Челдон. гл. 5. Тетя Фаина
глава 5. ТЕТЯ ФАИНА
Последние дни марта 1991-го.
Архангельск. Аэропорт Талаги.
Регистрация. Осторожно-любопытные взгляды иришиных коллег. Никто из них в этот раз к нам не подошел, ни в аэропорту, ни в самолете. Хотя уезжал только я один, а Ириша продолжала там работать еще пять месяцев. Ириша с дочкой приехали ко мне в Израиль через полгода.
Посадка на рейс.
«Тушка» вырулила на взлетную полосу. Рев турбин на форсаже. Разгон. Взлетели.
Мыс Пур-Наволок затянут грязной, мутной пеленой.
Я второй представитель нашей семьи кто побывал в Северном крае. Первым побывал мой прадед, Шлом Борухович. Он одним из первых в 1929-30-ом «открывал сезон» на Соловках. Во время НЭПа прадед держал скобяную лавку, в Каменке (Днепродзержинск), и после конфискации отсидел на Соловках год с небольшим. Ему неслыханно повезло. После нескольких писем в «компетентные органы», в которых прадед объяснял, что не имел наемных работников и имел восьмерых детей, его выпустили.
Где-то под ногами — Малые Корелы. Именно это удивительное место, а не Кремль, должно стать Меккой славянофилов! В этом краю живут последние, в моем понимании, русские. Самобытные люди здесь жили и живут. Одна — Поморьска Говоря — чего стоит!
Помню, как буквально через несколько дней после приезда в Архангельск, я забрел в областной краеведческий музей. Я оказался единственным на тот момент, а может и за весь день, посетителем, обычное дело для провинциальных краеведческих музеев, тем более что был август месяц. Женщина-экскурсовод, энтузиаст, какие встречаются, исключительно, среди экскурсоводов провинциальных краеведческих музеев и сельских библиотекарей, не стала отсиживаться на стуле, и сразу взяла меня под свою опеку.
Сейчас, посещая лучшие музеи мира, я представляю, сколько стоит индивидуальная экскурсия с экскурсоводом.
Я с любопытством разглядывал экспонаты под неустанные комментарии экскурсовода. Кухонную утварь, одежду поморов: кокошники, армяки, опорки, зипуны, рушники… Мой, неподдельный, интерес вызвали — кушаки, которыми подпоясывались поморы в 18-19 веках. Кушаки эти были праздничными. По всей длине кушаков были вышиты … свастики. На мой вопрос экскурсовод ответила, что наряду с христианской символикой, поморы пользовались и языческой, они ее не позабыли. Известно, что свастика в оригинале — это знак солнца, вечности. В отличие от христианской доктрины смирения, язычество — это поклонение стихиям. Пётр Великий по достоинству оценил подобный симбиоз. Какие серьезные дела, скажите мне, смог бы он начать с травоядными землепашцами Московии? Петр искал буйных, подстать себе. Тех, кто бороздил на легких кочах ледяные просторы северных морей. Здесь просматривается параллель с викингами. Те приняли христианство тоже одними из последних в Европе. Ну, а с кем еще Петр смог бы построить первые русские корабли, как не с русскими викингами — поморами. А вот, пожалуйста, еще одно звено в цепи доказательств моей теории — первый русский естествознатель Михайло Ломоносов. Смог бы этот любознательный отрок появиться в среде религиозного мракобесия? А первые русские идеологические диссиденты — староверы, не сюда ли они бежали? встречая здесь толерантное к себе отношение поморов? И последнее, неоспоримое, доказательство: это дошедшая до наших дней традиция — козули — сухие пряники украшенные цветной глазурью, которые поморы пекут к Рождеству. Сейчас козули выпекают в форме, в том числе, аляповатых, лубочных дедов морозов и снегурочек. Исконными же считаются козули в форме северных оленей, грибов, деревьев, рыб — древних символов охоты и собирательства. Глазурь наносится на козули в виде бисера, что напоминает орнаменты расшитых тем же бисером традиционных одежд и обуви ненцев и саамов-лапландцев. Козули — это наскальные рисунки, это — жертвоприношения поморов. Вот что я написал, прощаясь с Северным краем:
Впервые Малые Корелы!
Великий северный пейзаж!
Перед истлевшим черным скитом
Я с чувством спел бы: «Отче Наш!»
Поморов кочи и амбары
Всё новью с древностью сплелось
Главы церквей, что глаз отрады
Векам сломить не удалось
Святые старцы здесь искали
Запретный Аввакумов рай
Но равнодушно и угрюмо
Вторил стенаниям дикий край
Седая быль, эпох творения
Мерцают сполохи времен
И средь крестов монахов схимных
Стою безмолвно, поражен
Бояре, Пётр, столиц отзвуки
Тут будто тонут в немоте
Монахов кряжистые руки
Двуперстием осеняют в темноте.
В Шереметьево-1 нас ждал мой батя. Он прилетел из Сибири специально, чтобы со мной попрощаться и … припер два здоровенных чемодана моей тети. Тетя, последовав моему примеру, втихаря оформилась, и догнала меня в Израиле через три недели. Эти чемоданы были ее просьбой-поручением, ей казалось, что я еду совсем налегке.
Мы оставили мою трехъярусную сумку и тетины чемоданы в камере хранения Ярославского вокзала, и направились на Большую Ордынку в посольство.
Там я отстоял совсем короткую спецочередь и получил билет в один конец, до Будапешта. Две недели назад я приезжал в посольство и заказал билет.
Вылет через полтора суток. Батя договорился, что мы остановимся на ночлег у тети Фаины, он с ней предварительно созвонился.
Эта легендарная женщина давала приют всем иногородним родственникам, друзьям родственников, знакомым знакомых, всем, кто за последние двадцать лет выезжал на ПМЖ.
Батя навещал тетю Фаину давным-давно, но знал о прижимистом характере родственницы.
Последний раз я был в Москве, как я уже говорил, две недели назад. С продовольствием везде было неахти как , но, то что мы увидели в этот день в Москве, нас поразило. Такого не было даже в провинции. За весь день мы не смогли купить — хлеба.
Батя давненько не был в Москве, и мы мотались по всем известным местам. Распивали водку в сквериках и закусывали чебуреками (тесто), которые купили в одном кооперативном кафе, хлеба там тоже не было.
К вечеру мы добрались до тети Фаины.
Тетя оценивающе осмотрела нас с порога. Я тут же поставил на кухонный стол увесистый пакет со снедью и напитками, купленными за доллары в «валютнике», где я предоставил справку из госбанка о том, что честно обменял 900 рублей на 100 долларов и какое-то количество норвежских крон (в Израиле в банке мне вежливо объяснили, что эти кроны старого образца и уже вышли из оборота!). Увидев содержимое пакета, тетя Фаина, было, обрадовалась, но тут же предупредила, что хлеба у нее — нет! Мы поинтересовались, что же происходит в первопрестольной? Тетя поведала, что хлеб как и прежде завозят по утрам в магазины, но последние дней десять начался какой-то нездоровый ажиотаж, и в первые же минуты все сметается с полок, а затем этот первый продукт питания продают с рук по договорным ценам у станций метро и подземных переходов.
Жила тетя рядом с театром «Сатирикон». Еще по дороге к ее дому, выходя из подземного перехода, я обратил внимание на группу старушек, державших в руках буханки и батоны, но не придал этому значения. После тетиных откровений я решил пойти купить хлеб у этих старушек.
Издали я увидел на том месте только одну старушку. Когда мне до нее оставалось два десятка метров, откуда ни возьмись, к старушке подвалили два мужика. Один из мужиков держал в руке сетку, в которой как рыбы в неводе трепыхались два «огнетушителя» «вермахта» (вермут 0.8л.). Я прибавил шаг. Когда я подошел, мужик уже запихивал в сетку полбуханки черного. «Бабуля, есть хлеб?» — спросил я, запыхавшись. Сухенькая старушка в клетчатом пальтишке и сером домотканом шерстяном платке, старая лимитчица, аж отпрянула, словно блокадница от хулигана, пытающегося отнять у нее продовольственную карточку: «Нету, милок, последние полбуханки черного токась мужикам-то и отдала» — с сожалением, по-вологодски окая, ответила она.
Все! Приехали!
«Моя красавица-Москва! В то время самый великий для меня город на Свете! На Тебя смотрела и смотрит с разинутым ртом вся страна! Твои верноподданные с задворок Великой Империи с трепетом, хоть раз в жизни, приезжают посмотреть на Тебя, словно вожди варварских племен, приглашаемые в Рим в эпоху его расцвета, что бы увидеть Твое величие и покориться! Я впервые Тебя увидел летом 1980-го, через несколько дней после закрытия Олимпиады. Когда Ты открылась для простых смертных. Помню, как за два часа до прибытия поезда в Твое сердце — в поезде закрыли все туалеты! И я, скрючившись, поджав к животу ноги, терпел, а когда стало совсем невмоготу, я со стыдом мочился в тамбуре-сцепке между вагонами. Затем с мамой и младшей сестренкой стоял в коридоре купейного вагона и под бравурные марши, разливавшиеся из динамиков по всему поезду, зачарованно смотрел на Твои огромные дома и широкие проспекты. Помню, как мы до тошноты пили уже не враждебную «Fanta». Помню, как мы набивали в Твоих магазинах полные сумки заморских яств, оставшихся после Олимпиады. Ты меня покорила, с первых же минут! В этом угаре я даже забыл, что Ты только что похоронила Высоцкого, о смерти которого нам сообщил один Твой сын, сосед по дому, где мы снимали комнату в Гантиади, он подарил мне фото с похорон, которое я храню до сих пор. Златоглавая моя! Татаро-монгольское иго оставило в привычках твоих неизгладимый след! И по сей день Ты взимаешь дань, в виде регистрационных сборов, с конных и пеших путников, с иноземцев, останавливающихся в твоих караван-сараях. Ордынские сборщики ясака позавидовали бы Тебе! Помню, как Твои бдительные стражи не допускали к Тебе, чистюле, автомобили заляпанные родной, вечной, российской грязью! Твои благородные граждане, уподобаясь римским патрициям, гордо называют себя «москвичами в нескольких поколениях»!
Я — варвар-азиат, челдон, я, родившийся рядом с бескрайними родными степями Чингисхана и монгольских орд, от своего имени прошу прощения за всех плебеев из урюпинсков и мухосрансков!
Но, увы, сейчас ты у меня не одна такая, сейчас я уже бесчинствую в самом сердце Европы!
Не серчай, родная!»
Потерпев поражение в битве за хлеб насущный, я вернулся к тете Фаине. И застал всех за богато накрытым столом. Тетя Фаина, выслушав мою печальную историю, расчувствовалась, и вытащила таки из кухонного шкафчика — полбуханки бородинского! Она нарезала его тонкими ломтиками, на московский манер, аккуратно разложила на блюдечке и поставила на середину стола — хлеб всему голова!
Продолжение следует.
© Copyright:
Семён Дахман, 2011
Свидетельство о публикации №211051300327