«Там жили поэты, – и каждый встречал
Другого надменной улыбкой».
«Молчите, проклятые книги!
Я вас не писал никогда!»
А.Блок 1908 г.
Иван Иванович Козюля, исполняющий обязанности самого себя, любил повторять:
-- Допустим, я обошел все притоны Маракеша.
На что противники Ивана Ивановича отвечали:
-- Подумаешь, «обошел», вот если бы поучаствовал.
-- Не говорите гоп, – возражал Козюля, улыбаясь смущенно.
На этом дискуссия заходила в тупик.
Человечество делится на четыре вида: земледельцы, торговцы, воины и художники. Иван Иванович не принадлежал ни к одному из них. Он был – практикующий бобр.
На прошлой неделе решил концерт дать (классические романсы). Нашел аккомпаниаторшу, выдал ей аванс пятьсот рублей, а та ушла в запой. Иван Иванович очень удивился, до этого дня он не знал, что пианистки уходят в запои. Думал, это прерогатива слесарей.
На это аккомпаниаторша ответила:
-- То есть, как? – И рванула опохмеляться.
Потом его кинули с залом. Импресарио Никифоров деньги взял, пообещал, что все в ажуре, и, хлопнув дверями разбитой тойоты, уехал в неизвестном направлении. Не иначе насчет программок и пригласительных билетов суетиться. Но за три дня до концерта, позвонивший в развлекательный центр Козюля, с изумлением узнал, что никакого контракта не существует.
Импресарио исчез.
Пришлось Ивану Ивановичу самому договариваться с ближайшей поликлиникой о помещении. Тут было несколько трудных моментов. Во-первых, поликлиника требовала, чтобы все пришли в бахилах. Во-вторых, рояль или там пианино они не держали в здании по умолчанию.
-- А как же? – спрашивал растерявшийся Козюля.
-- Ну, знаете – парировали в поликлинике.
Козюля доболтался насчет инструмента с соседним детским садом, и это обошлось Ивану Ивановичу в круглую сумму. Встал вопрос о его, пианино, доставке. Местные алкаши, под предводительством Федора Емельяновича, согласились перетащить бандуру за два литра плюс закусь. Из закуси они предпочитали чипсы.
-- С этими как их, мать, с грибами.
-- Чипсы?
-- Они.
Деньги утекали сквозь пальцы, а еще концертный костюм и оплата нового аккомпаниатора. И не забыть про афишку. И билеты. И программки, какие-никакие.
И фуршет.
Без фуршета никак.
Козюля решил ограничиться шампанским с пирожками, но местный поликлинический завхоз уперся: две пачки импортного чая, кулек печенья, банку сардин и, ему лично, бутылку коньяка молдавского. Старой школы человек, как не двигал его Козюля, завхоз стоял на месте.
-- Полагается!
-- Может быть…
-- Не может.
Новый пианист, мужчина пятидесяти семи лет, разведенный, пьющий умеренно, сразу объявил:
-- Три тысячи и после вас я играю в кремлевском концертном.
-- Но…
-- Никаких «но», у меня ставка.
-- А…
-- Не опоздаю.
И улетел, сверкающий лысиной, красавец Филип.
Козюля бегал, занимал деньги. Вспоминал недобрым слово импресарио Никифорова. Заглядывал на местный рынок за костюмом. Просто нервничал. Попутно воздвигал плотины.
Плотина номер один:
Пустые сигаретные пачки, значки и марки в альбомах, пивные банки, коробки из-под духов.
Разрушена легким ударом ноги.
Вечером накануне Козюля сел на телефон и начал обзванивать приглашенных, сообщая о перенесении места проведения концерта. Организовать двадцать человек во второй раз оказалось труднее, чем в первый. Половина, неделю назад согласившихся прийти, сегодня пошла в отказ, сославшись на разные мелкие и фантастические препятствия.
Вероника Исидоровна, друг и наставник, вообще, отговорилась несусветной ерундой, типа отравилась солеными огурцами. Иван Иванович крепился, сжимая зубы.
Плотина номер два:
Уроки вокализа, прослушивание пластинок знаменитых исполнителей, самоучитель итальянского языка, мечта записать диск.
Действующая модель, начавшая давать трещины.
Наконец, все вроде устоялось, организовалось, неким волшебным образом и титаническими усилиями Ивана Ивановича. В день икс, он надел черные джинсы, черные кроссовки и черную майку с портретом Че Гевары. И в этом, не соответствующем месту и времени одеянии, отправился в поликлинику.
По дороге заглянул в питейное заведение «Старт», выпил сто пятьдесят, снять напряжение.
Выкурил перед входом в поликлинику сигарету, вошел в здание, легкой трусцой вбежал в конференц-зал, улыбаясь и не видя присутствующих, замер. Откашлялся.
Потом величественно кивнул аккомпаниатору, поднял руку, так что комманданте Че перекосился от зубной боли, и запел, взяв тоном ниже:
'O sole mio
sta 'nfronte a te!
'O sole, 'o sole mio
sta 'nfronte a te!
sta 'nfronte a te!
Плотина номер три:
Та, что на Братской ГЭС.