Трудно, очень трудно писать воспоминания. Прежде чем наш мысленный взгляд попытается хотя бы приоткрыть ворота прошедшей ночи или воротить открытия прошедшего дня, сознание уже ставит ему несколько вопросов-засовов. Во-первых, «зачем?», во-вторых и в-третьих, «кому, для кого!?». И главное – «о чем писать, а о чем - не писать..». Ведь есть вещи, которые и не вспомнить. И однако, именно они путали путы, судили судьбу, и – взрастили труды и грехи.
...А вот, встают образы красочного, яркого мира. Или, просто, образы стойкие красочные и яркие: ведь они так и стоят перед глазами, но... ни к чему и ни ко мне никакого отношения не имеют. Почему они столь стойки и навязчивы – эти воспоминания?.. Быть может, именно тогда мы сделали безотчетный – как говорят, бессознательный – выбор. А может, тогда закладывались некие, очень важные впечатления? – они-то и вытеснили истоки или моменты своего появления на свет...
Впрочем, трудно и опасно делать выбор, как и всякому, кто судит со стороны – а я ведь сужу сейчас словно клиническая душа, зависшая над операционном столом в пустом проеме несколько грустного, но, в общем, бесстрастного наблюдения: «вот, это – правильная сцена, этот образ, этот отпечаток – в пучок. А вот те картины и воспоминания – долой!»
А ведь никто не может сказать: не эти ли именно образы промчатся по горизонту событий души перед ее уходом в мир иной; не эти ли картины явятся пред глазами ума, души или сердца –– в те самые мгновения, когда, как рассказывают чудом выжившие, «перед глазами пробегает вся жизнь» (скорее всего, это происходит в духе – отсюда и скорости \ объемы, немыслимые для материального мира, - об этом убедительно пишет Лука Войно-Ясенецкий, сталинский академик и святитель Руси).
А что же такое «вся жизнь»? чем она была? что мы увидим? – вряд ли мы сможем вспомнить об этом еще раз (уже «членораздельно», дискурсивно)!; и вряд ли возможно будет рассказать об одном, хотя бы, отдельном эпизоде, или описать его – даже чисто технически, да и экзистенциально!..
А с другой стороны, может и так: описав какое-то воспоминание, мы сами лучше увидим, насколько оно не\значимо, знаково\незнаково, знакомо или незнакомо!..
Вот, пожалуй, и цель всякого воспоминания. Цель есть причина. Прошлое стоит впереди, смерть стоит позади. А «прошлое принадлежит Богу» (*).
В лексике некоторых древних восточных «книга, писание» и «смерть, судьба» суть либо однокоренные слова, либо вовсе омонимы. КНИГА эта уже написана. Сколько не думай, сколько не действуй – ни ЧЕРТЫ в ней не изменишь. Но вот только АКТ ПИСЬМА может дать нам прикоснуться к древним страницам этой книги. Не перечитать, но увидеть, к р а е м глаза, те слова, черты и страницы, которые мы КОГДА-ТО видели...
(*) Эта мысль, кстати, принадлежит человеку, которому, в изрядной степени, прошлое принадлежало как бы самому. Уже в силу чудовищной власти. В самом деле, он мог объявить кого угодно кем угодно. Не просто устранить человека, а сделать так, словно этого человека и не существовало никогда. Образно говоря, он мог «посоветовать» Писистрату написать, что «Илиаду» написал Платон, «Одиссею» - Ксенофан Колофонский. Или что обе поэмы написаны гениальным прорицателем неарийского происхождения, который жил еще задолго до Троянской войны, под Карфагеном (или же, где-нибудь в Тибете) – в зависимости от требований Империи.
Впрочем, человек, который сказал, что прошлое принадлежит Богу, не стал бы заниматься всей этой ерундой. В данном случае, важно лишь то, что несмотря на исполинские возможности и колоссальную – почти метафизическую – власть, этот человек признал: История меня оправдает. А прошлое принадлежит Богу.