АЦЕТОН
…такая обонятельная галлюцинация, когда сахар зашкаливает в крови. Или вот еще у меня в детстве была немецкая кукла – она пахла глазированными сырками. И щенки, пока наша собака кормила их грудным молоком, тоже пахли глазированными сырками. А если кто-то курит на лестничной клетке и не притушивает сигарету, и высокая пепельница – коробка из-под Pringles – начинает дымиться, - ненавижу! Выскакиваешь из квартиры – уже нет никого, только этот ужасный запах свального курительного греха. Водичкой заливаешь. И все время принюхиваешься.
Когда ветер с мусоросжигательного завода дует в нашу сторону, начинаешь тосковать по дачной гипоаллергенной жизни, скорее бы лето.
Я толкаю люк на крыше, и запах ацетона улетучивается. Я высовываюсь из машины, мой пёстрый шарфик щекочет лицо и, кажется, пробуждает любовь к быстрой езде.
Я закрываю люк, опускаюсь вниз, забираюсь с коленками на заднее сиденье и пересчитываю сумки в багажнике, вроде ничего не забыла. Снова сажусь. Жду.
Можно было сделать одно из двух – либо приобрести эту «девятку», либо откупить сына от армии. Но он уже большой и не пахнет глазированными сырками, и завтра у него присяга. А у меня размышления на лестнице, эспри д'эскалье.
Жду.
Звонит Виктор и говорит, что уже подъезжает на маршрутке. Но права на вождение ему сделают только через неделю.
И тогда – чтобы машина тронулась с места и довезла меня до сына - я разыгрываю чисто женскую комбинацию.
Теперь вполне можно было бы прилепить к лобовому стеклу нашивку «ВДВ» - такой десант из трех родителей почему-то.
Если бы я даже не попросила Володю, он все равно поехал бы к сыну, только на электричке.
Володя ведет машину мягко и отстраненно.
Возле метро ВДНХ нас останавливает гаишник и спрашивает, все ли у нас в порядке. Он что, Господь Бог, чтобы лезть в чужую жизнь? Но оказывается, мой пёстрый шарфик остался наверху, зацепился за люк. И мы представляли из себя авто, отставшее от какого-нибудь карнавального шествия.
Володя возвращает мне шарфик.
Гаишник проверяет у Володи права, отдаёт честь, и мы трогаемся с места. Виктор недовольно ерзает и оглядывается на гаишника.
Володя смотрит в зеркало заднего обзора и говорит Виктору:
«Извини.»
«Да неважно, в общем.»
Я усаживаюсь поудобней, поправляю платье и сажусь чуть левее, ближе к окну. А Виктор двигается к своему окну.
«Даш, если тебе не трудно, передай воды, пожалуйста».
Да? Ну да.
«Сиди». – Виктор дотягивается до своей сумки, достает пластиковую бутылку, отвинчивает крышку и передает воду Володе.
«Ага, спасибо».
Потом, не оглядываясь, он возвращает бутылку.
Мы – в машине, за окном – город.
Банально, да?
На выезде из Москвы нашу «девятку» начинает потряхивать на колдобинах, и я чувствую, как недовольно шевелится под нами айсберг, наша история, из которой мы произрастаем. Она формировалась тысячи и тысячи лет, и это не обыкновенная прозрачная глыба льда, нет – сколько жизней сковала она в себе! Там – замерзшие леса и бегущие мамонты, охотник, так и не добросивший свою стрелу с каменным наконечником, там – женщина, не успевшая перекусить нитку из нежного, но крепкого сухожилия уже пойманного и убитого ее мужчиной животного, там – наши современники, чьи корабли потерпели крушение совсем недавно, там – глаз удивленный рыбы… И я плыву на этом айсберге к своему сыну, своему, и ради него я, словно классическая паучиха, готова съесть и одного мужчину, и второго. Интересно, они чувствуют это? Нет, я всегда хотела, чтоб был только один, и я даже не съела бы его, и не превратилась бы в паучиху. Но когда холод сковывает тебя, подбирается к самому сердцу, начинаешь отчаянно работать ледорубом, чтобы оттянуть момент умирания.
Я ослабляю пестрый шарфик на шее – мне душно. И опять же – снова этот запах…
Я спрашиваю: «Вы не чувствуете запах ацетона?»
«Что-то вроде того», говорит Володя.
«Нет, это уайтспирит, я сиденья оттирал от краски», объясняет Виктор.
Я прошу откинуть люк на крыше.
«Может, лучше опустить окно, только ненадолго» - предлагает Виктор. - «Смотри, какие тучи. Обещали дождь со снегом.»
«Тучи пройдут мимо» - Володя на секунду отводит взгляд от дороги и смотрит в сторону посадок, по которым гуляет ветер.
Я опустила окно.
Все, что не проживается – не считается.
Потом через какое-то время мы сделали остановку. Прошагали по льдистой корочке и разбежались в лесу.
Потом они стояли на пригорке, курили и тихо о чем-то переговаривались – два порядочных человека.
Там, где я стояла, под ногами оттаивал лёд. Ветер овевал меня. Удивленный глаз рыбы смотрел на меня.
Мы ехали на присягу к сыну.