Покаяние оплакиваемого

               

Он отчётливо услышал, как вскрикнула молодая медсестра и выскочила из палаты. Через некоторое время  скрипнула дверь, и с порога, кинув взгляд на койку, где лежал больной, врач приказала медсестре закрыть  ему глаза. Медсестра подошла к нему и ладонью провела по его лицу. Веки послушно опустились. Медсестра старалась не смотреть на ещё недавно страдальческое лицо больного. Теперь оно выражало полное спокойствие и умиротворение.
- Жаль, если бы он перестал мучить себя волнениями, то в скором времени выписался. Как его фамилия? – врач сморщила лоб, словно пытаясь вспомнить данные больного.
- Агеев Альберт,- тихо произнесла медсестра и виновато взглянула на умершего, словно опасаясь его внезапного пробуждения.       
- Закройте ему лицо, и позовите санитаров, - вновь приказала врач.
К койке вновь подошла медсестра,  недовольная тем, что врач ей сразу не поручила выполнить такое действие.
Она натянула на голову умершего одеяло, но при этом оголились его побледневшие ступни. Пришлось и их прикрыть таким образом, чтобы одеяло хватило на всё его тело.
Лежавший старик на противоположной койке тяжело вздохнул, встал со своей койки и налил себе в кружку из термоса чай, по-детски радуясь, что он оказался всё ещё горячим.
Медсестра иронично посмотрела на старика и поспешно удалилась из палаты.
«Вот и вся  жизнь закончилась в этой больничной палате в присутствии  неопытной медсестры и безмозглого старика, который пьёт себе чай с сахаром вприкуску  со своего китайского термоса и радуется жизни. 
А я никогда не пробовал пить, таким образом, чай и радоваться жизни. А вообще, когда я радовался  жизни? Когда окончил школу, и поступил в институт? Женился?
Продвигался по служебной лестнице? Или когда, стал важной птицей в городе? И много ли радости было от ощущения, что добился немалого в жизни? Сколько здоровья и нерв было потрачено. Зато  предоставили в городской больнице палату-люкс и соседство с полоумным стариком, отцом какого-то крутого бизнесмена»
В палату вошёл санитар с листком бумаги и, обращаясь к старику, спросил:
- А кто здесь Агеев?
Старик ухмыльнулся, кивнув в сторону покойника.
-  К счастью, не я!
«Тебе за счастье быть Агеевым!»
Покойника осторожно погрузили на каталку и развернули её так, чтобы везти его строго ногами вперёд. 
Посетители больницы спокойно реагировали на движение каталки, но когда замечали, что у пациента закрыто лицо в ужасе сторонились и прижимались к стенам. Санитары везли покойника с таким же хладнокровием, как рабочие толкали бы тележку у себя на производстве.   
- Посторонись! – давали они иногда команды больным, едва двигающимся по коридорам больницы.
«Хорошо, что лицо прикрыто. Не любил никогда привлекать к себе внимания. Удивительное свойство я приобрёл. Глаза закрыты и даже лицо накрыто одеялом, а я вижу всё, что делается вокруг. И даже как бы читаю мысли окружающих. Этот высокий санитар видимо из студентов, а другой никогда не поднимется выше своей теперешней должности. Ему сейчас очень плохо, он очень хочет опохмелиться. Мысли высокого санитара нельзя назвать возвышенными. Он постоянно думает, как найти возможность заняться любовью с медсестрой. Хотя, мечтает о каком-то враче».
Каталка остановилась перед двустворчатыми дверьми, обитыми листами оцинкованного железа. 
На дверях была укреплена табличка «Посторонним вход строго воспрещен».
«Вот как, оказывается я здесь свой, не посторонний.
- Хорош жрать. Принимай груз двести,- уставшим голосом пробурчал санитар, что был ростом поменьше своему коллеге с морга.
- Опять с кардиологии?! – усмехнулся санитар морга.
- Где патологоанатом? – спросил высокий санитар.
- Скоро будет! Баба? – спросил санитар морга, кивнув в сторону каталки.
- Мужик! Неужели не видно?!
- Сиськи у женщин в лежачем положении расплываются, так что сразу не поймёшь. Что за мужик?
- Нормальный мужик. Культурный с виду.
«Спасибо на этом!»
- Сколько лет жмурику? – продолжал уточнять санитар морга, вальяжно расположившись на стуле, словно чувствуя под собой кресло главврача. 
- Лет пятьдесят пять.
- Жаль. Курил? 
Высокий санитар пожал плечами.
- Не замечал.
- Я стрелял у него сигареты. Курит, вернее, курил мужик классные сигареты, - показал свою осведомленность санитар, который был пониже, - кстати, давай пока покурим. 
Санитар морга показал им на дверь. Курить в морге запрещалось.
«По-моему сейчас меня будут потрошить. Неужели об этом узнают мои родные, близкие? Неудобно будет предстать перед ними каким-то неполноценным. Лучше сразу закопали бы, как у мусульман. Не люблю этих «торжеств». На своём пятидесятилетнем пятилетнем юбилее наслушался всяких похвал и неспроста представлял себя покойником, о котором говорят только лучшее. Вот и представится мне случай выслушать всё, что ни только говорят, но и думают».       
Дверь морга открылась и, судя по суете санитаров, это вошёл патологоанатом, которого в больнице все побаивались, и даже главврач старался говорить с ним в уважительном тоне. 
- Василий, давай этого господина на стол. Пока он в негра не превратился.   
Санитар морга стал сбрасывать постельное бельё, санитары кардиологии брезгливо его подбирали. С покойника, достаточно быстро удалили одежду и уложили  на операционный стол.
- Помой секционку, - приказал недовольным тоном патологоанатом своему санитару, - умершего надо нормально обслужить.
«Как плохо стали слышны голоса этих медиков, словно из колодца. Жена здесь уже в больнице. Наверняка, с претензиями. Не стоит ей возмущаться. Меня уже не вернуть».
Стены операционной, где проходило вскрытие трупов, были облицованы кафелем, и поначалу помещение напоминало производственной цех пищевого предприятия. Но многочисленный инструментарий настойчиво давал знать, что все предметы служат для бесцеремонного вмешательства во внутрь человеческой плоти. Даже название некоторых инструментов, возможно, вызвало бы ужас у людей, которые были в неведении, как обходятся с телом человека после его смерти.       
Патологоанатом натянул резиновые перчатки на руки. Увидев на полу один из инструментов на полу, недовольно закричал на санитара:
- Неужели ты не можешь поднять этот грёбанный череподержатель? 
Санитар поспешно поднял инструмент и передал секционный нож врачу.
- Секционный нож потерпит пока. Дай-ка лучше нож Вирхова. Начну лучше с лица. 
Патологоанатом сделал разрезы за ухом и поручил санитару выдавливать запекшуюся кровь с лицевой части головы. 
Санитар понял, что врач поручил ему выполнить работу, которую  редко выполняли в морге. Обычно при инфаркте, вызвавшем летальный исход, тело приобретало тёмный цвет, и чтобы покойник не выглядел потемневшим, лицо приводили в порядок таким образом.   
Санитар старался выполнить свою работу качественно, зная, что этот труд будет оплачен непосредственно родственниками покойного. Патологоанатом был отчасти и косметологом. Родные покойника часто просили его привести труп в нормальное состояние. Особенно, если было повреждено лицо или после смерти свисала челюсть.
«Как воспримут мою смерть на работе? Все будут сначала находиться в замешательстве. А потом поймут, что уход мой закономерен. Сделают вывод: пил немного, много курил, нервы не берёг, не высыпался. И про частое употребление кофе вспомнят.  Но если меня оживить, я бы не стал вести иной образ жизни. Часто пробовал жить по-иному. То с понедельника начинал, или с начала месяца. И первое января не становилось точкой отсчёта новой жизни. Да, что там Новый год, двухтысячный год не стал для меня переломным. А сейчас, наверняка поздно. Не шевельнуться, ни пообщаться».      
- Василий, старайся в первую очередь с ушных раковин выжать сгустки, - советовал патологоанатом.
Санитар ухватился за ухо покойника и принялся выжимать оттуда запекшуюся кровь. Врач усмехнулся, глядя как, санитар двумя руками ухватился за ухо. 
Патологоанатом стал присматриваться к лицу умершего, словно стараясь вспомнить, где он мог видеть раньше этого человека. Врач, хоть и из-за рода своей профессии, отличался от других цинизмом и нелюдимостью, но опасался вскрывать умерших, которых знал ранее. Патологоанатом, как ни странно был легко ранимым человеком, и даже побаивался мышей. С переживаемыми обидами никогда не делился ни с родными, ни с друзьями. Вместо исповеди любил прикладываться к спиртному и даже порой завидовал, когда коллеги угощали его коньяками, приносимыми родными пациентов в качестве благодарности. За свою работу он получал от родственников умершего только деньги.    
«Вот и врач меня не узнал, а ведь мы в юности даже дружили. Играли всё свободное время в футбол. И если кто-то из игроков получал самые, что ни есть мелкие травмы, он всегда приходил на помощь. Он всё мечтал стать хирургом, поступил в медицинский институт. Потом стали редко видеться. А после, видимо, переставали узнавать друг друга, когда лица наши становятся одутловатыми от житейских забот, а по возросшим животам невозможно было бы предположить, что обладатели такого брюха когда-то были стройными и неугомонными юношами.
Где бы ещё могли встретиться?!»
Патологоанатом старался не смотреть в лицо умершему. Он проверил остроту лезвия секционного ножа и приступил к вскрытию. 
Бесспорно, смерть наступила в результате инфаркта миокарда, вызванной явной недостаточностью митрального клапана. Ткани сердца неплохо были сохранены, но опытный глаз патологоанатома легко определил, что умерший пережил недавно стресс, который стал для него роковым. Он вновь взглянул в лицо пациенту. Мысль, что умершего он где-то видел, не покидала его, и как бы он не хотел отвлечь себя от этого предположения, картины детства, студенческих лет начинали проплывать перед ним.       
Санитар подал врачу кишечные ножницы. Патологоанатом приступил к очищению живота от кишок. Но внезапно что-то вспомнив, пальцы рук  разжались, и инструмент остался в чреве покойного.    
- Василий, займись… - коротко бросил он своему санитару.
Тот кивнул головой и ловко схватился за кишечные ножницы, показывая своё усердие.
- Аккуратней, - предупредил его патологоанатом и, постояв немного возле стола, кинул покойному, - прости меня, Альберт.
«Мне даже импонировало то, что знакомый с детства человек занимается мною. А он засмущался».   
Патологоанатом вышел из операционной и сев за стол, машинальными движениями налил себе коньяк в стакан и в миг осушил его. Не заниматься трупами близких людей, друзей, знакомых, а тем более родственников было не просто его принципом, он не мог заниматься теми людьми, которых видел  живыми. 
- Прости меня, Альберт, - повторил он и вышел из морга.
 Обработанного по всем пунктам инструкции вскрытия тел,  Альберта Агеева заводили в шкаф с выдвижными ячейками для трупов. 
Подбородок был стянут бинтом так, что бы не отвисала челюсть. Брюшная полость была зашита неравномерным швом с  большими промежутками. На большом пальце левой ноги висела бирка со скупыми данными об умершем человеке. 
«Жизнь закончилась и всё, что думал сделать теперь останется невыполненным. Все наброски проектов остались в столе и вряд ли заинтересуют пассивных коллег. Узнав о моей кончине, кто-то облегченно вздохнет, надеясь, что новый руководитель будет менее скрупулезен, и не будет копаться в причинах всяких недостатков. Может быть, кто-то будет сожалеть обо мне, например, Григорий. Я ведь его спас от гибели, к которому вело его беспробудное пьянство, вернул к нормальной жизни, устроил к себе на работу. И родители его не знают, какому Богу молиться, что их сын вернулся к нормальной жизни.   
Что я всё о работе? Как будто б не было личной жизни, семьи, которая приносила в последнее время одни разочарования. Как правильно звучит афоризм «маленькие дети – маленькие проблемы, большие дети – большие…»
Кто думал,  что сыновья, которые не могли жить друг без друга, женившись, рассорятся. А младшая дочь – надежда нашей старости, вдруг отгородится от своих родителей стеной собственных забот и семейных проблем. Мол, я уже взрослая, обойдёмся без Ваших советов и помощи. Впрочем, от помощи, если она выражалась в деньгах, ни один мой отпрыск не отказывался. Может быть, я со своими родителями был не очень деликатен. Но никогда, не сторонился их, всегда прислушивался…  Но правда, не мог найти общий язык с зятем – мужем сестры, каждое слово которого вызывало раздражение. Впрочем, с годами он немного поумнел, но всё равно, человека не изменишь, значит, надо было принимать его таким, какой он есть. Да, нужно было терпеть его, хотя бы, чтобы не травмировать  своих родителей, сестру. Как легко мы делаем больно своим близким, не удосуживаясь, хотя бы попытаться понять их, простить им их слабости, повышаем на них тон и зачастую просто оскорбляем. И с какой лёгкостью терпим хамство от своих начальников и людей, от которых зависим экономически. Откуда берётся терпимость в этот момент? И почему собственная гордость не даёт возможности супруге выслушать до конца её мнение, воспринимающее мной как обязательный упрёк и попытку доказать своё превосходство. Она родила и дала прекрасное воспитание моим замечательным детям. Они получили достойное образование. Только, не были они готовы к тому, что некоторые житейские, даже не житейские, а бытовые проблемы затмили настоящие человеческие ценности. Не смог я им доказать и привить, что главное для человека мир в семье, семье большой, где каждый новый человек это счастье для всех. Теперь супруга осталась одна со своей болью о детях».            
Ячейка умершего Агеева была выдвинута из шкафа. Санитар, приглядевшись к бирке, небрежно задвинул её назад. 
- Пардон!
«Силь ву плэ!»
Откуда-то по радио доносились песни  городского романса. Диктор между песнями напоминала, что в эфире любимая радиостанция миллионов слушателей. По радио часто передавали и песни блатного мира, к возмущению одних и к восторгу других.   
«Люди, относящиеся к своей жизни  легкомысленно, чаще совершают опрометчивые поступки, за что и расплачиваются своей свободой. Люди достойные, придерживающие традиционных взглядов, стараются вести праведный образ жизни, больше нервничают и переживают, совершая ошибки, делая небольшие глупости. Они расплачиваются своим здоровьем и спокойствием. И наверняка умирают раньше тех, кому принципы праведной жизни безразличны и чужды.    
Во всяком случае, детям моим не стыдно будет за меня. Пусть будет стыдно мне, что не смог примирить своих сыновей. Не смог найти  весомых слов, которые могли бы положить конец бесконечным обидам и придуманному ими стереотипу отца, который любит кого-то больше из своих детей. Хорошо, что успел написать завещание, которое покажется для всех справедливым. Если бы знакомый нотариус как-то не пожаловался на отсутствие клиентов, то мне бы и в голову не пришло составлять завещание».
Патологоанатом передал деньги, полученные от родственника покойного санитару. 
- Шеф, но здесь много денег. Должно быть, Вы ошиблись.
- Василий, с Агеева я не могу брать деньги, он был мне знаком с детства. Вопросы больше не задавай.
Санитар кивнул головой в знак благодарности. Он отсчитал деньги и решил, купить шефу бутылку хорошего коньяка и без всяких предупреждений положить в его шкафчик. Рабочий день подходил к концу. Василий посмотрел благодарным взглядом на ячейку, где хранилось тело Агеева, и перекрестился.
«Почему нет признаков ни ада, ни рая. Что ещё меня может ждать после кончины. Суд, где будет разбираться моя биография.
Состояли ли Вы в Коммунистической партии? Да, но я всегда был верующим, а без партбилета не было бы карьерного роста.
 Нет, там будут задавать другие вопросы. А может быть, и не будут. Ведь им всё давно известно. Что я брал взятки и давал их другим. Но я  почитал Бога, святых, своих родителей.         
Никого не убивал, не насиловал. Не воровал у людей, а казенные деньги всегда считались общественным достоянием. Сказать, что занимался прелюбодеянием нельзя. Скорее,  мои любовные похождения были чем-то вроде утешением  одиноких женщин. При этом я оставался любящим мужем и отцом. Не могу сказать, что широко занимался благотворительностью, но всегда подавал милостыню, и охотно участвовал  в акциях милосердия. Но главное, я стремился всегда оставаться человеком и очень переживал,  после того как обрушивался на кого-либо с гневом и порицанием».         
 В день похорон Агеев Альберт был одет в новый дорогой костюм. Рубашка и галстук также были престижной модели.
Гроб был филенчатый, полированный снаружи и с шелковой обивкой изнутри. Лицо покойника на первый взгляд казалось умиротворенным, но морщины у переносицы как бы свидетельствовали о его постоянных тревогах и волнениях. Семья  покойного,  как и подобает в таких случаях, была одета во всё чёрное. Сыновья сидели возле гроба, низко опустив головы. Супруга и дочь плакали и причитали.   
Ближе к полудню стали прибывать родственники, близкие, друзья членов семьи Агеевых. Среди них был патологоанатом, пришедший проводить в последний путь приятеля детства и извиниться, за что, он не мог объяснить. Вскоре саван был накрыт цветами, принесёнными гостями, пришедшими проводить Альберта в последний путь. Супруге покойного и близким родственникам гости выражали соболезнования.
«Только я  тебе не могу сказать слов сочувствия. Может показаться нелепым, но мне жаль покидать тебя. Ты была права, что я не смог создать дружное родство. Хотя, это единственное что я  попросил бы у Бога».
Прибывший священник приготовился к отпеванию. Он попросил снять с усопшего галстук и осведомился у родных, не кончил ли раб Божий жизнь самоубийством.     Супруга перестала причитать и стала слушать молитвы священника.
- Я буду молиться за тебя, Альберт, - шептала супруга, - денно и нощно все сорок дней, чтобы тебе было уготовано место в Раю. Прости меня, если виновна  я перед тобой. Прости, за всё, если обижала тебя и где-то проявляла непонимание. Прости за упрёки. Ты всегда стремился делать как лучше, сглаживать острые углы и никогда не обострять ситуаций.   
«Прости и ты меня. Жаль, что наше счастье так быстро закончилось.  Береги детей.  Да будет мир в нашем доме!»

Жутко было видеть на кладбище вырытую могилу, в которую опустят Альберта Агеева, который ещё неделю назад своим голосом вдохновлял свой коллектив на трудовые свершения. Коллеги по работе подошли к гробу и молча поклонились. Григорий всплакнул. Впервые за годы работы под протекторатом ныне покойного, он позволил себе  в дневное время употребить спиртное. 
Старший сын подошёл к гробу и, поцеловав отца, шепнул ему: «Прости». Дочь припала к его груди и  только могла сквозь слёзы произносить слова «папа, папочка».
Младший сын поцеловал отца, уронив слезу на его лицо и повернувшись, зарыдал, не глядя  на покойного. Сын кинулся  в объятия старшему брату. Тот, словно ожидая такого выпада, обнял младшего брата и прижался щекой к его голове. Братья всегда старались не показывать своих эмоций, и даже избегали разговоров на сентиментальные темы, но здесь, провожая отца навсегда, не смогли сдержать своих чувств и порыва любви друг другу.    
«Ну вот, моя кончина даёт позитивные результаты. Живите и помните. Ну, хотя бы, иногда».