Любопытная деталь: до меня собкором ТАСС в Горьком работал Геннадий Воронин. Бывший фронтовик и крепкий собкор, он считался элитой в журналистской братии «конторы» - хорошо писал, единственный из нас ездил на черной Волге с шофером, тогда как все остальные корреспонденты сами маялись с «москвичонками». Вот так и жить бы ему дальше, но Гену сбила с пути нежданно возникшая страсть. Выпустив к которой-то годовщине Победы книжку воспоминаний о войне, он почувствовал себя состоявшимся писателем и резко сбавил обороты в работе на ТАСС. У меня же произошло наоборот: корреспондентская круговерть остудила писательский пыл. Собственно, о чем я писал? Да только о том, с чем сводила меня журналистская судьба. Первая повесть – о шахтерах, которых видел и знал, вторая о колхозниках, больше занятых частным промыслом, чем работой на коллективное хозяйство. С этим конфликтом я разбирался в командировке от ярославского радио. Третья – о сельском священнике, которого встречал, приезжая к Папанину в Борок. И сюжет лучшего своего рассказа «Месячник борьбы с алкоголизмом» подсмотрен в одной из командировок. Не говоря уже о повести «Гончарный круг». У ее героя я тоже бывал по работе на радио. Конечно, все это было наполнено фантазией, придуманными коллизиями, но толчком-то служила реальная встреча с реальными людьми. Повести были написаны хорошим, плавно текущим литературным языком. В одной из рецензий даже говорилось о «лукавой прозе Ионова, которую пьешь, как свежую воду, а потом почему-то во рту становится горько». Но что, в моем представлении, была эта «свежая вода» в сравнении с прозой Василия Белова в повести «Привычное дело» или Виктора Астафьева в повествовании «Царь-рыба»? Нет, думал я, писать лучше их мне не дано, а хуже – зачем? Не лучше ли остаться активно востребованным журналистом!? Тем более, что в ТАСС на меня делали ставку все без исключения тематические редакции и приходилось писать о промышленности, о сельском хозяйстве, о культуре и спорте. Из «конторы» в иной день приходило по пять-шесть заявок на материалы, и всем они нужны были срочно. В таких случаях звонил Беляеву и просил установить очередь на заявки. Он только хохотал в ответ: «Назвался груздем, жди, когда сожрут!»
Востребованность нравилась, хотя отвечать на нее было не легко. Я всегда плохо переносил вмешательство в мои тексты, поэтому оттачивал их, что называется, до блеска, переписывая каждую информацию по несколько раз, чтобы она и построена была по канонам ТАСС, и легко читалась. Каноны требовали, чтобы из первого же предложения информации становилось ясно, о чем идет речь, когда произошло событие и что оно дает стране. А дальше уже можно писать, каким образом достигнут эффект и кто его носитель. Такая конструкция информации очень удобна для газет, радио и телевидения. От нее можно оставить только первую строчку, но и в ней будет ясно, что, где и когда произошло. Разумеется, в практике ТАСС допускалась не только оперативная информация. Агентству нужны были материалы о людях, о путях преодоления каких-то значимых проблем. И я охотно брался за них.
Единственное, что угнетало – безвестность работы. Вот знаешь, что текст выпущен на ленту ТАСС, в редакции его отметили, а где он будет опубликован – Бог весть. В редакции утешали: «Практически каждая информация ТАСС находит своего потребителя. Этим и утешайся». Легко сказать «утешайся», а если хочется видеть плоды своего труда не только в ведомости о гонораре? Можно еще как-то мириться, что потребители с легкостью вымарывают из материала твое имя, оставляя только марку Агентства, но еще хуже, если ты даже не знаешь, в каком конце страны это сделано.
Думая, что это обстоятельство гнетет и коллег по Агентству, я стал собирать газеты, выходящие в городе и области, посылать корреспондентам, чьи публикации удалось обнаружить, с просьбой делать ответные шаги. Идея прижилась среди коллег, и вскоре я увидел уже всесоюзную востребованность материалов из Горького. Однажды даже удалось удивить этим местный обком партии. Встретив меня в коридоре обкома, первый секретарь Юрий Христораднов – мы с ним были земляками – спросил:
- Ну что, ТАСС, от пленума до пленума сохнешь от безделья?
- А давайте я как-нибудь покажу, сколько я тут «насушил».
- Да хоть сегодня приноси.
Подобрал целую папку собранных по стране публикаций, принес.
- Эха ты!- удивился Христораднов, перелистав подборку. – А мы только редкие сообщения о пленумах обкома в «Правде» читали.
- В стране, как видите, не одна «Правда» выходит.
- Но ты старайся, чтобы в «Правде» побольше печатали.
- У «Правды» свой корреспондент есть в области.
- Да он все выискивает, за что бы поругать. А ТАСС пишет, что у нас хорошего. Какая-нибудь помощь нужна?
- Корпункт у меня в четырехкомнатной квартире площадью сорок четыре метра. И нас в ней четверо. Посетителей принять негде.
- А ты сколько у нас работаешь?
- В апреле был год.
- Ну, это мало. Лет пять бы, другой бы был разговор…
Странное впечатление производил на меня город. Впервые в составе бригады Ярославского радио я приехал в Горький в начале зимы 1963 года на строительство газопровода Саратов – Центр. Поселили нас в Дом крестьянина, от которого в памяти осталась только широкая, в один пролет лестница на второй этаж, наверху которой стояла громадная баба в сером халате – уборщица, а заодно и «вышибала», легко спускавшая по ступенькам любого подгулявшего постояльца. Я был младшим в бригаде, и председатель радиокомитета послал меня за водкой, чтобы отметить приезд. Спросил у бабы:
- А водки где у вас купить?
- «У меня только в п…., а гастроном за углом, - сварливо отмахнулась баба, статью повыше и пошире Большой Марии с шахты «Юго-Западная № 3.
Нашел гастроном на площади, встал в беспокойную очередь, очки запотели от духоты, кричу продавцу:
- А водка у вас почем?
- Опупел что ли «почем»? Как везде!»
- Да я не знаю, сколько она везде! - кричу.
– «Вон на витрине цена, слепой что ли, орешь-то так?...
«Нижний Новгород – город каменный, а люди в нем железные» - вспомнилось вычитанное у Максима Горького. Действительно, «железные» - угрюмые и грубые. Не понравился город. «Вот уж где не хотел бы жить!» - говорил я друзьям в Ярославле.
Второй раз приехал в Горький осенью 1967 года с большой ярославской делегацией на зональный смотр художественной самодеятельности. В этот раз довелось побольше побродить по центру города, и он показался и впрямь большим и каменным. И люди не столь грубыми. Да и о жизни в этом городе речи тогда не заходило.
И вот третий раз. Март 1973 года. «Показываюсь» перед переводом в Горький в обкоме партии.
Высокий, худой и длиннолицый Александр Федорович Горев, секретарь обкома по идеологии листает мое личное дело.
- Какая-то непонятливая у вас контора,- говорит он низким голосом.- Просили не убирать Воронина или подобрать кого-то из местных – нет, своего шлют.
- Это не мой выбор,- отвечаю.- Хотя согласился охотно, потому что город крупный и богат информацией.
- Да она большей частью закрытая. Город-то стратегически важный для обороны. Туристов даже из соцстран провозят Волгой только ночью и без остановки. И чего тут ТАСС потерял – не знаю. Но, приезжай, если прислали. Что от нас требуется?
- Нужна квартира под корпункт и место для стоянки служебной машины.
- Где?
- Не дальше, чем в пятнадцати минутах пешего хода от обкома партии.
- Это еще почему?
- Потому что «ТАСС уполномочен заявить»,- выдаю весомую фразу.
- Ну, заявлять-то мы и сами умеем. А ты тогда давай начинай. Пока в гостинице поживешь, она вон рядом, а дальше посмотрим.
- Хорошо. С 15 апреля приступаю к работе.
- Это чего только через месяц?
- Так без семьи-то я тут загуляю.
- Загуляешь – поправим,- сухо заметил Горин и протянул руку для прощания.
Такая вальяжная сухость, переход с первого взгляда на «ты», оказались характерными не только для обкома.
Помню первую встречу с Иваном Ивановичем Киселевым, директором Горьковского автозавода. ТАСС чуть ли ни с первого дня работы на новом месте обременил меня просьбой побыстрее выбить партию черных Волг для «конторы». Пришлось начинать с директора.
Иван Иванович, видимо куда-то собиравшийся в тот день, со звездой Героя и знаком Лауреата Ленинской премии на отменно сидящем на нем пиджаке, устало повел рукой в сторону кресла, сам сел напротив:
- Чем могу служить?
Объясняю, что ГАЗ, крупнейшее в области предприятие, должен каждодневно быть в зоне моего внимания, поэтому нужен постоянный круглосуточный пропуск на завод и, лучше, с правом въезда на территорию на служебной машине. Кроме того, ТАСС просит отпустить для дирекции Агентства четыре черных Волги в улучшенной комплектации. Наряд на машины есть. Хотелось бы получить их побыстрее.
- Милый мой!- так же устало улыбнулся Киселев. – В этом кресле у меня сиживали и министры, и космонавты, и генералы. И всем надо побыстрее и получше. А где мне взять столько, если конвейер того гляди встанет от нехватки комплектующих, и никому из вас до этого дела нет.- Иван Иванович встал, прошел за свой обширный рабочий стол. – Подождет твоя дирекция,- сказал оттуда сухо, давая понять, что прием окончен.- У меня и не такие орлы ждут.
- Гордитесь, что сидите на дефиците?- неожиданно слетел у меня вопрос.
- Так. У меня в приемной люди, - сказал Киселев отвердевшим голосом.
«Дурак!- ругал я себя, выходя из кабинета. – Ну, зачем было злить человека? Теперь, того гляди, на завод не пустят».
Но пустили. Проблему с пропуском и машинами для дирекции удалось решить через партком, и ГАЗ на долгие годы стал для меня «кормушкой». Да и Киселев оказался не злопамятным человеком – ни разу и ни в чем потом не отказал. (Продолжение следует).