В Армию, кроме родственников, меня провожали ребята из «Северного рабочего» - Виктор Курапин и Евгений Кулешов. Совершенно не помню, что говорилось тогда за столом. В памяти осталось только мое обещание «продолжать писать» и их напутствие: «Обязательно. И не только нам. Есть и военные газеты».
Служить доставили в Первый отдельный Севастопольский орденов Кутузова и Александра Невского полк связи, что дислоцировался на улице Матросская тишина в Москве. Знаменита эта улица прежде всего тюрьмой, действующей и по сей день. А кроме нее там в ту пору были еще родильный и сумасшедший дома и «красные казармы», в которых и квартировал наш полк. Попал в это подразделение видимо потому, что имел аттестат зрелости и кое-какие навыки радиотелеграфиста, полученные еще в клубе ДОСААФ. Хотя рядом служили и полные «чайники» в деле радиосвязи с четырьмя-семью классами за плечами. А вообще полк считался «придворным» и состоял в массе из спортсменов и сыновей именитых родителей. В соседней роте, например, числился рядовым сын художника Шурпина, получившего Сталинскую премию за картину «Утро нашей Родины», на которой во весь рост был изображен освещенный зарей «отец всех времен и народов». Говорю, «числился», потому что Вася Шурпин уходил из казармы, когда хотел, и возвращался, когда вздумается. Как сейчас помню, однажды мы строились на обед, командир роты отдал команду «смирно!» как раз в то время, когда к строю подкатила трофейная легковушка, и из нее вылез Вася. Он приложил руку к пилотке и сказал: «Спасибо, капитан» и отдал нам команду «Вольно!» Капитан аж задохнулся от ярости, но Васе ничего не решился сказать и быстро увел нас в столовую. А у нас в роте так же числился рядовым Алан Эрдман, родственник знаменитого на ту пору режиссера Эрдмана. Он был мастером спорта по стрельбе, членом сборной команды округа и вечно пропадал на каких-то сборах. Были и еще спортсмены, часто отзывавшиеся со службы, так что все тяготы бесконечных учений, караулов, нарядов на кухню и по уборке территории полка доставались нам, неименитым. А мне хотелось и хорошо служить, и «сачковать» был не прочь, поэтому при первом же опросе «кто что умеет» сказал, что печатался в газете, умею рисовать, а еще был вольным слушателем на актерском факультете ВГИКа. И меня тут же запрягли в оформители Ленинской комнаты батальона и полковую художественную самодеятельность. Правда, и от остальных тягот службы не освободили – и тут «мордой не вышел».
Прослужил я в полку связи чуть меньше года – не заладились отношения с командиром роты капитаном Семянниковым. Это был высокий, худой и тонкоголосый самодур, очень любивший беспрекословное подчинение любой из его прихотей. Помню, на первых же полевых учениях он решил назначить меня своим ординарцем и приказал устроить ему в палатке постель. Я сказал «ясно» и собрался, было, в ельник за лапником, но Семянников остановил:
- Как положено отвечать по уставу?
- По уставу положено ответить «слушаюсь».
- Выполняй!
- Ясно!
- Пять нарядов вне очереди!
- Ясно.
- Пять суток гауптвахты!
- Ясно.
- Десять суток гауптвахты.
- Спасибо!
- Пятнадцать суток.
- По уставу вы не можете мне дать столько.
- Пошел вон, негодяй!
- В Советской Армии нет такого звания, товарищ капитан!
Он высунул из палатки голову и прозвенел на весь лес тонким голосом:
- Старшина! Ко мне!
Старшина Назаров, стройный рыжий служака, явился быстро:
- Слушаюсь, товарищ капитан!
- Научите вот так же отвечать этого мерзавца!
- Слушаюсь научить! Пойдем, - толкнул он меня из палатки.- Чем ты довел капитана?- спросил, когда мы отошли подальше. Я рассказал. - Лихо! – протянул старшина. -Только запомни, на всю оставшуюся жизнь: с говнюками спорить все равно, что говно хлебать. Сожрет он тебя теперь.
Как в воду глядел старшина. Сразу по возвращению в полк меня отвели на «губу», для первого раза на пять суток и потом эти «пятерки» я отсчитывал всякий раз, когда на приказ командира роты отвечал «ясно», а не «слушаюсь». А в перерывах между арестами выпускал ротные «боевые листки», вел вместо замполита политинформации, ходил на репетиции полковой самодеятельности, ездил с начальником управления связи штаба округа на учения в качестве его личного радиста, ходил в караулы и на кухню – в общем, служил. И так целых одиннадцать месяцев. Семянников ни разу не отпустил меня в увольнение и на сборы военкоров, которые довольно часто проводила редакция окружной газеты «Красный воин», где я успел напечатать несколько коротких заметок о многообразных успехах своих сослуживцев.
А однажды нас троих поставили перед строем и зачитали приказ: отправляетесь на сборный пункт для перевода в другие воинские части. На что Семянников не без ехидства пропищал:
- Не хотели служить три года, будете по четыре или пять.
Утром нас отправили в летний лагерь полка, а вечером того же дня мы услышали по радио, что отныне, приказом Министра обороны, в авиации и на флоте сроки службы по призыву сокращаются до трех и четырех лет. Привет говнюку Семянникову!
Так, для дальнейшего прохождения службы я попал в ГКНИИ ВВС – Государственный Краснознаменный Научно-испытательный институт Военно-воздушных сил, откуда еще через девять месяцев меня и выгнали. Дело в том, что я попал в узел связи, где нас, рядовых солдат, было всего двенадцать человек. А над нами - тройка сержантов, старшина, старший лейтенант, капитан и полковник. Чем были заняты офицеры. сказать не могу, потому что старлея и капитана мы видели только раз в неделю, когда они сопровождали нас в поселок Чкаловсий в баню. Полковника я тоже видел лишь однажды. Случай был такой. На Чкаловском военном аэродроме проводилась выставка вооружений стран народной демократии. Секретность ее окружала невиданная. В центральном здании Института даже окна, выходившие на летное поле, заколотили фанерой, чтобы - не дай Бог!- кто-нибудь ни углядел там чего. И вот дежурю я ночью на пункте радиоконтроля, верчу ручку настройки приемника и вдруг слышу как какой-то «Голос свободной газеты Таймс» в подробностях рассказывает о том, что представлено на нашей выставке. Врубил для верности магнитофон, записал этот вражеский «голос» и, гордый проявлением бдительности, отдал запись капитану Чкалову. Ждал какого-нибудь поощрения. Мечталось даже об отпуске. А через день меня вызвали к полковнику Прислонову, и тот устало прочитал мне такой нагоняй, что хоть в тюрьму меня веди за слушание вражеских станций.
А старшина водил нас в столовую, пропадая в остальное время под навесом, где ремонтировал личные авто и телевизоры для офицеров едва ли ни всего института. Вот на этом на исходе девятого месяца я с ним и схлестнулся.
Возвращаясь однажды с ночного дежурства, я, видимо от усталости, не отдал честь бежавшему куда-то старшине. Он остановил вопросом:
- Почему не приветствуешь?
И черт меня дернул съязвить:
- Я отдаю честь только старшим по службе, а тех, кто только где-то халтурит, приветствовать считаю необязательным.
- Ты чего это, сукин сын? Смотри у меня!- покачал головой ошарашенный старшина.
- Буду смотреть, папа.
- Пойдешь гальюны чистить, щенок!
- А кабель и радиолампы для телевизоров кто вам выписывать будет?
- Ну-ну!- проворчал он и побежал дальше.
В тот же свободный от дежурства вечер я написал фельетон о безмерном количестве офицеров на узле связи и о том, чем они и старшина заняты на службе. Фельетон отправил в «Красную звезду», где ни разу еще не печатался, и, в общем, без какой-либо надежды на успех. И напрасно. Недели через две, жарким летним днем в расположение узла связи пришел начальник политотдела ГКНИИ ВВС генерал-майор Огнев. Картинка перед ним предстала такая: на отшибе гарнизона стоят две палатки с поднятыми боками, на нарах режутся в карты свободные от работы полуголые солдаты, между палатками на табурете сидит полураздетый дневальный. Завидев генерала, он бросился натягивать гимнастерку, не успел застегнуть ни ворот, ни ширинку, стал докладывать:
- Товарищ генерал, за время вашего отсутствия и моего присутствия в расположении узла связи никаких происшествий…
- Где старшина?- взревел генерал.
- А вон бежит от складов,- заметил дневальный.
Генерал обернулся и тоже увидел, как, бросив мешок в канаву, вприпрыжку бежит к палаткам наш старшина.
- А ну вернись за тем, что бросил, и дай сюда!- приказал генерал.
Старшина подал вещмешок, Огнев вытряхнул его себе под ноги. Вывалились пяток селедок, две буханки хлеба, пачка сахара, пару брикетов гречневой крупы, пачка грузинского чая.
- Это что?
- Мой сухой паек, товарищ генерал.
- А питаешься в столовой?
- Так точно.
Не сказав больше ни слова ни старшине, ни прибежавшему невесть откуда капитану, генерал ушел. Что было дальше, мне неведомо, но меня скоро вызвали в строевую часть института, где объявили, что комиссуют со службы.
- Это по какой же статье?- поинтересовался я.
- У вас есть солдат страдающий энурезом. Его должны были комиссовать по состоянию здоровья, а тут как раз у него умер отец, мать инвалид осталась без кормильца, и солдата отправляют домой по этой статье. И единица по энурезу у нас остается свободной. Вот решили тебя комиссовать.
- По энурезу?
- А какая тебе разница?
- Разница в том, что постель у меня всегда сухая. И зассанцем я домой не поеду. Иначе будет еще один фельетон.
Через две недели меня снова вызвали в строевую часть и вручили бумагу, где было написано, что я уволен со службы на основании Постановления Совета Министров СССР от 31.03.1955 года «О сокращении Вооруженных сил СССР».
Итого я отслужил один год и восемь месяцев вместо трех лет. Старшину и старлея перевели служить в батальон охраны на 180 человек вместо 12, капитан и полковник получили выговоры, рядовой Ионов на двадцать первом году жизни отправлен на все четыре стороны. На радостях я даже не подумал о силе печатного слова, почти забытой теперь.
(Продолжение следует)