– Чё-то спать после вчерашнего хочется…
– На том свете выспишься.
– А есть ли он – тот свет?
(Из разговора двух могильщиков на
кладбище)
Новая картина, её замысел и, конечно же, результат – всегда неординарное событие в жизни художника. Идея появляется внезапно, часто в самый неподходящий момент. Например, во время… Впрочем, это не столь важно. Иногда я задаю себе риторический вопрос: можно ли одним полотном выразить смысл жизни? Наверное, можно. Малевич же смог… Нет ни жизни, ни смерти, но невозможно от них укрыться.
В крайнем возбуждении я мерил шагами мастерскую, время от времени задевая ногой мольберт. Подрамник на нем качался, грозясь упасть на пол, согласно теории бутерброда – маслом вниз, но всё же каким-то невероятным образом сохранял равновесие. Я брался за кисть, свирепо водил ее пружинистой щетиной по палитре, делал несколько ударов по холсту и отходил на пару шагов назад. Аппликативные мазки нехотя выкладывались в задуманную композицию. Объема же не получалось. Как учили мудрые наставники по живописи, писать я старался пастельными цветами, не выходя за пределы четырех, близких по интенсивности друг к другу, тонов. И никаких контрастов!
– Не Сарьян, поди, не Кандинский, – хмурясь, сдвигал к переносице седые лохматые брови учитель. – Сотри этот фейерверк, – и совал в руки тряпку.
Я, непритворно вздыхая, неохотно ликвидировал противоборство лазури и краплака. Мне всегда больше по душе была результативная драка, чем уныло-выгодный консенсус. Уже тогда – в университете – во мне закладывался открытый дух противоречия. Всё в жизни должно быть ярко, сочно, порой взаимоисключающе. Блондинки-брюнетки, молоко-коньяк, греховность-святость… Жизнь-смерть?
Я схватил этюд и швырнул его в угол комнаты. Жалобно хрустнули тонкие планочки подрамника. «Нечего классика из себя корчить. Пиши сердцем, а не головой», – вспомнились слова того же преподавателя на пленере. Очередное противоречие?
Я порылся в стопке законченных холстов и с нетерпением извлек кладбищенскую картину. Установил ее на мольберт вместо впавшего в немилость наброска. После выставки, где картина имела определенный успех, к ней я больше не прикасался. «Пейзаж с видом на кладбище» угрюмо всматривался в своего создателя. Я отвечал ему взаимностью. В полотне чего-то не хватало… Но чего?!
На первый взгляд всё было нормально – уравновешено композиционно и выдержано в цветовой гамме. Ночь, мрачное ультрамариновое небо с грязно-серой тучей, прикрывавшей луну. Едва слышен шелест лип на аллее, навечно застыли темнеющие глыбы памятников. Но всё было безжизненно, можно сказать, мертво. «Ещё бы»… Я усмехнулся и полез в карман за сигаретой. Щелкнул зажигалкой. Разбавленный ментолом дым нехотя поплыл к потолку. Снова и снова я вглядывался в картину. Рядом с погостом уютно расположились одноэтажные кирпичные домики. Пыльная, с засохшими на ней цветами, асфальтированная дорога уходила в город живых, растворяясь в перспективе душистым летним сумраком. Убийственное равнодушие изливало темно-синее небо. «Сейчас луна выглянет из-за облака»… – подумал я. Дрожащими от возбуждения руками, я схватил кисть и ткнул ею в палитру, смешивая белила и желтый стронций. Чуть подумав, добавил немного охры. Из пугающей глубины небес выплыло ночное светило. «Луна – солнце мертвых». Неистовые блики заполыхали на черепичных крышах, запутались в кронах деревьев, осторожно прикоснулись к замшелым могильным плитам и остриям крестов. Пронзительно-яркий диск луны щедро разливал свой таинственный свет обеим городам – живому и мертвому. Выходит, прав был кладбищенский сторож, сказав мне однажды, что жизнь и смерть есть одно и то же? Я опустился на стул, пораженный этим открытием. Теперь картину можно считать законченной. Я сделал пару незначительных мазков и отложил кисть в сторону.
Я вдруг ощутил, что это полотно стало неотъемлемой частью моего существования, и оно является не только плодом нетрезвого творческого порыва, но уже имеет власть надо мной. «Пейзаж…» никак не хотел отпускать меня от себя. Я почти постоянно думал о смерти, чьё приближающееся дыхание хотел изобразить на картине. А живописец, который слишком много размышляет, ничего путного не напишет. Художнику не нужно думать – он должен доверять своим рукам и сердцу. Не стоит нарушать строгий ритм жизни своими выдумками. Природе не нужен наш интеллект. Она с малым интересом взирает на наши научные открытия, на умение писать картины и романы. Ее не удивишь мастерством актерского перевоплощения. Чихать она хотела на все, сочиненные нами оперы и симфонии. Однако, как это ни странно, именно природа помогает художнику выбраться из очередного творческого кризиса. Оказывается, для более оптимистичной игры воображения нужна самая малость – влюбиться. Такими мы являемся по волеизъявлению Неба, и никуда от этого не деться. Жизнь гораздо проще, чем принято думать. Смерть, впрочем, тоже. Она не является тем, что можно вообразить и от чего можно испугаться. Просто ты уже там, а не здесь – перешагнул черту восприятия окружающего мира. Наверное, это будет выглядеть именно так. Но зачем торопиться? Помыслы наши, как известно, предполагают определенные действия.
Я швырнул окурок в форточку и оставил ее открытой. Из-за кладбищенского забора потянуло лиственным дымком. В городе живых жгли костры. Костры…
Я сдернул картину со стены, сунул в карман бутылку скипидара и вышел во двор. За территорией мастерских находилось огромное пепелище – в том месте сторож сжигал убранные с могил старые венки. Я швырнул ущербно-тоскливое произведение в рыхлую от прошедшего дождя золу и щедро полил картину растворителем. Чиркнул зажигалкой. Холст моментально вспыхнул; зеленоватые языки пламени охотно пожирали «Пейзаж с видом на кладбище». Замысловатая композиция полотна и ее детали превращались в тлен. В огне корежились дома, обелиски, деревья, становясь прахом. Спустя несколько минут от картины осталась небольшая, мерцающая тухнущими угольками, горстка пепла.
«Ничто не будет беспокоить, пока ты не подумаешь, что это беспокоит». Любовь, ненависть, страх – это только мысли. Существует много вещей, способных свести с ума. Мои же попытки при помощи живописи привести всё в ясную и четкую позицию не удались. Творец, скорее всего, не предполагал нашей осведомленности в этом вопросе.
В костре погас последний огонек. Я пнул ногой золу, развеяв ее по пепелищу, и направился в строну кладбищенских ворот.