Перед вами - некоторые наброски к моей книге, которая была издана впоследствии под названием "Пенсионные забавы или Есть ли жизнь на пенсии?" (Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2013 – 288 с., ISBN 978-5-89533-312-9)
Каждая мысль имеет свой инкубационный период – от момента попадания в мозг до окончательного ее созревания и реализации. Время, потраченное индивидом на обдумывание своих идей, в большинстве случаев повышает их качество и перспективность. Те же идеи, которые потрясают окружающих своей нелепостью или очевидной нежизнеспособностью, как правило, благополучно минуют инкубационный период, а заодно и мозг, где им надлежало вызревать.
Мыслью о пенсии Александра Игнатьевна заразилась еще в школе. А если точнее, то уже к концу первого в своей жизни учебного дня. Самое интересное, что почти весь предшествующий год родители настойчиво рассказывали ей о том, что школа – это Храм Знаний, классная руководительница – вторая мама, будущие одноклассники – почти семья, а учеба – самое счастливое время в жизни. Но когда Шурочка, слегка подталкиваемая в худенькую спинку мамиными руками, дошла-таки в тот солнечный сентябрьский день до школьного двора, она сразу поняла, что у взрослых абсолютно извращенное представление о счастье.
Двухэтажное серое здание, к отбыванию десяти лет лишения свободы в котором ее приговорили родители, было замаскировано яркими шариками, приветственными лозунгами и нереально ласковыми улыбками учителей. Пока взрослые умилялись происходящему, новоиспеченные первоклашки озирались по сторонам, только сейчас по-настоящему осознав, что все вокруг - всерьез и надолго. Некоторые из них пугливо выглядывали из-за своих огромных букетов цветов. Другие едва сдерживали слезы. Наиболее бойкие бравировали своим знакомством со старшеклассниками и пытались фамильярно махать им руками. Шурочка на такие глупости время не теряла, и пока шла торжественная линейка, внимательно изучала лица потенциальных вторых мам. Их было четыре и все они показались ей безнадежно старыми.
Наконец, приветственные речи закончились и новобранцев разобрали по классам. Усевшись на первую парту в среднем ряду, Шурочка сразу наткнулась на недобро-оценивающий взгляд своей классной руководительницы. Это была нелюбовь с первого взгляда. Трудно объяснить, почему Шурочка так не приглянулась Инессе Леопольдовне. Может быть, отсутствием восторга на лице. Или тремя гвоздичками, неприлично сиротливыми на фоне роскошных произведений флористики у других первоклашек. Не воодушевил Шурочку и сам урок. Похоже, вторая мама задалась целью пробудить у детей отвращение к школе уже с первого дня.
Перекличка и общее знакомство протекало далеко не в дружеской атмосфере. Инесса Леопольдовна, убрав улыбку с лица, ледяным голосом объявила притихшему классу:
- С сегодняшнего дня вы все должны понять, что школа – это первая в вашей жизни работа. Парта – это ваше рабочее место. А что такое работа?
Она медленно оглядела класс и ткнула пальцем в тоскующую Шурочку:
- Ты! Вот ты, детка, объясни-ка нам, чем отличается работа от безделья?
«Детка», гордясь своей эрудицией, четко отрапортовала:
- Зарплатой…
Инесса Леопольдовна несколько секунд пристально смотрела на Шурочку, а потом обратилась к ее соседке по парте:
- А ты, девочка, как думаешь – чем отличается работа от безделья?
Соседка даже не задумалась над ответом – видимо ее родители, в отличие от Шурочкиных, не тратили время на рассказы о Храме Знаний – и сразу выплеснула:
- Работа – это дисциплина!
Лицо учительницы мгновенно прояснилось. И со всех сторон тут же раздался нестройный хор не по-детски быстро сориентировавшихся вундеркиндов:
- Работа – это труд! Работа – это аккуратность! Работа – это хорошее поведение!..
Когда стих последний восторженный вопль, смышленая Шурочка по глазам Инессы Леопольдовны сразу поняла, что с этой минуты она получила особое клеймо, ставящее ее в самый низ негласной иерархии любимчиков и потенциальных второгодников.
Поэтому вернувшись домой, не отвечая на расспросы родителей, она заявила напрямую:
- Я не хочу ходить в школу!
Родители попытались лихорадочно нащупать правильную, с точки зрения педагогики, линию поведения, но не успели. Шурочка, исподлобья глянув на их лица в красных пятнах натянутого энтузиазма, угрюмо констатировала:
- С вами все ясно. Я – к бабуле.
Бабушка сидела за вязаньем в своем инвалидном кресле и по лицу внучки поняла, что Храм Знаний в первый учебный день ребенка не впечатлил. Поэтому, не дожидаясь жалоб Шурочки, мудрая женщина начала издалека.
- Солнышко мое! Послушай меня внимательно и постарайся понять. Не всегда в этой жизни мы занимаемся тем, чем нам хочется.
Такое вступление Шурочке уже однозначно не понравилось, и она перебила бабулю риторическим вопросом:
- Почему?
- Да потому, цветочек мой, что людям надо кушать, одеваться, покупать телевизор, книги и другие нужные вещи. И на все это надо зарабатывать денюжку. Но чтобы что-то заработать, надо иметь специальность. А специальность получают в институтах. Но в институт тебя не примут без школьного образования. Ты поняла меня, мое сокровище?
- И что теперь? – Шурочкины глаза наполнились слезами, - всю жизнь учиться и работать? А жить когда я начну?
Бабушка озадаченно посмотрела на внучку:
- Но ты ведь, когда учишься и работаешь, тоже живешь!
- Нет! Когда я учусь и работаю, я не живу, а учусь и работаю.
Логика ребенка была непробиваема, и бабушка решила зайти с другого конца:
- Шурочка, солнышко! А когда ты живешь?
- Когда мне хорошо и радостно. И поэтому я не хочу всю жизнь работать. Мама говорит, что она после работы «как выжатый лимон», а папа – «что он приполз без задних ног».
- Но зато потом они получат пенсию и смогут не работать, как я, например, - бабушка гордо взглянула на внучку, и, заметив ее вопросительный взгляд, пояснила:
- Пенсия – это тоже зарплата, но за ней не надо ходить на работу. А получают ее только тогда, когда хорошо и долго трудились. Как я, например.
Вот так впервые слово «пенсия» приобрело в воображении Шурочки вполне реальные очертания подлинного человеческого счастья. Ее, правда, немного смущало инвалидное кресло, в котором бабуля проводила все дни в ожидании почтальона с пенсией. Просто в сознании ребенка слово «счастье» не хотело увязываться со старческой немощью. Но, поразмыслив, она решила в будущем трудиться гораздо лучше бабули, чтобы начать получать пенсию тогда, когда еще будет в состоянии передвигаться сама, без посторонней помощи. Придя к такому решению, Шурочка начала составлять в голове список неотложных дел на первый свой пенсионный год. Дел было так много, что их пришлось перенести на следующие двенадцать месяцев. Потом на следующие…
- Да… Тут придется трудиться гораздо лучше, чем даже мама с папой, иначе и пенсия уже будет не нужна, - сделала вывод девочка.
В тот вечер коварный вирус пенсионного счастья прочно укрепился в сознании Шурочки и подчинил все ее мысли и устремления. Как ни странно, именно это обстоятельство и облегчило ей пребывание в школе, где с легкой руки Инессы Леопольдовны вся учительская до самого выпускного вечера считала Шуру «девочкой со странностями». И хотя ребенок учился неплохо, пусть и без особого рвения, учителя почему-то не любили Шурочку. Некоторые «сеятели разумного, доброго, вечного» откровенно занижали ей оценки, другие пытались убедить маму, что дочь ее ленива и у нее - «очень печальное будущее». Родители расстраивались, потом махнули рукой, успокоившись и на том, что Шура дисциплинированно посещает школу, не пропуская ни одного занятия. А в это время, сидя за своей первой партой, «девочка со странностями» злорадствовала, рассматривая признаки надвигающейся старости у очередной учительницы и подкармливая свою мечту мыслями о том, что в возрасте этих замученных школой и бестолковыми учениками женщин, она-то уж точно будет наслаждаться пенсионной свободой.
Как ни странно, в институт она поступила с первого раза к гордости родителей и вымученной улыбке обескураженной Инессы Леопольдовны. Поначалу новая атмосфера вселила в Шурочку надежду на то, что и учеба может стать приятным процессом. ВУЗовские педагоги отличались от школьных учителей демократичностью и широтой взглядов. С ними можно было беседовать о чем угодно, даже в ущерб занятиям. С учебой они особо не напрягали, внушая студентам с первых дней, что теперь они - не школьники, кто хочет из них стать специалистом – будет учиться, а кто не хочет – тут никакое давление не поможет. Шурочке очень нравился подобный подход. Как, впрочем, и всем ее однокурсникам, с восторгом принимавшим такие заявления, а потому уже к концу первого семестра практически прекратившим посещать большинство предметов.
Правда, общую, почти праздничную, атмосферу институтской жизни отравляли несколько пожилых педагогов, уцелевших в бурях новаторства и реорганизации системы образования. Они почему-то искренне полагали, что их святой долг - заставить студента учиться, и делали это почти с фанатизмом. Причем, у каждого из них были свои приемы добровольно-принудительного обучения. Например, математик Соломон Борисович Гринберг заставлял всех в обязательном порядке посещать у него дополнительные занятия и поддерживал тонус группы постоянными контрольными работами. А преподаватель философии Надежда Константиновна Чернова разнообразила свои часы написанием многочисленных рефератов и докладов. Итогом деятельности Гринберга и Черновой стал новый виток размышлений Шурочки о пенсии. Мысли о ней набирали силу – и по вечерам Александра Игнатьевна уже почти зримо представляла, как в первый же пенсионный день она будет лежать на любимом диване с каким-нибудь «женским романом» в руках и – о счастье! – не смотреть на часы, не прислушиваться к звонкам, не думать ни о чем!
На третьем курсе она, поддавшись уговорам своей подруги Манюни (в миру – Марии), наконец, обратила внимание на своего сокурсника Сережу, который весь последний год тщетно ухаживал за ней. Здраво рассудив, что на пенсии в любом случае будет веселее вдвоем, Александра Игнатьевна ответила юноше взаимностью и вскоре стала замужней дамой. Новизна семейных отношений отодвинула на некоторое время горячее желание Шуры побыстрее оказаться на пенсии. В статусе жены Александра Игнатьевна чувствовала себя вполне уютно. В быту она оказалась женщиной не столько властной, как ошибочно полагали некоторые их приятели, сколько чудаковатой и эффективно слезливой, а потому особых усилий для отстаивания своих позиций ей прилагать не приходилось – Сереженька органически не выносил слез. Некоторое время ей даже нравилась роль хозяйки уютного семейного гнездышка, но потом она вновь вернулась к привычному ритму жизни: учеба – мечты о пенсии - учеба. Сережа, к счастью, оказался супругом неприхотливым, и потому был блаженно счастлив уже от одной мысли о том, что бесценное сокровище по имени «Александра» досталось ему одному.
Пять лет учебы легко растворились в прошлом, которое воспринималось Шурочкой лишь как прелюдия к настоящей жизни, поджидающей ее на пенсии. Несколько отравлял настроение объективно затяжной инкубационный период вызревания мечты о пенсионном счастье. Но с другой стороны, Александра Игнатьевна ясно понимала, что остался уже последний, решающий рывок к прекрасному будущему. Рывок, длиною чуть больше трех десятков лет.
Завод, на который она попала по распределению, стал ее первым и последним местом работы. Именно здесь она начала свой трудовой путь, в конце которого маячила, переливаясь всеми оттенками смутных обещаний и посулов, вожделенная пенсия. Краткие отпуска превращались в судорожные попытки ухватить от жизни что-то, выходящее за рамки работы и домашних дел. Но времени всегда не хватало, да и любое отпускное занятие было изначально отравлено поглядыванием на календарь и тревожным ожиданием звонков от начальства, имевшего привычку отзывать народ из отпуска. Поэтому мысль о пенсии, почти уже созревшая, была готова вырваться наружу соответствующим заявлением на имя руководства завода.
Теперь только от самой Александры Игнатьевны зависело, затянется ли инкубационный период ее мечты судорожными попытками накануне 55-летия продлить свою трудовую биографию еще на годик, потом еще и еще. Или же, день в день, согласно Трудовому законодательству, Шурочка потребует от государства регулярную ежемесячную компенсацию за растраченную юность, молодость и зрелость.
Александра Игнатьевна оказалась верна своей детской мечте. И настал день, когда уважаемая всеми на заводе «тетя Шура» торжественно, с подобающими по этому поводу дежурно-равнодушными речами о всеобщем сожалении остающихся, была отправлена на «заслуженный отдых», а проще говоря – на пенсию. В первые несколько дней она неприкаянно бродила по квартире, словно пробуя на ощупь обретенную свободу. Ее, этой свободы внезапно оказалось так много, а желаний, с годами куда-то незаметно исчезнувших, так мало, что Александра Игнатьевна просто не знала, что делать с россыпью свободных минут, часов, суток.
То ли инкубационный период затянулся, запутавшись в паутине законов и положений, выпускающих людей на пенсию с минимальным запасом физических сил, куцым списком желаний и еще более куцым отрезком времени на их реализацию, то ли сама Александра Игнатьевна за эти годы «перегорела» и откровенно растерялась. Но пенсионная свобода началась для нее не совсем так, как когда-то рисовалось маленькой Шурочке, тоскующей на первой парте в среднем ряду в свой первый учебный день.
И однажды открыв потрепанный временем дневник, впитывавший годами ее самые сокровенные мысли, Александра Игнатьевна старательно записала:
- Что такое пенсия? Кто-то считает ее краткой передышкой перед вечным покоем*. Кто-то – принудительным отдыхом тогда, когда единственное, что ты умеешь – это только работать**. Что же такое пенсия лично для меня? Скорее всего, новое рождение, когда в установленный срок покидаешь надежное и знакомое тебе убежище и вдруг оказываешься в незнакомом мире. Этот мир осязаемо скоротечен и потому существует по своим собственным законам, гораздо более жестким и бескомпромиссным, чем ты жил до этого. Здесь никто не даст совета, нет времени на раскачку и на вторые попытки. Тут не может быть понятия «потом», так как за поворотом уже маячит понятие «никогда».
Но здесь есть возможность узнать себя до конца, ведь легко жить и мечтать, когда у тебя впереди десятилетия. Гораздо сложнее получать от жизни удовольствие, когда счет идет уже на годы…
Продолжение: http://www.proza.ru/2010/12/16/381
* Владислав Гжещик
** Жорж Элгози