Все герои вымышленные,
любые совпадения случайны.
Автор.
-- Все за мной! Осторожней, лестница крутая! Сюда, сюда подходите! Все собрались? Кого еще нет? Подходите! -- трещала без умолку экскурсовод, ведя московскую группу по парку Петергофа.
Был яркий июньский день, про которые говорят "повезло с погодой". Солнце щедро разливало свет. В нем искрились и играли фонтаны, небо сияло голубизной, а зелень еще не была пыльной -- в общем, рай, да и только.
Вокруг разноязыко гомонили туристы всех мастей, лоточники продавали блестящие сувениры, фотограф делал желающим снимки с актерами, в костюмах поза-позапрошлого века, музыканты, одетые в том же духе, играли бессмертную музыку великого австрийца -- Моцарта.
Рассеянно слушая экскурсовода, Она причесалась и собрала волосы, растрепанные ветром, в тугой гладкий узел. А чтобы было удобнее, встала по солнцу, глядя на свою собственную тень, как в зеркало.
-- Вы можете спуститься в грот и осмотреть систему питания фонтанов! -- надрывалась экскурсовод.
-- Не хочу я в грот. Все волшебство пропадает, -- обиженно пробурчала Она, словно ее заталкивали туда силой. Порывшись в сумке, она достала несколько мелких монет для того, чтобы бросить их в фонтаны.
Фонтан "Самсон" образовывал неширокий Морской канал, который нес свои воды Финскому заливу. Он журчал, манил и звал за собой. С моря налетал прохладный сквознячок, принося запах соли, морских водорослей и нечто такое необъяснимое, от чего сладко замирает сердце. Экскурсовод трещала, сыпала датами и именами, разрушая старинное очарование Петергофа. Казалось, что стираются цветные краски, оставляя взамен черно-белые карандашные силуэты.
Решение пришло к ней внезапно. Оно было сродни озарению, когда решается трудная, вынашиваемая неделями задача; когда вдруг сам собой находится ответ на тупиковый вопрос, долгое время мучивший своей безысходностью; радостная догадка, когда сложное оказывается совсем простым. Это было решение послать к чертям скучную экскурсоводшу с ее глупыми подробностями и побродить по парку самой. Чтобы окунуться в ту эпоху, прочувствовать ее аромат и колорит, ощутить, как застыло время в постройках и скульптурах парка, знававших не одно поколение русских царей. Ей хотелось услышать шелест их платьев, смех, говор, цокот копыт их лошадей на аллеях. Хотелось представить, как они бродят по траве среди деревьев, пьют чай возле фонтанов, сидят на скамьях и качаются на качелях, подвешенных на вековые липы, представить себя одной из них.
Предвкушение такого чудесного времяпрепровождения прокатилось в ней теплой волной от макушки до пяток, наполняя все ее существо чувством легкости и эйфории.
Она сказала о своей идее двум молодым женщинам, стоявшим рядом, те согласно кивнули, и все трое двинулись по аллее. Чуть отстав от них, Она подошла к невысокой оградке, которая берегла нежную зелень берега канала от толп туристов, широко размахнулась и запустила одну монетку в воду.
-- Ура, попала! -- довольная, она рассмеялась своей ловкости и уже повернулась, чтобы идти дальше, как вдруг дорогу ей заступили высокие пыльные ботфорты. Она проследила по ним взглядом снизу вверх и увидела статного, красивого галантного кавалера из "галантного века", в камзоле изумрудного цвета, с чарующей улыбкой из-под широкой треуголки с плюмажем.
-- Мадемуазель, -- прозвучал низкий приятный голос, -- прошу вас, сфотографируйтесь со мной и Принцессой.
-- А у меня нет фотоаппарата, -- проговорила Она, вспомнив свою неудачную попытку сфотографироваться с царем в Павловске.
-- У нас свой фотоаппарат, свой фотограф, фотографии будут готовы через пять минут, -- продолжал искушать кавалер и мягко, но настойчиво взял ее за руку, -- пожалуйте сюда.
-- Поставьте свою сумочку за мое платье, ее не будет видно, -- подключилась Принцесса, -- дайте свою руку мне...
-- А другую мне...
Она взглянула на них снова, мгновенно и напрочь забыв о своих подругах. Актеры были просто бесподобны -- высокий вальяжный красавец и обаятельная статуэтка в бирюзовом платье с кринолином и голубой Георгиевской лентой через плечо. Обольщали они профессионально, цена высоковата, но приемлема, и фотографий она не сделала ни одной -- не чем. Ах! Не устоять.
Щелкнул затвор, вспышка...
-- Отлично вышло! -- фотограф перевел следующий кадр.
-- Еще разок, ножку вперед, вот так, ручку мне, эту вот так... Лицо чуть выше...
-- А вы, какой царь? -- спросила Она, послушно принимая позы.
-- Я Моцарт. Еще один кадр? -- он обнял ее за талию.
Ей было приятно чувствовать его руки -- такие сильные, нежные и настойчивые. А мысль о том, что они такие для всех, она отбросила, как ненужный хлам. Руки Моцарта создавали в ней ощущение собственной исключительности, нужности, любимости и защищенности. Она понимала, что чувство это обманчиво, но была рада обманываться и погрузилась в него с удовольствием, нежась, словно в теплой ванне, под волшебные звуки "Волшебной флейты".
Снова щелкнул затвор, вспышка...
-- Спасибо, мадемуазель...
ОН
...Старенький бабкин будильник дотикал до нужной отметки и, как бомба с часовым механизмом, взорвался оглушительным жестяным звоном.
В старую комнату старой коммуналки старого питерского дома рвалось молодое июньское утро. Сквозь тяжелые темные гардины, столетнюю пыль на стеклах узких окон, выходящих на Мойку, оно прорывалось и казалось таким неуместным, бравурным и ненастоящим.
Он открыл глаза, обвел взглядом комнату, словно не до конца понимал, где находится.
Он поселился здесь недавно, меньше года назад, после развода, оставив прежнюю квартиру в "спальном" районе жене и дочери. Привыкал сложно. Комната, одна из трех в квартире, самая большая, мрачноватая, с высоким лепным потолком, казалось, имела свой собственный старческий характер и принимала Его неохотно. Доставшись ему в наследство от бабки -- урожденной петербурженки в четвертом колене, блокадницы, комната была заставлена мебелью первой половины прошлого, а некоторой и конца позапрошлого века, сохраненной ценой бабкиного здоровья в страшную блокадную зиму. Он не стал ничего в ней менять по трем причинам: не хватало средств, не хотелось и, что самое интересное, жаль было нарушать особую, сложившуюся веками, целостность. Временами ему даже казалось, что он слышит бабкины шаркающие шаги, ее глухое покашливание и неразборчивое ворчание себе под нос, когда она по стариковской чудной привычке одинокого человека беседовала сама с собой. Он любил, вырастившую его, бабку, очень горевал, когда она умерла, и не боялся ее виртуального присутствия, зная, что выдает желаемое за действительное.
Так все и осталось, как стояло, как он помнил с детства: древний буфет из мореного дуба с Поповскми сервизом, на котором местами уже вытерлась позолота; высокий зеркальный шкаф; большой раздвижной стол с венскими стульями; хрупкие этажерки с мелкими пыльными фигурками животных, принцев и пастушек, ими он в детстве, тайком от бабки, любил играть; темная картина на стене, выцветшая ширма, изящные кресла, бюро... Кроме кровати. Та была продавленная, со сломанной панцирной сеткой и подзорами. Ее заменил диван "под старину" -- новый, удобный и дорогой.
Он хотел, было, как прежде, рывком бросить тело вверх, но оно отказалось и, кряхтя, поднялось с дивана. В темном зеркале отразился уже начинающий стареть, но все еще достаточно красивый и подтянутый мужчина "около пятидесяти", с редеющими волнистыми волосами и с, едва намечающимся, брюшком.
-- Да, -- произнес он, -- теперь "голый", раньше был "обнаженный", -- накинул махровый халат и поплелся в ванную, чтобы привести себя в порядок да ехать в Петергоф на работу.
Ворча себе под нос что-то о "каторжниках" и "дураках", которые работают, когда все "изволят отдыхать", Он нес с кухни кипящий чайник, попить кофе перед уходом. Его ворчание не было принципиальным, просто так, для самоуспокоения, выпустить пар раздражения от раннего вставания.
К его большому удивлению, работа в Петергофе "Моцартом для съемки" ему нравилась, и Он был рад, что сразу категорически от нее не отказался. Ему нравилось носить костюм поза-позапрошлого века, вероятно, это затрагивало какие-то потаенные струны его души. Нравилось ловить на себе восхищенные взгляды женщин и заинтересованные детей. Ему нравился флер старины, витавший в парке. Нравилось сознавать, что и он является частью создающей этот флер, это настроение. Незаметно для себя, Он увлекся и старался подойти к делу творчески, стремясь создать для каждой посетительницы ее собственный неповторимый образ. Здесь он был сам себе сценарист, актер и режиссер, здесь им были все довольны: и фотограф, и партнеры, и туристы. Со временем Он даже научился безошибочно угадывать потенциальных клиентов.
Он уставал, но получал своеобразное удовлетворение. "Какая разница, -- говорил Он себе, -- каким образом ты доставляешь людям радость: играя на сцене или делая актером самого зрителя". Наконец, работа эта давала неплохой приработок и являлась, своего рода отдушиной в его пресной жизни, несколько сглаживая давний внутренний конфликт. Поэтому каждое субботнее, воскресное и праздничное утро старенькая раздолбанная "девятка" привозила его в Петродворец.
У него, первого красавца, таланта и умницы на курсе, почему-то не сложилась та актерская карьера, которую ему прочили соученики и педагоги. Возможно, из-за характера и наличия собственного взгляда на вещи, который не любят режиссеры, возможно от отсутствия того, что называют харизмой. Врожденной не было, а наработать, по молодости, еще не успел. Так или иначе, но Зельдин, Боярский или Костолевский из него не получился, а на меньшее он был не согласен. Но быт внес свои коррективы, и Ему пришлось смириться, загнав амбиции глубоко во внутрь. Где они успешно создавали ему конфликт с самим собой. Словом, так уж получилось, что жизненная кривая вывезла его в Петергоф.
-- Гляди, гляди, Моцарт, новая группа! -- легонько подтолкнула Его Принцесса. Он и его напарница называли друг друга по ролям -- Моцарт и Принцесса, так им было удобнее оставаться в образе, и были, что называется, "друзья на работе".
Он взглянул вверх: по лестнице, ведущей в Нижний парк, среди группы разноперых туристов, спускалась молодая женщина, элегантно подхватив, словно кринолин, подол широкой длинной юбки. Бриз, налетавший с Финского залива, развевал ее пышные темные волосы, каскадом падающие на плечи. На первый взгляд, казалось бы, ничем не примечательная, она непостижимым образом органично сливалась с дворцово-парковым ансамблем, словно после долгих странствий наконец-то вернулась домой.
-- Ну, надо же! Как будто всегда тут жила... -- изумленно пробормотал Он, не в силах оторвать взгляда. И снова получил легкий тычок:
-- Моцарт, ты заснул? Приготовься!
-- Не волнуйся, Принцесса, видишь вон ту высокую, в длинной юбке? Она наша. Обещаю не меньше трех кадров.
Он наблюдал, выжидая момент, как она, недолгое время со скучающим видом, слушала экскурсовода. Как, глядя на свою тень, собрала волосы в узел на затылке, как достала несколько монеток, перемолвилась о чем-то с двумя другими женщинами...
Вдруг он поймал себя на том, что не просто ждет удачного момента начать работу с клиенткой, а наблюдает за ней с интересом, даже с удовольствием. А желание попозировать с ней перед камерой продиктовано не только бизнесом. Тогда Он не придал этому значения, тем более что вся троица уже двинулась вниз вдоль канала, и удобный момент настал.
Он подошел, когда она бросала монетку в воду, и преградил ей дорогу.
-- Мадемуазель, -- произнес Он, с чарующей улыбкой светского льва "галантного века", -- прошу вас, сфотографируйтесь со мной и Принцессой.
-- А у меня нет фотоаппарата, -- проговорила Она растерянно, и он поспешил решить эту проблему.
-- У нас свой фотоаппарат, свой фотограф, фотографии будут готовы через пять минут, -- Он заглянул ей в лицо и мягко, но настойчиво взял ее за руку, -- пожалуйте сюда.
-- Поставьте свою сумочку за мое платье, ее не будет видно, -- подключилась Принцесса, -- дайте свою руку мне...
-- Возьмите за руку Принцессу. А другую мне...
Он взял теплую ладошку, с зажатыми под большим пальцем монетками, увидел, какие белые ее тонкие пальчики и ему захотелось поднести их к губам. Сердце его сжалось, но на такое краткое мгновение, что он не обратил на это ровно никакого внимания.
Щелкнул затвор, вспышка...
-- Отлично вышло! -- фотограф перевел следующий кадр.
-- Еще разок, ножку вперед, вот так, ручку мне, эту вот так... Лицо чуть выше...
Она неуловимо, но необычайно грациозно сделала какое-то па... Поворот головы, плавный изгиб стройной шеи, изящная туфелька из-под оборчатой юбки. Чудо, как хороша!
-- А вы, какой царь? -- спросила Она, послушно принимая позы.
-- Я Моцарт. Еще один кадр? -- он обнял ее за талию и, легонько прижав к себе, ощутил, как податливо затрепетала она, следуя его руке, и сам ощутил ответный трепет... Но щелчок, вспышка...
-- Спасибо, мадемуазель...
ОНИ
Он отпустил ее с сожалением, за что и рассердился на себя и на нее. На себя -- за проявление чувств, лишних в работе, на которые он сам наложил себе "табу". На нее -- что она вызвала в нем эти, совершенно неуместные, эмоции.
Она, по просьбе фотографа, побродила немного поблизости, выжидая время. А когда вернулась, из принтера выползал первый кадр. Она заулыбалась, взглянув, и непроизвольно радостно воскликнула:
-- Здорово! Как хорошо получилось!
Со вторым и третьим дело пошло не так гладко -- в принтере кончилась краска. Она постояла рядом, ожидая, переминаясь с ноги на ногу, когда снова увидела Его.
Он, закинув голову, держа в руке шляпу, пил воду прямо из бутылки большими жадными глотками. Внешне спокойный и невозмутимый, Он был раздражен и раздосадован. Не желая встречаться с ней взглядом, он усилием воли заставлял себя не повернуть головы. Это раздражало его еще больше, замыкая порочный круг. Его непреодолимо тянуло к ней и этим же бесило ее присутствие. Он знал, что надо расслабиться, улыбнуться, пошутить, поболтать с ней минутку -- и все пройдет. Так бы Он и поступил с любой другой женщиной... Но не с ней, нет! Словно лошадь, закусившая удила, он несся во весь опор своего самодурства, подгоняемый духом противоречия. Тут, как нарочно, Она подлила масла в огонь:
-- Тяжко вам, наверное, на солнцепеке в камзоле, парике и шляпе? -- участливо, с мягкой улыбкой, спросила она, видя, как судорожно двигается его горло, всасывая теплую, нагревшуюся на солнце, воду.
Как и все неудачники, на дух не переносящие ничьего сочувствия, Он медленно обернулся к ней и надменно проронил:
-- Мы роботы, мадемуазель...
Потом резко развернулся на каблуках и зашагал к летнему кафе. Только мелкие камешки полетели из-под ног.
ОНА
Брр! Словно ушат холодной воды на голову! Она в недоумении пожала плечами, приняла готовые снимки из рук фотографа и пошла, разглядывая их, вниз вдоль канала к Финскому заливу. Ничто не могло омрачить сейчас ее настроения. Погода была, словно на заказ, снимки удались, фонтаны играли и брызгали, а впереди целых пять часов свободного времени. Что еще нужно отдыхающему человеку для полного счастья?
Она присела на первую подвернувшуюся скамейку, набрала с мобильника номер одной из своих подруг, чтобы присоединиться к ним. Женщины с веселым интересом рассматривали фотоснимки, расхваливали и расточали комплименты, а она, слушая их в пол-уха, жадно впитывала звуки прибоя, шелеста листвы, скрипа гравия на дорожках, запахи моря и влажной зелени, созерцала, поглощая впечатления, словно драгоценный бальзам.
Вечерело. Автобус мягко катил, выезжая из белой ночи, по направлению к Москве. Расслабившись в откинутом кресле, Она собирала воспоминания, словно паззлы, составляя целостную картину. Но мозг уже начал настраиваться на повседневную жизнь: думалось о родителях, о работе, о том, что завтра отключат горячую воду и нужно переделать кучу дел... Поездка в Питер воспринималась, как что-то инфернальное и только, приобретенные для подарков, сувениры заявляли о реальности происходящего. Она снова вынула и стала рассматривать снимки. В сумерках фигуры на них казались объемными и живыми. Она вдруг услышала серебристый смех и голос Принцессы, ощутила мягкие, сильные руки Моцарта. Такие... очень мужские...
Она вздохнула. Целый день Она подспудно думала о нем, все время невольно возвращалась к нему мыслью. Его странное поведение, арктическая холодность, граничащая с грубостью, не поддавалась логическому объяснению.
"Ну не захотел общаться и Бог с ним! Только вот для случайного постороннего человека он неестественно резок и слишком эмоционален..." -- подумала Она и выбросила прочь эту мысль, оставив себе приятные воспоминания. Но где-то глубоко внутри вдруг тонко заныло сожаление о несостоявшемся, об ушедшем навсегда.
ОН
Он уходил в глубину аллеи. С каждым шагом раздражение его слабело, постепенно вытесняясь чувством сожаления и стыда за свое идиотское поведение, а когда решил оглянуться, увидел, что ее уже нет. Он облегченно вздохнул и повеселел, заметив, что и все тягостные чувства разом пропали.
А вот работа не заладилась. Исчезло вдохновение. Словно погас свет, подогревавший и подсвечивавший его изнутри.
Ему вдруг стало неприятно кланяться, приседать, поддерживать под руку праздных туристок и позировать с ними перед камерой. Все они казались ему неуклюжими бестолковыми тетехами, а сам себя он видел не тонким романтичным Моцартом, а глупым разряженным павлином. Улыбка его была натянутой и вымученной. А он, сам того не осознавая, все время искал прохладные тонкие пальчики, податливую талию, яшмовые глаза, мягкую улыбку... И не находил.
-- Что с тобой, Моцарт? -- обеспокоено спросила Принцесса, когда Он чуть не загубил очередной кадр, -- ты сегодня не в себе. Ты здоров?
-- Что-то голова болит, -- он состроил кривую гримасу, которая должна была изобразить улыбку, -- старею.
А сам задумался, что же, в самом деле, происходит-то? И, в конце концов, понял, что безнадежно влюбился. Озадаченный, Он долго размышлял, а что же теперь, собственно, с этим делать? И, не найдя лучшего выхода, пошел и напился в дым.
ПРОШЕЛ ГОД...
ОНА
-- Поедешь в командировку! -- начальник не шутил.
-- Почему я? -- Она слабо пыталась сопротивляться, понимая, что дело все равно уже решенное.
-- А кто? Я?! -- начальник терял терпение.
-- Что, мужиков нет? -- ныла она, больше для вида.
-- Нет! -- отрезал начальник. И, уже мягче, пояснил, -- один в отпуске, а другой мне тут нужен. И потом это не их вопрос. Лучше тебя филиал никто не проверит. Иди с обеда домой и собирайся. Билет я тебе закажу по телефону, командировку девочки оформят. Ехать завтра в ночь. Там встретят, мы уже созвонились.
Так Она снова оказалась в Петербурге в волшебный период белых ночей.
Теперь она восприняла город совсем по иному. Уже не было той критичной, сравнительной и острой заинтересованности. Уже устоялись и разлеглись по своим местам первые впечатления. По вечерам, после работы, Она бродила по городу, с радостью узнавая знакомые места и заново открывая для себя не увиденные в прошлый раз.
Где-то далеко в глубине души таилось желание еще раз побывать в Петергофе. Она знала, зачем туда стремится, но боялась в этом признаться даже себе.
Себе больше всего.
-- Да! -- с вызовом думала Она, словно говоря с невидимым собеседником, -- он так и остался ключевой фигурой Питерских впечатлений! И что?
За прошедший год Она не забыла и помнила, словно вчера, глаза, руки, голос, четкий абрис статной фигуры Моцарта. Воспоминания приходили помимо ее воли. Загнанные в дальний угол подсознания, они настырно выплывали и заявляли о себе. Три кратких мига, три ярких кадра и звук его уходящих шагов. Только камешки из-под ног... Она вздохнула. Вот и сейчас, гуляя по Петербургу, Она невольно думала о нем.
Вечерело. С Мойки потянуло сыростью, запахом воды и тины. Она бесцельно шла по набережной, отдавшись во власть ностальгичным воспоминаниям, когда случайно набрела на то кафе-погребок, где обедала в прошлом году с группой.
Зашла. Как будто вчера тут была, как будто время тут остановилось. Она села за привычный столик, огляделась: те же бутылки в баре, тот же светильник с "электрической дугой", те же мальчики в белых сорочках снуют в полумраке по залу. Она пощелкала пальцами, подзывая официанта, заказала светлое пиво.
Ожидая заказ, Она думала о том, что так и не попала в Петергоф, а если бы и попала, не факт, что увидела бы то, к чему стремилась. Что так, наверное, даже и лучше... Что работа окончена. Что в сумочке лежит билет на утренний поезд в Москву, багаж уже на вокзале... Что осталось только окунуться в волшебство белой ночи, а потом спокойно ехать домой. Но где-то глубоко внутри вновь тонко заныло сожаление о несостоявшемся, об ушедшем навсегда, навевая легкую светлую грусть.
Вдруг почти физически Она ощутила на себе чей-то взгляд. Повернулась и увидела сидящего за боковым столиком, мужчину, который обернулся в ее сторону, да так и остался сидеть, замерев. Она поерзала под его пристальным взглядом, потом вгляделась...
-- Господи, такого не бывает! -- пронеслось в голове...
ОН
Он сидел за столиком в маленьком кафе-погребке, потягивал пиво и, досадуя на себя, думал, что уже снова лето, а для него ничего не изменилось, что он живет как во сне, тяжелом, вязком сне и никак не может проснуться. Что он, словно, болен от безнадежной влюбленности, которая изрядно портит ему жизнь. И чем дальше, тем безнадежнее, потому-что женщина та, подобно капле воды, бесследно растворилась в безбрежном людском море.
Поначалу Он пытался сопротивляться и, очертя голову, пустился во все тяжкие, меняя случайные компании и случайных подружек, забывая к утру, с кем был вчера. Как будто перебирал вороха ненужных вещей, в надежде отыскать необходимую. Потом запил, заливая жгучую, безысходную досаду.
И самое обидное для него было -- твердая уверенность в том, что она о его метаниях даже не догадывалась ни сном, как говорится ни духом, ни каким бы то ни было другим образом. Мало того, он был более чем уверен, что она забыла о нем тотчас же после того, как сунула снимки в альбом. Когда он думал так, то закусывал до крови губы и пальцы от досады, злости на нее, на себя, на свое бессилие и снова пил, не находя облегчения.
Опомнился он незадолго до Нового года, когда, ненароком взглянув в зеркало, увидел в нем взлохмаченного, небритого мужика, с синюшным, отечным лицом и с зеленоватым уже фингалом под левым глазом.
Несколько дней ушли на приведение в чувство себя и комнаты. Потом Он прозвонился по старым связям и с радостью ухватился за, предложенную кем-то, работу Дедом Морозом.
"Елки" спасли его окончательно. Их веселая суета, возбужденное предпраздничное настроение заставляли забыть о собственных проблемах, и с головой погружали в особую, "елочную" атмосферу. Ему приятны были и любопытные детские мордашки, сияющие глазки и протянутые ручки малышей, так и норовящие ухватить за бороду, их тоненькие голоски, читающие стишки и просящие: "Дедушка Мороз, а можно тебя потрогать?" и снисходительная заинтересованность детей постарше.
К тому же, Он с удивлением обнаружил у себя изрядную силу характера, решив до Нового года не прикасаться к спиртному, и не нарушив своего решения несмотря на настоятельные уговоры благодарных гостеприимных родителей его маленьких клиентов.
Новый год встречал в одиночестве, в костюме Деда Мороза, который решил не снимать из экономии времени -- с одной стороны и для соблюдения традиций -- с другой. Он выпил бокал шампанского с "играющей" в нем шоколадкой, потом сел и задумался: как же такое могло случиться с ним, дамским баловнем и записным сердцеедом, всегда трезво и, где-то даже слегка цинично, смотревшим на жизнь, да еще в его-то возрасте -- не мальчик, уж! Подобных эмоций Он не испытывал ни разу, всегда получая от женщин благодарный горячий отклик на свои чувства и намерения.
Пришла вялая мысль о "мышкиных слезках", но кардинального ответа на, поставленный перед собой, вопрос он так и не нашел. Он устал сопротивляться, злиться и досадовать, выплывая против течения, поэтому решил просто пережить эту ситуацию, махнув на нее рукой. Акуна-Матата! -- не преодолевай непреодолимого.
Так и существовал с тех пор, как робот, погруженный в глухую депрессию. Где-то работал, играл какие-то рольки, что-то озвучивал, руководил какой-то детской студией, где-то выступал и все время ждал, ждал. Сам не зная, чего.
А по вечерам, уже лежа на своем современном диване, в старинной бабкиной комнате, Он думал о Ней. Представлял, как она ходит здесь, смотрится в темное зеркало, мягкой цветной метелочкой смахивает пыль с хрупких фарфоровых статуэток, садится в кресло или пьет чай из тонкой чашки со стершейся позолотой, держа ее в тонких белых пальцах. И улыбается своей загадочной, мягкой улыбкой.
Сначала это причиняло боль. Потом боль притупилась, и он начал получать от своих фантазий необъяснимое удовольствие.
Сегодня же его депрессия показалась ему особенно мерзкой. И чтобы не оставаться одному в четырех стенах, Он спустился в кафе, выпить пива и поглазеть на посетителей.
Пиво оказалось свежее, вкусное, холодное, и у него мелькнула шальная мысль: "а жизнь-то налаживается!"
Он заказал второй стакан, когда звякнул колокольчик над входной дверью, и вошла высокая, стройная молодая женщина. Он с удовольствием отметил, что женщина ему понравилась, и счел это хорошим признаком.
Она прошла и села где-то за его спиной, пощелкала пальцами, подзывая официанта, Он обернулся на звук, да так и замер, чуть не подавившись глотком пива.
-- Господи, такого не бывает! -- пронеслось в голове...
ОНИ
Его рука сама собой опустилась и поставила стакан на столик, так и не донеся его до рта. По спине пробежал холодок, лоб покрылся испариной. Он вдруг очень четко осознал, что судьба-злодейка наконец-то сжалилась над ним и послала тот самый спасительный шанс, который выпадает один раз в жизни. Упустить его было смерти подобно.
Внутренне собравшись, спрятавшись за улыбку светского льва "галантного века", Он медленно поднялся и, с кошачьей грацией, направился к ней.
-- Ой, идет! -- в смятении подумала Она, -- встреча, ну прямо, как в плохом водевиле!
-- Мадемуазель, не сочтите за дерзость, позвольте прервать Ваше одиночество, -- услышала она низкий приятный голос где-то над левым ухом и посмотрела в этом направлении.
Опершись о столик, Он нависал над ней с высоты своего роста: глаза опущены, одна бровь приподнята и изогнута, на губах играет демоническая улыбка.
"О, Боже!" -- Она поежилась, сглотнула комок, вставший посреди горла, и несколько раз утвердительно кивнула.
-- Я вам не помешал? -- продолжал Он, -- Вы не захлебнулись?
-- Нет, -- с наигранным серьезным видом, едва сдерживая улыбку, ответила Она, указывая ему на стул, -- просто это всеобщая болезнь, -- и пояснила, -- стоит мне только набрать полный рот чего-либо, как меня сразу же о чем-нибудь спрашивают.
Он, на мгновение, смешался, но оценил шутку и засмеялся. Она вслед за ним. Они смеялись весело, с удовольствием, чувствуя, как между ними вырастает хрупкий мостик взаимопонимания.
-- А ведь вы не петербурженка, -- уверенно и чуть с вызовом заявил Он.
Вальяжно развалившись на стуле, он смотрел на нее, слегка прищуря глаза, со змеиной улыбочкой на жестких губах.
-- Почему вы так решили? -- Спросила Она не без кокетства.
-- Я кожей чувствую.
-- Какая у вас чувствительная кожа, -- она лукаво улыбнулась. -- Вы угадали. Я из Москвы.
Они помолчали, разглядывая друг друга испытующе, словно нащупывая дорожку по тонкому льду. Он наигрывал и преуспел, так как казался ей таким самоуверенным, и искушенным, что она даже слегка растерялась.
-- Вы первый раз в Питере? -- спросил Он, и голос его едва заметно дрогнул.
-- Нет, -- ответила она, -- второй. -- И, помолчав, добавила, -- я приезжала на экскурсию. В прошлом году. Примерно в это же время.
Потом снова помолчала.
Он выжидал, не спрашивал ни о чем, а Она продолжала:
-- Нас еще в Петергоф возили, я там с Моцартом фотографировалась...
-- Моцарт -- это я! -- торжественно произнес Он.
-- Я вас узнала, -- она улыбнулась своей мягкой улыбкой.
-- Я вас тоже... -- он взял в ладони ее руку и поднес к губам прохладные тонкие пальцы.
Как долго ждал он этого момента, ждал и не надеялся. Как часто представлял его себе в самых смелых фантазиях, как желал его...
Не отнимая руки, Она удивленно возразила:
-- Позвольте, но это невероятно! Это просто невозможно! Мимо вас проходило огромное количество женщин...
-- Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам... -- рисуясь, процитировал Он и философски заметил, -- много происходит невозможного в нашей жизни, мадемуазель. Например, наша с вами встреча. Вот что вас привело в этот погребок?
-- О, это совсем просто! -- засмеялась Она, мы с группой здесь обедали в прошлом году. Все три дня. А вас?
-- А я живу в этом доме. Во втором этаже, окнами на Мойку...
-- Значит, все это время вы были рядом со мной, -- потрясенно прошептала она и осеклась.
-- Стало быть, так, -- улыбнулся он, довольный ее нечаянным замечанием и взгляд его потеплел, -- а вы рядом со мной...
Они помолчали, думая каждый о своем, после чего Он снова заговорил:
-- Как вы справедливо заметили, -- он опять коснулся ее пальцев губами, -- все женщины, с которыми я работал, и дети тоже, проходили именно МИМО меня. Все, кроме вас. -- Он говорил медленно, каждое слово давалось ему с большим трудом. -- Я нагрубил вам тогда, простите, но я и без того жестоко наказан... Хотите, я расскажу вам, что было дальше?
Ну, разумеется, Она хотела. Какая же женщина откажется послушать о том, что было дальше?
Тем более из уст такого мужчины!
Она поудобнее устроилась на стуле и приготовилась слушать, предвкушая удовольствие, переживая целую гамму чувств. Одно сменяло другое -- легкое смущение, честолюбивая гордость оттого, что перед ней распинается этот вальяжный красавец, удовлетворенное самолюбие, нежность... Нежность? Она вдруг поймала себя на этой мысли и призналась, что он ей нравится. Нравится. А что же в этом удивительного?
Он рассказывал, посмеиваясь над собой, с легкой иронией и грустным юмором излагая свои переживания и, всем своим видом, приглашал ее посмеяться вместе с ним. Как в прорванную плотину вода, эмоции хлынули бурным потоком, смывая тяжесть, боль, и отчаяние, накопленные за последние месяцы. Им на смену приходило ощущение опустошенности и необыкновенной легкости, и Ему вдруг показалось, что если он подпрыгнет, то зависнет над столом. Это позабавило и рассмешило его, добавив еще толику иронии к его повествующему тону.
-- Ведь, представляете, и так бывает! Забавно, правда? -- с деланной веселостью воскликнул он, но где-то, глубоко-глубоко в глазах, таилась глухая неизбывная грусть, старательно спрятанная им ото всех, даже от себя.
От себя больше всего.
Она ошеломленно молчала, не находя, что ответить и, после некоторого колебания, проговорила:
-- Может быть, я чего-то не понимаю, но ваш рассказ не кажется мне забавным, скорее наоборот. Единственное радует то, что вы с честью вышли из этой, мягко говоря, непростой ситуации. Вы тогда мне очень понравились, и я тоже помнила о вас все это время. Разве что, не так трагично...
Он слушал ее с ироничной усмешкой на непроницаемом лице. Лишь длинные нервные пальцы, с хрустом крошившие сухарики, выдавали его истинные чувства.
-- Я выгляжу полнейшим придурком, -- голос его упал, -- такие встречи происходят только во сне. И мне кажется, что сейчас тоже сон... Простите меня, -- устыдился он своего порыва, -- я снова эгоистично выплеснул на вас поток своих рефлексий. Я не должен был... Это слабость. Простите. -- С него разом вдруг слетел весь наигрыш, обнажив истинные чувства.
Он говорил, она слушала, купаясь и нежась в его словах, и думала о том, что любовь, влюбленность воспринимается мужчинами одинаково в любом возрасте, побуждая их на одни и те же поступки. Под влиянием своих чувств они стирают возрастные и социальные грани, и солидный взрослый человек уподобляется зеленому юнцу. Они, в целом, предсказуемы, с небольшой поправкой на темперамент и воспитание. Стар он или молод, он одинаково мыслит, чувствует и ведет себя. Поэт был прав, когда утверждал, что любви все возрасты покорны. Но только в этом! Потому-что порывы любви благотворны, увы, не всегда.
-- Полноте, вы к себе несправедливы. -- Она пожала плечами, -- такой поступок выдает в вас сильного человека. Принцип "пересолить, но выхлебать" вызывает у меня презрительное недоумение, хотя очень ценится среди мужчин. И потом, -- она смущенно улыбнулась, -- мне лестно, что именно вы испытываете ко мне подобные чувства.
Они снова помолчали, переживая услышанное и собираясь с мыслями.
Пауза затягивалась, и она уже стала доставать кошелек, чтобы расплатиться, попрощаться и уйти, когда Он неожиданно оживился и подскочил, как ужаленный:
-- Что же мы сидим-то с одним дурацким пивом! -- воскликнул он, возбужденно засуетившись, -- Сережа, принеси горячее!
Мгновенно материализовался официант.
-- Вам, как обычно? Или что-нибудь еще?
-- Вы грибы любите? -- весело спросил он, не обращая внимания на ее протестующие жесты, -- а свинину?
Она смущенно заулыбалась и кивнула.
-- Все, как обычно. И кофе. Большие чашки, и пирожные. Я хочу хорошо угостить свою даму!
-- Вы разоритесь, -- засмеялась она.
-- Нет-нет, моя госпожа, я сегодня богат, как Крез!
Он переменился, будто картинка в калейдоскопе, мгновенно превратившись, из холодно-ироничного Чайлд-Гарольда, в доминирующего, бравурного опекающего хозяина.
Она, ошарашенная его напором, слегка оробела, прикидывая, чего еще от него можно ожидать.
Когда был принесен заказ, и Сережа, расстаравшись, заставил весь столик тарелками с различной снедью, Он, изображая, что с аппетитом уплетает мясо, как бы невзначай, спросил ее:
-- Вы еще надолго задержитесь? Когда уезжаете?
-- Завтра. Утренним поездом. На сегодняшний вечерний не было билетов, -- Она рассеянно покусала листик салата. -- Сумка уже на вокзале.
От неожиданности Он уронил вилку.
-- Как, утром?! Нет! -- И, смутившись своего порыва, проговорил упавшим голосом, -- я надеялся, что у меня есть еще несколько дней...
-- Увы, -- она вздохнула, -- осталась только одна ночь. Белая. Во сколько у вас тут мосты разводят?
Он взглянул на часы:
-- Еще не скоро, но следует поторопиться, -- и добавил, -- вы ешьте, ешьте, еще не известно, когда вам придется кушать в следующий раз.
И тут Она почувствовала, что действительно очень голодна. Тарелка источала божественный запах жареного мяса, грибов и картофеля, рядом дымился ароматный кофе, сваренный вручную.
Он, как ребенку, нарезал ей мясо мелкими кусочками, положил в кофе кубик сахара и пододвинул пирожные, а она, снова испытав это чувство защищенности и любимости, с благодарностью погладила его по руке.
Он нежно улыбнулся ей и заботливо спросил:
-- Что у вас есть теплое на вечер? У меня появилась одна идея.
Она показала тонкую шерстяную кофту.
-- Не густо... -- пробормотал он, -- ну да ладно, моей куртки хватит, там еще плед дают.
-- А какая идея? -- она заинтригованно, вопросительно заглянула ему в лицо, -- скажите мне...
-- Не скажу. Это сюрприз. Вам понравится. Все? Доела? Сыта? Пошли!
На улице заметно посвежело, и он заставил ее надеть кофту. Он ухаживал за ней, словно нежный, давний и верный любовник, а она, поддавшись его обаянию, принимала и наслаждалась его заботой.
На стрелке Васильевского острова было людно. Гуляла молодежь, гиды развлекали туристов, прогуливались и пожилые пары. Закатное солнце золотило купол Исаакиевского собора, иглу Адмиралтейства на другой стороне набережной, а посредине Невы бил "плавающий фонтан". Сам по себе явление неординарное, он подсвечивался множеством цветных лампочек и переливался всевозможными цветами и оттенками. Кроме того, на фоне фонтана показывали голографические картины видов Петербурга, и Она невольно залюбовалась ими. На просторной акватории толпились прогулочные катера. Они сплывались, расплывались, сбивались в табунок и галдели на разные голоса. Свет стремительно мерк, окрашивая небо в цвета от бирюзового до темно-голубого. На мостах зажглись блестящие бусы огоньков, засветились фонари. Зрелище, конечно, впечатляло, что и говорить.
-- Как вам Питер? Понравился? -- покровительственно спросил Он, заметив, что она очарована увиденным.
-- Вы знаете, -- ответила Она, размышляя,-- Ленинград всегда был для меня чем-то вроде давнего врага.
-- ???!
-- Просто многое плохое в моей жизни было, так или иначе, связано с Ленинградом. Туда уезжали от меня, без меня и вместо меня... В прошлом году я приехала, чтобы сломать этот стереотип.
-- Ну и как? Удалось?
-- С вашей помощью... Вернее будет сказать, что вы с успехом проделали это за меня. Теперь я ассоциирую Ленинград с вами. Я вам очень благодарна.
-- Ну, хоть здесь от меня какая-то польза! -- съёрничал Он и, довольный, захохотал.
Возле парапета набережной предлагал свои услуги припозднившийся фотограф.
-- Мадемуазель, прошу вас, сфотографируйтесь со мной, -- Он засмеялся, церемонно подвел ее к фотографу и распорядился со знанием дела, -- на фоне воды, с панорамой, пожалуйста. Два-три кадра.
Фотограф кивнул и стал деловито прицеливаться.
Он обнял Ее за талию и, легонько прижав к себе, вновь ощутил, как податливо затрепетала она, следуя его руке. И сам ощутил знакомый ответный трепет... Щелчок, вспышка...
-- Отлично вышло! -- фотограф перевел следующий кадр, -- вы очень красивая пара.
Чувства переполняли его и грозили вырваться на волю. В горле пересохло. Ему хотелось обнять ее всю и жадно прижаться ртом к улыбающимся, соблазнительно приоткрытым губам, но он робел. Он боялся разрушить романтическое очарование, боялся, что тогда рухнет все то, о чем мечталось ему тоскливыми зимними вечерами в старинной бабкиной комнате.
"Неужели, он меня не поцелует?!" -- думала Она, -- "А жаль, если нет, мне хочется. Право, на мой вкус, в платонической любви нет ничего привлекательного..."
-- Повернитесь друг к другу, поглядите на свою даму, молодой человек, а вы, девушка, на него, -- командовал, тем временем, фотограф.
Они послушно приняли указанную позу, взглянули друг другу в глаза...
Его руки обхватили ее, она вся подалась ему навстречу, и он, не в силах сдержаться, прильнул к ее губам сухим горячим ртом. Губы ее не были прохладны. Они были приоткрыты и сладостны. "Мед и молоко под языком твоим..." -- мелькнула фраза из какой-то пьесы. Щелчок, вспышка...
Время остановилось для них.
Фотограф понимающе покачал головой, снисходительно улыбнулся и ушел делать фотографии.
-- Я не могу назвать вас на "ты", -- виновато произнес Он и выпустил Ее из объятий.
-- И я тоже... -- они одновременно рассмеялись и снова поцеловались, легко касаясь одними губами.
-- Это и есть сюрприз? -- Она легко провела пальцем по его щеке и состроила "глазки".
-- Нет, это экспромт. А сюрприз... Вот, слышите?...
-- Водная прогулка под разводимыми мостами! Вы увидите разведение мостов с воды. Незабываемые впечатления! -- завлекала народ какая-то дама с микрофоном.
-- Пойдемте, не пожалеете, -- и он увлек ее к пристани.
Они сели на корме, на самой последней скамеечке. Он накрыл ее своей курткой, а сверху еще набросил плед на них обоих.
Катер, пыхтя мотором, споро бежал под мостами, которые расходились над их головами. Она доверчиво прижалась к его плечу, а он, обнимая ее под пледом, касался губами ее волос, лба, щек, шеи и не мог остановиться. Душа его ликовала и пела. Пела грустную песню несбыточной любви...
ОНА
-- ...Повторяю! Отправление поезда через пять минут! Провожающих просьба покинуть вагоны!
-- Вот мне и пора, -- грустно сказал Он и повернулся, чтобы идти к выходу. -- Вы меня проводите?..
Они вышли на перрон. Гомонили отбывающие и провожающие: кто-то кричал напутственные слова, кто-то плакал, кто-то смеялся, похлопывая друг друга по плечам.
Он обнял ее, Она закинула руки ему на шею, и какое-то время они молча простояли так.
-- У вас есть мой телефон, -- сказала она, чтобы не затянуть паузу.
Он кивнул. Потом поцеловал ее.
-- Мне не хочется спускать все на тормозах. Что я могу вам предложить сейчас? Я позвоню, только если смогу похвастаться какими-нибудь успехами. А пока пусть все остается, как есть...
-- Я понимаю, -- у нее защипало в носу, на глаза навернулись слезы. Она кивнула и спрятала лицо у него на груди, чтобы их скрыть, но он догадался и поднял ее голову за подбородок.
-- Не надо, все хорошо, это счастье, что мы встретились. По крайней мере, для меня.
-- Для меня тоже, -- она всхлипнула и вытерла глаза.
Он поцеловал ее снова.
-- Идите в вагон, чтобы потом не прыгать на ходу... -- и подвел ее к подножке.
Проводница посторонилась, пропуская ее, Она вошла, и поезд тронулся, медленно-медленно набирая ход.
Уже, сидя в купе, она смотрела, как он идет за поездом рядом с ее окном, убыстряя шаг, потом отстает все больше и больше, пока его фигура не превратилась в маленькую точку на краю перрона.
Мерный перестук колес и покачивание поезда навевали сон. К счастью, попутчики не приставали с разговорами. Пустая болтовня сейчас, после пережитых впечатлений, казалась ей не просто неприятной, а даже кощунственной. Она попросила комплект, постелила и легла, с наслаждением вытянув гудевшие ноги. Шутка ли! Бродить всю белую ночь напролет.
После прогулки на катере, Он уговорил ее погулять по городу -- не сидеть же, в самом деле, на вокзале!
Стремительно светало. Небо из глубокого синего выцветало в голубой цвет через все бирюзовые оттенки.
-- Вот, смотрите, это белая ночь. Не такая, конечно, как на севере, где солнце висит круглые сутки, но все же...
Они шли по набережной, когда увидели развеселую компанию подростков, вывалившуюся из ночного клуба.
-- Давайте зайдем, потанцуем, -- с улыбкой змея-искусителя предложил Он.
-- А нам, наверное, не по возрасту, -- усомнилась Она, -- глядите, какие они молодые да бо'рзые. Мы там будем глупо выглядеть, а я не люблю.
-- Не будем, там всякие есть. Решайтесь.
Она согласилась после недолгих колебаний, и они вошли в небольшой ночной дансинг.
В нем оказалось два зала. В первом -- побольше -- бесилась молодежь и подростки, дергаясь под "Реп", "Хип-Хоп", "Хэви-ме'тал" и "Хард-рок", в другом -- поменьше -- ностальгично звучала "Дискотека 80-х". Там было свободно. Танцевали две-три компании и несколько пар. Публика оказалась, действительно, довольно разновозрастная. Там были и молодые -- порядка тридцати, и в возрасте -- за пятьдесят люди. Никто друг на друга не глядел.
Он повел ее в медленном танце, все сложнее, когда понял, что она довольно хорошо двигается. Потом быстрый -- "диско", "хастл", "рок-н-ролл". Она танцевала легко, ведомая его уверенной рукой, зарозовела щеками, заблестела глазами, от усердия высунув кончик языка.
-- Танцевать с вами одно удовольствие. Признайтесь, вы где-нибудь учились? -- спросил он, наслаждаясь легкостью ее движений.
-- Нет, я талантливая, -- весело сообщила Она, и засмеялась. -- Просто вы очень хорошо меня танцуете. Настоящий Фред Астер! -- И они засмеялись вместе, довольные друг другом. -- Я слышала в одном фильме, что танец это вертикальное проявление горизонтальных фантазий.
-- Моих, во всяком случае... -- проговорил Он внезапно охрипшим голосом, -- если вы не возражаете... -- и крепко притянул ее к себе. Она смешалась, потянулась из его рук, испуганная жадным и хищным отчаянным взглядом, полыхнувшим в глубине его глаз, вдруг ставших бездонными.
-- Не возражаю... -- пролепетала она, ее улыбка из дурашливо веселой сделалась задумчивой, взгляд затуманился, -- ведь это единственное, что мы можем себе позволить...
Но дансинг закрывался. Всех вежливо и настойчиво попросили на выход.
На улице уже вовсю сияло утреннее солнце. Яркое, не жаркое, оно слепящими бликами играло на ряби воды.
-- Пойдемте пешком на вокзал, если поторопимся, успеем вовремя...
-- А если нет?..
-- ...возьмем машину... -- Он крепко обнял ее и, с умилением, поцеловал в висок.
Она вздохнула и поворочалась, пытаясь удобнее устроиться на узкой и жесткой полке.
"Интересно, можно ли с ним жить в быту?" -- подумала Она, и решила: "Наверное, нет. Этот мужчина для праздника, для любви. Но, находясь на расстоянии, может оказаться очень надежным, тогда как в непосредственной близости станет причинять одни лишь неприятности".
Она стала вспоминать, как Он привез ее на вокзал минут за сорок до отхода поезда -- опасаясь опоздать, взял-таки машину. Они сидели в людном зале ожидания, вытянув усталые ноги, и пили из пластиковых стаканчиков дрянной растворимый кофе. Сидели молча: эмоциональный подъем прошел, наступило состояние спада.
За все время Они много разговаривали, то сыпали шутками, состязались в острословии, то поднимали темы серьезные, далекие от юмора. Он рассказывал ей о себе, своих чувствах, переживаниях. Ему было необходимо выговориться, а она с упоением слушала его.
Единственное слово, которое не было сказано им, слово "люблю". И не потому, что оно не отражало сути происходящего -- нет, отражало! -- просто он боялся, что, произнесенное вслух, оно может выглядеть пошло и все испортит. Теперь же он спросил, запинаясь, как нырнул головой в омут:
-- Я всего столько вам наговорил... А вы... Как вы ко мне относитесь? -- и, словно испугавшись своего вопроса, тревожно заглянул ей в лицо.
-- Как вам объяснить... -- она замялась, -- вы, за это короткое время, стали таким близким, вы мне очень дороги и мне больно с вами расставаться. -- Она помолчала, но когда раскрыла рот, чтобы продолжать, он сильно сжал ее руку.
-- Все! Ни слова больше! Я узнал, что хотел. Ведь я... Я люблю вас.
Слово вызрело и сорвалось с губ. Это был искренний порыв, один из тех, что редко могут себе позволить самолюбивые гордецы. Он, уставился в пол, нахмурился и напрягся.
Она могла бы сказать ему, что он любит не ее, а выдуманный им самим образ; что он ее идеализирует; что на самом деле она не такая белая и пушистая, как сейчас; что она такая, какой он хочет ее видеть и многое другое, что он и сам прекрасно знал без нее. Но вместо этого...
-- Я вас тоже, -- тихо проговорила Она, щадя его самолюбие, решив, что немножко слукавить, сейчас будет лучше, чем промолчать. Впрочем, против истины она погрешила совсем чуть-чуть.
Он поверил. Он очень этого хотел.
Метаморфозы, произошедшие с ним в мгновение ока, так рассмешили ее, что она едва сдержалась, чтобы не расхохотаться: расправились плечи, заблестел взгляд, на губах заиграла демоническая улыбка. Вид у него сделался вальяжный и наиграно самодовольный, а сам он стал чертовски красив. Таким он нравился ей еще больше.
В это время объявили посадку. Он подхватил ее сумку, церемонно предложил ей локоть и повел к поезду.
Сон не шел, подушка была маленькая и жесткая, одеяло колючее.
"Какой же он все-таки вредный парень!" -- с нежностью думала Она.-- "Ублажил за мой счет свое самолюбие и доволен. А если бы я и вправду в него влюбилась? Ой! Не приведи, Господи! Ну, пусть. Если ему от этого легче, то, пусть потешится. При всем своем апломбе, он очень уязвим, прячется за иронию, как страус в песок. Актер, что с него взять...". Она устало прикрыла глаза, прокрутила в уме, как киноленту, эпизод, когда они шли по набережной:
...Вот вы, например, талантливый востребованный актер... -- начала Она, когда они шли к вокзалу.
Он вдруг напрягся, ощетинился и прервал ее вопросом.
-- Почему вы так решили? -- жестко спросил он.
-- Я вижу, что вы тонко чувствуете и легко меняетесь. -- Она немного смешалась от его резкости, но, не приняв вызова, говорила спокойно. -- На протяжении всего нашего знакомства вы кардинально менялись несколько раз. Кроме того, вы умны, образованны и легко излагаете свои мысли. Вы прекрасно танцуете и, я думаю, поете. Я больше чем уверена, что вы фехтуете и ездите верхом -- тогда ведь этому учили? На мой взгляд, вы можете украсить собой любой фильм или спектакль.
Он долго молчал, потом выдавил через силу:
-- У меня не сложилась актерская карьера... -- И, после тягостной паузы, -- я не люблю об этом говорить, всегда неприятно сознавать, что ты не состоялся.
Они снова замолчали, и, казалось, немного отдалились друг от друга.
-- Я вас хорошо понимаю, -- вновь заговорила Она, пытаясь сгладить возникшую неловкость, -- у меня была такая же ситуация, когда я меняла профессию. Но я окончила институт, освоила компьютер... В общем, все сложилось. У вас еще все наладится. Я кожей чувствую. -- Она улыбнулась. Он тоже, но грустно и обреченно.
-- Вы еще очень молодая женщина... -- Начал он. Но она его прервала:
-- Я не настолько моложе вас, как вы думаете, -- на это заявление Он хмыкнул и усмехнулся, -- просто, я знаю, сколько мне лет, а вы нет, -- продолжала она. -- К тому же, в институте, в моей группе учились мужчины вашего возраста. Я это к тому, что у вас еще не все потеряно и карьера ваша вполне возможна.
-- Как бы то ни было, давайте прекратим этот разговор, -- голос его зазвенел металлом. -- Вы же не хотите поссориться! -- И уже мягче, -- прошу вас, мне неприятно...
Она покорно замолкла и шла рядом, опустив голову, коря себя за бестактность.
Потом Он поймал машину...
Она снова поворочалась на полке, в бок впивалась какая-то железка, и достала фотографии, сделанные на набережной стрелки Васильевского острова. На первой -- красивая, счастливая пара. Прекрасная панорама акватории Невы, Исаакиевского собора и Адмиралтейства только подчеркивала их шарм. Вторая запечатлела весьма интимный момент -- их первый поцелуй. Она вспомнила, как фотограф долго прицеливался, а Он не выдержал, и ... Она тихонько засмеялась и ее вновь охватила теплая волна нежности к нему.
-- Господи, а ведь на "ты" он так и не перешел, интересно, почему? -- она устало прикрыла глаза.
Воспоминания были приятными, стук колес расслаблял, -- "теплое, доверительное "ты" сближает, предрасполагая к более тесному и долгому общению, а чопорное, холодное "вы" разобщает, создавая незримый, но весьма ощутимый барьер." -- Она размышляла, покачиваясь в такт ходу поезда, -- "значит он, несмотря на все свое обаяние, держал дистанцию. Зачем?" -- мысли текли плавно и медленно, глаза слипались, -- "да, чтобы не страдать от потери! -- вдруг осенило ее, -- ведь, если все, что он рассказал, правда, ему не позавидуешь! Да, скорее всего так..." -- и она тихонько рассмеялась, довольная своей догадкой.
Усталость и бессонная ночь брали свое. Сон, наконец, сморил ее. Она заснула и улыбалась во сне той счастливой улыбкой, которая бывает у любимых детей.
ОН
Он шел домой пешком, не думая, сколько это займет времени. Шел, глубоко засунув руки в карманы куртки, которая еще хранила едва уловимый аромат ее волос, кожи и духов. Его познабливало, видимо, сказывалась усталость и бессонная ночь. Казалось, что голова гудела, как пустой медный котел. Он пытался разобраться в своих впечатлениях, но чувствовал лишь опустошение и апатию. Это обстоятельство не было для него неожиданным. Он знал за собой такую особенность, когда, получив нечто долгожданное или добравшись, наконец, до заветной цели, напрочь терял весь интерес к происходящему. Вот и теперь, Он ждал, пока пройдет "первый шок".
Постепенно стали проявляться мысли. Первая из них была о том, что черно-белое видение мира, которое мучило его последние полгода, исчезло. Он чувствовал себя, словно в детстве, когда выздоравливал от тяжелой болезни, когда все болезненные страдания уже позади и кажутся незначительными и смешными. Он обрадовался этому, как нежданно свалившейся ниоткуда удаче.
Потом пришли прозаические мысли о насущных заботах: что дома нет хлеба и молока, что нужно отвести Смирнова в профессиональную детскую театральную студию, какие нужно сделать звонки и прочая ерунда. Сознание специально выдвигало на первый план мелкие проблемы, оставляя себе, резерв на обдумывание значительной, как гурман оставляет деликатесы "на потом", чтобы не портить послевкусие.
И вот, наконец, Он добрался до главной темы своих размышлений, что она уже уехала в свою Москву, в свою, отдельную от него жизнь, навсегда.
Внезапно Он поймал себя на том, что не испытывает горечи утраты, хотя, логика это предполагает, что он вообще не воспринимает расставание с ней, как утрату. А ведь он сам, своими собственными руками поставил в этой истории жирную точку. Напротив, им овладело чувство завершенности, удачного финала, словно какой-то этап жизни пройден, отработана карма, перевернута страница, и можно писать дальше с чистого листа.
Он очень обрадовался и этим, потому что на протяжении всего времени, проведенного с ней, даже думать боялся о предстоящей разлуке, как человек, испытавший однажды сильную боль, боится ее повторения.
Он шел и думал о ней -- обстоятельство весьма банальное, ничего нового. Вспоминал абрис стройной фигуры, глаза, голос, вкус ее губ, очень несовременную и вместе с тем такую очаровательную, манеру разговора и ее мягкую, завораживающую улыбку.
Он недоумевал, почему же он так влюбился, что же в ней есть эдакого, другим не присущего?
"Конечно, она красивая, очень милая и неординарная женщина, но, сколько их таких! Как "донов Педро в Бразилии". А зацепила только она. Да так сильно, что и подумать страшно, как могло бы все обернуться..." -- размышлял Он.
От внезапности догадки он даже споткнулся, когда вдруг понял, чем покорила его эта женщина: ее принадлежностью другому веку, к которому Он -- что уж там греха таить! -- причислял и себя. Она казалась сошедшей со старинного полотна. Словно "Всадница" Брюллова. Но на ней, рябью по воде, кисеей была подернута сегодняшняя реальность. Ее манера держаться, походка, плавная речь с вкраплениями старинных, давно забытых слов. А глаза, глаза как у графини Лопухиной со знаменитой картины! И такая же мягкая загадочная улыбка. Даже если он ее идеализировал, все равно она являлась особенной, не такой, как все.
Он сразу почувствовал это. "Шестое чувство" с детства было сильно в нем. Теперь же, развитое маститыми педагогами еще в студенчестве, интуитивное актерское ощущение зрителя, партнера и зала, оно сработало безотказно. Она, образно говоря, играла на тех же струнах, которые затрагивала в его душе работа в петергофском парке, только мелодия, воспроизводимая ею, звучала глубже, окрашенная нюансами их общих личностных нот.
И еще Он решил, что она похожа на него. Похожа всем: вкусами, взглядами на жизнь, восприятием окружающей действительности, образом мышления. Даже сердилась Она так же: вспыхивала и быстро остывала.
Ее работа была единственным, что не вязалось с тем образом, который он нафантазировал себе. Это Его раздражало...
-- А чем вы, вообще занимаетесь? По жизни? -- спросил он Ее просто так, чтобы не прерывать беседы.
Она помолчала и ответила кратко:
-- Делопроизводством.
-- А что это такое? -- Он удивленно вскинул брови.
-- Систематизация поступающих документов... - неохотно сообщила Она.
-- Но это же, наверное, ужасно скучно? -- возмутился он. Ему претило, что она, которую он видел существом возвышенным и утонченным, занимается таким прозаическим делом. Хотя, о том, чем ей следует заниматься в действительности, он никогда не задумывался. Для него она была вне этого понятия.
-- Ну, кто-то же должен делать такую работу, иначе любая организация просто задохнется в своей бумаге, -- втолковывала Она ему бесцветным, скучным голосом. Было видно, что разговор ее тяготит и тема ей неприятна, но Он не отставал:
-- И вам это нравится? -- в голосе его появились презрительные нотки.
-- А что мне остается? -- она пожала плечами. -- Я ничего другого делать не умею. Потом, смотря как относиться к делу. Можно подойти творчески...
-- Господи, да какое же творчество может быть с официальными бумагами! -- И совсем уже презрительно, -- бумаготворчество... -- Его злило то обстоятельство, что именно ей приходится возиться со всей это глупой, ненужной бумажной массой.
-- Отнюдь, -- возразила она, пытаясь противостоять его натиску, -- здесь такой простор для творчества!
Она хотела развить свою мысль дальше, но наткнулась на его раздраженный взгляд и замолчала, а потом тихо произнесла:
-- Вам, наверное, не интересно все это слушать.
Он не ответил, но нравоучительно воскликнул:
-- Но ведь можно заняться чем-нибудь другим! Вам надо... -- и осекся, сраженный быстрой гневной вспышкой ее зеленых глаз. Его, открывшийся для произнесения нравоучительных слов, рот захлопнулся сам собой.
-- Никогда не говорите мне: "Вам надо...", -- жестко, отчетливо, чеканя каждое слово, проговорила Она. -- Я сама знаю, что мне надо, а чего не надо... А все, что я должна, я плачу по квитанциям!
Вспышка ее гнева погасла также внезапно, как и возникла. Он ошарашено смотрел на нее, не зная, что сказать.
Она первая взяла себя в руки и размеренно заговорила:
-- Просто, нет такого дела, которым я хотела бы заниматься, -- она снова пожала плечами, -- а это не хуже других. Стыдно признаться, но я вообще хотела бы не работать. Я хочу жить где-нибудь в тихом месте, свободная от амбиций, стремлений и суеты. Но, даже если у меня вдруг окажутся средства, чтобы вести праздную жизнь, я все равно не перестану работать, -- она, словно, оправдывалась перед собой, разглядывая на асфальте мелкие трещинки. -- Иначе я не смогу себя уважать. Меня так воспитали. К тому же у меня двое пожилых родителей. И я хочу сделать карьеру, чтобы обеспечить их старость.
Они некоторое время шли молча, слышался только легкий цокот ее каблучков. Неожиданно она подняла лицо, взглянула ему в глаза и, светло улыбнувшись, сказала:
-- Хорошо, когда человек нашел свое призвание. Вот вы, например, талантливый, востребованный актер...
"Да, уж! -- подумал Он, -- прямо не в бровь, а в глаз! И, главное, из лучших побуждений... -- и, с сожалением, -- жаль, что мне нечего ей предложить, к тому же, мы очень прочно завязли корнями, каждый в своей отдельной жизни. А она, как будто, создана специально для меня".
Так, погруженный в свои воспоминания, он и дошел до дома.
Он ввалился в свою комнату и тяжело плюхнулся на диван. Гудели не только ноги, ломило все тело, и разболелась голова. Видимо, поднялось давление. Подумав об этом, Он невесело усмехнулся и хмыкнул - на ум пришла похабная частушка.
Внезапно ожил телефон, разразившись трелью где-то в глубине дивана. Порывшись под подушкой, Он извлек трубку, и устало ответил: "Слушаю вас внимательно!". Трубка откликнулась приятным женским голосом:
-- Это...? -- она назвала его фамилию, имя и отчество, получив утвердительный ответ, продолжала, -- Вас беспокоит студия... -- название студии ни о чем не говорило, -- я уполномочена вам сообщить, -- не унималась девица, -- что вы успешно прошли кастинг и приглашаетесь принять участие в кинопробах...
-- Погодите, девушка, какой кастинг? -- прервал он фонтан ее красноречия, -- объясните толком!
Девица сделала паузу, перевела дух и заговорила нормальным языком:
-- Да пробы же вы проходили! На роль! В прошлом году, в марте! Вы забыли? Ну, еще бы! Столько времени прошло! Вы где-нибудь заняты? -- девица явно была расстроена. -- Как жалко, вы нам очень подходите! Вы такой классный!
-- Девушка, я не отказываюсь, просто не могу понять, куда вы меня приглашаете, -- он устало потер лицо.
-- В проект! Куда же еще? -- девица теряла терпение. -- Авантюрная костюмная мелодрама, восемнадцатый век, стрельба, погони, фехтование, любовь и все такое...
Теперь Он вспомнил. Это был тот самый проект, который он записал себе в неудачи. От волнения он даже потерял голос.
-- А почему так поздно? -- хрипло спросил он.
-- Все дело в финансировании, -- охотно поясняла девица, -- понимаете, проект был приостановлен из-за недостатка финансирования. Теперь мы сменили спонсоров и проект возобновлен. Вас отобрали, сперва, на мужскую роль второго плана, но пока они там вошкались, все известные актеры разбежались в другие проекты. А вас приглашают пробоваться на одну из заглавных ролей. Делают ставку на актерский дебют в кинематографе...
Девица трещала, захлебываясь словами и эмоциями, а он не мог прийти в себя от потрясающей неожиданности.
-- ...не меньше десяти серий! Помните, "Сатисфакцию"? "Сатисфакция" отдыхает! Алло! Вы меня слышите? Так записать вас на завтра на десять часов?
-- Да-да, конечно, я буду ровно в десять, -- от шока голос его стал бесцветен и тих.
-- Записываю... Большое вам спасибо.
Девица отсоединилась, и в трубку понеслись короткие гудки.
Ошалело глядя на надрывно пищащую трубку, Он подумал: "Вот снимусь в сериале...".
То, что он снимется в сериале, не вызывало у него ни малейших сомнений, а о том, что будет после, он боялся даже подумать.
Чтобы не сглазить...
2008 год.