- Егорыч, расскажи ему, как ты на пенсию-то вышел! - произнесла дородная стряпуха в видавшем виды теряющем цвет пестром платье, в пегом переднике с аккуратной заплаткой, ярко-синей, как ее живые глаза, где вдруг проскочило задорное довольство, - Расскажи, Егорыч!..
Я из столицы в Воронеж еду, проездом у них, в небольшом поселке с радостным названием Яблонево, где когда-то, лет сто двадцать назад, родилась прабабка. Мой дед - ее первенец уехал учиться в техникум на сталевара, простоял полжизни у доменных печей "Свободного сокола", а остальные прабабкины дети, какое-то бесчисленное, неправдоподобное по сегодняшним меркам множество - девять или даже десять - жили до войны все здесь, в Яблоневе, в большой избе, расстраивавшейся постепенно от забора до тына, за которым начинались колхозные грядки. Жили впроголодь, дед, помню, рассказывал мне, что когда сбежал в город, присылал оттуда мыло, спички да немного денег, чтобы как-то оправдаться в своем дезертирстве.
Егорыч - мой двоюродный дядька. Слыхом семейным слыхивал я, что служил этот мой дядька в милиции, жил достойно, детей выучил, они теперь с внуками в разных городах (для меня - как и большинство моих родственников - невесть где) что-то поделывают.
Стряпуха - Конкордия Ивановна - вторая жена Егорыча. Никогда до сегодняшнего дня не приходилось мне встречать живую Конкордию! Егорыч звал ее Каркушей за сварливый характер - любила она прикрикнуть, но жили хорошо, чуя друг друга. Так у них здесь принято говорить: чуешь, мол, меня? Чую...
Общих детей не нажили, да у Конкордии их и вовсе не было - Егорыч со значительным видом сообщил мне чуть не с порога, что Конкордия Ивановна всю жизнь по нему сохла, ждала, и когда он овдовел, тут-то она и раскрылась... а красивая баба была, могла хорошо устроиться...
Мы сидим в их небольшом домике, выкрашенном в цвет молодой травы, за круглым столом с вязаной скатеркой у самовара, откуда хозяйка наливает в большие кружки крепкий чай с чабрецом. Запах пьянит, не хуже брусничной настойки, что мы приняли с дядькой тайком от строгой Конкордии. Сидим с Егорычем оба красные, только из баньки, - эх и отстегал меня этот тщедушный с виду старикашка!
- Медку? Да ты бери, бери, Сашок, не стесняйся! У нашего-то председателя, тьфу, как бишь его? У директора фермы - пасека своя, так что самый свежий продукт этот медок-то! - Егорыч словно заправский актер держит паузу, не отвечает на Каркушины просьбы, нагнетая интерес у проезжего гостя.
- Василий Егорыч, ты, чай, не чуешь меня? - тоном слегка обиженным, надув и без того толстые губы, проговорила Конкордия.
- Чую, Каркуша Иванна, чую, расскажу, дай племяшу остыть трошки...
- Саша, ты бы знал, что дядька твой сделал, какое дело доброе сотворил! - Конкордия пошла в атаку, подгоняя Егорыча, - тот, махнув жилистой рукой, мол, нет, не даст продыху болтуха, начал свой рассказ...
В бытность его участковым милиционером - а это за год до пенсии по рапорту перевели его из Лебедянского ОВД сюда, "на землю" - познакомился он с новой, только назначенной директрисой местного детдома. Старая уволилась, уехала к сыну в Липецк, а из воспитателей выбрали на вакантное место Веру Сергеевну, даму кроткую и душевную, что, жаль признаться, редкой птицей бывает в этой профессии.
Вера Сергеевна и сама была детдомовка: отец, которого она так и не увидела, погиб в самом конце Великой Отечественной, мать вскоре спилась, а Верочку определили в дом ребенка. Девочка удалась, училась хорошо и стремилась к мечте - закончить педагогический и стать воспитательницей в детском доме. Так и вышло - после института по распределению попала она в Яблонево, здесь и жила к тому времени без малого тридцать лет...
На две с небольшим тысячи жителей поселка с окрестными деревнями число воспитанников в детдоме: сирот, отказников да лишенцев, в разные годы было от пятнадцати до тридцати. Ко времени знакомства Василия Егорыча с новым директором их было ровно двадцать. Двое мальчишек-пятнадцатилеток собирались на подготовительные в городские ПТУ, чтобы потом устроиться на металлургический комбинат - самое значимое областное предприятие, где почти не бывало простоев, и по слухам новые хозяева хорошо платили. Еще был мальчик - совсем малыш, рыжик-заика Ванька, только начинал выговаривать слова - Вера Сергеевна занималась с ним сама, выписывая логопедические брошюры и методички по развитию речи. Остальные дети: двенадцать девочек и пятеро мальчишек возрастом от семи до одиннадцати были разбиты на три класса и осваивали программу начальной школы, подбадриваемые Верой Сергеевной, которая ежедневно посещала один из уроков в каждом классе, делая записи в своем дневнике, стараясь искать новые подходы к детям, помочь этим несчастным (про себя она именно так их и называла - "несчастные") найти место в этом суровом мире...
Василий Егорыч пришел к ним в декабре, попал на новогодний утренник и остался очень доволен увиденным: дети ухоженные, опрятные, спели песенку про елочку, получили каждый по шоколадке из рук заботливой директрисы и послушно разошлись по классам. В актовом зале, где стояла небольшая живая ель, наряженная в вырезанные воспитанниками разноцветные бумажные снежинки, остался только Ванька - он сидел на высоком стуле, суча короткими худыми ножками, с удовольствием вгрызаясь в плитку шоколада, которую ему удалось наконец освободить от хрусткой фольги... На глаза Егорыча набежали слезы.
- Славный парнишка! - он достал платок и вытер глаза и лоб для вида. - Жарко тут у вас, Вера Сергевна!
Она понимающе улыбнулась. Нельзя даже сказать, зачерствела ли ее душа за эти годы - за все годы ее длинной жизни, где монотонной цепочкой будней тянутся детдомовские дни и судьбы... Но Ванька - особый случай! Он ей так дорог, как никто. Вера Сергеевна втайне гнала от себя это чувство - она боялась слишком выделить этого ребенка, быть предвзятой с остальными, это непедагогично! Но душа ее текла при виде рыжика, будто он был ее собственный, ее родной...
- Я бы взяла его себе, пожалуй... - еле слышно произнесла Вера Сергеевна и тут же вспыхнула. Ей самой эти слова показались вдруг такими естественными, что она испугалась...
- А и возьмите, почему нет? - из-под седеющих бровей на нее теперь смотрели стальные глаза Егорыча. Он улыбался. Внезапно ему в голову пришла интересная мысль...
"Участковый милиционер, капитан милиции Василий Егорович Стрельников, обращается к вам, дорогие соседи, с поручением взять... далее - прочерк... тире... воспитанника дома ребенка поселка Яблонево на субботу и воскресенье ввиду производственной необходимости..." - бубня себе под нос, писал Егорыч на разлинованных тетрадных листах. В пятницу он пришел в детдом и показал Вере Сергеевне эти небольшие листовки... Их было семнадцать. Вписав данные детей, одев их потеплее, они вышли на улицу и пошли по Яблоневским домам. Через полтора часа все дети были пристроены. Теперь Вера Сергеевна шла к себе, прижимая к груди драгоценного Ваньку...
Такие выходные стали повторяться. Жители поселка постепенно привыкали к детям, гостившим у них "по производственной необходимости" в силу "поручения" Егорыча. Все с меньшим желанием матери отдавали своих новых детишек обратно. К концу весны Егорыч с Верой "закрыли детдом на мойку" на целую неделю. И его не стало! Он закрылся насовсем. Случилось чудо - детдом стал не нужен: всех детей оставили в яблоневских семьях...
- А Ванька-рыжик живет со своей матерью - Верой, Верой Сергеевной, на соседней улице, вон там, видишь? - Егорыч показал куда-то.
Конкордия глубоко зевнула и, шумно выдохнув, удовлетворенно кивнула мне, мол, вот какой дядька-то, чуешь?
За окном стемнело, а на душе у меня было светло, как в далеком детстве, когда прижмешься к маминой груди... Тогда лужи казались озерами, старшеклассники - великанами, а старики - добрыми волшебниками, и один из них - чую - мой двоюродный дядька, Егорыч...