Вечером, недоумевающий шофер, повалился на заднее сиденье, но Словоохотливый продолжал слушать. Я решил выяснить, но натолкнулся на само пространство. Свет. Причудливый свет, появляющийся время от времени в парке, был коротким мигом, на пустынных дорожках.
На второй день после появления, все было гладко, но неожиданно, из соседней комнаты, через искривленное пространство, появился главный руководитель.
— Как дела, старина? — спросил он.
Я страдал. И обрушившийся в тишине заколдованного кратера потолок, был ответом.
— Намечается вырезать из прошедшего, отделившееся через несколько дней, пространство «путников».
— Слышал.
— И вы братья, говорящие правду, считаете, звезды предупреждены в кажущемся появлении?
— Ты же знаешь, они ударили в квазисооружения и стали похожи как две капли воды.
Не все было гладко, не мало времени прошло, пока конструктивисты послали проект треугольной формы незавершенной оболочки, на следующую ступень утверждения. Но ко мне это уже не имело никакого отношения. Мозг молчал, и отделившись от оранжевого аппарата, я приготовился отпрыгнуть в сторону. Датчики выдавали тревожную информацию. Трудно было предполагать, сколько невзорвавшихся силовых полей еще осталось на линии генератора. В присутствии здесь «путников», не было ни малейшей надобности. Руководитель видел в них всего лишь сопротивляющиеся формы. Завтра выяснится, кто был созданием призраков, а кто был самим собой.
Вдруг четыре вспышки, двух квадратных взрывов, на мгновение осветили нежную зелень листьев, пугающих правильностью форм. Я успел отработанным броском, сбить с ног, появившегося из замкнутого поля, призрака. Большего от меня никто не может потребовать. Для корабля я умер еще на твердой земле, в том месте, где появились первые искорки чувств. Никаких необходимых для изобретателей ультрасветонов элементов, в составе сопротивляющейся материи не было.
Озеро поблескивало после дождя. Лулле представил, как свежо сейчас по ту сторону оболочки десантного шлюпа. Он подошел к пульту системы микроклимата и установил на максимум регуляторы ионизации и влажности. Сколько продлится это ожидание? Всем было уже известно, что сплошная каша располосованных серо—синих нагромождений, ни что иное, как бывший корпус института катастроф.
— Они не имели права рисковать столькими жизнями, — подумал Лулле, — с вечностью шутки плохи.
Началось все с того, что в одной из лабораторий, стали происходить странные вещи. Сначала появились пришельцы.
Магистр, проводил взглядом сумасшедшего и ему вспомнились рассказы Христа. Грешен тот, кто грешит не раскаиваясь. Сомневаться, глядя часами в небо — смешно. Растерянность всегда начиналась с обнажившихся безграничных слабостей, вечных соблазнов в глазах земных. За забором не видно слез, не слышно голоса, но шепот задумчивых лиц, вестник рождающегося разума, уже кружился над головами — бога нет.
— Визит неискренних гостей, может обмануть тебя, может усыпить твои чувства, голос и глаза лгут! — кричал сумасшедший, скрытый туманом.
Магистр заткнул уши, но слова продолжали рождаться в нем самом.
— Я научу тебя слышать мысли, и ты поймешь нас, мы не пришельцы, мы ваш абсурд.
Голова в колпаке, лежа в углу, на пыльном кресле, изнывала от скуки.
— Чихнуть охота, пощекочи в носу, — просила она Лежебоку.
— Отстань от меня, я устал.
— Открой окно, мне душно, я упаду в обморок, — продолжала ныть голова.
— Кто только тебя придумал, пустой котелок, — рявкнул Лежебока.
— Как вы смеете, я не просто так голова, я голова профессора.
— Жил у нас в поместье один профессор, медикус, пил как сапожник.
— О чем это вы?
— О том, что такой сон испортила и кушать хочется. Ни мягкого дивана, ни вкусного обеда, и слуга куда-то пропал, — Лежебока смахнул слезу и продолжал.
— Вот ты голова, а скажи мне, в чем смысл жизни, не знаешь? Да? Вот лежишь, иной раз так думаешь, думаешь, и представишь себя вдруг, не то деревцем, не то птичкой, или другой какой божьей тварью, и так хорошо на душе станет, что расплачешься, словно дитя малое.
В дверь постучали. Из огромного сундука, стоявшего посреди комнаты, кряхтя и дико вращая единственным глазом, появился тип пиратской наружности. С трудом перекинув через край вторую ногу, оканчивающуюся деревяшкой, и пальнув пару раз из бластера в потолок, проковылял к экранам наружного обзора.
— Все бы стрелял, разбойник, — нехотя проворчал Лежебока, — а я-то думаю, от чего это крыша стала протекать?
Пират постучал кулаком по пульту, видно опять, что-то заело, громко выругался, и отжал кнопку блок-защиты.
За окном снова сверкнуло, и новый призрак, пройдя сквозь меня и вывернувшись при этом наизнанку, образовал над площадью за парком, сгусток пульсирующего времени. Изображение было размыто, не хватало энергии для полной дешифровки. Встал Прокуратор, и обращаясь к человеку привязанному к столбу, спросил:
— Лулле Росток, с планеты Новая Земля, ты любишь жизнь?
— Жизнь — это способ существования белковых соединений, жизнь любишь ты! — отвечал тот.
Затем время делало скачок на несколько мгновений назад, и все повторялось. Вставал и спрашивал прокуратор, отвечал приговоренный. Пульсации становились все чаще и не ритмичней. Обрывки фраз, движений. Отвечал приговоренный, вставал и спрашивал Прокуратор. В конце концов, они произнесли свои фразы одновременно, и время остановилось вовсе. Пространство свернулось, и площадь исчезла, превратившись в светящийся шар.
Пролетая над таежной речушкой, я понял, что не успею дотянуть до квазисооружений, и выстрелил в преследующий меня плазмоид, точно таким же.