Отрывок из романа "Соленый привкус надежды"
Когда мы молоды, мы полны сил и здоровья, и часто тешим себя несбыточными мечтаниями, и желаем узнать все, что не видели и не знаем. И физические и душевные силы распирают нас и требуют выхода, и единственного что часто не хватает нам, это уверенности в тех силах, которыми мы наполнены. Но уверенность приходит часто только с годами, а реальный взгляд, не затуманенный «розовыми очками» безудержного весеннего возраста, еще не сформировался, яркие краски молодости бьют нам в глаза, и мешают взглянуть на окружающих нас людей, события которые с нами происходят, и вообще на окружающую нас действительность, непристрастно и просто.
Именно это несоответствие наших жизненных сил, возможностей и желаний нашей уверенности в себе и приводит нас часто в молодости к ошибкам, просчетам и глупостям, которые мы допускаем или совершаем, уверенные в своей правоте. Наша неуверенность или незнание обычных неписаных зако-нов окружающего мира людей и приводит нас к совершению в молодости поступков и действий, которыми мы пытаемся доказать всем, что этой не-уверенности и сомнений в себе у нас нет.
Мы не уверены во многом, и поэтому стараемся казаться уверенными, что-бы почувствовать себя полноценно взрослыми, чтобы ощутить себя самого как единое целое, чтобы не дать повода думать ни себе, ни окружающим, что нам что-то неизвестно, и мы в чем-то сомневаемся. Мы думаем, что на-ши жизненные силы и наша энергия дают нам право на многое: право на решительные действия, право на порыв, которыми мы и заменяем уверен-ность в себе, и которыми пользуемся, руководствуясь только сиюминутными побуждениями.
У многих эта привычка молодости остается навсегда, а кто-то умнеет быст-рее, чем его ровесники, под воздействием жестких жизненных обстоя-тельств и потерь душевных и физических, наступающих не по годам быстро. Но пока нам восемнадцать или двадцать лет, мы еще не знаем всего, что бу-дет с нами, и конечно не задумываемся над тем, что и как у нас сложится не так, как этого бы нам хотелось. И может быть поэтому, мы легко переносим в таком возрасте многое, что нам выпадает, легко относимся к успехам и бы-стро забываем неудачи. Они кажутся нам только маленькими эпизодами в огромной жизни, которая ожидает нас впереди.
Но молодость проходит быстро. И сейчас, по-прошествии многих лет, ино-гда, особенно в летние жаркие месяцы, бывает, что я просыпаюсь душной июльской ночью с острым чувством ностальгии о чем-то потерянном навсе-гда. И тогда, по отрывкам сна, по звенящей в ночи тоскливой серебряной струне напоминающей мне голоса друзей моей юности, я понимаю, что ко мне опять приходила во сне моя молодость. Ко мне опять приходили во сне, неясные и, казалось бы, забытые черты и звуки далекого грудного смеха той молодой девушки, которые наяву я уже не смогу и ни вспомнить, и ни услышать никогда. И тогда я встаю, и окончательно проснувшись, смотрю на лица своих мирно спящих дочерей, и звон серебряной струны утихает и улетучивается, и мне становится легко и спокойно.
И в такие ночи мне кажется, что каждая из моих дочерей напоминает мне чем-то ту забытую девушку по имени Лена. Катя, моя младшая дочь, своим звонким, но не по годам бархатным, мелодичным смехом, а старшая – Лера, своим серьезным, чуть укоризненно-вопросительным взглядом. И тогда я понимаю, что родная душа, о поиске которой когда-то давно мы говорили с Владом, живет рядом со мной. Что душа эта, это часть меня самого, и тот поиск родной души, который у каждого из нас начинается с первой детской любви, для меня закончен, и закончен совсем не так, как это когда-то виделось в юности.
И я рад этому, я счастлив, что вот они, мои девочки, рядом со мной. Что я могу поговорить с ними и рассказать им то, что никогда не смог бы рассказать никому другому. Я могу каждый день видеть их, слышать их смех, видеть, как они взрослеют, как они становятся прекраснее с каждым днем…
И единственное, что я не понимаю до сих пор так, это то, почему же до сих пор в июльские душные ночи ко мне возвращается почти забытый, почти стертый памятью образ той, которую я не видел уже столько десятков лет…
Прошедшим летом мы как-то опять случайно встретились с Владом во дворе нашей юности. У него видимо был удачный день. Влад сидел на лавочке возле соседнего подъезда в расслабленном состоянии с мутными глазами устремленными куда-то вдаль.
Я подошел и молча сел рядом, а он, сразу же заговорил со мной, хотя вначале мне показалось, что он не заметил моего присутствия.
- Кто бы мог подумать, что все кончается ничем, - сказал он, растягивая сло-ва, голосом выдающим большее опьянение, чем мне показалось вначале.
- Помнишь! – чуть слышно продолжал Влад, все так же смотря прямо перед собой – Ты всегда пытался найти во всем логическое завершение. Да, и мы все тогда думали, что любые события, любая наша встреча, и даже наши расставания должны чем-то заканчиваться. А они просто обрывались, просто переходили из одной формы в другую. Так же как наша покрытая травой поляна на острове незаметно переходила в песчаную отмель, а потом в водную отмель…
Кажется именно тогда, после его слов я вдруг вспомнил точно и до мелочей все, что происходило с нами тогда на острове. Передо мной опять возник наш остров и тот момент вечера, когда казалось, что все достигло своего ло-гического счастливого завершения. И когда светлая летняя ночь накрыла нас, я вдруг ясно почувствовал, что рядом со мной и мои друзья, и моя девушка. И что все мы за трое суток пребывания на острове, после драки и переживаний, после ранений и тревог, после споров, ссор, и бурных разговоров, обрели, наконец, покой почти полного понимания, или принятия каждого, как неотъемлемой части целого. Мы уже были не просто кучкой молодежи отдыхающей на природе. Мы были крепко спаянной компанией, имеющей свою историю, свои секреты, свои, понятные только нам отношения, и свою внутреннюю атмосферу, которая сливалась теперь с гармоничными звуками теплой июльской ночи.
Это была наша третья и последняя перед уходом домой ночь на острове. Мы все как обычно сидели возле костра. Вино было выпито, и казалось, что отзвучали последние слова последнего спора, и в стрекотание ночных кузнечиков проникал, сливаясь с ним в единую мелодию грустный перебор гитарных струн. Олег наигрывал что-то негромкое, душещипательное и мелодичное, может быть потому, что рука его еще болела, а может быть просто потому, что он пытался передать настроение всех кто сидел, молча, возле ярко пылающего костра.
Тогда мне впервые показалось, что на Земле настал момент, когда слова кончились, истлели как угли нашего костра на утренней заре, и они уже ничего не могли ни выразить, ни добавить к происходящему, а были просто лишними среди этих передающих бесконечность звуков, и среди молчания моих друзей. Молчание, которое было понятнее, уместнее и громче чем все наши споры, смех и поступки.
Татьяна, думая о чем-то своем под аккомпанемент гитары, задумчиво, мо-жет быть чисто автоматически, подталкивала толстой палкой дрова в костре, поворачивая их так, чтобы они горели лучше. Лариса сидела с распущенны-ми и непривычно растрепанными волосами, опустив голову на плечо Влада, который крепко обнимал ее одной рукой за талию. И Лена сидела как всегда рядом со мной, прижавшись, чуть сбоку и сзади меня, положив подбородок мне на плечо, и обхватив одной рукой меня за пояс.
Ее горячая ладонь лежала у меня на животе. И от тепла этой ладони, от зве-нящей бездонной грустью музыки, стрекотания кузнечиков, еле слышного шума реки, и тишины ночи мне казалось, что я лечу вместе с островом, с яр-ко горящим костром и с окружающими нас деревьями, сквозь мерцающее далекими звездами ночное небо, прямо в центр Вселенной. И в этот момент полета, мне уже не казалось ни странным, ни страшным и ни случайным, все то, что произошло с нами за эти трое суток.
Уже не казались странными объятия Ларисы и Влада, и счастливое лицо Ла-рисы, которое еще прошлым вечером было строгим и укоризненным, а по-том растерянным и до душевного крика жалким. И уже не казалась беспо-коящей, всегда слегка растерянная, будто в чем-то постоянно извиняющаяся улыбка Лены, которой она отвечала на каждый мой взгляд последние про-шедшие сутки. И Виктор, с его речами и теориями тоже уже не казался странным. А грубые словечки Татьяны, которые вначале так не шли к ее внешности, вдруг стали понятны, уместны и даже необходимы для скрепле-ния всего брызжущего энергией, криками и запальчивыми речами, и будто бы разлетающегося в стороны нашего островного замкнутого мирка.
И неподдельная грусть гитарных струн, звучащая из-под пальцев Олега, была неотъемлемой частью этого невесомого, стремительного полета, и будто бы вела за собой в непроглядную, бездонно-звездную высь, естественно проникая сквозь душный занавес ночи к мерцающим далекой прохладой миллиардам звезд…
Это недолгое затишье возле костра, которое длилось для меня целую веч-
ность, будто бы неоспоримо подтверждало сложность, но справедливость всего, чтобы не происходило вокруг. « Все что не делается – к лучшему!» - любила повторять моя мама, и тогда я впервые понял, что она имела в виду, повторяя это.
«А ведь раньше, - подумал я – я всегда спорил с ней».
Но и эти нескончаемые минуты закончились тоже. И гитарные струны смолкли, и сразу же о чем-то заговорил Виктор, и Влад ответил ему. И все сидящие возле костра, будто очнувшись ото сна, зашевелились, и Лена мед-ленно убрала ладонь с моего живота. И тогда остров стремительно спустился с небес, а звезды замерцали опять в высоте недоступно и холодно.
И я тоже вернулся на Землю, и мысли мои, достигнув какого-то апогея, рас-творились вдруг как воздушный замок или мираж. И я, оказавшись возле го-рящего рядом костра, на нашей поляне думал уже опять по-другому, реаль-но и приземлено.
- Лена! – позвал я чуть слышно.
- Что? – так же одними губами откликнулась она.
- У Татьяны есть, кажется, карандаш и бумага. Напиши мне свой телефон.
Она долго молчала, и я чувствовал ее легкое дыхание на своей щеке, а по-том шепотом она спросила: «Может, подождем до утра?».
- Как мнение главного врача, – громогласно спросил у Ларисы, сидящей с ним рядом, Влад – можно искупаться инвалидной команде?
- Нужно! – задорно, голосом совсем не похожим на ее обычный голос, вы-крикнула Лариса, и первая подскочила на ноги…
Через три года, осенью, когда моя служба в армии уже подходила к концу, и я готовился на «дембель», Влад прислал мне одно из немногих своих писем. Да, в те времена мы писали друг другу письма, молодые люди! Тогда мы еще не слышали не о мобильных телефонах, ни об Интернете, и вообще плохо понимали, что представляет собой компьютер. Влад написал, как и где погибла Лариса. Глупо! Неимоверно глупо…
Влад писал, что прошедшим летом она поехала отдыхать с родителями в Сочи. Оттуда, из Сочи, они поехали на экскурсию на автобусе на озеро Рица, и автобус упал со склона на одном из поворотов горной дороги. Оказалось, что отказала тормозная система, шофер сделал что мог, и автобус только опрокинулся на бок и съехал вниз по камням по довольно пологому склону на несколько метров. Из всего набитого пассажирами автобуса погибло только двое, Лариса и еще какой-то пожилой мужчина. Все остальные отделались легкими переломами и ушибами.
Влад, который как я уже говорил, писать не любил, в этот раз написал мне все подробно, крупным размашистым почерком на четырех листах, исписан-ных с обеих сторон.
Из этого же письма я узнал, что Влад женился, что его жену зовут Женя, а так же что я не знаю ее, и что скоро у него будет ребенок. Врачи указали срок для родов Жене на декабрь месяц. Он надеялся, что к этому времени я вернусь, и мы отметим это событие вместе.
Потом Влад опять писал про Ларису. Он подробно описал ее похороны, кто на них присутствовал, и немного описал про жизнь или события, произо-шедшие с каждым из тех, кого я знал, за то время пока меня не было. Един-ственное, что он написал кратко так это то, что Лена тоже была на похоронах.
Так как это было единственное большое письмо из тех немногих, которые написал мне Влад, а еще потому, что в нем говорилось о смерти Ларисы, я запомнил его очень хорошо, и еще долго, через несколько лет после того как демобилизовался и пришел домой, мог бы рассказать его почти дословно.
Уже намного позже, вспоминая и это письмо, и наши походы на остров, мне в голову приходили невеселые мысли. Мысли о судьбе тех из нас, кто был с нами, но ушел раньше всех. Мысли о Сергее и Ларисе.
И Сергей, и Лариса были двумя людьми из всей нашей компании, которые носили в себе боль. Она – боль безответной и самоотверженной любви, он – боль искалеченной войной молодости. И его раны были не только физиче-скими, но и душевными, а ее мучения были не только, наверное, душевны-ми, но и моральными, но оба они были помечены печатью страданий. Стра-даний, которых мы в связи со своим ранним возрастом и не замечали, и не чувствовали, да и не могли понять из-за эгоистичности того возраста в кото-ром тогда находились.
Теперь уже невозможно ни узнать, ни понять глубину тех страданий, которые они испытывали, а тогда это мне просто не приходило в голову. Но их обоих эти страдания будто бы догнали, и смерть стала для них избавлением. Если конечно смерть вообще может избавить от чего бы то ни было…
Уже тогда на острове они выглядели, да, наверное, и были на самом деле старше нас всех. Старше потому, что за те же годы что и мы прожили больше, и испытали большую, чем всем нам было отпущено, часть того, что им предстояло пережить на своем не длинном веку…
Вот такие мысли, и такие совпадения я находил иногда, когда вспоминал своих друзей молодости! И я не знаю, имеют ли эти мысли реальную основу, а эти совпадения случайный выбор судьбы…
Когда мы накупались и наплескались в реке, и парни и девчата дружно по-бежали греться к костру. Лена задержалась и вышла на берег, где я в одино-честве поджидал ее. Она махнула мне рукой, отзывая в сторону.
- Я хотела сказать тебе еще сегодня днем, - начала она говорить медленно, опустив глаза – но все как-то не получалось. Видишь ли, я должна через три дня уехать с родителями в Мелитополь. Там живет мамина сестра. У нее свой дом, большой сад, море рядом и на их « Жигуленке» туда можно добраться меньше чем за час. Мои родители задумывали этот отпуск еще три года назад, но все никак не получалось. И вот теперь, в этом году им удалось взять отпуск в один месяц. Билеты мы купили заранее…
Лена говорила все громче, торопливее, будто боялась, что я начну переби-вать ее, или стараясь убедить меня в неизбежности того что произошло, но вдруг неожиданно замолчала.
- Это надолго? – спросил я после недолгой тягучей паузы.
- На две недели!
- И остаться ты не можешь?
- Ну, ты же понимаешь! – жалобно и почти отчаянно воскликнула Лена, и ее крик громко зазвенел над рекой тихо журчащей у наших ног.
- Да, я понимаю, - прошептал я, хотя на самом деле не хотел ничего пони-мать. Я хотел только одного, чтобы она не уезжала.
- Через месяц у меня начинается практика, - привлекая к себе Лену, и крепко прижимая ее к себе, зашептал я ей на ухо – Я буду работать на Никельком-бинате в четыре смены, и я даже не знаю, насколько жестким будет график, и сколько свободного времени у меня будет. Выходные будут по скользя-щему графику, а значит вероятность, что я попаду на остров через месяц, почти равна нулю.
Положив мне голову на плечо, Лена молчала. Я не видел ее лица, а ее крепко прижатое ко мне тело было расслабленно и никак не реагировало ни на мои объятия, ни на мои слова. Она будто бы замерла, и я даже не мог расслышать в тишине ночи ее теплого дыхания.
- Что ты молчишь? – спросил я. Не знаю, чего я ждал, я еще надеялся на что-то.
- Разве мы можем что-то изменить? – со вздохом, вопросом на вопрос отве-тила она.
- Мишель! Лена! Где вы? – уже на все голоса кричали нам от костра.
- Пойдем! – чуть слышно выдохнула Лена, не двигаясь с места – Давай не бу-дем портить такую ночь. Может быть утром все будет по-другому?!
- Да как оно может быть по-другому! – удивленно воскликнул я.
- Тихо, тихо, - нежно погладила меня Лена по еще мокрой спине – Все будет хорошо! Мы живем с тобой не в разных городах, и не в разных странах. Про-сто какое-то время пройдет, и может быть оно поможет…
- Чему? – опять удивился я.
- Летом всегда все разъезжаются, - тихо заговорила Лена – Помнишь, как в детстве, в пионерлагерях? Приезжаешь, встречаешься, находишь друзей и подруг. Ходишь в обнимку с пионервожатой. Вечером танцы, и музыка вол-нует и зовет на танцплощадку, в шумный и веселый круг. Ночью мальчишки лезут в нашу спальню, чтобы перепачкать нас зубной пастой, и тогда злишься и хлещешь их мокрым полотенцем. А потом болеешь и кричишь, и почти плачешь, когда эти потные и грязные пацаны проигрывают в футбол команде из соседнего лагеря. А когда выигрывают, то радуешься и кричишь и смеешься и бежишь обнимать их. И потом неожиданно все заканчивается, и наступает последняя ночь, и большой прощальный костер, и слезы подруг, и адреса в блокноте. И утром автобусы выстраиваются в ряд перед вертушкой входа в лагерь, и все разъезжаются. Но главное, что совсем в другую сторону, и не в твоем автобусе, уезжают почему-то те, с кем ты больше всего подружилась и кого, кажется, не забудешь никогда…
Я молчал, и заворожено слушал ее горячий и такой таинственный в ночи шепот, что мурашки бегали у меня по коже сплошной волной, и к горлу под-катывал комок, а перед глазами вставали картины уже забытого детства. Вставали так ярко и так четко, как будто это не Лена шептала мне слова, а я сам произносил их про себя.
- Почему ты вспомнила? – хрипло, сглотнув комок в горле, спросил я.
- Наш остров похож на лагерь. Он уже не пионерский, но он все-таки лагерь. И, наверное, он просто продолжение нашего детства!
- Я не хочу расставаться! – вырвалось у меня.
- Придется! – тихо выдохнула Лена и, оторвавшись от меня, потянула меня за руку – Пойдем, а то пропустим прощальный костер!
И я как всегда послушно пошел за ней через заросли кустарника.
- Это просто свинство! – уже возмущенно кричал от костра Виктор, заслышав как мы шумно идем сквозь кусты – Еще нет и двух часов, а все разбредаются.
Когда мы вышли к костру и остановились, молча, Виктор уже тише добавил: « Вас нет, и Татьяна с Олегом растворились в темноте, видимо, глядя на вас».
- Опля! – раздался дружный крик, и Татьяна с Олегом впрыгнули из темноты в круг освещенный костром.
- Вот! – выставил торжественно вперед руку Олег. В кулаке у него была зажата бутылка коньяка.
- Ура! – заорал Виктор.
-Быть не может! – взвизгнула все такая же, не прохожая на себя Лариса.
- Олег как всегда колдует, - шепнула мне на ухо Лена.
- Вы взяли из НЗ последнюю бутылку! – сердито и строго сказал Влад.
- Спокойно! – выставила вперед обе ладони Татьяна – Мы с Олегом обещаем общему собранию, что возместим этот флакон в двойном размере за свой счет.
- Подготовились! – под общий восхищенный вздох восторга проворчал Влад.
- Где вы возьмете деньги, оборванцы? – сквозь счастливый смех выкрикнула Лариса – Он же стоит двенадцать рублей за бутылку, да и «Белый аист» не продается в любом гастрономе, его еще достать надо!
- Мы ее прощаем! – переглянувшись, в голос величаво заявили «оборван-цы». Они, как и все мы видели, как светились счастьем глаза Ларисы в этот последний день, как она доверчиво и нежно жалась к Владу, и относились к словам в ее адрес бережно.
- Между прочим, Олег уже работает ночным сторожем в летнем кинотеатре «Космос». Со следующего понедельника! – невыдержав, видимо, той паузы, которую они задумывали, выпалила быстро Татьяна.
- Вот где свинство! – пораженным голосом протянул Влад – Это же я сказал
тебе об этом месте. Я собирался туда устроиться!
- Ты совсем не торопился, - нисколько не смущаясь, ответил Олег – вот я и пошел туда. Мне что теперь прикажешь уступить его тебе?
Я, удивленный их легкой перепалкой спросил: « И сколько там платят?».
- Пятьдесят рублей. Работа через ночь, – все так же быстро и довольно выпа-лила Татьяна.
- И кино бесплатно! – засмеялась у меня за спиной Лена.
Татьяна и Олег уселись, и бутылку передали Владу. Он сокрушенно качал го-ловой, и говорил Олегу, что он еще тот «хитрый жучара», и что теперь он бу-дет с ним осторожнее. Олег оправдывался, а Татьяна утверждала, что Влад все равно упустил бы это место так, как только говорил, но устраиваться на работу не спешил, и не понятно вообще собирался ли.
- Так лучше пойти на завод, - подсказал я Владу – там разнорабочим платят в три раза больше.
После моих слов вдруг возникла пауза, и воцарилась общая тишина, которая длилась ровно столько, чтобы я почувствовал, что сказал что-то несуразное.
«Но что я такого сказал? Почему они все молчат и смотрят в сторону?» - на-пряженно, с удивлением думал я.
- В принципе мы не против завода, - наконец медленно заговорил Влад, от-крывая бутылку с коньяком – но ты знаешь Мишель, что на заводах работа-ют в основном такие ребята, с которыми я уже сталкивался в нашем дворе. Мастера, которые без мата могут разговаривать только с кассиром в день получки…
- Мы работали на заводах, - запальчиво выкрикивая, перебил Влада Олег – еще, когда проходили практику в десятом классе школы. И мы знаем, что там за люди…
- Короче опять теория «бандерлогов», - как-то грустно и даже зло вмешалась в разговор Татьяна.
- И что? – все так же почти кричал Олег – Ты опять не согласна?
Я был озадачен. Я и предположить не мог, что мой простой вопрос может вызвать такую вспышку страстей. И опять, как в тот раз, когда я говорил о не-обходимости службы в Армии, я почувствовал, что мое мнение остается все равно одиноким среди мнений всех остальных, чем-то схожих и разнящихся лишь в мелочах.
- Черт знает что такое! – вырвалось у меня – Вы считаете себя людьми со-временными и образованными, но нельзя же, видеть вокруг себя одну «чер-нуху»! - заговорил я горячо, перебивая и Олега и Татьяну, и непреминувшего вступить в спор Виктора.
- По-вашему что? Этот мир наполнен дураками и недоумками? Но меня при-нимали в комсомол совсем не недоумки. И мои учителя в школе тоже не бы-ли дибилами. А на Никелькомбинате, где мы со своей группой бывали уже не раз, нас встречали и проводили экскурсии, и сопровождали вполне ум-ные, симпатичные и доброжелательные инженеры. Инженеры, которые, кстати сказать, возможно, образованнее и умнее нас всех вместе взятых!
- Тихо! – что есть мочи заорал неожиданно Влад, и сразу же все голоса вокруг костра смолкли.
- После трех с половиной курсов техникума, Мишель – в полной тишине заговорил опять Влад – ты уже будешь считаться квалифицированным рабочим, и будешь работать в цеху, в котором разнорабочие находятся на дальних ролях, и ютятся где-то в дальних подсобках. С ними ты фактически контактировать не будешь, а если и будешь, то ты всегда будешь человеком из какой-то бригады или смены, к которым разнорабочие ни как не касаются. Устроиться нам на временную работу, на такую должность невозможно. Мы можем, как ты правильно сказал, устроиться разнорабочими, а это одно отрепье. Это судимые, лентяи, алкоголики, и разная другая шушера. Да, я сам заплачу деньги, чтобы только не оказаться среди этой толпы.
- Я, конечно, согласен с Мишелем, - все в той же тишине неуверенно, чуть за-пинаясь, начал Виктор – но с другой стороны я тоже был на практике в деся-том классе, и честно говоря, не узнал и не увидел там ничего ни нового ни приятного. Нет! Я не хочу, как Влад, утверждать, что столкнулся там с одни-ми алкоголиками или тунеядцами, но с рабочими в своем цеху я очень плохо находил общий язык, и хамства и оскорблений мне хватило надолго.
- Все это дипломатия, Витя – тоже уже спокойно сказал Олег – Говори прямо, не юли! Тут либо ты все хочешь смягчить, либо тебе попался такой завод, ко-торых я не видел. Там где я работал, пролетарии были вечно под мухой и довольно злобные. Так, что мне иногда приходилось от их назойливости обороняться металлическим штырем.
- Ну, может быть, ты работать не хотел или мастера не слушал, – неуверенно пытался сопротивляться я – короче дуру гнал…
- Да какую работу! – заорал опять Олег – Нас даже близко станкам не под-пускали, я стружку мел и убирал, а меня постоянно пытались послать за вод-кой…
- Короче! – громко перебил Олега Влад – Допустим, что вы с Виктором в чем-то правы, и тогда выходит, что наши с Олегом рожи, чем-то не понравились тем, с кем нам довелось работать. Но это для нас с Олегом ничего не меняет.
- Для меня тоже! – негромко сказала Татьяна.
- И для меня! – эхом откликнулась за моей спиной Лена.
Лицо Влада искривилось в невеселой улыбке.
- Я тебе уже говорил Мишель, - продолжал он – что я пользуюсь повышен-ным, негативным вниманием у многих, особенно молодых рабоче-крестьян. Смысл в том, что нам туда вход заказан, как и нашим девушкам тоже. Там другие девушки работают, с другой лексикой и с другими манерами. А Ми-шель?
Мне нечего было ответить Владу, я вынужден был молчать так, как все ска-занное им было для меня в какой-то степени понятно.
- И не надо пугаться, Витя, - тем временем продолжал спокойно Влад – Мы совсем не пытаемся опорочить теорию классового сознания, и коммунизма. Считай, что мы ее просто еще не прочувствовали, хотя заметь, должны бы были, мы ведь не из бояр родом.
- Что за глупость! – воскликнул Виктор – Я не понимаю, что ты хочешь ска-зать…
- Я хочу сказать Витя, что работяга, он всегда работяга, – улыбаясь, ответил Влад – неважно слесарь он или художник, музыкант или ассенизатор. Это конечно правильно! Но ты знаешь, мне почему-то не нравиться, ни образ мыслей, не «бытие», как писал дедушка Маркса, наших слесарей и ассенизаторов. Так что я уж постараюсь примкнуть к художникам или к музыкантам, несмотря на то, что интеллигенция у нас «образует единый фронт с рабочим классом», как пишут в передовицах «Правды».
- Или к дипломатам! – вырвалось у меня помимо воли почему-то с обидой.
- Да! – как-то удивленно посмотрел на меня Влад – Конечно, Мишель! Но во-все не потому, что боюсь запачкать руки мазутом…
- Я понял! – перебил я его – А ты никогда не думал, что для начала нужно бы поработать на заводе, попробовать найти общий язык с теми, кто там тру-диться, и тем самым может быть узнать о них больше. Что вы можете знать о них? Вот ты говоришь о рабочих, а я вижу своего отца. Он всю жизнь отрабо-тал на заводе, и именно слесарем, бытие которого тебе так не нравиться.
- Не надо переводить наш разговор на личности, Мишель! – жестким, в один миг охрипшим голосом попросил Влад – Мой отец тоже в молодости работал на заводе. Я же сказал, что один рабочий другому рознь. Мы говорим об общих вещах. О тех, что лежат на поверхности, о тех от которых мы не можем не отмахнуться, и не можем не видеть. А если переходить на личности, то это будет совсем другой разговор…
Вспоминая сейчас тот наш спор, я с удивлением думаю о том, что ни Влад, ни Олег, не добились ни каких карьерных успехов, и не стали теми, кем ко-гда-то мечтали. Влад мечтал стать дипломатом, но так и не поступил в дру-гой институт. Олег не работал в школе после окончания института ни одного дня.
Думая об этом, я понимаю, что человеку, чтобы добиться чего-то в жизни, мало одного ума, способностей и желания. Необходим труд, каждодневный и упорный, в том направлении, в котором ты собрался применить себя. На-деяться же на то, что твой ум и твои способности кто-то заметит, отметит и примет во внимание глупо. Потому, что только ума, способностей и хороших отметок по изучаемым предметам слишком мало, чтобы стать тем, кем хо-чется. Нужно ставить перед собой реальные задачи, на которые ты способен в данный момент, нужно идти к их выполнению ежедневно, и возможно то-гда доступными станут, казалось бы, недостижимые мечты и цели.
Вот так-то молодые люди!