10 ноября.
Сегодня день моего рождения. Мне уже исполнилось 17 лет, я родилась ночью, в 2 часа.
Когда я встала утром, на столе увидела собрание сочинений Мельникова-Печорского – подарок от отца. Мне приятно, что он купил эти книги заранее и утром положил на стол. Я ему благодарна, хоть и не выказала особого восторга.
А день начался обычно. Я не знала, чем мне заняться, сто раз менялось настроение. Смотрела телевизор, в новостях Хрущёв показался мне сильно постаревшим, и стало жаль его. Потом взяла ракетку для настольного тенниса и стучала шариком о стенку. Мама неожиданно раздражённо оттолкнула меня, когда я привязалась к ней с какой-то шуткой. Стало обидно и тоскливо. В последнее время, несмотря на такую большую её любовь ко мне, меня всё чаще охватывает чувство сиротства.
Я вышла из дома, брела по улице, зашла на почту, зачем-то купила конверт, потом долго стояла в очереди в магазине за каким-то гадким сыром. Когда шла домой со своей покупкой, завёрнутой в газету, мне встретился Полунин. Теперь я часто встречаю его на улице и в трамвае. Притворившись, что я что-то ищу в кошельке, я отвернулась, и мы прошли мимо друг друга, не поздоровавшись. Он уже кончил одиннадцатый класс и где-то работает. Раньше я раскаивалась, что так неумно и грубо обошлась с ним, хотелось, чтобы он снова стал приходить; а теперь не жалела ни о чём. Вспомнилось, как во вторую нашу встречу он пытался подарить мне духи, и стало смешно. Однако, мне стыдно, что я бросила необдуманные слова, которые передал ему Стёпик. Зачем я обидела его? Но хорошо, что всё так просто разрешилось. Зачем неискренность и игра во влюблённость?
А всё-таки жаль, что у меня нет друга и я даже не уважаю никого из знакомых мне молодых людей.
Вернувшись домой, читала весь остаток дня. Прочла «Суламифь». Боже! Как это прекрасно! Жаль, что я не могу никому сказать этого в нашей среде. Меня не поймут. Только маме и Марине могу я это сказать. Особенно взволновали меня эти слова:
«Так посетила царя Соломона – величайшего из царей и мудрейшего из мудрецов – его первая и последняя любовь.
Много веков прошло с той поры. Были царства и цари, и от них не осталось следа, как от ветра, пробежавшего над пустыней. Были длинные беспощадные войны, после которых имена полководцев сияли в веках, точно кровавые звёзды, но время стёрло даже самую память о них.
Любовь же бедной девушки из виноградника и великого царя никогда не пройдёт и не забудется, потому что каждая женщина, которая любит, – царица, потому что любовь прекрасна!»
Наверное, любовь всё-таки бывает один раз в жизни, всё остальное – это лишь потребность любить.
Всего три вещи прочла я у Куприна, и уже почувствовала его какое-то особое отношение к женщинам. Он считает их достоинствами и нравственную, и физическую красоту.
Вечером смотрела по телевизору оперетту Милютина «Цирк зажигает огни», один раз я оговорилась и сказала: «Цирк сжигает корабли»; но впоследствии оказалось, что оперетту действительно можно так назвать. Музыка неплохая, в некоторых местах даже отличная; но слишком уж много там незамаскированной агитации, голой пропаганды. Шмыга поёт превосходно. Я ей завидую, завидую…
Так прошёл день моего рождения, во время которого я хохотала, бесилась и даже уронила три слезы в углу на сундуке, но не потому что ко мне никто не пришёл – я сама этого не хотела, ко мне некому приходить, а всего лишь потому, что мы обедали, как всегда, на клеёнке. Наверное, я очень глупая, эгоистичная и злая, уж очень я люблю себя и часто плачу от жалости к себе; но этого никто не видит и не знает.
Пять минут первого. За окном уже зима, снег лежит на земле и на крышах. А я люблю лето, свободу. Только летом я свободна. Вчера случайно нашла маленькую коробочку от игрушки, подаренной нашему Пете на даче соседским мальчиком, тоже Петей. В ней две пары бус из желудей и моё воспоминание о лете, о Дмитровке, о солнце. Бусы мы делали с Женей Болотовой в маленькой канавке в лесу, чудесном, каком-то очень русском месте. Был тёплый и немного пасмурный день, иногда моросил дождь. Под бусами лежал маленький деревянный Буратино, подаренный мне Аркашей Безносовым. Летом он стоял на столе в дачном домике. Он такой смешной, похожий на Сашу Рощупкина, моего бывшего соседа по парте. Этого Буратино и одну из колоды карт, привезенных братом из Багдада, с самой красивой женщиной, которую я назвала Настасьей Филипповной, я брала с собой в Ессентуки. А ещё там оказался маленький бумажный свёрток с моими волосами, вероятно, положенный туда мамой.
Ещё и зима, как следует, не началась, а я уже вспоминаю с грустью свой лес, речку, и иногда мне хочется, чтобы всё это было только моё, чтобы никто, кроме меня не мог ходить там, рвать цветы…
Однажды, когда я ещё училась в 8-м классе, была долгая-долгая холодная зима. Я так хотела тепла, так намёрзлась в нашей холодной квартире, так соскучилась по солнечному свету, что иногда, сидя на уроке, механически писала на чёрной коленкоровой тетради: солнце… солнце… солнце,.. а Рощупкин смотрел и принимал к сведению. Сейчас я его не вижу, он учится в машиностроительном техникуме. Он был очень хорошим, хоть и злым на язык пареньком. Да, злым, но в нужный момент мог оказаться добрее всех. Он ненавидел серость, мещанство, и за это ему платили тем же.
Без пятнадцати час. Мама требует, чтобы я ложилась спать. Все мысли куда-то разбежались …
11 ноября
Сегодня нарисовала маленькую картинку чёрным и коричневым карандашами – скопировала с атласного платка, привезенного Женей, уголок Багдада. Мне понравилось, как получилось. Я хочу научиться рисовать, петь, играть на скрипке и знаю, что никогда этому не научусь.
Вчера заходила к Нате. Дом старый, деревянный, куда старше, чем бабушка Наты. В книжном шкафу на нижней полке заметила сваленные пылящиеся номера журнала «Нива». Значит, кто-то их выписывал, читал ещё до революции.
Встретила на улице Аксёнова, разговорились. Он утверждал, что «симфония - муть», а оказалось, что он и автора, и названия ни одного симфонического произведения не знает.
Да! Вчера долго стояла в очереди за белым хлебом. Стрелка по знакомству впустила меня вперёд себя. Бабы вокруг так загалдели, что чуть не оглушили меня. Рядом со мной стоял бедно одетый старичок, он так дрожал то-ли от холода, то-ли от старости. Жаль мне его было…
12 ноября
Утром играла в теннис об стенку, потом пошли с мамой по магазинам, она обязательно хотела мне что-нибудь купить по случаю недавно прошедшего моего дня рождения; но магазины были закрыты, мы постояли, потолкались в очереди в кинотеатре за билетами в кино. Одна дамочка кричала, что честным трудом себе ничего не заработаешь, а «хрущёвы поганые себе машины покупают!». Билетов нам не досталось.
Моя кошка вчера утром была в приподнятом настроении – каталась по полу, ушки у неё были направлены вперёд, и в глазах было что-то лукавое и немного хищное. При каждом удобном случае она пыталась поймать меня за ногу.
Когда мы завтракали, в дверь позвонили. Открыла мама. «Кошка дома?» – услышала я густой бас соседа из квартиры напротив. Он принёс ей какое-то мясо. Я торжественно вынесла кошку на лестницу; но она, конечно, перетащила угощение в квартиру, к нам под дверь.
К обеду пришли тётя и дядя с дочерью. Жена папиного брата всё время щебетала и показывала нам свою «художественную самодеятельность» - читала стишки детским голосом, и её дочь Валя этого очень стеснялась. Когда она пыталась остановить свою мать, та сказала:
- Но я ведь тогда маленькая была. Всего сорок три мне было!
Когда мы смотрели телевизор, тётя с дядей наперебой кричали: «Во, дают! Во, дают!». Это было очень смешно. Играли в кинга, мне везло, я даже выиграла несколько копеек.
Когда они уходили, тетя Поля сняла с себя свои простенькие, дешёвые бусы и подарила их мне.
- Ведь у тебя недавно был день рождения. Надо же, хоть раз…
Я почувствовала, что начинает сильно болеть голова, и вышла во двор. Там никого не было. Моросил холодный дождь. Я постояла на крыльце, посмотрела на светкины ярко горящие окна. У неё теперь новые увлечения, она повзрослела, и ей не интересно со мной, вот, если бы я могла говорить с ней о мальчиках!.. но, увы, у нас нет даже общих знакомых. Вдруг в окне второго этажа мелькнула чья-то тень, раздался смех. «А-а, Лебедёнок!» - услышала я голос Борьки. Он вышел во двор с рюкзаком и маленьким чемоданчиком.
- Пойдём, проводи меня. Я уезжаю.
Боря ехал в Воронеж поступать в университет. Летом он уже сдавал туда экзамены; но, как он говорил, по ошибке с математической группой, а там были повышенные требования, и теперь едет опять, не поняла, то-ли на подготовительные курсы, то-ли вольным слушателем. С ним был какой-то парень в красном шарфе и кепке.
- Поздравляю тебя с прошедшим праздничком, - начал Борька.
- Я тебя провожу, мне всё равно делать нечего, - сказала я.
Боря поцеловал меня в щёку. Я не отскакивала, не визжала; но было неприятно, и хотелось вытереть влажное место на щеке.
Дошли до остановки автобуса. Пришлось ждать. Дождь усилился, омыл моё лицо, насквозь промочил шапку. Я дождь люблю, любой дождь. Борька казался маленьким и немного испуганным, глаза его были грустными.
- Что, страшно тебе ехать в незнакомый город? – спросила я.
- Да, конечно, неприятно.
Подошёл автобус.
- Ну, целуйтесь, прощайтесь, - сказал его друг.
- Не надо, Боря. «Без руки и слова» - примета хорошая.
Он сел в автобус, а я побежала к телефонной будке позвонить Марине. Набрав номер её соседей, и попросив пригласить её, я услышала, что у них гости, и подумала, что этого просто не хотят сделать.
Дождь кончился. Я медленно побрела домой. По двору шёл отец. Он искал меня. Дома меня ждала Марина, принесла мне коробочку шоколадных конфет и маленькую книжку Симонова с двумя искусственными ромашками, вложенными между страниц. Дома у неё действительно гости – приехали из Москвы её мать и сестра.
Я опять вышла, чтобы проводить её. У автобуса она расцеловала меня, и сразу прошло неприятное ощущение после предыдущего поцелуя.
Во дворе было темно и пусто, только прошла какая-то женщина с малышом, потерявшая и искавшая свой ключ; я стояла у подъезда и смотрела на маленькие капельки на ветках молодого тополя. Капельки казались светящимися искрами, когда на них падал свет от качавшегося под ветром фонаря, первая, большая горела долго-долго, а потом вдруг упала, сверкнув в последний раз. Я даже почему-то испугалась, а потом мне хотелось, чтобы они падали и падали, как уходящие дни, уходящее время. На мокром асфальте образовалась искрящаяся дорожка. Это – моя жизнь, подумала я, светящаяся точка – радостный день, тёмные места – печальные дни. А потом увидела, что дорожка такая маленькая, и стало грустно.
Я поднялась на лестницу, как пьяная, такая усталость навалилась на меня, и сразу же тихо легла в постель. Мне хотелось плакать. Что это? Может быть, я заболеваю? Слёз не было, а хотелось их, от них становится легче.
Мама испугалась, думала, что я заболела.
Человеку надо обязательно верить во что-то, может быть, в Бога, может быть, в любовь, в работу… У каждого должно быть что-то основное, во имя чего он мог бы пожертвовать всем остальным, даже очень дорогим для него, а иначе жизнь неполноценна… Иначе, наверное, очень трудно жить, когда нет этого главного в жизни.
Прощай, дневник, мой друг единственный! Когда-то, давно я играла с куклами в школу, а ты уже лежал рядом. Эту тетрадь мне подарил папа, чтобы я записывала в неё то интересное и важное, что происходит со мной в жизни, и я писала наивно, глупо, по-детски, обмакивая жёлтенькое перо в чернильницу-непроливайку. Это был 1956 год, мне было тогда девять лет.
У Соломона на перстне было написано кем-то, ещё до него: «Всё проходит». Так и это прошло и уже никогда не повторится.
Мама! Моя родная, моя милая, единственная. Прости меня! Простишь ли когда-нибудь? Только ты можешь всё простить, так прости, пусть и это будет мне тяжело – твоё прощение. Кроме тебя, я никого не любила. Мне отчего-то так тяжело сейчас.
13 ноября
Новая тетрадь, а жизнь всё та же. На практике хохотала до колик в животе, дразнила Леру и Нату так, что сильно надоела им.
В конце рабочего дня заспорили о «Русском чуде» - документальном фильме Аннели и Андре Торндайк. Против меня ополчилась наша отличница-медалистка и Лера с Натой, их поддержали и некоторые другие. Я сказала, что не могу понять, за что авторам фильма дали орден Ленина. В конце концов, мы страшно разозлились друг на друга.
На обратном пути шумели, я досаждала всем своими проповедями так, что никто уже не хотел идти со мной рядом.
Пришла домой и почувствовала, что так гадко у меня на душе. У меня есть подруги, мне бывает с ними весело; но почему иногда я чувствую такое острое одиночество, такую опустошённость?
В нашем небольшом городе много самоубийств. Узнала сегодня, что повесился муж учительницы нашей школы. Был он в здравом рассудке, перед смертью написал три письма - матери жене и друзьям, вбил гвоздь, намылил шнурок и удавился.
Мне вспоминается «Поединок». Какая безумная там любовь к жизни! Какое ликование! Сколько же сил надо, чтобы всё-таки покончить с собой даже уже после принятия решения?
Говорят, он был неудовлетворён жизнью. У него остался маленький сын.
Вчера, когда я кончила свою первую тетрадь, такая грусть овладела мною, такая печаль, что безвозвратно прошло моё детство… А когда легла в постель, неожиданно почувствовала радость. Хотелось крикнуть: здравствуй, новая жизнь! Кто знает, может быть придёт и счастье? И сердце так билось, так билось…
14 ноября
Прочла «Гранатовый браслет». Как прекрасно всё, что там написано! Встречу ли я человека, который будет так любить меня?
Когда прочту взволновавшую меня книгу или посмотрю фильм, мне обязательно надо кому-то рассказать об этом. Этими драгоценными впечатлениями я могу поделиться только с Наташей Сидорчук. Она – мой хороший, добрый слушатель.
Наташа часто поёт мне, у неё низкий грудной голос, да и лицо у неё какое-то особенное – тонкий, изящный нос, раскосые зелёные глаза.
Утром ходила в музыкальную школу. Моя новая учительница мне очень нравится. Играла я, как всегда, плохо, хоть и не очень. Она вразумляла меня, уже совсем взрослую девушку: «Это страшно плохо» или «Это страшно некрасиво». Говорит она быстро и вместе с тем очень спокойно.
После урока позвонила Марине. У неё опять болеет старший ребёнок, и она очень волнуется за него.
Потом я должна была встретить маму, чтобы пойти с ней в ателье. Она хотела заказать мне платье. Чтобы убить время, зашла в книжный магазин и встретила её там.
В ателье мы были первыми посетителями; но материи на платье не было. Мама сидела расстроенная, а закройщица всё твердила, что у них остался всего один метр и ещё что-то про магазин.
Мы зашли в «Ювелирторг», и там мама купила мне золотое кольцо. Мы выбрали тоненькое колечко с маленьким бледно-зелёным камушком.
- Это – александрит,- сказала нам продавщица.
Вероятно я повзрослела, потому что колечко не вызвало у меня бурной радости.
Спасибо, моя милая Мышка.
Вечером, когда уходили с практики, под окнами опять собралось страшно много шпаны. Натку опять поволокли куда-то. Меня тоже схватили за рукав; но я зашипела страшным сквернословием, меня отпустили, и я вскочила в проходящий мимо трамвай. Со мной была Наташа. Через несколько остановок мы вышли и пересели в трамвай, где ехали все наши. Все они набросились на меня с упрёками, что я уехала одна, оставив Нату. «Вот она – банда подлецов»,- подумала я. Какое возмущение закипело во мне! И какую усталость затем я почувствовала.
15 ноября
Вечером была у Марины. Она очень плоха здоровьем – правая рука болит и почти не действует кисть. Она думает о смерти. Её Заяц – старшая девочка подарила мне маленького жёлтого цыплёнка.
В квартире у них наконец-то закончился ремонт, стало так просторно, что когда говоришь, голос звучит громко.
Не знаю, почему я вчера села на первый трамвай. Конечно, я очень спешила к Марине; но, надо признаться, мне было не по себе стоять в окружении шпаны, да и Ната оставалась не одна, ведь все девчонки, кроме нас с Наташей были рядом. Так почему же я получила такие уколы осуждения? Или это месть?
16 ноября
Сегодня на практике я мало разговаривала с Лерой. Наверное, мы отходим друг от друга. Что же, так вероятно и должно быть. Но мне всё-таки хотелось бы объясниться. Надо, чтобы всё было ясно.
Лера шьёт пальто своему брату. Он приходил на первую примерку. Вчера я говорила ей, чтобы она пригласила его пораньше, если он придёт вечером, его побьют; но она не обратила внимания на мои слова.
Он пришёл после перерыва, когда уже темнело, а шпана начала атаковать окна ещё раньше. Наверное, мы сами привлекли её внимание исполнением русских народных песен. Дверь закройщицы предусмотрительно закрыли на крючок. К двери Лёва долго не мог подойти – его не пропускали, когда он, наконец, пробился на крыльцо и постучал, его пообещали повесить.
Я не вышла к нему навстречу, даже, когда он, войдя в мастерскую, встал рядом, я отошла в другой угол.
Лера сказала, что я накаркала беду. Может быть, ей показалось, что я злорадствую? Не знаю, чем это объяснить, но я действительно хотела скандала, хотела, чтобы с Лёвки сбили его спесь.
Он не решился один идти домой и стоял в коридоре с жалким выражением лица. Вместе с Натой они звонили в дружину, чтобы за ним приехали и расправились с мальчишками.
Вскоре приехали юноши в шляпах, постояли в мастерской, посмотрели на девочек и уехали, взяв с собой Лёву.
К концу рабочего дня приехал катин папа. Когда мы выходили, у мастерской толклись какие-то совсем взрослые парни. Ах, какое интересное зрелище мы представляли! В центре нашей испуганной толпы шёл папа Кати, мы все жались к нему, как сиротливые, испуганные овечки, а позади и вокруг шли серые волки.
Анатоль сказал кому-то или дал понять, что я ему очень нравлюсь; теперь об этом чешут языки и смеются.
С Наташей мы как-то сразу помирились, вероятно, она поняла, что была не права.
18 ноября
Утром ходила на математику. Тамара Абрамовна сразу заметила моё присутствие, но ничего не сказала. К доске она вызвала Наташу, которая сидела со мной рядом. Наташа ничего не могла написать, и тут наша учительница разразилась руганью. Она кричала, что мы испортили ей настроение, что мы отдыхали восемь месяцев, что Наташа разболталась и отрезала свою замечательную косу. Я чуть было не сказала, что она не отрезала косу, а так заплела её, но благоразумно промолчала.
Добралась она и до меня. У доски я сказала сначала верную мысль, но пропустила одно очень важное действие, на что мне было сказано, что в этом году она «так меня прижмёт!» и т.д. слава Богу, что это было сказано относительно спокойным тоном.
Мы с Наташей не упали духом и тайком рисовали в тетрадях человечков.
Когда шла домой, на остановке автобуса увидела маму. Она стояла и очень сильно дрожала.
- Ты замёрзла? – спросила я её.
- Нет, это что-то нервное, - сказала она.
Я испугалась за неё. Она села в автобус и уехала.
Дома я очень торопилась пообедать, чтобы не опоздать на работу. Кошка заразилась моей спешкой, и рыбья кость застряла у неё во рту. Слава Богу, отец её быстро вытащил.
Под окнами мастерской опять толпились и свистели. Валентина Ивановна решила отпустить нас засветло. Ната очень волновалась: она ждала дружинников из педика (так мы называли пединститут), ей не хотелось, чтобы они приехали, когда нас в мастерской уже не будет. Когда подошли к остановке, Люда предложила подождать дружину. С песней мы двинулись до следующей остановки. Всем хотелось встретить молодых людей в шляпах, а может, и покрасоваться перед ними. Мы орали песни, танцевали яблочко и, увидев трамвай, бросились ему навстречу. Трамвай со шляпами проехал мимо, мы стали его догонять и не догнали. Сели в следующий трамвай и поехали назад. Какая-то женщина стала стыдить нас.
- Тихо! Не мешайте дремать мирным обывателям, - сказала наша медалистка.
Наташка держалась за глаз, я случайно стукнула её при посадке. Неудачный день: в мастерской, размахивая утёнком, которого подарила мне маринина дочка, я нечаянно ударила Нату по лбу.
Вышли, пошли искать дружину. Ната убежала вперёд, махнула нам рукой и скрылась во тьме. Мы были обескуражены, обиделись и опять пошли к остановке.
Лера сошла в центре смотреть портрет своего брата Лёвы на доске почёта отличников милиции. Теперь он – милиционер.
Все устали и зевали. Наташа рассказывала про какого-то привокзального мальчика, который назвал её цветочком и ягодкой. Она даже дала мне почитать его письмо, где он очень аккуратным почерком со множеством ошибок признавался ей в любви. Смешно и трогательно.
Пришла домой в половине девятого. Мамы ещё не было, у неё сегодня политинформация. Бедная, она даже не пообедала сегодня.
И у меня совсем не хватает времени: утром – музыка, потом математика, во вторую половину дня до вечера – практика, и надо ещё поиграть вечером хотя бы час.
20 ноября.
Читала на практике девчонкам «Летаргию» Симонова. Лере так понравилось, что она стала переписывать стихи в свой блокнот.
Позавчера дружинники поймали шесть пацанов и сильно избили их. Били их так, что у одного из избивавших кожаные перчатки были в крови. Двое подростков из класса седьмого попались случайно и были избиты «для профилактики». Это мы узнали от Леры, а ей рассказала Ната. Избитых за дело я не жалею, может быть, я очень жестокая; но, когда думаю об этих дружинниках, меня охватывает злость до ненависти к ним, злость на этих молодых людей за их лицемерие. Я уверена, что избиение этой шпаны произошло не оттого, что они боролись с хулиганством или преступностью, а оттого, что они находили удовольствие в этой безнаказанной жестокости.
Многие девчонки одобряли наказание подростков. Я высказала своё негодование. Ната молчала, а Лера пыталась спорить.
Ушли мы с практики в пять часов на КВН в школу. Может быть, мы избежали неприятной сцены или лишились привычной комедии под окнами.
КВН был довольно скучным. Веселил только ученик одиннадцатого класса, смешно изображая собаку на цепи.
Когда уходили из школы, обратили внимание, что на первом этаже сидел пожилой милиционер. Лера, увидев его, сделала вид, что падает в обморок. На улице, как всегда, орали и танцевали.
Сегодня воскресенье. Утром родители ходили голосовать, выбирали какого-то судью.
Я должна была идти в кино на «Мусоргского». Лил сильный дождь. Когда перебиралась через канаву с водой, помогла какой-то старушке. Она так благодарила, благословляла и крестила меня, что я готова была убежать; обернулась и увидела Полунина. Мы посмотрели друг на друга и не поздоровались.
Еле пробралась к дому Леры. Огород у них убран, забор сломан. Мать болеет, у неё опять обострился ревматизм, а Лера очень возмущается тем, что кругом так грязно.
Фильм посмотрели с удовольствием.
Дома родители обсуждали письмо от Нелли: её младший брат болен туберкулёзом и лежит в больнице. У него уже началась стадия распада одного лёгкого. Я решила написать ему письмо. Написала про практику, про шпану и дружинников. Мама, прочитав его, сделала недовольную гримасу, я вспылила и порвала письмо. Теперь жалею об этом.
Вечером ходила в кукольный театр или в церковь, потому что церковь у нас в городе переделали в кукольный театр. Давали «Божественную комедию». Постановка была очень бедной и жалкой. Архангелов играли старые артистки. Зал шикал и осмеивал их. Они по-честному зарабатывали свой нелёгкий хлеб. Публика вела себя гадко, и каждая острота превращалась в пошлость. Старость актёра не даёт права соплякам осмеивать его.
На спектакле был Арутюнов со своей компанией. В антракте они пересели на первый ряд и посадили к себе на колени каких-то пятнадцатилетних девочек. Одну из них Арутюнов держал за шею. Они возмутительно хохотали, когда на сцену выходила немолодая артистка, которая одна хорошо пела и держала вторую партию, смазливенькие молодые артисточки пришлись им по душе, хоть и не пели, а пищали.
Сегодня поссорилась из-за этого с Лерой. Она с такой брезгливой гримасой рассказывала Нате о немолодой актрисе, что я не выдержала и сказала, что, если ей это не нравилось так уж сильно, она могла встать и уйти; но оскорблять артистов и музыкантов мяуканьем, когда тушили свет в зале, она не имела права. Ещё я сказала, что она ничего не может понять, пока её просишь или говоришь тактично, её обязательно надо оскорбить, обидеть, чтобы что-то до неё дошло.
- Да? Ты в этом уверена? – сказала она со свойственным ей выражением превосходства. Так же она отреагировала однажды, когда я сказала, что Шопен – поляк.
21 ноября
Сегодня ходила в больницу к кожнику. Я стала совсем, как паршивый поросёнок. Руки ужасно чешутся и выглядят безобразно.
В кабинете оказалась одновременно с Сориным – главным режиссёром областного драмтеатра. Я смотрела на него и думала: и за что любят женщины этого маленького плюгавого человека? Мне хотелось смеяться. Но сама я, наверное, имела не лучший вид.
Я очень плохо себя чувствую. Изнуряет перемена рабочих смен, особенно второй на первую. Вчера, придя с практики, я даже заснула, так велика была усталость. Я очень мало сплю, и мне тяжело на работе.
На практике опять заспорили о дружинниках. Я высказала своё мнение: что пользы, если они изувечат сегодня того, кто слабее их? Завтра этот избитый сам изобьёт слабого, изувечит кого-нибудь, оскорбит или украдёт. Особенно возражала мне Лера, кончился спор тем, что она сказала, что не так, как я, умудрена жизнью и не хочет со мной спорить. Однако через некоторое время добавила мне, что считает меня очень похожей на одного героя из «Молодой гвардии». Поняв, что она имеет в виду Стаховича, и ответила, что он давно уже реабилитирован.
Я сдала своё третье пальто и помогала закройщице перекалывать крой. Ната ждала меня. Домой ехали вместе.
Дома прочла записку от мамы. Она писала, что мне сейчас же надо идти в 17-ю школу и договориться с каким-то учителем Лукиным о занятиях по математике. Я забежала к Стрелке, и мы пошли вместе. До того во дворе отобрала у мальчишек рогатку, за что херувим Кудрин пообещал убить мою кошку.
Еле-еле пробрались к школе по какой-то грязной окраинной улице. Долго блудили в ней по каким-то подвалам и тёмным коридорам, пока отыскали учительскую. У какой-то женщины спросили про Николая Александровича Лукина, она указала мне на дверь во вторую комнату учительской. Там я увидела сидящего за столом человека.
- Здравствуйте. Я, наверное, к вам?
- Да-да. Вы – Тоня?
Он предложил мне сесть. Я смотрела, как он ставит в журнал маленькие аккуратные тройки и четвёрки. Кисти левой руки у него не было, вместо неё – чёрная кожаная перчатка. С первого взгляда он показался мне очень симпатичным и милым человеком. Потом он долго бегал по этажам в поисках ключа от канцелярии. Мы ждали с его стареньким портфелем у окна в коридоре. Нас со Светой удивило, что его совершенно не слушают ученики, даже не обращают внимания на его просьбы. Мне стало жаль его, но симпатия начала исчезать. Я вдруг вспомнила, как одна девочка рассказывала именно о нём, как он ухаживает за своими ученицами и говорит им пошлости.
Наконец он вошёл в канцелярию и зачем-то пригласил нас и предложил сесть. Мы поговорили о математике, о времени занятий и пошли к его дому, чтобы узнать дорогу. Долго шли по утопающим в грязи улицам. Он всё выспрашивал меня о моих учителях, о музыкальной школе, о том, кем я хочу быть, пытался брать меня под руку. Потом разговор перешёл на вчерашний телевизионный фильм, он заговорил о характерах молодых девушек и девочек, и разговор пошел о любви. Я сказала, что в большинстве своём девушки влюбляются в мужчин, на много старше себя. Он со мной согласился. Потом он выспрашивал Свету всё о том же. Она очень подробно отвечала, пожаловалась на своего учителя, который, как она считала, ничего не знает. Он вдруг начал говорить ей про рациональные и иррациональные числа, про формулу Герона. А мы всё шли, путаясь в каких-то закоулках. Светка изнемогала, когда не могла ответить на вопрос. Он вдруг оглянулся и сказал:
- Света, посмотри на меня. А ну-ка! какие у тебя глазки? Я не разглядел: синенькие или коричневые?
Потом он поинтересовался и «моими глазками» и назвал их «серенькими». Когда мы перебирались через какую-то канаву, он довольно легко прыгнул. Я наступила ему на пятку в грязной калоше, и мне стало очень смешно и немного неудобно. Мы всё шли и шли, а он говорил:
- Ну, запоминай, вот так, прямо, прямо, потом налево, потом ещё налево, потом… От школы до моего дома – двадцать минут.
Мы вышли к берегу реки, прошли ещё немного, и наконец он объявил:
- Вот мой дом.
Это был одноэтажный деревянный домик, покрашенный тёмно-красной краской. После долгих наставлений о том, что я должна принести на урок, он, наконец, стал с нами прощаться. Он сильно замёрз в своём бедном плаще и старенькой кепке без шарфа, и ему приходилось скрывать дрожь. Жирные щёки его подрагивали. Светка тянула меня за руку, а он кричал нам с крыльца, что у него есть собака, кажется, терьер, и что я должна стучать, он будет дома.
Начался сильный дождь. Мы не знали, как выбраться с этой улицы – «попасть на большую землю». Долго шли по Широко-кузнечной, куда-то повернули и оказались у школы. Впереди нас увидели двух мальчиков и двух девочек. Одна из них отнимала у приятеля свой берет, и они хохотали и смеялись. Проехал трактор с прицепом навоза. Наконец, мы выбрались на более сухое место. Мальчишки привязались к нам. Спросила их о Лукине. Один из них сказал, что это - их самый лучший учитель.
Вернулись домой в семь часов.
Я не пойду к этому человеку. Когда мы шли с ним, я всё больше проникалась отвращением к нему. Маме сказала, что ходить в такую даль нереально, и это было правдой.
У меня давно появилось желание написать маленький рассказ, боюсь только, он будет безыдейным, а сюжет – простой, но, кажется, оригинальный.
22 ноября
На практике работала медленно, даже не сдала в оснаровку своё новое пальто. В перерыв ходила к Марине. Она была так рада моему приходу! Из-за этого я опоздала на сорок минут. Валентина Ивановна сделала мне замечание.
Приходила завуч по производственному обучению, раскричалась из-за того, что в мастерской грязно. Мы с Лерой были дежурными. Пришлось мыть пол, намочили наш большой цех и развели ещё большую грязь.
Пришла домой усталая, разбитая. В музыкальную школу поехать уже не смогла. Вечером сидела с мамой на диване и смотрела телевизор. Я люблю тереться щекой о её лицо.
25 ноября.
Я опять болею.
Вчера, на столе увидела розовый конверт без марки, адресованный мне. Солдатское письмо было написано незнакомым почерком. Кто-то с турецкой границы хотел стать моим другом и желал мне счастья. Этот солдат узнал обо мне от своего товарища, с которым он был в наряде.
Я засомневалась, что письмо адресовано именно мне, и пошла в соседний дом, он тоже значился номером три; но там Лебедевых не было. Вернувшись домой, я сразу же написала ответ, вежливый и сухой, так что этому солдату вряд ли захочется писать мне ещё. А всё-таки это интересно, откуда он узнал мой адрес, и хорошо как-то на душе оттого, что где-то, очень далеко в Армении кто-то тебя вспоминает.
Лежу на диване и пишу. Отец купил собрание сочинений поэта Алексея Толстого и сидит за столом, просматривая книги.
Пришла мама, включила телевизор. В «Новостях» говорили о Кеннеди, три дня тому назад его застрелили в Техасе с пятого этажа дома.
Очень болит голова. Может быть, это ещё оттого, что час назад я читала «Прерванную дружбу» Войнич, как раз ту главу, где у Ривареса был его страшный приступ?
Откуда-то доносился плач ребёнка. Вдруг он превратился в душераздирающий крик: «Мама! Мама!», и сейчас же женщина крикнула: «Помогите!».
На ходу заплетая косу, я выскочила на лестницу. Все доброжелательные соседи уже выбежали – смотреть! На площадке второго этажа я увидела жену Сергеева, очень полную симпатичную женщину. К ней прижимался плачущий маленький сын. И она, и он были напуганы, бледны. Мать успокаивала ребёнка и сама старалась не плакать. К Сергееву уже не раз вызывали милицию, но тогда он становился совершенно спокойным и казался почти трезвым, отрицая то, что избивал жену. Несчастные мать и ребёнок укрылись в нашей квартире. Я осталась на лестнице. Вот открылась дверь. Это вышел пьяный Сергеев искать жену. Ему открыла соседка напротив с заискивающей улыбкой. Я стояла в дверях с колотящимся сердцем.
- Это у вас был такой шум? – спросила я его.
- А? Да, у нас.
- Ну? Может милицию вызвать?
- Как хотите.
Он вернулся в квартиру.
Ненависть ещё сильнее закипела во мне. Почему он не набросился на меня?! Почему он так споен, даже вежлив?! Значит, его гнев изливается только на жену и ребёнка.
Я ещё долго стояла на лестнице. Его жена с сыном отправилась ночевать к матери. Она очень хорошо себя держала и почти не плакала при мальчике. Уходя, она сказала мне, что уйдёт от мужа.
Как это унизительно - терпеть его побои, ругань, ходить на цыпочках за пальто, чтобы он не услышал и не набросился опять!..