(Опубликовано в альманахе "Литературное Ставрополье". Очень корректно.Практически - дословно).
Памяти Андрея Бахтинова - поэта – романтика, земляка.
На Андрея чуть не наехали…в буквальном смысле. Произошло это на перекрёстке, внизу улицы Карла Маркса, у аптеки. Стоявшие его ещё пропускали, нервно поддавая газу. А подъезжавшие на зелёный, видимо, не ожидали, или не увидели за теми, кто стоял.
…Взвизгнули тормоза. Андрей от неожиданности инстинктивно дёрнулся – назад?.. вперёд?..
Почему, подходя к перекрёстку, не остановился, чтобы всё-таки отыскать взглядом светофор на противоположной стороне? Потому, что и без того было ясно – все шли…и он шёл. Почему не остановился, когда все либо прошли, либо уже остановились?..
Рассеянный, провинциального вида парень, едва не угодивший под машину, привлёк общее внимание.
Становилось ясно: день не задался с утра. Оценивая ситуацию, Андрей с иронией подумал про себя: «Город определил чужака». А когда, в городской круговерти, на улице Ленина, он остался единственным, не сумевшим втиснуться в долгожданный, а потому переполненный троллейбус на остановке «ул. Льва Толстого», вернее, не приложил достаточных усилий, чтобы подняться, потеснив уже вошедших таким же образом, - почувствовал себя не только «определённым», но ещё и «помеченным». Оставалось только порадоваться с издёвкой над собой-поэтом, что произошло это не на остановке «ул. Пушкина», находившейся через одну, ниже по улице. А то совсем уж было бы знаменательно. Но уже каждый встречный прохожий, на его, теперь пешем, пути до Верхнего рынка, где находилась автостанция, читал на нём – было видно по глазам – эту непонятную ему, не существующую надпись-пометку.
Особенно расстроили две симпатичные, стильно одетые, прогуливающиеся у лётного училища девицы. Снисходительно-беззастенчиво улыбаясь, откровенно рассматривали «интересного» угловатого парня, явно не «их круга». Озорно прыснули вслед окончательно смутившемуся «кавалеру». Андрей только и смог с досады чертыхнуться про себя: «Вот штучки!..»
Но добил его небритый, неопрятного вида мужик-заика, на подходе к рынку высмотревший именно его и предложивший запросто, как «своему», показав из бокового кармана заношенного пиджака уже початую бутылку вермута:
- Да-а-авай вы-ы-ыпьем?
Тут уж «помеченный» почувствовал себя просто белой вороной. И от прилива какого-то дурного, юродивого куража на секунду мелькнула мысль: «Не принять ли приглашение?..»
Наконец Андрей протиснулся между торцами скамеек, занятых ожидающими, их сумками, покупками. Оказался на узкой полоске между недавно облицованным розовым туфом фасадом автостанции и лавочками. Здесь можно было не только стоять, но и присесть на внешний подоконник. При этом, оказавшись в стороне от толкотни, спокойно наблюдать за суетой, отстранённо, в качестве зрителя. Он так и сделал. Предусмотрительно присел на правый угол отлива: в левом углу за стеклом сидела женщина-диспетчер, поглядывая в окно, объявляла о прибытии, посадке и отправлении автобусов. Легко переключился в «режим созерцания» - около часа надо было ожидать автобус на Терновку. Какой-то внутренний механизм по привычке, словно освободив крючок-фиксатор, начал набрасывать петли мыслей. Одна петля цеплялась за другую, одна за другую… Пошло вязание. Иногда этот процесс представлялся Андрею в виде чистки картошки. И тогда бесконечная завитая стружка очистки мыслей провинциального поэта, пытающегося добиться признания, опускалась раскачивающимся серпантином к его ногам, постепенно образуя ворох, поднимаясь выше и выше. И могла вообще завалить с головой. Тогда билет, купленный заранее, оставался бесполезной бумажкой в кармане. Автобус уходил без одного из своих пассажиров.
Подумать было о чём, а праздничное броуновское движение автостанции только помогало отрешиться от суеты, сосредоточиться непринуждённо легко на главном: ему опять отказали. Теперь уже в Ставропольском книжном издательстве, при этом отметив «незаурядные способности». Привели в письменном отказе цитаты удачных строк, а иногда и целых стихотворений из его сборника. И тут же образцы и строки неудачные: прозаизмы, «шаблоны», литературные банальности и так далее. Но это, конечно, с их точки зрения - смотрели уж больно пристально – искали, к чему прицепиться. Андрей опять начинал расстраиваться: придирались-то к «мазкам», не доставляя себе труда отстраниться, сойти с мелочной позиции творческой ревности к молодому провинциалу, столичного снобизма, оценить «картину» в общем, по достоинству, с приличествующего для этого «расстояния», где каждое скрупулёзно высмотренное, якобы неудачное движение кисти, оказывается, выполняет определённую работу, несёт какую-то нагрузку в решении образа.
Но даже пусть и так. Бог с ними! Рассортировали бы. Лучшие опубликовали... Нет! Выплеснули всё вместе: «Вам нужно не останавливаться. Работать дальше». В сборнике более трёхсот стихотворений!.. Собранных крупицами по всей России. Куда ж ещё «дальше»?!
Можно, конечно, из скромности не придавать большого значения интересу к его поэзии друзей, подружек и даже знакомых, авторитетных в этой области, - тех же редакторов местных и региональных газет. Но добрым, настойчивым словам своей школьной учительницы Глафиры Михайловны не поверить Андрей не мог. На чьё мнение ему ещё опереться?! Она, с её эрудицией, тонким вкусом, объективностью и доброжелательностью, составляла для него авторитет несомненный.
А тут ещё одна из известных «столичных» (краевых, конечно) поэтесс, посочувствовав его мытарствам, проявила отчаянную смелость на грани самопожертвования - заявила ему , что писать хорошие стихи – далеко ещё не всё… Сего, увы, недостаточно. Надо найти своё место в литературной жизни края. (Ого!) Занять свою нишу. Приобрести Имя. То есть надо было пройти по неведомой Андрею грани между «да» и «нет», между поэзией и «прозой жизни».
Спасибо ей, конечно, за науку. Это кое-что проясняло.
…Андрей пересел по-другому: камень розового, «мягкого», тона - всё равно камень…
А вот это ещё, когда начинали унизительно, как у школьника, проверять размерность. Как будто это не видно сразу, на слух... А то с барственным снисхождением читать нотации по поводу недостаточного количества художественных образов в стихотворной строке. При этом назывались конкретные цифры: столько- то на столько. В пример приводили не себя, конечно, а из своих кого-то, часто печатающегося, со званием и регалиями. И уж их-то произведения были «поэзией настоящей». Сборники регулярно издавались. А сами стихи, в потугах некоторых авторов соответствовать «канонам», своей неадекватно-буйной фантазией производили на степняка впечатление поэтических джунглей. И тут же авторитетами проповедовался афоризм «словам свободно – мыслям тесно». Не как свойство или качество в ряду других, а как непреложный закон.
Все эти заморочки сбивали с толку - в попытках прикладными приёмами: взвешивая, измеряя, подсчитывая - определить или доказать опытным путём очевидное, вообще не нуждающееся ни в чём подобном. То, что накрывало блаженным облаком, легко выводя из пространства и времени, поднимая над собой.
То ли к счастью, то ли нет, «накрывало» не всех. Те, кого это не касалось, времени даром не теряли: пользовались «отсутствием» первых. Осваивали вполне реально пространство и время прикладными приёмами. Вытесняли «летунов» подальше с хлебных мест. Чтоб не смущали и не переводили корм – «общечеловеческие ценности». А питались духовной пищей, раз на то пошло.
Тут в раздумья включалось образное мышление. Андрей намеренно сгущал краски, чтобы добиться определённости.
Законотворцы, проводники и законопослушники в теории «полётов в небо» представлялись в виде вороньей стаи, но не летящей, а бредущей в сложной круговерти-хороводе. Конечно, это были не вороны и не галки, а люди, этих птиц как бы олицетворяющие. Одетые в чёрные фраки и с выкрашенными в чёрный цвет картонными крыльями за спиной. Представляться белой вороной – дураков не было. Притом на крыльях можно было разглядеть ещё и надписи или названия, определяющие род занятия, литературную специализацию. Ну, там … поэт-лирик, например. Или - прозаик больших форм.
Круговерть подчинялась, конечно, определённым законам. И происходила так, что каждый двигался по строго установленной траектории. Если кто-то пытался проигнорировать общепринятые нормы или, не дай Бог, прорваться – возникала свара, галдёж и переполох.
При этом передавались и взаимно осваивались какие-то «материальные ресурсы», универсальные по своей востребованости и неразборчивые по назначению и принадлежности. Блага эти своим безразличием особых симпатий не вызвали. Андрей «дар божий» с «яичницей» не путал. Определял их просто – «куски».
Движение этих самых кусков, согласно Андреевой схеме, происходило из центра, куда они, очевидно, вбрасывались. И осуществлялось по нервной спирали, сокращая объём их с каждым толчком. На окраины воронки должны были доходить жалкие крохи или ничего вовсе.
В картине начинали преобладать совсем уж пессимистические краски. Центр коловращения занимала некоторая элита или законотворцы, как самые умные и талантливые. Они себя называли «скромно» – «грачи фиолетовые». Хотя в России для обозначения этнической группы, составляющей подавляющее большинство этих самых «грачей», исторически сложился образ серенькой, мелкой, а потому более пронырливой, оголтело-вездесущей птички. В руках эти «птицы» держали символы шедевров «всех времён и народов». (Никак не меньше!) Это маленькие списки «картин» с чёрными квадратами, а также кругами и треугольниками, с полётами некоторых уродцев по какой-то баллистической кривой. Записи якобы «великих музыкальных произведений». Таблички с именами авторов «киношедевров», опять же, «всех времён и народов» и так далее. Охвачено было всё. Проникновение было тотальное и повсеместное.
Птицам вешним делать тут было нечего. Им ничего не оставалось, как большую часть времени проводить в заботах о хлебе насущном – соловья баснями не кормят. Хотя находились и среди вешних такие, кто отнимал лакомые куски, а то и потрошил откормленных, зажиревших, из тех же грачей фиолетовых.
Андрей ещё раз окольными путями вышел на обоснованность и некоторый даже символизм избранного в начале поэтического пути псевдонима «Д. Коршун». (Только вот получится ли с соловьиным-то сердечком? Против лукавого ремесла и его носителей. Большой вопрос! Это сейчас голос народный прорывается в высказываниях добросовестных деятелей искусства. Уважающие себя музеи и выставки отказываются приобретать-выставлять эти «шедевры». А тогда голову русскому человеку кругами да квадратами морочили с дерзким озорством. Не русскому только, конечно, - весь мир под себя прогибали. Как ещё ТОЧКУ не нарисовали?! Вот был бы шедевр. Ведь в ней Вселенную можно «рассмотреть» от сотворения и до конца света. Ничего больше ни писать, ни рисовать не надо. Тем более не у всех «великих художников» это, оказывается, получается.
Что «король голый» понимали многие, сказать – веса и смелости не хватало, благоразумие не позволяло. Мода такая была. Веяние.
Не постеснялись, задним числом, свергнутого, ошельмовать и выставить невеждой. Никиту Сергеевича… Попирали, как бабуины, тело поверженного льва. – Это, конечно, от автора.)
Чаша образного созерцания, как на весах, пошла вверх. В поле дежурного зрения появилось нечто пробуждающее интерес. После того, как пару раз за невесёлыми раздумьями и переживаниями упустил свой автобус, Андрей начал оставлять больше места в сознании событиям, происходящим на автостанции. И плавно раскачивался в балансе внутреннего и внешнего.
Внимание не обратить было нельзя. Объект того стоил. Девчонка – женщина, не замечая, тянула к себе паутинки взглядов со всех сторон: заинтересованные мужские, завистливо осуждающие - женские. Двигалась в нимбе этих паутинок. Дальние, не выдерживая, отцеплялись, ближние – тянулись к ней.
Спортивная сумка через плечо с аппликацией теннисной ракетки с мячом. Значительно выше среднего ростом. Маленькая головка на длинной шее. Короткая прическа с заколкой-гребешком сзади. Непритязательная вся. Видно, прямо со стадиона: трусы символические да ещё с разрезами по бокам; майка спортивная, белая полупрозрачная, слегка светилась белой же женской упряжью под ней на крошечном бюсте и узких плечах. Но главное – ноги. Какие тренеры-скульпторы потрудились над их совершенством?! Таких женских ног не видел не только Андрей, но и, наверное, абсолютное большинство ожидающих. Это был «шедевр спортивного ваяния».
Лёгкие белые кроссовки, совсем не большого относительно роста размера, казалось, не шагали по пылающему знойным маревом асфальту, а всю землю играючи вращали навстречу себе со всеми постройками, пассажирами, автобусами, ларьками, тележкой мороженщицы, пристанционными сатураторами, со всем народом и Андреем самим, непонятным образом, оказавшимся увлечённым этим движением навстречу ей.
Полные долгие голени соединялись с такими же бёдрами, однако не лишенными лёгкого женского акцента, коленями, которые ассоциировались с блестящими шарнирами, прочными, лёгкими, тонкими, и при том, изящными по исполнению.
Закаченности или мускулистости не было. Это были длинные, в меру полные, даже, если можно так выразиться, нежно-девичьи ноги невероятной силы. Учитывая лёгкость и грациозность «надстройки», девчонка производила двойственное впечатление. Сочетала в себе прелесть едва распустившегося цветка и эдакой совершенной машины или механизма, устремленного на безоговорочное сокращение расстояния и времени. Какие ещё рекорды не побиты?! За сколько секунд вылетят эти ноги, сколько финишных ленточек оборвёт эта грудь, сколько медалей (и каких!) повиснут монистами на её изящной шее, как гордо будет поднята эта русая головка?! А может быть, всё это уже есть?
Всю стаю чёрных мыслей выдуло и даже вместе с грачами фиолетовыми. Осталось только вроде беспричинное: мы им ещё покажем…
Девчонка лёгким ветерком прошелестела перед скамейками. Кто-то из мужиков снял сумки, освободив для неё место. Усевшись, она закинула ногу на ногу, побалтывая летучей кроссовкой.
Как вызывающе высоко торчали эти колени! Ну как она не замечала этого всеобщего внимания?! Вела себя просто, раскованно-естественно. Где этот экран, эта психологическая защита? Всё скользило стороной, как бы её вовсе не касаясь.
Андрей поколесил по российским просторам, в каких только экспедициях ни побывал, где и с кем только ни работал. В своё время учился в геологоразведочном. Да только не закончил. А вот романтическая «закваска» осталась, людей понимать научился. И за эту девчонку был вполне спокоен. Эта не пропадёт и не свихнётся, как некоторые её сверстницы.
На этом успокоился. «Весы» переменились, медленно погружая в раздумья. Мысли теперь потекли по светлому руслу. Возникла неясная ассоциация из детства.
…Зима. Ясное морозное утро. Солнце ещё только поднимается. Сияет, будто вновь народившееся. Сугробы искрятся. Морозный воздух брызгает алмазными вспышками отражения лучей низкого ещё солнца на гранях иголочек морозной взвеси. Усидеть дома в этот час невозможно. Особенно, когда соседские Колька и Вовка уже громкими звонкими голосами, наперебой с лаем дворовых своих Тузика и Лямки, оглашают воскресное утро, пробивая первые следы по целине подвалившего за ночь снега.
На ходу дожевывая куски утренних пирогов, под заполошные окрики мамаш, в шапках набекрень, полуобутые в валенки, полуодетые в один рукав, с шарфами через плечо, притом умудрившиеся в сенях еще и подцепить лыжи из кадушечных клепок, или салазки (были тогда самоделки деревянные, по дуге подбитые стальной полоской), вываливались с радостным криком на улицу.
- Вовка!!! Колька!!!
-Андрей, Мишка, айда сюда!
Так вот начинался быстротечный зимний день. Попозже и постепенней выходили девчонки: Таня и Зинка с Шуркой.
- Смотри девчата идут. Со-они!..
Когда мороз не лютовал и не загонял уже через час обратно по хатам, чехарда продолжалась до обеда. Тогда запаренные, краснощекие, красноносые, все в снегу, вваливались обратно в хату.
- Ма, дай поесть!
Тут уже наготове картошка дымилась в солнечных лучах, льющихся в хату через оттаявшее полуденное окошко у стола. Слюнки стрекали при виде квашеной капусты, солёных огурцов, фиолетового лука, духмяного, обжигающего ладони, ломтя свежего, только из печи, хлеба.
А то утро запомнилось сказочным святочным событием. С поля по выгону, через ложок, в село входил охотник Иван Петрович Гуров. Не заметить его было нельзя – собаки сельские почуяли, когда ещё видно не было. Лаяли дежурно, поверху. А когда появился в виду, на околице, в своих снежных броднях, в белом маскхалате с откинутым капюшоном, через плечо - ружьё стволами вверх (снег в поле местами был высокий) - в сопровождении единственной на всё село русской псовой борзой, Славки, - брёх перешел во всеобщий собачий гвалт. Цепные кобели по дворам ярились, готовые из собственной шкуры выпрыгнуть. Кому же цепь не мешала, через дыры в оградах и подворотни вывалили на улицу, вели себя более благоразумно, хотя и не менее шумно. Сбившись в свору, полукольцом сопровождали добытчиков. Хаяли, на чем свет стоял! Славка на них ноль внимания, фунт презрения. Как лодочка за катером - следом за хозяином, стрункой натянутой, ног под собой не чуяла. Петрович тоже не тяготился всеобщим вниманием дворняжек, ребятни, односельчан, прилипших к окнам. Со всеми встречными здоровался за ручку. Охотно мимоходом вступал в разговоры. Скромно - сдержанно отвечал на восхищенные вопросы. Шёл дальше, не спеша, переваливаясь, поскрипывая броднями по набитой в сугробах дорожке. Живые трофеи уже порядком оттянули плечо. Два зайца дёргали задними лапками, за которые были подвешены на верёвке и перекинуты баулом; сучили передними, когда собаки уже совсем близко подступались. Славка тут начинала нервничать и повизгивать от взыгравшего инстинкта: придавить косых окончательно, чтобы, не дай Бог, не ушли или не достались дворнягам. Добыча-то была её! А хозяину она только доверила донести, и то, под её присмотром. А то мало ли что?! Хозяин мог и поскользнуться, и упасть. Всё надо предусмотреть, всё проконтролировать. Тут держи ухо востро!..
Андрей помнил, с каким осторожным восторгом гладил кончиками пальцев по серому лобику и прижатым длинным ушкам зайчиков. Как их было жалко.
- Дядь Вань, вы их не убьете?
- Вы их не убьете? - то пацаны, то девчата все свои расспросы начинали этим. Только потом уже:
- Как вы их поймали?
Петрович складно рассказывал, что охотился он на волков, конечно, и даже подстрелил одного. Но тот и тяжело раненый смог уйти, хитрый зверюга. И даже Славка не смогла распутать его следы. Наверное, в своё тёплое логово к детушкам малым пошёл помирать.
- А зайчики просто погреться попросились. Сидели в поле на морозе, совсем замёрзли.
- Ага…так прям попросились…- Андрей с Вовкой уже в третий класс ходили. - Девчатам расскажите!.. Что тогда связали?..
- А чтоб собаки ваши не достали.
- А ваша Славка?
- Со Славкой они давние друзья. Она их в обиду не даст,- оглянулся на борзую.- Видишь, как охраняет.
- Дядь Вань, вы их убьете?
Недоверие было всеобщее. Охотник сказку портить не хотел.
- Нет. Бабке покажу. Отогреются – выпустим.
В понедельник, возвращаясь из школы, Вовка и Андрей в щёлки между досками ворот подсмотрели: у Петровича во дворе, на сучках засохшей сливы, рядом с перевёрнутыми трёхлитровыми банками болтались на ветерке две шкурки, натянутые на роспуски. Но хозяин, ловкач, и тут маху не дал. На полном серьёзе утверждал, что это с позапрошлой охоты шкурки. А вчерашних, живых – выпустил. И даже слегка обижался. Для пущей убедительности вывел пацанов в огород, показал пятнашки на выгон в поле. Следы, действительно, были заячьи. Чем ввёл «юных друзей природы» в окончательное недоумение. Славка вилась тут же. Показушно-бесхитростно заглядывала в глаза: о чём, мол, разговор, пацаны?! Конечно, выпустили... - всё псина понимала!
Возвращая Андрея к реальности, кадром мелькнуло впечатление от стихотворения одного из фиолетовых грачей: вычурная в своей образности, грязно-холодная мешанина, попытка, не обладая добротным материалом, выдать утилитарную серость в колоритных ощущениях. Что знает этот жид о русской зиме?!
Славка… Славка подавала подсказку, была эмоциональным ключиком. Только уже позабыл, к чему…
По скамейкам пробежала очередная волна появления-погашения вакансий. Женщина диспетчер по громкоговорителю повторила:
- Автобус «Ставрополь – Ключёвка», время отправления десять ноль-ноль, на первой посадочной площадке. Следует через Московское, Донское, Терновку до Ключёвки. Пассажиры приглашаются на посадку.
Андрей довольно часто был пассажиром этого маршрута. К тому же, знал не понаслышке – народ ключёвский предприимчивый, весьма практичный и трудолюбивый, а земля плодородная, вода близкая, недаром село так называется; климат в балке мягкий, затишливый; урожаи ранние и богатые. Горожане охотно брали ключёвские огурцы, помидоры. А также лук, чеснок, картошку, фрукты, ягоды. В базарный день, как сегодня, утренний рейс в город, а иногда и первый обратный, автобус забивали мешками-корзинами, баулами - покупками так, что не только сесть, но и стоять негде было. Причём, всё это, за небольшую мзду водителю с базарного навара, погружалось на площадке отстоя, ещё до подачи автобуса на посадку. Поэтому действовать надо было решительно и смело. Слава Богу, родители не обидели ни ростом, ни силушкой, да и опыт сказывался - Андрей сравнительно легко оказался на своём месте, ближе к концу салона, зажатый между мешками в проходе с одной стороны и селянкой необъёмных размеров, да ещё обряханной, по причине бдения на ранней свежести, в какие-то немыслимые жакеты, поддёвки, занявшей место у окошка. Соседка потом всю дорогу активно поедала что-то городское. Сначала булочки, ватрушки, рогалики, пирожные, явно отдавая предпочтение печёному. Потом перешла к десерту – конфеты, сырки с изюмом. Обёртки - на пол. И остаток времени до высадки, надо полагать, будет посвящен семечкам или сладким кукурузным палочкам, коробка с которыми торчала из необъемной сумки и которую ей пришлось, освобождая Андреево место, втиснуть между собой и спинкой переднего сиденья.
Рано позавтракавшему (автобус на Ставрополь уходил из Терновки в пять-сорок), успевшему обежать полгорода и основательно проголодавшемуся Андрею предстоял нелёгкий рейс.
- О, Осподи. Та кодА ж мы поЕдэмо?!
Андрей, успешно занявший своё место, почувствовал душевный подъём.
- Рано, мамаша, не все сели...
- Та кудА ж вонЫ лЭзуть! АвтОбус не резИневый, колЫсь?!
Разговор становился «содержательным».
- Согласно купленным билетам...
Через небольшую паузу.
- БилЭты – е, мистОв нэмАе.
- Ничего, поместимся. Все уедем.
Немного спустя.
- ЯкУ ж душегИбку нам зрОбылы…
На передней площадке у дверей образовалась пробка. Контролёр безуспешно пыталась протолкнуть её по салону. Отчаянно взывала:
- Граждане, уберите поклажу из прохода!
Никто «поклажу из прохода» убирать и не собирался. Да и некуда. Если посмотреть с задних мест, то весь автобус только поклажей был и занят. На местах для сидения, можно было ошибочно предположить, расположились те же баулы. Только у некоторых сверху ещё один круглый баульчик, а может – кочан или тыковка, повязанный в платок или одетый по случаю ранней побудки в треух («В КлючЁвке Утресь гАтти-как холоднО бЫло», - оказывается).
Андрей не осуждал: всё как обычно. Такова философия или житейская мудрость. Так повелось. Наглость - второе счастье. Хочешь жить - умей вертеться. Или, уже афоризмами поднимаясь до высот проповеди: «обмахай ближнего, ибо ближний обмахает тебя и возрадуется». Применительно к конкретной ситуации - «Опоздавшему - кость!».
С улицы ровным, беспристрастным, звонким голоском, несмотря на гвалт у двери - слышно было каждое словечко - с завидным упорством кто-то повторял:
- Поднимайтесь, пожалуйста! Пройдите, пожалуйста, по салону.
И как только ситуация с голоском приобрела комичность, и даже, впереди невнятно то ли пошутили с издёвкой, то ли в шутку поиздевались – последовал лёгкий, будто точно просчитанный, толчок. Кто-то в итоге завалил контролёршу на капот к водителю.
- Мущина, что вы делаете?!
- Куда вы прёте?! Мест впереди нет!
Звонкий голосок пообещал:
- Сейчас будут.
Развернув узкие плечи по ходу, с сумкой за спиной, русой челкой вперёд, не то что протискивалась, а входила, как нож в масло, «надежда спортивной России». Парень в «траузерах» и петухастой рубахе, притиснувший контролёршу, поневоле униженно прогнувшись в дугу под неудержимым напором, шипел и пытался осадить локтем.
- Куда, белобрысая, прёшь?! Очумела совсем?! Самая борзая что-ль?!
Та ж, через мешки – коленками, благо, что в трусах, кроссовками по мелкой клади и притуленным ногам, пробиралась на своё место, вызывая всеобщее негодование не столько поведением, сколько «безодёжкой».
- Ишь растелешилась!
- Совсем совесть потеряла. А ещё девушка!
- Ты что, на стадион «Динамо» пришла?!
- Глаза б не смотрели! Срам-то, срам-то какой!
- Та ще б зОвсим раздИлась!
С разных сторон... Все сразу! Правда, в основном, женщины. Мужиков-то двое, не считая водителя и пьяного сменщика, - рыжий парень, тот впереди, и Андрей, да ещё пара дедов базарных.
По ассоциации со свежими воспоминаниями детства, иллюстрация напрашивалась сама.
Славка без хозяина попала в стаю дворняжек. Беззаботные, дурашливые домашние любимцы, а с ними и шалопаи бездомные, породистости, чистых кровей не прощали. Озверели. Готовы были разорвать на куски за стать, изысканность форм, стремительность линий…За неординарность. Да только не на ту нарвались. Борзая будто и не замечала их. И хвоста даже не опустила, и шагу не добавила. А попробуй - возьми её?! Удавит, как зайчонка! – Профессионал...
Девчонка же, пригибаясь и приседая из-за нестандартного роста, рассматривала номера на багажных карнизах, остановилась, немного не дойдя до Андрея, через проход. Не обращая внимания на переполох, деловито, внятно поинтересовалась:
- Рюкзак чей?
Наступила тишина. Никто не отвечал. Ещё чего?!
Повторять не стала. Рюкзак, жалобно звякнув внутренностями, полетел в кучу клади на задней площадке. Носовым платочком обмахнула своё освободившееся место и тут же уселась, оставшись при том на голову выше остальных сидящих. Пока опускалась, через проход пружиной подбросило дородную селянку.
- ЦервИз, чАйный цервИз...От гадЮка якА!.. не вбереглА... я. Щёб тобИ Очи нАгли повылэзАлы! Щёб тобИ нОгы дОлги повыдэргАлы! Я ж ойгО не для тогО на мЯконько притулЫла...
Но было поздно причитать. Девчонка уже достала конспект какой - то. Да и автобус, хлопнув пневматической дверью, гикнув на прощанье, двинулся в путь.
Андрей в протяжении всей сцены внутренне аплодировал спортсменке. Даже - рукоплескал. И пару раз про себя крикнул «Браво!».
В целом же поездка проходила обычно: тряска, пыль, духота. (Дорога тогда была не то, что теперь). И, только уже когда подъезжали к Донскому - районному центру, произошло «действие второе».
Укемаренный сменщик на переднем сиденье, подброшенный на очередном ухабе, продрал глаза. Стал непротрезвевшим, несмышленым взлядом новорожденного озирать пассажиров, ну и, конечно, набрёл... на «Славку». Сидит, уже почти раздетая молодая баба, коленки вместе, голени – врозь, за спинку впереди стоящего сиденья не уместились. Среди мешков и уклунков. Читает какую-то тетрадку. Начал, на правах радушного хозяина, по шофёрскому обычаю, через полсалона, склонять «полонянку» к неформальному общению. Несмотря на нулевую реакцию «красавицы», увлёкся. Почувствовал эмоциональную поддержку: одобрительные смешки, несмелые поначалу издёвки – почва для недовольства «беглянкой» была. Сделался особенно красноречив. Когда автобус въезжал в Донское, уже все пассажиры, включая и Андрея, ухохатывались над его остротами. «Беглянка» - ноль внимания. Но всё-таки, видно, почувствовала через свой экран какое-то беспокойство. Бывает ведь так: назойливая муха и гудит, и гудит, и липнет, и липнет. Оно, конечно, пустяк. Но её ж надо не замечать...
Андрей сбоку наблюдал, что будет.
«Славка» с неохотой оторвала взгляд от конспекта. Рассеянно, как бы не с первого раза, «навела резкость» на сменщика. В салоне стало тихо... Ровным бесстрастным голоском, в котором не было ни обиды, ни оскорблённого женского самолюбия, как опытный учитель – расшалившемуся ученику. Негромко:
- Молодой человек, ведите себя прилично. Или я приглашу милиционера.
И тут же забыла о нём, углубившись в конспект.
Сменщик, даже спьяну, почувствовал, как осела враз пена «поддержки зала». Остальные-то знали, что помощь милиционера,ей…может и не понадобиться.
Андреева соседка - хохлушка, на мгновение перестав жевать, с восхищенной укоризной выдохнула негромко:
- Гот бИсова дИвка!
И полушёпотом - на заднее сиденье, не сумев повернуться, - Андрею в ухо:
- КумА!.. Чья це детЫна?.. Чи в КлючЁвце зрОду такИх жаш бОрзих не вэлОся. Альбо вАша, тернОвьска?.. ГутАрь!
Сзади доверительно-опасливо:
- Дык, Нюська – соседка балакала, Гур Петрович-часовщик с бабкой Ирой внучку с городу ждуть. Ну вот, дажно, дождалися...
Андрею предоставились недостающие звенья. «Славка»… Славка и есть! Вот оно откуда невозмутимое, несокрушимое ничем достоинство. Порода!.. Эта без дела никого не тронет. Своего не упустит. В обиду не дастся. «Волков»… давить будет! А «зайцев» - живьём брать. Жди, Россия, чемпионку!
Девушка вышла всё-таки в Донском. На прощание, как ни в чём не бывало, пожелала всем счастливо добраться. Прочирикала тонким голоском, без тени иронии, внятно и доброжелательно. Выпорхнула, как сухая из воды вышла!
«Наташка, наверное, такою же станет»,- Андрей вспомнил свою «подружку», с которой познакомился этой весной, в последней экспедиции, – девушку-подростка. Девчонка, вместо обещанного ей летнего отдыха в Орлёнке, упросила родителей – довольно известных учёных, геологов-разведчиков, взять её на изыскания. Под это дело умудрилась за три четверти на «отлично» освоить годовую программу за девятый класс.
Андрей ещё во время сборов почувствовал в Наташе «родную в простоте душевной». В экспедиции приходилось сдерживать себя, чтобы не проявлять симпатии. Это давало возможность быть независимым вполне и не выглядеть подхалимом перед начальством - родителями. Наташа, как и он, была оформлена разнорабочим. Её эти взрослые «заморочки» пока не касались. Эмоции свои полудетские, полудевичьи не сдерживала. Откровенно просилась с ним на работы. Везде старалась быть рядом. Прикипела. Девчонка была хорошая, чего там!.. В ответ на внимательно-сдержанное отношение к ней начала потихонечку опекать Андрея, запутывая отношения. Становилось непонятно: кто старше, кто опытнее, кто сильнее? Пыталась, в меру сил, помогать, и даже заступалась за него, бывало и такое. Окружающим, похоже, ситуация всё больше нравилась. В партии над ними начали добродушно посмеиваться. Наташу безобидно и не очень изобретательно называли оруженосцем, ординарцем, Петькой, Пятницей, «Санчопанцей». Андрею тоже доставалось…Он же всерьёз это всё не принимал, не обижался и только посмеивался. Но случилась переправа через таёжную речку по весеннему подтаявшему льду. Весна, хоть с опозданием, добралась и сюда.
…Пошли цепочкой на почтительном расстоянии друг от друга: выше по течению – Андрей, ниже – проводник Фрол – коренной сибиряк, Наташа – посерединке. Лёд потрескивал, будто сердце обкалывал страхом, ноги скользили. Фрол, самый тяжёлый, со звериной, кошачьей осторожностью примерялся поначалу, потом хватил во все тяжкие... Треск стоял!.. Но уже за ним. И когда вылетел на закраины у противоположного бережка, Андрей, немного отставая от Наташи, только преодолел серединку. На Фрола смотреть было и страшно, и смешно. И вдруг никакой опоры под ногами. Лёгкий хруст! От неожиданности «взмахнул крылами» - жердь, кием раздосадованного бильярдиста, застучала, заподпрыгивала с разных концов по льду в сторону берега. Ухнул с головой – охнуть не успел. Как ухватился поднятыми руками за край промоины, как не затянуло течением под лёд – эти доли секунды выпали из сознания! Только помнилось, как, сдерживая себя, стараясь не обломать край, за который удержался, стремился всем существом до последней клеточки в «лучистое окошко» над головой. А потом – крик, от которого резало в ушах! И рука, судорожно вцепившаяся в ворот его телогрейки.
Как она кричала!.. Кому она кричала?! Мир, казалось, перевернётся от этого крика. (Фрол – старый охотник, рассказывая об этом в партии, безнадёжно пытался описать:
- Это «А-а-а!!! А-а-а!!! А-а-а!!!» меня до пяток прошибло, однако, и в землю ушло! Верещала, как затравленный заяц. Но умереть должен был всё-таки охотник... от разрыва сердца, однако.) Фрол, берегом, в несколько прыжков, вымахнул напротив Андрея, с ходу, ломая закраины, пластанулся на лёд - только треск разбежался! Ящерицей, волоча свою и подцепив по пути Андрееву слегу, шмыганул к полынье. Андрей не пытался ничего предпринять. Рисковать и барахтаться нужды не было – Наташа держала, уговаривая:
- Держись, сейчас… Держись, сейчас…
Лежала толково – грудью на жердь.
«Пятницу» тут же «в награду за спасение погибающих во льдах» отправили, от греха подальше, к тётке в Тверь.
С этого происшествия всё и началось. С крика с этого... Не началось даже, а только зародилось...
Душевная красота стала переходить на внешность?.. Братское покровительство раскололось «весенним клином»?.. Будет ледоход?.. Половодье?..
Стирая лица попутчиков, дорожную тряску, пыль, духоту, затягивая салон таёжным туманом, наполняя воздух ароматом хвои, пока только для него одного, зазвучало мелодией, легко, словно кем-то уже написанное:
Сибирская девчонка
-Таёжная краса.
Зелёная штормовка,
Зелёные глаза...
Со мной путём ей дальним
Ещё шагать, шагать…
Не в туфельках хрустальных –
В кирзовых сапогах.
До нового привала-
Сосняк трёхверстовой.
А спросишь: «Ты устала?»-
Качает головой.
И перед ней краснею
От мысли от одной:
Что это я - за нею,
А не она - за мной. *
… Крылья за плечами были! Настоящие. Не картонные. А впереди угадывалась ещё большая яркая жизнь.
*Стихотворение А. Бахтинова «Наташка», из Сибирской тетради.
Андрей отравился газом 12 февраля 1993 года.
6 сентября 2006 года ему исполнилось бы 60 лет. К этой дате на народные деньги издан его первый поэтический сборник «Журавлиное сердце».