавая его. Поистине, произведение создает интерпретатор, а не художник».
Во многом эти теории ведут свое происхождение от работ Мартина Хайдеггера, чья герменевтическая философия порвала с традиционной концепцией истины как неизменного и объективного набора фактов и заменила ее понятием историчности истины: для человеческих существ более характерна не постоянная природа, а меняющаяся история, и потому то, что мы называем «истиной», во многих важных смыслах обусловлено историческими условиями. Более того, мы приходим к пониманию историчности истины отнюдь не через научный эмпиризм, но, скорее, через интерпретацию (через «герменевтику»). Так, если мы с вами хотим понять друг друга, мы должны интерпретировать то, что мы говорим друг другу («Что вы хотите этим сказать? О, понимаю.»). В самой основе историчности истины лежит интерпретация.
Герменевтическая философия Хайдеггера оказала огромное влияние на искусство и литературную теорию, главным образом, через двух главных исследователей его работ: Ганса-Георга Гадамера и Жака Дерриду. Мы кратко упоминали Дерриду в связи со структуралистскими и постструктуралистскими теориями, которые помещают смысл текста в цепочки формальных обозначающих (а согласно «постструктурализму» цепочки обозначителей бесконечно «скользят»). Влияние Гадамера было столь же широко распространено; сегодня он, безусловно, самый выдающийся теоретик эстетики.
согласно этим теоретикам, мы не можем изолировать смысл от поступательного движения истории.
Соответственно произведение искусства существует в историческом потоке, который порождает новое восприятие, вызывает новые реакции, дает новые интерпретации, раскрывает новые смыслы в ходе своего протекания. И, согласно этому взгляду, произведение искусства представляет собой, так сказать, итог своей конкретной истории. Произведение искусства — это не что-то существующее само по себе, вне истории, изолированное и эгоистичное — существующее только в силу собственного самолюбования. Напротив, мы познаем искусство единственным образом — смотря на него и интерпретируя его, и именно эти интерпретации, укорененные в истории, составляют искусство в целом.

Итак, где же конкретно находится искусство?
Я утверждаю: природа и смысл искусства глубоко холоничны. Как любая другая сущность во вселенной, искусство холонично по своей природе, своему положению, своей структуре, своему смыслу и своей интерпретации. Любое конкретное произведение искусства — это холон, что означает, что это целое, которое одновременно является частью многочисленных других целостностей. Произведение искусства существует в контекстах внутри контекстов внутри контекстов, и так до бесконечности.
Далее — и это самое главное — каждый контекст наделяет произведение искусства другим смыслом, именно потому, что все смыслы, как мы уже видели, связаны с контекстом: изменение контекста выявляет другой смысл.
Таким образом, все теории, которые мы обсуждали — репрезентационные, интенциональные, формалистские, восприятия и реакции, симптоматические — по своей основе верны; все они истинны; все они указывают на специфический контекст, в котором живет произведение искусства и без которого это произведение не может существовать. Следовательно, эти контексты подлинно конститутивны в отношении самого искусства — то есть составляют часть самого бытия искусства.
И единственная причина, по которой эти теории расходятся между собой, состоит в том, что каждая из них пытается сделать свой собственный контекст единственно реальным или важным — парадигматическим, первичным, центральным, привилегированным. Каждая теория пытается сделать свой контекст единственным, достойным рассмотрения.
Однако холоническая природа реальности — бесконечные контексты внутри контекстов — означает, что каждая из этих теорий служит частью вложенных друг в друга последовательностей истин. Каждая из них истинна, когда она выводит на первый план свой собственный контекст, но ложна, когда пытается отрицать реальность или значимость других существующих контекстов. А интегральная теория искусства и литературы — охватывающая природу, смысл и интерпретацию искусства — по необходимости будет холонической теорией: круги вложенных истин и интерпретаций.
Изучение холонов — это изучение вложенных истин. И теперь мы можем ясно видеть, как постмодернистская деконструкция, подойдя к концепции холонов, свернула не туда и безнадежно, безнадежно заблудилась. Они ясно видели холоническое пространство, а затем, совсем как Батай, буквально сошли с ума: реальность состоит не из вложенных истин, а из вложенных обманов, заблуждений внутри заблуждений до бесконечности — явные признаки психотического срыва. У них все с точностью до наоборот — фотографический негатив реальности, которой они больше не верят. А коль скоро ты шагнул через это переворачивающее зеркало в Страну Чудес Алисы, ничто уже не будет тем, чем кажется — остается лишь эго, навязывающее свою волю, и нет ничего реального, чтобы этому противостоять — остаются лишь тошнотворный нигилизм и нарциссизм, чтобы определять мир, которому уже на все наплевать.
Не вложенные обманы, но вложенные истины. Всеобъемлющая теория искусства и литературы по необходимости будет представлять собой концентрические круги вложенных друг в друга истин и интерпретаций. Теперь мы можем очень кратко проследить историю искусства, начиная с ее первоначального толчка, отдавая должное каждой из истин и включая ее в это развитие, представляющее собой свертывание по мере того, как каждое целое становится частью другого целого, бесконечно, чудесно, неизбежно.
5. ИНТЕГРАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ ИСКУССТВА И ЛИТЕРАТУРЫ
Часть 2

Первоначальный холон искусства

Никоим образом не игнорируя другие многочисленные контексты, которые будут определять творчество, мы можем во многих важных отношениях связывать его начало с событием в сознании и бытии художника: внутренним восприятием, чувством, импульсом, концепцией, идеей или видением. Никто не знает, откуда, в точности, появляется творческий импульс. Несомненно этому предшествовали многие контексты, и за этим последуют еще многие. Однако давайте начнем историю отсюда, с этого первоначального художественного восприятия или импульса, и давайте назовем это первичным холоном искусства.
Этот первичный холон, фактически, может представлять нечто во внешнем мире (основа подражательных или репрезентативных теорий). Однако он также может выражать внутреннее состояние, будь то чувство (экспрессионизм) или идея (концептуализм). Вокруг этого первичного холона, как слои жемчужины, растущей вокруг исходной песчинки, будут развиваться контексты внутри контекстов последующих холонов по мере того, как первичный холон неизбежно входит в исторический поток, который будет весьма сильно влиять на его последующую судьбу.
Сам первичный холон искусства, даже когда он впервые возникает в сознании художника, тем не менее, сразу же попадает в многочисленные контексты, которые уже существуют — контексты, в которые первичный холон немедленно включается: быть может, это бессознательные структуры художника; быть может — структуры культуры художника; быть может — более крупномасштабные течения во вселенной в целом, о которых сам художник может мало что знать. И все же эти более крупные холоны оставляют свои отпечатки на первичном холоне с первого мгновения его существования: они отмечают первичный холон неизгладимыми кодами более крупномасштабных течений.
Однако теории, которые сосредоточиваются на первичном холоне — это, конечно же, экспрессионистские теории. В общем и целом, такие теории утверждают, что смысл искусства — это первичный холон — первоначальное намерение художника — и, следовательно, верная интерпретация — это дело точной реконструкции и восстановления этого изначального намерения и смысла, этого первичного холона. Таким образом, чтобы понять произведение искусства, мы должны пытаться точно понять первоначальный смысл, который это произведение имело для художника.
И это имеет смысл для большинства из нас. В конце концов, когда мы читаем «Республику» Платона, мы хотим как можно лучше узнать, что изначально имел в виду Платон. Большинство из нас не хотят знать, что «Республика» значила для моей бабушки; мы хотим знать, что она значила для Платона.
Тем не менее, именно с попытки сводить искусство только к первичному холону и его выражению начинаются проблемы. Все определения, которые пытаются ограничить искусство изначальным намерением и его выражением, потерпели очень серьезную неудачу. Причина, несомненно, в том, что первичный холон — это целое, которое также служит частью других целых, и эта история неизбежно продолжается...
Например, даже если мы согласимся с тем, что искусство, главным образом и прежде всего, заключено в первоначальном намерении художника, как мы уже говорили, в наше время считается общепризнанным, что у художника могут быть бессознательные намерения — определенные паттерны в его работе, которые могут быть ясно прослежены другими, но о которых он сам, возможно, не отдает себе сознательного отчета.
Бессознательные намерения.
Несомненно, что когда появляется первичный холон, он пробивается через структуры собственного бытия художника, некоторые из которых имеют бессознательный характер. Первым, кто подробно остановился на этих бессознательных структурах и их влиянии на реальные черты произведения искусства, вероятно, был сам Фрейд. Особую известность получила его работа о Леонардо да Винчи (которую, что интересно, Фрейд всегда называл своим любимым творением). Фрейд указывает на одно наводящее на размышления воспоминание Леонардо да Винчи: «Это отчетливое описание грифа кажется мне судьбой, поскольку в числе моих первых детских воспоминаний было, будто я лежу в своей колыбели, и ко мне прилетает гриф, он открывает мне рот своим хвостом и многократно бьет меня хвостом между губ». В рамках психоаналитической интерпретации эта фантазия служит ключом как к детству Леонардо, так и к истокам его гомосексуальности (феллацио-фантазия), и, следовательно, ключом к интерпретации большей части его художественного творчества. То есть какие бы творческие первичные холоны ни всплывали в душе Леонардо, они пробиваются через структуры его бессознательных желаний. Поэтому первичный холон неизбежно появляется на сцене уже в обрамлении контекстов этого бессознательного желания. И таким образом, если смысл искусства следует искать в изначальном намерении творца, тогда некоторая часть этого смысла имеет бессознательный характер, поскольку некоторые из этих намерений бессознательны. Следовательно, это задача психоаналитика-интерпретатора — опознавать и разъяснять эти глубинные контексты, эти фоновые холоны, внутри которых возникает первичный холон.
И хотя это, безусловно, вполне верно, и, несомненно, составляет часть всей истории, которую мы хотим рассказать, в равной степени несомненно и то, что это — не вся история, и этим не исчерпывается художественное творчество. Начнем с того, что если мы признаем наличие у художника (а также у зрителя и критика) бессознательных структур, мы сразу же вправе спросить: «Какова реальная природа и мера этого бессознательного?» Разве нет других бессознательных структур помимо узко фрейдистских? Когда мы заглянем в глубины души мужчин и женщин, неужели мы не найдем там ничего, кроме секса и агрессии?
Ответ, конечно, будет отрицательным. Последующие психологические и социологические исследования продемонстрировали изобилие преимущественно бессознательных структур, паттернов, принципов и правил, участвующих в формировании наших сознательных намерений. Мы уже упоминали некоторые из этих фоновых структур, эти более глубокие и обширные холоны: лингвистический, экономический, культурный, исторический и т. д. Именно к этим фоновым холонам, к этим более широким контекстам, обращаются все «симптоматические теории» с тем, чтобы обнаружить более глубокие и обширные смыслы конкретного произведения искусства, так как, еще раз напомним, контекст определяет смысл, и, следовательно, более обширные контексты будут раскрывать более глубокие смыслы, те смыслы и паттерны, которые, возможно, не очевидны в художнике или произведении искусства, взятых в отдельности.
Спектр сознания
…даже в «индивидуальной психике», как показали исследования, помимо фрейдистского бессознательного существует несколько важных уровней обычно неосознаваемых контекстов. В частности, школы экзистенциально-гуманистической и трансперсональной психологии — так называемые «третья» и «четвертая» силы (помимо бихевиоризма и психоанализа) — обнаружили и подтвердили существование многочисленных «сфер человеческого бессознательного», сфер, которые во многих случаях служат ключом к пониманию сознательной жизни.
Подобно всем существам в природе, человек — это холон, составной индивид, образованный физическим, эмоциональным, ментальным, экзистенциальным и духовным, или надличностным, измерениями. И все эти структуры служат фоновыми контекстами, сквозь которые движется наше поверхностное сознание. И точно так же, как бессознательная «фрейдовская» структура может окрашивать и оформлять наши сознательные намерения, так и любая из этих глубинных сфер может разъезжать, спрятавшись в Троянском коне нашего повседневного осознания. Даже в «индивидуальной психике», как показали исследования, помимо фрейдистского бессознательного существует несколько важных уровней обычно неосознаваемых контекстов. В частности, школы экзистенциально-гуманистической и трансперсональной психологии — так называемые «третья» и «четвертая» силы (помимо бихевиоризма и психоанализа) — обнаружили и подтвердили существование многочисленных «сфер человеческого бессознательного», сфер, которые во многих случаях служат ключом к пониманию сознательной жизни.
Подобно всем существам в природе, человек — это холон, составной индивид, образованный физическим, эмоциональным, ментальным, экзистенциальным и духовным, или надличностным, измерениями. И все эти структуры служат фоновыми контекстами, сквозь которые движется наше поверхностное сознание. И точно так же, как бессознательная «фрейдовская» структура может окрашивать и оформлять наши сознательные намерения, так и любая из этих глубинных сфер может разъезжать, спрятавшись в Троянском коне нашего повседневного осознания.
Существенно то, что любое из этих измерений или все они вместе могут вносить свой вклад — сознательный или бессознательный — в суммарное намерение художника, которое, в конечном счете, находит свое выражение в произведении искусства. Таким образом, знакомство со спектром сознания дает пытливому критику палитру интерпретаций, которые выходят за пределы более поверхностного фрейдистского набора, объясняя более глубокие и широкие контексты осознания.
Таким образом, часть интегральной или холонической теории интерпретации искусства и литературной критики должна включать в себя все эти разнообразные сферы человеческого сознания как они проявляются в намерении первичного холона и в его последующем публичном проявлении (произведении искусства и его восприятии). Человеческая интенциональность действительно подобна «луковице»: холоны внутри холонов интенциональности в удивительном спектре сознания. (Позже я вернусь к этому спектру интенциональности и приведу несколько примеров того как он может эффективно направлять интерпретацию.)
По всем этим и многим другим причинам многие теоретики начинают более внимательно вглядываться в реальную структуру и функции самого произведения искусства, отделенного как от творца, так и от зрителя. Ведь факт состоит в том, что, когда художник пытается выразить первичный холон в реальном произведении искусства, этот первичный холон с ходу упирается в материальные условия своей среды — в камень скульптуры, в конкретные краску и холст картины, в разнообразные инструменты и исполнителей музыкального произведения, в реальную грамматику и синтаксис повествования — первичный холон немедленно обволакивается средой, которая обладает своей собственной структурой, следует своим законам, налагает свои ограничения, заявляет о своей собственной природе. Теперь первичный холон служит частью другого целого — всего произведения искусства.

Холон произведения искусства.

Исторически теории искусства качались на волне действия и противодействия между двумя крайностями: то пытались определить первоначальный смысл художника, то, устав от этой по-видимому бесконечной задачи, искали какой-то другой способ интерпретации смысла искусства. Наиболее принято сосредоточиваться на самом произведении искусства, то есть на публичной стороне художественного творчества (картине, книге, исполняемой пьесе, мюзикле), которую мы будем называть просто холоном произведения искусства.
Великая сила — и великая слабость — этого подхода состоит в том, что он напряженно сосредоточивается только на одном контексте: непосредственном восприятии публичной стороны художественного творчества. Все другие контексты выносятся за скобки или вообще игнорируются — намерения творца (сознательные или бессознательные), историческая обстановка и окружение, ожидания первоначальной аудитории, история восприятия и реакции — все это выносится за скобки, изымается из истории, удаляется из зала суда, когда дело доходит до суждения об успехе или провале произведения искусства.
Несмотря на ограниченность этого подхода, его достоинства, тем не менее, вполне очевидны. Действительно, существуют элементы произведения искусства, которые относительно самостоятельны. Правда, что произведение искусства, на самом деле, является целым, которое также служит частью других целых. Однако аспекту «целостности» любого холона действительно можно уделять основное внимание; аспект целостности очень реален, очень подлинен. Различные формалистские и структуралистские теории по праву нашли постоянную опору в репертуаре признанных инструментов интерпретации именно благодаря акценту на аспекте целостности любого холона. Придерживаясь такой позиции, эти теоретики предложили ряд качеств, которые многие находят ценными в произведении искусства: такие критерии как связность, завершенность, гармония элементов внутри целого; но также уникальность, сложность, неоднозначность, глубина.
Каждый из этих критериев говорит нам нечто интересное о самом холоне произведения искусства; ни один из них не следует исключать. И все же, в конечном итоге, мы не можем забывать, что каждое целое также является частью; оно существует в контекстах внутри контекстов внутри контекстов, каждый из которых будет присваивать новый и отличный смысл первоначальному целому — смысл, который не очевиден и не может быть обнаружен путем рассмотрения самого индивидуального холона.
Вообразите, к примеру, что вы наблюдаете карточную игру, скажем, покер. Все карты используются в соответствии с правилами, однако интересно, что ни одно из этих правил не написано на самих картах — ни одно из этих правил нельзя найти на поверхности карт. На самом деле, каждая из карт помещена в более крупный контекст, который управляет ее поведением и смыслом, и, следовательно, лишь более широкий взгляд может обнаружить и верно интерпретировать реальные правила и смыслы карты в этой игре. Сосредоточение лишь на самой карте приводит к полной потере правил и смыслов, которым карта подчиняется.
Точно так же само содержание произведения искусства будет отчасти определяться различными контекстами, в которых возникает первичный холон, и в которых существует холон произведения искусства. Вот живой пример, который точно указывает на неадекватность сосредоточения лишь на одном холоне произведения искусства.

Пара изношенных башмаков.

В своей статье «Происхождение произведения искусства» Хайдеггер интерпретирует картину Ван Гога «Башмаки», чтобы показать, что искусство может раскрывать истину. И в какой бы степени мы ни соглашались с этим общим выводом, путь Хайдеггера в данном конкретном случае являет собой замечательный пример того, как можно жестоко ошибаться, если игнорировать холонические контексты.
На картине, к которой обращается Хайдеггер, изображена пара совершенно изношенных башмаков с развязанными шнурками, повернутая к зрителю. И это практически все; там больше нет никаких различимых объектов или предметов. Хайдеггер предполагает, что это пара крестьянских башмаков, и сообщает нам, что он может, обращаясь лишь к самой картине, вникнуть в суть ее послания: «Вокруг этой пары нет ничего, что могло бы сказать, с чем они связаны, лишь неопределенное пространство. На них нет даже прилипших комков земли с поля или сельской дороги, которые могли бы, по крайней мере, намекать на их использование. Пара крестьянских башмаков и больше ничего. И все же.» И все же Хайдеггер глубоко проникает в форму произведения искусства, как такового, и передает суть его смысла: «Из темноты изношенного нутра башмаков выступает утомленная походка труженицы. В грубой, плотной тяжести башмаков скопилось упорство ее медленного продвижения по простирающимся вдаль, бесконечно однообразным бороздам поля, продуваемого промозглым ветром. На коже башмаков осела влажность и насыщенность земли. Под подошвами проскальзывает одиночество вечерней дороги среди поля. В этой вещи трепещет безмолвный зов земли, ее тихий дар созревающего зерна и ее загадочное самопожертвование в заброшенности вспаханного под пар зимнего поля. Эта вещь пронизана безропотным беспокойством за судьбу урожая, безмолвной радостью очередного преодоления нужды, трепет перед явлением рождения и озноб от окружающей угрозы смерти. Эта вещь принадлежит земле, она защищена в мире крестьянки. Из этой защищенной принадлежности сама эта вещь возвышается до упокоения-в-себе».Это красивая интерпретация, красиво выраженная и заботливо погруженная в детали картины. Тем печальнее, что практически каждое высказывание в ней страшно неточно.
Начать с того, что это башмаки самого Ван Гога, а не какой-то крестьянки. К тому времени он был городским жителем, а не сельским тружеником. Под подошвами башмаков нет ни пшеничных полей, ни медленного продвижения по неизменным бороздам, ни влажности земли, ни одиночества полевой дороги. Нельзя здесь найти ни капли, ни единого следа таинственного самопожертвования в заброшенности вспаханного под пар зимнего поля. «Картина Ван Гога есть раскрытие того, чем вещь, пара крестьянских башмаков, является в истине», — восклицает Хайдеггер.
Может быть и так, однако сам Хайдеггер и близко не подошел к истине. В отличие от него мы должны — никоим образом не игнорируя соответствующие особенности самого холона произведения искусства — выйти за его пределы в более обширные контексты, чтобы полнее определить его смысл.
Давайте для начала обратимся к замыслу творца как его описывал Ван Гог или, скорее, к тому, что он рассказывал вообще об обстоятельствах, приведших к созданию этой картины. Поль Гоген, деливший с Ван Гогом комнату в Арле в 1888 году, заметил, что Винсент хранил пару страшно изношенных башмаков, которые, похоже, имели для него очень важное значение. Гоген начинает рассказ: «В студии хранилась пара подбитых гвоздями башмаков, изношенных и заляпанных грязью; он использовал их в замечательном натюрморте. Не знаю, почему я ощущал, что за этой старой реликвией стоит своя история, и однажды я осмелился спросить его, по какой причине он почтительно хранит рухлядь, место которой в мусорной корзине».
Итак, Винсент начинает излагать историю этих стоптанных башмаков. «Мой отец, — сказал он, — был пастором, и по его настоянию я занимался теологией, дабы подготовиться к своему будущему призванию. В одно прекрасное утро я, ничего не сказав своей семье, в качестве молодого пастора отправился в Бельгию проповедовать на фабриках евангелие не так как меня учили, но так как я понимал его сам. Эти башмаки, как ты видишь, мужественно выдержали это утомительное путешествие».
Но почему же именно эти башмаки были так важны для Винсента? Почему он так долго возил их с собой, такие стоптанные и изношенные? Оказывается, как продолжает Гоген, что «когда Винсент проповедовал шахтерам в Боринаже, ему пришлось ухаживать за жертвой пожара в шахте. Человек так сильно обгорел и был так изуродован, что у доктора не было надежды на его выздоровление. Лишь чудо, думал он, может его спасти. Ван Гог с любовью ухаживал за ним сорок дней и спас жизнь шахтера».
Должно быть, это были незабываемые сорок дней, которые оставили глубокий след в душе Ван Гога. Шахтер так сильно обгорел и испытывал такие страшные боли, что доктор отказался от него, обрекая его на неминуемую и ужасную смерть. Более месяца Винсент находился у его постели. А потом на него снизошло видение, которое он описал своему другу Гогену, и которое объясняет, почему этот случай был так важен для него.
Гоген начинает с самого начала: «Когда мы вместе жили в Арле, оба безумные, оба в постоянной борьбе за красивый колер, я обожал красный цвет; а где можно было найти идеальную киноварь? Он рисовал на стене своей желтоватой кистью, которая внезапно стала фиолетовой:
Я един в Духе
Я — Святой Дух
«В моей желтой комнате — один маленький натюрморт, тот, фиолетовый. Два огромных изношенных башмака. Это были башмаки Винсента. Те, что он надел в одно прекрасное утро, когда они были еще новыми, чтобы пешком отправиться из Голландии в Бельгию. Молодой проповедник только что закончил свою теологическую учебу, чтобы стать священником, как его отец. Он ушел на шахты к тем, кого называл своими братьями...»
«В противоположность учению своих голландских профессоров, Винсент верил в Иисуса, который любит бедных; и его душа, глубоко пронизанная милосердием, искала утешительных слов и жертвенности для бедным и противостояния богатым. Несомненно, Винсент уже был безумен».
«Винсент уже был безумен», — Гоген повторяет это несколько раз с изрядной иронией: все мы почли бы за честь прикоснуться к такому безумию!
Затем Гоген рассказывает о взрыве в шахте: «Все окрасилось в ярко-желтый цвет, ужасное огненное сияние... Создания, которые выползали в этот момент наверх... в тот день говорили «adieu» жизни, прощались со своими товарищами... Одного из них, страшно изуродованного, с обгоревшим лицом, подобрал Винсент. «Однако», — сказал врач компании, — «этому парню конец, если только не чудо...»
«Винсент, — продолжает Гоген, — верил в чудеса, в материнскую заботу. Этот сумасшедший (он определенно был безумен) сидел, неся вахту в течение сорока дней, у постели умирающего человека. Он упорно не позволял воздуху проникать в его раны и оплачивал лекарства. Священник-утешитель (он определенно был безумен). Пациент заговорил. Безумное усилие вернуло мертвого христианина к жизни».
Шрамы на лице этого человека — он воскрес благодаря чуду заботы — выглядели для Винсента в точности, как шрамы от тернового венца. Винсент говорит: «В присутствии этого человека, который носил на своем челе несколько шрамов, у меня было видение тернового венца, видение воскресшего Христа».
В этот момент, рассказывая Гогену свою историю, Винсент берет кисть и, имея в виду «воскресшего Христа», говорит: «И я, Винсент, я нарисовал его».
Гоген заканчивает: «Он делал набросок своей желтой кистью, которая внезапно стала фиолетовой. Винсент воскликнул:
Я — Святой Дух
Я един в Духе.
Решительно, этот человек был безумен».
У психоанализа, несомненно, нашлись бы какие-то терапевтические интерпретации всего этого. Однако психоаналитические интерпретации, какими относительно верными они бы ни были, сами по себе не затрагивают таких более глубоких «сфер человеческого бессознательного» как экзистенциальная, духовная или надличностная.
если мы обратимся к школе трансперсональной психологии, чтобы получить более тонкое и всестороннее представление о более глубоких измерениях человеческого осознания, мы найдем убедительное количество доказательств того, что человеческие существа имеют доступ к более высоким или глубоким состояниям сознания, находящимся далеко за пределами обычных эгоических форм — к спектру сознания.
И на верхнем краю спектра сознания — в высших состояниях сознания — разные люди в один голос говорят об осознании бытия единства со всем сущим, тождественности с духом, целостности в духе и т. д. Попытки более поверхностных психологии, таких как психоанализ, объявлять все эти высшие состояния обычной патологией, просто не выдерживают дальнейшей проверки и сопоставления с имеющимися данными. Напротив, вся совокупность межкультурных данных убедительно предполагает, что эти более глубокие или высокие состояния потенциально доступны всем нам, так что «сознание Христа» — духовное осознание и единение — доступно для любого и каждого из нас.
Таким образом, трансперсональный психолог мог бы утверждать, что, какие бы другие интерпретации мы ни желали дать видению Ван Гога, все имеющиеся данные совершенно ясно предполагают, что это, весьма вероятно, было подлинное видение радикального потенциала во всех нас. Эти высшие состояния и видения иногда переплетаются с индивидуальными патологиями или неврозами, однако сами они, по своей сути, не патологичны; совсем наоборот, исследователи в один голос называют их состояниями необычайного благополучия. Так что само главное видение Винсента, скорее всего, вовсе не было ни патологическим, ни психотическим, ни проявлением безумия — вот почему Гоген постоянно посмеивается над теми, кто так думает: решительно, он был безумен. Что означает, что он, определенно, был погружен в реальность, о которой мы можем только мечтать. Так, когда Винсент сказал, что видел воскресшего Христа, это именно то, что он имел в виду, и это, скорее всего, именно то, что он видел. И поэтому он возил с собой как ветхое, но дорогое напоминание, башмаки, в которых он был, когда пришло это видение.
Итак, как вы видите, важная часть первоначального смысла изображения этих башмаков — не единственного смысла, но первоначального смысла — очень проста: это башмаки, в которых Винсент выхаживал Иисуса, Иисуса во всех нас.

Холон зрителя.

…разнообразные подходы, сосредоточивающиеся на самом произведении искусства (которые истинны, но частичны) страдают от того, что не замечают первичный холон (замысел автора на всех его уровнях и во всех измерениях). Но они также пытаются игнорировать и реакцию зрителя. В результате эти теории совершенно не могут объяснить ту роль, которую играет сама интерпретация в формировании совокупной природы искусства.
Художник не десантируется на землю в изолирующей, антисептической и герметичной упаковке. И искусство, и художник существуют лишь в потоке истории, и потому первичный холон никогда не возникает на пустом месте, в чистом состоянии, сформированном только изолированным намерением художника. Скорее самому первичному холону даже в процессе его возникновения придает форму культурный фон. И этот культурный фон полностью историчен — он сам разворачивается в истории.
Так что нисколько не отрицая ни одного из других смыслов произведения искусства, от первоначального замысла творца до формальных элементов самого произведения, тем не менее, остается факт: когда я смотрю на произведение искусства, оно имеет смысл для меня. Каждый раз когда зритель видит произведение и пытается понять его, возникает то, что Гадамер столь точно называет «слиянием горизонтов» — или, как я бы сформулировал это, возникает новый холон, который сам служит новым контекстом и, следовательно, несет новый смысл.
Очевидно, что смысл произведения искусства не пребывает исключительно в моей конкретной реакции на него. У остальных людей могут быть другие реакции. Но главное здесь в том, что смысл произведения искусства нельзя отделить от суммарного воздействия, которое оно оказывает на зрителей. А в более строгой формулировке, «зритель» попросту означает весь культурный фон, без которого смысл вообще не существовал бы и не мог бы существовать. Эта великая межличностная основа, этот культурный фон, предоставляет океан контекстов, в который, с необходимостью, погружены и искусство, и художник, и зритель.
Даже когда художник только начинает работать над своим произведением, он держит кого-то в уме; какой-то зритель уже вырисовывается в его сознании, пусть даже отрывочно и мимолетно; интерсубъективный фон уже служит контекстом, в котором возникают его субъективные намерения. Таким образом, реакция зрителя уже участвует в формировании искусства. Культурный фон интерпретаций уже является частью самого склада произведения искусства. И когда произведение выносится на суд общества, оно попадает в поток дальнейших исторических интерпретаций, каждая из которых формирует еще один слой в этой временной и исторической жемчужине. И каждый из возникающих новых исторических контекстов будет наделять эту жемчужину новым смыслом, новым слоем, который, по сути, будет неотъемлемой частью самой жемчужины, целого, которое становится частью других целых и при этом меняется само.
Возьмем достаточно грубый пример — те споры, что сегодня окружают экспедицию Колумба в 1492. Если мы на минуту подумаем о его экспедиции как о произведении искусства, тогда в смысл этого искусства? Всего несколько десятилетий назад смысл состоял примерно в следующем: Колумб был отважным человеком, несмотря на некоторые неблагоприятные обстоятельства предпринявшим рискованную экспедицию, которая открыла Америку — Новый Свет — и, тем самым, принесла культуру и цивилизацию довольно примитивным и отсталым народам.
Сегодня многие склонны придавать этому другой смысл — Колумб был сексистом, империалистом, лживым и трусливым подонком, который отправился в Америку с целью грабежа и мародерства, и в ходе своей экспедиции приносил сифилис и другие напасти встречавшимся ему повсюду миролюбивым народам.
Смысл исходного произведения искусства не только выглядит другим, он действительно другой и основан на последующей истории восприятия и реакции. Никак невозможно избежать этой историчности, этой определяющей природы интерпретаций. Последующие контексты будут придавать искусству новый смысл, поскольку смысл всегда и неизбежно связан со смыслом. И теории зрительской реакции в своих разнообразных формах фокусируются на этой истории реакции как образующей искусства.
Частичные истины теорий зрительской реакции, безусловно, составляют неотъемлемую часть любой холонической теории искусства и его интерпретации. Но тем не менее, как и в случае любого из рассмотренных нами подходов, когда истинные, но частичные понятия этих теорий претендуют на роль полной и единственной истины, они становятся не только извращающими факты, но и просто смехотворными.
И именно теории зрительской реакции вкупе с симптоматическими теориями почти полностью господствовали на постмодернистской художественной сцене — и в теории и на практике — тем самым приводя, как мы указывали выше, к все большим нарциссическим и нигилистическим шатаниям.

Чудо Я-Бытия.

Если нет произведения искусства, на которое можно реагировать, остается одно лишь эго. Как недавно стали отмечать наиболее внимательные критики, все это вылилось в два почти неприкрытых направления экстремистского постмодернизма — а именно, в нигилизм и его скрытую суть — нарциссизм.
…критика становится «лишь самоудовлетворением собственного эго критика». Культурой нарциссизма. «За этим следует открытая борьба за власть, и критика становится не скрытым, а явным выражением агрессии», частью «нарождающегося нигилизма нового времени». Эти теории зрительской реакции, как я сказал, были тесно связаны с симптоматическими теориями, наиболее влиятельными из них были марксистская, феминистская, расистская и империалистическая (постколониальные исследования). Как вы помните, их идея состоит в том, что смысл искусства заключен в фоновых социальных и экономических контекстах — контекстах, которые часто маскируются под власть и идеологию, и которые, следовательно, придают специфический смысл искусству, созданному в этих контекстах — смысл, который знающий критик может извлекать, подчеркивая и разъясняя конкретные фоновые структуры.
Все это в достаточной мере истинно; и все ужасно частично, однобоко и искажено, когда берется само по себе в отрыве от всего прочего. Эти взгляды способствовали выдвижению концепции, получившей распространение благодаря ранним работам Фуко — что истина, как таковая, является культурно относительной и произвольной, опирающейся лишь на исторически меняющиеся вкусы или на власть, предубеждение и идеологию. Суть этих рассуждений такова: поскольку истина зависит от контекста, то она полностью соответствует меняющимся контекстам. Следовательно, любая истина — это культурная конструкция — социальная конструкция пола, социальная конструкция тела, социальная конструкция практически всего на свете — а поскольку любая истина культурно конструируется, нет и не может быть никаких универсальных истин.
Однако контекстуализм, на котором базируются все эти симптоматические теории, не подразумевает ни произвола, ни релятивизма. Он подразумевает обусловленность контекстом, который ограничивает смысл. Другими словами, «контекст» означает «ограничения», а не хаос. Эти контексты не являются произвольными, субъективными, своеобразными, просто конструируемыми или радикально относительными в противоположность тем злоупотреблениям, которым подвергли эти теории экстремальные постмодернисты.
Таким образом, смысл действительно зависит от контекста (есть только холоны!), однако это не означает, что смысл произволен или относителен; он прочно укоренен в разнообразных контекстах, которые его ограничивают. И, конечно, эти контексты — будь то в художнике, в произведении искусства, в зрителе или в мире в целом — должны сами по себе быть реальными контекстами, актуально существующими контекстами. Нам не разрешается произвольно выдумывать контексты; ни один дутый контекст не допустим. Скорее контекст, который используется для интерпретации, сам должен оправдываться всей взаимосвязанной совокупностью имеющихся данных.
И это ставит многие симптоматические теории в крайне невыгодное положение, поскольку слишком многие из этих подходов выбирают очень специфический и зачастую очень узкий контекст и делают его единственным, доминирующим, первенствующим контекстом, в рамках которого должны рассматриваться все интерпретации, будь они империалистические, расистские, капиталистические, экологические или феминистские.
Как я уже говорил, когда второстепенные истины раздуваются до космических масштабов, результаты, в большинстве случаев, оказываются смехотворными. Альфред Казин, недавно названный в «Нью Рипаблик» «величайшим литературным критиком в Америке», сообщает о типичной сцене — семинаре, посвященном творчеству Эмили Дикинсон, организованном Ассоциацией современного языка в 1989. Семинар назывался «Муза мастурбации», и, по словам Казина, «на него валили толпой», а обсуждаемая тема состояла в том, «что тайная стратегия поэзии Эмили Дикинсон заключается в использовании ею зашифрованных образов клиторальной мастурбации, чтобы выйти за пределы ограничений сексуальной роли, налагаемых патриархатом девятнадцатого столетия». Казин: «Основная идея состояла в том, что Дикинсон наполняла свои произведения упоминаниями о горохе, хлебных крошках и цветочных бутонах, чтобы передавать тайные послания, связанные с запрещенными онанистическими наслаждениями, другим просвещенным женщинам». Одно дело — выявлять контекст; совершенно другое — навязывать контекст. И симптоматическая теория, увы, в слишком большой мере представляет собой навязывание излюбленных контекста и идеологии критика при полном отсутствии подтверждающей истины доказательства или оправдания (поскольку, в конечном счете, никакой истины нет, а есть только социальные конструкции, зачем вообще беспокоиться о доказательствах?).
И вот, исходя из бесспорного факта, что любая истина зависит от контекста, а все контексты безграничны, мы, в конце концов, кое-как добрались до головокружительной концепции: все истины чисто субъективны и относительны, произвольны и сконструированы. Истина — это все, что угодно. Это не оставляет нам совсем ничего, кроме нигилистической оболочки, густо напичканной нарциссизмом — постмодернистское пирожное из преисподней.

Заключение.

Давайте перестроим постмодернистскую сцену более адекватным образом: контексты — это безграничные возможности; не многослойные обманы и произвольные конструкции, зависящие лишь от эгоической прихоти, но многослойные истины, укорененные в более обширных и глубоких реальностях. Нигилистический и нарцистический загиб ликвидируется с самого начала, и бессмысленный релятивизм сменяется богато структурированными контекстами ценности и смысла, которые дают основание для внятных интерпретаций. То, что все вещи — холоны, означает, что все вещи — это бесконечные контексты внутри контекстов, и каждый контекст придает новый и подлинный смысл самому первоначальному холону.
Таким образом, определять местонахождение искусства — значит помещать его в его разнообразные контексты. Искусство в своем развитии, которое представляет собой охват, включает в себя:
первоначальный холон или первоначальный замысел творца, который может быть связан с многочисленными уровнями психики как сознательными, так и бессознательными, простирающимися от индивидуального «я» до надличностных и духовных измерений (спектр сознания)
сам холон художественного произведения, работу, материализованную в форме и содержании произведения и представленную на суд зрителей.
историю восприятия и реакции (многочисленные холоны зрителей), которые во многих отношениях определяют произведение в целом
более широкие контексты во всем мире (экономические, технические, лингвистические и культурные контексты, без которых вообще нельзя было бы порождать специфические смыслы.)
Все это целые, которые служат частями других целых, а целое придает частям смысл, которым сами части не обладают. Каждое более широкое целое, каждый более объемлющий контекст приносит с собой новый смысл, новый свет, в котором видится произведение, и, следовательно, переиначивает его.
Таким образом, любой конкретный смысл произведения искусства — это просто выдвижение на первый план некоего конкретного контекста. Интерпретация произведения искусства представляет собой выявление и объяснение этого выделенного контекста. Оправданная интерпретация означает подтверждение того, что конкретный контекст действительно реален и значим, это процедура верификации, которая, как и любая другая, включает в себя внимательное рассмотрение всей взаимосвязанной совокупности данных.
А понять произведение искусства — значит герменевтически войти, реально войти как можно дальше в контексты, определяющие искусство, в «слияние горизонтов» — возникновение нового холона — в котором понимание произведения искусства одновременно является процессом самопонимания, в конечном счете ведущим к освобождению. Чтобы понимать искусство, я должен, до некоторой степени, входить в его горизонт, расширять свои собственные границы и, таким образом, расти сам: слияние горизонтов — это расширение самости.
Следовательно, критерии достоверности для оправданной интерпретации искусства и литературы основываются, в конечном счете, на том, что критик считает природой и средоточием смысла произведения искусства. И я утверждаю, что это имеет холонический характер. Не существует единственной правильной интерпретации, поскольку ни один из холонов не имеет единственного контекста. Существует столько же допустимых смыслов, сколько допустимых контекстов, что ведет не к нигилизму, а к рогу изобилия. Это очень далеко от произвола и относительности, ибо хотя не существует единственной правильной интерпретации, существует множество неверных (необходимый и важный критерий опровержимости — это, определенно, часть художественной интерпретации). «Интерпретация зависит от обстоятельств, в которых она происходит... Стратегия нахождения контекста может быть необходимой для любой интерпретации в качестве условия самой возможности интерпретации», — замечает Хой. Действительно так, но в качестве условия не просто возможности интерпретации, но, скорее, самого существования есть только холоны.
Таким образом, интегральная теория интерпретации искусства и литературы представляет собой многомерный анализ разнообразных контекстов, в которых — и посредством которых — искусство существует и обращается к нам в художнике, в произведении искусства, в зрителе и в мире в целом. Не предоставляя привилегий ни одному отдельно взятому контексту, она призывает нас быть бесконечно открытыми для постоянно обновляющихся горизонтов, которые при этом расширяют наши собственные горизонты, освобождая нас от узких пут нашей излюбленной идеологии и темницы наших изолированных самостей.

Созерцая искусство.

Позвольте мне вернуться к вопросу о том, что же такое, в конце концов, искусство. Когда я непосредственно созерцаю, скажем, полотно великого Ван Гога, я вспоминаю, что общего у всего высокого искусства: от него просто захватывает дух. Оно буквально, на самом деле, заставляет вас задержать дыхание, по крайней мере на одну-две секунды, когда произведение впервые поражает вас или, более точно, впервые входит в ваше существо: вы испытываете небольшой обморок, вы слегка ошеломлены, вы открываетесь для восприятий ранее вам неведомых. Иногда, конечно, все происходит спокойнее: произведение мягко просачивается в ваши поры, и все же вы как-то образом меняетесь, быть может, чуть-чуть, быть может, значительно; но вы меняетесь.
Не удивительно, что как на Востоке, так и на Западе искусство до совсем недавнего времени нередко ассоциировалось с глубокой духовной трансформацией. И я имею в виду не только «религиозное» или «иконографическое» искусство.
Некоторые из великих современных философов, от Шеллинга до Шиллера и Шопенгауэра, точно указывали главную причину великой возвышающей способности искусства. Когда мы смотрим на любой прекрасный объект (природный или художественный), мы откладываем всю другую деятельность и просто осознаем, мы хотим лишь созерцать этот объект. Пока мы пребываем в этом созерцательном состоянии, мы ничего не хотим от объекта; мы просто хотим созерцать его; мы хотим, чтобы это длилось вечно. Мы не хотим его съесть или обладать им, или убежать от него, или изменить его: мы хотим лишь смотреть, мы хотим созерцать, мы хотим, чтобы это никогда не кончалось.
В состоянии этого созерцательного осознания контроль нашего собственного эго над восприятием временно прекращается. Мы расслабляемся, переходя к базовому осознанию. Мы пребываем с миром как он есть, а не как мы его желаем видеть. Мы оказываемся лицом к лицу со спокойствием, с «глазом» в центре циклона. Мы не суетимся, пытаясь что-либо изменять; мы созерцаем объект как он есть. Великое искусство обладает этой властью, способностью захватить ваше внимание и зафиксировать его: мы смотрим, порой благоговейно, порой в молчании, но мы прекращаем неугомонное движение, которым в ином случае отмечено каждое мгновение нашего бодрствования.
При этом неважно, каково действительное содержание искусства. Великое искусство захватывает вас против вашей воли, а потом отстраняет вашу волю. Вы как бы попадаете на тихую прогалину — свободным от желания, от необходимости схватывать смысл, от эго, от внутреннего напряжения. И через этот просвет или прогалину в вашем собственном осознании могут вспышками приходить более высокие истины, более тонкие откровения, более глубинные связи. На мгновение вы даже можете прикоснуться к вечности — кто может возражать, когда само время приостановлено на прогалине, которую великое искусство создает в вашем осознании?
Вы хотите лишь созерцать; вы хотите, чтобы это никогда не кончалось; вы забываете о прошлом и будущем; вы забываете о самом себе. Благородный Эмерсон: «Эти розы под моим окном не напоминают ни прошлые розы, ни лучшие розы; они — то, что они есть; сегодня они существуют с Богом. Для них нет времени. Есть просто роза; она совершенна в каждый момент своего существования. Но человек откладывает или вспоминает; он не живет в настоящем, а, оглядываясь назад, горюет о прошлом или, не обращая внимания на окружающие его богатства, встает на цыпочки, чтобы предвидеть будущее. Он не сможет быть счастливым и сильным, пока он тоже не будет жить с природой в настоящем, над временем».
Великое искусство приостанавливает оглядку назад, сожаление о прошлом, предвкушение будущего: вместе с ним мы входим во вневременное настоящее; сегодня мы с Богом совершенные во всем, открытые для богатств и красот царства, забытого временем, о котором нам напоминает великое искусство, не своим содержанием, но тем, что оно делает с нами: приостанавливает желание быть в другом месте. И, тем самым, оно прекращает судорожное цепляние в сердце страдающей самости и освобождает нас — может, на секунду, может, на минуту, может, на целую вечность — освобождает нас от пут нашего собственного «я».
Именно в такое состояние вводит нас великое искусство, независимо от того, каково конкретное содержание самого художественного произведения — будь то насекомые или Будды, ландшафты или абстракции, это не имеет ни малейшего значения. В этом конкретном отношении — в этом конкретном контексте — о великом искусстве судят по его способности перехватывать ваше дыхание, забирать вашу самость, забирать время — все одновременно.
И что бы мы ни подразумевали под словом «дух» — давайте просто скажем, вслед за Тилихом, что для каждого из нас он связан с высшей целью и смыслом жизни — именно в тот ошеломляющий момент, когда великое искусство входит в вас и изменяет вас, дух озаряет этот мир чуть ярче, чем мгновение назад.
Продвинемся еще на один шаг: что если бы мы каким-то образом могли видеть все в целой вселенной столь же необыкновенно красивым, как прекраснейшее из произведений великого искусства? Что если бы мы прямо сейчас увидели каждую отдельную вещь и событие, без исключения, как объект неописуемой красоты?
Да мы бы тут же оцепенели перед лицом подобного зрелища! Все наше хватание* и избегание моментально прекратились бы — мы бы освободились от замыкания в себе и погрузились в состояние пассивного созерцания всего сущего. Подобно тому как прекрасный объект или произведение искусства на время приостанавливает нашу волю, так и созерцание Вселенной как объекта красоты открыло бы нас к пассивному осознанию вселенной — не такой, какой она могла бы или должна быть, но просто такой как она есть.
Не возможно ли, в таком случае — просто возможно — что, когда воспринимается красота всего без исключения, мы, в действительности, пребываем непосредственно в оке Духа, для которого весь Космос служит объектом Прекрасного, именно потому, что фактически весь Космос — это сияющее Искусство самого Духа?
В этом ослепительном видении весь Космос представляет собой Произведение Искусства вашей собственной высшей Самости во всем ее творческом великолепии. Именно поэтому каждый объект во вселенной — воистину объект сияющей Красоты, когда он воспринимается оком Духа.
И наоборот: если бы вы могли прямо здесь, прямо сейчас реально увидеть каждую отдельную вещь и событие в целой вселенной как объект абсолютной Красоты, вы бы с необходимостью освободились от эго и пребывали в Духе. В этот момент вы бы не хотели от Космоса ничего иного, кроме как созерцать его бесконечную Красоту и Совершенство. Вы бы совершенно не хотели бежать от вселенной или цепляться за нее, или изменять ее: в этот момент созерцания в вас нет ни надежды, ни страха, ни какого бы то ни было стремления. Вы вообще ничего не захотите, кроме как быть ее Очевидцем, созерцать ее бесконечно — вы захотите, чтобы это никогда не кончалось. Вы полностью свободны от воли, свободны от погони за смыслом, свободны от всякого мелочного движения и суеты. Вы — центр чистого и ясного осознания, наполненный в своем Бытии высшей Красотой всего, что он созерцает.
Из этой Красоты не исключается ни единая пылинка; ни один объект, каким бы «безобразным», «ужасающим» или «болезненным» он ни был — ничто не исключается из этого созерцательного объятия, ибо любая и каждая вещь по самой своей основе, в равной мере и бесконечно является сверкающим сиянием Духа. Когда вы созерцаете изначальную Красоту каждой отдельной вещи во вселенной, вы созерцаете великолепие Космоса в оке Духа, Я Духа, извечное Я — Я всего мироздания. Вы полны до бесконечности, сияете светом тысяч солнц, и все совершено именно таким, как оно есть, всегда и вовеки — когда вы созерцаете это ваше величайшее Произведение Искусства, целый Космос, эту Красоту, этот объект нескончаемой радости и блаженства, сияющих в Сердце всего, что возникает.
Подумайте о самом красивом человеке, которого вы когда-либо встречали. Подумайте именно о том моменте, когда вы взглянули в его или ее глаза и на краткое мгновенье оцепенели: вы не могли отвести взгляд от этого видения. Вы смотрели, застыв во времени, захваченные этой красотой. Теперь представьте себе, что идентичной красотой светится каждая отдельная вещь во всей вселенной: каждый камень, растение, животное, каждое облако, каждый человек, каждый объект, каждая гора, каждый ручей — даже мусорные кучи и разбитые мечты — все они излучают эту красоту. Вы безмолвно замираете перед лицом мягкой красоты всего, что возникает вокруг вас. Вы освобождаетесь от хватания и избегания, освобождаетесь от времени, всецело пребывая в оке Духа, где вы созерцаете бесконечную красоту произведения Искусства, каковое представляет собой весь Мир.
Эта всеобщая красота — вовсе не упражнение в творческом воображении. Это реальная структура вселенной. Эта универсальная красота, на самом деле, прямо сейчас составляет саму природу Космоса. Это не что-то такое, что вам приходится воображать, поскольку это реальная структура восприятия во всех сферах. Если вы пребываете в оке Духа, каждый объект — это объект сияющей Красоты. Если двери восприятия очищены, весь Космос становится вашей утерянной и вновь найденной Любовью, Подлинным Ликом изначальной Красоты, вовеки и навсегда, и бесконечно навсегда. И перед лицом этой ошеломляющей Красоты вы окончательно погрузитесь в свою смерть. Вас больше никто не увидит, о вас никто не услышит, кроме как в те ласковые ночи, когда ветер легко пробегает меж холмов и гор, тихо напевая ваше имя.

6. ВОЗВРАЩЕННЫЙ БОГ

Ретроромантическая парадигма и ее роковые недостатки
Трансперсональная психология — это сегодня главная школа в психологии, которая серьезно относится к духовному опыту. Вероятно, в трансперсональной психологии наиболее влиятельны пять главных подходов: теория систем, измененные (или дискретные) состояния сознания, холотропная модель Стэна Грофа, разнообразные формы юнгианской психологии (включая «неоюнгианский» вариант Майкла Уошберна) и мой собственный спектральный или интегральный подход. Я утверждаю, что интегральная модель не только включает в себя основные моменты других моделей, но и содержит много важных областей, игнорируемых другими — и, потому, способна объяснять значительно большее количество данных наблюдений и исследований.

Краткое изложение моей модели сознания
Базовые структуры и Великая Цепь

Во-первых, существуют относительно постоянные или устойчивые структуры — те свойства, которые, однажды возникнув в процессе развития, как правило, продолжают существовать — к примеру: языковые навыки, познавательные способности, пространственная координация, двигательные навыки и так далее. Эти устойчивые структуры обычно строятся на предшествующих структурах (и включают их себя), образуя более крупный и более интегрированный паттерн.
Наиболее важные из этих устойчивых структур я называю базовыми структурами, которые представляют собой основополагающие холоны самого сознания. Базовые структуры сознания — это, по сути, традиционная Великая Холархия Бытия (как ее представляли, скажем, Плотин, Асанга или Ауробиндо).
Другими словами, базовые структуры — это просто основные уровни в спектре сознания — материя-тело-ум-душа-дух. В Главе 1 я объяснял, что этот общий спектр можно делить на уровни и подуровни многими и разными, но обоснованными способами. В «Проекте Атман» я привожу семнадцать основных уровней или базовых структур общего спектра, включая уровни материи, ощущения, восприятия, побуждения, образа, символа, понятия, закона, а также формальный, зрительно-логический, психический, тонкий, каузальный и недуальный уровни. Обычно я упрощаю эту схему до девяти или десяти самых главных и важных базовых структур, которые, на мой взгляд, составляют необходимый минимум, требующийся нам для адекватной характеристики всего спектра и его развития. Это — сенсомоторная, фантазмо-эмоциональная, репрезентационная, нормативно-ролевая, формальная, зрительно-логическая, психическая, тонкая, каузальная и недуальная структуры.
Эти конкретные термины не важны сами по себе (заинтересованные читатели могут обратиться к моим более специальным работам). Важно то, что они представляют — а именно, сам спектр сознания, Великую Холархию Бытия. Как я говорил, этот спектр порой упрощают до материи, тела, разума, души и духа. И даже этот набор иногда сокращается лишь до тела, разума и духа (или грубого, тонкого и каузального). Однако в этом изложении я буду использовать девять или десять базовых структур общего спектра сознания.

Переходные структуры.

Это устойчивые базовые структуры; однажды возникнув, они имеют тенденцию продолжать существовать. Но, во-вторых, это те свойства, которые носят относительно переходный или временный характер; они возникают, существуют какое-то время, но впоследствии постепенно свертываются или замещаются. Типичным примером могут служить стадии морального развития. Когда возникает моральная стадия 2, она не столько включает в себя моральную стадию 1, сколько замещает ее. К числу некоторых наиболее важных переходных структур относятся мировоззрения (например, архаическое, магическое, мифическое, ментальное, экзистенциальное, психическое и т. д.; ср. Gebser); потребности самости (например, безопасность, принадлежность, самооценка, самоактуализация, самотрансценденция; ср. Maslow); самотождественность (например, уроборос, тифон, кентавр, душа; ср. Loevinger); и моральные стадии (например, доконвенциональная, конвенциональная, постконвенциональная, постпостконвенциональная; ср. Nucci, Kohlberg, Giligan).3 Конечно, коль скоро налицо конкретная переходная структура, она столь же важна и реальна, как любая устойчивая структура. Дело просто в том, что переходные структуры, по большей части, обречены на уход, а устойчивые — по большей части, на дальнейшее существование.
Важно то, что по мере формирования спектра сознания в любом индивиде, базовые уровни спектра остаются существовать, но кое-что в его развитии носит лишь временный и переходный характер и рано или поздно проходит. Важное различие между устойчивыми и переходными структурами легко видеть, сравнивая, скажем, модели Пиаже и Кольберга. В случае общего когнитивного развития каждая стадия включается в последующие стадии, так что младший возраст оказывается необходимой составной частью старшего. Например, как только возникают образы, индивид получает полный и постоянный доступ к способности формировать образы. А сами образы будут необходимым компонентом более высокой символической, концептуальной и формальной мысли. Однако при моральном развитии процесс протекает совершенно иначе: более высокие структуры не столько включают в себя, сколько замещают предыдущие структуры. Так человек на моральной стадии 3 не имеет открытого доступа к моральной стадии 1, поскольку эти стадии взаимно несовместимы (конформист не может одновременно вести себя как эгоцентричный мятежник). Фактически, человек на моральной стадии 3 не может даже мыслить категориями моральной стадии 1; эти более ранние структуры уже давно растворились и были замещены (исключающая фиксация, вытеснение и т. д.).
…я неоднократно подчеркивал необычайную важность этого различения просто потому, что от него зависит вся концепция трансценденции. Действительно, развитие могло бы происходить по образцу «трансцендировать и включать в себя» либо «отвергать и сохранять». Однако, что отвергается и что сохраняется? Что остается и что замещается? Что продолжает существовать и что должно уйти? Будды трансцендируют ощущение изолированного «я», но даже Будды должны есть. Кое-что проходит, а кое-что остается! И я утверждаю, что высшее развитие (как любое развитие) принимает и включает в себя базовые структуры, но замещает и демонтирует переходные структуры, и смешивать два эти аспекта — верный путь к прекращению развития.

Самость и ее осевые точки.

Посредником между базовыми структурами и переходными структурами служит система самости или самоощущение (или просто самость), которая является третьим, главным, компонентом. Система самости во многих отношениях наиболее важная из трех, поскольку именно здесь «пребывает действие». Я предположил, что система самости является центром или средоточием нескольких важнейших способностей и операций, включая отождествление (центр самотождественности), организацию (то, что обеспечивает связность психики), волю (центр выбора в рамках ограничений текущего уровня развития), защиту (центр защитных механизмов, иерархически организованных, специфичных и характерных для данной фазы), метаболизм («переваривание» опыта) и ориентирование (выбор направлений развития).
Далее я предположил, что самость выступает посредником между базовыми структурами и переходными структурами, и это происходит следующим образом: поскольку самость является центром отождествления, всякий раз, когда самость в ходе развития отождествляется с развертывающейся базовой структурой, это исключительное отождествление порождает (или поддерживает) соответствующий набор переходных структур. Так, например, когда самость отождествляется с дооперациональной мыслью (символы и понятия), это поддерживает доконвенциональную моральную позицию (Кольберг), набор потребностей в безопасности (Маслоу) и защитное самоощущение (Левинджер). Когда возникают более высокие базовые структуры (скажем, правила конкретных операций), самость (исключительная фиксация), в конце концов, перенесет свой фокус отождествления на эту более высокую и обширную организацию, и это породит новую моральную позицию (конвенциональную), новый набор Я-потребностей (принадлежность) и новое самоощущение (конформистская маска) — и так далее.
На этой новой и более высокой стадии самость будет иметь свободный и полный доступ к предыдущим базовым структурам, таким как символы и понятия, но не к предыдущим переходным структурам, поскольку те были порождены именно тогда, когда самость исключительно отождествляла себя с более низкими стадиями, а теперь переросла это отождествление. Таким образом, базовые структуры сохраняются, а переходные структуры отвергаются именно потому, что сознание и самотождественность расширяются и отбрасывают свои более мелкие и поверхностные орбиты.
Когда система самости осваивает очередную развертывающуюся базовую структуру (или базовый уровень спектра сознания), она переходит от более узкой к более широкой идентичность, и, таким образом, проходит поворотный пункт или точку переключения в своем развитии. То есть каждый раз, когда самость вступает на новый уровень сознания (каждый раз, когда она отождествляется с новой и более широкой базовой структурой), она претерпевает процесс (1) объединения или слияния или внедрения, (2) дифференциации или превосхождения или разъединения и (3) включения или интеграции. Этот 1-2-3-процесс представляет собой поворотный пункт в развитии самости, и существует столько поворотных пунктов, сколько базовых структур для освоения.
Таким образом, на любом данном уровне развития самость начинает процесс в состоянии отождествления (или слияния) с базовой структурой этого уровня. Ее фокус отождествления — или ее «центр тяжести» — вращается вокруг этой базовой структуры: она отождествляется с ней. Но если развитие продолжается, самость начинает разотождествляться или дифференцироваться с этой структурой, «отцепляться» от нее или трансцендировать ее, а затем отождествляться со следующей более высокой стадией, одновременно интегрируя предыдущую базовую структуру в новую организацию. Исключительная тождественность с более низкой структурой разрушается (трансцендируется или отвергается), но способности и умения самой этой базовой структуры интегрируются (включаются в состав и сохраняются) в новой более высокой организации. Центр тяжести самости теперь преимущественно отождествлен с более высокой базовой структурой сознания, и это отождествление и внедрение будет порождать переходные структуры этой стадии (моральную позицию, Я-потребности, самоощущение и т. д.). Таким образом, для каждой базовой структуры развития существует соответствующий поворотный пункт развития самости, процесс (1) слияния-отождествления-внедрения, (2) дифференциации—разотождествления-разъединения-трансценденции и (3) интеграции-включения.
Конечно, мы можем делить и подразделять развитие многочисленными и практически бесконечными способами, но, как уже говорилось, я обнаружил, что нам требуется, по меньшей мере, девять или десять базовых структур или уровней спектра сознания, чтобы объяснить наиболее важные факты общего развития. Каждой из этих десяти базовых структур соответствует поворотный пункт или осевая точка развития самости, а именно, процесс (1-2-3) слияния/дифференциации/интеграции, который происходит каждый раз, когда система самости переходит на новую ступень расширяющихся сфер сознания.
Я также предположил, что преобладающее количество клинических данных позволяет связывать нарушение каждого поворотного пункта с порождением специфического уровня патологии — психотической, пограничной, невротической, сценарной, личностной, экзистенциальной, психической, тонкой и каузальной.7 В нескольких публикациях я приводил многочисленные примеры таких уровней патологии развития, а также предложил виды терапии, которые, по-видимому, наиболее подходят для принятия мер в отношении каждого из этих уровней.8 «Спектр патологии» имеет соответствующий «спектр модальностей лечения». Этот подход — единственный из известных мне способов, который способен хотя бы смутно начать учитывать огромный объем клинического материала, наряду с данными исследования измененных состояний сознания.
Только базовые структуры линейны в достаточно строгом смысле — последовательность их появления невозможно существенно изменить или обратить вспять. Образы возникают раньше символов, которые возникают раньше концепций, которые возникают раньше правил. Это в равной степени справедливо для обоих полов; мы не знаем ни одного общества, где эта последовательность отсутствует; никакое количество социального обусловливания не способно обратить это порядок вспять; и нам не известно ни одного значимого исключения. Другими словами, исследования убедительно продемонстрировали, что эти базовые структуры, коль скоро они возникают, не зависят от пола и культуры, инвариантны и холархичны. Слово «линейный» нередко используют в очень пренебрежительном смысле, по контрасту с изящной холистической альтернативой, которая почему-то считается «не линейной». Однако большинство органических и целостных систем, на самом деле, развертываются через последовательность необратимых стадий возрастающей способности заключать в себя другие элементы — от желудя к дубу, от семени к розе — и это неизбежно происходит в линейном потоке, определяемом стрелой времени (Пригожин всегда подчеркивает это в отношении диссипативных структур).

Романтическая парадигма.

Я сам некогда был сторонником романтической модели. Согласно этому общему воззрению, младенец при рождении (и человечество на заре своего существования) — это благородный дикарь, находящийся в полном контакте с идеально целостной и единой Основой, «в гармоничном единстве со всем миром». Но затем в результате деятельности аналитического и разделяющего эго, эта Основа исторически утрачивается — фактически вытесняется или отчуждается, как прошлое историческое событие (в противоположность инволюционному событию, происходящему сейчас). Согласно романтическому воззрению, эта историческая утрата — утрата актуального прошлого — тем не менее необходима для того, чтобы эго развило свои собственные силы зрелой независимости. А затем, на третьем великом шаге (после изначального союза и последующей фрагментации), эго и Основа воссоединяются в возрождающей встрече и духовном союзе, так что Основа вновь обретается, но теперь на «более высоком уровне» или «в зрелой форме». Таково общее романтическое воззрение.
Я даже предполагаю, что привнес несколько новых идей в эту старую концепцию. Хотя эту романтическую модель горячо поддерживали Юнг и его последователи (особенно Эдингер и Нойманн), и хотя я решительно соглашался с их общими формулировками, меня также привлекали некоторые более смелые теоретики психоаналитического направления (такие как Рохайм, Ференчи и Норман О. Браун), которые, фактически, вполне соответствовали этой романтической модели.
Работы этих теоретиков психоанализа позволили мне — или мне так казалось — сделать очень точный набросок специфических стадий этой утраты изначальной Основы, или утраты истинной Самости, или утраты самого Атмана. Обобщая все эти разнообразные источники, я, к примеру, в онтогенетическом развитии, постулировал следующее: дитя начинает свое бытие в состоянии почти чистого недуализма, в полном контакте с изначальной Основой и истинной Самостью (Атман), так что объект и субъект составляют единое целое; самость и «весь мир» объединены. Затем в результате того, что я называю «первичным вытеснением», объект и объект расщепляются, самость и мир (как Великая Мать) отделяются и отчуждаются друг от друга, и мир дуальности без приглашения врывается на сцену со всеми трагедиями и ужасами, присущими этому разделяющему кошмару.
Но ущерб развитию этим не ограничивается. Как только тело-ум отщепляется от мира и Великой Матери, у тела-эго появляются два фундаментальных, но противоречивых желания. Есть желание воссоединиться с Великой Матерью и, тем самым, возвратить себе это чистое единство и райское состояние, которое оно знало до того, как субъект и объект были безжалостно расщеплены. Но для того, чтобы воссоединиться с Великой Матерью, самости тела-эго пришлось бы умереть для собственного изолированного существования (то есть перестать существовать в таком качестве), и это приводит ее в ужас. Поэтому она хочет воссоединения, но одновременно страшится его, и эти конфликтующие желания дают ход последующему развитию. Я назвал смесь двух этих влечений «проект Атман» — желание обрести единство (Атман), но, в то же время, интенсивный страх этого — что заставляет самость искать вознаграждения-заменители и объекты-заменители.(Я твердо верю, что «Проект Атман» — весьма реальный проект и весьма обоснованная концепция, однако желанное единство — это не состояние младенца у груди матери, а состояние самости в изначальной Пустоте. Как мы увидим, я необоснованно «возвысил» природу ранней младенческой и доличностной структуры до некоей надличностной основы и благодати, и, таким образом, ошибочно считал тягу к единству стремлением вернуть себе эту младенческую структуру, но, разумеется, «в зрелой форме», вместо того, чтобы понять, что тяга к единству — это попытка вернуть нечто утерянное в предыдущей инволюции).
Как только тело-эго отделяется от Великой Матери или Великой Среды — в соответствии с моим ранним романтическим объяснением увлечениях — то из-за этого первичного вытеснения оно начинает страдать от первичного отчуждения. Я предполагал, что в течение трех первых лет жизни это первичное отчуждение запускает в самом теле-эго некоторые очень специфические события, которые начинают происходить в рамках распределения эмоционально-сексуальной энергии, либидо, elan vital или праны (и именно здесь я непосредственно включил в свою модель формулировки более смелых психоаналитических мыслителей). А именно, Движимое попыткой восстановить единство с миром (и Великой Матерью) тело-эго организует распределение своего либидо вокруг разных телесных зон, где пребывают фантазии этого союза (от оральной зоны с фантазиями единения с миром через пищу, до генитальной зоны с фантазиями единения с миром в сексуальном смысле). Таким образом, все либидинозные организации — это просто сокращенные и ограниченные версии сознания, которое некогда было действительно «едино со всем миром». Поэтому я заканчивал одну из этих ранних опубликованных работ следующим выводом: «Бого-сознание не есть сублимированная сексуальность; сексуальность — это вытесненное Бого-сознание».
Это воззрение имеет немалый смысл применительно к развитию, но лишь в том случае, если тело-ум младенца действительно пребывает в полном Богосознании или сознании Основы. Поскольку суть, как вы помните, в том, что это романтическое воззрение зависит от концепции, что младенец погружен в актуальное Богосознание или в полностью наличную Основу, которая затем буквально вытесняется где-то в первые один-два года жизни. Однако эта точка зрения не имеет вообще никакого смысла и не применима к развитию, если сама доэгоическая структура представляет собой что-то меньшее, чем Бог, поскольку предполагается, что именно актуальное вытеснение Богосознание к двухлетнему возрасту становится движущим началом последующей схемы развития. Если «изначальная внедренность» самости младенца не пребывает в полном контакте с Богосознанием или сознанием Основы, то это представление о развитии полностью рушится.
И именно эта проблема окончательно развенчивает романтическую позицию — как я быстро выяснил, пытаясь привести эту точку зрения в рабочее состояние.
Однако, чем больше я старался привести романтическую модель в рабочее состояние — и, поверьте, я очень, очень старался — тем больше я понимал ее главные несоответствия и заблуждения…
Как бы то ни было, будем называть мою раннюю модель «Романтико-юнгианской или Уилбер-I», а более позднюю модель — «Уилбер-II».
При этом забавно, что «Уилбер-I» и «Уилбер-II», в действительности, не так уж и сильно различаются. Обе эти модели идут от доэгоического к эгоическому и надэгоическому. Обе они согласны в отношении великих сфер доличностного, личностного и надличностного (трансперсонального). Обе признают, что движущим началом развития, в конечном счете, являются попытка вновь обрести Дух; обе рассматривают как эволюцию, так и инволюцию. Вот почему и «Уилбер-I», и «Уилбер-II» способны оперировать практически теми же типами и объемами имеющихся клинических и экспериментальных данных. Большое различие — решающее различие — заключается в том, что романтическая модель «Уилбер-I» должна рассматривать младенческую доэгоическую структуру как, в некотором смысле, первичную Основу, совершенную целостность, непосредственный союз с Богом, полное погружение в Самость, единство со всем миром. Поскольку совершенство просветления — это восстановление контакта с чем-то присутствующим в младенческой структуре, тогда эта младенческая структура должна в полной мере обладать этим предельным Совершенством (пусть даже и бессознательно). Таким образом, если Бог полностью не присутствует в младенческой структуре, вся схема сходит на нет.
И здесь конечно романтическая модель Уилбер-I сталкивается с рядом абсолютно роковых затруднений, что, вероятно, вполне очевидно. Однако давайте пройдемся по ней шаг за шагом. Традиционное романтическое воззрение состоит в том, что младенческая структура — это структура, пребывающая в единстве со всей Основой или Самостью, но бессознательно. Затем Самость разделяется с этой Основой и откалывается от нее — фактически вытесняет эту Основу, отчуждает ее и теряет с ней связь. Далее, на третьем великом шаге (транс- или надэгоическом), Самость и Основа воссоединяются, Основа восстанавливается («на более высоком уровне», что бы это ни могло значить на самом деле), и происходит духовное обновление и возрождение.
Таким образом, мы можем назвать традиционным романтическим взглядом следующую концепцию: развитие протекает от бессоознательного Рая (доэгоическое) к сознательному Аду (эгоическое) и к сознательному Раю (трансэгоическое). Самость составляет единое целое с Основой как на первой, так и на третьей стадии, но на первой союз бессознателен, а на третьей — сознателен.
Роковая проблема этого воззрения состоит в том, что вторая ступень (утрата бессознательного союза) абсолютно невозможна. Как вскоре признали сами романтики, все сущее составляет единое целое с Основой; если вы действительно теряете связь с Основой, вы перестаете существовать. Скорее у вас есть лишь один выбор в отношении Основы: вы можете осознавать свой союз с Основой или вы можете не осознавать его. Сам союз всегда налицо, но он может быть либо сознательным, либо бессознательным.
Далее, как мы видели, согласно традиционному романтическому воззрению, доэгоическое состояние — это единство с Основой, но в бессознательной форме. Однако, если это так, то следующий шаг — движение от доэгоического к эгоическому — не может, следовательно, быть утратой этого бессознательного союза. Если бы это произошло, вы бы перестали существовать. Вы можете либо осознавать, либо не осознавать этот союз с Основой; если этот союз уже бессознателен, вы не можете опуститься еще ниже! Реальная утрата уже произошла. Доэгоическая структура, или изначальная включенность, уже разрушена, отчуждена, утрачена. До этого уже произошла инволюция. И романтики очень медленно стали это понимать, что, конечно, фатально подорвало весь их проект.
Необоснованность их позиции становится еще более очевидной при внимательном изучении стандартной романтической концепции «изначальной полноты». Предполагается, что младенческая структура представляет собой, по формулировке Нормана О. Брауна, «единое целое со всем миром в любви и блаженстве». Однако с чем именно новорожденный составляет единое целое? Пребывает ли самость младенца в полной мере с миром поэзии или логики, или экономики, или истории, или математики, или нравственности и этики? Конечно нет, поскольку эти миры еще не возникли: упоминаемый «весь мир» младенческой самости — это до смешного маленький кусочек реальности. Действительно, субъект и объект младенческой структуры в значительной мере предварительно дифференцированы (что соответствует просто океанической фазе или фазе слияния осевой точки 1), но этот слитный мир исключает значительную часть Космоса и не осведомлен о нем. Эта структура, безусловно, не составляет единого Белого со всем миром; она едина с очень маленьким ломтиком всего мира.
Самость одного месяца от роду может явиться «в облаках великолепия» (из бардоперерождения, о котором я расскажу ниже), но она, в действительности, все еще погружена и внедрена, однако не в нирвану, а в сансару. Она уже обильно засеяна семенами привязанности, избегания, игнорирования, голода и жажды. Языки пламени ада сансары уже со всех сторон окружают младенческую самость, и если порой это время и бывает относительно спокойным, это спокойствие доличностного неведения, а не трансперсональной мудрости. Младенческая самость полностью погружена в сансару, она даже не обладает достаточным осознанием, чтобы зафиксировать этот жгучий факт. Но по мере того как развивается и обретает сознание эго, она будет все больше осознавать свое уже падшее состояние — понимать тот факт, что она уже живет в пламени сансары.
Это шокирующее понимание, это сознательное посвящение в тот факт, что феноменальному миру присущи слезы и ужас, грех и страдание, тришна и духкха, наносит глубокую травму самости. Эта травма пробуждения в своих самых ранних формах начинается на первом или втором году жизни (в частности, в период осевой точки 2), и именно это спутало романтических теоретиков (и Уилбера-1): они воображают, что в этой точке младенец переходит из нирваны в сансару, тогда как младенец, рожденный в сансаре, просто пробуждается к осознанию этого ошеломляющего факта.
Теперь у эго, осознающего экзистенциальный кошмар сансарической боли, есть две основных возможности выбора жизненного курса: оно может выбирать то, что благоприятствует его продолжающемуся росту и эволюции сознания либо то, что способствует регрессии в попытке заглушить сознание и оцепенеть в духкхе. Если оно выбирает первое и ускоряет этот эволюционный рост с помощью соответствующих духовных дисциплин, оно может даже вновь открыть собственную изначальную и вневременную природу — изначальную природу, которая, в действительности, вовсе не была утеряна в период младенчества, но как раз в этот момент была затемнена преданностью самому миру времени. Это действительно повторное открытие и припоминание — не того, что в полной мере присутствовало в месячном возрасте, но того, что в полной мере присутствует во вневременном сейчас — полностью присутствует, то есть предшествует инволюции, но не предшествует в эволюции.
Таким образом, реальный курс исторически обозримого человеческого развития идет не от бессознательного Рая к сознательному Аду и затем к сознательному Раю, но, скорее, от бессознательного Ада к сознательному Аду, а затем к сознательному Раю. И в этом состоял переход от Уилбера-I к Уилберу-II.

Изначальная внедренность и Динамическая Основа.

Далее, согласно этому общему воззрению, инволюция (или истечение) представляет собой процесс, посредством которого эти измерения проявляются как формы духа, а эволюция (или обратный поток) — это процесс вспоминания, идущий от духа-как-материи к окончательному вспоминанию духа-как-духа — к узнаванию духом духа в качестве духа, традиционной реализации просветления.
Согласно этой схеме, самость младенца может действительно витать в облаках великолепия (о чем мы вскоре поговорим), но она, в первую очередь, адаптируется к измерениям духа-как-материи и духа-как-праны (чувственности, эмоционально-сексуальных энергий, elan vital — рассеянной полиморфной жизни и жизненной силы), равно как и к очень ранним формам духа-как-разума (образам, символам, первичным понятиям). Эволюционное развитие продолжается с дальнейшим развертыванием ментальных измерений (духа-как-разума) и последующим зарождением осознанно духовных измерений (духа-как-души), достигая кульминации в просветлении или непосредственном узнавании духа-как-духа, который, трансцендируя все, заключает в себе все.
Итак, младенец действительно погружен в дух и составляет единое целое с Основой — как и все сущее! — но это, в основном дух-как-материя и дух-как-прана, а не дух-как-дух. (Как мы увидим, даже согласно концепции бардо, самость младенца или новорожденного не пребывает в контакте с духом-как-духом!) Таким образом, согласно всем этим представлениям, младенческая самость не осознает дух-как-дух или состояние чистой нирваны, полностью свободное от кармических тенденций, желаний, голода и жажды.
Но есть одна вещь, которой Основа не является. Основа — это не ментальное эго. Как это ни странно Основа может выступать как либидо, как свободная психика, как всеохватывающий дух, но Основа недостаточно сильна для того, чтобы выступать как жалкое эго.
Как отмечает Чонгьям Трунгпа в книге «Шамбала: священный путь воина» и подтверждает Хьюстон Смит в «Забытой истине», все великие традиции мудрости без исключения — от шаманизма до Веданты, как на Востоке, так и на Западе — утверждают, что реальность состоит по меньшей мере из трех великих сфер: земной, человеческой и небесной, соотносящихся с телом, разумом и духом (грубым, тонким и каузальным), а эти последние, в свою очередь, соотносятся с тремя великими состояниями человеческого сознания: бодрствованием (грубое, тело), сновидениями (тонкое, разум) и глубоким сном (каузальное, дух). Это, разумеется, три великих сферы доличностного, личностного и надличностного (трансперсонального).
Для Уилбера-II вытеснение — это нечто такое, что может произойти или не произойти, но это, в любом случае, не механизм роста, и когда оно все же происходит на этих ранних стадиях — это, по существу, вытеснение духа-как-праны, а не духа-как-духа. Однако, если степень вытеснения варьирует от умеренной до сильной, возможно, что на более высоких стадиях роста должна происходить регрессия для того, чтобы реинтегрировать эти низшие потенциалы. Происходит ли эта регрессия на самом деле, будет зависеть от конкретного человека, и ее степень будет разной у разных людей, но это не массовая необходимость для всех случаев, и это не восстановление контакта с младенческим, но вытесненным духом-как-духом.
Короче говоря, согласно модели Уошберна/Уилбера-I во всяком духовном развитии должна происходить глубокая регрессия как восстановление контакта с Основой, неограниченно присутствующей в младенческой структуре. По модели «Уилбер-II» регрессия может происходить, как правило, если это необходимо для восстановления контакта с Основой-как-праной или с какими-то потенциями, диссоциациями, патологиями и т.п., утерянными на более ранней осевой точке (Регрессия на службе эго, предшествующая трансценденции эго).

7. РОЖДЕННЫЙ ЗАНОВО
Стэн Гроф и холотропный разум
Станислав Гроф — несомненно величайший из живущих ныне психологов. Он, безусловно, первопроходец во всех смыслах этого слова и один из наиболее разносторонних мыслителей психологии нашей эры. К счастью, мы со Стэном в значительной мере согласны в отношении многих центральных вопросов человеческой психологии, спектра сознания и сфер человеческого бессознательного.
Но здесь мы, конечно, будем обсуждать наши различия. В своей книге «Пол, экология и духовность» я предлагаю последовательную критику позиции Грофа, выдвигая на первый план кое-что представляющееся мне серьезными слабостями его модели. Я кратко опишу здесь эти слабые места, а потом в общем виде отвечу на критику Стэна в адрес моей собственной работы.

Монологическая наука.

Гроф последовательно утверждал, что «западная наука приближается к беспрецедентной по масштабу смене парадигмы». Возможно это и так, но новая парадигма и те подходы, которые он обсуждает, монологичны — что означает, что они сводят мир к языку «оно». Он ссылается на квантовую физику и теорию относительности, кибернетику, теорию систем, М-поля, теории хаоса и сложности, юнговскую теорию процесса и так далее, которые все неумолимо монологичны. Они сводят Космос просто к терминам Правой Стороны; в самой своей основе они воплощают утонченный редукционизм, который представляет собой одно из плачевных наследий картезианской традиции.
Как «механистические», так и «системные» науки монологичны. Монологичны и теории «причинности», и теории «хаоса», и «материализм», и «органицизм». «Детерминистские теории» и теории «сложности», «механистические» теории и теории «процесса» — все они монологичны. Неважно какие преимущества последние имеют перед первыми (а их множество!) — все они, по сути, предлагают двумерный мир.
Гроф и склонные к монологизму теоретики, которых он цитирует в поддержку «новой парадигмы», постоянно сетуют на раздробленность современного мира и того будущего, что приходит ему на смену; они подчеркивают насущную потребность в объединяющем видении. Я полностью согласен с этим, однако их монологическая «новая парадигма», фактически, представляет собой симптом самой исходной фрагментации, а не лекарство от нее. Как таковая, она является частью причины, а не исцеления современной раздробленности. Так, например, когда Джоанна Мэйси пытается критиковать «Пол, экологию, духовность», говоря, что эта работа не учитывает механизмы обратной связи и, таким образом, не представляет в полной мере теорию систем, она совершенно упускает из виду самое главное. Разумеется, я принимаю в расчет обратную связь и открыто говорю об этом; кроме того, теория обратной связи — это просто часть первой волны системных наук, которая была дополнена теориями хаоса и сложности. Но все они в равной степени совершенно монологичны и могут быть полностью описаны на процессуальном оно-языке, который является отличительной чертой утонченного редукционизма и жестоким отпечатком колонизации мира жизни монологическим империализмом, как раз и способствующим той фрагментации, которую он желает исцелить. Таким образом, Мэйси и другие сходно мыслящие теоретики продолжают упускать решающий факт, который, перефразируя Карла Краусса, можно сформулировать так: теория систем — это болезнь, лекарством от которой она себя объявляет.
На мой взгляд, Гроф, к несчастью, довольно основательно погрузил свои философские основы в этот губительный монологический цемент, и это наделяет его психологическую модель несколькими серьезными недостатками.
Монологическое сознание.

Одно из великих открытий постмодернистского Запада состоит в следующем. То, что мы раньше принимали за несомненное сознание, отражающее мир в целом («зеркало природы»), фактически укоренено в сети неочевидных интерсубъективных структур (в том числе лингвистических, этических, культурных, эстетических и синтаксических). Как субъективный, так и объективный миры возникают, в значительной мере, благодаря дифференцирующим силам и способностям этих интерсубъективных структур, которые сами не выступают как объекты или феномены непосредственного осознания, а скорее образуют фоновый контекст, который и обеспечивает саму возможность существования субъектов и объектов.
По этой причине, открытие таких интерсубъективных структур не было непосредственно доступно феноменологии в любой из ее традиционных форм, но должно было ожидать новых веяний в контекстном анализе, структурализме, постструктурализме, лингвистике и семиотике, то есть общего перехода от модернизма к постмодернизму в самом широком смысле.
Обычно я привожу в качестве простого примера карточную игру — скажем, покер. В покере каждая карта подчиняется специфическому набору правил, но действительные правила игры нельзя найти ни на одной из карт. Таким образом, если вы просто описываете каждую карту — неважно, насколько тщательно — то есть если вы занимаетесь чистой феноменологией, вы никогда не откроете правил, которым подчиняется каждая карта, вы никогда не обнаружите «межкарточные паттерны» («интерсубъективные» паттерны), которые, фактически управляют каждой картой. Здесь феноменология терпит жалкую неудачу, и лишь некая форма структурализма раскроет эти паттерны.
Вот как это замечательное историческое развитие подытожил Фуко: «Итак, появилась проблема языка, и было ясно, что феноменология не может сравниться со структурным анализом в объяснении оттенков значения, которые способна порождать структура лингвистического типа.
И вполне естественно, что, когда феноменологическая супруга оказалась лишенной прав из-за своей неспособности иметь дело с языком, структурализм стал новой невестой».2 Здесь подразумевается «структурализм» в самом широком смысле, который включал в себя семиологию (Соссюр), семиотику (Пирс), собственно структурализм (Леви-Стросс, Барт, Лакан), структурализм развития (Пиаже, некоторые аспекты Хабермаса, Кольберг, Левинджер), неострутурализм (Фуко) и постструктурализм (Деррида, Лиотар). Несмотря на свои многочисленные различия все они участвовали в движении от философии субъекта, монологически оценивающей заранее данный мир, к диалогическому исследованию интерсубъективных структур, которые обеспечивают саму возможность дифференциации и отдельного существования субъектов и объектов.
Это далее соединялось с растущим пониманием историчности многих из таких интерсубъективных и диалогических структур (Ницше, Хайдеггер, Виттгенштейн, Дюи, Рорти) — и мы внезапно из современности оказались в постмодерне, где неважно насколько расходятся друг с другом эти разнообразные теоретики. Все они объединились в решительной демонстрации того, что монологическое сознание и монологическая методология — это чрезвычайно ограниченные модели, если не полное искажение человеческого опыта и реальности.
Важнейшая особенность этих нововведений заключается в том, что большинство наиболее передовых теоретиков современной западной психологии — включая Фрейда, Юнга, Адлера, Ранка, Джеймса, Уотсона, Тиченера, Вундта — уютно чувствовали себя в доинтерсубъективной эре. То есть все они без исключения были укоренены в глубоко монологической системе. Все они считали, что испытуемый описывает феномены сознания, и брали эти феноменологические описания за основу, даже если они, в конечном счете, уводили не туда. Таким образом, несмотря на разные методы, будь то интроспекция (Вундт), свободные ассоциации (Фрейд), психоделики (Джеймс), активное воображение (Юнг) или поток сознания (Джеймс), ни один из них никогда не подвергал серьезному сомнению базовую адекватность феноменологии.  Каждый из них резко расширял содержание допустимой феноменологии, распространяя ее от типичных рационально-эгоических содержаний до таких областей как первичный процесс, магическое познание, коллективные мифические образы и архетипы, религиозный опыт и т.д.; но ни один из них не пытался изучить или хотя бы ясно осознать интерсубъективные структуры, которые создают саму возможность функционирования этой феноменологии. Короче говоря, все они открывали новые карты в феноменологической игре, но ни один не заметил нефеноменологических правил самой игры. И поныне большинство исследователей-психологов, включая Грофа, остаются в рамках этой концептуальной системы монологического сознания, даже когда они продолжают расширять феноменологию сознания в области необычных состояний (НСС). Другими словами, никакие количества ЛСД, холотропного дыхания, гипноза, шаманского опыта, ритуалов, обрядов перехода или интенсивной работы с телом не могут раскрыть моральные, культурные, лингвистические и синтаксические структуры, в которых (и через которые) возникает этот субъективный опыт. И потому вы не найдете ни одного из этих важнейших интерсубъективных паттернов ни в одной из карт, картографии или космологии модели Грофа (а также ни в одной из традиций, на которые он ссылается в своих работах). Эти образующие паттерны невидимы для используемой Грофом методологии исследования, и, на мой взгляд, именно в этой области его система недостаточно проработана и неадекватна.
И поныне большинство исследователей-психологов, включая Грофа, остаются в рамках этой концептуальной системы монологического сознания, даже когда они продолжают расширять феноменологию сознания в области необычных состояний (НСС). Другими словами, никакие количества ЛСД, холотропного дыхания, гипноза, шаманского опыта, ритуалов, обрядов перехода или интенсивной работы с телом не могут раскрыть моральные, культурные, лингвистические и синтаксические структуры, в которых (и через которые) возникает этот субъективный опыт. И потому вы не найдете ни одного из этих важнейших интерсубъективных паттернов ни в одной из карт, картографии или космологии модели Грофа (а также ни в одной из традиций, на которые он ссылается в своих работах). Эти образующие паттерны невидимы для используемой Грофом методологии исследования, и, на мой взгляд, именно в этой области его система недостаточно проработана и неадекватна.
Эта монологическая гегемония достаточно прискорбна. По моему мнению, она еще больше склоняет Грофа к тому, что я считаю главным заблуждением его модели — к идее о природе и значении околородового уровня.

Перинатальный возврат.

Гроф определяет слово «перинатальный» следующим образом: «Префикс пери- буквально означает «около» или «рядом», а наталис переводится как «относящийся к родам». Это предполагает события, непосредственно предшествующие биологическому рождению, связанные с ним или следующие за ним».4 В своих ранних психоделических исследованиях Гроф неизменно обнаруживал, что в ходе типичного сеанса, испытуемые, в некотором смысле, последовательно соприкасались со все более ранними стадиями своего собственного развития, двигаясь сперва от поверхностных абстрактных или эстетических паттернов к более раннему биографическому (и фрейдистскому) материалу и, в конце концов, к тому, что выглядело реальным повторным переживанием биологического рождения. Гроф назвал «околородовым» спектр опыта, казавшегося организованным вокруг импринтов реального процесса родов. Как только достигался этот околородовый уровень, он зачастую служил вратами к надличностному и духовному опыту.
Тем не менее, Гроф отмечает, что околородовый опыт редко включает в себя простое повторное переживание травмы рождения. Вместо этого околородовый опыт, как правило, служит вратами к надличностному опыту вообще. Таким образом, Гроф изо всех сил старается указать, что «несмотря на тесную связь с родами, околородовый процесс выходит за рамки биологии и имеет важные психологические, философские и духовные измерения... Определенные важные характеристики околородового процесса ясно предполагают, что он является более обширным феноменом, нежели повторное переживание биологического рождения».
Вполне возможно, что это так, но, тем не менее, именно здесь, как я полагаю, Гроф начал путаться в своих определениях. Он преднамеренно ввел термин перинатальный, поскольку он относится именно к переживаниям, окружающим реальный процесс биологического рождения. Но когда аспекты этих переживаний «ясно предполагают, что это более обширный феномен, нежели повторное проживание биологического рождения», он открыто отвергает сведение этих переживаний к биологическому рождению, но сохраняет термин «перинатальный».
Таким образом, каждый раз когда происходит интенсивная борьба смерти-возрождения любого типа, в любом возрасте, при любых обстоятельствах, Гроф склонен проводить двойственный анализ, что отражает его скрыто двойственное определение околородового. Сначала он заявляет, что повторное переживание травмы реального рождения — это центральное ядро феномена смерти-возрождения; затем он отрекается от сведения всего к этой конкретной травме и распространяет свой анализ на все виды других уровней, факторов и измерений. Поступая так, он отрицает редукцию к биологическому рождению, но сохраняет термин «перинатальный» для описания любых интенсивных переживаний смерти-возрождения — переживаний, которые, как он продолжает настаивать, привязаны (если не сводятся) к схемам, заложенным во время реальных родов.
Вот типичное для него высказывание: «На этом [околородовом] уровне бессознательного аспект смерти универсален и полностью доминирует над всей картиной». Пока что это показывает, что все глубокие околородовые переживания связаны с острыми вопросами жизни и смерти; но это ни в малейшей степени не показывает, что все проблемы жизни и смерти являются околородовыми.
Возможно, Гроф и прав в том, что в сердцевине острых проблем жизни и смерти кроется биологический шаблон рождения, однако его данные никоим образом этого не подтверждают. Скорее эти отдельные наблюдения проистекают, главным образом, из интенсивных ЛСД-сеансов, где индивиды могут действительно регрессировать к реальному повторному переживанию клинического процесса родов. Однако, судя по всему, эти наблюдения никоим образом не объясняют, например, надличностные стадии медитации випассаны, когда человек входит в нирвикальпа самадхи (ни в одном из традиционных текстов не упоминается о необходимости сперва ощущать себя плодом в утробе). Гроф ссылается на специфическую цепь феноменов, которые имеют место на интенсивных ЛСД-сеансах, и, порой, при других видах острого физиологического стресса.
Я не отрицаю данных Грофа; они вполне могут быть достаточно точными. Я подвергаю сомнению лишь поспешное и массовое обобщение этой весьма специфической и ограниченной ситуации, в которой острые вопросы жизни и смерти оказываются организованными вокруг рождения ребенка, на проблемы смерти и возрождения вообще, не всегда связанные с повторным переживанием клинических родов.
Гроф сразу же делает этот неоправданный и обобщенный скачок (и он делает его, используя свое скрыто двойственное определение околородового). Так, он говорит: «По-видимому, центральным элементом в сложной динамике процесса смерти-возрождения является повторное переживание травмы биологического рождения». Он всегда добавляет, что смерть-возрождение — это нечто большее, нежели чем просто повторное переживание травмы рождения, но, тем не менее, ядром и необходимым элементом служит переживание биологического рождения: «Хотя весь спектр опыта на этом уровне нельзя сводить к повторному переживанию биологического рождения, травма рождения, судя по всему, представляет собой важное ядро этого процесса. По этой причине я называю данную сферу бессознательного околородовой». И именно здесь мы имеем скрыто двойственное определение. Что же на самом деле представляет собой «этот уровень самоисследования»? Это встреча со смертью и возрождением. Что составляет важное ядро этой встречи — то есть ее необходимый ингредиент? Это повторное переживание биологического рождения, отчего оно и названо околородовым. Но из чего состоит сам околородовый уровень? Это интенсивные переживания смерти-возрождения. Но это составляет переход от первого определения (биологическое рождение) ко второму (любой интенсивный экзистенциальный кризис вообще), и этот переход никоим образом не подкрепляется данными или аргументами Грофа. По его формулировке, существует «целый спектр опыта, переживаемого на этом уровне [жизни-смерти]», и существует «процесс биологического рождения», но его двойственное определение называет оба этих феномена околородовыми.
Здесь определение «околородового», которое дает Гроф, полностью срывается со своего первоначального якоря и без разбора распространяется на весь экзистенциальный мир. «Глубинная эмпирическая встреча с рождением и смертью, как правило, ассоциируется с экзистенциальным кризисом беспрецедентного масштаба, во время которого индивид подвергает серьезному сомнению смысл собственной жизни и существования вообще».
Таким образом, говорит Гроф, околородовый уровень бессознательного находится на перекрестке личностного и надличностного. Однако, на самом деле, все это означает, что экзистенциальная смерть-возрождение лежит между личностным и надличностным развитием. Гроф никак не продемонстрировал, что повторное переживание биологического рождения во всех (или хотя бы в большинстве) случаев необходимо для того, чтобы это развитие имело место. Интенсивные сеансы холотропного дыхания и ЛСД-терапии действительно могут включать в себя реальное повторное переживание рождения; однако в попытке проводить обобщение за рамки этих достаточно специфических ситуаций, распространяя его на экзистенциальные и надличностные измерения в целом, Гроф шагнул далеко за пределы того, что оправдывают его данные.
По моему собственному мнению, Гроф своим неявным, двойственным определением околородового (означающего как экзистенциальное, так и связанное с родами), целиком и полностью смешал хронологию с онтологией. На интенсивных ЛСД-сеансах — которые формировали и до сих пор формируют ядро модели Грофа — индивиды могли регрессировать в хронологической последовательности от настоящего времени к раннему детству (фрейдизм) и к травме рождения (ранкианство), после чего, если индивид отказывался от исключительного отождествления с грубым телом-умом, ему действительно мог открываться подлинный надличностный опыт.
Однако, смешивая эту хронологию с действительной онтологией измерений осознания, Гроф вынужден вставлять между личностной и надличностной сферами реальное биологическое рождение, и это единственный способ, который позволяет ему расширить свою модель за рамки специфических и довольно ограниченных условий, в которых она была разработана. И потому он вынужден постулировать в общем виде, что повторное переживание специфического биологического рождения в той или иной форме в большинстве случаев необходимо для надличностного развития.
На мой взгляд, в этом пункте модель Грофа полностью расходится с подавляющим большинством свидетельств медитативных и созерцательных традиций, западной глубинной психологии (в том, числе юнгианской) и значительной части исследований необычных состояний сознания. Дело, грубо говоря, не в том, существует ли экзистенциальный уровень между личностной и надличностной сферами. Практически все стороны (включая меня) согласны, что это именно так. Скорее вопрос в том, обязательно ли экзистенциальный уровень отчасти включает в себя реальное повторное переживание клинических родов? И не от случая к случаю, но в качестве общего правила? Гроф, в основном, говорит «да», а практически все остальные говорят «нет».
Гроф склонен отвечать на такого рода критику, говоря, что все эти традиции мудрости, в действительности, признают феномены смерти-возрождения, и все они согласны с тем, что такие экзистенциальные кризисы служат решающим переходом от личностного рабства к надличностному освобождению. Это вполне верно, но Гроф идет дальше и на одном дыхании приравнивает экзистенциальные смерть-возрождение к околородовому/рождению, а именно для такого приравнивания совершенно не дает оснований подавляющее большинство, имеющихся данных — на него работает только скрыто двойственное определение околородового. Гроф заранее допускает именно то, что он, по идее, должен показать — а именно, не то, что существует экзистенциальный уровень, располагающийся между личностным и надличностным развитием (все стороны согласны с этим), а то, что необходимым ядром этого экзистенциального уровня служит шаблон биологического рождения (как практически никто, кроме самого Грофа, не считает, и в подтверждение чего он не представил никаких обобщенных данных).

Осевая точка-0 и осевая точка-6.

Я не отрицаю ни существования базовых перинатальных матриц, ни того, что они, возможно, играют формирующую роль в определенных аспектах психодуховного развития. Теперь я кратко покажу, как данные Грофа, освобожденные от своих скрытых двойственных определений, на мой взгляд, могут стать созвучными моей собственной модели.
Позвольте мне начать с того, что я называю реальным экзистенциальным уровнем. В моей модели базовая структура этого уровня называется «зрительно-логической», потребность самости — «самоактуализацией», моральное чувство имеет постконвенциональный характер, а самоощущение или самотождественность называется «кентаврической» или «экзистенциальной» (осевая точка-6).
Со своей первой книги до последней, я неизменнно утверждал, что подавляющее большинство свидетельств, отобранных из сотен источников Востока и Запада (которые я цитировал), ясно предполагают, что экзистенциальный уровень (под каким угодно именем) — это великие врата в духовные и надличностные измерения. Экзистенциальный уровень находится как бы на пересечении личностного и надличностного (или, на более специальном языке, грубо-ориентированного тела-ума, и трансэгоических тонкой и каузальной сфер). Соответственно для того, чтобы развитие продолжалось за пределы индивидуального и экзистенциального уровней, самость (или сознание) должно разрушить или демонтировать свое исключительное отождествление с грубым телом-умом и всеми его связями.
Несомненно, это — «смерть», но в моей модели, как признает Стэн, каждая осевая точка отмечена печатью борьбы смерти-возрождения. Каждое смещение центра тяжести в процессе развития означает, что самость перестала отождествляться с базовой структурой этой стадии — реально умерла для этого уровня, разотождествилась с этим уровнем, трансцендировала этот уровень — и возрождается в новой, более глубокой и обширной сфере сознания следующей стадии. Каждая осевая точка воплощает в себе смерть для одного базового уровня и возрождение на следующем уровне. Так по ступеням своих мертвых самостей мы, в конце концов, достигаем Бессмертного. Специфический рисунок каждой трансформации смерти-возрождения зависит от базового уровня той осевой точки, в которой она происходит: существует смерть для (исключительной) плеромы, смерть для уробороса, смерть для тифона, смерть для персоны, смерть для эго, смерть для кентавра, смерть для души (которые все являются формами самоощущения в некоторых важных базовых структурах). Каждая смерть трудна по-своему; для каждого дня достаточно своей смерти. Тем не менее, битва смерти-возрождения кентаврического/экзистенциального уровня, в некоторых отношениях, наиболее драматична, просто потому что это, как мы отмечали, — великий переход из личностной в надличностные сферы. И, как мы также отмечали, экзистенциальная смерть — это разрушение обширных сетей биологически-ориентированных отождествлений (смерть для исключительного отождествления с грубоориентированным телом-умом в целом). Как таковая битва смерти-перерождения экзистенциального уровня фундаментально значима и в целом интенсивна.
Соответственно, реальный вопрос состоит в том, действительно ли великий переход смерть-возрождение обязательно включает в себя повторное переживание биологических родов? Я, в противоположность Грофу, утверждаю, что в некоторых случаях это действительно может случаться, но это не является необходимостью, и не будучи необходимым, это не может быть действительным механизмом великого перехода к надличностному.
Вспомним, что в моей собственной модели биологическое рождение — реальный процесс родов — это осевая точка-0. Как и для всех точек, для нее характерен тот же общий 1-2-3-процесс слияния/дифференциации/интеграции. Эти широкие подфазы точ-ки-0 очень напоминают БПМ Грофа.
Я считаю, что эти родовые матрицы точки-0 действительно запечатлены в грубом теле-уме человеческого существа. Однако то, насколько большое значение они приобретают, просто невозможно установить на основе всей совокупности имеющихся в настоящее время данных. По моему, Гроф преувеличивает значение своих данных в пользу существования этих матриц и их влияния и, в любом случае, я считаю, что он заступает за черту реальных доказательств, обобщая их значение для экзистенциальной и надличностных областей. Я полагаю, что на основе достаточно обширных и достоверных данных можно сказать следующее.
Общий экзистенциальный уровень (как бы его ни называли) лежит между личностным и надличностным развитием. По поводу этого согласны Уошберн, Гроф, великие традиции и я сам. Уошберн, Гроф и я также согласны с тем, что этот экзистенциальный переход представляет собой нечто из области тотального противостояния жизни и смерти (или ряда таких противостояний), зачастую трудных и жестоких, но во всех случаях глубоко преображающих.
В таком случае, при каких обстоятельствах могла бы происходить реальная регрессия? Согласно моей общей модели, всякий раз, когда появляются искажения развития в любой из осевых точек, возникают «тупики» или «повреждения» сознания. Эти искажения (расщепление, отчуждение, вытеснение, фрагментация, фиксация, диссоциация и т. д.) будут тем или иным образом, в той или иной мере, саботировать последующее развитие. Если это серьезные диссоциации, более высокое развитие не сможет беспрепятственно продолжаться без восстановления контакта и, в некоторой степени, воссоединения с диссоциированными аспектами («непереваренным опытом», поскольку одна из характеристик самости состоит в том, что она играет роль центра эмпирического «метаболизма»).
Кроме того, на самом экзистенциальном уровне, когда сознание начинает разрушать свое исключительное отождествление с грубым телом-умом, оно так же начинает разрушать и барьер вытеснения, который во многом обусловливал диссоциацию различных аспектов этого грубого и витального тела-ума, и, следовательно, любые особо серьезные прошлые вытеснения/фиксации как раз в этой области особенно склонны перескакивать в сознание (или как-то по-другому действовать в качестве регрессивного магнита, с которым надо справиться, чтобы развитие продолжалось). Таким образом, в особенности на экзистенциальном уровне (осевая точка-6), любые серьезные искажения в любой из более ранних точек — включая точку-0 и точку-1 — могут снова всплывать на поверхность, агрессивно захватывая внимание.
На мой взгляд, решающее значение имеет то, что эта модель способна объяснять все свидетельства и данные моделей Грофа и Уошберна, но противоположное невозможно. Если в любом индивидуальном случае действительно происходит регрессия либо в точку-1 (Уошберн), либо в точку-0 (Гроф), в моей модели найдется достаточно места для таких феноменов. Но если в некоторых случаях такой мощной регрессии не происходит, обе их модели с треском рушатся. И поскольку вся совокупность межкулькультурных данных ясно показывает, что регрессия и непосредственное восстановление контакта с младенческим состоянием просто не служат необходимой предпосылкой, например, сахаджа самадхи, то эти модели уже явно и основательно потерпели крах.

Фронтальная и психическая линии развития.

В модели тибетского буддизма (о которой я рассказывал в «Проекте Атман») индивидуальная психика или сознание состоит из двух отчетливых сущностей или капель {тигле). В сердечном центре каждого человека пребывает пустая сущность (тигле) сознания, разделенная на два слоя или две капли: «неразрушимую каплю жизненного периода», которая развивается во время отдельной жизни, но исчезает после биологической смерти, и внутреннюю по отношению к этой капле «вечную неразрушимую каплю», которая сохраняется до Буддовости и, таким образом, кочует из жизни в жизнь, пока не наступает предельное Просветление. Эта внутренняя капля представляет собой, по моей терминологии, психическое/тонкое существо — которое я также намеренно называю «душой», поскольку та тоже сохраняется вплоть до реального духовного воскресения в каузальной/недуальной Божественной Сфере чистой Пустоты. (Это, как мы увидим, также очень похоже на проводимое Ауробиндо различение между фронтальным сознанием, которое развивается в этой жизни, и глубинным/психическим существом, которое переселяется.)
Вообще в этой модели Тибетского буддизма/Ауробиндо/Уилбера-II, высший уровень устойчивой эволюции, достигнутый в любой отдельной жизни, пронизывает вечную неразрушимую каплю и, таким образом, переносится в следующую жизнь — обычно не в виде конкретных воспоминаний, но как стиль адаптации. Как я объяснял в «Проекте Атман», чем больше степень эволюции души, тем меньше степень ее инволюции (то есть тем меньше она забывает о своих высших источнике и таковости), и так продолжается вплоть до окончательного Просветления, после которого душа полностью аннулируется или растворяется (отрицается и сохраняется) в первичном Нерожденном Духе или предельной Пустоте, которая представляет собой просто сияющую прозрачность этого и каждого момента.
Следует отметить несколько моментов в отношении этой «двухисточниковой» фронтальной/душевной) модели Тибетского буддизма/Ауробиндо/Уилбера-II.
1. По мере развития фронтального сознания психическая/ душевная способность свидетельствования все более забывается. В «Проекте Атман» я конкретно описываю это как амнезис, забывание, в разделе «Амнезия и промежуточное состояние» (бардо — это «промежуточное состояние» между смертью и возрождением).
2. Традиции расходятся по поводу того, за какой период времени в младенчестве угасают «облака великолепия» психического/душевного свидетельствования. Учителя, с которыми я разговаривал (и разнообразные тексты) полагают, что этот период, по-видимому, варьирует от нескольких недель до нескольких лет, в первую очередь, в зависимости от «силы» переселяющейся души-капли.
3. Любые подлинные воспоминания пренатального, перинатального и раннего младенческого периода, если они оказываются достоверными — и здесь я имею в виду данные Стэна — должны переноситься этим психическим/душевным сознанием, а не другими структурами или сознанием фронтальной личности, поскольку эти структуры и их нейронный субстрат (миелиновые оболочки) очень слабо развиты. В моей модели это предлагатся в качестве объяснения субъективного носителя околородовых воспоминаний, о которых пишет Гроф (если имеющиеся данные продолжают подтверждать их существование).
4. И опять же, это также означает, что любые надличностные эпизоды во время доэгоического периода обусловлены не какими-то из самих доэгоических фронтальных структур, а, скорее, глубинным психическим/душевным существом, которое все в большей степени подвергается забвению (амнезии) в ходе фронтального развития. Таким образом, установление контакта с психическим/душевным уровнем — это не возвращение какой бы то ни было доэгоической или младенческой структуры во фронтальной линии развития (которое, в действительности, затуманивает это сознание). Другими словами, надличностное психическое/душевное доэгоического периода никоим образом не является доэгоической структурой, заложенной или развитой во время самого доэгоического или младенческого периода.
5. Когда само развитие фронтального сознания проходит экзистенциальный уровень (осевую точку-6) и достигает реально го психического уровня (осевой точки-7), психическое/душевное измерение начинает входить во фронтальное осознание.
6. Как раз по этой причине именно здесь могло бы происходить повторное переживание травмы рождения, поскольку это перинатальное осознание/воспоминание переносится не эго, которого в то время не существовало, а психическим/душевным, которое теперь появляется во фронтальном сознании.
7. Поэтому повторное переживание травмы рождения никоим образом не является необходимым для духовного роста и развития; решающее значение здесь имеет просто возникновение психического уровня во фронтальном осознании, и оно может включать или не включать в себя вспышку воспоминания о вхождении в грубую сферу.
8. В любом случае этот психический/душевный свидетель, купается ли он в облаках великолепия пренатального и перинатального состояния или появляется на стадии 7 фронтального развития — отнюдь не предельное или в чем-то высшее место пребывания сознания; это уже привязанное к сансаре и переселяющееся существо. Поэтому оно ни в коем случае не имеет отношения к окончательному Просветлению: это именно то, что Должно быть деконструировано (отвергнуто и сохранено), чтобы могло воссиять Просветление.
Фактически, в «Тибетской книге мертвых» дается основная и главная причина того, что душа отпадает от Лучезарной Пустоты и, таким образом, оказывается во все более низких состояниях (от каузального до тонкого и грубого), а именно: душа-капля путает низшие, или досостояния, с высшими или транссостояниями и под влиянием этого до-/трансзаблуждения, в действительности выбирает низшее, думая, что это высшее! Тяжелый случай элевационизма — вот именно тот механизм, который приземляет ее в сансаре! (Учтите это, ретроромантики.) Это прекрасное описание до-/трансзаблуждения, действующего в сферах бардо и в инволюционном движении точно так же, как оно действует в эволюции (хотя здесь оно, разумеется, направлено в «противоположную» сторону).
Я всегда описывал до-/трансзаблуждение как смешение собственно инволюции с чем-то, что происходит в ходе эволюции, и это просто другой способ сказать: «Не путайте эти эволюционную и инволюционную линии, потому что перекрещивание этих линий неизбежно приводит к до-/транспутанице того или иного сорта».
И, наконец, именно поэтому я всегда утверждал, что регрессивные терапии, такие как ребефинг и работа с дыханием, входят в надличностное «с черного хода». Это не означает, что я как-то их принижаю. Вовсе нет; я просто описываю несомненную хронологическую последовательность некоторых из этих переживаний. Когда Стэн описывает типичный ЛСД-сеанс как движение от сегодняшних забот к прошлым биологическим событиям и фрейдистским проблемам, а потом — к ранкианской травме рождения (которая в этом случае нередко бывает вратами к надличностному), в отношении этого хронологического порядка просто невозможно ошибиться: он бесспорно имеет регрессивный характер (вот почему я называю эти врата к надличностному «черным ходом»).
На самом деле у Стэна есть досадная тенденция описывать свои исследования как «клинические данные». Он постоянно говорит, что необходимо «проверять теоретическую состоятельность клиническими данными». Я полностью с ним согласен. Но под «клиническими данными» Гроф подразумевает, в основном, свои данные (галлюциногены и гипервентиляция), тогда как подавляющее большинство исследований, на которые я опирался, — это именно новые прямые клинические и экспериментальные методы от революционного methode clinique (клинического метода) Жана Пиаже до исчерпывающих видеонаблюдений Маргарет Малер, от тестов Левинджер на развитие самости до новаторских моральных исследований Кольберга и Джиллиган, основанных на эмпирическом материале — не говоря уже о многочисленных феноменологических свидетельствах, предоставленных самими созерцательными традициями мудрости. К примеру, «Проект Атман» основывался на непосредственно цитируемых эмпирических, феноменологических и клинических данных более чем шестидесяти исследователей многочисленных ориентации (и сотен других, которые я прямо не упоминал) — с такой массой материала невозможно адекватно справиться в рамках модели Грофа. И несмотря на это Стэн продолжает утверждать, что мой подход не способен иметь дело с «клиническими данными» — поистине странная позиция!
Тем не менее, я полностью согласен с Грофом в том, что модели должны основываться на подробных данных и на соответствии фактам. Я завершаю эту главу подтверждением того, что я страстно желаю, чтобы это суждение соответствовало истине.
…в контексте общей «большой картины» спектра сознания и сфер человеческого бессознательного существует чрезвычайно много совпадений и согласия между Уошберном, Грофом и мной. Я предпочитаю мыслить в рамках этого замечательного сходства, даже когда мы продолжаем спорить о деталях.

9. НАСКОЛЬКО ПРЯМ ДУХОВНЫЙ ПУТЬ?

Связь психологического и духовного роста
Должен ли быть завершен психологический рост, прежде чем сможет начаться подлинно духовный рост? Какова взаимосвязь психотерапии и медитации? Действительно ли существуют стадии духовного развития? Если существуют стадии духовного развития, то одинаковы ли они для всех? Как можно убедиться в существовании этих стадий? Существует ли какое-то направление, в котором развертывается Дух? Действительно ли это имеет значение?

Дэвид Бом, Дженни Уэйд  и холономическая парадигма.

Книга Дженни Уэйд «Перемены ума: холономическая теория эволюции сознания» представляет собой описание эволюции сознания в соответствии с тем, что она называет «холономической парадигмой». Эта в высшей степени компетентная книга, из которой каждый может вынести много ценного, тем не менее, на мой взгляд, несостоятельна именно в своих центральных положениях. Этот труд, насыщенный данными и информацией от разных исследователей, пытается обосновать все эти данные крайне путаными концепциями Бома о неявном/явном (эту путаницу я вскоре объясню), что основательно погружает Уэйд в монологический кошмар, из которого книга так до конца и не выбирается. И все это предлагается в качестве «радикально новой парадигмы», которая наконец-то обеспечит основу для трансперсональной теории.
Сравнительно простое ядро книги составляет стандартная надличностная поэтапная модель развития сознания, состоящая из девяти основных стадий. Этот аспект книги не нов и не вызывает вопросов. В качестве оболочки этой модели Уэйд добавляет «двухисточниковую» теорию сознания (практически неотличимую от модели Тибетского буддизма/Ауробиндо, то есть фронтального/душевного) и концепции неявного/явного, принадлежащие Бому. Таким образом, новизна этой книги состоит в том, что она прицепляет концепции Бома к стандартной поэтапной модели, и именно в этом новаторском аспекте книга с треском проваливается.
Давайте начнем с общей идеи самой поэтапной модели, которая вот уже почти двадцать лет остается главной парадигмой в трансперсональных исследованиях развития. То, что Уэйд принимает эту парадигму, не ново и не удивительно. Но, по моему мнению, форма ее ступенчатой модели удивительным образом устарела по причинам, которые, пожалуй, стоит рассмотреть.
(Для тех, кто не читал «Проект Атман», отмечу, что в этой принципиальной схеме были учтены и цитировались такие источники как Левинджер, Селмен, Грэйвз, Болдуин, Нойманн, Хартман, Кольберг, Пиаже, Каббала, Берн, Ауробиндо, Бубба Фри Джон (Ади Да), Эддингер, Салливан, буддийские виджняны, Кляйн Эриксон, Гроф, Грин и Грин, Ференчи, Аусубель, Фромм, Успенский, Радхакришнан, Райсман, Бланк и Бланк, Гебсер, Хорни Маслоу, Ассаджоли, Фэйрберн, Оллпорт, Кирпал Сингх, Брафтон Кьеркегор, Ангьял, Велвуд, Арлоу, Бандура, Баттиста, коши Веданты, Босс, Ариетта, стадии Тьен Таи, Бинсвангер, Вернер, Сарасвати, Тиллер и учение кундалини-йоги о чакрах.)
Я дал очень краткие, но достаточно всесторонние описания каждой из семнадцати стадий. Особое внимание я обратил на изменения мотивации, познавательной способности, самоощущения, восприятия пространства и времени, аффекта, типов целостности, самоконтроля, социализации, морали, страха и вины, ясности восприятия и ужаса смерти в ходе развития всех этих аспектов на протяжении семнадцати стадий. Используя этот резюмирующий подход, я втиснул всю книгу в 200 страниц, и она была достаточно быстро принята для публикации в этой «дружественной» форме.
Я ясно показывал, что эти семнадцать стадий имеют дело с эволюцией сознания у воплощенного человеческого индивида (то есть с фронтальной эволюцией). Помимо этих семнадцати стадий эволюции были представлены все сферы бардо (и инволюции) в соответствии с тибетской моделью, которую я более или менее целиком принимал для этих сфер (поскольку это наиболее полная, а в некоторых аспектах — единственная модель таких состояний). Я особо сосредоточивался на трех бардо или «промежуточных» состояниях, которые начинаются сразу после смерти (с непосредственным погружением в высшую Цель и Основу, то есть Дхармакайю) и, в конце концов, заканчиваются при зачатии или в пренатальном состоянии — это общая траектория, которая включает в себя нисхождение от каузального к тонкому, а потом к грубому, в конце концов, завершаясь возрождением в пренатальном грубом теле-уме) — тем самым покрывая всю дугу инволюции (от предельного к каузальному, к тонкому и к грубому).
Согласно тибетской модели, за каждым из этих инволюционных «нисхождений» в бардо следует «забывание» (амнезия) по мере того как самость спускается во все более плотные формы (от каузальной до тонкой и грубой). Таким образом, ранняя самость эмбриона и новорожденного действительно приходит «в облаках великолепия» — но, продолжал я — эти инволюционные сферы и источники все в большей степени забываются по мере того как начинается и проходит через свои семнадцать стадий эволюция в грубой сфере. Каждая из этих эволюционных стадий «разворачивает» то, что было «свернуто» в инволюционном движении, через «вспоминание» (анамнезис) высших и трансцендентальных сфер, «утерянных» в процессе инволюции. Это также означает, что вся семнадцатиэтапная последовательность приводится в движение всеохватывающим желанием возвратить Цель и Основу Дхармакайи, которая непосредственно переживалась не у груди матери, а в изначальной Лучезарной Пустоте. Иными словами, движущей силой всей эволюционной последовательности является Проект Атман.
Однако, замечал я, эта инволюционная последовательность состояний бардо — не просто что-то происходящее после жизни и до перерождения. Фактически, это сама структура опыта данного момента: мы непрерывно замыкаемся от бесконечности в формах схватывания, переживания, познания и воления. В «Проекте Атман» я сформулировал это так: «Вся инволюционная последовательность не только действительно имела место до рождения человека — человек заново разыгрывает всю эту последовательность от момента к моменту. В каждый момент человек является Буддой, Атманом, Дхармакайей, — но точно так же, в каждый момент он оказывается «мистером Икс», отдельной самостью, изолированным телом, явно ограничиваемым в своих проявлениях другими изолированными телами. В начале этого и любого другого момента каждый индивид — это Бог в форме Ясного Света; но к концу того же момента — через мгновение ока — он уже оборачивается изолированным эго. И то, что происходит «между» началом и концом этого момента тождественно тому, что происходило «между» смертью и новым рождением как это описано в «Бардо Тодрол» (Тибетской книге мертвых).
За фронтальной самостью и существом, способным к переселению (что бы вы под этим ни подразумевали, от микрогенетики — в настоящий момент — до реального перерождения «из жизни в жизнь»), скрывается глубинное или психическое существо, которое в существенной мере причастно к самому психическому/тонкому уровню и, следовательно, причастно к глубокой (хотя и промежуточной) трансцендентальной способности и способности свидетельствования (которая также является предельной основой системы самости в явленной эволюции). Как мы видели, тибетцы описывают этот глубинный уровень как «неразушимую каплю» (психический/тонкий уровень, как он проявляется в каждом индивиде; кроме того, именно так я использую термин «душа») — сущность или тигле, которая переносит карму из рождения в рождение, пока не воссоединится с предельной Лучезарной Пустотой.
Таким образом, любые воспоминания «очевидца» из пренатального и неонатального состояний обусловлены не реальной структурой фронтального сознания, неразрывно связанного с матерью, но «облаками великолепия», которые психическое существо может все еще интуитивно помнить. «Великолепие» этого «припоминания» — это не великолепие сосущего грудь младенца или «динамической основы» единства матери и младенца, но великолепие промежуточного состояния, через которое он только что прошел. Другими словами, любые «облака великолепия» в доэгоический период не обусловлены доэгоическими структурами (или «физикодинамическими процессами»).
Сходным образом, эта модель (Тибетский буддизм/Ауробиндо/Уилбер-II) помещает субъекта этих воспоминаний в психическое существо, а не во фронтальное сознание, для которого на этой стадии, в любом случае, практически не имеется нейрональной основы. Согласно тибетской модели, доступ к этому психическому существу все в большей степени утрачивается по мере развертывания эволюции в грубом теле-уме (которая, по моей модели, проходит через семнадцать стадий фронтальной эволюции, в ходе которой на реальной психической стадии — в осевой точке-7 — в сознании на первый план начинает выходить глубинное психическое существо, в конечном счете, утверждающееся в качестве каузального Свидетеля, который неявно присутствовал на каждой предыдущей стадии как ядро системы самости, ее актуальное сознание на любом конкретном уровне, но не выступает как устойчивая адаптация, пока не достигнут психический/тонкий уровень развития, и не утверждается в качестве своего собственного условия, пока не достигнут каузальный уровень, который в конечном счете растворяется в Недуальном).
Точно так же предельное Единство, которое утрачивается, и возвращение которого столь страстно желанно — предельное Единство, составляющее единственное и высшее стремление в сердце каждого холона — это Единство представляет собой предшествующее Единство Дхармакайи, а не единство новорожденного у груди матери (который, как мы видели, вовсе не един со «всем» миром). Проект Атман приводится в движение желанием актуализировать в эволюции то, что было утрачено в инволюции, и эта актуализация через фронтальное сознание развертывается примерно на семнадцати стадиях — со всеми их взлетами и падениями.
Это краткое описание модели «Уилбер-II», представленной в «Проекте Атман». В этой и последующих книгах я обычно прибегал к упрощению, сводя эти семнадцать стадий примерно к девяти (хотя для общей и всесторонней модели все равно необходимы все семнадцать, и даже их можно подразделять еще дальше). Но именно на этих девяти упрощенных стадиях я делаю акцент, например, в «Трансформациях сознания» и в «Краткой истории всего».
Эти девять стадий — как раз те девять стадий, которые Уэйд приводит в своей модели (фактически они являются девятью осевыми точками развития самости). Как я говорил, введение этих важнейших стадий не представляет собой ничего принципиально нового. Поэтому весьма огорчительно видеть, как она постоянно называет свою девятистадийную модель развития «радикально новой ноэтической теорией» — если учесть, что о ней сообщается в литературе уже более пятнадцати лет.
…Уэйд принимает концецию «двух источников» (глубинное психическое бытие и фронтальное развитие), хотя она снова склонна трактовать это как новаторский вклад (за исключением одной сноски, где она признает тибетскую модель). Тем не менее, хотя центральная идея и не нова, она подкрепляет свою работу огромным количеством исследовательских данных, и это тоже очень полезная часть книги. Мне в особенности понравился феноменологический подход к пренатальным и неонатальным переживаниям и ее диаграммы психического осознания «за» или «рядом с» фронтальным. Это еще один замечательный вклад, который обеспечивает дополнительную поддержку фронтальной/ душевной модели.

Неявный порядок.

Ее «парадигма» основана на представлениях Дэвида Бома о неявном и явном порядке. Главное затруднение теории Бома состоит в том, что, будучи основанной на физике, она глубоко и фундаментально монологична. Затем Бом предпринимает типичную попытку распространить эту монологическую концепцию на диалогические и транслогические области. В этой точке монологический подход, уместный в своей собственной сфере, превращается в монологическое безумие, беспощадно искажающее другие сферы, которые теперь рассматриваются через монохромный светофильтр монологических воззрений.
Я опубликовал (1982) сильную критику позиции Бома, на которую так и не получил ответа ни от него самого, ни от его последователей. Это было бурное время, и «Бюллетень Мозга и Разума» Мэрилин Фергюсон только что присудил свою четвертую ежегодную премию «За величайшее достижение года» Бому и Прибраму за голографическую парадигму. В то время я был главным редактором «Ревижн», и мы собрали воедино десятки статей об этой новой парадигме, и опубликовали их под вполне подходящим названием «Голографическая парадигма». Я был Редактором этой книги и находился в неловком положении единственного оппонента. Никто не хотел слышать критики новой парадигмы; все принимали меня за грубияна.
В своей критике я указывал, что, согласно теоретикам Великой Холархии, то, что явно на одном уровне, неявно на другом (то есть то, что явным образом целостно на одном уровне, является свернутой частью следующего уровня), и, следовательно, можно конструировать отношение явного/неявного на каждом из уровней Великой Холархии, что сохраняет небольшой момент истины Бома но без необходимости прибегать к сплошному редукционизму, я также указывал на фундаментальные самопротиворечия — по терминологии самого Бома — к которым приводили его постоянные попытки определять то, что, как он сам утверждал, не поддается определению. Я полагаю, что пока не появится хотя бы смутная реакция на эту критику, мы должны считать теорию Бома опровергнутой. В любом случае за последние пятнадцать лет она утратила прежнюю широкую популярность (и совсем не встречает поддержки у современных физиков).

Уровни и линии.

На мой взгляд, в работе Уэйд есть еще один неудачный аспект. Почти сразу же после опубликования модели Уилбер-II в книге «Проект Атман», я понял, что ее следует усовершенствовать в весьма специфическом направлении. Семнадцать стадий по-прежнему оставались справедливыми, но эта модель не в полной мере отделяла друг от друга различные линии развития на каждой из этих стадий, равно как и не проводила тщательного различения, например, между устойчивыми структурами и переходными структурами.
Таким образом, менее чем через год после опубликования модели Уилбер-II, я предложил ее уточнение, которое мы вполне могли бы назвать «Уилбер-III». В моделях «Уилбер-II» и «Уилбер-III» одни и те же общие стадии, но уточненная модель явным образом отличает друг от друга разные линии развития, последовательно развертывающиеся на этих семнадцати уровнях. К ним относятся эмоциональная, когнитивная, моральная и межличностная линии, а также линии объектных отношений, самотождественности и так далее, каждая из которых развивается квазинезависимым образом, проходя через общие уровни или базовые структуры сознания. Как я буду объяснять ниже, не существует какой-то единственной, монолитной линии, управляющей всеми этими модальностями развития.
Кроме того, я провел различие между устойчивыми и переходными чертами каждой из этих последовательностей развития; обрисовал шесть главных характеристик системы самости, управляющих этими стадиями в ее собственном фронтальном развитии (помимо «нерушимой капли» ее инволюционной дуги); и добавил к более направленному и структурированному фронтальному развертыванию существование временных состояний (например, бодрствования, сновидений и глубокого сна).
Такова модель (Уилбер-III), которую я последовательно представлял с момента ее первой публикации (1981).

Существуют ли стадии духовного развития?

Действительно ли существуют универсальные и неизменные для каждого человека стадии духовного развития? Как соотносятся духовное и психологическое развитие? Должно ли завершиться психологическое развитие человека, прежде чем сможет начаться подлинно духовный рост?
Мой общий взгляд на «стадии» в точности соответствует тому, как его описывает Ротберг: «Развитие не происходит каким-то простым путем через последовательность из нескольких обширных стадий, которые объединяют все аспекты роста... Между [различными] линиями развития временами может возникать напряженность, и в некоторых из них, по мнению Уилбера, не видно признаков согласованных стадий... Может быть высокий уровень когнитивного развития, средний уровень межличностного или морального развития и низкий уровень эмоционального развития. Эти несоответствия в развитии, по видимому, особенно зависят от общих культурных стилей и ценностей».
Как мы могли вкратце убедиться, в моей общей модели (Уилбер-III) в качестве своего рода центрального каркаса имеются базовые структуры сознания (спектр сознания), но через эти базовые структуры проходит, по меньшей мере, дюжина различных линий развития, включающих в себя как устойчивые, так и переходные структуры. Это линии эмоционального, морального, межличностного, психосексуального, волевого, эстетического, когнитивного и творческого развития, а также линии восприятия пространства и времени, страха смерти, объектных отношений, самотождественности, потребностей самости, интимных отношений, мировоззрения, разнообразных специфических талантов (в музыке, спорте, танце, живописи) и так далее. Разумеется, эти относительно независимые («квазинезависимые») линии развития гибко соединяет и координирует система самости.
Сразу же возникает вопрос: не является ли сама духовность отдельной линией развития? Или духовность — это просто наивысший уровень (уровни), глубочайшие или высочайшие пределы Других линий?
Иными словами, решающую роль в этом обсуждении приобретает значение слова «духовный», поскольку вся аргументация в Данной области, как правило, сводится к двум различным определениям этого слова. Одни определяют «духовное» как отдельную линию развития (в этом случае духовное развитие происходит параллельно психологическому, эмоциональному и межличностному развитию или совместно с ними). Другие определяют «духовное» как высшие пределы всех этих линий (в этом случае Духовное развитие может начаться лишь после того, как полностью завершено психологическое развитие).
Я полагаю, что обе эти позиции правомерны, но в каждом случае мы должны точно указывать, что мы подразумеваем под «духовным». Если, к примеру, мы определяем «духовное» исключительно как трансментальное, то ясно, что трансментальное не может устойчиво возникать, пока ментальное, в некотором элементарном смысле, не закрепилось. Точно так же, если мы определяем «духовное» как трансвербальное, трансэгоическое или исключительно надличностное, то духовная область не может устойчиво возникать, пока существует вербальная, ментальная, эгоическая самость, которую сначала необходимо трансцендировать.
С другой стороны, если мы определяем духовность как отдельную линию развития, то ясно, что такое развитие может происходить на заднем плане развития по другим линиям: эмоциональной, межличностной, нравственной и т.д., параллельно ему или наряду с ним.
Вот несколько примеров: на эмоциональной линии мы имеем доконвенциональные эмоции (например, нарциссическую страсть), конвенциональные эмоции (чувства принадлежности), постконвенциональные эмоции (глобальная забота, вселенская любовь) и пост-постконвенциональные эмоции (ананда, трансцендентальная любовь-блаженство). На моральной линии мы имеем доконвенциональную мораль (правильно то, что я пожелаю), конвенциональную мораль (это моя страна, права она или нет), постконвенциональную мораль (всеобщее социальное соглашение) и пост-постконвенциональную мораль (обеты бодхисаттвы). На когнитивной линии мы имеем доконвенциональное познание (сенсомоторное, дооперационное), конвенциональное познание (конкретные схемы, правило/роль), постконвенциональное познание (от формального рационального до постформального зрительно-логического) и пост-постконвенциональное познание (праджня, гнозис, савикальпа, нирвикальпа, пост-постформальное).

Потоки и волны.
В целом моя идея такова: существует общий спектр сознания, через который проходят более дюжины различных линий развития, каждая из которых может иметь свою архитектуру, динамику структуру и функцию. Все эти линии «квазинезависимы» друг от друга, но все их гибко соединяет и координирует система самости. Эта идея в неявном виде присутствовала в «Проекте Атман» (1980), но затем, как я уже говорил, была сформулирована в совершенно ясной форме год спустя, когда полностью сложилось то, что мы называем моделью Уилбер-III.
Однако в то время было слишком мало данных в пользу подобной гипотезы. Термин «линия развития» был предложен Анной Фрейд (из работ которой я его заимствовал), однако она использовала его в очень узком и ограниченном смысле. Действительно, господствующей парадигмой развития была теория Пиаже, которая относила практически все линии развития к одной доминирующей области — области логико-математического когнитивного развития.
За прошедшие пятнадцать лет несколько теорий и исследований разного рода сделали общую идею модели Уилбер-III намного более убедительной, и здесь я просто упомяну лишь некоторые из них — наиболее значительные и влиятельные.

Духовная линия?

Таким образом, общая ось (для которой доконвенциональное, конвенциональное, постконвенциональное и пост-постконвенциональное служат единицами измерения) — это просто сознание как таковое. Это сами базовые структуры, Великая Холархия Бытия, спектр сознания (который я обычно изображаю в виде девяти или десяти уровней сознания, и который также можно просто представить, как простирающийся от доконвенционального к конвенциональному, постконвенциональному и пост-постконвенциональному). Это универсальные волны, через которые квазинезависимо проходят около дюжины линий развития. Уровни спектра образуют волны эволюционного развертывания; различные линии — это разные потоки, которые проходят через эти волны; а система самости — это то, что пытается манипулировать и управлять этими квазинезависимыми потоками и их последовательными волнами развития.
Однако вернемся к «духовности». Согласно первому определению, духовность — это просто пост-постконвенциональные уровни любой из линий. По второму определению, духовность сама образует отдельную линию со своим собственным развертыванием. Я считаю оба определения полностью приемлемыми, при условии, что мы точно оговариваем, что именно мы имеем в виду, поскольку они явно относятся к совершенно разным феноменам.
Начнем с духовности как отдельной линии развития. Я полагаю, что мы вправе так считать, но, тем не менее, мы сразу же сталкиваемся с несколькими трудностями. Для начала, как мы можем определить «духовное», не используя при этом только термины, более высоких, надличностных, трансментальных уровней. Вы видите, что если мы определяем «духовное», используя какой-либо из этих «транс» или «пост» терминов — трансвербальное, трансментальное, трансконвенциональное, постформальное, трансэгоическое, — то мы возвращаемся к другой модели (в которой духовность существует только в более высоких сферах и, следовательно, может развиваться только после низших сфер). Точно так же мы не можем определить «духовность», используя только термины других линий развития (эмоциональной, моральной, межличностной, когнитивной и т.д.). Считая духовность отдельной линией развития, мы не можем определять духовность как эмоциональную открытость или как моральное сочувствие, или как эмоциональное блаженство, или как когнитивную интуицию и прозрение и так далее (поскольку у них всех уже есть свои собственные линии развития).
Как видите, определение «духовной линии» становится крайне щекотливым делом, и большинство людей, которые утверждает, что духовное развитие параллельно психологической и другим линиям, при этом вообще не определяют «духовное» в каком-либо конкретном смысле.
Эти затруднения были причиной того, что в прошлом я иногда (но отнюдь не всегда) умышленно хранил молчание по поводу отдельной «духовной линии», существующей наряду с другими. Обычно я намеренно ограничивал свое обсуждение более определимыми линиями — развитием познания, эмоций, мотиваций, самоощущения, моральной ответственности, потребностей самости, мировоззрений и так далее. Это привело к понятному (но неверному) мнению, будто я считаю, что духовность существует лишь на «более высоких» уровнях. Хотя я часто называю эти более высокие сферы «духовными» (или «подлинно духовными»), я никогда не утверждал, что духовность попросту отсутствует на более низких уровнях (поскольку, фактически, все уровни — это уровни Духа!).
Так, я нередко упоминал о магической религии, мифической религии, рациональной религии, психической религии (шаманы/ йоги), тонкой религии (святые), каузальной религии (мудрецы) и недуальной религии (сидхи), каждая из которых представляет собой уровень или волну духовной линии или потока — иными словами, линию развития духовности при ее прохождении через полный спектр сознания.
Вслед за Паулем Тилихом я определил бы духовную линию как линию Развития, в которой субъект руководствуется своими высшими интересами. То есть духовная линия — это линия развития высших интересов, независимо от их содержания. И, как почти все другие линии развития, сама линия высших интересов будет развертываться через те же расширяющиеся сферы сознания, от доконвенциональной озабоченности (эгоцентрической) к конвенциональной заинтересованности (социоцентрической), к постконвенциональному участию (мироцентрическому) и пост-постконвенциональной заботе (бодисаттвической). Или, говоря подробнее и используя термины соответствующих мировоззрений, от архаических интересов к магическим, мифическим, ментальным, психическим, тонким и каузальным интересам.
Конечно, работа Фаулера в этой области — это только начало, и я с благодарностью воспользовался его новаторскими достижениями. Шесть стадий Фаулера не выходят за пределы зрительно-логического уровня, однако до этого уровня они почти совершенны. Кроме того, следует особо отметить новаторский характер исследования Фаулера и его убедительные данные относительно ранних и промежуточных уровней различных стадий духовной линии развития.

Духовный уровень и духовная линия

Таким образом, у нас есть два очень разных способа использования термина «духовный», которые, на мой взгляд, оба приемлемы, если мы тщательно определяем, который из них мы имеем в виду. В первом случае это уровень; во втором — линия.
В первом случае, «духовное», как правило, означает пост-постконвенциональные волны любой из линий развития. Так, о пост-постконвенциональном познании (например, савикальпа и нирвикальпа самадхи, гнозисе, джняне) говорят как о «духовном познании», в то время как конкретные схемы и конвенциональные правила под это определение обычно не подпадают. Точно так же, о пост-постконвенциональных эмоциях (например, о трансцендентальной любви-блаженства) говорят как о духовных, а о доконвенциональном нарциссической страсти — не говорят. О пост-постконвенциональных формах самотождественности (душе, Самости) говорят как о духовных, а о конвенциональном эго — нет, и так далее.
При таком использовании термина, «дальние пределы» человеческой природы — пост-постконвенциональные стадии любой из линий развития, включая познание, эмоции, мораль и самоощущение — обычно называют «духовными» или «подлинно духовными», либо используют аналогичные понятия. И современные исследования ясно показывают, что общая последовательность развития от доконвенционального к конвенциональному, постконвенциональному и пост-постконвенциональное, в «строгом» или «мягком» смысле, но, тем не менее, присутствует в каждой из этих линий. Так что в этом смысле, духовные (пост-постконвенциональные) аспекты развития не могут устойчиво возникать до тех пор, пока не будут (по крайней мере, в значительной степени) освоены доконвенциональные, конвенциональные и постконвенциональные волны.
Во втором основном варианте использования термина «духовное» означает саму отдельную линию развития, и, следовательно, духовное развитие может происходить наряду (или параллельно) с развитием по другим линиям — когнитивной, эмоциональной, моральной, межличностной и так далее. Но те, кто использует это значение, обязаны точно оговаривать, какие именно характеристики они подразумевают под термином «духовная линия», поскольку они не могут использовать ни характеристики, определяющие другие линии (любовь, осознание, нравственность), ни просто высшие пределы других линий (что соответствует первому определению).
Когда я использую понятие духовного как отдельной линии, я определяю его как линию высших интересов. Это ясно отличает его от нравственности (у голодного человека высшие интересы могут быть связаны с пищей), от межличностного развития (высшие интересы иногда бывают не личными) и от развития самости (высшие интересы не обязательно субъект-ориентированы). Но это всего лишь мое собственное рабочее определение, и оно никоим образом не исключает любые другие правомерные определения.

Духовные стадии.

Теперь мы можем вернуться к нашему первоначальному вопросу: действительно ли существуют стадии духовного развертывания?
Согласно первому определению, духовное — это попросту высшие пределы какой-либо из линий, и это определение превращает духовность в стадийный феномен. Пост-постконвенциональные стадии любой линии возникают лишь после того, как, в основном, консолидированы более ранние стадии.
Тогда возникает вопрос — а если мы рассматриваем духовность как отдельную линию, то здесь тоже существуют стадии?
Я убежден, что почти любая отдельная духовная линия, которую можно было бы постулировать, будет представлять собой холархию развития, состоящую из переходных стадий, стадий в «мягком» смысле (реакции распространяются на несколько уровней). Я уверен, что они будут демонстрировать важные квазиступенчатые аспекты, неизбежно надстраиваясь на предыдущие навыки и одновременно добавляя новые и определяющие черты, которые сменяют более узкие и более поверхностные ориентации.
Так, к примеру, чтобы перейти от доконвенциональной духовности (архаического, магического, эгоцентрического) к конвенциональной духовности (мифическому членству), необходимо научиться ставить себя на место другого. Без этого роста любовь и забота просто не могут распространяться с самости на группу, и не происходит соответствующего развертывания более глубокого духовного участия. (Ср. «Волны символизации имеют обязательный характер. У ребенка нет другого выбора, кроме как пользоваться ими и делать это в том порядке, в котором они возникают».)
Этот пример объясняет, почему так важна общая стадийная концепция, и почему я считаю, что она имеет решающее значение и для духовной линии. Она отнюдь не является исчерпывающим объяснением — скорее очень важной частью этого объяснения. Кроме того, пока еще не предложено ни одной заслуживающей внимания альтернативы, которая бы полностью отрицала стадийный аспект. (Я постоянно слышу альтернативные метафоры, вроде раскрывающегося цветка, однако цветы распускаются постепенно.)
Таким образом, хотя необходимо уточнить многие детали, сама стадийная концепция, бесспорно, продолжает соответствовать подавляющему большинству имеющихся данных. В содержательной книге Александера и Лангера «Высшие стадии человеческого развития» издатели приводят довольно полный обзор моделей развития, которые признают более высокие или более глубокие сферы, нежели типичное эгоическое состояние, и отмечают, что из двенадцати основных моделей, представленных в книге, большинство признают иерархические стадии (включая модели Кэрол Джиллиган, Дэниела Левинсона, Майкла Коммонза и Чарльза Александера). Это тот самый младенец, которого мы не должны выплескивать вместе с водой. И, учитывая американскую атмосферу враждебности по отношению к «стадиям» (и всему, что «выше» эго), это младенец, чью жизнь мы обязаны защищать очень энергично.

Больше глубина — меньше размах.

Это подводит нас к довольно деликатному вопросу. Одно тщательное исследование показало, что лишь 1–2% населения достигают автономной стадии (предшествующей наивысшей стадии) по шкале Левингер, и менее 0,5% достигают высшей или интегрированной стадии (эти две стадии соответствуют ранней и поздней кентаврической области). Сходные исследования показали, что шестой стадии по шкале Кольберга достигают менее 4%; Фаулер обнаружил, что высшей стадии по его шкале достигают менее 1%; и так далее. Давайте в интересах дискуссии согласимся, что это, в основном, верная статистика.
Тогда возникает вопрос: означает ли это, что людям обязательно проходить через эти стадии (автономную, интегрированную, кентаврическую, постконвенциональную), чтобы достичь подлинного духовного прогресса?
И опять, как вы видите, это зависит от значения понятия «духовное». Если мы определяем духовность как нечто постформальное и постконвенциональное, то ответ, определенно, будет Утвердительным. Но если мы определяем духовное как отдельную линию развития, ответ будет отрицательным, категорически отрицательным. В этом случае духовное развитие происходит наряду или параллельно с другими линиям развития, то есть оно может опережать другие линии или отставать от них.
Если использовать другую терминологию — сама духовная линия проходит от доличностной волны (архаические, пищевые, защитные, доконвенциональные интересы) к личностной волне (от принадлежности и конвенциональной заинтересованности до постконвенционального/глобального участия), а затем к надличностной волне (пост-постконвенциональная, тонкая, каузальная, бодисаттвическая забота). Короче говоря, духовный поток, как бы он ни назывался, последовательно проходит через подсознательную, сознательную и сверхсознательную волны.
Я полагаю, что эти духовные стадии представляют собой переходные стадии (стадии в «мягком» смысле); и, разумеется, система самости все еще может быть «повсюду сразу». Как я уже говорил, это не косная и механическая точка зрения, не допускающая никаких отклонений. Однако в долговременной перспективе она все же показывает общий ход развертывания через расширяющиеся волны сознания, в котором развитие в духовном потоке зависит от ранее закрепленных навыков в самом этом потоке.
Так, например, вы просто не можете перейти от доконвенциональной озабоченности к конвенциональной заинтересованности, не научившись ставить себя на место другого. И вы не можете перейти от конвенциональной заинтересованности к постконвенциональному или глобальному участию, не научившись устанавливать перспективное соответствие. В этом смысле, духовное развитие совершенно определенно проходит через эти широкие общие уровни поэтапно. Чтобы стать устойчивой адаптацией, а не просто пиковым опытом или временным состоянием, духовный поток должен проходить через те же общие волны, что и любой другой процесс приобретения навыков
В то же время это развитие происходит квазинезависимо от других линий развития, так что духовное развитие человека (как отдельный поток) может идти с опережением или с отставанием по сравнению с развитием по эмоциональной и межличностной линиям, линиям художественного творчества, объектных отношений, защитных механизмов и т.д.
Если мы теперь сосредоточимся исключительно на духовном потоке — и с учетом того, что все постконвенциональное встречается очень редко (примерно в 1–2% случаев) — означает ли это, что лишь менее 1% общей популяции действительно достигнут пост-постконвенциональной или надличностной волны духовности (психическое, тонкое, каузальное)? По моему мнению, да. (Это совсем не удивительно, поскольку известно, что эволюции порождают более глубокие изменения у меньшей части популяции.) Фактически, я бы даже сказал, что устойчивых пост-постконвенциональных уровней духовной линии (или, если угодно, любой другой линии) достигает не более 1% медитирующего населения.


Различающая мудрость.

Многие из тех, что приходят, скажем, в группу медитации, могут находиться на доконвенциональном уровне морального и межличностного развития или развития самости. Они могут достигнуть успехов в духовной линии участия или в когнитивной линии озарения лишь для того, чтобы увидеть как эти озарения поглощаются более низким центром тяготения, действующим в остальной части психики. Духовные учителя постоянно сталкиваются с необходимостью приспосабливаться к более низким тенденциям, играющим роль общего знаменателя развития, когда, независимо от того сколь значительного развития человек достигает по духовной линии, этого недостаточно для подтягивания вместе с ней других линий, и в результате может пострадать сама духовная линия.
Мое предложение «всеуровневого, всесекторного» подхода — это предложение более интегральной ориентации, опирающейся на сильные стороны разнообразных подходов (психологического, межличностного, духовного, социального), в попытке заполнить все крупные пробелы, оставляемые каждым из них.

Бедняжка самость.

…самость — это уравновешивающий фактор психики. Ей приходится — в меру сил — уравновешивать практически каждый аспект психической системы (по сути, уравновешивать действие на индивида всех четырех секторов в целом).
…базовые структуры — это просто Великая Холархия Бытия, и она, безусловно, имеет когнитивный аспект. Однако самость находится там, где происходит действие. И если вообще говорить об «общем развитии» или «развитии целого», то его движущей силой, на мой взгляд, должен быть не когнитивный мотор Пиаже (представляющий собой своего рода когнитивный диссонанс, который пытается преодолеть несоответствие, развиваясь в направлении формального равновесия, где он может успокоиться), но, скорее, что-то вроде «самодиссонанса», при котором самость, подталкиваемая вперед (Эросом) и влекомая назад (Агапе) перебирает различные линии развития, пока не успокаивается в Боге. Это не конец истории, а начало развертывания пост-Просветления, когда мудрец вступает на рыночную площадь с раскрытыми руками.
Самости приходится перебирать (и осваивать) все наличные базовые структуры, все наличные переходные структуры и все разнообразные линии развития, состояния сознания, гетерархические навыки и отдельные таланты. И двигателем развития «в целом» служит напряженность в рамках (и за пределами) этого перебора. Некоторые линии развития имеют конечные точки, так что их тянет вперед; некоторые в большей степени причинны, и они испытывают подталкивание; некоторые имеют спиральный характер и идут кругами; другие развертываются изнутри, как мандалы. А самости — бедной, одинокой самости — приходится, в меру сил, манипулировать ими всеми. И именно исчисление этих толчков, рывков, спиралей и завихрений и составляет общее развертывание развития. Концепция стадийности представляет собой важную часть — но всего лишь часть — всей истории.

Действительно ли необходимо это путешествие?

Я полагаю, что некоторых людей отталкивает концепция о том, что рациональность (и зрительно-логическое) каким-то образом может быть необходимой предпосылкой для высшего или надличностного развития. И эти люди в особенности не доверяют этой концепции, когда она исходит от яйцеголовых теоретиков. Действительно ли надличностное «включает в себя» рациональное, и, если это так, то как насчет нетехнологических культур, которые, похоже, не обладают рациональностью? Будем ли мы отрицать в них духовность?
Психологи и философы, занимающиеся вопросами развития (такие как Киган и Хабермас), склонны использовать термин «рациональное» в очень широком и общем смысле, что порой вводит людей в заблуждение. К примеру, элементарная способность принять точку зрения другого человека — это рациональная способность. Вы должны быть способны мысленно выйти за пределы собственного мировоззрения, представить себе, как выглядит мир для другого человека, и затем поставить себя на его место. Все это чрезвычайно сложные когнитивные способности, и все их, в самом общем смысле, называют «рациональными».
Таким образом, как я объясняю в книге «Пол, экология, духовность», рациональное в широком смысле, помимо всего прочего, представляет собой способность к перспективной оценке, к постоянной интроспекции и представлению себе возможностей «как если бы» и «что если бы». Проще говоря, рациональность — это неизменная способность к когнитивному плюрализму и широкому взгляду на вещи.
Некоторые теоретики утверждали, что «рациональность» (как понимают Пиаже или Хабермас), по сути дела, может быть евро-центристским понятием, и что ее отсутствие в других культурах может отражать западные предубеждения. Однако, как отмечают Александер и др., некоторые исследователи «убедительно показали, что способности к формальным операциям в нетехнологических сообществах становятся очевидными, когда используются задачи, подходящие для этой культуры». Рациональность не означает, что вы должны быть Аристотелем; она означает, что вы можете смотреть на вещи с разных точек зрения. Вот почему Хабермас утверждает, что даже в фуражных сообществах формальные операции были доступны для значительного числа мужчин и женщин. Когда вы действуете в рамках той или иной точки зрения, вы действуете рационально. Вам нет нужды заниматься исчислением.
Точно так же зрительно-логическое не означает, что вам надо быть Гегелем или Уайтхедом. Рациональность означает точку зрения; зрительно-логическое означает объединение и согласование различных точек зрения. Вполне вероятно, что даже в самых ранних фуражных племенах вождю приходилось принимать разные точки зрения, чтобы согласовывать их. Это и есть зрительно-логическое. Западные формы рационального и зрительно-логического именно таковы: западная в них только форма, но не сами глубинные способности.
Но вы не можете согласовывать точки зрения, если вы сначала их не принимаете; и вы не можете принимать точку зрения другого, если не можете поставить себя на его место. И здесь опять очевидна ограниченная, но очень важная роль концепции стадийности.
Я совершенно убежден, что постконвенционалъная духовность зависит от способности согласовывать различные точки зрения. К примеру, я не верю, что обет бодхисаттвы может в полной мере действовать без этой способности — то есть без зрительно-логического. Я считаю, что это врата, через которые Должны проходить устойчивые психические, тонкие, каузальные и недуальные стадии духовности, и это способность, на которой они основываются. Действительно, обет бодхисаттвы, по определению, основан на зрительно-логическом, и если вы когда-либо давали обет добиваться свободы всех мировоззрений, вы действовали в рамках зрительно-логического.
Таким образом, вы можете обладать всеми видами духовности без «объединяющей рациональности». Однако вы не сможете добиться глобальной духовности, духовности бодхисаттвы, пост-постконвенциональной духовности, подлинно надличностной духовности, пока не будете принимать во внимание и в полной мере уважать точки зрения всех чувствующих существ. То есть пока вы не интегрируете глубинные способности рационального и зрительно-логического и не будете затем исходить из этого.
Любой человек может сказать, что он «духовен» — и это так, поскольку у каждого есть определенный вид и уровень заинтересованности. Поэтому давайте рассматривать его реальную концепцию — в мыслях и действиях — чтобы видеть, скольких точек зрения она касается, сколько точек зрения она может учитывать и сколько точек зрения она пытается интегрировать. Таким образом, мы увидим, насколько глубоко и широко простирается этот обет бодхисаттвы — не успокаиваться, пока все, какие ни есть, точки зрения не будут освобождены, обретя свою изначальную природу.

10. ВЛИЯНИЕ МЕДИТАЦИИ

Ускоряя восхождение к Богу и нисхождение к Богине
Как соотносятся медитация и психотерапия? Изменяет ли медитация ход психологического развития? Если существуют стадии духовного роста, то можно ли их ускорить? В любом случае, какое именно воздействие оказывает медитация?

Форма развития.

Глава 10 «Проекта Атман» начинается так: «Эта глава — самая важная в книге — будет короткой и сжатой, поскольку я предпочитаю, чтобы ее главные положения, простые сами по себе, воспринимались независимо друг от друга и от всего остального. Ибо при рассмотрении общих стадий развития меня больше всего удивляло именно то, что несмотря на совершенно разное содержание каждой из линий развития по форме они очень похожи. Форма развития, форма трансформации — вот, насколько я могу судить, неизменная постоянная от утробного состояния до самого Бога».
Я намечаю эту форму в нескольких абзацах, которые я для удобства просто приведу дословно. Вот остальная часть этой главы:
На каждой стадии структура более высокого порядка — более сложная и потому более объединенная — возникает посредством дифференциации предыдущего уровня более низкого порядка... Эта структура более высокого порядка вводится в сознание, и рано или поздно (это может случиться почти немедленно или же через весьма продолжительное время) самость отождествляется с появившейся структурой. Например, когда тело возникло из плеромного слияния с материальным миром, сознание впервые стало телесной самостью, а, значит, отождествилось с телом. Самость уже больше не была привязана к плеромному состоянию, но была связана с телом. Как только в сознании возник язык, начался переход от чисто биологической телесной самости к синтаксическому эго — самость, в конечном счете, отождествлялась с языком и действовала как синтаксическая самость. Теперь она уже не была привязана исключительно к телу, но была связана с ментальным эго. Точно так же в продвинутой эволюции возникает Архетип божества, и после его введения в сознание (в тонкой сфере), самость отождествляется с этим Божеством и как это Божество, и действует, исходя из этого отождествления. Тогда самость уже не привязана исключительно к эго, но привязана к своему собственному Архетипу. Дело в том, что вслед за возникновением каждой структуры более высокого порядка самость рано или поздно отождествляется с ней, и это нормально, естественно и так, как должно быть.
Однако с продолжением эволюции каждый уровень, в свою очередь, дифференцируется от самости. То есть самость, в итоге, разотождествляется со своей текущей структурой, чтобы отождествиться со следующей возникающей структурой более высокого порядка. Точнее (и это очень важная техническая деталь), мы говорим, что самость освобождается от исключительного отождествления с более низкой структурой. Она не отбрасывает эту структуру полностью, она просто больше не отождествляется исключительно с ней. Суть в том, что благодаря такой дифференциации, она трансцендирует эту структуру (не уничтожая ее), и, таким образом, может оперировать этой более низкой структурой, используя инструменты новой возникающей структуры.
Так, когда телесное эго дифференцировалось от материального окружения, у него появилась возможность оперировать окружением при помощи инструментов самого тела (таких как мышцы). А эго-ум, отделившись от тела, мог оперировать телом и миром при помощи своих инструментов (понятий, синтаксиса и так далее). А тонкая самость, дифференцируясь от эго-ума, получает возможность оперировать умом, телом и миром, используя свои структуры (пси, сиддхи), и так далее.
Следовательно, на каждом этапе роста или развития мы обнаруживаем, что (1) в сознании возникает структура более высокого порядка; (2) самость отождествляет свое бытие с этой более высокой структурой; (3) рано или поздно возникает структура еще более высокого порядка; (4) самость разотождествляется с более низкой структурой и переносит свою непосредственную тождественность на более высокую; (5) тем самым сознание трансцендирует более низкую структуру; (6) оно становится способным оперировать ей с более высокого уровня; (7) так что все предыдущие уровни могут быть интегрированы в сознании, и, в конечном счете, в высшем Сознании. Мы отмечали, что каждая последующая структура более высокого порядка более сложна, более организована и в большей степени объединена — и эволюция продолжается, пока не останется лишь одно Единство, предельное во всех направлениях, после чего эволюционная сила истощается, и настает совершенное освобождение в Сиянии Света, единство со всем Мировым Потоком.
Всякий раз, когда человек вспоминает какую-то глубинную структуру более высокого порядка, в нее входит структура более низкого порядка. То есть на каждом этапе эволюции то, что было целым на одном уровне, становится лишь частью целого более высокого порядка на следующем. Например, мы видели, что на ранних стадиях роста все самоощущение составляет тело — то есть телесное эго. Однако, с возникновением и развитием ума чувство самотождественности переносится на ум, а тело становится просто одним из аспектов, одной частью тотальной самости. Аналогичным образом, при возникновении тонкого уровня, ум и тело, которые вместе составляли всю систему самости, становятся просто аспектами или частями новой и более объемлющей самости (то есть при каждом переходе непосредственная самость становится периферической — просто частью новой совокупной самости).
Точно так же мы можем сказать, что на каждом этапе эволюции или вспоминания (анамнезиса) форма самости становится просто компонентом самости более высокого порядка (например, до возникновения ума формой самости было тело, а после этого оно становится частью самости). Это можно выразить несколькими различными способами, каждый из которых говорит нам нечто важное о развитии, эволюции и трансценденции: (1) то, что является целым, становится частью; (2) то, что является отождествлением, становится отстранением; (3) контекст становится содержанием (то есть контекст познания/опыта на одном уровне становится просто содержанием опыта на следующем); (4) то, что является фоном, становится фигурой (которая высвобождает фон более высокого порядка); (5) то, что субъективно, становится объективным (до тех пор, пока оба термина не становятся бессмысленными); (6) условие становится элементом (например, ум, который a priori является условием эгоического опыта, становится просто элементом опыта в более высоких областях; как об этом говорилось в «Спектре сознания»: тогда человек смотрит на эти структуры и, следовательно, не использует их в качестве чего-то, посредством чего смотрят на мир — и, таким образом, искажают его).
Каждый из этих пунктов, фактически, представляет собой определение трансценденции. И в то же время каждый является определением какой-то стадии развития. Из чего следует, что первое и второе, по сути, тождественны, а эволюция, как уже было сказано, представляет собой «самореализацию через самотрансценденцию».
Суть здесь в том, что развитие и трансценденция — это два разных слова для обозначения одного и того же процесса. «Трансценденцию» нередко считали чем-то необычным, странным, оккультным или даже психотическим, тогда как на самом деле в ней вообще нет ничего особенного. Когда младенец учится дифференцировать свое тело от окружения, он просто трансцендирует плеромный мир; ребенок, который учится ментальному языку, просто трансцендирует мир и простое тело; человек, медитирующий на тонком уровне, просто трансцендирует мир и тело, и ум; душа, медитирующая на каузальном уровне, трансцендирует мир и тело, и ум, и тонкую сферу. Форма каждого момента роста остается, по сути, той же самой, и это форма трансценденции, форма развития: она описывает плавную кривую от подсознания через самосознание к сверхсознанию, вспоминая, трансцендируя, интегрируя, объединяя все больше и больше, пока не остается лишь то Единство, которое уже всегда было с самого начала, и которое есть альфа и омега путешествия Души сквозь время.

Внедренная самость.

Представив это краткое резюме формы развития, я затем обрисовал пять различных типов бессознательных процессов, которые происходят в кильватере самого развития. Я назвал их основное бессознательное, архаическое бессознательное, погружающееся бессознательное, внедренное бессознательное и всплывающее бессознательное. Я лично убежден, что это одно из главных достижений книги, однако здесь я остановлюсь лишь на внедренном бессознательном, поскольку оно непосредственно связано с настоящим обсуждением.
Существенно то, что по мере отождествления с каждым базовым уровнем или волной сознания самость основательно внедряется в эти структуры, сливается с этими структурами, так что их невозможно воспринимать или переживать в качестве объекта. Актуальные субъективные структуры самости на этой стадии бессознательны: они представляют собой внедренное бессознательное. Они составляют часть видящего, и потому их самих невозможно увидеть — во всяком случае, на этом уровне. На следующей стадии самость будет высвобождаться из этих структур (разотождествляться с ними, отстраняться, дифференцироваться, трансцендировать), а затем отождествляться со следующим, более высоким уровнем, который тогда будет составлять внедренную самость, чьи структуры самость не сможет видеть в качестве объекта, и чьи структуры, таким образом, составляют внедренное бессознательное на этой стадии. Развитие — это непрерывный процесс внедрения и высвобождения, отождествления и последующего трансцендирования. И нас контролирует все, что мы еще не трансцендировали.

Медитация и развитие.

Роль медитации в человеческом развитии — это исключительно обширная и сложная тема, состоящая, по меньшей мере, из следующего ряда вопросов, которые я постараюсь кратко прокомментировать:

Влияние медитации на психологическое бессознательное.

В «Проекте Атман» я отмечал, что влияние медитации на бессознательное зависит от того, что вы понимаете под «бессознательным». Затем я обрисовал пять типов бессознательного, о которых уже упоминалось выше (основное, архаическое, погружающееся, внедренное, всплывающее), и привел примеры того, насколько по-разному медитация действует на каждый из этих типов. Заинтересованные читатели могут обратиться к .этому описанию, но, в общем, мы могли бы отметить следующее.
Медитация рано или поздно начинает вытеснять внедренную самость и внедренное бессознательное. При принятии позиции свидетельствования или внимательности, субъективные структуры человека начинают становиться объективными, и, значит, человек начинает разотождествляться со своим текущим уровнем развития и отстраняться от своего (внедренная самость становится менее прочно связанной и смещается от данной субъективной привязанности; внедренное бессознательное высвобождается). Именно потому что это внедренное бессознательное содержит в себе вытесняющие структуры психики, когда вытесняющая структура демонтируется (или значительно ослабляется), как правило, порой одновременно происходят две разные вещи: низшее или погружающееся бессознательное («тень») рвется вверх, а более высокое или всплывающее сознание (сверхсознательное и сверхментальное) устремляется вниз.
Это не только смущает практиков медитации, но и полностью запутало некоторых теоретиков, которые не могут решить, является ли медитация вратами к дьяволу или к Богу — то есть представляет ли она собой кататонический уход в себя (как др. Франц Александер охарактеризовал дзен), или, быть может, регрессию к океаническому адуализму (ответ Фрейда Рильке), или деавтоматизацию, или движение вниз по ментальной иерархии к менее дифференцированным (и более инфантильным и примитивным) состояниям. Или же это установление контакта с нашей глубинной Самостью, нашей истинной Природой, сокровенным Богом, ангелами и архетипами наших высочайших возможностей?
Я говорю, что это и то, и другое. Однако это зависит от точного понимания природы погружающегося бессознательного, всплывающего бессознательного и внедренного бессознательного, которое лежит между ними. Понимая, что внедренная самость служит фильтрующим экраном, который скрывает как низшее/погружающееся, так и высшее/всплывающее, мы можем видеть, что высвобождение/отъединение, которое обычно происходит во время интенсивной медитации, приводит в беспорядочное движение обе эти сферы. Это непосредственно подводит нас к следующему вопросу.

Влияние медитации на человеческое развитие.

В чем состоит влияние медитации на общий рост и развитие человеческого существа? Ауробиндо дал новаторскую и уже ставшую классической формулировку: «Духовная эволюция подчиняется логике последовательного развертывания; она может совершать новый решающий шаг, лишь когда в достаточной мере преодолена предыдущая ступень: даже если сознание при резком подъеме может пропускать или перескакивать определенные незначительные стадии, ему приходится возвращаться, чтобы убедиться, что пройденная территория надежно присоединена к новому состоянию; большая или усиленная скорость [которая действительно возможна] не устраняет сами шаги или необходимость их последовательного преодоления». По мнению Ауробиндо, медитация (или духовная практика вообще) может ускорять это эволюционное развертывание — но не изменять его форму или последовательность.
Как бы ни была глубока точка зрения Ауробиндо, давайте ее уточним. То есть давайте перейдем от модели Уилбер-II к модели Уилбер-III и зададимся вопросом: учитывая, что существует по крайней мере дюжина различных линий развития, (1) каким образом развитие по одной линии влияет на развитие по другим линиям, и (2) как медитация влияет на каждую из этих линий?

Связь различных линий развития.

К числу разнообразных квазинезависимых линий развития относятся моральное развитие, развитие самотождественности или непосредственной самости (обычно называемое «развитием эго»), зрительно-пространственное мышление, логико-математическая мысль, лингвистическое-нарративное знание, когнитивное развитие, мировоззрения, межличностные способности, психосексуальные, волевые и мотивационные побуждения, близость, духовное развитие (высшие интересы), потребности самости, альтруизм, творчество, эмоциональное развитие, уровень типичных защитных механизмов, форма восприятия пространства и времени (пространственно-временная архитектура), форма страха смерти, форма познания, разнообразные специфические таланты (музыкальный, художественный, телесно-кинестетический, спортивный, танцевальный), объектные отношения и прочее.
Как показывают современные исследования, эти разнообразные линии развития нередко находятся в отношении «необходимого, но не достаточного». На сегодняшний день мы можем сказать, что психологическое развитие необходимо, но не достаточно для когнитивного развития, которое необходимо, но не достаточно для межличностного развития (и развития самости), которое необходимо, но не достаточно для морального развития. До сих пор исследования неоднократно подтверждали эти взаимоотношения.
Однако все эти линии восходят непосредственно к архаическому уровню и потому не громоздятся друг на друге. Они не ложатся друг на друга, как кирпичи, но, скорее, развиваются параллельно друг другу, подобно колоннам здания. Но здесь есть одна оговорка: из-за специфической природы их взаимосвязи некоторые из колонн никогда не могут быть выше других — этот факт мы определили эмпирически и понимаем теоретически как «необходимую, но недостаточную» связь (некоторые линии служат необходимыми контекстами для других).
Таким образом, хотя эти линии развиваются параллельно друг другу, «необходимая, но недостаточная» природа их взаимоотношений означает, что этическое развитие не может опережать межличностное развитие, которое не может опережать когнитивное развитие, которое само зависит от определенных режимов физиологического созревания (и, разумеется, всеми этими линиями манипулирует самость).
Напротив, «необходимая» же часть, может опережать «достаточную» часть. К примеру, человек может находиться на очень высоком уровне когнитивного развития и, в то же время, оставаться на первой стадии морального развития. Все мы знаем очень сообразительных, однако совершенно безнравственных людей; однако высоко моральные люди отличаются и высокой степенью когнитивного развития: способность познавать необходима, но недостаточна для морали.
Причина этого, похоже, заключается в том, что, хотя базовая лестница осознания может развиваться достаточно быстро, готовность самости взбираться по ней может запаздывать. Вы можете мыслить с позиции более высокого уровня (что достаточно просто), но при этом не жить в соответствии с этой позицией (что требует нравственного мужества). Вы можете разговаривать разговоры, но не шагать шагами.
Таким образом, лестница базовых структур может значительно опережать готовность самости к преодолению ее ступеней. Самость со своим «центром тяжести» — которая всегда там, где происходит действие — может оставаться в достаточно низком положении даже быть испорченной, ведя при этом крайне возвышенные разговоры. (Это, конечно, относится и к «духовному развитию»: «пиковый опыт» — это одно, а устойчивая адаптация — совсем другое.)
Для того чтобы реально жить с позиции этой более высокой и широкой волны осознания, вести подлинную жизнь, которая затем будет непосредственно отражаться в нравственной позиции, межличностных отношениях, эмоциональном стиле и так далее, самости придется пережить отъединение от низшего уровня — смерть низшего уровня — и перерождение на следующем, более высоком уровне. Чтобы жить в соответствии с позицией более высокого уровня, самость должна действительно умереть для своей внедренности на низшем уровне, и гораздо проще разглагольствовать о высшем уровне, чем реально умереть для низшего...
Специфические детали этих «необходимых, но недостаточных» взаимоотношений между квазинезависимыми линиями развития, по большей части, поддаются непосредственному эмпирическому и феноменологическому исследованию. Существуют несколько сотен исследовательских проектов аспирантского уровня, которые ждут своей реализации.
Я полагаю, что на основе проведенных на сегодняшний день исследований мы уже имеем достаточно данных, чтобы ответить таким образом: медитация способна серьезно ускорять развертывание конкретной линии развития, но она не может значимо изменять последовательность или форму базовых стадий в этой линии развития. Потоки протекают быстрее, но через те же самые волны.
К примеру, медитация может ускорить моральное развитие (оцениваемое по тесту Кольберга), но, как было показано, она ни при каких обстоятельствах не может обойти ни одну из этих стадий. Медитация может помочь вам быстрее продвинуться от стадии 1 к стадии 2 и к стадии 3, но она не позволит вам пропустить стадию 2. (Точно так же ЛСД может перетряхнуть весь ваш мир, открыть для вас более высокие возможности, реинтегрировать важный прошлый опыт, позволить вам заново пережить и исцелить прошлые травмы; но он не позволит вам раз и навсегда обойти стадию 2 в вашем моральном развитии.)
С теоретической точки зрения это, разумеется, вполне понятно: стадия 3, даже хотя она, по существу, сменяет стадию 2, тем не менее, строится на определенных навыках и умениях, развитых на стадии 2. Желудь не может превратиться в дуб, избежав стадии ростка.

Выводы.

Каковы бы ни были другие многочисленные эффекты медитации, рано или поздно она начинает освобождать внедренное бессознательное, она начинает демонтировать внедренную самость (узы отождествления, которые составляют непосредственное самощущение в любой данной волне развития). По мере освобождения внедренного бессознательного, начинает ослабевать и контроль самости над всеми линиями развития; все линии развития вступают в игру.
Напомню, что система самости манипулирует всеми линиями развития и уравновешивает их, пытаясь придать психике некоторую согласованность. Когда начинает ослабевать текущий уровня самотождественности — когда вырывается на волю внедренное бессознательное — самость начинает освобождаться/отъединяться от этого уровня, разотождествляться с этим уровнем, и это вводит в игру буквально все; все разнообразные линии развития до некоторой степени высвобождаются.
Например, в линии развития защитных механизмов может произойти (обычно временная) регрессия к ранним, более примитивным, менее дифференцированным формам защиты; но если они преодолеваются, и медитация продолжается, нередко происходит значительное повышение используемого уровня защиты в иерархии развития, которая сама идет от 1) психотических форм защиты (бредовой проекции, искажения, галлюцинаторного исполнения желаний, проективного отождествления) к 2) пограничным формам защиты (проекции, расщеплению, слиянию самости и объекта), к 3), невротическим формам защиты (замещению, изоляции/интеллектуализации, вытеснению, формированию реакции), к 4) формам защиты зрелого эго (подавление, сублимация) и оттуда — к надличностным механизмам защиты, характерным для психической, тонкой и каузальной сфер (которые я обрисовал в «Трансформациях сознания»). Эта область также открыта для разнообразных непосредственных эмпирических и феноменологических исследований.
Таким образом, при отъединении самости от данного уровня, разотождествлении с ним, и введении в игру различных линий, действительно может происходит временная регрессия по любой из линий (включая формы защиты, моральные реакции, зрительно-пространственное восприятие и т.д.), но долговременный итоговый эффект состоит в том, естественная тенденция психики к росту (то есть Эрос) и естественная тенденция высших уровней к проявлению и нисхождению (то есть Агапе) задействуются более интенсивно.
Значительный фактический материал для ответа на эти важные вопросы могут дать эмпирические и феноменологические тесты по каждой из линий развития в течение продолжительного времени проводимые в различных группах медитирующих. Скорее всего мы обнаружим, как это было и до сих пор, что медитация ускоряет, но не изменяет последовательность или форму этих разнообразных линий развития. На каждой из этих линий вполне возможна временная регрессия в любой точке, что обусловлено непрерывным освобождением/отсоединением, которое составляет суть медитации. Но общий итоговый эффект состоит в усилении Эроса (восхождения к Богу) и Агапе (нисхождения Богини). Самость обнаруживает, что ее собственные, более высокие и более глубокие занятия ускоряются благодаря медитативной позиции, которая в самом серьезном смысле — не что иное, как открытость к своим глубочайшим возможностям.

Психология и духовность.

Теперь мы можем обратиться к центральному вопросу дебатов на тему «психологии и духовности»: необходимо ли психологическое развитие для развития духовного?
Начнем с более подробного рассмотрения этих понятий. То, что мы в общем и целом называем «психологическим» развитием, на самом деле представляет собой смесь нескольких линий развития, включая линию самотождественности или развития непосредственной самости (обычно называемого «развитием эго»), линию механизмов защиты (которая обычно сопровождает линию развития самости, но может отщепляться и функционировать на более ранних и примитивных уровнях), линию межличностного развития (способности вставать на место другого и взаимодействия «я-другой») и эмоциональную линию (характер, осознание чувств). Все это — квазинезависимые линии, и хотя они обычно развиваются в «связке» (сдерживаемые вместе самоощущением), тем не менее между ними действительно могут возникать конфликты и рассогласования. (И, как мы уже видели, можно ожидать, что медитация, в общем случае, будет ускорять, но не изменять последовательность или форму развертывания каждой из этих линий.)
Точно так же «духовность» — весьма произвольное и туманное понятие. Как мы видели, некоторые люди используют его для обозначения, главным образом, высших стадий какой-либо из линий развития. В этом смысле, «духовное» означает исключительно пост-постконвенциональные, надличностные, надментальные стадии любой из линий развития: надличностную эмоцию (блаженство), надличностное сознание (сверхсознание), надличностную самость (психическая/тонкая душа и каузальная Самость или Свидетель), надличностное межличностное (сострадание), надличностное познание (праджня, джняна, гнозис) и надличностные состояния (нирвикальпа, нирвана, ниродха).
В этом общепринятом смысле, «психологическое», как правило, означает «ментальное и личностное», а «духовное» — «надментальное и надличностное». Согласно этим специфическим определениям, духовное развитие может уверенно происходить лишь после того, как, в основном, обеспечено психологическое развитие. Это привело к появлению концепции «нужно быть кем-то, прежде чем стать никем» и общей концепции Ауробиндо («логика последовательного развертывания»), которые были (пренебрежительно) названы «линейной» или «лестничной» точкой зрения.
Но поскольку этот подход не проводит четкого различия между разными линиями развития, то и сторонники этой точки зрения, и ее критики упускают важнейший момент. Различные линии развития (в том числе, психологического и духовного) не громоздятся друг на друга, как кирпичи в кладке, но квазинезависимо идут рядом друг с другом, так что они не развертываются линейно, одна после другой (и в этом отношении критики совершенно правы). Однако сами индивидуальные линии действительно развертываются в линейной последовательности, порядок которой нельзя обойти или обратить вспять (критики полностью упускают этот момент, вместе с водой выплескивая из ванны младенца).
Так, даже если мы примем второе общее определение «духовности» и допустим, что духовное развитие является отдельной линией развития, которая проходит рядом с другими (и удерживается с ними «в одной связке» системой самости), то и в этом случае сам духовный поток течет от доконвенциональной к конвенциональной, постконвенциональной и пост-постконвенциональной волне.
Этот поток «линеен» (что означает, «состоит из вложенных друг в друга частей»), холархичен и неизменен, проходя через эти волны в последовательности, которая, согласно имеющимся данным, не может быть изменена социальным обусловливанием. (Как переходные структуры, они «линейны» в том смысле, который мы называем «мягким» — реальные реакции выстраиваются в цепочку вероятностным образом; но сама общая последовательность оказывается неизменной, универсальной, холархической.) Хотя эта особая духовная линия состоит, главным образом, из переходных структур, все же эти переходные структуры строятся на умениях и навыках более ранних структур, даже хотя определенное число их главных элементов замещается. Например, линейная и неизменная иерархия Джиллиган, (которая, как иерархия заботы, очень близка к иерархии высших интересов), идет от эгоизма (эгоцентрического, доконвенционального) к заботе («конвенционально-этическому»), вселенской заботе («постконвенционально-метаэтическому») — и, я бы добавил, к надличностному состраданию (пост-постконвенциональному).
Как указывает Джиллиган, ни одна из этих стадий не может быть пропущена или существенно изменена, и, насколько нам известно, это относится и к любой конкретной духовной линии — как в ее более деятельных/мужских формах, так и в более связующих/женских (поскольку обе они проходят через те же самые волны — те же нейтральные по отношению к полу структуру сознания — но с разным акцентом или в «другой тональности»).
Да, можно ожидать, что медитация ускорит — но не изменит — эту последовательность духовного развертывания как в мужской, так и в женской модальностях.
Таким образом, понимаем ли мы «духовное» как означающее высшие волны любого из потоков или как означающее отдельный поток, вывод будет одним и тем же: судя по всему, медитация ускоряет, но никак не изменяет развертывание этих потоков.
Но именно из-за того, что самость (или система самости) манипулирует всеми линиями развития — когнитивной, эмоциональной, моральной, духовной и т.д., каждая из которых квазинезависима — развитие целого может быть весьма неравномерным, не следуя никакой заранее установленной последовательности, даже если его отдельные линии действительно развертываются через свои специфические волны. Таким образом, хотя практически все отдельные линии следуют установленной последовательности, для общей смеси это не характерно. Самость, как обычно, может находиться повсюду сразу.

Резюме.

Что касается связи психологии и духовности, то вывод здесь достаточно прост: если мы точно определяем, какую линию развития мы имеем в виду — вместо того, чтобы использовать весьма произвольные и почти бессмысленные термины «психологическое» и «духовное» — то путаница относительно их взаимоотношения, как правило, довольно быстро исчезает. Определите точно, какие линии вы подразумеваете под «психологическими», а какие — под «духовными», а потом просто сравните эти линии.
Как мы уже видели, согласно современным исследованиям, реальные линии развития нередко выступают в отношении «необходимого, но недостаточного». Тем не менее, все линии или потоки, как правило, проходят через одни те же общие уровни или волны доконвенционального, конвенционального и постконвенционального (базовые структуры или волны сознания).
Если под «духовным» мы понимаем высшие уровни какой-либо из этих линий, тогда явно духовное следует за конвенционально-психологическим. Но если под духовным мы понимаем особую линию развития, то эта линия, как большинство линий развития, восходит к самым ранним стадиям (осевой точки-0) и будет развиваться не после других линий, но наряду с ними. Я убежден, что оба подхода верны, и необходимо лишь решить, какое определение мы имеем в виду в каждом конкретном случае. Но даже если мы определим духовность как отдельную линию, эта линия или поток будет развертываться через те же самые базовые волны, как и другие потоки (доконвенциональную, конвенциональную, постконвенциональную и пост-постконвенциональную), так что выражение «Тебе нужно быть конвенциональным, прежде чем ты сможешь быть постконвенциональным» вполне допустимо. И как и всегда верно, что мы не хотим смешивать доконвенциональное и постконвенциональное просто потому, что и то, и другое не конвенционально.

11. КУРС — НА ОМЕГУ?

Где конкретно основа бытия?
Где нам следует помещать Дух? Что нам действительно можно признавать Священным? Где конкретно искать основу бытия? В младенчестве? В матриархате? В Просветлении? В Гее? В некоторой отдаленной, но, возможно, быстро приближающейся Точке Омега? Где пребывает высшее Божественное?
В этой и следующей главах мы обратимся к этому вопросу вопросов.

Где же на самом деле пребывает Священное?

Я давно утверждал, что философы распадаются на три широких лагеря: дорациональный (все от магии и неоязычества до ретроромантизма), рациональный (включая рационально-аналитический) и трансрациональный (надличностный, созерцательный).
Как принято считать, на то, что старые парадигмы умирают только тогда, когда умирают верующие в них, впервые указал Макс Планк. Поскольку парадигмы самодостаточны, не существует Данных, которые могли бы изнутри выбить парадигму с ее позиций, и потому новые свидетельства или лучшие доводы редко способны разубедить ее сторонников. И, значит, как я нередко перефразирую Макса Планка, поиск знания продвигается от похорон до похорон.
С этим все сегласны, и нужно просто быть честным в вопросе том, чьих похорон вы дожидаетесь.
…на крайне фундаментальный вопрос «Где находится действительная, конечная и высшая реальность?» Аристотель ответил бы: «Нигде на этой земле». Поэтому, когда вы подходите к чрезвычайно важному вопросу о местонахождении высшей или предельной реальности — и, следовательно, том, что следует считать глубоко священным — учение Аристотеля приобретает во всех отношениях потусторонний и восходящий характер.
…если мы затем обратимся к Платону (который, также с точки зрения конвенциональной ментальности, считается подлинно «потусторонним» философом, в противоположность «посюсторонней» ориентации Аристотеля), мы обнаружим, что на этих глубочайших уровнях, в действительности, все наоборот. Конечно, в философии Платона была исключительно мощная потусторонняя составляющая; однако, как замечает Лавджой (и я непосредственно цитирую его в этой книге): «Наиболее примечательный — и наименее замечаемый — факт в отношении исторического влияния [Платона] состоит в том, что он не просто дал европейской потусторонности ее характерные форму, фразеологию и диалектику, но что он также дал характерные форму, фразеологию и диалектику абсолютно противоположной тенденции — особенно живучей разновидности посюсторонности». К примеру, в «Тимее» Платон описывает реальное проявление этого мира из предельной реальности, так что саму эту землю он называет «видимым, ощутимым Богом». Именно эта линия положила начало неоплатоническому акценту на священном проявлении, в свете которого эта земля и этот мир могут легко видеться священными по самой своей основе, для чего у Аристотеля, с его огромным влиянием, вовсе не находилось места.
Долгое время дорациональная ориентация была единственной распространенной «духовной» и «нерациональной» парадигмой, и черпала большую часть своего вдохновения из яростной критики и нападок на рациональную парадигму. Однако реально существуют (и всегда существовали) три различных позиции — дорациональная, рациональная и трансрациональная. Это означает, что тем, кто принадлежат к трансрациональному лагерю, в конечном счете, приходится сражаться на два фронта — против приверженности к чистой рациональности и против еще более катастрофического сползания в дорациональность.
Это три главные парадигмы; каждая из них дожидается похорон другой, гадая, кто же, в конце концов, будет приносить цветы на могилы тех, кто ушел раньше, и задаваясь вопросом, не воссоединятся ли когда-нибудь все стороны в некотором отдаленном воскресении.
Я убежден, что так и будет. Но это всего лишь мое мнение.

                Интегральная теория сознания.

Первый шаг в направлении подлинной теории сознания — это понимание того, что сознание не находится в организме. Скорее сознание — это дело всех четырех секторов, и оно существует — если существует вообще — будучи распределенным по всем этим секторам, в равной степени опираясь на каждый из них.
Недавно можно было наблюдать своего рода взрыв интереса к развитию «науки о сознании». Вот главные подходы этой волны интереса:
Когнитивная наука, которая склонна считать сознание основывающимся на функциональных схемах мозга/разума либо по принципу простой репрезентации (как в модели «вычислительного разума» Джекендоффа), либо в соответствии с более сложными эмерджентными/коннективистскими* моделями, которые рассматривают сознание как системное (эмерджентное) свойство иерархически интегрированных сетей. Эмерджентная/коннективистская модель, пожалуй, является преобладающей точкой зрения когнитивной науки в этом вопросе. Она прекрасно описана Элвином Скоттом в книге «Лестница к разуму» (где «лестница» — это иерархия эмерджентных свойств, которые в совокупности составляют сознание).
Интроспекционизм утверждает, что сознание можно лучше всего понять из описаний от первого лица — наблюдения и интерпретации непосредственного осознания и переживаемого опыта — а не из объективистских отчетов от третьего лица, какими бы «научными» они ни казались. Сюда относятся интроспективная психология, экзистенциализм, феноменология.
Нейропсихология считает сознание укорененным в нейронных системах, нейромедиаторах и органических механизмах мозга. В отличие от когнитивной науки, которая часто основывается на компьютерных моделях и, потому, невразумительна по части того, как сознание реально связано с органическими структурами мозга, нейропсихология — это подход, в большей степени базирующийся на биологии. Более связанная с науками о мозге, чем с компьютерной наукой, она рассматривает сознание как внутренне присущее органическим нервным системах достаточной сложности.
Индивидуальная психотерапия использует интроспективную и интерпретационную психологию для лечения симптомов нервных расстройств и эмоциональных проблем; таким образом, она склонна считать сознание связанным, в первую очередь, с адаптационными способностями индивидуального организма.
Социальная психология полагает, что сознание запечатлено в сетях культурного смысла либо является, по большей части, побочным продуктом самой социальной системы. Сюда входят такие разнообразные подходы, как экологический, марксистский, конструктивистский и культурно-герменевтический.
Клиническая психиатрия сосредоточивается на связи психопатологии, поведенческих паттернов и психофармакологии; она все в большей степени рассматривает сознание в нейрофизиологическом контексте: сознание пребывает в нейронной системе.
Психология развития рассматривает сознание не как отдельную сущность, но как развертывающийся процесс, архитектура которого значительно меняется на каждой стадии его развития. В своих более передовых вариантах этот подход учитывает более высокие стадии исключительного развития и благополучия, а также включает в себя изучение одаренных и необычных людей и сверхнормальных способностей, видя в них высшие потенциалы развития, латентные во всех людях. Сюда относятся высшие стадии когнитивного, эмоционального, соматического, нравственного и духовного развития.
Психосоматическая медицина считает, что сознанию внутренне присуще интенсивное взаимодействие с органическими телесными процессами, что подтверждается в таких областях как психонейроиммунология и биологическая обратная связь. В своих более передовых формах
этот подход включает в себя такие аспекты как сознание и чудесное исцеление, удивительное выздоровление под влиянием молитвы, свет/звук и исцеление, спонтанную ремиссию и т.д. К нему также относятся любые походы, которые исследуют влияние интенциональности на исцеление — арттерапию, визуализацию, психотерапию и медитацию.
Необычные состояния сознания от сновидений до психоделиков составляют область исследований, которая, по мнению ее сторонников, имеет решающее значение для понимания сознания вообще. Хотя некоторые эффекты психоделиков, несомненно, обусловлены «токсическим побочным действием» — и это больной вопрос, вызывающий постоянные споры — по общему мнению исследователей в этой области, эти вещества также действуют как «неспецифический усилитель опыта» и, таким образом, могут способствовать раскрытию и усилению тех аспектов сознания, которые в ином случае могли бы остаться неизученными.
Восточные и созерцательные традиции утверждают, что обычное сознание — это всего лишь узкая и ограниченная версия более глубоких и высоких форм осознания, и что для пробуждения этих высших и исключительных потенциалов необходимы специфические практики (йога, медитация).
Подходы, которые можно было бы назвать моделями квантового сознания, полагают, что сознанию внутренне присуща способность взаимодействовать с физическим миром и изменять его, главным образом, посредством квантовых взаимодействий как в человеческом теле на внутриклеточном уровне (например, в микротрубочках цитоскелета), так и в материальном мире в целом (пси). Этот подход также включает в себя множество разнообразных попыток встроить сознание в физический мир в соответствии с различными новейшими физическими теориями (бутстрэп, гиперпространство, суперструны и т.п.).
Исследования тонких энергий постулируют (и в некоторых случаях, похоже, подтверждают), что помимо четырех сил, которые признает физика (сильных и слабых ядерных, электромагнитных, гравитационных), существуют тонкие виды биоэнергии, и что эти тонкие энергии играют особую роль в сознании и его деятельности. Известные в разных традициях под такими именами как прана, ки и ци — и, как утверждают, ответственные за эффективность акупунктуры — эти энергии нередко объявляются «недостающим звеном» между интенциональным разумом и физическим телом. Теоретики Великой Цепи как на Востоке, так и на Западе, считают, что эта биоэнергия действует как двухсторонний конвейер, передающий воздействие материи на разум и налагающий интенции разума на материю.
Как вы, возможно, — и вполне правильно — догадываетесь, я буду утверждать, что все эти подходы в равной мере важны для интегрального взгляда на сознание. «Всеуровневый, всесекторный» подход находит важные и весьма специфические истины в каждом из них. Однако это не означает, что у нас попросту есть данный феномен под названием «сознание», и эти различные подходы представляют разные взгляды на этого «зверя». Скорее сознание действительно существует распределенным по всем четырем секторам со всеми их уровнями и измерениями. Нет ни одного сектора (и, безусловно, ни одного Уровня), на который мы можем указать и сказать: «Вот здесь находится сознание». Сознание вовсе не локализовано подобным образом.
Верно, что Верхний Левый сектор — это локус сознания, как оно проявляется в индивиде, но в этом все и дело: именно как оно проявляется в индивиде. А сознание в целом распределено и пребывает во всех секторах — интенциональном, поведенческом, культурном и социальном. Если вы «исключаете» любой сектор, все они пропадают, поскольку каждый из них, по сути, необходим для существования других.
Таким образом, вполне верно, что сознание укоренено в физическом мозге (как утверждают теории 1,3, 6, 8). Но кроме того, сознание в равной степени укоренено во внутренней интенциональности (как утверждают теории 2, 4, 7, 10, 11) — интенциональности, которую невозможно ни объяснить в физикалистских или эмпирических понятиях, ни обнаружить соответствующими методами.
По той же причине сознание не может быть раз и навсегда закреплено в индивиде (в Верхнем Левом или в Верхнем Правом секторе или в обоих вместе), поскольку сознание также полностью укоренено в культурном значении (в интерсубъективных цепочках культурных обозначаемых), без которых вообще не может существовать индивидуализированного сознания. Как показывают отдельные случаи «детей-волчат» без этого фона культурных практик и значений мои индивидуальные интенции даже не разовьются и не могут развиться. Точно так же как не существует личного языка, не существует и строго индивидуального сознания. Вы не можете порождать значение в вакууме, и вы не можете порождать его силами одного лишь физического мозга. Это осуществимо лишь в интерсубъективном круге взаимного признания. Физический мозг, развивавшийся в условиях дикой природы («ребенок-волчонок») не формирует ни личной автономии, ни лингвистических навыков, из чего напрямую следует, что физический мозг, как таковой, не является автономным центром сознания.
Аналогичным образом сознание распределено и связано в материальных социальных системах, в которых оно находится. Специфические черты любого конкретного проявления сознания определяют не только цепочки культурных обозначаемых, но и цепочки социальных знаков, и без материальных условий социальной системы ни индивидуализированное сознание, ни личная целостность не возникают.
Короче говоря, если вы убираете любой из этих секторов — интенциональный, поведенческий, культурный или социальный — вы разрушаете любое проявленное сознание. И это просто-напросто означает, что сознание не может располагаться исключительно в одной из этих сфер. Сознание не находится исключительно ни в физическом мозге, ни в физическом организме, ни в экологической системе, ни в культурном контексте, и оно не зарождается ни в одной из этих сфер. Скорее оно закреплено и распределено во всех этих сферах со всеми имеющимися в них уровнями. Таким образом, ясно, что методологии, которые претендуют на создание «теории сознания», но исследуют только один сектор (не говоря уже об одном уровне одного сектора), явно не дают нам адекватного представления о сознании. Лишь «всеуровневый, всесекторный» подход предоставляет единственный шанс создать аутентичную теорию сознания, если таковое действительно существует.

12. ВСЕГДА УЖЕ

Сияющая ясность непреходящего осознания
Где мы можем найти Дух? Что нам действительно можно считать Священным? Где именно находится Основа Бытия? Где это предельное Божественное?

Великий поиск.

Реализация недуальных традиций бескомпромиссна: есть лишь Дух, есть лишь Бог, есть лишь Пустота во всем своем сияющем великолепии. Все добро и все зло, наилучшее и наихудшее, совершенное и вырождающееся — все это в отдельности и вместе взятое, в точности как оно есть — предельно совершенные проявления Духа. Куда ни смотри, нет ничего кроме Бога, ничего кроме Богини, ничего кроме Духа, и ни одна песчинка, ни одна пылинка не может считаться Духом больше или меньше, чем любая другая.
Этим постижением завершается Великий Поиск, который составляет суть ощущения отдельной самости. Отдельная самость — это, в своей основе, просто ощущение поиска. Когда вы ощущаете себя здесь и сейчас, вы, по существу, чувствуете почти незаметное внутреннее напряжение или сокращение — ощущение хватания, желания, хотения, избегания, сопротивления — это ощущение усилия, ощущение поиска.
В своей высшей форме это ощущение принимает форму Великого Поиска Духа. Мы желаем выбраться из нашего непросветленного состояния (греха, заблуждения или дуальности) в просветленное или более духовное состояние. Мы желаем перейти оттуда, где Духа нет, туда, где Дух есть.
Но такого места, где Духа нет, не существует. Каждая отдельная точка во всем Космосе в равной и полной мере является Духом. Любой рода поиск, любое движение, любое достижение по самой сути бесполезны. Великий Поиск попросту укрепляет ошибочное допущение, что есть какое-то место, где Духа нет, и что мне нужно выбраться из этого ущербного пространства в пространство, которое полно. Однако не существет ущербного пространства, как и пространства, которое более полно. Существует только Дух.
Великий Поиск Духа — это просто тот импульс, решающий импульс, который препятствует реализации Духа в настоящем, и это происходит по одной простой причине: Великий Поиск предполагает утерю Бога. Великий Поиск укрепляет ошибочное убеждение, что Бог отсутствует, и, тем самым, полностью затемняет реальность непреходящего Присутствия Бога. Великий Поиск, прикрывающийся любовью к Богу, фактически представляет собой механизм отталкивания Бога; механизм обещания найти в будущем то, что существует лишь во вневременном сейчас; механизм такого настойчивого вглядывания в будущее, что настоящее, а вместе с ним и улыбающийся лик Бога, всегда стремительно проносится мимо, оставшись незамеченным.
Великий Поиск — это брачный договор без любви, таящийся в глубине ощущения отдельной самости; договор, который питает напряженное стремление к завтрашнему дню, который принесет долгожданное спасение, но до наступления которого я, слава Богу, могу оставаться самим собой. Чем больше размах Великого Поиска, тем больше я могу отрицать Бога. Чем шире размах Великого Поиска, тем острее мое ощущение поиска, которое определяет контуры моей самости. Великий Поиск — это великий враг того, что есть.
Не следует ли нам тогда просто прекратить Великий Поиск? Несомненно — если бы мы могли. Но старание остановить Великий Поиск само по себе относится к Великому Поиску. Уже первый шаг в этом направлении предполагает и укрепляет ощущение поиска. На самом деле, это самоограничение ничего не способно сделать для того, чтобы остановить Великий Поиск, поскольку самоограничение и Великий Поиск — это два названия для одного и того же.
Если Дух не может быть обнаружен как будущий результат Великого Поиска, то существует лишь одна альтернатива: Дух должен целиком и полностью, тотально присутствовать прямо сейчас — и вы должны целиком и полностью, тотально осознавать его прямо сейчас. Нет толку говорить, что Дух присутствует, но я его не осознаю. Это потребовало бы Великого Поиска; это потребовало бы, чтобы я стремился к будущему, в котором я смогу осознать, что Дух полностью присутствует, однако этот поиск с первого же шага упускает настоящее. Не переставать искать означало бы продолжать упускать. Нет, само постижение, само осознание тоже должно каким-то образом присутствовать прямо сейчас. Если его нет, то нам остается только Великий Поиск, обреченный предполагать то, что он желает преодолеть.
В нашем наличном осознании должно быть нечто такое, что содержит всю истину. Тем или иным образом, независимо от вашего состояния, вы полностью погружены во все, что вам нужно для совершенного просветления. Ответ — прямо перед вами. Прямо сейчас Дух на сто процентов содержится в вашем восприятии. Не 20%, не 50%, не 99%, но буквально 100% Духа содержится в вашем осознании прямо сейчас — и фокус как бы состоит в том, чтобы понять это непреходящее состояние дел, а не изобретать будущее состояние, в котором Дух заявит о себе.
И это простое признание уже присутствующего Духа и составляет задачу великих недуальных традиций.

                Встретить Космос.

У многих людей имеются серьезные возражения против «мистицизма» или «трансцендентализма» любого сорта, поскольку они думают, что он, в том или ином смысле, отрицает этот мир или ненавидит землю, или презирает тело, его ощущения и жизнь и т.д. Хотя это может быть верным для некоторых изолированных подходов, это определенно не составляет основу понимания великих недуальных мистиков от Плотина и Экхарта на Западе, до Нагарджуны и Леди Цогьял на Востоке.
Напротив эти мудрецы в один голос заявляют, что абсолютная реальность и относительный мир «не двойственны» (то есть «недуальны») в той же мере, как нераздельны зеркало и отражение в нем, или океан един со всеми своими волнами. Поэтому «потустороннее» Духа и «посюстороннее» отдельных феноменов глубоко и фундаментально «не двойственны», и эта недуальность — прямое и непосредственное постижение, происходящее в определенных медитативных состояниях — другими словами, видимое оком созерцания — хотя впоследствии оно становится очень простым, совершенно обычным восприятием независимо от того медитируете вы или нет. Каждая отдельная вещь, которую вы воспринимаете, это сияние самого Духа, в такой степени, что Дух не видится как нечто отдельное от этой вещи: малиновка поет, и это просто то, что есть, и ничто другое. Это становится вашим постоянным пониманием, не зависящим от всех изменений состояния, совершенно естественным именно так. И это освобождает вас от безумной игры в прятки с Реальным.
Но почему же тогда мы обычно не обладаем таким восприятием? Все великие традиции недуальной мудрости дали на этот вопрос весьма сходный ответ. Мы не видим, что Дух целиком и полностью присутствует здесь и сейчас, потому что наше осознание затемнено какой-то формой избегания. Мы не желаем безальтернативно осознавать настоящее; скорее мы хотим убегать от него или бежать за ним, или изменить его, ненавидеть его, любить его, презирать его, или тем или иным образом стремиться погрузиться в него или выбраться из него. Мы готовы сделать буквально все, но только не остановиться в чистом Присутствии настоящего. Мы не отдаемся чистому Присутствию; мы хотим попасть куда-то еще как можно быстрее. Великий Поиск — это игра в своих бесконечных формах.
В недуальной медитации или созерцании возбуждение ощущения отдельной самости значительно ослабевает, и самость развертывается в безграничности пространства. В этот момент становится очевидным, что ты не находишься «здесь», глядя на мир, который «там», поскольку эта дуальность просто разрушилась, перейдя в чистое Присутствие и спонтанную лучезарность.
Это постижение может принимать множество форм. Одна из простых форм выглядит примерно так: вы можете смотреть на гору, расслабляясь и пассивно сохраняя свое наличное осознание, и затем внезапно гора становится всем, а вы — ничем. Ваше ощущение отдельной самости внезапно и полностью исчезает, и существует просто все, что возникает, от момента к моменту. Вы обладаете совершенным пониманием, совершенным сознанием, все кажется совершенно нормальным за исключением того, что вас и след простыл. Вы не по эту сторону вашего лица, обращенного к горе вон там: вы просто и есть эта гора, вы — небо, вы — облака, вы — все, что возникает, момент за моментом, очень просто, очень ясно, вот так.
Мы знаем все модные названия этого состояния, от сознания единства до сахаджа-самадхи. Но, на самом деле, это простейшее и наиболее очевидное из всех состояний, которые вы можете пережить. Более того, как только вы получите некоторое представление об этом состоянии — то, что буддисты называют Одним Вкусом (потому что вы и вся Вселенная — один вкус или один опыт), — становится очевидным, что вы не входите в это состояние, но, скорее, это состояние, неким фундаментальным и таинственным образом, было вашим изначальным состоянием с незапамятных времен. На самом деле, вы никогда ни на мгновение не покидали это состояние.
Вот почему Дзен называет это Воротами без Ворот. По эту сторону постижения все выглядит так, будто вам следует что-то предпринять, чтобы войти в это состояние — как если бы вам предстояло пройти через ворота. Но когда вы делаете это, оборачиваетесь и смотрите назад, там нет никаких ворот и никогда и не было. Вы вообще никогда не покидали это состояние, так что очевидно, что вы не можете войти в него. Ворота без ворот! «Каждая форма — это Пустота и больше ничего», это означает, что все сущее, включая меня и вас, всегда уже находится по ту сторону ворот без ворот.
Но если это так, то зачем вообще заниматься духовной практикой? Разве это не просто еще одна форма Великого Поиска? Да, в действительности, духовная практика — это одна из форм Великого Поиска, и как таковая она обречена на провал. Но дело именно в этом. Вы и я уже убеждены, что есть нечто такое, что нам нужно делать, чтобы постичь Дух. Мы ощущаем, что есть места (а именно, во мне), где Духа нет, и мы намерены исправить это положение вещей. Таким образом мы уже привержены Великому Поиску, и потому недуальная медитация использует этот факт и вовлекает нас в Великий Поиск особым и в некоторой степени жульническим путем (то, что дзен называет «продавать воду у реки»).
Уильям Блейк говорил, что «дурак, упорствующий в своей глупости, обретет мудрость». Потому медитация попросту подстегивает глупость. Если вы действительно думаете, что вам недостает Духа, тогда займитесь дурацкими вещами: пытайтесь стать Духом, пытайтесь обнаружить Дух, пытайтесь установить контакт с Духом, пытайтесь достичь Духа — медитируйте, медитируйте и медитируйте, чтобы обрести Дух!
Но, конечно, вы понимаете, что на самом деле не можете этого сделать. От погони за Духом не больше проку, чем от погони за собственными ногами. Вы всегда — уже Дух, вы не можете постичь его никаким движением во времени или пространстве. Но если это не очевидно, то попробуйте. Недуальная медитация — это серьезное усилие сделать невозможное — пока Великий Поиск не утомит вас до такой степени, что вы, в полном изнеможении, присядете и заметите свои ноги.

Не то, чтобы эти недуальные традиции отрицали высшие состояния; вовсе нет. В них есть многочисленные практики, которые помогают отдельным людям достигать специфических состояний пост-формального сознания. Но эти традиции утверждают, что такие измененные состояния — которые имеют свои начало и конец во времени — в конечном счете, не имеют ничего общего со вневременным. Реальная цель — отсутствие состояний, а не бесконечное восхищение их сменой. И это состояние без состояний — истинная природа этого и каждого мыслимого состояния, поэтому любое состояние, в котором вы находитесь, просто замечательно. Высшая суть не в смене состояний; суть в распознании Неизменного, в распознании изначальной Пустоты, и если вы дышите и в какой-то степени бодрствуете, это состояние сознания вполне подойдет.

Тем не менее по традиции, чтобы продемонстрировать вашу искренность, вам нужно выполнить множество предварительных практик, включая освоение разнообразных состояний медитативного сознания, приводящих к устойчивой пост-постконвенциональной адаптации, и все это правильно и полезно. Но ни одно из этих состояний не считается конечным, предельным или привилегированным. И смена состояний — вовсе не самоцель. Скорее, именно входя в эти разнообразные медитативные состояния и выходя из них, вы начинаете понимать, что ни одно из них не является просветлением. Все они имеют начало во времени и, значит, ни одно из них не является вневременным. Суть тут в том, чтобы понять, что дело не в смене состояния, и это постижение может случиться в любом состоянии сознания.

                Непреходящее осознание.

Это первичное узнавание Одного Вкуса — не создание, но Распознание того факта, что вы и Космос — это Один Дух, Один Вкус, Один Жест — составляет великий дар недуальных традиций.
Экхарт говорил, что «Бог ближе ко мне, чем я сам», потому что Бог и я едины в непреходящем Свидетеле, который составляет природу самого внутреннего Духа — именно то, чем я являюсь в состоянии своего Я-бытия. Когда я не объект, я — Бог. (И каждое Я в целом Космосе может истинно утверждать это.)
Видимые вещи приятны или болезненны, счастливы или печальны, радостны или напуганы, здоровы или больны — но Свидетель этих вещей ни счастлив, ни печален, ни радостен, ни напуган, ни здоров, ни болен — но попросту Свободен. Как чистый и простой Свидетель, я свободен от всех объектов, свободен от всех субъектов, свободен от всего пространства и времени; свободен от рождения и свободен от смерти, а также от всего, что между ними. Я просто Свободен.
Когда я пребываю в чистом и простом Свидетеле, я замечаю, что это осознание не является опытом. Оно осознает опыт, но само не является опытом. Эпизоды опыта приходят и уходят. Они начинаются во времени, остаются на какое-то время, а потом проходят. Но все они возникают в простом отверстии или просвете, каковым является необъятное пространство того, что я есть. В этом необъятном пространстве проплывают облака, проплывают мысли и проплывают эпизоды опыта. Все они приходят, и все они уходят. Но само необъятное пространство, этот Свободный и Пустой Видящий, это просторное отверстие или просвет, в котором возникают все вещи, не приходит и не уходит, оно вообще не движется.
Поэтому, когда я пребываю в чистом и простом Свидетеле, я уже не увлечен поиском переживаний, будь то переживания плоти, ума или духа. Переживания — высокие или низкие священные или мирские, радостные или кошмарные — просто приходят и уходят, как бесконечные волны того океана, каковым я являюсь. Когда я пребываю в чистом и простом Свидетеле, я более не гонюсь за блаженством и мукой переживаемого опыта. Переживания проплывают по моему Подлинному Лику, как облака проплывают по ясному осеннему небу, и во мне есть место для всего.
Когда я пребываю в чистом и простом Свидетеле, я даже начинаю замечать, что сам Свидетель — это отдельная вещь или сущность, отстраненная от того, что она свидетельствует. Все вещи возникают внутри Свидетеля до такой степени, что сам Свидетель растворяется во всех вещах.
И вот, пребывая в простом, ясном, непреходящем осознании, я замечаю, что нет ни внутреннего, ни внешнего. Нет ни субъекта, ни объекта. Вещи и события по-прежнему полностью присутствуют и ясно возникают — проплывают облака, поют птицы, дует прохладный ветерок — но нет никакой отдельной самости, отшатывающейся от них. События просто возникают как они есть, без постоянного и возбужденного ожидания ограниченной самости или субъекта. События возникают как они есть, в великой свободе, не определяемые крошкой-я, смотрящим на них. Они возникают с Духом, как Дух, в отверстии или просвете, каковым я являюсь; они возникают не для того, чтобы быть видимыми и мучительно воспринимаемыми эго.
В своей ограниченной и самозамкнутой форме я пребываю «здесь», по эту сторону моего лица, глядя на мир, который находится «там», на «объективной» стороне. Я существую по эту сторону моего лица, и вся моя жизнь — это попытка спасти лицо, сохранить это самозамыкание, спасти это ощущение хватания и поиска — ощущение, которое отделяет меня от мира, который «там», от мира, который будет для меня желанным или отвратительным, к которому я буду стремиться или от которого я буду убегать, за который я буду хвататься или которого буду избегать, который я буду любить или ненавидеть. Внутреннее и внешнее вечно находятся в борьбе, проявляя все разнообразие надежды и страха: это драма спасения лица.
Мы говорим: «Потерять лицо — значит умереть от замешательства». И это глубокая истина: мы не хотим терять лицо! Мы не хотим умирать! Мы не хотим отказываться от ощущения отдельной самости! Однако этот первобытный страх потери лица, в действительности, и есть первопричина нашей глубочайшей муки, поскольку сохранение лица — сохранение тождества с телом-умом — это и есть механизм страдания, механизм разрывания Космоса на противостояние внутреннего и внешнего, жестокого разлома, который я переживаю как боль.
Но когда я пребываю в простом, чистом непреходящем осознании, я теряю лицо. Внутреннее и внешнее полностью исчезают. Вот как это происходит.
Когда я отбрасываю все объекты — я ни то, ни это — и пребываю в чистом и простом Свидетеле, все объекты с легкостью возникают в моем зрительном поле, все объекты возникают в пространстве Свидетеля. Я — просто отверстие или просвет, в котором возникают все вещи. Я замечаю, что все вещи возникают во мне, возникают в этом отверстии или просвете, которым я являюсь. Облака проплывают в необъятном отверстии, которое и есть я. Солнце светит в необъятном отверстии, которое и есть я. Небо существует в этом необъятном отверстии, которое и есть я; небо — во мне. Облака — на моей внутренней стороне; я наблюдаю их изнутри. Когда все вещи возникают во мне, я — это просто все вещи. Вселенная — это Один Вкус, и я и есть То.
Итак, когда я пребываю как Свидетель, все вещи возникают во мне в такой степени, что я сам являюсь всеми вещами. Нет ни субъекта, ни объекта, поскольку я не вижу облака, я — это облака. Нет ни субъекта, ни объекта, поскольку я не чувствую прохладного ветерка, я — это прохладный ветерок. Нет ни субъекта, ни объекта, поскольку я не слышу раскатов грома, я — это раскаты грома.
Я уже не по эту сторону моего лица, глядя на мир, который «там»; я — просто мир. Я — не здесь. Я потерял лицо — и обнаружил свой Подлинный Лик, сам Космос. Поет птица, и я — эта птица. Встает солнце, и я — это солнце. Сияет луна, и я — эта луна, в простом, непреходящем осознании.
Когда я пребываю в простом, чистом, непреходящем осознании, каждый объект является своим собственным субъектом. Каждое событие как бы «видит само себя», потому что теперь я — это событие, которое видит себя. Я не смотрю на радугу; я — радуга, которая видит себя. Я не гляжу на дерево; я — дерево, которое видит себя. Весь явленный мир продолжает возникать как он есть, за исключением того, что все субъекты и все объекты исчезли. Гора по-прежнему остается горой, но это не объект, на который смотрят, а я не отдельный субъект, который на нее смотрит. И я, и гора возникаем в простом, непреходящем осознании, и мы оба освобождаемся в этом просвете, мы оба обретаем свободу в этом недуальном пространстве, мы оба обретаем просветление в этом отверстии, которое и есть непреходящее осознание. Эта открытость свободна от отчуждающего насилия, называемого «субъект и объект», «здесь» в противовес «там», самость в противовес другому, я в противовес миру. Я окончательно потерял лицо и обрел Бога, в простом непреходящем осознании.
Когда я пребываю как вневременной Свидетель, Великий Поиск прекращается. Великий Поиск — это враг непреходящего Духа, жестокая ложь перед лицом великодушной бесконечности. Великий Поиск — это поиск предельного опыта, сказочных видений, рая наслаждений, бесконечного благополучия, мощного прозрения — поиск Бога, поиск Богини, поиск Духа, однако Дух — не объект. Дух невозможно ухватить или увидеть, к нему нельзя стремиться, его нельзя достичь: Дух — это непреходящий Свидетель. Искать Видящего — значит упускать суть. Вечно искать — значит вечно упускать суть. Как вы можете искать то, что прямо сейчас осознает эту страницу. ВЫ И ЕСТЬ ЭТО САМОЕ! Вы не можете отправиться на поиски того, что и есть Искатель.
Когда я не объект, я — Бог. Когда я ищу объект, я перестаю быть Богом, и эту катастрофу никогда не исправить более интенсивным поиском дополнительных объектов.
Скорее, я лишь могу пребывать как Свидетель, который уже свободен от объектов, свободен от времени и свободен от поиска. Когда я не объект, я — Дух. Когда я пребываю — как свободный и бесформенный Свидетель, я — с Богом прямо сейчас, в этот вневременной и бесконечный момент. Я вкушаю бесконечность и пропитан полнотой, именно потому что я больше не ищу, но просто пребываю в том, что я есть.
До Авраама — я есть. До Большого Взрыва — я есть. После конца вселенной — я есть. Во всем великом и малом — я есть. И при всем этом меня никогда нельзя услышать, почувствовать, познать или увидеть; Я ЕСЬМЬ — непреходящий Видящий.
Именно потому, что предельная реальность — это не что-то видимое, а, напротив, Видящий, то, что видимо в любой момент, не имеет ни малейшего значения. Видите ли вы
покой или смятение, уравновешенность или волнение, блаженство или ужас, счастье или печаль — не имеет значения: именно Видящий эти состояния уже Свободен, а не сами эти состояния.
Таким образом, меняющиеся состояния тут совершенно ни при чем; суть в признании непреходящего Видящего. Даже в разгар Великого Поиска и даже в наихудших случаях моего самоограничения, у меня есть прямой и непосредственный доступ к непреходящему Свидетелю. Мне не нужно пытаться вызвать к жизни это простое осознание. Мне не нужно стараться войти в это состояние. Для этого не требуется ровным счетом никаких усилий. Я просто замечаю, что уже существует осознание неба. Я просто замечаю, что уже существует осознание облаков. Я просто замечаю, что непреходящий Свидетель уже полностью действует. Этого состояния не трудно достичь, а избежать невозможно. Я всегда уже нахожусь в лоне этого непреходящего осознания, предельной Пустоты, в которой все явленное возникает в настоящий момент.
Когда вы — Свидетель всех объектов, и все объекты возникают в вас, вы находитесь в предельной Свободе, в необъятности всего пространства. В этом простом Одном Вкусе ветер не дует на вас, он дует внутри вас. Солнце не светит на вас, оно сияет из глубины вашего существа. Когда идет дождь, вы плачете. Вы можете одним глотком выпить Тихий Океан и целиком проглотить вселенную. Сверхновые звезды рождаются и умирают в глубине вашего сердца, а галактики бесконечно кружат там, где, как вы думали, была ваша голова, и все это так же просто, как пение малиновки на рассвете.

         Каждый раз когда я распознаю или признаю непреходящего Свидетеля, я прекращаю Великий Поиск и расстаюсь с отдельной самостью. И это высшая, тайная, недуальная практика, практика «не-практики», практика простого признания, практика вспоминания и распознавания, вневременно и вечно основанная на том факте, что есть лишь Дух — Дух, который не трудно найти, а невозможно избежать.

Дух — это единственное, что никогда не отсутствовало. Это единственная постоянная в вашем меняющемся опыте. Вы знаете об этом уже буквально миллиард лет. И вы вполне могли бы это признать. «Если вы понимаете это, то пребывайте в том, что понимает, и это как раз и есть Дух. Если вы не понимаете этого, тогда пребывайте в том, что не понимает, и это как раз и есть Дух». Ибо вечно, вечно и всегда существует один лишь Дух, Свидетель этого и каждого момента, до самого конца времен.


                Око Духа


Когда я пребываю в простом, чистом, непреходящем осознании, я пребываю во внутреннем Духе; по сути, я — ни что иное как сам свидетельствующий Дух. Я не становлюсь Духом; я просто признаю Дух, которым я всегда уже являюсь. Когда я пребываю в простом, чистом, непреходящем осознании, я — Свидетель Мира. Я — око Духа. Я вижу мир так, как его видит Бог. Я вижу мир так как его видит Богиня. Я вижу мир так, как его видит Дух: каждый объект — объект Красоты, каждая вещь и событие — жест Великого Совершенства, каждый процесс — рябь на поверхности озера моего внутреннего Бытия; я не стою в стороне, как отдельный свидетель, но обнаруживаю, что этот свидетель — один вкус со всем, что возникает внутри его. Целый Космос возникает в оке Духа, в Я Духа, в моем собственном внутреннем осознании, в этом простом непреходящем состоянии, и я просто это и есть.
Из основы простого, непреходящего осознания воскреснет все тело-ум человека. Когда вы пребываете в изначальном осознании, это осознание начинает насыщать ваше бытие, и из потока сознания воскрешается новая судьба. Когда Великий Поиск прекращен, и ощущение отдельной самости распято; когда непрерывность свидетельствования в вашем случае стабилизировалась; когда непреходящее осознание служит вашей неизменной основой — тогда все ваше тело-ум будет возрождаться, воскресать и реорганизовывать себя вокруг внутреннего Духа, и вы восстанете в сознании как из мертвых к новой судьбе и новому долгу.
Вы перестанете существовать как отдельная самость (со всем вредом, который она причиняет телу-уму) и вместо этого будете существовать как средство выражения Духа (при этом тело-ум теперь может функционировать на уровне своих высочайших возможностей, не искажаемых и не уродуемых жестоким самоограничением). Из основы непреходящего осознания вы восстанете, воплощая все просветленные качества Будд и бодхисаттв — «тех, чье существо (саттва) есть непреходящее осознание (бодхи)».
Буддийские названия не столь важны; важны просветленные качества, которые они обозначают. Суть тут просто-напросто в том, что, если вы устойчиво распознали простое, непреходящее осознание — если Великий Поиск и самоограничение были лишены изолированной жизни и возвращены к Богу, возвращены к своей основе в непреходящем осознании — тогда вы восстанете из основы непреходящего осознания и воплотите любую из высочайших возможностей этой основы. Вы станете средством выражения Духа, который и есть вы сами. Эта непреходящая основа будет жить через вас, как вы, в разнообразии необычных форм.
Возможно, вы воскреснете как Самантабхадра, чье непреходящее осознание принимает форму необъятного сознания равенства: вы поймете, что непреходящее осознание, которое в полной мере присутствует в вас — это то же самое осознание, что в полной мере присутствует во всех чувствующих существах без исключения — то же самое, единое и единственное — одна душа, один ум, одно сердце дышит, бьется и пульсирует во всех чувствующих существах как таковых — и сама ваша поддержка будет напоминать всем существам об этом простом факте, напоминать им, что существует лишь один Дух, напоминать им, что ничто не ближе к Богу, чем все, что угодно, другое — ведь существует лишь Бог, существует лишь Богиня.
Возможно, вы воскреснете как Авалокитешвара, чье непреходящее осознание принимает форму кроткого сострадания. В сияющей прозрачности непреходящего осознания все чувствующие существа появляются как равные формы внутреннего Духа или чистой Пустоты, и, значит, все существа воспринимаются как сыновья и дочери Духа, каковыми они и являются. У вас не будет другого выбора, как только посвятить свою жизнь этому состраданию, так что сама ваша улыбка будет согревать сердца тех, кто страдает, и они будут смотреть на вас в ожидании обещания, что и они тоже могут быть освобождены и войти в необъятное пространство своего собственного изначального осознания, и вы никогда не будете отворачиваться.
Возможно, вы восстанете как Праджняпарамита, мать Будд, чье непреходящее осознание принимает форму безграничной вместимости, чрева великого Нерожденного, в котором существует весь Космос. Ведь по глубочайшей истине, именно из основы вашего собственного простого, чистого, непреходящего осознания рождаются все существа; и именно в основу вашего простого, чистого, непреходящего осознания все существа возвратятся. Пребывая в сияющей прозрачности непреходящего осознания, вы наблюдаете, как возникают миры, возникают все Будды и возникают все чувствующие существа как таковые. И к вам они все возвратятся. И вы улыбнетесь, и примете их в этой необъятной, вечной мудрости, и все будет начинаться снова и снова, и снова во чреве вашего непреходящего состояния.
Возможно, вы восстанете как Манджушри, чье непреходящее осознание принимает форму лучезарного ума. Хотя все существа в равной мере представляют собой внутренний Дух некоторым из них нелегко распознать эту непреходящую Таковость, и потому из основы сознания равенства с блеском возникнет различающая мудрость. Вы будете инстинктивно видеть что истинно, а что ложно, и, таким образом, будете вносить ясность во все, к чему бы вы ни прикоснулись. А если самоограничение не прислушивается к вашему более мягкому голосу, ваше непреходящее осознание проявится в своей гневной форме, которая, как говорят, есть ни что иное как ужасный Ямантака, Слуга Повелителя Смерти.

Итак, возможно, вы восстанете как Ямантака, неистовый защитник непреходящего осознания и самурай-воитель внутреннего Духа. Именно те факторы, которые осмеливаются блокировать непреходящее осознание, должны быть незамедлительно отсечены. Вот почему непреходящее осознание часто проявляется в таких гневных формах. Из основы сознания равенства вы будете назначены разоблачать ложное, и мелкое, и менее-чем-непреходящее. Это время для меча, а не для улыбки. Но это всегда меч различающей мудрости, который безжалостно разит все помехи в основе всеобъемлющего.

Возможно, вы воскреснете как Бхайшаджьягуру, чье непреходящее осознание принимает форму исцеляющего сияния. Из сияющей прозрачности непреходящего осознания вы будете назначены напоминать больным, скорбящим и страждущим, что, хотя боль и реальна, это не то, что они есть. От простого прикосновения или улыбки ограниченные души будут расслабляться и входить в необъятное пространство внутреннего осознания, и в сиянии этого освобождения болезнь потеряет всякий смысл. И вы никогда не познаете утомления, ведь непреходящее осознание функционирует без усилий, и вы будете неустанно напоминать всем существам, кто и что они есть на самом деле по ту сторону страха, в предельной любви и непоколебимом приятии, каковые представляет собой зеркальный ум непреходящего осознания.

Возможно, вы восстанете как Майтрейя, чье непреходящее осознание принимает форму обещания того, что даже в бесконечно отдаленном будущем непреходящее осознание по-прежнему будет просто присутствовать. Из сияющей прозрачности изначального осознания вы поклянетесь быть со всеми существами вплоть до бесконечно удаленного будущего, поскольку даже эти «будущие>> будут возникать в простом осознании настоящего, том же наличном осознании, которое сейчас видит именно это.

Это всего лишь несколько потенциальных возможностей непреходящего осознания. Буддийские названия не имеют значения, подойдут и любые другие. Это просто некоторые из форм вашего собственного Воскресения. Это несколько возможностей, которые могут оживить вас после смерти Великого Поиска. Это лишь несколько форм, в которых мир предстает оку Духа, непреходящему Я Духа. Все эти возможности — это то, что вы видите прямо сейчас, когда вы видите мир так, как его видит Бог, из безосновной основы простого непреходящего осознания.

И все кончено.

Возможно, вы будете воскресать, как любая из этих форм непреходящего осознания или как все эти формы. Но тогда это вовсе не важно. Когда вы пребываете в сияющей прозрачности непреходящего осознания, вы — не Будда или бодхисаттва, вы ни то, ни это, ни там, ни здесь. Когда вы пребываете в простом, непреходящем осознании, вы — великий Нерожденный, свободный от каких бы то ни было качеств. Осознающий цвет, вы лишены цвета. Осознающий время, вы вне времени. Осознающий форму, вы бесформенны. В необъятном пространстве изначальной Пустоты вы навеки невидимы для этого мира.
Просто вы, как воплощенное существо, также возникаете в мире формы, который представляет собой ваше собственное проявление. И потенциальные возможности просветленного ума (неотъемлемые способности вашего непреходящего осознания) — такие как невозмутимость, различающая мудрость, зеркальная мудрость, сознание основы и вседостигающее осознание — сочетаются с врожденными предрасположенностями и конкретными талантами вашего тела-ума. И, таким образом, когда отдельная самость умирает, растворяясь в безграничном пространстве ее собственного непреходящего осознания, вы будете возрождаться одушевленным любым или всеми из этих разнообразных просветленных потенциальных возможностей. Тогда вас будет побуждать не Великий Поиск, а Великое Сострадание этих потенциалов, некоторые из которых кротки, некоторые воистину гневны, однако все они — просто возможности вашего собственного непреходящего состояния.
И поэтому пребывая в простом, ясном, непреходящем осознании, вы будете воскресать с качествами и добродетелями ваших собственных высочайших потенциалов. Это могут быть сострадание, различающая мудрость, когнитивная интуиция, исцеляющее присутствие, гневное напоминание, художественный талант, атлетическое мастерство, задатки великого учителя, или, может, что-то предельно простое — к примеру, вы будете выращивать цветы лучше всех в вашем квартале. (Иными словами, это может быть любая линия развития, высвобожденная в свое изначальное состояние — в свое пост-постконвенциональное состояние.)2 Когда тело-ум освобождается от животного состояния, вызываемого самограничением, оно естественным образом тяготеет к своему высочайшему состоянию, проявляющемуся в великих потенциальных возможностях просветленного ума, в великих потенциальных возможностях простого, непреходящего осознания.
Таким образом, когда вы пребываете в простом, непреходящем осознании, вы — великий Нерожденный; но как только вы рождены — когда вы возникаете из непреходящего осознания — вы будете проявлять определенные качества; качества, присущие внутреннему Духу, и качества, окрашенные предрасположенностями вашего тела-ума и его конкретными талантами.
И какой бы ни была форма вашего Воскресения, вы восстанете, побуждаемые не Великим Поиском, а вашим собственным Великим Долгом, вашей беспредельной Дхармой, проявлением ваших высочайших потенциалов, и благодаря вам начнет изменяться мир. И вы никогда не дрогнете, никогда не потерпите поражения в этом Великом Долге, вы никогда не свернете с пути, потому что простое, непреходящее осознание будет с вами сейчас и навсегда, даже до конца миров, потому что сейчас и навсегда, и бесконечно навсегда есть лишь Дух, лишь неотъемлемая осведомленность, лишь простое осознание именно этого и больше ничего.
Но все это путешествие к тому, что есть, начинается в безначальном начале: мы начинаем с простого распознания и признания того, что всегда уже есть. («Если вы понимаете это, то пребывайте в том, что понимает, и именно это и есть Дух. Если вы не понимаете этого, тогда пребывайте в том, что не понимает, и как раз это и есть Дух».)
Мы позволяем возникать этому распознанию непреходящего осознания — мягко, случайным образом, самопроизвольно и днем, и ночью. Это простое, непреходящее осознание вовсе не трудно обрести — его невозможно избежать, и мы просто замечаем это.
Мы делаем это мягко, не нарочито и спонтанно и днем, и ночью. Довольно скоро это распознание начнет само по себе, своими внутренними силами прорастать через все три состояния бодрствования, сновидений и глубокого сна, затмевая препятствия, скрывающие его природу, пока это простое, непреходящее осознание не заявит о себе с нерушимым постоянством, вопреки всем изменениям состояния, всем изменениям пространства и времени, после чего пространство и время теряют всякий смысл, открываясь как то, что они представляют собой на самом деле — сияющие покровы лучезарной Пустоты, каковой теперь являешься только ты — и ты без чувств погрузишься в эту Красоту, и умрешь в эту Истину, и растворишься в этом Благе, и не останется никого, кто бы мог засвидетельствовать страх, всерьез воспринимать слезы, изобретать беспокойство, отрицать Божественное, которое только одно и есть, было и всегда будет.
И когда-нибудь холодной и прозрачной ночью луна осветит притихшую в ожидании Землю, просто, чтобы напомнить всем оставшимся и отставшим, что все это игра. Лунный свет воспламенит сны в их спящих сердцах, и страстное желание пробудиться шевельнется в глубине этой беспокойной ночи, и вас снова потянет отвечать на эти жалобные молитвы, и вы окажетесь прямо здесь, прямо сейчас, недоумевая, что бы это значило на самом деле — пока вспышка понимания не пробежит по вашему лицу, и все будет кончено. Тогда вы возникнете, как сама луна, и будете напевать эти сны в своем собственном сердце; и вы возникнете, как сама Земля, и будете славить всех ее благословенных обитателей; и вы возникнете, как само Солнце, бесконечно сияющее и слишком очевидное, чтобы его увидеть; и в этом Одном Вкусе первичной чистоты, без начала и без конца, без входа и выхода, без рождения и смерти, все это радикально сбывается; и шум поющего водопада где-то вдалеке — это все, что остается, чтобы рассказывать эту историю поздно этой ясной холодной ночью, так прекрасно омытой в лунном свете, только так, и снова только так.
Когда умирал великий мастер дзен Фа-Цзянь, на крыше заверещала белка. «Это только это, — сказал он, — и больше ничего».

                * * *

Билль о правах личности

   Каждый человек имеет право:

- иногда ставить себя на первое место;
- просить о помощи и эмоциональной поддержке;
- говорить «спасибо, нет» или «извините, нет»; - следовать своим убеждениям, чтобы не советовали окружающие;
- побыть одному, даже если другим хочется его общества;
- менять свои решения;
- добиваться перемены договоренности, которая перестала устраивать;
- право на свои собственные чувства, независимо от того, понимают ли их окружающие. -    -протестовать против несправедливого обращения;
- иметь свое собственное мнение и убеждения;
- совершать ошибки, пока не найдет правильный путь;
- предоставлять людям возможность самостоятельно решать их проблемы;
    
Человек никогда не обязан:
 
- быть безупречным на 100 процентов;
- следовать за толпой;
- любить людей, приносящих ему вред;
- делать приятное неприятным ему людям;
- извиняться за то, что он был самим собой;
- выбиваться из сил ради других;
- чувствовать себя виноватым за свои желания;
- мириться с неприятной ситуацией;
- жертвовать своим внутренним миром ради кого бы то ни было;
- сохранять отношения, ставшие оскорбительными;
- делать больше, чем ему позволяет время;
- выполнять неразумные требования;
- отдавать что-то, что он на самом деле не хочет отдавать;
- нести на себе тяжесть чьего-то неправильного поведения;
- отказываться от своего «я» ради кого бы то или чего бы то ни было.
"Заявляя о своих личных правах, человек обязан помнить, что они же есть и у остальных людей."

















                Вместо послесловия

«Мы называем разумом все, что нас в нас самих определяет, что в нас с наибольшей силой подтверждает или отрицает. Без определенности нет разума, без разума нет определенности. Только тот, кто, осознав это, признает за всеми другими людьми, как и за самим собой, право на нетерпимость, тот только и есть, истинно терпим. А с другой стороны, никто не должен быть таковым; ибо действительное равнодушие в отношении (in Absicht) всех мнений, так как оно может возникать только из всеобщего неверия, является ужаснейшим вырождением человеческой природы. Только в полной и твердой уверенности процветает благородное стремление возвыситься сердцем и духом. Кто это полностью утратил, тому ничто больше не может казаться важным и достойным уважения; его душа утратила благородную закалку, силу серьезности. Ничтожный призрак...»
                Фридрих Генрих Якоб



                В чем нуждается душа?

Душа нуждается в смысле жизни. Она должна знать, ради кого и ради чего живет и умирает. Ей необходимо мечтать глубоко и сильно и иметь любимое дело, через которое эти мечты могли бы осуществляться. Отнимите у Моцарта музыку, у Леонардо — живопись, у Галилея — возможность наблюдать за звездами, и они будут поистине одинокими. Лишите их бессонных ночей, моментов, когда они в пылу созидания забывают и о еде, и об отдыхе, заставьте их пребывать в спокойствии и бездействии богатого, утонувшего в роскоши человека, и они заболеют физически и душевно. Мудрые говорили, что человек без смысла жизни, без высоких мечтаний и любимого дела — поистине одинок.


Душа нуждается не только в деле ради дела и в смысле ради смысла. Ей нужно что-то, что связало бы все это в одно целое, что могло бы объединить жизнь и смерть, видимое и невидимое. Душа нуждается в Пути, в том, чтобы знать, откуда пришла и куда идет. Ей необходим кто-то, кто мог бы вести ее по Пути, кто в благородстве и во всех высших человеческих достоинствах мог бы быть для нее примером, кому она могла бы полностью доверять. Мудрые говорили, что человек без Пути и без Учителя — поистине одинок.


Душа нуждается в Прекрасном и в источниках Вдохновения. Ей необходимо осознавать, что есть вещи и ценности, которые не умирают. Ей нужно ощущение Вечности и Бессмертия. Душа нуждается в святынях, во всех проявлениях Прекрасного, которые могли бы вдохновлять ее так же, как вдохновляют ее таинственные звезды на небе. Мудрые говорили, что человек без святынь, без Прекрасного, без Вечного и без Неба — поистине одинок.


  Душа нуждается в ощущении Божественного присутствия везде и во всем. Ей необходимо чувствовать это загадочное, высокое, таинственное Нечто близко и рядом, в радости и в страдании, как опору, защитника и покровителя, дающего добро и благословение всем ее благим начинаниям. Мудрые говорили, что человек без Бога и без Божественного — поистине одинок.


Душа нуждается в осознании того, что нет ничего случайного и что с ней не происходит ничего такого, что она была бы не в силах вынести. Она должна знать, что все подлинное в жизни укрепляется знамением Судьбы. Мудрые говорили, что человек без постижения Судьбы и ее знамений, Провидения и собственного предназначения — поистине одинок.
Душа нуждается в таких взаимоотношениях с другим человеком, которые не были бы простым всплеском эмоций. Ей нужны родственные души, те, кто разделил бы с ней Путь, мечты, вдохновение, стремления. Мудрые говорили, что человек без родственных душ, объединенных великой Любовью, без стаи соратников — поистине одинок.
Душа тоже боится одиночества. Но ее страхи несколько отличаются от тех, о которых мы говорили раньше.


Она страшится быть оторванной от Природы, от Божественного и Прекрасного, от Вечного, от Судьбы, от Пути и собственного предназначения. Ее вовсе не беспокоит то, что она могла бы получить или утратить во взаимоотношениях с другими. Ее волнует другое. Душа боится потерять возможность любить и отдавать все ценное, чистое и сокровенное, что имеет. Для нее важно не столько быть любимой, сколько любить самой. Она стремится не только к тому, чтобы иметь друзей, а к тому, чтобы самой стать другом. Она хочет не того, чтобы кто-то проявлял доброту по отношению к ней, а хочет сама проявлять доброту по отношению к другим. Ее волнует не то, как ведут себя другие, а то, как поступает она сама. Получается, что счастье Души зависит не от того, как к ней относятся другие люди, не от того, что она могла бы получить от них, а от того, что отдает и как проявляется она сама. Она не любит для того, чтобы быть любимой, и не становится другом для того, чтобы иметь друзей.


   А когда любит, когда дружит, когда отдает все, что имеет, не требуя ничего взамен, даже если не получает ответной реакции, — она уже не одинока... Потому что перед ней открывается тогда бесконечное множество путей и вариантов полноценно прожитой жизни, в которой она полностью опирается на силу собственного сердца, ума и своих высоких грез... А остальное — это уже как Бог даст. Парадоксально звучит, но мудрые говорят, что именно тогда, когда человеку уже ничего не нужно для себя, Судьба приводит на его путь истинных друзей, любимых, родственные души, соратников и других людей, которые тянутся к нему, подобно тому как жаждущие напиться тянутся к чистой воде родника. Кажется, для того чтобы поистине быть вместе с другим человеком, нужно сначала перестать зависеть от него.


Мир станет истинным, когда человек научится любить.


2009 – 2011гг. Пенза