Мечты сбываются.
Бетонные плиты, уложенные ровными рядами на рулёжной дорожке аэропорта, пылали жаром. Раскалённый воздух, словно от разогретого противня вздымался к верху и зависал расплывчатым маревом, искажающим удаленную перспективу зеленеющей тайги. В стороне по краю бетонной площади аэродрома за ограничительными столбиками царила иная, успокоенная стихия далекая от суетной аэродромной жизни вовлекающей людей в центрифугу многовекторных ускорений. Увлажнённый мох, покрытый загрубевшей коркой тления, кособокие с угнетённой кроной листвянки и поблёскивающие лужи-болотца аккумулировали освежающую прохладу, наделяя её особым таёжным ароматом – хвойной смолы, затхлой сырости вечной мерзлоты и дистиллированного воздуха Крайнего севера пропитанного паром испарившегося льда.
Приземлившаяся вертушка огромным гудящим и свистящим вентилятором разогнала огнедышащий жар и обдала резким коктейлем смешанных запахов, потянуло керосином и смолой. Прямые солнечные лучи расплавили черную окантовку плит. Черная смола проминалась под подошвой обуви и липла к каблукам. Отрезвляющий запах авиационного керосина приятно щекотал ноздри, подбадривая и навевая в мыслях тему длительных перелётов и мелодию романтических песен воспевающих упоительный гомон лиственниц и перекатное бурчание безымянных ключей.
Невыносимый вопль турбин вертолета заглушил устоявшуюся тишину, благотворно влияющую на нервную систему, вселил паническую нервозность, передающуюся телу судорожным подёргиванием. Вертолёт, заваливаясь с боку на бок, грузно, на присядках покатил по рулёжной дорожке и, следуя по сплошной белой линии, направился к месту стоянки. Наземный техник в распахнутом синем комбинезоне поднял руки вверх, приветствуя стальную птицу особым дружественным знаком, зачастую применяемым в ритуальных танцах краснокожих воинов Американских прерий.
Не сбавляя темпа, вертушка описала полукруг, огибая странную процессию, тянущуюся оборванной цепочкой от двухмоторной «Аннушки» к стальному шкафу с резиновыми шлангами и металлической катушкой. Процессию составляли восемь человек занятых переноской груза, не поддающегося ни какому счету и взвешиванию. Измотанные люди несли на своих плечах неподъёмные рюкзаки, тащили по бетонке распухшие баулы, скрестив на груди руки и опустив головы, перетаскивали какие-то длинные конструкции, упакованные в тёмные чехлы. Судя по их легким, просторным одеждам: рубашкам с короткими рукавами, бриджам, размалёванным в пляжном стиле, бессменным и удобным джинсам, легкоступным кроссовкам и загорелой коже можно было смело утверждать, что они прибыли из теплообильного материка, следуя примеру и маршруту перелётных птиц.
Прибывшие люди, словно любопытные птицы, повинуясь древнему инстинкту познаний, ступали по территории Крайнего севера с радостной возбуждённостью на сердце, слегка омрачённой тяжёлыми испытаниями перелёта, отразившимися на их лицах недовольными кривляньями и потупленными взглядами.
Возглавлял процессию худощавого телосложения мужчина преклонных лет с невыразительной белой бородкой и изрядно поредевшей шевелюрой, скудно выбивающейся из-под светло-зелёной кепки седыми закрученными локонами. Вспотевшая спина, далеко не молодого носильщика прогнулась под тяжестью походного рюкзака, костлявые венозные руки – наследие прожитых лет, застыли молебном символом. Левая лямка рюкзака съехала с плеча, и он удерживал груз на согнутом локте. Стиснув зубы и прикусив губу, он героически рвался вперёд. Несмотря на изнуряющие испытания глаза утомлённого «шерпа», выражали вдохновлённый настрой, несгибаемую волю и романтическую иллюзию, проплывающую перед глазами диковинными видами незнакомой и желанной тайги.
В отличие от своих друзей прозорливый мужчина не разделял оптимизма на счет покладистого и покорного севера и облачился в подобающую данной широте надёжную и практичную обновку. Мешковатый походный костюм цвета хаки, высокие ботинки на толстой подошве, офицерский ремень туго затянутый на поясе, выделяли его из числа доверчивых и самонадеянных коллег. Самодельный нож впечатляющих размеров, всунутый в пластиковые ножны, вызывающе болтался на поясе, как будто нарочно приманивая зоркую и проницательную службу аэродромной охраны «ВОХР». К счастью или разочарованию незадачливого путешественника к нему никто не приставал с расспросами касательно ножа, по всей видимости, на территории северных аэропортов срабатывает механизм абсолютного доверия и взаимопонимания.
Седовласый носильщик, наконец, добрел до кучи вещей заваливших железный ящик аэродромного оборудования и припал на колено, не справившись с непосильной поклажей. Объёмная гора вещей смягчила падение, приняла на себя тяжёлый рюкзак. Закхекав и проронив несколько нецензурных слов, горе носильщик обтёр мокрый лоб рукавом, пропитанным потом, и с великомученическим вожделением посмотрел на проносящийся мимо вертолёт.
Пилот вертолёта на секунду оторвался от ратной службы и глянул сквозь пластик на безрадостную процессию полусогнутых носильщиков. Взгляды седобородого путешественника и франтоватого пилота встретились и оба в одно мгновение понимающе закачали головами, испытывая ни с чем несравнимое ощущение открытого человеческого общения происходящего на подсознательном уровне. Каждый из них проникся всепоглощающим уважением по отношению друг к другу. Путешественник, подобострастно с искренними позывами души, не без корысти, желал авиатору ясной погоды на сегодняшний день, а пилот в свою очередь завидовал будущему пассажиру своей стальной стрекозы за то, что тот в скором времени будет с довольным видом прохаживаться по таёжному ручью со спиннингом в руке.
Занятые люди мило улыбнулись друг другу и погрузились с головой в незавершённую работу.
Раскрученные до неимоверных оборотов турбины вертолёта издали воздушный хлопок, и перешли на угасающий свист. Вертушка замерла, повинуясь воле наземного техника. Плоские лопасти, мелькающие серым кругом, проявились на голубом фоне небес пятиконечными перьями, провисающими к низу. Шум турбин смолк, раздался лязг открывающейся дверцы и бряцание короткого трапа закрепленного к вертолёту когтевидными выступами. Франтоватого вида пилот соскочил с низкой ступеньки, распрямил сгорбленную спину, потянулся кончиками пальцев вверх, в знак протеста с сонливой усталостью, и небрежно кинул технику:
— Что Степаныч приуныл? Крепись, некогда расслабляться. Готовь машину, через тридцать минут вылет, вон ребят на Большую Куонамку надо забросить.
Пилот наморщил лоб и с видом огорчённого человека выказывающего крайнее раздражение и недовольство, добавил в погрустневшем тоне:
— Когда же эта жара пройдет? Печёт и печёт, аномалия какая-то. Семнадцать лет в Хатанге живу, а такого жаркого лета не припомню. Вот тебе и всемирное потепление, вот тебе и Крайний север на семьдесят второй параллели.
Опечаленный поводырь стальной стрекозы, было, направился обратно внутрь машины, но потом передумал, махнул рукой и быстрым шагом, направился к зданию аэропорта, буркнув себе под ус:
— Жара, всё иссохло, вон Котуй-Кан ниже русла стоит, обмелел совсем, про притоки вообще говорить не приходится сплошные камни, а они на Куонамку прутся, делать им, что ли нечего,… и несёт же их нелегкая…
Пилот скрылся за деревянной дверью одряхлевшего аэропорта, обновлённого панцирной обивкой, оставив высказанные вслух мысли витать над бетонной площадью. Седобородый путешественник уловил понятную только ему воркотню пилота, встрепенулся, словно его ужалила оса, и резко обернулся к своим навьюченным коллегам.
Жилин Пётр Александрович, а именно так величали седобородого путешественника, являлся одним из тех людей, которые целиком и полностью посвящают себя любимому делу. Вот уже на протяжении тридцати лет Пётр Александрович из года в год без пропусков, каждое лето собирается в тайгу по воле сердца, по зову тайги, за туманами и особыми внутренними переживаниями, творящимися в душе при встрече с укромными таёжными далями.
По профессии Пётр Александрович Жилин был и остаётся конструктором навигационных и прицельных систем ракетных снарядов. На протяжении многих лет он способствовал подъёму авторитета советского и российского вооружения, и даже выйдя на пенсию не смог оставить своё родное КБ.
Расставание с ВПК, не происходило по одной весьма существенной причине, Пётр Александрович оставался на сверхурочные, работал за двоих, не упускал случая подработать за двойную оплату в выходной день лишь за тем, чтобы скопить деньжат на следующую, дорогостоящую поездку в тайгу. Его слепая можно сказать фанатичная преданность и любовь к походам прошла многочисленную проверку сложными маршрутами Хабаровского и Красноярского края, республики Саха (Якутия) и Эвенки, Карелии и Урала. На его боевом, личном счету значилось прохождение таких рек как Учур, Алдан, Тутончана, Виви, Уда, Бёсике, Котуй, что придавало ему вес и солидность в среде доморощенных и профессиональных сплавщиков.
Неоспоримо и безапелляционно, Петру Александровичу можно было поставить единственно верный диагноз – неизлечимый романтик, от пяток до корней волос на голове, сумевший сохранить студенческий настрой и юношеский задор до сего дня и укрепить веру в выбранный им путь познания и исследования необитаемых участков земли.
Несмотря на перечисленные достоинства и походные регалии в характере Петра Александровича не сложился комплекс сурового, неразговорчивого и замкнуто таёжника, каким обычно наделяют известные журналисты и писатели покорителей Сибири. Пётр Александрович оставался добрым и сдержанным человеком, в некоторой степени мнительным и острожным прагматиком. Возможно, именно из-за своей не эпатажной натуры он до сих пор ходит в тайгу и даже не помышляет в ближайшей перспективе покончить со своим излюбленным занятием. Когда как другие, более яркие и экспрессивные личности едва попробовав тайгу на вкус, перебежали в другой лагерь, приняв иную веру с девизом – «Гореть ярче всех…, но ближе к дому!» Да, можно смело утверждать, что Пётр Александрович ни когда не болел звёздной болезнью и даже не простужался ею. Он был рабочей лошадкой той, что упорно взбирается в гору и с опаской спускается по склону, впервые вступив на нехоженую тропу.
Слова осведомлённого пилота тронули мнительное сердце Петра Александровича, он не на шутку взволновался, ибо сказанное им напрямую связано с предстоящим походом. Заброска группы должна была осуществляться из Хатанги на восток к притоку реки Анабар, Большой Куонамке. Реку Котуй-Кан и Анабар разделял созвучный водораздел Анабарская возвышенность, не многим более восьмидесяти километров. Восемьдесят километров ничтожно малое расстояние, так что устоявшаяся на Котуй-Кане засушливая погода властвовала и за водоразделом.
Задача прохождения маршрута усложнялось ещё и тем, что из-за нехватки денег пришлось выбрать самый короткий маршрут для полёта вертолёта в самые истоки Большой Куонамки на слиянии двух ключей, самый длинный из которых оценивался в пятнадцать километров.
— Слышь!!! – негромко, почти шёпотом обратился смутившийся Пётр Александрович к приближающемуся коллеге Ивану Владимировичу Чергину.
Иван Владимирович с упорством кенийского ходока на длинные дистанции пёр на себе баул размерами больше его самого. Иван Владимирович, как и Петр, Александрович, находился в том предзакатном возрасте, когда следовало запастись терпением, оглянуться на прожитые годы и заняться неблагодарным рецензированием прошлого, дабы предстать перед всевышним с подготовленными документами и чистой совестью – не тот случай! Иван Владимирович Чергин имел более расширенные диапазоны увлечений и не в пример своим одряхлевшим сверстникам, протирающим штаны на лавочке, в ухоженном дворике, испытывал себя и саму жизнь на прочность. Невзирая на болезни собранные им на пути по зрелой жизни, не смотря на осуждающие реплики одомашненных соседей, он шёл непроторенной стезёй первооткрывателя, не сворачивая и не останавливаясь.
Если Пётр Александрович жил со своей романтической болезнью с оглядкой на выздоровление и на болеутоляющие препараты реального видения жизни, то Иван Владимирович буквально страдал и изнывал ею, не смея и помышлять об излечении. Он буквально грезил тайгой, и жил лишь тогда когда гасло искусственное освещение, затухали городские звуки, и в поле зрения не попадались атрибуты человеческой цивилизации.
Находясь на пенсии, суммируя её в скудные накопления, он с фанатизмом, вплоть до самоистязания копил деньги к следующему походу. «Иной» род трудовой деятельности не приносил ему должного денежного достатка, хотя и был связан с таёжным увлечением. Иван Владимирович Чергин печатался в одном известном рыболовном журнале, довольно успешно, его статьи выходили как минимум три раза в год с дюжину печатных страниц. Жаль только, что владелец журнала не был заинтересован в финансовом оздоровлении внештатного корреспондента, и платил ему заниженные гонорары. И всё же Иван Владимирович не признавал за собой капитуляцию или поражение, он шёл к победе целеустремлённо, без оглядки на неудачи, опираясь на плечи таких же, как и он, закоренелых и не излечимых романтиков.
Иван Владимирович прихрамывал на обе ноги, двигался медленно, чётко выверяя, куда поставить ногу при следующем шаге, ему оставалось проделать до груды вещей не более десяти шагов, поэтому он без труда услышал призывы Петра Александровича. Иван Владимирович с усилием приподнял голову, еле виднеющуюся из-под навалившегося сверху баула. По ржаво-седой бородёнке и морщинкам, заполонившим лицо, текли ручейки пота. Иван Владимирович был крайне измотан. По комплекции, физическим данным, росту и весу Иван Владимирович уступал Петру Александровичу, зато выигрывал в возрасте, что, в конечном счёте, и сказалось на больных ногах, он все чаще и чаще прихрамывал.
- Слышь? – позвал Пётр Александрович.
- Да подожди ты, не приставай, дай спокойно дойти! – нервно, без отнимающей силы деликатности прервал Иван Владимирович надоедливого сверстника.
Пётр Александрович ничуть не смутился и стоял на своем:
- Слышь, – в голосе Петра Александровича угадывалась московская нарочитость и высокомерная невозмутимость, хотя, внутри него творилась неладная и неспокойная тревога, – Слышь, Иван,… пилот-то сказал воды нет, засуха кругом, а как мы по Куонамке пойдем, может пока не поздно маршрут поменять?
- Пётр ну что ты, в самом деле, кипишуешь,… ещё толком ни чего не известно, – Иван Владимирович приосанился, подправил спадающий баул и сделал последний шаг, после чего без всякой страховки плюхнул надоевший баул на вещевую гору, – Ты вот что…, за зря тут, прохлаждайся, глянь, сколько вещей ещё осталось перенести.
Не смотря на усталость в мышцах и пот, застилающий глаза, Иван Владимирович, не отдохнувши, прокрутился бравым солдатам на пятке, подравнялся, выправился, будто на параде и зашагал прихрамывающей походкой к самолету.
- Вот досада-то, какая, – не сдавался Пётр Александрович, он не любил невыясненных моментов способных тем или иным образом повлиять на дальнейшую судьбу, это было у него в крови, должность начальника конструкторского отдела обязывала его к дисциплине, порядку и ответственности, – Так…, это…, Иван!
- Отстань ты! – во гневе дал отмашку кулаком марширующий Иван Владимирович.
Следующим навьюченным ходоком, подбирающимся к вещевому свалу уверенной походкой, был Евгений Владимирович Коваль, великолепный организатор и непревзойденный авантюрист, воплощающий безумные идеи и невыполнимые затеи в реальность. Его ни кто и никогда из путешествующих коллег не называл по фамилии, имени, отчеству, употребляя в произношении предвосхищённое склонение и учтиво вежливый тон. Для всех он был просто Владимирович, ни больше, ни меньше. Называя его по отчеству с простецким, уменьшительным окончанием, братья таёжники подчеркивали его заслуженное звание «бригадира» и вместе с тем указывали на близость «бригадира» к простым работникам весла и спиннинга.
Владимирович был вполне удовлетворён таким обхождением и на большее не претендовал. Для него важнее всего было то, что в спорах, происходящих в мужской среде, последнюю точку ставил именно он. К нему прислушивались, от него ждали окончательного решения и если что, втихую бранили, когда в ходе сплава возникали чрезвычайные ситуации. К перечисленным заслугам Владимировича можно приплюсовать еще одно важное достоинство его коммуникабельность, проще говоря, он был и остается компанейским мужиком, с которым можно подружиться до самой гробовой доски с первого же знакомства.
Касаемо возраста Владимировича, то, как раз в данный период времени он испытывал на себе перемены, преподнесённые переходным периодом от сорокалетия к пятидесятилетию. То есть в его голове ещё довлело юношеское озорство и влюбчивость, в душе царило широкое пространство свободы, а вот наружность тяготела к возрастной солидности и сдержанности мужика крепко стоящего на ногах.
Имея превосходный торс, сложенный по спортивному типу футболиста, Владимирович непростительно обрюзг от праведных хлопот и домашних трудов. В нём ещё не увяла мускулатура, но зато округлился живот, осунулись плечи, предательски припухли глаза и вывалился второй подбородок. Спасал Владимировича от возрастного старения его весёлый и озорной склад характера, будто скопированный у восемнадцатилетнего пацана. В мыслях Владимировича творился настоящий ураган желаний, влечений и любвеобильности. Девушки, дамы и почтенные матроны впитывали его энергию и приоткрывали рты, заглядываясь на Ален де Лона, воссозданного воплоти обаятельного Владимировича.
Пренебрегая рекомендациями метеосводок и не подстраиваясь под волну маниакальной перестраховки Петра Александровича, Владимирович оделся в элегантные джинсы морской синевы, джинсовую рубашку с карманами на клепках и кроссовки на белой подошве. На шею предусмотрительный Владимирыч всё же повязал платок, из-за боязни получить простуду или солнечный ожог, как ни как, а ведь он знал, что находится в зоне действия непредсказуемой Арктики. Исполняя ответственную роль командира, Владимирович нёс на плечах синий гермомешок сопоставимый с его рангом – не слишком большой, и не слишком тяжёлый, что бы ни забивать мыслительный орган побочными трудностями. Ведь ему ещё предстоит «тет, а тет» договариваться с пилотами о предстоящем маршруте, уточнять координаты высадки, оплачивать перелёт и держать группу под постоянным контролем не попуская вожжи.
- Слышь, я это,… воды нет,… иссохло всё – жалобно пролепетал Пётр Александрович, в надеже, что хоть командир внемлет его сомнениям, – Владимирович,… слышал, что пилот говорил?
- Не а, – Владимирыч был разочарован, гермомешок не имея лямок, постоянно съезжал то на левое, то на правое плечо, причиняя массу не удобств, а тут ещё Пётр Александрович со своим блеянием. Но, как и подобает настоящему командиру, Владимирыч сдержался и спокойно переспросил – Что там у тебя?
- Да вот командир вертолёта мимо проходил, сказал, что воды мало по притокам, вот я и гадаю, – Пётр Александрович ещё больше занервничал, на лице отразилась щемящая душу младенческая неуверенность, – Может, пока не поздно передумаем с Куонамкой, если что по Котуй-Кану спустимся, затем по Котую обратно в Хатангу,… а?
Владимирович от удивления повёл разросшимися рыжими бровями и непонимающе уставился на перепуганного подчиненного.
- Александрович ты чё совсем сбрен…н… – Владимирович прикусил губу, статус начальника не позволял ему браниться или выказывать непочтение к подчинённым, – Ладно…, хорошо…, будь, по-твоему. Пойдём по Котуй-Кану, а дальше…? Как быть с обратными билетами из Саскылаха в Полярный, из Полярного в Москву, мы их уже не сдадим, потеряем деньги. А это ни многим немало двадцать шесть тысяч с носа, плюс ещё новые билеты придётся покупать, ещё столько же.
Владимирович, как и его несчастные товарищи по переноске груза, безжалостно свалил себя опостылевший гермомешок и в позе дородной бабы, руки в бока, встал перед стушевавшимся Петром Александровичем.
- Вот видишь, Пётр Александрович, ты молчишь, а мне что делать? Как поступить? – Владимирович, как и все московские тузы, короли, валеты и шестёрки чуточку гнусавил и медлил в произношении слов, от чего его речь наполнялось завораживающей гипнотической составляющей.
- Так я чего,… я за всех не решаю, я чего,… я, как и все – пошёл на попятную Петр Александрович.
- Значит, на том и порешили, поживём, увидим…
Владимирович поднял с аэродромных плит небольшую кожаную сумку, перекинул её через плечо, и как ни в чем не бывало, направился к дверям, упрятавшим франтоватого пилота вертолёта «Ми-8», компании «КрасАвиа», о чем свидетельствовала синяя надпись на красном фоне фюзеляжа вертушки.
Пётр Александрович от досады почесал затылок, предварительно сдвинув козырек кепки на глаза, и щеголеватой походкой направился за следующей партией груза. По опыту и знанию походного дела, он перестал паниковать, а доверился случаю, на который полагаются все русские люди независимо от степени развития интеллекта, заложенного природой темперамента и быстросменяемых увлечений.
В понимании русского человека, судьба, как правописное правило не меняется и не страхуется, оно лишь проживается с непоколебимой, можно сказать с идеалистической верой в лучший исход. Русские не страдают немецкой прагматичностью, английской степенностью, французской заносчивостью или итальянской напористостью не переходящей за рамки обусловленного здравомыслия.
У русских всё наоборот им нужно всё, сразу и сейчас. Для полноты ощущения планирование завтрашнего дня русскому человеку противопоказано, ибо по его убеждению это может спугнуть фарт, а тогда ищи ветра в поле. Нет, русский человек это широта и безграничный простор. Его трудно и практически невозможно втиснуть или затолкать в ярмо европейской концепции уклада жизни. Русичь, непредсказуем и даже опасен для окружающих, если окружающие не одной с ними веры.
Вкусить все запретные плоды для Русича становиться навязчивой идей гоняющей его из одной части света в другую. Русичь, захваченный какой либо идеей в полон, никому не доверяет, он желает сам, во что бы то ни стало пощупать своими руками и попробовать на зуб предмет вожделения. В его опасных проделках немаловажную роль играет один существенных аспект. Перед тем как по уши увязнуть в топкой трясине или кубарем скатиться в бездонное ущелье он мечтательно задумается, как в скором времени вернётся домой, усядется за стол с друзьями, и до потери пульса будет воспевать в пьяном угаре победу, случайно подаренную окосевшей фортуной.
Пётр Александрович, конечно же, не задумывался в данный момент о силе русского духа и о его значимости в новейшей истории, Петра Александровича поглотило и захватило предполётное действо, кутерьма и весёлая неразбериха счастливого момента – долгожданного исполнения желаний. Уподобившись стройному юнцу, он вприпрыжку погнался за прихрамывающим Иваном Владимировичем Чергиным, дабы подбодрить его добросердечным напутствием и поделиться с ним своей мальчишечьей радостью.
Вертолёт с короткого разбега на восходящем потоке набирал заоблачную высоту. Земля стремительно проваливалась, её раскачивало и тормошило не виданными доселе волнами, набежавшими неведомо откуда. Круглые иллюминаторы залила неправдоподобно светлая лазурь небес с краснеющей бахромой облаков у северной оконечности горизонта и безграничной синью под сводом воздушного купола.
Бесчисленные водоёмы озера и ручьи многократно копировали золочёную звезду и, сфокусировав её яркий свет, осветили внутренности фюзеляжа. Белая обшивка салона заиграла слепящими бликами. Круглый празрачный пластик иллюминаторов подобно мощным линзам стократно увеличивал свечение. Создавалось удивительное ощущение легкости и пространственной свободы.
Проваливающийся пол вертушки, вонзившейся в вертикальный сдвиг ветра, усиливал это нереальное ощущение. Тебя поднимало вверх, и ты невольно расправлял руки, приготовившись к свободному парению. Казалось вот-вот упругий и хлёсткий ветер подхватит тебя, ноги оторвутся от пола, и ты упорхнёшь ввысь. В следующий миг вертушка подскакивала, жёсткий пол напирал на тебя, утяжеляя и без того неподъёмное тело. Перебирая руками, хватаешься за проминающуюся обшивку, чтобы не упасть.
Гул работающих турбин, дрожание и вибрация алюминиевого корпуса; стремительные и плавные движения стрелок на непонятных датчиках; крутящиеся вентиляторы за решетками преобразователей тока; радиокомпас, бортовой самописец, кабеля собранные в пучок металлическим экраном; предупреждающие красные надписи, огромный жёлтый бак, закреплённый по левому борту; гора вещей преграждающий доступ к хвостовой части вертолёта; пластиковые скамейки, заваленные сумками и восемь человек кое-как разместившиеся в тесном чреве небесной стрекозы – рыскающий взгляд Владимировича ни как не мог, за что ни будь зацепиться, дабы сориентироваться и привести мысли в порядок.
Та стремительность, с которой происходили разительные перемены за последние два дня, вводили сознание в ступор. Ещё свежи в памяти и не забыты, прощальные слова родных в коридоре московской квартиры, ещё слышится надрывный плачь дорогого сердцу внучонка, ещё ощущается во рту едкая гарь выхлопных газов автомобилей, осевшая в не проветриваемых городских кварталах – всё это разом переменилось.
Владимирович отстранённо, в полузабытьи усмехался, глядя на своих друзей, когда тот или иной пытался высунуться из открытого иллюминатора и вдохнуть бодрящий воздух севера. Стремительный воздушный поток рвал на их чубатых головах волосы и трепал раздувшиеся одежды. Радостные проказники резко подавались назад, толкая друг друга и перекрикивая рокот взвинченных до предела турбин, орали на ухо – «Классно!!!»
- Да… классно!!! – вторил им Владимирович, по-прежнему усмехаясь той бесхитростной правдоподобной улыбкой спроецированной и срисованной с человеческой души, странноватой и наивной.
Поддавшись бесшабашному, озорному настрою команды Владимирович привстал с промятой картонной коробки, обёрнутой синим скотчем, и стал протискиваться к иллюминатору. Ему не терпелось выглянуть наружу, окинуть свободным взором безбрежную тайгу. Полновесным взглядом, без ограничительных препятствий охватить обширную таёжную панораму.
Разбороняя скучившихся приятелей, Владимирович навалился коленом на гнущееся пластиковое сидение, ухватился за плечо Ивана Владимировича Чергина и попросил его отклониться назад. Иван Владимирович восседал в позе наездника на рюкзаке лицом к иллюминаторному проёму. Его сосредоточенный взгляд цепко и выверено обегал таёжные дали в поисках удачного фотокадра. Очки прописанные, отнюдь, не молодым возрастом, Иван Владимирович сдвинул на лоб. Оправа очков вздыбила на голове седые кудри. Для надежности, чтобы очки не слетали, Иван Владимирович заранее, связал душки, растягивающейся тесьмой.
Лицо Ивана Владимировича от упругого сквозняка, вырывающегося из иллюминатора, приобрело характерный красный цвет обветривания. Глаза щурились и тонули под густыми бровями, короткие пальцы цепко удерживали цифровой фотоаппарат, вид у Ивана Владимировича был сосредоточенный и в некоторой степени воинствующий. Праздные зеваки, пожелавшие каким либо образом побеспокоить его в данную минуту, непременно бы натолкнулись на откровенную грубость. Иван Владимирович был полностью поглощён своим излюбленным занятием – даровать таёжным ландшафтом вечную жизнь на фотографических снимках.
- Что такое, почему мне вечно мешают, ведь я занят делом? – запротестовал сосредоточенный фотограф, пребывающий на пике профессиональной возбужденности и на плаву романтического вдохновения.
- Это я, дай взглянуть, – извиняясь за причинённые неудобства, потеребил за плечо Владимирович.
- А это ты, – Иван Владимирович распознав голос командира и убедившись визуально, что это он, сменил гнев на милость, отполз бочком на край рюкзака, – Давай, подсаживайся. Вон там, слева по курсу посёлок виднеется. Хороший вид, посмотри.
Иван Владимирович ни сколечко не лебезил перед командиром, не испытывал на себе ощущение неполноценности которым зачастую награждают хамливые начальники-тугодумы раболепствующих подчинённых. Иван Владимирович с трепетом, на равноправных началах поддерживал тесный контакт с командиром, ибо Владимирович не раз выручал его, как в безвозмездном финансовом плане, так в плане моральной поддержки.
Как правило, настоящая мужская дружба опирается и возделывается на плодотворной ниве душевной широты, Ивану Владимировичу и командиру этого добра было не занимать, ибо они буквально источали добродушие и благоухали человеколюбием. Именно на этой основе возник обоюдный тандем, товарищеский и мужской союз, к которому впоследствии присоединился весь состав немногочисленной команды путешественников.
Владимирович, опираясь на плечо друга, втиснул голову в круглое отверстие. Летящий на полной скорости вертолёт, конечно же, не мог соблюдать прямолинейное направление, его подбрасывало то вверх, то вниз, уводило в сторону от заданного курса. Пилот вынужден был поправлять вертолёт, от чего, его ещё больше «колбасило», кренило и швыряло разных плоскостях. Завороженного командира не готового к подобным взбрыкиваниям вертолёта тут же ударило головой о жёсткое ребро иллюминатора, бросило вперёд так, что он ударился плечами о металлический обруч. Холодный, хлесткий поток воздуха стеганул по лицу, щёки и лоб словно обожгло, он сощурил глаза и без промедления залез обратно, внутрь уютного салона. Иван Владимирович засмеялся, подбадривающе похлопал по плечу и процедил сквозь редкие светло-рыжие усы:
- Прижмись ко мне, тут затишек, ветер не достаёт и видно всё как на ладони.
Владимирович послушно прильнул к другу и раскрытыми глазами, без опасливого и настороженного прищура глянул на окружающую панораму тайги.
Заполярная тайга парилась и изнемогала под злопыхающим солнцем, не ведающим усталости и отдыха. Полярный день вывел солнечную колесницу на самую высокую орбиту свечения, не давая ей возможности скатиться за горизонт и померкнуть хоть на пару минут. Насунутые на горизонт перистые облака слились в парной дымке вместе с испаряющейся влагой озер, рек и подтопленных бочагов. Воздушная взвесь замерла и налилась отталкивающей, неприятной желтизной огненных пустынь.
Неподвижные облака, размытые в перемежающуюся дымку, казались сюрреалистическим искажением действительности, противоестественным явлением сибирской природы. До этого, тучные облака налитые свинцом и прибитые градовыми бурями к земле находились в непрерывном движении под натиском свирепствующих ветров и атмосферного давления.
Тайга цепенела в иссушающем коматозе, изнывала, томилась в сухостойном бреду, не в силах выдержать испепеляющую жару.
Под неподвижными шасси вертушки раскрылась синяя акварель, растёкшаяся водянистыми мазками по зелёному бархату залесённой равнины. С продвижением вертушки, с её стремительными бросками из бока в бок, синяя краска под фюзеляжем расплылась морем, влилась тонкими протоками в закупоренные озёра-зеркала.
Плавным изгибом синяя акварель столкнулась с песчаным берегом, освещённым золотистым пурпуром низколетящего солнца. Наскочив на бурое мелководье, возникшее по центру русла, река-акварель разделилась на два рукава и принялась поглаживать галечные берега длинной волной. Островок, захламлённый белым плавником и курчавым тальником окончился песчаным пляжем, покрытым застывшими барханами. Пенный прибой вздымал на краю косы бурую муть и смешивал её с чистой водой светло-синей реки.
Озёрная низменность вспухла проплешинами замшелого ягеля покрывающего макушки сопок. Лиственничная тайга, оголяя недоступные вершины, стекала волнистым водопадом в поймы ручьёв и, ощетинившись, в страхе, нависала над отвесными скалами. Вздыбившиеся, остроугольные скалы, притесняя увёртливую реку, без устали обрисовывали её изворотливые контуры на бесчисленных поворотах.
Оскалившиеся берега реки заплясали выпирающими утесами и взъершились расколотыми распадками ручьёв. Красно-бурое нутро земли насунулось на сглаженную поверхность реки. Останцы, запечатлевшиеся на фоне реки заострёнными клыками, распадались на осыпи. Отдельные, более высокие фрагменты скал грозно и неприступно оттенялись недоступными солнцу ущельями. Твёрдые складки пород, наслоившиеся друг на друга в структурную неразбериху, придавали скалам удивительную и величественную изящность.
- Посёлок!!! Посёлок!!! – перекрикивая стонущие турбины вертолёта, заорал Игорек, самый младший член Анабарской экспедиции.
По воле и инициативе отца, преклоняющегося перед северными просторами и почитающего тайгу как нечто одушевлённое и живое, девятнадцатилетний Игорек Яшин изъявил желание посетить первозданное обиталище таёжных паломников. Рассказы отца о жирных и громадных тайменях покоящихся в студенистом лоне девственных ключей настолько впечатлили юного естествоиспытателя, что он твердо решил посвятить межкурсовые каникулы неизвестному и загадочному Анабару.
Всхлипы восхищения и бурное излияние радости юного коллеги, вызвали снисходительную улыбку у Ивана Владимировича, повидавшего многое на своём веку, но не более того. «К чему огорчать молодого отпрыска цивилизации своим непочтительным отношением, пускай зрит, авось и не такое высмотрит» – решил про себя Иван Владимирович и припал к иллюминатору.
Владимирович почувствовал недружелюбные толчки в спину со стороны неусидчивого фотографа и был вынужден ретироваться на задний план, чтобы Иван Владимирович сумел отснять одинокий посёлок. Иван Владимирович вновь поправил очки, постоянно сползавшие на лоб. Прорезиненная тесьма, удерживающая очки на голове стянула их к макушке, редкий пучок седых волос поднялся метёлкой эксцентричного хиппи.
Цифрой фотоаппарат выдвинулся телескопическим объективом в максимальное приближение, маленький жидкокристаллический экран высветил крупнозернистый участок леса. Иван Владимирович смутился и принялся медленно настраивать цифровик, добиваясь качественного снимка. Процедура прицеливания протекала медленно и аккуратно. Подпрыгивающая вертушка не позволяла удерживать фотокамеру в прямолинейном положении, руки фотографа то подлетали вверх, то резко заламывались в сторону. Каждый раз, когда пластиковый корпус цифровика касался дюралюминиевого каркаса иллюминатора, у Ивана Владимировича замирало сердце и он нервно, почти озлоблено выговаривал – «Ну что такое в самом-то деле, когда кончится эта скачка?»
Добившись нужного результата, Иван Владимирович нажал кнопку «off» на цифровике, и с почтением, в прослезившихся от сквозняка глазах уступил место Владимировичу.
Скальный участок реки остался за поворотом. Река Котуй раздалась боками и совершила ряд закрученных поворотов, уподобившись гоночному треку. Затяжная излучина реки огибала прямоугольный мыс с вкраплением пересекающихся проток похожих на прямые автострады и озер различной конфигурации и форм. На противоположном, вогнутом, берегу реки ощетинилась коричневыми складками скальная твердыня повторяющая подъёмы и спуски Великой Китайской стены.
По центру, скальную твердыню разделило надвое клиновидное ущелье с отчетливыми гривами тонкостенных даек. К подножию скалы примкнуло прямоугольное, синеватое здание угольной шахты с чёрным терриконом и конвейерами-лесенками. На краю рукотворной насыпи виднелась металлическая башня, с длинной стрелой, под ней швартовалось судно. Угольная пыль, стекающая в тесный трюм судна, закручивалась спиралью и уносилась в реку.
Грунтовая дорога, соскочив с насыпного выступа породного террикона, разгонялась двумя ответвлениями к раздольному распадку, облюбованному вертким ручьём. Пепельно-голубая лента ручья вышитая на галечном мелководье отдельными стёжками, вдавалась в реку веерной дельтой. В затишке дельты, в стороне от речной стремнины покоились лодки, привязанные к буям.
Грунтовая дорога, совершив ряд коротких и сложных поворотов, развернулась в обратном направлении, взобралась на скалу и побежала по центральной улице посёлка полярных горняков. Наряженные двух и одно этажные домики посёлка, словно игрушки детского конструктора, соединялись между собой деревянными скобками-коробами.
Новоявленный посёлок открывал взору удивительную красоту, своеобразное соитие – необъятной, изумрудно-сизой тайги и крошечных жилых строений подбелённых в цвет венчания. Посёлок был настолько мал, что от спонтанно возникшей к нему жалости, хотелось прикрыть его ладошкой, заслонить от напирающей, разрастающейся вширь тайги.
Гравийная дорога проскочила центральную усадьбу, отмеченную большими прямоугольными сооружениями, и поднялась на гору, осаждённую продолговатым, тёмным зданием с двумя высоченными трубами. Подступы к зданию захламляли ящики, машинное оборудование и серебристые ёмкости цилиндрической формы. На выступе скалы в том месте, где заканчивалось грозное сооружение, по всей видимости, котельная, стояла беседка. Она словно Ласточкино гнездо Крымского полуострова мирно покоилось на отдельном утёсе, прославляя человеческий гений.
Удаляющийся в иллюминаторе посёлок тонул крошечным островком в нахлынувшем море таёжной зелени. В сердце закралась неуверенность, притаилась тревога, в мыслях то и дело отдавалось учащённым пульсом – «Куда и зачем мы летим, за какими благами, за какими ценностями нас гоняет по миру неразгаданная судьба?»
Каяк, кхгм… кх…кх… я говорю посёлок Каяк, – откашливаясь, уточнил Иван Владимирович, – Три года назад, мы тут проплывали, когда с верховьев Котуя спускались, с Харпича минуя Люксину. Красивый поселок. Нечего сказать. Тут горняки живут, уголь добывают, этим угольком районные посёлки отапливают, кстати, эта самая северная шахта на территории России, конечно если исключить Шпицберген, впрочем, он и не на нашей территории, там спорный момент с Норвегией существует.
- Откуда вы всё знаете? – откликнулся неокрепшим, осипшим голоском Игорек. Натужный гул вертушки препятствовал свободному общению.
Иван Владимирович обернулся к пытливому юноше в пол оборота и надменно, свысока, оглядел его, хотя сидел гораздо ниже, чем стоял Игорек, опиравшийся о его плечо.
- Еще с детства любознательным был, книжки читал, – не то с издёвкой, не то с поощрительным назиданием пояснил Иван Владимирович и нарочно, припал к жидкокристаллическому экрану фотоаппарата.
Ему нетерпелось пресечь разговор и не касаться темы своего прошлого. Иван Владимирович не любил распространяться о своих достоинствах и заслугах, и уж тем более о своём интеллектуальном даровании. Не тут-то было, Игорек и не думал лебезить перед лицемерным задавакой, бежать от него поджав хвост.
- А какие книжки читали, небось, энциклопедию всю пролистали, – в тоне Игорька проскакивали отголоски беззастенчивой, самонадеянной и хвастливой молодости.
- И энциклопедию тоже пролистывал и почитывал, а вы молодой человек, к примеру, какими известными авторами увлекались, скажем, в области беллетристики.
- Не а, – убежденно затряс головой Игорек, – Не увлекался, я спортсмен по дзюдо первый разряд имею.
Та наивность и простота мыслей, с которой вёл дискуссию молодой человек, конечно же, не могла не насмешить Ивана Владимировича, но он сдержался, потому считал себя воспитанным интеллигентом.
- Тогда советую прочитать Григория Федосеева, отличный писатель.
- О чем он пишет?
- К общему сожалению уже не пишет, умер в прошлом столетии. По профессии Григорий Анисимович был геодезистом, а по призванию прирождённый романтик и писатель с заглавной буквы. В былые годы составлял подробные описания Хабаровского края, прошёл по Становому, Джугдырскому, Джугджурском хребту, исследовал притоки реки Мая, Зея, Алдана. В общем, настоящий таёжник. Писал кстати отменно, со вкусом. Крайне интересно и заманчиво, с первой странички зачитываешься, глаз не оторвёшь.
- Угу – согласился начинающий путешественник.
Игорька более не волновал ход рассуждений старого зазнайки, он набрал в грудь побольше воздуха, округлил щёки пузырем и выпятил глаза, тем самым, демонстрируя полнейшее равнодушие или не согласие с чужим мнением. Убрав руку с плеча Ивана Владимировича, Игорек проворно развернулся на шаткой и проседающей платформе вертушки и переместился на другой борт.
Пётр Александрович Жилин, пребывая в состоянии релаксационного окаменения, мило улыбался, показывая всем, что настроение у него отменное и физическая составляющая организма выше среднего значения, хотя на него никто не обращал внимание.
Пётр Александрович по-прежнему настойчиво и непреклонно строил на лице довольную гримасу, сохраняя традиционное, ненавязчивое спокойствие. Пётр Александрович не тянулся за остальными к открытому иллюминатору, с него было достаточно того, что в салоне вертушки было и так прохладно и свежо. Подставляться под леденящую струю сквозняка он считал не допустимой процедурой для своего организма. «Перестраховка должна стоять на первом месте» – убеждено считал он.
Пётр Александрович сидел у закрытой двери с вмонтированным иллюминатором, не способным открываться как остальные, это обстоятельство вполне его устраивало. Рядом с дверью стоял трап с когтевидными зацепами, Пётр Александрович облокотился на него. Дюралюминиевый трап с пятью ступеньками качнулся и ударился в дверь. Пётр Александрович незамедлительно поправил его, с опаской озираясь вокруг – не натворил ли он какой беды. Затем с напускным любопытством продолжил наблюдение за таёжными пейзажами, но только издали, не приближаясь к тонкостенному и ненадёжному пластику.
Обзор из неудобного положения не удовлетворил Петра Александровича, через круглый пластик было видно лишь облачное небо и полоска тайги в мутновато-сизой дымке. Пётр Александрович проверил дверь на прочность, коснулся пальцами ручки аварийного сброса. Убедившись, что всё в порядке, уверено и непоколебимо прильнул к наглухо задраенному иллюминатору.
Зависшее в воздухе шасси, без опоры, без поддержки, смутило Петра Александровича, ему редко доводилось видеть колеса, парящие над землей, выглядело это противоестественно и настораживающе. Возникал резонный вопрос, – «А какие, собстствено говоря, силы, удерживали многотонную машину в воздухе и притом, заставляя её перемещаться среди облаков?» Нет, конечно, для образованного человека осмыслить закон Бернулли проще простого, понять формулу расчёта подъёмной силы крыла не составит труда, но вот собрать всё воедино, взглянуть на это с точки зрения рядового обывателя, – непостижимо, и заставляло постоянно удивляться.
- Если что падать долго будем, – невнятно промямлил Пётр Александрович, можно сказать без стеснения, потому что он тут же, чуть громче и убедительнее высказал туже самую идею, только в иной тональной интерпретации – Кувыркаться минут пять будем до земли, если чего…
Нешуточные слова «если чего» он выпустил из груди вместе с выдохом, обречённо и настороженно. Сидящий рядом Владимирович не расслышал неуверенные призывы Петра Александровича и не проникся его озабоченностью. Как ни в чем не бывало, Владимирович продолжал смотреть в иллюминатор.
- Жалко,… если чего… – повторился нервничающий экстримал.
Пётр Александрович отсел от иллюминатора и заинтересовался дверью ведущей в кабину пилотов. Овальной формы легко-сплавная дверь напоминала люк в отсеках подводной лодки, только вместо мощного запорного устройства с зубчатыми колесиками, здесь монтировалась простая дверная ручка. Выше по центру двери находился дверной глазок.
Под самым потолком висели круглые авиационные часы «АЧС-1» о чем свидетельствовала трафаретная надпись на циферблате. Часы показывали время полета – один час пятнадцать минут. Секундная стрелка с равномерной угловой скоростью бегала по размеченному кругу, множа полётное значение монотонно текущего времени.
Вертушка неслась с бешеной скоростью, не привычной и не осязаемой. Удалённые, неподвижные ориентиры сбивали с толку, вводили в заблуждение. Путешественникам, находившимся внутри вертушки, казалось, что они стоят на месте, приклеенные к небесам. Иногда их воображение рисовало фантастическую иллюзию будто облака, размалёванные синькой и белилами, тащились вперёд вместе с ними, огибая круглую планету. Пассажирам, пребывающим в задумчивом забытьи, как правило, наступающем после первых тридцати минут восторженного полёта, грезилось, что земля это огромный шар, раскрученный внутри голубого вакуума. А вертолет всего лишь пылинка, удерживаемая на одном и том же месте невесомостью, неподвластной разумному пониманию.
Полярное солнце, споткнулось, припало к земле, высветив окружающее пространство в благодатном цвете бесконечного воскрешения, и тут же отпрянуло от посеревшего небосклона. Начался обычный день заполярного лета, обычный светлый день, не претендующий на восхитительный и неповторимый рассвет алой зари и рубинового, ночного увядания.
Речная долина Котуя осталась позади, рассосалась в сизой дымке, заклубилась миражом в турбулентном следе вертолёта. Грузная лилово-фиолетовая облачность сгрудилась взбитой ватой по окантовке сомкнувшегося горизонта. Верховой ветер распушил светлеющие макушки кучевых облаков и накрутил им белесые завитки. Распластавшиеся, неподвижные тени облаков заляпали пепельно-оранжевое плато.
Оголённая возвышенность заполонила пространство под вертолетом. Лысые сопки, расчёсанные гребешками болезненной эрозии, раскрылись насыщено-жёлтой пахотой. Грязевые лбы, округлившихся вспучиваний земли, покрылись глубокими трещинами. Огромные площади рыхлой и выветренной поверхности плато уводили взгляд к безнадёжно далекому горизонту, зализанному испаряющимся маревом.
Выположенные распадки, неглубокие котловины собирались в единую структуру постепенных понижений. На Анабарской возвышенности возникали ручьи, не имеющие ярко выраженного русла и направления. Они находились в зачаточной стадии развития, каплю за каплей собирая влагу в мелких лужах и замшелых, глинистых бочагах. Незаметно для глаза отдельные возвышенности приподнялись, обнажив каменистые гривы и небольшие скалистые ребра.
Склоны раздутых сопок покрывали курчавые поля курумника раскрашенного в красные, оранжевые и светло-коричневые тона вездесущего лишайника. Пёстрый курумник – итог бушевавших некогда подземных стихий, самопостроился в хаотичную неразбериху разрушенных скал-башенок. С точки зрения современника, парящего подобно птице, они казались терриконами, спланированными под единую гребёнку многосильными бульдозерами. Скудная, выцветшая растительность обрамляла буровато-серый курумник бесформенными палисадниками.
Анабар, как и многие другие удалённые участки необъятной Сибири вызывал у людей неуверенность и подавленность, смешенную с тревогами необратимых последствий. Ведь всё в этом новом мире непонятно и незнакомо. Этот малоизученный мир таит массу труднопреодолимых преград и загадок со многими неизвестными. На жизненном пути таёжника раскрывается сложное уравнение судьбы, требующее незамедлительных ответов и пояснений. Ты как рассеянный ученик, напрочь забывший заданный на дом урок, пасуешь под требовательным взглядом учителя и чертишь на доске всякую бессмыслицу и чепуху.
На плато обнажились трещеватые разломы. Глубокие разрезы земной поверхности тянулись друг к другу, заглублялись мрачными ущельями недоступными солнечным лучам. Огромные воронки цвета красного песка посекли сопочную долину, зародили пронырливые ручьи. Под карнизами выступающих прилавков блеснули ледники. Горизонтальные полоски льда, сохранившиеся с зимы, до неправдоподобия изменили раскрывшуюся панораму. Складывалась ощущение, будто кто-то, ошибочно начертал куском мела короткие штришки не сложившиеся в определённый рисунок. Близлежащая к ледникам почва потемнела от сырости. Короткие промоины подтаявшего ледника изрезали откосы сопок растрёпанными косынками. Мрачный, не приветливый Анабар пробуждал среди вздутых и обветренных сопок горную реку, суммирующую в себе бесчисленные ручейки.
Склоны, завалившихся на бок возвышенностей, приняли острый угол наклона. На крутопадающих скосах встали в полный рост оранжево-красные колоннады. Стены разрушенного акрополя застолбили береговую линию реки. Вогнутые берега горной реки ограждали ступенчатые террасы осыпающихся колоннад и неприступные скалы, под которыми бился в истерике пенный прижим. На противоположном, выгнутом берегу реки растекалось галечно-валунное поле с утолщением посредине и стреловидными краями, подобно галочке начертанной на полях школьной тетради.
На прямотоке синеющая водная гладь собиралась пенным завихрением взбунтовавшегося порога. Изворотливая стремнина кидалась на черные камни, закручивалась бочками и кучерявилась беляками. Узконаправленное течение реки, спрыгнув с трамплина каскадного порога, вливалась в спокойный плёс мощными рядами ультрафиолетовых речных валов.
- Котуй-Кан!!! – ликующе возвестил Иван Владимирович, – Его верховье!!! Котуй-Кан…
От волнения Иван Владимирович сжал пальцами расшатанный уголок обшивки салона, бережно потёр его. Имя знакомой реки он произнес мягко и задушевно, словно окликнул верную подругу. Искорка теплоты и нежности промелькнула в его глазах и упряталась в чернеющей глубине бездонных зрачков. В уплотнившейся памяти всплыло былое наваждение, отсветы неясной зарницы давно минувших лет. Припомнилось многое и тут же растворилось в небытие, не оставив и следа, словно померещилось что-то. Многое позабыто, во многое не верится и многому не находится объяснение. Перепутаны события и даты, но вот то переживание, то особое, личностное восприятие мироздания, отпечатавшееся в запылившейся памяти, не пропало, не исчезло.
- Где! – беспощадно разорвал тонкую паутину воспоминаний Игорёк, рвущийся к раскрытому иллюминатору – Где этот, ну тот самый?
- Этот… – не то спросил, не то ответил Иван Владимирович.
- Да?
- Реку, протекающую под нами, величают Котуй-Кан, – сдержано объявил Иван Владимирович, хотя ему хотелось огрызнуться и наплести нечто резкое, после которого разговор между собеседниками обычно прерывается, – Вон видишь, его невозможно не заметить, на запад вьющейся лентой убегает.
- Угу… – интерес к таёжному красавцу тотчас пропал, Игорёк отпрянул от Ивана -Владимировича.
Иван Владимирович, преисполненный блаженной негой воспоминаний вновь расправил крылья мечтаний и заглянул в раскрытый иллюминатор. Ему вновь привиделись вспыхивающие фрагменты давнишних событий, наслаивающиеся картинки визуальных контактов с былыми реалиями. Он погрузился в раздумья, четко обозначив приоритетные направления мыслей.
Нелегкая стезя таёжного искателя увлекла его в необозримую даль. Воспоминания, написанные символами, жестами и намёками, роились в голове Ивана Владимировича, облегчая душу, высвобождая из заточения мимолетные радости, случающиеся на непредсказуемом пути первооткрывателя. Кто он, этот человек нехоженых дорог, бродяга таёжных дебрей, самодостаточный аскет, пастырь, проповедующий законы добродетели языком бесхитростным, наивным и смешным?
Если кто не знаком с такими людьми, то на примере Ивана Владимировича можно составить типичный портрет такого человека. Слушатель или читатель, ограниченный свободой мысли по «техническим причинам» головного мозга или иным комплексам, обрисует Ивана Владимировича поверхностно, без деликатного и глубокого проникновения в душу – портрет получиться маловыразительным, непривлекательным, несколько несуразным и чёрно-белым. Все, потому, что в обыкновенном, рядовом обывателе, составляющем весь земной люд, нет ничего заманчивого и вызывающего, у него не хватает воображения.
Герой странствий, искренний почитатель дорог – отличен от всех, ему не свойственно лицемерие и ханжество. Проникая в душу Ивана Владимировича, понимаешь – такому как он вдвойне сложно и трудно. Характером он не похож на избранную олигархическую верхушку и в то же время отличен от усреднённого большинства, зацикленного на денежном благополучии.
Постепенно до тебя доходит, что в этом мужике, посеребрённом истекшими десятилетиями, сокрыт, великий подарок творца – юношеское мировоззрение, определяющее спонтанные и легкомысленные поступки. Его душа пропитана чистоплотными намерениями, глаза жадны до незнакомого мира, сознание подвержено благому внушению. Развитой ум не обременён бытовыми проблемами, а душа – «соискательница вечной любви», она навсегда взбудоражено поэтическим недугом.
Человек, вращающийся в определённой среде обитания, воспитанный ею, обогретый ею, становится заложником обоюдной любви, напоминающей материнскую ласку, доброту и трепетную заботу друг о друге. Иван Владимирович, вскормлённый тайгой до зрелого восприятия жизни, проникся необъятною ширью, невинностью и стыдливостью упрятанной в девственной таёжной глуши. Тайга укрепила в нём русскую черту характера – безвозмездную щедрость и безмерную тягу к простым душевным людям, таким же, как и он сам. Он сроднился с тайгой, и она не отпускала его от себя, впрочем, он никогда и не пытался сбежать от тёплого костра, согревающего в дождливую погоду утомлённого скитальца. В них обоих было что-то схожее, внутреннее свечение правоты, объединяло их под единое понятие веры, подобострастного желания жить на полную мощь.
Без оглядки на неудачи и мытарства, судьбоносных дорог, идти прежними ориентирами, не сбавляя темпа и не меняя направление – они были и остаются постоянными в своём выборе и преданно служат идеи вечного торжества первозданного бытия.
- Кто тут из вас старший? – обратился борттехник к Петру Александровичу.
Пётр Александрович не был готов к стремительному появлению лётчика, интуитивно он дёрнулся вперёд и навалился на когтевидный трап. До этого он восседал в праздной позе, миловидно улыбался и не ожидал, что над его ухом раздастся звучный голос, требующий незамедлительно признания – где их командир. Пётр Александрович в растерянности заелозил по скользкому пластику и огляделся по сторонам, хотя Владимирович сидел против него на расстоянии вытянутой руки.
- Я… я… старший группы, это я с вами договаривался! – громко ответил Владимирович, решительно пробиваясь сквозь грохот турбин, срывающимся голосом.
- Он, он! – подтвердил Пётр Александрович, выставив для убедительности указательный палец в искомую цель.
- Шеф завет.
- Что прилетели, в заданную точку прилетели, на «А-1»?
- Не знаю? «А один» или «Б шесть», уже на подлёте, пошли за мной.
Кабина вертолета, остеклённая по всему шарообразному объему, напоминала глаза стрекозы, только в данном случае выходило шиворот навыворот. Если с наружи глазки крылатого насекомого многократно и мелко отражали реальный мир, то изнутри, мелькающие пейзажи тайги воспринимались единым целым, с особым упоительным восторгом.
Второй пилот, занимающий кресло справа удерживал на коленках разложенную карту и указывал вертикально развернутой ладонью направление искомого курса. Командир вертушки, франтоватый пилот в щегольском лётном комбинезоне и десантных ботинках отклонил рычаг управления вертолётом вслед за ладонью пилота-штурмана. Вертолёт качнуло, проседающий хвост раскачал тяжёлый вертолёт. Понадобилось совершить несколько движений ручкой влево, вправо и работой педалями, прежде чем вертушка стабилизировалась и пошла заданным треком.
Ладонь второго пилота-штурмана приняла линию горизонта и указала снижаться. Дублируя команду, пилот-штурман заговорил в гарнитуру, прикреплённую к кожаным наушникам. Защёлкали тумблера, и электромагнитные выключатели, вертолёт задрал нос, горизонт поднырнул под фюзеляж. Стальная стрекоза завибрировала жёстким корпусом. На миг показалась, что она изо всех сил сопротивляется снижению и рвётся обратно к облакам. Стрелки датчиков стремительно закрутились, меняя показания. Скорость упала, мелькающая тайга замедлила бег и приблизилась к кабине. Приветливые листвянки выстроились ровной шеренгой перед объёмным экраном кабины, и в почтении склонили ветки к земле.
- Ваша точка, там, на слиянии двух ключей, – обратился второй пилот к Владимировичу. Не слыша своей речи, пилот не мог контролировать силу своего голоса всему виной, были, изолирующие наушники.
- Что? Я ни чего не разобрал? Прибыли что ли? – переспросил Владимирыч и непонимающе уставился на подменного пилота, по совместительству исполняющего и роль штурмана.
- Всё прилетели – ответил за него борттехник.
- Да! – утвердительно закачал головой пилот-штурман.
Владимирович поднял голову и перевёл взгляд на приближающуюся землю.
Жгучая зелёнка, пролитая на опухшие сопки, растеклась взбудораженными океаническими волнами. Сухие столбики листвянок, выгоревшие на солнце, обрамляли подходы к промятой долине притоков. Коричневые ответвления малых ручейков рисовали причудливый узор, напоминающий змейку, извивающуюся меж сопочных выпуклостей. Над тайгой нависла бледно-сизая облачность, готовая раскиснуть мелкой мжичкой.
Владимирович сощурил глаза и принялся осматривать окрестности в поисках подходящей площадки для лагеря. По курсу обозначилось валунное вплетение двух ключей. Синяя вода застыла мёртвыми лужицами, размерами не более десяти метров. Буро-каменное русло Большой Куонамки высохло и представляло собой мрачное, прискорбное зрелище. Вода ушла, оставив после себя безрадостную, безжизненную картину.
Тревога и неуверенность тронула сердце Владимировича, он не знал, как вести себя дальше. По праву командира одностороннее принятие решения оставалось за ним. Ему требовалась поддержка, дельный совет друзей, но он не хотел оборачиваться назад, чтобы не видеть недоумённых лиц своих подопечных, их немые упреки.
- Я же предупреждал – из-за плеча донёсся осуждающий голос Петра Александровича, – Надо было менять маршрут. Теперь как быть?
Владимирович не знал, что ответить, он готов был сорваться и отшить грубым матом брюзжащего, перепуганного коллегу.
— Не будем пороть горячку… Давайте поступим так, – Владимирович согнулся над пилотом, тем самым отстраняя Петра Александровича от себя, – Вы сможете протянуть чуть дальше, может туда…, за сопки.
Борттехник, сидевший на откидном сидении, пожал плечами. Штурман, сверившись с картой, указал чуть левее, командир накренил набирающую высоту вертушку.
Наползающие сопки огромными, зелеными волнами покатили к вертолёту. Большая Куонамка запетляла, намертво склеиваясь с притоками-ручейками. Берега несколько подросли, изображая в хаотичном рисунке русла, не то скалки-недоростки, не то осыпи-горки. Лужицы вытянулись сардельками, упакованными в тёмно-коричневую укупорку валунов. Скудная, водная гладь размазалась сливочным маслом в валунных запрудах.
- Воды чуть больше стало, – успокаивал сам себя нервничающий Владимирович.
Борттехник ничего не ответил, лишь неопределённо покачал головой, в принципе ему было всё равно, лишь бы скорее закончился полёт, и ай да домой.
- Владимирович, может,… всё-таки передумаем, и пока не поздно на Котуй-Кан вернёмся, – не унимался Пётр Александрович, – А Владимирыч?
Владимирович не реагировал на жалостливые призывы Петра Александровича, он с щемящей душу тревогой смотрел вперёд, вымаливая воды.
- Что решили? – торопил пилот-штурман, – Надо садиться у нас керосина не так уж много осталось, а нам ещё домой возвращаться.
- Может, к той горушке подлетите,… всего-то несколько километров.
Пилот-штурман вновь обратил ладонь в целеуказатель и повёл вертолёт правее, напрямик, через вершину сопки.
Куонамка убежала влево, продолжая течь в пределах каменистых заграждений. Жёлто-бурый мох расстилался под вертолетом самотканым ковром в богатом убранстве багульника и ежистого тальника. Ущербного вида лиственницы, воткнутые в продувные залысины сопок, жались к вертолёту, они были так близко, что казалось, одно неверное действие пилота и шасси коснется их.
Владимирович напряжёно ожидал исхода полета, он надеялся, что сейчас за сопкой, Куонамка наберёт с притоков недостающей воды, вспучится, вспенится и потечёт мощной стремниной способной приподнять гружёные каты.
В мгновение ока залесённая сопка скрылась под вертушкой, обнажая зауженную речную долину. Обезвоженная река ощетинилась каменистыми бугорками. По всему руслу взошли добротные всходы коричневых булыжников. На прямотоке, перед тем как уползти за левостоящую сопку, бурая дорожка реки открылась удлинённым водоёмом.
— Мы дальше не сможем вас подбросить, – невпопад, хором заговорили лётчики, как будто извиняясь, – Мы бы рады вам помочь, но сами понимаете, назад мы не вернёмся, надо садиться.
- Ладно,… давайте хоть к тому водяному утолщению подкиньте, а там видно будет – скрепя сердцем согласился Владимирович, небольшой участок водной глади вселил в него хоть какую-то толику оптимизма, – Авось пронесёт…
Натружено загудели турбины. Мелькающие лопасти захлопали по воздуху с особым низким тембром, предвещающим скорую посадку. Вертолёт зашатало, он взбрыкнулся и завалился кормой. Скорость упала до нуля. Густая осока, поросшая между каменистым руслом и дерновым навесом, заколосилась под мощной струёй нагоняемого ветра. Ближайшие, тонкоствольные листвянки пригнуло к земле. Мелкий кустарник и стелящийся багульник расколыхало коротковолновым прибоем.
- Потеснитесь, я дверцу открою.
Шустрый борттехник отстранил Петра Александровича в бок, дёрнул за красный рычаг, отвёл податливую дверцу в сторону и спрыгнул вниз. Вертолёт завис в метре от земли, ожидая дальнейших распоряжений борттехника. Лётчику-разведчику понадобилось несколько секунд, чтобы убедиться, что почва под шасси тверда, площадка не имеет критического угла наклона, и рядом нет помех для работающих винтов. Пристально осмотрев площадку, борттехник поднял руки вверх и плавными движениями к низу приказал сеть.
Турбины смолкли, оставив упоённую тишину тайги в прежнем отрешённом онемении. Началось спешная разгрузка, путешественники выстроились в цепочку и передавали из рук в руки громоздкий и неудобный багаж. Пилоты не торопили с разгрузкой, хотя в иных ситуациях они в приказном порядке подгоняли грузчиков. Франтоватый командир наоборот, спешивал взмыленных пассажиров, доводя до их сведения, что вертолёт будет стоять пятнадцать-двадцать минут, пока не перекачают керосин из дополнительного бака в основной бак.
Пётр Александрович находился возле трапа, закреплённого за вертолёт, и принимал вещи у Владимировича. Невдалеке стоял командир вертушки и сожалением смотрел на запыхавшихся людей. Свою работу он выполнил, теперь очередь за пассажирами напрягаться.
Пётр Александрович опёрся ногой о первую ступеньку траппа, приподнял навалившийся на него рюкзак и в полуобороте передал его Ивану Владимировичу. Капли пота выступили на лбу, он снял с головы кепку и смахнул солёную влагу рукой. В этот момент до его ушей донеслось слабое ворчание командира говорившего сам с собой.
- Да…, куда вода девалось…? Дождика бы сейчас… – сбивчивая, приглушённая речь пилота не предназначалась для кого-то иного, это были мысли, высказанные вслух, основанные на прошлом и настоящем полётном опыте – Кругом камни…, а ведь она вся такая…, Большая Куонамка.
Последняя фраза лётчика не на шутку обеспокоила Петра Александровича «она вся такая…», он, было, хотел переспросить, но окрик Ивана Владимировича заставил передумать.
- Пётр остолбенел, что ли? Давай, очнись, не спи, принимай вещи, ещё разгружать и разгружать.
Пётр Александрович решил повременить с расспросами, и полностью отдался ратному делу. Погодя, у него в мыслях вспыхивала странная фраза лётчика, зажигалась и меркла как светлячок в ночи – «она вся такая…».
Когда отворачивается удача.
- Вляпались по уши – то и дело повторялся Денис Викторович, отец Игорька. Отрицательные впечатления от Большой Куонамки бередили мысли, вновь и вновь возвращали его к первоначальному положению, и тогда до всех долетала очередная, приевшаяся фраза – Вляпались! Как же так получилось?
Денис Викторович Яшин пребывал в том шикарном и благоухающем возрасте, когда жизнь со всем её набором прелестей искрится пёстрым цветом и награждает «оного» заслуженными и незаслуженными подарками. Денису Викторовичу едва перевалило за сорок. Если возраст как-то и отмечался в официальных документах паспортного стола и домоуправы, то на внешности самого обладателя, он ни как не сказывался. Денис Викторович выглядел на пресловутые тридцать три года – время принятия решений, перерождения души, требующей обновления, переосмысления жизни и собственной личности.
По телесной комплекции Денис Викторович и Игорёк ничем не отличались друг от друга, разве что любимый отпрыск был чуточку тоще и выше, в остальном между ними царила полнейшая гармония. Имеется в виду внешние данные, так или иначе влияющие на родственную связь, а вот в характерах имелись существенные отличия можно сказать провалы. Денис Викторович по душевной доброте и по иным добродетельным качествам характера давал сто очков вперёд. От него никто и никогда не слышал матерщины, он ни на кого не повышал голос, его речь была пронизана ненавязчивым добродушием и образцово-показательной деликатностью. Высказываемые вслух мысли отличались последовательностью и логикой, а главное с ними вполне можно было уживаться.
По утрам он в обязательном порядке проделывал дыхательную зарядку по системе ушу. Денис Викторович тяготел к образу жизни и мышлению великих китайских монахов воспитывающих в себе здравомыслие и силу духа. Если у кого-то из окружающих слаживалось мнение о Денисе Викторовиче как о человеке слабом и нерешительном, этаком мямле, то они в корне ошибались. Внутренний стержень этого человека был настолько твёрд и спаян, что сломить его не удавалось ни кому.
Как не крути, у каждого мифического героя или обыкновенного пахаря – претендента на звание героя, имеется ахиллесова пята. Денис Викторович поддавался внушению, нельзя сказать, что он был мнительным человеком, но всё-таки он был зависим от чужого слова.
В данной ситуации, применительно к обезвоженной реке, Денис Викторович сильно переживал за сына. Перед тем как увезти Игорька в первый в его жизни таёжный сплав, он дал жене клятвенный обет, что берёт всю ответственность за сына на себя.
Любящий отец, это ослеплённый себяед, он не видит реалии. Непрекращающаяся, ни на минуту забота о сыне застит ему глаза. Человек впадет в пред паническое состояние, ему вечно кажется, что его любимое чадо находится в опасности.
Именно так и получилось. Денис Викторович не находил себе места, бес конца подхватывался с насиженного камня, бегал к реке, зорко вглядываясь – не повышается ли уровень воды. Бесполезно! Ослабленное течение Большой Куонамки хлюпало мелким ручьем о булыганы, изображая из себя перекат. Эпицентр возмущения и тревоги переместился у Дениса Викторовича от головы к задёрганному сердцу.
; Вляпались! – убеждённо произнёс угрюмый Денис Викторович.
- Денис, да успокойся ты, ещё ни чего неизвестно, погодь, вот вернётся Витька Оршин с твоим Игорьком,… оглядятся там, тогда всё и выяснится. Вполне возможно, что километров через пять наличествует большая вода, – успокаивал Владимирович.
- Да откуда там вода? Гляди…, всё пожухло вокруг, дождя тут давно не было, река лужей расплылась – накручивал сам себя Денис Викторович.
- А почему ты не веришь? Вполне возможно, что я прав, вон взгляни на карту.
Под рукой Владимировича лежала карта, отпечатанная на обыкновенных листах формата «А-4». Их было так много, что они еле умещались в прозрачной файл-папке. Владимирович буквально затёр до дыр первые листки километровой карты, от изначальной точки маршрута «А-1» до точки «А-5», куда подкинули их добродушные пилоты.
- Вот глянь, лётчики подтащили нас на пятьдесят километров.
- Это я знаю, в курсе дела, – согласился Денис Викторович, неотрывно следуя напряжёнными глазами за указательным пальцем Владимировича.
- Мы сейчас чуть ниже точки «А-5», а тут вот, за двумя поворотами, два притока Кюнтекелях и Балыктах.
- Балыктах,… Балыктах,… – встрял в разговор неугомонный Иван Владимирович, – …название Балыктах, производная от слова балык то есть рыба, значит там изобилие рыбы.
Денис Викторович недоумёнными глазами осмотрел Ивана Владимировича с ног до головы, подумав про себя «причём тут рыба, воды нет, вот, в чём беда», но, согласившись с бывалым таёжником, кивнул.
- Да рыбы тут навалом, вон утром с десяток хариусов натаскали и каких, под полтора кило!
- Вот видите – встрепенулся командир – Не всё так плохо, давайте радоваться тому, что есть!
Владимирович отложил карту, намозолившую усталые глаза и выпулил отчётливым командирским голосом:
- Так, дежурные! Когда обед состоится? Уже половина пятого. Пётр Александрович, Иван Владимирович, есть уж больно охота.
- Половина пятого,… а это по какому времени,… по-московски? – запутался в часовых поясах Пётр Александрович и недоверчиво покосился на наручные часы.
- По якутскому, якутскому времени. Надо Пётр Александрович перевести стрелки на шесть часов вперёд – доложил Владимирович, – Привыкайте, разница ощутимая, тем более, что ночью, светло как днём, с наскока не разберёшься.
- Странно, а в Хатанге на сколько? – не унимался Пётр Александрович.
- Так,… кажется…, четыре часа разницы с Москвой – пояснил Владимирович.
- Странно, пролетели так мало, а разница в два часа?
- Верно, поддакнул Денис Викторович, у нас в Братске пять часов разницы с Москвой, а тут, где мы высадились, меридиан почти один и тот же?
- Но мы, же в Якутии! – оправдывался командир за все козни, творимые поясным временем, – Так, вы мне зубы не заговаривайте, Пётр Александрович, что на обед? Надо б ушицу приготовить, как ни как, а мы на рыбалку прилетели.
- Дак, я что…, ловите, будет вам уха – открестился Пётр Александрович.
- Тогда в бой, к спиннингам! – подзадорил неуёмный командир.
Денис Викторович принял во внимание призыв командира и направился к вещам, прикрытым непромокаемой синей накидкой. Со стороны реки из-под груды вещей торчали тубусы, рядом раскрытый рюкзак. Денис Викторович залез в него, покопался с минуту и выудил пластиковую коробку на защёлках.
- Какую блесну ставить на хариуса? Подскажите – засомневался Денис Викторович.
- Ставь двоечку, а там посмотрим, в речной заводи глубина с метр, может и таймень схватить – наставлял бывалый командир.
Обилие различных блесён привело в замешательство рыбака. Пред его очами мерцало и блестело отполированное железо знаменитейших компаний «Блу-Фокс» и «Мепс», в отдельном кармашке дожидались своего часа мормышки, воблеры и серая мышь.
Прихватив карабинчик, двоечку колебалку «Блу-Фокс» Денис Викторович подсел к тубусу. Огромный пластиковый тубус чёрного цвета завалили картонные коробки, пришлось повозиться, прежде чем вытащить его. Раздался глухой щелчок запорного замка. Денис Викторович откупорил верхнюю крышку тубуса и вытянул спиннинг, упакованный в аккуратно пошитый тряпичный мешочек. В сердце рыбака наладилась мажорная музыка, своеобразный гимн прославляющий рыбалку, воспринимаемую как своеобразный культ. Сердце зашлось радостным волнением, тонко настроенными колебаниями – предвестниками грандиозных успехов на выбранном рыболовном поприще. В сознании воспылали фантастические нотки рыболовных наваждений, иллюзий, провоцирующих рыбака на незамедлительные поиски речного улова. Денис Викторович загорелся неизлечимой страстью, прежнее расстройство, связанное с обезвоженной рекой отошло на задний план, в нём укрепилась вера в лучший исход – верная, крылатая спутница любого путешественника.
Денис Викторович со спиннингом в руке подошёл к воде. Большая Куонамка сбежав буро-каменистой тропой с возвышения, выровнялась водяным утолщением, метров двадцать. Получившееся озерко натянулось отражающей плёнкой, неподверженной давлению ветра. Стоячая вода протянулась метров на триста, далее виднелась тёмно-бурая дамба.
Слабые ручейки собирались в синюю косу быстротока и, щебеча задорную песенку хвастливого переката, врезались в озёрное зеркало. Образовавшаяся пена белыми пятами расходилась к берегам, кружилась около слива. Течение реки равнялось нулю, умерщвлённая вода в озерке-речке никуда не двигалась, она поражала своей кристальной чистотой и подкрашенной, насыщенной синью. Каменистое дно местами покрывали зеленовато-рыжие водоросли, было видно всё как на ладони, иногда можно было заметить тёмные спины хариуса гоняющегося за изобилующим мальком.
Щеголяя в легких походных сандалиях, Денис Викторович переступил с валуна на валун и подкрался к воде так, чтобы не замочить ноги. Обмерив улово ясновидящим взглядом, соизмерив и оценив его с накопленным багажом знаний, он выбрал току на поверхности воды, куда следовало метать, по его мнению, блесну. Выгнувшийся спиннинг стеганул воздух и серебристая блёсенка полетала к цели. Денис Викторович не успел приноровиться к снаряжению, поэтому при первом забросе вышла промашка.
Пришлось в спешке сматывать плетёный канат обратно на катушку. Пару крутящих движений ручкой и карабинчик упёрся в направляющее колечко на кончике вибрирующего углепластика. И вновь, хлёсткое как ивовый прут удилище рассекло воздух. Блёсенка, изменив былую траекторию, полетела к противоположному берегу под горбатый валун, покрывающий своей тенью поверхность реки.
Чистые пальчики не успевшие огрубеть и замараться мягко нажали на свободно крутящуюся деревянную ручку. Дорогая во всех отношениях катушка, на одиннадцати подшипниках, без звука закрутила челнок. Натянутый канат запел тетивой и стал мерно наматываться на челнок, виток за витком, роняя капельки воды. Упавшие капли расходились на зеркальной поверхности реки мелкими кругами. Малёк, привлечённый игрой кольцевидных волнений, безбоязненно подплывал к кругам. Увлечённый Денис Викторович не видел рыбьих яслей, его поглотило иное действо.
Канат, совершая поступательные движения, вверх вниз разрезал поверхностную плёнку озерка-речки надвое, за ним тянулась расклешённое волнение. Денис Викторович не ощущал контакта, толчков, рывков или натяга. Она даже немножко расстроился. В его памяти ещё не угас утренний клёв, когда Виктор Оршин устраивал показательные выступления со спиннингом. Всего за три минуты бравый рыболов сумел вытащить подряд с пяток крупных хариусов и притом без порожних проводок.
- Ему всегда везёт, он счастливчик – подумал вслух Денис Викторович.
Неудачный заброс и первая, мало-мальски получившаяся проводка затмили благоприятные впечатления от Куонамки, пробившиеся ранними всходами на общем, унылом и угрюмом фоне безрадостия. И тут, произошло то, что вводит рыболова в состояние радостного, умопомрачительного аффекта. Сверкающая блёсенка, готовая вот-вот впрыгнуть из воды куда-то исчезла. Канат натянулся, незатянутый фрикцион с треском ослабил натяжение, кончик удилища изогнулся знаком вопроса. В тот же миг над отражающей плёнкой реки вздыбились и полетели брызги, раздались активные всплески. В паническом испуге забился о поверхность тёмно-фиолетовый хвост с радужными вкраплениями лучистых красок.
Денис Викторович не стал медлить, так как был убеждён, что рыба хорошо сидит на тройнике, и махом откинул хариуса на берег. Тёмно-серебристая рыба затрепыхалась между камней. Хариус подпрыгивал, подлетал и кубарем скатывался по каменистому уступу обратно в реку. Блесна отцепилась и, лязгая, ударилась о валун. Денис Викторович бросился к хариусу, подставляя ногу как при футбольном пасе распрыгавшегося, закрученного мяча. Липкий и холодный хвост стеганул по голой пятке, Денис Викторович инстинктивно отдёрнул ногу назад и позволил хариусу соскочить к самой воде. В следующий миг Денис Викторович не жалея ни ног ни новеньких сандалий спрыгнул в воду, по щиколотку, и преградил путь увёртливому хариусу. Хариус и не помышлял сдаваться, соскочив в воду, он тут же вздыбил волну и, кувыркаясь, попытался улизнуть на глубину.
Не тут-то было. Денис Викторович, в былые времена увлечённый спортом, проявил такую реакцию, что отфутболенный хариус незамедлительно полетел обратно на сушу. Проделав пару несложных кульбитов, обрыбившийся хариус ничком упал на камни, судорожно подёргивая хвостом и боковыми плавниками. Денис Викторович окрасил смуглое лицо радостной улыбкой и важной, деланной походкой зашагал к добыче.
- Стой, стой!!! – Иван Владимирович прервал нервическим вскриком упоительное ликование победителя, – Осторожнее не помни его, сейчас я тебя снимать вместе с ними буду.
- Готовься Денис, ты нарвался на фотосессию, Иван Владимирович тебя не скоро отпустит – осмеял заядлого фотографа командир.
- Что ты начинаешь... – взволновался Иван Владимирович, – Я же не просто так это делаю, я для журнала. Да,… наконец, память, хоть какая-то должна остаться, а то скушаете его и всё, на следующее утро в желудке пустота, а в мыслях и отпечатка не осталась.
- Снимай, снимай себе на здоровье я только за.
- Тогда помолчи, не отвлекай – Иван Владимирович не терпел насмешек, они его трогали за живое, обнажая честолюбивый гнев. Отношение к юмору у Ивана Владимировича строилось на стороннем созерцании, он посмеивался над другими, а вот на свой счёт воспринимал подобные издёвки в штыки.
- Положи его на ладошку и согнутыми пальчиками придерживай за брюшко, так, что бы их в кадре не было видно – скомандовал наседающий фотограф.
Денис Викторович запустил руку в каменистую расщелину и выудил трепыхающегося хариуса. Скользкая слизь смазала ладошку, и рыбёшка намерено выскальзывала из рук. Денис Владимирович попытался впиться в чешую когтями, но твердая рыбья кожица не позволяла ему это сделать. Пришлось взять свободной рукой за спинной плавник и расправить его веером.
- Да не так, ты к солнцу, к солнцу поверни, чтоб чешуйка заблестела, а то он весь чёрный в кадре, смотреться не будет.
Тщетно, попытка за попыткой проходила в пустую, то свет не так падал, то пальцы заслоняли брюшко, то обладатель трофея корчил злорадную гримасу вместо довольной улыбки.
— Что же так всё не получается…!? – вскипел Иван Владимирович, – Он у тебя весь в крови, посмотри, из жабр сукровица вытекает ручьем, и пальцы замарались. У меня, такой снимок забракуют, обязательно снимут с печати.
Денис Викторович бережно положил мешавший спиннинг на землю, засопел в две ноздри и присел у воды. Тщательно промыв трофей он добился идеально вида. Серебристая чешуя заискрилась переливом тёплых красок, рыба приняла респектабельный вид, как и подобает, выглядеть килограммовому хариусу.
Следуя подсказкам мастера-фотографа, Денис Викторович принял вызывающий вид самодовольного рыболова, открыл лицо солнечному свету, приподнял хариуса повыше и вытянул его перед собой. Трофейный улов раскрылся во всей своей умопомрачительной красе, не оставляющей равнодушным ни одного истинного рыбака.
Спинной плавник развернулся шикарным веером, слегка сложенным к сужающемуся хвосту. Красные, оранжевые, жёлтые крапинки засемафорили на чёрном глянце, придавая вид богатой отделки. Тёмный хвост отражал бликующее солнце. К кончикам перьев прилипла и вытягивалась капельками светящаяся слизь, подобно утренним росинкам. Клиновидная голова хариуса, с наметившейся благородной горбинкой, сближала его с прославленным тайменёвым родом. Монохромно искрящиеся чешуйки, из тёмного цвета, на спинке, менялись к брюшку на светло-серый цвет. У коротких плавников, под брюшком, напылилась желтизна, она старила хариуса, наделяя его чертами взрослой особи нагулявшей жирок.
- То, что надо! – воскликнул дотошный фотограф, – Теперь этот снимок не стыдно нести к редактору.
Иван Владимирович выключил цифровик и направился к кострищу, парившему белёсым дымком, – А ты говорил…, видишь, как всё хорошо вышло.
Последнее высказывание предназначалось командиру, ибо Иван Владимирович не выносил не уважительного обхождения со своей эксцентричной натурой.
- Ладно, ладно Иван Владимирович, всё хорошо, ты вот лучше скажи, когда мы обедать будем… – с подковыркой, в неувядающем шутовском тоне произнёс Владимирович, – …время, то, к ужину повернуло, а в пузе ничегошеньки, как в пустой кадушке.
- Ну что ты опять начинаешь! – разнервничался Иван Владимирович, на ходу придумывая себе важное занятие, – Вон…, фотоаппарат надо в герму упаковать, не равен час, дождь польёт.
Иван Владимирович отвернул от кострища и захромал по острым камням к палатке, искоса поглядывая на озарённое солнцем небо.
- Пётр Александрович, когда уха в котелке будет томиться? – Владимирович переключился на второго дежурного, лояльного к проблемам командирских указаний.
- Ты что не видишь, котелок вытащил, вон и картошку набрал, почистить бы надо, а ребята…? Уж одному-то, в мою пору, скорёхонько не справится – попытался переложить свои обязанности дежурного на плечи товарищей Пётр Александрович. Он стал, отыскивать жалобно-просящим взглядом, кого-то сговорчивого и добросердечного.
Дежурные, назначенные общим голосованием, не вправе роптать и жаловаться на трудности – Пётр Александрович принимал данное соглашение и всё же пробовал скинуть лишние проблемы на другие плечи, ссылаясь отчасти и на отеческий возраст. К сожалению, на выручку ни кто не поспешил. Денис Викторович запряг спиннинг и давай вспахивать блесной реку-поле. Владимирович, развалился у кострища, демонстрируя полнейшее равнодушие к чужому горю. Иван Владимирович неплохо устроился в палатке, игнорируя обязанности дежурного, а остальные, разметались по лиственничной тайге, склонной к скрытности, не проницаемости и отчуждённости.
Подбелённые сумерки, следуя дневной цикличности, предопределили окончание полярного дня. Насыщенное событиями время, проведённое на чужбине, в тайге, провоцировало людей к переменам. Понемногу, неторопливо, команда подстраивалась под новый ритм жизни. Заполярная тайга успокаивала суетившихся на берегу людей, даруя им успокоительное облегчение, излечивала душу заполярной терапией – дикой и пространственно свободной.
Перемены в жизни происходили ненавязчиво, и не заметно. Поделив день на руки, путешественники занялись обустройством быта, хлопотали вокруг палаток, поправляя повылазившие колья. Разбирали картонные коробки, перекладывали продукты в надёжную тару, способную уберечь их от дождя. Поддерживали пламя костра, ибо закон таёжника гласил – там, где организована стоянка, там обязательно должен гореть костёр. В этой работе не было ни чего необычного всё шло по распорядку, давно обговоренному и давно принятому на вооружение сплавщиков. Всё текло своим чередом.
Рельеф местности в районе Большой Куонамки тяготел к плавным обводам и низким высотам, спланированным округлыми сопками-невеличками. Зелёная лавина тайги сбегала к реке лиственничным редколесьем, утопающим в пористом и пышном мху. Курчавый и душистый багульник устилал не залесённые поляны, придавая им пышность и ворсистость овечьей шкуры. Пригнувшись и раздвинув взлохмаченные веточки багульника можно было отыскать синеокую голубицу. На обросших лишаем пнях обжилась неспелая брусника, дожидающаяся осеннего морозца.
Левый берег реки без особых на то причин выделялся сухостойными лиственницами, без веток, без зелени, без коры. Рассохшиеся глубокими трещинами стволы-палки клонило к земле. Закрученные пружиной пепельно-сизые стволы, обломанные ветки, повылазившие корни, заваленные хвойным опадом – в картинке таёжного бедствия усматривалось не что трагическое и устрашающее.
Коренной берег реки вырисовывался из общей зелённой массы буро-песчаным дерновым навесом, подмытым весенним половодьем. Под ним, к реке тянулась полоска травы, пробивающаяся из-под мелких камней. Земля в этом месте так спрессовалась и скрепилась корешками трав и мелкого кустарника, что она напоминала распланированные площадки для гольфа. Огненно-жёлтые лепестки цветков Курильского чая облюбовали эти спортивные площадки. Таёжные соцветия дарили празднично-торжественное ощущение – те редкие, упоительные мгновения счастья, случающиеся на пути искателя приключений.
Ниже по течению там, где утолщалось водяное озерцо, взъершились тальниковые заросли. Верхний ярус зеленолистного кустарника перепачкался осевшей пылью, на сучках висела истлевшая тина и золотистые соломинки прошлогодней травы, всему причиной был весенний разлив, вызванный обильным таяньем снега.
Невысокая песчано-галечная осыпь срезала травянистое благополучие, и далее как на подбор в берег вживались разные по величине тёмно-коричневые валуны. За распухшими тушами валунов наблюдались вымоины и траншеи, возникшие в результате мощного, турбулентного течения воды при паводке. В них темнела грязевая сырость, выглядывали наружу одинокие стебельки неразвившейся осоки.
Среди широкого валунного поля текла Большая Куонамка пугливо озираясь вокруг голубыми проблесками воды. Она словно чего-то боялась и, жмурясь от испепеляющего солнца, затекала под камни. В сознании возникало неуютное чувство не соответствия, визуального обмана. Всё изменилось, ты не воспринимаешь реку как таковую – голубой текучей лентой. Обезвоженная река напоминала коричневое поле, безжалостно и неумело, вспаханное громадным плугом.
Лагерь путешественников мало-помалу обживался, обрастал. У дернового навеса выстроились в линейку восемь палаток, начиная с одноместной и заканчивая трехместной палаткой. Путешественники стремились достичь комфортных условий, старались брать в поход палатки попросторнее, чтобы можно было разложить вещи, раскинуть надувной коврик и вольно распластаться на нем, предаваясь внушению сбывающихся грез.
Конструкции палаток не отличались от общепринятой концепции подобных изделий: четырехгранный купол удерживался на арочных дугах с помощью веревочных растяжек, козырек или прихожая подпирались дополнительными дугами. Просвечивающиеся окошки изготавливались из мнущегося пластика, дверцы запирались на бесконечно-длинные молнии, обычная москитная сетка сшивалась с внутренним, изолированным куполом, надёжно сдерживающим нашествие комариной орды.
Около груды вещей вверенных под охрану длиннополого тента лежали сдутые баллоны двух катамаранов с эмблемой «Рафтмастер». В этот поход из-за дороговизны перевозимого багажа, заводской, металлический каркас катамаранов сплавщики оставили дома, было принято решение изготовить его из подручного материала. В ход пошли молоденькие, тонкоствольные листвянки, диаметром не более десяти сантиметров и высотой до пяти метров. Поиск подходящих лиственниц не составил труда, противоположный берег изобиловал подрастающим молодняком, а так как Куонамка обмелела, то перетащить к лагерю заготовленный материал было плёвым делом.
Часть заготовленных деревьев затесали, обрубили ветки и отчистили от пористой и липкой коры. Оголённый ствол отливал сочной желтизной покрываемой белыми лоскутиками древесной ткани похожей на пергамент, кое-где виднелись янтарные подтёки смолы, заляпанные грязными руками.
Свежесрезанный лапник укрыл коричневые валуны зелённым шалашом. Красные шишечки и мягкие иголки, едва родившись и не успев затвердеть, беспощадным образом были растоптаны каблуками корабелов. Вблизи лапника благоухал смолянистый запах хвои с примесью резкой горчинки. Не «освежёванная» часть листвянок дожидалась своей очереди, распластавшись на камнях неподалеку от таёжной верфи.
Подходящего, ровного места под кострище вблизи лагеря не нашлось. Костер разожгли в пятидесяти шагах от палаток, чтобы случайный ветерок не понёс на них горящие искорки. Большие и громоздкие булыганы окружили подступы костру, их приспособили под сиденья. На самом плоском камне, имевшем незначительный наклон, лежал набор специй в полиэтиленовых упаковках, на засаленной дощечке красовался репчатый лук, нарезанный колечками, в центре импровизированного стола находилась соль в пластиковой банке с красной крышкой.
Костёр пыхал нестерпимым жаром, дрова прогорели, остались одни головешки, а под ними бушевал огненно-рубиновый жар. Невидимый едкий дымок, на восходящем потоке поднимался над кострищем и растворялся в воздушном пареве безмолвствующей, иссохшей тайги.
Раскалённые угли потрескивали, издавая пугающие щелчки. Кусочки пылающей древесины отстреливали в разные стороны, вонзались в пепел, подымая закрученный дымок. Трубчатый таганок прогнулся под тяжестью наполненного до краёв восьмилитрового котелка. Походный котелок, покрытый отшелушенной гарью, привораживал путешественников, заставляя задерживать на себе голодные взгляды. Проходящие мимо, занятые таёжники чутко реагировали на звучное клокотание кипящей юшки и жадно облизывались.
Тонкий, стальной трос, протянутый в два ушка котелка, служил вместо ручки, он не желал стоять стоймя, его постоянно клонило вниз. Податливую, мягкотелую ручку то и дело пытались поправлять, кто бы за неё не брался оголённой рукой, забыв про осторожность, тот обязательно обжигался.
- Рановато! Рановато! – предостерёг командир горе дежурных, – Картошка не сварилась, а вы уже рыбу торопитесь бросать, обождать надо.
- Владимирович ну что опять за наезды…, ты, или мы дежурные…? А? – раздражённо отсёк Пётр Александрович.
- Понял, умолкаю – ретировался Владимирович, и тут же вставил, – Вы бы дров не подкладывали, сильный жар тут не к чему.
Дельное замечание командира ввело Петра Александровича в замешательство и частичную потерянность. Поднятый с земли пучок сухих веток он не знал куда притулить, так как была подана команда «отбой».
- Дак, что…, вон пламя совсем угасло и кипит слабо – кисло и недовольно процедил сквозь зубы Пётр Александрович.
- В том-то всё и дело – пояснял командир, – Когда вода сильно кипит, то картошка вмиг разварится и юшка помутнеет.
- А…ах…, вот оно в чём дело, – сделал удивленный вид Пётр Александрович, хотя всегда варил уху по общеизвестному рецепту.
Вид несостоятельной растерянности не сходил с лица Петра Александровича он не ведал, куда приткнуть сушняк и это было для него нелегким испытанием.
Иван Владимирович прервал тягостные размышления товарища своим решительным действием.
- Что ты его слушаешь, дай сюда!
Иван Владимирович отнял сухой хворост и незамедлительно кинул его в огонь, совершая тем самым акт неповиновения начальству.
Владимирович мило улыбнулся, пребывая в расслабленной позе и скучая от полнейшего безделья, он с наслаждением подтрунивал над друзьями.
- Специи вместе с рыбой бросьте в котелок, а перец надо бы, в начале, вместе солью, – как бы, между прочим, вскользь, добавил Владимирович.
- Сами знаем, – Иван Владимирович не сомневался в том, что задумал и, разорвав верхнюю часть пакетика, с лихвой насыпал острой приправы в готовящуюся уху.
Пряный запах присущий всем азиатским рынком, где в изобилии применяют: кориандр, орегано, корень сельдерея, душистый перец – вмиг околдовал сидящих около котелка людей. У всех, не исключая конечно и потешного Владимировича, потекли обильные слюнки, желудок застонал в своей излюбленной манере – вечно голодного волка. Чуткие и настропалённые носы путешественников не могли разделить запахи на составляющие, и понять чем отличается киндза от укропа, мешало вентилируемое пространство тайги, но вот ощутить непередаваемый аромат и прелесть азиатской кухни им было всласть.
- Ох…, и запах… – не выдержал Владимирович, – …обалдеть!!!
- Да…а… – пространно и недосказано выразился Пётр Александрович, он даже снял с голову кепку и принялся нагонять на себя благоговейный аромат.
- Попробуй, кажись, картошка уже дошла! – Владимирович вместо того, чтобы следовать исконной стратегии приготовления ухи принялся подгонять таёжных поваров, – Пётр Александрович веселее! Веселее! Вон помоги Денису Викторовичу хариуса дочистить.
- Я сам.
Денис Викторович, склонившийся в позе рака у реки, интенсивно счищал рыбью чешую. Потрошил хариуса мастерски без лишних надрезов.
— Я сердечко, печёнку и икру не выбрасываю, хоть их и с гулькин нос, а всё равно, для навару сгодятся.
- Не забудь жабры вырезать, в них всякая фиговина собирается – поддакнул в тему Владимирович.
- Угу – промычал Денис Викторович, добавив изнывающим в тяготах голоском, – Душно, парит, скупаться бы сейчас.
- Чего же ты медлишь, разделся и прыг в воду.
- Да я в принципе так и думал, сейчас дочищу и перед обедом сполоснусь.
- Не а, перед обедом не получиться.
- Это почему же? – не понял реплику командира Денис Викторович.
- По вине наших дежурных обед состоится в поздний ужин, под ночь – рассмеялся Владимирович, – Ленятся, ленятся наши дежурные.
- Опять ты… – Иван Владимирович, было, встрепенулся и тут же осекся на полуслове. Употребив про себя грозное словечко, он отошёл от кострища по какой-то надуманной нужде, оставив Петра Александровича отдуваться за обоих.
Денис Викторович плюхнул очередного, нечищеного хариуса на мелководье. По отражающей голубой поверхности разлетелись сверкающие водяные шарики. Мелкие частички воды, укутанные в радужную сферу, посыпались на волнующуюся зыбь, некоторые из них почти, что пылинки, покатились дальше, не смешиваясь с речной водой. Брызги осели и медленно растворились, оставив после себя перекликающиеся и взаимосвязанные колечки.
Хариус проскользил по заиленным голышам, ткнулся в подводный валун и перевернулся желтоватым брюшком к верху. Денис Викторович взялся за хвост, хариус выскользнул и упорхнул на глубину. Засучив рукава выше локтя, Денис Викторович залез в воду и выудил неугомонную добычу. Короткий нож со специальными зубчиками заходил по чешуе, щёлкая и вспенивая слизь.
Не прошло и пяти минут как весь хариус, уложенный в пластиковое ведёрко, не без участия Дениса Викторовича, перекачевал к кострищу.
- Куда поставить?
- Погоди, погоди – Пётр Александрович, искавший для себя выгоду во всех житейских ситуациях, попридержал Дениса Викторовича за руку – Ты б его на части порезал, что ли?
- Не вопрос.
Услужливый Денис Викторович воспринимал окружающий мир сквозь розовые очки. Он и на самом деле носил оптические линзы для исправления зрения, но они не были тонированы розоватым оттенком. Розовые фильтры у него были спрятаны внутри, ближе к сердцу, именно поэтому Денис Викторович не мог отказать просьбе товарища.
- Пётр Александрович… – вспылил командир, тем тоном, который балансирует на грани безумного раздражения и покладистого смирения.
Порою выражения, интонации или высказывания Владимировича сложно было разобрать, докопаться до их сути, всегда ставилось под сомнение, то ли Владимирович во гневе, то ли на него снизошло прозревшее покаяние.
— Ты что это…, аль ручонки стянуло от трудов праведных?
- Кажись всё в порядке… – ответил невозмутимый Пётр Александрович, он приловчился к жёсткой манере общения, приноровился к взбалмошному командиру. Никогда не шел на таран, лоб в лоб, на столкновение интересов.
- Так чего же ты сам не порежешь.
- Мне, не в напряг, Владимирович, – заступился Денис Викторович, – Я, за всегда рад помочь.
- Нечего слёзы проливать за других, каждый, сам за себя в ответе. Не так ли Пётр Александрович?
Владимирович из принципа не сдавал своих позиций и предпринял активное наступление.
— Дежурные есть дежурные, завтра ты заступишь на вахту, тебе и готовить, а сейчас не твоя очередь. Я понимаю, можно помочь сушняка заготовить, воды поднести, костёр поддерживать, но остальное, извольте сами выполнять.
- Да ладно тебе, чего ты так взъелся – откликнулся Иван Владимирович, – Делим всё же поровну, ни кто не в обиде.
Зловредность, творимая Владимировичем, вмиг рассыпалась, он захохотал полной грудью, из глаз покатились слезы умиления.
- Ха… ха… ха… Да я не против, нельзя всё, вот так вот, в серьёз воспринимать. Если часто грустить и обижаться, можно скоро состариться, не правда ли Пётр Александрович.
- Правда, воля твоя, тебе виднее – нейтрально, без душевной расположенности к спорам ответил Пётр Александрович.
- Ха… ха... – ещё громче разошёлся проказник Владимирович, – Всё умолкаю, больше не буду приставать. Ух! Это всё хорошо,… но вот хочется узнать, как дела обстоят с нашей ухой?
Денис Викторович молча, передал ведро с нарезанным на части хариусом Петру Александровичу. Высыпать хариуса прямо из ведра в клубящийся паром кипяток Пётр Александрович не отважился, тогда бы на него полетели брызги. Таёжный повар избрал безопасный способ.
- Погодь не уходи, попридержи малость.
Пётр Александрович вновь вернул ведёрко Денису Викторовичу.
— Прям, над котелком подержи.
Денис Викторович с неохотой согласился и, расставив широко ноги, так как не дюжие и сглаженные валуны не предоставляли ровной опоры, занёс ведерко над томящейся ухой.
- Давай, я готов.
Денис Викторович наморщил лоб, и склеил ресницы, уберегая глаза от жара, курившегося искрящимся дымком.
Пётр Александрович отступил от костра, предварительно взяв в руки деревянный половник с длинной ручкой.
- Наклони чуток, поближе к себе, а то мимо полетят.
Выверенными манипуляциями половника таёжный повар выскреб с ведёрка хариуса. Последний самый крупный кусок рыбы со спинным плавничком и обрезанным хвостом не помещался в котелок. Настоянная юшка выплеснула через край котелка на огнедышащие угли. Поднялось туманное облачко вперемешку с пеплом. Раздутые носы находившихся подле костра зрителей, учуяли прогорклый запах гари.
- Пётр Александрович, что же ты – недовольно высказался Владимирович, – Ведь самое ценное проливаешь.
- А... э…! – в сердцах поддакнул Иван Владимирович, принимавший лишь посредственное участие в приготовлении обеда, активное наблюдение со стороны.
- Ни чего страшного.
Денис Викторович, как и всегда, придерживался курса на сглаживание шероховатостей в знакомой группе общения.
- Сойдет, сейчас чуть сбежит и всё в порядке будет – ответствовал ни сколечко не смутившийся Пётр Александрович.
Пётр Александрович соблюдая предохраняющую дистанцию, на вытянутой руке побил длинным половником по крупному куску рыбины. Натянутая плёнка жира всколыхнулась, и стайки цветных ручейков потекли по стенкам чумазого котелка. Пышный пар взмыл над оголодавшими путешественниками, унося ввысь самый ценный ароматный навар.
- Ну что ты, в самом деле, Пётр! – не выдержал Иван Владимирович, он отвернулся и застыл в недовольной позе, сложив руки за спиной.
Котелок, покоящийся на догорающих углях выдыхал щедрым запахом хариусевой ухи. Достаточно было повести носом к источнику благоуханий и тебя влекло к котелку. Пустобрюхие таёжники, привороженные запахом еды, не отрывали глаз от кипящего бульона.
Воздушные шарики, прорвавшись сквозь толщу кипятка и проскользнув между побелевших ломтиков хариуса, вырывались наружу спаянной цепочкой. Жёлто-розовая юшка, вдоль приправленная специями на основе сладкой паприки, собиралась тонкой плёночкой жира, и стягивалась в подрагивающие капельки. С поверхности отходил еле заметный, вьющийся парок. Рыбий хвост побелел, перья плавников скрутились, нежное мясцо приобрело характерный цвет готовой пищи. Хребет и костная арматура отстали от волокнистого мясца. Разварившийся репчатый лук, закручивало хороводом вблизи клокочущих пузырьков. Таёжная уха принимала респектабельный вид соответствующий географическому положению и той среде, в которой её приготовляли.
- Нет ничего вкуснее ухи на свежем воздухе. Верно, а Пётр Александрович!? – в приказном порядке потребовал незамедлительного ответа Владимирович.
- Кому как нравится? – соизволил дерзить Пётр Александрович.
- Как это кому как нравится, ты вот только оглянись вокруг, раскрой глаза, втяни носом воздух, задержи его в лёгких,… – Владимирович наглядно продемонстрировал методику выверенной релаксации и пролепетал счастливым голоском, как будто напрямую общался с посланником небес, – Боже… шь… мой…, до чего красиво и радостно на душе…!
- Ничего…, конечно…, – согласился Пётр Александрович, и в угоду начальствующему чину предложил, – Владимирович наливать уху, аль подождать, пусть еще потомиться?
- Наливай, наливай, дорогой мой и любезный друг Пётр Александрович.
Владимирович мухой подлетел к присевшему у костра Петру Александровичу и обнял его за плечи.
- Щас… мы её как рубанём, ух…!!!
- Глянь! Глянь! – дрожащим от смеха голоском Иван Владимирович заставил всех обернуться к реке.
- О…го…го!! Молодчина Денис Викторович вот это мужик ни чего не боится – Владимирович позабыл о таёжном поваре, колдовавшем над котелком, и переключился на другое, более эмоциональное событие.
Вечерняя духота всё же вывела из равновесия Дениса Викторовича, не дожидаясь ночной прохлады, он решил освежиться, перед обедом. Находясь в «чисто мужском» коллективе, пребывая на краю географических открытий, скромничать и стесняться не имело смыла. Денис Викторович оголился, и в чём мать родила, плюхнулся в озерцо-реку.
- Ух…х! Отлично! Вода, то, что надо! Ай да за мной!
- Кто на заплыв, а Иван Владимирович?
Командира обуяло стихийное веселье, он схватил в охапку Ивана Владимировича уступавшего ему и в весе и в возрасте и в силе, и силком потащил к воде.
- Ну что ты опять – взбунтовал Иван Владимирович – Перестань, я же серьёзно, а ты шутки шутить.
Лицо Ивана Владимировича налилось пунцовым возмущением, изображая гнев, он истерично зашевелил пышно-рыжими бровями. Протяни Владимирович ещё с пару метров взбешённого Ивана Владимировича, и тот обязательно полез бы в драку. Мускулы Ивана Владимировича налились камнем, он весь сжался в комок, мимические морщины нарисовали на лице подлинную ярость.
- Выпусти, кому сказал!
- Иван Владимирович, зачем же так капризничать сейчас умоемся перед обедом, сполоснёмся, под мышками вонь уберём – не унимался командир.
- Я кому сказал, поставь, поставь меня!
- Хватит вам дурачиться, идите к столу я уже уху разливаю.
Пётр Александрович рассмеялся от души и, заступаясь за старого друга, сроднённого с ним и возрастом и образом мышления, мягко приструнил разошедшегося озорника Владимировича.
- Хорош, уж тебе Владимирович, а то набедокуришь чего доброго, кости то у нас, у стариков уж не те.
- Обожди! Сейчас вот искупаю Ивана Владимировича и за тебя возьмусь!
Командир не желал идти на попятную, в него вселился игривый бесёнок. Петр Александрович отвернулся к налитым мискам. Подобного куража со стороны Владимировича он не терпел или побаивался, что тот и в самом деле, когда расправится с Иваном Владимировичем, примется за него.
До воды оставалось не более двух шагов, Иван Владимирович пыжился и корчился, высвобождаясь из стальной хватки, но командир упорно стремился вперёд.
- Ну…, ты в самом-то деле охолонь – Иван Владимирович сменил тон и вразумлял упрямца мелодичной трелью, – Ведь не тот случай, чтоб вот так вот, прям с бухты-барахты в воду.
- Почему бы и нет, не вижу препятствий, посмотри вокруг,… как всё прекрасно складывается.
Владимирович, наконец-то остановился, не выпуская Ивана Владимировича из объятий, кивком головы он указал в пространную и неосязаемую даль таёжного горизонта.
- Мы молодцы! Видишь куда залетели. Большая Куонамка! – прокричал Владимирович, – Самая что ни на есть глушь, сюда редко кому удавалось забраться.
Командир сжалился над другом, послабил объятия. Иван Владимирович облегчённо вздохнул и захихикал в седой ус, его ещё всего колотило, в теле ощущалось нервное перенапряжение. «Ведь взаправду, мог окунуть…» – подумал бывалый таёжник.
- Всё! Собираемся на обед. Александр Вячеславович, Николай Михайлович хорош! Листвянок хватит, и так вдоволь заготовили. Выходите. Кушать будем – громко скомандовал командир, – Пётр Александрович бей склянки, созывай народ!
- Это я мигом, это мне даже в удовольствие.
Пётр Александрович взял незанятую миску и сильно, с рвением заколошматил по ободку металлической ложкой.
Иван Владимирович и командир теснились у самого края озерца-реки. Покатый валун-выворотень служил им своеобразной пристанью. Под ним в полуметре плескалась волна, шедшая от суетившегося купальщика. Денис Викторович стоял по грудь в прозрачной как слеза младенца воде. Большей глубины в реке не нашлось, но и этого было достаточно, чтобы с головой нырять под воду.
Денис Викторович смахивал с лица потёки освежающей воды, застящие глаза. Разборки, происходившие на берегу пришлись ему по вкусу, он улыбался всеми зубами и подманивал друзей к себе.
- Заходите вода и впрямь как в ванной, теплая, плохо только, что дно скользкое, водорослей много…
- Что? – обернулся командир на зов ныряльщика-нудиста.
Зазевавшийся командир, не справившись с силой притяжения земли, потерял равновесие. Попытки ухватиться, за что ни будь, ни к чему хорошему не привели. Единственной опорой являлся Иван Владимирович. К великому огорчению командира, его друг находился в таком же не устойчивом положении.
Командир взмахнул руками-крыльями, словно мифический герой Дедал и полетел, только не по воздуху а, перебирая ногами, чтобы не свалиться пластом, понёсся прямиком в воду, увлекая за собой друга. Иван Владимирович не сопротивлялся, не успел об этом даже подумать, где уж там, не та весовая категория, и сию же секунду последовал за ведущим.
Горбатая волна окатила Дениса Викторовича по шею. Сотни брызг возделанных упавшими людьми оросили его мужественное лицо, перекошенное гримасой абсолютного веселья. Такого ему ещё не доводилось лицезреть. Командир, споткнувшись, упал на коленки и скрылся под водой, Иван Владимирович рыбкой со сложенными руками-плавниками, совершил уникальный в своём роде переворот через препятствие.
Из воды показалось расплывшееся в улыбке мокрое лицо командира. Редкие волосы, проеденные плешью, прилипли ко лбу, ушам и шеи. Разверзнутый рот заглатывал короткими порциями воздух, тонкоструйнный ручеёк стекал с носа и закручивался к подбородку.
На второго ныряльщика, стремительно вознёсшегося над поверхностью, опустился беспробудный мрак злобы и отчаянья. Иван Владимирович трясся от обуявшего гнева, сложив пальцы грозными кулаками, он пыхтел и сопел, сбивая свистящим выдохом тонкую струйку ручейка с прилизанных усов.
- Ну что ты в самом-то деле!!! – только и мог выговорить огорчённый Иван Владимирович такого позора совершённого над ним, он не мог перенести.
Командир, как ни в чем не бывало, смеялся от души, ещё больше заводя улыбающуюся во весь рот публику.
- Иван Владимирович… ха…ха… может, повторим на бис, зрители поддерживают, уважим их.
В сердцах, командир постарался привлечь к себе в объятия старого коллегу проверенного и временем, и затяжными сплавами по рекам шестой категории. Иван Владимирович сопротивлялся, как мог, ему было не до шуток. Промокший до корней волос бывалый таёжный вояка выглядел жалким оборванцем, гульбанящим повесой, насильно сброшенным с пьедестала величия таёжного неоклассицизма.
Заботливый и участливый командир, помогая другу устоять на скользком, илистом дне, не удержался, и второй раз ушёл под воду, провоцируя на её поверхности пузырящиеся бульбы. На этот раз из уважения к старческим сединам уважаемого коллеги он разжал пальцы, чем оградил Ивана Владимировича, от смешков, от повторного, постыдного купания на глазах веселящихся зрителей.
Проворнее матёрого волка, попавшего в западню, Иван Владимирович продемонстрировал удивительную сноровку. Разгребая перед собой воду и семеня соскальзывающими ножками, он выкарабкался на берег и предстал в полный рост во всей своей посрамлённой, отмоченной красоте.
Порывы отчаянного веселья текущих суток понемногу улеглись. Над таёжной рекой возгорелось умилённое солнце, раскрасневшееся от духоты и усталости накопившейся за день.
Лиственницы, засмотревшись на удивительное представление вечера, замерли в оцепенении, не в силах пошевелиться из-за боязни пропустить первые всполохи рубиновой зарницы. Обласканные солнечной благодатью зеленокудрые листвянки склонили вытянутые мутовки, со слепой покорностью набожных людей приопустили руки-ветви. Их потупившиеся взоры устремились на север к точке соития полярного заката и полярного рассвета.
На переплетённых, колючих веточках багульника задрожала легкая паутинка. Мелкий паучишка, поддавшись дивному видению, прошмыгнул на середину сотканного круга, оставляя позади себя алеющую нить, смазанную отблескивающей слизью.
Настойчиво и несдержанно затарахтел в кустах турухтан, выкликая беспечную подругу. Его призывные стенания после каждого перерыва становились приглушённее и прерывистее. Недовольный, обиженный на подругу турухтан, перебрался за межсопочную падь, скрывающую ручейковый овражек.
В сыром бочаге забилась водяными колечками мошкара, клубящаяся над осунувшимся кочкарником. Негнущийся черноголовник, похожий на тонкие спицы с черными глазками на кончике, застолбил мшистую кочку. Жёлтые былинки прошлогодних всходов, ниспадали взъерошенной шевелюрой к грязно-свинцовой воде. Застоявшаяся вода смачивала бугристый мох, съезжающий с дерновой подстилки.
Сухой ягель похожий на разорванную губку ощетинился колючими листьями кактуса и хрустел под ногами. Бойкий ручеёк зажурчал под комлем упавшего, полусгнившего дерева, спрыгнул с обломанной корневой рогатины на глинистую почву. Затрепетал, вспенился на заиленной гальке и пустился наутек, не разбирая дороги.
Обсохший галечный плес украсили фиолетовые стрелки дикого чеснока. Ярко-жёлтые огоньки Курильского чая и Полярного мака придавали речному берегу вид ухоженной лужайки. Синеокий чабрец, взявшись за руки крохотными листочками, облюбовал каменистые разрывы, осадил песчано-глинистые намывы.
С реактивным жужжанием пронёсся над галечным пляжем грозный овод. Зеркала-локаторы вместо глаз, не мигающие, не подвижные, зажглись фонариками. Треугольные крылышки осветлись радужным, полупрозрачным изображением кругов и петелек.
В отдалении, за лесистым пригорком затарахтел гоноровый куропач – Ко..ко.. рттр…тр.. ко ко тртррр… Куринная трескотня куропача разнеслась над обширной площадью хвойного леса и бесследно исчезла в распадках сопочной долины. Бунтарские возгласы куропача прекратились, его хватило только на один раз, чтобы возвестить на всю таёжную округу о своем присутствии.
Выражая почтение состоявшемуся вечеру, шустрый хариус выпрыгивал из воды и, складывая хвостовой плавник крючком, плюхался об воду. Заглотнув летающую мошку, он уходил под перекат и отстаивался в полутьме кристально чистой воды, отполированной синим глянцем небес.
Зудящие комары роились над вогкими болотинами, их было не много, но стоило кому-то потревожить их покой как тут, же слеталась вся родня, вознося хвалебный писк природе заботящейся о плодовитости кровососущих.
Зарываясь в мох, осторожно прошуршал лемминг. Буро-рыжая шубка грызуна очень точно копировала рисунок таёжного ковра сотканного из пористого маха с вкраплением пышного ягеля и вплетением опавшего лапника.
Суровый и непреклонный север, словно завороженный любовник, одаривал чаровницу тайгу дружелюбной теплотой и все покоряющим закатным свечением.
Костер почти прогорел, угольные головешки тлели яркими светляками. Иногда, собравшись трепещущим, синим пламенем, огненные светляки сбегались в жар цвета побежалости. Тяжёлый налитой дым, заклубившись, стелился у земли, выискивая подветренные места у подошвы валунов-перевёртышей.
Сухая щепа присыпала подходы к кострищу, сучковатые хворостинки щёлкали под подошвой тяжёлой обуви. Небольшой походный топор с короткой рукояткой встрял топырьмя в расщеплённом плавнике, ошкуренном и гладком как светло-кремовый мрамор.
Измученный жаром таганок, перепачканный сажей, валялся на камнях. Его охлаждали, чтобы затем вновь поставить на огонь когда того потребует та или иная ситуация. В метре от дымокурящихся головешек лежала согнутая деревянная перекладина, используемая под сушильню. Тонким концом её притулили к наставленным друг на друга плоским камням. Толстую, комлевую сторону листвянки закрепили на треногой рогатине связанной капроновой бечёвкой.
Невесомой, белой испариной взвивалась над мокрой одеждой влага. Шерстяные носки, связанные из собачьей шерсти, плотные войлочные портянки источающие «незабываемое благоухание», футболка, выжатая и скрученная в сотни складок, махровое полотенце со следами светло-коричневых прожогов – всё походное тряпьё, требующее просушки было уложено в ряд на прогнувшейся перекладине.
В полшажочка от импровизированной сушильни посапывал тугим парком чайник. Опрокинутые и нахиленные кружки собрались вокруг него, дожидаясь пока не завариться чай, по-походному, вкрутую, с приятной, щекочущей нёбо терпкостью.
Гора немытой посуды восседала на травянистом бугорке. Сложенные стопкой миски из нержавейки, отражали искаженный, суженный и разбухший берег реки. Рыбьи косточки, отбелённые кипятком и обглоданные ценителями хариусевой ухи, валялись у кострища, видно, чья-то обессилевшая рука не смогла добросить их до огня.
- Что не говори, а нам повезло…
Владимирович потянулся носочками ног, вяло и лениво, уподобившись праздному коту, умоловшему глубокое блюдце сметаны.
— Рыбы валом, погода, что надо. Ни дождя, ни ветра, ни холода. Всё слаживается классно, просто превосходно! Вот вернутся парни из разведки… Я вот точно,… ну просто уверен на все сто, что с пару километров, ниже по течению, вода будет. Так что мужики отдыхаем по полной программе и радуемся жизни. Не так ли?
Заданный вопрос так и повис в воздухе. Безвольные люди, вдоволь насытившиеся ухой, не могли ни чего сказать, им икалось, их бросало в пот, и предательски томно кружилась сонная голова от обильной и здоровой пищи.
Иван Владимирович занял место на хворостяном стожке сложенном как попало. Его клонило ко сну, но он стоически держал себя в руках в прямом, и переносном смысле, упёртые в колени руки зафиксировали шатающуюся голову. Рыжеватые усы, испачканные жирной юшкой, периодически подрагивали то левым, то правым пушистым кончиком.
Пётр Александрович поступил мудрее, расстелил не дёрне термоизолирующий коврик и удобно расположившись на нём, дремал, напевая под нос скомканную и надрывную песенку бравурного храпа.
Денис Викторович ходил в зад вперёд, с затуманенным и отрешённым взглядом. Его монотонно-нудные прогулки не остались без внимания, Александр Вячеславович Буковина, изрядно попотевший на заготовке лаг для катамарана с искренней завистью смотрел на непоседу – «И откуда у тебя, только силы берутся?».
Николай Михайлович Коблев сел позади командира, на валун и в задумчивости покуривал сигарету, его лицо застыло знаменитейшим выражением – тем самым, подаренным великим Шекспиром всему человечеству – «Быть или не быть вот в чем вопрос!»
- Пётр Александрович, – командир прибёг к испытанному методу, теребить тех, кто наиболее сговорчив, но как не странно Пётр Александрович даже ухом не повёл, одолевшая его дремота набирала обороты, вытесняя дневную шелуху за пределы приятных сновидений.
- Вот так на! Хоть кто ни будь, да откликнется на зов командира, а Иван Владимирович?
- Чего? – Иван Владимирович захлопал длинными ресницами-бабочками, прогоняя навязчивую дремоту, и широко зевнул, пряча непомерно раскрывшийся рот, – Опять ты…, неугомонный?
- Я говорю, жизнь налаживается. Вот обвыкнемся малеха и дальше тронемся.
- Да…а…, на одном месте скучно сиднем сидеть, я вон уже все сопки обегал, ничего привлекательного. Возвышения пологие, лес высоко стоит, листвянки плотно друг к дружке жмутся…, панорамы нет, нечего фотографировать. Для снимков природы масштабы необходимы. Это тебе не семейное фото, где вся сценка на переднем плане происходит.
- Так может сегодня, соберёмся, да и ай да помаленьку. Ночки светлые стоят, а Иван Владимирович?
- Ну, ты хватил! Не..ет, так не пойдет! – Иван Владимирович воспринял предложение командира на полном серьёзе, – Давай не будем пороть горячку, дождемся Виктора с Игорьком они нам все и расскажут,… как там дела обстоят.
- Я бы сейчас рванул, ноги б размяли.
- Опять ты начинаешь…, – взмолился заведённый Иван Владимирович – …охолонь, будет с тебя!
- Не..ет…, Иван Владимирович не тот уж ты стал, не тот, раньше бывало..., помнишь на Шантарах, впереди всех с фотоаппаратом бежал. На Солёном озере всех медведей распугал, мы за тобою следом шли, так ни одного и не увидели.
- Всё ты как есть перепутал, в названиях неграмотно себя ведёшь, не разбираешься. Не на Соленом озере мы были, а на Большом, так на картах начертано. Солёным – кличут его местные, потому что в прилив морская вода заходит и в нём перемешивается с пресной. Что касается меня самого, так тут ничего не поделаешь…, раньше… Раньше я на присядках танцевал, так то когда было, сейчас ноги не те.
Николай Михайлович Коблев курил сигарету с таким наслаждением, что порою прикрывал слипающиеся глазёнки и на секунду заглядывал в просвечивающуюся нирвану. О большем, в данное мгновение он и не помышлял. Табачный дымок, выпущенный на волю страстным курильщиком никуда не рассасывался, завинчивался спиралью в распушённое сизое облачко. Хвостатый табачный джин по малейшему дуновению ветерка выпархивал из-за плеча Николая Михайловича, и подбирался к командиру, сидящему спиной к спине к заядлому курильщику.
- Кх! Кх..хе!! – откашлялся командир, едва его нос учуял едкий табачный дым, – Кг…гэ… Нет, что ни говорите, а я дольше на белом свете поживу чем Николой Михайлович, годков так на двадцать.
- Это почему же? – запротестовал недоумённый курильщик.
- Как почему, здоровье своё под откос пускаешь, а сам ещё и спрашиваешь.
- Ни чего я не пускаю, – округлил мигающие глаза Николай Михайлович, – Недавно обследование проходил в поликлинике, прививки постоянно делаю…, от гриппа от…
- Нет! Нет, Николай Михайлович, нет! Даю тебе фору годков так на двадцать… пять!
- Да от чего ты так думаешь? – Николай Михайлович не понимал в чём тут загвоздка, в чём подвох, и от неудобства своего положения стал поерзывать на месте.
- Куришь много, сигаретка за сигареткою, годок к годку минусуй! Вот посмотри, ты же один у нас такой, ни кто не курит. Ты сам губишь себя, жаль мне тебя.
- А ты не жалей, это сугубо личное дело!
Николай Михайлович насупился и затянулся от души, в надежде, что табачный дым снимет нервное перевозбуждение. Сигаретка зажглась алой звёздочкой и укоротилась на сантиметр. Эффект дымной терапии превзошел все ожидания, легкие заполнились до отказа, тут же засвербел нос, в горле запершило, Николаю Михайловичу почудилось будто он проглотил колючего ежа.
- Кха! Кхе! – разрубил громовым кашлем воздушное пространство Николай Михайлович, – Кга! Кхе… кхе…!!!
Изо рта, носа и ушей, со всех щелей валил дым, Николай Михайлович прослезился и от негодования откинул от себя бычок, словно ядовитую змеюку.
- Ха… ха… ха…!!! Смотри Николай Михайлович непереусердствуй.
Владимирович, вспорхнув на гребень весёлого смеха, без вольных и непристойных издевок, осмеял горемычного друга.
— Та, бледная, с косой, вблизи тебя вьётся. Сцапает, не вывернешься. Ха…а…ха…!!! Как товарищ, товарищу говорю, бросай курить, иначе каплык наступит!
- Ты же сам курил – не ведая, как отбрехаться, съязвил Николай Михайлович.
- Верно, сказано, курил. Курил да бросил. Целый год как без никотина обхожусь, так что давай Николай Михайлович, подтягивайся к коллективу, ведущему здоровый образ жизни.
Владимирыч приподнял подбородок и, обращаясь ко всем присутствующим, в соответствии со строгим регламентом внеочередного пленума таёжников, попросил поддержки:
— Как товарищи таёжники,… берем Николая Михайловича на поруки, а?
Выступление ораторствующего вызвало легкий смешок одобрения в рядах апатичных заседателей, и только, на более их не хватило. Сказывалось недомогание, вызванное злоупотреблением вкусной пищей.
- В результате активных прений…, – не меняя «председательствующей интонации», Владимирович огласил, – общее собрание коллектива вольных таёжников постановило. Обязать Николая Михайловича в кротчайшие сроки пересмотреть своё отношение к негативной привычке, выказать ему общественное порицание, с занесением в трудовую книжку таёжника строгого выговора, нет, нет…
Владимирович прервал стройную речь, обмерил провинившегося беспристрастным взглядом, полным немого укора и добродушно заключил:
- Принимая во внимание его былые заслуги по ведению добросовестной работы по сборке катов, проработке и участию в полномасштабном отлове тайменя и хариуса, вынести ему предупреждение без занесения в книжку таёжника.
- Хватит тебе, – Николай Михайлович не то улыбнулся, не то огрызнулся.
- Нет, не хватит. Пока бьются сердца истинных таёжников, мы не можем смотреть сквозь пальцы на то, как гибнет наш боевой товарищ.
- Ну и не смотрите.
Николай Михайлович не выдержал провокационных шуток, покинул насиженное место и поплелся к палаточному лагерю, добавив от первого лица:
— Несёшь тут всякую бредятину.
- Хватит вам – Иван Владимирович, перехватил инициативу и вмешался в назревающий конфликт, – Вон смотрите, наши отдыхающие подтягиваются. Там, вон, перед речным стояком у тальникового мыска.
- Правда, твоя, возвращаются наши скороходы, – командирская, всепобеждающая уверенность, присущая Владимировичу, несколько поубавилось, в дрогнувшем голосе закралось волнение.
Со стороны нижней валунной запруды появились две фигурки людей. Первым, перепрыгивая с кочки на кочку, продвигался высокий Игорек, вторым следовал Виктор Сергеевич Оршин.
Синий спортивный костюм Игорька заметно выделялся на зелёном фоне прибрежного тальника. Молодой таёжник так и не удосужился переодеться в походный комбинезон, демонстрируя тем самым неуважительное отношение к тайге, принявшей его на постой без всяких церемоний и проверок. Выглядело этот, так, как будто в тайгу забрёл случайный человек, что бы обменяться парой фраз, продефилировать по таёжным тропам, покрасоваться в зеркале реке и умотать, куда подальше. Раз и навсегда, распрощавшись с причудливой природой заполярья.
По краю тальниковых зарослей, над самой рекой растянулась грунтовая ступенька. Намытый половодьем берег возвышался на метр, глиниста земля мягкая и сыроватая с прожилками ледяных вставок потрескалась обсыпавшимися рвами. Густой гусельник покрыл прибрежную ступеньку сорокасантиметровым зелёным ковром. Рытвины и песчаные прорехи в мерзлотной земле скрывались опасными травяными ловушками. Дикая тропа, набитая волками, зайцами и иной, мигрирующей живностью указывала верный путь. Игорек перемахивал одним прыжком с уступа на уступ, не сбавляя скорости. Разглядев вдалеке лагерь, он, буквально понёся оглашенным стаером, увеличивая дистанцию между напарником с каждым пройденным шагом.
Виктор Сергеевич Оршин проигрывал Игорьку в коротком и стремительном забеге, в виду своего малого роста. Виктор Сергеевич являлся самым невысоким членом таёжного коллектива, о чем в принципе никогда не жалел. Мать природа взамен роста наградила его беспримерной выносливостью. Тот, кто хоть раз ходил с ним в тайгу, впоследствии, ставил его в пример другим.
К тому же Виктор Сергеевич обладал такими редкими качествами характера как преданность и порядочность. Сочетание этих врождённых «душевных обстоятельств», делало его, незаменим человеком в таёжном деле. Если, к примеру, требовалось провести разведку или прочесать все глубины реки на предмет нахождения в них рыбы, первый кто тянул руку вверх, был, конечно, незаменимый Виктор Сергеевич.
Порою, такие бесценные люди, коим являлся Виктор Сергеевич, при очередных испытаниях судьбы делали, что называется погоду в коллективе.
Слизняки и нытики, опустившие руки при встрече с трудностями, вносят разрушительный дисбаланс, нарушающий дружелюбный климат общения в группе. Вместо того, что бы искать верные пути выхода из сложной ситуации, они творят разборки, выявляют виновных, чтобы затем излить на них непримиримый гнев осуждения.
Так вот, Виктор Сергеевич при подобных, пиковых стрессах, не терял самообладание, не паниковал и был всегда на высоте положения. В нём наблюдался постоянно аккумулирующийся заряд оптимизма. Своими мужественными поступками он преподавал урок другим. К примеру, после многокилометрового марш-броска через непролазные дебри и топкие мари, обессилевшие и измотанные коллеги падали на колени, не в силах произнести и слова. Виктор Сергеевич, как ни в чём не бывало, брал в руки спиннинг или ружье и бродил ещё с пару часов, охотясь на крохаля и гусака, или подсекая острозубого тайменя. Та часть путников, в которых не угасло стремление биться за лидирующее положение, подтягивалась до его уровня, наплевав на все проказы и превратности взбалмошного провидения.
Что мешало Виктору Сергеевичу стать командиром и увлечь команду за собой – практически ни чего. Если конечно не брать в расчёт тесный, дружеский контакт с Владимировичем и простодушную скромность, да, да, именно ту самую вседоступную, но не популярную в современном обществе человеческую скромность.
Природная склонность человека к уважению рядом идущих, и самокритичная оценка собственной персоны – вот та устойчивая, не шатающаяся платформа на которой выстраиваются все добродетельные качества настоящего человека.
Виктор Сергеевич едва поспевал за Игорьком, но по его лёгкой походке, прижимистой и упругой было видно, что он не устал. Если Игорек при очередном препятствии собирался, концентрировался и, разбежавшись, прыгал, прикладывая не малую мускульную силу, то Виктор Сергеевич семенил ножками, заглубляясь в ров, и стой же, не меняемой скоростью выбирался из него, как будто ни чего и не было.
К исходу пути, когда до буро-каменной горловины переката, где раскинулся бивуак, оставалось с десяток шажков, они подошли вровень. Запыхавшийся Игорек с красным от перенапряжения лицом окончательно сбавил темп и сторонкою отошёл к воде, что бы утолить жажду. Виктор Сергеевич, не ощущая мышечной усталости, не вспотев и не обнаружив на лице признаки изнеможения, подкатил к кострищу, и с довольной улыбкой осмотрел вольготно возлежащих приятелей.
- Вижу, вижу, – у Владимировича отлегло от сердца. По счастливому лицу Виктора Сергеевича он догадался, что всё в порядке, вода в реке есть и можно расслабившись, упиваться таёжным счастьем, – Значит…, таки…, есть вода. Есть голубушка и мы пойдем как корабль по океану с попутным ветром.
В то время как Игорек заглатывал ладошкой речную воду и не мог говорить, Виктор Сергеевич, не переставая улыбаться наивной улыбкой младенца, преспокойно ответил:
- Жопа. Там впереди самая что ни наесть настоящая жопа.
Воцарилось недоумённое молчание.
— Если прибегнуть к учению достопочтимого Будды, то перефразируя слова Виктора Сергеевича это звучит приблизительно так… –Иван Владимирович не устоял, чтобы не встрямнуть пару мудрёных фраз и возгордиться своей сообразительностью и великолепной памятью, – Если случилась жопа, в действительности и это ещё не жопа.
Иван Владимирович своим выступлением вызвал гомерический смех – самый распространённый вид человеческого помешательства связанного с анекдотичной ситуацией. Люди не осознавая того что на самом деле произошло, гоготали, не в силах понять драматичность обстоятельств в которые они вляпались, проще говоря они смеялись с самих себя.
Смеялся и Виктор Сергеевич, принесший в устах истину, не оценённую и не воспринятую адекватно честной компанией. Ржал взахлеб и Александр Вячеславович Буковин, принимавший действительность за нечто второстепенное, словно окружающие ни что иное как широкоформатная кинолента, снятая про дикую природу севера с присущим ей суровым своеобразием и всевозможными сюжетными линиями пробуждающими любопытство и интерес к чередующимся кадрам на экране.
Пётр Александрович позабыв о страхах неведения, запамятовав инструкцию по выживанию в чужеродной среде обитания, тихонько выдавливал из себя смешок, провоцируя спонтанные всхлипы и охи.
Громче всех смеялся командир рьяно и беззастенчиво, заглушая общее веселье. Возможно, из расчета собственной выгоды он, таким образом, завоёвывал авторитет у команды, а быть может, заглушал гнойничок недоверчивости и сомнительности, накапливающий яд неуверенности и слабости не положенные по уставу признанному вожаку стаи. Владимирович не доверял лукавому и сдержанному смешку Виктора Сергеевич. Что-то настораживало Владимировича в его показушно-беспечных повадках, не натуральных, чересчур наигранных. За ними скрывалось не что другое, огорчительное, способное опечалить любого кто заинтересуется правдой.
- А…а… вот ещё – Иван Владимирович разошелся не на шутку. Ощущая собственную популярность и востребованность, он выдавал по полной программе, подчивая слушателей не вполне приличными афоризмами.
— Ницше, по этому поводу изрёк следующее, случившаяся жопа сделала меня только сильнее. Ха..ха..ха!!!
Иван Владимирович не успевал высказать мысли вслух, они обрушивались на его голову нескончаемым потоком и требовали незамедлительного прочтения, они буквально выпирали из него на радость развесёлой публике.
- Пессимисты уверены в следующем, жопа перманентна! Она была, есть и будет!
Ни что так не скрепляет таёжное братство как всеобщий, сближающий смех, вызванный беспричинным наступлением превосходного походного дня или ни чем не омрачённое текущее положение таёжных дел. Особое значение предается скромным улыбкам, пробегающим по мужественным, обветренным лицам таёжников, олицетворяющим их внутреннее состояние блаженства. От бывалых мужей тайги не требуется импульсивного разрывного смехоизлияния, достаточно взглянуть друг другу в глаза и, пребывая на одной и той же частоте душевного настроя, возделывать доброжелательные всходы весёлого общения.
Не проходят бесследно и анекдоты пересказанные сотню раз, заученные назубок и вызывающие смех задолго до их окончания, сразу же при пробной постановке звуков. В этом случае важную роль играет сам рассказчик, его своеобразная манера изложения, его умение преподнести шутку в ином стиле. Если он способен увлечь команду вслед за своим повествованием, тогда ему и карты в руки – заезженный анекдот создаёт эффект разорвавшейся бомбы.
Уместно будет упомянуть об особого рода эгоистичном, корыстном и не лицеприятном веселье, основанном на унижении чувств окружающих коллег, на юродивых смешках, рождённых по воле злорадствующих сотоварищей, способных лишь замечать недостатки в других и полностью замалчивать свои грешки и просчёты.
Иван Владимирович в отличие от многих пользовался своим наработанным правилом. По силе и складу своего унитарного ума он высвобождал на свет божий те факты, те записи ветхозаветной и новейшей истории, которые способны вызывать плодовитый и интеллигентно настроенный смех.
Он ни в коем случае не считал себя юмористом, он старался вытравливать из себя любые несерьёзные мысли, он держал свою марку – непоколебимого и опытного таёжника знающего меру каждой вещи, попавшейся в поле его зрения.
Так или иначе, любое анекдотичное событие, произошедшее в глуши нехоженого края спаивает коллектив настолько, что впору мериться с могущественными титанами, удерживающими землю на своих плечах – нам всё под силу нам трудности в радость!
- Молодец! Молодчина Иван Владимирович, у меня пузо по швам трещит от твоих баек.
Владимирович удачно обыграл ситуацию со своим старым другом и крадущейся походкой, лишённой размашистого шага и вольно опущенных рук и плеч, бочком, переместился к Виктору Сергеевичу.
- Ну, как там на самом-то деле? – Владимировичу изменил его собственный голос.
Ах, как трудно пророю раскрывать истину. Владимирович медлил, но рано или поздно все становится явным и общедоступным.
— Вода, небось, у двух притоков в полный рост, нашли её? Как там Иван Владимирович притоки эти величают, Контюк..лях и Бал..балы..
- Кюнтекелях и Балыктах – отозвался в шутливой интонации Иван Владимирович, ему было всё нипочем, он заразительно смеялся, от души, и в то же время держал уши навострёнными.
- Да, да, верно, именно так их и кличут. Ну, так как там дело с водой обстоит?
- Ведь я сказал, там жопа, – саркастическая ухмылка будто приклеилась к лицу насмешника. Скруглённые линзы очков увеличивали плутовские глазёнки, сощуренные, бегающие, с крохотными зрачками. Понять, шутит ли Виктор Сергеевич или говорит на полном серьёзе, не представлялось возможным, его взгляд вводил в смущение.
- Гм, гм… – неопределённо и глупо выразился обескураженный Владимирович.
- За нашим стояком, снова валунное поле, вода течёт множественными ручейками. Воды по щиколотку. Катамараны провести не удастся, только перетаскивать на руках, иначе не получиться – отозвался Игорёк.
Вдоволь напившись воды, Игорёк примкнул к общему веселью, но его отрезвляющая новость не вызвала даже и тени улыбки, наоборот она ввергла людей в состояние полнейшего оцепенения как физического так и умственного.
- Ребята весь груз придётся тащить на руках – Виктор Сергеевич поборол в себе симптомы глумления и что называется, поддал пару, раскрывая, всё как есть, в истинном свете, в действительном положении вещей.
- Каты-то, хоть, как,… протащим? Проведём?
Пётр Александрович запаниковал первым, он всегда относился к тайге с подозрением и предубеждением, пологая, что рано или поздно она задаст трёпку, такую, что хватит всем и каждому в отдельности. Так оно и вышло.
- Вы что уши не чистите? Я вам доходчивым языком говорю, – взорвался Виктор Сергеевич, – Всё припылили! Из водноспортивного маршрута мы переходим на спортивно-шаговый. Если кто-то хочет подробностей, довожу до сведения, тысяча сто пятьдесят восемь шагов до следующей, вот такой вот хреновины.
Виктор Сергеевич привлек рукой, внимание обескураженных друзей к речному «застою».
- Вот и превосходно…, ух… – оттаял телом остолбеневший Владимирович, – Значит, всё-таки есть вода!
- Какая к черту вода, вы, что не слышите меня, мы проскочили с Игорьком километров десять, воды нет! – Виктор Сергеевич занервничал, его не хотели понимать.
Виктор Сергеевич смирился с тягостным, удручающим положением дел, когда, как другие, упорно отказывались верить в то, что с ними приключился конфуз, команда попала в весьма щекотливую ситуацию, из которой будет сложно выпутаться.
- Следующая вода, через восемьсот метров каменой дамбы, такой как здесь, выше стояка – подвязался в конфликт сторон Игорёк, тем самым выразив солидарность с Виктором Сергеевичем, – Потом…, снова валунный перешеек метров шестьсот, далее на повороте озерцо. Мелкое, мы вброд переходили, воды по колено.
- Дак что же, получается, придётся нести всё на себе? – развёл руками растерянный Пётр Александрович.
- Вот, вот! Всё на себе, ни сантиметра волока! – Виктор Сергеевич не переставал безжалостно нажимать на обострившиеся чувства товарищей по несчастью. Опешившие путешественники понемногу стали осознавать свою беспомощность, патовую ситуацию в которую они сообща попали.
- Стоп! Стоп! – запротестовал Владимирович, – Быть того не может, там же два притока, после их впадения обязательно должна прибавиться вода.
- Владимирович – Виктор Сергеевич заговорил успокаивающим тоном, так как взвинчивать нервы и накалять обстановку, более не имело смысла, весь кураж от таких горе новостей, исчез, – Твои притоки, это бурые, каменные тропы, не заросшие мхом. В них и признаков воды мы не обнаружили, даже ручейки под камнями не журчат. Я специально ухом льнул к голышам, тишина…, мертвецкая тишина.
- Я же…, ну как же…, помните? – Пётр Александрович не преминул напомнить о своей давно выявленной правоте, – Вертолётчик предупреждал, засушливое лето на Котуе, в Котуй-Кане воды минимум, а Куонамка, вся такая, как здесь, каменистая.
Для пущей наглядности Пётр Александрович провел рукой от горизонта к горизонту, повторяя тернистый путь Большой Куонамки. Бурая тропа-смерть лишённая водной поддержки вспучилась буграми обсохших валунов.
И только вот сейчас, под эхо затихающего смеха, под учащённое сердцебиение в гулкой грудной полости, люди заметили как непривычно тихо. Некоторые даже стали озираться вокруг, не веря собственным глазам, не доверяясь оглохшим ушам. Большая Куонамка молчала, ей отрезали певучий, журчащий голосок похожий на перезвоны хрустальных колокольчиков.
Как больно осознавать собственные просчёты, как опасно, слепо доверяться бесчувственному проведению, не ведающему сострадания. Как трудно, а порою невозможно изменить, что-либо состоявшееся, исполненное временем. Как теперь замаливать запоздалые раскаяния, и кому высказывать искренние сожаления? Кого обвинять, если все равны в горе, все одновременно сделали выбор и всем достанется одинаково, поровну, будь ты состоявшийся муж на поприще житейской науки или неуч, перелистнувший титульную страничку букваря.
Фатум, карма, рок, судьба, провидение это лишь слова, выражающие не просчитываемую составляющую многогранной жизни. Если всё в природе подчинено законам и правилам, то какая роль отведена непредвиденному, случайному и непредсказуемому? Почему человек подчиняясь естественным законом жизни устройства, раз за разом, отдавшись на волю проведения, подвергает своё существование опасности. Не за тем ли, что бы познать себя и испытать силу духа на прочность, а может, куда всё банальнее и прозаичнее, просто мы не зависим от выбора будущности.
Мы строим из себя наивных простачков, пытаясь затуманить взор проницательному фатуму. Мы, богобоязненные, умеренно охотливые иждивенцы живем за счет окружающего мира. Мы, в припадке возвышенных чувств, склоняем головы перед незыблемым мирозданием, а в сердцах, мы, там, внутри, чего-то сугубо личного, нацелены на то, чтобы завоевать весь мир, без остатка. Чтобы подчинить его собственным выгодам, совершаем лёгкие обходные маневры, и поэтому многое принимаем на веру.
Нам претит сама мысль о том, что необходимо во всём детально разобраться, затратить при этом уйму времени и добиться промежуточной цели без невосполнимых потерь. Мы непростительно торопливы, мы начинаем блефовать, идем ва-банк, до предела облегчаем себе задачу выбора. Но что потом? Разочарование. Обида. Поражение и слезы отчаяния.
Тропа будущности завела в тупик, ход событий не переломить, всё начинается сначала. Измученный человек ещё больше полагается на судьбу боготворит её, мысленно обрисовывая её счастливый облик. Он её любовник, её рыцарь, и в то же время раб, скованный кандалами и опутанный цепями незрячей надежды.
Мы самоубийцы, употребив сладчайший яд неосмотрительной доверчивости, вкусив отравленные плоды тщеславия и всемогущества, обрекаем себя на муки, страдания и всё лишь для того, чтобы в очередной раз спастись, воскреснуть в новом облике, отрезветь умом, охладить рассудок и вновь, поставить свою жизнь на кон смертоносной рулетки.
В Большой Куонамке отсутствовало главное, то, что отличает земную твердь, находящуюся в вековом покое от искромётного, животворящего течения воды, с которой мы ассоциируем саму жизнь, источник радости и просветления.
- Она вся такая… – упадшим голоском обронил Пётр Александрович.
«Переносчики» поневоле или козни фортуны.
Разведданные, собранные Игорьком и Виктором Сергеевичем к великому огорчению команды оказались достоверными. Каменные перешейки, замуровавшие реку добротными валунами, в точности соответствовали изложенным данным. Самые печальные предсказания сбывались и команда, ни как не могла на них повлиять, а вот преодолеть их было вполне решаемой задачей. Если баллоны ката не могли скользить по воде, ввиду её отсутствия, то перетаскивать разгруженные каты по мелководью было оптимальным выходом из затруднительной ситуации, устраивающим всех членов экспедиции. Как раз на это и рассчитывали сплавщики, как можно дальше проплыть по речному стояку и когда баллоны ката упрутся в мель, переносить груз на плечах, а каты провести между ощетинившихся валунов по прожилкам разлившихся ручейков.
Не тут-то было Большая Куонамка не желала выпускать самонадеянных глупцов из своей каменной западни. Ей бы собраться заглубиться руслом в монолитное дно, что бы хоть как-то можно было прочапать на катах. Но видимо река не была способна совершить подобный подвиг, она только зарождалось на высокогорье плато. Поток был слаб, водяная подпитка слишком ничтожна, чтобы всерьёз воспринимать её. Разве что в половодье, когда тает снег или в дождливый сезон, когда по реке скатывается оглашенный поток чёрной воды. Только вот ждать осени провоцирующей грозовые фронты и проливные хмари не представляется возможным, слишком долго – тридцать, а то и сорок томительных дней ожидания. Нет высидеть на одном месте, дожидаясь подходящей погоды – подобно наказанию в одиночном карцере.
Путешественники, прибывшие на Анабар, не затем сюда явились, чтобы бы сдерживать свои импульсивные характеры, жаждущие перемен и новых свершений. Команда в едином порыве, твёрдо встала на ноги и наперекор злодеяниям обманчивой фортуны устремилась вперёд, к низовьям Большой Куонамки. Увы, начавшееся стремительное продвижение вскоре замедлилось, а на отдельных участках реки совершенно застопорилось. Каменные преграды были настолько труднопреодолимые, что в пору было взывать к Всевышнему и надеяться на чудо.
Речная вода, собравшись в глянцево-синих стояках, буквально по капле стекала по пересохшим перекатам, а точнее сказать, по коричневым траншеям, имеющим наклон в сторону течения реки. Грузные валуны осевшие, застрявшие, прочно укоренившиеся по всему руслу реки, с трудом выдавливали десяти сантиметровые ручейки-малютки, наверх. С виду ширина речного русла соответствовала среднему классу подобных рек, она составляла порядка двадцати-тридцати метров, на этом все классификационные сходства пропадали.
Стайки зигзагообразных ручейков огибали валуны-тюфяки. На уклоне они склеивались в подобие пульсирующего переката и, наскочив на валунные загромождения, вновь разбивались и дробились на составные части. Ручейки, облизываясь пеной и омывая зелёные косы водорослей, поселившихся у подошв валунов, растрёпывались голубой бахромой и перетекали к следующему речному стояку.
У истоков, мёртвых «озер-луж», ослабленный перекат отфыркивался бело-жёлтой пеной. Ручейная стремнина угасала после впадения, и становилось на постой в безжизненном улове. Белая слизь пены застывала воздушными пузырьками, её ни куда не сносило, она прилипала к прибрежной линии мокрых, чёрно-спинных камней.
Речные стояки, наполненные водой, подбадривали своим зримым присутствием расстроенных сплавщиков. Хотя как можно воодушевить человека несущего груз и средство сплава на своём горбу. Как можно назвать сгорбленного верблюда – мореходом или водным туристом, промышляющим по водоносным артериям Сибири. Опытные мастера, занимающиеся рафтингом, переключились на изнуряющую и неблагодарную работу грузчиков-переносчиков.
Добравшись до очередного бездыханного стояка, омытые семью потами люди, скидывали с плеч неподъёмные вещмешки и рюкзаки, приседали на корточки, и подобно верблюдам, достигшим оазиса, с жадность поглощали ценнейшую влагу, запасаясь впрок.
С величайшим чувством облегчения переносчики усаживались на притопнувший по ватерлинию кат, и в отрешенном молчании, блаженной истомы, упирались вёслами в стоячую, заваренную густым киселём воду. И даже не смотря на то, что умерщвлённое течение не подхватывало резиновые баллоны и не увлекало в низовье, всё равно, это долгожданное, радостное событие воспринималось не иначе как добрым знаком провидения. Напряжённые лица, скомканные судорожными гримасами, от нечеловеческих перегрузок разглаживались, в уголках рта прорезалась скромная, ни на что не претендующая улыбка. Простая улыбка, преисполненная доброты и великодушия ко всему окружающему.
Поскуливающий ветерок, зацепившийся о натянутые струны спиннингов, возвестил всему миру о своей жалкой, бродячей жизни. Но вскоре он очнулся, взбодрился и с отчаянным рвением бросился раскрытой грудью на поющие струны и тогда спиннинги зашлись пугливым, настороженным воем. Они верещали от страха, побуждая слушателей к осмотрительности и грустным раздумьям.
Отголоски бушующих штормов, шельмовавших в необозримых далях океана, бередили душу путешественников помышляющих о геройских и отважных поступках. Сквозь увлажнённые солёным потом веки им мерещились шипящие прибои, изгибающиеся валы, уходящие за горизонт взбунтовавшимися, белоспинными гребнями. Подводные рифы, поднырнувшие под зеленоватую толщу океанической воды наводили смуту в душе и рассудке. Тёмная, ультрафиолетовая глубь сменялась сияющей, изнутри лазурью, предсказывающей скорое появление живописных островов, неисследованных, чуждающихся алчного человеческого взгляда.
На ум приходят великолепные картины Айвазовского – чудаковатого кудесника, воплощающего фантазии в реалистичные рисунки, мастера способного творить чудеса на маленьком холсте. Мудрого учителя, передающего в людские сердца тонконастроенные посылы природной гармонии. Мыслителя и творца переводящего на общедоступный человеческий язык величавый и степенный гомон своенравного океана.
Люди, восседавшие на мягких сёдлах ката, пребывали в забытьи, они нежились под тёплым солнцем, улавливая тихую еле слышимую песню зелёно-косых сирен, уводящую мысли в радужный мир сбывающихся грез и пожеланий. Беспечный ветерок, не обременённый атмосферным давлением злых фронтов то и дело менял направление. Меняла направление и река, зарябивший короткой волной стояк уходил крутым поворотом. Ветерок вместо того чтобы подгонять кат, отцепился от кормы и упёрся в нос.
Парусившие каты встрепенулись и развернулись боком. Хлёсткие пощёчины жёсткого ветра били по лицу. Жилистые руки гребцов царапала поднятая с поверхности водяная пыль и колкие брызги волны, плескающейся под килем надутых баллонов. Невзирая на мощные гребки вёсел, каты, попятились назад. Таёжная природа сопротивлялась, насылая на людей свой безрассудный и слепой гнев. За что? Ответов не последовало.
Утомившиеся гребцы запамятовали, с чего всё начиналось, и кто стался виновником нынешних злоключений, они с удвоенной силой прикладывались к дюралюминиевым древкам и загребные лопатки вёсел мелькали в воздухе, словно трепещущиеся на ветру знамёна, по которым ведётся прицельный огонь неприятеля.
Плетёные канаты такелажа, тонкие и не рвущиеся, врезались в натянутые люверсы, мягкая оболочка баллонов собралась гармошкой, заостренный носок задиристо приподнялся. Деревянный каркас жалостливо заскрипел, его скручивало и ломало, центральные лаги прогнулись, обтяжная сетка залилась водой. Водонепроницаемые гермомешки и рюкзаки, лежавшие на сетке, осыпал брызгами фонтан, струящийся из-под носка баллона.
Катамаран нежно коснулся залитого водой валуна и сел на мель. Обездвиженный, обрюзгший он прочно обосновался на галечно-валунной отмели. Заносчивый ветерок, истратив злость, растворился в небесном благополучии. Откуда-то сверху навалился полуденный жар, пропитанный чрезмерной влажностью. Из тайги потянуло настоянным благоуханием смолянистых лиственниц и ароматом ивняка испрожняющего душистый сок.
Налетела неугомонная мошка, в панике пронеслись над взмыленными головами чуткие оводы. Вспылили яростью и враждебностью воинствующие комары, не ведающие страха перед хлопками обозлённых доноров. В один миг на человека навались все невзгоды прописанные Крайним севером. Суровая Арктика взаправду решила, во что бы то ни стало поломать хребты волевым и отважным таёжникам, подчинить их волю и разум, унизить и поссорить, надсмеяться над ними.
- Кажись, всё…, добрались – с отяжелевшим сердцем, мышцами и духом не ведающим и проблеска облегчения высказался Пётр Александрович, – Хотя бы вот так вот, помаленечку, не идти, а плыть, пусть даже против ветра. Эх, досада…, только-только, ноженьки отошли, и вот на тебе новая канитель, рюкзаки на плечи и ай да, ать…, два…, ать…, два…
- И не говори Пётр Александрович как будто всё против нас, даже ветерок и тот окрысился, мордобоем занялся, нет бы в спину толкать, подсоблять.
Иван Владимирович в нынешних, жёстких обстоятельствах беспросветного волока, полностью принял сторону Пётра Александровича, с чистым сердцем без друшлака деликатного отсеивания.
Пётр Александрович и Иван Владимирович приписывались к разным катам. Прагматичный и расчётливый командир, редко пользующийся своими талантами, поделил команду поровну, по физическим данным, не исключая конечно и возрастной ценз. На первом, условно первом кате, расположились согласно вахтенному расписанию: Игорек, занявший в носовой части левую позицию, по правую руку восседал, на подложенном рюкзаке Денис Викторович, то и дело поучающий любимого отпрыска.
Денис Викторович контролировал любые действия сына, постоянно испытывая на себе нелёгкое бремя ответственности за Игорька перед коллективом. Он поручился за сына и делал всё, чтобы, не осрамится и не упасть лицом в грязь.
По центру, на груде вещей квартиравался Иван Владимирович, в виду своего особого статуса, он занимал самое почётное место. Ему даже не выдали весло, закрепив за ними роль запасного игрока. С кормы замыкали дружную пятерку Николай Михайлович Коблев и Виктор Сергеевич Оршин. Их неоспоримое мастерство управление катом, способствовало, тому, что они заняли самые ответственные посты. Если шаловливый непоседа Игорёк и его озабочённый папаша были загребающими, до одури маславшими вёслами, то кормовщики подруливали, изредка помогая загребающим. Им была поручена к исполнению важная миссия, как можно прямее удерживать курс ката, так, чтобы он не рыскал и не совершал ненужных и никчёмных поворотов.
Ют второго ката оккупировали Александр Вячеславович Буковин – законопослушный таёжник поборник справедливости и ревностный исполнитель таёжных заповедей. В коллективе его воспринимали не иначе как совестливого сына лесов и рек сибирских. В миру, Александр Вячеславович докторствовал, лечил неврологические отклонения у москвичей, чем ещё больше, завоевал авторитет честного и порядочного человека. Александр Вячеславович имел определённые склонности к торжеству правды и голосовал за неё обеими руками. Нет, он не был похож на краснопузых молодцов из расстрельной тройки чека, фанатично преданных верному слову и верному направлению мысли. Он знал мир таковым, каким он есть на самом деле и, испытывая сыновью любовь к нему, с трезвой головой выуживал на поверхность оттенённые маячки правды, мерцающие во тьме тусклым, неярким свечением.
По-другому ему трудно было жить, ибо ложь, все распространённая ложь замыливающая глаза, у честного человека вызывает только душевные муки. В Александре Вячеславовиче «прирученная ложь» не пряталась под личину лицемерной благопристойности и не натягивала на себя маску лукавства и хитрости, она попросту сторонилась его.
Александр Вячеславович старался избегать лжи. Если он замечал, что близкие люди с заразительным интересом окучивали её, возделывая побеги, он не вытравливал её ядом порицания, он посмеивался над её почитателями и не разрывал мосты со своими заблудшими друзьями, считая, что у каждого есть свои мухи в голове и судьба каждого человека удостоена вредных привычек. Что бы в итоге показать проблески справедливости, способные увлечь в не существующую страну «Правдоляндию», Александр Вячеславович использовал обыкновенный, но действенный юмор.
Александр Вячеславович являлся обладателем мягкого, покладистого характера и пламенного сердца загорающего при каждом упоминании о любимой тайге. Естественно, он не был лишен и здравомыслящего рассудка, которым, ну просто обязан владеть настоящий доктор, тем более тот который в буквальном смысле слова копается во внутренних органах хворающего пациента.
Необходимо отметить, что все участники похода так и или иначе преклоняли колено перед первозданным творением природы – великой и могучей Сибирью. По наитию не закомплексованного юношества, нынешние герои, воспитывались на достойных ясного ума книгах: «Дети капитана Гранта», «Следопыт», «Последний из могикан», «Пионер», «Злой дух Ямбуя» и многих других печатных изданий прославляющих первооткрывателей загадочной планеты Земля. На протяжении всей жизни они культивировали в своём сердце страстную любовь к тайге и приключениям.
Из всего многоликого и разносторонне развитого коллектива сложно было кого-то сопоставить с Александром Вячеславовичем, кто бы так вот неистово испытывал эту сладострастную, а порою и обременительную любовь, отзывающуюся в чистом сердце высокими амплитудами чувствительности.
Александр Вячеславович по негласным критериям дружеских контактов наиболее гармонично вписывался в коллектив, главным его достоинством было то, что он мог наладить дружеские отношения даже с теми, кого не терпел. И как хорошо, что таких эгоцентричных индивидуумов, рядом с ним, попросту не существовало, они не приживались в коллективе, как говориться – таких не берут в космонавты!
Если Владимирович сплачивал вокруг себя людей за счет своей экспрессивной, порою вульгарной и самонадеянной натуры, то вот Александр Вячеславович, брал другим – дружеским участием и взаимопониманием. К нему можно было прибегнуть за помощью в любое время суток, будь то ночь, обезображенная грозовыми кошмарами, или жаркий полдень испорченный незаурядной солнечной активностью, он всегда рад общению и первым откликался на помощь.
В его поведении наблюдалась одна экстравагантная особенность присущая только русским людям. При застольных встречах, а так как таёжники являются самой отважной частью человечества, то они, эти добровольные скитальцы не редко пьют во здравие природных явлений и самой, девственной невесты. Так вот Александр Вячеславович подымал походные кубки-кружки наравне со всеми, быстро хмелел и выделялся из общего числа хмельных мужиков младенческой непосредственностью. Наивно и безгранично предано, Александр Вячеславович, доводил до сведения каждого о своей братской любви ко всему миру, зародившейся в его сердце.
Александр Вячеславович не умел строить из себя важного и надменного человека познавшего многое и успевшего обрести немалый житейский опыт. Пред ним не стоило хорохориться, казаться лучше, чем ты есть на самом деле. Он этого не воспринимал, отворачивался и уходил в сторону.
Простые люди тянулись к нему за доступным и приятным общением. Полностью доверялись его деликатности и принимали мудрые советы, такие, которые может предложить десятилетний сын сорокалетнему папаше. В современном мире не хватает искренности, и люди такого покроя коим являлся Александр Вячеславович, собирали вокруг себя добрых людей и они сплачивались вокруг его прямодушной и незаурядной натуры.
Ближайшим соседом Александра Вячеславовича по юту, был Пётр Александрович Жилин, причем он намерено занимал левый борт. Он обстоятельно поведал всем, что не может занимать правую сторону по причине болезненных симптомов левого предплечья. Естественно, проверять ни кто не стал, все поверили на слово.
Владимирович по «вежливой обходительности», заложенной у него с рождения и страстного влечения к Петру Александровичу на предмет дискуссий и анекдотических ситуаций, как не странно не стал спорить с подчинённым, и разместился на корме, находясь в полнейшем одиночестве. Предварительно он договорился с Иваном Владимировичем, что как только потребуется его помощь, то старый таёжник покинет первый кат и тут же перекочует к нему на корму.
Необходимо ещё раз обмолвиться словом, о тех принципах и правилах рассаживающих людей по предписанным местам. Физически крепкие гребцы, страдающие фобией резвых и выносливых спортсменов, обживались в носовой части сплавсредства. Мудрые и опытные сплавщики группировались на корме, полулежали на вещмешках и периодически омывали обсохшие вёсла в речной купели. Им вменялась задача другой сложности, они обязаны были следить за положением ката относительно берегов. Когда кат проскакивал стремительные сливы бурных перекатов и грохочущих порогов они табанили и загребали не щадя ни сил, ни здоровья. В нынешних обстоятельствах обмелевшей реки, они вели праздный образ жизни, лишь слегка доруливая и, покрикивая на впереди сидящих, чтобы они не расслаблялись а, как и положено улаживались в пять секунд с одним гребком.
Катамаран намертво застрял в камнях, попытки людей проволочь его ближе к берегу не увенчались успехом. Не имея основного якоря и якорь-анкера кат наглухо закрепился на галечно-валунном меляке. Скользкие камни, накинувшие поверх лысых голов парики зелёных водорослей, не способствовали разгрузке. Пришлось ставать цепочкой и передавать громоздкие и неподъёмные баулы из рук в руки.
Иван Владимирович неспешно, ощупывая скользкое дно подошвой болотника слез с ката. Сграбастал всё самое ценное, что взял с собою в поход, а это была фототехника собранная в маленьком рюкзаке, и сторонкой, чтобы не путаться под ногами грузчиков, зашкандыбал к берегу. Осмотревшись, он решил обосноваться у дернового навеса, усеянного плотным частоколом расфуфыренного, зелёнолистного ивняка.
Пётр Александрович постояв в цепочке грузчиков с некоторое время, уразумел, что молодые ребята неплохо справляются и без него, поспешил к другу, спрятаться под сенью раскидистых кустов обеспечивающих прохладную тень.
- Пекло. Жарит нещадно, парит спасу нет – пожаловался Пётр Александрович – Испить бы прохладной водицы. Из реки не напьёшься, вода тёплая, словно парное молоко, сербанёшь пару ладошек, подташнивать начинает.
- Не вижу проблем Пётр Александрович, загляни под кусты, у того овражка, ключ журчит.
- Верно, правда твоя, а я впопыхах не придал значение, думаю откуда тут воде течь, всё ж пересохло, а тут и впрямь ручеёк журчит.
Пётр Александрович и Иван Владимирович покидали на траву опостылевшую поклажу и, раздвигая руками упругие ветви, на корточках, проникли в ивняковую гущу. В кустарниковой тени, под сводом сочной травы отсвечивал безоблачным небом крохотный ручеёк. Он еле струился среди размякшей глины расползающихся кочек. Вблизи него было прохладно и свежо, Петру Александровичу привиделась блаженная пора бабьего лета, когда знойное, напористое лето уступает место бархатному сезону климатического примирения. Когда яркое солнце, изо дня в день перекочёвывает к южной окраине горизонта. Славное время для тех людей, которые, так или иначе, страдают от невыносимой духоты, и с тем же самым презрением, относятся к морозу, ведущему борьбу со слякотью и докучающей пасмурностью плаксивых небес.
- На душе благостно, уходить отсель не хочется – Петр Александрович не причислял себя к религиозным послушникам, жадным до веры господней, но и не стеснялся вставлять богоугодные слова, воспаряющие в душе совместно с благовестимым голосом архангела Серафима.
- Э…э…. так себе ключик, комары вон досаждают, сырость кругом – рубанул по рабочекрестьянски правду матку Иван Владимирович.
Его помыслы и надежды не были связаны с православной благодатью и божьими словом, от того он и вспылил, отдавая должное назойливым комаром, докучающим противным писком.
— Эко твари, спасу нет, давай быстренько напиваемся и на солнцепёк там их, поменее будет. К тому же может ветерок опомнится, засквозит над головами.
Пётр Александрович без подготовки шмякнулся коленками в проминающийся, пористый мох, согнулся, удерживаясь на одной руке и стал с жадностью отхлебывать из ладошки студенистую, кристально чистую воду безымянного ключа – уроженца тайги. На него снизошла такая благодать, что Ивану Владимировичу, стоявшему у него за спиной, привиделся сияющий ореол над головой новоявленного святоши, поклоняющегося святому ключу созданному Богом для омолаживающего омовения.
- Прими в бок, дай протиснуться – не вытерпел Иван Владимирович. Он приналег на худощавого Петра Александровича и, хлюпая болотниками по растёкшейся лужице, протиснулся вперёд, взбаламучивая источник.
- Ты б, по осторожнее, вон, всю грязь со дна поднял.
Иван Владимирович смолчал, ему было не до препирательств, ему не терпелось испробовать живительной влаги, испить холодной прохлады затаённого ключа, вкусить таёжный сок, струящийся по артериям-распадкам.
Не всё пошло, так как задумывалось, больные ноги, едва сгибающиеся в коленных суставах, не позволили ему мягко присесть. Иван Владимирович как одряхлевшая бабка и, так и эдак, приноравливающаяся к табурету, соскользнул с кочки. В беспомощности замахал руками, плюхнулся боком в крутоскосую канаву, и застрял там, в прочно сидящем кустарнике.
Наконец, он смог дотянуться дорожащей рукой до воды. Испив пару глотков, он пригладил рыжеватый ус, смочил короткую бородку и произнёс сокровенные слова, появившиеся на свет не без помощи прославленного комедийного кинорежиссёра Гайдая:
- Жить хорошо!
- А хорошо жить, ещё лучше! – подхватил Пётр Александрович, и оба друга залились весёлым, обнадеживающим фортуну смехом, призирающим любые невзгоды, будь то малые или большие неприятности.
Пока старшие товарищи занимались благими делами водонасыщения, молодая часть коллектива разгрузила каты и закружила вокруг вещей в непонятном дикарском танце, не ведая, что схватить и затем тащить на себе до следующей водной переправы. Вещей было так много, что определиться, как поступить правильнее и умнее ни кто не мог. Устраивающее всех решение как назло не приходило на ум.
Игорёк, не задумываясь, впрягся в рюкзак, схватил в довесок герму, перекинул её через плечо и бодрой походкой зашагал по берегу реки. Он избрал дорожку расположившуюся между окантовкой густо насаженных кустов и валунами обозначившими обсохшее русло реки. Тут имелся ровный уступ шириной в метра три, тянувшийся вплоть до следующего стояка. Ежегодные ледоходы, несравнимые по силе своей ни с чем, выровняли этот участок берега, получилось подобие брусчатки, где между стыками камней буйно проросла трава, и забился мелкий песок.
В считанные минуты Игорёк отошел метров на триста, его скачущая фигурка превратилась в синюю точку, он всё удалялся и удалялся. Голубой воды речного стояка нигде не было видно, река закручивалась в поворот, прячась за выпирающим, лесистым мысом.
- Длинный переход? – спросил Денис Викторович у Виктора Сергеевича, – Сколько ещё Игорьку предстоит идти до воды?
- Половину он точно не прошёл, я так полагаю, насколько мне помниться, ещё ему идти, четыре раза по столько, сколько он оттопал, не меньше, – серьёзно заявил Виктор Сергеевич.
- Вью… – присвистнул обескураженный Владимирович, – Похоже на то, что это будет самый длинный и тяжёлый переход больше километра.
- Можешь не жалобиться – предостерёг от бессмысленного негодования Виктор Сергеевич, – Дальше, ещё хуже будет. Там за вторым поворотом, вроде, как и намечается озерко, но оно слишком мелко. Придется тащиться дальше с метров восемьсот. К тому же обрывистые берега подходят вплотную к реке. Такой как здесь, шикарной дороги и в помине нет, придется скакать с валуна на валун. В общем, там сплошной мрак!
- Ладно, чего уж там, прем…, там будет видно, как поступить –напутствовал переносчиков погрустневший командир.
- Другого выхода нет, груз на плечи и вперёд! – иронично, с некоторой издёвкой захихикал Виктор Сергеевич. Как будто кому-то другому, а не ему предстояло нести увесистую и объёмную поклажу.
Команда прозвучала, но никто из ныне действующих грузчиков не торопился напяливать на себя рюкзак и браться за поперечные лаги ката, взваливая его себе на горб. Ленная апатичность охватила стушевавшийся отряд, необходимо было перебороть себя волевым решением, отсечь тяжёлые раздумья и впрячься в ненавистное ярмо волока.
Сегодня это был четвертый по счету переход. На каждом, таком вот пешем марш-броске, приходилось возвращаться за оставшимся грузом не менее пяти раз. Весь груз не умещался ни в руках, ни на плечах, ни на горбу, его было слишком много чтобы за один присест, справиться с ним. На прошлом переходе Игорёк возвращался к начальной точке пути шесть раз, двенадцать раз преодолевая одну и ту же дистанцию. Впоследствии у него не хватало сил даже разговаривать, одни лишь косые и недружелюбные взгляды, кинутые на бесплодную зону речного мертвяка.
- Берёмся как обычно? – поинтересовался Виктор Сергеевич.
Ни кто не ответил, все были в подавленном настроении, им не хотелось говорить.
Виктор Сергеевич взвалил на плечи одутловатый рюкзак с удобными лямками и натянул на шею термоизолирующий «подсрачник», повсеместно применяемый путешественниками при посадках на холодные камни. В данном, конкретном случае изолирующая прокладка, призванная уберечь от переохлаждения попу, служила иной цели. При переносе ката на утолщённый коврик ложилась длинная лага ката и тогда хлысто-образная и твердая палка не натирала шею и не давила не плечевые кости.
Виктор Сергеевич в позе заезженного верблюда, вечно кланяющегося и поскрипывающего скулами, встал в кормовой части обсохшего ката. Николай Михайлович Коблев присел в позе тяжелоатлета, и приготовился, прислушиваясь к сигналу беспристрастного судьи. Денис Викторович Яшин непринуждённой походкой развитого во всех отношениях спортсмена, подрули к кату и занял позиции наизготовку.
Александр Вячеславович Буковин поменял тяжёлые и неудобные болотники, мешающие при ходьбе расклешёнными отворотами, на легкие кроссовки. Поправил на голове бандану и, прихрамывая на правую ступню, направился неуверенной походкой осторожничающего инвалида к месту экзекуции.
- Готовы? – спросил Виктор Сергеевич собратьев по несчастью и, не давая опомниться резко и громко скомандовал – Давай!
Дрожащий словно студень тяжеленный катамаран завибрировал и затрясся резиновыми баллонами. Восемь лиственничных лаг, скреплённые резиновыми стяжками выгнулись и заскрипели. Ста двадцати килограммовое сплавсредство призванное перевозить людей и их скарб легло на плечи путешественников.
Александр Вячеславович изо всей силы приложился к деревянной перекладине, и потянул становым жимом неподъёмною тушу ката. Поднырнув головой под перекладину, он почувствовал боль в шейных позвонках, принявших удар лаги на себя, не помог даже толстый термоизолирующий коврик.
Его шатнуло, кат заходил ходуном, люди не могли удержать кат в ровном положении, ноги подкашивались. Александр Вячеславович приготовился упасть на коленки, слишком непосильной ношей оказался кат да же для такого крепкого мужика как он.
Кат успокоился, переносчики вошли в общий резонанс движения. Жёсткая перекладина съехала с шеи и уперлась в натянутые лямки рюкзака. Александра Вячеславовича бросило в пот, щёки налились жгучей румяной, по вспревшему лбу стекали капельки солёной влаги. Он выдохнул, коротко, сдержано, оставив в груди небольшой запас воздуха, как поступают тяжелоатлеты, взявшие на грудь олимпийский вес. Теперь осталось сделать внутренний толчок – первый, неуверенный шаг.
- Поеха…ли…, веселе…й, мужики нас ждет победа впереди… – сдавленным голоском, подал сигнал к началу уморительного забега Виктор Сергеевич.
- Поехали – скорчив на лице, кислую гримасу, вторил ему Александр Вячеславович.
Пеший отряд под командованием Виктора Сергеевича ступил по следу, проложенному Игорьком. Переносчики не подстроились под общий ритм ходьбы, со стороны казалось, что им спутали ноги, чтобы они не так резво передвигались. Колышущийся из стороны в сторону громоздкий и тяжёлый кат, раскачивал переносчиков, заставляя их семенить ногами, сходить с тропы, стопориться колом, занеся ногу над береговым углублением, неожиданно возникшим по пути следования.
Александр Вячеславович при ходьбе ставил левую ногу боком, перенося центр тяжести на внешнюю часть ступни. Он специально косолапил, чтобы вспухший кровяной мозоль не доставлял страданий. Через тридцать шагов ступня от напряжённой ходьбы онемела, зашлась коликами. Изнуряющая боль всё настойчивее напоминала о себе, с каждым новым шагом Александр Вячеславович ощущал себя неуверенно.
С момента начала перемещения, и без того тяжелый кат будто налился свинцом. У людей появилась отдышка, поясницу неприятно жгло, вспотевшая спина гнулась вопросительным знаком. Твёрдая лага била по шее, она не фиксировалась жёстко и поэтому её подкидывало.
Александр Вячеславович повернулся вполоборота и двигался боком, страхуясь на тот случай если конец лаги съедет с шеи. Левой рукой он ухватился за проминающийся баллон, правую руку положил на переднюю лагу маячившую под носом. Александр Вячеславович вцепился в переднюю лагу рукой, чтобы не потерять равновесие и не сбиться с ритма.
Небесное безветрие способствовало успешным комариным атакам. Пекущее солнышко заглянуло за тучку, и комариные ассы налетели на беззащитных переносчиков. Пищащие злыдни вертелись у лица, не гнушаясь потовых струек заливших шею, щёки и лоб они жалили беспощадно и агрессивно.
Толстую штормовку Александр Вячеславович снял загодя, оставаясь в футболке с короткими рукавами, и то в ней было нестерпимо жарко. Надоедливые комары, алчные до теплой крови без помех садились ему на руки, и без зазрения совести вершили своё подлое дело. Александр Вячеславович пробовал сдувать их, но не смог, нахватало ветра под носом, он и так дышал взахлеб и не мог надышаться. Чтобы спугнуть насекомых, безмерно сосущих кровь, обреченный на муки переносчик как мог, шевелили плечом, кистью, тщетно, комариные хоботки наглухо засверлились в онемевшую кожу.
Самая не выносимая боль при укусах комаров возникает вначале, стоит её перетерпеть, и тогда перестаешь ощущать её. Александр Вячеславович глядел, как постепенно мешок под крыльями комара раздувается, и красная жидкость заполняет полупрозрачное, серенькое тельце. Про себя не вслух, ибо не хватало воздуха на полноценную громкую речь Александр Вячеславович обматерил жуткое и омерзительное существо, употребив и «комариное отродие», и «свирепый вампир», и еще много чего нецензурного, от чего могли завянуть и скрутиться трубочкой уши. К сожалению, негатив переносчика ни как не отразился на вкушающем сытную трапезу комаре. Насосавшись вдоволь, он оттолкнулся лапками и грузно, неохотно полетел восвояси, уступив место другому исхудавшему молодцу.
- Говорят комары пьют кровь для… – предчувствуя гнетущее и подавленное состояние коллектива Денис Викторович молвил слово за всех. Его, так же как и других допекало несносное, голодное комарье, – …Я имею в виду…, они сосут не как пищу. Оно им необходимо для размножения.
Денис Викторович выпуливал слова быстро, скомкано, ему было трудно вести непринужденную беседу. Тяжелеющий с каждым пройденным метром кат становился непомерно обременительно ношей. Ему не терпелось скинуть его с плеч, повалиться наземь, забыться и более не касаться его.
- Я так думаю – Александр Вячеславович превзошёл самого себя, нервно вздохнул грудь, насколько позволила придавившая лага и оттягивающий спину рюкзак, и невесело пошутил, – Если они к вечеру от нас не отстанут, то расплодятся как мыши в чулане, и накомарник не спасет.
- Интересно, какую они кровь предпочитают, первую с положительным резус фактором, или редкую, четвертую с отрицательным? – подвязался к разговору не унывающий Виктор Сергеевич Оршин. По сравнению с другими его голос звучал звонче и свободнее, словно он вышел прогуляться по парку и подышать свежим лесным воздухом.
- Гм…м… Им все равно лишь бы кровь колоритнее и теплее была – выдавил из себя, поперхнувшийся Александр Вячеславович.
- Слушайте, может, перекурим, мазюкой натрёмся, а то кусают спасу нет – Николай Михайлович Коблев высказал вслух долгожданную идею.
Александр Вячеславович услыхав приятную новость, было встал, приготовившись сбросить опротивевший груз, не тут-то было, проходящий мимо командир то ли в шутку, то ли в серьёз скомандовал:
- Не расслабляться, следуем дальше без остановок, а то в Саскылах опоздаем, билеты пропадут.
Слова командира возымели магическое действо на Дениса Викторовича.
- Так слышали, что произнес командир, прём дальше.
Дениса Викторовича вновь охватила паника, как и в первые часы пребывания на Большой Куонамке, он готов был сходу, без отдыха, скакать галопом до Саскылаха лишь бы успеть на заявленный в расписании аэропорта Саскылах рейс до Полярного.
Александра Вячеславовича, словно кто огрел обухом. Дернувшаяся перекладина здорово прошлась по выпирающим шейным позвонкам, их болезненно кольнуло. Александр Вячеславович заскрипел зубами и замычал взбешённым мулом, принявшем на себя удар занозчатой плети. Ноги подогнулись, он едва удержался, чтобы не завалиться вперёд. До боли в ногтях сжал оболочку ката и, перебирая ватными от усталости ногами, побежал за ускользающим катом, насылая в адрес Дениса Викторовича и командира кучу бранных словцов за их фанатичное рвение, – во чтобы то, не стало следовать к намеченной цели, пусть даже она недосягаема и далека как созвездие Андромеды.
Натертая ступня ныла незаживающей раной. Грубая кожа намокшего кроссовка разошлась, и мокрая ступня скользила в разношенной обуви. Идти становилось всё трудней и трудней.
Сглаженная, брусчатая тропа миновала, под нагонами то и дело разевали рты метровые траншеи и округлые ямы, состоявшиеся вследствие выкорчёвывания глыб во время речного ледохода. Масса раскрошившегося льда движимая напирающей водой, высмыкивала громоздкие камни, если они выпирали над береговой поверхностью. В результате чего образовывались ямы-колодцы, хранившие мерзлотную сырость и речной ил. Переносчикам приходилось перепрыгивать через рытвины, обходить глубокие овражки-трещины, как раз это и вызывало неудобства, приходилось прикладывать дополнительные усилия.
Если в начале пути Александр Вячеславович заглядывал поверх руки вперёд, сопоставляя пройденный путь с предстоящим, то теперь он вперился потупившимся взглядом под ноги, забылся, бессознательно следя за мелькающими красавками. Окружающая тайга, изнеженная в лучах славы незатухающего полярного светила выпала из поля зрения, выветрились запахи хвои и цветочные ароматы Полярных маков, Курильского чая и чабреца. Экранное полотно сузилось до нереально малых размеров, слева взгляд затеняла синяя оболочка обмякшего ката, справа мельтешила листва, рябившим зелёным заграждением. Отчетливо виднелись только черно-глянцевые пятки болотников Николая Михайловича проторяющего бесконечно длинную дорогу.
Александр Вячеславович приметил, что непроизвольно, стал подстраиваться под шаг впереди идущего, неосмысленно, совершая монотонные из раза в раз повторяющиеся движения. Толстая подошва болотника Николая Михайловича ляпнулась о белый валун с обтёсанными краями. Покатая хребтина валуна поражала отшлифованной гладкостью и матовым блеском, если бы сейчас шёл дождь, то непременно бы болотник Николая Михайловича соскользнул с него. Приноравливаясь, Александр Вячеславович поставил правую ступню под тем же наклоном, в то самое место, откуда убрал ногу Николай Михайлович.
Александру Вячеславовичу припомнился студенческий отряд, на два месяца отрезанный от изобилия Московской цивилизации, сосланный на северную ветку «БАМ» - а прокладывать участок железной дороги в районе реки Нюкжда, притоке Олёкмы. «Как давно это было…, года не сосчитать, сколько уж лет прошло… » – мысленно повторил былой путь в два месяца Александр Вячеславович. Близорукая память заретушировала некоторые эпизоды из жизни бывшего студента медицинского института, пожелавшего подработать на бесконечной колее соединяющей две различные и абсолютно непохожие друг на друга части бескрайней России.
Отряд насчитывал шестьдесят четыре человека. В июле, в течение пяти дней новоявленных второкурсников, успешно сдавших сессию, доставали в Тынду. На следующий день без объяснений и подготовки заперли на глухой перегон окружённый кольцом непролазной тайгой. Им достался самый отдаленный участок магистрали, ста километровый аппендикс служащий вспомогательной веткой основному пути. По нему намеревались доставлять то ли щебень, то ли шпалы. Перед молодыми студентами поставили ясную цель и задачу, партия сказала надо, комсомол ответил – Есть!
- Блин! – огрызнулся на не замеченную яму Александр Вячеславович, нога съехала с рыхлого обрывчика и застряла с липкой глине. Он даже не успел напрячься, чтобы вытащить присосанный кроссовок из глинистой западни, несущиеся на пролом друзья, по инерции вытянули его за собой. От него требовалось лишь крепко держаться за кат.
Неописуемая, острая боль периодами пронзала всё тело, ломило поясницу, огнём горел натёртый мозоль. Александр Вячеславович взглянул из-под руки поверх ката, с мокрых бровей стекал градом пот, на ресничках подрагивали искрящиеся капельки, на губах ощущался солёный привкус неблагодарного, изнуряющего труда.
До лазурной полоски речного стояка, рябившей солнечными отблесками, было ещё далеко, слишком далеко, что бы говорить о долгожданной передышке. Александр Вячеславович безвольно уронил голову на грудь и вновь покорным взглядом упёрся в мельтешащие белыми пятнами кроссовки. Понемногу боль унялась, отступила, белые пятна обуви слились в нескончаемую ленту, вьющуюся между молодой поросли тальника, всё вернулось на круги своя. Великодушная память вновь принялась насылать воспоминания, предназначенные как сердцу, так и душе.
Отряду Александра Вячеславовича доверили прокладывать временную рельсовую линию. Отсыпкой гравийной насыпи занялись постоянные рабочие, студентам отвели самую паршивую работу с точки зрения физических нагрузок, но достойную гордой и самонадеянной молодости, рвущейся к победам и знакам отличия.
Безоговорочный подъём, без права леность и расхолаживание проводился в седьмом часу утра. Скорый завтрак с традиционной пшёнкой, безвкусный чай, напоминающий компот, пара кусочков сахара, сливочное масло, размазанное тонким слоем на горбушке черно хлеба и вперёд на магистраль, вершить славную историю страны до десяти часов вечера.
Те самые, памятные свершения творились в полнейшей прострации, в неком умственном оцепенении – июльская духота пятьдесят восьмой параллели, невыносимая влажность, пропитавшаяся болотной гнилью, комариное отребье без разбору жалящее людей, невзирая на регалии и ветхую родословную. В ушах стоит звучный удар балды с удлинённым пятаком о ржавый костыль. Бац! Бац! Бац! Монотонность работы, напрочь иссушала мозги. Мыслительная активность понизилась до уровня невменяемого человека, а удары, отработанные до автоматизма способствовали перерождению в киборга, работающего строго по заложенной в него программе. Бац! Бац! Бац! До сих пор в ушах Александра Вячеславовича звенят отголоски тех самых замечательных дней преисполненных отвращением к железнодорожным путям.
- Держите шаг – натужно вскрикнул Николай Михайлович, – задние, давайте, порасторопнее, а то с горба лага съезжает.
- Хорошо, хорошо – закивал согнутой головой Александр Вячеславович, – Скоро там уж конец?
- Скоро, скоро – прохрипел Денис Викторович, – Вон вода в запруде плещется.
Бурое, взборонённое поле Большой Куонамки сузилось, береговая зелёнка подступила вплотную к сухому руслу реки. Валуны, словно грибы в дождливую пору рясно проросли на поверхности, заставив распущенные водяные косы собраться единым потоком. Журчащая вода заструилась, потекла живее, обгоняя навьюченных людей. Задиристый перекат, рождённый перепадом высот взволнился, и закрученной свистопляской белой пены, спрыгнул с продолговатого валуна лежащего поперек течения. Упругий, взлохмаченный речной поток, привлекательным водопадиком, радующим глаз озорной игрой водяных струй, влился в речной стояк. Взбитая пена, словно верхушка молочного коктейля забарражировала по речной зыби. Клиновидная струя переката отнесла вспененные сливки к центру стояка и оставила их в покое.
- Всё! Баста! Бросай, дальше большие камни, ноги поломаем, потом, волоком дотащим тут не больше шести метров, – взмолился Николай Михайлович.
Прозвучала долгожданная команда, не требующая разъяснений или транскрипции. Люди-тяжеловозы скинули с себя обременительный груз и забыв про рюкзаки, надетые на спины, плюхнулись на кат. Резиновые баллоны ката, пуховой периной детской колыбельки колыхали изнеможённых людей, насылая смиренный покой.
Игорёк первым пересекший финишную черту вожделённого речного стояка успел сделать ещё одну ходку пока первый кат не без помощи тяговой силы переносчиков, перекачивал в заданную точку. На одном дыхании бежать за третьим гермомешком он поостерёгся, необходимо было перевести дух.
Бесцельно слоняясь по берегу, Игорёк с искренним сожалением глядел на утомлённого отца. Тихим, неспешным шагам, боясь потревожить отдых переносчиков, он подбирался к кату. Наконец ему опротивело праздное шатание, и он увлекся спиннингом, возлежащим на камнях. Занятой Владимирович бросил свой спиннинг, как попало, не удосужившись поставить его вертикально, чтобы не дай бог, не чаяно, не наступить на него, увы, он забыл о его существовании.
Короткий спиннинг, всего на всего метр шестьдесят, снаряженный блесной на мелкого хариуса завибрировал в руках Игорька ивовым прутиком. Начинающий рыболов приноравливался к нему, используя спиннинг вместо свистящей хворостины. Сохраняя инкогнито, не желая пугать нервного хариуса, он незаметно подкрался и затаился у кромки воды.
Ни для кого не было секретом, что Игорёк, вот-вот начал постигать азы рыбной ловли, для него все заповеди и секреты мастеров-таймешатников хранились под грифом секретно. Возможно, лишь случайно кто-нибудь из конкурирующей стороны, этакий метр походный дел, мог раскрыть пару секретов, навести на мысль и тем самым стать наставником. Но Игорек не нуждался в наставничестве, по складу своего характера он являлся типичным эксцентричным умником, не следующим, чьим бы, то, ни было советам. Даже искренние напутствия добродетельного отца не всегда находили благодушный отклик в сердце у сына. Как и многие гордецы, и эгоисты Игорек учился на своем, вновь приобретённом опыте. Надо отдать ему должное, он не боялся совершать ошибок и исправлять их по мере своих возможностей и нищенских знаний начинающего таёжника.
Игорек отцепил тройник от колечка, зафиксировал указательным пальцем хромированный ободок без инерционной катушки, плавно перевел спиннинг за спину и застыл в нерешительности. Некоторые из числа маститых и непревзойденных рыболовов, чья удача измеряется тридцати килограммовыми тайменями, послали бы блесну ниже по течению, к противоположному берегу. Вторая часть таймешатников не менее знаменитая, чем первая, располагающая трофеями речных монстров под сорок килограмм, способных удивить самых искушённых рыбаков, метнула бы блесну к дохленькому перекату. И по мере уменьшения косой струи, провела бы блесну у закручивающейся омутом воронки – верной примете донного углубления или огромного валуна, обхаживаемого со всех сторон подобострастным течением реки.
Молодой пионер рыбных дел не гнушался ни тридцати килограммовыми тайменями, ни сорока килограммовыми, он ещё не успел обловиться ни теми не другими, поэтому он и прибег к простому решению задачи. Сверкающая блёсенка, имитирующая полет реактивного лайнера без инверсионного следа, прошила однотонное лазурное небо и плюхнулась в точности напротив Игорька, всего лишь в нескольких метрах от берега. Как говориться первый блин всегда комом, с этим приходиться считаться. В данной, конкретной ситуации дело осложнялось тем, что вместо мягкого плетёного каната на челнок была намотана грубая леска. Катушка заклубилась многослойными нитями, распушилась словно вата, превратившись в бесформенный пружинистый комок.
- Игорь скидывай с челнока леску, иначе не распутаешь, в следующий раз выше блесну бросай, а то ты слишком низко прицеливаешься, – Денис Викторович естественно следил за действиями сына.
Чтобы не упасть в грязь лицом перед коллегами за своего отпрыска Денис Викторович принялся учить его, причем в такой манере изложения мыслей, что молодому человеку, ставшему на путь совершеннолетия, такое сюсюканье отца врядле понравится.
- Сам вижу не слепой – огрызнулся Игорёк ни считаясь с мнением отца-мастера, не жалея искренних родительских чувств.
- Слушай, чего ты так рьяно занимаешься его воспитанием. Пару раз закинет блесну, по-обломается, набьёт шишек. Научится и без тебя – заступился Виктор Сергеевич за молодого парня и деликатно указал другу на ошибки, – Тут все на равных, а ты ведёшь себя с ним как с сынком недотёпой, пускай всё делает сам.
- Да я в принципе… – Денис Викторович по скромности своей натуры и по великодушию сердца принял позицию Виктора Сергеевича и отстранился, отвернувшись от начинающего рыболова. Хотя по его взволнованному взгляду не трудно было догадаться, что он очень сильно переживает за сына.
- Игорёк не мучься, возьми мой спиннинг. Вон он, на кате, у меня плетёнка на катушке тонкая, с ней легче будет справиться – Виктор Сергеевич вытеснив отца Игорька с плодотворной, но отнюдь не благодарной нивы детовоспитания, сам принялся поучать и предлагать услуги по мере своих возможностей и способностей.
- Да нет, я, как не будь сам, – не сдавался упрямец.
Игорь признавал лишь за собой право ставить последнюю точку в спорных моментах и чурался дельных предложений. Вторая попытка хариусёвого отлова прошла не лучше чем первая, хотя и был поставлен личный рекорд по дальности заброса.
Крылатая блёсенка, выпорхнув из рук Игорька, устремилась в свободном полёте к центру речного стояка и булькнулась в пену, совершавшую кольцевидные прокручивания. Незадачливый рыбак обрадовался успеху, но к огорчению, от его взгляда ускользнула малоприметная деталь, повлиявшая на весь дальнейший лов. Чуть в сторонке от запенённой поверхности маячила отмель, под таким углом зрения каким осматривал водную гладь Игорек, её трудно было заметь. Опытный таймешатник, обладающий зорким, сосредоточенным взглядом конечно бы уловил подрагивающую рябь, идущую от бело-серых залысин камней, частично скрывшихся под водой.
Игорёк, уверенный в своей правоте и правильности действий захлопнул гладкий ободок без инерционной катушки и с явным упором на силу, приложился к ручке. Леска спружинила, спиннинг изогнулся и коснулся кончиком воды. Игорёк подался вперёд и вступил тряпичным кедом вводу. По примеру Александра Вячеславовича, он ещё на второй ходке скинул тяжёлые болотники и переобулся в удобные кеды.
Было очевидно, что блёсенка наглухо застряла на отмели, зацепившись острым якорьком о галечный грунт, взбирающийся уступами на поверхность реки.
- Ну, вот тебе и здрасти – захихикал в бороду Пётр Александрович, по-стариковски добродушно и участливо, гордясь непутёвым «внуком», – Делать нечего надевай болотники и заходи в воду иначе оставишь блесну.
- Да нет же, дёргай посильнее, леска выдержит! – дал противоречивый совет подвижный Виктор Сергеевич. Он уже сбросил рюкзак, в стремительном порыве соскочил с ката и галопом понёсся к Игорю. По-другому действовать он не мог, флегматичные движения не вязались с его собранной, вездесущей натурой.
Игорёк первым делом не стал никого слушать, измерив пытливым взглядом засмотревшихся зрителей и учителей в одном лице, он аккуратно встремил спиннинг в щель между булыжниками, присел на один из них, заложил ногу на ногу и принялся расшнуровывать обувку. Стащив с ноги мокрый кед, он откинул его за булыжник, не удосужившись вылить из него воду.
С трудом стянул влажный носок и плюхнул его оземь, как сопливую медузу. Молодой, упёртый задира решил раздеться по пояс и зайти в реку, дабы спасти блесну. Не тут-то было скоропалительный Виктор Сергеевич, подлетел к встремленному антенной спиннингу и сходу потянул его на себя.
Противно для музыкально-утончённого слуха заверещал ослабленный фрикцион, предотвращая разрыв плетёного каната. Виктор Сергеевич, не сбавляя темпа, побежал вниз по течению, подёргивая спиннинг, затем вернулся, обрулил недоумевающего Игорька и устремился к перекату.
Находясь у горловины слива, он попытался оттуда освободить заякорившуюся блёсенку. Акция спасения не увенчалась успехом.
Поражения провоцируют в человеке агрессию. Скрытая до сели нетерпимость, и грубость гипертрофируется в лихорадочную злобу, требующую незамедлительной сатисфакции. Виктор Сергеевич что есть духу, собрался и, с мыслями и, с силой и…, поступил как трезвый рассудительный человек, доведённый до отчаяния.
Зафиксировав намертво страхующий фрикцион, Виктор Сергеевич приопустил спиннинг, как молотобоец готовящийся поднять десяти килограммовую балду, и что есть мочи рванул его на себя и вверх. Спиннинг выгнулся дугой, затем резко выпрямился и неожиданно вылетел из рук Виктора Сергеевича. Незадачливый спасатель зацепившихся блёсен по инерции заданного ускорения, отступил назад, споткнулся о выступ булыгана-выворотня и рухнул на землю, успев выставить локти для подстраховки.
- Во, дает, эквилибристика, да и только – не преминул подтрунить над Виктором Сергеевичем зашедшийся смехом Пётр Александрович.
- Цирк! Эх, молодежь, молодежь... – Иван Владимирович, деликатно и неоднозначно припозорил младшее поколение и подавляя рвущуюся наружу смешинку пару раз кхекнул в кулачёк.
- Блин, это же надо так опростоволоситься – Виктор Сергеевич ни сколечко не стеснялся своих промахов, воспринимая всё в белом цвете, будь то негативные явления проведения или благовест ослепительного счастья, – Видали как я смог?
- Видали дядя Витя, видали.
Обращение Игорька к взрослой части команды, непререкаемо с его стороны, велось через уважительное «Вы». Панибратство как стиль общения не было сформировано в характере, сказывалось воспитание положительного во всех отношениях добродетельного отца.
Отдав дань уважения взрослому человеку Игорёк тут же сменил тон, на предубеждёно снисходительный:
- Сами подсказывали и на тебе вляпались, придётся мне всё-таки лезть в воду, я как погляжу, блесна оторвалась.
- Да нет! – не верил в свою глупую промашку опытный удильщик, – Я даже видел, как она выпрыгнула из воды и сверкнула.
Виктор Сергеевич ухватил спиннинг и в сидячей позе смешного клоуна, с широко расставленными ногами, торопливо смотал канат на челнок. Наилучшим ожиданиям Виктора Сергеевича суждено было обмануться, леска смоталась полностью, а желанная блесна так и не достигла берега, она утонула, скрылась в глубине синих вод, навсегда спряталась от алчных человеческих глаз.
- Странно – недоумевал Виктор Сергеевич, почёсывая зудевший затылок, – Ну и ни чего страшного, блесны в запасе есть, другую, троечку колебалку достану.
- Да ладно, ни к чему, я запомнил, куда она упала, попробую достать.
Игорёк без труда снял синее трико, спортивную кофту и футболку, не теряя драгоценных минут, чтобы, не потерять неприметный ориентир на отмели залез в воду.
- Как водичка не холодная? – занервничал впечатлительный и ответственный родитель, – Если что вылезай.
- Вода тёплая как в сауне, – Виктор Сергеевич опустил ладошку в реку и забаламутил ею, – Я, наверное, тоже скупаюсь!
Игорёк преодолел скользкий, отлогий спуск и достиг наибольшей глубины русла. Молодой человек подверженный игривому желанию беситься, находящийся под влиянием прирастающих гормонов, естественно не сдержался и пару раз нырнул рыбкой под воду, зафыркал китом и радостно закричал недоверчивым и водобоязненным друзьям:
- Вода и вправду что надо, давайте ко мне, искупаемся. Пап иди.
- Хорошо, – Денис Викторович, как истинный приверженец методики закаливания при низких температурах с готовностью откликнулся на предложение сына. Оно показалось ему весьма заманчивым с учётом того что не так давно пришлось изрядно попотеть.
Не раздумывая и секунды он поспешил к Виктору Сергеевичу, предпринимавшему подготовительные действия к купанию, то есть постыдному оголению тела. Впрочем, в мужской среде данная процедура не вызывала ни каких нареканий или иных стыдливых чувств и порицаний, как говориться что естественно то не безобразно.
Мужики-таёжники, преуспевшие на выбранном поприще автономных походов, учёные мужи с богатейшим багажом знаний повели себя уличными мальчишками. Вздымая целое море радужных брызг, с дикими воплями и залихватским гиканьем запорожских казаков омолодившиеся духом мужчины бросились в реку. Свободные от насущных проблем люди, вольноотпущенники независимые от глобальных проблем цивилизации, венценосные помазанники Божьи, люди-птицы, отрёкшиеся от временной зависимости – почувствовали себя на седьмом небе, и что ещё нужно человеку, что быть беззаботно счастливым!
Большая Куонамка целебным источником залечивала ссадины, и незаживающие царапины, снимала боль с натёртых ступней и освежала утомлённые мышцы. Купальщики расслаблялись в исцеляющей воде, забывшись на мгновение, кто они и с какой целью прокладывают свой тернистый путь по неизведанному краю северных широт. В виду чего, и по какой причине они побросали всё лучшее, что имели в той, обыденной, до куонамской жизни и подались в беспросветное мытарство по безлюдной, отчасти опасной стезе.
После долгих, изнуряющих пыток тела и духа они нашли для себя своеобразную отдушину. В переходах, повторяющихся из раза в раз, в их душах и сознании наслоилась безысходная тоска и печаль. Окружающий таёжный мир будь он, хоть какой, красочный и пёстрый, менялся не к лучшему, расцветки тускнели, колорит безмятежного покоя приобретал оттенки всепроникающей удручённости. Но стоило только принять эти свято-чистые омовения, как скомканная, загрубевшая душа налилась нежностью, расправила крылья. Рассудок ожил, поддавшись вдохновляющим ощущениям таёжного мира. Аскетское прозябание брошенных на произвол судьбы паломников расцветало дивными цветами блаженного естества девственной природы.
- Таймень! Там! Смотрите, в глубине! Где пена кружит – неистово заорал Игорёк.
- Где? Где? – всполошился Виктор Сергеевич, его проняла дрожь, охватила волнующая паника свойственная всем охотникам и добытчикам, заставляющая их изрядно нервничать – Тише вы! замрите!
- Не ходи туда, а то спугнешь!
Денис Викторович переродился на глазах, из прозябающего советчика и доброхота он перевоплотился в шустрого сорванца, азартного и страстного таймешатника.
- Стойте там, где стоите! Затаитесь! Я к спиннингу, не шевелитесь – приказал Виктор Сергеевич, и в чем мать родила, понесся к кату, оставляя на камнях детальный отпечаток мокрых ступней.
Особая природа вещей, заложенная в таймешатнике, заставляет его по иному смотреть на, казалось бы, простые и не сложные вещи. Подумаешь какая-то там большая и зубастая рыбина, ну, подумаешь вес у неё под тридцать килограмм и ростом она со среднестатистического пигмея – не..ет, этим современного человека, лишенного всяких предрассудков не проймешь. Вот, скажем, есть горбатые киты размерами с одноэтажный дом или тигровые акулы с несколькими рядами ужасных зубов – в природе находятся и более интересные и достойные внимания «обстоятельства».
Таймешатники это незаурядные люди уникального склада характера, подвластные и зависимые как ни кто другой от целеуказующего проведения. Ведь выуживание тайменя из перекатной или порожистой стихии это целая церемония, длительный, непредсказуемый процесс, призванный щекотать нервы у его исполнителей. Своеобразное шаманское действо, начинающееся задолго до момента заброса блесны и первого удачного зацепа.
Тихое помешательство таймешатника, отрекшегося от сковывающих пут повседневности начинается ещё в уютной квартире, когда вместе с единомышленниками в отчаянных спорах выбирается и разрабатывается предстоящий маршрут сплава. Именно тогда мысли и образы их исполнения, перестраиваются, сознание вбирает только те данные и те эфемерные посылы судьбы, которые отвечают настроению увлечённого рыбака. Здравомыслие постепенно покидает таймешатника, вместо образовавшегося вакуума в голову закрадывается неистовое желание обладания завидным трофеем.
Фанатично преданному навязчивой идее таймешатнику, наплевать на трудности и невзгоды, подбирающиеся с каждым днем все ближе и ближе пока не наступит условный день «Т». Именно ради этого памятного дня они жертвуют многим, порою самим обласканным и взлелеянным счастьем, отсутствием бытовых удобств и близостью дорого человека.
Тайменный лов приобретает очертание сложившегося и действующего на практике религиозного тракта это настоящая философия, вбирающая в себя все то, что подразумевает собой путешествие по безбрежной матушке Сибири. Самое главное, консолидирующее вокруг себя, являющееся отдельной ветвью тайменного учения, это есть романтическая влюблённость. Без неё немыслимо построить пирамиду взаимоотношений таёжной природы и культивированного городского жителя.
Бесовские скаканья голого человека среди хаоса камней, удерживающего спиннинг на изготовку, не могло оставить равнодушным никого. Пётр Александрович привстал с ката вперился озабоченным взглядом практикующего психиатра на занятную пляску Виктора Сергеевича. По собственной глухоте и не сосредоточенности покоящегося сознания, он не был в курсе последних событий и поэтому воспринял случившееся с Виктором Сергеевичем неоднозначно. Находясь в сильнейшем волнении, он приписал психический всплеск товарища к невыносимому солнцепёку, способному ударить по башке, кого хочешь. Ему натерпелось выяснить, в чем собственно дело.
- И чё там, делается?
— Говорят, таймень в этой лужице спрятался… Какой там к чёрту таймень, при такой тёплой воде и при таком малом уровне воды в реке он давно спустился в низовье или выдох весь.
Иван Владимирович оценил происходящее с пессимистической точки зрения. Ответственность перед будущими читателями обязывало Ивана Владимировича относиться к подобным рода провокациям осмотрительно, и не полагаться на ощущения, ему требовались подтверждённые факты, запечатлённые документально посредством цветных фотографий. Недоказуемое или сомнительное он без сожалений отметал в сторону, истина важнее всего – считал Иван Владимирович. Завязавшаяся интрига всё же посеяла в нём нетерпеливое любопытство, заставила взять фотоаппарат в руки и направиться к улову.
Александр Вячеславович и Николай Михайлович игнорировали загадочное происшествие они с достоинством важных особ возлежали на кате. Колыхающийся кат убаюкал их, насылая безучастную дремоту, они даже и ухом не повели.
Занятой командир, волочивший по земле неподъёмный гермомешок, подбирался к конечному пункту маршрута пошатывающейся, квёлой походкой утомлённого шерпа. Помимо гермы, ревностный переносчик нёс за плечами громоздкий рюкзак. Тем самым командир демонстрировал подчинённым не дюжую силу воли и характера. Он специально взял на себя повышенные обязательства и дополнительны груз, чтобы прекратить кривотолки о его хрупкости и мягкотелости – о чем впоследствии очень сильно пожалел.
Должность командира не позволяла ему разжать кулаки и выпустить из рук упирающуюся герму, выбора не было кроме как тупо пробиваться вперёд. Завидев своеобразную картину, изображённую в нудистском стиле, командир только и мог сказать с присвистом:
— Фью… фью…! Всё! Видать ребятки дошли до кондиции! Необходим отдых, иначе всё это плохо кончится…
На самом деле ни чего и не кончалось наоборот, рвение Виктора Сергеевича перешло ту фазу, когда на всё наплевать ради достижения результата. Подлетев на всех парах к реке, он замахнулся спиннингом и метнул блёсенку туда, куда указывал Игорёк.
- Не дергайтесь, сейчас я его подсеку!
Виктор Сергеевич превзошел самого себя, зафиксировав тело подобно древнегреческому герою Аполлону, правда, он несколько видоизменил самовлюбленный типаж героя преисполненного вулеяризма, на безвкусную пошловатость угловатого пролетария.
Если Аполлон – древнегреческий символ мужской красоты покорял зрителей непринуждённой позой и грациозным станом, то Виктор Сергеевич врядле бы вызвал подобострастные чувства у нежной и чувствительной половины человечества. У Легкомысленных девушек, знатных матрон и беспечных сердцеедок, поза Виктора Сергеевича спровоцировала бы глупые и пренебрежительные смешки.
Ловец тайменей, человек-нудист, застыл в скрюченном состоянии затасканного, худощавого тела. Пригнув голову, сгорбатившись, поставив колесом короткие и худые ноги, Виктор Сергеевич пошатываясь, удерживал равновесие на двух высоких камнях. Образ получился неказистым и не впечатляющим, с точки зрения холёных эстетов, питающих к мужской грации особый интерес.
Виктор Сергеевич в молчании, под тихие рукоплескания смирного перекатика выполнил проводку. Не добившись положительной реакции со стороны рыбы-зверя, заинтригованный таймешатник попробовал ещё раз, испытывая собственную удачу на обещанное везение. Стремительный и упругий взмах, и блёсенка в очередной раз бросилась грудью на невидимую рыбину. Тщетно, как не старался Виктор Сергеевич таймень не желал обрыбиться. Рыбак испробовал все методы поимки хищника, потравливал канат, уводил блесну то влево, то вправо, приопускал её на глубину, подводил к взвихрённому перекату, предполагаемый таймень не покусился на предложенную приманку.
- Слушай Игорек, а ты его точно видел?
В мысли Дениса Викторовича закрались тягостные, неразрешимые сомнения.
— Скорее всего, ты ошибся, принял гнилой топляк за тайменя.
- Скорее всего, так оно и есть – поддакнул Виктор Сергеевич, с каждым новым забросом теряя интерес к чудо-рыбе.
- Я что похож на идиота!? – Игорёк взмутился всем сердцем.
Стороннее недоверие влило в его голос нотки отчаянного и опасного гнева молодости.
— Вот же он стоит, к течению головой. Хвостовым плавником водит, серый весь из себя, разве можно спутать.
Денис Викторович подплыл, едва разводя руками воду, к означенному месту и стал внимательно осматривать дно. Солнечная рябь слепила сощуренные глаза. Толща прозрачной воды с синеватым отливом, отчасти размывало галечное дно.
Чёрно-коричневые валуны и белые горошины покрошенного известняка растеклись хаотичной мозаикой, соблюдая рельефные складки углублённого русла. Два тёмных валуна прижатые друг дружке, обросли вьющимися зелёными бородами, тянущимися нечесаными кисточками в направлении вялого, донного течения. За ними виднелась плоская голова таинственной рыбы и тёмный хвост как у пиявки, только в увеличенных пропорциях. Рыбина ни куда не уплывала, не проявляла ни каких признаков беспокойства, хотя до рыбаков было всего-навсего два, от силы три метра. Денис Викторович был склонен думать, что там притаился никто иной как его величество таймень.
- Сто пудово! Таймень! Килограмм под десять! Здоровущий!
Денис Викторович развел руки вширь и выпрямил пальчики.
— Вот такой вот, а может и ещё больше.
- Вода скрадывает и размеры и расстояния, так что, не очень-то обольщайся.
Иван Владимирович подоспел вовремя, своим отрезвляющим рассуждением охладил пыл рыбака, увлёкшегося беспочвенными фантазиями.
— К тому же, ведет он себя странно, таймень бы на его месте сорвался в галоп и поминай, как звали. Таймень очень осторожная, пугливая рыба. Может всё-таки обознались, а?
- Да нет ну что вы, в самом деле. Залезьте в воду и сами убедитесь – опротестовал доводы опытного рыболова Игорёк, всё больше и больше воспаляясь, – Если мне не верите и папе, давайте я его веслом растормошу.
- О! Есть идея!
Виктор Сергеевич взметнулся ошпаренным петухом, в самом что ни на есть прямом смысле слова, и кинулся наутёк к плавнику, опоясавшему небольшой захламлённый мысок. Храбрый индейский воин по прозвищу Великий змей, а в простонародье Виктор Сергеевич, выбрал тонкую палку, проверил её на прочность, стукнув о булыжник, и понёсся в атаку.
- Снимай, сминай, не медли – вскрикнул Пётр Александрович сдавленным голоском, предназначенным только для ушей Иванова Владимировича, – Такой снимок грех пропустить.
Иван Владимирович сконфузился, глянул на приближающегося бледнокожего индейца, поморщился и опустил нацеленный фотоаппарат.
- Да нет, ну как же его снимать, диссонанс какой-то.
Иван Владимирович беззвучно захихикал в ус.
- Уж больно дурно, не эстетично выглядит.
Виктор Сергеевич, не обращая внимания на юродствующих товарищей, раскрасневшихся от давящего смеха, промчался мимо. С разгона подбежал к вещам и ухватился за ножны. В скором времени сообразительный, бледнолицый индеец изготовил из охотничьего ножа и палки нечто напоминающее пальму – так называют эвенки длинный шест, на конце которого привязан острый нож.
- Где? Где он стоит? – переспросил Виктор Сергеевич замерших по его распоряжению друзей, находящихся воде.
- Там у пенки, той, что быстрее крутится – сориентировал Денис Викторович.
- Понял.
Виктор Сергеевич опустился по грудь вводу и неспешно, загребая свободной рукой, поплыл к вспененному водовороту.
- Вижу, точно таймень! – воскликнул в полголоса счастливый охотник за тайменными трофеями, – На ужин будет настоящая уха, наваристая.
Виктор Сергеевич встал на ноги, опустил пальму острием в воду и стал медленно подводить блестящую сталь к голове речного хищника. В следующий миг он с силой ткнул пальму в обмершую жертву.
- Есть!
Виктор Сергеевич был вне себя от радости. Ликующее и торжественное «Есть!», разряженным патроном ударилось о колоннаду прибрежных листвянок и разбежалось рассыпной дробью по речной долине.
- Да елки палки! Острие вскользь прошло – упадшим голосом, полным огорчения и разочарования Виктор Сергеевич вновь обратил на себя внимание. На этот раз похвастаться было нечем.
Странная, загадочная рыба, внешне похожая на заиленное бревно осталась невредимым. Острая сталь соскользнула с крепкой головы рыбины, прибив её ко дну. Пальма вонзилась в намытую горку песка. Очевидный промах сказался на опрометчивом рыбаке, Виктор Сергеевич, понурив голову, засобирался отплыть к берегу, полагая, что рыбина улизнула к перекату.
Когда возмущённая водяная толща успокоилась, а волнистые круги улеглись, Виктор Сергеевич искренне изумился, увёртливая рыба по-прежнему находилась в прежней позиции. Повиливая хвостом, она паслась прямо у ног незадачливого рыболова.
Виктора Сергеевича коснулся благосклонный и судьбоносный перст надсмехающегося провидения – предрасположенная фортуна обозначила свое присутствие повторной атакой на хитрую бестию.
- Постой маленько, сейчас я тебя пригвоздю.
Тайменная коррида продолжалась недолго, зрители, собравшиеся на берегу не успели даже взвинтить эмоции. Стремительный удар пальмы о тело чешуйчатого хищника и долгожданный трофей был насажен на остриё ножа. Пригвождённая рыбина повела себя странным образом, она не сопротивлялась, полностью отдавшись в руки рыбака, на минутку Виктор Сергеевич засомневался.
- Не возьму ни как в толк, может это коряга?
- Тащи её сюда, здесь на суше разберёмся, что за чудо-юда рыбу ты поймал.
Как и всегда Иван Владимирович был на высоте положения, он один сохранял хладнокровие и давал взвешенные и мудрые советы.
- Давай уж тащи – поддакивал Пётр Александрович, – Уж больно охота узнать, что это такое там есть.
- Есть! Есть! – обрадовался Виктор Сергеевич – Во, какая!
Подбираясь к берегу, счастливый удалец постепенно приподымал пальму и когда рыбий хвост заплескался на отмели, он выкинул не сопротивляющуюся рыбину на берег.
- Налим – убеждённо определил вид пойманного трофея Иван Владимирович, – Самый что ни наесть сопливый налим.
- А почему сопливый, у него что, из носа сопли текут – поинтересовался Игорёк, ни сколько не заботясь о глупой постановке вопроса.
- Кхе… кгм…, да нет, – Иван Владимирович тактично откашлялся в кулачок, подавляя неуместную ухмылку и назидательно ответил, – Налим, единственная рыба из семейства тресковых обитающая в пресных водах. Бывали случаи, когда ловили налима весом до двадцати килограмм, так, что этот экземпляр, можно сказать недоросток и недомерок. А теперь про сопли, сопли у него, конечно, не текут из ноздрей, за не имением таковых, а прозвали его так, потому что его кожа покрыта слизью. Потрогай руками и к пальцам пристанет липкая слизь.
; Угу – закивал головой «недагоняющий» ученик, не ведая как себя вести, перед проницательным и искушённым в своем деле наставником.
- Кстати.
Иван Владимирович по ходу своего научного повествования встал в подобающую позу, закинул руки за спину, приподнял подбородок и искоса поглядывал то на предмет обсуждения, то на несчастного подопечного, не знающего урок.
— У него очень жирная макса.
- Макса? – недоумённо повёл бровями Игорёк.
- Печень, рыбья печень – вставил реплику Виктор Сергеевич, чем завоевал расположение гуру сведущего в энциклопедической науке.
- Так точно, из-за жирной и аппетитной максы, налима очень любят народы крайнего севера. Хотя некоторые из наших, русских переселенцев считают налима за сорную рыбу. Им, видите ли, белорыбицу подавай, чира, сига, нельму муксуна, они даже к щуке пренебрежительно относятся.
- А мы что с налимом будем делать, пожарим? – допытывался оголодавший Игорёк, выдержки из научных статей пересказанные Иваном Владимировичем, не могли заглушить разыгравшийся аппетит у юного путешественника.
- Жарить? Не..ет. На всех не хватит – ответил за мэтра ушлый Виктор Сергеевич, – Уху сварим, пару хариусов добавим. Уха то, что надо получиться, пальчики оближешь.
- А с маск…ай…?
- Максой – поправил Иван Владимирович прилежного ученика.
- Да, ну с этой максой, что будем делать, засолим что ли?
- Её отдельно надо взбить… – продолжил Сергей Викторович, – …в мисочке, и в уху добавить, жир в палец будет плавать на поверхности.
- Ля…. ещё шевелится – Игорёк пхнул голой пяткой налима, тот в ответ закрался между камней вертлявым ужом-головастиком, жёлто-зеленого цвета.
- Налимы живучи это точно. Кто-то мне рассказывал, из местных, на Котуе, что подо льдом ставил перемёт. Так вот попался налим, он его вытащил, естественно он тут же замёрз.
Иван Владимирович обежал пытливыми глазами присутствующих и напустил на себя сосредоточенный вид учёного ихтиолога.
— Про этот случай мне сам рыбак рассказывал, в его рассказ можно конечно и не верить… Так вот, замёрз налим. Когда после четырех-пяти часовой проверки лунок, рыбак возвратился домой и оставил рыбу в тепле, чтобы разморозить и приготовить что ни будь поесть, это самый налим едва отогревшись, шевелиться стал.
- Да это, скорее всего судорожное сокращение мышц, после наступления смерти – высказал предположение Александр Вячеславович, имеющий к поталагоонатомам непосредственное отношении по роду свой врачебной деятельности.
- Может и так, однако шевелится ведь – не уступал Иван Владимирович.
- Фу гадость, какая, я его из принципа, есть, не буду – возненавидел налима Игорёк.
- Кстати он падалью питается, протухшую мертвечину находит на дне и обсасывает. Налимы это подводные падальщики – подлил масло в огонь Иван Владимирович.
- За то уха из него будет такая, что вы добавки, будете просить – стоял на своём непоколебимый и твёрдый Виктор Сергеевич, чем и поставил последнюю точку в разгорающемся споре о целесообразности применения налима в пищу.
Не голод, не обезвоженная река, не жаркая погода или наличие налима готового стать частью сытного ужина определило окончание напряжённого дня, связанного с переноской походного оборудования. Мерилом в данном случае послужило уменьшающееся противодействие переносчиков усталости – исхудавший запас волевых качеств человека, противостоящий хандре и унынию овладевающих мыслями помрачневших скитальцев.
Команда, впряжённая в тяжёлую работу продела ещё два волока, но назвать волоком, то, что по определению не подходит к описываемым событиям, не позволяла совесть. Люди не волочили кат по мелководью, а на собственном горбу переносили всё то, что не могло катиться или идти самоходом. Увы, вещей способных сплавляться по мелководью не обнаружилось, зато с переизбытком хватало пластиковых вёдер, вёсел, швартовочных канатов, многочисленных рюкзаков, картонных коробок с провиантом, гермомешков с личными вещами, спиннингов и снастей, упакованных в тубусы, фотоаппаратуры в кофрах, бензина залитого в пятидесяти литровую бочку и подвесного мотора в пять лошадиных сил – абсолютно всё, требовало к себе внимание, и прикосновение рук человеческих.
Безвозвратно уходящий день предопределил появление тихого, малодушного вечера, взошедшего на пьедестал правления без обычной усыпальной атрибутики. Недоставало угасающей зарницы, сгорающей алым пламенем увядающего солнца, ночной загадочности, сдавленной глухоты окружающей плотным кольцом сумрачную тайгу.
К удивлению залётных постояльцев, глаз не улавливал мерцание звёзд. Притушенное небо опоясала по размытому горизонту тёмно-синяя дымка обложной облачности. Проникновенно и нежно оцепеневшее небо насылало на землю светлоокую ночную истому, вялую и дремотную. Отдыхающая тайга, находящаяся под десятичасовым гнётом горячего солнцепёка, дышала и не могла надышаться пьянящим хвойным настоем. Она остывала и не могла остыть речной прохладой, сгущающейся незримой пеленой, в лощинах и под бугристыми ярами. Лиственничный лес помрачнел, зелёная и серая краска смешались в неопределённую массу земного присутствия, и лишь отдельные, бархатистые каёмочки веток выпадали из монолитного рисунка изумрудным свечением.
На заболоченной мари, залитой чёрной водой, проступили кочкарники-островки, восстали из преисподней редкие, кособокие стволы отмирающих деревьев. Умерщвлённые лиственницы-мумии, по каким-то неведомым причинам остались стоять в строю не существующего войска. Покинутые жизнью и радостью ежедневного праздника перевоплощения, они застыли в позах безнадёжно больных паралитиков, скрюченных неожиданными вспышками испепеляющего света. Безлиственные ветки отбрасывали на мутную поверхность болотистой жижи скорбную тень смерти. Время сняло с них покрывало жизни, состарив их, превращая в рассыпающийся тлен.
Речной стояк усох и вытянулся перемежающейся водяной нитью среди потемневшего валунного поля. Отброшенные каменными застругами тени вылезли из потаённых гробниц, ужали омертвелую, свинцово-фиолетовую воду реки. Бурые великаны, заретушированные тенями, сдавили горло Большой Куонамке, трепыхающейся в конвульсиях бессильного, перекатного течения.
Упоённый нежной любовью таёжного вечера, подлиза-ветерок, лобзал лица истомившихся путников. Без видимых на то причин вглядывающихся в жар тлеющего костра, не обжигающего, ласкового и доброго, насколько мог себе позволить беспощадный огонь по своей дьявольской природе всесожжения.
Уставший народ, поражённый заслуженной леностью, окружил кострище и в безмолвном отрешении созерцал полеты комет-искорок. Сизый дымок, собравшись раздутым облачком, окучивал головы задумчивых таёжников. Иногда закрученные струйки едкого дыма прорывались к угрюмым лицам людей, находившихся в необъяснимом ступоре безразличия. Смурные таёжники натруженным вдохом вбирали через раскрытые ноздри отравленный дым и тут же заходились непрекращающимся кашлем, с глубоким поклоном чихали. На глазах скитальцев накатывались слёзы тоски, безрадостия и тревоги за наступающую будущность.
- Да такие вот дела – опечалено выдохнул Пётр Александрович.
Его слова полные не поправимой грусти и сожаления, подытожили истёкший день. По сути своей, дел то, ни каких и не было, сплошная маята. Если при первом волоке люди брались за груз с нескончаемым энтузиазмом, то, по-прошествии пятого волока всё напускное улетучилось, люди уяснили себе, что они вляпались в серьёзную ситуацию грозящую бог весть, какими последствиями.
Пётр Александрович сидел ближе всех к костру, повернувшись к нему боком, согревая напомнивший о себе радикулит. Последний рюкзак оказался самым неподъёмным и самый ненавистным, в итоге появилось острое покалывание в области поясницы. Пётр Александрович сидел в удручённой позе на сучковатой колодине поваленного дерева, расколовшегося при падении с берегового бруствера.
Скинутые болотники, вывернутые отворотами на изнанку, прижались к толстому комлю, шерстяные носки лежали на загрубевшей и почерневшей коре. Теплотворный жар прогораемого костра, вытягивал из них белёсые нити взвихрённого пара.
Пётр Александрович загодя переоделся в сухие носки и облачил озябшие ноги в кеды. На нём по-прежнему была надета камуфляжная ветровка и широкополые штаны той же, скрытной масти. В место светло-зелёной, легкоузнаваемой кепки на голову был наброшен накомарник. Тончайшая чёрная сетка скрывала лицо, из глубины окольцовывающего накомарника проявлялся бледный лик, седая бородка в клочках неровно бритой щетины и глаза, в которых играли отблески всполошившегося пламени, с жадностью пожирающего сушняк.
- Что делать-то будем, а, мужики?
Пётр Александрович своим беспомощным вопросом, отпасовал тягостные переживания и мрачные мысли в другие головы, будто от этого ему должно было стать лучше и наконец, прояснилась бы тупиковая ситуация.
- А сколько мы прошили, за весь день? – Денис Викторович, желал приоткрыть глаза на многие непонятные вещи, но своим вопросом лишь усугубил и без того неопределённое положение.
Вокруг кострища воцарилась тягостное недопонимание, вылившееся в преднамеренную молчанку.
Денис Викторович заёрзал на пластиковом ведре, наглухо закрытом проминающийся капроновой крышкой.
В отличие от своих друзей, питающих склонность к полноте, сухопарый и худощавый Денис Викторович не испытывал проблем связанных с влиянием прохладного вечера или духоты невентилируемого пространства вследствие которой могла возникнуть излишняя потливость.
Он не переодевался и находился от костра на таком расстоянии, что свет пламени попросту растворялся в отсветах полярного дня, не в силах донести до лица свои нежно розовые всполохи. Денис Викторович был взволнован, это чувствовалось по его бес конца меняемым позам.
Навалившиеся невзгоды и трудности стимулировали его волевые качества, порывали его к незамедлительному действию, возбуждали в нём бесполезную и бессмысленную агонию, ту, что заставляет голодного зверя мчаться вперёд, без разбору, без цели, лишь бы заглушить внутреннюю боль не позволяющую успокоиться.
Он не удосужился, переодеться еще и потому, что ждал, вдруг, всё изменится и прозвучит команда – На старт внимание марш! Ему нужен был лишь повод, что бы разорвать узы здравомыслия и с упорством стайера, гнать дальше по неизведанным тропам.
Вопрос Дениса Викторовича оставался с несколько минут без ответа. Треск и шипение прогораемых углей компенсировали затяжное молчание, над людьми, в их вакууме мыслей витало и кружило хоть какое-то звукоприсутствие.
- Я, так думаю километров двадцать, двадцать пять, не меньше. Я это по ногам ощущаю, ноют, не унять – откликнулся Николай Михайлович Коблев.
Николаю Михайловичу Коблеву сложно было отказать в рассудительности и незаслуженно упрекать его в чрезмерном употреблении малодушия. Как раз наоборот, он ничем не выдавал волнения или тревоги, его ровно-звучный голос, чуть в нос, насылал на невольных слушателей, раздражающее успокоение. Казалось бы, в данную минуту необходимо трубить во все горны, звать на помощь, определятся, с дальнейшим выходом к цивилизации, не обходимо было безотлагательно принимать меры – Николая Михайловича это не касалось.
Николай Михайлович внутренне, конечно терзался умом и сердцем, подобный отдых, обречённый на сплошные тяготы и лишения, не вселял в его «безмятежную» жизнь хоть какую-то толику востребованного и беззаботного оптимизма.
Он думал и переживал, с неприязнью посматривая на иссушённое русло реки. Но внешне он, ни чем не выдавал печаль, осевшую тусклой тенью у него на душе. Его повадки размеренные и медлительные, его речь лаконичная и невыразительная, его поступки продуманные и предсказуемое – весь этот собирательный образ рождал сходство с телком, выпущенным на вольный луг, но привязанным цепью к колу, вбитому в землю. Угловатые движения, слепая покорность судьбе, однотонное мычание, потупившийся взгляд, отсутствие эмоций, как будто, он вовсе и не принимает участие в раскрывшейся перед ним жизни, а лишь созерцает её равнодушным взглядом преисполненным умственной простоты и безынициативной воли.
Николай Михайлович вёл себя добротным хозяином крепко стоящим на ногах – этакий степенный кержак не привыкший гнуться под напором ветра лихоманца. Хозяйственная жилка у Михаила Николаевича проявлялась во всех делах.
Снятые с ног болотники он не бросил, а бы как, а с умом насунул верх тормашками на вбитые в землю палки. Из тонкой сухостоины и двух больших валунов соорудил сушильню и развесил на ней стираное белье и вогкое полотенце. Сбросил с плеч потную штормовку и приладил её на конце прогнувшиеся жерди. Носовой платочек, тщательно застиранный хозяйственным мылом, домовитый Николай Михайлович, распрямил и разгладил на висящем полотенце. Противокомариная аэрозоль, находилась у него всегда под рукой, то и дело он опрыскивал себе голову и руки, как будто после бриться душился тройным одеколоном, чтобы на коже не возникало воспаление и раздражение. Под рукой, на краешке импровизированного стола собранного из обструганных лаг, прижатых друг дружке уплотнённым штакетом, находился охотничий нож. Николай Михайлович гордился своим ножом, сделанным специально под заказ одним тульским умельцем.
Продолговатый точильный камень в кожаной оплетке и короткая трубочка с алмазным напылением, служащая для окончательной доводки заточенного лезвия лежали рядышком. Периодически, когда не было чем занять руки, он брал нож и методично зализывал заусенцы, и без того острой, полированной стали. Иногда по чьей-то просьбе он брал в оборот чужие ножи и занимался ими, отгоняя от себя назойливую скуку.
- Сколько бы мы не прошли, а идти осталось гораздо больше – как нельзя точно подытожил тему горестных рассуждений Александр Вячеславович Буковин, – Ох достанется нашим бедным ножкам.
Александр Вячеславович потёр ступню у большого пальца, и тут же скривился, неуёмная боль полоснула по натёртому мозолю. Несколько успокоившись, загладив ладошкой болевые ощущения Александр Вячеславович заложил ногу за ногу и медленно, осторожно, стянул влажный носок, липнущий к вспревшей коже. Безобразный, кровяной мозоль в три сантиметра окружностью, зиял у самого изгиба большого пальца и ступни. Тонкую, набухшую кожицу ещё не прорвало, отчасти запёкшаяся тёмно-бордовая кровь застыла внутри. Любое касание мозоля, вызывало мучительную, незатухающую боль. Александр Вячеславович слегка надавил на вспухшую рану и тут же поморщился, закрыл глаза, проронив сдавленный вопль.
- Мозоль? Да? Его бы прорвать, быстрее заживал бы – Иван Владимирович неожиданно выплыл из-за спины сидящего больного, приподнялся на цыпочках, предварительно заломив руки за спину, и исподлобья стал пристально вглядываться в рану, терзающую его друга.
- У меня иголка имеется, и булавка тоже, принести? – Иван Владимирович принимал деятельное участие в проблеме с мозолем. Ситуация с обезвоженным состоянием реки, его как будто не трогал, он был всецело поглощён заботою о больном, – Сперва спиртом обеззаразим, потом проколем, ну так как, нести?
- Нет! – решительно отсёк участие псевдо доктора Александр Вячеславович, – Я йодом прижгу, а потом антисептический пластырь налеплю.
- Его надо проколоть кровь спустить – стоял на своём последователь учения маркиза Де Сада, – Быстрее засохнет.
- Боюсь, инфекцию, какую ни будь занести, нет уж, пусть всё идет своим чередом. Прорвется, тогда будет видно, тем более что молодая кожица под мозолью ещё не начала нарастать, надо выждать.
Чтобы прекратить разговоры про болячку и не усугублять отношения, Александр Вячеславович вернул тему разговора на печальную ниву обезвоженной реки.
; В самом деле, Владимирович, сколько за сегодняшний день прошли, у тебя же навигатор, ты вон всю дорогу расчёты проводил, карта под рукой, так как километров двадцать оттопали?
- Три целых две десятых километра – с сожалением и неизлечимой грустью выдал ответ командир.
Чтобы у вопрошающих не осталось и тени сомнения, Владимирович представил всем на обозрение включённый дисплей спутникового навигатора.
— Сами убедитесь, вот текущие сутки, вот точка, откуда мы стартовали, плюс семь целых, восемь десятых километра от точки высадки, и сейчас, где мы находимся, итого всего получатся одиннадцать километров.
- Как! За три дня мы прошли одиннадцать километров!? – переспросил недоумевающий Денис Викторович, – Как же так?
- Могу чуточку обрадовать вас, это расстояние по прямой, без учёта трека реки. Можете смело прибавить три километра, получите большую и впечатляющую цифру.
Обескураженные путешественники умолки, каждый проверял ничтожные циферки на себе, сопоставлял силы, которые были затрачены на волок и телесные муки, которые пришлось претерпеть, закусив до крови губу.
- Послушаете, а до Саскылаха, по прямой, по джипиесу, сколько километров осталось? – тревожно и робко спросил Пётр Александрович, боясь узнать ту самую истинную правду, в которую не хотелось верить, которой до времени пренебрегали и не раскрывали омрачённые неудачей путники. Но пришло время заглянуть правде в глаза и без жеманной недосказанности и флиртующего обмана дать полную оценку беды навалившейся на команду.
- Не вижу проблем, сейчас посчитаю.
Владимирович поднял с почвы карту, пролистал её до последней страницы, отметил пальцем нужную цифру, пощёлкал кнопками навигатора и громко, чтобы потом не приставали с расспросами, объявил:
- Саскылах, пятьдесят восьмая точка мы были на пятой, минус одиннадцать километров.
Команда в едином порыве затаила дыхание, момент истины настал. Спутниковый навигатор затрещал противным четырех битным звуком, убогим и некрасивым. Владимирович, глянув в дисплей, огласил:
- Шестьсот восемьдесят два километра и…, и…. четыреста сорок два метра, вот и все!
- Да это что же получается!? – не стерпел Денис Викторович. В паническом испуге с импульсивным раздражением в дрогнувшем голосе он, наконец, определился со своим отношением к правде – Если идти с такой скоростью, с которой мы передвигаемся, то будем в Саскылахе, дней, через двести, так что ли?
- Ты, наверное, не правильно подсчитал – Николай Михайлович отказывался верить в происходящее, ему казалось, что всё, то, тягостное и удручающее коснувшееся души и тела – проходящее, оно непременно обойдет стороной, лишь слегка зацепив своим печальным вороньим крылом светлых надежд.
- Увы, всё верно. Всё правильно – коротко и обездоленно выдохнул Владимирович.
- Всё это бред какой-то, вздор, надо связаться с кем не будь, оповестить, что бы нас начали искать.
Пётр Александрович был полон возмущений, его коробила нынешняя несостоятельность и безучастность команды, попавшей под опалу судьбы.
- Хочу напомнить всем… – голос Владимировича завибрировал, модуляция тона скакала от предосудительно-гневного до всепрощающе-тоскливого, – Спутниковый телефон общим голосованием решено было не брать. Не так ли?
Пётр Александрович смутился и упрятал голову в плечи. Он хорошо помнил тот неофициальный сбор в пивной на Измайловском бульваре, тогда он один из первых тянул руку верх, не соглашаясь с политикой транжиривания денег, пускай даже на такую необходимую вещь как спутниковая связь. Теперь время и обстоятельства расставили всё по своим местам.
- Когда? – возмутился, донельзя изумлённый Виктор Сергеевич Оршин, – Что-то не припомню и, вообще, что это за фигня такая, спутник необходимо было брать в первую очередь.
- Но ведь, по сути дела, в прошлые разы он нам фактически не был нужен, так только, от праздности домой позвонить. Тем более звонки дорогие.
Николай Михайлович Коблев встал на защиту своих принципов, пытаясь доказать свою правоту, правоту делового и хваткого человека, обстоятельно и всесторонне обдумывающего принимаемые решения. На этот раз вышла промашка. Раскрепощённым рассудком он, конечно, осознавал неправильность совершённого поступка, но самовлюблённая натура эгоцентричная и замкнутая не желала идти на попятную.
— Да и вообще, зачем нам спутник, надо дождаться грозы, пойдёт дождь уровень воды в реке подымиться и всё наладится.
- Какая гроза!?
Виктор Сергеевич не колебался и не сомневался, конечно, необходим был дождь, но взглянув на лысое небо, не защищённое облачностью, он вознегодовал, откровенная озлобленность прорывалась наружу.
— Сколько её ждать, день, неделю, месяц? Да если бы вы тогда не тупили, мы бы сейчас позвонили домой, и хотя бы предупредили, что задерживаемся и будем грести вперёд по ситуации. Родные не мучились бы в неведении, а у нас было бы всё спокойно с совестью.
- Слушайте, а как быть, я жене сказал, что у нас уже и обратные билеты на руках, а теперь что же?
Денис Викторович потупился в полыхающий костер, его как будто парализовало, навалились разом: неудача, печаль, и беспомощность, со всех сторон обложили тревоги. Его приметные азиатские брови, чёрные с полным размахом, резко дернулись, обнажая на лбу ранние морщины.
- Да если мы не выйдем в срок, она такую канитель разведёт! Я же обещал, что с Игорьком всё нормально будет, а теперь…, да она всё продаст, заплатит и за самолет и за вертолет, МЧС наймет и будет нас искать…
Денис Викторович был на грани срыва, он ощущал на себе давление незримого рока разрывающего безмятежную душу.
— Слушайте, может действительно, как-то предупредить…?
- Надо костёр большой запалить, выложить его буквами «sos», возможно кто и заметит.
Пётр Александрович пребывал в прострации, мысли сбились с наезженной колеи и вытаскивали из тайной кладовой всё подряд. Конечно, совет был дельный, но применительно к данному случаю утопический и заранее проигрышный.
- Что ты чушь порешь! Какой костёр, да мы в такой глуши, что сам чёрт ужаснулся бы, если сюда попал, хуже преисподни! – вспылил Иван Владимирович, его захлестнуло негодование, и он продолжил дребезжащим от гнева голосом, – Самолёт…, вертолёт…, хрена с два, тут кто летает!
Иван Владимирович терял над собой контроль и как обычно в таких ситуациях заложил руки за спину. Лихорадочной прихрамывающей поступью стал прохаживаться к реке и обратно. Со стороны казалась, что он с кем-то разговаривал, он беспрестанно размахивал руками, тряс седой головой и судорожно потирал разросшуюся колючую щетину.
Мысленно проводя параллели с прошлым, он, что-то упорно доказывал и тут же отвергал, закрепив обдуманный вывод решительным и громким плевком. Ивана Владимировича не стоило причислять к малодушной прослойки изнеженного общества теряющего здравомыслие и присутствие духа при первом же подходящем случай. Он не искал лёгких путей, но и сторонился трудностей, он был готов ко всем неожиданностям он не раз, встречался лицом к лицу с реальными опасностями. Он мог бы пережить и не такое, подумаешь, нет воды в реке и надо всё на себе тащить, но ноги, больные ноги напоминали о себе, заранее обрекая его не человеческие испытания и мытарства.
Сегодняшний переход отзывался не переносимой суставной болью, ноющая коленка словно предупреждала, что далее будет только хуже. Самым неприятным для Ивана Владимировича стало осознание собственной беспомощности, в виду неизлечимой болезни он станет обузой для команды.
Он не способен работать на полную мощь, подымать и тащить с километр неподъёмные рюкзаки и впрягаться в грузный, тяжеленный кат. Конечно, он не будет стоять в стороне, когда другие будут пыжиться, стиснув зубы, он непременно примет на себя причитающуюся долю невезения, но что это ему будет стоить?
- Нужен дождь, дождь, дождь – словно магическое заклинание, произнес несколько раз подряд слово дождь Николай Михайлович, – Без него нам кирдык!
- Да…а, непрекращающийся ливень, ошеломляющий потоп – посмеялся Виктор Сергеевич и не заметно для всех покрутил у виска, – Вы что ослепли, не види…
- Не надо пороть горячку.
Александр Вячеславович не позволил досказать предосудительную мысль Виктору Сергеевичу, его деловой тон, серьёзный и взвешенный заставил всех прислушаться.
- Будем идти, как шли.
- Ты что!? – взъершился Пётр Александрович, – Да мы скоро попадаем от бессилия. Пять ходок, туда, обратно! Каждый волок больше километра, за весь день все тридцать километров намотаешь.
- Дай сказать – успокаивал Александр Вячеславович.
Его лицо по-прежнему было сосредоточено и холодно к вспышкам слезливой беспомощности.
— Во-первых, необходимо предпринять некоторые полезные действия, бросить всё не нужное, перебрать вещи, всё лишнее кинуть. К примеру, можно несколько палаток оставить, у меня, вон, трёхместная, ко мне можно подселить двоих. Далее, продуктов у нас с избытком мешок картошки, сетка лука, капуста, всё это ни к чему. Необходимо оставить только, сухпайки, специи, немного лука, сухари в одну герму ссыпать, чтобы не промокли. Далее избавиться от пластиковых вёдер, они только объём создают, руки занимают. Вообщем перебрать всё, и отнестись к этому очень серьёзно, лишнее долой. Тем самым мы сократим число перетаскивания.
- Картошка,… братцы… – отозвался присмиревший Пётр Александрович, его голос звучал жалостливо, как будто его обладатель только что выбрался из под молотилки, – Жа…а…лко выбрасывать може..ет.
- Я завтра дежурный, так вот обещаю, я вам такой завтрак устрою, надолго запомните. Сварю напоследок борщ, пожарю всю картошку, с капусты салат нарублю, лука туда больше положу, майонеза, приправы вы просто объедитесь – встрял повеселевший Виктор Сергеевич. Дельные предложения он всегда принимал на ура, в своих доброжелательных порывах, забегал наперёд, обрисовывая перспективное будущее ободряющими нововведениями жизни.
- Послушайте – привлёк к себе внимание Пётр Александрович, охваченный какой-то сногсшибательной идеей, – Раз такое дело получается, так ну его на фик, этот бензин, как ни как пятьдесят литров в бочке, вес приличный.
- Во! Точно! И мотор к чёрту! – Виктор Сергеевич подхватил понравившееся предложение и стал его развивать, – Он нам больше не нужен, одна обуза, лишние четыре руки высвобождаются, это как минимум одной ходкой меньше.
- Ну…. нет, как же это… – в разговор вмешался Николай Михайлович, имевший прямое отношение к подвесному мотору, весом в двадцать семь килограмм, – Я не согласен, я за него платил деньги и тем более не малые.
Николай Михайлович перевел дух, собрался с мыслями. Ему было жаль терять ценную вещь, тем более что она была его мечтой – расставаться с ней он ни в какую не желал, даже под единодушным прессингом ополчившейся команды.
- Тогда давай твой кат здесь на берегу кинем.
Николай Михайлович указал рукой по направлению ката Виктора Сергеевича, тем самым ущипнув его в ответном выпаде.
- Мы вполне разместимся и на одном кате, и пойдем налегке.
- Я согласен – без тени наигранной фальши произнёс Виктор Сергеевич. Казалось, в мире не существует предлога или иной вещи, которые смогли поколебать его волю и вывести из равновесия.
- Умерьте пыл – Александр Вячеславович прибрал к рукам назревающий конфликт и принялся его разруливать, убедительно растолковывая каждый пункт объявленных противоречий, – Бензин и мотор это первое, что надо взять, затем провиант. Пойдут, дожди или в Куонамку вольются крупные притоки, вода подымится, и тогда мы будем полностью зависимы от моторной тяги. На вёслах, я должен вам сказать, пройти семьсот километров ох как, нелегко.
- Шестьсот восемьдесят – встрял до времени безучастный Игорёк, – Это по-прямой, а с учётом поворотов реки все восемьсот будут.
- Во, именно так и есть, без мотора мы не обойдемся. Да и кат покамест не имеет смысла бросать. У нас с учётом вынужденной разгрузки, всё равно много вещей останется. Один кат на себе не упрёт груз.
Над костром нависло непрошибаемое молчание, нарушаемое учащённым сопением споривших людей и пощелкиванием сушняка, поглощаемого вспылившим, ярко-рубиновым жаром.
- Необходим дождь – невпопад брякнул Пётр Александрович, обнажая в который раз неприятную правду.
Команда уткнулась отсутствующим взглядом в землю боясь посмотреть друг другу в глаза, каждый боялся, что при обсуждении возникших проблем выявится ещё какой ни будь спорный момент, способный доставить очередное разочарование и обескровить и без того ослабленный дух, трепещущий под натиском свирепствующего рока.
Помимо их воли и желания Большая Куонамка, как полигон испытаний, втянула команду в плоскость ошибок, дробила на кусочки души и терзала расколотые сердца. Всё шло не так, как планировалось, ситуация вышла из под контроля и теперь приходилось подстраиваться под заложенные крутыми поворотами опасные зигзаги судьбы.
Полярная ночь, какой бы не казалась вульгарной и экзотичной, в угоду круглосуточному свечению, предопределила ход событий и напустила на своих гостей колдовские чары сна. Путешественники, ведомые дремотными иллюзиями, проскальзывающими перед глазами причудливыми видениями, разбрелись по палаткам. Кострище, как место единения и сплочения коллектива, покинули все, кроме Игорька.
Игорёк прыгал вокруг костра неугомонным козлёнком, не ведающим ни усталости, ни тягот, ни лишений. Он охапками бросал в костёр хворост, заготовленный дежурными на завтрашнее утро, и разгребал палкой жар, усиливая тягу пламени. Яркие всполохи огня, поглотив смолянистую хвою, вздымались огнедышащим змеем на двух метровую высоту.
На призывы отца идти в палатку и укладываться спать, Игорёк, отрицательно качал головой и с неистовым упорством сжигал попадающийся под руки сушняк. Его увлекла ребяческая восторженность, игривость, требующая незамедлительно выхода наружу. Его молодой дух буйствовал, выплескивая скопившиеся за три дня пути неоднозначные, феерические эмоции. Игорька трудно было в чем-то упрекнуть, ведь он ещё ребенок воспринимающий жизнь за некую компьютерную игру с «3д» анимацией.
Виктор Сергеевич Оршин с блаженным умилением следил за детскими забавами Игорька, ему была в радость весёлая заваруха с огнём, устроенная лихим и бесшабашным пацаном. В памяти Виктора Сергеевича, отчасти, блеснул свет откровения, напомнив ему о чём-то далёком. Быть может, он припомнил свою юность, как пекли с друзьями в золе картошку, как готовили на рожнах пойманного хариуса, как бродили гурьбой по тайге, отыскивая голубичную поляну.
Виктор Сергеевич сидел, навалившись на рюкзак в отдельном коридорчике палатки, «в предбаннике», приготовившись застегнуть на молнию свисающие полы колышащейся ткани. Он всё ни как не решался, отсрочивал сон, поддавшись обаянию светлой ночи, не ведающей изощрённых козней всепожирающего алого рассвета.
Купол палатки был не высок, но для заниженного роста Виктора Сергеевича он вполне подходил. Хотя и приходилось сгибать голову, за то свободного пространства ему хватало с лихвой. Жилище путешественника было рассчитано на трёх человек, Виктор Сергеевич ощущал себя в нём царём, расположившимся в Грановитых палатах.
Навязчивая комариная песня, подначивающая человека к агрессивным поступкам, вынудила Виктора Сергеевича прервать счастливое путешествие по времени. Искорки беззаботного веселья в его глазах потухли, улыбка окаменела, лицо приняло сосредоточенный вид, стянулось и ужалось обветренной кожей. Сергей Викторович окончательно повалил рюкзак, обернулся к нему и проник в его тёмное нутро. Словно фокусник, достающий из шляпы кролика он, выудил из рюкзака кучу необходимых в походе вещей.
Зашторив основной купол палатки, тем самым частично преградив путь кровососущим гадам, Виктор Сергеевич облегчённо вздохнул, расстегнул молнию москитной сетки внутреннего купола, и принялся стелить постель. Первым делом он открыл клапан самонадувного коврика, нажал на пластиковые защёлки и кинул раскручивающийся коврик на неровное, отливающее серебром дно палатки. Коврик с протяжным свистом, самостоятельно, вбирал в себя воздух. Его распирало, загнутые края распрямлялись и через минуты две он принял геометрические формы и пропорции пастельного матраца. Виктор Сергеевич вдохнул в него несколько тугих порции воздуха, завинтил клапан и довольный похлопал ладошкой по мягкому, головокружащему лёжку.
Поверх надувного коврика он уложил спальный мешок из лебяжьего пуха, вместо подушки кинул скомканную ветровку и стал быстренько раздеваться, предвкушая телесную свободу и томную изнеженную усладу сна.
На практике, вещи в палатке не укладываются по порядку в строгой аккуратности, они лежат навалом. Вогкие и нестиранные носки с запахом заезженного коня, уживаются с полотенцем не лишённым запаха прелости, отмеченным ляпами застывшей и размазанной грязи. В данной ситуации необходимо понять следующее, единственное полотенце, взятое в поход, служит не только вытиранию лица и тела в некоторых случаях оно используется вместо тряпки. Им можно смахнуть с пастели сухие иголки хвои и увянувшие листочки, протереть запылившуюся фотоаппаратуру, убрать с линз очков жирные разводы. В походе вещи приобретают дополнительные функции и зачастую, не используются по прямому назначению.
Продолжая осмотр палаточного гнездышка, Виктор Сергеевич не придал значения тому, что потная нательная рубашка расправила рукова-крылья и опустилась на чистом сменном белье приготовленному к утру. Носовой платочек, усеянный убитыми комарами, валялся в углу, вместе с песчинками и прошлогодним хвойным опадом. Кажущийся беспорядок должен был бы возбудить у случайного человека, невольно заглянувшего в палатку, массу неприятных ощущений, но только не у таёжника. Ибо следуя по тропе таёжных искателей, необходимо сразу отречься от бытовой зависимости, настроить себя на аскетский образ существования, напрочь лишенного всяческих там, комфортных предрассудков со свежо пахнущими простынями запахом лаванды, или сирени.
Закоренелые грязнули и неряхи, так же как и аккуратные чистюли, не смогли бы прижиться в столь экстравагантном обиталище, ибо в таёжной среде всё подчинено логике выживания и приспособления. Конечно, закоренелые таёжники придерживаются правил личной гигиены и чистоплотности, но это, всё сугубо личное, каждый блюдёт себя так, как воспитан с детства, по мере физических сил, моральных и нравственных устоев заложенных в данной субъекте.
Виктор Сергеевич с неописуемым удовольствием проник внутрь спальника и замер, в полной мере насыщаясь блаженной негой. Стянутое и сдавленное одеждой тело, находившееся в течение шестнадцати часов, в укупорке, размякло и расплющилось на пастели. Скрюченные члены расправились, налились упоительной истомой и в безволии опустились на нежную подстилку.
Виктору Сергеевичу показалась, что он опустился в ванну, наполненную бархатными лепестками роз, нежно касающимися чувствительной кожи. Высвобождающееся тело парило над землей, Виктор Сергеевич не ощущал тяжести, он готов был поверить, что оттолкнись сейчас рукой и он полетит как космонавт в невесомости. Несказанное умиление, тронувшее ликующие струны души, окутало его с ног до головы. Каждой клеточкой Виктор Сергеевич испытывал ни с чем несравнимое удовольствие, мгновениями ему казалось, что он пребывает в раю, находясь, бок о бок со святыми старцами, нежившимися под прямыми лучами божьей благодати.
Виктор Сергеевич чувствовал себя на седьмом небе, если такое, конечно, существовало, закрыв глаза, он представил себя лежащим на песчаном пляже Гаити, ни кем не тревожимый, без меры счастливый в своём упоительном одиночестве.
- Гр…ххрргггг..!!! – во всеуслышание, без какого либо проявления человеколюбия и стеснительности захрапел Иван Владимирович.
Это было ужасно! Внезапное звучание стотысячных фанфар и то менее повлияло бы на дремлющих людей в минуту сонливой благодати. Иван Владимирович своим безбожным, звериным храпом начисто отмёл посылы сна, отогнал его прочь, трагической тональностью дикого рёва, противопоказанного человеческому уху.
Настроение Виктора Серегевича неуклонно сползало к нулю, об этом позаботился близкий сосед. Тонкая палаточная ткань не гасила внешние звуки, не мешала, каким-либо образом проникновению внутрь звуковым колебаниям. Наоборот, сводчатый купол палатки работал своеобразным резонатором, он усиливал и без того мощный, задыхающийся храп.
Виктор Сергеевич отвернулся в противоположную сторону и положил поверх головы полотенце. Сия спасительная процедура не принесла ощутимых результатов, ворсистая ткань полотенца щекотала ухо и не уберегала от храпового воздействия соседа. Виктор Сергеевич с ненавистью отбросил полотенце.
Сон не шёл, уступив место трудноразрешимым вопросам. Виктор Сергеевич с головой погрузился в проблемы текущего похода. Поразмыслив, он пришел к выводу, что в принципе, ничего страшного, покамест, не произошло, слава богу, все живы и здоровы, продуктов навалом, на месяц точно хватит, а если экономить то и на полтора. Жаль, что изрядно попотеть придётся, таская на горбу груз. Меньше времени останется на рыбалку и на охоту, впрочем, он, поэтому поводу не сильно и переживал.
В охоте на дикого зверя, будь то северный олень, изюбрь, кабарга, заяц или лось, не исключая конечно и пернатую дичь, Виктор Сергеевич всегда придерживался охотничьей заповеди – если судьба благоволит и расположена к твоим надеждам и мечтам, значит, добыча будет. Еже ли нет, то приходится выжидать, конечно, не в бездействии, Бог любит тех, кто не сдается, а старается, не ищет предлогов, что бы опустить руки и гневить судьбу беспомощным роптанием.
И это срабатывало, Виктор Сергеевич был всегда в числе первых, кто бьёт влёт гуся, поджидает в схроне крохаля и валит переплывающего через реку рогатого оленя. С рыбной братией у него особые, полюбовные отношения, рыба сама идёт к нему в руки. В любой лужице, не отличающейся ни глубиной, ни течением, не перекатом он обязательно, что не будь, да подцепит, будь то проказник хариус, икряной сиг, озёрный окунь или жирная пелядь.
Виктор Сергеевич лежал с открытыми глазами, веки не хотели закрываться, он пробовал насильно их сомкнуть. По-прошествии нескольких минут он вновь забывался в тяжких думах и не осознанно открывал их.
- Дождь нужен, без него не видать нам счастья. Без него хреново будет – почти беззвучно, шёпотом вымолвил Виктор Сергеевич, – Хотя бы дня три полил, проливной такой, тогда бы уровень поднялся…, поднялся бы…
Его потухший взгляд, рассеянный, отсутствующий соскользнул с арки провисшего купола, и прошёлся по пакетам, валявшимся у ног. Из синего, целлофанового пакета торчала белая тряпица, сотканная мелкими, но отчетливо виднеющимися квадратиками. Виктор Сергеевич напрягся, разгадывая, что это могло быть и будто ужаленный, вскинулся и протянул к ней руку. Он припомнил, перед самым отъездом, жена, насильно всунула к нему в рюкзак вышитую икону. Виктор Сергеевич как мог, отказывался, ссылаясь на нехватку места в заполненном рюкзаке, там и так было полно вещей, но она настояла на своём, и собственноручно вложила икону между сменной одёжки.
Длительное время с любовью и завидным старанием жена Виктора Сергеевича занималась вышиванием – мулине. Ко дню отъезда она успела вышить икону Николая Угодника, защитника всех странствующих, так ей кто-то сказал. Она специально выбрала именно эту икону, так как женское суеверие и преданная любовь к мужу, отцу троих её детей, вселили неподотчётный страх перед опасным увлечением мужа. Она боялась за него и, старалась оградить влияние это страха на своё сознание, именно это и заставило её так поступить. Порою кажется, что если ты заставишь поверить другого человека в то, что веришь ты, то ты сможешь, обезопасить его от непредвиденных опасностей, твоя вера убережет любимого человека.
Виктор Сергеевич вытянул сложенную вчетверо иконку, бережно перенес её на пластиковый бокс видеокамеры. Белая материя засветилась не привычным, радующим глаз оттенком новизны, свежести и небесной чистоты, контрастирующей на фоне тёмных, скомканных вещей, отягощённых мрачными тонами. Белоснежная икона, казалась окном проводящим душу в иное измерение, где нет тоски и уныния, где празднуется радость, разливается свет надежды, ясный и беспредельный. На душе Виктора Серегевича сделалось тепло, словно его обласкали нежной материнской рукой, и он, преисполненный покойного умиления, заулыбался наивной детской улыбкой.
Виктор Сергеевич не был зависим от религиозного внушения, порою заинтригованный словом божьим, он посещал церковь, накладывал на себя крест, искренне дивился колокольному звону венчающему небо с землей. Духовное начало в его сознании присутствовало, но оно ничего общего не имело с назойливыми и скучными молитвами, употребляемыми каждодневно служителями религиозного культа. Виктор Сергеевич не ходил в церковь к всенощной и заутренней, к обедне достойную не читал, и вечернюю молитву не жаловал. Но не вольно в порывах непонятной тоски и восклицаний приходящей радости, разливающейся светлым океаном добродетели, он ощущал божью близость и отмечал на себе проявление божьей благодати, коснувшейся его в образах двух дочерей и младшего сына. Большего от владыки он не требовал.
Виктор Сергеевич разгладил материю, распрямил углы, прошёлся по нежному полотну чувствительной ладошкой и огрубевшими пучками пальцев. Седобородый старец – воплощение добродетели, глядел на него карими глазами, источником светлых помыслов. Одной рукой старец держал святое писание в красивом золотистом переплёте, другой рукой, подобострастно в светлоликой покорности наносил на смотрящего крестное знамение.
- Эх, сейчас бы дождя проливного, а господи! – невольно вырвалось у Виктора Сергеевича.
Нет, конечно, это не была молитвенная просьба, страстная до заклятия убежденности и веры, это были искренние слова, от души, от сердца не привыкшего лгать, это была просьба утомлённого человека загнанного в тупик житейских невзгод.
Услышал ли кто его в этот тихий час полярного проникновения светлой ночи? Неведомо. Возможно, его учуяли чайки, с шум очерчивающие крылом безграничное небо. Чёрный ворон, пролетавший мимо и обронив свое каркающее возмущение, тягостное и опостылевшее. Река, умерщвлённая и обездвиженная, истосковавшаяся по звенящим переборам затейливых ручейков. Тайга, оцепеневшая от духоты и безветрия, разуверившаяся, что когда не будь, наступят холода и грозовые мряки.
Виктор Сергеевич дёрнулся, как будто его кто окликнул, но вслушиваясь в гулкую тишину, нарушаемую стучащим сердцем, он усомнился и ещё раз приложился рукой к иконе. Затем лёг. Когда он поправлял под головой скомканную ветровку, передвигая её ближе к шее, невольно, вскользь он прошёлся сонными, слеповатыми глазами по белому полотну. Собранная гармошкой ткань искривила лик святого старца. С лежачего положения, казалось, что он улыбается той памятной улыбкой, дарующей принадлежность к чему-то истинно дорогому, как к родному отцу или к матери. Виктор Сергеевич не воспринял это серьёзно, думал, что ему померещилось, но он протёр глаза, сощурил веки, и точно, заметил благосклонную улыбку на сияющем лике Николая Угодника.
Виктор Сергеевич повернулся набок, облегчённо вздохнул и прикрыл слипающиеся веки. Мгновенно околдовавший сон, выхватил его из реальности и погрузил в мир сказочных сновидений, переплетающих будущее, настоящее и прошлое, они слились в единое время все присутствия.
Время шло, безвозвратно теряя пепел сгоревших секунд, сколько их было трудно измерить – сотни, тысячи или миллионы растаявших в небытие обезличенных песчинок. Время шло своими ориентирами, направленными в бесконечность цикличных повторений, оно растягивалась и сжималось, подстраиваясь под каждого человека обосновывая в нём свое присутствие эмоциональной восприимчивостью. Оно шло неторопливо и монотонно, подавшись очарованию зримой красоты природы. Порою замирало, поддавшись искушению счастья, и убыстряло бег, уподобившись загнанному иноходцу, испытавшему на себе трепетные ласки обоюдоострого кнута разочарований. Время шло, невзирая на мольбу и просьбы его ценителей и почитателей, оно также не снимало шляпы и при встрече с ненавистниками и прелюбодейцами углублёнными в изучение ненавистного им мира. Оно шло, из круга в круг, заставляя людей переосмысливать истёкшие часы, годы и столетия. Оно не спрашивало совета, не допытывалось правды и не указывало кратчайший путь. Ему было всё равно, ведь именно оно являлось мерилом жизни раскручивающейся клубком по плоскости не исследованного мироздания. Время шло…
Непонятный шум похожий на шелест осеннего опада в объятиях осерчавшего ветра, заставил Виктора Сергеевича распрощаться с приятными сновидениями и навострить уши, прислушиваясь к непонятному явлению. Бодрствование очнувшегося сознания ещё не пересилило тяжбы с сонливой бессмыслицей. Виктор Сергеевич никак не мог сообразить, что с ним, где он сейчас находится и который час. Обманчивый полярный день не предоставлял убедительных доводов, был ли то вечер, ночь или раннее утро. Скудный свет, пробивавшийся через синий купол палатки, не отличался своей активностью и обливал внутренности монохромным сияниям.
- Елки палки, дождь! – возрадовался Виктор Сергеевич, узнав в неустойчивом, порывистом шелесте дождевые капельки, ударяющиеся о натянутый тент, скатывающиеся с трепетным шуршанием по арочному куполу.
- Дождались, слава Богу, теперь дело пойдет на поправку, теперь поплывем.
Отзывчивая простодушная радость поселилась на сердце осчастливленного путешественника, его постигло то самое не передаваемо возвышенное ощущение окружающего, выводящее сознание на новый, более насыщенный уровень душевного настроя.
Виктор Сергеевич покопался в спальнике, отыскал петличку, закреплённую за ушко замка, и немедля распахнул молнию. Не затрудняя себя одеванием, предписанным пасмурным утром, обрадованный божий избранник пулей вылетел наружу, едва насунув на ноги шлёпанцы.
На него дохнуло хвойной сыростью беспечного таёжного лета обласканного тёплой благодатью. Небесный шатер затянуло сумрачной вуалью низколетящих облаков. Солнечный свет по силе своего предутреннего часа, как не старался, не мог пробиться к посеревшей земле. Золочёное колесо исчезло с небосклона, его нигде не было видно, и лишь в северо-восточной части горизонта ярче гляделась облачная занавесь.
Виктору Сергеевичу привиделось, что покинув купол палатки, он тут же вступил под другой, более высокий, просторный, но одинаковый по силе свечения. Острый взгляд таёжника привыкший видеть насыщенные краски расцветшей зелени, моментально заметил разницу, окрестная тайга осунулась, сгрудилась мрачным пятном над рекой и потемнела, будто её присыпали пеплом. Река скинула голубую кожицу и обратилась в медно-серый цвет гадюки, ускальзывающей вдаль по множественным ходам-лазейкам. Галечный берег, отливавший невинной белизной, смотрелся не так респектабельно как раньше, он утратил праздничный шик. Береговая линия, сжимающая бугристо-валунное русло реки выглядела ущербно, помеченная грязевыми глинисто-коричневыми ляпами.
Возле катов, выбросившихся на берег обрюзгшими тушами тюленей, стоял Денис Викторович Яшин. Вокруг было тихо и как-то сдавленно, гнетущим молчанием не распевшегося эха. Денис Викторович, так же как и Виктор, Сергеевич, не утруждал себя нудной и мучительной процедурой облачения в сырое белье и непросохшую штормовку, было видно что он только что поднялся с пастели, голова вздрагивала и отклонялась назад в большом зевке услаждающим плоть. Его руки были сложены на груди, своей раскачивающейся торжественной позой он демонстрировал окружающему миру неуёмную радость. Виктор Сергеевич, не колеблясь, направился к другу. Денис Викторович уловил приглушённый гомон гальки, шевелящейся, под ногами ходока и обернулся к нему навстречу.
Лицо Дениса Викторовича выражало неописуемое облегчение тяжелоатлета скинувшего с плеч непомерно тяжёлую штангу. Он даже говорить не мог, его переполняла радость, раздувшаяся в груди воздушным шариком.
- Видал…? – Денис Викторович задыхался, ему явно не хватало воздуха, он попытался глубоко вздохнуть, но не смог, тело трясло, словно в лихорадке, щёки покрылись нездоровым румянцем – Всё отлично! Вода подымится, теперь главное успеть дойти вовремя до Саскылаха.
На миг в его глазах полоснул нездоровый блеск психического расстройства, тот, что отделят зацикленного на какой-то идее, надломленного человека от среднестатистического обывателя, защищённого со всех сторон обыденной и привычной обстановкой.
- Да брось ты париться, успеем мы Саскылах, расслабься – Виктор Сергеевич постарался отвлечь друга, от его навязчивой идеи поспешного выхода из тайги. Он давно заметил его раздражительное состояние, вспыхивающие при одном лишь упоминании слова Саскылах.
- Всё пойдет своим чередом, надо успокоиться, подождать пока пропитается влагой мох, потекут ручьи и тогда Куонамка заиграет перекатами, всё будет о-кей!
- Это верно, только к чему ждать? Подымаемся, завтракаем и вперёд, как говорится, время не ждёт!
Денис Викторович не слышал успокаивающих слов внушаемых твёрдым и непоколебимым рассудком товарища. Денис Викторович направился к кострищу. В отдельном пластмассовом ведёрке, отмеченном красным скотчем, находилась посуда: миски, ложки, кружки. Денис Викторович выудил оттуда самую большую миску, штампованную из нержавейки и принялся бить по ней деревянной ложкой.
- Подъём сони! Хватит спать, дождь проспите, Саскылах не ждёт. Подъём!!!
Вперёд, с верой в собственные силы.
С момента дождевого воскрешения прошло двое суток, посылы беспримерного по мощи своей наводнения не подтвердились. Небесная влага, конечно, возделывалась в грозовых облаках, но о скудном её количестве не имело смысла даже и упоминать. Моросящая мжичка окропляла тайгу вялыми, тщедушными струйками. Намокшие валуны в береговой черте Куонамки едва умылись, и с них тут же сняло испаряющуюся обновку огнедышащее солнце.
Облачность не расходилась, собравшись в замершем небе неплотным кругом. Слоисто-кучевые облака расселись по сопкам. Продырявленные солнечными лучами белёсые тучки томились в обездвиженном состоянии, сетуя на несостоятельность северных ветров.
Огрубевшие душами переносчики, поневоле озлобились, с каждым пройденным метром утрачивали добродетельные качества, заложенные в них с пелёнок. Тяжкий труд изматывал физически, изгонял самоуверенность и выветривал мысли. Горькие раздумья кружились вокруг одной и той же идеи о тяжёлом бремени, выпавшем на долю каждого.
Команда уповала на дождь, украдкой, боясь спугнуть удачу, поглядывала на пасмурное небо. В этот миг у них теплело в груди, истощённое сердце наливалось всепроникающими лучиками надежды. Зудящая боль в ступнях, судорожные колики в икряных мышцах, шее и спине унимались, становилось чуть легче. Но как только взбрыкивающий на очередной кочке груз, придавливал голову и сгибал спину, непомерная боль наваливалась с удвоенным эффектом.
Ослабленные лучи надежды угасали, взгляд устремлялся к низу, зарываясь в землю. Потухшие глаза-ниши ни чего не выражали, ни чего не видели, были пусты как бездонный колодец, где сущность света исчезает в беспросветном мраке, неприкосновенной тишине и упокоенной грусти.
Ни кто, ни кого не упрекал, не возводил обличительные речи, приукрашивая их жёсткими цитатами и глумливыми афоризмами, просто не хватало сил. Эмоции, выделяющие экстраординарные личности, затёрло, замазало равнодушием и апатией. Свалившееся на путников горе всех усреднило, и всем уравняло шансы на благополучный исход предприятия.
Думы переносчиков были настолько опустошены утомлённостью, что даже общедоступные человеку молитвы, с употреблением имени Господа-Бога засохли на корню, не сложившись в определённую жалобную песню предвзятых стенаний. Всё это прошло, осталось позади за очередным волоком, отдаляясь, уходя в необозримую даль сокрытую угрюмыми поворотами реки, отпечатавшимся в памяти изматывающими выбоинами на мощёном берегу; огромными валунами необходимыми не справа ни слева; окрысившимися кустами, спутывающими дрожащие ноги; скользкими водорослями, лезущими под подошву тяжёлого сапога; веерным фейерверком разлившейся Куонамки, играющей войнушку с осаждающими, камнями.
Люди пребывали в прострации, совершая повторяющиеся телодвижение, и чем монотоннее отзывались шаги на шуршащей гальке, тем легче становилось трудягам. Организм совершал над собой необъяснимые с точки зрения непрофессионала действия, предохраняя пошатнувшуюся психику. Он вводил рассудок и сознание в своеобразный транс защищающий мозг он нервных перегрузок и истощения. Люди-механизмы работали на износ, веруя в какую-то несостоятельную, неосязаемую цель. В них рос и укреплялся животный, дикий фанатизм заставляющий идти вперёд, дальше. Тот самый звериный инстинкт выживания, подталкивающий голодного, озлобленного хищника следовать запаху преследуемой добычи с предубеждённой страстью охотника. Убегать, оскалив клыки, от ненавистной безысходности от безвыходной ситуации.
Обиднее всего было видеть капли дождя, пробовать на ощупь влажную одежду и без того мокрую от пота, и не наблюдать ожидаемых перемен на угасшем речном теле Большой Куонамки.
К условно, закатному вечеру тёмной недоимки полярного дня, речной поток, расхрабрившись, весело скакал по каменным уступам, лихо врывался в пределы стояка и разгонял омертвевший водоток. Увы! К исходу псевдо ночи течение угасало, поднявшийся на несколько сантиметров уровень воды возвращался на прежнюю позицию, жёлто-мраморная пена сковывалась недвижимыми комьями пенобетона.
Следуя ранним договоренностям, команда без сожаления распрощалась с ненужной поклажей, лишними вещами без которых вполне можно обойтись в тайге. Парадно-выходная одежда, лакированные туфли, сменная одежда, включая носки, трусы, портянки, всё было тщательнейшим образом перебрано и предано огню. Безделушки, утешавшие таёжников: налобные фонарики с запасными элементами питания, гигиенические салфетки с цветочной пропиткой, ватные палочки для чистки ушей от накопившейся серы, пена для бритья и мочалка из лески, весь ненужный хлам был определён под безжалостное уничтожение.
Иван Владимирович поборник спартанского образа жизни с упоением и восторгом ратовал за подобные деяния, указывая команде на то, что излишества морально разлагают, и в пример ставил Содом и Гоморру погрязшие в разврате, богатстве и прелюбодеянии. Тут в тайге, такое ни к чему, не обходимо приучить себя довольствоваться малым, уподобляясь первобытному человеку – провозглашал Иван Владимирович.
Больше всех претерпел бедствий кухонный инвентарь. Алюминиевые котелки в наборе, от двух литров до восьми, большая сковорода, различная посуда, лишились права на дальнейшее служение человеческим прихотям. Пребывая в изобилии пищевых запасов, люди сговорились супротив изысканных яств, воспринимаемых на природе в троекратное ура и оставили на берегу часть овсянки, упаковку гороха, с три кило пшёнки – эти продукты были незамедлительно сокрыты в хованку на яристом возвышении.
Почему-то опытные таёжники запамятовали про наставления Сибирской природы – беречь провиант любой ценной! Они доверились искромётному, бессознательному побуждению, отвлекающему от реальности происходящего, как и всегда, положились на русское авось, авось пронесёт, не чего хандрить, главное, что груза станет меньше.
- Давайте как обычно. Тяжёлый кат тащим впятером, лёгкий кат понесут четверо, а пятый, освободившийся носильщик, может, что ни будь другое захватить – Денис Викторович Яшин чётко и односложно распределил обязанности. Подавая пример, первым ухватился за обтёртую ладонями лагу выступающую за габариты ката.
Роль коренной, ломовой лошади прочно закрепилась за Денисом Викторовичем. Заразившись идеей скорейшего покидания радушной Куонамки, он подгонял, поторапливал, не давал спуску. Не без участия, остро реагирующей психики, он уверовал в то, что финишные флажки отстоят, не так уж и далеко, буквально за следующим поворотом реки – тем он и жил.
Два катамарана конструктивно ни чем не отличались друг от друга, те же семь поперечных лаг, баллоны в пять метров длиной и диаметром шестьдесят сантиметров, и всё-таки один из них, приспособленный под подвесной мотор, был тяжелее килограмм на сорок. Заводской транец и усиленный каркас толстоствольными лагами, утяжеляли его.
Пятый переносчик находился на корме, втиснувшись в треугольник транца не зашнурованный сеткой. Позиция на транце отличалась не удобством и ограниченностью пространства. Центр тяжести ката, попеременно, в зависимости от уклона берега смещался, более или менее равномерно распределяясь по четырём крайним точкам. Пятая точка, на транце, при возникновении препятствий будь-то яма или не обходной булыган, принимала на себя всю тяжесть.
Александр Вячеславович по причине бескорыстного великодушия и влияния отзывчивого сердца, первее всех брался за транец и не подпускал к своему «излюбленному хомуту» ни кого, подныривал под транец и выжимал удвоенный вес трясущимися ногами.
- Давай взяли о…па!
Александр Вячеславович оберегал болезненный мозоль на ступне, поэтому рванул катамаран с упором на здоровую ногу. Тяжёлый кат настолько придавил переносчиков, что они зашаталась в стельку пьяными мужиками, возвращающимися поздно вечером с сенокоса.
- Держать! Держать! Корма стойте на месте! – завопил Денис Викторович.
Иван Владимирович, обременённый раздутым от вещей рюкзаком и кофром из-под видеоаппаратуры, следовал короткоходной поступью своей дорогой. В момент физического напряжения команды, он приостановился, обдумывая с какой стороны обойти возникшее препятствие. И не то чтобы подбодрил или напутствовал друзей добрым словом, впрочем, он и себя врядле слышал, Иван Владимирович пребывая в иступлённом беспамятстве, с сарказмом выговорил:
- Держать…!? Держать надо бабу за ляжку, а не всякой ерундой заниматься.
- Во! Иван Владимирович даёт. С виду вроде мудрёный старец, а такие фортеля показывает, словно альфонс! – Николай Михайлович Коблев, тут же отреагировал безутешным смешком, сдавленным и протяжным из-за поклажи на плечах, – Иван Владимирович, до баб ещё далековато, ты уж возьми себя в руки.
- Что…й? – Иван Владимирович отнял блуждающий взгляд от галечной россыпи и недоумённо оглядел дружную команду, взбрыкивающую и вихляющую как иноходцы перед забегом.
- Ничего, ничего, иди вперёд Иван Владимирович – вклинился Виктор Сергеевич Оршин, – Все мечты, когда не будь, да сбываются.
- А…а…, ты об этом – пространно выразился Иван Владимирович – Да… Держись не держись, всё равно когда-то да свалишься.
Иван Владимирович уронил голову на грудь, поправил спадающие лямки рюкзака и побрёл медленно, не уверено и неохотно.
Его сгорбленная, тщедушная фигурка, прихрамывающая нога, неестественно, с усилием выбрасываемая вперёд, осторожная поступь, призванная смягчить нагрузку на несгибаемую коленку – целостный образ Ивана Владимировича вызывал горячие сожаления и желание помочь, смягчить его неуёмную боль. Ни кто из друзей, поставленных в жёсткие рамки выживания Большой Куонамки, не мог прийти ему на помощь, им самим хватало непосильной ноши, им самим требовалось участливое вмешательство.
; С Богом, – перекрестил глазами трудную дорогу Николай Михайлович – Тронулись.
Первый шаг дался с трудом, кат кидало, бросало из стороны сторону. Не подстроившись под шаг впереди идущих, задний ряд, притормаживал и мгновенно ускорившись, ударял в спину передовым переносчикам.
- Короче шажки иначе лага съедет у меня со спины, спокойнее, спокойнее – приказал Денис Викторович.
- Да ну что вы делаете, в такт подстраивайтесь, в такт – запротестовал Александр Вячеславович.
Ему как центровому доставалось более чем предостаточно, узкое пространство транца ограничивало свободу манёвра. Твёрдая древесина лаг и дюралюминиевые трубки транца то и дело тыкались, упирались и били ему в шею, грудь и плечи. Когда на пути возникало высокое препятствие, переносчики залазили на него, центр тяжести смещался на корму. Вес катамарана увеличивался в два, а то и три раза, так что если Александр Вячеславович и негодовал порою, то его нервные выкрики были вполне оправданы.
- Эй, там, на носу видно, что ни будь, воду видать? – Виктор Сергеевич Оршин из-за малого роста ни как не мог заглянуть через спину рослого Дениса Викторовича. По возможности он вытягивал шею, отжимая руками лагу, запрокидывал голову – ничего не получалось.
Виктор Сергеевич, не смотря на потливость, вызванную чрезмерно напряжённой работой не снимал мешковатую и плотную ветровку и такого же покроя штаны. К тому же он не стал переобуваться в лёгкие кроссовки, таскал на ногах громоздкие болотники с опущенными голенищами. Надо отдать должное Виктору Сергеевичу его выносливости, его сухожильное, крепко сбитое тело не было подвержено влиянию душной и влажной погоды. Внешне, со стороны, Виктор Сергеевич наводил у наблюдавших за ним людей сравнение с гномом не по размеру выбравшим себе одежду и ношу. Взятый им в оборот вещмешок на целую голову возвышался над сгорбленной спиной.
- Кругом бегемотики по руслу расселись – сквозь зубы выдавил из себя Денис Викторович, – Впереди по курсу прямик, километр с гаком, далее мыс зеленеет, река уходит в поворот. Так лишь, слегка, речные прогалы. Воды нет, кругом коричневые бегемотики окопались.
- Это ты удачно вывел сравнение – откликнулся Александр Вячеславович – В самую серединку угодил…, бегемотики… Слушайте, а если их спугнуть, чтобы они повставали и ушли, а…?
Удачная шутка как нельзя, кстати, пришлась и ко времени и к месту. За десять минут было пройдено всего на всего восемьдесят метров, признание наблюдательного Дениса Викторовича о бескрайнем каменистом горизонте, не имеющем окончания, отпугнуло слабую надежду, возгорающуюся дрожащим фитильком. Шутка про бегемотиков принесла облегчение, коротко-временное, проходящее и поверхностное. Все рассмеялись, кто сдавлено, раздув щеки и задержав дыхание, кто громко и порывисто, короткими порциями фильтруя через нос воздух, кто вяло и окаменело, без искорки задора и мотовского азарта. Переносчики рассмеялись по причине безысходности, вызывающей лёгкое помешательство, как говорится – крыша поехала, каждый воспринял шутку по мере своих тающих сил.
- Хлопцы, а может их оседлать, стегануть, как следует, и пускай нас тащат? – подхватил Виктор Сергеевич.
Он принял эстафету веселья и переадресовал обратно своему напарнику, находившемуся по одному с ним борту.
— Согласен, а, Денис Викторович, на бегемотиках прокатиться с ветерком?
Денис Викторович усилено сопел носом, стянул на груди руки, чтобы не разъехались лямки рюкзака, и продолжал настырно отмалчиваться.
- Денис Викторович оглох что ли?
- Да нет, все нормально.
- Я говорю сейчас бы лошадёнку запрячь в телегу, стегануть её кнутом по крупу, чтобы галопом скакала и вперёд до Саскылаха, чтоб на рейс не опоздать, не правда ли Денис Викторович? – не без доли изощрённого лукавства Виктор Сергеевич зацепил за живое онемевшего напарника.
- В данный момент времени, можно только нас стегануть, что бы активнее работали – Денис Викторович не раскусил скрытую подоплёку, но и не остался в стороне от витающей над весёлой командой мимолётной смешинки, – Давай! Давай мужики, надо пропотеть хорошенько. Жирок на животе растопим, шлаки из организма выведем. Считайте, что мы фитнесом занимаемся себе на пользу.
- На пользу? – не то удивился, не то расстроился Александр Вячеславович – У меня от этой пользы горб как у верблюда вырос, и слюни из о рта текут.
- А горб, у тебя какой, двух или одногорбый?
Николай Михайлович если и пошучивал, то делал это не умело и почти всегда попадал впросак, его шутки не воспринимались, они не шли к его угрюмому, надменному и непроницаемому лицу. Редкая улыбка на его лице окрашивалась драматическими оттенками замкнутости и снисходительной покорности.
- Тут не только горб вырастает, но и руки станут как у гориллы, длинными…
Виктор Сергеевич сделал над собой усилие, кат вздыбился, первый ряд переносчиков, взбирался на уступ и кат всей своей тяжестью навалился на задних переносчиков.
- И мохнатыми – поддержал напрягшийся Александр Вячеславович.
- А че мохнатыми?
Николай Михайлович был против того чтобы его шутку пусть даже и неудачную, перефразировали, развили, и утащили из-под носа.
- А то, как же – встрепенулся Виктор Сергеевич, – Когда нас через годик найдут, мы будем все заросшие, немытые, что неандертальцы. На коже гладкий и шелковистый мех прорастет. С нами произойдет, так сказать, деградация, мы из людей превратимся в обезьян осваивающих полярные широты.
- То есть ты хочешь сказать, что Дарвин ошибался – потянул на себя нить веселья, улыбающийся Александр Вячеславович.
- Конечно, потягал бы он с наше, я бы посмотрел, тогда, кем бы он стал, макакой или учёным?
Ни кто из участников трогательной и обескураживающей процессии вынужденной нести на своих плечах, то, что по идеи должно было перевозить их, не мог обернуться назад и соизмерить пройденное расстояние, с предстоящей дорогой. Недосягаемый и далёкий речной стояк не подавал признаков существования, пупырчатая коричневая лента загорающих бегемотиков убегала вниз по рельефному понижению и терялась за сомкнувшейся кроной зеленокудрых лиственниц. Что бы уберечь себя от удручающих впечатлений и разочарований, переносчики старались реже вскидывать голову и проверять, долог ли ещё путь. Посланный на разведку Игорёк не возвращался, и чем дольше откладывалась его обратная дорога, тем суровее и угрюмее становились лица, тем беспомощнее становились их жалобы и сетования на превратности таёжной жизни.
Заводные отголоски весёлой шутки вскоре улетучились, вместо них, доверчиво и льстиво вкралась отрешённость, сковывающая отупевшие мысли. Денис Викторович успел позабыть, на какую тему шутили друзья, его поглотила внутренняя борьба, с одной стороны, желание скинуть ненавистное ярмо и отдохнуть, разогнуть спину, повалиться на землю и забыться минутным счастьем, без насилия над телом, без мучений и терзаний души. С другой стороны рассудок, пребывающий на переломном острие психического расстройства, требовал, не замедляя ход двигаться дальше, собрать волю в кулак и не расхлябываться, не пускать сопли. Жалость в данной ситуации ни к чему хорошему не приведёт.
Переброшенная за спину лага съехала на лямки рюкзака, она перестала натирать шею, высвободились руки, теперь ими можно было ухватиться за полу сдутый баллон или переднюю лагу, чтобы удерживать равновесие. Только вот беда, лямки скрутились тонким канатом и резали плечи, иногда боль принимала такие фазы развития, что хотелось стонать и плакать. Тяжёлый рюкзак постепенно спадывал со спины, лямки собирали одежду гармошкой, боль усиливалась. Что бы компенсировать переместившийся центр тяжести приходилось гнуть спину коромыслом. Оттягивающие лямки рюкзака сдирали кожу с шеи, порою казалось, что она лопается и трещит по швам. Представить себе подобное было бы сложно даже при чтении книжки, в сюжетном стиле кровожадного ужастика с самым худым и трагическим финалом. Кожа горела, её покалывало, местами натянутые сухожилия и мышцы наливались теплотой, создавалось ощущение, что кожа разошлась и полилась горячая и липкая кровь.
Денис Викторович ещё сильнее стиснул в замок руки на груди и горемычно выдохнул:
- Вот тебе и Анабар… бар… бар…
В каждом человеке предусмотрена область податливости, мягкотелости и не защищённости, называемая образно Ахиллесовой пятой. Денис Викторевич, не смотря на волевые качества характера и задатки неординарной личности, завоевавший немалый успех на поприще свободного труда, конечно же, имел определённые недостатки. К слову сказать, Денис Викторович добился не малого, в его распоряжении и непосредственном подчинении имелась разветвлённая сеть обувных магазинов созданная и возделанная им же самим. Тот, кто сталкивался с модной и дорогой обувью, тому конечно хорошо известна прославленная марка обуви «ECCO», так вот, о степени успешности Дениса Викторовича на основании этого факта, можно было делать результативные выводы. Денис Викторович, не смотря на хозяйственную жилку и закалённое нутро, как и все обыватели, обладал той самой слабо защищённой, уязвимой точкой через которую можно было проникнуть к самому сердцу.
Для Дениса Викторовича такой проблемной областью бытия являлась беспримерная по жертвенности отеческая любовь. Он бы и рад отвлечься, оглянуться вокруг, заняться обыденными делами присущими таёжному походу, приносящими хоть какое-то удовольствие. Виктор Сергеевич, к примеру, при каждом удобном случае на очередном привале, рано поутру, на временной стоянке, всегда брался либо за спиннинг, либо за ружье. Он был увлечён, азартен и тяготы волока не так сильно сказывались на нём.
Денис Викторович, словно заворожённый тайным приворотом и опоенным необычным зельем и, не помышлял о чём-то другом. Его острая несгибаемая мысль было направлена строго в одну и ту же точку – как уберечь сына от лишений и скорее, без потерь вывести его к цивилизации. Эта навязчивая мысль прокручивалось у него в голове как заевшая пластинка, из круга в круг, повторяя одну и ту же мелодию, одни и те же слова. Вывести из транса Дениса Викторовича никому не удавалось, впрочем, он сам отказывался встряхнуть затупившуюся иглу на затёртом до грубых царапин виниле.
Как назло, не в помощь а, наоборот, в тягость измученным переносчикам река встрямилась в скалистый участок. Назвать берега с отвесными, гранитными скосами до трех метров – скалами или каньоном, было бы изрядным преувеличением, но для пешего отряда пробирающегося неизведанной тропой в каменном лабиринте, в ограниченных габаритах, эта ситуация стала неимоверным испытанием. Бегемотики различной конфигурации от плоско-вытянутых, до квадратно-симметричных создавали непроходимые каменные джунгли. Если в первый день волока берег походил на мощённую мостовую, то в нынешней усугубившейся обстановке он сходил за поле взборонённое двухметровой бороной.
Мирно отдыхающие бегемотики сконцентрировались посередине донной впадины. Скудно текущая водица проникла в углублённые щели и бороздки. Даже если местами и можно было поставить кат на воду, что бы он хоть как-то плыл, то обтёсанные ледоходом спины псевдо животных закрывали собой проход. Кат вытаскивался из воды и перебрасывался ближе к берегу на сухую тропу. Проход по всему периметру реки был закрыт, нигде не было видно мало-мальски проходимого туннеля.
- Я не знаю куда дальше идти, всё усеяно бегемотиками – констатировал удручающий факт Денис Викторович.
- Слушайте, давайте, скинем кат, передохнём и определимся.
Виктор Сергеевич тяжело дышал, слова давались ему с трудом.
- Потом опять подымать – ни с того ни сего заартачился Николай Михайлович Коблев.
Обычно он один из первых предлагал устроить перекур, а тут:
— Вон, в метрах ста Пётр Александрович почивает на камнях, до него дойдем там и остепенимся на время.
- Ну,…у…, знаете ли, решайте скорее, у меня спина отнимается и ноги подкашиваются сейчас рухну наземь – по надрывному, прерывистому голосу Александра Вячеславовича можно было однозначно утверждать, что дела у него не ахти какие.
- Так, все, хорош, разглагольствовать – перехватил инициативу Денис Викторович Яшин, – Топаем к Петру Александровичу, Сейчас чуть левее примем, там вроде проход, дальше, за тем белым чемоданом будем держаться вблизи осыпи, поехали!
Неподвижные бегемотики загромоздили собой путь. С осыпающейся кручи к серединной части русла реки тянулся целый строй пузатых животных пережидающих неблагоприятные засушливые времена. Они расселись в различных позах от вольготно расслабленных, до стыдливо съёжившихся, полагаясь на то, что половодье вскоре зальёт по голову их толстые телеса и скроет не лицеприятное зрелище.
По ходу движения группы слева возникла яма глубиной до полутора метров, своеобразная грязевая ванна с жиденькими проростками осоки. Справа возгордился сам собой бегемотик-увалень, самых что ни на есть гигантских размеров – не объехать, не пройти. Денис Викторович застопорил ход, упёршись ногой в брустверную окантовку грязевой ванны. Ни чего не видящий народ, было, напёр на него сталкивая в загаженную помойницу, но Денис Викторович предугадал намерение друзей, впавших инертное состояние мысли и инерционного телодвижения – куда все туда и я! Денис Викторович что есть мочи навалился плечом на проминающийся баллон. Тяжёлый кат, удерживающийся на пяти шатких, двуногих опорах, заколыхало, и он круто завернул на гигантский бегемотик.
- Эй,… эй… эй…!
Николай Михайлович был бы рад разрядиться нецензурной бранью, ибо его попросту сбивали с ног, он не успевал переставлять ноги. И даже этому мало-мальски приятному удовольствию, обложить кого-то матом, присущему русского человеку и определяющему его жутко твёрдый характер не положено было сбыться. Николай Михайлович обессилил, напирающий катамаран заставил его согнуться и колыхаться тростинкой, пританцовывающей под свистопляску одичавшего степного ветра.
- Пародонте! Не напирайте! Левый борт!
- Да у меня тут яма – возмутился Денис Викторович.
- Что вы там замешкались? – вознегодовал Александр Вячеславович.
По причине абсолютного стопора созданного каменными нагромождениями, атмосфера дружеского участия в коллективе развеялась в пух и прах, в голосах друзей закрались нотки нетерпимости и враждебности.
- Да тут не куда идти!
- Говорите, что делать дальше, решайте скорее, вам же там виднее – усугублял положение раздражённый Александр Вячеславович.
- Ладно, давайте между ног пропустим валун, может, проскочим, так давай чуть вправо, пустим его под катом – решил за всех Николай Михайлович.
Денис Викторович и Николай Михайлович как могли, отклонились в разных направлениях, огибая гигантский бегемотик и толчками стали протискиваться вперёд. Их собственного роста не хватало, что бы пустить кат поверху, лаги цеплялись за макушку валуна, узкие баллоны расклинились и не двигались с места.
- Поднапрём – на последнем выдохе скомандовал Денис Викторович и дал ход.
От перенапряжения его вдруг затошнило, закружилась голова, он почувствовал недомогание, перед глазами поплыли чёрные разводы, окроплённые коротко-лучистыми звёздочками.
- Веселей! веселей! – не сдавался Денис Викторович, выжимая из себя последние соки поддерживающие жизнеспособность организма.
- Стойте, мне некуда деться – Александр Вячеславович ткнулся в холодное, безмерно-объёмное тело бегемотика, изъеденное трещинками и выщербленнами, – Через него я не перелезу, вы что…!?
- Пока кат завис, отпускай его, выныривай, когда перетащим, тогда и подхватишь – предложил дельный совет Виктор Сергеевич.
Виктор Сергеевич, как и все участники прискорбной процессии, испытывал упадок сил. Приближался критический момент, ему хотелось послать всё к чёрту, но он держал себя в руках, как, ни кто другой, его героическому терпению и последовательной настойчивости можно было только позавидовать.
По совету Виктора Сергеевича центровой переносчик, отпустил ненавистную ношу и отпрянул назад. Мучительный, издыхающий стон облегчения, наполненный безмерным удовольствием, вырвался наружу зверски пытаемого тела:
- А…а…а…
Александр Вячеславович отпрянул от ката как от гильотины, призванной омрачить дальнейший ход человеческой жизни членовредительством то, есть отсечением думающей и мыслящей части тела.
Катамаран, грузно осевший на гигантский бегемотик, елозя по шершавой поверхности, с трудом продвигался вперёд, по пять-десять сантиметров. Прикладываемых усилий явно не хватало. Александр Вячеславович спохватился и принялся помогать измотавшимся коллегам. Он упёрся в жёсткий транец руками и захрипел иссохшей гортанью, облизывая потрескавшиеся на ветру губы:
- С подъёмом на раз, два три… о…па!
Со страстной, надрывной озвучкой сухопутного кормчего, кат заскользил по булыгану уверенно и шумно, издавая шелест стираемой и рвущейся на стыках полихлорвиниловой оболочки.
- Я же сказал, с подъёмом – повторился задиристый кормчий.
Увы, протянув с полметра, кат встал как вкопанный. Он не желал приподыматься, переносчики держали его на вытянутых руках, подошва обуви соскальзывала с наклонной плоскости шатающихся камней, падких на перевороты.
Корма висела на сплющенном лбу обезображенного бегемотика. Носовая часть ката освободилась и легла на людские плечи, Александр Вячеславович поднырнул под обвисшие баллоны и занял прежнее место в тесном треугольнике транца. С божьим словом, с его значимого молчания, без которого не обходится ни одно начинание на Руси, отряд тронулся с места и поплёлся пошатывающейся походкой к цели, отмеченной зелёной кепкой Петра Александровича.
Но на этом приключения постигшие команду не закончились, у сюжета имелось непредсказуемое развитие. Удачно переправившись через бегемот-гигант, отряд, пройдя с десяток шагов, вновь застопорил ход. Речная стремнина, поделённая на стотысячные разветвления, изогнулась серпантином и примкнула вплотную к левому берегу. Идти вброд не получалось болотники были сброшены, а в переобутых кроссовках, кедах и спортивных сандалиях ноги промочишь сразу, к тому же бегемотики находившиеся в водяной засаде, лишь на четверть были меньше своего предводителя, залёгшего в авангарде укрепрайона.
- Попробуем в лес свернуть, по кромке поляны пойдем, там, где деревьев нет – сомневающимся голоском пролепетал Денис Викторович.
Рыхлый, дерновой настил возвышался в метре над буро-галечной окантовкой реки, и тянулся в гору пологим залесённым подъёмом. Поменяв маршрут, отряд попал в зону низкорослого тальника припорошенного белой ватой таёжных пушиц. Нежные тальниковые серёжки с длинными и шелковистыми волосками роились на густых ветках. Создавалось впечатление, будто целый рой мохнатых шмелей, покинувши дикий улей, облюбовал коротко-стриженную тальниковую лужайку. Прижатые друг дружке тальниковые кустики, сплетённые ветками и украшенные серёжками, составили перенаселённую площадку, по которой пролегал путь переносчиков.
Остриженный под одну гребенку кустарник обманул, он создавал лишь видимость благополучного прохода, под ним, почва буквально распадалась на рытвины, дёрн всюду был изъеден глубокими провалами, ямами-ловушками и утоптанными звериными тропами. От безысходности, переносчики вынуждены были, затащить кат на береговой уступ, и от бессилия кинуть его на топырящиеся ветки. Проволочь кат ходом не удалось, мешал плотный кустарник. Люди обтаптывали наперёд жёсткие кусты и с приподъёмом до пояса, переставляли его дальше. В экстазе, самоотверженной работы иногда удавалось волочить кат без перестановки, в наглую, как по мелководью. Раздутые баллоны с противным для слуха скрежетом перекатывались по кустарниковым волнам, оставляя в кильватерном следе сломанные, примятые ветки и заострённые сучки.
Доплывши до окончания кустарникового озерка, отряд вытащил упирающийся кат, застрявший в упругих ветках тальника, на прибрежную свободину. Дальше начиналось галечно-валунное поле. Переносчики подняли кат на отвисшие плечи и, перебирая трясущимися ножками, поплелись к Петру Александровичу Жилину.
Зелёная кепка, накинутая на седую голову Петра Александровича как долгожданный маяк родного порта, с каждым пройденным шагом приближалась, увеличивалась в размерах, навевая в умах переносчиков радостные мысли о скором отдыхе.
По мере того, как путь, до обусловленного места перекура сокращался, перед глазами переносчиков разворачивалась удручающая картина торжества безрассудной стихии безраздельно властвующей над обезвоженной Куонамкой.
Огромный беломраморный валун, с оточенными до полировочного состояния гранями заслонял левый поворот реки. За ним, постепенно обнажалась коричневая полоса обмелевшей реки с синеокими проблесками безвозвратно утекающей воды. Счастливые надежды переносчиков рушились, над их головами закружили горестные думы, чернее чёрной тучи. Заглядывая наперед, каждый примерял на себе то, с чем предстояло, столкнутся в ближайшее время. В сердцах переносчиков, слой за слоем откладывалась жгучая боль от осознания собственной беспомощности.
Пётр Александрович сидел в горемычной позе ослушника обречённого на нечеловеческие муки, осуждённого каторжника сосланного на край света. Узрев картину бесперспективного на радостные мгновения пути, он загоревал, закручинился, прислонился к огромному камню, да, так и прирос к нему. Покидающая тело сила духа, на последнем вздохе отчаяния унеслась прочь, навались удручающая истома забытья, отстранённый покой, сломленного духом бойца неспособного противостоять наседающему противнику, призванному истребить волю побеждённого.
Пётр Александрович потупился себе под ноги и неживым, отсутствующим взглядом, нервно пробегал по сумбурно сложенной мозаике галечного наносника.
Тугие, перетянутые морщины покрыли его исхудалое лицо, кожа приобрела оттенок марёной древесины. Шелушившийся рыхлой корой крючковатый нос, выпирающие скулы, углубившиеся надбровные ямочки и темнеющие височные ниши – проступили ярко-выраженными знаками отчаяния надломленного человека загнанного судьбой в жёстокие коловерти испытаний. Неухоженная бородка, сальные завитки нечёсаных волос, слипшиеся губы, с белыми линиями засохшей слюны в уголках, посеревшее лицо от пыли, синие отметины под глазами – показывали окружающим полнейшее разочарование, оцепенение чувств и мыслей, призванных вдохнуть в сознание человека нечто осмысленное, то, что отделяет животного подверженного инстинктам, от думающего и мыслящего человека.
Голова Петра Александровича завалилась набок, левая рука беспомощно съехала с коленки и в безволии полураскрытых пальцев удерживала лямки оброненного рюкзака. Носки прорезиненных кед, уперлись в землю, словно легкие пуанты грациозной балерины. От напряжения и рефлекторного сокращения мышц он касался пяткой о горбинку выступающего камня, и так продолжалось с убыстряющейся частотой шпульки, в разлаженном механизме швейной машинки.
Его туловище скрученное усталостью, клонилась назад, он как бы, искал спиной опору и не найдя её спохватывался, резким движения вперёд распрямлялся. Замирал, ощутив в натруженных, стянутых жгутом мышцах не проходящую, острую боль. Думал ли о чем Пётр Александрович в данную минуту – по его отсутствующей мимике невозможной было распознать начало той или иной мысли, он освободился от них, как от, чего-то лишнего, отвлекающего от истины все покорной, никчёмной жизни.
- Ещё с десяток шагов и мы у цели – прохрипел Николай Михайлович Коблев, не узнав свой изменившейся голос, он откашлялся скопившейся во рту мокротой и повторился, вынося на свет божий то, что в нём накипело за последний волок, – Будь он неладен этот Анабар… бар…, бар…
Подход к намеченной точке отдыха несколько улучшился, таёжная природа, подбадривая изнеможённых скитальцев, согнала с мест упрямых бегемотиков и распрямила берега. Замедлившийся шаг переносчиков вновь ускорился, люди сорвались в галоп. Они понеслись загнанными лошадьми, выбившимися из сил, но под взмахом плети обретшими прыть и желание во, чтобы то не стало, достичь финишной черты.
При виде тихо страдающего Петра Александровича, не ведающего что такое счастливая жизнь, на лице Николая Михайловича засветилась оскаленная улыбка, рождённая закостеневшими неэластичными мышцами лица.
- Александрович улыбнись, не раздражай окрестности, а то всё закиснет вокруг тебя.
Пётр Александрович встрепенулся очнувшимся на ранней зорьке озорным и не усидчивым петушком, заёрзал на беломраморном бегемоте, сложил на талии руки и, повертев головой из стороны в сторону, воззрел недоумевающими глазами на приближающихся друзей.
Через несколько секунд, вняв словам Николая Михайловича, распознав их смысл, Пётр Александрович выпрямился, перекосил лицо деланной гримасой веселья и растянул губы до состояния улыбки. Выглядел Пётр Александрович изрядно потрёпанным мимом, работающим под постоянным прицелом дотошных зрителей, требующих от него бесконечной актёрской клоунады.
- Во! Другое дело, бери с нас пример, а ну-ка, взяли дружно брёвнышко мужики и весело побежали с ним оп ля…, оп ля…
Николай Михайлович всегда сдержанный и деликатно обходительный, не похожий сам на себя, вовлёк команду в весёлую истерию. Недоумевающий, исходившийся народ, еле-еле переставляющий заплетающиеся ноги, приободрился и, ускорившись, как мог, отталкивал от себя землю. Мелькающая перед глазами галька закрутилась каруселью, те, кто не мог приподнять голову и посмотреть вперёд, интуитивно доверились вперёд смотрящим, дружная цирковая кавалькада понеслись к близкому финишу. Вперёд смотрящие, под тяжестью непосильной ноши, были принуждены согнуть голову. Николай Михайлович и Денис Викторович, не разбирая дороги, попросту не видя ее, убыстрились под натиском напирающей кормы. Безрассудное, неуправляемое движение вызвало разнобой в работе переносчиков, кат взбрыкивал, заваливался и вибрировал по всему корпусу, наполненному сжатым воздухом.
Оставалось сделать пару шагов. Николай Михайлович, включив реверс, усилено отрабатывал задний ход. Подстраховываясь, он распёрся ногой о край беломраморного валуна. Александр Вячеславович Буковин следуя в слепую за коренными, промедлил с торможением и что есть мочи налёг на кат. Катамаран резко крутануло вправо. Жёстокая лага перекинутая за спину Дениса Викторовича моментально соскочила с лямок рюкзака и левый борт ста тридцати килограммового ката рухнул на землю. Правый борт, возглавляемый Николаем Михайлович, пустился в принудительный пляс, пританцовывая дрожащими ногами, пытаясь выровняться и удержать равновесие.
- Эй, ретивые! Тпрр! Тпрр! – осадил Денис Викторович, – Остепенитесь! прибыли на постой. Тпрр. Тпрр. Не напирайте!
Денис Викторович не мог видеть, что творилось у него за спиной. А дела были прямо-таки неважнецкие, Александр Вячеславович, не удержав тяжеленную ношу, пошатнулся и брякнулся коленками оземь. Стальной транец прижал его сверху, он полностью потерял свободу движения, и не был способен выскользнуть из-под него. Прерывисто сопя раздутыми ноздрями, обложив про себя матом всё нежелательное и противное Александр Вячеславович, взялся за перекладину и попробовал приподнять кат, но не сумел.
Одутловатые баллоны ката ограничивали поле зрения, провисшая сетка легла на вспотевшее лицо.
- Эй…, помогите… же вы… – жалобно промычал Александр Вячеславович.
Николай Михайлович первым услышал стонущие призывы скрюченного и обездвиженного коллеги. Ухватившись за мягкий проминающийся баллон, Николай Михайлович, рывком подкинул его вверх, и попробовал боком выскочить из под придавившей лаги. Тщетно, поджопник, служащий в данном случае смягчающей подушкой для шеи, запутался резиновой стяжкой в лямках гермомешка.
- Денис Викторович подними кат, я вылезу, надо корме помочь, а то Александр Вячеславович застрял как мышь в мышеловке.
- Ага, сейчас, сей момент.
Денис Викторович облегчённо потянулся на носочках, одновременно высвобождаясь от лямок рюкзака, изрядно натёрших плечи.
Денис Викторович собирался прийти на помощь к Николаю Михайловичу, но тут его внимание привлекла странная возня на корме, по его борту. Денис Викторович развернулся и пристально посмотрел на корму, то, что он там узрел, привело его в неописуемый ужас.
Виктор Сергеевич Оршин находился в опасной ситуации грозящей сокрушительными трагическими последствиями, когда падал кат, его, опрокинуло на спину. Он лежал ничком на земле, ноги были согнуты в коленках, стопы находились под туловищем. Не гнущаяся лага повисла на лямках рюкзака. Переброшенный через голову поджопник перехлестнулся с лямками. Растянувшаяся тесьма поджопника врезалась затянутой петлёй ему в шею. Виктор Сергеевич задыхался. Пурпурно-бордовое лицо налилось кровью, глаза закатились под лоб. Он отхаркивал белые пузырьки, скапливающиеся в уголках синюшных губ. Виктор Сергеевич подергивался в судорогах, находился в агонии удушения, он терял сознание. Его пальцы на посиневших руках конвульсивно сокращались, на запястьях вздулись тёмные венозные дорожки.
Денис Викторович осознавая смертельную опасность, нависшую над другом, не колеблясь, кинулся к нему на выручку. Он бросился со всего маха на землю и попытался руками, грудью, плечом, чем только мог, поднять тяжеленный кат. Он хотел ослабить удавку сдавившую горло Виктору Сергеевичу, но это лишь усугубило и без того критическое положение, так как она ещё больше впилась в шею. Не зная, что дальше предпринять он заорал во всё горло:
- Витька задыхается! Ко мне, надо кат…, он под катом, его придавило.
Александр Вячеславович, зажатый и обездвиженный при первых же призывах о помощи, принялся в одиночку, торопливо высвобождаться. Он попятился назад в позе рака, ему приходилась туго, металлический транец впился углом в спину. Александр Вячеславович изогнулся, поджал голову под себя и гибкой змеёй продолжил выкарабкиваться из западни. Разодрав воротник штормовки о гвоздик, скрепляющий деревянные лаги на стыке, Александр Вячеславович вылез из-под ката и на четвереньках поспешил на помощь к Виктору Сергеевичу.
Вектор Сергеевич к этому моменту потерял сознание, руки распластались на земле, рот как-то неестественно широко открылся, зрачки закатились под лоб, без зрачков белое глазное яблоко смотрелось ужасающе.
Правильное решение родилось само собой, интуитивно, не теряя драгоценных секунд, Александр Вячеславович выдернул охотничий нож из ножен, висевших на поясе, и силой полоснул по удавке. Голова Виктора Сергеевича безжизненно упала набок.
- Подымаем!!! – неистово заорал Александр Вячеславович.
Подоспевший Пётр Александрович вместе с Николаем Михайловичем оторвали тяжёлый кат от земли. Лямки на плечах Виктора Сергеевича послабли, тело съехало с рюкзака, голова уткнулась в твёрдые камни. Александр Вячеславович стащил с плеч рюкзак и, ухватившись за воротник, выволок покалеченного друга из-под ката. Ноги Виктора Сергеевича, словно бескостные плети, затряслись по камням.
Александр Вячеславович осторожно, с помощь Дениса Викторовича поднёс безвольное тело, к валуну, приподняв голову, положил её на каменный приступок. Виктор Сергеевич не подавал признаков жизни, кровь отхлынула от лица, синевато-жёлтая кожа указывала на смерть витающую поблизости.
- Срочно, искусственное дыхание! – истерично закричал Денис Викторович.
- Да подожди ты – остепенил его Александр Вячеславович, не утративший самообладание, – Так, воды принесите, скорее.
Александр Вячеславович взялся пальцами за нижние скулы и принялся тормошить, будто пытался разбудить Виктора Сергеевича. Затем достаточно сильными ударами ладошкой по щекам, стал приводить его в чувство. Дыхание у Виктора Сергеевича не прерывалось, это как раз и подметил спокойный и уравновешенный Александр Вячеславович, по роду своей врачебной деятельности неоднократно бывавший в подобных ситуациях.
- Ничего оклемается – успокоил всех добродетельный доктор Буковин, – Ага, вот и вода.
Александр Вячеславович плеснул водой, набранной в бейсболку Петра Александровича, на лицо Виктора Сергеевича. Зачерпнул ладошкой остатки воды и смочил потерпевшему лоб. Виктор Сергеевич пошевелил бровями, на щеках заиграл бледный румянец и вскоре недоумённые, широко раскрытые глаза уставились на добродушно улыбающихся товарищей.
- Что это вы тут надомной собрались? – спросил растерянный Виктор Сергеевич.
- Из петли тебя бедолагу вытаскивали.
- Как из петли?
- Да вот так вот…, думали, уж дошёл до кондиции, решил счеты с судьбой свести. Жизнь прижала. Выхода для себя иного не нашёл – пошутил за всех Александр Вячеславович – Теперь всё осталось позади. Наслаждайся, живи, чуть отдышись и опять ярмо на шею, и в Саскылах, а то, видите ли, хотел отмазаться, отмахнуться от волока.
Беззлобная игра слов вызвала у перепуганных людей усмешку, напряжение и волнение спали. Наступила всепоглощающая разрядка. Измотанные страдальцы буквально повалились на землю, обхватив её онемевшими руками. От бессилия вызванного нечеловеческими нагрузками, кружилась голова, в глазах чернели точки перемежающимся пчелиным роем.
Изрядно потрёпанная последним волоком команда устроила себе отдых, коротко-временную передышку. Переносчики, не заботясь о мягкости таёжных пастелей, повалились на мелкий кустарник, устилающий пограничную с берегом вытянутую полянку. Когда кто ни будь менял позу, переваливаясь с затёкшего бока на спину, сухостойный ивняк по хрустывал, ломался, смягчающая прослойка кустарника проминалась, влажный мох касался одежды и, через несколько минут телу передавалась сырость и прохлада мерзлотной земли.
В самую гущу ивняка впечатались матово-синие бусинки голубики. Стоило тронуть нежные ягодки заскорузлыми пальцами, как они пускали сок. Бархатная пыльца на тонкой кожице голубицы смывалась, и круглые бусинки оттенялись насыщенной синевой.
Пальцы перепачкались потёками тёмно-фиолетового сока спелых ягодок, на ярком свету он походил на тугую венозную кровь, текущую из раны. Голубичная краска-кровь долго не смывалась с пальцев, впрочем, непредвзятых ягодников этот факт нисколечко не беспокоил. Тот, кто из лежачего положения в виду крайней утомлённости тела, мог дотянуться до синеоких бусинок, набивал до отказа рот таёжной снедью, и одним прикусом выжимал из них стопроцентное удовольствие.
Кисло-терпкий вкус голубики, с едва ощутимой сладостью, напоминающей глюкозу, вызывал бурю радостных эмоции. После двух, трех ладошек голубики, сборщиков таёжных податей охватывала неутолимая жажда насыщения. Ягодного удовольствия хотелось испробовать всё больше и больше. Команда, поддавшись неистребимому вожделению, расползлась по полянке и теребила кустик, за кустиком отыскивая спрятанные чудо ягодки.
Голубичная полянка окаймлялась неглубоким рвом. Натоптанная звериная тропа, огибая полянку вдоль лиственничного массива, проделала прорехи в дерновом слое. Из года в год, замёрзший грунт подтаивал, усиливалась эрозия и постепенно звериная тропа заглубилась овражком.
Местами в глубине стриженных под одну гребёнку кустиков маячили белогрудые камни, обложенные сухим плавником и лиственничными ветками с прошлогодней жёлтой хвоей. Белые колоски травы, скошенные осенними ветрами, собирались вокруг камней сновальными стожками.
На коренном берегу, устланном желтобрюхим лишайником и обсаженным клумбами непролазного тальника, росли невыразительные лиственницы с покрученными, корявыми стволами. Длинные ветви лиственниц были раскиданы по стволу по разнящимся, расхожим направлениям, в разнобой и, невпопад, нарушая гармоничную симметрию. Лиственничная хвоя, облитая изумрудным окрасом, скрашивала неприглядный скелет деревьев. Жидкая крона лиственниц имела угнетённую форму. Бедным деревьям приходилось подстраиваться к непогоде, они «воспитывались» в жёстких рамках арктического заполярья. Если бы не пушистые иголочки, то листвянки смотрелись омерзительными уродцами, наделёнными пепельно-серой корой и верхушкой, расчленённой на несколько обезображенных мутовок-метёлок.
По краю рва тянулись одинокие, мёртвые листвянки, неприкрытые и нагие, лишённые защитной коры и пышной кроны. Стволы лиственниц высохли и разошлись продольными трещинами, невзрачное и трухлявое нутро вывернулось наизнанку. Ни на одной лиственнице не наблюдалось веток, короткие сучки белели обломанными трубчатыми костями. Истлевшие деревья, словно скелеты-истуканы, повылазили из братского могильника, да так и застыли в нахиленных позах. Они, будто куда-то шагали, переставляя укороченными корнями-многоножками по умятому лишаю, но испепеляющие солнечные лучи заставили их обмереть.
Печальное, удручающее зрелище. Время-вечность содрала с деревьев зелёный балахон жизни, и облачила их в чёрный саван смерти. Эта пытка будет продолжаться долго и мучительно, вызывая стоны и скрежеты в омертвевшей древесине сгибающийся под натиском ожесточённых бурь и неистовой пурги, ослепшей белой пеленой. И только тогда, когда трухлявые корни окончательно сгниют и потеряют жёсткость, листвянки-мумии рухнут на мягкую подстилку таёжного ложа. Ствол разлетится на сучковатые колодины, дерево перестанет существовать оно, распылится в пространстве мельчайшими частицами.
Горстка людей окружённых безмерным величием тайги, её устрашающей далью, недоступностью и коварной неизвестностью скучилась на крохотной поляне, затерянной среди таёжных раздолий Анабарской возвышенности. В этом было что-то противоестественное, вырисовывалось необъяснимое противостояние чему-то незыблемому и не рушимому. Люди не осознавая свои поступки, бросали вызов самой основе основ, не приемлющей человеческую добродетель и просвещённый свет разума.
Дикая, необузданная северная природа жила одними лишь инстинктами самосохранения, ей были чужды любые сторонние вмешательства.
Так что же нахватало Анабарским скитальцам? Какие магические силы, усладив слух зовом опоэтизированной романтики, затянули их в таёжные дебри способные низвергнуть покорителей в бездну небытия?
Человек отделавшись от первобытного одиночества и сгруппировавшись в сообщество разумных существ, постепенно осваивается в этом недружелюбном мире, ищет своё место под солнцем, и почему-то вновь бредит желанным одиночеством. Скорее всего, в нём ожило, очнулось позабытое ощущение родства с тем, что некогда являлось для него колыбелью.
Быть может, кого-то манят в тайгу взметнувшиеся фейерверком брызги на речной глади безымянного ключа, поднятые рубиновым хвостом одичалого тайменя. Кого-то проймет до самого сердца дивный вид горного хребта, увенчанного каменистыми перьями твёрдых пород. Некто, блаженный и беззаботный будет рукоплескать бунтующей реке, гибнущей в порожистых коловертях. Он надолго запомнит всхлипы и стоны речной стремнины ломающей водный хребет о скалистый выступ всепобеждающего утёса. Кто-то ранимый душой и чуткий на перемены, воспоёт стихотворным слогом, его покорит мрачный и непроглядный таёжный вечер, высвеченный всполохами костра и осенённый мерцающими звёздами-искрами.
Множество приманок раскидано на пути таёжных искателей, но что-то общее, то, что подводит всех скитальцев под общий знаменатель, присутствует, не даёт спокойно жить в ублажённом мире достаточности. Наверное, разгадка этого странного человеческого поведения никогда не вскроется на поверхности понимания бытия. Ибо нет конца у бесконечности, сама жизнь это вечный поиск, длительный путь утоления голода пытливого разума. И тот, кто дойдет до конца этой дорогой, то попросту потеряет веру в смыл своего существования. Угаснет огонь мысли, освещающий неисследованное пространство, исчезнут силы толкающие человека вперёд, не позволяющие ему засиживаться на одном месте, деградироваться в нечто аморфное и безвольное.
- Вон Игорёк из-за поворота показался – без энтузиазма в голосе, с какой-то упадочной ноткой раздражения произнёс Александр Вячеславович, будто предугадывая, что появление Игорька ни чего обнадеживающего собой не принесет, в планах текущего дня одни лишь расстройства и разочарования. От предстоящего волока ни как не избавиться.
Ни кто из отдыхающей команды не отреагировал на новость. Николай Михайлович прикрыл рукой глаза и мирно почивал на мягко-стелящемся мху, положив голову на примятый кустарник. Вязкий, губчатый мох принял форму тела Николая Михайловича, и дремлющий путешественник ощущал себя на взбитой перине.
Пётр Александрович забрался на альбинос бегемотик и насторожено дремал то, закрывая, то открывая подрагивающие веки. Налитые неподъёмной усталостью веки работали как включённые дворники, на лобовом стекле автомобиля смывая сонливую пелену.
Виктор Сергеевич, побывавший в петле, вдоволь вкусивший горькую пилюлю телесных мучений, бес конца потирал шею. Красный рубец, оставшийся от тугой тесьмы, так и не рассосался. Вокруг шеи появилась широкая бордово-синяя полоса.
Денис Викторович ползал на коленках с неистовый жадностью поглощая спелые плоды полюбившейся таёжной ягоды. При упоминании имени сына, он приподнял голову, приметил среди коричневых нагромождений валунов синюю, прыгающую точку и как не в чем небывало припал к кустикам голубики. Денис Викторович не щадя живота своего и не жалея одежды, протискивался между колючих веток ивняка. Со стороны казалось, что на кормёжку из тайги выскочил оголодавший хищник, Денис Викторович в запале неутолимого обжорства собирал ягодки по-звериному, раскрытой пастью.
Командир и Иван Владимирович Чергин по причине беспомощной медлительности отсутствовали, они увязывались за Игорьком и, проигрывая в скорости непоседливому скороходу, должны были появиться не раньше, чем через двадцать-тридцать минут.
Судя потому, что Игорёк отсутствовал весьма длительное время, очередной переход грозился стать затяжным и изматывающим. Так оно и вышло, не доходя, до отдыхающих с десяток шагов Игорёк вялым, и упадшим голоском довёл до сведения, что до стояка с водой быстро доскакать, хоть галопом, хоть рысью не получиться.
- Короче, там, у первого поворота, река в стояк собирается, но он не глубокий, весь в бегемотиках, к тому же, повсюду заострённые гряды скал, как зазубрины, не проходимые и скользкие. Придётся волочить каты дальше, за вторым поворотом, в конце прямика слив в глубокий стояк – отрапортовал Игорёк.
- А на первом стояке воды много…, сколько…, по нему плыть-то хоть можно, али как? – подал голосок Пётр Александрович. Звуки, вырывающиеся у него изо рта, чем-то напоминали невменяемое овечье блеянье, Пётр Александрович испытывал ни с чем несравнимое чувство досады и огорчения.
- Я так, не приглядывался, точно…, не могу сказать, но так себе, приблизительно метров четыреста проплывём, а дальше опять жопа.
- У…уххх… Конца и края не видать нашим мытарствам – просипел горемыка Пётр Александрович.
- А! Там ещё…, там ещё машина как трактор, на гусеницах, в лесу застряла, ржавая такая.
- Это наверняка вездеход – уточнил Александр Вячеславович Буковин, – Геологи бросили, кроме них в здешние места ни кто не сунется.
- Небось, разобран, вездеход-то – Пётр Александрович выразил сомнение и в тоже время и в интонацию вкрались обнадёживающе нотки надежды, – Эх…, кабы удалось его починить, да горючее в баках осталось бы мы, тогда как рванули бы на нём.
- Рванём, рванём, не беспокойся Пётр Александрович – обречённо усмехнулся Александр Вячеславович, – Щас дух переведём, и как рванём с грузом под мышкой. Твой вездеход в два счёта сделаем, так обгоним, что ему вовек до нас не добраться.
- Оно конечно так…, – безрадостно с затаённой в сердце грустью и обидой выдохнул Пётр Александрович, – Только на нём, сверху, было бы лучше, как говориться лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
- Верно – промямлил себе под нос Николай Михайлович, – Лучше летом у костра, чем зимой на солнце, ну чё рванули, что ли? Время к закату, а нам ещё топать и топать.
Непритязательные сумерки полярного дня сгрудились в ложбинках и впадинках речной долины. Окрасили удалённую сопочную перспективу густой, замешанной синью высоких небес и обнесли ползущие у земли тучи свинцовой окантовкой беспробудного мрака. Очищенные светом затухающего солнца рассеянные тени, закрались под коротко-ветвистую крону худо-ствольных листвянок. Тайга приготовилась отойти ко сну, стремительному и настороженному.
Отряд переносчиков не беспокоили наступавшие сумерки, ибо их власть на территории полярного дня была настолько ничтожна, говорить о целостности чёрнокрылой, незрячей ночи не имело смысла. Натруженные люди работали то тех пор, пока хватало сил. Они мерили рабочие сутки не световой активностью солнца, разделяющего сутки на день и ночь, в данном случае имелась иная мерка, иная шкала с градуировкой твёрдости воли, решительного характера и несгибаемого упорства.
Семнадцатый с момента начала пути, пеший волок, оказался самым труднопреодолимым. Протяжённость перехода, от верхнего стояка к нижнему, составил около трёх километров. Проход по прибрежной, каменисто-галечной насыпи осложнялся всевозможными преградами, которые способна создать горная река обуянная страстью к безумным разливам во время таянья снегов.
Дорогу преграждал искорёженный плавник, сложенный несимметричным наспех сляпанным колодцем. Ошкуренные ледоходом брёвна, разлёгшиеся на тропе, заставляли отклоняться в сторону и совершать дополнительные манёвры, во избежание нежелательного столкновения. Обступившие со всех сторон бегемотики, по-соседски жавшиеся друг дружке, вынуждали замедлять шаг до такой степени, что в пылу отчаяния, хотелось разом со всем покончить, бросить кат, вещи, палатки и, прихватив продукты, умещающиеся в рюкзаке, налегке, выходить к цивилизации. Такое решение бунтующего разума походило на помешательство, нервическое поведение раздражённых людей ни чего хорошего не сулило.
Колдобины и прорехи в галечной россыпи, вызванные выкорчёвыванием огромных валунов посредством ледохода, обретали функции опасных ловушек расставленных на добычу. Особенно досталось переносчиком, расположенным на корме, не разбирая дороги они полностью полагались на впереди идущих. Порою, пребывая в состоянии мыслительного анабиоза, безразличия к происходящему впереди идущие переносчики, зазевавшись, не предупреждали заранее о ямах и рытвинах, и тогда кормовые переносчики, сваливались в метровые прорехи земной тверди. О последствиях такого рискованного хода не приходилось строить догадки, всё было на лицо. Показательное выступление Виктора Сергеевича с петлёй на шее доказало, что такие проделки могут закончиться весьма плачевно и непоправимо трагически.
По пути следования, с правобережной возвышенности к каменистому руслу Куонамки тянулись тёмно-коричневые ответвления безымянных, таёжных ключей. Бурые, пупырчатые нити, прорезанные на ярко-зелёном полотне расцветшей тайги, шокировали и удивляли, они наводили на мысль – а была ли тут вообще вода и существует ли река под названием Большая Куонамка. Быть может это всё вымыслы отдельной, этнической группы корённого населения, издревле, осваивавшей Анабар. И только квёлое журчание ручейков, и синеющие прогалины, опоясывающие усидчивых бегемотиков, убеждали, что, да, действительно такой речке имеется место в списке исследованных геодезистами и картографами Сибирских рек.
К исходу полуторачасового марш-броска, омрачённого каменистыми загвоздками сложного рельефа, переносчики вышли к заглубившимуся дном стояку. Сузившаяся река, чуть выше обозначенного стояка, совершила стремительный спуск с перепадом до десяти метров. Куонамка, распущенная, на бесчисленные водяные косы, собралась в мало-мальски текучую стремнину и понеслась к озерковому стояку. Поток воды заклубился, завихрился в перекатных нагромождениях камней и, ворвавшись в стояк, растаял в непроницаемой глубине.
Стояк, вытянувшийся просаженным и длинным каналом, обрамляли бело-серые, словно фасоль, горки сыпучих камней. Четырёх метровый бруствер наклонного берега обновлялся каждый год неимоверно мощным ледоходом. Повсеместно виднелись зализы и конуса перемещённого щебня.
В месте впадения стремнины в омертвелый, не текучий стояк, образовался своеобразный амфитеатр. Речная долина сжалась, берега приподнялись крутыми откосами, громоздкие бегемотики залило водой или отнесло к дальнему краю, не обследованного стояка, всё тем же грандиозным по масштабу разрушений весенним ледоходом.
Противоположный берег Куонамки возрос бугристым подъёмом, освобождённым от галечных наносов и валунов. Вплотную к реке тянулись заросли пышно-кучерявого кустарника стелящегося у земли. В метрах десяти от реки крутопадающий скос закруглялся, выполаживался. Плотный кустарник уступал место корявым листвянкам с не развившейся кроной. Деревья, согласуясь с преобладающим направлением метели, вьюги и пурги обратили ветки в сторону утекающей вдаль реке. Зелёный пушок игольчатой хвои был беден и жидок. Сиротливые листвянки напоминали обманутых брошенок, провожающих путников в дальнюю дорогу, махающих им в след залатанным, зелёным рукавом истрепавшегося сарафана.
Игорёк не обманул в зоне лиственничного редколесья, начинающегося за кустарниковым подъёмом, виднелась груда металла, обезображенного ржавчиной. Сходу, разобрать к какому типу машин, отнести данное транспортное средство было весьма сложно.
Игорёк, Денис Викторович и Виктор Сергеевич, обутые в низкобортные кроссовки, без труда переправились через Куонамку, воспользовавшись цепочкой валунов, возлежащих прохудившейся дамбой. По кустарниковому откосу, вплоть до самого вездехода тянулась колея. Вмятый, местами срезанный дерновой слой позволил развиться эрозии, на том месте, где, когда-то, протаптывали себе путь широкие траки вездехода, образовались два параллельных ручейка. Год от года крохотные ручьи обнажали вечную мерзлоту.
Исследователи поднялись по колее наверх и с замиранием сердца стали осматривать вездеход. Эти редкие не просчитываемые минуты встречи с деянием рук человеческих очень волнительны и памятны новоявленным путешественникам. Воображение, раскрепощённое, несдерживаемое какими-либо обязательствами, тут же отобразило в уме первопроходцев-геологов, лет тридцать тому назад прокладывавших санно-тракторную дорогу в верховье Анабарской возвышенности. Заснеженная река, покоящаяся под панцирем метрового льда. Тайга укрытая снеговым пухом. Занесённые пургой едва приметные звериные тропы, выделяющиеся тёмными пятнами копыт оставленных крупными животными. Гирлянды сугробов свисающих с чёрных веток, нахиленных под тяжестью скопившегося снега.
Одетые в одутловатые комбинезоны, фуфайки и ватники отважные полярники похожие на неповоротливых медвежат. Брови, усы и бороды таёжников покрыты белесым инеем, осевшим на кончиках волосков. Рот затянуло сосульчатым ледком, от частых выдохов. Глазастая техника с включёнными фарами подмигивает северному сиянию, воспламенившемуся на раскрытом небе, скованном пятидесяти градусным морозом января. Бесконечно длинный зимник, проложенный там, где не знаемы и не ведомы дороги, где существуют лишь одни направления.
- Видать, он основательно поломался. Гусениц нет, крыша сорвана, под капотом двигатель разобран, от корпуса отделён. Его, наверное, собирались вытаскивать, да?
Любознательный Игорёк, беспечный и наивный ребёнок в отличие от деловых и сдержанных взрослых, перемахнул через раскрытый борт грузового отсека и влез на крышу. Уставший, изношенный металл, изъеденный прожорливой коррозией, выгибался под Игорьком, издавая предупреждающий скрежет.
- Это «АТЛ».
- Что вы сказали? – спросил Игорёк Виктора Сергеевича, не понимая аббревиатуры разграбленного и растасканного на запчасти вездехода.
- Артиллерийский, тягач, легкий, сокращено «АТЛ» – расшифровал загадочное слово Виктор Сергеевич, – Они нам частенько попадались, когда путешествовали по Якутии. По берегам таёжных рек, вот таких вот брошенных машин, море, не сосчитать.
Виктор Сергеевич положил теплую ладонь на крыло вездеходной техники и почувствовал колючую шероховатую поверхность. Прочный четырех миллиметровый металл расслаивался, порепался трухлявыми пластинами, кое-где виднелись сквозные дыры, время брало своё, возделывая смерть.
- Старая машина, её сразу после войны создали для военных нужд, постепенно она перешла и в мирное хозяйство. Вот, геологи на этих машинах таёжные дали покоряли – Виктор Сергеевич призадумался, затем обратился к юному искателю, – А ты прав Игорёк её на запчасти разобрали. Вон под капотом бортовых редукторов нет, звездочки сняты, часть траков отсутствует.
Над капотом вездехода из толстых листвянок была собрана трапеция. Верхняя перекладина сломалась, на ней висел тонкий трос, зацепленный за серебристый двигать. Тяжёлый двигатель сдернули с направляющих болтов и попытались вытащить, но мороженое дерево не выдержало и сломалось, в таком состоянии его и бросили.
Маленькая кабина вездехода поражала своими крохотными размерами, там с трудом помещалось два человека, хотя мягких седушек было предусмотрено на троих. Стёкла разбиты, блестящие крошки валялась на сиденьях. На резиновых ковриках по углам, проглядывался зелёно-жёлтый лишай, плодотворно развивающийся в сыром затишке. Вогкий и пышный лишай поглотил часть брильянтовых россыпей разбитого стекла.
Грузовой отсек, некогда закрывался сверху железной обшивкой, собранной из металла, раскатанных двухсот литровых бочек. Самодельная надстройка прогнулась, местами смялась и порвалась, создавалось ощущение, что металлическую крышу разрывали в наглую, добираясь до скрытых внутренностей грузового отсека.
Поверх кабины лежал топливный бак, Игорёк взобрался по искорежённому металлу на самую крышу, открутил крышку и заглянул внутрь горловины. Потянув в себя носом воздух, испаряющийся из бака, Игорёк однозначно определил состав горючего:
- Соляра, может, сольём в пластиковую бутылку для розжига костра, а папа?
; А кто её тащить будет? – указал на допущенную ошибку Денис Викторович, – Да и вообще надо учиться разжигать одной только спичкой.
- Ага! А…, зачем тогда Николай Михайлович газовый баллончик с форсункой с собой берёт – встрял наперекор родительскому слову неугомонный сын.
- Ты на него внимания не обращай – в голосе Дениса Викторовича усилились притязательные нотки поучения и отеческого назидания, – Вот, к примеру, если бы, не было баллончика. Гроза дня на два зарядит, и всё что ли, костра не распалить. Надо учиться, чтоб и в проливной дождь спичкой огонь добывать. Как же ты сможешь распалить костёр в экстремальных условиях, когда ни разу этого не пробовал.
- Вижу здесь ни чего больше мы не найдем и не узнаем, – Виктор Сергеевич прервал занудную, поучающую речь Дениса Викторовича, – Потопали обратно, я краем уха слышу там, какая-то заваруха, у переката происходит. Владимирович голосит, аж, сюда слышно. Снова, наверное, по пустякам разоряется.
Малочисленный разведотряд оставил железный памятник, созданный в честь полярных геологов стоять в безмолвном, горестном одиночестве и пятным следом возвратился к реке.
- Оба…а…а!!! – счастливый голос Владимировича буквально разрывался заводными искрами веселья у подножия естественного амфитеатра и закрутившись по разгонной спирали, разносился по ближайшим окрестностям, теряясь и путаясь в густых листвянках, – Аплодисменты, пожалуйста!
- Ура…а…!!! Браво! Так держать! Фьють…фью!!! – громкий свист и гам спровоцированный Александром Вячеславовичем и Николаем Михайловичем под чутким руководством дирижера Владимировича, разрывал потаённую тишину нетронутого леса. Зрители, сидевшие на дальних рядах галёрки, старались во всю, чтобы не упасть в грязь лицом перед ликующим командиром.
- Оп…а… ещё один, аплодисменты! На бис! Хором!!! – скомандовал радостный Владимирович.
- Ура!!! – вторила ему послушная галёрка, и кумулятивный снаряд восторга вновь ударялся о лиственничный заслон.
Владимирович, используя длинное удилище вместо дирижерской палочки, манипулировал оголодавшим хариусом, набрасывающимся на приманку при каждом забросе. Одновременно, дирижер-хариусятник управлял и восхищёнными зрителями, сидевшими поодаль на галечном спуске в три человеческих роста.
Облюбованный рыболовом перекат, вклинивающийся ребристой змейкой волн в неподвижный стояк, изобиловал хариусами. Владимирович с пробного заброса раскусил повадку таёжной рыбы и теперь вдоль, наслаждался ловлей. Привередливый рыбак, из любви к своей высокомерной личности, отпускал мелкого хариуса и демонстрировал заворожённым, подобострастным зрителям солидные экземпляры, весом более килограмма. Он то и дело приговаривал:
— Этого берём, этот обождёт, пускай подрастёт. Так этого берём. Славный ужин будет, не так ли!? – заводил покорную галёрку самодовольный бахвалистый командир.
- Ура!!! – вторила ему оглохшая галёрка, из-за своего дикого рёва не разобравшая, о чём ведёт речь их доблестный командир.
- Во, дает, – поразился таланту и умению командира удить рыбу и одновременно заводить публику Виктор Сергеевич, – Вы как хотите, а я поспешу к нему. Мне тоже хочется оторваться, хариуса поудить.
Не разбирая дороги не щадя ног, наплевав на переправу Виктор Сергеевич перемахнул Куонамку, взмыл на осыпающуюся кручу, схватил спиннинг и пущенной с лука стрелой пустился к перекату.
- Подвинься.
- Нет проблем, рыбы валом!
Владимирович вежливо потеснился, уходя на галечный мысок. Право выбора лучшей точки для метания блесны командир оставил за собой, как говориться дружба дружбой, а удовольствия порознь.
Сергей Викторович, не теряя драгоценных секунд, взяв на вооружение доктрину законченности, то есть неуклонному стремлению чего-то хорошего к абсолютному нулю, запульнул блесну к самому хвосту увядающего слива. Пенный завиток направленного потока закручивался воронкой, именно он и пленил взор рыбака.
Надо отдать должное Виктору Сергеевичу, как мастеру предугадывать поведение рыбы. В его везении, можно было не сомневаться, если кто в раннем детстве и черпал удачу, то уж точно осенённый удачей Виктор Сергеевич не стоял в стороне. По-видимому, у Виктора Сергеевича была самая большая ложка с глубоким ложем и высокими бортами, что бы зачерпнуть данной смеси побольше.
Первый заброс оказался результативным, о чем поведало разгулявшееся эхо, резкое как пулевой выстрел, высеченный из звонкоголосых интонаций радости – «Есть!».
На зависть командиру пойманный экземпляр оказался беспримерным по объёму тела, весу, длинному хвосту, и великолепном в своём изяществе и не подражаемой красе плавникового веера, раскрывшегося на чёрной спине. Дивное оперение доказывало принадлежность данного хариуса к привилегированной касте рыб. Обрыбившийся хариус возвышался над всеми остальными рыбами в частности над окунем, тугунком, щукой и налимом это был настоящий доблестный рыцарь таёжных вод.
Виктор Сергеевич находясь в невыгодном для метания блесны положении, чем Владимирович, за несколько минут превзошёл первооткрывателя хариусевого изобилия. Раз, за разом улыбающийся везунчик увеличивал разрыв в счете. Хариус по не понятным замарочкам, известным только ему, перекочевал с волнующейся зыби перекатика к дальней точке слива и бился храбро и неистово за серебристую блесну Виктора Сергеевича.
- Опля! Выход номер одиннадцать – надломленный и неуверенный голос командира возвестил о прекращении временный паузы лова. Жалостливый хариус сделал скидку командиру и кинулся на его невзрачную блесну колебалку.
- О…го…го! Фью! Фью! – засвистел возбуждённый зритель, удобно устроившийся на последних рядах речного амфитеатра.
- Во, как надо – Владимирович, продемонстрировал рыбешку, выуженную из Куонамки, для чего задрал кончик спиннинга в высь. Вертлявый хариус не одобрил всенародного обсуждения своих достоинств, дёрнулся, сорвался с крючка, плюхнулся вводу и был таков.
- О…э…х.. – искренние сожаления, вырвавшиеся из группы поддержки, вскружило голову обескураженному эхо, оно в панике ударилась об авангард прибрежных зарослей и, рассевшись, смешалось с тихим шёпотом изнывающего в безводии хиленького переката.
- О… па.. – взбудораженный возглас Виктора Сергеевича заставил зрителей отвлечься от неудачника. Очередной своей добычей удачливый рыболов приковал любопытствующие взгляды зрителей к себе. Рыбалка пошла не в пользу растерянного командира.
Виктор Сергеевич сумел вытащить на берег ещё более удивительный экземпляр, превосходящий ранее пойманного хариуса по всем измеряемым показателям, вплоть до художественного восприятия чешуйчатой одежонки. Спина хариуса отливала смолянистой чернотой, дорогой и роскошной полировкой. Вздыбившийся веер-плавник переливался разноцветными крапинками. Изящный веер-плавник был примером для подражания остальным рыбёшкам. Поверхность жёлтого брюшка перенасыщена фиолетовыми, красными, и серыми точками, она обладала магическим, привораживающим свойством, навевая в мыслях путешественников, мучавшихся голодом, тематику жирной и обильной еды.
- Вот это да! – галёрка удивленно заохала и захлопала в ладоши, отдавая должное неоспоримому таланту и заслугам Виктора Сергеевича, – Молодец, вот где действительно рыбак!!!
Последнее высказывание, возвестившее об изменившемся мнении галёрки, окончательно добило разочарованного и несчастного командира. Он предпринимал безуспешные попытки превзойти соперника, метал блесну в точности как Виктор Сергеевич, протраливал дальний участок слива вдоль и поперёк, пересекал путь чужой блесне, нагло, бесцеремонно мешал Виктору Сергеевичу произвести замах, передёргивал и публично принижал достоинства везунчика.
- В сторону отойди! Видишь с моей позиции трудно размахнуться, ты мне всю зону перегородил.
Виктор Сергеевич повинуясь воли осерчавшего командира, не ведающего что такое стыд, ретировался на задний план к истоку переката. В то место где валуны перегораживали Куонамку прореженной каменной дамбой. И оттуда из самого не выгодного положения, коротким, вертикальным и пружинистым махом закидывал блесну в нужную точку. Обрыбившийся хариус назло командиру, полностью перешёл на сторону удачливого рыболова.
- Владимирович, гляди двадцать третий! – Виктор Сергеевич с наигранной иронией подтрунивал над командиром, впавшим в депрессию.
- Не понимаю к чему тут рыбозавод налаживать? Нам что рыбы не хватает? – командир переложил спиннинг в нерабочую руку и уткнул его в небо тонкой мачтой. Сим недвусмысленным жестом он демонстративно дал отбой рыбалке.
Виктор Сергеевич проигнорировал указание своевольного начальника, как ни в чём не бывало, продолжил удить на радость улыбающимся и довольным зрителям.
- К чему весь этот цирк? На уху и на жарёху поймали, я перестаю вас понимать!
Чтобы не накликать случаем беду, в огнедышащем образе конфликта интересов, Владимирович проявил осторожность, поостерёгся, говорил обобщающими выражениями, без конкретного указания имён и фактов. Вменял вину всем, вместе взятым успешным рыбакам.
— Нам что, провизии не хватает? Да мы тут попросту зажрались!
- Я не вижу в этом ничего криминального.
Виктор Сергеевич не поддавался на провокацию, вёл себя благоразумно и мудро в назревающем столкновении.
— Мы рыбу всю засолим, подвялим, и через пару деньков будем уплетать за обе щёки.
Галёрка, находящаяся на почтительном удалении не уловила суть разговора и вновь зааплодировала удачному забросу Виктора Сергеевича.
— Так держать! Наращивай темп! Мы с этого хариуса такой праздник еды устроим, во век не забудем, сколько на свете будем жить.
Выкрики коллег, разбушевавшихся заразительной весёлостью, смутили командира, и окончательно вывели из равновесия, командирское самообладания претерпело изменение не в лучшую сторону.
; Чему вы радуетесь? Николай Михайлович? А?
Командирская злость искала выхода, требовала конкретики, чтобы было на ком оторваться по полной программе. Упрекать Виктора Сергеевича он не побоялся, на героев бочку не катят, под них подкапывают.
; Развели тут рыбный базар! Скоро хариусом торговать начнем, мы вообще тут ради какой цели…!!!???
Вопрос командира по тем или иным причинам повис в воздухе, остался без ответа. Всё внимание акцентировалась на Викторе Сергеевиче демонстрировавшем умение, ловкость и везение, отмеченное на его счастливом лице безмятежной и наивной улыбкой ребёнка получившего долгожданный подарок на день рождения.
Владимирович покинул «удачливое» улово и поплёлся утомлённой походкой вдаль, по берегу. Он не прекращал ворчать себе под нос что-то предосудительное и гневное, он чувствовал себя изгоем, вождём стаи, побеждённым более удачливым соперником, от чего его раздумья пропитались мрачными оттенками обиды на лихую долю.
К счастью для всех и в частности для него самого, отходчивое командирское сердце не знало продолжительной озлобленности и затяжного гнева, всплеск отрицательных эмоций, так же как стремительно развился, точно также стремительно прошёл. Командир обрёл потерянное равновесие удерживающее душу в невесомом, приподнятом положении, и переключился на оптимистическое воззрение окружающего.
Повеселевший Владимирович обогнул снизу амфитеатр-откос и направился вниз, вдоль стояка. Галечный бруствер через восемьдесят метров сошёл на нет, берег распластался и вдался в тайгу. Ещё через пару десятков метров каменистая россыпь уступила место травам и лишайнику, украсившим вздыбленный, двухметровый ярок.
Вечерний прищур солнца, самодовольный и самовлюблённый, подкрашенный гнедым цветом возбуждённости, проник через облачные прогалы к возвышениям береговой зоны. Серые, затенённые разукрасы тоскливой хандры куда исчезли, стёрлись с общего плана. Над тайгой взошли всходы вселенского пожарища. Огненно-рубиновое ярило, выплёскивало столько замечательных оттенков красноты, что тайга буквально зажглась, воспламенела, приобрела ни с чем несравнимый окрас, тревожащий взгляд и заставляющий вновь и вновь любоваться дивной игрой лучистых гонцов, резвящихся на открытом пространстве не ограниченном богатым окладом или дорогой рамкой.
; Слушайте – не помня себя от радостных впечатлений, Владимирович заговорил сам собой, – Идеальное место для днёвки, может и в правду, задержаться тут, баньку истопить завтра, а сегодня,… сегодня отметим окончание семнадцатого перехода.
Владимировичу не стоило волноваться и переживать по поводу принятия решения, мужской коллектив, отягощённый непосильным бременем трудного сплава, единодушно проголосовал бы за днёвку.
Командир был уверен, что его предложение воспримется людьми на ура. От прилива чувств, Владимировича всего передернуло, его постигло блаженство. Предвкушая долгожданные блага, обещанные судьбой путешественника, он не на шутку размечтался и представил себе, как будет руками загребать с противня жирного хариуса. Как расслабленные едой сплавщики, будут пересказывать друг другу небылицы, приукрашенные сфантазированными выдумками. Как разольётся по кружкам крепкий спирт. Как выветриться на время из сердца отупляющая безысходность. Как крепкие мужики, поддавшись веселящему действию спирта, развяжут языки и будут наперебой, хором доказывать общепринятую истину и как будут твёрдо стоять на своем, убеждая оппонентов в их безграмотности и не умении вести дебаты. Как напившись крепко-заваренного чаю, на всех снизойдет молчаливое упоение тайгой, сохранившей вековой покой мироздания. Как будет грустно думаться и как вскоре неподкупная дремота опутает нежнейшей паутиной сна утомлённое, безвольное тело и мысли, затем сознание провалиться в нечто бесконечное и бездонное. Как завтра да- да, именно завтра соорудят камелёк, протопят его, накроют палаткой, и жгучий пар будет изгонять из тела усталость и вялость.
- Всё решено, тут встаем, да здравствует днёвка! – заключил командир и повернул назад, чтобы донести радостную весть до одичавшего, истосковавшегося по земным благам коллектива.
Как и предполагал командир, его предвидение на счёт днёвки придало команде импульс радости и облегчения. Голосование за новый проект Владимировича, отпало само собой, ибо каждый был рад предаться отдыху, каждый член команды нуждался во временной передышке и расслабухе, чётко регламентируемой законами и правилами таёжной днёвки. Одно лишь упоминание этого дорого сердцу слова, вселило неимоверный оптимизм в изрядно вымотавшихся людей. Сходу было предложено ряд дельных предложений, призванных ускорить темп переноски оставшегося груза и постановке палаточного лагеря.
Виктор Сергеевич Оршин и Денис Викторович Яшин, загруженные проблемами текущего суточного дежурства, из добрых побуждений предложили Ивану Владимировичу Чергину и Петру Александровичу Жилину поменяться ролями на время вечернего приготовления пищи. На что Иван Владимирович из-за своего гонорового характера сохранившегося с бунтовской юности, ответил отказом, хотя его физическое состояние неуклонно стремилось к потере сил. И лишь здравомыслие и расчётливость Петра Александровича Жилина убедила несговорчивого старика уступить молодости и заняться приготовлением ужина, пока ребята будут волочить оставшуюся часть груза.
Пётр Александрович сломил волю Ивана Владимировича не красноречием, и не доводами, достаточно было того, что он посмотрел потускневшими глазами на своего боевого друга и проговорил упадшим голоском – «Иван…, ну что ты, в самом-то деле?»
Иван Владимирович помялся, нахмурил брови, провёл ладошкой по болезненным ногам и дал согласие, определив, что он будет принимать в приготовлении ужина лишь посредственное участие – подноска сушняка и воды. В остальном он полностью полагается на вкус и поварское умение Петра Александровича.
Дабы скрепить договорённость, Виктор Сергеевич Оршин предложил подкрепиться копчёной колбасой и сухарями, так как переноска груза оставленного у пройденного стояка, займёт немало времени. Тут же была выужена из рюкзака начатая качалка колбасы именуемая «Московской», из пластикового бидона, наглухо завинченного крышкой, извлечены сухари, несколько головок лука и чеснока.
Владимирович, предвкушая грядущее празднество долгожданной днёвки, снизошел до благих намерений, и разрешил пропустить по паре стопочек разбавленного спирта, дабы приободриться придать изнурённому организму недостающий заряд бодрости. С таким поворотом событий, коллектив не мог не согласиться и даже те, кто по тем или иным причинам относился к спиртовому дурману негативно, поступился своими принципами и повёл себя лояльно. Пётр Александрович, хотя и не пригубился к предложенной стопке энергетического напитка всё же присел к общаку и, поддерживая настрой команды, уплетал за обе щёки нарезанную колбаску и лучок, отстраняя от себя предлагаемую раз за разом рюмку. Вечеряя, зачалось.
После третьей стопки, как и положено, у русских, люди принялись за ратные дела. Денис Викторович, Виктор Сергеевич, Игорёк, Александр Вячеславович и Николай Михайлович растянувшись цепочкой, побрели назад к недостающему имуществу и вскоре скрылись за величественным амфитеатром, отсыпанным самой природой по негласному сговору с весенней стихией половодья.
Иван Владимирович, как и обещал, направился к прибрежной таёжке за сушняком. Пётр Александрович копошился в расходнике, отыскивая специи, приправы к рыбе, гречневую крупу, растительное масло и всё то, что необходимо для сотворения таёжного ужина, состоящего из хариусевой ухи, жареного хариуса и гречневой каши, служащей гарниром к обжаренной в муке рыбе. Владимирович, искренне, порывался последовать за переносчиками, но его желание быстро улетучивалось по мере того как последний участник каравана взбирался по оседающему щебню амфитеатра.
Вскоре от стыда и укоризны не осталось и следа. Спиртовой дурман возбудил в командире творческие посылы, выразившиеся в форме общения, ему не терпелось высказать радужные, ванильные идеи на счёт перспективного будущего. Счастливые мысли роились у него в голове потревоженным ульем, он собрался поделиться ими, но затем передумал и решил сначала позабавиться, подтрунивая над Петром Александровичем.
- А что Пётр Александрович, сейчас бы в самую пору со слабым полом в танце покружиться, где не будь в ресторане? А?
- Откуда у тебя, только мысли такие берутся? – жалобно пролепетал Пётр Александрович, совершающий обессиленные топтания, вокруг намеченного кострища.
- Где же энтузиазм? Куда девался задор Пётр Александрович? Не уж то ты на постоянную прописку в стан безнадёжных стариков переметнулся? Уж…, не климакс ли у тебя Пётр Александрович?
Пётр Александрович, из-за усталости, не мог даже злопыхать, он отвечал инертно с выдержанной паузой и без всякого настроения, всем своим видом показывая, что не жаждет продолжения разговора.
- Климакс у женщин наступает, а у мужиков…, у мужиков-то, апатия ко всему, эдакому, находит.
- Не знаю, как ты Пётр Александрович, а я после пятидесятилетия, словно крылья, обрёл, заново переродился. Вот-вот, крылья распущу и полечу.
- Это в тебе сейчас спирт говорит, а на завтра, таким разбитым себя почувствуешь, что за юбку даже и не вспомнишь, о таком, даже думать перестанешь, одно молитвы будешь нашёптывать о помощи и сострадании.
- А ты что ж нашёптываешь, а, Пётр Александрович, не уж то тайга так допекла, что каждый раз слово к Всевышнему тянешь?
- Без него тут не обойтись, коль сами разум оставили в дальнем закутку.
- Это ж как так Пётр Александрович, с головой у нас всё в порядке.
- Да вот и не правда, твоя – голос Петра Александрович зазвенел, очистившись от шелухи утомления, нервная струна завибрировала от натяга, – Меня бы послушал, так сейчас бы, не маялись.
- Это когда я тебя не слушал, что-то не припомню?
- Я же тебя предупреждал, что пилот говорил о Куонамке.
- Что же он мог такое сказать, что я не услышал? – в голосе Владимировича угадывалось неподдельное раздражение.
- А говорил он тогда, что нынче, сухое лето, уровень воды в реках маловат. Дождей долго не было, да только глух ты к чужим мнениям. За это вот и терпим мытарства.
Пётр Александрович не дерзил и не нервничал, как это бывает у импульсивных и взрывоопасных людей. Произнося обвинительные слова в адрес командира он, как ни в чём не бывало, взял в руки чугунок и направился к реке за водой.
- Нет-нет, ты постой, куда же ты уходишь. Разговор то ещё не окончен!
Владимирович не ожидал, что столь игривая, поверхностная болтовня выльется в неприятные упрёки. «Да…а, вечер не задался с самой поклёвки у переката» – промелькнуло ясной, огнеупорной мыслью у него в голове.
- Да не куда я не ухожу, может и хотел бы уйти отсюда куда подальше, да обстоятельства не те. А тебя мне и отсюда хорошо слышно, говори, коль душа просит общения.
Владимирович стушевался, он явно пасовал перед Петром Александровичем, перед его непоколебимой невозмутимостью, перед его словами, режущими по сердцу остриём истины.
- И как, по-твоему, нужно было поступить, что надо было сделать?
- Надо было всё просчитать, не торопясь. Предвидеть, наконец, всё, что может с нами случиться – Пётр Александрович перешёл к обобщению, он терялся в тех моментах и тех ситуациях, когда от него требовалось, что-то определённое, ясное, чёрное или белое, – Посоветоваться надо было.
- Так мы и советовались, помнишь, когда в «Якитории» на Измайловском бульваре встречались, каждый голос свой имел, каждый говорил то, что думал.
- Ну, не знаю.
Пётр Александрович с каждой секундой проведённой под прицельным, обличительным взглядом Владимировича утрачивал уверенность. Его неуязвимость, скрытая под напускной личиной интеллигентности, дала брешь, по его напряжённому лицу были заметны переживания и колебания пошатнувшейся веры. Доводы Владимировича сбили его с толку, загнали в тупик.
— Можно было связаться с кем-то по интернету, к примеру, найти описание реки, узнать о ее характере.
- Ты думаешь, Петр Александрович, что я с бухты-барахты маршрут прокладывал, я всех знакомых обзвонил, по всем сайтам пробежал. О Большой Куонамке, ноль сведений, черная дыра, туристы здесь не ходили. Сведений никаких нет.
- Так, а чего мы вертушку не развернули и на Котуй-Кан не перелетели, когда все это увидали? – не сдавался Петр Александрович, – Почему ты не проявил инициативу, сказал бы, так и так, и твердой рукой направил бы нас в…, в правильном направлении.
- Ты забыл Петр Александрович, что на руках у нас обратные билеты, помнишь, я спрашивал, что с ними делать будем, если изменить маршрут. Все промолчали, потому что так удобно, пусть, кто ни будь, один за всех отдувается, так ведь проще, удобнее. Не правда ли, Петр Александрович?
- Не знаю, надо бы как-то попродуманнее к решению таких вопросов подходить.
- Конечно надо Пётр Александрович. Надо спутниковый телефон с собою брать, надо выбирать маршрут с учётом рельефа, не забрасываться на плато, а высаживаться где ни будь в средней части реки, где твёрдо уверен, что воды будет в достатке. Только ведь это намного дороже обойдется всем нам, в копеечку выльется. Вот тогда-то вы, и голосовали за мою идею, за скромный бюджет. Ни кто не затронул темы перестраховки, все были уверены, что ни чего худого с нами не произойдёт.
Пётр Александрович, шагая по валунам, соскальзывая, и съезжая с них, нёс котелок, расплёскивая воду. После него на мраморно-сером береговом покрытии появились уродливые влажные пятна.
В виду полнейшей не состоятельности своих аргументов Пётр Александрович отмалчивался, не ведая чем ответить командиру. «В сущности, он прав мы все вмести за всё в ответе, только…» – вот это «только» и выбивало Петра Александровича из колеи честного правосудия, ему было удобно и выигрышно думать по-другому, изобличая врага и виновника нынешних злоключений – «Он на то и командир, чтоб правильные решения принимать и спрос с него одного. Не то анархия, а она ни к чему хорошему не приведёт!»
- Эй, ау! – с берегового возвышения гулко раскатилось эхо, посланное Иваном Владимировичем, – Идите ко мне, я тут сторожку нашёл!
Владимирович встрепенулся, неприятные мысли поднырнули под новые идеи и новые события, его заинтересовало сообщение первопроходца, и он незамедлительно встал с насиженного места.
- Пётр Александрович пошли в лес, глянем, что там деется.
- Не а, я тут покручусь, поясницу ломит, да спину тянет – как мог, отлынивал Пётр Александрович от заманчивого с виду предложения, сулящего одну лишь боль в суставах и натруженных мышцах.
- Не активный ты какой-то Пётр Александрович, нейтрально ко всему относишься – на ходу кинул Владимирович, и поспешил к береговому откосу.
- Иди, иди с богом – пролепетал Пётр Александрович, и чуть было не перекрестил Владимировича, словно давно дожидался его избавления.
Короткая крупногалечная россыпь, стелящаяся более или менее пологим подъёмом от реки, уступила место валунным нагромождениям средней величины. То тут, то, там из-под коричневых бегемотиков, повылазивших на сушу, пробивались пышные дородные кусты тальника, разросшиеся перевернутыми метёлками. Двух метровый обрыв коренного берега состоял из твердых пород, это обстоятельство воспрепятствовало разрушению. Вышедшие на поверхность скальные образования покрылись лопинами и трещинами, в них обосновался пёстрый, губчатый мох с прожилками серебристого ягеля.
Короткие хвостики голубики с синеющими горошинами смотрелись притягательно и вызывающе, словно на подиуме. С метровой высоты, на оголившуюся скалку свисал обширным несдержанным потоком дерновой слой, прошитый вскрытыми корневищами лиственниц. Вглубь тайги, береговой скос выполаживался овальным вздутием, уходящим к верхушке залесённой сопки.
Через метров тридцать таёжная чаща в пушисто-зелёном, хвойном убранстве плотно смыкала свои ряды, не пропуская пытливый взгляд за ограниченный круг видимости. Старые мохнатые ветки столетних лиственниц, облачённые в черные рубища тления, вросли в моховую подстилку, образуя вокруг ствола чёрно-тюлевый шатёр.
Тальниковая поросль разрослась непролазными джунглями по впадинам и овражкам ручейков повсеместно избороздивших сопку. На заболоченных площадках ограниченных со всех сторон полуметровыми возвышениями, образовались своеобразные болотисто-моховые ванночки. Сквозь пористый мох проклевывались оранжево-жёлтые глазки морошки, с любопытством обозревающие чудный, таёжный мир. Толстые, полусгнившие колодины обмотанные пышным шарфом лишайника преграждали ход топырящимися, корявыми ветками. Истлевшие ветки указывали на небо, обозначая последний путь всему растущему и развевающемуся.
Владимирович, ухватившись за корневище, вылезшее из-под земли изворотливым червём, запрыгнул на полуметровый скальный уступ и, ощутив под ногами мягкий, добротно-тканный моховый ковёр зашагал в кручу. Лоснящаяся маслянистыми листочками брусника усеяла волнистые бугорки, кокетливо заигрывая с искушёнными в яствах посетителями. Дурманящий хвойный дух витал в лиственничной чаще, приобретая насыщенную густоту, проявляющуюся между деревьями сизым, воздушным уплотнением. Повсеместно царствовало щедрое, чуточку застенчивое и непокорно диковатое лето заполярья.
- Иван Владимирович, ау! Где ты!? Где тебя лихоманка носит?
- Да тут ведь я, ау…! Ау…ау…ау… – голос Ивана Владимировича Чергина раздался со всех направлений. Обрывистое эхо раскатилось по лиственничному заслону и в мгновение ока переметнулось на другой берег реки. Очищенное от тягучей протяжности, повторяющееся эхо ворвалось обратно звуками колокольных переливов с кристальным цокотом разбившегося хрусталя.
- Во, дает…
Шаловливое эхо несколько озадачило Владимировича, он понимал, что его друг находиться где-то поблизости, но разгадать запутанную головоломку, как не старался, не мог.
— Слушай, ну где ты есть! Чёрт тебя побери, или на старости лет решил в прятки позабавится? Иван Владимирович, ну это ж, неподобающе выглядит, не соответствует такому человеку как ты, интеллигентной наружности и незаурядного склада ума.
- Что ты попусту разоряешься? Ты не в глушь зри, а вдоль берега глянь, я в двадцати шагах от тебя – голос Ивана Владимировича зазвучал тихо и сдавлено, словно он боялся растормошить певучее эхо.
- А…а…, вот ты где, так бы сразу и сказал, что сторожка твоя у обрыва стоит, а меня вглубь понесло.
Владимирович повернул назад и, срезая путь, пошёл на косую к берегу. Через несколько десятков шагов лиственницы расступились и впустили Владимировича на небольшую полянку, имевшую небольшой угол наклона к береговому обрыву. Иван Владимирович с умным и озабоченным видом ходил вокруг завалившейся избушки и, бубня что-то нескладное себе под нос, вершил исторические открытия.
- Я говорю, местные проживали,… якуты или эвенки…
- Чего так, а может геологи? – без подготовки вступил в дискуссию Владимирович.
- Нет, дверной проём маловат, низок и неширок. Высота стен небольшая, да и, вообще, геологи к таким местам равнодушны. Обычно они устраиваются у притоков, облюбовывают их с размахом, живут в палатках, а тут сразу видно, зимовье. Охотники видать тут промышляли.
- А…а… – многозначительно произнёс Владимирович.
Таёжная книга давалась ему с трудом, он не ведал о её скрытых тайнах закодированных непонятными символами. Поэтому он полностью доверился знаниям мудрого коллеги.
- Ребенок с ними жил лет так до десяти – щегольнул своей сомнительной проницательностью Иван Владимирович.
- Ну,…у…, это ты с лихвой хватил, ты что с ними лично знаком был, переписку вёл или рассказал кто? – посмялся Владимирович.
- Ни кого я не знал, а вот факты на лицо!
Иван Владимирович отставил правую ногу так, чтобы не сгибать её в коленном суставе и в скрюченной, болезненной позе стал что-то, с трудом выдёргивать из-под бревна, покосившегося и съехавшего с остова.
- Защемило между брёвен, ага, вот.
Иван Владимирович опираясь рукой о трухлявое бревно, выровнялся и подал Владимировичу порепанную, плоскую дощечку, застроганную под игрушечный меч.
- Там вон, деревянный ящик из тонкой дранки. Раньше в советские времена в них консервированные продукты перевозили: тушёнку, кабачковую икру, рыбные консервы…
Иван Владимирович ткнул пальцем в сердцевину бревна, из него тут же посыпался рыжий пепел тления.
— Видать из такой дощечки, и сострогал заботливый папаша меч сыну.
- У тебя Иван Владимирович,… зоркий глаз, всё подметишь, всё высмотришь, и как это у тебя так здорово получается?
- Ничего, со временем, и к тебе таёжная мудрость придет, вот походишь с мое по тайге, и не то знать будешь.
Деревянный сруб, некогда служивший надёжной защитой от лютых морозов, имел высоту чуть больше полутора метров. Сложен он из лёгких, не толстых лиственниц, затёсанных на стыках полукруглым замком. Между брёвен виднелись сгнившие тряпицы мха, вернее, то, что от них осталось. Мох, использовавшийся вместо уплотнительной пакли, распушило на отдельные нити, потемневшие и иссохшие от времени.
Перекладины, перекинутые со стены и на стену, сломались, и крыша рухнула на пол. Фронтальная стена, обращённая к реке, наклонилась, прямые углы четырех стен изменили геометрию. Ветхое сооружение – бывшее человеческое жилище, напоминало груду строительного хлама, оставленного после разрушительного землетрясения или урагана.
Входную дверь, собранную из тонких листвянок, с самодельной дверной ручкой из рога оленя, переклинило и расщиперило по всем плоскостям. Оконный проём был пуст, ни рамы, ни стёкл, нигде не было видно. В своё время оконный проём прикрывали шкурой, он же в свою очередь служил форточкой и дымоходом, так как в развалившейся крыше прорези для печной трубы не наблюдалось.
Внутри раскупоренного помещения буйствовал лишайник, удерживающий сырость и своеобразную затхлость присущую всем плохо вентилируемым погребам и ледникам. Среди травки, просачивающейся в щелях полового настила, виднелись обугленные плитки известняка, перемазанные сажей, скорее всего из них сооружался камелек.
Рядом с разрушенным и опустошённым жилищем стояли два отчищенных от коры дерева, спиленных на двух метровой высоте, между ними была привязана проволокой жердь. На жерди, отлеживались длинные хлысты молоденьких лиственниц, упирающихся в землю комлевым концом. Когда-то на них клали звериные шкуры, чтобы уберечь разведённый под ними огонь от неистового осеннего шквала. Обугленные головешки, валяющиеся под навесом, забросало хвойным опадом, затянуло стелящимся мхом и скрыло колосящимися стебельками травы соломенного цвета, обычно прорастающие там, где бывал человек.
- Представь Иван Владимирович, тех людей, что здесь жили, уже и в помине нет. И тот мальчик, что держал в руках этот деревянный меч давно уж вырос, и теперь сам, строгает внукам такие же цацки.
Владимирович повертел в руках детскую игрушку, пристально вглядываясь в срезы оставленные лезвием ножа, будто пытаясь разгадать тайные письмена посланные прошлым и, с грустью заключил:
— Да….а…а…, бренно всё на земле, даже то, что сам человек сотворил, всё в тлен превращается, скоро от этого зимовья и следа не останется…
- В этом нет ничего удивительного, хочешь того или нет, на всём лежит печать забвения.
Иван Владимирович заломил руки за спину. Отрешено задумался. Его лицо осветилось особым сиянием всепроникающего просветления, присущего святым ликам, проявляющимся из тьмы неведения и вечной тайны, к которой так упорно стремятся люди, с отличной друг от друга степенью желания.
- М…да… – высокопарно, родил миру вольное трактование всего сущего на земле Иван Владимирович, – Интересная штуковина эта,… наша жизнь,… получается…
- Это точно.
Владимирович налёг плечом о бревенчатую стену, покосившееся строение заскрипело и затрещало по швам, и ещё больше нахилилось к земле.
- Слушай, – в голову Владимировича закралась увлекательная мысль, о чём он тут же доложил Ивану Владимировичу, – Давай-ка разберём часть бревён, скатим под обрыв, вон туда, где громадная листвянка реке челом бьёт. Общий стол организуем, из них отличные скамейки получаться. Колодцем сложим, по паре, что бы удобнее было сидеть. Как, поддерживаешь идею?
- Да к чему это всё? Мы и так не плохо на камнях примостимся – запротестовал Иван Владимирович, – Ты что ль, не умаялся за день, и так вдоволь натаскались.
Иван Владимирович решительно отвернулся, подхватил покорёженную хворостину с высохшими, прошлогодними иголками, и бочком, бочком, суетливо удалился, приговаривая:
— Мне костёр ещё разводить, сушняка надо насобирать, я как не как подменный дежурный.
- Как знаешь, сам справлюсь.
Владимирович захваченной в полон сногсшибательной идеей, словно одержимый разметал изуродованную крышу сторожки. Скатил брёвна под обрыв к падающей лиственнице, росшей супротив всех законов притяжения.
- Чё, ты там вошкаешся? – Пётр Александрович не расходился во мнениях с Иваном Владимирович и относился к нововведениям с позиции скептика и прагматика, действовал, исходя из правила экономии сил.
- Помог бы лучше. Сейчас наши придут, с дороги уставшие, вот будет на чём присесть. Тут и поужинаем славно, нам ведь и завтра этот стол пригодиться ты, что же забыл? На завтра днёвка назначена.
- Не забыл, не забыл – проворчал Пётр Александрович и нехотя, сжав волю в кулак направился к Владимировичу с выпрошенной, одолженной на время помощью.
Укладывая камни, и выравнивая их относительно горизонтали, мастера-самоделы уложили шесть бревен буквой «п», свободный проход специально обратили к реке. В центре выложили ровную площадку из плоских плиточек известняка. Получился первоклассный стол, идеально подходящий для походного застолья.
- Всё – подытожил Владимирович, – Ага, вот и наши, на галечном гребне показались. Всё Пётр Александрович, теперь, мигом готовь ужин, а то голод скажем, так, ни минуты спокойствия не дает.
- Какой ужин? Тем более мигом…? – развёл руками Пётр Александрович, – Я, вон с тобой, сколько времени провошкался, теперь уж время не нагнать. Ждать придётся, да и костра нет, чё жечь, если дров нет.
- Да вот они дрова, палите только. Я всё заготовил – отозвался Иван Владимирович, к месту и ко времени застывший на вершине берегового склона с жиденьким пучком хвороста и свежесрезанного лапника.
- Молодчина Иван Владимирович как раз во время!
- А я всегда всё делаю вовремя.
- Так сейчас всё сообразим. Иван Владимирович тащи сушняк к тому камню, где таганок лежит, и разводи пока огонь. А я сейчас, оставшиеся брёвна поколю на дрова. Пётр Александрович – голос Владимировича возрос и окреп до ультимативной формы звучания, – У тебя как, хариус почищен?
- Конечно, за мной дело не станет, задержки нет.
- Тогда подтаскивай к столу расходник, накромсай колбаски, лучка и сухарей выложи, так чтоб, без скромности и жадности.
- Сухари под счёт. До конца похода может не хватить.
- Да ладно тебе, Пётр Александрович, не скупись. Там, ближе к выходу охотников, рыбаков встретим, у них и попросим хлеба. Не волнуйся, обязательно выпросим, а сейчас, не скупись, завтра же днёвка, надо как следует её встретить.
- Да…а… – засомневался Пётр Александрович, – Только вот в чём загвоздка, когда мы только к людям выйдем? Может уже к тому времени и выходить будет не кому.
- Так всё! Закончили дебаты! – повысил голос командир, – Народу необходим праздник, для разрядки, понял!
- Понял, от чего ж не понять, воля твоя, спорить не стану, только вот прислушиваться к мнению других стоило бы.
Пётр Александрович продолжал жалобиться, но его стенания не доходили до слуха занятого командира. Владимирович, поглощённый мыслью таёжного празднества, накинулся с топором на сухие брёвна и стал кромсать и ломать на дрова, более или менее пригодные для походного костра. Впрочем, для открытого пространства, коим представляла собой береговая зона, в костёр можно было класть и целиковые брёвна. Владимирович через пять минут усердной работы именно так и поступил, сложив из подручного материала, самый что ни на есть настоящий пионерский костёр.
За полчаса, с не большим, Пётр Александрович устроил обещанный ужин. Те, кто вызвался перетаскивать оставшийся скарб, в поту, мучительных страданиях переутомлённого и изнеможённого тела завершили нелёгкое дело и попадали у берега на траву, что бы перед ужином перевести дух.
- Мужики подходите к столу, всё обставлено, только вас ждём!
Владимирович занял удобную позицию за столом, забронировав царственное ложе на возвышении. Остальные участники «скабрезной» трапезы вынуждены были ютиться по правую и по левую руку вельможного командира.
Перед Владимировичем разложили обещанные яства, так или иначе определяющие скромную походную кухню. Дабы избежать ажиотажа и несправедливой делёжки, Пётр Александрович с помощью черпака отмерил поровну гречневую кашу, причем по требованию едоков, именные миски были расставлены там, куда усаживались потенциальные поглотители пищи.
Ивану Владимировичу надлежало сидеть по правую руку от командира. Венценосный командир любил умную, научную речь и при нехватке собственных знаний прибегал к помощи друга, поэтому-то он и не отпускал его от себя.
Слева должен был восседать Николай Михайлович Коблев, сиё место он заслужил по праву, ибо всегда, в застольных мероприятиях поддерживал командира, хотя и имел собственное мнение на происходящее вокруг него.
Александр Вячеславович Буковин был ярым сторонником свободного посещения стола, его ни что не могло удержать на одном месте. Он запросто мог во время залихватского пира встать из-за стола, и заняться какими не будь отвлечёнными занятиями. Например, обременить себя заготовкой дров, находясь в хорошем расположении духа присесть у костра и созерцать полёты тщедушных искорок. В запале страстей, отвести, кого не будь в сторону, и поговорить о насущном с позиции разумного обсуждения фактов и следствий. Его столовый прибор стоял всегда с краю, ему было так удобно, он в любой момент мог поменять соседа и место, всё зависело от переменчивого настроения.
Денис Викторович Яшин относился к еде с философским подходом, ел не спеша, кротко и мало, но без стеснения. Всегда просил дежурных накладывать в его миску поменьше, если же в его миске оставалась еда, он обязательно делился, с кем не будь. Со стороны это выглядело забавно, будто суетливый и пережевательный папаша, пекущийся о здоровье и самочувствии близкого человека, намерено обделяет и ущемляет себя ради благой цели.
Пётр Александрович оставил его миску недалеко от костра, там, где находился чугунок, что бы добродетельный герой сам, мог отмерить себе столько еды, сколько ему было необходимо.
Виктор Сергеевич Оршин, непоседа и беспримерный по свой активности трудоголик, успел оборудовать себе отдельное сидячее местечко напротив царедворствующего командира, для чего перенёс к столу пластмассовый бачок и, застелил его ветровкой. Его легко зажигающейся натуре была свойственна свобода перемещения. Виктор Сергеевич старался не сковывать себя ограничениями, в частности, узкими проходом между столиком и скамейкой.
Он, так же как и Александр Вячеславович, в зависимости от переменчивого настроения мог оставить на время кашу в миске и подойдя к реке пару раз взмахнуть спиннингом, отпуская блесну в свободный полёт. Затем как ни в чем не бывало приняться доедать остывшую кашу.
Свобода придвижения необходима была Виктору Сергеевичу и для совершения одного занятного ритуала, перед тем как опрокинуть внутрь порцию «абсента», он подходил к костру и часть спиртовой жидкости выплёскивал в пламя, тем самым задабривая местное таёжное божество именуемое Бурхан. Девствовала или нет сия магическая процедура, ни кому не было известно, но ни кто из членов команды никогда не оспаривал её. Все знали, что Виктору Сергеевич, и так, как никому другому везло и в рыбалке, и в охоте, и в сборе ягод и грибов.
Пётр Александрович исходя из Бог весть, каких принципов держался в сторонке, обычно он устраивался, где не будь на валуне, предварительно подготовив его под столик. Слаживал из камней табурет, выравнивал его по плоскости, переносил с общего стола часть поделённых сухарей, нарезанные дольки лука и чеснока, щепотку перчика и соли, обжаренную рыбку или копчёную колбаску, если конечно всё это имелось в наличии и, как говориться отмечал свой, обособленный, альтернативный праздник. Ему не нравилось когда при приёме пищи, его кто-то задевал, трогал за локоть, прося о том или ином одолжении. Он любил вкушать еду в не тревожимом спокойствии и самодостаточном одиночестве.
Игорёк, пребывая в состоянии роста и прогресса молодого тела, действовал не по обобщённым правилам организации походного стола. Не дожидаясь тех или иных действий, со стороны старших товарищей предопределяющих начало трапезы поднятием чарки во здравие таёжного божества Бурхана, первым брал миску, усаживался поудобнее вблизи стола, и с жадностью поглощал отведённую порцию походной стряпни. Такое отношение Игорька к коллективу, за ранее прощалась, всё когда-то были молоды, наивны и чисты, с жадностью вбирали всё то, что впоследствии вызывало перенасыщение, а иногда даже и отвращение.
- Во, Игорёк, молодчина…, – Владимирович пребывал в блаженном поднятии духа, без отяжеляющих камней реального видения жизни, над ним витала аура незыблемого счастья которую не возможно замазать дёгтем осуждения. Он как говориться был в ударе, – Уплетай, уплетай,… организм требует, в твоём возрасте необходимо есть за двоих, не так ли Пётр Александрович.
- Это да – возложенные на Петра Александровича обязанности дежурного не позволяли взяться за ложку, необходимо было дождаться пока все не присядут за стол, да и тогда по первому же требованию, он должен был откликнуться и услужить, поднося чай, сухари, сахар или соль, – так предписывали негласные правила корпоратива дежурных.
- Пётр Александрович надеюсь, ты в котелке оставил пару половников гречки? Смотри, Игорьку наложишь, пускай рубает, он и так за двоих мотается, пускай вдоволь накушается.
- Я всегда заначку припасаю – лукаво с весёлым прищуром захихикал в жиденькую бородёнку Пётр Александрович.
- Да нет спасибо, мне и этого достаточно – заскромничал Игорёк, ему делалось не по себе, когда взрослые допекли насильственной заботой.
- Игорёк я тебе оставлю – подвязался Денис Викторович, – Там, это, разделите порцию в котелке на всех, я с Игорьком поделюсь, мне и так много.
- Папа – вскрикнул раздражённый Игорёк, я не голодный.
- Ладно, ладно, всем хватит! Ну,… так как братия, вы будите подтягиваться к столу или трубить отбой, перенесём вечернюю трапезу на завтрак!? – чеканил каждое слово в приказном порядке Владимирович, напустив на себя грозный вид бригадира передовика.
- Ну что ты впрямь такое говоришь… – Иван Владимирович, не привыкший к балагурству командира, воспринял всё в честном, подлинном свете сказанной фразы, не подметив фальшивый подвох.
- Так садитесь, каша стынет! – не меняя интонации, приказал командир.
Иван Владимирович, используя своё знатное положение наставника и знатока, быстренько переметнулся от костра к столу и сел на своё место, в точности, где ему велел сидеть потворствующий дружбе командир.
- Обождите минутку сейчас быстренько ополоснусь – вдруг, не с того не сего, запротестовал Денис Викторович.
- Да…а, завтра баньку истопим – заупрямился командир, ему не терпелось перейти к фуршету, а неожиданно возникшие обстоятельства так или иначе отодвигали званый ужин, – Виктор Сергеевич, ну а ты куда полез? Денис Викторович парень горячий, ты бы с ним не тягался, айда к столу!
- Не а, – заулыбался озорной Виктор Сергеевич, мы сейчас мигом!
Несмотря на злопыхания, нудный писк и жужжание комаров, мошки и паутов Денис Викторевич и Виктор Сергеевич в секунду оголились и бросились в тёплые объятия речного озерка, настоянного на дневном солнцепеке и душной полярной ночи отягощённой абсолютным безветрием.
Сколько радости, сколько не забываемых минут восхищения и счастья испытали купальщики не передать. Когда они выныривали, то их помолодевшие розовощёкие лица, с размякшими и откисшими морщинками, напоминали пухлые личики младенцев бес конца восхищающихся открывшемуся перед их очами ново созданному миру.
Не затягивая паузы, не желая заставлять товарищей сидеть в напряжённом ожидании, купальщики стремглав покинули воду и, спасаясь от гнуса, принялись тщательно вытираться приготовленными за ранее полотенцами. Куонамские комарики, не ведающие о таком деликатесе как человеческая кровь, накинулись на незадачливых чистюль. В пылу удовольствия люди не замечали игольчатые проникновения и вскоре комариное отребье, перестало досаждать своими изощрёнными пытками.
Виктор Сергеевич под возмущённым взглядом командира, наспех натянул на себя футболку и присел за стол. Денис Викторович, в том же приказном порядке был востребован к столу и в таком же полуобнажённом виде, как и Сергей Викторович, сел на указанное место. Ужин завязался.
Стороннему наблюдателю не успевшему вникнуть в суть происходящего, данное застолье показалось бы убогим празднеством бомжей, облачённых, в чём попало и устроившихся в таком не респектабельном месте, что просто стыд и срам. Немытые, нечёсаные люди, в грязных полусырых одеждах пропитанных потом, восседали у дымокура обжигающего роговицу глаз едкими химическими веществами, образующимися при горении древесины.
Безразличные к удобствам путешественники соорудили подобие стола с помощью подручного, негигиеничного материала, положили на него намокшие сухари, пропитавшиеся соком репчатого лука и чеснока. Кинули на камни ложки и ножи, которые запросто могли валяться на земле, а затем без мытья и чистки применяться в дело. Всё сообразуемое под словом таёжная вечеряя, можно было окрестить одним ёмким словом – балаган, и всё вот это, приводит в неподдельный восторг полудикую заросшую щетиной таёжную братву.
Что это прихоть слабовольных людей неспособных организовать быт? Преднамеренная неряшливость или нетрадиционные нравы одичалых неандертальцев? Сему вопросу найдется куча оправданий, заслуженного презрения и справедливого порицания. Только вот у этих людей принявших таёжную веру, даже в мыслях не возникала та сторона вопроса, которая имела бы значение для горожанина, гурмана, паяца и брюзги.
За эти вот самые, драгоценные, в их субъективном понимании, минуты, они готовы были выложить на жертвенный алтарь очень многое, что бы вновь, возвратиться обратно, к прежнему не обустройству быта, и ещё раз испытать ни с чем несравнимое удовольствие вольной жизни. За этот вот крепко-заваренный чай вскипячённый на таёжном костре, из воды, взятой у девственной реки они готовы платить по полному счёту без скидок и бонусов. Проходя тропою испытаний, они готовы ставить на карту своё здоровье, а иногда и саму жизнь.
В этих людях нет ни чего героического, показушного, того что зачастую насаждается патриотами в патриотических одах в патриотичном государстве, эти люди обыкновенны и просты по существу своему, но в них есть что-то отличное, то что выделяет их из усреднённого большинства – они романтики, они вольны в своем выборе.
Прошло не так много времени, всего лишь час, шестьдесят минут удовольствий. В жизни таёжника завтрак, обед, ужин и скоротечные перекусы выделяются в особые сладострастные мгновения всеохватывающей радости, именно они помогают оценить таёжную красоту в добром свете правдивой сказки.
Обильный ужин вселил в изнурённое тяжёлой работой тело умиротворение. Сто грамм спиртового бодрячка, разведённого на кристально чистой таёжной воде, успокоило тревожные мысли и приструнило навязчивые переживания из круга в круг рисующие фатальные образы финальной трагедии пресловутого провидения.
Всё стихло. Успокоенная чудаковатым, сытным и милым вечером тайга, охваченная царствием светлоглазой полярной ночи, постепенно погружалась в сон. Люди, пребывающие во власти иллюзий, мерно зевали и беспомощно клонили головы на бочок. Окружающее пространство уходило на покой, испытывая вселенскую усладу. На всех снизошло долгожданное счастье, своё, личное, скромное и непривередливое, загадочное и открытое, именно то которое дается в подарок тем, кто его заслуживает.
- Пётр Александрович, не правда ли хорошо нынче? – растормошил полусонного товарища неугомонный командир.
- А…? – пропустил мимо ушей седобородый путешественник, проявивший к дремоте снисхождение и лояльность, – Да…, на сытый желудок оно и живётся веселей.
- Вот видите, друзья мои…, – Владимирович страстно желал в этот момент, вялой дремотной разобщённости объединить всех в некую группу единомышленников. Собрать вокруг себя покорных слушателей, чтобы посудачить о том, о сём, затронуть и развить интересные проблемы, касающиеся похода, – …Всё не так уж плохо складывается, все сыты, довольны, ни кого, слава Богу, болезнь не тронула, еды валом, рыбы море, отдыхай вволю. Скажите мне, что ещё от жизни можно взять?
- Взять-то, пожалуй, и можно, только обстоятельства не те, что бы подарки ожидать – грустно выдохнул Пётр Александрович.
- Скучный ты человек Пётр Александрович – тут же охарактеризовал поведение коллеги непредвзятый, но своенравный командир.
- Какой есть. Каким уродился таким и созрел.
- Не пойму я тебя Пётр Александрович, вот скажи, разве ты не счастлив в данный момент.
- Смотря, каким мерилом его мерить, с какого бока на него наскакивать – уклончиво ответил Пётр Александрович.
- Братцы, так что же вам ещё для счастья нужно? Не понимаю я вас, не понимаю.
- Я бы сейчас с удовольствием в Египте, на пляже повалялся, за те же самые деньги, что мы сейчас тут потратили в походе, и получил бы намного больше положительных эмоций – уверенно, прямо и честно высказался Игорёк. Его бескомпромиссный характер попросту, не приемлет намёков и хитроумных комбинаций, итогом которых является договорное и полюбовное соглашение двух сторон.
- Да ну…, Игорёк ты не прав – Денису Викторовичу, как отцу, было неловко перед закоренелыми таёжниками за сына, – Здесь свежий воздух, первозданная природа, нехоженая тайга, разве не прикольно осознавать, что до нас в этих местах возможно ни кого и не было, мы так сказать, первооткрыватели, первопроходцы.
- Угу, первопроходцы…, только нам и надо было сюда залезть, что бы потом с таким упорством и трудом отсюда выбираться, – загрызался Игорёк.
Внутренние, бурные переживания нашли выход и потекли широко-направленной, обличительной струёй. Картинки, представленные отцом о былых походах, преисполненные лестными и блестящими описаниями таёжной природы, больших порогов с пенными бурунами и лёгкой весёлой жизнью путешественника, на сам деле оказались прозаичными и не столь уж ванильными, как можно было себе представить. В сознании Игорька произошёл надлом, окружавшие его таёжники, люди опытные, смелые и бесконечно преданные своем делу романтики, талдычили о прелестях тайги. Что необходимо лишь переждать тяжёлые времена, поднатужиться, а затем наступит рай, но сколько не тужился Игорёк, перетаскивая не подъёмную поклажу, разительных перемен в собственном счастье не углядел.
Вокруг себя он видел, как чахнет на корню тайга в иссушающем пекле, как виды неизвестной реки повторяются с неизменным постоянством, лишь отчасти размежёвываясь удлинившейся косой и размерами поворотного мыса. Кругом наблюдался однотипный, скучный пейзаж, просматриваемый раз за разом с одной и той же позиции волочась по одной и той же натоптанной тропке. В сознании Игорька поселились негативные всходы мировосприятия, они имели отрицательную направленность, и он искренне удивлялся людям занимающимся самоистязанием, причем за собственные деньги и по собственному принуждению.
- Мне бы тайменя поймать где-то килограмм под двадцать! – Николай Михайлович Коблев твёрдо придерживающийся принципов адекватного отношений к жизни вывел своё личное счастье, уместившееся в одном скромном желании – большего он не просил. Возраст зрелого мужчины успел взрастить в нём предубежденность по отношению к счастью, сулящему только обещания, – Помните в прошлом году, на Тутончане, я тайменя подсёк,… с таким вот хвостом.
Николай Михайлович расправил руки и показал тайменный хвост, явно превышающий все допустимые размеры с точки зрения рыболовного здравомыслия.
- Угу – качнул в знак согласия головой Владимирович, – Помню, помню, тогда мы только с переката спустись, а там огромный стояк в виде восьмерки с узкой горловиной, там ещё на левом берегу зимовье было.
- Да…да…!!! Верно! Эх, мне бы вот такого же, ещё раз подсечь. Только сейчас от меня он не уйдет, снасти я поменял, канат понадёжнее поставил. На разрыв до девяноста килограмм держит. Как раз то, что надо.
- Вот противопоставляйте мне, что хотите, употребляйте любые доводы, а я, твёрдо и решительно заявляю…, людям, живущим в Росси, для полного счастья не хватает дома, дачи, машины и хорошей зарплаты. Что бы на еду хватало, там…, на подарки внукам и собственное дело, вот такое, к примеру, каким мы занимаемся, и всё, иного и желать не стоит!
Владимирович казался воплощением непокорного вдохновения.
- Человеку всегда, что-то не достаёт – Александр Вячеславович Буковин подошёл к проблеме с философской точки зрения. Он не стал оспаривать высказывание командира, а лишь предложил посмотреть на счастье с иной точки зрения, рассмотреть его со всех видимых горизонтов, – Когда только появляются деньги, и тут начинается…, сразу требуется загородный коттедж, делянка на сто соток, в лесу у озера. Захочется иметь во владении яхту с капитаном, вертолёт с пилотом, что бы миновать пробки в столице. Самолёт со стюардессой, что бы лётать в настроении на курорты средиземноморья. Для укрощения собственного эго возникнет потребность в знакомствах с королевской семьёй в Монако. А для этого нужно будет учиться играть в большой теннис или гольф. Придётся строить корт и площадку под гольф. Так что счастье это субъективное понятие и воспринимается односторонне.
- Это ты с лихвой хватил, к чему такое изобилие, можно довольствоваться и меньшим, – Владимирович, явно повеселел. Его трогал не сам факт, принадлежности истины и на чьей стороне правота, его захватывал сам процесс расхождения во мнениях. Оживление, происходящее в умах преданных товарищей и сподвижников, – К чему здесь в тайге теннисный корт и яхта водоизмещением в двадцать тон с приписанным к нему штатом стюардов и стюардесс?
- Да…а…, нам яхты только и не хватало – съязвил Игорёк, – Чтобы, и её затем на горбу переть.
- Игорёк, поверь, всё, что с нами сейчас происходит это временные трудности, нестыковки. Они пройдут, останутся положительные воспоминания, мы ещё будем смеяться над этими приключениями, все вместе, сидя в пивной за бокалом «Туборга».
- Угу – Игорёк не верил россказням командира, он был уверен в своей правоте, сложившейся под впечатлением первого в его жизни похода, напоминающего катастрофу.
- Вот ты сказал можно довольствоваться и меньшим, – задумчивого Александра Вячеславовича, как и прежде тянуло на стезю философов, занимающихся исследованием причин и следствий возникновения счастья, – Я с тобой полностью согласен, даже больше того, подчеркну, что и бомж валяющийся пьяным в луже испражнений, ночующий в коробке у вентиляционной шахты метро, тоже, по своему счастлив. Для него заполучить бесплатных пол-литра и всосать их с горла, верх наслаждения, нирвана о, другом он и задумываться не хочет.
- Александр Вячеславович тебя в крайности бросает – недоумённо развел руками командир.
- Да согласен, только, я знаю, что прав. Я может, и повторюсь…, счастье невозможно измерить общими установками или обобщённым описанием, оно индивидуально, и наше…, твоё, утверждение, возможно, вызовет у кого-то шок, он попросту покрутит пальцем у виска и признает тебя неадекватным.
- Верно, и скажет, что у нас не все дома, – сорвался разгорячённый Игорёк.
- Я говорю про обычное состояние среднестатистического гражданина, подобного нам, а не про олигарха или бомжа, с теми всё ясно. Я имею в виду, таких как мы, нормальных людей.
- Хм – ухмыльнулся Игорёк, – Нормальные люди не с комарами, да оводами воюют, а дома сидят перед телевизором.
- И что в этом хорошего? – Владимирович чувствовал, что коллектив ополчился на него, это не выглядело открытою враждой, но все недовольства, вызванные трудным сплавом, в конечном итоге акцентировались именно на нём. В него, ни кто не тыкал пальцем, перекладывая ответственность на командирские плечи, но было заметно, что коллектив постепенно выдворяет его из круга доверия. Он интуитивно чувствовал, что люди перестают ему верить и доверять. В экстремальной ситуации наблюдается тенденция к размежеванию, во всех срабатывает инстинкт самосохранения, борьбы одной отдельно взятой личности за выживание, – Всю жизнь просидеть перед экраном телика, и заплыть жиром, поедая фасфуд, что…, это и есть счастье?
- Не, а! Лучше таскать сорок килограмм за спиной и обливаться потом, не зная, выйдешь ли ты или нет! Вот это классно! Ни с чем несравнимое удовольствие! – Игорёк в открытую шёл на конфликт, он верил, что высказал правду командиру в лицо и высказал её за всех, кто, так или иначе, не хотел ввязываться с ним в бой.
- Игорёк – Денис Викторович, мягким, добросердечным обращением призвал сына, не горячиться и успокоится.
- Да ну вас всех… Надоело!
Игорёк жёстко поставил кружку на каменный стол, резко встал и суетливо поспешил к береговому откосу, прихватив рюкзак.
- Ты куда?
- Палатку ставить, спать хочется. Отдохнуть надо, завтра опять до потери пульса вещи таскать.
- Устал паренёк, – виновато и рассеяно обронил Владимирович, – Устал горемыка.
Завершение ужина проходило в полнейшем молчании и разочаровании. Разговоров ни кто больше не заводил, остатки пищи доедали молча, тот, кто справился с кашей, медленно, без энтузиазма, добредал к реке, мыл миску и сбрасывал её в расходник. Заваренный чай давался с трудом, отведённой порции сахара, распределённого на весь поход, было явно не достаточно. Чай горчил, не опорожнив кружку, путешественники выливали недопитый чай на землю. За какой-то не просчитываемый промежуток времени все разбрелись по прибрежной полосе леса. Послышалось цоканье стальных дуг и шуршание палаточной ткани, натягиваемой на каркасы палаток.
Пётр Александрович, до конца, честно исполнил долг дежурного, надраил до зеркального блеска котелок и убрался восвояси. За столом, в онемевшем исступлении остались сидеть командир и его верный спутник Иван Владимирович.
- Не весело как-то получилось, – прохрипел командир, у него першило в горле, его что-то сдавливало, мешая говорить свободно и непринуждённо.
- Так нет причин к веселью – отозвался Иван Владимирович.
- Это верно…
В означившемся разговоре наступила неопределённо затянувшаяся пауза. Обоим требовалось время, что бы разбудить друг в друге интерес к общению.
- Иван Владимирович, а помнишь, у нас на Котуе, песенник имелся, мы его тогда специально в поход купили? Песни старые, задушевные, на каждой днёвке мы пели, дружно, заводно…, не забыл?
- Отчего же не помнить, конечно, помню, ни чего не забыл.
- Жаль, что в этот раз с собой песенник не взяли…
- Жаль… – обречённо и недосказано посетовал Иван Владимирович.
В разговоре между друзьями возникла затяжная пауза, окрасившаяся в теплые тона светлых воспоминаний. Они молчали, молчали, не от того, что всё было сказано или из-за боязни высказать всё до конца, они переживали прошлое, неожиданно воскресшее перед глазами, обретшее голос, цвет и запах.
Таёжный вечер, ослепший от безудержного света полярного дня, окрасился неброской румяной подмигивающего светила, припавшего к горизонту в изящном реверансе. Розовые небеса, обрисованные контурами светло-русых облаков, восхищенно замерли в ожидании новых чудес.
Вальяжно раскинувшиеся небеса, облюбованные летним блаженством, по-особенному благосклонно из любопытства льнули к земле. Недосягаемый небосвод изменил геометрию купола, преломил пространство и завис над пушисто-зелёной тайгой, обретшей странный цвета алого несоответствия, идущего наперекор общепринятому восприятию тайги.
От лиственничной накидки, кустарниковой захламлённости и бурелома, наделённого страстью к хаотичным нагромождениям, веяло заброшенностью и унынием присущим старо-древним временам, сохранившим бессменную первозданность. Тайга, привороженная вечерней стряпней истёкшего дня, вкушала наипрекраснейшие плоды сластолюбивой жизни.
Откуда-то издалека, из потаённой глубины таёжной чащи, от перекатного дрожания неугомонных вод, от людей, притихших в безответном молчании, донеслись мелодичные звуки песни. Ранимые, и трогательные слова наполнили таёжную глухомань проникновенными, осмысленными вибрациями духа-присутствия.
- Покосы, покосы, покосы – туманная гладь,… И что-то заветное манит, а что до конца не понять!
Это был голос Ивана Владимировича, слегка ужимистый не распрямлённый и сдержанный.
- За синим утёсом покосы заждались за тихой рекой,… И падает солнышко в росы… и я такой молодой… Отплясывал лихо и рвался большой разворот,… А утром опять собирался в покосы народ!
Трепетный голос Ивана Владимировича поначалу тихий и неровный, окреп, возвысился до бархатного баритона и, взметнувшись над речной долиной, зазвучал в приярном возвышении. Он сроднился с трелью крохотного ручейка сбегающего с дернового бруствера в травянистую расселину. Вибрации звуков всколыхнули склеенный бликующим хрусталем воздух, прозрачный и проницаемый, выдутый умелым стеклодувом в нечто объёмное, пространственное, не имеющее ни форм, ни размеров, зато реально окружающее, именно то, что по сути своей, не в силу виденья, а в ощущении, наполнило вакуум самозабвенного таёжного смирения.
Голос вибрировал, согласуясь с душевным настроем умелого и откровенного певца. Из грудного, наполовину приглушённого звучания, мелодия песни доросла до гласа набата. Выскочила на ширь речной долины и полилась мощным водопадом, звенящим в хрустале воздушного пространства.
Голос дрогнул. В полсилы человеческого выдоха потекла задушевным откровением стройная словесная вязь, сродни простой легковерной исповеди, возделываемой силой человеческой веры к чему-то сокровенному, поражающему своей чистотой и правдивостью.
Басовитые переборы звуков стелились плавными волнами у подножия природного амфитеатра. Пригнувшаяся лиственница с распушённой хвоей создавала подобие шатра безвозвратно поглощающего спетое или сказанное вслух откровение. Дрожащие в низкой амплитуде звучания самые умилено-восхитительные слова, идущие от души, ударялись о прибрежные валуны и возвращались неповторимой, запаздывающей подпевкой трубного эха.
Эффект присутствия сцены и зрительного зала с молчаливо-покорными зрителями пленёнными обворожительной песней, усилился во сто крат, до неоспоримого правдоподобия. На миг показалось, что безбрежная, несоизмеримая тайга сжалась до сценической площадки, внимательно и чутко прислушиваясь к необычной речи диковинного переселенца, посмевшего растревожить дремучие окрестности.
- Покосы, покосы…, покосы – туманная гладь,… И что-то заветное манит, а что до конца не понять! Покосы, покосы, покосы…
- Поко.. сы, поко… сы!!! – ворвался в мелодичную песенную идиллию вопящий во всё свое лужёное горло командир.
Умилённое эхо заворожённое бесхитростной песенкой Ивана Владимировича взбунтовалось, искривилось и ворвалось обратно под лиственничный шатёр уродующей какофонией кричащих звуков. Слаженный настрой откровенного разговора раскололся и разлетелся вдребезги.
- Это ты с лихвой хватил, – Иван Владимирович предостерёг командира от собственного буйства, – Понежнее, не дави на горло, тут и так всё слышно.
- По-моему нормально, – командир противился критике и предотвращал любые суждения о своём певческом даровании. Сильнейшим звуковым ударом по окружающему пространству командир отверг претензии в свой адрес, – Поко…сы!!! Поко…сы!!!
Командир без стеснения налегал на окончания и завершал недопетые куплеты троекратным восклицанием. Задушевный песенный разговор, зачатый Иваном Владимировичем, был вконец испорчен. Иван Владимирович со свойственной ему степенностью, с удовольствием допил остывший чай, поелозил ложкой по дну кружки, в надежде, что там слежался не растворившийся сахарок и скромно, подытожил минувший день:
- Так,… всё прошло довольно не плохо, а теперь и честь надо знать, пора баюшки.
- Подожди, куда ты засобирался? – командир не сдавался, его общительная натура требовала продолжения «банкета», растревоженная душа желала излияния светлых потоков увеселения, но многообещающее, томительное ожидание завершилось отказом.
- Нет, нет, я всё,… я в палатку и спать.
Иван Владимирович продолжительно время сидел в не меняемой позе, больной сустав в правой коленке застыл. С минуту, превозмогая боль, он силился встать, по первой сгорбатился, затем выпрямился, разгибая отекшую ногу. Болезнь тяготила, мешала ему, но сама болезнь не доставляла ему столько огорчений, как сожаления близких ему людей, сроднившихся с ним в этом тяжёлом походе. Он старался быть равным, впрягался в любое трудное начинание и брал на плечи больше положенного, лишь бы не испытывать на себе взгляды товарищей, полные тревоги и опасения за его здоровье.
- О па! – молодецки выпрямил спину Иван Владимирович и, пошатываясь, поплёлся к береговому откосу.
Его палатка отстояла от лагеря в метрах сорока, по левую руку. Иван Владимирович обогнул развалившееся зимовье, пересёк брусничную полянку, раскрывшуюся изумрудным ковром, сотканным из малюсеньких листочков и краснооких ягодок и, уткнулся в тальниковый заслон. Иван Владимирович, не раздумывая, бросился напролом, снося и круша преграду обозлённым медведем. Кустарниковая гуща накрыла его вздыбившейся волной.
Последний ряд дикорастущего кустарника расступился, пред прямолинейным взором Ивана Владимировича предстала палатка, скроенная, из синей невесомой ткани. Легкий ветерок, рожденный тихим, розовощёким вечером будоражил, наполнял поставленную палатку свежим таёжным воздухом. Свободные, расклешённые полы палатки, не насаженные на колья, томно колыхались, казалось, что палатка ожила, она дышала. Легковесное парусинное крыло расправлялось, вбирая воздух, и закручивалось снизу, перегоняя волну к пирамидальной вершине. Гибкие, парящие створки входного отворота приоткрывали тёмную нишу, сокрытую в под купольном пространстве. Чёрная москитная сетка, натянутая на входе ретушировала личные вещи, раскиданные в беспорядке по мерцающему серебристому полу. Не застегнутый на молнию отворот входного лепестка, приподняло нежным касанием присмиревшего ветерка. Отворот колыхнулся передовая волновое движение веревочной ленте, накинутой на колышек. Палатка как некое существо из волшебной сказки подманивало утомлённого путника, обещая ему сонливую усладу для его слипающихся очей.
Иван Владимирович потёр припухшие веки, с сознанием дела втоптал колья, еле виднеющиеся в разросшемся пористом мху, подтянул швартовочные канаты своего легкокрылого парусника и, потягиваясь, задержался у входа. Мошка и комары, кружившиеся клубком у москитной сетки, совершали в силу каких-то невероятных злоключений удивительные хаотические перелеты. По требованию настырного и неумелого диспетчера они вначале летели ровно, будто по натянутой нити, затем мгновенно меняли направление полёта, словно их корректировали пинком, то справа, то слева, то под «куцый» хвост.
Иван Владимирович стряхнул прицепившуюся к сетке мошку, прогнал зудящих комариков и быстренько проник внутрь палатки. Намерено торопясь, что бы вслед за ним не влетели «щиплющие» гады. Отрепетированным движением руки, в одно касание, застегнул молнию и для надёжности посадил стальной замочек на липучку.
Недовольных комаров учуявших человеческое тело как подменили, они словно зомби, стремглав покинули сырые хованки влагоустойчивого дёрна и накинулись на москитную сетку. Их попытки пролезь сквозь мельчайшие клеточки тюлевой защиты, ни к чему не привели. Иван Владимирович беззвучно улыбнулся, радуясь завершению столь удачной операции по предотвращению нежелательных укусов, и с блаженным выдохом повалился на не распакованный рюкзак.
- Покосы… покосы, – пробубнил себе под ус приклеившийся мотивчик спетой песенки Иван Владимирович, – Покосы,… покосы…
Со стороны леса вонзилось в одиночное пение странника необъяснимое шуршание, где-то вверху, на близь стоящей листвянке хрустнула ветка. Иван Владимирович насторожился, проникнувшись сосредоточенным вниманием, и навострил слух. Трущиеся друг об дужку ветки распушённой хвои издавали странные звуки напоминающие шелест мнущегося шёлка. Ветка вновь хрустнула, и притаившуюся тишину полоснуло чьё-то восторженное, надменное пение, схожее на вопли курицы недовольной своей лагерной жизнью в курятнике:
- Ко! Ко…т..т.. ко…трр…
- Куропач! – определил по характерному голосу невидимую птицу Иван Владимирович, – Подругу подзывает. Вот до чего любопытная птица, не боится даже к палатке подлетать?
Меж тем голосистый куропач, завершив облёт загадочной территории, перебазировался ближе к реке, удобно расположившись на высокой лиственнице с раздвоенной мутовкой. Листвянка находилась напротив входа в палатку, Иван Владимирович приподнялся и сквозь москитную сетку устремился глазами поверх чудаковатой мутовки таёжного дерева.
Куропач восседал на краешке раскачивающейся ветки во всём своем нарядном, петушином одеянии и в вызывающем тоне дразнил окружающую тишину, подманивания потенциальных охотников.
- Эка он расхрабрился, жаль, что его не слышит Виктор Сергеевич, он бы с него перья да по выщипывал, со своей тозовки он никогда не мажет.
Неугомонный куропач наперекор рассуждением Ивана Владимировича не стал замалчивать кипящую в нём спесь и пугал тишину усилившимся псевдо пением безголосой курицы.
- Может его заснять на фотик, думаю, света будет достаточно – пришла интересная мысль в голову Ивану Владимировичу.
Не совершая шумных движений, Иван Владимирович влез в школьный рюкзак, приспособленный под ношение фотоаппаратуры, извлек от туда цифровой фотик и приблизился к створкам палатки. Бесшумно отклеил липучку и короткими плавными толчками стал расстёгивать молнию. Беспокойная птица, почуяв неладное, моментально прекратила надрывное, безумное стрекотание и обратилась в слух. Иван Владимирович замер, молния дошла до половины своего пути, и проникшие внутрь комарики облепили его руки, закручивая буравчиком тонкие хоботки в кожу.
- Вот бестии.
Иван Владимирович хлопком расшиб в кровь несколько комариков. Расправившись с наседающим врагом, он перевёл взгляд на качающуюся мутовку дерева – пристанище кичливой птицы. Куропача он там не застал, распоясавшаяся птица вняла голосу птичьего разума и покинула опасную зону.
- Ко..т..трр… ко….т…ррр.. – разнеслось по глуши.
Куропач удалился в чащу, но не настолько, чтобы его не было слышно. Иван Владимирович, было, засомневался, толи лечь спать, толи увязаться за назойливой птицей и взыскать с неё в качестве контрибуции фотопортрет.
Сон не шёл, он даже не опутал своей нежнейшей паутинкой мысли, не вскружил голову хмельными сновидениями, и не склеил реснички. Тогда Иван Владимирович решил прогуляться по тайге, увязавшись за фотогеничным куропачом.
Покинув палаточные своды и вдохнув полной грудью хвойного настоя вечера, Иван Владимирович удовлетворённо отметил про себя, что окружающее, нисколечко не изменилось за время его отсутствия. Где-то на севере розовело небо, расплывалась в жаркой зарнице таёжная даль. Увядший ветерок беззаботно почивал в кроне тальникового заслона, бередя верхние листочки сопением и ворчливыми вздохами. Потемневшая тайга, разросшаяся нечёткими тенями, казалось омертвевшей, являясь как бы, не оконченным грифельным наброском жизни на ветхом полотне исчезающего во мраке мира, она казалась пустынной и одинокой.
- Ко…кооо…трххх – спохватился куропач и, продираясь сквозь скопление лиственниц, прошмыгнул вглубь таёжной чащи.
- Щас я тебе, – процедил сквозь зубы Иван Владимирович и в благодушном настроении без злобы и агрессии потянул своей след по направлению улетевшей птицы.
Неизвестно откуда взявшаяся звериная тропа повела к вершине залеченной сопки, она совпадала с вектором движения Ивана Владимировича, и он с радостью воспользовался её слугами. Идти по проминающемуся мху сложно приходиться высоко задирать ноги. Двадцати сантиметровая губка лишайника прячет под собой ямки и бугорки, пни и колодины. Острые сучки веток, упрятанные под пушистым ворсом мха, могут наколоть ногу, Иван Владимирович, облачённый в кеды, именно по этой причине и свернул на натоптанную, звериную трассу.
Куропач давно покинул место своего красноречия и больше не терзал слух своей невнятной отвратительной трескотнёй. Иван Владимирович перестал о нём думать и, любуясь скученным пейзажем, зауженным хвойной кроной, бессознательно побрёл по подъёму. Тропинка, изгибаясь между стволами дряблых лиственниц, уклонялась то влево, то вправо, иногда она поворачивала вниз, к реке, если окрысившийся тальник вставал непрошибаемой стеной. В глинистой земле в заовраженных местах, где лишайниковый ковёр расходился по шву, на раскисшей тропинке наблюдались следы от копыт оленей, рядом валялись чёрные горошины помёта, оставленные животными.
Тропинка поднырнула под старую покоробившуюся ветку лиственницы, приспущенную лохматым хохолком на землю. С неё свисали чёрные волоски тления. Иван Владимирович обломил её и, преступая через корневище, вылезшее на поверхность красно-бурым телом гигантского червя, проник на полянку. По центру полянки, у мшистого холмика, что-то белело, островерхое, тонкое и ветвистое, Иван Владимирович направился к нему. Красивые, огромные рога сокжоя, отбелённые временем, лежали у его ног, Иван Владимирович пхнул их, рога перевернулись, у края закостеневшего отростка он разглядел зеленую полость. Внутри черепной кости виднелось тёмное заплесневелое отверстие.
- Видать давненько, он со своей башки их сбросил. Надо их заснять.
Удобный пригорок, освещенный красным софитом пробуждающегося солнца, идеально подходил под подставку. Иван Владимирович притулил рога к холмику и, покружив около них, выбирая лучший ракурс, произвёл подряд несколько снимков.
Утратив интерес к сфотографированным рогам, Иван Владимирович побрёл дальше. Звериная тропинка подвела его к ниспадающему каскадным водопадом курумнику. Тропинка раздвоилась, затем распустившись на множество рукавов, совсем исчезла из виду, оставив пешехода в недоумении.
Облезлый курумник опоясывал верхушку лысой сопки, лишь редкие кусты смородины и щетинистого тальника торчали поверх сопочной головы. Не огранённые валуны-великаны преграждали путь наверх, но сама крутизна обвала была не большой вполне преодолимой. Постаяв в растерянности с некоторое время, Иван Владимирович решился штурмовать привлекательную высотку в лоб, пробираться через курумник. Седобородый ягель похруствал под ногами лопался коржами, нога проваливался между камней. Ягельное покрытие удачно маскировало эти ловушки. Ивану Владимировичу пришлось тщательно выбирать маршрут, перед каждым шагом, ведущим к вершине, он детально продумывал, куда поставить ногу. Ягельное покрывало тянулась на несколько десятков метров, прикрывая лишь нижний ряд обвала, далее курумник вздыбливался крутизной, оголяя бурое хаотичное скопление камней.
Каменный обвал произошёл очень давно, этому свидетельствовали пёстрые лишаи, расплодившиеся на поверхности бурых громадин. Губчато-пористые растения изменялись в цвете от огненно-рыжего окраса до пепельно-белого, в цветастую крапинку.
Огненные посланцы полярного солнца преодолели низкий горизонт, коснулись курумниковой осыпи, камни высветились в нежно-розовых тонах. Казалась, что в прорехе зеленого моря тайги образовалась своеобразная мозаика, выложенная в бессмысленном порядке из матового стекла с отчётливо выделенными, бурыми окантовками мозаичных фрагментов.
Пройти мимо такого природного зрелища и остаться безучастным Иван Владимирович не мог, в нём взыграло приниженное чувство самооценки. Он решил увековечить природную идиллию на фотографии. Для надёжности он присел на затупившуюся грань булыгана, покачался на нём, тот в ответ сухо затрещал, чуть просел, отклонившись, и намертво затёрся среди своих каменных сородичей. Используя оптическую функцию новейших цифровых технологий, Иван Владимирович с удвоенной аккуратностью и выверенной точностью в действиях запечатлевал таёжные пейзажи.
Перед тем как нажать на спусковую кнопку цифровика, он слаживал пальцы в прямоугольник и водил по местности, представляя как будет выглядеть будущий снимок. Добившись нужного результата, отыскав интригующий участок, наиболее точно передающей пейзажную обстановку Иван Владимирович брал в руки фотоаппарат и прицелившись делал великолепный кадр.
Шаг за шагом, кадр за кадром он незаметно для себя поднялся на верхушку сопки. Покатая макушка была совершено голая, покрыта мелкими камнями вперемешку с сухим грунтом и сплетением кореньев, отживших свой век деревьев и мелкого кустарника пробивающегося на ягельных полянках. Отдышавшись пару минут и сменив опорную ногу, он развернулся к речной долине. Поражённый открывшейся панорамой Иван Владимирович долго блуждал восторженным взглядом по таёжным окрестностям, раздвинувшимся, обретшим простор и запредельную недосягаемость.
Пред его очами возгоралась обширным пламенем восходящая зарница. Вспучившийся солнечный диск плавился у кромки горизонта, растекаясь по тёмно-зелёной тайге огненно-красной магмой. Верхний слой редкой облачности, припорошенный белёсыми хлопьями перистых облаков, таял в распыленных лучах неудержимого ярила. Покатые горбы Анабарской возвышенности тянулись от горизонта к горизонту застывшими волнами. Слепящее солнце оттенило отдельные сопки, закурила над ними сизое марево неясного дымокура. Восстававшие из земли прибрежные скалы воспламенели огненными фонтанами. Бушующий тёмно-зелёный океан тайги вздымался перед скалами двенадцати бальным штормом и, не зацепившись, откатывался назад ягельно-белой пеной возмущения.
Голубая ниточка Куонамки перечеркнутая искривлённым рельефом Анабара убегала в необозримую, недоступную даль. Псевдо озёрные утолщения отблёскивали натёртым до зеркального блеска серебром. Бурое, обмелевшее русло завершающее речные стояки, печалило взгляд, напоминая о неизбежных трудностях предстоящего волока.
Слева от реки уходил вглубь Анабара распадок, по нему тянулся извилистой тропой проныра-ручеек. За макушкой сопки закрывающей удаляющийся распадок, мелькал голубым отливом водоём. Он привлек внимание Ивана Владимировича, побудил его к действию. Таёжному следопыту захотелось подойти к нему поближе, разведать его и отложить для нетвёрдой памяти серию фотоснимков.
Курумниковые чертоги остались позади, Иван Владимирович начал спускаться по кромке высокоствольного леса. Звериная тропа, утерянная у подножия курумника, вновь очертилась характерной промятостью и выбоинами в грунте, мох и ягель расступились, обнажив чёрную стежку выбитую лапами и копытами.
Не теряя из виду серебристую гладь водоёма, Иван Владимирович свободно и непринуждённо зашагал по тропе. Понадобилось минут тридцать, прежде чем он поравнялся с переливающимся в алом свете зарницы озерком. По-прежнему занимая господствующую высоту, удобную для качественного фотоснимка Иван Владимирович прильнул к окуляру цифровика. Попутно, краем глаза принялся искать спуск к озеру.
Подход к берегу закрывали кустарниково-лиственничные дебри, густо-посаженные на южном склоне сопки. Взлохмаченные мутовки листвянок прикрывали обзор, но они удачно гармонировали с голубым отливом озера и отстоящими на заднем плане величественными сопками с облысевшими макушками. Приставив видоискатель фотоаппарата к глазу, Иван Владимирович недовольно щёлкнул языком и проговорил вслух:
- Эх, кабы с другого брега сфотографировать, там солнце в спину бьёт, и должно быть, водную гладь краснотой обжигает? Да…а…, надо туда перейти.
Приняв решение, Иван Владимирович приготовился к спуску, закрыл объектив, упаковал фотик в чехол и размял зудящую ногу, так как на крутизне придётся ставить стопу под разным углом.
- В путь! – дал самому себе отмашку опытный следопыт.
Спускаться с горы было гораздо легче, чем тянуть стезю в гору. Иван Владимирович, не обращая внимания на упругие, хлёсткие ветки лиственниц и когтистые прутики густого тальника набрал темп и буквально вылетел на озёрный бережок. Отваливающийся на огромные комья подмытый берег порос стеблевидной осокой, она едва колосилась под зевками пробуждающегося ветерка. По центру озерковой глади учащённо пульсировала встревоженная зыбь, доходящая до берегового обрыва едва различимыми кольцевидными разводами.
Справа озерко заканчивалось марью, с зелёными островками щедро взошедшей осоки. Над колосящимися островками торчали надломленные шпильки трухлявых, распадающихся стволов лиственниц. Издали они казались подобиями надгробных вешек указывающих о чьей-то могильной принадлежности. Внешне кочкарниковая марь напоминала заброшенное кладбище подтопленное половодьем.
С другой стороны озеро уходило за сопку, терялось из виду, так что определить её оконечность Ивану Владимировичу не удалось. Тогда, поддавшись закону наименьшего сопротивления, он свернул к заливной мари, что бы по кочкам перейти на противоположный берег.
Звериная тропка, набитая в осоке лапами диких животных подвела его к ручейку, вытекающему из озера. Иван Владимирович перепрыгнул его и, разгребая ногами, пышное разнотравье пошёл по цветущему лугу. Кочкарниковая марь, раздвоившись, обступила с двух сторон Ивана Владимировича, зеленеющая полоска луга имела выход к лесу, но чем дальше он продвигался по ней, тем уже она становилась, теряясь в грязевой жижице.
Вскоре Иван Владимирович оказался в серединке кочкарниковой мари, взошёл на бугорок и вот тут только разглядел, что луговая стёжка обрывается, её ограничивала лужа шириной метров двадцать.
На поверхности лужи повылазили волосатые кочки с буйной порослью черноголовника. Иван Владимирович посетовал, что был обут в кеды, а не болотники, и смело, не задумываясь, прыгнул на ближайшую кочку. Возвращаться и обходить марь посуху ему не хотелось, он решил идти на прополую, не сильно беспокоясь о том, что может замочить ноги.
Кочка под тяжестью его веса вдавилась в воду, из-под неё, фонтанчиком вырвалась мутная жижа. Не теряя темпа, Иван Владимирович быстренько перескакивал с кочки на кочку. Кочкарник поредел, уменьшился, и марь разлилась болотцем, Иван Владимирович собрался и скакнул вперёд. С виду, твёрдая опора неожиданно зашаталась под ним, стопа просела, нога подломилась, и он кубарем полетел в воду, рукой застряв в липкой и сырой земле. Вода тут же проникла к телу, он попытался встать, но не смог, острая боль парализовала больной сустав, Иван Владимирович понял, что он вывернул его при падении.
Ледяная, мутная жижа постепенно засасывала его, спутывая ноги. Иван Владимирович присел на колено, причем больную ногу так и не смог согнуть, она оставалась распрямлённой. Вода постепенно подобралась к поясу, стало холодно, Иван Владимирович пробовал опереться, но рука вязла в болотной жиже, дошедши до дна, он ощутил под пальцами твердые прожилки льда.
- Вот напасть, – срывающимся голоском процедил сквозь зубы Иван Владимирович – Ничего сейчас выкарабкаемся.
Иван Владимирович попробовал ползком добраться к ближайшей кочке и не сумел, тело увязло в грязи, вывернутый сустав отзывался не унимающейся острой болью, до черноты в глазах.
Его тело более не погружалось, дойдя до твердой опоры вечной мерзлоты. Липкая жижа осела на ноги и полностью обездвижила их. Иван Владимирович крутился, отталкивался руками, но освободиться, ни как не мог. Что-то грустное, трагическое всколыхнуло его мысли, но он тут туже отогнал от себя всю эту скорбную ерунду.
Прошло около часа, солнечный диск, ровняясь на бодрое утро, взобрался на лысую сопку и залил пространство слепящим светом.
Ивана Владимировича проняла дрожь, он перестал чувствовать ноги, они более не подчинялись его воли словно парализованные. Руки, поддерживающие скрюченное тело находились по локти в воде, он то и дело, попеременно, вытаскивал их на поверхность и согревал дыханием, обтирал их о сухую ветровку. Пальцы посинели, на коже вспухли тёмные вены. В груди билось замирающее сердце, холодея с каждым гулким, затухающим ударом.
- Вот так проблемка – бодрился Иван Владимирович, хотя на душе стало темно и мрачно от безвыходности.
Казалось бы, простейшая ситуация, небольшое и не глубокое болотце, которое можно перемахнуть в болотниках без каких либо проблем, но в данных обстоятельствах оно стало не преодолимым препятствием. Ивану Владимировичу порою становилось смешно – он, опытный, уважаемый таёжник попал в такую глупую переделку и не знал, как теперь из неё выпутаться.
Пискливые комарики и настырная мошкара с фанатичной верой в победу подбирались к телу, прогретый воздух, наполненный солнечной благодатью, благоприятствовал их возне и подначивал их к новым атакам. Жужжащие комарики запутались в неприкрытых волосах, лезли в бороду, подбирались к губам и глазам. Иван Владимирович устал отбиваться от них, он выжидал, когда становилось совсем невтерпеж, и попросту смывал их грязью налипшей на руку. Так продолжалось не долго, вскоре он перестал ощущать их укусы. Открытые участки кожи, подвергшиеся нападению, онемели от многочисленных укусов, губы вспухли, а веки заплыли. Обречённый на страдания таёжник пробовал сдувать их, но это не спасало от пополняющейся орды кровососущих паразитов. Стало совсем невмоготу.
Из необъяснимой глубины сознания накатила щедрая волна тёплых воспоминаний, проявившихся на фоне чёрного забытья, периодически туманящего взгляд.
Полыхающее дыхание костра, ароматный чай дымящийся парком из остроносого чайника, закопчённого, перепачканного сажей. Взметнувшиеся вслед за пламенем искорки, поддерживаемые на весу горячими потоками воздуха исходящими от нестерпимого жара. Горячие искорки, поначалу милые и лучистые постепенно превращались в огненных комаров, громадных, кровожадных, ревущих реактивным самолетом.
- Я здесь – прохрипел, изменившим ему голосом Иван Владимирович, – Я здесь…
Иван Владимирович зашёлся дрожью, тело сотрясало от сильного кашля. Иван Владимирович приоткрыл тяжёлые веки налитые свинцом и огляделся, вокруг никого не было, ему что-то померещилось. Странный гудящий свист доносился от куда-то с верху, Иван Владимирович запрокинул голову и разглядел белый след, раскроивший лазурное небо пополам. Следуя заданным эшелоном, под куполом громадных небес скользила серебристая точка реактивного лайнера, оставляя позади инверсионный след. Иван Владимирович вяло, обречёно и грустно улыбнулся.
- Там, наверное, чай и кофе стюардесса разносит, повезло же кому-то.
Через некоторое время пришло спасительноё притупление чувств, заставившее на мгновение отключиться переутомленное, страдающее сознание. Его сердцевина отгородилась от внешнего мира, онемевшее тело более не отзывалось на воздействие внешней среды, окоченевшие руки и ноги налились необъяснимым теплом, перед глазами проносились неясными призраками странные сюрреалистические видения искажающие реальность.
- Фиь…ють фиь…ють.
Прямо перед ним присел на кочку кулик, его шутовское, гоноровое оперение смотрелось на нём донельзя смешно – тонкий, длинный клюв, выразительно-показушный хохолок как у молодого петушка, огненно-рыжий раскрас перьев, тонкие ножки спицы. Кулик повернулся боком к Ивану Владимировичу. Подмигивая ему одним глазом, стал резко пригибаться к лужице, заглядываясь на своё отражение. Насмотревшись вдоволь, кулик забарабанил о поверхность воды короткими крыльями, взметнулся над кочкарником, и чуть сгорбатившись, плюхнулся об воду, собирая на не смачиваемых перьях капельно-воздушную взвесь.
- Ф...и…ить, фи…т..ть – Иван Владимирович порывался подманить, заговорить с новоявленным гостем на его языке, но лишь спугнул дичившуюся птичку.
Кулик, оттолкнувшись от воды ударами упругих крыльев, словно ошпаренный отлетел к лесу. Туда, где марь заканчивалась, и виднелся плотный мох, наросший на коренном берегу озерка.
- Мне бы так – загоревал Иван Владимирович, – Эх были б только крылья…
Иван Владимирович совсем отчаялся, он не испугался, нет, слишком много он повидал на своём веку, что бы в сердце закрался страх приговорённого к смерти человека. Злые, недружелюбные пороги Ка-Хема, опасные бочки, трёх метровые сливы верхней части Бий-Хема, отчаянная и безрассудная Ерачимо. Господствующая и великая Угрюм река с его Большим порогом. Удские заломы, подминающие под бревенчатые запруды всё подряд, это всё было пройдено, завершено. И там, в прошлом, много чего было смертельно-опасного и труднопреодолимого и вот сейчас закалённый суровой Сибирью таёжник не испытывал паники или уныния. Он не стенал и не плакал, ему было обидно, что угодил по собственной глупости в эту дурацкую передрягу и не мог выпутаться из неё без помощи друзей.
Моментами изнеможённое сознание и оцепеневшее от холода тело приходили в себя, и тогда становилось не стерпимо больно. Иван Владимирович открывал налитые чугуном глаза, избавляясь от приятных наваждений, осматривался по сторонам, не идёт ли к нему помощь. Вокруг никого не было.
Солнце нещадно сияло в обесцвеченном, мелированном небе. Над озером то и дело проносилась направленная струйка ветерка, бередившая частой зыбью центр и левый край водоёма. Где-то в стороне от реки, голосили в требовательных и настойчивых просьбах неугомонные чайки. Стремительные и неудержимые утки с привычным для слуха кряканьем, мелькали на бреющем полёте. Бились в истерики не прошибаемо-фанатичные комары, тревожа гневным писком теплокровных тварей. Таёжная жизнь праздновала очередной день, один, из миллиона похожих свидетельств таинства бытия.
Неблагодарно-тягучее время, созданное человеку, явно, не на радость, тянуло свою лямку чересчур медленно и не заинтересованно. Иван Владимирович из предубеждённости никогда не носил часы, он никогда не пытался контролировать то, что можно лишь констатировать. По приобретённому в длительных походах навыку, он ориентировался по солнцу, если таковое имелось на небосклоне, в зависимости от погоды. И редко когда ошибался, расхождение в определении точного времени иногда составляло до пяти минут разницы. Друзья, сомневающиеся в способностях опытного коллеги, неоднократно проводили тесты и контрольные замеры, и всегда изумлялись, когда совпадение было на лицо, а так было почти всегда.
- Без четверти восемь,… утра…
Увы, подтвердить или опровергнуть утверждение Ивана Владимировича, не было суждено ни кому, печалил ещё и тот факт, что он не ведал когда придёт помощь. В том, что друзья отыщут его, он не сомневался. Ни кто не прекратит поиски, каждый будет, что называется рыть землю носом, от намеченной цели не отвернёт, когда жизнь близкого человека подвергается опасности. Время – именно этот неизвестный отрезок, требовавшийся на поиски, смущал и печалил Ивана Владимировича, сидеть по пояс в ледяной воде – такое купание бесследно не пройдет, он это хорошо понимал.
- Ребятушки, давайте уж быстрее, туго без вас
- Бу..ухх!!! бу…ххх!!!!
Над распадком загрохотали громовыми раскатами подряд два выстрела.
- Ищут ведь, ищут – промолвил ослабевшими губами Иван Владимирович, озноб сковал лицевые мышцы, портя речь.
Выстрелы-сигналы вернули в нёго дрогнувшую уверенность, укрепили пошатнувшуюся силу духа и, хотя они были произведены далеко, из-за сопки, они приободрили его. «Скорее всего, они по реке меня разыскивают, предполагают, что я вниз ушёл, на разведку» – подумалось Ивану Владимировичу.
- Скорее бы…
Выстрелы более не повторялись.
Солнце словно борзая сцепилась в схватке с наседающими тучами, оттенившими часть горизонта мрачным крылом. Поднялся ветер. Верховой лес, росший на сопках, зашумел, зашелестел, изливая возмущённые злопыхания. По приозерной равнине ударили ветряные потоки, завязавшиеся клубком над почерневшей поверхностью водоёма, будто их кто прижал, пришиб сверху. Ветряные языки-змеи ввязались в драку не выдерживая строй и направление.
Низколетящие тучи понеслись вдогонку разбуянившемуся ветру. От вершины к вершине они затягивали седые проплешины лысых макушек, взвихряя кудрями скудную зелёную поросль. Ветер усилился. Осоковый лужок, тянувшийся по окаёмке кочкарниковой мари, заколосился, стелящаяся трава клонилась к земле. Поверхностная зыбь озера переросла в длинную волну, шедшую от берега к берегу. Озеро клокотало, вспенивалось бурунами, и заходилось поднимающимися гребнями, разбивающимися о берег.
Воздух наполнился сыростью, он стал прохладен и колок, мельчайший бус, ледяными иголками хлестал по лицу. Иван Владимирович тоскливо глянул на небо, не предвещавшее ни чего хорошего. В этот день всё строилось против него, и даже приближавшийся ливень спешил добавить к его страданиям очередную пакость, ввергнуть его в новую круговерть непосильных испытаний.
Тучи пролились косым дождём интенсивным и обильным. Дико завывающий ветер трепал загривки тучам, исподтишка впивался в распухшее брюшко. Дождевая завесь, поддавшись настроению бесшабашного ветра, колыхалась длиннополой шторкой в зависимости и от его непредсказуемых прихотей.
Лёгкая ветровка, спортивная кофта и байковая рубашка промокли до основания, ни что не могло уберечь страдальца от дождевого ливня. Иван Владимирович находился в переломном состоянии, сознание притупилось, образовались задержки и провалы в памяти, настал критический момент, когда тело и сознание боролись на пределе своих возможностей.
Грузные, непомерно-тяжёлые капли бились об воду, всколыхнув натянутую, светоотражающую плёнку лужи, дождевые шарики лопались воздушной пылью и подымали брызги. Голова Иван Владимировича от усталости клонилась к низу, подбородком он уже касался воды, его слипающиеся глаза были так близко от разрывающихся капель, что приходилось прикрывать веки.
Налитые свинцом веки не успевали в нужный момент защитить глаза и тогда водяные осколки бились о роговицу, до жгучей рези. Ивану Владимировичу казалось, что падение отдельных капель сопровождается стеклянным следом, тянущимся с самых небес. Всё происходило как в замедленном кино, кинолента заснявшая ливень еле прокручивалась, звуки дождя растянулись и слились в утробный гул, безрадостный и нечёткий. В какой-то момент, ему померещилась высокая волна, накатывающая пенным гребнем. Её что подталкивало, чёрное объёмное и остроносое как киль корабля. Ещё секунда и неистовый гребень захлестнёт его с головой, Иван Владимирович приготовился, закрыл глаза и плотно сжал губы.
- Давай, подхватили! Осторожнее, что-то с ногой, видите, он стонет… – откуда с снаружи донеслась прерывистая, пропадающая речь.
Иван Владимирович раскрыл гала и увидел смеющееся лицо Виктора Сергеевича Оршина. Добродушное открытое лицо, глаза, наполненные неподдельной искренней участливостью, «Меня нашли, слава богу,… всё обошлось» – пронеслось ясной мыслью в голове Ивана Владимировича.
Встреча с другом послужила неким толчком, сознание моментально набрало обороты, размытая пелена, застившая глаза рассосалась, звуки стали прозрачными и звонкими, словно ему расковыряли пробку в ушах.
- Ох, ты нас и заставил поволноваться,… что ногу подвернул? Ну, это мы сейчас исправим, – безумолку щебетал Виктор Сергеевич, – Сейчас до сухого места добредём, и Александр Вячеславович быстренько коленку на место вправит.
- А то, как же. С коленкой разберёмся, главное, чтобы ты не простыл. Вон, промок весь, губы синие, руки как у снеговика, – поддержал Александр Вячеславович.
- Игорёк – скомандовал Виктор Сергеевич, – А ну пулей на берег, лапника наломай и сухостоя, костёр распалить надо, его согреть необходимо.
- Угу – отозвался Игорёк и, рассекая болотниками застоявшуюся, мутную воду, понёсся стремглав к берегу, к той самой твёрдой суше, куда так упорно стремился Иван Владимирович.
- Как ты себя чувствуешь? – забеспокоился Александр Вячеславович, как настоящий доктор, он обязан был поставить точный диагноз и наметить ход дальнейшего лечения.
- Неважно, коленку вывихнул, болит мочи нет – пролепетал Иван Владимирович.
- Иван Владимирович ты давай, не стесняйся, полностью опирайся на нас. Не мучься, мы крепкие справимся – настаивал Виктор Сергеевич.
Александр Вячеславович и Виктор Сергеевич прильнули к хромающему больному, приподняли его плечами, потянув за рукава штормовки, и короткими шажками поспешили к берегу.
Кочкарниковая марь оказалась не тем местом, где можно перетащить больного не доставляя ему излишних страданий. Вздутые кочки, украшенные неприглядными булавками черноголовника, сменялись ямами залитыми водой. Попадая в такую яму, сапоги проваливались по коленку, и вязли в засасывающей болотной гуще. Нога Ивана Владимировича выворачивалось, и он мучительно стонал, закусив от боли губу.
- Ничего, ничего, крепись – поддержал друга Виктор Сергеевич, – ещё маленько осталось, вон Игорёк у пня, костёр закурил, видишь, дымит, ещё чуть-чуть.
Топкое место закончилось, люди выскочили на осоковый луг с твёрдой, устойчивой поверхностью. Друзья-санитары прибавили шаг и вскоре взошли на коренной берег, устланный мягким ковром мха.
- Вот так вот, ложи его на лапник – Виктор Сергеевич, не теряя контакта с больным, постоянно говорил, старясь унять болезненные ощущения, – Так Александр Вячеславович, ты осматривай коленку, а я с Игорьком, сейчас такое пожарище устрою, черти позавидуют, такого жара зададим, вмиг согреется.
Дождь, искренне посочувствовав промокшим насквозь людям, умерил пыл, заволновался сырой пылью подвластной ветерку и рассеялся радугой, соединившей два полукруга горизонта семицветным мостком.
Забальзамированные косматые ветви, окутанные коконом чёрной паутины, растущие в нижней части комля, таёжники безжалостно обломали ногами и стащили в огромный костёр. Достаточно было одной спички, чтобы он возгорелся двух метровым факелом, неистовым, всепожирающим. Костёр трещал прогорающей хвоей, гудел дымоходной трубой большой буржуйки, куда можно было засунуть, целую вязанку дров. Огонь был настолько силен, что на расстоянии трёх метров ощущалась жара. Стоять вблизи него, было невозможно, парившая, сырая одежда чрезмерно жгла тело. Приходилось бес конца вертеться дабы не получить ожёг.
Иван Владимирович согрелся, щёки порозовели, на лице заиграл живой румянец, руки отошли от мертвецкой синевы и слегка опухли. Виктор Сергеевич осторожно стянул с него верхнюю одежду, тщательно выжал её и развесил на ближайшем тальнике.
- Так ну что осмотрим – Александр Вячеславович прильнул к опухшему колену, нащупав пальцами, болевые точки, не дающие спокойствия больному, заключил ровным не дрогнувшим голосом, – Картина ясна, ничего страшного, вывих. Сейчас мы его вмиг устраним. Иван Владимирович держись, сожми челюсть, чтобы язык не прикусить.
Иван Владимирович, отогревшись и разомлев у жаркого костра, впал в полузабытье, он даже не успел вскрикнуть или почувствовать боль. Александр Вячеславович коротким, сильным и уверенным движением рук дёрнул за ногу, одновременно чуть крутанув её, и надавил на коленный сустав. Операция было проведена с таким сознанием дела, что казалось, Александр Вячеславович только и занимался всё свою долгую врачебную жизнь вывихами суставов.
- Представляешь – Виктор Сергеевич испытывая сильнейшее эмоциональное возбуждение постоянно, что говорил и говорил, – Утром сели за стол, кличем тебя из палатки, тихо, ни кто не отвечает. Мы туда, глядь, тебя нет, ну мы поразмыслили малёха, решили, что встал наш натуралист пораньше и прогуливается по реке, перекаты осматривает, с предстоящим волоком знакомится.
- Я так и подумал – голос Ивана Владимировича восстановился, забасил бархатистой тональностью, – Обязательно кинуться меня искать вниз по реке, подумают, что я в разведку ушёл.
- Верно, посидели мы до обеда, баньку истопили, Денис Викторович, кстати, там остался, поддерживает её, дай бог, сегодня ещё пропарим твои косточки. Так вот время-то много прошло, тебя нет, тогда Владимирович и говорит, давайте хлопцы искать, чует моё сердце, неладное что-то стряслось с Иваном Владимировичем. Мы тогда втроём пошли вниз по реке, а Владимирович с Николаем Михайловичем решили вверх пройтись. Владимирович говорит, может, взбрело старику опять на прежний след встать, может, увидел, что вчера, может его что-то заинтриговало там.
- Так, а как вы тут оказались? Ведь я от реки километра на три, четыре отошёл – оживился Ивана Владимирович, его радовала так чудесно и неожиданно воскресшая жизнь, от прежней тоски и хандры не осталось и пыли.
- Слушай, пробежали мы с километров восемь, нигде и следа твоего не видать. Тут на небе дождь собирается, мы назад повернули, плащи же не захватили с собой. Небо с утра ничего такого не предвещало, семиокое солнце светило. Идём пятным следом, озираемся вокруг, может, что не заприметили, может какой знак, оставил наш следопыт. И тут Игорёк, вот умник какой, предложил, давайте, говорит, на сопку заберёмся.
- Ну да, я так и расценил, – вмешался Игорёк, ему не терпелось рассказать о своей удачной догадке, – Думаю, Иван Владимирович пейзажами увлёкся, наверное, присмотрел для будущего снимка вот этот открытый лоб, поверх сопки.
Для убедительности Игорёк указал на означенную сопку ту, к которой стремился переправиться через марь Иван Владимирович, что бы добиться нужного ракурса фотографии.
- Точно, угадал мои мысли, я как раз и думал на неё забраться, да так и не смог – огорчённо выдохнул Иван Владимирович и, заулыбавшись, добавил – Ну и хорошо, что так хорошо всё закончилось.
- Так вот – продолжил прерванное повествование Виктор Сергеевич, – Мы через прибрежную таёжку, опрометью на верх, тут дождь во всю шпарит. Перед этим два выстрела слышали, ну думаю, нам сигналят, Иван Владимирович в лагерь вернулся, зазря мы в гору полезли. А Игорёк, честное слово его заслуга, настоял на своём, давайте, говорит, заберёмся на сопку, а оттуда наперерез, через приозёрную площадку напрямик к лагерю. Взобрались мы, дождь не прекращается, трусы уже промокли, огляделись вокруг и бац, Игорёк рукой указывает на точку. Ну, тут ни каких сомнений не осталось, это наш Иван Владимирович в луже разлёгся, ванны принимает, тогда мы быстрёхонько к тебе.
- Спасибо вам братцы – защемило сердце старого таёжника, – Слов не хватает, как вас отблагодарить, спасибо тебе Игорёк спасибо, одному б мне ни за что не справится.
- Да ну что вы Иван Владимирович – смутился Игорёк, – Вы бы, к примеру, то же самое для нас сделали, искали бы до потери пульса, если что.
- Это верно, это верно – в повлажневших глазах Ивана Владимировича набежала скупая одиночная слезинка, та, которая возникает только у настоящих и отважных мужиков преданных делу и верным друзьям.
Как и обещал Виктор Сергеевич в вечер чудесного спасения, Ивана Владимировича хорошенько пропарили в баньке, до ломоты в костях и онемения кожи. Напоследок, перед тем как уложить его спать напоили отваром из чабреца и сахан-дали, для подстраховки поднесли пятьдесят грамм неразведённого «противо-грипина», и на ночь укрыли вторым спальником.
На следующий день у Ивана Владимировича не наблюдались даже симптомы насморка. Врачевание прошло успешно, и это не смотря на то, что Иван Владимирович просидел в ледяной воде около двенадцати часов. С таким экстремальным закаливанием можно было нажить себе кучу болячек до конца дней своих.
В виду чрезвычайных событий днёвку пришлось продлить, Владимирович настоял на том, чтобы ещё один день погостить на обжитом берегу и ни куда, не двигаться, все были только рады такому обстоятельству. Виктор Сергеевич воспользовавшись свободным днём, не обременённым делами, сам себя нагрузил до продела и совершил марш-бросок на пятнадцать километров ниже по течению. Вернувшись обратно в лагерь, скорый на подъем разведчик, ни чего утешительного не принёс. Уровень воды в реке по-прежнему желал оставаться на много выше. Прошедшие дожди впитал сухой мох, тайга набрала влагу, но вот отдавать её реке в ближайшее время не намеревалась.
Походная жизнь легла на прежний курс и потекла равномерно без надрыва, хотя и без особых счастливых эпизодов. Иван Владимирович благодаря умелым действиям Александра Вячеславовича полностью восстановился. Его даже приструняли за инициативу взваливать на себя больше, чем того следовало и щадить, не нагружать побаливавшую ногу. Своенравный и гордый Иван Владимирович ни кого не слушал, гнул свою линию, и при волоке ни кому, ни в чём не уступал, разве, что стал, чуть снисходительнее к своему организму позволял ему чаще отдыхать.
Установившаяся после пасмурного дня ясная, солнечная погода, принялась выпаривать ссуженную тайге на время, дождевую воду, от неё не осталось и маломальской лужицы. Безымянные ключи по-прежнему печалили взгляд каменистой ущербностью, видами проторенных среди таёжного раздолья коричневых тропок.
Крутизна Куонамки увеличилась. Речные стояки по протяжённости уменьшились, волоки обрели затяжной изматывающий характер. Скуластые берега и валунные поля препятствовали проходу. Пересохшие перекаты, потерявшие всякий интерес к текучей жизни, перевоплотились во взаимосвязанные лужи, сшитые распущенными нитями пронырливых ручейков.
Бугристый рельефы прибрежной зоны настолько усложнил волок, что группа людей тащивших на своих горбах катамаран проделывали один перенос, когда как одиночники успевали мотнуться по два раза. Настроение коллектива неуклонно сползало по наклонной плоскости к периодической раздражительности и импульсивному гневу. Ни кто уже и не надеялся добраться до Саскылаха вовремя, всё чаще и чаще высказывались суждения о том, что без помощи спасателей МЧС они вообще не выкарабкаются из каменной ловушки Куонамки. За неделю волока удалось пройти двадцать пять километров, а до Саскылаха предстояло пройти около шестисот километров. Подытоживая бесхитростные результаты пройденного этапа похода, просчитывая дальнейший путь, выходило, что с таким темпом получиться выйти к намеченной точке только по истечению нескольких месяцев.
По ходу рабочего дня, на стоянках, переносчики облегчали свои рюкзаки, выбрасывали в костёр всё то, без чего можно было обойтись, что составляло лишний груз – запасное белье, джинсы, парадно-выходные рубашки, свитера, кофты, туфли, вещи, не пригодные к условиям таёжного быта предавались костру.
Наборы блёсен, без которых можно было обойтись, запасные спиннинги, катушки с лесочной нитью, плетёные канаты, грузила, карабинчики, соединительные колечки, укладывались на коренном берегу и укрывались тентом, в надежде, что какой ни будь залётный охотник или рыбак наткнётся и возьмёт их себе.
Тщательнейшим образом была проинспектирована провизия, оказалось, что на не запланированные дни похода запаса продовольствия не хватит, максимум, на что могли рассчитывать путешественники это дополнительные две недели продуктового довольствия. Пришлось в экстренном порядке ещё раз пересмотреть нормы и урезать пайку. Сухари выдавались по кусочку только утром и вечером, приготовляемые каши были постные, в них не добавлялось ни сахара, ни масла, ни молока. Вводился режим экономии, часть продуктов специально береглась на не предвиденные случаи.
При жарке рыбы использованное прогорклое масло не выливали, а собирали в отдельную пластиковую бутылку, и применяли его повторно. Макароны договорились варить один раз в два дня. В урезанном меню, акцент делался на подножный корм, особую надежду возлагали на утиную, гусиную, сохатинную и оленью охоту. К великому огорчению сплавщиков Куонамка не оправдывала надежды, она как будто вымерла. Одни лишь чайки дразнили своими отвратительными вскриками «Как!!! Как!!!», заполняя образовавшуюся пустоту в животном мире Анабара.
В чём покамест не испытывали недостатка так это в хариусе. Местная рыба, намаявшись в тёплой воде подогретых стояков, испытывала крайнюю степень голода и бросалась на блесну при каждом забросе.
Насытившись ухой и переев жареного хариуса, сплавщики, попросту забавлялись игрой с рыбой – вылови и отпусти. К неудовольствию бывалых таймешатников коими являлось, большинство членов Куонамской экспедиции, таймень не ввязывался в битву и не гонялся за блесной. На мелких перекатах он не мог устоять, а в горловине слива и в самом речном стояке, его не наблюдалось. Предположений, относительно бедственного положения тайменя, строилось довольно много, от самых фантастических – будто он вообще не присутствует в Куонамке, до более или менее правдоподобных – во всём виновата малая вода, именно из-за неё таймень вынужден был скатиться ниже по течению, где глубины и донные ямы позволяют ему вольготно резвиться.
Опытный рыбак Виктор Сергеевич Оршин – законодатель тайменного лова негодовал по поводу безжалостного надругательства северной природы над рыболовом-туристом: – «Да тут место просто идеальное для тайменя, чуть больше воды добавить, чтобы перекаты ощетинились беляками и всё. Ему было бы где, устраивать засады и отстаиваться между кормёжками».
Сетования таймешатника, сложенные в виде пожелания лопались мыльными пузырями. Куонамка и вправду открывала размашистые шиверы, скалки с прижимами и донными провалами, узкие перекаты с характерной воронкой в начале горловины. Всё это присутствовало в ней в точности, копируя уловные места других Сибирских рек, на которых побывали рыбаки, и к стати, там, каждый заброс и провод блесны был с отдачей. Тяжелый труд воздавался рыбаку с торицей.
Большая Куонамка, несмотря на наличие упомянутых превосходств, в нынешнее время засушливого сезона выглядела совершенно нагой, пригорюнившейся сиротинушкой. Казалось, что не виданные доселе безнравственные силы, творящие беспорядок и наводящие смуту на разветвлённую сеть северных рек, сдёрнули с них голубые платья водотока, оставили Куонамку пристыженной и униженной.
И всё бы ничего, люди бы простили ветреную судьбинушку, с надеждой заглядывая в будущее, но судьба лихоманка не оставила им, ни шансов ни выбора. Переносчики вновь навьюченным караваном растянулись вдоль береговой черты, промеривая Куонамку шагами, тщательно проверяя подсчёты, каждый раз возвращаясь и начиная всё сначала.
- Иван Владимирович слышь? – Александр Вячеславович шёл, впереди, сгорбатившись под непомерной ношей, испытывая неудобства в связи с тем, что тащил на себе весь имевшийся запас бензина.
Пятьдесят литров топлива, залитые в шестидесяти литровую металлическую бочку, колыхались из стороны в сторону. При каждом неверном шаге, Александра Вячеславовича заносило и буквально валило с ног. Ему приходилось короткими перестановками ног забирать то влево, то вправо удерживая равновесие, а так как берег Куонамки не был пригоден под пешие прогулки, то Александр Вячеславович кляня в сердцах бензин, изошёл семью потами.
- Так слышишь или нет?
- Да слышу я тебя, слышу, чего зазря разоряешься, я вслед за тобою иду, плохо, что ты виляешь, словно по палубе тебя носит в качку.
Иван Владимирович следовал за Александром Вячеславовичем в строгости соблюдая определённую дистанцию, уставившись на его пятки, мелькающие среди бурый камней. Он отстранился от внешнего мира, сосредоточившись на двух бело-красных пятнах слившихся на задниках высокобортных кроссовок. Ему было так легче, ни чего не замечать, забыться и идти проторенным следом.
Иван Владимирович не поддался на уговоры команды повременить с нагрузками и не прикасаться на некоторое время к грузу. Иван Владимирович стоял на своём, он уговорил Александра Вячеславовича, что бы тот, стал для него поводырём и теперь они, связанные уговором, словно надёжным и прочным канатом не разлучались целый день, мерно отсчитывая предписанные неизвестно кем шаги-мерила, точно показывающие степень износостойкости переносчиков.
- Иван Владимирович, так ты ответь мне, какой это у нас по счёту волок, ты…, я припоминаю, по вечерам отчёт строчишь, все циферки записываешь – приглушённо ворковал Александр Вячеславович, будто сам с собой разговаривал, не очень надеясь на то, что его слушают.
- Тридцать первый волок, – натужно выдавил из груди Иван Владимирович.
- Тридцать один, – подхватил Александрович, в той же интонации абсолютного разочарования.
Александр Вячеславович минуя жребия, сам вызывался таскать эти пятьдесят литров бензина, самый неподъёмный груз. Были предложения разлить его по десятилитровым пластиковым канистрам, но от этого отказались в виду, того что пришлось бы дополнительно делать как минимум три ходки.
До заброски на Куонамку в бочке хранили моторное масло. Ещё в Хатанге, заблаговременно командир договорился с лётчиками, чтобы те посодействовали в решении бензинового вопроса. Пилоты не отказали, нашли пустую бочку, промыли её авиационным керосином и залили обговоренное количества бензина.
Нести в руках круглю бочку, с таким непосильным весом, конечно, не реально, тогда командир вытрусил из своего рюкзака личные вещи, перераспределил их по общественным мешкам и предоставил рюкзак под своеобразную тару. Бочка с бензином тютелька в тютельку вошла в опустошённый рюкзак.
При каждом подходе Александра Вячеславовича к приглянувшемуся грузу требовалась помощь, осилить её, водрузить себе на спину он не мог. Брутто в шестьдесят килограмм он не был способен выжать руками или подняться с ним с земли, сей подвиг был под силу только Гераклу, Александр Вячеславович таковым не являлся.
Владимирович, распределяя груз между переносчиками, специально поставил на обсуждение вопрос о том, что бы нести бочку с бензином по очереди, создать некое подобие графика, но Александр Вячеславович вызвался таскать неудобный груз от начала и до конца похода. Перед тем как окончательно закрепить за собой право «бензовоза», он договорился, что идти в упряжке с катом на горбу не будет, из-за вспухшего мозоля на стопе, ему было трудно подстраиваться под других.
Перетаскивать рюкзаки, баулы, вещмешки, герму, значительно легче по сравнению с бочкой бензина, из уважения к возрастной части коллектива, Александр Вячеславович даже и не предлагал Петру Александровичу и Ивану Владимировичу прикасаться к ней. С той самой поры как означенный бензин прописался за Александром Вячеславовичем, в шутку, друзья прозвали его Сашка-бензовоз. Если кто увидит, как из-за речного кривуна, постепенно выползает фигура с неправдоподобным горбом на спине, согнутой головой и косолапой походкой хмельного медведя рыскающего по сторонам, то тут же произносилось смешное прозвище – «А вот и наш Сашка-бензовоз подруливает, сейчас заправимся и покатим дальше».
- Тридцать первый, если не предвзято посмотреть на это, то и не так много, правда? – тянул, словно кота за хвост упрямую и неприятную мысль Александр Вячеславович.
- Вроде, как и да – захлёбываясь от недостатка воздуха, засопел Иван Владимирович.
- Так если б, был один только волок, без четырех возвратов – послышался натужно-жалостливый голосок Петра Александровича Жилина, увязавшегося за сработавшейся спаркой.
Пётр Александрович разгадав удобную для себя позицию, плёлся позади друзей. Чувство расчётливого коллективизма возобладало в нём. Стараясь быть не замеченным и ни чем не выдавать своё присутствие, он увязался за Иваном Владимировичем. Держа шаг, он уверено продвигался вперёд. Пробивать собственную тропу, идти своим шагом более резвым, чем у «повреждённых» коллег он посчитал глупостью, необходимо экономить силы и запас добрых чувств, тающих, словно лёд в летний зной.
- Я говорю о том, что тот путь, который мы прошили, а это километров тридцать, необходимо умножить как минимум на четыре, и тогда получается сто двадцать километров, это то, что мы реально нашагали, – несколько обижено, заключил Петр Александрович.
- Опять ты Петя, как есть, ошибаешься – запротестовал раздражённый и смурной Иван Владимирович. С каждый шагом усиливалась боль в коленке, он злился, становясь похожим на колючего ежа у которого сняли с иголок щёдрые подарки осени.
- Это почему же? – недоумевал Пётр Александрович.
Пётр Александрович обладал распетыми и голосистыми связками, он не однократно подпевал Ивану Владимировичу в минуты не обременённого отдыха на днёвках и полу днёвках, когда к этому имелась тенденция, вызванная душевным настроем команды. Пётр Александрович давал волю эмоциям, раскрывался сердцем ни чего не утаивая, не откладывая на потом и не стыдясь своих переживаний или нераскрытых комплексов, но стоило ему заговорить в обыкновенной рабочей обстановке таёжного дня, он тут же терялся и переходил на невнятное брюзжание старика не в пору состарившегося.
- Позабыл, позабыл Пётр Александрович, чё ж ты упускаешь, как садились на каты и по стоякам на вёслах гребли.
- А…а, ты про это…, не спорю, и такое счастье выпадало на нашу долю – согласился озадаченный Пётр Александрович.
- Как видишь твою цифру не обходимо подправить, несколько уменьшить, я так думаю раза в два. Получиться точный и правдивый подсчёт.
- Да ну Иван Владимирович – ввязался в разговор несогласный Александр Вячеславович, – Тут ты сам дал промашку, припомни…, каменные затычки по протяженности гораздо длиннее, чем речные стояки. К воде ещё подобраться надо. Там же ведь не везде пристать на катах можно, мелко, приходиться далее продвигаться, глубину искать, чтобы кат на воду поставить, так, что ты неправ в этом вопросе.
- Верно, верно – поддакнул Пётр Александрович, – Тягаем мы гораздо больше, чем плывём.
- Согласен – закивал головой Иван Владимирович, осознавая допущенную промашку, – Впрочем, километром больше километром меньше, одна хрень, ещё долго тащиться, пока вода будет.
Старый таёжный воин затаился, в молчании размышляя над прискорбной ситуацией.
— Пусть будет по-вашему.
- Так сколько тогда выходит? – не унимался Пётр Александрович, он был так заинтересован в точности измерений, как будто этот подсчёт должен был волшебным образам избавить его от душевных терзаний и физических мук.
- По доброте своей душевной, и из уважения к тебе Пётр Александрович – голос Ивана Владимировича взял нетерпимый аккорд нервный и явно перетянутый, – Накину пятнадцать километров, итого получается, семьдесят пять километров.
- Да…а, где-то так – удовлетворёно произнес Пётр Александрович.
- Что, легче тебе стало от этого? – инертно спросил Иван Владимирович, состроив при этом на лице саркастическую ухмылку.
- Не…ет…, но как-то известнее стало, понятнее.
- Известно станет и понятно, когда к первому крупному притоку доберёмся, вот тогда всё и проясниться – подвёл итоги спора Александр Вячеславович, – Если будет в нём вода, Куонамка углубится, тогда всё, считай, мы спасены, а если нет, тогда не ропщи на судьбу, шагай. Назад не оглядывайся, и голову не подымай без надобности, всё равно финишную черту не узреть.
- Угу…, да…, – запнулся Пётр Александрович, безутешный выдох кольнул в сердце, по груди разошлось тепло как у перепуганного электрика по неосторожности схватившего руками электрические провода с оголёнными концами.
- Иван Владимирович, а когда у нас крупный приток? Ты я знаю, весь маршрут на память заучил, все именные притоки в голове держишь, карту по вечерам не выпускаешь.
- Этубин – глухо, как будто по испорченному телефону пролепетал Иван Владимирович.
- Что, как название, я не расслышал? – Александр Вячеславович, переставляя боком ступни развернулся к всевидящему таёжному пророку.
- Этубин, правый приток Куонамки его длина около восьмидесяти километров. От точки высадки, по прямой, он находится в километрах сорока, перепад высот составляет шестьдесят метров.
- Это как понимать? – Александр Вячеславович застопорил ход и ещё больше скрючившись, развернулся к Ивану Владимировичу.
- Чего тут непонятного, там, где мы высадились, по джипиесу, в точке «А-5», высота над уровнем моря триста пятнадцать метров. Этубин на карте отмечен синими цифрами, двести пятьдесят. Вот и весь нехитрый подсчёт.
- Получается, мы за тридцать с небольшим километров, соскочили с Анабара на шестьдесят метров.
- Всё верно.
- Слушай, тогда понятно, почему нет воды, она вся в низине. Как только рельеф начнёт выполаживаться, тогда и вода в русле будет собираться, – Александр Вячеславович волновался, это чувствовалось по его голосу. Он был уверен, что до большой воды они доберутся, но его терзало абсолютное неведение, когда, через сколько километров отряд вылезет из западни и доберется до воды?
- Да Александр Вячеславович, нам нужно равнинное выполаживание, а иначе, иначе – не подобрал нужных слов Иван Владимирович.
- Жопа будет, полнейший каплык с нами случится – Пётр Александрович вставил именно ту необходимую, ключевую фразу которую не доставало в заключительной речи Ивана Владимировича.
Мрачные мысли опутали головы переносчиков. Чтобы не доводить до точки кипения истрёпанную нервную систему Александр Вячеславович насвистывал знакомую мелодию. По непонятному задыхающемуся свисту, угадать её в таком порванном на фрагменты виде, не смог бы даже сам маэстро сочинившей её. Александр Вячеславович не занимался самокритикой и если фальшивил, так фальшивил со старанием, ему было достаточно того, что он был доволен, а что касается невольных слушателей, пускай, заткнут уши или увеличат дистанцию, чтобы недоброкачественные пересвисты не терзали слух.
Иван Владимирович захандрил, полностью замкнулся на воспоминаниях, отдалился мыслями от друзей. Если в данную секунду растормошить его, заставить очнуться, выйти из литургической амнезии и спросить что именно произошло за последние пять минут, он врядле бы сумел доходчиво разъяснить что к чему.
Воспоминания в таком возрасте, коим был заслуженно награжден Иван Владимирович, обретают лечебно-восстановительную функцию. Они все пропитаны добрыми ощущениями и редко когда портят настроение. Даже тогда когда былые проказы юности вызывают неприязнь и отторжение. Разрывы совести с реальными поступками, со временем, не так щиплют душу, пережитое видится в ином формате, утрачивается негатив, появляются нежные оттенки цветности, тяготеющие к яркому спектру пройденного счастья.
Иван Владимирович мысленно прошёлся прежними маршрутами, прокатился на теплоходе «Михаил Лермонтов» по Осиновскому порогу, на Енисее, заглянул на Верхний Имбак, проиллюстрировав его фотографиями, находящимися в специальных папках, описывающих каждый поход. С трепетом в душе, ещё раз, прогреб на веслах озеро Харпича, вытянувшееся по славной реке Котуй.
Развивая тему таёжных странствий, он улыбнулся про себя и, воссоздавая в памяти интересные эпизоды, прошептал еле слышно – «Странные люди, ведь в произношении эвенкийских названий рек, озёр, гор они ошибаются. Ударение ставят на первый слог Ко..отуй, Мое..ро, а ведь из уст эвенков, ненцев, нганасан и долган, эти названия звучат совершено по иному. Ударение необходимо ставить на последний слог и букву «о» трансформировать на «а» Кату..уй, Хата..анга Мае..еро. Путают всё от незнания и другим втолковывают, так и происходит путаница».
- Нас утро встречает рассветом, – вторил Пётр Александрович посвисту Александрова Вячеславовича, – Верно угадал?
- Угадал – прервал соловьиную песню Александр Вячеславович.
Догадливость и проницательность Петра Александровича застала в врасплох Александра Вячеславовича, ему казалось, что свистел он тихо, никого не беспокоя. Насвистываемая мелодия предназначалось только для его ушей. Смущённый певец, сторонник и последователь соловьиных трелей больше не возобновлял концерт.
Наступило молчание присущее таёжному одиночеству, и лишь шарканье подошв об обтёртые голыши, пискливые всхлипы резиновых каблуков на мокрых валунах наполняли окружающее пространство присутствием, хоть каких бы то ни было звуков.
Навьюченная спарка возглавляемая Александром Вячеславовичем, и приблудный скиталец идущий след вслед за ведущими, приняла к берегу.
Галечная россыпь, знаменующая собой горловину переката, закончилась. Метровый каменистый вал, бурливший некогда водой, резко перешёл в валунный корт, густо обсаженный бегемотиками. Громоздкие не обходные валуны, поселившиеся в углублённых лунках, потеснили переносчиков ближе к лесу. Преодолевать валунный корт, напрямик, совершая обходные маневры вокруг частых препятствий сложно и неудобно, куда проще идти, непринуждённым, размеренным шагом по сглаженной поверхности. Александр Вячеславович повёл группу по-над береговым бруствером.
Круто-скосый, многополосный рисунок берега вычертил затяжной, плавный поворот реки. Весеннее половодье, словно ножом вспороло мягкий береговой грунт, обнажив корневища, мелкий плавник, запечатанный в вечной мерзлоте и песчаный намыв цвета драгоценного металла.
Александр Вячеславович отыскал глазами отпечатки подошв обуви прошедших ранее товарищей и, не раздумывая, последовал проторенным путём. Следы, оставленные на песке, правильные и достоверные оттиски, лёгко распознавались. По характерному теснению на песке угадывался где, чей сапог, также можно было распознать и походку переносчика.
Николай Михайлович Коблев шёл размашисто его следы, глубоко-вдавленные с разведёнными носками, были приметны издалека. Своими ботинками Николай Михайлович гарнул перед собой песок. Такому бы ходоку прокладывать зимний путик в снегу, он как бульдозер расчищал бы снег, оставляя позади чистую трассу.
Маленький след болотника с чётким протектором, высоким и мощным каблуком принадлежал Виктору Сергеевичу Оршину. Он один не переобувался и постоянно ходил болотниках, его короткие шажки простирались узкой лисьей стёжкой.
Не прерывающийся, тяжёлый след оставлял после себя командир. По смазанному не чёткому рисунку протектора и вывороченной наружу пятке, с прикрутом, можно было утверждать, что командир очень устал, еле плёлся, поочерёдно, с неимоверным напряжением переставляя ноги, вытаскивая их из проседающего песка.
Лёгкая поступь с центром тяжести, перенесённым на носочки, и рисунком протектора кед, притрушенным песком числилась за Игорьком. Он как будто бы не ходил, а летал, не ощущая силы притяжения земли, свободно отталкиваясь от зыбкой поверхности. Скороходным шагом, Игорёк преодолевал всю дистанцию от начала и до конца забега, не сбавляя темп.
Набитая в прибрежном песке тропа повела выгнутой линией под полутораметровым рыхлым валом. Противоположный берег, в точности копировал своего брата близнеца, с которым не суждено было пожать руки. Александр Вячеславович пытался заглянуть за ускользающий вдаль поворот, совершал непонятные для ведомых переносчиков зигзаги, забирал в сторону реки на открытое пространство. Затяжной поворот не мог внести определённую ясность в дальнейшую перспективу волока, из-за валунов приходилось вновь выходить на песчаную тропу.
Группа подобралась к зелёному островку, состоящему из метелко-образного тальника в половину человеческого роста. Узкий, продолговатый островок отделялся от коренного берега каменистым срезом. Слева от островка громоздился крупный галечник, справа тянулась золотистая россыпь намытого песка. Следы передового отряда однозначно указывали идти по правому краю кустарникового островка.
Береговой вал выположился и заглубился в тайгу наносным песком, намытым застывшими волнами. Песчаная жила раздалась большущим пляжем с чистейшими, переблескивающимися на солнце песчинками. Как будто неведомые «чёрные» старатели, инкогнито, промыли весь песок на предмет ценного драгметалла и, заметая следы, развеяли его по ветру, разровняли маленькими грабельками.
- Пляж, да и только! – воскликнул Александр Вячеславович, пораженный чудным видом не свойственным заполярному северу.
- В точности как в Евпатории, – поддакнул повеселевший Иван Владимирович.
- Щас бы разуться, раздеться и полежать на прогретом песочке – подхватил Пётр Александрович, улыбнувшись красивой, естественной улыбкой.
- Мужики глядите, нам послание ребята оставили, оно на песке у разлома, где ручеёк себе дорожку проторил.
- Угу, – Иван Владимирович разглядел кривые загогулины, начертанные палкой на слежавшемся альбомным листом песке.
Поравнявшись с надписью Александр Вячеславович, застопорил ход и прочитал записку.
- Мы в лесу, отъедаемся морошкой, идите левой боковиной ручья. О…па! Вот так радостная весть.
Александр Вячеславович закрутился на месте, ноги прогрузли в песке и он чуть было не шлёпнулся, благо Иван Владимирович подставил ему плечо.
- А мы то, что? Пойдем за морошкой? – Александр Вячеславович растерялся, не знал, как поступить.
- Чего тут сомневаться бросаем груз и ай да в лес за морошкой, пока её наши голодные друзья не обклевали – засуетился Пётр Александрович, – За тем кустом, на другой стороне ручья их брошенный кат с рюкзаками лежит, там разгрузимся и вдогонку.
- Может, дотащимся до стояка? – неуверенно, предложил Александр Вячеславович – Неохота с горба бочку скидывать, я её с таким трудом на себя взвалил.
- Да хрен с ним, с этим твоим керосином, – осознано и твёрдо заявил Иван Владимирович – Пошли на морошковый кладезь подивимся, мы ещё в этом походе ни одной ягодки не сорвали.
Иван Владимирович обогнал своего поводыря и, буксуя в песке, понёсся к разгруженному кату. Пётр Александрович, видя такое дело, требующее незамедлительной реакции, ударился в галоп за своим пронырливым другом. Александр Вячеславович не успел удивиться как старички, наделённые целым букетом возрастных недугов, поскидывали с плеч увесистые котомки и с нетерпением кинулись к указанной поляне морошковых чудес.
- Во! Дают! Мне бы такую прыть.
Александр Вячеславович грузно поплёлся к кату. Когда он подходил к месту разгрузки, от зомбированных морошковой аурой почитателей, простыл и след. Рассчитывать на помощь, не имело, смыла. «Сашка-бензовоз» повертел головой покрутился у болона ката и, выбрав точку приземления, буквально рухнул задом на деревянную лагу. Податливая лага прогнулась, тяжёлая бочка перевесила легковесного Александра Вячеславовича. Бочка опрокинулась на сетку и застряла между лагами. Александр Вячеславович не успел опомниться, как был верхом на круглой бочке пристёгнутый к ней лямками. Он возлежал на ней в нелепейшей позе, животом вверх. Махая руками и дрыгая ногами Александр Вячеславович добился того что лаги несколько разошлись бочка раскрутилась вокруг своей оси и он упал боком на сетку.
Александр Вячеславович потрясённый и утомлённый, даже не смог как следует выругаться, от бессилия он злобно захихикал и обречёно выговорил:
- Анабар…, бар…, бар.
Заламывая руки фокусником-иллюзионистом, вырывающимся из тесных объятий смирительной рубашки, Александр Вячеславович освободился от стягивающих грудь лямок, отдышался с минуту и направился вслед за друзьями испробовать пресловутое морошковое яство.
Таёжный пляж «Куонамка Бич», словно самая красивая пейзажная иллюстрация к журналу «NATIONAL GEOGRAPHIC», настолько заворожила Вячеслава Александровича, что он задержался, не в силах перелистнуть чудесную страницу и удивлёно произнёс:
— Анабар…, бар…, бар…
Говоря проникновенно-мягким полушёпотом, не способным напугать и комара, Александр Вячеславович тем самым выразил своё восхищение облюбованному Богом уединённому местечку крайнего севера.
Между первым и вторым высказыванием «Анабар…, бар…, бар…», пролегала бездонная пропасть, через неё не возможно было перекинуть мосток совпадающих и объединяющих характеристик. Если в первый раз, на кате, спутанный и сбитый с ног тяжёлой поклажей Александр Вячеславович негодовал и в какой-то мере ненавидел этот Анабар с его каменистой рекой и аннулированным водотоком. То в нынешних обстоятельствах природной первозданности, коснувшейся сердца неподдельным восторгом и восхищением, с его губ слетела божественная исповедь предвзятого ценителя красоты.
Остаётся удивляться тому, как быстро человек меняет свои взгляды. В голове у Александра Вячеславовича творился настоящий фейерверк блистательных мыслей основанных на умозрительных заключениях. Как и положено русскому человеку, в вопросах красоты и вечности, мысли взволнованного созерцателя скрепились «душевными переживаниями» и «сердечным надрывом».
С этим неподъёмным багажом мироощущения Александр Вячеславович пустился в полемическую философию с самим собой – «Тяжело, беспробудно мрачно на душе, всюду, куда не кинься смертельная маята. Спасу нет! Тело ноет и стонет, в голове такой кавардак и беспорядок, что хоть сейчас к психиатру, а потом в лечебницу. Окружающий мир ненавистен, всё в нём раздражительно, все эти финтифлюшки, закорючки и ёлочки-палочки вызывают депрессию. Тайга давит на сознание, угнетает своей мощью непоколебимостью, непокорностью и безграничностью. И вот, пожалуйста, освободился от ноши, настроил резкость в глазах и углядел то, что секунду назад застило пеленой отвращения и презрения. Мир переменился, вновь примерил на себе сказочные наряды вечного празднества, вечного утешения, за которым гоняешься, ищешь, всегда в пути, а оно у тебя под носом, раскрыто и готово к доверительному диалогу с твоей душой. Недаром гласит древняя китайская поговорка – мудрый познаёт мир, не выходя из дому, а глаза глупца на краю земли!»
В такие минуты проникновенного одиночества, бесценного для души, необходимо было глубоко выдохнуть, давая тем самым согласие на мирный, полюбовный союз добра и зла, творящийся в голове русского человека. Должно было состояться долгожданное примирение, соединяющее чёрное и белое, огонь и воду, землю и небеса, смерть и жизнь. И тогда родиться всеобъемлющий цвет умиротворения в бесчисленных оттенках счастья. Цвет покоя, возделанный под присмотром вечно одинокой, страдающей русской души склонной к мечтательности. Вместе с этим выдохом должны были покинуть сомнения, терзающие мысли своим непостоянством, вредящие и наносящие ущерб психике, душевному равновесию и внутреннему очищению сердца. В чистом лоне должно будет прорости семя гармонии.
- О…х…х…
Именно так и поступил Александр Вячеславович, хотя и действовал неосознанно, интуитивно, подчиняясь воле сложных генных комбинаций – своеобразной человеческой селекции вывившей трепетное и чуткое русское сердце.
Александр Вячеславович ощутил необъяснимый с точки зрения физиологии прилив сил, у него появилось настроение. Не разгибающаяся спина, заклинившие позвонки, одеревеневшие мышцы, всё вдруг пришло в норму. Тело стало эластичным, безболезненным, Александр Вячеславович в буквальном смысле слова воспарял над суетной землёй, хотел было сорваться в разбег, что бы взмыть в небеса, окрылённый полновесным и не иссякающим счастьем, и тут…
- Да ёлки палки, – Александр Вячеславович беспощадно лупанул себя по щеке, ближе к височной области, – Боже как нестерпимо больно!
Безрассудный овод существующей в этом бренном мире только по программе выживания заложенной в нём не безызвестным прародителем, воспользовался беспечностью жертвы и ударил толстым жало под глаз.
Александр Вячеславович размазал ненавистного овода по щеке, скинул его на песок, сплюнул на эту противную божью гадину и вот тут он стал замечать, как мир тускнеет передним ним на правый глаз, будто его закрывают чёрно-красным занавесом. Он ещё раз, только аккуратно, прошёлся по тому месту, куда целился овод и под нежными пучками пальцев ощутил опухлость, глаз заплыл, отгораживая часть солнечного света.
Окружающая обстановка, точнее сказать, тот идеалистический таёжный мир, раскинувшийся сказочным пейзажным видением, в секунду превратился в невзрачный песчаной наносник, кривой ручей прорезающий путь в чертогах вечной мерзлоты и жутко-неприятный частокол хлестких, переплетённых между собой лиственниц.
Александру Вячеславовичу ничего не оставалось делать, как смириться со своей не завидной участью скитальца и догонять ушедших к морошковому раю товарищей.
Песчаный пляж оконтуривался небольшим береговым валом. Свисающий дёрн с облезлым мхом растрёпанным последним паводком, сливался на одном уровне с жёлто-золотистым песком.
Через песчаный пляж, уродуя его сглаженную поверхность, тянулись следы-цепочки, словно небольшой табунок зверей, завидев, нечто привлекательное ринулся вглубь тайги.
Александра Вячеславовича привлёк один занятнейший след размашистый, растянутый, выстроенный в цепочку и проделанный семимильными шагами. Не торопя и не подгоняя события Александр Вячеславович, ради себя, подстраховался, огляделся вокруг и, не заметив ни чего из ряда вон выходящего, потянулся к неизвестному следу.
Шаги таёжного великана перечёркивали оставленные ранее следы ценителей морошки. Когтистой лапой, в четыре кулака, таинственный зверь запросто перекрывал ступни человека обутого в кроссовки. Видно было, что зверь покрутился на месте, так как задние лапы похожие на оголённую ступню человека сблизились и сошлись с передними. Задние и передние лапы находились на одном уровне, правда, под другим углом. Глубокие вмятины на песке, оставленные грубой кожей и отдельные стрелки длинных когтей наводили на мысль, что зверь вставал на задние лапы. Наверное, он осматривался и принюхивался к незнакомым запахам, заполонившим его территорию.
Поддетый когтями верхний слой песка закидал следы переносчиков, зверю что-то не понравилось в этих странных рисунках. Он отпрыгнул в сторону, покрутился, вернулся на прежнее место и проследовал вдоль проторенной людьми тропе. Затем резко изменив направление, устремился к ближайшим кустам, росшим на левом бедре песчаного пляжа.
Далее след терялся в губчатом мху способном восстанавливаться от вдавливания. К этому же кустарнику тянулись следы Петра Александровича и Ивана Владимировича. Их курсы почти совпадали, единственное различие было в том, что зверь вошёл в таёжку с левого края, а люди, спешащие к изысканной трапезе, обогнули куст, справа. Скорее всего, зверь проделал петлю, приподнялся на горку и скрылся в непролазном, двух метровом тальнике.
Пётр Александрович и Иван Владимирович, если бы обнаружили такой конфуз со следами матёрого зверя, обязательно бы подняли шум. Иван Владимирович кинулся бы за фотоаппаратом, желая произвести заманчивую и щекотливую в вопросе и испуга и трусости фотосессию, а Пётр Александрович непременно бы пошутил, сострив, что хищники выбирают жертву жирнее, тогда как толстяк, из Петра Александровича никудышный, одни кости да кожа.
- Ага – уразумел суть дела догадливый Александр Вячеславович – Значит, ребята с катом ушли от нас вперёд, ну, скажем, минут на восемь-десять раньше. Медведь потоптался по их следам и видимо, учуяв чужой запах, шнырь в лес, а наши старички-передовички, впопыхах, да в спешке не обратили внимания и ринулись на морошковое пастбище. Так что, получается, где-то рядом бродит опасный медведь и ни кто про это, ни гугу. Надо бы скорее всех предупредить.
Александр Вячеславович – однозначно, человек не из робкого десятка. К его неоспоримым заслугам можно приписать преодоление крутых порогов рек шестой категории и автономных походов по тайге километров так на сто двадцать. Возникающие на его пути сложности не сбивали его с истинного курса и не вгоняли в депрессию, чреватую непредвиденными последствиями и всё же…, при мысли о доступном контакте с хозяином тайги он почувствовал себя крайне сковано и неудобно. Он весь съёжился, неприятные мурашки пробежали по вспотевшей спине, к ногам прилила горячая кровь, они сделались ватными и непослушными. Если бы сейчас вот произошло неожиданное нападение, то Александр Вячеславович не сдвинулся бы и с места.
В шорохе тальниковой листвы, взбудораженной шаловливым и дерзким ветерком, шныряющим по речной долине, в неожиданном всплеске булькающей воды перевалившей через лысый валун, в тревожном крике любопытных чаек, гоняющих в перьевом облачке подобно посетителям аттракциона «Колесо обозрения», абсолютно во всём ощущался неведомый страх, абсолютно всё, вызывало подозрение и настороженность. Порою казалось, что стоит только пошевелиться, повести бровью в сторону непроглядной кроны лиственниц скучившихся у береговой черты, и сию же секунду, оттуда выскочит бурая громадина с разверзнутой алой пастью и острыми клыками.
На Александра Вячеславовича навалилось непреодолимое отчаяние, стало трудно дышать, словно ему накинули на шею петлю. Она всё больше и больше затягивалась, сбивая с ритма дыхание и сердечные сокращения. Александр Вячеславович искренне сожалел о том, что в данную минуту, рядом нет короткоствольного Браунинга – как его недостаёт в эту напряжённую минуту оцепенения воли. Браунинг, зачехлённый и смазанный, лежал в двух километрах от злополучного места встречи с медвежьими следами и даже если бы Александр Вячеславович и обладал незаурядными спринтерскими задатками, он всё равно, не успел бы к нему добежать, медведь в два счёта настиг бы его.
- Так хорош, чего дрейфить, может он сам испугался и махнул километров на пять.
Александр Вячеславович трезво оценил ситуацию и, следуя заветному правилу тайги – если хочешь чтобы на тебя не напали, не крадись не пугайся, а шуми, кричи, пой песни, хищник нападёт скорее на того, кто его самого застанет врасплох. Александр Вячеславович заорал во всё горло:
- О…ого..огоо!!! – голос изменил ему, Александр Вячеславович осип, не успев накричаться
Собравшись с духом, со второй попытки, он не стал орать, а запел первую пришедшую на ум песенку.
- Антошка, Антошка пошли копать картошку.
С песней, к нему вернулась утраченная на время решимость и мужество. Не обращая внимания на капельки холодного пота, стекающие по вискам, он сдвинул отяжелевшие ноги, приросшие к земле и, набирая темп, поспешил в лес, к друзьям, подбадривая себя одной занятной мыслью – «Так…, раз медведь не слопал стариков, значит и за меня не примется, видно не голодный. Оно и вправду, тайга в цвету, морошки валом, отъедай репу пока не треснет, зачем, на какой черт ему жевать благопристойных и миролюбивых христиан».
Убеждая себя в милосердии откормленного за лето медведя, Александр Вячеславович избавился от недуга слабоволия и отважно ринулся на тальниковый заслон, будто надеялся там скрыться от нападок пучеглазого страха.
Длинные ветви удилища сомкнули ряды, поглотив непрошеного гостя. Пышно-зелёная тайга, находящаяся на пике цветения, раздобрилась, похорошела и разрослась, куда не кинь взгляд, всюду цветные краски жизни. Тальник, увешан серёжками-гусеницами, лосниться резными листочками, окроплёнными пахучими маслами. Толстые в три пальца ветви переплелись между собой, запустили молодые ветви-щупальца в густую шевелюру соседних кустов.
Прорастая из одного корня, ветки-удилища потянулись высь, закрывая листочками устоявшийся микромир, таящийся под раскидистой кроной. Аромат цветения, не выветриваемый, насыщенный отстаивается в покладистой и послушной листве. В низу, там, где молодые веточки не пытаются возобновлять рост, торчат голые, пепельно-серые стволы, обсыпанные пылью. Они соединяются безумным хитросплетением в одно корневище. Там пахнет затхлостью, болотиной, замшелостью сырой земли и мха копящего влагу. Единое корневище тальника выглядит уродливым морским чудовищем. Прошлогодний лиственный опад – бархатисто-рыжий, перегнивший и засохший, служит ему защитной чешуёй. Стволы-щупальца оттопырились, расщиперились, закрывая проход.
В тальниковые дебри редко кто суётся, даже крупный зверь старается обходить стороной, опасаясь нанести себе колотую рану о торчащий сучок или ссадины, оставленные от ударов хлестких веток-прутьев. Ни кто не нарушает забвенный покой тальниковых джунглей. Здесь не видно натоптанных звериных троп, нет среди мха разветвлённых ходиков-лабиринтов устраиваемых леммингами. Не гнездится птица, ломающая крыло о колючие сплетения дикорастущего куста.
Внутри этого сжатого, тесного мира не происходит перемен, здесь всё пребывает в точности, как и год, тому назад, а может и три или пять, здесь у подножия ныне здравствующих раскидистых ветвей, покоится прах прародителей, положивших основу этим нехоженым кустарниковым дебрям.
В одном они достойны хорошего слова – здесь внутри, не так жалит комар и паут. Частые листочки, словно москитная стека не позволяют кровососущим бестиям безнаказанно глумиться над теплокровными существами. Протискиваясь меж плотных веток, «человеку-донору» необходимо разводить их руками, следом за ним ветки-мухобойки смыкаются и так поддают наседающим комарикам, что мама не горюй, быстрёхонько сбивают с них спесь.
Александр Вячеславович продвигался с большим трудом, затрачивал неимоверные силы, обливался потом, разгребая тальниковый заслон. Чтобы расчистить проход, требовалось, запустись руки в лиственную гущу, разомкнуть ветви и просунуть в образовавшуюся щель голову и туловище. Казалась бы и всё, не тут-то было, если верхний ряд спутанных веток открывал доступ к свету, к небу и облакам, то нижние ветки наиболее густые, прочные и не сгибающиеся упирались в живот, путали ноги, залазили под одежду – полнейший стопор, ни взад, ни вперед. Приходилось высоко заносить ногу над ветвями, до хруста в их сучковатом теле, гнуть к земле и, раскачиваясь на них, как на подвесной дороге, продвигаться дальше. Иного выхода нет. Конечно, можно было бы захватить с собой лесорубовский топор с длинной рукоятью и как взмахнуть им, да только врядле удастся произвести замах, руки увязнут в ветках. Да и почём собственно рубить, это же не цельный ствол, тут их множество, устанешь косить.
Александр Вячеславович так измучился, что был не рад спонтанно возникшему решению скрываться от медведя в кустарниковых джунглях. «Лучше бы я взял косолапого под руку, да пошёл бы с ним по открытым полянкам» – рассуждал бесстрашный герой.
Тальковые заросли расступились, трудности закончилось так же мгновенно, как и начались. С подъёмом на отлогую террасу непролазный чипыжник сменился светлой полянкой облюбованной оранжево-жёлтым мхом, украшенным солнечными пятнами, пролившимся с небес через тенистую крону разобщённых лиственниц. Комлеватые, высокоствольные лиственницы-мачты росли порознь на почтительном расстоянии друг от друга, соперничая в длине и размахе веток. Игольчатый пушёк блестел, переливался в солнечных лучах, будто его специально покрыли воском, что бы он лучше смотрелся и лучше сохранился до поздней осени.
У основания лиственниц, там, где вспухли гигантские корни, прорвавшиеся из самой преисподни, рос бугорком седовласый ягель. Карабкался по корневищу курчавый мох, огненного жгучего оттенка. Вязла в губчатом лишайнике несозревшая брусника. Неспелые ягодки с одного бока отбелились солнечными лучами, а с теневой стороны несли на себе безвинный цвет зачатия – мраморно-зелёный. Ягодки росли на крошечных веточках так рясно, что порой, невозможно было определить, на чём они собственно растут, на чём подвешены, на чём гнездятся. То ли они растут на мху как клюква, заглублённая тоненьким корешком глубоко в дёрн, то ли налитые листочки-лодочки нанизаны на тонкие швартовочные кантики-стебельки, связывающие брусничный куст.
От продолжительной и изнуряющей работы первопроходца у Александра Вячеславовича пересохло во рту, он жаждал испить водицы, хоть из лужи, что бы хоть чуточку приглушить жажду несколькими капельками влаги. Завидев брусничное скопление, раскинувшееся перед ним щедрым пластом, он содрал пальцами-граблями жменю сочных ягодок, пленяющих взор. Александр Вячеславович вобрал бруснику в рот, придавил ягодки зубами и почувствовал неприятную кислинку щекочущую нёбо, терпкую и не сочную мякоть.
- Тьфу ты, их жевать ни как нельзя…, где же та морошка?
Неутолимое желание, как можно скорее вкусить бесценный дар тайги подхлестнуло Александра Вячеславовича и он, наплевав на красивую полянку с несозревшей брусникой, опрометью кинулся вперёд.
Следуя указаниям, прописанным на песке-пергаменте, он держался правого плеча таёжного ручейка. Овражек, промытый небольшим ручейком, бегал из стороны в сторону, то подрезая, раскрасавицы лиственницы, то обнажая мерзлоту с мутно-грязным ледком. Порою, через него были переброшены мостики, старые трухлявые деревья, изжившие свой век, упавши наземь дробились на несколько частей. Тонкие макушки с единственно-целой веткой-клюкой заваливались в ручей, толстые комлевые части ствола, обломавши при падении ветки, вязли в лишайнике. Вывернутые корни образовывали двух метровую выскорь – зимнее пристанище медведя.
Александр Вячеславович обогнул поднятое в воздух корневище и заглянул под него. Сырые комья земли облепили корневые загогулины, пористый дёрн частично приподняло. Словно открытая рана, в земле виднелась огромная рытвина с подтаявшей мерзлотой. На донышке, в углублении наблюдалась кольцевидная просадка грунта, сюда в дождливую погоду стекала вода, образуя лужицу. Внутри, под корневищем, темнела нора, кто-то мастерки поработал здесь когтистыми лапами, углубившись на метр.
- Медведь в такую берлогу точно не залезет, скорее всего, это песец за леммингом охотился, хотел сцапать – в полголоса, приглушённо и умно, обосновал увиденное Александр Вячеславович. Опасливо оглядываясь вокруг, добавил – Может и медвежонок в песочке игрался, а там где малыш-медведь, там завсегда рядом мама-медведь.
Александр Вячеславович усилием воли переборол страх, косо, недоверчиво полоснул прицельным взглядом по выскори и, сжавшись комком, зашагал дальше.
Безмятежно-покойные лиственницы расступились, обнажая вытянутую поперёк сопочного подъёма поляну. Она была залита небесным свечением, концентрировавшимся в лазурных небесах в яркую слепящую точку. Затенённые навесы высокоствольных лиственниц раскинулись вширь, ветками-веерами удерживали влажную прохладу. Лиственничные зонтики остались позади, пахнуло зноем недавно скошенного луга.
Под ногами сухо и трескуче зашуршал слегка запревший мох. Стало, как-то непривычно, ранее он чавкал под подошвой сапог, теперь, он ломался плиточками и взвивался пыльными столбиками тления. На желтовато-светлой поверхности мохового пледа показались ростки худосочных голубичных кустиков. Они были разъединены, рассеяны по поляне, как будто стыдились своих родственных связей. Голубичные кусты не удивляли щедрой плодовитостью, бело-фиолетовые ягодки висели на кустиках, как скудная, невзрачная бижутерия на бесприданнице.
Определить истинные размеры поляны было сложно, слева и справа она ограничивалась чахоточными деревцами, низкорослыми с покорёженными от мороза стволами, если внимательно приглядеться, то за ними было заметно продолжение поляны. По отлогому подъёму в метрах сорока от Александра Вячеславовичу поляну опоясывали молоденькие лиственницы с короткими ветками, росшими у самой мутовки. Строгая симметричность и пышность игольчатых веток создавало из лиственниц образ праздничных елей, скрашивающих новогоднее торжество.
Поляна вдоль и поперек была изрезана звериными тропами, они поделили её на сектора ответственности. В плоских низинах и кособоких прогибах болотины кучкавалась сочно-зелёная осока, Рядом, в заглубившемся овражке, по его конуру теснился, невысокий ивняк.
Ослеплённый многомерностью и лучисто-яркой объёмностью солнечного потока Александр Вячеславович не сразу разглядел странное копошение, происходящее по всему периметру поляны. Загадочные пришельцы, неузнаваемой, не свойственной землянину формы, облачённые в разноцветные балдахины, паслись на поляне. Александр Вячеславович настроил зрение, когда глаза адоптировались к яркому свету, стал отслеживать за короткими и стремительными перебежками незнакомых существ.
- Чего медлишь, падай на коленки и вкушай таёжные дары.
Как гром с ясного неба, откуда-то снизу и слева раздался взбудораженный, услащённый голос Владимировича. Александр Вячеславович вздрогнул от неожиданности и, присмотревшись внимательно, увидал командира ползающего на четвереньках в позе прожорливого хомяка набивающего съестными припасами свою безмерную и голодную «пазуху».
- Владимирович, чего это ты? – Александр Вячеславович ещё не понял в чём смысл этого маскарадного представления.
- Да оглянись ты вокруг, балбес ты этакий, глянь под ногами сколько морошки.
Стоило Александру Вячеславовичу перевести взгляд с Владимировича себе под ноги, как у него тут же задрожали икры ног, ноги сами невольно согнулись и он повалился на коленки, всхлипывая от удивления.
- Чудо, матерь божья, я ещё такого с роду не видывал.
- То-то же – усмехнулся блаженный Владимирович.
Оранжевая морошка, на тонком стебельке соломенного цвета охваченная по кругу светло-бурыми скрутившимися листочками заполнила видимое пространство поляны. Александр Вячеславович пришёл в замешательство, он не мог понять, как он сразу не обратил внимания на это чудо. Морошки было так много, что глаза разбегались, а собраться в кучу и задержаться на чём-то конкретном не могли.
Спелая морошка таяла в руках, обливаясь прозрачным, липким соком. Требовалось аккуратно, слегка надавить пальчиками у основания пурпурно-оранжевой пирамидки и нежно отделить её от стебелька. Иногда ягодки отрывались вместе с скрутившимися в трубочку листочками, но алчный глаз не обращал на эту мелочь внимания, рот заполнялся до отказа. Приятный сладковато-кисленький вкус щекотал онемевший язык, зубы вязли в сочной мякоти. Маленькие шарики с тонкой кожицей лопались, прыская соком, щёки раздувались как у хозяйственного хомяка наедающегося впрок на всю предстоящую зиму. Остановиться и перевести дыхание не представлялось возможным, морошковый кладезь не отпускал от себя.
- Боже я уже больше не могу, глазами казалось, ел бы, да ел, а растянутый желудок даёт отбой, приказывает отказать еде, иначе он за себя не отвечает, не выдержит и лопнет.
Задобренное, масленичное и счастливое лицо Владимировича выражало блаженство, то, что иногда просвечивается с памятных открыток богатых и добродушных сибиряков, проведших очередной отпуск, где не будь на курортах Сочи, Пицунды или Гаграх.
- Рай, да и только, а вы не хотели на Куонамку лететь! – стоял на своем Владимирович, утверждающий то, что не требует доказательств, тайга всегда предрасположена к общению, независимо от настроения гостей.
Александр Вячеславович не слышал обобщающих выводов Владимировича, посвящённых удачно слаживающемуся походу, его увлекла морошка, манил сладчайший вкус удовольствия, привитый давно забытым детством. То радостное состояние ребенка, когда плаксивые просьбы наконец-то отработали обещанные шоколадные конфеты, когда детские капризы доводят родителей до белого каления и те сдаются, покупая эскимо на палочке и когда удовлетворённый малец, в секунду просушив слезы отчаяния, безмятежно улыбается, радуясь жизни.
Александр Вячеславович отгородился от существующего порядка реальной жизни и с головой погрузился в морошковое удовольствие, не требующее дополнительных усилий – не ленись, успевай пережёвывать.
По морошковой плантации, уподобившись беззаботной детворе, лазила на корточках вся команда – степенные старцы, облачённые в седину мудрости, безусый юнец постигающий азы человеческого становления, солидные мужики, в самом расцвете сил, намеревающиеся поставить в написании житейской летописи свою подпись. Весь «детсадовский коллектив» уподобившись непоседливым малышам с наслаждением, ягодку за ягодкой обрабатывал морошковую делянку.
Самым активным, перебегающим с места на место сборщиком ягодного удовольствия, был Виктор Сергеевич Оршин. В отличии о своих перевших друзей, трущихся обвисшим животом о мох, он носился на ногах, низко пригнувшись к земле. В левой руке он удерживал перевернутый верх дном головной убор, напоминающий ковбойскую шляпу. Правой рукой он ловко обдирал кустик за кустиком, чередуя порции, одну забрасывал себе в рот, и пока жевал, пару жменек успевал кинуть в своеобразную шляпочную корзину.
Незаметно для Александра Вячеславовича и Владимировича не успевающими следить за окружающим пространством, Виктор Сергеевич припрыгал к ним стремительным кенгуру. Зайдя с тыла и ещё раз, пройдясь по тем кустам, где хаживали загребущие ручонки двух сборщиков, он приблизился к ним и заговорил.
- Я такой напиток вам устрою сегодня на стоянке, не оторвётесь от кружки.
Что на сей раз выдумал? – Владимирович тяжело вздохнул, почесал вспухший живот и удовлетворённо икнул.
- Глинтвейн соображу из морошки, смотри, сколько насобирал.
- Так на него, насколько я помню, вино необходимо – засомневался Александр Вячеславович.
- Это для глинтвейна, приготовленного по всем правилам ресторанской кухни вино надо, там условия иные – парировал Виктор Сергеевич, – Для похода, вполне подойдёт и спирт.
- Так что же, выходит, ты будешь на всю команду литр спирта на костре варить, – «нагруженное» тело Владимировича не удержалось на четырех дрожащих конечностях, и он завалился на бок неуклюжим гиппопотамом.
- Нет, конечно, слушайте, я уже так делал, когда по Иркуту сплавлялись. В котелке завариваешь крепки чай, солодишь его хорошенько, затем добавляешь ягоды, если есть лимон, то его мелко нарезаешь и в котелок, доводишь до кипения и снимаешь.
- А спирт тогда к чему? – почесал затылок недоумевающий Владимирович, – Что, его этим компотом запивают?
- Спирт порядка ста граммов в котелок выливают и всё, согревающий и тонизирующий напиток готов.
- Не получится.
- Почему?
- У нас сахара мало, всё распределено по дням.
- Ради такого напитка можно и пожертвовать, в ужин и завтрак чай пить не подслащённым.
- Я в принципе не против – Владимирович всегда стоял горой, за предложения, подразумевающие собой застолье с «небольшим» по местным меркам и таёжным традициям, возлиянием спиртосодержащих продуктов.
- Отлично, тогда я ещё малость подсобираю морошки.
- Вы медведя по пути сюда, не встречали? – вспомнил про неприятное происшествие Александр Вячеславович.
- Какой медведь – насторожился Владимирович.
- По вашим следам медведь прошёлся.
- Ни чего себе, мы ни чего такого не заметили.
- А карабин где? – сходу отреагировал Виктор Сергеевич, точно определивший уязвимые места, в нежелательной встрече с хищником.
- Карабин с вещами, я вот что думаю, не вернуться ли за ним. Так на всякий случай. То, что медведь нападёт шансов мало, а так, для перестраховки, на всякий случай.
- Ладною – от Владимировича требовалось тщательно взвешенного и эффективного решения, – Хватит объедаться, выходим к реке. А, но и впрямь, перестраховаться стоит. Эй! Братия! Кончай перекус ай да к реке нам ещё таскать и таскать!
По поляне морошкового изобилия разнеслась неприятная команда, заставившая людей задуматься над тем, что всё хорошее в жизни непродолжительно и чередуется печальными и грустными моментами похмелья.
Вялой, квёлой походкой объевшаяся команда покинула облюбованную морошковую полянку. Выстроившись гуськом, раздобревшие путешественники с туманной поволокой в глазах бессознательно плелись за командиром. Ответственный командир, находящийся при исполнении управленческих обязанностей, заботливым пастухом ободрял притихший отряд.
- Соколики,… чё, приуныли, аль разморило вас на солнцепёке?
Ответа так и не последовало, вместо слов доносилось сильное икание, тяжёлые вздохи, иногда прорывались сбивчивые жалобы на вспухшее брюшко, отвисшее к низу.
Тальниковый заслон Владимирович не решился штурмовать из-за опасения потерять, кого не будь по дороге. Он взял несколько правее заглубившись в лиственничную чащу. Звериная тропа, помеченная оленьим помётом, повела к реке, Владимирович воспользовался её услугами, и вскоре усталая, полусонная команда вывалилась гуртом на обнажёно-валунное раздолье Куонамки. Кат и груз находились в метрах стах, пришлось поднапрячься, что бы добрести до них. Как только последняя дистанция была преодолена, путешественники свились с ног, словно подкошенные и разлеглись в самых умилённых пазах, прикрыв руками глаза от сверкающих небес. Наступило сонное затишье, никем не тревожимое, раскованное и мечтательно-иллюзорное.
До водной глади способной удерживать на плаву катамаран с грузом и людьми пришлось не много ни мало, тащиться около километра. Переносчики, взвалившие непосильно тяжёлый груз на свои оттянутые плечи, надломленные хребты, и потянутые поясницы последний отрезок пути, после памятного обжорства, ползли черепашьим ходом. Если с утра бодрые и весёлые путешественники преодолевали такую же дистанцию за двадцать, тридцать минут, то при нынешнем физическом состоянии и набитыми животами, им потребовался час. Совершая короткие передышки с отсидками и перекурами, отряд переносчиков выбрался из мелководной перекатной западни и отметил облегчёнными выдохами финишную черту.
Узкий речной стояк похожий на здоровенную ванну с обоих берегов поджимали курумниковые осыпи. Непосредственно в перекатном сливе по центру соединившейся стремнины красовался цельный, без единой трещины скальный останец. Его сглаженная ледоходом лысина и отшлифованные водой бока, наводили на мысль что чья-то неведомая рука потрудилась здесь, создавая великолепный шедевр. Выточила из монолитной глыбы некий постамент для будущего памятника. Иван Владимирович, тяготеющий к фото производству, находящийся под постоянным прицелом всесильной музы, вдыхающей в него талант фотомастера, принялся фиксировать данное творение с разных точек.
Невзирая на взбунтовавшийся поток воды, Иван Владимирович перешёл реку вброд, поднялся на лиственничный пригорок и оттуда, подстраиваясь к световому пучку солнечного софита, отснял пару великолепных кадров. И всё-таки, Иван Владимирович не был доволен, выражал сомнения, по его мнению, что-то не хватало в диком, таёжном пейзаже. Как и всегда прояснение сомнений, пришло неожиданно он «раскусил» замысел творца и решил немедленно закончить начатое творение.
- Александр Вячеславович идём за мной – ультимативно, в непререкаемой интонации, не приемлющий отказа Иван Владимирович, заставил будущую модель следовать за собой.
- Иван Владимирович может как-то, это, повременим, нога ведь… – пытался отнекиваться Александр Вячеславович.
Не милостивый взгляд Ивана Владимировича, брошенный на подопечного, решил окончательно и бесповоротно, Александр Вячеславович с покорной, извиняющейся улыбкой поплёлся за фотомастером.
- Влезай на каменюку, – потребовал Иван Владимирович.
Александр Вячеславович в услужливом молчании, стал взбираться на лысину гиганта-валуна. Подтянувшись на руках, он носком кроссовка встремился в углубление, коленкой второй ноги упёрся в боковой скос и, перебирая руками за овальные выступы, взобрался на трёх метровый Эверест.
- Стань в полный рост приставь ладонь ко лбу и всматривайся вдаль, как капитан, понял?
- Понял, – снисходительно ухмыльнулся Александр Вячеславович и принял позу забавного капитана детского кораблика, совершающего кругосветное путешествие на карусели.
- Ат…, что ты в самом-то деле! – возмутился фотомастер, – Прими подобающую позу, ты же ведь мужик, Атлант, покоритель морей.
Александр Вячеславович неумело и неохотно вживался в роль капитана, исследователя океанов и неизведанных континентов. К окончанию восьмого дубля, когда кровь внутри артерий Атланта-капитана, почти закипела, ему всё же удалось правильно приложить ладонь, открыть ясные глаза, распрямить спину, выпятить грудь, поставить ноги на ширину плеч и слегка податься вперёд, по ходу движения воображаемого корабля. Успех фотосессии, был гарантирован.
- Вот видишь, когда захочешь, ведь можешь! – обрадовал обескураженную модель Иван Владимирович, – Всё свободен.
Иван Владимирович собирался отключить цифровик и передохнуть, не тут-то было, вся команда не сговариваясь, в темпе вальса, подвалила к капитанскому мостику и встала в последовательную очередь, где по праву командира, первое место занял Владимирович.
- Иван Владимирович, а ну и меня на память щёлкни – без тени сомнения в положительном исходе дел, попросил Владимирович.
Иван Владимирович смущённо замялся, словно жеманная барышня, за которую дают богатый калым и удовлетворённый собственной персоной, скомандовал:
- Александр Вячеславович поторапливайся, слазь, очередь задерживаешь, – и уже твёрдым волевым голосом деловитого мастера приказал, – Так, следующий, готовься, что бы всё чин-чинарем было, пуговки застегните, причёску в порядок приведите, грязь со штанов смахните, это понимаете ли фотографический снимок, тут всё качественно должно смотреться.
Сценический пьедестал, настырные таёжники, вытерли штанами и рукавами, так, что он поблескивал в косых засветках небесного софита. Иван Владимирович не мог наглядеться на это чудо природы, не имеющее изъянов, но к доморощенным моделям, именитый фотохудожник предъявлял из ряда вон выходящие требования. Пётр Александрович предстал перед объективом фотокамеры в новом для себя амплуа, он в точности скопировал знаменитейший скульптурный образ «Ленин на броневике». Особенно ему удалось в точности воссоздать положение рук, отождествляющее его с Ильичом. Жаль, что в реквизитах не оказалось жилетки, за отвороты которой любил браться знаменитый вождь пролетариата.
Денис Викторович застыл покорным буддийским монахом, разместившись на макушке пьедестала в позе лотоса. На его лице отразилось смирение и просветление, достигнутое путем закалки, линчевания собственного тела и нетленного духа способного перерождаться.
Владимирович по настойчивой просьбе фотохудожника остался самим собой без лишней показухи, так как, по словам Ивана Владимировича, он, и так был натурой в некоторой степени нордической и чересчур цельной, без трещин. Из такого материала лепить какой-либо персонаж достаточно сложно, оно не стоит того и не восполняет ни затрат, ни усилий. Поэтому командир замер в естественной позе, с унылым лицом, с неживой улыбкой и глазами, скрывающими незаурядный интеллект и стоическую силу духа.
Виктор Сергеевич не был бы самим собой, если бы, не захватил спиннинг. Бравого рыболова цифровая камера запечатлела в момент заброса блесны – напряжённый взмах руки, занесённой над головой, целеустремлённый взгляд, в собранной, поджарой фигуре угадывался темперамент и страсть игрока ставящего фишки на непредсказуемую судьбу.
Николай Михайлович Коблев, как не старался смастерить из себя нечто пафосное и грандиозное, не вышло. Его скучноватый образ, выглядел по домашнему обыденно, без яркой, пусть даже и негативной изюминки. Как будто закоренелый домосед спустился в лифте с одиннадцатого этажа на улицу что бы в ближайшем табачном киоске приобрести пачку сигарет.
Игорёк, забравшись на верхотуру таёжного чудотворения, по юношеской скромности не улыбался, всем своим издёрганным видом демонстрирую, что его силком заставили пройти эту безынтересную и никчёмную процедуру. После первого кадра не дождавшись повторного дубля, Иван Владимирович для подстраховки производил по несколько кадров, Игорёк спорхнул с булыгана, надменно окинув его презрительным взглядом, побрёл к вещевой куче. На этом примечательная фотосессия завершилась, итогом отснятого материала Иван Владимирович остался доволен. Совершив необходимую процедуру упаковки камеры в герму, он удалился, оставив творение природы отстаиваться в забвении до скончания веков.
По согласию всех членов команды Виктор Сергеевич Оршин был отлучён от не перенесённых вещей, его дальнейшее участие в грузообороте было признано не целесообразным. В преддверии надвигающегося вечера дежурному ставилась задача приготовления сытной ухи, максимум тайменёвой, минимум хариусёвой, на второе блюдо отварная вермишель с жареной рыбой любого вида.
Как только самый медлительный пешеход-переносчик растворился за лесистым мыском, Виктор Сергеевич взялся за дело. В первую очередь он наладил длинное удилище, пристегнул тяжёлый «Мепс» специально подобранный на крупного тайменя и определил на глаз уловное место. Для проверки, он пару раз хлестанул по воде серебристой приманкой, потягал её по сторонам, определяя, как она заглубляется и вплотную приступил к выуживанию рыбных богатств Куонамки.
Стояк-ванна, ограждённый курумниковыми осыпями, был узок, зато распростёрт в длину и голубок, что неизменно увеличивало шансы подсечь речного хищника. Виктор Сергеевич побросал блесну к противоположному берегу, разбег тяжёлой блесны был короток и стремителен, как и сама проводка под водой. Нацеленный наудачу рыбак решил поменять тактику, отступить от переката и постепенно продвигаться по стояку, сверху в низ.
Игривая блесна проскальзывала между струек переката с особой смыкающей оттяжкой, порой казалось, что неведомая рыба кидается на блесну и, наколовшись на заусенистый кончик тройника, срывается. Когда же блесна, преодолев взвихрённые струйки, попадала в стоячую воду, она опускалась камнем на дно.
Виктор Сергеевич водил блесной как в пустом бассейне, где санитарная инспекция начисто вытравила хлором всякую живность. Рыболовный азарт, не достигнув наивысшего подъёма, незамедлительно упал ниже критической отметки. Виктор Сергеевич, связанный по рукам и ногам клятвенным обещанием рыбной похлебки, нервничал, негодовал по поводу полнейшего безрыбья.
После безрезультативного лова Виктор Сергеевич внял наущениям все прогнозируемой интуиции, поднялся к вещевой куче, и поменял спиннинг. Легкое удилище «DAIWA» с двоечкой колебалкой «Блу фокс» приятно легло в руку, вес полутораметрового удилища практически не ощущался. Виктор Сергеевич обжимая пальцами, мягкое ложе спиннинга осмотрел все колечки, добрался до катушки, проверил защёлку и слегка потравил канат, дабы оценить степень зажима на фрикционе.
- Теперь держитесь – процедил сквозь зубы воинствующий рыбак, не потерявший надежды подцепить увёртливую рыбу.
Под его ногами вновь всколыхнулись притопленные валуны, Виктор Сергеевич стал на них как на пирс, где открывается достаточный обзор и появлялся свобода действий. Размеренный бросок, точно выверенный и просчитанный намётанным глазом, завершился попаданием точно в цель в изголовье пенного переката. Стремнина поглотила лёгкую блесну и потащила её к распухшему сливу. Тонкий не различимый канат, подкрашенный светлой зелёнкой, пару раз дёрнулся, заставил поволноваться, когда заверещала от натяжения катушка. Блесну тащило по заиленному дну, тройник срывал водоросли и подымал на поверхность воды клубящуюся муть.
- Осечка! Ничего, дело поправимое – недовольно сощурил глаза и наморщил лоб Виктор Сергеевич.
Наступил кардинальный перелом в отношениях рубака и рыбы, хариус, скопившийся в хвосте слива, с диким наскоком атаковал приманку. Виктор Сергеевич высмыкнул из уловной точки подряд пять хариусов. Предугадывая поведение кормящейся рыбы, Виктор Сергеевич с каждым забросом стал опускаться вдоль стояка, тщательно проверяя его дно, метр за метром, заброс за забросом, через пятнадцать минут счёт обрыбившегося хариуса достиг пятнадцати штук. Виктор Сергеевич мысленно поделил улов на всю команду, хариуса явно не хватало, что бы состоялся щедрый и сытный ужин. Рыбалка продолжилась.
Сетку под рыбу или кукан Виктор Сергеевич не догадался захватить с собой, сребристо-чешуйчатые рыбины облепили берег. Чтобы потом, когда наступит очередь собирать рыбный урожай на прибрежной плантации, Виктор Сергеевич усыплял их броском о камни, чтобы ни одна рыбка не ускользнула в воду. Отловленный хариус возлежал на одном и том же уровне от воды приблизительно в пяти-шести метрах.
Доброжелательный и миролюбивый рыбак, сняв с тройника прыткого и юркого хариуса, замахивался, и от всего сердца, с силой кидал его наземь. В поведении Виктора Сергеевича не было ни чего такого, что могло навести на мысль о предрасположенности рыболова к насилию. У него не текли слюни, не оседала пена в уголках рта, и трезвый взгляд не поражал острой, словно нож, маньяческой не вменяемостью. Виктор Сергеевич проделывал с хариусом такие фокусы во благо общего дела, и из желания скорейшего избавления жертвы от мук.
Хариус сопротивлялся, как мог, жажда жизни подталкивала его на активное противодействие, но когда раздавался глухой удар о камни, похожий на лепок, он моментально утихомиривался, скручиваясь рогаликом, затем медленно расслабляясь, безжизненно выпрямлялся. В этот момент душа хариуса переходила в рыбий рай.
Виктор Сергеевич убедившись, что с хариусом всё в порядке, он никуда не исчезнет, продолжил излюбленное занятие. Незаметно, настропаленный на удачу рыбак отошёл от лагеря метров на сто. Стояк-ванна изгибался плавным поворотом, подлезая под обрывистый берег. Валунная площадка уступала место галечному наноснику, скучившемуся серой полоской у берегового возвышения. Комлеватые лиственницы закогтились мощными корнями в дерновом бруствере. Новомодная тенденция, на ношение коротких юбок, заставила молоденькие лиственницы обрезать нижние ветки, выставить на всеобщее обозрение стройные и ровные стволы, преисполненные грации и привлекательности.
На стволах лиственниц обращённых к реке проглядывались жёлто-белые раны. Последний ледоход безжалостно соскреб ледяным скальпелем защитную кору.
Частично обнажённые корни деревьев привалило высохшим плавником. Захламлённость береговой черты бросалась в глаза, сотни веток, разломанные колодины, обтёсанные стволья листвянок с вывернутым корневищем, вырванные живьём трехметровые кусты тальника, лишённого дерзко-зелёного лиственничного прикида. Весь это сухой плавник, огромной, вспушённой копной растянулся под береговым возвышением. Невообразимая захламлённость напоминала баррикады, противостоящие наступающему противнику.
На обозначившемся яристым выступом, речном мысе, росли падучие лиственницы. Молодая лиственничная поросль, уступавшая и в росте и в кроне своим старшим сестрицам, опрометчиво близко подобралась к реке, за что и поплатилась. Весенний поводок, отмеченный максимальным подъёмом воды, повалил по направлению течения реки молодые деревца. Со стороны казалось, что незадолго до прихода сюда человека свирепствующий шквал пронёсся по реке, зацепился за мысок и внёс беспорядок в стройные ряды лиственничной таёжки.
Виктор Сергеевич утратил ориентацию из-за пагубного пристрастия к рыбалке и незаметно, приблизился к выпирающему мыску. Спиннинг работал, не ведая усталости и отдыха, раз, за разом совершая хлёсткие изгибы легко гнущимся пластиковым телом. Виктор Сергеевич потерялся во времени и пространстве, его поглотило неуёмное стремление во, чтобы то ни стало насытить голодающих товарищей. Эта идея переросла в некую маниакальную фобию, он решил протралить весь стояк, обловить его до последней рыбёшки. Неутолимый азарт, угнетающая и возбуждающая страсть, безрассудное искушение, эгоистичное желание, – буквально все человеческие пороки навалились на Виктора Сергеевича, не отпуская его, увлекая всё дальше и дальше по пути грехопадения.
За непроглядным заломом, ощерившимися копьями островерхих стволов валежника, что-то хрустнуло. Виктор Сергеевич насторожился, отвлёкся от рыбалки и, не поворачиваясь к лесу, прислушался. Вокруг присутствовала все поглощающая тишина, слегка растревоженная перешёптыванием тихих волн плескавшихся у ног.
Охота за хариусёвыми трофеями продолжилась. Привороженный рыбак пересёк подземный ручеёк, струящийся под каменным панцирем, отмеченный тёмно-сырой дорожкой и бело-серой пеной обсохшей на гальке. Дельта ручейка вдавалась в стояк грязно-песочным намывом. Поверхность мокрого песка не обладала устойчивостью, она была зыбка и вязка как глина. У самой кромки воды внимание Виктора Сергеевича привлёк непонятный след. Странный след имел определенное сходство со стопой человека, прошедшего не так давно, причём без обуви. Часть следа со стороны пятки находилась на суше, остальную залило водой. Оседающие песчинки и гнилая муть, поднятая со дна реки, упорно указывали на то, что след был свеж, кто-то прошёл тут совсем недавно, перед самым приходом увлечённого рыбака. Виктор Сергеевич не придал должного значения загадочному следу, в его сознании, бодрствовало бравурное торжество победы над рыбой, насылающее на страх и испуг покорное повиновение.
- Неандерталец протопал, – пошутил Виктор Сергеевич, и как ни в чём не было, широко замахнулся спиннингом, не желая задуматься над разными там, глупостями.
Блесна проделала в воздухе блистательные фигуры высшего пилотажа, но напоследок закрутившись не выводным штопором, громко бряцнула об воду. Виновником неудачного завершения полёта блесны, был сам рыбак. В момент заброса, Виктора Сергеевича будто прошило насквозь молнией, как будто гром среди ясного неба в голове ухнул удар, встряхнувший плавно текучие мысли. Прежнее спокойствие и миролюбивое ощущение окружающего пространства раскололось на режущие осколки неуверенности, под громовыми раскатами тревоги и волнения.
Раскиданная мозаика подтекста прошедших событий, собралась цельной картиной. Упоминание Александра Вячеславовича о медведе, загадочная стопа неандертальца на проминающемся песке, непонятные шорохи за спиной в заломе – всё склеилось в образную картину скрытой опасности, все фрагменты стали на свои места.
Виктор Сергеевич до самых корней волос осознал, что непредвиденная встреча с матёрым таёжным хищником, чреватая летальным исходом практически состоялась. Если он и не видел саму причину своего угнетающего страха, то ощущал, чувствовал её как наяву. «Медлить нельзя!» – пронеслось электрическим разрядом в мыслях Виктора Сергеевича.
Но что делать дальше, как поступить в конкретной, безвыходной ситуации, неизвестно по какому сценарию способной развиться далее. Мозг лихорадочно искал пути отступления, тут же вспомнилось, что кто-то говорил, чтобы предопределить поведение зверя, предотвратить нежелательную встречу необходимо громко разговаривать, можно даже петь. «Но ведь это имеет смысл тогда, когда медведь ещё не стал на тропу войну, не отслеживает жертву» – опроверг неподтверждённые россказни Виктор Сергеевич.
Иные, предлагали взобраться на скальный уступ, пень, поваленную валежину, взять в руки рюкзак, любую поклажу и высоко поднять её над головой. Меньших размеров хищник не полезет в драку на крупного претендента.
Мысли Виктора Сергеевича крутились в разнобой не отцентрованным волчком, сердце напряжённо колотилось в груди, к глазам прилила кровь, взгляд затуманился, утратив резкость, звуки стихли в ушах стоял звон, в высокой степени, раздражающей частоты. Руки повисли плетьми, а ноги вросли в землю, не подчиняясь утратившему ясность рассудку.
В береговом заломе, захламлённом до такого состояния, что невозможно было рассмотреть, что за ним спрятано, происходило какое копошение. Под сенью поваленных лиственниц притаился отталкивающий, пугающий серый мрак. От него веяло смертью парализующей силу духа, давящей своей таинственной, устрашающей сущностью на сознание.
Виктор Сергеевич напрягся всеми рецепторами, всеми органами чувств, внимая каждому шороху, каждому хрусту веточки и обломанному сучку. В следующий миг из залома послышался, гневный, быстро-затухший рык. Это был предупреждающий голос зверя привыкшего подчинять своей воли жалкую трепыхающуюся в агонии жертву. Он прозвучал настолько явственно, настолько близко, что Виктор Сергеевичу показалась, что матёрый хищник находится у него за спиной, и ему, хватило бы одного броска, что бы напасть и подмять под себя тщедушное человеческое тельце. Виктора Сергеевича постигла все опустошающая растерянность, наверное, так себя чувствуют кролики, загипнотизированные взглядом безжалостного удава, нацеленного проглотить сытный обед.
Затаившийся хищник повёл себя агрессивно. Он стал безумствовать и колобродить среди поваленных деревьев, крушить всё, что попадалась под лапу. Виктор Сергеевич надеялся что зверь, привыкший к одиночеству, откажется от своей шальной затеи и уберётся восвояси, в таёжную глушь, уляжется под выскорью и уснёт сном младенца, посасывая лапу. Этого не произошло. Над речной долиной разнёся дикий рев полный ярости, это было отчётливое, леденящее душу заявление таёжного хозяина, довлеющего над всем и вся.
Виктор Сергеевич импульсивно дёрнулся вперёд, взглядом нацелился на реку, будто там, на противоположном берегу ожидало спасение, чудесное избавление от грозного, свирепого зверя. Внешние звуки пропали, исчезли, их подмял и растворил в себе яростный шквал ломающиеся древесины. В последнюю секунду, перед тем как кинуться в воду, неподотчётное сознание блеснуло иной мыслью, не зависимо от воли человека оно повело его в сторону катамаранов. «Карабин! Карабин!» – раздирало колючей проволокой стиснувшую голову острая спасительная мысль, как будто на ней сконцентрировался весь мир. Виктор Сергеевич понесся обратно к той спасительно точке, которую он покинул в порыве рыболовной страсти, наплевав на осмотрительность и осторожность, к тому спасительному месту призванному защитить его.
Виктору Сергеевичу казалась, что он слишком медленно бежит, что его ноги засасывает топкое болото, что промедли он секунду и не выдерни вовремя тяжёлый болотник, его тут же поглотит зыбкая топь. Находясь в неописуемой словами прострации, притуплённости, Виктор Сергеевич бежал и бежал, не разбирая дороги не видя и не замечая ни чего перед собой. Лишь одна, преобладающая, довлеющая над всем мысль, рисовала в уме карабин способный повысить шансы выживания, уберечь от острых клыков и когтей свирепого медведя.
Опомнился он тогда когда, зацепившись о поваленный рюкзак, кубарем полетел на галечник. Острая боль вонзилась под чашечку на коленке, Виктор Сергеевич, скривился в муках, настойчивая мысль о карабине, заставила отвлечься от содранной в кровь, коленке. Виктор Сергеевич понимал, что в данной ситуации важна каждая секунда, любое промедление грозило ужасной смертью, страданиями тела разрываемого на части неистовой силой зверя.
Его безумный, рассеянный взгляд рыскал по вещам и не мог найти то, что составляло самую главную цель, в минуту исполняющегося приговора судьбы. Разбросанные вещи крутились перед глазами, он ринулся к груде рюкзаков, стал тормошить, раскидывать их. В бессилии, что-либо изменить, нервно дрожащим руками и ногами, кидался к следующим, и следующим мешкам и баулам. В какое-то неподотчётное мгновение голова прояснилась, мысли, рассеянные по широкому полю страха, собрались к однонаправленному трапу, ведущему к отсветам здравого рассудка.
- В жёлтой, узкой герме! Да, да! Там карабин я точно помню, как Александр Вячеславович его туда упаковывал.
Как назло ему попадались красные, синие, зелёные вещмешки, но жёлтый, спасительный цвет надежды прятался от него, маскировался под грудой вещевого свала.
Опрокинув клетчатую сумку расходника, Виктор Сергеевич поразился необычному звону. Посуда, штампованная из нержавейки рассыпалась на камни, этот по-домашнему обыденный, легко узнаваемый звук вытеснил из сознания суетную неразбериху. Виктор Сергеевич в одно мгновение обмяк и присел на коленки, вперившись в ту часть берега, откуда его так стремительно принесли неуправляемые ноги, потерявшие чувствительность до полного онемения.
Его поразила пустота, открывшаяся отстранённому взору, на валунной площадке и за ней, вплоть до вклинившегося лиственничного мыска ни кого не было видно. Обескураженный Виктор Сергеевич усмехнулся, ему показалось, что всё произошедшее с ним померещилось, он пребывал в недоумении, рассердившись на болезненное воображение, сыгравшее с ним злую шутку.
- Что за ерунда, чего ты испугался Виктор Сергеевич? – вопрос к самому себе, преисполненный стыдом за проявленную трусость так и остался без ответа.
- Мне что, это всё почудилось?
Карабин более не волновал Виктор Сергеевича, он перестал ощущать опасность. К нему пришло расслабляющее облегчение.
- Нет, в самом деле, был ведь медведь. Наверное, постеснялся, ушёл в тайгу, от встречи отказался, – лицо Виктора Сергеевича расплылось в самодовольной улыбке, на миг он представил, как будет хвастаться друзьям, рассказывая, как он отважно сцепился с таёжным монстром и вышел победителем, заставив его показать свой пушистый, куцый зад.
- Хариус, ого я про него и забыл, надо собрать, а то валяется по берегу, а где кукан?
Виктор Сергеевич не отошёл от оцепенения вызванного страхом, он ощущал себя больным, не восстановившимся после психического напряжения, но ставшим на путь выздоровления, постепенно приобретающим контроль над чувствами и окружающим пространством. Он так и не успел отыскать кукан. Внутренний голос подсказывал ему, тихо нашептывая устрашающим языком, шероховатым и влажным – «Берегись опасность рядом».
Виктор Сергеевич в неприятном предчувствии поднял голову и перевёл взгляд с вещевого свала на берег. В метрах сорока от него, из тайги вывалился огромный, тёмно-бурый ком. Медленно, непринуждённой походкой, вразвалочку, мохнатое чудовище направилось к воде. Медведь не замечал, или специально делал вид, будто не замечает путешественника отсиживающегося в середине вещевого свала. Он пренебрегал новоявленным гостем, не испытывая ни робкой пугливости ни трепещущего состояния тревоги. Из таёжной чащи вышел всепобеждающий хозяин, не ведающий о том, что существует где-то равнозначный соперник. В данную минуту его тревожил запах рыбы, распространившейся по прибрежной зоне. Обрыбившийся хариус источал рыбий аромат, привлекший тонко настроенный нюх зверя. Остальное, не понятно что, творящееся вокруг него, попросту не интересовало зверя.
Виктор Сергеевич удивился, до какой степени неправдоподобия не слышна его мягкая поступь. Двухсот килограммовый зверь, легкими касаниями о землю передвигался совершено тихо, будто его отделяла звуконепроницаемая перегородка, через которую можно глазеть на таёжное существо без опасения за свою жизнь.
Медведь, косолапя, вывалился из мелко ощипанного тальника на валунную площадку. Бурая шуба переливалась на солнце длинными волосками разглаженными и ухоженными. Только под круглым животом, потерявшимся в складках толстой и тёплой шубы, кудрявились нечесаные локоны. Кое-где в подпушке встрямились лесные заколки – обломанные веточки и древесный мусор, раздробленная щепа путалась в помятом и взъерошенном на лапах меху. Огромную звероподобную голову, лишённую привлекательности, окаймлял белый галстук с утолщением на груди в виде повязанной косынки.
Медведь грузно, шаг за шагом подбирался к берегу. Косматая шуба просторная, добротно сшитая, с запасом на предстоящий возрастной рост, расходилась волнами. Каждая складка на сочленении с туловищем, передних или задних лапах, на толстой, необхватной шеи растягивалась, поблёскивая жировой пропиткой. Мех расходилась буграми и вновь собиралась плавными обводами.
Подкожный жир, накопленный за отжившую половину полярного лета, буквально распирал медведя, поддувая его изнутри, заставляя длинноволосую шерсть подрагивать, будто её встряхивали, выбивая пыль.
Медведь приоткрыл пасть, из неё вывалился ярко-красный лоскутик. С языка стекала липкая слюна, растянувшаяся хрустально-тягучей ниточкой. Короткие уши, заострившиеся неправильными треугольниками, венчали объёмную голову, приросши по бокам от макушки. Оскалившаяся пасть, чёрные уголки глаз воплощали лик грозного, беспощадного зверя, не ищущего компромиссы, не ведающего страха и сострадания. Белые скошенные клыки-зубцы как обсосанные кусочки рафинада торчали в разверзшейся пасти. Чёрная полоса тонких губ обтянувших зловещую пасть наводила неописуемый ужас.
Виктор Сергеевич собрал волю в кулак, смирено выжидая приближающуюся развязку. Пребывая под впечатлением от увиденного он стушевался, не ведая, что дальше предпринять. Его раздирало два противоположных чувства. С одной стороны он до панического обморока, до дрожи в каждом мускуле впитывал парализующий страх, идущий от матёрого хозяина таёжных окрестностей. Ему было очень страшно, его сознание металось в истерике, ему хотелось бежать отсюда, куда глаза глядят, лишь бы унять, вытравить это неприятное ощущение близкой смерти.
Виктор Сергеевич позабыл даже про карабин – свой шанс на спасение, надежду, теплящуюся на сам донышке сознания, веру в благоприятный исход.
С другой стороны Виктора Сергеевича разрывало любопытство, он раньше никогда не видел дикого медведя находящегося на вольных хлебах среди бескрайней, безбрежной тайги. Если когда-то он и видел подобное – пародию в зоопарке, стреноженного металлической клетью покорного животного находящегося под бдительным присмотром охранников, словно преступник. То сегодня он увидел настоящего зверя призванного провидением во чтобы то, не стало выжить в обстановке постоянного риска и борьбы со смертью.
Виктор Сергеевич любовался зверем не в силах совершить, какие либо действия. Он жаждал оставаться не замеченным, не досягаемым для медведя праздным зрителем, сидящим перед телевизором за просмотром передачи «В мире животных», и в то же самое время ему страстно хотелось участвовать в реалии наступившего момента. Страх перед агрессивным хищником, вызывал в нём бурю новых ощущений, до сели не известных, подпитываемых дозой чистейшего адреналина, вызванного естественным образом, без намёков на химию.
Медведь открыл пасть, вытянул неповоротливую объёмную шею и стал принюхиваться, чуть подрагивая чёрным кончиком подвижного носа. В уголку частично захлопнувшейся пасти белели клыки, наметились подрагивающие морщинки, выдающие в нём ущербную мимику кровожадного дикаря, настроенного на проявление враждебности и запугивания.
Медвежья голова, сросшаяся с туловищем, слегка покачалась и неохотно повернулась в сторону вещевой кучи. Запах исходивший от вещей, от Виктора Сергеевича, вспотевшего при беге, не заинтересовал таёжного хищника. Его манила рыба, щедро разбросанная по всему берегу. У большого валуна с ярко выраженными угловато-кирпичными гранями взметнулся к верху серебристый хвост не усыплённой рыбы. Вертлявый и живучий хариус стремительными перескоками, через продолжительные секунды затишья, пробивался к спасительной воде. Скатывался под валунную горку.
Проделки не усидчивой рыбы взбудоражили медведя, воспламеняя в нём заинтересованность голодного зверя. Важной походкой, напрочь, лишённой грации и строевых навыков ходьбы, косолапя, бурно вихляя обрюзгшим туловищем, тяжело выбрасывая лапы вперёд, медведь добрался до ожившей пищи.
Хариус как будто, предчувствуя беду, резким, сильным толчком встал свечой на хвост, и вмиг отлетел от лап медведя на метр. До речной поверхности оставалось совсем немного, чуть больше метра. Медведь, скучающей походкой, лениво и небрежно выкидывая массивные лапы, поплелся за ускользающей добычей.
Хариус, испытывая боль, судорожно задёргался, крутнулся через спину, распушив плавник и наконец, добрался до реки. Вода подхватила бездыханное тельце. Хариус, находясь на плаву, перевернулся белеющим животиком к верху. Плавники отчаянно заработали, пытаясь вернуть тело в устойчивое, нормальное положение, порою ему нахватало нескольких полноценных гребков, одного толчка, что встать на перья, расправить спинной плавник и стремглав, уйти под толщу оберегающей его воды.
Хариус, избавляясь от болевого шока ещё пару секунд, пребывал в обездвиженном состоянии. Плюхая плашмя хвостовым плавником по поверхности воды, он постепенно удалялся от зловещей пасти ненасытного чудовища. И тут медведь, проявлявший тугодумие и вялость, резво рванулся вводу, сотни брызг окропили берег речной кровью раненной Куонамки. Одним прыжком медведь достиг оживающего хариуса, за какую-то ничтожную долю секунды его разверзнутая пасть обнажила клыки-рафинады и накрыла жертву. Пасть сомкнулась, успокоившийся медведь, степенной, торжествующей походкой победителя поплёлся на сушу.
Серебристо-тёмная атласная шуба сверкала сотнями водяных стразов, придавая медведю вельможную стать. Стайки ручейков стекали по сальным волоскам, не смачивая их. На вспухшем животе с волосяных завитков падали больше капли-горошины. В сомкнутой пасти медведь удерживал умерщвлённую рыбу, хариус не трепыхался, его хвостовой плавник беспомощно свисал с нижней челюсти, оконтуренной уродливой, отталкивающей каймой чёрных губ.
Виктора Сергеевича поразил тот факт, что вокруг буянившего зверя валялись десятки обездвиженных рыбёшек, бери, не хочу, но его привлекла та, которая пыталась улизнуть от медвежьей расправы. Что это проявление безотчётной жестокости, жадности обезумевшего от голода животного, или показательная казнь, специально, приведенная в исполнение на глазах слабого человека, что бы запугать его, подчинить его волю дикому инстинкту закрытого, животного мира.
Медведь мотнул головой, откинул пойманного хариуса от воды и, обернувшись в пол-оборота к походному скарбу, молча, не шевелясь, стал в упор глядеть на Виктора Сергеевича.
- Чё уставился – хорохорился Виктор Сергеевич, – А ну кишь! Это моя рыба, давай вали, вали отсюда!
Виктор Сергеевич был уверен, что медведь не кинется на него, непонятные запахи, распространяющиеся от вещей, могли стать своеобразным оберегом, способным отпугнуть зверя, подавить в нём враждебность, заставить его уйти. Но в следующий миг случилось то, что повергло Виктора Сергеевича в шок, вселило ужас. Медведь встал на дыбы. Не в силах распрямить тяжёлую тушу, он тут же рухнул наземь. Медведь отвернул голову и зарычал, так, что у Виктора Сергеевича сдавило от уплотнившегося воздуха ушные перепонки, наступила полнейшая глухота.
Зверь свернул мощной лапой большой валун, пустивший глубоко в землю корни. Пудовый камень отлетел метров на десять, вздымая пыль и раскидывая щебёнку в месте падения. Раздражённый, не обещающий ни чего хорошего злобный рык обезумевшего чудовища повторился. Широко открытая пасть горела отвратительной ярко-красной гортанью, и уменьшившимся в размерах языком.
Виктор Сергеевич задрожал клиновым листочком, сдутым с дерева осерчавшим ветром. Медведь сорвался с места. Едва ли Виктор Сергеевич успел хоть раз моргнуть ресничками, как озлобленный медведь сократил дистанцию между ними почти вдвое.
Виктор Сергеевич, ошеломлённый увиденным, вскочил с места, и бросился в реку, почему он так поступил, он не смог бы привести хоть один мало-мальски убедительный довод. Он был совершено, невменяем, его охватил испуг, страх давил на сознание беспомощностью выбора.
Виктор Сергеевич с разбега свалился в речную впадину. Не ощущая под ногами надёжной опоры, он погрёб, с остервенением выбрасывая руки, баламутя ногами, греб и греб из последних сил. Виктор Сергеевич забыл бросить спиннинг, он мешал ему плыть, упругое удилище вязнуло в сопротивляющейся водной среде. Когда ноги коснулись дна, Виктор Сергеевич спотыкаясь, застревая в проседающем галечнике, выбежал на берег и быстрее пули устремился к лесу. Ветки-ежи впились острыми колючками в руки, задирали расстегнутую одежду. Холодная вода, проникшая к телу, казалась кипятком, выплеснутым из огромного парового котла, словно его как курицу хотели сначала ошпарить, а затем ощипать.
Не помня себя, не замечая окружающего, Виктор Сергеевич взметнулся на дерновой бруствер и, обхватив ближайшую листвянку, резко развернулся. Он боялся увидеть, этот, хищный оскал, клыки-рафинады, зловещие чёрные губы, жуткие ни чего не выражающий взгляд убийцы, лишённого всяческих добродетельных предрассудков. Он даже прищурил глаза, вжал голову в плечи, приготовившись принять сокрушительный удар, но через секунду, через десть, ничего не происходило, за ним, ни кто не гнался. Виктор Сергеевич мало-помалу стал приходить в себя. Сердце снижало взвинченные обороты, вместо судорожных сокращений мышц, с приливом горячей крови пришла ватная слабость.
На противоположном берегу, как и прежде, пестрели вещи, сваленные, как попало, на валунной площадке. Мирно и дружелюбно светило золотистое солнышко, взгляд притягивало синеющее небо с пасшимися на нём белоснежными барашками. Журчала, покряхтывая на перекатах речная водица, соскабливая с каменистых застругов зелёные водоросли.
Виктор Сергеевич заметил, как бурое пятно заслонило собой часть беспорядочно раскиданного груза.
- Ух – с проникающим в сердце облегчением выдохнул Виктор Сергеевич.
Медведь не гнался за ним, тревоги и волнения были излишними, хотя…
Виктор Сергеевич стоял, не шелохнувшись, не подымая шума, в полусогнутом положении. Чтобы не испытывать судьбу дважды, он прилёг на подсушенную солнцем моховую подстилку и принялся зорко следить из укрытия за медведем.
Пренебрегая условностями, медведь беззастенчиво рылся в вещах, особенно, его, привлекли картонные коробки обёрнутые скотчем, хранившие продукты. Синяя клетчатая сумка расходника, порванная в клочья валялась в отдалении, посуда были разбросана по всему периметру стоянки.
Виктор Сергеевич, чуть дыша, внимательно следил за хищником, старясь предугадать поведение таёжного дикаря. Тревога за свою жизнь улеглась, вместо неё возникло смутное чувство беспомощности, он осознал, как всё-таки человек ничтожен по сравнению с природой. «Какой-то тонкокожий мешок с костями, чуть тронь и рассыплется» – думал Виктор Сергеевич.
Медведь обнюхал содержимое пакетов высыпавшихся из расходника, недовольно рявкнул, гулким и задавленным звуком далёкого трубадура. На стоянке находилось множество любопытных вещей, привлёкших таёжного исследователя. Цилиндрической формы рюкзак с бочкой бензина, отстоял в стороне. Медведь, недоверчиво склонив голову к земле, прижав уши, потянул носом странный запах, распространяющийся от непонятного, как ему казалось, камня. Проявляя скрытую осторожность огромного великана, не ведающего о страхе в стране лилипутов, медведь направился к бочке.
Виктор Сергеевич отслеживал все передвижения таёжного громилы. Он саркастически ухмыльнулся, когда медведь показал ему тучный зад, усеянный щепами и тонкими веточками, запутавшимися во взъерошенной волосне. Ничего привлекательного он в нём не приметил – куцый хвост, являл собою нелицеприятный обрубок, толстенные ноги казались ещё большими в косматом галифе, непомерно распухший круп имел размеры габаритнее, чем грудь. В медведе не было ни чего изящного и красивого, перед взглядом Виктора Сергеевича раскрылось обыкновенное животное поглощённое поиском пропитания.
Период оцепенения и испуга у Виктора Сергеевича закончился, на смену пришло ребяческое любопытство, шаловливое, интригующее и настырно-пагубное не задумывающееся о последствиях. Пренебрегая близкой опасностью и наплевав на осторожность, он сполз с дернового уступа и на присядках добрался до низкорослого ивняка, зачавшегося в галечно-песчаном углублении.
Медведь обнюхал бочку, повернул голову на бок, попытался попробовать стальное тело на клык. Передней лапой он пару раз поскрёб по прочной ткани рюкзака. Длинные осмолено-чёрные когти заточенные под крепкие резцы, воткнулись в ткань, но не повредили её, а лишь оставили четыре глубоких складки.
Лямки рюкзака распластались на земле, они были разведены и свисали петлями, в которые могло угодить неугомонное животное, распираемое любопытством. Топтыгин обследовал бочку, протиснулся вдоль скруглённого ребра, нарочно задел её своим толстым и неуклюжим телом. Бочка качнулась, выйдя из устойчивого положения в состояние падения, она с нарастающим гулом, заполненного жидкостью нутра, плюхнулась и скатилась с плоского валуна. Александр Вячеславович для удобства, что бы легче было снимать тяжёлую ношу, специально выбрал эту площадку для приземления.
Лямка-петля вздернулась к верху и подсекла заднюю лапу смирного животного. Что тут началось! Виктор Сергеевич в испуге отпрянул от кустиков, грозный рык обезумевшего зверя в троекратном усилении ударился напирающей волной о берег, казалась, что, от мощных звуковых колебаний по поверхности речного стояка разошлись кольцевые разводы.
Медведя отшатнуло в сторону и увлекло за бочкой, съезжающей по полуметровому спуску вниз. По инерции, шестидесяти килограммовая бочка отскочила от камня и натянула лямку. Медведь проскользил по гладкой поверхности валуна, и он рухнул, ляжкой на бок, удерживаясь на передних лапах. Заднюю лапу, запутавшуюся в лямке, натянуло.
Медведь не ожидал такого поворота событий. Быстрым импульсивным движением он крутнулся на месте, что бы встать лицом к лицу с неведомым противником. Шестидесяти килограммовую бочку, которую с таким трудом взваливал на себя Александр Вячеславович, как пушинку оторвало от земли, и она полетела в сторону. Оборванная лямка рюкзака затрепыхалась в воздухе, словно хвост воздушного змея запущенного в небеса.
Недовольный агрессивный зверь вконец обезумел. В подскакивающем прыжке кинулся на картонные коробки обвязанные скотчем, подмял их под себя, попеременно меняя лапы, растрепал картонки в лоскутки. Крупы, мука, горох, сахар, находившиеся в герметично закупоренных пластиковых бутылках рассеяло по гальке. Завьюженную мучную пыль дымной завесой понесло на вещевую горку.
Медведь, неистовствуя, выбежал из пыльно-мучного облака и вновь с ожесточением бросился на вещи. Резкой отмашкой передней лапы он сдирал кожу с вещмешков. Выхватывал пастью одежду из расстегнувшихся рюкзаков, безумно мотал головой, откидывая растрёпанные рубашки назад, и принимался за другое тряпье.
Виктор Сергеевич пал ниц на землю, обнял её, вжавшись в грязный и сырой песок. До болючих спазмов напряг мышцы, был момент, когда он хотел сорваться и бежать вглубь ласа, подальше, что бы разбушевавшийся великан, не добрался до него. Но что-то удерживало его в полуметровой канаве, защищённой непроглядным коротко-стриженным ивняком. Инстинкт самосохранения на подсознательном уровне подсказывал ему – не покидай укрытия, не привлекая внимание зверя.
Виктор Сергеевич задрав голову, краем глаза следил за таёжным буяном, метавшимся по берегу в безумной горячке, доказывая своё неоспоримое превосходство. О…, как пожалел Виктор Сергеевич, что в данную минуту у него нет под рукой карабина, тогда бы он показал этому распоясавшемуся хищнику кто здесь сильнее всех. Он бы доказал свою правоту, всадив в грудь косматого чудовища смертоносный свинец.
В эту самую секунду, когда мысли Виктора Сергеевича кружились вокруг карабина, медведь добрался до тубусов уложенных ровными рядами. Одним махом осерчавший хозяин тайги разметал тубусы. Виктор Сергеевич заметил, как отлетела жёлтая герма с уложенным в нём карабином.
Медведь коснулся своими стальными когтями каждого тубуса, оставив на них заметные, равные раны и вывернувшиеся на изнанку рубцы. Он подбежал к жёлтой герме воткнул в неё резцы-рафинады и с протяжным треском рвущейся такни, содрал влагоустойчивую кожу. Из вспоротого нутра гермы высунулся чёрный чехол оружия. Медведь когтистой лапой зацепил его и высмыкнул наружу. Карабин забряцал по галке с характерным металлически-звонким перестукиванием. Медведь не соблазнился на оружие, пахнущее машинной смазкой, оставил его в покое, демонстрируя тем самым превосходство своей силы над человеческими выдумками способными подпортить его «бронированную» шкуру.
Агрессивность медведя, как внезапно зародилась, так мгновенно и спала, он виновато опустил голову. Метавшийся в горячке медведь, демонстрировавший завидную резвость и ловкость, как-то весь сдулся. Шкура на шее, животе и крупных ляжках обвисла, безмерная леность, некая болезненная вялость разлилась по не поворотливому телу. Медведь более не дерзил и не огрызался.
Неестественным образом вышагивая, косолапя, в развалку, бочком, бочком медведь потянул в сторону тайги. Береговая возвышенность, усеянная мелким кустарником и обложенная дерновой подстилкой, встала преградой на пути медведя. Медведь не пытался обогнуть её, он полез напрямик, не разбирая дороги. Если бы человеку пришлось взбираться здесь, то он непременно ухватился бы за ветки, самостоятельно он бы не влез.
Медведь, приподнявшись на задних лапах, повалился на кустарник грудью, затем закинул лапы на уступ и в одно касание, легко запрыгнул наверх. Тёмно-коричневое пятно скрыла пышно-кудрявая хвоя, упрятала тальниковая гуща, он исчез, растворился в необъятной тайге, как будто его здесь и не было.
На берегу отчётливо просматривались следы медвежьей вакханалии. От вещевого склада ни чего не осталось, походный табор напоминал мусорную свалку, куда всё беззастенчиво вываливалось и высыпалось в надеже, что в скором времени приедет мусорная машина и проворные рабочие уберут загаженное место.
Виктор Сергеевич пребывал в напряжённой растерянности. Всё-тот же вопрос, когда-то поставленный великим классиком – «Что делать?», терзал и мучил своей неизвестностью опешившего таёжника. Выходить из укрытия он опасался, улизнувший дикарь мог притаиться за ближайшим кустом, и выжидать обречённую жертву. «Надо во что бы то ни стало добраться до карабина, иначе всё может очень плохо кончиться» – правильно рассудил Виктор Сергеевич.
Подождав с некоторое время – безмерно растянутое психически расстроенным рассудком, он на присядках подобрался ближе к мелководному перекату, но покидать кустарниковый заслон он не намеревался. Продемонстрированные медведем навыки беспощадного истребления, убедили его, не торопится, каждый последующий шаг взвешивать тщательнейшим образом.
Минуты самоуспокоения затягивались, решимость, и сила духа почему-то не спешили восстанавливаться. Тогда Виктор Сергеевич вынул из-за пояса охотничий нож. Уверенность, через рукоятку холодного оружия постепенно вливалась в струхнувшее сердце. Сутулившись, вжав голову в плечи, и изменив уверенную походку на скрытную, крадущуюся поступь вороватого человека, Виктор Сергеевич подобрался к перекату.
Шелест водяных струек борющихся с каменными преградами, заслонил собою звуковую пустоту, утратившую голос, напуганную диким рёвом медведя. Созидающие образы притихшей природы вытесняли обезображенные злобой картинки животной вакханалии таёжного дикаря. Виктор Сергеевич ощущая сухость во рту, присел на коленки и зачерпнул ладошкой студенистую воду, отхлебнул с наслаждением, и искоса, недоверчиво оглядел противоположный берег, таящий в себе опасность.
Он поглощал пригоршнями воду страстно, взахлёб и ни как не мог утолить неуёмную жажду. Чистейшая влага оттаявшей мерзлоты обладала свойством дистиллированной воды, без привкуса, без солевых примесей и запаха, она была девственно чиста, ею трудно было насытить иссохший организм. Виктор Сергеевич почувствовал, как живот стянуло поясным ремнём, живот непомерно вздулся, представляя собой круглый шар, но напиться, достичь особого блаженства насыщения он так и не смог.
Послышались шаги. Слабый ветерок разносил по речной долине человеческое воркование, бессвязное, теряющее смысл из-за удалённости. Друзья возвращались, медленно таща на себе утяжелённый десятками перегрузок и переходов груз. Среди отдельных звуков отчётливо прорезался голос командира, громко-звучный преисполненный непоколебимой верой в сказанное.
Виктор Сергеевич отпрянул от безвкусной воды, не способной утолить простое человеческое желание. Поднялся во весь рост и, привстав на цыпочки, заглянул вдаль. В прибрежном, курчавом тальнике, разорванной цепочкой плелись утомлённые переносчики, пошатываясь, сгорбатившись и понурив головы.
- Свои, слава Богу – вымолвил Виктор Сергеевич.
По телу разлилась ватная слабость, не хотелось двигаться, не хотелось думать, его потянуло к катам. По каким-то своим, необъяснимым соображениям зверь не тронул каты. Он мог запросто разбить их вдребезги, порвать баллоны и истрепать лаги в размочаленную щепу. Что-то его отпугнуло, возможно, размеры катов вселили в него определённую тревогу или что-то ещё, то, что ведёт, управляет звероподобной машиной живущей инстинктами.
Виктор Сергеевич грузно сел на подмявшийся баллон, опустил плечи, руки упали на мягкую плоскость холодную и гладкую. Он оставался неподвижным и безучастным, пока вся группа переносчиков не охватила полукольцом разорённый дикой силой походный табор.
- Виктор Сергеевич, а это ты к чему, тут такое устроил? – командира постигла полнейшая растерянность и недоумение, некогда цветущие мысли погрузились в вакуум.
Виктор Сергеевич исподлобья глянул на командира и затаился, лукаво улыбаясь, ничего не говоря, не оправдываясь и не жалобясь.
- Ты что сума сошёл, такое тут натворить?
Настойчивое молчание виновника столь неприглядной истории вывело командира из равновесия. Он, конечно, не был до конца уверен, что такое безобразие способен устроить выдержанный во всех смыслах коллега, но он и не знал истинную причину видимого хаоса.
Виктор Сергеевич на злопыхания командира, ещё пуще вытянул губы в надсмехающейся улыбке и в каком-то безумном веселье с нечитаемой искоркой в глазах произнес:
- Всё Владимирыч, каплык, продуктов нет!
- Что? – командир в недоумении, бегло окинул место сражения, то, что он разглядел, смутило его и вселило паническую нервозность, – Да ёлки-палки, ты скажешь, наконец, что тут произошло, а!?
- Амикан – сдержанно, без вспыльчивости в голосе пробубнил Иван Владимирович.
- Что, ты там мелешь!? – командир был поражен спокойствием Ивана Владимировича.
На миг ему показалось, что Иван Владимирович, похож на засланца из космоса, не ведающего о человеческих эмоциях. Он в любую минуту мог телепартироваться в другое измерение, а горемычные люди должны будут остаться у разбитого корыта без счастливой надежды на возвращение.
- Амикан… – как ни в чём не бывало, сухим языком статиста, Иван Владимирович повёл научное толкование, – … На эвенкийском, амикан значит медведь.
- Причем тут это!?
Неожиданно командира постигло прозрение, он догадался по внешним признакам сотворённого разбоя, кто тут на славу потрудился.
- Да…да…а… – поддакнул Виктор Сергеевич, – То самый косолапый топтыгин.
- То есть,… как,… это…. – командир потерял дар речи, такого удара судьбы он не ожидал.
Направленный удар судьбы пришёлся в самую точку, то, что так тщательно оберегали люди, то, что укрепляло в них веру в благополучный исход, было принесено в жертву разъярённому хищнику, разграблено и уничтожено.
Гречневая крупа, засыпанная в пятилитровый пластиковый бутыль, была нещадно рассеяна по берегу, истерзанный пластик не сохранил даже и частицы гречки. Двух литровая тара, предназначенная под сахар, была вспорота у горловины. Пластиковая бутылка валялась на валуне, часть белого песка просыпалась на землю. Кое-как с помощью ложки удалось собрать часть белоснежной сладости, большая часть сахара, осела между трещинками валунной мостовой. О восстановлении запасов муки речи не велось, мучная пыль, развеянная по воздуху, перемешалась с песком и полностью утратила своё истинное предназначение. Эти печальные факты причислялись к достоверному доказательству медвежьего бандитизма.
Четыре, двух литровые бутылки с макаронными изделиями безжалостным образом были выпотрошены и раскиданы по табору. Повезло в одном, что две бутылки были засыпаны более крупными рожки, меж тем как в других находилась рассыпчатая вермишель, ее как раз и не удалось собрать обратно. Нетронутым почему-то оказался горох, видимо медведь с презрением относился к этому продукту и оставил его в покое.
На счёт вероломства таёжного гостя, так же было списана бутылка растительного масла и набор пакетиков быстро приготовляемых супов, пользующихся особым спросом у таёжников. На дневных перекусах или пережорах, как величают сплавщики скоротечный приём пищи в пути, быстро приготовляемые супчики заливались кипятком, посыпались сухариками и горячее, подавалось к столу. Конечно, о пользе и качестве такого вида продуктов говорить не приходилось, но что не предпримешь, на что только не закроешь глаза, ублажая плоть.
Как не странно, медведь оставил без внимания сухари, упакованные в большой гермомешок. Их оставалось с гулькин нос, под жёстко контролируемый счёт. Если бы проказник добрался туда, дело дрянь, голодных посылов в команде прибавилось бы, нервных потрясений было бы не избежать.
Медведь наделал много шуму бестолкового и непростительно легкомысленного, по его милости дальнейшее передвижение по маршруту сопровождалось с опаской и под охраной. Александр Вячеславович патрулировал караван с заряженным карабином на плече. Любой шум, провоцируемый кем-либо в непроглядной таёжной чаще, вызывал испуг и ревностные роптания. Люди шарахались в стороны с неприязнью, недоверчиво косились на опасную тайгу. То, что находилась за пределами просторной речной долины, терзало неизвестностью и неопределённостью. Доверительные отношения между тайгой и человеком пошатнулись, стоило только вторгнуться на территорию человеческого социума дикой, неприрученной силе.
Характер течения Куонамки не изменился, сухие перекатные борозды по-прежнему сменялись речными бассейнами. Пропорциональное отношение размеров между ними не соблюдалось. Если переносчики и надеялись на продолжительный и легкий сплав по стоякам, то эта надежда таяла от поворота к повороту затухающим миражём. Реальность вгоняла в уныние, волок по высохшему бугристо-каменному и галечно-песочному каналу удлинялся, утяжелялся и увеличивался по времени прохождения. Куонамка не оставляла выбора. С того самого памятного момента, высадки в точке «А-5» прошло десять дней, и каждый день вносил свои грустные и скорбные коррективы на истасканных и павших духом путешественников.
Порою хотелось всё бросить, одним махом перечеркнуть тяготы и лишения непосильных волоков, скинуть неподъёмные рюкзаки, поставить палатку, развести костёр и ждать, когда прилетят спасатели и вызволят из каменного заточения Куонамки. Хотелось предаться покою, настроиться на рыбалку, насладиться таёжными красотами, обласкать любящим взглядом нетронутые пейзажи северных просторов, вкусить ягодные щедроты, испытать удовольствие от похода, изведать всё то, что было обещано и не исполнено по прихоти арктической погоды, не однозначно относящейся к своим прямым обязанностям. От неё ожидали обжигающего холода, промозглых ветров, дождевую хлюпь и мряку, денно и нощно зудящую капельно-туманной заунылой мелодией, а получилось всё наоборот. Слепящее солнце, невыносимая жара, слабосильная хандра выплакавшихся, обветшалых туч – ни чего не клеилось, ни что не сходилось.
Обида, затаившаяся в сердце, возносила к небесам массу огорчительных слов и реплик, выброшенных усталым сознанием из неприглядного тайника души. Люди раскрывались в той или иной степени нелицеприятного нутра, скрывающего всё, то убогое, алчное, жадное, нетерпимое, гнилое и предательское, соответствующее всему отрицательному, что скопилось в человеке под внешней, поверхностной оболочкой.
Нервы сдавали, переносчики объятые пламенем злобы, кляли, на чём свет стоит свою судьбу, и того, по чьей милости они принужденны, нести нелёгкое бремя аскета, стяжающего свою избалованную плоть. К счастью большинство путешественников, были не из робкого десятка, всё самое негативное, омерзительное и кощунственное творилось у них внутри и не прорывалось наружу, поэтому серьёзных конфликтов в коллективе единомышленников не возникало.
В замкнутой среде обитания мужского племени, могли возникнуть легко переносимые размежевания. Люди могли пустить пыль недовольства и тут же развеять её взмахом окрылённой благодарности, взаимопомощи и понимания, рассевающие пыль сомнений и злопыханий. Таёжники, как могли, удерживали барьер между кротостью и хамством, добром и злом, правдой и ложью. У всех была одна цель, связующая цель – выбраться из Анабарской ловушки не растеряв по судьбоносной стезе качеств русской добродетели, сохранить в себе человеческий облик, дойти до Саскылаха в полном составе, не схоронив за пазухой камня обиды или жажды мщения.
Утро одиннадцатого дня пребывания на Куонамке зачалось по надлежащему таёжному укладу. Намаявшееся светило, исколесившее небосвод вдоль и поперёк, вынужденное подрабатывать и в ночную смену, озарило тайгу скучным, блёклым светом, увядшим и бездейственным. Собранные пучками золотистые косы без интереса, по договорённой обязанности, дырявили белые облака с тёмно-серой разлезшейся по краям подошвой. Обложная перисто-кучевая облачность стянула горизонт, и уменьшила под купольное пространство. Облачная мазня намертво приклеилась к небесному шатру.
На земле, чахнущей от парникового эффекта ватно-облачной изоляции, не происходило ни каких перемен, всё было мертво и обездвижено. Ветер беспризорник умчался за горизонт на север, в благоприятную климатическую обстановку. Не кому было тормошить сонное царство, прозябающее в томительном ожидании оздоравливающих холодных масс Арктики.
Походный лагерь разместился у левобережного закругления реки на крутопадающем пяточке берега, окультуренным мелким гусельником и саженцами синеокого и много-глазкового чабреца. Береговая линия Куонамки самопостроилась по принципу карьерных террас с ровными ступенями, нисходящими у плавного поворота реки в расплющенную галечную горловину перекатной затычки.
Палатки приткнулись в разнобой на краю осыпей, еле уместившись на озеленённых прилавках. Кострище находилось вблизи катов, вчера поздним вечером ни кому и в голову не пришло подымать его к лесу, ближе к дровам. Крутопадающие береговые террасы отмели подобные мысли, сухостой и плавник для костра попросту сбросили вниз. Поздний ужин и накопленная усталость, вызванная опостылевшим волоком, вынудили дежурных бросить посуду нечищеной и не прибранной. Гора немытых мисок собралась у воды, кружи с недопитым чаем, отстаивались у импровизированного стола, коим служил могучий, древний камень, в воспоминаниях которого ещё были живы памятные картинки сотворения мира. Поодаль пребывая в раскрытой, распотрошённой растерянности сбились в кучку размокшие картонные коробки. Прессованная бумага отсырела, потеряла форму и упругость. В нишах раскупоренной тары затаилась небережливая, невосполнимая пустота.
Катамараны, выбросившимися на берег китами оберегали печально-траурное не тревожимое одиночество речной долины. Приплюснутые под давящим грузом баллоны полностью сидели на каменистом дне, их не раскачивало, как это обычно случалось на половодных реках с настырной узконаправленной стремниной. В катах ощущалась неподъёмная тяжесть, отсутствие какой бы то ни было плавучести. Они и вправду походили на морских гигантов утративших способность ориентироваться в океане и от безысходности выбросившихся на берег, по ошибке решивших сократить путь, идти напрямую к заветному фьорду.
Два тонких плетённых каната позаимствованных из альпинистского снаряжения тянулись пёстрой змейкой к валунам средней величины, способных послужить швартовочными кнехтами. Мастеровитые сплавщики гораздые на различные выдумки привязали к концам фалов весла и обложили их камнями. Надёжную швартовку катов можно было и вовсе отменить, по состоянию болезненной реки, подверженной упадку водных сил, но опыт и знание походного ремесла не позволили таёжникам спустя рукава отнестись к такой ответственной задаче. В прошлом у знакомых туристов происходили случаи, когда внезапный ночной ливень провоцировал стремительный, многометровый подъём воды, и каты, не привязанные надлежащим образом, уносило течением. Нынешнее утро обошлось без особых перемен, ночной ливень не состоялся и каты ни куда не утащило.
Палатка Ивана Владимировича по его желанию и при непосредственном участии самого хозяина расправилась синим косоугольным флагом на кромке дремлющего леса. Иван Владимирович не изменял традициям и своим собственным убеждениям, ставил палатку на перинно-мягком мху, от того и сон протекал у него с полной выкладкой и с увеличенной дозой приятных сновидений.
Здоровый, полноценный отдых и возрастная привычка вставать с первыми лучами солнца, как нельзя, кстати, пришлись ему в помощь, именно в это утро. Он и Пётр Александрович на сегодняшний день значились дежурными, приготовление завтрака было возложено на их плечи.
Иван Владимирович нарочно, громко, с дерзновенно ехидной ухмылкой тряс палатку Петра Александровича, пока не дождался ответа, что, тот встал и сейчас же прибудет во здравии, к кострищу. После чего Иван Владимирович прихрамывающей походкой прошмыгнул мимо палаточных растяжек и, кривя спину и ломая ноги опасливо, спустился с террасы.
- Посуду-то вчера не помыли, это плохо – раздосадовано почесал затылок Иван Владимирович, – Эк, нам подфартило.
Иван Владимирович не ведал, с какого конца взяться за дело, надо было напилить и наколоть дров, развести костёр, установить таганок, надраить до чиста посуду. Дел невпроворот, а решать их требовала и обязывала ситуация.
- Ладно, я пока воды в чайник наберу – сообразил Иван Владимирович.
Переобуваться в резиновые сапоги Иван Владимирович не спешил, до сборов ещё рановато, а парить ноги в невентилируемой резине не имело смысла. Легкие полукеды, как нельзя, кстати, подошли к моменту утреннего пробуждения с его неприхотливыми задачами и непритязательными требованиями.
Выбрав самый высокий камень, возвышающийся над водой, Иван Владимирович вступил на него чрезвычайно не смело и неуверенно, присел как смог, на корточки, ему мешала боль в колене. Пересилив боль, он кое-как не то боком, не то крюком навалился всем весом на здоровую ногу и ударил чайником о воду. В это самое время бодрый голос Петра Александрович возвестил окрестности о жизнерадостном настрое.
- Как здоровьице-то Иван?
Иван Владимирович в сей напряжённый момент черпания речной воды, не ожидал, чьё бы то ни было отвлекающее появление, и в отчаянии, заваливаясь с камня вводу, прохрипел:
- Нормально!
Избежать погружения ног в воду не удалось, Иван Владимирович, как осмеянный гусак, прохлюпал полукедами по воде и вышел на берег с пустым чайником.
- Что чайку заварим? – Пётр Александрович живёхонько расправился с остатками сна кружившими голову и для начала решил поупражняться в разговоре, – Чай это хорошо.
- Ну да, – выдавил из себя не то одобрение, не то не согласие расстроенный Иван Владимирович.
- Я вот что предлагаю – Пётр Александрович взял поварскую инициативу на себя, – Тут я, на прошлой стоянке пакет с сухофруктами заныкал давай-ка компот вместо чаю, сварим.
- А если кто чаю захочет? – Иван Владимирович заартачился упрямым мальцом, делающим всё наперекор услужливым папе и маме. Настроение у него было такое, что хоть плачь от уныния и обиды за промокшие ноги и колющую боль в коленном суставе.
- Эта задача вполне решаема, и чай заварим, и в большом котелке компот приготовим.
- Делай что хочешь – отмахнулся Иван Владимирович, и сгарнув рукой немытые кружки плюхнулся на камень-стол, – Всё равно сахара нет, так, слегка только подсластить хватило бы.
- Сухофрукты, они сладкие, курага, чернослив, в них знаешь, сколько фруктозы, поверь, всё будет как надо!
- Делай, как знаешь, чё, ты ко мне привязался, не видишь, я промок.
- Нет, что не говори, а компот стоящая вещь! Разваренную сушку пожевать можно, а чай, так себе, пустая вода – заключил Пётр Александрович, не обращая внимания на жалобы друга.
Пётр Александрович засучив рукава, принялся за работу. Не успел Иван Владимирович выжать последний носок, а над кострищем пыхнуло чёрное облако дыма, взвились оранжево-жёлтые языки пламени. Пётр Александрович трудолюбивой пчёлкой метался по лагеря, весь в заботах, весь в делах. На таганке примостились два разно-литровых котелка, на раскрасневшихся от жара углях, покоился чайник. Начищенные песком миски блестели, словно зеркала, кружки выстроились в ряд, с нетерпением дожидаясь пока в них не заплещется крутой кипяток.
- Манку-то как по жиже развести, а Иван? – засомневался Пётр Александрович, обиженное и надутое молчание друга, выбило его из колеи, ему требовалась общество, в коем и отказывал его не сговорчивый друг.
- А… как получиться, – Иван Владимирович восседал на камне чёрным вороном, нелюдимым и недружелюбным.
На скос валуна, обращённый к костру, он положил на просушку вогкие носки и кеды. Тепло возгорающегося пламени накрывало горячим дыханием, отчего мокрая ткань завьюжилась белёсым парком.
- Нет, ты знаешь… – Иван Владимирович отменил своё необдуманное и неопределённое решение, и уверенным голосом поставил задачу перед шеф-поваром, – Ты вот что Петя, водички по более, а то клейстер получиться в рот не запихнешь.
- Это мы в раз, такое нам под силу – выдохнул себе в облегчение Пётр Александрович, ему пошло на пользу участие настырного и не разговорчивого друга.
- А компот это ты правильно придумал, для разнообразия жуть как пользительно, а то чай, да чай – Иван Владимирович оттаял ледяным сердцем и отмяк зачерствевшей душой, упорхнувшее ласточкой хорошее расположение духа, ворвалось в его жизнь счастливым голубем, – Как думаешь, Петя, будить ребят, когда будем, а?
- Как манка дойдет, так и трубить подъём будем, пускай поспят, пускай потешаться, нынче переход будет тяжёлый, сразу на старте затычка, так что намаемся тут.
- Да… – не однозначно ответил Иван Владимирович, и тут же решительно продолжил, – Сегодня кровь износа, до Этубина должны добраться, там по идеи, вода должна быть.
- Большой-то приток…. что ли…?
- Угу, на карте жирной линией вычерчен, значит, воды вдоволь.
- Это нам сейчас самое большое подспорье.
- Да, без воды, на своих ногах с тяжёлыми котомками за плечами мы далеко не уйдем, вода нужна – не без горечи в дрогнувшем голосе согласился Иван Владимирович.
Не замечая трудов своих, за непринуждённым и складным разговором, все дела поделались и сами собой разрешились. В пятилитровом котелке доходила манная каша, принимая на себя тёплые волны пыхающего костра. Восьмилитровый котелок с честью и достоинством охлаждал в реке многообещающий компот. Заваренный в крутую Цейлонский чай, был отставлен от костра, что бы не закипел случаем. Со стола-камня убраны вогкие носки и полусырые кеды. По скромности таёжного завтрака, каменную столешницу ни чем не застилали. Миски, кружки, разделённые на персоны, порционные кусочки рафинада, дожидались таёжных праведников, охотников до здоровой и восполняющей силы пищи. Наступил ответственный момент, дежурный, не по оговоренному часу, а по настроенному завтраку обязан был будить команду, зазывая всех к столу.
Пётр Александрович в таких обязанностях – мастак, противно горланить умел, так пискливо, что испуганный сон удалялся восвояси, не махнув на прощание и кружевным платочком обещаний. Иван Владимирович не претендовал на эту ответственную роль, полностью положился на старого боевого товарища.
- Подъём! Подъём! Завтрак стынет, кто не успеет и придёт последним, тому компотная добавка не достанется – разорался во всю пискливую мощь своей дряблой грудной клетки Пётр Александрович.
Для убедительности своих намерений – жёстко расправиться со сном, он взял самую большую миску и железную ложку и стал дубасить ею, воспроизводя звон корабельной рынды созывающей матросов на палубу.
В самодовольствии, с некой самопочитаемой гордостью за свои незаурядные способности Пётр Александрович ещё раз, напоследок, сотворил ложкой и миской утреннюю молитву пробуждения и, почуяв шевеление в ближайших палатках в спокойствии ублажённого духа, вернул посуду на место.
- Как бы нам надолго не задержаться тут, пока завтрак, пока сборы, половина дня пройдет, а до Этубина ты говоришь далече? – сходу перестроился на иной лад общения Пётр Александрович, проникнувшись заботами предстоящего волока.
- Если напрямик, километром пять, если по джипиесу ориентироваться, как наш Владимирович любит,… по моему расчёту, с учётом искривления реки,… километров семь, восемь. А вот, сколько затычек на пути встретим, вот от этого, и будет, завесить весь наш сегодняшний волок.
- Я гляжу на этот перекат, – Пётр Александрович настроил не моргающие глаза-окуляры и указал по направлению речной горловины, – Кажись, валунов по стремнине нет, да и течение хлёсткое, заглублённое, может, без перетаскивания груза обойдёмся. Так…, всё на кате переволочём, как думаешь?
- Да я, то же заприметил этот проход, если чуть нашего берега держаться, а затем к центру взять,… пройдем – уверено заключил Иван Владимирович.
- Надо бы со всеми посоветоваться, разобраться, как совместно действовать будем, а то с бухты-барахты они как рванут, натянут рюкзаки на спину, закроют глаза, под стопу друг друга вперяться и айда вперёд до потери пульса.
- Я думаю, что всем, порядком надоела эта изматывающая переноска, каждый только и ждёт, что бы усесться на кат, да лихо с перекатной горочки скатиться.
- Да…, было бы не дурно – многозначительно поддакнул Пётр Александрович.
Обнадёживающие компотные посылы заставили спящую команду досрочно опрокинуться от сна, в спешке, драить зубы, ополоснуть слипшиеся глазёнки и бегом к столу. Манную кашу походные люди не жаловали, даже исходя из того, что пайка была урезана из-за шалостей медведя, не все добрались ложкой до дна миски. Денис Викторович и Игорёк нехотя черпали манную жижу, усердно заедая её сухарями. Когда же наступила очередь компотного ублажения, от добавки ни кто не отказался. Разваренный чернослив, курага и изюм разошлись на ура. Каждый раз, черпая ложкой фруктовую мякоть, путешественники от всего сердца благодарили Петра Александровича за его поварскую находку и обещали назначить его постоянным дежурным – пусть только не ленится и готовит компот. Пётр Александрович рад был бы услужить команде, да не всё от него зависело, компот удалось сварить только один раз, больше пакетиков с сушкой не было.
К половине десятого с завтраком было покончено, люди разбрелись по палаткам и в ленном обмороке стали неспешно укладывать вещи в гермомешки, убирать палатки, скатывать коврики и уминать в узкие чехлы воздушно-перьевые спальники. Дежурные отдраили котелки, сложили посуду в расходник, общественный груз поднесли к катам.
Походные сборы только с виду кажутся простыми, не отнимающими много времени, на самом деле на подготовку к отплытию уходит, как правило, полтора часа. Масса вещей необходимых в таёжном сплаве крутилась в умелых и проворных руках путешественников, каждой из них приходилось уделять время. Предстояло заныкать в потаённых углах вещмешков документы и деньги, обвёрнутые в целлофановый пакет; сложить по пластиковым коробкам раскиданные со вчерашнего дня блесна, канаты, тройники различных размеров, распутать и заново связать повадки, отыскать колечки и карабинчки; смазать ружья маслом, вычисть ствол шомполом и пройтись промасленной тряпочкой по воронёной стали, оттереть грязь на прикладе, переложить патроны в подсумок, причем патроны с мелкой дробью отделить от картечи, чтобы на крупную дичь картечь всегда была под рукой. К этому не обходимо добавить заботы, связанные с бережным отношением к фото и видео аппаратуре. Где надобно, заменить севший аккумулятор, снять бленду и осмотреть линзы, не запылились ли они, проверить остаток видеопленки и памяти на флешке, закрутить винтики, разболтавшиеся на трехногом штативе.
Всюду куда не кинься безмерное – надо, необходимо, потребно, и не отчего не откажешься, на потом, не переложись. В походе нет второстепенных дел, способных подождать с некоторое время, ими занимаются сейчас, потом, завтра, послезавтра будет поздно.
Изошедшие семью потами от нудных сборов таёжники свернули лагерь и снесли личные вещи на берег. Перед тем как определиться с командой и дать целеуказующие ориентиры, Владимирович объявил пятиминутный перекур. В вальяжных позах, почивающих вельмож, сплавщики оседлали каты, разлеглась на тюках, и предались расслабляющей неге.
И только неугомонный Пётр Александрович носился с навязчивой идеей, преодоления переката без сухопутного волока. Он кружил вблизи Владимировича задумчивым вороном, прожившим не менее двух сот лет и нажившим огромное количество дум. Порхал вольно пущенным воробьём, у которого не сходило с клюва бессмысленное чирикание. Вплетался между разлёгшихся коллег настороженным удавом, незаметно подбирающимся к жертве. В конец, измотавшись, Пётр Александрович просипел нечто невнятное, будто прочистил горло и как-то неловко крякнул:
- Как бы,… как бы нам эту затычку на кате переплыть?
Реакции не последовало, переносчики настраивались на трудный волок, каждый мысленно примерялся к своей ноше, отыскивая глазами неотвязный рюкзак или герму.
- Взаправду Владимирович… – подпрягся Иван Владимирович, которому переноска груза стала поперёк горла, не сплюнуть, не отхаркнуть, – Давай попробуем гружёные каты, через перекат провести, воды в нём вроде как по-более.
- Что? – Владимирович невкурил, на, что намекают седовласые метры таёжных дел, – …О чём вы говорите?
Иван Владимирович встал с баллона и призвал рукой командира к себе. Владимирович не стал противиться, подсознательно, он начал воспринимать сказанное, он понял, что старички предлагают что-то весьма дельное и стоящее.
- Ты глянь, на перекат, стремнина на нём бунтует, значит, глубина есть, может каты удастся протащить с грузом.
- Да, да, если что встанем, и проведём их – поддакнул Пётр Александрович, подкравшийся к месту совещания.
Владимирович окинул широким взглядом перекат, сощурил глаза, всматриваясь на вспенившиеся беляки, скачущие у валунов и, повеселев кислым, небритым лицом согласился.
- Слушай, оно и верно, надо попробовать.
- А мы тебе, что толкуем, попробовать не грех, остановиться никогда не поздно, – обрадовался Пётр Александрович.
Предложение старичков не оставило ни кого равнодушным, сплавщиков заинтриговала идея «безоблачного» преодоления перекатной затычки, команда встала у берега в шеренгу и устремилась глазами к перекату.
- Братва! – командир, воскресшим духом, проявляющимся обыкновенно после приёма полезной и вкусной пищи, обратился к друзьям – Рискнём! Попробуем авось получиться!
Выражение лица командира приняло дерзкий, отважный вид, мужественные скулы выпятились, на лбу растянулись морщины, а брови свились к переносице крылом гордого поморника, ищущего схватки с надвигающимся штормом. Ватага, под предводительством дальнего родственника, внучатого из внучатых предков Ермака ринулась грудью на возникшие препоны и преграды строптивой Куонамки.
Груз по совету Ивана Владимировича разместили ближе к кормовой части, если катамаран сядет на грунт корпусом, то по соображению таёжного метра, будет легче стаскивать его.
Сплавщики с веслами наизготовку, оседлали катамараны, отпрянули от суши и устремились к центру речного стояка. Прибрежная мель, выглядывающие из-под воды бегемотики, не позволили напрямую зайти в горловину переката. Пришлось совершить обходной манёвр, зайти с тыла, для этого катамараны отошли назад, благо мёртвое течение способствовало выполнению любых манёвров, будь то движение бортом или кормой вперёд.
На сердце сделалось непривычно волнительно, тот, кто учувствовал в сплавах, ни когда не забудет нарастающее чувство тревоги, восторга, возникающее у входа в зауженную воронку слива. Убыстряющееся течение, увлекает в коловерти взбеленённого пенной переката. Сердце неумолимо стучит, загоняя пульс в запредельную амплитуду волнения. Встречный ветер бодрит, кидает в лицо водяную взвесь, сорванную с белых чубов, не на шутку разошедшихся грозных валов.
Сплавщикам хотелось вновь и вновь испытывать это окрылённое чувство полёта, торжества скорости и страх, затаившийся внутри трепещущей души.
Увы, речной стояк заканчивался, не имея продолжения, дно выпирало на поверхность зелёно-власыми бегемотиками, приготовившимися к встрече с непрошенными гостями.
- Правее – скомандовал Владимирович, – Там струя на сливе не взлохмаченная, камней нет, держим к более или менее сглаженной поверхности. Давай хлопцы, налегай на весла!
Не стоило лишний раз подбадривать команду, она и так была на взводе, готовая истратить все силы на то чтобы проскочить верхом на кате эту злосчастную Куонамку.
Течение реки если и набрало ход, то не на столько, что бы сравнивать его с несущимся локомотивом. Любое неосторожное движение веслом, любой зацеп, заставил бы перегруженный кат, сидящий по брюхо в воде прервать разгон и застопориться.
- Аккуратно огибаем тот чёрный бегемотик и чуть левее, прижимаемся к берегу и по струе, понятно? Давай понеслась!!! – скомандовал командир и пустил кат в галоп.
Едва ли кат протянул и десяти метров, как жалостно и визгливо завыл правый болон, чешущий брюшко о подводный камень.
- Гребём!!! Гребём! Левый борт, табань, правый поднажми!
Все разом и поднажали. Только, катамаран соскочил с камня и, выровнял курс на перекатную стремнину, как тут же увяз на отмели.
- Приехали… ух… – грустно изрек Александр Вячеславович, – что делаем, снимаем вещи и обносим?
Неприятные омерзительные по своему смыслу и звучанию слова «снимаем вещи и обносим» не кому не понравились. Натруженное тело, взбунтовавшиеся мысли, чуткие нервные окончания, абсолютно всё органы в человеке противилось подобному кощунству и надругательству над плотью. Ни кто не пошевелился, ни кто не вымолвил и слова, ни кто не решался, что-либо предпринять.
- Ни кто не куда не расходиться! – волевым голосом, Владимирович выдворил уныние и хандру, возникшую в команде походу не заладившегося дела, – Ни кто не куда не расходиться, слезаем с ката и проводим его по перекату.
- А груз? Ты же сам видишь, мель на отмели и бегемотики спины солнцепёку подставили, надо снимать груз и может, тогда если конечно получиться, проведём каты по затычке.
Александр Вячеславович изначально, недоверчиво относился к идее прямоточного спуска по перекату. Он ещё с утра зарядил себя на предстоящие трудности и готов был нести и дальше свою пятидесяти литровую бочку, как объезженный, обезволенный мул, привыкший к однотипной и монотонной работе.
- Ребят – жалобно проблеял Пётр Александрович, – Мы даже и не начали ещё, считай, и пальцем не пошевелили, и что ж сдаваться что ли, давайте попробуем ещё.
- Мы здесь ноги себе повыворачиваем, шеи свернём!
Александр Вячеславович, что называется, полез в бутылку, ему порядком всё надоело, незаживающий мозоль на ноге, оттянутая бензобаком шея, отвислые плечи с кровавыми рубцами на коже, беспрерывный труд до изнеможения, всё это вместе взятое вымотало его.
У Александра Вячеславовича попросту сдавали нервы. Он утратил уверенность в благополучном исходе дел, он не пасовал перед трудностями, но зато потерял задор, оптимизм подпитывающий веру таёжника. Ему осточертела Куонамка с её предательским и враждебным характером.
- Таскайте вы сами на себе, на своём горбу! – рассердился Иван Владимирович, – У меня ноги не выдержат, что бы груз на спине нести, ведь ещё неизвестно, сколько таких вот причуд впереди, надо пробовать, надо перетащить кат с грузом.
- Ну, так пробуй! Чего вы меня убеждаете, давайте! – вскипел огнедышащим паром Александр Вячеславович, – Чего же вы сидите сиднями. Сейчас мы мигом жилы порвём! Почти четыреста килограмм на руках собираются перенести…, давай! Давай! Чего расселись!
Александр Вячеславович, сам, первый ухватился за лагу, распёрся ногами в воде, качнулся назад, подал туловище вперёд и что есть мочи потянул кат на себя. Много килограммовый кат содрогнулся и провернулся по оси, левый баллон оставался на месте, а правый заполз сантиметров на двадцать вперёд.
- Давай! Давай! – не унимался Александр Вячеславович.
С остервенением, до вспухания вен на руках Александр Вячеславович рвал кат, он почти развернул его перпендикулярно реке. Народ молча, стоял и смотрел на агонию безнадёжно утомлённого человека, как физически, так и морально.
- Что, далеко мы так уйдем, а? – Александр Вячеславович бросил приподнятую лагу. Носок ката мертвенно сел на грунт.
Некогда дееспособная четвёрка передового ката, опустив руки, в беззвучии, тупо вперилась в злосчастную каменную затычку, не в силах придумать, что ни будь, чтобы облегчить нелёгкий путь страданий, тягот и лишений.
Сплавщики были согласны с Александром Вячеславовичем, что подобный волок до добра не доведёт. От резких движений, с полным напряжением мышц, поясницу сразу скрутит, хребет согнёт бубликом так, что до конца похода не распрямиться.
У переносчиков присутствовало и иное осознание видимого, каждый понимал, что если сейчас снять груз с катамарана и обычным способом, на плечах перетащить его до стояка, то на это уйдет, как минимум часов пять. Но главное, надежда на выход в Саскылах в срок, растает снежной бабой, вылепленной в морозильнике и вытащенной на свет божий при летнем солнцепеке. Они попросту утратят веру в самих себя, надежду подменит безразличие и апатия, и все с прискорбием согласятся – будь, что будет, высиживаем счастье на месте.
Этого нельзя было допускать, таёжная глухомань подобных заявлений не приемлет, бездействие, и безынициативность разлагают мужской коллектив, будь он хоть какой крепкой спайки. Среди безжизненной, не обозримой таёжной дали необходима цель и вера, тогда любые трудности, возникающие на пути, будут преодолены, надо лишь только поднапрячься поднатужиться до упора.
- Что тут у вас, ни как не пропихнёте?
Разбрызгивая болотниками воду, быстро приближался Виктор Сергеевич Оршин, за ним следом перебирая ногами по скользким камням, оклеенным сопливыми водорослями, подтягивались Николай Михайлович Коблев, Денис Викторович и Игорёк.
- Не ладиться, что ли? – переспросил Денис Викторович, на его смуглом лице витала еле уловимая улыбка, всепроникающая и успокаивающая.
- Ни хрена не получается – буркнул себе под нос Александр Вячеславович, и отвернулся от друзей пришедших поглазеть на бесполезное никчёмное занятие.
- Владимирович, как, вы пробовали тащить, и что не получается?
Виктор Сергеевич, заряженный нескончаемой энергией оптимизма, наверное, будет последним по списку в коем, навсегда и бесследно исчезнет крепость духа и неистребимая воля к достижению победы. По его активному поведению стало понятно, что придётся ещё раз пробовать перетаскивать гружёный кат через мелководную затычку.
- Мы толком и не брались, так, одни нервы, показуха, – не нажимая на личности, не терзая чьё бы то ни было самолюбие объяснил непростую ситуацию Владимирович.
- Ха…а! – недовольно хмыкнул Александр Вячеславович, изобразив на лице мину, безразличную ко всему.
- Давайте ввосьмером кат проводить – предложил Виктор Сергеевич.
- Другого выхода нет – согласился Владимирович, надо пытаться, иначе, я чувствую разлада в команде не избежать, народ порядком подустал от волока.
- Берёмся мужики, каждому по лаге достается – не удержался Денис Викторович и первым ухватился за выступающее древко, отполированное до блеска намозоленными ладошками.
- На раз, два…, так, готовы!? – привлёк к себе внимание Виктор Сергеевич, – Я буду считать!
- Только вы это, не торопитесь, дайте хоть ноги успевать переставлять, а то в воде, каменюки больно гладкие, обтёртые, вмиг упадёшь – попросил Иван Владимирович.
- Ладно, иду на уступку, пол секунды на отдых, а потом как хочешь, но только, что б поспевал – пошутил новоявленный заводила.
- Ну что ты, в самом-то деле, я же о серьёзных вещах говорю – возмутился Иван Владимирович.
- Да шучу, шучу я Иван Владимирович, все сделаем полюбовно, ни кто в обиде не останется. Так, ну…, мужики хорош, прохлаждаться, и…, раз…, два… взяли, быстренько ножкам переступили, и раз… два… взяли…!!!
Кат, зауныло и тоскливо повизгивая баллонами о меляк, потащился по перекату. На первых порах окрылённые сплавщики преодолели на голом энтузиазме метров шестьдесят. Кат не плыл, это было очевидно он, попросту, скользил по камням. Его приподымали, насколько хватало человеческих сил, отрывали от дна четыреста килограммов груза и выкидывали вперёд. С полметра кат по инерции двигался в заданном направлении, затем грузно плюхался на дно.
Немаловажное подспорье оказали скользкие водоросли, они словно универсальная смазка удаляли трение о затупившиеся валуны и гальку. Для того что бы удержаться на скользких каменных «прыщах», в момент настройки на новый рывок, сплавщики наваливались телом на лаги и скоренько, в темпе вальса перебирали ногами. Разрыхлив дно носком и пяткой резиновых сапог, погружали ноги в галечный грунт и по команде ссовывали кат дальше. Дело спорилось в течение последующих десяти минут удалость пройти сто метров, середина переката была близка и, люди подбадривая друг друга дружеским окриками, буквально неслись с катом на руках, еле успевая отсчитывать про себя – раз, два.
Иван Владимирович и Пётр Александрович не выдержали заданного Виктором Сергеевичем темпа и безнадёжно отстали. Иван Владимирович, было, зашёлся речевыми возражениями, типа – «Куда мне с моими ногами за ними угнаться. Подождать, что ли не могут, куда торопиться, свет, что ли меркнет через минуту?», но уловив ситуацию и уразумев, что без него и так хорошо справляются, направился к берегу, вслед за Петром Александровичем.
Действительно, помощь двух старших коллег не потребовалась, хватило и шестерых человек. Словно оголтелые беспризорники, рвущиеся к разграбленному продуктовому прилавку, увлечённые сплавщики тащили без устали кат, не помышляя об отдыхе.
На серединном рубеже перекатной затычки Виктор Сергеевич взмолился, сбился со счета и, задыхаясь, объявил:
- Хэ… хэ… амба, сил нет…. перекур…
С раскрасневшегося лица стекал вдоль бровей и скул струйками пот, на ветровке образовались мокрые пятна на всю спину.
- О дело пошло, – воскликнул не ведающий усталости Денис Викторович, будто тяжёлые нагрузки специально для него прописаны, – Половину лихо отмахнули, может, вернёмся за вторым катом? Сюда дотащим, потом первый попрём.
- Мне кажется, что можно дальше вдвоём, кат тащить – очнулся Александр Вячеславович.
Он окончательно пришёл в себя, раздражительность исчезла, вера в успех вновь обласкала его понурую душу.
- После того слива, где у левого борта чёрный валун лежит, русло сжимается и перекат выполаживается, там глубина намечается, оттуда вдвоём можно кат к стояку спустить, как думаете а?
Засасывающая горловина переката прошла, крутизна исчезла, рельеф дна изменился, обрёл спрямленные, плоские обводы. Бегемотики по таинственному таёжному обряду снялись с насиженных мест и разбрелись по берегам.
Куонамка на этом перекате, вовремя половодья заходится мощным течением, выгребая и углубляя проходной фарватер. Если до этого преодолённые командой перекатные затычки не имели чётко выраженного русла, то сейчас, настал черёд реке изменить своим высокогорным принципам. Стремнина Куонамки набирала текучую мощь, река постепенно превращалась из ручейка в реку. Не доставало только чудесного вмешательства проведения, способного поднять уровень воды в реке хотя бы на пятьдесят сантиметров и тогда каты свободно бы плавали по отмелям.
- Так что? – решительно настроенный Виктор Сергеевич, обратился к Владимировичу, – Как поступим?
Владимирович не унял завышенное сердцебиение, громко и глубоко дышал, подражая неизлечимому астматику. На перекошенном лице отразилось, как на рентгене, истинное состояние внутренних органов, начиная с почек, печени, желудка, легких и заканчивая трясущихся от утомления мышц.
- Поступим так, поможете нам спуститься до чёрного валуна, если дела пойдут на лад, мы с Александром Вячеславовичем, прём кат вдвоём до стояка, а вы возвращаетесь, берёте в подмогу старичков, они вон присели на бережку, прохлаждаются…, видите ли…, и за нами со вторым катом, договорились?
- Угу – согласился без лишних вопросов Виктор Сергеевич.
Потребовалось некоторое время на восстановление дыхания, прежде чем сплавщики смогли оторвать попы от ката и выстроиться вдоль бортов за «именными» лагами. Второй бросок до чёрного валуна затянулся, сказывалась скопившаяся в теле усталость. Зато ступать по дну стало намного легче, вместо каменистых заусенец тормозящих каты, по дну рассыпался мелкий галечник.
Скользкие водоросли росли гораздо реже, водяной поток сдирал их с камней не позволяя осесть и закрепиться. Ступать по дну стало гораздо безопаснее. Когда отряд поравнялся с намеченным ориентиром, кат подхватило течение и поднесло пару метров. Русло переката заметно углубилось. Владимирович потребовал передышку, дабы поставить новую задачу.
- Хорош, мы сами справимся, а вы дуйте за вторым, если вдруг не будет получаться, то мы придём на помощь, кликните если что.
- Понятно – ответил повеселевший Николай Михайлович Коблев. До этого он выглядел озабоченным и отстранённым, его терзали преждевременные, ни на чем не основанные страхи, но уверовав в победу, он залился радостью в искрящихся глазах, – Это мы мигом, теперь попрём.
Владимирович, завистливыми глазами проследил за подогнанной друг другу четвёркой второго ката, как они по-молодецки резво, выбрались на берег, безжалостно расплёскивая тягучую воду Куонамки, и в сердцах обратился к Александру Вячеславовичу.
- Как ты?
- Ничего всё окей, правда мозоль побаливает, а так ни чего.
- Как полагаешь… – в чуть дрогнувшем голосе командира улавливался сладкозвучный тембр зарождавшейся надежды, её слабые вибрации, способные в определённых обстоятельствах проявиться в реальности на жизненном полотне, – Успеем к самолёту в Саскылах прийти.
- Я даже…
Подобная постановка вопроса, его преждевременность, несколько ошарашила Александр Вячеславовича, он не был готов к нему, ведь по сути дела ни чего такого не случилось, чтобы именно сейчас заводить разговор о выходе. Да, действительно сегодня произошло из ряда вон выходящее событие, после тридцати семи обносов по каменным запрудам удалось провести каты по воде, это важное, обнадёживающее обстоятельство. Но по существу дела, оно, ни чего конкретно не решает, проблема не исчезла, половина похода по отворотам маршрутного календаря миновала, а из шестисот восьмидесяти километров, пройдено каких-то сорок. Команда, практически, находиться в отправной точке маршрута, ни чего значимого ещё не сделано, чтобы строить несбыточные планы, будущее сокрыто под огромнейшим знаком вопроса.
Александр Вячеславович по нутру своему скептик и чистой воды прагматик, конечно в нём присутствовали некие авантюристические задатки, но они были у всех, кто, так или иначе, посвятил себя таёжным походам. Александр Вячеславович опроверг бы любые рассуждения и предположения командира относительно выхода в Саскылах в заданное время, привёл массу убедительных «но», но он поступил по-другому, чтобы не сбивать темп и укрепить веру в благополучный исход путешествия, он утверждающе произнес.
- Обязательно должны, Маринке обещал сынишку в Сочи свозить, в конце августа, она наверно и путевки купила, так что деваться нам некуда, только вперёд, стиснув зубы.
- Слушай – Владимирович, озарённый счастьем, принялся незамедлительно обрисовывать дальнейшие планы, – Времени у нас мало остаётся, тринадцать дней в запасе. По самым грубым подсчётам нам необходимо проходить в сутки приблизительно сорок километров.
- Не мало, если учесть с какой скоростью мы ходим, то…
- Да, но теперь можно и больше давать, причём намного.
- Не знаю, не знаю – Александр Вячеславович мысленно прокрутил в голове не сопоставимые с реальностью цифры и пошёл на попятную, наполняя разум сомнениями, – Многовато, пусть даже мы вдвое увеличим скорость, и то в сутки максимум пройдём, ну…, от силы, километров десять, четырнадцать, не больше.
- Это так, но ты не учёл то, что километров через сорок, пятьдесят, если будет достаточно глубины, можно будет поставить движок на кат и скорость увеличится в два а, то и в три раза.
- Ты сам прекрасно понимаешь, что эти предположения вилами по воде писаны, мы пребываем в прострации, неведении, мы не знаем точно, что нас ждет впереди.
- Делать нечего… – Владимирович укрепился духом, в нём росла вера, непроверенная без доказательная, но интуитивно верная, истинная по духу своему, – Придётся поднапрячься, будем использовать целые сутки, все двадцать четыре часа. Спать по минимуму, силы попусту не растрачивать только на дорогу.
- Конечно я за – Александр Вячеславович скептически ухмыльнулся и повёл бровь отчуждённым замкнутым слушателем, – Только ведь мы не знаем, что там за поворотом, может там такая жопа, что и смотреть на неё не захочется.
- Сейчас проверим, я просто уверен нас ждёт впереди успех! – твёрдо заявил Владимирович.
Я не спорю, рано или поздно мы победим. Не через день, не через неделю, так за месяц…, справимся.
- Ну…, ну… – по-братски, без обиняков понукал веселеющий на глазах Владимирович, – Всё станется, всё сбудется, главное не терять оптимистический настрой.
- Тогда беремся и добавляем хода.
Александр Вячеславович обнял скрюченными не разгибающимися пальцами лагу, расставил ноги и, разминая тело, покачался из стороны в сторону, приводя размякшие мышцы в форму.
- Кто счёт будет вести? – озадачил простым, никчёмным вопросом Владимирович.
- Да ты и считай, у тебя голоснее получается.
- Тогда поехали и… раз, два… взяли, и… раз, два… взяли…
Кат не порывался ускользнуть от поводырей, ощутив под собой подъёмную силу, но и не упрямился строптивым и необъезженным мустангом, противясь желанию наездников. Расчлёненная на десятки ответвлений стремнина собралась в приличный по местным меркам перекат, река обрела характерную напористость и динамичность. Баллоны чиркали по дну, повизгивали, торкались втихую по выпятившимся камням, но не застревали. Проводники не подымали носки баллонов, как это было раньше, в изголовье переката. Теперь они наваливались всем телом на лаги и толкали кат.
Сплавсредвто заметно ускорилось, Александр Вячеславович едва успевал переставлять запутавшиеся ноги, порою, чтобы не плюхнуться в воду он попросту бежал и если не ощущал под собой опоры, подтягивался на слабеющих руках и прыгал на баллон. Перегруженный катамаран, приняв дополнительный балласт, просаживался и словно заякорённый на ходу корабль с оттяжкою назад, стопорился. Меж тем Владимирович, напиравший, что есть мочи, продолжал толкать. Кат моментально разворачивался поперёк. Александр Вячеславович, нехотя, покидал не сговорчивый кат и, прилаживаясь к лагам, выравнивал носок ката по намеченному курсу. Нельзя сказать, что один только Александр Вячеславович проделывал не значительные, полу корпусные подъезды верхом на баллоне. Владимирович, уподобившись лихому кавказскому наезднику, также увлёкся этими занимательными скачками.
Зауженный слив, подобием осмелевшего, не ведающего преград переката с шипящим всхлипом волн и пенно-слюнявыми кучерявчиками на закрученных бурунах, вклинился в речной стояк. Пройти слив на вёслах не удалось, не позволяли придонные каменные великаны. Чёрные валуны притаились в кристально чистой воде с синеватым оттенком благословенных ясным солнцем небес.
Валунные нагромождения, скопившиеся под катом, походили на тёрку, баллоны постоянно елозили днищем об торчащие заусенцы. Проторенную, речной стремниной, углублённую дорожку проводники так и не нашли, кат пускали по основному быстротоку. Обходные пути намечали между глазастыми валунами виднеющимися лысыми башками. Применимо к данной ситуации искать наиболее выгодные маршруты не имело смысла, куда не ткнись, всюду расселись камни великаны.
- Между ног, – заорал Александр Вячеславович и толкнул от себя кат, направляя его на чёрно-бурый камень-здоровяк, огибаемый с двух боков голубыми космами незначительного водопадика.
Владимирович мгновенно подстроился и потянул плохо управляемый кат на себя. По размерам, камень-здоровяк вписывался в меж баллонную нишу, Александр Вячеславович, на глаз, с точностью до сантиметра, определил габариты валуна.
- Пошли! Пошли! Живее, разгоняемся!!!
Двое измотанных волоком мужиков из последних сил разогнали тяжеленную посудину. Кат до середины своего корпуса проскочил валунный загривок и затормозился. Если означенная каменюка вписывалась между баллонами, то вот глубина водопадика оставляла желать лучшего.
- Блин, сил больше нет – Александр Вячеславович искренне пожалел себя, свой затасканный и подпорченный организм, сопротивляющийся стихии на пределе возможностей.
Не разгибаясь, он глянул через вещевую кучу на Владимировича. Жуткая картина нечеловеческих страданий открылась очам Александра Вячеславовича. Командир обливался потом, тяжело с хрипом в горле дышал, словно ему сдавливали ременной закруткой грудь и вкручивали в поясницу буравчик. Дрожащей, слабеющей рукой, согнутой в локте Владимирович опирался на кат, второй рукой держался за спину, в надеже, что скрюченный хребет в скором времени безболезненно распрямится, мышечные колики и спазмы уймутся и всё нормализуется.
- Может, отдохнём, а то ты совсем расклеился – с неподдельной искренностью посочувствовал Александр Вячеславович.
- Не а, только вперёд, ещё чуть-чуть, и выйдем в стояк – не сдавался Владимирович, – лучше потом хорошенько перекурим и отдохнём.
- Я согласен, что…, тогда рвём спины дальше…
- Угу – засопел в нос Владимирович.
- И… раз, два… взяли, раз, два… взяли…
Кат проскользил с метр, и будто вкопанный, застолбился на месте. Сплавщики тормошили его из стороны в сторону, упирались, разгребая ногами мелкий галечник, пробовали толкать его с кормы, тянули за фал – ни чего не выходило, кат оставался несокрушимым на своём незыблемом постаменте.
- Давай вдвоём занесём твой борт, развернём кат боком, – не дожидаясь дальнейшего указания, предложил Александр Вячеславович.
Владимирович беспомощно похмыкивал и сдержанно постанывал. Александр Вячеславович перебрался на другой борт, и они вдвоём принялись разворачивать упрямившийся кат. Потребовалось несколько напряжённых попыток, требующих концентрации всех имевшихся в наличии сил. Кат сдвинулся и раскрутился поперёк потока. У Александра Вячеславовича от мышечного напряжения заболело в области живота, в глазах поплыли красные круги. Он выдержал и, не прерываясь продолжил раскачивать кат.
Стремнина ударила в борт, насадила баллон на камень-здоровяк. Возмущённый поток безбожно лупцевал и подтачивал искусственную преграду. Вокруг баллонов захороводили воронки, сильное, упругое течение подталкивало кат. Александр Вячеславович моментально сообразил, как им обуздать стремнину и воспользоваться её мощью.
- Теперь мою сторону завернём, и всё у нас получится.
Взявшись за лаги по разведённым носкам баллона, они приподняли кат. Поток подхватил кат и, поджимая сплющенные баллоны с низа, с боку, и фронта перевалил его через камень.
- Слава богу – запричитал Александр Вячеславович, – Сейчас мы его в два счёта проведём к стояку.
В стояке, стреноженном маловодностью и бездействием речного течения, кат обрёл необходимую плавучесть. Дно резко провалилось до полутора метров и проводники на цыпочках, осторожно, чтобы не залить болотники повели кат к берегу.
- Чуть ниже опустимся, тут у берега мелковато, будет трудно отчаливать, когда вместе усядемся.
- Угу – без колебаний согласился командир.
Бывают такие моменты, что одно сказанное вслух слово может унести за собой последние силы, Владимировичу казалось, что открой он рот по шире и произнеси пару слов, ноги подкосятся, в глазах потемнеет, и он откинется с копыт, теряя сознание. Стиснув накрепко зубы и губы, он повёл кат к намеченному месту швартовки.
Проводники не успели перевести дух, как до них донеслось усиливающееся гиканье и восторженные возгласы товарищей. Александр Вячеславович приподнялся, поменяв лежачую позу на сидячую, и замер, от перехватившего грудь удивления. Второй кат ведомой фортовой четвёркой одним махом перескочил через камень-здоровяк и пулей вылетел на широкий простор стояка. Бегущая галопом, скачущая, прыгающая четвёрка друзей оседлала кат и выхватила вёсла. Под умелыми и расторопными наездниками строптивый кат незамедлительно зачалил у берега.
- Видали как мы его!? – обратился ликующий Денис Викторович к отлёживающимся коллегам, по жалкому виду которых нетрудно было догадаться, что им досталось по полной программе, – Что вдвоём трудно, небось?
- А…? – Владимирович устало отмахнулся рукой, его личная заинтересованность в дальнейшем развитии разговора прекратилась. Он прилёг на кат ослабленным больным и учащённо задышал.
- Где старичков потеряли? – поинтересовался Александр Вячеславович, он восстанавливался гораздо быстрее, чем его ни живой, ни мёртвый коллега.
- Мы их не тревожили – сладкозвучно, самоуверенно и весело произнёс Игорёк, – Решили, без них обойтись, они б только мешали.
- Вон они вдоль бережка плетутся, еле ноги переставляют,… видать о чём-то судачат – пояснил Виктор Сергеевич.
На некотором удалении, степенно и важно вышагивали Иван Владимирович и Пётр Александрович. По заведённой неизвестно кем традиции первым ступал Иван Владимирович, он шёл, несколько напряжённо, будто пробовал на ощупь речной берег. Иногда он взмахивал рукой в небо, видимо он о чём-то рассказывал, и для убедительности слов призывал всевышнего в свидетели.
Пётр Александрович возвышался над Иваном Вадимовичем своей тощей фигуркой увенчанной сверху зелёной кепкой, щегольско и франтовато сдвинутой на затылок. Он внимательно слушал, опустив голову и подстроившись под шаг впереди идущего. Их обоих что-то сильно тревожило и волновало, ибо через каждые десять, двадцать шагов они прекращали ход. Иван Владимирович оборачивался к собеседнику, и происходила жаркая бескомпромиссная полемика с поочерёдным размахиванием рук – всё с тем же призывом к всевышнему как свидетелю и судье в одном лице.
- Эко руками махают – бесхитростно, без утайки чувств, по живому улыбнулся Николай Михайлович Коблев, – Наверное, от комаров отбиваются?
- Верно – залился смехом Виктор Сергеевич, – видимо забалтывают их, чтобы не жалили.
- Нам бы их заботы – с какой-то, печальной неоднозначно трактуемой иронией промямлил оживающий Владимирович.
Послеобеденный час ознаменовался для сплавщиков последующими звёздными победами над перекатными стихиями. Куонамка расщедрилась и умилостивилась. Предрасположенностей к отрицательным проявлениям в её каменисто-бугристом русле не наблюдалось, она перестала терзать людей. Сухие каменистые затычки переродились в небольшие отмели, если ранее, чётко обозначилось разграничение между затычками и стояками, то теперь береговой рельеф изменился. Куонамка значительно выположилась и предстала обыкновенной таёжной рекой, а не сточно-каскадными ступенями очистных сооружений.
Особенно радовала мелко-галечная россыпь по дну реки. Если до этого преобладали булыганы, обликом ожиревших и тучных бегемотиков, то теперь, дикое стадо разбежалось, оставив после себя взрытое копытами поле, залитое водой. Стояки-озера обрели свойство текучести, они гораздо удлинились и углубились дном, что позволило беспрепятственно, на вёслах, преодолевать значительные расстояния.
Сплавщикам не верилось, что в один миг всё могло так контрастно измениться. Они ещё были полны сомнений и тревог. Их вязали и спутывали тоскливые мысли, но с каждым открывшимся поворотом их измотанные души теплели. Дружелюбный ветер странствий ласкал нежным дуновением, натёртую словно мозоль чёрствость и кручину.
Северная погода не осталась в долгу у путешественников, в одночасье, как это зачастую бывает за полярным кругом, небо затянуло пепельно-серой мрякой. Перисто-слоистые облака заполонили собой небесный свод, таёжные окрестности как то сразу помрачнели и увяли.
Солнце сдёрнуло с себя сияющую позолоту, инкрустированную по кругу бирюзой, и нахлобучило на своё звёздное тельце невзрачную кисею дымно-пасмурной взвеси. Онемевшая в безветрии тайга затаилась в предчувствии дождя, всё говорило в том, что набыченные облака вскоре раскроют пузатые кошёлки, и из них посыплется моросящая мжичка незаметная для глазу, но ощутимая на ладонях и лице.
Воздух уплотнился сырой прелью мхов. Дивный аромат лиственниц с хвойно-смоляным настоем развеялся по речной долине промозглым ветерком. Чайки, неотступно сопровождавшие команду, разметались по скрытным тайникам, и более не докучали тревожными вскриками – кьиа… кьиа! Подобно неправильно поставленному вопросу – как? Как, как у вас дела – хотелось, закончить начатое птицами бессмысленное словоблудие.
Впервые за время похода увлечённые рыбаки смогли непосредственно с ката проводить забросы и ловить хариуса. Именно на такой лов, необременительный, без нервотрёпки рассчитывали хариусятнки, о большем они и не помышляли. Затасканные одиозной судьбой таёжники, почувствовали себя, не обездоленными бомжами, выкинутыми на улицу из ночлежки, а желанными гостями, приголубленными и пригретыми под кровлей отеческого дома.
- До Этубина, за сколько дойдём? – проделывая отмашку веслом, спросил Александр Вячеславович.
После опостылевшей ходьбы на двух конечностях, он с удовольствием отсиживался на «рюказчно-периной» сидушке, ерзая пятой точкой намаявшегося тела, и с особой радостью отмечал, как мелькают мимо галечно-валунные фрагменты изменчивого берега.
Владимирович, именно ему предназначался заданный вопрос, погрузился с головой в решение насущных проблем – идентификации нанесённых на карту ориентиров с оригиналом, имеющим более крупные масштабы по сравнению с уменьшенной копией. Обложившись водонепроницаемыми пакетами с набором карт, Владимирович, с пристрастием, не без смущения и недоумения считывал показания с джипиэса и проводил сверку с данными нанесёнными на карту.
- Что? – в растерянности переспросил Владимирович и, осознав важность и ответственность проводимых работ по изучению местности, отмахнулся от назойливого друга, – Ты не отвлекайся рули, рули, доплывём, я тебе точно обещаю.
- Тебе что трудно ответить?
Александр Вячеславович, мог переждать момент напряженности в непосильном труде злопыхающего командира, но это было слишком просто для незаурядной личности таёжника, с крепким, нордическим характером
- Я тебя не прошу совершить нечто сверхъестественное, мы вон даже освободили тебя от весла, ответь только и всё.
В горячке, Александр Вячеславович мог напороть множество осуждающей ерунды, но не успел, одиозный командир, сменил гнев на милость, и голосом победителя доложил раскрывшиеся перед ним факты.
- До Этубина по прямой один и три километра, наша средняя скорость составляет два запятая, три точка километра в час, значит, через минут тридцать прибудем.
- А где, в какой стороне приток? – подключился ещё один активный абонент ограниченной таёжной сети, коротко – «ОТС», им являлся Пётр Александрович Жилин.
- Докладываю, сейчас проходим прямик, он заканчивается левым крюком, затем короткий разгон, в конце, река тормозит и на девяносто градусов забирает ещё раз влево. На этом самом крутом повороте, с правого берега впадает Этубин, всем ясно?
- Ясно! – отозвался Александр Вячеславович, и с яростным всплеском вонзил весло в турбулентный поток реки.
Правобережье реки довлело грустной наскучившей панорамой тайги с лысыми лбами пятидесяти метровых возвышений. Псевдо сопочные вспучивания земной коры не примыкали вплотную к береговой черте, их разделял небольшой ложок.
Безлесная плешь, проевшая сопки-недоросли, покрылась серым курумником. Громадные глыбы с остроугольными краями обсыпали кручи, обращённые к реке. Величина глыб поражала, на расстоянии в несколько сот метров они отлично просматривались, за ними можно было наблюдать невооружённым взглядом.
Пестрый раскрас лишайников окутавших глыбы плюшевыми накидками, ввёл отличительные признаки на каждый кирпичик разваливающегося строения. Молодые лиственницы, ухватившись корнями за выступающие карнизы, взбирались на верхушку курумника уменьшающимся клином. Чем выше вскарабкивалась молодая поросль, тем труднее было удерживаться на шаткой опоре курумов, находящихся в процессе саморазрушения.
Коренной берег, неподвластный задирам ледохода, оброс непролазным пышно-кучерявым тальником. Тальниковая обочина реки визуально ограничивала реку, образуя некое сходство с шоссейной дорогой.
Бросалось в глаза разница в конструктивном исполнении обочины, если автострада строилась на гравийно-щебеночной насыпи и по обеим сторонам шоссейного полотна, заканчивалась глубокими рвами для сточных вод, то река своим видом наводила в мыслях, нечто противоположное. Кустарниковая обочина автострады вела наверх, меж тем как речная дорога заглублялась в рыхлый грунт.
- О…па, слазь ребята дальше меляк – донёс до зачарованных зрителей неприятное известие Александр Вячеславович.
- Опять затычка? – завертел головой Пётр Александрович. Убедившись, что жёлто-бурое дно, утратив голубой отлив небес, слилось с поверхностью обесцветившейся воды, в каком-то, неожидаемо, бодром тоне проговорил, – Слазить так, слазить! Что братцы возьмёмся дружно!
- Пётр Александрович, мне можно не слазить? – шутливо спросил Владимирович. Он едва успел отложить джипиес и подавить в себе интерес к подробному изучению карты.
- Чего ж и нет, валяйся на здоровьице, береги себя. Коль без тебя управимся то ты нам и не нужен! – не растерялся Пётр Александрович и обратил всё в шутку.
- Слазь, слазь! – Александр Вячеславович не жаловал компромиссы, особенно в той стадии работы, когда требовались сосредоточенность и физическая сила.
- Слажу…, слажу… – с жалостливой отдышкой и ленно дремотным зевком Владимирович согласился принять участие в волоке.
- Как идём? – переспросил нетерпеливый Пётр Александрович, рвущийся в бой, невзирая на противоречия, возникшие между обленившимся телом и активизировавшимся сознанием, слитым воедино с душой, нацеленной на финиш.
- Пока прямо по сливу, затем, я разберу вон те булыганы – Александр Вячеславович указал рукой на чернеющую каменную дамбу с водяными промывами, – За ними, протянем кат метра три, и мы на глубине.
- Плёвое дело – раззадорился Пётр Александрович.
Кардинальные изменения в рельефно-пейзажном виде Куонамки не прошли бесследно и в сознании Петра Александровича. По наитию благожелательной фортуны вдохнувшей в коллектив обольстительную надежду, Пётр Александрович воспарял духом и с ловкостью проворного молодца, с прихотями и желаниями бедовой юности и притязательными посылами младенчества принялся активно вживаться в новую ситуацию, сложившуюся на маршруте.
Буквально через несколько порывистых прыжков, кат выскочил на меляк и полностью обсох. Валунная преграда имела пологий, двухметровый скат. Стайки ручейков доведённых до пенного бешенства на исходе своего бега собирались тремя мощными сливами. Александру Вячеславовичу понадобилось беглого взгляда, что бы оценить обстановку и выдать самое оптимально решение.
- Левый баллон пустим по струе, а под правый придётся разбирать дорогу, если потащим прямиком через камни, продерём баллон, а нам это ни к чему.
- Так чего же медлим – сострил Владимирович выражавший не удовольствие, от того что его вынудили отложить дела, заставили слезть с ката и принудили пыхтеть и потеть, – Давай, разгребай по твоему же краю прохода нет.
Александр Вячеславович проглотит горькую на вкус пилюлю и молча, кланяясь каждому камню, принялся за расчистку пути. Камни настолько вгрызлись в дно, что Александр Вячеславович, что называется, рвал жилы, удаляя их с запруды. Как правило, эти каменистые насаждения врастали в дно толстой, комлевой стороной, а уменьшающейся макушкой таращились в небо. Вдобавок течение забросало камни галечником, чтобы извлечь камень-зуб, приходилось разгребать намытый галечник, ухватившись за макушку валуна-добряка, расшатывать его и затем выкорчёвывать. И лишь тогда когда камень выскакивал из темнеющего дупла, замутнённого грязью, Александр Вячеславович заваливал его набок.
Подкопавшись под валун-добряк, Александр Вячеславович уцепился в подошву кончиками пальцев. Когда он резко потянул на себя камень, пальцы заскользили по сглаженной и мокрой поверхности, острая боль пронзила пучки пальцев, ему показалось, что он сорвал ногти. Смело и отчаянно, чертыхнувшись, Александр Вячеславович с затаённой на сердце обидой глянул на беспечного командира, вовлекшего в непринужденный разговор Петра Александровича. Ни кто и не помышлял, ринуться ему на помощь, следуя красноречивой поговорке – сам погибай, а друга выручай. Применимо к данному случаю, проверенная временем народная поговорка не сработала.
- Ладно, сами управимся – не громко, чтобы не докучать друзьям, вымолвил Александр Вячеславович и спихнул на глубину последний камень-великан преграждавший путь, – Я закончил.
- Ага, поняли! – воскликнул беспечно-весёлый Владимирович, и приказал ревностным тоном, – Берёмся ребята, не мешкаем, Этубин рядом, Александр Вячеславович тебя ждём…, пошевеливайся.
Удалой каналокопатель не проронив и слова дотянулся до лаги и вцепился в неё мертвой хваткой разъярённого, доведённого до белого каления чернокожего мавра сжимающего белоснежную шейку возлюбленной Дездемоны, по наговору или в святую истину, ставшую на путь предательства и измены.
- И… раз, два… взяли, еще раз, два… взяли… – монотонно и отягощёно, жалобным мычанием заезженного до полусмерти мула, скомандовал Александр Вячеславович.
Кат достиг последней перемычки, передний край баллона свисал над образовавшейся в отмели прорехой. Впереди темнела донная глубина, вокруг взлохматились горкой небольшие слюняво-пенные валы. Загруженный кат, взгромоздившийся на камни, не двигался с места, сколько не прикладывали к нему напрасных усилий, он находился в мертвенном оцеплении, боясь соскочить в пугающие речные водокруты.
Александр Вячеславович выжимал из себя всё соки, с раскачки налегал на лагу всем телом, упирался ногами в подводные клыки оскалившейся каменной пасти, тщетно, упрямый мул повизгивал резиновой подошвой баллонов, скрипел деревянными суставами лиственничного каркаса, упирался, вздыбливая отяжелённый круп.
- Блин как ты забодал…!
Не успел Александр Вячеславович обласкать по фене занозу судьбинушку, как строптивый мул выскользнул из-под рук и с отлётом, прыгнул на глубину. Завертелся, закачался притопнувшими баллонами и прибился к бережку. Александр Вячеславович недоумевал, кат, сам без помощи наездников-тягал перевалил через каменную перемычку. Момент прозрения не замедлил статься, позади себя он расслышал весёлый гомон, радостные вскрики товарищей по второму кату и горланистую барабано-трескучую речь Виктора Сергеевича.
- Как мы вас,… а? Я говорю мужикам наши сели, придётся идти на помощь, и тут Игорёк…
Игорёк, не дал договорить старшему коллеге и со свойственной молодости неуступчивой самонадеянности, привлёк внимание собравшихся к себе.
- Я говорю, надоело туда-сюда ходить, тем более против течения, стремнина ноги сбивает, на водорослях скользишь, давайте разгоним кат и стукнем их в корму, отфутболим их за перемычку.
- Во…! Сразу видно, золотые сердцем помощники у нас – загремел раскатистым смехом Владимирович, – Мы без вас не справились бы, Александр Вячеславович бился, бился, разгребал камни руками, всё бес толку…, не справляется.
Александр Вячеславович не предал значения тонко-настроенной колкости командира, а лишь отмахнулся от него рукой как от назойливой мухи, зудящей над самым ухом.
- Кстати, а вы видели на притоке, ну этом самом… – развёл беспомощно руки Денис Викторович, – Как его…?
- Этубин, – Иван Владимирович негодующе глянул на забываку, –Как тут, не запомнить, это же просто Э…ту… бин!
- Точно Этубин, так вот там кто-то белым полотнищем машет.
- Да ну, не может быть – не поверил Владимирович, – Ведь Этубин отсюда не виден, надо с километр пройти и только тогда устье будет просматриваться.
- Да ты сам глянь – Виктор Сергеевич ухмыльнулся и направил взгляд не верящего Владимировича вдоль синей змейки, оконтуренной бугристо-коричневым берегом, – Прямо за левобережным мыском, тёмно-бурое поле, правый край уходит клином вглубь тайги.
- Вроде, как да, по идее, вы правы. Если напрямки, смотреть это Этубин, – согласился Владимирович, – Что-то я, сигнальщика не вижу, никто не семафорит, кажись, вы ошиблись, сейчас пасмурно, мжичка накрапывает, может что и померещилось вам?
- Владимирович глянь внимательнее – уверено, отчеканив каждую буковку, призвал к концентрации внимания Виктор Сергеевич.
- Вы что меня разыгрываете!? – Владимирович, незрячим щенком, едва открывшим глаза, обозрел береговое линию, – Нет там ничего!
- Не туда глаза пялишь! – не вытерпел Виктор Сергеевич и, подхватив руку Владимировича, прицелился ею в устье Этубина, – Под лиственничным навесом, на разделе бугристой площадки и зелённых чёрточек тальника. Видишь, белое что-то трепещется, переливается.
- Верно,… неужели там люди? – Владимирович приободрился и приосанился, предвкушая радостную встречу с такими же, как и он сам бесшабашными таёжниками, – Вот где будет потеха, у чёрта на куличках встретились два одиночества!
- Так чего мы тут прохлаждаемся? – встрепенулся Александр Вячеславович, почувствовав на душе роскошные и благоухающие флюиды торжественной встречи, – По местам и кто быстрее доплывет до Этубина! Давай наперегонки!
Не то, что бы все, рьяно и исполнительно бросились по призыву Александра Вячеславовича к катам. К примеру, Пётр Александрович и Иван Владимирович, испытывая крайнее неудобство, маршируя по сбивающей с ног стремнине, не торопились оседлать катамаран.
Если прыткая молодость расшибает себе лбы, покорно следуя первоначальным призывам бунтующего разума, то зрелость, отвечает на подобный призыв, обдуманной неспешностью и осторожной осмотрительностью. Следуя друг за другом, они обошли, перекат по отмели, забирающей далеко влево, меж тем как Владимирович и Александр Вячеславович устремились напропалую вброд, по перекатному сливу и углублённому стоку.
На кого действительно подействовали обещанные лавры победителей так это на вторую команду. Виктор Сергеевич, Денис Викторович и Игорёк, не дожидаясь Николая Михайловича Коблева, на лице которого застыла недовольная гримаса с хорошо читаемым подтекстом – «Ох уж эта молодёжь, и какого чёрта я с ними связался», так вот они втроём, на ура, стащили кат с каменной перегородки и перевели его в стояк.
Александр Вячеславович с деланной улыбкой провожал лидеров к финишной черте, оговаривая про себя неполадки, творимые в собственной команде, подверженной не собранностью, и медлительностью. Словно на каждом члене команды были навешены кандалы безразличия и чопорности.
- Как мы их сделали – возгорелся неистовым восторгом Игорёк.
- У них там команда собралась, не бей лежачего! – отозвался Виктор Сергеевич, – Я как погляжу, там один Александр Вячеславович с веслом управляется, остальные так, отчасти, ради забавы подгребают.
- Во, во…, весла обмакнули, и всё! – поддакнул Денис Викторович, – Владимирович глазами карту дырявит, старички меж собой калякают. Работают только по принуждению, а Сашка за всех отдувается, гребёт.
- Да ландо вам. Сами разберутся главное, что у нас надёжная спайка – резюмировал обсуждение Николай Михайлович, придерживающийся точки зрения опытных и мастеровитых сплавщиков, утверждающих, что спешка нужна только при ловле блох, но не на реке.
- Глядите! – Денис Викторович привстал на баллоне. Чтобы удержать равновесие, прислонился коленкой к вещевой куче, – Это, по-моему, картонка на обрубленной листвянке прибита. Людей я, что-то не замечаю.
Катамаран пришвартовался к косе нашпигованной бурыми валунами. Из-под тучных камней просачивались тоненькие ручейки-жало, они с утихомиренным бульканьем встремлялись в Куонамку. Справа, тёмно-бурая коса, врезалась удаляющейся тропой в прибрежный лес и скрывалась за передовым отрядом пышногрудых лиственниц.
- А где приток? Что-то я его не наблюдаю – Виктор Сергеевич сосредоточено озирался по сторонам, но сообразить, где плещется бурная река под именем Этубин, не мог.
- Подымимся на косу, может Этубин по ней, чуть дальше течет и впадает в Куонамку на сотню метров ниже – обнадёжил Денис Викторович, – Как раз, и глянем что там за табличка, может нам послание, какое передали?
Игорёк не дожидаясь пока швартовочный фал, найдет надёжную кнехту в виде большого булыжника, вприпрыжку, поспешил к мелькавшему в зелёном тальнике белому пятну.
- Это картонка из-под коробки, она вся истрепанная и размокшая, старая. Наверное, с прошлого года тут висит! – закричал Игорёк, взбирающимся на валунную косу Виктору Сергеевичу и отцу.
Николая Михайловича не прельщали археологические раскопки, он вынул спиннинг из стоящего вертикально походного коврика, свернутого цилиндром, и с не объяснимой медлительностью, выразительной пассивностью метнул блесну в улово.
- Слушай, а где, собственно говоря, приток? – негодовал Виктор Сергеевич, – Где вода?
- Да…, воды тут и впрямь с гулькин нос, одни лужицы среди камней, – печально согласился Денис Викторович и похлюпал болотником по лужице, дабы лично удостовериться, на самом ли деле это, то к чему они так упорно пробивались в течение четырнадцати дней или это заблуждение, мираж, нарисованный взбалмошной таёжной мистерией.
- Я думаю, что после Этубина, Куонамка полноводнее не станет.
- Факт! Легче нам не будет! Одна надежда, может следующий приток, добавит воды. Нам сейчас главное что бы глубина была, чтоб под мотором идти.
- Следующий приток Монхоло – в каком-то, забытьи, грустно стелющей отрешённости, проговорил Виктор Сергеевич.
- Интересно сколько до него?
- Я у Ивана Владимировича спрашивал, он ответил километров… семнадцать…
- Да…а… – раздосадованный Денис Викторович почухал зудящий затылок и, полу сомнением, полу надеждой, досказал, – Эх дойти бы до него сегодня…
- Как знать, как знать… – неопределённо закивал головой Виктор Сергеевич, и тупо уставился на широкую полосу бурых камней, представляющих собой правобережный приток Этубин.
На Этубин было жалко смотреть, пред очами раскрылось печальное зрелище высохшего ручья. Невысокие береговые бруствера ограничивали каменно-валунную лавину, вытесненную из зелёной массы таёжных зарослей. Ширина русла на всем протяжении Этубина, куда был открыт визуальный доступ, была совершено одинаковой. Ровное русло, чётко обрезанноё по краям напирающей тайгой, не имело овражков или бороздок. Создавалась необыкновенная иллюзия человеческого вмешательства в природное обустройство. Будто здесь, из о дня в день, ходил мощный трактор с плугом и взрыхлял землю под будущий посев.
Скудное ручейковое накопление протачивало тропки под камнями, и только в устье Этубин заплетался голубыми косичками в лужицы, связанные между собой разрозненными ручейками. Если посмотреть в тайгу, где Этубин скрывался за поворотом, то более чем на двадцати-пятидесяти метрах ручейковых полосок и вовсе не наблюдалось.
- Скорее идите сюда! – взволнованный голос Игорька вывел из транса недовольных зрителей и свидетелей свершившейся трагедии.
- Что там? – поинтересовался Виктор Сергеевич.
- Тут стоянка, костёр потухший, головешки, дрова, консервные банки.
Игорёк метался среди лиственниц, присаживаясь и вновь перебегая к заинтересовавшему его предмету.
Идём надо глянуть, что там твориться – подначил друга Виктор Сергеевич, – Может, чем и разживёмся.
- Угу…, жалко, что людей нет, так бы расспросили у них о Куонамке. Может за ними бы, вертолёт прилетел, и мы бы смогли выбраться… – подавленным голосом заключил Денис Викторович.
Вдоль берега во мху извивалась натоптанная тропа, её припорошил прошлогодний лиственничный опад. Жёлто-бурые, полусгнившие листочки тальника раскидало по ней вразброс. Тропинка проскальзывала между невысоких кустиков ивняка, гнездившегося на открытых полянках.
Ближе к Этубину росли гладкоствольные ошкуренные деревья с обломанными до уровня человеческого роста ветками. Между отдельными листвянками была натянута сталистая проволока, служившая походным людям сушильней.
Распилованные и поколотые дрова уложены штабелями между соседними пнями. Чуть поодаль темнел выжженный мох и обугленные корневища, над ними вершилась деревянная тренога с проволочным крюком. В стороне, на крохотной полянке лежал настилом примятый лапник. Четыре выстроганных колышка, воткнутые под углом в землю, разметили место под палатку. Рядом разверзлась выкопанная яма, набитая доверху распотрошёнными консервными банками, тут же сложен стожок из дерна, разбитого на правильные четырехугольные плиточки.
- Геологи, скорее всего они – предположил Виктор Сергеевич, – Наш брат турист, такую основательную стоянку не организовывал бы.
- Конечно, мы бы тут и дня на таком притоке не провели, а они, по всей видимости, на всё лето задержались.
- А что они тут искали? – спросил Игорёк.
- На это вопрос тебе лучше всех ответит Иван Владимирович, он у нас знаток – Виктор Сергеевич не хотел обрывать нить разговора и продолжил, – Я так кумекаю, здесь алмазы, золото, драгоценные камни. Ниже по течению Куонамки, я слышал, геологические базы основаны. На Анабаре, алмазы промышленным способом добывают, там даже город есть Эбелях, кажись, называется.
- Угу, верно я по карте смотрел, это не доходя до Саскылаха, километров сто тридцать – втянулся в обсуждение Денис Викторович.
- Ясно, так что мы может, и людей встретим? – у Игорька загорелись глаза.
- Можем, только когда это случиться одному богу известно – на лице Виктора Сергеевича промелькнуло уныние, отблеск затаённой в душе горечи.
- Ладно…, пошли обратно, делать тут нечего, надо дальше плыть, к Монхоло – Денис Викторович в задумчивости прикусил губу, его волновал и заботил дальнейший путь.
Ревностные изыскатели спустились с крутого берега, преодолели валунную косу Этубина и подошли к кату. В это время коллеги по сплаву принялись усердно лопатить веслами, чтобы не проскочить и не пришвартоваться ниже. Старательнее всех работал Александр Вячеславович. Иные гребцы, без энтузиазма, по своей собственной заинтересованности помогали подруливать и выравнивать кат по курсу следования.
- Эй, хорош! Идите дальше, не причаливайте! – заорал Денис Викторович.
Александр Вячеславович не без выражения искренней досады, демонстративно отбросил весло на вещи и недовольно уставился на возбуждённого глашатая.
- А чего так? – поинтересовался Владимирович.
- Идем к Монхоло, тут воды нет, рыбы нет, и людей тоже нет. В прошлом году тут очевидно геологи стояли, вот они и сделали памятный знак о себе.
- Значит притока, как такого нет? – во Владимировиче теплилась сокровенная мечта о том, как таёжная река вспучиться, вспениться, заколобродит перекатом и понесёт горе страдальцев вниз на своём вздыбившемся водяном хребте.
- Не…, а… – подтвердил Игорёк, – Пара луж и ручейки тоньше детской ручонки, вот и весь Этубин.
- А если и на Монхоло такое же самое безобразие? – в голосе Владимировича угасала заводная, залихватская интонация.
- Монхоло левобережный приток, он раза в три длиннее, чем Этубин, площадь водосбора несопоставимо больше, так что вполне вероятно, там вода есть – Иван Владимирович оставался верен себе и выдал необходимую информацию без задержки. С той самой точностью, которую возможно было подтвердить, лишь добравшись до Монхоло. В настоящее время это было всего лишь предположение, о чём и не преминул напомнить опытный таёжник, – Всё подтвердится или опровергнится, когда Монхоло достигнем.
- Может, сегодня обойдемся без перекусов, без отдыха, чтобы добраться до Монхоло? – в порыве нахлынувших чувств убеждал Денис Викторович, – Надо собраться, поднатужиться, иначе не успеем в срок выйти в Саскылах.
- Саскылах… Анабар бар…. бар… – сокрушённо, на выдохе отчаяния выговорился скептически настроенный Александр Вячеславович.
- Я понимаю… – не сдавался Денис Викторович, – На сегодняшний день это выглядит сумасбродной идеей, но надо пытаться, надо идти ва-банк, рисковать, по-другому не выйдет.
- Вот, вот, по-другому не выйдет – пребывая в отрешённой задумчивости, поведал грустную мысль Владимирович, – Что ж, будем пробовать, даст Бог, сегодня дотянем до Монхоло.
После впадения Этубина, как не странно Куонамка повела себя раздольной, широченной рекой. Стояки вытянулись проходными каналами, границы брегов раздвинулись, образовался простор. Взгляд буквально парил в необъятном раздолье, позволившем заглянуть за пределы речной долины.
Вдалеке обозначились зелёными контурами холмики с потоками серовато-коричневого курумника. Горизонт расширился и, нащупывая брешь в пасмурном небе, выявлял потаённые уголки таёжной панорамы. Непостижимо далекие сопки, оттенённые бледно-голубой тонировкой вершили собой границы бескрайнего горизонта.
Блудливое солнце, стыдясь своего порочного шествия по небосклону, упряталось под сенью облачной защиты, стыдливо прикрыв лицо пошлой вуалью разорвано-дождевых туч. Обещанный северной погодой дождь так и не состоялся. Каждый раз, когда отёкшая туча-капризница выползала из-за сопок, сплавщики недоверчиво косились на её болезненный лик, приготавливались к дождю, выуживая из гермомешков плащи и непромокаемые накидки. Чахоточная тучка расквашивалась дождевыми сопельками, мелкими, словно незримые хрусталики сверкающие матовыми переливами в свете неясного, пристыженного светила. Дождевая крапь, едва ли долетала до земли, она испарялась, не успев донести к запарившейся тайге вожделённую, прохладно-влажную свежесть.
Гребцам всё чаще и чаще приходилось прикладываться к веслам. Встречный ветер прыткий, неустойчивый хлестал по поверхности реки и будоражил волны-стоячки, не имевшие длинного разбега, похожие на закипающую в чайнике воду. Течение Куонамки уравновешивалось встречным ветром, чтобы продолжать двигаться вниз по течению приходилось затрачивать мускульную силу натруженных рук.
После изнуряющей ходьбы, когда ноги буквально подкашивались не в силах перенести непосильные нагрузки, в нынешней ситуации свободного плаванья, до боли в шее и бицепсах приходилась грести веслами.
Двухкилометровые стояки, имеющие определённое сходство с овального вида озерами, удивляли неестественно смотрящимся углом падения реки. Временами казалось, что дальний край речного водоема ниже на несколько метров. Образовывалось подобие сглаженного склона, по которому можно беспрепятственно с ветерком скользить вниз, но на самом деле, скорость течения равнялась нулю. Зрительный обман настолько удачно наводил путаницу в умах горе сплавщиков, что выйдя на стояк, они одновременно сушили весла и несколько минут кружили на обездвиженном кате в полном смятении, не понимая, от чего их не тащит по речному склону вниз. Как только ситуация прояснялась, гребцы брались за весла и своим ходом добирались к озерковой оконечности.
Подходы к перекатам, усиленные дополнительной массой воды, не избавились от множества недостатков. Сужающиеся сливы если и были обширны, то по-прежнему выделялись отмелями. Приходилось вставать на ноги за несколько десятков метров от первых зубчато-каменных ступеней переката и подтаскивать кат к стремнине. Перекатный фарватер обрёл достаточную глубину для проводки катов, теперь у сплавщиков, и мысли не возникало, что бы разгружать походный скарб и обносить его по берегу.
Каменные затычки преодолевались на одном дыхании, с разбега и наименьшей отдачей сил. У выхода из перекатной закупорки, как правило, возникал непроходимый галечно-каменистый барьер расположенный поперёк речного течения. Его протяжённость не превышала двадцати-тридцати метров. Преодоление барьера не влекло особую потерю драгоценных сил у изрядно потрёпанных сплавщиков, ибо человеческому рвению, и воле не было предела. Когда вставал вопрос о том, чтобы во избежание порыва баллонов, часть груза переносить на плечах, решение этого вопроса склонялось в пользу не насильственного волока, путём перемещения груза на кате, невзирая на состояние изношенных баллонов. Порою, при волке через валунные барьеры кат не приподымался сплавщиками, его тащили в наглую, не заботясь о его «здоровье».
В линейно-выверенном прибрежном рельефе наметились скалистые перемены, они не могли не сказаться и на поведении Куонамки. Булыжное стадо бегемотиков начиная от взрослых особей, отмеченных тёмно-бурыми спинами и заканчивая подростковыми светлокожими валунами, обосновалось по всем периметру перекатной затычки. Объезжать их не удавалась, так как и под водой затаили дыхание бегемотики решившие походить на большущих и громоздких китов.
Чередование полутораметровых ям и выпуклых хребтин нырнувших животных усложняло волок, сплавщики то и дело проваливались по пояс в глубину, едва вскарабкавшись на валунную подставку, вновь совершали опрометчиво не осторожные шаги и камнем уходили на дно.
Условно молодая часть команды, не пережившая пятидесятилетний рубеж, успевала поджаться на руках и заскочить на баллон во избежание нежелательного купания. Более зрелая часть коллектива, негодуя на сумасбродную Куонамку, играющую не по правилам, проваливалась в ямы и нещадно заливала болотники водой.
Самым приятным в процессе сплава являлись счастливые моменты ощущения текучести реки, когда в конце стояка стремнина сужалась и в преддверии переката брала разгон. С замиранием сердца гребцы следили за горбатыми спинами разросшихся валов, гадая, преодолеет ли катамаран перекат или нет. Команда жила ожиданием, что вот-вот свершиться чудо, река пробьёт глубокий фарватер и устремиться в несдержанном, отчаянном порыве вниз по течению вплоть до Саскылаха. Увы, данные пожелания пребывали в области абстрактных мечтаний и заявок на неопределённое будущее, пока реальность не предоставляла выбора и свободы волеизъявления, она была беспощадна к её обладателям.
Впервые за две недели таёжного путешествия командой проводилась утиная охота. Стайка чёрных как смоль уток пересекла дорогу, до времени, дремавшим охотникам, державшим ружья в чёрном теле, то есть в чехле. Молодые утки, едва ставшие на крыло, доверяясь инстинкту мамаши, неотступно следовали за ней попятам. Опережая возникновение опасной ситуации, мамаша утка стартовала с короткого разбега ввысь, бросая детёнышей на произвол неведомого рока. Утята не поспевали за ней, их подлёты были порывистыми и безнадёжно неудачными они еще не успели развить в себе ощущение свободного полёта и любви к высоте. В безудержной агонии они махали крыльями, били ими об воду, подымая фонтанчики брызг. Загребая тёмно-красными лапками, уходили от катамарана вслед за течением вплавь. Мамаша периодически издавала призывное кряканье, пыталась задурить голову охотникам, отвлечь внимание от выводка на себя. Проявляя безрассудное безумство, или наоборот отчаянную смелость она неслась на таран, прицеливаясь к кату. Сократив дистанцию до минимума, она круто сворачивала в сторону и, прижавшись к клокочущей под ветром воде, уходила на второй круг.
Тем временем молодняк во всю прыть рвался вперед, эта ни на что не похожая, безумная погоня продолжалась в течение часа. Пока утята не догадывались свернуть к берегу и спрятаться в кустарником схроне, возникающем, как правило, на одутловатом мыске у речного поворота.
Перспектива поиска утиной добычи в тальниковых дебрях не прельщала охотников, кат прошёл мимо. Отчаянная мамаша, проверяя истинные намерения непрошенных гостей для уверенности, совершила пару пробных заходов на кат и удостоверись, что люди не замышляют утиную смерть, умчалось прочь, провозгласив во всё небо свое недовольство, наивно-требовательное – «Кря! Кря!»
Таёжный мир Куонамки погрузился в очаровательное уныние вселенского покоя. От Куонамки больше ни чего не ожидали, она перестала восхищать любопытных зрителей своей манерной актерской игрой, с бесконечно меняемыми декорациями и натягиванием всевозможных, характерных масок на обезличенное лицо.
Сплавщики впали в некое подобие транса, непринуждённого созерцания окружающего пространства. Машинальная, монотонная работа веслами способствовала притуплению зрительной восприимчивости. Устав воевать с каменными затычками и меляками, труженики водного транспорта, идентифицирующие себя в категории таёжный сплав, теперь вели не менее трудоёмкую работу по преодолению ветрового заслона.
Денис Викторович по заданной программе, доведённых до автоматизма движений, совершал однотипные действия, не требующие концентрации внимания и мыслительной нагрузки. Дюралюминиевое весло забрасывалось вперёд, затем пройдя некоторое расстояние, мощным гребком уводилось к кормовой части ката. Две закрутившиеся водяные воронки следовали за веслом, как только весло извлекалось из воды, воронки сходили на нет, оставляя после себя возмущённые круги на речной глади.
Денис Викторович подался туловищем вперёд, для чего согнул в коленках ноги. Сидеть на низком рюкзаке, если и доставляло радость, то ненадолго, забрызгивающие волны с периодической методичностью орошали брызгами сидушку. Через некоторое время Денис Викторович почувствовал сырость тем пикантным местом, о котором из сострадания и врождённой человеческой стыдливости лучше всего промолчать.
Безмерное число однотипных повторений вынудило его поменять позу, сказывалась натруженность и ломота в мышцах. Вместо горделивой позы лихого наездника он вынужден был ссутулиться и сесть бочком, выгибаясь в сторону борта. Для полного размаха весла ему требовалось чуточку заваливаться за борт и, удерживая равновесие проводить мощный рывок туловищем. В таком не удобном положении высидеть продолжительное время не возможно, вскоре он ощутил острую боль в пояснице и ноющие спазматические колики в области шеи и плечевых мышцах. Невзирая на боль, Денис Викторович грёб и грёб, не пытаясь отлынивать или переложить часть причитающейся ему работы на плечи товарищей. Впрочем, вся дружная четвёрка второго катамарана вела себя по отношению друг к другу достойно и терпеливо, усидчиво упражняясь с веслом.
Денис Викторович и Игорёк, облюбовавшие носовую часть, именуемую у больших кораблей ют, брали на себя основную работу по перемещению ката. Они постоянно, без передышки гребли сохраняя стабильный ход. На Виктора Сергеевича и Николая Михайловича лежала иная, но не менее ответственная миссия, они следили за курсом катамарана.
Круглые баллоны не имеющей острого длинного киля, не обладали надёжной курсовой устойчивостью, кат постоянно рыскал, пытаясь развернуться боком. Чем быстрее кат разрезал килем водную гладь, тем настойчивее становились попытки невразумительного сплавсредства взбрыкнуться и поменять направление движения. Николай Михайлович, не прерываясь подтабанивал, для чего откидывал весло назад и, заглубив лопатку, удерживал её в воде, по силам своим, сопротивляясь потоку. Если кат следовал предначертанным курсом и не юлил «кормовщики» помогали «загребным». Скорость ката возрастала до предельно возможного значения. Катамаран вновь норовил завернуть вбок, мотаясь из стороны в сторону тупорылыми носками баллонов.
Благодаря слаженности коллектива, второй кат непременно занимал лидирующее положение, в отличие от командирского ката, руководимым безответственным Владимировичем, перепоручившим свои обязанности впереди сидящему Александру Вячеславовичу. В командирском экипаже в воочию наблюдалась разлаженность и неразбериха в действиях загребающих и подтабиниющих членов команды.
Конструктивно командирский кат отличался от ведомого напарника. Он был короче на семьдесят сантиметром, баллоны диаметром и формой напоминали тело раскормленного дельфина. Из-за своих конструктивных особенностей кат всё время рыскал по поверхности реки, его трудно было удержать в рамках курсовых отклонений. Загребающим приходилось не только поддерживать скорость хода, но и подтабанивать, выставляя кат на курс.
Иван Владимирович и командир не справлялись с возложенной на них миссией кормчих. Едва нос ката выравнивался согласно намеченному ориентиру, загребающие Пётр Александрович и Александр Вячеславович дружно активизировали свою работу до максимального уровня. С кормы, тут же доносились неприличные ругательства Иван Владимирович и командир из о всех сил табанили, удерживая спесивого водяного мула. Не набрав и половины скорости своих соперников, командирский экипаж в беспомощности бросал грести. Неуправляемый кат шёл практически тем же курсом, только проделывал это вперед бортом, левым или правым, это зависело от встречного ветра меняющего направление в зависимости от рисунка реки, с ее вечными поворотами и зигзагами, повторяющимися, словно под копирку.
Ненавязчивый, подслеповатый и невыразительный вечер, вовлечённый в круговерть суточных событий, сгустился в углу горизонта напротив розовощёкого солнца. Пунцово-розовая стыдоба так и не сошла с пристыженной рожицы смущённого солнца. Томная, облачно-грозовая вуаль преисполненная дождевыми пороками прикрывала сконфузившееся солнце, очерняя её светло-золотистый имидж отталкивающей серостью. Пасмурные небеса, несмотря на крепчающий низовой ветер, по-прежнему были скучны и постоянны в своем непроглядно-туманном, неприхотливом убранстве.
Тайга шумела тягучими завываниями, согласуясь с порывистым, нервно скачущим ветром. Шелест таёжной кроны в отличие от многотонового и многоголосого шуршания плоских листочков смешанного леса наводил уныние, сродни задумчивости человека закрывшегося сердцем и поставившим барьер между окружающим миром и собственной душой находящейся под влиянием не тревожимого одиночества. В этой шелестящей мелодии простой и печальной отражалась неумолимая тоска, выраженная единственной нотой, неизвестно откуда пришедшей кручины. Она не пугала и не настораживала предчувствием неотвратимых событий, заставляющих вздрогнуть отстранившуюся, притихшую душу.
Мелодия таёжного забвения настраивала безмятежную душу на вселенский покой неосмысленный и до конца неосознанный в своём бесконечном познании. Душа не радовалась, но и не горевала, сокрушаясь в трагических конвульсиях, он как бы зависла между этими двумя неоднородными состояниями и увядала все прощающей обманчивой смертью, предвосхищающей загадочное перерождение.
Перебродив в своём замалчиваемом гневе и вспыльчивом зле неистовых бурь, низовой ветер спрятался от пройдохи-судьбы в лиственной гуще, притих и сник в угоду собственным печальным раздумьям. Его распушённый косы продолжали виться на просторных участках речной долины, нагоняя волну. Вконец измотавшись, ветряные косы схватывались в безмолвной перепалке с шелестящими ветками береговых лиственниц, в беспричинном безумии терзали нахмурившихся великанов. Мутовки высокоствольных лиственниц мотало из стороны в сторону. Хлёсткие ветки с растопыренными иголками беспощадно метелили друг друга в безрассудном запале и невыясненной обиде.
К тоскливой мелодии шелеста, примешивались стенающие интонации боли и отчаянии, но они был приглушены и затворнически скупы на притязания и проявления чувств. Налетевший ветер стихал, прибрежные лиственницы, застывшие в падении над крутым ярком, благодушно расправили издёрганные ветровыми судорогами ветви. Таёжные аскеты брались за руки, всей своей безликой и в то же время отличительной зелёной массой творили общий молебен, прославляя саму жизнь так беспечно, а порою зловеще относящейся к своим преданным питомцам.
Сизо-зелёная кайма беспредельной тайги, развернувшаяся необъятной ширью по скруглённому горизонту, блекла, и наливалось обезличивающей теменью. Первородные сопки, изломавшие на переходе в небо линию земной поверхности, волновали взгляд, подманивали сокровённые мечтания путешественника в запредельную даль родного дома, с его непритязательным, но милым сердцу тёплым и защищённым уютом. Хотелось глянуть за пределы видимого круга, на мгновение раствориться в запахах домашней обители, надышаться вдоль ароматными пирожками с яблоками, томящимися в разогретой духовке, пыхающей жарким, подслащённым духом.
До умопомрачения желалось прильнуть чистым телом к белоснежной простыне, источающей свежий запах утреннего морозца, укрыться невероятно легкой воздушной периной, сохранившей человеческое тепло в нетронутости и сновиденческом обмирании. Хотелось уснуть благоговейным сном младенца не ведающим мытарств и тягот, уготованных взрослой жизнью. Эти желания, настойчиво требовали исполнения, немедленного воплощения в реальность, но стоило отвлечься, покинуть воображаемую страну грёз, нарисованную сосредоточенным сознанием в замкнутом кругу внутреннего мира мыслей, и всё вставало на круги своя. Утомлённый путник оказывался в прохладных объятиях озябшей тайги, нелюдимой, пустынной и дикой.
Вторгшийся из запределья оглашенный ветерок сквозанул по прямику, нагнал полуметровую волну, жёсткую, непреодолимо мощную, плюющуюся пенными брызгами. Как не старались гребцы противостоять ветряному разгулу, каты прибило к вогнутому бережку с нависающей полкой паскудно стриженой травы. Лихая безнадёга заставила путников сложить весла и дожидаться ветряного примирения.
- Владимирович! – перекрикивая стонущую тайгу, заорал Виктор Сергеевич, – Когда уж, твоя Монхоло будет?
Командир раскрыл створки капюшона накинутого на голову, повернулся к ветру и немощно взвизгнул, сильный порыв ветра забил дыхание, – З…а… за прямик…ом.
- Ага, понятно – Виктор Сергеевич сидел спиной к ветру, находился в более выгодной позиции, чем командир, – Сколько в километрах будет?
- Где-то, два и три километра.
Ветряной сквозняк беспощадно лупцевал реку, нагоняя косые волны. Быстронесущийся грозный вал накидывался на дерновой приступок берега и откатывался булькающей пенной всклочкой.
- Делать нечего – включился в переговоры Николай Михайлович, – Берёмся за фал и вручную по берегу совершаем проводку. На вёслах нам ветер не осилить.
Николай Михайлович понадеявшись на благополучный исход разгула неуправляемой и не предугадываемой погоды, не извлёк заранее теплый комбинезон на синтипоновой подкладке. Его знобило, осерчавший ветер, выстуживал тело, сжавшееся под тонкой ветровкой и свитерком. Чтобы совсем не озябнуть и не простудиться Николай Михайлович и предложил размяться, на время войти в роль бурлаков.
- Погоди, не надо спешить, как говорится, без фанатизма – парировал непонравившееся предложение Владимирович.
Владимирович не испытывал дискомфорта, наоборот, завалившись на вещевую кучу он мирно почивал, сощурив глазёнки в предвкушении приближающейся от зевка к зевку дремоты.
- Сейчас шквал пройдёт, ветер присмиреет, и спокойно пойдём на вёслах, верно, я говорю, Пётр Александрович? – Владимирович призвал на помощь именно того человека, который по его глубочайшему убеждению примет его сторону, и в пеший поход не отправится.
- Оно конечно так… – Пётр Александрович, не имевший на себе «зажиточной» тёплой куртки как у Владимировича, естественно не мог, не ощущать, как стынет поясница и коченеют ноги, но идти вдоль берега с ярмом на шее и тянуть за собой парусивший кат, чтобы согреться – такая идея его не прельщала. Поразмыслив и доказав себе не целесообразность бурлатской неволи, Пётр Александрович склонился в пользу прозябающего ожидания, до той поры пока не смилостивится несносный шалун атмосферных перепадов давления.
- Николай Михайлович маленечко обождём, ветерок как будто на спад пошёл, сейчас умается и поплывём спокойненько – Пётр Александрович высказался с искренним сожалением, показывая тем самым, что приходится подчиниться командирскому самоуправству.
- Где вы видите, что он стал меньше? Кругом буруны с белыми хохлами! – не вытерпел Игорёк, и встал в позу, назло обленившемуся Владимировичу заслонил грудью и словом Николая Михайловича.
Из всей команды один только Игорёк одевался не по таёжному, просто и по-домашнему обыденно, как если бы его попросили вынести из квартиры под вечер в тёплую летнюю пору мусорное ведро. Невзирая на тормошащие порывы ветряного шквала, Игорёк вытянулся в полный рост и, балансируя на баллоне, как на батуте, переминался с ноги на ногу. Лёгкая накидка с капюшоном цвета хаки, синее трико – такая одежда не могла защитить человека от хлёсткого и непокорного северного ветра.
Владимирович оглядел мрачным, сочувствующим взглядом Игорька и инстинктивно вздрогнул, словно окунулся на крещенские праздники в оледенелую иордань.
- Игорёк ты…, оделся бы… – Владимирович засунул посиневшие руки в просторные рукава утеплённой куртки, втиснул оголённый подбородок в застегнутый на липучку воротник, – Ангину запросто схлопочешь.
- Мне не холодно! – огрызнулся Игорёк, – И болеть я, не собираюсь.
- Ни кто и не просит тебя болеть, а вот поберечься стоит – по-отечески, но без особой чуткости, присущей этому высокому званию забеспокоился о юном задаваке командир.
- За собой следите! – агрессивно запротестовал Игорёк, – Вон у вас губы и нос, как у синяка.
- Игорь как ты с взрослыми разговариваешь!? – вмешался в разговор Денис Викторович с той лишь целью, что бы приструнить сына и напомнить о вежливом тоне в общении со старшим поколением.
- А что он… – Игорёк сдержал себя, но недосказанное зависло в воздухе явственной угрозой назревающего конфликта.
- И впрямь волна мельче пошла, не так колдубасит – Пётр Александрович вывел обострившееся противостояние из закрученного штопора и привлёк внимание к реке, той самой, радующей и доводящей до слёз в моменты проявления агрессивной стихии, – Пора б и за вёсла браться.
Действительно, намаявшийся ветер улизнул в гущу лиственничной таёжки и, колобродя ветками, погнался за вездесущим призраком недосягаемым и незримым. Морщинистая поверхность реки разгладилась, белую проседь взбитой пены отогнало к берегу. Шум метавшихся в горячке деревьев поменялся со стяжательно-стонущей интонации на трусливое роптание.
- Наперегонки не желаете посоревноваться? – Виктор Сергеевич встал с насиженного места и, воткнув весло в вещевую кучу, опёрся на него, – Как раз и согреемся.
- Нам и так отлично живётся… – попытался откреститься от гонки недовольный Владимирович.
Он не успел до конца сформулировать свою мысль, его перебил бодрый голос Александра Вячеславовича.
- Правильно, необходимо встряхнуться, иначе жирком заплывём.
- Так вы принимаете вызов, или вы в конец от лени опухли? – бросил вызов Виктор Сергеевич, как заправский повеса дуэлянт.
- Ландо… – нехотя согласился Владимирович, – Раз команда поддерживает предложенную идею, значит таково и будет. Только вы нам фору дайте, у нас ведь силы неравные, у вас состав моложе.
- Метров сто мы вам предоставим форы – заверил Виктор Сергеевич, – За это я ручаюсь.
- Хм… – хмыкнул Игорёк, им можно и полкилометра дать, всё равно выигрыш наш будет, это же очевидно.
- Это мы ещё посмотрим, кто кого – заскрипел зубами вспыливший Пётр Александрович, слова самонадеянного юнца зацепили за живое, – А ну-ка мужики, навались на вёсла! Сейчас мы им покажем кто такой гребансон-гогнидзе!!!
Командирский кат, обуянный спортивным интересом заспоривших таёжников, понёсся вдоль берега. Пётр Александрович и Иван Владимирович подзадоренные выпадом поколения «Next», проворно с неописуемым азартом, сохранившимся ещё с тех времен, когда воздвигались в сибирской окраине комсомольские стройки, упорно гребли, напыжившись и покраснев морщинистыми лицами.
Владимирович в отличие от своей команды воспринял данное соревнование в шутливом тоне и впрягся в работу с веслом не с должной ответственностью. Его гребки не блистали размашистостью и мощью, они не соответствовали его статусу и руководящему положению. Кат постоянно уклонялся в бок, Владимирович не сопротивлялся. Александру Вячеславовичу приходилось грести за двоих. Он совершал три наимощнейших гребка, нос ката уходил влево, ему ни чего не оставалось делать, как выравнивать курс, выставляя загребную лопатку против потока.
Пётр Александрович и Иван Владимирович не занимались проблемой курсовой устойчивости ката они просто-напросто активно гребли, они не видели ориентира и даже не пытались его найти, они гребли и гребли.
- Сто метров они отошли, даже больше – Виктор Сергеевич нервно покусывая губы, оповестил настроенный на победу коллектив, – Пора! Как вы думаете?
- Куда они от нас денутся? – лукаво улыбнулся Игорёк, – Они сейчас на полпути выдохнутся, мы их вмиг догоним, там же одни пожилые люди, старики одни словом.
- Старички, то старички…, а видите, как отчаянно гребут, силёнок у них хоть отбавляй.
- Вы думаете, ещё остался у них порох в пороховницах? – сострил Игорёк, – Я думаю, порох давно отсырел.
- Игорь что ты вечно со старшими задираешься? – не вытерпел Денис Викторович, – Никакого уважения к ним не питаешь.
Игорь насупился и демонстративно поменял позу, перевоплотившись в напыженного снегиря.
- Пара, пара, ребята! – не сдержался Виктор Сергеевич, – Они сейчас за мысок зайдут, а нам отсюда не видно, сколько до Монхоло остаётся, пошли!!! Пошли!!!
Второй кат пустился в погоню, гребцы работали точно в такт, как единый отлаженный механизм. Совпадение гребков было идеальным, в быстром выпаде сплавщики вонзали вёсла в реку, затем идентичной проводкой выбрасывали вёсла назад. Катамаран стремительно набирал скорость, он не рыскал, шёл прямо, не подвиливая кормовой частью. Кормовщики очень чутко реагировали на поведение ката. Предугадывая его курсовые отклонения, они не табанили, как это предписано нормативами таёжного сплава, наоборот ещё сильнее загребали вперёд с тем, чтобы компенсировать закрут ката в ту или иную сторону.
Несущийся над волнами кат расправил крылья, он парил птицей, отпугивая встречную волну, заставляя её шарахаться от бортов пеной возмущения и негодования. За несколько минут они сократили дистанцию, разделявшую их от беглецов, завернули за обводной мысок и вышли на прямой участок. Впереди у поворота Куонамки темнела полоска галечника, распотрошившего прибрежную таёжку на раздробленные зелёные островки.
- Монхоло! – воскликнул Денис Викторович, – Ура даёшь Монхоло! Сделаем их ребята!
Призыв к победе довёл команду до исступления, агонии, гребцы не ведали усталости, они не искали примирения. В горячих сердцах бунтарей привыкших завоёвать пальму первенства в тяжком споре с одичалой и строптивой фортуной, творился настоящий бой. Мастерски владея вёслами, команда догнала командирский кат метров за двести до устья левобережного притока. Атака на кат пришлась по левому борту, они так удачно прокатили ни расстоянии каких-то десяти сантиметров, что Александр Вячеславович в испуге поднял весло и отклонился в сторону, ожидая столкновения. Длинные лаги, торчащие с борта ката, могли зацепиться, хуже того, залысённое древко, тщательно ошкуренное от коры и липкой смолы, могло вспороть баллон.
- Вы что с ума сошли!? – завопил Александр Вячеславович.
- Поберегись – как ни в чём не бывало, предупредил радостный Игорёк и от души рассмеявшись, добавил, – Не мешайте, примите в сторону и признайте своё поражение.
- А мы ни куда и не торопились – попытался свести всё к шутке вспотевший Владимирович. На его пунцовом лице проступила испарина, он учащённо дышал, то и дело подносил ко рту пластиковую бутылочку с речной водой.
- Не увиливайте, признайте поражение – подержал Игорька Виктор Сергеевич.
- Дуйте, дуйте, от сюда. Вас ждет Монхоло – с неприятной на вкус горчинкой раздражения, произнёс Александр Вячеславович и, упёршись веслом в соседний кат, отпихнул его.
- Догоняйте! Не спите на ходу, а то и к закату солнца, до Монхоло не доберётесь! – выкрикнул Денис Викторович, – На, раз…, два, мужики, пошли!
Кат, повинуясь сильным гребцам, выправил курсовое отклонение и набрал ход.
Александр Вячеславович разгадав манёвр высокомерных противников, с юношеской шкодливостью, дождался пока кат пройдет мимо и подставит к нему корму и тут, Александр Вячеславович в мгновение ока развернул весло и зацепился рукояткой за дюралевый транец ускользающего ката.
Преспокойные кормовщики, уверенные в неоспоримой победе, ничего не подозревая, продолжали интенсивно грести.
Владимирович хихикнул себе под нос и призвал к тишине.
- Тс… с… мы сейчас проучим этих задавак…
Команда победителей чтобы закрепить за собой право называться лидерами, налегая на вёсла, увеличивала скорость. Но кат, почему-то нет так резво ускорялся, всего лишь несколько мнут назад он буквально рвался вперёд, с каждым гребком выскакивая одутловатым килем из воды, а тут он будто стреноженный рысак метался в горячке и зарывался мордой в волну.
У Дениса Викторовича закрались в мысли сомнения, но он не придал значение истиной причине уменьшения скорости и списал всё на счёт усилившегося бокового течения, втягивающего кат в крутой, правый поворот. Речной прямик заканчивался широкой шиверой с мелеющим дном, скорость Куонамки возросла.
- Чего расслабились, а ну-ка налегли! – в запарке прокричал Денис Викторович.
- Не дремать за вёслами шибче! Шибче! Дружнее…! Ха…а… ха…а… – раздался раскатистый и забористый смех Владимировича. Как не старался он, всё же не смог подавить в себе смех возмездия и правосудия.
- Братва! Нас на абордаж взяли! – Виктор Сергеевич первым обернулся к одержимому противнику и с помощью весла принялся отбиваться от наседающих пиратов. Николай Михайлович опустив маску вельможности и сдержанности, присущей его внутреннему содержанию и тому возрасту в коем он пребывал, с мальчишеской запальчивостью пришёл на выручку Виктору Сергеевичу.
- Врёшь не возьмешь,… держись Виктор Сергеевич, сейчас мы их сбросим.
Виктор Сергеевич изловчился и выдернул пиратский крюк, засевший в клетчатой сетке каркаса. Александр Вячеславович удерживая весло на вытянутых раках, попытался вновь зацепиться. Безуспешно, защищающаяся сторона была на чеку, и умело предотвратила новые попытки абордажа.
- Как мы вас а…! – удовлетворённо рассмеялся Владимирович, – Что, не ожидали!?
Для острастки Владимирович, находясь в невыгодном положении, так, для вида попытался проделать тот же трюк, что и Александр Вячеславович, но воинственно настроенный Виктор Сергеевич используя весло вместо шпаги, отбил атаку неумелого шпажиста.
- Отгребай! – заорал Виктор Сергеевич.
Игорёк и Денис Викторович вонзили упругие вёсла-шпаги в мягкое речное тельце Куонамки и, неистовствуя от предвкушения крови, погребли что есть мочи. Вскоре оба ката с минимальным разрывом причалили в устье Монхоло.
Монхоло впадал у Куонамку несколькими полуметровыми водопадиками не имеющими основательной водной подпитки. Надежды на мощный водоток не оправдались, конечно, по сравнению с Этубином, воды было значительно больше, но не на столько, что бы ликовать и готовиться к лёгкому сплаву. Всё те же лужеподобные скопления, сотканные по средством пронырливых ручейков, текущих по галечному плацдарму, именуемому при весеннем паводке устьем. Увы, в данный период засухи он таковым не считался. Галечный плацдарм вдавался в Куонамку веерным махом. Он сдавливал её широкополосной шиверой с меляками и перекатами, уходящими далеко за поворот и закачивающимися глянцево-синим стояком, отражающим у левого берега каёмочку розового заката.
Исследователи, заинтригованные притоком покинули каты и ради разминки взобрались на галечный плацдарм, откуда открывался при любопытнейший вид.
Монхоло убегала в тайгу замысловатым зигзагом, и теряла свой след у подножия расступившихся выпукло-грудых сопок. Приток делился тальниковым островком на два неравноценных русла. Ответвление притока, протекающее вблизи таёжников, несло на себе значительно меньше воды чем то, что уходило по галечному плацдарму гораздо ниже, метров на триста. Двойняшка, текла с монотонным гулом сердитых перекатов, оживляющих речные пейзажи, добавляя ту несравненную изюминку, возгорающую на сердце сплавщика торжество мажорной музыки. Не что так не заводит отважное сердце таёжника как рёв и стоны беснующейся водной стихии рвущей жилы на каменистых перегибах губительных порогов, шумливых, пенных перекатах и шиверах находящихся в полнейшей фарватерной прострации, по своему непредсказуемому, донному построению.
Отъявленные рыбаки, не брезгующие ни одним, пусть даже самым неказистым водоёмом потянулись к Монхоло на разведку. Им не терпелось прощупать таёжный приток на предмет наличия местного хитреца – тайменя, каким-то образом, не попадавшим до сих пор в поле зрения таймешатников. Увы, забросы по монхолинским перекатом ни к чему конкретному не привели, они были опустошены засушливым сезоном, творящимся не где, не будь в пустынной местности африканского континента, а тут, на крайнем севере, где рядом, невдалеке у Северного ледовитого океана твориться кухня погоды.
Рыбаки устали теребить Монхоло блёснами и с обиженным видом невозделанных ожиданий поплелись обратно к катам. Те, кто не отважился покидать катамараны, с насмешливым лицемерием принялись обсуждать невезучих рыболовов потерпевших абсолютное фиаско.
Поздний час, обусловивший усталость организма изношенного бесконечными физическими нагрузками и урезанным питанием повлиял на дельнейший ход событий. Под настойчивым давлением команды Владимирович принял решение становиться лагерем и готовиться к предстоящей ночи. Галечный плацдарм из-за жёсткого покрытия не подходил под установку палаток. Во-первых, неприятно и холодно спать на камнях, даже подстеленные надувные коврики не уберегут от жутких ощущений твёрдой пастели. Во-вторых, нет поблизости дров, в-третьих, если случаем сюда нагрянет грозой фронт, то открытый, продувной лагерь будет ввергнут в круговерть ветряных шквалов, сопровождаемых дождевыми смерчами, безбожно лупцующими ледяной мокротой.
Владимирович предложил проскочить шиверу, поискать ровный бережок с травкой, где б имелась в таёжке открытая полянка для постановки палаток на моховой перине.
Увы, поиски подходящего места под лагерь как обычно, затянулись на продолжительное время. Очень трудно найти идеальную площадку, устраивающую всех членов команды. Кому-то не подходил крутой подъём с реки и приярная таёжка, кто-то противился валунам, осевшим в береговой черте и сложным подход к берегу. Кто-то был не доволен плотным лесом и кустарником, ощетинившимся противотанковыми ежами, не пропускавшими внутрь лесной чащи. Некоторые, вообще, запротестовали, когда их настропаленный взгляд не отыскал на берегу сухой плавник или сушняк, обычно валяющийся у подножия ступеньки разделяющей лес и галечный берег.
После тяжелых, уморительных изысканий, после нервных согласований на конец-то было подыскано уютное местечко. Оно в той или иной степени соответствовало условиям выдвинутым членами команды. Конечно, не обошлось без компромисса, особо рьяным искателем таёжного благополучия пришлось пожертвовать некоторыми излишествами. Накопленная усталость, стала тем самым неоспоримым и решающим аргументом, поставившим точку в затянувшихся поисках ночлега.
Наступившее утро словно и не воскресало после томительного ночного нетерпения и ожидания, оно тяжело выздоравливало в муках и страданиях бледно-болезненного полярного дня. Северо-западный ветер принес на своих немощных плечах пепельно-серые тучи с запачканными свинцово-грязными подошвами. Из зияющих дыр на прохудившейся поношенной облачности выплескивался моросящий дождик. У каждой отдельно взятой тучи имелся свой, косой дождик, растянутый от неба к земле колыхающейся занавескою. Ветер не приумножал свою мощь, наоборот, он издыхал, нервно, импульсивно носился и стороны в сторону, словно у него парализовало часть его ветряного тела. Разнокалиберные тучи с различной фоновой подсветкою медленно скатывались по наклонной плоскости из одной части света в другую. Видимая картина пасмурных небес была печальна и грустна, преисполнена уныния и разочарования.
Платочный лагерь безнадёжно отсырел и промок, впитавшие влагу дрова, приготовленные загодя, с вечера, не горели, они дымись чёрными клубами, ложившимся на палаточные домики сажево-мутной вуалью. Створки палаток плотно застегнуты на молнии и затянуты на липучки, дабы влага не залета внутрь сохранившейся сухости. Тонкая парусина палаточных крыш прогнулась, на ней собралась дождевая вода, принявшая изначальный цвет влагоотталкивающей ткани. Большие капли воды бесцветными волдырями покрывали боковые стенки палатки, дрожали рядком на попустившихся растяжках. Дремлющие катамараны, будто загрипповавшие дети, укутаны в объёмные целлофановые покрывала. Находящиеся под ними вещи теплились в капельной испарине, возникающей на тыльной стороне водонепроницаемой прозрачной укупорки.
Настроение и поведение путешественников под стать хандрившему утру отличалось неприкаянной скукой, подавленностью и унынием. В неестественно зажатых движениях таёжников, в их никчёмных и сдержанных разговорах, в пустых глазах, не выражающих интерес к жизни, угадывалось воздействие северной погоды напрямую влияющую на людскую психику.
По ворошливому шуму в закрытых палатках, по трескотне собачек скачущих по пластиковым зубчикам молнии, по мягкому скрипу открывающегося кофра, по шелесту синтетической такни, по мычащим, кряхтящим и охающим звукам недоспавших таёжников можно было заключить, что лагерь очнулся от ночи и находится на стадии пробуждения.
Дежурные Виктор Сергеевич и Денис Викторович буквально на цыпочках, дабы не поднимать излишний шум колдовали у разгорающегося костра. Всякий раз, когда подложенная в пламя ветка начинала чадить, извергать дым Денис Викторович со свойственной ему неусидчивостью менял её на более сухую для чего мчался галопам к береговому подъёму и шарился в растопыренных кустах тальника.
Весенние паводки, соскабливающие с берегов и затопляемых зон древесный мусор, стаскивали его ниже по течению. На поворотах и прижимах часть плавника оседала на берегу, запутавшись в кустарнике или застревая в береговых складках размытой почвы. Иногда собирались целые сушняковые стожки. Древесный мусор, включающий в себя щепки, игольчатый опад, хворостины, брёвна, раздробленные колодины, палки, сучковатые ветки, настолько плотно собирался в копну, что даже ливень, будь какой силы, не проникал внутрь древесного стожка.
Денис Викторович развалил стожок и вытащил из-под низу совершенно сухое костровое топливо. Схватив в охапку сушняк, Денис Викторович резво перебирая ножками, спустился к кострищу. Процедура розжига начиналась сызнова.
Виктор Сергеевич ни как не мог приткнуть таганок. Устойчивый жар костра в ближайшее время не предвиделся, тонкие ветки быстро прогорали, оставался один лишь пепел.
Денис Викторович совал в пламя новые и новые ветки, костёр набирал силу. Вспыхнувший огонь, словно порох, не милосердно пожирал сушняк. Пройдясь по краюшку древесного снопа, ярко-оранжевое пламя уходило вглубь костра закутанным тёмно-красным тлением.
- Возьми лучковую пилу, топор и заготовь дров, – предложил Виктор Сергеевич, – С веток толку не будет.
- О!... Хорошая идея
Денис Викторович поправил на себе разбухшую под ветром широкополую плащ-накидку. Необыкновенно большой, сшитый из лёгкой ткани плащ собирался на спине, плечах и рукавах воздушными шарами. Денис Викторович походил на циркового клоуна участника звёздного парад-але. От него постоянно исходил звучный шелест трущейся ткани, чему собственно Денис Викторович не придавал особого значения, как те, кто практиковали на нём негодующие, косые взгляды. Дениса Викторовича вполне устраивал подобный плащ, из-за размеров и особой конструкции, тело в нём не прело, оно постоянно вентилировалось через специальные разрезы, не допускающие влагу внутрь.
- Помоги, пожалуйста, то бревно распилить – любезно обратился Денис Викторович.
- Нет вопросов.
- Отлично – не преминул ввернуть хорошенькое словечко Денис Викторович знающий цену вежливым и подбадривающим словам.
Виктор Сергеевич присел у сучковатой колодины поверх которой лежало белоствольное бревно длинной метра четыре. Взявшись с противоположной стороны лучковой пилы, он резко потянул на себя. Тонкое и короткое полотно выскочило с запила. Денис Викторович ударился указательным пальцем о выступ бревна.
- Ого…! Полегче, а то травмируешь, кто грести будет? Нам-то ведь ещё долго весла в ладонях шлифовать.
- Это верно – согласился Виктор Сергеевич, и вновь потянул на себя пилу.
Виктор Сергеевич прижал полотно к волокнистой древесине и стал плавно водить пилой, избегая резких движений. Денис Викторович сомкнул плотно губы и засопел пыхтящим чайником, удерживающим в себе булькающий кипяток. Он старался из всех сил, Виктор Сергеевич еле поспевал за запальчивым распиловщиком, как вдруг, при следующем броске руки полотно заклинило и согнуло дугой. Виктор Сергеевич бросил пилу и вскрикнул:
- Блин!!!
- Что такое, поранился? – заволновался Денис Викторович, – Что по пальцам зацепило?
- Нет, с пальцами всё в порядке, я вот, что хочу сказать…
Виктор Сергеевич манерно и мило улыбнулся, ему шла улыбка в минуты благоприятного климата в периоды застольного разгула души. Улыбающийся Виктор Сергеевич, наводил на мысль о своём неоспоримом сходстве с известным французским актёром Бельмондо. Во внешности конечно сходства не было, как говориться бурят – французу не товарищ, но вот, то ощущение магической притягательности, импозантности, доверия и открытости оказываемой на других этой незабываемой улыбкой, было на лицо. Их улыбки словно скопированы с одной и той же натурной заготовки.
- Дураки мы дураки… – не унимался Виктор Сергеевич, – Вот ответь мне, почему мы двигатель не цепляем?
- Дак как… – удивился Денис Викторович и отложил пилу, – Отмели кругом, перекаты закрыты, вон тянемся по ним, не плывем, а елозим брюхом.
- К чему тут перекаты, я про стояки говорю – Виктор Сергеевич вскочил с колена и, размахивая руками, принялся наматывать круги вокруг недоумевающего друга, – Мы на них, сколько времени теряем? Уйму. Они сейчас увеличились в несколько раз. Всё поменялось, перекаты стали короткими, а стояки, греби да греби, не перегребёшь, руки устанут.
- К чему ты клонишь? – соображалка Дениса Викторовича только-только взяла разгон. Требовалось пару секунд, что бы выйти ей на достаточный уровень скорости цепных реакций нейронов головного мозга.
- Надо стояки под мотором проскакивать, они ведь достаточно глубоки, чтобы винтом о грунт не цепляться, верно?
- Точно, слушай как мы раньше, до этого не додумалась?
- Раньше проблемы иного рода и класса были, теперь всё изменилось, очередь и до движка дошла.
Виктор Сергеевич встал как вкопанный, приставил указательный палец ко лбу, затем ладонью почухал лысый лоб и, чеканя каждое слово, произнёс:
- Так, я занимаюсь завтраком. Ты мне не нужен. Иди к Николаю Михайловичу, тормоши его, и оба направляйтесь к кату, ставьте движок и опробуйте его. Понял?
- Угу, хорошо, может Игорька в помощь взять?
- Как хочешь, да, разбуди Владимировича, хватит ему бока мять, обрадуй его.
- Слушай? – Денис Викторович просветлел лицом и с неясной мольбой в слезившихся от едкого дыма глазах, притихши, спросил, – Может, и в срок уложимся, вовремя выйдем в Саскылах?
- Да что ты себя накручиваешь, переживаешь? Выйдем, обязательно выйдем, я тебе обещаю, ты давай, это буди,… буди, Николая Михайловича.
Если чванливая, несговорчивая погода отказывалась наводить порядок у себя в небесном доме, хмыкала и страдала, проливая дождевую мокроту, то таёжники, получившие очумелую дозу приливных сил, трудились не покладая рук. Корпели над установкой мотора, сворачивали лагерь, готовили завтрак, крутились, как белка в колесе, радуясь новой идеи подкинутой Виктором Сергеевичем.
Николай Михайлович с умным видом машиниста-слесаря колдовал над двигателем, приводя его в рабочее состояние. Пяти сильный подвесной движок «Honda», закреплённый на дюралевом транце смотрелся несоответственно и не пропорционально объёмному и тяжеловозному кату. Малые габариты двигателя могли зародить сомнения на счёт его перспективной и надёжной работы, вставал вполне естественный вопрос – справиться ли он с таким грузом, тем более что в нынешнем сплаве ему придётся отдуваться за двоих, тащить на сцепке второй кат.
- Масло в картер залили, не забыли? – подбежал Виктор Сергеевич и, не услышав ответа, понёсся стихийным ветром обратно к костру.
Николай Михайлович не повёл и ухом, его внимание было сконцентрировано на топливном шланге не желавшем защёлкиваться на штуцере поддона. Он вертел его, крутил, тыкал, прочищал пальцем отверстие и блестящий шарик клапана – не помогало.
- Да! Не забудьте, проверить нейтраль, а то ручной стартер не провернёте, там блокировка установлена! – обеспокоенно крикнул Виктор Сергеевич. Навалившиеся заботы тяготили его, не позволяя заострить внимание на чём-то одном, конкретном, – У меня, на моей ямахе, было такое, я чуть не сломал стартер. Повнимательнее будьте.
- Да…да… да..да.. – пропел Николай Михайлович в ритмике, похожей на мелодию музыкальной композиции Баха.
Разнервничавшись, Николай Михайлович залез на кат. Под ста килограммовым весом баллон частично ушёл под воду, кат заколыхало дрожащим студнем. Кряхтя и не довольствуя, Николай Михайлович покинул сплавсредство и поднёс к глазам упрямый шланг, отказывающийся защёлкнуться в предусмотренном изготовителем месте.
- Давайте я, у меня глаз намётанный – засуетился Игорёк. Не дожидаясь пока Николай Михайлович склонится в пользу того или иного решения, Игорёк выхватил шланг, отвёл пальцем круглую скобу и нежным касанием закрепил шланг к поддону.
- Во, как!? – молчаливому, запаздывающему удивлению Николая Михайловича не было конца и края.
Игорёк не спрашивая дозволения, взял на себя все заботы и дела. Он ловко сдвинул кат на глубину, открутил винтик воздушного клапана, выставил на румпеле положение означающее заводку двигателя, выключил редуктор, и одновременно подсасывая и вытягивая шнур стартера резкими, в пол оборота маховика движениями проделал пробную раскрутку.
Смущённый и опешивший Николай Михайлович, осознавая свою никчемность и беспомощность, удалился на берег. Ему ни чего не оставалось делать, как созерцать умелую работу начинающего механика.
- Не газуй, дай прогреться! – из-под берегового навеса обставленного частоколом тальникового заслона, раздался дребезжащий звонкий голос Виктора Сергеевича.
- Да.. да.. – не газуй – поддакнул Николай Михайлович, преисполненный любви к дорогой и милой сердцу технике.
Японская чудо машина в следующие полрывка шнурка затарахтела и задрожала, из-под поддона выскочила упругая струйка воды. Из заглублённого под воду дейдвуда вырвались белые шары сгоревших паров бензина. Мотор устойчиво, без перебоев отстукивал стальную ритмику, довершая её бульканьем и шипением воды вырывающейся из системы охлаждения. Нервничающие зрители облегчёно вздохнули. Все понимали, что шансы на удачный исход предприятия повышаются, подвесной движок станет большим подспорьем в сплаве. Увеличится скорость движения и дистанция дневного маршрута, уменьшиться физическая нагрузка, укрепится пошатнувшая вера, сулящая всё то, хорошее, на что рассчитывали путешественники в точке высадки, наконец-то всё пойдет своим чередом как запланировано.
Спустя некоторое время таёжники встряхнулись, осознали, что рабочий день не ждёт, вместе с солнцем движется по кругу в юго-западном направлении. Коллектив что называется, завертелся, по горло, увязнув в рутине. Озабоченные люди стали в темпе вальса загружать катамараны общественными и личными вещами. Первыми как обычно на баллонах закреплялись рюкзаки, предназначенные для сидения гребцов. Чтобы рюкзаки не елозили, и не дай Бог не свалились в реку вместе с наездниками, их надёжно обтягивали верёвками.
Пропускать верёвку в натянутой сетке деревянного каркаса было сложно, эта операция отнимала уйму времени, так как необходимо было распутать старые узлы, заплести новую обвязку, пропуская верёвку между раздутым баллоном и деревянной лагой. Самым оптимальным решением было крепление рюкзака с помощью прорезиненных шнурков гимнастического экспандера, но таковые имелись только у Петра Александровича, что навело на него кучу не доброжелательных и завистливых взглядов. Впрочем, Пётр Александрович не придавал значения экспрессивно выраженным чувствам по отношению к себе, он был уверен в себе и своём изобретении. Достаточно было закрепить крючок за сетку, с натяжкой перекинуть шнур через рюкзак и накинуть свободный крючок на ту же самую сетку, и дело сделано.
По мере того как кат загружался личными вещами попутно шло укомплектование общественного груза в клетчатых сумках, прозванных кошёлками челночников. Вместительные и чересчур объёмные сумки ставились в центр, туда же втискивались пластиковые вёдра, которые пришлось захватить с собой для засолки рыбы. Так как рыбозавод отменялся по известным причинам, в пластиковую посуду клали пищевые запасы способные намокнуть и часть походного инвентаря попадавшие в группу – «хранить в сухом месте».
Когда каты, приведённые в боевой порядок, были сдвинуты в воду, их закачала плескавшаяся у берега волна. Таёжники, с улыбающимися лицами, преисполненные церемониальной учтивости стали приглашать друг друга прокатится с ветерком. Ни кто не отказался. Гребцы с пренебрежением откинули от себя вёсла, вскочили в рюкзачные сёдла и, развалившись на вещевой куче, безмятежно ожидали.
- Все уселись, готовы? – спросил Николай Михайлович.
- Не задерживайся Николай Михайлович, жми! – подстегнул радостный и удовлетворённый командир.
- Не подведи. Ты у нас теперь главный – подбодрил Денис Викторович капитана катамаранного буксира.
- Поехали! – с гордостью произнёс сокровенное для русского человека слово Николай Михайлович и включил редуктор.
Кат тронулся, Николай Михайлович по инерции качнулся. Он с трудом дотягивался до румпеля, ширина ката не позволяла сидеть вблизи мотора, поэтому приходилось сидеть вполоборота, удерживать румпель на вытянутой руке. Николай Михайлович после длительного застоя в деле судовождения, если и не утратил навыки, то уж точно не успел ими воспользоваться. Без влияния осмотрительной осторожности, присущей Николаю Михайловичу, он поддал газку, и не глядя вперёд, засмотрелся на положение указателей, нанесённых на трубчатой ручке управления акселератором.
- Глуши! Глуши! – неистово заорал Денис Викторович.
- Что? – не воспринимая далёкую и недоступную реальность, отозвался Николай Михайлович, – Что случилось?
- Мель. Мель. Глуши – скороговоркой запричитал Виктор Сергеевич и указал рукой, в каком именно месте наличествует опасный для винта меляк.
Николай Михайлович прозевал момент касания винта о каменистое дно, единственное, что он успел предпринять, так это сбросить газ – наработанная привычка оказывала определённое воздействие не реакцию. Двигатель задёргался неизлечимым паралитиком, его выбросило из воды, работающий винт выстреливал мелкие камешки. Николай Михайлович проник рукой к поддону и высмыкнул витиеватый жгут аварийной остановки двигателя. Мотор сию же секунду прервал рычание и приручённой кошкой беспомощно повис на транце.
- Да Николай Михайлович уморил ты нас, вот, так скачки! – с издёвкой, подтрунил Владимирович, – Это тебе не сивый мерин, запряжённый в телегу это мустанг, дикий необъезженный конь!
- Чего вы раньше не предупредили? – злился раздражённый Николай Михайлович.
- Мы…, свои судьбы тебе доверили, а ты так безответственно ими распоряжаешься, чуть не погубил нас разом – не унимался юродствующий Владимирович.
- Отстань, видишь, я занят!
Николай Михайлович надавил на защёлку и опрокинул двигатель, красный винт показался над водой. По-краешку лопасти отчётливо виднелись, выщерблены, полученные в результате жёсткого касания о дно.
- Как Николай Михайлович, всё…, кранты? – Владимирович ни сколечко не жалел горемычного рулевого, а лишь подливал масло в огонь, доводя его до бешенства, – Всё мужики берём в руки вёсла и гребём до Саскылаха. Николай Михайлович нам сюрприз учудил, решил нас культуристами сделать, чтобы бицепсы качали.
- Что, правда? – взволнованно спросил Денис Викторович, он воспринял шутку юморного командира за чистую монету.
- Увы, Денис Викторович, к сожалению хорошего, было мало, и оно закончилось, гребём мужики, гребём.
- Да замолчи ты! – Николай Михайлович вышел из себя, – Отгребите лучше от берега, видите, нас ветром прибивает, уйдите на глубину.
- Вот-вот, он сам сказал бяритя и грябитя!
Владимирович первым подал пример, взявшись за весло. Он оттолкнулся концом загребной лопатки от близкого берега, уводя кат на глубину. Как только опустившееся дно реки позволило завести двигатель Николай Михайлович наученный случившимся, тщательно осмотрелся, детально просчитал маневр, завёл двигатель. Увеличивая ход, кат поплыл к центру реки. Не тут-то было второй кат, находившийся на канатной сцепке, обуздал ретивого поводыря. Ведущий кат от жёсткого рывка крутнулся на девяносто градусов и повернул к берегу, от которого так упорно пыталась отчалить команда.
- Что неймётся Николай Михайлович? Хочешь всё-таки погибели нашей! – заорал Владимирович, перекрикивая ревущий движок.
Николай Михайлович на сей раз смолчал, не огрызнулся, наморщившись, он провёл рукавом у себя под носом и преспокойно, глубоко и протяжно вздохнул. Николаю Михайловичу не смотря на издёвки и глумливую поддержку со стороны коллег удалось справиться с катом. Не спеша на средних оборотах двигателя, он добился равномерного хода обоих катов. Если ведомый кат и рыскал, то не значительно по сравнению с тем, что было вначале.
Преодолеваемый таёжниками речной стояк по определению вперёд смотрящих, обладал бесконечным развитием, уходил за поворот без ограничительной каменисто-перекатной затычки. Николаю Михайловичу это было на руку, он смог восстановить временно утраченные навыки хождения под мотором и теперь справлялся с катом великолепно.
Противостояние раскрепощённой команды нахлынувшей скуке, появившееся в результате высвобождения от рабского труда переносчиков и бурлаков, склонилось в пользу последней – не навязчивой и хвалебно-сонной ленивице.
В течении нескольких десятков минут отдельные члены команды сопротивлялись ей, будоражили вёслами реку, табанили, поправляя курс ката, не пуская его в разнос по водным ухабам. Стремились занять себя, чем либо, Пётр Александрович, к примеру, взялся штопать прохудившийся рукав спортивной кофты. Иван Владимирович обозревал дали через видоискатель цифрой камеры, производил оптические наезды на заинтриговавший его предмет обыкновенного, заурядного таёжного пейзажа. Виктор Сергеевич по наитию неунывающей души рыбака-таймешатника расправил спиннинг, насадил на карабинчик воблер и потащил его за собой, время от времени вытаскивая его из воды, чтобы удостовериться, по-прежнему ли он цел, не изгрызли ли пластиковое брюшко и силиконовые плавнички.
Монотонно-заунылое роптание двигателя, колыбельной песенкою вытесняло на задворки бодрствующего рассудка жизненную энергию, и насылало зевотную поволоку с лёгкой дрёмой. Слипающиеся глазки, полулежащие позы, отёкшие конечности – поверхностный, скоротечный сон, граничащий с иллюзией, делал своё дело, путешественники мирно, самозабвенно почивали.
Стремительные пролёты сна сквозь незримое пространство сновидений не отличалось ни продолжительностью, ни логической постановкой сновиденческих пьес. Порою, туманные рисунки цивилизованного пространства: машины, самолёты, мосты, новостройки сочетались с таёжной рекой, гибкой и блескучей. Хвойная тайга, растекающаяся по холмам зелёной волной, могучей и вольной перекликалась с полями колосящейся пшеницы, умасленной и обогретой золотистыми лучами растопленного солнца. Милые, ранимые образы дорогих сердцу женщин отпечатывались в склонившихся к реке одиноких, брошенных листвянках, живущих одними лишь воспоминаниями и непоколебимой преданностью.
Владимирович не сопротивлялся усталости и не заигрывал с ней, он отдался ей, подчинился её всесильной власти. Закинув ноги на баллон, он повернулся боком на низком рюкзаке, навалился плечом на герму и подложил под щёку согретую дыханием ладошку. Безмятежная поза младенца явно удовлетворила искреннего почитателя сна, Владимирович опустил веки, и чёрная пустота заполонила его сознание.
Скрепляющий канат постоянно поддергивал катамаран, он, то ослабевал, опустившись в воду, то пружиня, натягивался. Владимирович инстинктивно подавался вперёд и цеплялся за ручки клетчатой сумки. Вспугнутый сон мгновенно отходил и, покружив вблизи сокровенных мыслей, вновь опутывал своим размягчающим сладострастием безвольное сознание.
Владимирович не мог дать точное определение тому, что он видел, его приоткрытый зрачок отражал сквозь тончайшую паутинку ресничек пасмурное небо обиженное и плачущее навзрыд пульсирующей мжичкой. В нижнем крае видимой картины темнел гружёный кат, торчали антеннами спиннинги, бесформенные фигуры лежащих людей, стали частью катамарана, слившись с ним в нечто целое одушевлённое и живое.
В долю секунды картинка рассыпалась на составные кусочки и в черноте закрытых век, возникло видение толпящегося, стучащего и громкоговорящего метрополитена. Давно знакомая, своя, станция назначения «Первомайская», пролёт ступенек ведущих наверх, обшарпанные, сглаженные углы мраморных стен и бордюр, свежесть улицы раскрывшей объятия озабоченному пешеходу, вечно спешащему, задумчивому и слегка расстроенному рутиной скоротечного дня.
Внутренний ухоженный дворик п-образного дома, огромный, тёмный арочный проём, скрывающей чей-то недоверчивый взгляд. Свет, яркий свет небес, слепящий не адаптировавшиеся глаза, Измайловский бульвар – тихое, уединённое местечко, обиталище лиственных деревьев, грустная пародия на вольно-растущий, стихийно-посаженный подмосковный лес.
Новоположенный асфальтовый тротуар, тянущийся вдоль запруженной машинами автомобильной дороги. Многоэтажки – неприступные кирпичные стражи, не позволяющие человеку насладиться истинной глубиной и недосягаемостью планетного горизонта.
Просвечивающиеся гаражные линии зелёного цвета и…, родной дом, крыльцо, отмеченное давностью и нетерпимостью отжитых лет по отношению ко всему сущему. Горящий в окнах свет люстры, бледный неясный, проливающийся на улицу сквозь тюлевую занавеску…, дом…
Очередное взбрыкивание издёрганного ката заставило Владимировича отказаться от столь притягательного просмотра сновиденческой яви. Встревоженный сон, пугливый, бесстрастный покинул путника, пообещав ему вернуться лишь поздней ночь на стоянке. Владимирович в знак согласия утвердительно качнул головой, отпуская видения восвояси, протёр пальцами слезящиеся глаза и перенёс привлекательную сцену воображений на более позднее время.
Осиливая земное притяжение, давящее, тяжело переносимое, Владимирович приподнялся на локте и заглянул вперёд. Ведущий кат совершал бесхитростные манёвры, петляя по реке змейкой. Николай Михайлович явно запаздывал с обратной реакцией и водил румпелем с задержкой, что и приводило к повторяющимся зигзагам. Убедившись, что затяжной стояк не преодолён, по курсу, по-прежнему мельтешит и колышется иссиня-серая гладь, Владимирович окончательно спугнул дремоту и зевоту резким подъёмом.
Осевши всем свои мощным задом на проминающийся рюкзак, Владимирович вытянул затёкшую ногу. И тут же почувствовал судорожные боли, что бы унять в ногах колики стал неистово вертеть ступнёй. Скованные судорогой затвердевшие икры вскоре налились теплотой, появилась эластичность и гибкость.
; Воблер что ли побросать? – озвучил зародившуюся в уме идею Владимирович и полез к торчащим спиннингам, закреплённым в кольце скатанного походного коврика.
Если достать спиннинг оказалось плёвым делом, то извлечь воблер из пластикового дипломата, засунутого в завязанный гермомешок, который в свою очередь упакован в тесный рюкзак, было крайне трудной задачей. Необходимо учесть что данная ситуация усугублялось рывками буксировочного каната. Чтобы не свалиться в воду требовалось держаться рукой за обвязку, иначе контакта со студёной водой не избежать.
Владимирович повошкавшись, с проворством талантливого фокусника извлекающего из шляпы кролика, выудил красно-белый воблер с прозрачной лопаткой заглубителя. Данный воблер был особенно ценен и дорог Владимировичу, не один раз, данная «пластиковая безделушка» подсаживала к себе на два тройника, расположенные под брюшком и за хвостовым плавником, хищного тайменя.
По приданиям и легендам, колобродящим в узкой среде таймешатников, блёсны, воблеры или другие счастливые приманки, побывавшие в пасти у хищника, несут на себе торжественную печать рыболовного фарта и везения. Их почитают, ими хвалятся, их бережно хранят, и ни кому, под страхом рыболовной инквизиции не передают в руки, ибо счастье дарованное рыболову может улетучиться и испариться бесстрастным облачком в сухую погоду над обезвоженной пустыней. Владимирович знал истинную цену подобным талисманам удачи и ни кому не доверял воблер, испытывая обещанное везение только на себе.
Владимирович насадил приманку на карабин, подёргал за канат, как бы проверяя, не случиться ли непредвиденных казусов, грозящих потерей любимой игрушки.
Чтобы произвести точный и дальний заброс, необходимо выполнить его стоя на твёрдой почве, чтобы вокруг имелось свободное пространство для замаха. Увы, применимо к данному процессу заброса эти требования не учитывались и не подходили. Во-первых, нереально устоять на дрыгающемся кате во весь рост, для этого нужно освоить профессию канатоходца удерживающего равновесие там, где обычному человеку это не под силу. Во-вторых, Владимирович ни коим, образом не хотел отрывать зад от нагретого местечка. В-третьих, та обстановка хаоса царившая на кате не потворствовала свободе действий, наоборот она усложняла любое движение, ограничивала перемещение и требовала постоянной концентрации, что бы не зацепиться удилищем за торчащие спиннинги, не задеть локтем пластиковое ведро, не удариться ногой о выпирающую лагу и не упасть на угловатую коробку засунутую в рюкзак. Оказывается, кат не самое удачное место для рыбалки, но в том и состоит прелесть её непредсказуемой новизны и незабываемых ощущений, составляющих понятие тайменный лов.
Владимирович поступил мудро, подняв никелированный ободок фиксатора без инерционной катушки, освободив тем самым канат, он попросту выкинул воблер за борт. Пластиковая приманка плюхнулась на поверхность реки и, закружив, подлезла под баллон. Что бы воблеру заглубиться, необходимо было приложить к нему тяговое усилие, но такого воздействия на приманку Владимирович оказать не мог. Воблер был слишком близок, сматывать канат на челнок не удалось бы. К тому ж заброс воблера усложнялся не прямолинейно движущимся катом.
Владимирович, к сожалению, не придал значения боковым заносам ката, баллон наскочил на воблер, подмял его по себя. И вот тут Владимирович испугался не на шутку, он стремительно покинул пригретое местечко, вскочил на четвереньки и потянулся рукой к борту, поглотившему приманку с шестью острыми кончиками тройников. Крючки могли проткнуть баллон, врезаться в «пхв» оболочку и достать до тонкой, резиновой камеры. Тут бы и начались огорчения и настоящие проблемы с починкой ката.
- Э…э… Пётр Ал..ле… – впопыхах промямлил Владимирович, взывая к помощи Петра Александровича развалившегося на вещах и пребывающего в дремотной неге, – Александрович, глянь туда под баллон…
- А…? Что? – Пётр Александрович как не старался, не мог понять, что от него требуют, и озадачено, и недоуменно уставился красными, увлажненными глазами на Владимировича.
- Да глянь ты, наконец, под кат, там воблер, тугодум ты, эдакий!
Обвинение, преподнесенное в столь недружелюбной форме не повлияло на Петра Александровича, он пребывал в некой невменяемости. Роскошный сон вышитый золочённый нитью воспоминаний вился в не с фокусировавшихся зрачках, Пётр Александрович ни чего не ответил, лишь неопределённо кивнул головой клонившейся на бочок.
- Он у меня по борту. Ща…ас, я его достану – воскликнул Александр Вячеславович.
Александр Вячеславович воспользовавшись тем, что Николай Михайлович по причине инертности изнеможённого организма дал «кругаля» по реке, изловчившись и распластавшись на баллоне, подхватил рукой плавающий воблер.
- Обожди не тяни – предупредил Александр Вячеславович, – Я отцеплю воблер, а ты затем свободный катан из-под баллонов вытащишь.
- В, прекрасно! – «счастию», как говаривал один известный персонаж киношедевра о коллективизации страны, не было предела, Владимирович в сердцах благодарил, – Спасибо. С меня причитается.
- Сочтёмся – ответил Александр Вячеславович, преисполненный монашеского спокойствия и пророческой дальновидности, – Не чужие ведь, ты мне, я тебе, полюбовно и разойдёмся.
- Естественно!
Владимирович, получив из рук Александра Вячеславовича заветный символ удачи, вновь подцепил его к канату и замер в нерешительности, обозревая и изучая диспозицию для повторного забрасывания. Чтобы совершить верный сто процентный заброс Владимирович приподнялся на коленках, широко расставил их, поднял над головой спиннинг и замахнулся. По задумке, воблер должен был проскочить над катом и попасть в кильватерный след, расходящийся волновой стрелкой. Владимирович напрягся и изо всех сил стеганул удилищем в направлении намеченной цели. И тут случилась из ряда вон выходящая ситуация, мокрый палец скользнул по никелированному ободку катушки, она мгновенно захлопнулась, канат потерял свободный ход. Пронёсшийся над катом воблер застопорился и безумным шмелём отскочил назад. Владимирович, раздражённо хлестанул спиннингом об воду и тут с левого борта раздался истошный вопль Александра Вячеславовича.
- А…а…!!! Ты что охренел что ли!!! У…!
Пунцовое лицо Александра Вячеславовича перекосилось гримасой непереносимой боли, правой рукой он держался за шею. Из-под ладошки выглядывала красная спинка воблера, между дрожащими пальцами текла кровь, вязкая до неправдоподобия насыщенная красным цветом.
Владимирович в долю секунды оценил обстановку, кинул спиннинг на вещи и поспешил на помощь.
- Стой! Стой! – ещё громче заорал Александр Вячеславович не в силах перенести адскую боль, – Кат не шатай!
- Что делать Саша? – растерялся командир.
- Случилось чего а? – воскрес из сна Пётр Александрович, и полез, неповоротливым мишкой Гамми, к Александру Вячеславовичу.
- Да что вы делаете! Кат не шатайте – умоляюще простонал Александр Вячеславович.
- Глуши! Глуши двигатель! – не узнавая собственный голос, заорал командир, обращаясь к Николаю Михайловичу.
Движок заглох, обездвиженные каты легковесными поплавками заколыхались на речной поверхности, закрутились по оси в разных, бес конца меняемых направлениях.
- И чего вы хотели? – сдержано, без тени недовольства спросил Николай Михайлович, – Я сам вижу, что воды по колено, перекат начинается, я уже глушить собирал…
- Причем тут мель!? Перекат!? – в голосе Владимировича, сквозило гнёвом и явным пренебрежением учтивостью и манерностью, – Здесь беда стряслась, Сашку блесну поранила.
Владимирович, осознавая свою вину, старался загладить её перед Александром Вячеславовичем, но как это сделать лучше, ни как не мог сообразить, любое действие вызывало мучительную боль жертвы его беспечности и неосмотрительности.
- Саша что делать?
- Врача звать – с выразительным страданием на лице, не весело пошутил Александр Вячеславович.
- Где же я тебе его достану? – не воспринимая ситуацию адекватно, Владимирович прокручивал различные способы вызова неотложки.
- Да пошутил, я пошутил.
- А…, понял – Владимирович скорчил на лице подобие улыбки, в самом искажённом и неприглядном виде.
- Глянь, что у меня там?
Александр Вячеславович убрал ладошку и подался к Владимировичу, упреждая проявление боли стонами.
- Воблер.
- Сам знаю, что не блесна, – Александр Вячеславович, было, усмехнулся и тут же жалостливо замычал – У…, блин как больно, не пойму, почему так дёргает?
- Подожди, подожди, не шевелись, у тебя – предостерёг Владимирович, – Ага вот оно что!
- Дело дрянь, да?
- Слушай, тройник одним остриём тебе под кожу залез, а другим в воротник впился. Поэтому тебя так и дёргает, чуть шевельнёшься, он тебя и мучает.
- Ясно,… так, бери тогда режь – Александр Вячеславович поднёс к глазам окровавленную ладошку, кровь капала ему на брюки и ветровку, ему пришлось опустить её на голенище болотника.
- Так что резать Саша? – с явным не желанием обрести новую профессию хирурга занудел недоумевающий Владимирович.
- Шею режь до самого позвоночника – Александр Вячеславович хотел как можно быстрее покончить с болью, унять её, почувствовать облегчение, – Доставай нож и для начала освободи тройник от воротника.
Владимирович суетливо, впопыхах, желая, во что бы то, ни стало опередить время, полез под ветровку к поясному ремню, с прикреплённым к нему ножом.
- Ну, нет, брат, таким ножом только в земле копаться – Александра Вячеславовича завидевшего холодно оружие командира, бросило в дрожь.
- А чё… нож как нож.
- Лезвие коррозией изъедено, будешь меня резать, инфекцию занесёшь, да и тупой он у тебя, ты наверно уже и забыл, когда по нему точилом елозил.
Охотничий нож Владимировича не внушал доверия, опытному доктору использовать его в качестве скальпеля, было бы проявлением ни чем неприкрытого и отъявленного садизма, лучше сразу брать в руки топор и отсечь зудящую рану. Лезвие ножа едва достигало десяти сантиметров в длину, профиль лезвия имел вид ромба. Бурая ржавчина прочно укоренилась на некогда блестящей, зеркально-гладкой стали. На деревянной ручке виднелись засохшие подтёки крови, наглухо приклеившаяся рыбья чешуя и ворсинки шкуры, очевидно принадлежавшие, какому не будь таёжному зверю. Даже издали, завидев эту охотничью принадлежность, можно было убеждёно сказать, что его владелец потакает неопрятности и грязи.
- Николай Михайлович! – обратился за помощью командир, – Хороший нож нужен, заточенный.
Ни для кого не являлось секретом, что Николай Михайлович увлечён охотничьим вооружением, особенно, его, привлекали ножи, если у кого и был отличный нож, содержавшийся в надлежащем виде, то только у него.
- Угу – ответствовал Николай Михайлович, судя по его беззаботному виду, можно было предположить, что он достиг наивысшей концентрации духа и постепенно отдалялся от мирской суеты, уподобившись немногословным йогам.
Николай Михайлович похлопал по бочине, убедившись, что нож находиться там, где ему и надлежало быть, аккуратно, соблюдая плавность движений, вытащил охотничий нож. Стальное полотно лезвия, несмотря на пасмурную погоду и не освещённость небес полоснуло по глазам, слепящим зайчиком.
- Подтяните меня – попросил Николай Михайлович, – Я до каната не дотянусь, он под двигателем.
Владимирович, соблюдая контроль над телом, медленно, стараясь не навредить больному излишними толчками, полез к канату, привязанному к поперечной лаге.
Когда Владимирович, приняв неоднозначную позу смеренных наказаний, готов был вытащить притопленный фал, кат ткнулся в камень и резко отдёрнулся назад. Владимировича по инерции кидануло по ходу движения ката вперёд. Как не пытался Владимирович удержаться на баллоне, не получилось, цепляясь растопыренными руками за воздух, он кубарем полетел к краю баллона. Мягкий, наполненный сжатым воздухом носок баллона перегнулся в воду и Владимирович, оседлав его, перевалился телом вниз, голова скрылась в дряблом речном волнении.
Кат остановился, распластав свое обрюзгшее тюленье тело на белокаменной отмели. Владимирович, пребывая в неоднозначной позе покаяния, попытался слезть с ката. Упираясь одной рукой в дно, а второй удерживаясь за лагу, он приподнялся и подставил мокрое, смущённое лицо, в оправе испуга и огорчения, на обозрение надсмехающемуся коллективу.
- Ловкач, ловкач, я от тебя не ожидал такого фокуса, прямо-таки акробат – смялся Виктор Сергеевич.
Сидя на рюкзаке, в пол оборота к герою клоунады, Виктор Сергеевич при каждом смешке, дрыгался строго вертикально верх и в конце выдавливаемого смешка, захлёбывался, конвульсивно и рефлекторно заглатывая порцию веселящей воздушной смеси.
- Да ладно вам – Владимирович не терял присутствие духа, вёл себе достойно, подстраиваясь под ситуации общего восторга, – Уверен, вам бы такое ни за что не повторить.
- А к чему нам повторять у нас уже есть один, скоморох-затейник, умеет потешить народ, – Николай Михайлович смеялся без особой на то предрасположенности, без проявления внутренней искорки радости, той, которая отличает человека замкнутого от общительного.
- Блин да помогите, наконец – негромко, с выразительным признаком адских страданий вымолвил Александр Вячеславович.
- Саша, Саша, я… забыл, эти смешливые черти,… совсем из головы выпало – Владимирович занервничал, его вновь посетила шаткая неуверенность, не позволяющая взять себя в руки и делать то, что делать необходимо – Нож! Нож давайте, да не сидите вы сиднями, помогите лучше!
Владимирович поспешил к больному подающему сигналы тревоги и не переносимой боли. Смех моментально сошёл с встревоженных лиц, все попрыгали с катов и поспешили к Александру Вячеславовичу.
Потерпевший уткнулся лбом в синюю герму и страдальчески поскуливал, вбирая сдержанными глотками воздух. На плотную водонепроницаемую ткань падали капельки алой крови, они скатывались пульсирующим ручейком на баллон, собирались крохотными лужицами в ложбинке грубо смятой ткани.
Виктор Сергеевич отодвинул локтём командира суетившегося как матушка гусыня над своим выводком, попавшим в беду.
- Расступитесь, Саша, давай, приподымись – Виктор Сергеевич положил руки на плечи больного и помог ему сесть, развернул его и опустил спиной на вещи, сваленные друг на друга метровой горкой.
- Колит, спасу нет! – в глазах Александра Вячеславовича накатывались слёзы, он хлюпал носом, морщил лоб и щурил глаза от боли.
Шея и воротник ветровки пострадавшего были перемазаны кровяной густотой, вызывающей тошнотворное отвращение у тех кто не мог спокойно глядеть на это зрелище.
- Тройник от ткани оторвался, а под кожу ещё глубже остриём влез – изучив внимательно рану, констатировал Виктор Сергеевич.
- Угу…. меня подбросило. У…м..м..м… как резануло, у меня круги красные перед глазами поплыли, – Александр Вячеславович был в отчаянии, он с трудом сдерживал себя, чтобы не разрыдаться, каждое сказанное слово доставляло ему страдание.
- Слушай, тройник разорвал кожу сантиметра на два, и залез зубчиком глубоко в рану, если я его потяну назад, на себя, он тебе, там, всё на свете порвёт, все такни. Ещё не дай Бог, какие артерии затронет, тогда несдобровать… – Виктор Сергеевич был на высоте положения, с виду, он казался хладнокровным, не теряющим рассудок суперменом, и всё же его терзали сомнения, если он и определился с характером повреждения, то, как быть дальше он не ведал.
- Может,… аккуратно разрезать ножом…, и дойти до зубчика – у Александра Вячеславовича задрожал подбородок, нервы были на пределе.
- Если другого варианта нет, тогда давай пробовать – согласился Виктор Сергеевич.
- Николай! Николай! – опережая события, потребовал нож Владимирович, – Чего ты медлишь, давай сюда свой тесак.
- В спирту, не забудете протереть, а то инфекцию занесёте – посоветовал Пётр Александрович, его не прельщал вид крови, он прятался за спину Владимировича, но человеческое любопытство взяло вверх над испугом и вынудило его взглянуть на кровоточащую рану.
Пётр Александрович отвернулся, тяжело дыша, отошёл назад, покрутившись в растерянности, побрёл к берегу нагоняя болотниками робкую, зачаточную волну.
- Владимирович, спирт кажись у вас на кате, доставай – распорядился Виктор Сергеевич.
Владимирович обогнул кат, и потихоньку не позволяя кату пойти в разнос, вытащил из груды вещевого свала расходник, в нём лежала пятилитровая пластмассовая канистра, содержащая медицинский спирт.
- Платок чистый есть или тряпочка, чтобы смочить в спирту, есть у кого? – обратился к команде Владимирович.
- Да где уж чистый-то взять – отозвался Иван Владимирович, он не слазил с ката, по-прежнему восседая на подложенном под зад, вещмешке, зорко и внимательно следя за бурно развивающимися событиями.
- Может так, сверху полить его, а Виктор Сергеевич?
- Тащи сюда канистру, на месте разберёмся – потребовал Виктор Сергеевич, его голос зазвучал менее уверенно и уклончиво.
- Распахни ветровку – попросил самопровозглашённый хирург избранного пациента.
Александр Вячеславович расстегнул молнию на толстовке, пуговицы на рубашке и при помощи Виктора Сергеевича стянул одежду на плечо.
- Начинай, я готов – Александр Вячеславович прикусил губу и закрыл глаза, приготовившись к самому худшему.
- Не торопись, погоди, давай-ка прими болеутоляющее.
Виктор Сергеевич насмотревшись кинолент о Великой Отечественной войне, поступил подобно отважному хирургу полевого госпиталя, передал в руки оперируемого канистру анестезиологического препарата.
Страдалец поднёс к губам круглое горлышко.
- Смотри только не нюхай – предупредил доморощенный анестезиолог – Сразу, несколько коротких глотков отхлебни.
Метод увещевания боли, предложенный Виктором Сергеевичем, в считанные минуты возымел действие. Александр Вячеславович покрылся на щеках здоровым румянцем, глаза заблестели, речь стала бодрой и внятной, будто у него развязался язык.
Виктор Сергеевич наклонил канистру, так что бы спиртовая жидкость подтекла к горлышку, сунул туда лезвие ножа и подержал его там с минуту.
- Я готов.
- Начинай, только не усердствуй, до шейных позвонков не доберись, шею не перережь – к Александру Вячеславовичу вернулось расположение духа, боль притупилась, и он с достоинством наклонил голову, подставляя оперируемую рану под острый скальпель таёжного хирурга живореза.
Виктор Сергеевич приблизил гладко полированное лезвие к рваной ране, затянувшейся тёмно-красной спёкшейся кровью. Кожа вокруг раны припухла, обрела округлую форму, тоненькая струйка алой крови сбегала по смуглой загорелой коже на бледнокожее плечо. Тройник, засевший остриём в мягких тканях мышц, удерживал воблер – пластиковую игрушку взрослых, способную навредить им. Комичность и в то же время трагизм свершившихся событий ещё раз свидетельствовал о том, что человек устраивающий западню другим, сам вольно или невольно, может попасть расставленные силки.
Виктор Сергеевич скользнул заточенным краешком ножа по металлическому крюку, он решил произвести надрез вдоль крючка и достать до зубчика. Если бы не этот злосчастный зубчик, не позволяющий рыбе сняться с крючка, то извлечь тройник было бы просто и безболезненно.
Мягкие ткани мышц сомкнулись, и обтянули крючок со всех сторон, стоило дернуть его и он потянет за собой кожу и мышцу. И тогда муки ада покажутся вполне реалистичными, а не пресловутыми догмами навеянными проповедниками рая небесного.
- Смотрите, смотрите, баллон сплющился, кат тонет – неожиданно, выпалил Игорёк, в то время когда Виктор Сергеевич собирался сделать решающий надрез.
- Что там ещё? – недовольно произнёс Виктор Сергеевич.
- Воздух из баллона выходит, он уже весь под водой. Иван Владимирович ты сейчас задницу намочишь – более внятно и доходчиво объяснил Игорёк.
- Верно, кажись, протёрли мы его по мелякам – с печалью в голосе отозвался Владимирович.
- Это воблер – загадочно произнёс Александр Вячеславович, ввиду действия анестезии ему было всё равно, что твориться вокруг него. Раздайся вблизи него взрыв метеорита сорвавшегося с небес, он не повел бы и глазом.
- А причём тут воблер? – предохраняющий клапан удерживающий раздражение внутри командирского сознания, готов был открыться и выпустить на волю мстительную, сверкающую молниями злость.
- Скорее всего, когда ты его под кат пустил, он проколол камеру вот и всё – предположил Александр Вячеславович.
Владимирович смолчал, в данной ситуации оправдываться было глупо. Живой пример его неосмотрительности был на лицо, везучий и в то же время наделавший столько бед злосчастный воблер намертво закогтился на шее у жертвы его беспечности.
- Так хорош! Замрите все! – приказал Виктор Сергеевич.
Виктору Сергеевичу порядком надоело, что его постоянно отвлекают. Не ведая сострадания, он полоснул ножом вдоль стального крюка, и, не дожидаясь, пока вопли больного разнесутся по округе, силой вырвал застрявший в теле крючок.
- Вот и всё, спасибо за внимание, Владимирович держи свой воблер – Виктор Сергеевич кинул испачканный кровью воблер на герму в кормовой части притопнувшего ката.
- Всё что ли? – Александр Вячеславович пребывал в недоумении, он не ожидал, что операция пройдет столь безболезненно.
- А ты что думал…, ты давай это встань и промой рану. Я…, вот толком не знаю, что туда приложить, бинт очевидно, где в рюкзаках?
- Он у меня в аптечке, теперь я сам справлюсь – Александр Вячеславович улыбнулся широко и удовлетворённо.
- Что с баллоном будем делать, он и в самом деле спускает? – озабоченно спросил Владимирович, обращаясь не конкретно кому-то, а ко всей команде.
Обложные тучи, дойным стадом откормленных животных, замедлили бег, и припали к земле невзрачными серыми телесами. Беспросветным маревом «брюхастые коровы» уровняли панорамную перспективу до ста метрового предела. Тучи наскоро опорожняли раздутую брюшину. Выплеснувшись, небесная влага растворялась в воздухе едва различимой дождевой капелью.
Прибрежный вид Куонамки в угоду пасмурным преломлениям небес исказился до неузнаваемости. Белый известняк, местами перетёртый в щебень, выкрасился тёмно-серым цветом безысходности отпугивающей светлые мысли, нагоняющей волну неотвратимого уныния и подавленности.
Передовые кордоны таёжных лиственниц смешались в мрачно-зелёную, перемежающуюся массу. Живая тайга растворялась в туманном испарении, скученном в лощинах и распадках.
Река безмолвствовала, придушенные шумы говорливых перекатов утонули, захлебнувшись в звуконепроницаемом заслоне капельно-воздушной, студенистой взвеси.
Природа отшумела, затаилась в скорбной тоске, испугано прислушиваясь к словам бездыханного, невидимого пастыря произносящего, словно заклинание – мир праху твоему…
Каким-то неестественным нагромождением в замкнутом пространстве прибрежной косы смотрелись каты, утратившие яркий, пёстрый наряд. Холодный дождь смыл с них разнотонную цветовую палитру. Они обрели сходство с местными валунами, прозябающими не одно тысячелетие на берегу.
Катамаран, снаряжённый подвесным мотором, покоился у кромки воды, мотор завалился на бок, винтом воткнулся в галечное дно. Порою, Куонамка собравшись, напористым потоком раскачивала кат. Мотор тёрся о камни, издавая, поскуливающий скрежет стираемой стали. Второй кат лежал навзничь перевёрнутый вверх дном в десяти шагах от реки.
Его деревянный каркас обтянутый сеткой наводил в уме определённое сходство со скелетом кита выброшенного на берег немилостивым штормом. Разгруженные вещи возлежали на галечнике, старательно укрытые целлофановой плёнкой. Что бы шмыгающий, отхаркивающий мокротой шквал, не сдёрнул лёгкий целлофан, его обложили камнями.
Путешественники, облачившись в водонепроницаемые плащи комбинезоны и куртки, утратили индивидуальности. В монохромном мертвенно-бледном свечении дня они стали походить на покинутые жизнью, одиноко шатающиеся тени, утратившие привязки со своими проводниками.
Порочная, ветряная по духу своему северная погода не могла не сказаться на настроении людей, на всём и всех лежала тяжёлая печать безрадостия и болезненной притуплённости. Часть путешественников приткнулась к костру, воздыхающему неподъёмным чёрно-угольным дымом. Иные, люди-тени, подверженные влиянию насущных дел, в апатии и безволии слонялись по берегу, укутавшись в изолирующие коконы.
Провидение в который раз обошлось со своими подопечными предательски и воровски, оно, вновь, отняло у них веру и надежду, с присущей её внезапностью и склонностью к кардинальным переменам.
Путешественники, попавшие в каменную западню Анабара, едва ли смогли надышаться открывшейся надеждой и укрепляющейся верой в успех, как вновь обрушились чередой невзгоды. Пасмурная хмурь, явилась предтечей печальных событий вовлекших путешественников в новые круги телесных и душевных испытаний. Беды не ходят поодиночке и не наведываются в гости тогда, когда человек подготовился к их встрече, как и всегда всё случается внезапно. Если историю с воблером можно было с большим натягом отнести к числу рядовых событий, то вот порыв камеры на кате, вызвал настоящую депрессию у путешественников, опустивших руки и спасовавших перед нахлынувшими проблемами.
- Что-то в этом походе не клеится, что-то постоянно идёт не так, планы срываются, идут наперекосяк – не без грустной, стяжательной иронии заявил Владимирович.
- Чёрная полоса… – ответил Иван Владимирович.
Они стояли вдвоём вблизи опрокинутого на спину ката. Шквалистый ветер погнал по реке клокочущую рябь, выпрыгнул на сушу и бросился на двух опечаленных горемык, исхлестал дождевыми струйками лица и унесся прочь, ни кому не доверяя, ни кого не желая знать.
Владимирович поправил развивающиеся на ветру полы плаща, прижал пальцами расстегнувшуюся клёпку и зашнуровал спадающий капюшон. Иван Владимирович, одетый в короткую демисезонную куртку не реагировал на дождевые разливы, и промозглый шкал, ему не чего было защищать.
Куртка пропиталась влагой, сырая холодная одежда прилипла к телу. Облегающая ткань куртки, на запястьях, стала похожа на мокрую тряпку, обернувшую озябшие посиневшие руки. Вода, скопившаяся на куртке, капля за каплей, струйка за струйкой стекала на штаны. Откатанные голенища болотников, напоминающие высокие ботфорты, улавливали всю влагу, скатывающуюся с куртки. На поясе и на бёдрах штаны насквозь промокли, и только стопы ног оставались сухими, до поры до времени.
Накинутый поверх головы пристяжной капюшон не примыкал плотно к куртке, дождевые струйки через распахнутый воротник проникали к телу. Тем не менее, не смотря на проигранную схватку с дождём, Иван Владимирович не унывал. Если каменное, непроницаемое лицо, обнесённое неухоженной, седовато-рыжей бородкой походило на застывшее изваяние, то глаза – подвижные, азартные и веселые производили впечатление волевого человека неспособного сеять панику или кликать беду несносным ворчанием.
Иван Владимирович был вне трогательных переживаний. В какой-то степени он походил на старого, матёрого волка потрёпанного таёжной жизнью, но уверенного и не теряющего самообладания дикого зверя находящегося в тайге как в своей родной стихии.
- Смотри-ка, дождь выпрашивали, когда он позарез необходим был…, теперь на тебе…, полил как из ведра, да только не к месту и не ко времени – сетовал командир.
Владимирович выглядел крайне утомлённым, он заметно похудел, некогда, пухленькое розовощёкое лицо пыхавшее молодостью и жизнелюбием, осунулось, ужалось и сморщилось. Кожа слегка обвисла, челюсть, скулы, нос и глазные впадины обрели угловатые черты, отталкивающие и болезненные.
Он устал, вымотался за последние дни путешествия и это несмотря на то, что казалось, всё идет к лучшему, повысился уровень воды в реке, каты пошли под мотором. Но вот почему-то в призме вновь навалившихся невзгод, всё это преломлялось, светлое теряло смысл, сбивало с толку, не позволяя свободно вздохнуть и расслабиться.
На путешественниках сказывался и скудный рацион питания. Пировавший чужими харчами медведь урезал и без того не богатую пайку. Сухари выдавались под строгим контролем, по два обломанных, покрошившихся кусочка на обед и на ужин. О сахаре путешественники перестали, и вспоминать ввиду его полнейшего отсутствия. Кое-как, физические силы поддерживали за счёт приготовленной на рожнах рыбы, манной и гороховой каши. Хариусевая уха без картошки, без специй настолько опротивела путешественникам, что у них сжималось сердце, когда они подносили ложку ко рту с пустой юшкой, слегка сдобренной рыбьим жирком.
- Ничего страшного, это ещё что…? – вздохнул Иван Владимирович, – На моей памяти и не такое бывало.
Целый ворох воспоминаний вовлёк Ивана Владимировича в затейливую игру прошлого с настоящим, где о сам принимал непосредственное участие.
- То раньше было и не снами – мучительно простонал Владимирович, – Вот теперь, всё реально, и складывается…, не очень хорошо складывается.
- Помниться дело было на Енисее… – Иван Владимирович пропустил мимо ушей хныканье командира и, настроившись на яркое повествование, продолжил, – Мы тогда по Комсе поднялись на байдарках, километров сорок и пошли волоком на Нижний Имбак.
- Это ниже Подкаменки.
- Угу, до Верхнеимбатска на теплоходе добрались,… «Михаил Лермонтов», минуя Бор, Сумароково…
- Слушай, как ты все это в голове своей держишь, и не забыл ведь – перебил командир.
- Такое не забывается – Иван Владимирович чуть склонил голову на бок и пристально, пронзающим взглядом глянул в туманную даль закрытого горизонта, – Свежи воспоминания, будто совсем недавно это приключилось.
- И что там, на Нижнем Имбаке? – в голос командира прорезалось нетерпеливое любопытство.
- Что… что…? Гроза началась, ветер северный подул, тучи низёхонько летят, сопки ели-ели переползают, дождь поласкает без устали. Тайга мокрая, ветки коснёшься, и…, водопад брызг обрушивается на голову, на мне сухой одежды не осталось. Пробовал сменку надеть, так её и на полчаса не хватили, жуть!
- А щас что, легче?
- Э… не…, впрочем…, я тогда молодой был, мне тогда всё по плечу было, сорок километров волока, на одном дыхании преодолевал.
- Так мы тоже, прошли не менее сорока километров, и скажу прямо-таки не очень – защищался командир.
- Хм… – Иван Владимирович ухмыльнулся, – Ты сюда около тоны груза дотащил, всякую всячину набрал, а мы налегке, байдарка, палатка, сухари, ружье на спину, а в остальном только на тайгу полагались, она ведь кормилица, я даже зубную щётку с пастой не брал, из экономии веса.
- Да ну шутишь? – искренне удивился командир.
- Да, да, с утра встал веточку обломил, в зубах поковырялся, вот те и утренний моцион. Тогда все проще было, это теперь кучу разных вещей придумали, чтобы походную жизнь облегчить, и надувные коврики и подушечки и стульчики и столики, а тогда, подстелил куртку или фуфайку в палатке, скопытился с ног и спать, сон сам приходил, долго уговаривать не приходилось, так намаешься свет божий не мил.
- Ладно, ладно, хватит на нас бочку катить, ты давай-ка доскажи, что далее происходило там, на Имбаке.
- А то и происходило, чтобы всё перенести приходилось несколько ходок делать, по тайге, а там кругом чапыжник. Чаща, не проходимая, там ведь низменность, заболоченная – Иван Владимирович вздрогнул телом и смахнул с бородёнки дождевую влагу, – задержался я малёха, заплутал, иду в ночь, ни черта не видать, там на той широте полярный день отсутствует, темно как у негра в жо…
- Прямо-таки уж и темно… – рассмеялся командир.
- Угу… – поддакнул улыбающийся Иван Владимирович, ему пришлось по вкусу шутливое и пикантное сравнение, – Молнии сверкают, лес чумной стоит, тёмный, дикий. Тальник под два метра, жуть несусветная! Время за полночь перевалило, страшно. Не возьму в толк, где нахожусь, я звать на помощь да где там, гром звуки забивает. У меня ноги отнялись, не могу и шага ступить, мышцы не сгибаются. Ну, думаю, крутись не крутись, привал надо делать, дальше не пойду, нет силёнок. Снял с плеч рюкзак, раскрыл… Мы тогда без гермы в поход ходили, вещи мокрые, спальник тоже, хоть бери и выжимай. Высунул я палатку, чувствую, ноги слабеют, подкашиваются, думаю, не поставлю палатку, да и негде... Кругом тальниковые заросли, полянки нигде не видать. Замотался я с головой в палатку, как в одело, плюхнулся на мох, так и уснул…, не обогретый и не накормленный… во, какие дела происходили, а сейчас…
- Что моховых болт не достает, трудностей не хватает? – подтрунивал командир.
- Да нет…, трудностей, конечно, хватает, только всё это переживаемое и терпимое, надо только собраться…
- Соберёшься тут, неудача за неудачей! – командир для убедительности слов отхаркался и вытер мокрым рукавом плаща сопливый нос.
- Эй! Орёлики! – раздался буйный голос Александра Вячеславовича, – О чём глаголем!
- Так, о ерунде всякой – выдавил из себя огорчённый командир.
- Ерунда, ерундой, а что с дырамахой, будем делать? – Александр Вячеславович привлёк внимание к перевёрнутому катамарану.
Правый баллон ката сплющился, сдулся шариком и сложился складками. В образовавшихся впадинках собиралась кристально чистая водица, если бы не расходящиеся по поверхности лужиц круги, от упавших капель дождя, то её можно было и вовсе не заметить.
- Ты только погляди! – Александр Вячеславович присел на корточки и, ухватившись за тяжёлую «пхв» оболочку, встряхнул её.
Жёсткая ткань натянулась и взору открылась обшарпанная поверхность, шириной двадцать, тридцать сантиметров и длиной до полутора метров. Ткань разлохматилась, словно по ней не единожды, а множество раз, водили крупнозернистым наждаком. Вдоль и поперёк баллона тянулись глубокие борозды, оставленные заострёнными камнями и топляком с торчащими сучками. Не о каком дальнейшем плавании с таким днищем не могло вестись и речи.
Не знаю, что и делать? – Александр Вячеславович развёл руками и замотал головой.
- Заштопаем капроновыми нитками, латку на клей, положим, как это обычно делаем.
- О чём ты говоришь, где тут сшивать, когда вся оболочка растрепалась, да и латку? Где мы возьмём столько материала, тут считай пол квадратного метра надо? – Александр Вячеславович отверг предложение командира.
- Ну, конечно, не полтора метра…, а ты…, что ты, предлагаешь…?
- Что? Что? Бросаем кат! Облегчаем целый кат и идём дальше на одном, другого выхода я не вижу? – в интонации Александра Вячеславовича сквозило сомнение, он не был уверен ни в чём.
- Восемь человек на одном кате, плюс груз, как минимум килограмм двести-триста, мотор, бензин…! Нет, конечно, если иного выхода не будет, тогда придётся поступить, по-твоему.
- Я не знаю? – Александр Вячеславович провёл рукой по загубленной оболочке, – Может попробовать, всё же, латку наложить, а?
- Скорее всего, так и придётся поступить – Владимирович в растерянности присел рядом с Александром Вячеславовичем и от беспомощности потеребил баллон, будто хотел струсить нарисованную кем-то дыру, словно она не настоящая, словно вся этот канитель удачно спланированная шутка.
- Ладно – Александр Вячеславович подвел итог дискуссии и, приняв определённое решение, довел до сведения командира, – Будем делать так. Доставай «зип», поглядим, сколько там материала. Клей у меня есть, я его в специализированном магазине брал, они там напрямую сотрудничают с рафтмастером, так, что клей хороший. Потом мне нужно будет поднести пару гладких камней, затем нагреть их, чтобы разгладить края заплатки, в общем, давай шевелиться, иначе мы отсюда не скоро выберемся.
- Виктор Сергеевич, Денис Викторович, Игорёк берите ноги в руки и айда, сюда, будем клеить – обратился Владимирович к экипажу, толпящемуся у чадящего костра, не желающего вознестись ярким обжигающим пламенем.
Озадаченные Владимировичем путешественники соорудили над катом полог из целлофановой плёнки. По-центру подставили трехногий штатив, от видеокамеры, растянули концы полога веревками, по краям подставили вёсла, что бы увеличить подкупольное пространство. Сооружение было шатким и ненадёжным, случайный шквал, наведывающийся со стороны реки, сбивал вёсла, заваливал штатив, плёнка опускалась на кат, но благодаря растяжкам не скатывалась и не заворачивалась краями. Внутри сохранялась сухость необходимая для прочного и гарантированного склеивания порыва.
Внутреннюю камеру вытащили из носового отверстия баллона. Предварительно к кормовой части камеры привязали длинную веревку, что бы потом её можно было затащить обратно. Камеру надули насосом, под давлением она приняла форму гондолы дирижабля и поменяла размеры, стала вдвое больше чем «пхв» оболочка.
Виктор Сергеевич натер мылом, то место где предполагалось найти дыру, и вошёл с камерой в реку. Тщательно перебирая и осматривая прорезиненную ткань, Виктор Сергеевич по булькам и мыльным пузырям отыскал едва заметные крохотные дырочки. Он пришёл в замешательство и не верил, что, не смотря на то, что «пхв» оболочка была изодрана в клочья, внутренняя камера выдержала и почти не пострадала.
Александр Вячеславович подлез под полог и занялся ворожбой, желая заговорить прореху в баллоне, что бы она затянулась так, чтоб от рубцов и следа не осталось. Материала на заплатку не хватало, требовалось втрое больше, чем имелось в наличии. Александр Вячеславович пошёл пути наименьшего сопротивления, он выявил самые тонкие, самые протёртые места на выпуклом перегибе киля и решил заклеить только их. Он не сшивал дырки, так как распушённая ткань имела большую площадь покрытия, если стянуть дырки прочной капроновой нитью, то оболочка по килю деформировалась бы, получились складки, горбинки и латка неплотно прилегла к материалу. Любой перекат, любой валун с неотёсанными краями мог бы сорвать плохо приклеенную латку.
Александр Вячеславович, прежде всего, исходил из того, чтобы не дать возможности образовавшейся прорехи в оболочке, перерасти в огромные дыры. Он поделил имевшийся материал на три узкие полосы, шириной восемь сантиметров. Склеиваемые места зашкурил наждачной бумагой и промазал первым слоем клея, чтобы он высох и затем нанести второй, окончательный слой.
- Игорёк булыжники готовы? – спросил Александр Вячеславович прикреплённого к нему помощника.
Внутри целлофанового полога было влажно и душно, Александру Вячеславовичу пришлось снять непромокаемый плащ и ветровку, он буквально обливался потом. На холодную поверхность «пхв» оболочки садилась капельками испарина, Александр Вячеславович через определённое время приподымал края полога, что бы впустить ветерок, сделать небольшой сквозняк.
- Да всё в порядке. Десять минут как в костре! – ответил Игорёк, готовый услужить в любую минуту, когда от него это потребуется.
- Хорошо. Смотри они горячие, надень защитные рукавицы – предупредил Александр Вячеславович – И мне, какую ни будь тряпку дай, из расходника.
- Перчатки…, это те синие, из толстой и грубой такни?
- Ага, они самые, те, которыми пользуются сварщики, они отлично изолируют, в них можно и жар в костре ворошить ни чего не будет.
- Ладно.
Александр Вячеславович аккуратно, дабы не замарать склеиваемые места, потрогал пучкой указательного пальца поверхности. Клей высох, тогда он откупорил стеклянную бутылочку, в четверть литра, и потихоньку вылил треть клея на латку. Густой мутно-белый клей растёкся не равномерным слоем. Александр Вячеславович указательным пальцем размазал его по поверхности, выждал три минуты и приложил латку на растрёпанные участки оболочки.
- Игорёк тащи! – во всё горло заорал Александр Вячеславович, убеждённый, что Игорёк находиться за километр от него.
- Сейчас.
Игорек опрометью ринулся к кострищу, надел на руки рукавицы, выхватил из раскалённых углей обугленные булыжники и помчался обратно.
- Вот держите.
- Угу – замычал из-под полога Александр Вячеславович, – Обожди, тряпку возьму.
Клеёнка приподнялась, из-под неё высунулась ладошка с растопыренными пальцами, сверху лежала тряпка, сложенная в несколько слоёв. Игорек аккуратно положил туда горячий булыжник, мокрая тряпка зашипела, обдала белёсым парком. Александр Вячеславович почувствовав в руке тяжесть, внёс булыжник под полог и принялся тщательно разглаживать края заплатки. Потянуло запахом палёной синтетики. Нагретый булыжник действовал как паяльник, он плавил ткань, убирал, разглаживал задиры, помимо клея появился ещё один дополнительный эффект пайки двух однородных синтетических материалов.
- Готово, давай второй, этот остыл.
- Держите.
Игорёк, несмотря на то, что температура булыжника была достаточно высока, в специальных, защитных рукавицах удерживал его без проблем, не боясь причинить себе вред ожогом. Мелкий дождь опрыскал булыжник, тёмные крапинки влаги мгновенно испарились, на обугленной поверхности не осталось и следа от дождя.
Александр Вячеславович вторым булыжником окультурил заплатки, придал им гармоничный вид, сравнял их края заподлицо с основной «пхв» оболочкой. Убедившись, что лучше и красивее уже не сделать, он откинул булыжник и удовлетворительно выдохнул, не преминув восхвалить свой труд и старание.
- Во, какой я молодчина! Всё орёлики, через часок, можно и в путь трогаться!
- Не отстанет латка, когда кат дна будет касаться? – взволновано допытывался Владимирович.
- Даю двухсот процентную гарантию, до Саскылаха дотянем без проблем – хихикнул Александр Вячеславович, – А если что и случиться, так горевать не о чем будет, потому что нечем клеить, нет материала и клея не осталось, бутылка пуста.
- Ну,…у… – скривил лицо Владимирович, – Что будет, то будет. Выбора у нас всё равно нет, только вперёд и вперёд!
- Навстречу коммунизму – поддакнул Иван Владимирович, пребывающий в весёлом настроении, можно сказать даже несколько игривом, не соответствующем такому почтенному возрасту.
Александр Вячеславович выполз из-под полога и распрямился, потянувшись конечностями. Неудобная, скрюченная поза довела опорнодвигательные органы до онемения, кровь отошла, требовалось размять застоявшиеся мышцы.
- У…х, хорошо, теперь можно и чайку хлебануть.
- От чего ж только чайку? – потёр ладошки Владимирович, его лицо вытянулось в довольной улыбке, – Пётр Александрович, всем нам, по сто грамм с закусочкой приготовь, это так сказать в целях профилактики, чтобы сопли в дождливую погоду не текли.
- А….а… – многозначительно закивал головой Александр Вячеславович, – Для профилактики это было б недурно, я как доктор даже настаиваю на том, что бы все без исключения прошли необходимый курс восстановления иммунитета.
Небеса благополучия, тонированные голубой раскидистой далью, сменили невзрачную хмурь дождливой непогоды. Верхой ветер разметал опостылевшие чугунно-серые тучи, слизал с подкупольного пространства отягощённую облачную печаль, явив обновлённому миру восхищенный лик золочёной звезды. Тайга до сего момента, пребывавшая в коме, ожила, запестрела, налилась жизнерадостной зеленью, зашумела лиственными переборами, озвучила мелодию сбывшегося счастья.
Река сбросила туманный балдахин смирения и аскезы. Взлохмаченная поверхность реки отливала иссиня-бирюзовым тоном стихийного буйства и возбуждённости. В Куонамке угадывалась скрытая внутренняя энергия, способная крушить каменные заторы, подтачивать скалистые навесы, подмывать крутогорые яры, пробивать дорогу среди галечных островков.
Уровень воды в реке, не смотря на проливные дожди, не поднялся и на сантиметр, но создавалось впечатление, будто поток по фарватеру взыграл мощью разухабистых валов. Окрепшее течение с неумолимой яростью преодолевало перекатные перемычки и закручивалось губительными воронками у опасных прижимов.
Пребывая как на физическом, так и на духовном подъёме команда сошлась во мнении, что необходимо сжать волю в кулак, забыть мелочные неприятности, наплевать на сулящие строптивой рекой невзгоды и выбираться из каменной ловушки Анабара, выйти к намеченному сроку в Саскылах. Чтобы проверить в реалии свои силы и стойкость духа, решено было сплавляться целый день, отдыху и сну отвадилось незначительное время, с трёх часов ночи до семи утра.
В завершении текущего дня команда настроилась идти до упора. Не смотря на тяжёлую поломку ката, удалось достаточно быстро справиться с этой бедой. К шести часам вечера мотор затарахтел в своём обычном стальном ритме, булькая из-под воды сгоревшими парами бензина.
Судя по показаниям джипиэса, через пятнадцать километров, по прямой, в Куонамку должен влиться крупный левобережный приток Далдын. С помощью тяговой силы подвесного мотора сплавщики намеревались достичь его через два с половиной часа. На самом деле ситуация развивалась не в пользу оптимистически настроенных путешественников. Всё те же злосчастные каменисто-перекатные затычки сдерживали спешащих искателей счастья. Если прямики с углублённым фарватером радовали глаз, то обмелённые перекаты наводили в сознании обездоленную грусть.
Самым неприглядным и отталкивающим, вызывающим бурю нежелательного негатива в перекатных закупорках было их строение. Они ни в какую не желали собираться во что-то узконаправленное с мощным сливом, чтобы беспрепятственно перемахнуть на кате в нижерасположенный стояк. Перекаты по невменяемости природного зодчего и по прихоти мелкосопочного рельефа разливались на отдельно струящиеся рукава. Прежде чем идти по ним, требовалась детальная разведка на всём протяжении двухсот, а то и четырёхсот метровой преграды.
Как правило, в точке входа в перекат команда двигалась интуитивно, полагаясь на известное, преданное и чересчур обманчивое русское авось. Расслабившимся сплавщикам, доверившимся лошадиным силам моторной технике, было в «зап…о» лишний раз шевелить обмякшим телом удобно разместившемся на кате.
Каты, воткнувшись в непроходимый галечно-каменистый рукав переката, застревали напрочь и тогда недовольный люд, покидал облюбованные места и шёл на поиски верной дороги. По характерным приметам: синеющей поверхности реки, пенным гребешкам, по водокрутам возникающим за валунами они определяли глубину и волочили каты вниз по течению до следующего стояка. С каким, неимоверно приятным удовольствием, с каким набожным ликованием мнительной души утомлённые ходьбой бурлаки залазили на каты, принимали лежачие позы и в полудрёме следили за изменяющимся берегом.
Вечный кормщик, моторист, лоцман и капитан в одном лице Николай Михайлович Коблев не поддавался на уговоры и ворожбу обволакивающей дрёмы. Завистливо, но без негативного предубеждения Николай Михайлович косился на возлежащих товарищей, и горемычно вздохнув, устремлял взгляд вперёд. Впадая в чуткий, настороженный транс с очевидной мыслительной подавленностью, рулевой правил катам. Благо ширина Куонамки позволяла отвлечься на время, отстраниться от управления катом, задержаться взглядом на любом, не отвлекающим мысли предмете, будь то деревянная ковылюшка весла уткнувшаяся в сапог или мутовка разросшейся листвянки на ближайшем пригорке.
Николай Михайлович пребывал в задумчивом, самозабвенном отрешении. Кат, предоставленный самому себе, пускался в закрученные реверансы, петлял, закашивал то влево, то вправо, избегая прямолинейного курса. По отчётливому кильватерному следу можно было проследить замысловатые узоры, расписанные искусным проведением. Водяные разводы способны были удовлетворить самые изысканные вкусы художников абстракционистов ищущих смысловую нагрузку в предметах далёких от естественного совершенства, как природы, так и человека неразрывно связанного со своей средой обитания.
Время, отведённое на преодоление дистанции до Далдына, давно истекло, команда шла как минимум с часовым опозданием. И вот на озёрном разливе стреноженной реки из-за удалённого, лесистого мыса показалась громадная территория галечных барханов. Устье Далдына подверженное воздействию весенних паводков имело крайне разрушенный не разгаданный вид. Ледоходы год от года соскребали на равнинном участке речной долины зелёные насаждения. Отдельно стоящие островки таёжки были помечены изумрудно-блестящими кучерявчиками тальника и молодой порослью стройных лиственниц.
Перед тем как Куонамке слиться с Далдыном она совершила изящный зигзаг, огибая справа бело-галечную косу. Куонамка резво и резко уворачивала в сторону, не в силах пробить траншею в галечном плацдарме, и с налёта наскакивала на скалу сложенную из красно-бурых пород. Скала тянулась вдоль правого берега, уходя плавным изгибом речного поворота. Наскальные рисунки породных наслоений с вклиниванием угловатых перпендикулярных даек пленили взгляды путешественников, и очарованные странники восторженно, с каким-то божественным ощущением вечности следили за хаосом устроенным магматическими силами природы.
В конце галечного плацдарма, слева, открылось устье Далдына. Приток выливался из сглаженной, залесённой равнины единым руслом, проскакивая плодовитые грибницы камней, усеявших голубую поверхность воды.
Оба ката, по прихоти рулевого пристали к берегу. Таймешатники разбрелись вдоль стрелки образуемой слиянием двух рек. Проделкам шустрого хариуса с предложенными ему блеснами не была конца и края. Рыбная братия сломя голову налетала на блескучие железяки и не отпускала их пока восторженный рыбак, расплывшийся в самодовольной улыбке не снимал их с крючка. Во избежание, исчезновения обрыбившегося хариуса его тут же оглушали сильным броском о камни, после такого нокаута ни одна рыбёшка в себя не приходила. Рыболовная кутерьма продолжалась в течение десяти минут, после отведенного человеку срока, хариус исчез и более не кидался на приманки. Очевидно кормящаяся в устье Далдына хвостатая стайка выловилась, мелкая рыбёшка в испуге, покинула тревожное место.
Что возобновился удачный клев, необходимо было ожидать следующую стайку хариуса находящуюся на подходе. Вдоволь натешившиеся рыбаки отказались от перспективы бессрочного ожидания. Двух десятков крупных хариусов, каждый весом за килограмм вполне хватало, на то чтобы устроить настоящий пир на очередной стоянке. К слову о таймене, как и прежде он хранил непоколебимое безмолвие и таился в неизвестности, он пренебрегал всеми видами рыболовных снастей, даже обцелованный, прославленный воблер Владимировича испытанный и на человеке не смог порадовать хвостатой удачей.
Иван Владимирович на обращённые к нему вопросы по поводу безрезультативного тайменного лова, упорно стоял на своем, списывая неудачу на малый уровень воды. Чтобы хоть как-то подбодрить упавших духом таймешатников, убеждённо заявлял, что в нижнем и среднем течении Куонамки, там, где есть ямы и большие пороги, таймень обязательно появиться, но не раньше. У путешественников появился дополнительный стимул к длительным, многокилометровым переходам, всем хотелось потягаться с зубастым хищником весом килограмм так, под пятнадцать, а то и двадцать.
В то время как заядлые рыболовы поласкали блёсна и дурачились с любопытным хариусом, Александр Вячеславович, Владимирович и Игорёк направились к лесистому мысу, знаменующему переход речной долины Далдына в Большую Куонамку. До крутояра возвышающегося восьмиметровым обрывом пришлось идти не мене ста метров по галечному плацдарму. Устье Далдына представляло собой идеальную площадку для приземления вертолётной техники, сюда запросто могло слететься с десяток вертолётов без опасения задеть друг друга вращающимися лопастями.
Возможно в былые лета, когда геодезисты, топографы, астрономы и геологи изучали и осваивали эту местность, здесь приземлялась и двукрылая «аннушка». В доказательство этих предположений в лесу, рядом с береговым обрывом отыскался деревянный настил, сбитый на растущих деревьях.
Поверх жердевого настила крепились перекладины, на них натягивался брезент. Натоптанная человеком тропинка уводила вглубь тайги, вдоль этой тропинки были разбросаны вещи принадлежавшие первопроходцам: выкуренные до оранжевого фильтра размокшие бычки, пробки от спиртосодержащих бутылок, пластиковые бутылки с этикетками, рекламирующими известный бренд пива «Клин…».
Увлечённый археологическими поисками Игорёк углубился по тропинке в тайгу и, вернувшись через двадцать минут поведал, что там находятся несколько громадных озёр, на перешейке стоит жилой балок. Данное событие обрадовало участников Анабарской эпостасии, явственные доказательства людского присутствия говорили о том, что команда приближается к ареалу людского обитания и что в скором времени они повстречают сородичей, братьев схожих по внешним признакам и однородному мышлению.
Таёжные пейзажи Далдына наскучили путешественникам, они не смогли почерпнуть ни чего нового из открывшихся им обстоятельств, пребывания человека разумного в этих диких и нехоженых краях. Испытывая неуёмную тягу к дальнейшему плаванию, команда расселась по местам и возобновила поход.
Николай Михайлович дёрнул за шнурок ручного стартера, стальная музыка окатила приземистые берега будоражащим механическим гулом. Каждый раз, заложники неуступчивого Анабара, услышав обнадёживающий рокот стального мула, надеялись, что каменные затычки останутся в прошлом, что по курсу их ожидают широкие и глубокие речные разливы. И как нестерпимо обидно было вновь разочаровываться при возникшем препятствии, когда сплавщикам приходилось покидать кат и волочить его по отмели.
Порою казалось, что трудностям не будет конца и края, что Анабар специально устроил им эти мелко-перекатные козни и потешается, глядя на изнеможённых, проклинающих судьбу путешественников. Мало того Анабар нарисовав изворотливую реку на своём сопочном теле, не удосужился наделить его художественным восприятием. После Далдына на протяжении восьмидесяти километрового участка, рельеф местности оставался одноликим, безвкусным и не запоминающимся. Куонамка вела себя непростительно скучно и не изобретательно, она копировала саму себя, прокладывая путь среди бескрайней тайги. Она повторялась, совершая однотипные зигзаги.
Река расправилась двух километровым прямиком, течение забилось в широкую и мелеющую шиверу. На подходе к повороту она собралась узким сливом. Спрыгнув с полутораметрового уступа, внешне напоминающего перекат, а на самом деле являющимся горкой скольжения, Куонамка впала в глубокий стояк с нулевым течением. Далее она текла порожистыми ступенями до крутого поворота. На маленьком пяточке река разворачивалась на девяносто градусов, ускорившись центробежным прижимом.
Береговой уклон, повторяя контуры змееподобной Куонамки встал во весь рост осыпающимися каменисто-песчаными кручами. Неравномерно скачущие по высоте склоны могли похвастаться мохово-ягельными коврами, удачно вписавшимися в одноликий пейзаж.
Левый берег уходил вдаль пологим взгорьем, вершиной бесконечно развивающейся сопки, не досягаемой взгляду. Что характерно, весь левый берег был обнесён горелой тайгой. Мёртвые лиственницы, обесцвеченные самозабвенной печалью, отливающие сизо-серым оттенком, стояли как мумии, не шелохнувшись, не проронив ни единого звука лысой кроной.
Таёжные погосты внушали скорбь, возникало ощущение, похожее на трепещущее волнение человека посетившего кладбище, где теряются связи с ушедшими навсегда друзьями, родными и вовсе не знакомыми тебе людьми. Внутри всё сжимается, душу обдаёт не приятным холодком, ты осознаешь, что настоящая жизнь это некий приукрашенный обман призванный скрыть от тебя какую-то непонятную подоплёку устроенную провидением, нечто страшное, невосполнимое, навсегда утрачиваемое. Вольно или невольно ты задумываешься о бренности окружающей реалии, ты подавлен если и вымолвишь в ответ, какие не будь слова успокоения, то произнесёшь их сдавлено, приглушённым голосом скорбя по утраченному прошлому, исчезнувшему без права на воскрешение.
Таёжная гарь, раскинувшаяся вдоль левого берега, навевала траурное уныние. Каждая, умерщвлённая пожаром лиственница воспринималась разбуженным воображением как могильный крест, поставленный по чью-то безмятежно покоящуюся душу. В сознании возникает страх, испуг, когда вновь открывающийся поворот реки продолжает вести свой бесконечный счёт надгробным символам, символам завершённости и тленности всего сущего на земле.
Куонамка завершила крутой поворот и потекла прямолинейной шиверой. Правобережные кручи занырнули под землю, прикрывшись зелёно-хвойной накидкой тайги, пред взором возникнул седлообразный распадок. Шивера перетекала в слив, река влилась в поворот. Правый берег оброс скальными осыпями, обрамлёнными пёстрым панно из жёлто-оранжевого мха и белокурого ягеля. Всё повторилось в лике реки, копировалось согласно какому-то безумному плану, в дань новоявленной тенденции претензионной таёжной моды, взбалмошной и несносно прихотливой.
В течение двух последующих дней команда преодолела около шестидесяти километров, трудных и напряжённых. Началась настоящая гонка, команда вела непримиримый бой, устроив соревнование наперегонки со временем. Теперь только ускользающее время занимало умы настроенных на одну определённую цель сплавщиков. На второй план отошёл бесперспективный тайменный лов и ребячьи забавы с кувыркающимся на блесне хариусом. Ни кто не предавал значение дивным пейзажем мелкосопочной тайги, вместо былого очарования подобострастной увлечённости необозримым, бескрайним севером, в сердце проникло апатичное безразличие.
Свободное время, появляющееся в переходах по глубоким и длинным стоякам, люди посвящали повальному сну, обмякшему, томному и непривередливому. Накопленная усталость заставляла организм путешественников впадать в анабиозное состояние, все функции организма будь то мыслительная или физическая ослабевали, затормаживались. Переутомлённый организм перестраховывался, не зависимо от воли человека сберегал силы исцеляющими сонными методами.
По пути следования попадались притоки как большие, так и малые, безымянные и с громким, звучным прозвищем, носящим отпечаток якутского и эвенкийского этноса. Тыастах, Сербелях, Хатырык – для человека, посланного в дикие края заполярья, эти названия были сродни инопланетным тайнам, воспринимаемым только на слух, несущим в себе закодированный шифр. Иван Владимирович Чергин частично приоткрывал занавесу тайны, расшифровывая то или иное значение слов. В сложно построенных двукорневых словах наличествовала сложная смысловая нагрузка. Они утаивали в себе обозначение острова или речки, того или иного вида рыб, присущее данной местности будь то таймень, хариус или сиг. К примеру, приток Хатырык, Владимир Иванович, исходя из эвенкийского языка, охарактеризовал как чешуйчатый, то есть поверхность реки, вспениваясь на перекатах, напоминает рыбью чешую. Полноводный приток Тыастах, Иван Владимирович, применив свои познания языков народов севера, окрестил – Шумным.
Если Иван Владимирович продолжал и далее углубляться в этнические и топомонимические изыскания то, как правило, безвольная команда, подавленная усталостью отрешённо поворачивалась к нему бочком и прикрывала глазки, произнося про себя – «Бухти, бухти про то, так космические корабли бороздят просторы космоса», и засыпала под монотонную трель словесного искусника.
Притоки заметно пополнели, налились водой и забурлили в пенном хороводе по перекатным запрудам. В них уже перестала различаться болезненная немощь водной струи, еле-еле просачивающаяся меж камней. Береговая черта не докучала и не тревожила буро-каменными полосами оставшимися на отмелях после того как сошла вода. В новом формате выздоравливающей водной артерии Анабара притоки ожили, вокруг них засверкала сочная буйная зелень, тайга вплотную прильнула к реке по обрывам и скосам ужатых берегов. Галечные косы осветлились, как будто их специально промыли в перекиси водорода, что бы избавиться от неприглядного коричневого оттенка, нагоняющего волну удручённости и безысходности.
Характерной особенностью именных притоков было то, что в устье, в не затапливаемых зонах находились остовы платок. Каркасы, сбитые из тонких листвянок напоминали дачные домики с треугольной крышей и высоким коньком.
Как правило, в нём имелся невысокий проход, где вместо дверей вешалась откидывающаяся шторка. Не распахиваемое оконце, остеклено полупрозрачным мутным целлофаном. Внутри, в углу от входа, лежали массивные булыжники, принесённые с берега реки, на них когда-то устанавливалась небольшая походная печка, прозванная в простонародье буржуйкой. По всем периметру остова, на мху, уложены рядами ошкуренные жерди, служившие чистовым полом. На всех притоках каркасы палаток были однотипными, что наводило на мысль о тщательно спланированной акции геологов исследовавших целинные таёжные земли. В голову закрадывались мысли о вездесущности пронырливого человека о его неутолимой любознательности, о его заносчивости и безмерной амбиции по отношению к девственной и доверчивой природе.
Неизведанное и таинственное провидение из круга в круг загоняющее дневной свет в непроглядный мрак ночи как могло, лелеяло и утешало бессменную вечернюю зарницу полярного дня. На переходящем северо-западе светлая ночь робко устилала фиолетово-тёмный небосвод звёздной плащаницей. Блеклые звезды, собравшись в подкупольном пространстве узнаваемыми созвездиями, приближали недосягаемые рубежи далёкого космоса. Мерцающие слабыми отсветами давно минувших лет запредельные планеты и звёзды увлекали, манили к себе, возбуждая ожившую фантазию. Быть может там, в далёких галактиках жгут костры-сигналы разумные существа, надеясь получить ответный сигнал-огонёк.
Мрачно-лиловые тучи, загребая перистыми завитками, словно ластами, ползли к основанию горизонта таинственными ящерами, ищущими пристанище на сегодняшнюю ночь. Очертания сопок утратили контрастное разграничение и перетекали в поднебесную пустоту тёмной лавиной непроглядной, неизвестной черноты. Недружелюбный старый месяц, доживающий свои дни, разрезал огненным серпом ночную плащаницу и, роняя искры-маячки в посуровевшую реку-ртуть, любовался кровожадным оскалом, отразившимся в перемежающихся волнах.
Дотлевающий запад сливался с бледно-серым болезненным севером, отблескивающим кристальным светом нетающих льдов Арктики. Зародившиеся на непроглядном востоке звёзды-маячки, ближе к своду небес утрачивали блеск и закодированное послание проникновенной судьбы. Неясное, звёздное представление слизывал враждебный север, своим безрадостным леденящим светом.
Свет боролся с тьмой, ночь заявляла свои права на владение небесами, день настырно упирался, пронзая сузившееся пространство сумерек рассеянным полыханием светила, частично закатившимся под землю. На территории крайнего севера происходила непримиримая борьба двух противоположностей. Именно здесь в подлунном мире, где все части света сошлись в одну точку, предопределено место нескончаемого поединка, не имеющего ни конца, ни развития. Бесчисленное число одноликих повторений, меняющих лишь облачные декорации – прописной закон всеобъемлющего провидения, знающего ответы на поставленные человеком и судьбой вопросы…
Каты в дружной спайке двигались по тёмно-бирюзовому каналу реки, вклиненному в изменчивые берега. Река ограниченная незрячей пустотой звёздного пространства, постоянно переориентировалась. Небесная карта, выложенная мозаикой из звёздной смальты в тонах сумеречной зарницы, крутилась вокруг одиноких судёнышек. Оскалившиеся отвесными ярами и пологими сопками канты чёрного горизонта перемещались в звездно-половинчатом своде небес. Мнимо, близкие звезды с очередным поворотом речного русла быстренько перебегали с носа на корму. Соединённые вместе, сводами законов полярного лета, затянувшиеся сумерки и ранняя зорька, убегали от сгустившейся ночи в противоположную сторону, не желая уступать ей ни в чём. Сколько не делали попыток верткие катамараны смешать свет с тьмой, у них ни чего не получалась. Разделённое пространство оставалось в прежнем положении согласно небесной картинке начертанной загадочной рукой.
Убаюкивающий гул мотора с не притязательным постоянством чеканил унылую мелодию, вводящую в необычайный транс спокойствия и отрешённого состояния мыслей, предвещающего здоровый и крепкий сон. Все кроме Николая Михайловича возлежали на котомках, рюкзаках, мешках и гермах. Полномочия рулевого, взваленные на Николая Михайловича, не позволяли ему расслабиться, он был в ответе перед друзьями, отрёкшимися на время перехода от суетного мира, пожелавшими покоятся в не тревожимом одиночестве. Все те, кто дремал, опустив веки на ослепшие глаза, не могли видеть несогласованность полярных небес спорящих о лидерстве дня и ночи.
Николай Михайлович, не поворачивая головы, смотрел только вперёд. По смутным очертаниям чёрного берега и тёмно-бирюзовой реке он угадывал проходной фарватер. До рези в глазах он вглядывался в речную гладь и твёрдой рукой направлял судёнышко к глубокому месту. Завидев волнение или рябь на поверхности реки-ртуть, он отворачивал в сторону, обходил опасный участок, старался проложить курс так, чтобы не зацепить отмель работающим винтом. Николай Михайлович если и взирал украдкой на тёмное небо, то за короткую секунду проникновения, не успевал ощутить мир и постоянство безграничной пустоты, наседающей на землю с приходом ночи. Впрочем, у Николая Михайловича и не возникало желание глазеть на свершающееся таинство мироздания.
Ни кто так и не распознал у себя над головой свою судьбу, написанную на звёздной плащанице небес, подсвечиваемых догорающей лампадкой дремлющего светила. Всех сковала усталость, вытравившая из умов любознательность и интерес к окружающему, всеми овладела апатия. Как жаль, что загадочное послание провидения так и не будет прочтено, ни кто не будет передавать из уст в уста правду бытия, его зачатия, существования и смерти. Всё так и останется непознанным, не разгаданным, ночной проводник пройдет инкогнито мимо, и не озарит светом вселенской истины пытливые умы человечества.
Игорёк дернулся, словно его ужалила гремучая змея, как будто руку обожгло чем-то, а затем отравленная кожа онемела. Он мгновенно открыл глаза, отрезвев, смахнув дремотную пелену здоровой рукой и, приподнявшись, посмотрел на умерщвлённую, онемевшую руку. Пальцы разрезали тугую холодную воду Куонамки, подымая светло-синие искорки тягучей воды. Толи в полудрёме то ли во сне, рука, лежавшая на рюкзаке, съехала в студёную воду.
Рука практически не двигалась, Игорёк отлежал её, чувствительные нервные окончания выключились на время. Игорьку показалось, что у него вместо настоящей тёплой руки с циркулирующей кровью, вставлен холодный неживой протез. Рука по-прежнему телепалась в воде, разбрызгивая серебристые дождинки в уплотнённое снизившееся небо. Игорёк дернулся всем телом к середине ката и выдернул руку из воды. Понемногу бледные пальцы и синюшная ладошка стали отходить, вновь пришла чувствительность, пульсирующая кровь горячими потоками двигалась по внутренним артериям-акведукам.
Игорёк обернулся, вглядываясь в зашторенное чёрной вуалью привычное пространство. Денис Викторович скрутившись бубликом, мирно посапывал с правого борта. Он натянул на нос капюшон и согревался собственным дыханием. Белый парок вырывался из полураскрытых губ, закручивался вихрем под карнизом угловатого капюшона и, растрепавшись в клочья под упругим леденящим потоком, навсегда пропадал.
Позади, на корме, Виктор Сергеевич завернулся в плащ и прилёг на левый бок. Короткое «мексиканское сомбреро», глубоко посаженное на голову, прикрывало его от вездесущих сквозняков, поддувающих со всех возможных направлений.
Кат стало носить из стороны в сторону, Николай Михайлович совершал необходимые, закрученные чрезмерной дугой маневры. Игорёк отвлёкся, для подстраховки схватился рукой за лямку рюкзака привязанного к баллону и вновь обратил глаза на спящего товарища.
Виктор Сергеевич забыл снять очки, вернее сказать уснул в них, не беспокоясь об их сохранности, он загодя привязал к ним страховочный шнурок и перебросил его через шею. Прямоугольные стёклышки очков, отражали ярко красный месяц, рождая определённое сходство с оборотнем. Два ярких уголька горело вместо глаз, тёмное обличие, поддерживаемое ослепшими сумерками, создавали иллюзию присутствия злобного духа. Будто сам дьявол выскочил из разверзнувшейся преисподни, для того что бы обличить грешников и взыскать с них, за сотворённые злодеяния.
Насытив вопрошающее любопытство ужасным зрелищем, Игорёк сладко зевнул и повернулся по направлению движения ката.
Ведущий кат, сцепленный канатам с ведомым катом, находился на расстоянии шести метров. Бурлящий, подымающий огромные воздушные бульбы двигатель, скрывался в наседающей темени. Одинокая сгорбленная фигурка Николая Михайловича, скруглённые борта ката, громоздкий багаж, собранный заваливающейся кучей, забывшиеся сном утомлённые люди, повалившиеся на объёмную поклажу, все эти отдельные взятые детали срастались, собираясь чёрным неподвижным силуэтом. На фоне серебристой, монохромно отсвечивающей реки-ртуть, кат и его обитатели казались картинкой вырезанной из чёрно-бархатной бумаги, которую передвигали из стороны в сторону неведомое силы.
Пенная тропа, оставленная позади ката работающим двигателем, тянулась поперечными бурунами и двумя продольными линиями волн, расходящимися узкой стрелкой. Вспененная вода, за катом, имела особый, не характерный цвет, отличающийся от серебристого мерцания ледяной воды. Под водяным утолщением переливался турбулентный поток, отливающий зеленовато-бирюзовым оттенком. Эта подсветка напоминала фосфоресцирующие водоросли или микроорганизмы, светящиеся в ночном море, колышущемся в легком волнении успокоенной стихии.
Занятная игра подводного свечения привлекла заинтригованного Игорька. Он с интересом следил, как вырывающиеся огромными воздушно-водяными пузырями бульбы, растекались по поверхности и заворачивались волной. Неестественный свет воды, рождённый передовым катом, расходился вширь гигантским клином и обхватывал ведомый кат с обоих бортов. Тёмно-зеленые фосфоресцирующие переливы, щебетание разбуженной воды взлохмаченной болонами ката, глуховатое бурчание двигателя гудящего в унисон невосприимчивой пустоте, вводили Игоря в дремотный транс. Незаметно, размякшее тело не подвластное сознанию, опустилось на рюкзак.
Игорёк не спал, его глаза, освежаемые прохладным воздухом, двумя совокуплёнными телескопами бороздили по безграничному звёздному полю, расстилающемуся по кругу горизонта. В его глазах отразился ранимый отблеск звёздных скоплений и половинчато-бледное небо незатухающего полярного дня. Ему не пришлось щуриться, звёздные скопления и отсветы догорающей зарницы, не слепили его, не тревожили и не раздражали.
Перед его глазами раскрылась легко читаемая звёздная карта. Большая медведица загнулась ковшом. Воспылала серебристым огоньком Полярная звезда, определив ось земного мироздания. Полупрозрачная тюль перистых облаков оттенённая ультрафиолетом задымляла далёкие звезды. Чёрные как уголь таёжные сопки-барханы слизывал незримый вихрь вечности и распылял частичками в космическом безбрежье. Круглая сфера горизонта крутилась пред его глазами подобно циферблату гигантских часов. Носок катамарана, словно стрелка, задавал движение временному пространству, устраивая судьбу согласно своей неприхотливой воле.
Открытая книга бытия доверяла Игорьку свои тайные, замалчивая бесхитростные планы будущего. Возможно, он не знал букв, на которых написаны скрижали истины, не знал их истинного предназначения, но в единении души, ума и сознания, он ощутил свою причастность к творимой перед его глазами жизни. На подсознательном уровне он постигал её границы, не имеющие ни продолжения, ни точки отсчёта. Он не мог объяснить словами искромётные мысли, охватившие всё в едином порыве лицемерного обольщения. Он не ведал тайны, но он явственно ощущал, чувствовал, как чистая и незапятнанная душа насыщалась верой в добро.
Игорёк постиг, что вселенная огромна, и что самый большой след времени ничтожно мал, по сравнению с её масштабами. Он понял, что бескрайняя вселенная заключается внутри его сокровенного, личностного я. И что время, охватывая необъятное, стирает всё в тлен, не заботясь о крохотной, теплящейся среди мрака и холода человеческой жизни. Игорёк осознал, что принимает участие в неком грандиозном событии, играя не последнюю роль в расписанном провидением сюжете, довольствуясь отмеренном судьбой времени на прочтение текста. Он познавал мир, и Великая пустота, даровала ему свои сокровенные знания.
Куонамка натыкаясь на встремлённые в тёмно-синее небо скалистые утесы, резко увиливала в сторону. Бойкие прижимы не зависимо от желания рулевого несли каты под скальные навесы. Ускорившееся течение билось в гранитные преграды, шипело позеленевшей пеной, отхаркиваемой захлебывающимся и перевернувшимся потоком.
Беспримерный по масштабам своим, таёжный лес с опаской подбирался к серебристой реки-ртуть. Авангард прямоствольных лиственниц, с уродливыми ветками-крюками, растущими своевольно, без красивого начала заложенного природой в каждом ростке, клонился в сторону реки. Могучие великаны падали в бездну, упирались, цеплялись друг за друга косматыми ветками, выгибали нахелившийся ствол.
Отдельные силуэты лиственниц различались только в прибрежной зоне, в глубине тайги, укрытой непостижимо вязким мраком, чёрная сажа ночи скрадывала комлеватые деревья, превращая их в обезличенную массу. И лишь на макушках, приподнявшихся над горизонтом сопок и заострённых утесов, виднелись отдельно стоящие лиственницы, проецируемые на бледно-серое небо чёрным, чеканенным узором.
Правый берег Куонамки забелел намытой перекатом пеной, прибившейся к островному тупику. Пенную рубашку, накинутую на чёрные валуны, ограждала целая площадь, отсыпанная пепельно-серым, в тёмную крапинку галечником. Серебристая дорожка реки-ртуть раздвоилась. Искривлённый рисунок русла, пройдя пенную рубашку, прилип к правому берегу, темнеющему высоким бруствером. Тонкая нить речного русла, вклинившись в наседающий берег, укрытый ночной тьмой, навсегда исчезла.
Николай Михайлович сбросил газ. Передовой кат, потерявший курсовую устойчивость, закрутился, он утратил способность ориентироваться в пространстве, его понесло к правой отмели. Ведомый кат, привязанный на длинный фал, диким, не объезженным мустангом скакнул в противоположную сторону. Носки баллонов зарылись в воду, вспучивая волну. Буксировочный канат натянулся и резко дёрнул передовой кат. Сгорбатившаяся фигура Николая Михайловича, затенённая фильтром оседающих сумерек, съехала с насиженного места. Его качнуло из стороны в сторону. Задрав голову, Николай Михайлович встревоженным гусаком осмотрел размытые теменью окрестности.
- Куда дальше идти? Я не вижу прохода? – сквозь присмиревший гул мотора, прорвалась неуверенная речь Николая Михайловича. Пугливая ночь, не воспользовавшись услужливым эхом, задавила негромкий голос. Казалось, что каты и дремлющие на них люди были заключены в некий прозрачный объём, со звукопоглощаемыми стенками.
На передовом кате, навьюченном огромной кучей походного скарба наметилось непонятное шевеление, откуда-то вылезла рука, скрюченная вечерней прохладой, поверх тюков показалась голова, втиснутая в вязаную шапочку, по левому борту выскочила нога-клюка. В сузившемся звуковом пространстве раздавались недовольные кряхтения и возмущённые всхлипы, сопровождаемые зевками.
- Где мы сейчас? – спросил глухим голосом, придушенным болезненной хрипотцой, Владимирович, не расположенный к общению.
- Да вот кружимся на месте. Справа виднеется проход между островом и берегом, но кажись, он закрыт. Мелко. Скорее всего, там ручеёк. Там даже волнение не наблюдается, а слева от острова, прохода даже не видно.
- Глуши мотор.
- Да ни чего, не будет с винтом, не зацепим, я специально посредине кружу.
- Я говорю глуши движок, сплавом пойдём, течение нас само подтащит к нужному проходу.
- А…а, так бы сразу и сказал.
- А…а…а – передразнил Владимирович, – А, я, тебе что сейчас толкую. Река сама разберётся, ей виднее.
Николай Михайлович преодолевая суставную боль неподвижного тела, умаянного постоянным сидением на одной точке, перегнулся и потянул за проволочный фал, закреплённый к кнопке стоп. В секунду мотор оборвал булькающую песенку и стих. Необъяснимая тишина, сопровождаемая еле различимым шипением воды, трущейся о донный галечник, надавила со всех сторон. В ушах появился однотонный тихий звон, предвещающий наступление покойной ночи, онемевшей от безразличия.
Робкий несмелый плеск затухающих волн о напыжившиеся раздутые баллоны ката слегка тревожил звуковую пустошь. Оба сплавсредства, успокоившись, встали бортами поперёк течения реки. Вопреки ожиданиям Николая Михайловича каты стало сносить к левому берегу, чернеющему двух метровым валом каменистого наносника. Течение убыстрялось, на поверхности захороводили бесформенные кольца взбудораженного потока налетающего на подводные камни и поднимающегося вверх турбулентными воронками. Речной проход так и не обозначился, тёмная линия берега тянулась без разрывов, намертво спаиваясь с островом в тёмном углу речной долины.
- Слушай, наверно ошиблись, может пока не поздно, включаем двигатель и рвём обратно, попробуем левой стороной обойти остров? – занервничал Николай Михайлович, в его подсевшем голосе различалась инертность и усталость.
- Не дрейфь салага – Владимирович, не изменял своим традициям, и бес конца посмеивался, шутил и подтрунивал над коллегами, – Река разберётся.
- Как знаешь – горемычно выдохнул отчаявшийся кормчий.
Левый баллон ката насел на камень, по корпусу раздался неприятный скрежет и писк натянутой и рвущейся резины. По инерции кат раскрутило кормой вперёд, он замедлил свой бег. Шедший следом второй кат ударился бортом о своего поводыря. Затёсанные к верху носки баллонов выгнулись и сдавились в лепёшку.
- Ну вот – обижено выдавил из себя расстроенный Николай Михайлович, – Не слушаешь ты меня.
- Пройдём – Владимирович олицетворял собой источник оптимизма, он даже не пошевелился, продолжал стоять на своём, – Щас…, стащит…, держись…
Второй кат, отфутболенный недружелюбным пинком, отошёл на глубину, буксировочный канат вылез из глубины тёмных вот и натянулся. Звонкие капельки, стекавшие с выкручиваемого каната, посыпались стеклянным бисером на поверхность реки. Послышался внутриутробный скрежет, каркас ката выкручивало и ломало. Затем всё стихло, кат, выстоял, тёмный рисунок речного вала пришёл в движение, низкий горизонт, терзаемый зубчатыми верхушками местных скал, изменился.
- Я же говорил, главное, не надо делать лишних движений, – усмехнулся Владимирович.
Николай Михайлович ни чего не ответил, ведь истинная развязка была скрыта под сенью неизвестности, ещё ни чего не ясно, существует проход вдоль левого берега или нет, всё это предстоит еще узнать.
Неожиданно чёрно-угольная полоса наносника уменьшилась в размерах, принизилась и раздалась вглубь белеющей площадью косы, утопающей в подслеповатых сумерках. Поодаль, походу движения ката засветлели серебром всплески речного переката нагоняющего волну. Река вспучилась косоугольными разводами волновых дорожек. Шум реки усилился, водный поток бунтовал и огрызался, оказавшись в ловушке каменистых гряд и валунов гнездившихся по речной поверхности. Река-ртуть мгновенно сузилась и бросилась влево, уходя к низу непроглядной шиверой. В окончании крутопадающей реки серебристая полоса воды перетекала в бледно-сизый горизонт дряхлеющего севера, ожидающего спасительную ночную смерть, без конца откладываемую по каким-то объективным независимым от его волеизъявления обстоятельствам.
Находясь в связке каты, не могли уйти друг от друга, натянутый канат ослабевал, они разбегались в разных направлениях, но стоило канату вытянуться струной, они ровнялись курсами и следовали друг за другом.
Перед заходом в шиверу образовался мелководный бар, намытый сильным течением. Глубина резко уменьшилась, поверхность реки-ртуть покрылась стрелками волновых разрезов возделываемых выступами чернеющих камней. Течение замедлилось, разлившись широким фронтом перед горловиной слива, каты как по команде вонзились объёмными и мягкими телесами в приподнявшееся дно.
- О..па, приехали. Вставай братцы, хватит дремать. Опять затычка, будем тащить – уныло, без вдохновения, предрёк окончание сонливых блужданий Владимирович.
- Что опять? – Виктор Сергеевич пребывая в пьянящем забытьи сновидений, потянулся, обнажил на лице добротный, ни кем не замеченный зевок и первым слез с ката.
- Анабар,… бар…, бар… – печально и проникновенно изрёк мучительные стенания Пётр Александрович, – Слушайте, скоро ли на ночлег станем? Пора бы…, в очах ни чего не видать, темень вокруг.
- А время сколько?
- По…о…ловина вто…о…рого – на высокой волне умилённых зевков подсказал Денис Викторович.
- Рановато…
- Как рановато? – возмутился Пётр Александрович, – Ноги затекли, спать хочется, поясница ноет, да и продрог весь. Ночь кругом, зябко, небо звёздное, морозец намечается.
- Так, мы же договаривались, что будем идти ходом, до половины третьего. Иначе к намеченному сроку в Саскылах не выйдем, – Владимирович, жёстким образом перечеркнул надежу измученной команды на скорый отдых у костра с горячим чаем.
- Час ведь остался, пора место под стоянку искать? – не сдавался Пётр Александрович и, прибегнув к помощи команды, стал умалять, – А мужики пора бы уже, как вы думаете?
Владимирович внял роптанию не сговорчивой, изнурённой затяжным днём команды, и вселил в них надежду, теплящуюся слабым огоньком в остуженных сердцах.
Хлопцы, давайте поступи так, после шиверы река вправо кидается, доходит до правого притока Оставной, разворачивается влево и там прямик километров пятнадцать. К нему скалы вплотную подступают, место красивое должно быть, тайменёвое, так вот тянем лямку туда, что бы с утра, блесну покидать.
- Да рановато ещё становиться – Денис Викторович, охваченный идеей скорейшего выхода в Саскылах, настаивал на том, чтобы, невзирая на усталость и слепые козни ночи идти дальше, – Давайте ещё с пару часиков потянем, надо время выиграть, что бы в запасе хоть один денёк имелся. А то у нас бензина маловато, да и обломаться можем, надо опередить график.
- Успеем всё просчитано, не надо паники – отчеканил волевым голосом невозмутимый командир.
- Папа правду говорит – вступился за отца Игорёк, – Мы же не знаем, что случиться завтра, а надо быть наготове, запасной план проработать.
Игорёк полностью поддерживал отца, он так и не сумел настроить себя на поход, не мог сжиться с ситуацией и взглянуть на происходящее не глазами жертвы обречённой на мытарства, недосыпание, голодание и душевные переживания, а глазами свободного переселенца обосновавшегося здесь по собственной воле.
- Ладно, потом разберёмся, а сейчас попы подымите, надо каты тащить.
Владимирович, ввязавшийся в словесную перепалку с оппозиционерами, совершил хитроумный ход, он отвлёк внимание от неприятной темы и направил усилия команды на решение другой насущной проблемы.
Нехотя, безвольно, нерешительно и безрадостно команда покинула насиженные, окутанные теплом рюкзаки-кровати и баулы-диваны. Ни кому не хотелось высовывать руки, пригревшиеся в не продуваемых карманах и браться за холодную лагу пропитанную ледяной влагой. Остывшие ноги, всунутые в резиновые болотники, озябли, скрюченные пальцы еле двигались, они стали деревянными, непослушными. Леденящий сквозняк, шмыгающий по просторной речной долине, устремился под подолы курток, вкручивался вихрем в рукава ветровок и проникал в отвороты воротников сырых рубашек.
Каты, освободившись от дополнительного груза подвсплыли, течение навалилось на борта, их поставило боком, но далее двух, трёх метров они не прошли, мешала отмель.
- Раз, два взяли, ещё, раз, два взяли…!!!
Среди гвалта перекатной возни, по долине разносилось людское восклицание, озвученное в требовательном повелительном тоне. Девственное эхо дичилось, уходило в тень сомкнувшейся над головами ночи, испугано откликалось прерывистыми отзвуками, отдалившись от реки, оно выдерживало безответную паузу, полную негодования и презрения к гостям.
Тайга не принимала неизвестных существ, противилась им, как могла, запруживала реку зубастыми останцами, затуманивала взгляд и скрывала проходные пути, стараясь заманить в бессточные мешки-западни. Насылала холод, заимствованный у близкого соседа Арктики, иссушала и без того обезвоженную реку, одаривала путников знойным днём. Окружающее пространство тайги было настропалено, настроено против человека.
- Раз, два, не шельмовать активнее, и… раз, два!
Встав на рыхлый грунт подмываемый течением, сплавщики приподымали кат, насколько позволяла мускульная сила, и ссовывали его на полметра вперёд. Затем, навалившись на лаги, переставляли ноги, следя за тем, что бы взвившееся бурным потоком течение не сбило и не свалило в воду. Раскачиваясь телом, будто штангисты перед взятием олимпийского веса, они прислушивались к ненавистной считалочке – «и…, раз… дав, три», и стремительным рывком перебрасывали кат дальше по меляку.
Шивера сузилась, косые разводы мелководья утонули в глубине, агрессивный поток стремнины набирал ход. Галечное дно по центру реки провалилось, взбунтовавшись мощными воронками.
Каты не отвязывали друг от друга, сохраняя драгоценное время и экономя физические силы. Ведомый кат подхватил взбешённый поток, в то время как ведущий отсиживался на отмели.
- Берегись! Глубина пошла! – предостерегающе крикнул Денис Викторович.
В спешке некоторые члены ведущего экипажа вскочили на притопнувшие от веса баллоны. Сплавщики, находившиеся на корме, не слышали предупреждение Дениса Викторовича, потупив головы, они готовились к следующему рывку.
- Пошли! Пошли! – коротко с напряжением голосовых связок крикнул Денис Викторович, он не мог видеть, что творится на корме и в слепую командовал людьми.
Ведомый кат, устремленный по крутому спуску шиверы, в мгновение ока натянул канат и высмыкнул застрявшего друга, славно пробку из бутылки шампанского.
- На борт! – неистово заорал Денис Викторович. Но было поздно.
Виктор Сергеевич успел заметить, как за долю секунды из-под него выдернули кат. Нога, съехавшая со скользкого камня, подломилась, Виктор Сергеевич потерял опору и плюхнулся в воду на одно колено. Он ещё пытался удержаться, крепко накрепко ухватив правой рукой влажное древко лаги. Студёная вода проникла в болотник, Виктор Сергеевич быстренько встал и вприпрыжку понёсся догонять улизнувший кат. Течение реки стремительно набирало обороты. Крутизна спуска увеличилась, поток узкой лавиной нёсся в темнеющую пустоту. Отмель резко оборвалась, под ногами образовалась метровая ниша, с каждым шагом заглублявшаяся к центру бесшабашного потока.
Виктор Сергеевич разжал пальцы, бессмысленно было сопротивляться, он и так забежал в реку по пояс, студёная вода мгновенно просочилась и во второй болотник.
Катамараны безудержно несло по шивере, они отдалялись, покидая Виктора Сергеевича отрезанного шумным потоком реки, перетирающим донную гальку славно жернова мукомольной мельницы.
- Эй! Эй! Меня оставили! – окрикнул друзей пленник злополучной шиверы.
- Человек за бортом! Виктора Сергеевича бросили! – послышался удаляющийся голос взволнованного Дениса Викторовича.
- Ни чего страшного, спустимся с шиверы, завернём в затишек там его и подождём – ответил Владимирович, не ведающий ни испуга, ни тени опасения, его голос звучал твёрдо и уверенно, – Эгей! Виктор Сергеевич, будь добр, пройдись бережком, согрейся, тут мы всё ровно не смож… прис…
Последние слова Владимировича проглотил свирепый перекат, образовавшийся в конце ниспадающий шиверы.
- Угу, согреешься, тут, весь мокрый до трусов – обижено высказался осерчавший Виктор Сергеевич.
Ощупью что бы второй раз не булькнуться в воду Виктор Сергеевич покинул беснующуюся реку и забрался на метровый приступок обширного галечного плеса, с которого начинался остров. Набранная в болотники вода пропитала ворсистые ткани нижнего белья, она хлюпала и чавкала, словно в разрегулированном помповом насосе.
Беломраморный галечник, вобравший холод звёздного неба остудил ступни, создалось неприятное ощущение, будто ходишь по льду босиком, и сотни иголочек впиваются в заиндевевшую кожу. Виктор Сергеевич расторопной походкой младенца, наделавшего в штаны, направился к гигантской лиственнице, лежащей по берегу десяти метровой трубой, с обглоданной кроной и очищенным до белизны стволом. Испытывая дискомфорт, кряхтя и злобствуя себе под нос, он уселся влажными штанами на остывшую поверхность дерева. К своему неудовольствию он почувствовал, как мокрая ткань липла к сглаженной и скользкой поверхности плавника покрытого морозным инеем.
- Елки палки, а интересно, сколько сейчас градусов?
Мучивший вопрос тут же нашел разрешение, Виктор Сергеевич смял на рукаве тугую влажную ткань и глянул на часы, специально разработанные для автономных походов с экстремальными условиями проживания. Лучистые светодиоды озарили, синим светом циферблат, подбородок, брови и лоб удивлённого Виктора Сергеевича.
- Ни чё себе! Ноль градусов, да…, лето повернуло на осень…
С трудом, подставляя пятку к носку и помогая руками, Виктор Сергеевич стянул болотник, вылил как из ведра воду, стащил мокрые носки и не мнущиеся штаны, скованные подмороженной сыростью.
Влажный, студёный воздух обхватил дрожание ноги ледяным одеялом, одолженным у деда Мороза. Кожа будто ошпаренная, зашлась мурашками, сердце, отбивая ритм чечётки, выскакивало из груди, спину сковали судороги.
Потребовалось минут пять, пока Виктор Сергеевич выжал мокрую одежду и в обратном порядке натянул её на себя.
- Так, надо согреться иначе кранты, воспаление лёгких подхвачу – дал сам себе установку Виктор Сергеевич и поскакал в тёмную пустошь, поглотившую его друзей.
Галечный плёс у окончания острова обрывался, к реке его подпирала таёжка, вросшая в камни, убегающая вдаль ровной площадкой. Злополучная шивера разъединившая друзей переродилась в крутопадающий канал окаймлённым метровым наносником.
Бурный перекат, ломающий водяной хребет о заструги базальтовых плит, скрытых на дне, завывал волчьей сворой, скулил и отчаянно плескался у торчащих из воды обтёсанных каменных клыков. Он ластился присмиревшим отбоем, облизывающим осыпающиеся берега косой волной. Неистово свирепел, набрасываясь на острые грани базальтового заслона. В изнеможении отхаркивал пенную слюну.
Пустошь, пребывающая под сенью сумеречного мрака отступала, по мере того как Виктор Сергеевич продвигался вниз вдоль переката. По курсу, на глазах рос силуэт мрачной скалы. С каждым пройденным шагом он вдавался в пепельно-фиолетовое небо, заслоняя горизонт и закрывая тщедушную зарницу, неспособную ни как угаснуть.
Перекат закончился, река утихомирилась, разошлась подрагивающим плёсом, столкнувшимся с необъятной кручей, заслоняющей половину звёздного неба. Нескончаемый монотонно-замедленный гвалт переката отдалился, нашло звуковое спокойствие. Лёгкое волнение набегало на прибрежный галечник и, шевеля его, роняло в непроглядный мир пустоты шум морского прибоя, усиленный звукоотражающей мрачной кручей.
Катамараны, как и обещал Владимирович, отстаивались в затишке слегка тревожимые пологой и податливой волной, надавливающей на мягкотелые бока баллонов. Люди не покидали своих насиженных мест, скрутившись бубликом, спасались от наседающего сумрака простуженных небес.
- Владимирович могли бы костёр разжечь, я весь промок, а!? – пристыдил беззаботных и праздных коллег Виктор Сергеевич, но скрюченные и скованные ночным морозцем друзья не пожелали даже заговорить, не, то чтобы радостно и с объятиями встречать спасшегося друга.
- А это ты Виктор Сергеевич, что-то ты запаздываешь, давай, скорёхонько влезай, да поедем уже, время не ждёт – ни сколечко не смутившись, соизволил ответить безразличный ко всему Владимирович.
- Да ёлки палки я говорю, могли бы хоть костёр разжечь! Просушиться не мешало, бы! – негодовал Виктор Сергеевич.
- Витя – из глубины вещевой кучи раздался невнятный голос Дениса Викторовича, – Нам плыть надо, какой костёр? Мы и так задержались, за сегодняшний день почти ни чего не прошли, одни задержки.
- Да ну вас! – огрызнулся Виктор Сергеевич, – Ладно костёр не захотели жечь, так, а тайменя, почему не ловите, посмотрите какая заводь. Любо дорого посмотреть, у скалы прижим, после слива глубина, воронки крутит.
- Какой таймень? Темень же вокруг? – Владимирович как мог, так и отбрехивался, не испытывая чувство вины перед другом, попавшим в мокрое приключеньеце, – Блесну в воде невидно.
- Владимирович, а мышь, что нельзя мыша поставить вместо блесны?
- Если хочешь сам и ставь – Владимирович не пошёл на попятную и окрысился, выражая недовольство.
- И поставлю! – гордо, с достоинством ответил на выпад, Виктор Сергеевич, не без раздражения в голосе, конечно.
В отличие от своих примороженных товарищей не способных шевелиться Виктор Сергеевич ловко прыгнул на кат и, расставляя широко ноги, чтобы не упасть на разлегшихся коллег подобрался к спиннингам. Для удобства спиннинги хранились в походном коврике свёрнутом большой трубой и встремлённом в кучу вещей. Спиннинги различной длины с блесенками и стягивающими канатами торчали хохлатой ирокезской причёской. Виктор Сергеевич путаясь в запутанных канатах и перемежавшихся удилищах, вытащил свой спиннинг, на ходу, подхватил пластиковый дипломат с блёснами и стремительно покинул несчастных лежебок подверженных простудным явлениям враждебного севера.
Навострённым взмахом, Виктор Сергеевич послал хвостатого мыша под нависающую кручу и медленно, тонко чувствуя натяжение каната, стал тралить заманчивое улово.
- Да бред всё это! – не смирился с отчаянным рыбаком Владимирович, – Кто щас клюнет!?
- Клюнет…, клюнет! – убеждённо ответил Виктор Сергеевич и чтобы не обременять себя излишними упрёками со стороны недружелюбно настроенного коллектива, перебрался на стрелку, собравшуюся тёмной полоской на пенном сливе.
Разломленная надвое глубоким клином ущелья, тёмная круча пропустила на противоположный берег небесный свет. Дряблые отблески зарницы, вызванные скудным свечением покидающего небо солнца, легли на поверхность реки-ртуть. Розоватое серебро, тягуче и вязкое разлилось у ног Виктора Сергеевича остывающей лавой.
Видимость на речном плесе улучшилась, заблестели закрученные волны, убегающие от слива длинным волновым хвостом. Показались водяные разводы на присмиревшем потоке, отлыгавшем после прохождения скоростного участка реки.
Виктор Сергеевич определив точку для повторного запроса, метнул пушистый имитатор между волновых хвостов, скреплённых спокойной рябью. Мышонок-имитатор, не задумываясь о последствиях, доверившись крепким и надёжным рукам таймешатника, поплыл к берегу. Небольшой бурун, возделываемый хвостатой мышью на поверхности реки-ртуть, расходился чёткими линиями под острым углом.
Виктор Сергеевич без напряжения, не прилагая усилий к редуктору безинерционной катушки, подтаскивал мышь. Ослабленное течение, стреноженное большим водоворотом и глубиной, не тянуло за канат и не пыталось выбить из рук спиннинг. Мышь в целостности и сохранности пересекла закипевший волнами змеевидный слив и притормозила у берега. Распушённый комочек шерсти с тонким хвостиком медленно понесло течением. Виктор Сергеевич собрался пятиться задом и поднять кончик удилища, чтобы цепкий тройник не вонзился в донный ил, темнеющий растрёпанной губкой у подножия залитых водой камней.
Как вдруг нечто тёмное, замельтешило у берега. Виктор Сергеевич рефлекторно дернулся, мышонок в испуге закрутил хвостиком и носом, поднырнул под воду. Серебристая поверхность реки-ртуть вспучилась, тяжёлая вода разошлась по сторонам и мощное здоровенное тело проскользило по мелководью вблизи мышонка.
Виктор Сергеевич оцепенел от неожиданности, тело проняла неуёмная дрожь, ноги предательски затрусились и налились горячей кровью циркулирующей по артериям под высоким давлением. На миг всё успокоилось, мышь приподняла усатую мордочку, и продолжила свой беззаботный путь к береговой гальке.
Упругий чёрно-красный плавник, сверкающий серебристо-зеркальными брызгами рассёк натянутую поверхность воды и огромным топором палача-убийцы взмыл над ничего не подозревающей мышкой. Мощный, сверкающий хвост кровожадного хищника обрушился на мирно плавающий имитатор. К небу вознёсся шар водяной пыли, подсвечиваемый блекло-алым закатом. В долю секунды хвост тайменя изогнулся дугой и вогнал бедного мышонка под воду, оглушив его.
Виктор Сергеевич онемел и застыл от восторга, его пальцы до боли сжимали удилище, в ушах стоял напряжённый, высоковольтный звон.
Вода над мышонком сомкнулась, всклокотала и закрутилась в разных направлениях, словно от винта могучего буксира таскающего большегрузные баржи. В обрамлении кровавых брызг, подкрашенных затравленным закатом и хищным месяцем, показалась тёмная пасть с немигающими, тёмными глазами осатаневшего хищника. Подминая под себя комочек обездвиженной шерсти, таймень впился острыми зубами в мягкое тельце и словно одичалая, бешеная собака, сорвавшаяся с цепи, понёсся на глубину.
- Есть! Есть! Таймень! – завопил счастливый таймешатник.
И тут произошла парадоксальная, из ряда вон выходящая ситуация. Путешественники, облюбовавшие каты, не тронувшиеся с мест под натиском ночного заморозка, ни как не отреагировавшие на обвинительную речь Виктора Сергеевича, не покинувшие нагретые рюкзаки при мысли о согревающем костре, все как один, при слове таймень подорвались со своих мест и словно ужаленные понеслись к счастливчику. Владимирович в неразберихе, первым выхватил спиннинг из ножен походного коврика, за ним следом вынул шпагу Николай Михайлович, и вся встревоженная братва, разбивая умытый лёгким волнением галечный берег, поскакала галопом к виновнику их стремительного пробуждения.
- Где? Где? Он! – на звучной ноте сильного возбуждения, расправил спиннинг Владимирович.
- Не мешаете, отойдите не загораживайте передний план… – жалобно пролепетал Иван Владимирович Чергин. Ели поспевая за друзьями, он на ходу расчехлял цифровик, выбирал экспозицию и свет, для ценного кадра, поимки речного хищника.
- Сразу схватил то а? – нервничал Пётр Александрович, вываливаясь из-за спины удачливого рыболова, – Куда ушёл? На глубину, небось, утащил?
Виктор Сергеевич, непоколебимый, уверенный, удерживал спиннинг в торжественном положении победного флага. Постоянно прокручивая ручкой редуктора, он удерживал разъярённого хищника на коротком поводке. Таймень заглублялся, уходил к противоположному берегу, рвался на волю стремясь разорвать сковывающие путы. Виктор Сергеевич предугадывал поведение острозубой рыбины, с каждым вскидыванием спиннинга подтаскивал тайменя к мелководью.
- Приготовься! – крикнул Виктор Сергеевич настропалённому Денису Викторовичу, – Зайди в воду, если что подстрахуешь, за хвост на берег выволочешь!
- Угу!
Денис Викторович рассекая болотниками воду, погрузился на глубину, не заботясь о заплёсканной одежде.
- Сегодня «Хенеси» будем пить по поводу тайменя! – торжественно сообщил Виктор Сергеевич.
Везунчик, ещё в первый день прибытия на Куонамке огласил приятную для всех новость, что у него имеется бутылка великолепного коньяка двадцати пятилетней выдержки, и что он откупорит её только в том случае, когда первый таймень, пойманным им лично будет трепыхаться на берегу.
- Мы завсегда такому предложению рады! – не без щекочущего нервы внутреннего возбуждения заявил Владимирович. Меж тем оставалось непонятным, что больше его завело – присутствие в реке хищника или бутылка отменного конька.
Отточенными до совершенства бросками, Владимирович закидывал блесну к перекату, настойчиво и методично проверяя ямы на наличие второго тайменя. Настороженно ощупывая дно, он готов был мгновенно подсечь речного великана. В том, что здесь целое скопление тайменей, он и не сомневался, пусть даже Виктору Сергеевичу и достанется самый крупный экземпляр, это не страшно, Владимирович вполне довольствовался бы и меньшим таймешонком.
Схватка рыбака с упрямым и непокорным тигром таёжных вод продолжалось. Таймень и в самом деле был огромен, он ни разу, полностью, не показался из воды. Его много килограммовое тело металось в водяной прослойке между дном и поверхностью. Лишь иногда всплески отчаянья взрывали натянутую плёнку реки-ртуть, и над ней показывались фрагменты тёмно-бордовых плавников.
- Свечку не делает, значит в нём…, минимум шестнадцать килограмм, а то и более! – опередил по характерным признакам весовую категорию тайменя, взволнованный Виктор Сергеевич.
- Верно. Такая громадина над водой не взлетит, жира много нагулял, тяжёлым стал.
- Ох…, и ушица получиться! – не унимался Виктор Сергеевич
- Это да – не без доли здоровой зависти согласился Владимирович, – Тайменевую ушицу мы в этом походе ещё не хлебали, а стоило бы, сколько вон, километров отмотали, а его всё нет и нет.
Разговор рыбаков оборвался. Таймень изменил тактику, послабил натянутый канат, покинул непроглядную глубину и пронёсся вдоль берега. Виктор Сергеевич интуитивно выгнулся телом и широко расставил ноги, приготовившись к атаке монстра. Канат вновь натянулся струной, заверещал фрикцион. Сильнейший удар обезумевшего тайменя чуть не высмыкнул из рук спиннинг. Виктор Сергеевич, не ожидал такого резкого и мощного выпада, по инерции он шагнул к воде и напрягся.
- Во! Даёт…, супермен!
Толстым удавом, таймень изогнулся на мелководье, показывая великолепный хвостовой плавник, покрытый тёмными крапинками, окрашенный по контуру ярко рубиновой красой. Денис Викторович бросился к нему. Таймень, предугадывая смертельную опасность, оттолкнулся хвостом от мели и пустился к центру спасительной реки. Неимоверная тяжесть навалилась на спиннингиста, буйный, несдержанный поток реки прибавил тайменю силы и потащил его в низ. Кончик удилища готовый сломаться в любой момент изогнулся плетью.
Виктор Сергеевич не сдавался, разгадав хитроумный манёвр тайменя, он потравил канат и последовал следом за тайменем по течению.
Таймень устал, окончание схватки должно было разрешиться не в его пользу. Моментами он переставал сопротивляться, и тогда на мелководье выныривало скрученное рогаликом объёмное тело хищника, с чёрно-смолянистыми плавниками, устрашающей, акульей формы.
- Всё, он наш! – поспешил огласить победу Виктор Сергеевич.
Денис Викторович, насколько позволяли откатанные голенища болотников, залез на глубину и в позе футбольного вратаря приготовился к решающей схватке. Виктор Сергеевич без усилий, потащил обездвиженное тело речного монстра, до берега оставалось не более двух метров. Толстое, раздутое брюхо тайменя уже цеплялось за галечник. Денис Викторович накинулся на него, хватаясь руками за хвост. Слизь, покрывающая тело тайменя не позволила надёжно вцепиться в грубую кожу, покрытую мелкими чешуйками, Денис Викторович как мог, закогтился согнув пальцы.
- Ура! – прокричал Виктор Сергеевич, самолично, провозглашая себя победителем.
Побеждённый таймень, не подавал ни каких признаков жизни, казалось, что он навсегда охладел к её восприятию, ему стал ненавистен несправедливый мир, заставивший, его мучатся и страдать. Денис Викторович попытался подхватить его и приподнять, чтобы выволочь на сушу, но не смог слишком большой вес для не подготовленного штангиста. На лицах присутствующих взыграли счастливые улыбки, естественные и довольные. Защёлкал фотоаппарат, над затемнённым берегом засверкала яркой, слепящей молнией фотовспышка. Все облегчённо вздохнули, пережив наивысший подъём эмоционального всплеска.
Один только таймень не был согласен с таким положением вещей, удовлетворявших его соперников. Таежный монстр из последних сил мотнул упругим и сильным хвостом, изогнулся по хребту и вывернулся из рук Дениса Викторовичи. Взрыв водяных брызг, как от мины, оросил обескураженного рыбака. Таймень стал крутиться, отчаянно бить хвостом об воду и скатываться на глубину. Денис Викторович цеплял его кончиками пальцев, руки соскальзывали с прочной кожи, наконец, он запутался ногами, и чуть было не полетел в воду. Таймень обрёл плавучесть и как только глубина реки, резко увеличилась, он со всего маха ринулся вперёд. Виктор Сергеевич, державший в руках спиннинг, не успел ни чего почувствовать, скорость тайменя была такова, что он вмиг разорвал канат.
- Ни чего себе!? – не то удивился, не то раздосадовал рыбак, его ошеломило поведение хищника, чуть было не сдавшегося на милость победителю.
- Вот тебе и Хенеси… – обречёно высказался обманутый Владимирович.
- Слушай…, не могу поверить!? Неужели канат не выдержал, лопнул? – Виктор Сергеевич отказывался верить в происходящее, – Он у меня на разрыв восемьдесят килограмм держит.
- Нет, ну вы видали…, вот проказник! – Денис Викторович с ног до головы окроплённый холодной водой, выбрался из реки и, стряхивая с рук обильные капли, спросил, – Канат не выдержал?
- Сейчас глянем.
Виктор Сергеевич смотал канат и когда кончик пересек направляющее колечко, подхватил тонкую нить рукой.
- Смотрите карабинчик целый,… соединительное колечко разогнул. Ого! Вот так рыбина не меньше тридцатки.
- Да ну, это ты с лихвой хватил – не соглашался Владимирович, – Просто он резвый очень, чересчур агрессивный, дикий какой-то. К снастям не привыкший, вот и рвёт всё подряд.
Полнейшее разочарование охватило участников тайменного ревю, надежды и пожелания на жирную и наваристую уху, с коньяком двадцати пятилетней выдержки рухнули без права на возрождение или апелляцию. Обещанный таёжной рекой удачный тайменный лов не состоялся, заверения не исполнились. Не сговариваясь, в молчаливом унынии компания путешественников повернула к катам.
Холод вновь вкрадывался под одежду, сковывал конечности и доводил до дрожи измученные, исхудавшие тела. Последним возвращался Виктор Сергеевич, его хмурое лицо всего лишь минуту назад озарённое рыболовным счастьем, выражало удручённую печаль и унылую подавленность. С виду, добродушная Куонамка, дразнила отчаявшихся людей, подманивая их, и приближая к себе призрачными сокровищами тайги и щедрыми тайменёвыми богатствами, а вот в руки не давалась.
В речных тупиках и в складках сопочных распадков как будто из-под земли просачивалась бледно-траурная накидка тумана. Звёздное небо стало ближе, лучистые звёзды-искорки мерцали ярче и дружней. На землю ниспадал невидимым все охватывающим потоком холод. Тусклый свет не разгоревшейся зарницы заретушировал пурпурно-серым цветом невыразительный восток, обозначившийся размытой полоской по краю резных сопок.
Река по-прежнему сияла серебристо-матовым светом. Кое-где над поверхностью реки парили струйки туманного дымокура. Необъяснимо противоречивое траурное молчание тайги перекликалось с живучим, несмолкающим щебетом реки, трущейся гибким телом о береговой галечник и подводные камни.
Виктор Сергеевич, не доходя с десяток шагов до ката, замедлил и без того неспешный ход, его привлекло что-то вблизи берега. Что-то знакомое, угадывалось в комочке грязи, прибившемся к берегу отбойной струёй переката.
- Ба, сюрприз! – Виктор Сергеевич, снял вспотевшие очки и от удивления протер глаза, – Моя мышь!
Действительно Виктор Сергеевич не ошибся каким-то чудесным образом, мышиный имитатор спасся от острозубого хищника. Пушистый комочек шерсти мирно плескался под бережком на радость хозяину.
- Мужики я свою мышь нашёл! – заорал всё простивший рыбак, забывший пережитую неудачу.
Виктор Сергеевичи подхватил мокрую мышь, встряхнул её, приводя шёрстку в распушённый презентабельный вид.
- Глядите мой любимчик, спася, эй! – Виктор Сергеевич поднял руку над головой, показывая хвостатого везунчика улизнувшего от зубастого монстра.
- Да ладно тебе – упавшим голосом ответил Денис Викторович, – Садись, надо плыть, мы и так время потеряли, надо спешить.
Виктора Сергеевича будто ударили обухом по голове, он не ожидал такой недружелюбной реакции тем более от своего близкого друга. Не проронив ни слова, Виктор Сергеевич помог стащить кат с грунта, и влез на баул, накрепко привязанный к баллону.
Николай Михайлович, тяжело сопя, нехотя развернулся к транцу и скованным, вялым рывком завёл двигатель. Жестами дал понять ведомому кату, держаться, включил редуктор и вывернул кат на середину реки. Кат набрал скорость, он ещё рыскал, неумело сопротивляясь напирающему потоку, не находя нужного курса согласно положению тухнущих звёзд.
Буксировочный канат натянулся струной, ведомый кат, стоявший боком, рвануло, и он тут же развернулся другим бортом. На передовом кате, будто кто нечаянно нажал на рычаг стоп-крана. Размякших, лежачих в безвольных позах сплавщиков отбросило вперёд. Кат вывернуло к берегу. Чтобы унять разбуянившегося скакуна, Николай Михайлович перевёл рукоятку румпеля в противоположную сторону, кат нехотя становился на прежний курс. Прочный канат, затягивая узлы, туго зазвенел перетянутой тетивой лука. Ведомый кат, словно маятник часов, кидало из стороны в сторону, он то и дело пересекал кильватерную струю, обозначившуюся на поверхности вспененным буруном.
Николай Михайлович не понимал в чём дело, не управляемый кат взбесился, его шатало, кренило, воротило в сторону как пьяного мужика утратившего способность ориентироваться в пространстве. Николай Михайлович сбавил газ, развернул двигатель боком и долго смотрел на него, не понимая, в чём собственно состоит загвоздка нынешних злоключений.
Измученный Николай Михайлович, лишённый отдыха, просидевший за двигателем более двенадцати часов, не смог включить соображалку, его мыслительная деятельность притупилась. Забывшись, он даже не удосужился взглянуть на ют, узнать в какую степь тянет его ретивый скакун.
- Эй! Эй! Куда рулишь!? – испугано заорал Денис Викторович, – Сейчас на берег вылетим, заворачивай влево.
Николай Михайлович, не разгибая спину, исподлобья, глянул вперёд. По его реакции было заметно, что он до сих пор не пришёл в себе, он не воспринял смысл призывных воплей Дениса Викторовича.
Недоумение, написанное лице Николая Михайловича, невыразительной мимикой, притуплённость взгляда, сродни коровьей безмятежности поселившейся в огромных, чёрных глазах – поразила Дениса Викторовича, он понял, что его товарищ пребывает в прострации вызванной чрезмерной усталостью. Неуправляемая ситуация становилась критической, она грозила поломкой винта. Денис Викторович, зацепил рукой увесистую пластиковую бутылку с водой, и запульнул её в грудь оцепеневшему кормщику, на время утратившему рассудок.
- Чего кидаешься? – пришёл в себя Николай Михайлович.
- Гляди вперёд! Сейчас движком зацепимся, лопасти побьём.
Николаю Михайловичу понадобилось одного ясного взгляда, что бы оценить всю серьёзность положения, он вывернул румпель до упора и увеличил тягу двигателя. Из-под винта полетели мелкие камушки и комья песка и глины, подхваченные крутящимися лопастями. Ведущий кат избежал столкновения с берегом, за то ведомый кат, увеличив скорость за счёт моторной тягой сильного буксира, воткнулся крайним баллоном в меляк.
Передовой кат, набравший ход легко в одно натяжение каната, высмыкнул севшего на отмель коллегу, и оба ката понеслись вслед за убегающим вниз течением реки. Николай Михайлович умелыми, коротко-ходовыми подруливаниями, погасил колебания прыткого ката и повёл его словно по ниточке, в точности описывая фарватер, обходя мелкие косы взбалмошной реки.
Галечный остров с травянисто-кустарниковой макушкой закончился буро-каменным полем. Река, воткнувшись в лесистую сопку, повернула влево под острым углом. На пике поворота в силуэте тёмной сопки виднелся небесный прогал, пологая выемка распадка указывала на водную артерию, идущую из глубины таёжной чащи. Приток Отставной ни чем примечательным не выделялся из общего числа водяных сподвижников. Его устье составляли тонкожильные ручейки, десятками ниспадающие в Куонамку с метрового галечного вала. Характерного, ярко выраженного русла притока не наблюдалось, сплошь и рядом были насажены коричневые телеса валунов, вперемешку с мелко-сеянным галечным наносником.
Пройдя поворот каты, как и обещал Владимирович, проникли в зону береговых возвышений, сопки вспучились и прильнули к реке волосато-лиственничными загривками сгорбленных яров. Иногда, по мере действия речных прижимов к берегу прорывались тёмные, откосые лбы невысоких скал изъеденных морщинистыми расщелинами. Скруглённые участки овальных сопок притягивали взгляд седовато-грязной плешью курумов.
Богатый рассвет переиграл в споре с обнищавшей ночью, и восток залился румяным предзнаменованием – радушным, исцеляющим и тёплым. В складках серого облачного горизонта зардели отдельные тучки-невелички. Розово-синяя полоска горизонта потеснила чёрно-звёздную драпировку, к центру небесного купала. Так и не наступившая смуглая ночь сдавала свои позиции бодрому и озарённому алой надеждой утру.
Поверхность реки заклубилась туманными вьюшками, собирающимися чуть выше серебристо-матового потока непроглядным облаком. Тёмно-сизая тайга служила своеобразным обрамлением туманной дымке, не покидающей реку.
Туманная взвесь, пропитанная ледяной сыростью накрыла путников. Незрячий, ослепший кормщик наугад, с каким-то неподотчётным внутренним предчувствием уверено вёл караван вперёд. Едва различимые берега, фрагментами вспыхивающие в белом молоке тумана подсказывали верное направление движения.
Поверхность реки потрескалась завитками и ломаными линиями убыстрившегося течения, то тут, то там, матовую поверхность протыкали дыры-воронки, разрыхляло вспученное волнение, проскальзывала от берега к берегу длинная, пологая волна.
Из царства непроглядного тумана проявились валуны-громадины. Бегемотики засидевшиеся, на одном и том же месте, заполонили поверхность реки. Мягкое, заторможенное течение огибало их заиндевевшие тела укрытые туманной периной. Угловатая, каменная шкура сгорбившихся бегемотиков покрылась мелкими кристалликами инея.
Видимая картинка – не озвученная, нечёткая, размытая туманной мутью поражала мистической не правдоподобностью. Фантазия, освободившись от сковывающих пут здравомыслия, обнажилась перед глазами путников, чудесными, порою сказочными видениями.
Скопище бегемотиков приобрело черты строгих и не подкупных стражей заслоняющих проход не прошеным гостям, преграждающих им путь к речной сокровищнице. Льстиво ласковое течение притупляло бдительность, река застила туманом глаза, завлекая путников в каменные ловушки. Молочно-сливочный поток реки тягучий и вязкий, затягивал катамараны в непроходимую гущу бегемотиков, разверзших пенно-слюнявую пасть.
Стряхнувшая с себя ленивую истому прыткая стремнина понесла каты на подводные клыки. Раскрошенные останцы, залитые водой, тёмными тенями опасных хищников мелькали на бледной речной поверхности. Испуганная река, струхнув от приближающейся опасности, кинулась в разные стороны. Фарватер потерялся в бесчисленных малых протоках, река распадалась на ручейки-косички. Бегемотики смыкали ряды, создавая непроходимые тупики. Затаившиеся подводные скалы, нацелившись в мягкие баллоны ката, в слепом азарте смертельного исхода, вскипали светло-желтой пеной.
Игорёк зачарованным зрителем, случайно попавшим в мир сказочных явлений безмолвно, широко открытыми глазами взирал на чудеса творящиеся вокруг него. Подложив под голову скомканный чехол от ружья, он обратился взглядом к корме и следил через тёмную и печальную фигуру Николая Михайловича за ведомым катом. Задний катамаран норовил улизнуть, спрятаться в обволакивающем тумане, но из-за надёжной сцепки ему, ни как не удавалось увильнуть от своего верного поводыря.
Пропадающая в белёсой мгле нить буксировочного каната приводила в замешательство Игорька, буйная фантазия рисовала перед ним страшную, бездонную пропасть, поглощавшую всё без разбору. На сердце становилось жутко, когда ведомый кат, будто сорвавшись в пропасть, исчезал на несколько секунд. Ощущение предсмертной агонии, мгновенно парализовывало мысли, вынуждая думать о бренности житейской стези. Невольно, Игорёк схватывал весло, крепко сжимая его окоченевшими от холода пальцами, как будто только оно, могло помочь ему выстоять в неравной схватке с незримой стихией, затаившейся под сенью печального, скорбного тумана.
Юркий поводырь бес конца маневрировал между жирных туш брюхастых бегемотиков. Ведомый кат постоянно дёргало, он, то опережал первый кат, выскакивая из крутого поворота на обочину, то резко затормаживал, зарываясь носками баллонов в воду. В какой-то момент времени, когда измученное сознание балансировало на грани сна и яви, Игорёк услышал тихий всплеск, будто что-то упало рядом. Словно откуда-то с небес спланировало не что легкокрылое и село на воду, затем всё стихло. Игорёк не придал значения этому звуковому наваждению и продолжил следить за игрой пронырливого ката умело лавирующего меж стада бегемотиков.
С момента последней остановки прошло около пятидесяти минут, легко одетый Игорёк почувствовал себя крайне не уютно, кровь перестала циркулировать, тепло аккумулировалось только внутри, прямо у сердца, тогда как ноги, руки, шею, голову и живот долбило конвульсиями непреодолимого озноба. Игорёк поёжился, распрямил затёкшие конечности, но ощутив нахлынувшую волну леденящей влаги, свернулся клубком, спрятал нос в отворот воротника и просунул окоченевшие ладошки в растягивающиеся рукава спортивной кофты. И только тут он вспомнил, что отец ему давно предлагал утеплённую куртку, она находилась в гермомешке подложенном под спину Денису Викторовичу.
- Па, достань куртку – не поворачиваясь, обратился к отцу Игорёк.
В ответ ни чего не послышалось.
- Па, ты что уснул? – переспросил Игорёк.
Что бы разбудить притихшего отца, он приподнялся на локте и заглянул на правый борт через гору вещей. Игорёк не поверил своим глазам, там, где всего лишь десять минут назад полулежал на рюкзаке отец, никого не было, примятое место пустовало, потеряв своего седока.
- Папа! – разрубил притаившуюся в тумане тишину пронзительный крик Игорька.
Первым среагировал Виктор Сергеевич, очнувшись от глубоко сна и продрав заспанные глаза, он увидел, что перед ним никого нет, правый баллон пуст, перепуганное лицо Игорька, повёрнутое к корме, растворяется в туманной дымке. Николай Михайлович в безмолвной отрешённости, невменяемым сомнамбулом, управляет катом.
- Стой! Глуши движок! – как можно громче заорал Виктор Сергеевич.
Николай Михайлович, находившийся в постоянном напряжении, отыскивая проходы в запруженной бегемотиками реке, отгородился от внешнего мира, пребывая в неком забытьи. Крик Виктора Сергеевича помог ему вернуться в реалию происходящего момента, он понял, что произошло нечто ужасное из ряда вон выходящее. Быстрыми оточенными движениями он заглушил мотор, предварительно крутанув румпелем, направляя кат к берегу.
- Дениса Викторовича нет!
- Как нет? – забеспокоился Николай Михайлович, – Где же он?
- Ну, нет и всё! Может выпал на ходу… – Виктор Сергеевич чувствовал себя неспокойно, отчасти, виня себя в том, что крепко уснул и не заметил, когда его друг свалился за борт.
- Я всё время смотрел, ни на минуту глаз не сомкнул. Как же могло такое случиться? – Николай Михайлович не знал, что и думать.
- Может, отвлёкся, по сторонам глядел, вот и не заметил. Туман, посмотри какой, хоть глаз выколи, ни чего не разглядеть – предположил Виктор Сергеевич.
- Что у вас произошло? – послышался недовольный, ворчливый голос разбуженного Владимировича.
- Денис Викторович исчез – ответил Виктор Сергеевич.
- Не понял?
- Что тут не понятного? Нет его на кате, свалился за борт! – в голосе Виктора Сергеевича сквозило сильное раздражение.
- Так… – Владимировичу потребовались считанные секунды, что бы в голове созрел план дальнейших действий, – Вёсла в руки и к берегу гребём. Быстро! Быстро!
Продолжая грести веслом, Владимирович обдумывал версии случившегося, просчитывая возможные исходы печального происшествия.
- Река на этом участке мелкая, если он упал воду, то не утонет. Конечно, если не во сне свалился. Тогда возможны различные варианты. Так мужики, поторапливайтесь, налегайте на вёсла! – как можно убедительнее скомандовал Владимирович.
Убеждать и подгонять ни кого не пришлось, все и так хорошо понимали, что дело пахнет табаком, в таком тумане, в таком холоде не трудно и потеряться, если он даже и не захлебнулся, попав в воду. Денис Викторович мог потерять ориентацию, выплыть на противоположный берег или залезть на валун и там отсиживаться, только в промокшей одежде, в заморозок, его надолго не хватит. «Надо искать, надо срочно, во что бы то ни стало ускорить поиски!» – решил про себя Владимирович.
- Давай пристяжной кат оставим, и попробуем вверх под мотором подняться – предложил Николай Михайлович.
- Я думаю это не лучший вариант – засомневался Владимирович, и с остервенением воткнул весло в остывшее тело реки-ртуть, – Туман, можем разминуться, тем более течение на этом участке сильное, мотор слабый. К тому же бегемотики кругом отсиживаются. Нет…, на встречном курсе течение опасно.
Оба ката почти одновременно торкнулись в берег. Лёгкая изморозь укрыла белоснежным кантом каждую травинку на прибрежном лугу, заканчивающемся у высотного ряда замерших в тумане лиственниц.
- Николай Михайлович.
- Че?
Николай Михайлович собирался покинуть корму, но командир попридержал его.
- Будь на кате. Если что поперёк реки будешь под мотором ходить. Короче, следи за поверхностью.
- Так, а что там будет плыть? – заупрямился Николай Михайлович, – Я тоже с вами пойду на розыски.
- Николай Михайлович не дури, если что-то серьёзное произошло, сам понимаешь, не маленький – Владимирович понизил голос, ему не хотелось при Игорьке озвучивать тревожные предположения, – Так…, ты понял!? Я тебе в подмогу Петра Александровича и Ивана Владимировича оставляю. Так всё понял?
- Понял, я понял – каким-то незнакомым, чужим и потухшим голосом ответил Николай Михайлович, искоса поглядывая на перепуганного Игорька.
Пётр Александрович и Иван Владимирович безропотно подчинились приказу, и в четыре глаза принялись обшаривать затуманенную реку.
- Всё. Остальные за мной, идём вдоль берега ищем следы, не забываем поглядывать на реку, может, что и заметим – в спешке, на ходу объяснил задание командир.
Первым рванул Игорёк, его следы, словно тёмно-зелёные стёжки, прошитые по белому атласу, утонули в клубах непроницаемого тумана. Следом, быстрым шагом направлялись Владимирович, Александр Вячеславович и Виктор Сергеевич.
В душе Виктора Сергеевича жгло калёным железом, он корил себя за то, что был так беспечен, заснул в тот момент, когда Денис Викторович свалился в реку. Ведь именно по его борту приключилась это досадная история. «Досадная…, если бы только досадная…, Боже сделай, так чтобы всё с ним было хорошо» – в сердцах молился Виктор Сергеевич. Он, как ни кто другой в эти неопределённые минуты поиска, представлял, чем всё это могло закончиться. Если Денис Викторович, упал за борт во время сна и притом животом вниз, то он мог запросто захлебнуться. Погружённый с головой в ледяную воду, он попросту мог неадекватно себя повести, запаниковать, начать дышать под водой, «Глупо-то как, всё получилось, непростительно глупо, неужели пропал парень?» – озвучил еле шевелящимися губами скверную, трагическую мысль Виктор Сергеевич.
- Па!… Папа!
Впереди раздался призывный, взволнованный голос Игорька. У Виктора Сергеевича от этого голоса, преисполненного детского отчаяния, жалобного стона идущего от трепещущей души, стыла кровь в жилах.
- Блин! Пацан, на взводе, как бы чего не выкинул, ещё чего доброго кинется вводу – Виктор Сергеевич не находил себе места, кошки скребли у него на душе, не давая покоя.
- Давай скорее – Владимирович не удержался и пустился догонять Игорька.
Александр Вячеславович превозмогая боль в ступне, от натёртого мозоля, сильно хромая побежал в след за удаляющимися друзьями, но тут, же перешёл на шаг, нога вспухла, пульсирующие удары в стопе вызывали адскую боль.
- Быстрее! – на бегу крикнул Владимирович.
- Да бегу, бегу – оправдывался Александр Вячеславович.
Обегая конусный заливчик, вторгшийся в береговую черту, он приостановился, заметив что-то непонятное у краешка бугристой косы. Дрожащий короткой волной перекат, дохлый и неуверенный, перепрыгивая через камни, волок что-то по дну. Тёмная объёмная масса похожая на разбухший таёжный дёрн переворачивалась, словно в центрифуге. Александр Вячеславович, не раздумывая, кинулся в воду, не соображая, что обут в кроссовки, болотники из-за мозольной опухали, он так и не смог натянуть на истёртую в кровь ступню.
В мгновения ока он выхватил из воды мокрую тряпку. По расцветке, по длинным рукавам, скрученным верёвкой, он догадался, что это ветровка принадлежащая Денису Викторовичу. В каком-то неподотчётном неконтролируемом смятении с парализующим волю недобрым предчувствием Александр Вячеславович завопил, разгоняя криком клубы тумана, пронзая его мощными трубными звуками, полными отчаянья и не передаваемой горечи:
- Ко мне! Сюда! Сюда!
На зов прибежали все. Запыхавшийся Владимирович, явно, не ожидающий добрых вестей, с волнением глянул на ветровку удерживаемую Александром Вячеславовичем. Заранее предугадывая ответ, он всё-таки спросил:
- Его, да?
- Угу – задохнувшись липким комом, подкатившим к горлу, утвердительно закачал головой Александр Вячеславович.
- Блин, вот зараза… – Владимирович растерялся.
Необъяснимая печаль, досада, осознание своего бессилия, невозможности изменить что-либо, поправить расколотую судьбу – всё это сковывало его рассудок. Он не знал, как повести себя дальше, что предпринять, как выкручиваться из этой беды, чем руководствоваться, что бы избежать потерь…, «потерь…, неужели случилось страшное…? Да нет, не может такого быть…!» – протестовал упрямый рассудок отказывавшийся принимать действительность. «Это просто фарс, игра озлобленного проведения!» – долбила назойливая мысль, щемящая захандрившее сердце.
Потрясённый, с надтреснутым и разорванным сердцем, от недобрых предчувствий, Игорёк, сел на сплавную колодину, затянутую грубым и разлохмаченным лишаем. Он обнял голову руками, силясь укрыться, отгородиться от недоброго мира, грозящего бедами. Безвольное тело охватил нервный озноб, оно содрогалось в плаче от нахлынувших чувств.
Скорбно-белый туман наползал на берег, обезличивая таёжный пейзаж, поедая мелкие детали, скрадывая прибрежный луг, раскрашенный переблескивающимся инеем, подминая под себя стройный отряд листвянок водружённых на дерновом подъёме. Порою мерещилось, что туман поглотил всю землю, оставил лишь крохотную пядь не завоёванного берега, на котором теснились обездоленные люди, смирившиеся со своей бедовой участью.
- Так – Владимирович оттягивал время, ему необходима была пауза, что бы сконцентрироваться, привести перетасованные мысли в порядок и на что-то решиться, определиться, как поступить дальше, – Александр Вячеславович давайте-ка с Игорьком…, обратно к катам подтягивайтесь, а мы ещё выше, с Виктором Сергеевичем пройдёмся…
- Нет, я с вами! – запротестовал Игорёк, ему не терпелось возобновить поиски, он жаждал развязки, до конца не веря в то, что горестная утрата состоялась, что добрая надежа с каждой минутой безвозвратно отдаляется, – Я вперёд побегу, у меня получиться, я отыщу его!
- Игорь – грубо прервал Владимирович, в его голосе прослеживались металлические нотки волевой собранности, – Так, давай не будем пререкаться, сейчас не время споры заводить…, идите.
Внутри у Владимировича что-то надломилось, рассыпалось стеклянными осколками обречённости, при виде пацана разбитого горем. Его сердце наполнилось состраданием, волевая решимость отошла на задний план, проникновенная отцовская забота всколыхнула загрубевшую душу.
- Игорь послушай меня, так надо, идите – мягким, доброжелательным голосом Владимирович проводил удаляющегося Игорька, – Александр Вячеславович задержись на минутку.
Владимирович знаком привлёк внимание Александр Вячеславовича и шёпотом высказал страшную догадку:
- Скорее всего, случилось что нехорошее,… проследи за Игорьком, далеко не отпускай. Куртку мы нашли, а если…, он увидит…
Накатила жёсткая, сухая слеза, Владимирович совладал с собой, не поддался отчаянью, кружившему над головой крылом ворона-альбиноса, крадущегося в смертельно-бледном тумане.
- Если он утонул, то тело, где-то выше прибило, понял?
- Конечно, чего тут не понять, идите, я прослежу за Игорьком – с выдохом безнадёжной горечи, сдавившей грудь тисками, обещал Александр Вячеславович.
- Виктор Сергеевич… – Владимирович отсрочивал, выжидал, думал, что попридержи он с минуту неуёмный бег времени и всё разрешиться само собой, радостная новость сама найдёт своих подопечных…, но секунды тикали, ни чего не менялось, только невосполнимая печаль бороздила ослепшее и оглохшее туманное пространство, – Пошли…
- Пошли – невесело вымолвил Виктор Сергеевич.
Повторяя свой путь, Владимирович повёл пятным следом, по тёмно- зелёным стёжкам, нашитым на белёсом полотне инея бесхитростным узором. Короткие стёжки раздваивались, собирались вместе, огибали речные заклинки, сворачивали на щебенистые косы сдавливающие реку, они были проторены словно по лекалу, небезызвестной белошвейки привлечённой создать траурный наряд на гибкий стан Куонамки.
- Виктор Сергеевич.
- Да.
Виктор Сергеевич специально не обгонял Владимировича, вышагивал позади, признавая за командиром право, первым отыскать страшную находку, у него самого не хватало решимости.
- Посоветуй,… может всё-таки на кате вверх подняться. Если тело к берегу не прибило, то видать где-то на камень приткнуло.
- Возможно…, возможно и дальше унесло, течение сам видишь…, сильное.
- Слушай, а не заскочил ли он в лес, вода ледяная, на берегу туман, а в лесу костёр можно разжечь, согреться?
- Да нет…, мы бы его тогда по следам вычислили, смотри, какой по инею разборчивый рисунок от обуви получается.
- Это верно других следов, кроме наших, мы не наблюдали.
- Придётся разбивать лагерь и ждать утра, когда туман рассеется тогда и поиски возобновлять.
- Так и поступим, ещё с полкилометра пройдем и назад повернём. Выше, я думаю, не имеет смысла подыматься, ведь за минут пять, десять, кат мог пройти не больше километра.
- Да…, тут не разгонишься вокруг постаменты из бегемотиков, их быстро не обрулить.
- Досадно…
Владимировича больше всего угнетала безызвестность – что стало с его другом, за которого он несёт непосредственную ответственность, но и пугающая развязка, способная перечеркнуть светлые надежды нисколечко не прельщала его, Владимирович пребывал в растерянности.
- Не было печали, черти накачали… – поддакнул Виктор Сергеевич, так, для подержания разговора, человеческой связи, ищущей в минуты страха поддержку и участия, – Да оно с самого начала всё не так пошло. Поход не клеился, то вода ушла, затем Иван Владимирович, медведь все продукты уничтожил, а теперь вот…
Владимирович сглотнул колючую слюну. Не однократно повторяющийся упрёк он причислил на свой счёт, он замечал что команда, так или иначе, виновником всех несчастий признает его. В открытую, конечно ни кто не обвинял, но Владимирович чувствовал это через недоброжелательные и презрительные взгляды, отмечал по накалившимся отношениям между людьми, замкнувшимися в себе, отчасти озлобившимися – всё шло не так, как задумывалось изначально.
Кто мог знать, что всё так сложиться? Человек не выбирает свою судьбу, пусть даже если он и отважится переломить ход событий и сделать по-своему, провидение обязательно подкорректирует его с учётом собственных видов на испытуемого. «Невозможно отвертеться или обойти стороной неудачи, те, что предписаны тебе, рано или поздно получишь всё лихвой…» – думал Владимирович. Его размышления не предназначались для успокоения совести, он просто искал смысл в происходящем, ждал искренности от того, кто расписывает роли в текущей жизни. Он страстно хотел найти ответы но, как и всегда вместо, ответов человеку создаются барьером трудноразрешимые вопросы, и человек остается в недоумении – толи это очередное наказание, толи отсрочка – награда, за тяжкие труды, возложенные на мечущуюся в неведении душу.
- Выстрел! Слышишь!? – очнулся от безмолвного забытья Виктор Сергеевич, – Слышишь, ещё один!
- Да хлопок я вроде слышал – неуверенно отозвался Владимирович.
- Вот ещё, наши стреляют!
- Что нас зовут? – сомневался Владимирович, затягивая наступающую развязку.
- Конечно! Давай бегом, там что-то произошло!
Ноги сами несли к катам, Владимирович словно парил в тумане, бежал, интуитивно определяя направление. Туман настолько уплотнился, что стал похож на взбитые пенные сливки, растёкшиеся по всему берегу, лишь над поверхностью реки проглядывалась метровая прослойка, не обнесённая воздушно-сливочной смесью. Слева проскочил памятный заливчик с чахлым перекатом, принесшим первую печальную новость, косматая колодина с лишайным вплетением на которой сидел отчаявшийся Игорёк. Следы-стежки обволакивала длиннохвостая, туманная плена, она, то показывались под ногами, то таяла на беловато-сером фоне.
Неожиданно туман раскрылся, пугливо отскочил в сторону, и Владимирович выпорхнул на бережок, истоптанный тёмными следами. Каты, пришвартованные к берегу отстаивались в полнейшем штиле, не реагируя на сквозившее у их основания течение. Вокруг не было ни единой живой души.
- Оба, а где всё? – недоуменно развёл рукам Виктор Сергеевич.
- Не знаю, непонятно… – Владимирович не сумел скрыть волнение, сердце заходилось учащённым гулким стуком, а лёгкие, не привыкшие к бегу, с давящей хрипотцой вбирали воздух.
Откуда-то сбоку, со стороны таёжки, обкуренной осевшим туманом, послышался треск ломаемых сучьев и людской говор.
- Они наверху.
Владимирович не уняв взбесившееся сердцебиение, побежал на приглушённые шорохи, не проросшие в тумане звучным тембром.
Занесённый инеем лужок, уходящий в закручивающуюся вертикаль берега, вплотную подошёл к лесу. На не просчитываемой вышине различались оттопыренными ветками старые лиственницы с балахонными накидками, дешёвой туманной ткани. У подножия вспыхивал рубиновыми язычками разгорающийся костёр, вокруг него сновали люди. По интонации, по их радостному говору, по непринуждённой обстановке, Владимирович догадался, что неизбежное и страшное, пугающее трагическим финалом, обошло команду стороной.
- Где, он? – не без дрожи в голосе спросил Владимирович.
- Вон на плавнике у костра сидит – небрежно ответил Пётр Александрович, в руках он удерживал чайник, до краёв наполненный водой, из-под крышки и из носика стекала ручейками вода.
Владимирович ощутил горечь во рту, ту самую, которая рождает слёзы радости, отстранив Петра Александровича, он подался к костру. На размашистом плавнике, не потерявшем и половину корявых веток, сидел Денис Викторович. Его переодели в сухую одежду, Александр Вячеславович достал свое сменное белье, свитер и тёплые штаны от комбинезона.
Коротко стриженые волосы Дениса Викторовича не успели просохнуть, вокруг них вилась испарина, лицо горело болезненным румянцем, а искрящиеся глаза выражали неподдельное счастье. Обхватив обеими руками, к нему прильнул Игорёк, он то и дело отводил взгляд, кружил глазами вокруг костра, перебегал от одного человека к другому и постоянно, будто проверяя, рядом ли отец, пристально вглядывался в его лицо.
- Ох, ты и напугал! – Владимирович хотел было обнять, потрясти Дениса Викторовича в объятиях, дабы при личном контакте, не визуально, а физически убедиться – точно ли всё обошлось, всё нормально и страшная развязка не состоялась? Но в последний миг, дернувшись, его охватило стеснение, которое порою уживается в сильных личностях, не привыкших к проявлению малодушия и всяким там штучкам, приписываемым слабым и чувствительным натурам.
- Молодчина Денис – Виктор Сергеевич не стал себя сдерживать, он подсел на плавник и обнял друга, являя миру чистую, сверкающую улыбку, после которой не остается и тени сомнения, что этот человек открыт душой, и если радуется, то делает это без утайки чувств.
- Рассказывай, рассказывай, что там с тобой приключилась – Владимировичу не терпелось из первых уст узнать о счастливом исходе купания в ледяной воде.
Несколько, наступив, на Владимировича, бочком к костру протиснулся Пётр Александрович, задумавши установить чайник на костёр. Сгораемый в миг, сушняк менялся в конфигурациях, чадил чёрно-угольным дымом и разваливался жаром, надёжной опоры чайнику не находилось.
- Пётр Александрович, да возьми же таганок – не выдержал Владимирович, – Он на первом кате в расходнике, ты, же и без меня это знаешь.
- Так мы, на скорую руку, только чайку попить, согреться – Пётр Александрович изобразил на лице сожаление и для убедительности перекосил худощаво сложенное тело в угнетёно страдальческую позу, – Дальше ведь пойдем, али как…?
- Какой…, к чёрту пойдем! – вскипел, возбудившийся от радостного мгновения Владимирович, – Баста! На ночь становимся тут, сушимся, греемся, отъедаемся!
Владимирович лукаво подмигнул Петру Александровичу и хитровато покосился на окружающих, остановив взгляд на Викторе Сергеевиче.
- Виктор Сергеевич может ты нам, грог забаламутишь?
- Так ягод нет – дёрнул плечами озадаченный таёжный бармен.
- Я тут лимон, схоронил, так думаю, на всякий случай, его вместо ягод покрошим, идёт? – обмолвился доброй новостью Пётр Александрович.
- Ещё как идет! – потёр от удовольствия ладошками Виктор Сергеевич и, подорвавшись с места, стремглав понёсся к катам за расходником.
Обстряпав хозяйственные делишки, Владимирович вернулся к чудом спасённому товарищу.
- Не томи Денис Викторович рассказывай.
- Да в принципе и рассказывать то не чего.
- Не прибедняйся, давай, мы все слушаем.
- Сам момент падения в воду, я не помню – Денис Викторович призвал на помощь свое воображение и применяя активную жестикуляцию, стал описывать случившееся, – Очнулся в глазах темно, дышать не возможно, во рту вода, ощущаю, что меня куда-то тащит, крутит, выворачивает. Потом как что-то включилось, прозрел, руками оттолкнулся, глядь, просвет над головой, я тут сообразил, что там поверхность, затем ногами как можно сильнее спружинил…
Денис Викторович попридержал рассказ, как будто наяву увидел губительную стихию.
- Всплыл, воды по грудь. Выровнялся, ноги по дну проскальзывают, течение мощное. Глубина так себе, впрочем, и под два метра ямы были. Главное сориентироваться не могу, туман завис над головой ни чего не разглядеть, будто на глаза марлевую повязку насунули. Кое-как, сообразил, где берег, ровняясь по стремнине, стал поперек грести. Тут бегемотик в полный рост я к нему. Около него мелко, на ноги твёрдо встал, воды ниже пояса.
Денис Викторович вздрогнул и сжался комком, как будто его что-то придушило, сдавило с боков и сверху.
- Холодина неимоверная, пальцы скрючило разогнуть не в состоянии.
- Слушай – перебил повествование Владимирович, – А где ты куртку потерял, когда это случилось?
- Сам не пойму, кстати, как хорошо, что вы её нашли. Скорее всего, куртку с меня стащило, когда в воде течением переворачивало, я и сам в растерянности, не представляю, как это могло случиться. Она на мне, чуть великовата, и притом не застегнута была, вот, скорее всего тогда и высмыкнуло, меня из неё.
Денис Викторович призадумался и снова неприятно поёжившись, вздрогнул.
- Отмель пошла течение поубавилось, кругом камни, туман застит глаза, тут ещё жуткий озноб не дает сосредоточиться, мысли путаются, не соображу что к чему. Прислушался, вроде голоса.
- Да, это я кричал, – отозвался Игорёк.
- Возможно, я на шум, но в тумане чёрт знает что твориться, сплошное молоко, как, будто меня кто за нос водит, хочу выскочить на берег и не могу. Я уже и на камни залазил, думал выше хоть чуть виднее, нисколечко, сплошная муть!
Денис Викторович перевел дух, приблизился костру и, как будто не доверяя глазам, что перед ним согревающее, жаркое пламя попробовал руками на ощупь его благотворное влияние.
- Дальше течение убыстрилось, только вот незадача, гляжу, а оно меня назад тащит. Ага, думаю, нелады, что-то не так, видать на мелководье дал кругаля, развернулся и чещу в обратную сторону. Я тогда вприпрыжку, что бы согреться по течению вниз, отмели старюсь искать, что бы по ним на берег выбраться, а сам про себя думаю, блин ещё с минут десять и я окоченею, всё, кранты мне будут.
- Так как же ты наших, отыскал?
- Чудо, какое-то, иду, глядь, что-то чернеет, такое объёмное. Думаю, может камень, да нет, это площе и пообъёмистее, я туда, подхожу ближе, каты, а вокруг них народ кипешует.
- У нас от удивления, чуть глаза из орбит не повылазили – вставил свою реплику Пётр Александрович, – Мы по первой думали, что приведение явилось, а тут на тебе Денис Викторович. Мокрый такой, замёрзший. Руки скрестил на груди пальцы в кулак, а лицо бледное, белее снега.
- Молодец, молодчина Денис Викторович! Ну что братцы разбиваем лагерь? – обратился ко всем Владимирович.
У него отлегло от сердца, он чувствовал себя на седьмом небе. Не смотря на пережитые волнения, слепой туман, на дикий холод, коловерти строптивой реки под названием Большая Куонамка, Владимирович, проникся душевной радостью.
Всполошившаяся к утру зарница, мало-помалу смахивала с небес ночную черноту. Стелящийся по реке туман поредел и посветлел. Рваные, лохмы тумана, медленно таяли у подножия бугристого берега, заселённого хвойными стражами, слегка изуродованными в борьбе с отчуждённым и непримиримым севером.
Через туманные проталины на реку ложилась синевато-бледная акварель, навевающая в душе музыку восхищения. Для полноты утреннего ощущения, красноокое солнце подверженное манию величия, по-королевски чинно с предвзятой холодностью, взбиралось на трон, по уступам сопочного горизонта. Красные лучи, хаотически разбросанные по бескрайнему пространству, за тонировали туманную муть нарядной румяной. Низовой ветерок, словно крылышками бабочки, всколыхнул туманное оцепенение и огромные клубы пара, раздулись невесомыми парусами, пустились в плаванье по реке-ртуть, определяя её извилистый и быстротечный норов.
Три последующих дня ассоциировались с поездкой в знойный день на трамвае по самому протяжённому маршруту, пролегающему среди назойливых гипертрофированных видов городских джунглей. Безрадостная обременительная дорога, наводящая уныние и паралич чувств.
Запарившись в спёртой духоте невентилируемой среды, ты сидишь, упёршись лбом в дрожащее стекло. Трясущийся вагон раскачивается на неровных стыках рельсового пути. По жёсткому корпусу проходят хлесткие волны вибрации, то и дело тебя подбрасывает, кидает из стороны в сторону. Вспотевший лоб прилипает к пыльному стеклу, оставляя мутные разводы. Нахватает сил, что бы удержать себя на месте, хочется на первой же остановке покинуть это убогое обиталище мучеников по не воле, выплеснуться через раскрывшуюся дверь на широкую площадь, залитую солнечной свежестью. Увы, ты не волен в своём выборе, тебе, во что бы то, не стало необходимо добраться до конечной остановки, и тут уж, не до проявления малодушия, приходиться сжать силу воли в кулак и держаться, стиснув зубы.
За стеклом, ограничивающим внутренне пространство, проплывает однотипный, скучный пейзаж. В нём много мелких назойливых деталей, от которых вскоре устаешь. Ты не способен уследить за всеми изменениями сразу и поэтому видимая картинка смазывается, предстает перед тобой абстракцией, пародией на имеющуюся реалию дня. То, что в начале пути казалось пёстрым, щегольским, броским обладающим эстетической ценностью, со временем начинает внушать брезгливость и отвращение.
Создается впечатление, что тебя насильственно подвергают психической пытке, доводящей организм до нервоза, истощения, состояния полнейшего нервного расстройства. Прокручивая раза за разом одну и ту же картинку в различных вариациях, изменив подсветку, угол падения лучей струящихся из проектора и частоту кадров, неистовый мучитель и не думает прекращать свои садистские опыты.
Всё ужасно надоело, опостылело и потеряло всякий смысл. Волей неволей ты задумаешься, а стоило ли покупать этот судьбоносный билет в один конец, отрезая все пути к возврату? Слишком дорогой ценной приходится платить за каждый пройденный километр пути, слишком терниста дорога по ухабам избранной тобой судьбы. И вот тут пред тобой встает, главная делима всей твоей бродячей жизни, проистекающей в постоянных разъездах – а правильно ли ты сделал свой выбор, на тот ли козырь ты сделал окончательную ставку?
Сибирская река в представлении несведущего человека это синяя линия на карте, пролегающая меж бурых складок вздыбившейся поверхности земли и зелеными пятнами, обозначающими тот или иной вид растительности. Синяя линия зарождается в центре метрика крохотной ели различимой чёрточкой и к исходу пути, при впадении в какой-либо морской или океанический залив приобретает толщину и укрупнённость. Тёмно-синяя жирная линия, пренебрегая прямолинейной зависимостью от широтных и долготных привязок географической карты, течёт по запутанному треку, бесконечно извиваясь меж горных возвышенностей, седловин и хребтов, огибает скальные участки, расщепившись на два русла, охватывает островок линиями близняшками.
Для таёжников проживающих часть жизни в самых труднодоступных закоулках Сибири, река текучая с ними в одном направлении приобретает иной смысл, иное значение и звучание, для них это не однобокое представление разгулявшейся фантазии, это многогранная явь. Каждый приток крупный или мелкий, именной или безымянный, каждый порог, перекат или шивера, это яркие, экстремальные моменты похода не придуманной жизни. Как правило, к ним привязываются какие-либо ассоциации, воспоминания, сравнения, горькие переживания или минуты всепоглощающей радости.
Закончится маршрут, пройдут месяцы «цивилизованного заточения», забудутся, сотрутся в глубинках сознания некоторые названия и места. И вот иногда, всколыхнувшаяся память будет воспроизводить в первую очередь твои собственные ощущения, твоё трепетное отношение к тому или иному событию произошедшему, у скалистого обрыва или вблизи тундрового озерка, под навесом шикарной лиственницы или на продуваемой всеми ветрами галечной косе, не имеющей себе равных по обширности и белизне отшлифованных голышей. Это потом, интуитивно к тебе придут названия горных ключей или полноводных притоков, каскадных водопадов или разветвлённой сети островков покрывающих дельту реки.
Путешествие по Большой Куонамке не стало исключением из общей концепции. Яркие моменты сплава, соотнесённые к определённой географической привязке, надолго отпечатаются в кладезях прошлого хранящегося в искромётных мыслях, в неувядающих воспоминаниях, в немеркнущем подсознании искателей земного эльдорадо.
Левобережный приток Делиндэ воскресил в памяти один из наиболее ярких эпизодов путешествия по другой Сибирской реке, Тутончане. В прошлом году, миноге члены нынешнего состава экспедиции забрасывались в самые истоки этой своенравной, неприветливой реки, впадающей в Нижнюю Тунгуску, одну из величайших и неповторимых рек Сибири, прозванной Угрюм река. В верховьях, к Тутончане примыкает именной приток Делингде, вот уж где приходиться удивляться проискам вездесущего проведения и человеческому гению творящему историю на девственном лике планеты, преисполненной вечных тайн.
Нынешняя встреча с притоком Делиндэ по проявлению эмоций практически ни чем не отличалось от той, которая происходила год назад. Разница коснулась лишь таёжных декораций призванных усилить впечатления исследователей при виде дикой и не хоженой чужбины. В километре, не доходя устья Делиндэ, возвышается удивительно изящная сопка Сергей, напоминающая пасхальное яйцо, не ведомо по каким побудительным мотивам, на половину, упрятанная в землю. На макушке, среди плешей поросли худосочных лиственниц стоят останцы, впитывавшие в себя красно-бурый цвет непреклонности и величия. Издали скальный комплекс напоминает крепостной замок со смотровой башенкой и неприступными стенами, опоясавшими её плотным кольцом.
Между сопкой Сергей и устьем Делиндэ распростёрся ложок, плавно взбирающийся по крутогорью отдалённой сопки. На карте это место обозначено как «старая геологическая база». Заинтригованные путешественники не поверили надписям на бумаге и решили воочию, узнать, так ли, стара эта база. В них взыграло неистовое любопытство, можно сказать жажда познаний, всем хотелось прикоснуться рукой к истории, пощупать какая она на самом деле, и отыскать заброшенные жилые строения.
При поверхностном осмотре оказалось, что карта не лгала, «старая геологическая база» на самом деле существовала и пребывала в такой запущенности, что вести разговор, о каком ни будь восстановительном мероприятии, не имело смысла, проще было открыть её сызнова.
Команда, во главе с Виктором Сергеевичем, посланная на разведку прочесала местность именуемой базы вдоль и поперек, к сожалению, найти, что не будь стоящее, увы, не удалось, поиски прошли в пустую. Среди молодой поросли листвянок отличающимися тонкими и не высоким стволами, были найдены остовы балков, с нижним ярусом бревенчатого колодца обложенного дёрном. Вертолётная площадка, собранная из бруса, тёсанного топором и сбитого между собой коваными скобами.
Реально, вертолётная площадка в нынешнем состоянии, конечно, не являлась тем, что изначально в неё закладывалось, брус рассохся и покоробился, внутри образовалась рыжая труха. Стоило ступить на него ногой, и брус буквально проминался под подошвой. Невдалеке от вертолетной площадки наблюдалось скопление перевернутых и разбросанных бочек. Некоторые из них задержались в вертикальном положении и служили своеобразной мишенью, ржавая, изъеденная коррозией поверхность превратилась в решето от пулевых отверстий. Вблизи берегового бруствера ниспадающего к реке булыжниковым откосом вились узкие тропинки, заросшие стебельками диких злаков. Очевидно в «древние времена» новейшей истории пятидесятых, шести десятых готов минувшего столетия, они служили людям, связывали балки между собой сетью таёжных путей.
Большая Куонамка упёрлась в галечный островок, возмутилась перекатными беляками. Правый, тупиковый рукав реки рассосался в пересохшем галечном русле, левый рукав, умножив течение, весело покатил с горки. На метровой глубине блеснуло серебристым светом нечто, длинное и узкое, путешественники заработали вёслами, закружили катами вокруг подводной загадки. В заиленных булыганах, обнесённых буро-зелёными, сопливыми водорослями отчётливо проглядывалась четырехметровая лопасть вертолёта. В голове всплыло удручающее видение трагической авиакатастрофы произошедшей, по всей видимости, во время создания базы.
Серебристая лопасть осталась позади, поглощённая голубым потоком напирающей реки. В тонко настроенном чувствительном сердце отозвалась щемящая боль переживаний и то неспокойное чувство беспомощности перед неизвестностью, повязавшей глаза непроглядной косынкой, дабы человек не смог заглянуть в будущее или обернуться к потерянному прошлому. Что поделать, человеку уготовано лишь лицезреть настоящее и вечно пребывать в напряжении, строя догадки по не наступившему, и тосковать по пройденному.
Устье Делиндэ промелькнуло клиновидным заливчиком. Подтопленное устье, пребывающее в глянцевом покое заторможенного, пассивного течения, напоминало студенистое желе, впитавшее в себя цвет сияющей лазури. На поверхности красовалось скопище увесистых и широкозадых бегемотиков, прочно укоренившихся на небольшой глубине.
Куонамка разлилась шиверой, поделившись на множество ответвлений схожих на растрёпанные косы гордой девушки стоящей на ветру. У правого берега возникла продолговатая скала перекрывающая бег реке, заставляя её виться, изворачиваться, отыскивая обходные пути. Разлившаяся шивера, собралась тесноватым порогом с достаточно крутым спуском. Обессиленные буруны самонадеянно бросались грудью на валуны-истуканы, торчащие над водой. Если бы уровень воды в реке поднялся хотя бы на метр, то этот обмелевший порог перевоплотился в грозную и опасную преграду. На пути сплавщиков появились бы свирепые бочки, губительные прижимы. Ревущие протяжными стонами водопадные сливы готовые поставить кат боком и перевернуть его своим подныривающим, взвихрённым потоком. Спуск по такому порогу был бы крайнее экстремальным и внёс бы в однообразие озеркового плавания, кучу неизгладимых впечатлений и эмоций. Вместо этого пришлось барахтаться по щиколотку в воде, тратить усилия на волок катов от одного углубления к другому и с сожалением констатировать тот факт, что обессилевшее течение напрочь лишено водной поддержки.
Делиндэ осталось далеко за кормой, рассеявшись в голубой дымке скрытного и недоверчивого горизонта, вечно прибирающего что-то к своим шаловливым рукам. Потянулись невзрачные скучные пейзажи, долина реки выположилась, невысокие холмики укрылись за высокоствольными лиственницами, ограничивающими обзор. Круг интересов присмиревших путешественников сузился, да бессмысленного просмотра небесного купала и речного канала, зауженных хвойной чащей. Вновь, как и пару часов, тому назад нахлынуло наваждение дрожащего вагона забитого до отказа людьми, томящимися в духоте сжатого пространства. Эта опостылевшая поездка ни как не могла завершиться, она становились всё длиннее и длиннее, затягивалась не имя ограничения ни по времени, ни по протяжённости.
Правый приток Хапчак спустился к Большой Куонамке намытым щебенистым бугром, по которому был распределён скудный запас воды капля по капле собранный с близлежащих окрестностей. Такие тихонравные, болезненные притоки подпитывала вечная мерзлота, таявшая под солнечными лучами. Промёрзшую почву не мог спасти даже термоизолирующий слой пористого как губка мха и ягеля. Смерзшиеся слои песка и глины вытаивали грязевыми болотцами, просачивающимися под мхом к рытвинам и овражкам. Влага скапливалась в лужицы и ручейки, образующие устойчивый водоток.
Дождевой подпитки таёжным рекам не хватало, грозовых ливней льющихся из облаков, словно из ведра, не наблюдалось. Приоритет непогоды был отдан моросящей мжичке и квёлому бусу, увлажняющему воздух и прибивающему к земле пыль.
Хапчак так и не сумел убедить анабарских скитальцев прервать ненадолго движение и зачалить в его непривлекательном устье. Даже нацеленные на победу таймешатники не испытали того неистового рвения того накала страстей когда в поле их зрения попадает уловное место, манящее тайменными кладезями. Среди матёрых рыболовов – «помазанников удачи», послышался предвзятый гомон неодобрения и глумления над позорным притоком. Оплёванный и осмеянный Хапчак канул в небытие, оставив путешественников наедине со своей притихшей, подслеповатой совестью.
Если в сказках, былинах, легендах, или иных изотерических произведениях герои совершают удивительные пространственные перемещения с помощью силы колдовства или иных сверхъестественных приспособлений типа: ковра-самолета, щуплого конька-горбунка, ступы и помела бабы-яги, то в повседневном существовании обычных естествоиспытателей, таких новшеств не встречается, всё идет и развивается естественным путём.
Водная стезя, безвременных и пространственных провалов, на третьи сутки после памятного «воскрешения» Дениса Викторовича, привела путников к правобережному притоку Дюкен. Устье притока расправилось широким плёсом ни уступавшим по размерам самой Куонамке. Сложилось впечатление, что сошлись вместе два дробненьких брата близнеца, не желающих уступить друг другу пальму первенства, даже исходя из родственных чувств.
Таймешатники обуянные жаждой наживы и истребления, опрометью помчались к Дюкену, горя желанием добраться до первого переката, где просто обязан отсиживаться за камнем или в яме крупный таймень. Правый берег Дюкена отличался крутогорьем и щедрыми посевами светло-коричневого курумника, притрушенного серебристым пеплом дородного ягеля. На каменистых уступах, среди валунов исполинов росли лиственницы с обнажёнными корнями. Их незавидная участь вызывала сожаления, ибо в любой момент, спонтанно возникший камнепад мог с лёгкостью сорвать деревья, и скинуть их к подножию склона. Курумы не самое лучшее место для зарождения растений, это с виду здесь всё находиться в относительном спокойствии, но иногда достаточно одного опрометчивого шага, чтобы камни пришли в движение и спровоцировали опасный обвал.
Дюкен ввёл в заблуждение всех членов экспедиции, если в устье он предстал могучей рекой, то за поворотом вся надменная спесь сошла, и он задребезжал на перекате обычным малохольным ключом. Раздутое, ни чем не подкреплённое величие Дюкена был развеяно в пух и прах, обман был раскрыт решительными и активными действиями анабарских исследователей.
Стрелка на слиянии Куонамки и Дюкена возвышалась десяти метровым ярком, сплошь поросшим жёстким тальником и тонкими прутиками ивняка, напоминающего юношеский пушок в сравнении с щетинистой рассадой тальника. На лбу берегового возвышения, среди кустов красной смородины путешественники отыскали ледник. Треугольная крыша, набранная жердями, обструганными из молодых листвянок, была обложена мохово-травяными комьями дёрна. За ветхой, щелеватой дверцей царил полумрак и затхлость сырого невентилируемого подвальчика. Чёрная земляная насыпь присыпана жёлтыми опилками и трухлявой стружкой, по центру виднелась ляда залитая водой. Когда крышку ляды сняли, под десятисантиметровым слоем воды виднелся грязный жёлто-красный лед. Вода, просачиваясь сквозь кору лиственниц и мох, приобретала желтовато-бурый оттенок и, замерзая, формировалась непривлекательным, мерзким ледком.
От ледника, по подъёму пологого распадка, вилась тропка, заканчивающаяся у дряхлого балка. Всем своим непрезентабельным видом брошенное жилище таёжников показывало, что жизнь здесь давно закончена и хозяева, более не тревожат эту усопшую развалюху.
Осмотр Дюкена не выявил ни чего интересного, то, что могло запасть в душу и явиться темой будущих рассказов путешественников о своих героических похождениях. Смурной, усталый отряд не торопливо и грузно оседлал каты и отправился в путь, по алеющей тропинке завершающегося дня.
Отделаться от странной иллюзии присутствия в трамвае, путешественникам так и не удалось. Как и прежде мир разделился на две составляющие – той, что находиться снаружи, и той части человеческого существа, где мысли и чувства воссоздают в сознании подобие знакомой реалии, отражённой на пыльном стекле дергающегося вагончика. И только лишь вечерняя прохлада, влетев освежающим сквозняком сквозь приоткрытое окошко, вытеснило духоту оцепенения, облегчая изнуряющую дорогу, соединяя за оконное пространство с внутренним миром человека.
Утро нового дня.
Если наступившее утро характеризовала устоявшаяся за ночь погода, соответствовавшая данному времени года, то врядле стоило ожидать от него, чего не будь ясного и погожего. Наступивший Август месяц, в заполярье, это предвестник утренних заморозков с проседью инея, колючих, холодных дождей и промозглых выстуживающих шквалов. От этого последнего месяца лета не ждут скидок и поблажек на погодное добро, на погодную всепрощающую милость. Если он и проявлял уравновешенную сдержанность, то выглядело это лживым притворством, удачно маскируемым под обманчивые посылы скоротечных погожих дней. Лояльно взирая на угасающее солнечное тепло, он вводил в заблуждение, он желал иного. Август это непредсказуемый баловник, игривый кудесник, из-за своей, совершено испорченной, взбалмошной натуры, он менялся в лице от часа к часу, и притом не в лучшую сторону. И лишь к вечерней поре утихомирившись, замирал в бездыхании, ослепшим и не слышащим послушником.
Августовское утро отметилось облачно-грозовой скученностью на приниженном и зашторенном небе, покинувшем олимп проникновенного света. Солнце, светило где-то там, за тёмно-синей ширмой, там, в пределах господствующих высот недосягаемых небожителей. На землю просачивались скудные крохи тёплого лучезарного счастья и поэтому сердцем и душой, угрюмые путешественники, ощущали себя обделёнными и незаслуженно обиженными.
По реке то и дело проносился завывающий ветер, нагоняя волну и расплёскивая вспенившуюся воду через края галечного берега. Поверхность Куонамки изменила тон раскраски, подстроившись льстивым хамелеоном под чугунный цвет избитых в клочья разорвано-дождевых туч. Погода не заладилась, в ней были нарушены струнки радужного великолепия и праздности, развёрнутой во всю поднебесную ширь тайги. Была нарушена композиционная гармония, собиравшая воедино отдельные кусочки пейзажа.
Все видимое, сощуренному от ветра глазу, представлялось в виде разрозненных осколков режущих глаза, не позволяющих их широко открыть. Стихия разрушила художественную архитектуру летнего дня разгромив его на устрашающие и пугающие фрагменты – неистового вопля лиственниц, с которых на живую, срывают пещеристую кору и игольчатую хвою. Реку, доведённую до отчаянья, изрыгающую пенную слюну бешенства. Гибнущего переката захлебнувшегося в наветренном потоке свирепеющих валов. Безликих, отдельно стоящих булыжников, в безволии, покорно получающих пощёчины дождевыми шквалами. Утро перемен состоялась, невзирая на предосудительные вздохи и жалобы невольных свидетелей.
Путешественники в каком-то недоумении, неразгаданном предчувствии слонялись по берегу, не в силах придумать себе занятие. В их сознании поселилась и не выветривалась апатия и безразличие к происходящему. Им всё осточертело, им надоели ранние подъёмы в семь утра, поздние стоянки, устраиваемые в третьем часу ночи, неполноценный сон – враждебный, стремительный, не восполняющий и четверти возложенных на него обязанностей.
Путешественники недовольно гримасничали, когда урезанную порцию сухарей делили на всех. Им опротивела рыбная похлёбка без картошки, без макарон, репчатого лучка, морковки и душистых приправ. Они выплёвывали осветлённый чай, лишённый сладости, не ароматный и безвкусный, отдающий запахом размороженного холодильника с давнишними наростами льда. Полуголодное состояние, истощённого организма доводило их до нервной встряски, постоянного напряжения, итогом которого являлась матерщинная ругань. Порою казалось что неприятностям, в этой длинной во всю жизнь дороге, не будет конца и края.
Сборы превратились в телесную экзекуцию, в нечто зловещее призванное сокрушить пошатнувшуюся волю. Нестерпимо хотелось прервать мучения, повторяющиеся изо дня в день. Упадок сил физических и духовных сказывался на всех членах злосчастного похода. Денис Викторович замкнулся, ушёл в себя, ему недоставало прежней чуткости, благодушия, теперь он не отвечал на вопросы или просьбы, располагающей дружеской улыбкой. В нём перегорело пламя любвеобильного общения с окружающим миром, осталась только грусть, прочно укоренившаяся на его унылом лице, в его съёжившемся, отчуждённом образе. Если и срывался с его уст смех, то он выплёскивался по принуждению, с неким отстранённым почитанием и соблюдением вежливости.
Тревога за выход в Саскылах к указанному сроку росла по мере приближения к заветной мечте. Не проходило и нескольких часов, чтобы он не пересчитывал пройденные километры. В некой повелительной форме он требовал от Владимировича отчёта, словно главбух, не доверяющий своему подчиненному, устраивающий дотошный аудит.
Денис Викторович привязал к баллону рюкзак, подёргал за лямки, проверяя степень надёжности своего седла. Затем молча, направился к палатке Владимировича. Командир, как всегда запаздывал с упаковкой вещей и погрузкой их на кат, хотя просыпался раньше всех, и «от нечего делать» помогал дежурным с заготовкой сушняка и подносом воды.
- Что там у нас по карте? – спросил Денис Викторович, в его глазах полоснул блеск волнения, живость работающей мысли.
- Всё, как и прежде, я же вам говорил! – не без иронии и сдержанной раздражительности ответил Владимирович.
- Ну, так повтори, трудно, что ли!? – обиделся Денис Викторович.
- Ох… – Владимирович протяжно выдохнул, – Задолбали вы меня, слушай и запоминай, через пять километров будет левый приток Баргыдамалах. Уяснил, не забудешь?
- Значит, через пять километров – не осознавая, что произнёс, обронил Денис Викторович.
Зациклившись на каком-то придуманном деловом аспекте трудового утра, Денис Викторович покинул командира и занялся переносом общественного груза на кат. Более его ни кто не слышал и как бы, не замечал его присутствия, словно он растворился в сером, одноликом пространстве, соединяющем дикую тайгу и человека, принявшего её унылый облик.
Без роптания, но и без восторга команда через час погрузилась на каты и отшвартовалось. Боковой ветер нагонял косую волну, норовил прибить каты к берегу. Пришлось взяться за вёсла. Что бы развернуть гружёные каты, обладавшие большой парусностью, требовалась слаженность и взаимодействие всех членов экипажа. Увы, собраться и пересилить себя и воинствующий ветер долгое время не удавалось. Каты шли вдоль берега, уменьшая дистанцию, грозясь сесть на прибрежные валуны. Первым пришёл в себя Пётр Александрович.
- Эгей ватага… – негромкий голос Петра Александровича дрожал на ветру, – Ну-ка, взяли все вместе…
Проявляя инициативу, Пётр Александрович, сам, не старался во всю мощь, налегая на весло, он лишь пытался привести команду в боевой порядок.
- А ну-ка, гребансон-гогнидзе, э..э… гей, и раз, два… взяли – Пётр Александрович придал словам оттенок гусарской бравады, залихватского гиканья. Увы, голос звучал, как и прежде монотонно, чуть в нос, без энергии выдоха звучного баса.
Пётр Александрович сильно сдал за последнее время, коллеги по веслу, вглядываясь в его лицо, угадывали в нём осунувшегося морщинистого горемыку раз и навсегда распрощавшегося со счастливыми иллюзиями. Глаза пустые жёлто-бледные, кожа на открытых участках лица не обнесённых жиденькой бородкой напоминала корку завянувшего мандарина. Ветер, нещадно шелушивший и обветривавший кожу, придал ей неестественный оранжево-розовый цвет с отблёскивающей поверхностной пленкой.
Все чаще и чаще Пётр Александрович прибегал к воспоминаниям, надеясь с их помощь доставать себе хоть толику облегчений – забыться в упоении памятного прошлого. Порою, ему это удавалось. Он принимал неподвижную позу омертвления, буду-то в секунду, из вен и артерий выкачали животворящую, тёплую кровь, а вместо неё закачали быстро схватывающийся клей. Голова чуть повернута и наклонена, спина чересчур сгорблена, туловище напоминает знак вопроса, кисти рук собраны в кулаки, кожа посинела, вены вздулись, такое ощущение, что они постоянно зябли. Пётр Александрович инстинктивно прятал их в рукава ветровки, спустя некоторое время мышцы рук расслаблялись и синюшние кулачки вновь высовывались из рукавов и стыли на холодном воздухе дот тех пор, пока задумчивый Пётр Александрович почувствует боль в скрюченных пальцах.
- Я говорю… – напряг сиплый и тонко-звучный голосок Пётр Александрович, – Владимирович, название у этого притока какое-то странное Баргады… Бардагы… гама,… Бардыгала…
Пётр Александрович не смог правильно произнести указанное на карте наименование притока, не хватало расторопности и проворности онемевшего языка.
- Слушай…, на что он тебе сдался? Греби, давай, а то на камень сядем, вставать придётся! – Владимирович, как бы, и не осаживал Петра Александровича за его любознательность, но и не хотел, что бы его лишний раз теребили, в неподходящее для этого время.
- Грести так, грести – покорно согласился Пётр Александрович.
Отчаянное положение ката всё же заставило гребцов собраться, приналечь на весла и выправить судно навстречу непокорному ветру. Отойдя на безопасное расстояние от берега, оба кат сблизилась, Александр Вячеславович перекинул буксировочный канат не тяговый кат. На конце каната был привязан небольшой кругляк, сантиметров сорок, его пропускали в специально завязанное ушко второго каната крепившегося к транцу. Таким образом, если того требовала ситуация каты легко стыковались и также легко расцеплялись, к тому же при неудачном броске, канат упавши в воду не тонул, оставался на поверхности благодаря кругляку-поплавку.
Николай Михайлович ухватил посланный канат, вправил кругляк в петлю тягового каната и перекинул его за двигатель. Убедившись, что канат не скрутился пучком у винта, принялся заводить мотор. Пятисильная «Хонда» зафыркала в своём привычном стальном тоне. Николай Михайлович обвёл глазами присутствующих, словно капитан пересчитывающий экипаж и пассажиров находящихся в его ведении, и включил редуктор.
Винт взбаламутил воду, и кат рванулся на волну. Сидящие на юте пассажиры неприязненно отвернулись, когда сноп ледяных брызг, подхваченных ветром, оросил лицо и грудь. Николай Михайлович вырулил на средину реки и уверенно повёл каты вниз по течению. Глубина реки позволяла идти смело, без лишней паники и вёсельного промера уровня воды. Вспенившихся беляков, предвестников отмелей и перекатов нигде не было видно, боковая волна накатывала протяжным, горбатым валом без белёсых завитков.
Николай Михайлович вытянул шею подслеповатым гусаком и пристально вгляделся в извилины и речные закоулки Большой Куонамки. Действуя согласно наработанному правилу, он старался держать каты точно по центру русла. Как правило, наибольшая глубина, определяющая судоходный фарватер находится именно на равноудалённом расстоянии от берегов, конечно исключая случаи с прижимами, возникающими на поворотах.
Николай Михайлович поправил загнувшийся воротник толстовки, застегнул свободной рукой верхнюю пуговичку. Зелёная водонепроницаемая куртка, накинутая поверх толстовки, была распахнута. Навалившийся хлёсткий ветер холодил тело, пришлось застегнуть её на молнию. Упрямая собачка, сидевшая на молнии, с сухим треском доползла до верхнего ограничителя.
Расправившись с отвлекающим холодом, Николай Михайлович успокоился, лицо окаменело, и только в глазах блестели искорки беспокойства, внутренней собранности и бодрствования. Овал лица вытянулся, челюсть слегка отвисла в сторону, казалось, что Николай Михайлович напихал в рот сухарей и незаметно для окружающих пережевывает их. Кончики бровей у виска, упали, как если бы его чем-то обидели и он, жалея самого себя, насупился и замкнулся. Нос заострился, потерял маслянистый лоск присущий отъевшемуся человеку, только что вылезшему из-за стола изобилующему жирными и сдобными яствами. Глядя в его сузившееся, угловатое лицо невозможно было не заметить, что организму, не достает полноценного питания.
Николай Михайлович дрогнул, повёл бровями, как будто что-то вспомнил, что-то важное, особое, то, что порою неожиданно напоминало о себе. Утопив шею в плечи, так, что воротник толстовки коснулся ушей, Николай Михайлович, словно сыч, рыскающими глазами полоснул по вещевой куче. Разглядев синею герму, выбивающуюся из-под общего вещевого свала, он облегчено вздохнул и причмокнул губами.
Внутри гермы находилась белая капитанская кепка с коротким козырьком и вышитым золотыми нитками якорем, внешне она напоминала пляжный головной убор, призванный защитить голову от солнцепека. Когда Николай Михайлович подготавливался к походу, жена специально, по такому случаю приобрела на базаре кепку и преподнесла ему в качестве подарка, со словами – «Когда будете снимать видеофильм о походе, ты её надень. Будешь смотреться в ней заправским капитаном…, стоящим у штурвала».
За какую-то долю секунды потрескавшиеся, припухшие губы трансформировались в улыбку, являющуюся отголоском доброты, нежности и проникновенной любви, однажды подаренной дорогим сердцу человеком.
Николай Михайлович кисло улыбнулся, будто ощутил у себя за щекой дольку лимона. «Наверное, уже не придется её надеть, не выйдет из меня импозантного и красивого капитана дальнего плаванья» – расстроился Николай Михайлович, и тут же обращаясь ко всем, повысил голос, перекрикивая работающий движок.
- Этот…, как его, приток то Барагады…, большой али как, что там Владимирович про него рассказывал?
- Баргыдамалах – поправил Виктор Сергеевич, – Это надо было у Ивана Владимировича разузнать, он Куонамку ещё зимой по карте вдоль и поперёк исходил. Владимирович, так лишь, поверхностно пробежался по карте и всё.
- Так, как,… большой может приток, то, этот? Может там и таймень водится?
- Может и водится – неопределённо ответил Виктор Сергеевич.
- У…м… – в тон неразгаданным мыслям творившим своё скрытное, подспудное и тёмное дельце, промычал Николай Михайлович.
Ветру надоело гоняться за переменчивым атмосферным давлением, он обмяк и сник на время. На поверхности Куонамки установилось временное перемирие, устраивавшее обе стороны, как измотавшуюся природу, так и подуставших путешественников.
Свод небес возвысился, подкупольное пространство обрело благородную синеву. Стоило поднять голову и всмотреться в эту бесконечную, необъяснимо манящую даль и начинала кружиться голова, то ли от собственной немощи, то ли от величия грандиозного творения раскинувшегося над головой.
Грозные тучи покинули поле брани. Выглядело это так, как будто ластиком стёрли помарки оставленные грифелем на чистом альбомном листе. Небеса вновь приняли свой изначально девственный и первозданный вид.
Поверхность реки застыла светоотражающим стеклом, тонированным в цвет безоблачного неба. На просторных плёсах, не защищённых сопками от вялого ветра, перемежалась отблёскивающая рябь. Её косые разводы зачинались на середине водной глади и расклешёнными, свободно вьющимися полами добирались до наветренного берега. Ослабленное, обессилившее волнение плескалось под пологим бережком.
Складки ямистого берега привалены серовато-пыльными камнями успевшими подсохнуть на солнцепёке. Основание камней, пропитанное сыростью и прикрытое тенью, неприглядно чернело, камни складывались мозаикой наподобие маскировочной сетки.
С подветренной стороны разглаженная поверхность реки с поразительной точностью копировала залесённые сопки, примыкающие непосредственно к берегу. Меж распушённых лиственниц проглядывали вездесущие светло-коричневые дорожки курумника, обволакивающие склоны холмов, обращённые к реке. На глыбах, разбросанных по крутогорам, в беспорядочном хаосе светились жёлто-оранжевые лишайники и серебристо-белые подпушки толстослойного ягеля.
По берегу тянулась некошеная буйнорастущая трава, создавалась удивительная иллюзия нетронутого луга дожидающегося сенокосного часа. Казалось, что не ровен час сойдутся деревенские мужики с острыми косами станут рядком и пойдут с песнями-былинами до самых сумерек сочную травушку-муравушку подрезать да на бочёк валить. Недалече, в затишке, под хохлатым лиственничным ярком пасутся брюхастые коровы, травку пощипывают, вон виднеются их тёмные спины в белую горошину, а может то вовсе и не они, а булыганы после ледохода тут осели. В необъятной вышине носятся угорелые стрижи, обласканные солнечной благодатью. Кружат, чирикают беззаботные птахи. Пахнут душистые луговые цветы, вспыхнувшие яркими островками среди расколыхавшегося зелёного моря травы. Хорошо, привольно на душе деется, будто, вовсе и не было вражды в зоне вечной мерзлоты, в зоне ледяного отчуждения.
- Жаль, весьма жаль – еле слышно выговорил Виктор Сергеевич.
К чему, зачем, была сказана эта реплика, возможно и сам Виктор Сергеевич не осознавал, по какой причине он её вымолвил, что его подтолкнуло и что спровоцировало.
Повторяя контуры изворотливого, ускользающего вдаль берега, кат развернулся к солнечному диску. Слепящие лучи, умноженные собственными отражениями на речной глади, сфокусировались на очках Виктора Сергеевича. Он не выдержал яркого свечения, закрыл глаза и удручённо склонил голову, будто объявил, что сдаётся и более не ведёт опостылевшую тяжбу с судьбой.
По сравнению с другим участниками похода Виктор Сергеевич держался молодцом, не сетовал, не бранился, был спокоен и улыбчив. И всё же перемены случились, произошли как внутри, так и снаружи. Просто эти перерождения происходили на общем фоне трансформации всего коллектива. Абсолютно все участники Анабарской эпопеи претерпели видоизменения, от прежних вольноотпущенников, храбрецов и самонадеянных героев, не осталось и следа.
По лицу Виктора Сергеевича трудно было представить, о чём он думает, что про себя решил и всегда ли он искренен в проявлении тех или иных чувств. Его невозмутимое азиатское лицо: плоский выдающийся подбородок, глубокие складки-морщинки, рассекающие щёки, тонкие невыразительные губы – напоминало своеобразную маску, скрывающую одиозный, внутренний мир бойца, победителя, не ведающего компромиссов. Об этом можно было только догадываться, к такому выводу приходишь только после длительного общения с ним, по внешним признакам врядле можно правильно судить о его характере. И всё потому, что его глаза, проводники к душе человеческой, к его сущности, были закрыты тёмными линзами очков.
- Возможно, произнесённая им реплика стала отголоском былого, не состоявшегося. Возможно, в нём кровоточила какая-та растревоженная душевная рана, возможно, он желал ввязаться в новый бой и завершить этот поход не стенаниями, а триумфальной победой, возгласами ликования.
- Игорёк! – коротко и звучно обратился Виктор Сергеевич к молодому путешественнику, – Слышь!?
- Звали? – неуверенно отозвался Игорёк.
Секунду назад он дремал, положа голову на вещмешок, на его припухшей щеке образовалась складочка, вторая щека, обращённая к солнцу, горела румяной.
- Да. Я вот что хочу, надо нам с тобой на этом притоке,… Баргыдамалах, активно с блёснами поработать.
- А почему именно на нём? – недопонял старшего коллегу Игорёк.
- Он большой, там должен быть таймень, сердцем чувствую, удача, сегодня от нас не отвернётся. Мне таймень позарез нужен.
- Вы что кому-то обещали тайменя?
- Угу, в Удачном, одноклассник моей жены проживает, владелец ресторана и бара или даже двух.
- Мы как из Саскылаха в Удачный прилетаем, да? – спросил Игорёк.
- Ага, только не в Удачный, а в Полярный это аэропорт так называется, а Удачный это город в километрах тридцати. Там рудник, кимберлитовая трубка, обогатительная фабрика… Алмазы, якутские алмазы – пояснил Виктор Сергеевич, при этом, так хитро ухмыльнулся, будто бы знал всю подноготную этого непростого вопроса.
- Таймень, я так понимаю своеобразный презент.
- Конечно, этот мужик пообещал вывести наши вещи до Иркутска на фуре, сам понимаешь, если мы всё повезём самолётом, то за груз придётся бешеные бабки отстегнуть.
- Ясно.
- Так что вперёд на встречу с Баргыдамалахом – в сердцах воскликнул Виктор Сергеевич.
- Вперёд так вперёд – промямлил Игорёк и откинулся боком на груду вещей покрытых целлофановой плёнкой. Напутствие получено, разговор закончен, теперь можно и вздремнуть в ожидании озвученной цели, – Бар..га..ды..малах – пробурчал, глубоко вздыхая Игорёк.
Дремота не клеилась к раскрытым ресницам и не замедляла бодрый ритм сердцебиения. Игорёк посетовал про себя, что его не вовремя окликнули и тем самым прервали умилённые наваждения, с ними было покончено, по крайней мере, до отбоя, наступающего глубоко за полночь. Игорёк натянул на лоб красную бейсболку с надписью «форсаж», выделенную футуристическим рисунком в стиле скорость, и насильно захлопнул не смыкающиеся веки. Тёмно-бордовый свет, проникающий через тонкую кожицу опущенных век, не способствовал устранению от таёжных реалий, наоборот он будоражил мысли, не давая им успокоиться и остановить свой бег.
Первый раз Игорёк пробовал себя в ином не свойственном ему качестве первооткрывателя и исследователя мира. Так уж получилось, что новые познания давались трудно в не желательных для таких событий проблематичных спартанских условиях. Именно поэтому тайга не раскрывалась перед ним в той степени радушия и благосклонности, как перед его взрослыми коллегами, не впервой хаживавшими в пределы диких краев и знающими, не понаслышке, о таёжной многоликости.
Игорёк ощущал себя затравленным волчонком, насильно упрятанным в клетку, ощетинившимся недоверчивым и настороженным. Недокормленного материнским молоком, не обласканного, дичившегося зверёныша ограничили в свободе выбора, к тому же его пытались подчинить особым правилам поведения, обусловленным замкнутым пространством со своими нравами и порядками.
Игорёк смотрел на окружающие таёжные пейзажи широко открытыми глазами, но не видел и десятой доли того волшебства, того удивительного состояния поступательной новизны и гармонии, создававшейся на протяжении миллионов лет, без стороннего вмешательства. Его рассеянный взгляд не улавливал красоту нетронутой природы, преисполненной натурального естества. Его душа, ум и сердце, находились в крайней степени зажатости, они не могли расслабиться, чтобы распахнуться и внимать флюидам вечного познания мира. Его мысли колобродили вокруг даты выхода в Саскылах, сердце тянулось к родимому дому, а душа просилась на волю, она томилась, чахла в иллюзорной тюремной камере, отчасти возведённой самим пленником.
По молодости лет Игорёк переносил лишения и тяготы путешествия несравнимо легче, чем его старшие товарищи, неуёмная жизненная энергия била ключом, фонтанировала через край. Уменьшенная до предела дневная пайка, постоянное нахождение на открытом воздухе, хроническое недосыпание, как ни странно, пошли ему на пользу. Лицо не утратило розовый цвет молодой кожи, если в глазах и мелькала печаль или тоска, то она тут же рассеивалась. Правда он стал несколько замкнут и не разговорчив, мог и вспылить, в тех случаях, когда ощущал неправоту других по отношению к себе. Молодость именно так и поступает, она лишена лояльности, она консервативна, прямолинейна и различает только два цвета чёрный – негативный, или белый – позитивный. Она видит в людях или плохую сторону или хорошую, распознаёт или зло или добро, это потом с возрастом приходит иное видение – полное различных структурированных оттенков и немыслимое число нравственных ухищрений согласия.
Игорёк открыл глаза, освежающая прохлада, скопившаяся над рекой, дохнула на него, взбодрила, отсеяла гнетущие мысли, прояснила взгляд.
Дальний мыс вдавался в реку зелёной стрелкой, кучерявившейся плотными зарослями тальника. За мысом, скорее всего, находилась ложбинка или затяжное понижение – предвестник крупного притока или ключа текущего бурно и агрессивно, своим беспримерным потоком взламывающий промёрзший грунт.
В кущах, рассаженных у воды, отчётливо виднелась тёмно-бурая точка с отблёскивающей макушкой. Создавалось впечатление, что макушка этого гигантского пятна, клонилась и поворачивалась из стороны в сторону.
Игорёк приподнял голову, его что-то насторожило, затем он выпрямился туловищем и сощурился, пристально всматриваясь в неведомый объект.
- Кажись, на Баргыдамалахе нас кто-то встречает? – неуверенно оповестил Игорёк полусонный экипаж, погружённый в обволакивающую дрёму.
- Ты ошибаешься, до Баргыдамалаха ещё с пару километров идти – ответил Денис Викторович.
Не меняя полулежащей позы, он по-прежнему приманивал искромётные картинки полусна расслабленным сознанием, остальные органы чувств, находились в глубочайшем коматозе.
- Всё равно, там кто-то есть на берегу! – стоял на своём Игорёк.
Катамараны уверено продвигались вперёд, удерживая семи километровую скорость. Зелёнокудрый мыс неотвратимо приближался, загадочная точка укрупнялась, постепенно формируюсь в нечто несоответствующее большим камням или чернёющим сколам разрушенных скал.
- Лось! Лось! – закричал Игорёк, – Там! На мысу! В кустарнике! Ни фига себе, какой огромный!
Николай Михайлович инстинктивно сбросил газ, каты потеряли ход и сблизились.
На тревожные вопли откликнулся и Александр Вячеславович, блуждавший в тонком плане чудесных сновидений. Магическое слово лось, произвело достаточно сильное воздействие на охотника. Александр Вячеславович встрепенулся, мотнул головой, сбрасывая остатки липнувшего сна, и устремился воинствующим взором на мыс, куда указывал Игорёк.
- Что-то ты путаешь, ничегошеньки там нет – сонная пелена, застившая глаза Александру Вячеславовичу искривляла пространство и смазывала детали берега.
- Да что вы, в самом деле,… я не вру! – оправдывался Игорёк, сохраняя при это деликатность и приличествующую дистанцию возрастной разницы, – Приглядитесь внимательнее, чуть левее стрелки, под кустами, теми, что пучком растут.
Александр Вячеславович напрягся, и вот тут произошло истинное перевоплощение в отважного охотника. Малодушие, дремотную подавленность, податливую вялость – смахнуло в секунду. Пред очами друзей предстал настропалённый с горячим сердцем и ясным умом азартный истребитель таёжной живности.
Длительное пребывание в тайге наложило свой отпечаток на внешность Александра Вячеславовича. Лицо заросло седоватой бородкой, неухоженной, но пышной, если над ней поработать, постричь, подбрить, то выглядела бы она довольно неплохо и привлекательно, пришлась бы в пору человеку, приглашённому на светский раут. Бородка придавала особую рельефность мужественному, заострённому подбородку, выделяя его. А вот глазам долговременные встречи с упругим ветром и слепящим солнцем не пошли на пользу. Александр Вячеславович сильно щурился, это вошло в привычку, день ото дня, с рассвета и до заката его полузакрытые веки не раскрывались. Щёки обветрились и стали шелушиться, кожа загрубела и приняла цвет дубильного вещества.
Повязанная на голове бандана цвета хаки, потёртая и полинялая ветровка, заросшее трёхнедельной щетиной лицо, опущенные уголки губ, сомкнутые веки прячущие хмурый, опасный и пронизывающий насквозь взгляд не видимых зрачков – Александр Вячеславович походил на боевика европейской наружности отрабатывающего гонорар в местах боевых конфликтов.
- Где жёлтая герма с карабином? – обратился Александр Вячеславович к заспанным коллегам, и тут же добавил притихшим голосом, – Надо затаиться, не шуметь, иначе спугнём.
Длинная герма похожая на бутылку, лежала сверху вещевой горы, прикрытая сберегающей водонепроницаемой плёнкой. Александр Вячеславович разглядел под полупрозрачной плёнкой жёлтое пятно и аккуратно, дабы вся это шмоточная гора не полетела в воду, стал подбираться к герме.
Помимо гермомешка, карабин был упакован в специально пошитый чехол на молнии с бесчисленными карманчиками на липучках, под боеприпасы, оптический прицел, шомпол и маслёнку. Александр Вячеславович с завидным проворством, извлёк наружу карабин. Взявшись за цевье и воронёный ствол руками, приладил к нему прицел.
- Он ещё там? Ни куда не движется? – нервно, в контролируемой спешке спросил Александр Вячеславович, ни на секунду не отрываясь от сборки.
- Там, там, головой повернулся, на нас смотрит – оповестил Игорёк, внимательно следя за целью.
- Хорошо, я сейчас буду готов.
- Ты с ката будешь стрелять? – обеспокоено спросил Владимирович.
- Угу.
- Раскачивает ведь,… может, на вёслах к берегу подойдём, с земли точнее прицелишься. Выстрелишь, не промажешь – предложил разумную идею Владимирович.
Он был на взводе, его плодовитое воображение рисовало сложно построенные картинки будущего пикника: жареной печёнки и отварного языка, грудинки и ароматной шурпы, щекочущей нос пикантным наваром.
- Дан ну…, что я не попаду, что ли! Тут метров сто пятьдесят до него, я же не мазила.
- Что ж твой черёд.
Александр Вячеславович пристегнул магазин, снаряжённый патронами со стальным наконечником, и вскинул карабин наизготовку. Катамаран действительно раскачивало стрелять с плеча, с использованием оптического прицела было невероятно сложно.
- Аккуратно, главное медленно и осторожно, возьмите вёсла в руки разверните кат кормой к лосю – шёпотом приказал Александр Вячеславович.
Пётр Александрович, Иван Владимирович и командир стараясь не поднимать шума, исполнили приказание стрелка. Подтабанивая и загребая вёслами, они добились достаточно устойчивого положения ката, но вот сладить с покачиваниями на воланах не могли.
- Отлично, сейчас я его сделаю.
Александр Вячеславович лёг на вещи, упёр в них локти, и прижал приклад к плечу.
- Блин с оптики невозможно стрелять, сильно раскачивает, картинка скачет в перекрестии.
Так сними его – посоветовал командир.
- Ладно, не надо, оптика чуть выше прицельной рамки, я и так стрельну.
Прогремел оглушительный выстрел, казалось, что невдалеке разорвалась бомба, в ушах появился тонкий звон.
- Мимо – огорчёно крикнул Владимирович, – Давай! Ещё стреляй, стреляй, ведь уйдёт!
Александр Вячеславович совершил подряд несколько выстрелов, и полностью разрядил магазин.
- Ну, как? – спросил стрелок.
- Все пули ниже легли – недовольно ответил Владимирович.
- Да ну, я же точно по нему стрелял!
- Если не веришь, сам посмотри, стоит как вкопанный, не шелохнётся, твой лось.
- Я его точно зацепил!
- Да нет Саша, я за всеми выстрелами внимательно следил. Все легли в аккурат ниже цели. В галечную полосу.
- Не может быть? – не соглашался настырный охотник.
Гигантскому лосю с ветвистыми рогами, оккупировавшему кустарниковый бережок, доводы Александра Вячеславовича показались не убедительными. Лесная корова – как величают сибиряки это таёжной животное, не подавала ни каких признаков телесных повреждений, выглядела спокойной, несмотря на то, что по ней произвели оглушительно громкие выстрелы. Со стороны могло показаться, будто лось привык к подобным проделкам двуногих существ, выступая в роли живой мишени невероятным образом избегающей огнестрельных ранений.
Течение реки поднесло каты ближе. Таёжный житель поравнялся с путешественниками, желающими полакомиться мясцом дикого животного. Голова сохатого была повёрнута к реке, он внимательно следил за тем, что происходит на воде. Возможно, он решил про себя, что достаточно удачно замаскировался в кустарниковом заслоне и поэтому сохранял задумчивую, уверенную позу.
- Да заряжай ты на конец, стрелять надо! Уйдёт в лес, тогда ищи ветра в поле! – нетерпеливо, сдавленным голоском выпалил Владимирович.
У Александра Вячеславовича затряслись руки, сердце заколотилось громозвучным тамтамом.
- Ну что ты медлишь? – подначивал раздражённый Владимирович.
- Не торопи меня, и так всё перед глазами прыгает! – огрызнулся Александр Вячеславович.
Упрёки Владимировича по поводу нерасторопности, произвели обратное действие, Александр Вячеславович вконец изнервничался. Мысленно изводя себя за неудачные выстрелы, совершал неадекватные поступки, он, почему-то принялся застёгивать на себе ветровку, хотя пунцовое лицо, пыхало жаром от выплеснувшейся в кровь сверх дозы адреналина. Затем потянулся к рюкзакам, отыскивая запасной боекомплект, хотя все патроны находились в жёлтой герме. Всё пошло наперекосяк, не по намеченному плану, разработанному Александром Вячеславовичем.
- Что ты делаешь!? – не вытерпел Владимирович, – Патроны в сером кофре, внутри гермы, ты же сам нам показывал, ещё хвастался, что они там, в полной сохранности.
Александр Вячеславович воспринял подсказку и полез в герму. В сером пластиковом кофре действительно находились патроны, они были упакованы в картонные коробки. Александр Вячеславович сообразил, что снаряжать сейчас магазин – слишком дорогое удовольствие в условиях катастрофической нехватки времени. Подцепив ногтями патрон, он вытащил его из коробки и сунул в патронник. Резко, с характерным стальным клацаньем щёлкнул затвор. Александр Вячеславович приладил приклад к плечу, завалился на вещевую кучу и замер в позиции для выстрела из положения лёжа.
- Гед он? – недоумённо спросил Александр Вячеславович, – Его что нет?
- Вон в кустах бежит, ближе к мысу, в сторону Баргыдамалаха – спокойно, без нервов, оповестил Игорёк. При этом он демонстративно цыкнул языком, выражая тем самым полнейшее недоумение и разочарование.
Самонадеянный лось, осознал ошибку, взял себя в руки и не стал испытывать судьбу на прочность. Тяжёлой трусцой, размашисто раскидывая копыта, он продирался сквозь тальниковые кущи к мысу.
- Уйдёт, стреляй же! – негодовал Владимирович.
- Куда стрелять!? – голос Александра Вячеславовича звучал рассержено, без соблюдения маскировочных предписаний, – По бегущей мишени, с ката, тем боле его кусты скрывают! В жизнь не попасть.
- Я же говорил, давай к берегу пристанем? – не унимался Владимирович.
Ответа не последовало. Команда в скорбном молчании провожала таёжного красавца в его исконные места обитания. Лось добрался до лиственничного частокола, загребая ногами, поднялся на бугорок и стоя задом к непрошенным гостям, повернул к ним голову.
- Смотри, издевается над нами! – ядовито прошипел разозлённый Владимирович.
Лось застыл в недвусмысленной позе, выказывая тем самым абсолютное пренебрежение к пожеланиям изголодавшихся по жареной печёнке путешественников. Поиграв на нервах невезучих охотников, сохатый обратился головой к лесу, величественно, и грациозно покинул сцену, отказывая гостям в торжественной пирушке.
- Да ну его к чёрту, этот ваш Баргыдамалах! – в сердцах обронил Александр Вячеславович, – Зачем,… к чему,… торопиться? Может, сохатый через пять минут в воду бы зашёл, тут бы мы его и накрыли!
- Накрыли – подавлено процедил сквозь зубы Владимирович.
Владимирович откинулся на рюкзак, уложенный низкой спинкой дивана, и в нахлынувшей отрешённости скрестил на груди руки.
- Чего ждёшь, поехали – скомандовал он Николаю Михайловичу, –Гони вперёд, нам тут больше делать не чего.
Без огласки неверных шагов и разбора допущенных ошибок команда заняла исходные, полу лежачие позиции. Монотонно заурчал мотор, каты дёрнулись и с нарастанием металлического гула, всей своей недюжинной массой уткнулись в набегающую волну.
Терзания сердца и мыслей по поводу не удавшейся охоты, если и угнетали Владимировича, то ненадолго. По прошествии незначительного времени, стоило только двигателю набрать номинальный режим оборотов, он отстранился от мира и прикрыл отяжелевшие веки.
Обмякшее, чуть припухшее у верхних скул лицо Владимировича выражало благосклонность и блаженность ревностных служителей религиозного культа. В целом, Владимирович имел определённое сходство с доброжелательным и сердечным проповедником, заручившимся поддержкой Всевышнего. Тёмно-зелёного цвета штормовка, простого, непритязательного покроя, надевалась через голову и подпоясывалась на вспухшем от чревоугодия брюшке чёрной тесьмой. Для удобства Владимирович сдвинул «подсрачник» на поясницу и чёрная тесьма, охватившая узкой полоской талию дородного молодца, делила животик на два овальных бугорка. Застёгнутый на молнию отворот штормовки закрывал шею. К «клерикальной рубашке» таёжного проповедника, не доставало белого, накрахмаленного воротничка, придавшего ему вид важной персоны и величавой респектабельности.
Голову таёжного пастыря венчал полинялый колпак светло-голубого цвета с узкими, мнущимися бортами. Голубой убор шёл в разрез с общепринятыми понятиями о строгости монашеского одеяния. Но сей прецедент, можно было списать на счёт новоявленной тенденции в среде почитателей Господа Бога неравнодушных к моде, к перемене верований и толкований. Заскорузлые кисти рук, сложенные на груди говорили о полном подчинении гласу Божьему и лояльности к устоявшимся канонам церкви. Огрубевшие пальцы, сложенные крепким замком, заявляли о силе духа этого человека, противостоящего опасной стихи и козням лукавого.
Пребывая в ненавязчивой дремотной неге, Владимирович мило, по-детски обольстительно улыбался. Густые, рыжие брови с отдельными топырящимися волосками, мерно раздувающиеся ноздри приплюснутого носа, глубокие мимические морщинки, тонкие розовые губы, растянутые в улыбке – Владимирович был неподражаем в своём безмятежном покое. При виде этого собирательного образа смирения, всепрощения, и чистосердечного покаяния, не у кого и в мыслях не возникало, что этот богоугодный самаритянин является волевым и решительным командиром славной и отважной команды покорителей Анабара.
- Иван Владимирович! – Владимирович по своей инициативе оборвал сонную усладу друга, – Не спишь?
- Кхе, кхх. Гм…м… – откашлялся Иван Владимирович, – Да где уж там заснёшь? Давит в бок что-то твёрдое. Ворочаюсь, ворочаюсь, ни как не приткнусь.
Иван Владимирович довольно убедительно сетовал на то, что так и не смог ухватиться за сон обеими руками, хотя всего лишь с полминуты назад храпел полной грудью, не сдержано и нагло, лишая тем самым соседей по «каюте» полноценного отдыха.
- Ты про Баргыдамалах, что не будь, знаешь? – не поднимаясь с налёжанного местечка, повёл расспрос командир.
- От чего же не знать.
Воцарилась неестественно делительная и бессмысленная пауза.
- Ну!? – не выдержал командир, когда до его ушей донёсся усиливающийся, свистящий звук, способный перерасти в непозволительно надменный храп.
- Кх ккакх… кхккх – Иван Владимирович встрепенулся словно петух на ранней зорьке и, прочистив голосовые трубы, сипло спросил, – Чего тебе?
- Я говорю, что в твоих талмудах, про Баргыдамалах писано?
- А…а…а…, вон ты про что… – Иван Владимирович безмерно широко и протяжно зевнул.
Кроме монотонного стрекота лодочного мотора и шипения плескавшейся по бортам волны ни чего не было слышно.
- Да ты что спишь? – командир начал нервничать.
- Что ты, в самом деле, пристал? Баргыдамалах, Баргыдамалах – Иван Владимирович в запале страстей и спонтанных проблесках озлобленности ни в чём и ни когда не уступал командиру. Наверно именно поэтому они друг к другу прислушивались, и расходились по окончании баталии с подчёркнутым уважением.
- Эй,… да ну тебя! – не выдержал командир и повернулся бочком, направляя взгляд к берегу.
Иван Владимирович покряхтел, вновь посетовал на твёрдую поверхность лежака не способную ублажить изнеженное тело. Поёрзав туловищем, тазом и ногами, Иван Владимирович вмял тельце в удобную позицию, и от предвкушения излюбленных и не дочитанных сновиденческих страничек оттяжно засопел.
Не тут-то было, наглая выходка командира приставшего с надоедливыми расспросами совсем расстроила сон. Как не пытался Иван Владимирович поднапрячься, у него ни чего получалось, вспорхнувший напуганным воробьём сон бесследно покинул его.
В дань уважения к воспылавшему солнцу, трудяга ветер, оберегая его от завистливых очей назойливых поклонников, насунул на небо тяжёлые не пробиваемые светом тучи. Чинно переваливаясь через вершины сопок неимоверно тучные облака произвели эффект полутьмы, создалось впечатления о наступившем в не графика сумрачном вечере.
Чугунные, литые тучи, оконтуренные по краям золотистыми блёсками падающих сверху солнечных лучей, вселяли суеверный страх. Ничего хорошего они не сулили, от них можно было ожидать, всё, что угодно, начиная от дождевых проявлений и заканчивая градом, высыпанным ледяными дротиками из их брюхастых чрев. К счастью грозные тучи не склеились в нечто неделимое и ужасающее как при грозовом фронте, они продвигались по синему небу раздробленной чередой.
По раскинувшемуся берегу и близь лежащей тайге сновали плоские тени, вперемешку с ярко-солнечными кляксами пролитой позолоты. Продвигавшиеся по течению реки путешественники раз за разом попадали в полутьму облачной вуали и, выйдя на свет божий, с воскресшими надеждами расплывались в безмерном солнечном счастье.
Теменные наскоки туч, чередующиеся с солнечной слепотой вынудили Иван Владимировича покинуть нагретое лёжко и принять сидячую позу. Больной сустав не предоставлял возможности согнуть под себя ногу, приходилось держать её распрямленной. Скорее по привычке, нежели от болезненных ощущений Иван Владимирович потёр ладошкой зудящую коленку.
Сидя в расслабленной позе, Иван Владимирович походил на квёлую, заспанную сову, застигнутую врасплох светом яркого солнца. В его взгляде таилась обличающая правда жизни и мудрость, нажитая горьким опытом минувших дней. При виде такой одиозной личности так и подмывало кинуться пред ним на колена и пристать с бесконечными расспросами, дабы узнать, что в мире не так происходит, и где проходит грань между людскими заблуждениями и непорочностью природного великолепия.
Иван Владимирович внушал доверие и ещё не что такое, что позволяло в некоторой степени завесить от него. Для сравнения можно было привести пример отношений между безграмотным учеником, отыскивающим каноны истины, и учителем, с внутренним стержнем самолюбования и жертвенности во имя высоких принципов и идеалов.
По истечению трех недель путешествия, проистекавшего в сложных обстоятельствах обезвоженной реки, Иван Владимирович не сумел сохранить в себе всё то, что было заложено в нем раньше, это касалась как внутреннего содержания, так и внешнего вида. Если его товарищи к этому сроку, утратили искрящийся свет восторга, возникающий при первой встречи с нехоженой тайгой, то у Ивана Владимирович этот свет и вовсе не пламенел. Во всяком случае, так казалось, тем, кто наблюдал его каждый день, тёрся с ним бок о бок, вместе решал насущные проблемы.
В его поведении, в его застенчивой скромности было нечто такое, что позволяло предположить – в нём что-то перегорело, что-то надломилось. Его тоскливый и сиротливый образ складывался из утаённой в душе грусти и мнительной отрешённости. Конечно, были моменты, когда он проявлял себя счастливым человеком, но стоило внимательно посмотреть в его в бесцветные глаза, и невольно рождалась жалость. Хотелось подбодрить его, прийти на помощь, взвалить часть его ноши на себя, чтобы ему не было так тяжко в мире таёжной природы, в которую он был без памяти влюблён.
- Баргыдамалах, левый приток Большой Куонамки, один из самых крупных – заговорил Иван Владимирович.
Возможно, излагаемые им факты предназначались командиру, требовавшему детальных пояснений, или Иван Владимирович просто-напросто рассуждал вслух, перечитывая в памяти заученные свидетельства. Во всяком случае, командир не пошевелился и не отреагировал на приглушённую воркотню друга. На Иване Владимировиче бездействие товарища ни как не сказалось, отвернувшись в сторону, он продолжил свой бесхитростный доклад.
- На противоположном берегу Куонамки, напротив устья Баргыдамалаха стоит база, геологическая, а вероятно, что и артель алмазоносный участок обрабатывает. Тут ведь алмаз на алмазе, целая россыпь. Как известно в Якутии очень сильно развита алмазодобывающая промышленность.
Командир дёрнулся как будто во сне, его что потревожило. Иван Владимирович смолк, покосился на друга и печально выдохнул, словно ему отказали в аудиенции светилом из светил, встречи с которым он добивался в течение длительного времени.
- Не ровен час мы и людей там встретим. Вполне реально, что там целое производство налажено, дробилка, промывочная, штольня, что вглубь горы загрызается. Ну…, вполне вероятно, что они и с открытым грунтом возятся. Это мы вскоре сами узнаем, тут недалече осталось. По моим расчётам с километра полтора, ежели по реке брать, а по джипи…есу…., ещё ближе.
Иван Владимирович, преисполненный благого сарказма усмехнулся себе в ус.
- А то ишь чего выдумали по навигатору ходить… Эх, раньше такого и в помине не было. Раньше и карт таких не достать, мы вон по Котую ходили, используя политическую карту мира. И не чего выбрались, прошли все пороги, и Улахан и Аквариум и Нале. А сейчас столько информации, будто, Красную площадь с путеводителем осматриваешь, захочешь заблудиться и не сможешь.
Иван Владимирович, высказал наболевшее на сердце и смолк, забылся, уставившись притуплённым взглядом в набегающую волну, томно обволакивающую распухший баллон ката.
Куонамка потекла нескончаемым прямотоком. Залесённые берега расступились, обнажая галечные косы. Белые россыпи галечника повторяли рисунок реки, смыкались на отмелях, преграждая путь замедлившемуся течению. По правую руку возник тальниковый островок, он словно не к месту возникшая выщерблена на грациозном теле изящной реки, портила вид и заводила в тупик раздвоившееся русло.
В конце спрямлённого участка Куонамка заворачивала влево, упираясь в крутой, но не высокий ярок, подчёркнутый сероватыми осыпями. У его подножия громоздились разрыхлённые кучи белого галечника с чёрными вкраплениями неизвестных пород. По ручью, выбегающему из распадка, тянулся след накатанной гравийной дроги. На сопочном подъёме, среди спутанного вороха лиственниц отчетливо просматривалась расчищенная площадка, десяток жилых вагончиков и пирамидальная вышка, собранная из металлоконструкций.
Гулкое эхо, напоминающее удары шаманского бубна разлеталось по окрестности. Оно не могло не насторожить путешественников, все как один, приподнялись с мест и устремили взгляды на деяние рук человеческих. Ни кто не проронил и слова, на усталых, обветренных лицах не возникло ни искорки любопытства, ни тени удовлетворённости, словно их это не касалось.
Все события, предначертанные на текущий день, будто сконцентрировались вокруг этого необыкновенного притока Баргыдамалах, овеянного ореолом загадочности. В сознании путешественников укрепилось предубеждение, что Баргыдамалах знаменует собой окончание самого трудного этапа сплава. Он отсечёт тягостные сомнения, и предречёт окончание неведения, касательно пошатнувшейся веры в будущее.
До выхода в Саскылах оставалось ещё слишком много времени, что бы лобзать удачу и восклицать о счастье, но встреча с людьми на Баргыдамалахе позволит не замыкаться на трудностях и поисках путей выхода из той или иной враждебной ситуации. Теперь дорога намного упрощалась, она не уводила в пугающую безызвестность, она вилась к порогу родного дома.
На перекате ограждающем устье Баргыдамалаха, словно из неоткуда, возникла фигура занятого рыбака. Он стоял по колено в воде на фоне переблёскивающихся солнечных зайчиков, бегающих гурьбой по поверхностной ряби Большой Куонамки. Коротким взмахом спиннинга рыбак посылал блесну в горловину переката и, переминаясь с ноги на ногу, от волнения, усердно крутил катушку. Заметив приближающийся караван, он застыл в удивлении, забыв про блесну и плескавшегося на тройнике хариуса. Леска на катушке дёргалась, заставляя изгибаться тонкий кончик удилища. Наконец рыбак пришёл в себя и, приветствуя гостей, поднял руку. В ту же секунду до покорителей Анабара, донеслись не привычные слуху слова на ломанном русском.
- Эгей! Как дела?
- Нормально – с облегчением выдохнул Иван Владимирович.