– Мне тридцать четыре, – сказал Эсон, невольно пялясь на обширную лысину хозяина кабинета. Чиновник, уткнувшийся носом в бумагу, – кажется, не расслышал его, – поднял голову:
– Так, сколько, говорите, вам лет?
– Тридцать пять, – отводит Эсон взгляд в сторону.
Тихо закрывая за собой лакированную дверь, отметил: ему уже тридцать семь. Через минуту он оказался на пороге. Тридцативосьмилетия.
На улице он некоторое время следил за стоявшим у тротуара грузовичком с колёсами, обмотанными цепями, – гололёд. И уже через мгновение его взгляд коснулся зеленых деревьев и плотной травы на другой стороне улицы.
В стального цвета небе – стройные стаи прощающихся крылатых. Крупные хлопья первого снега нежно садились на седину Эсона и исчезали. Тепло. Таяли.
Он не успел присесть на остановке – подъехал автобус. Молодые пропускают его вперёд. В салоне можно и повисеть меж пассажирами. Тугие тела до головокружения легко одетых девушек и женщин со всех сторон прижимаются к костлявому Эсону, а он не испытывает ничего, кроме недовольства. Ага, какой-то мужчина уступил ему место.
Он шагает по краю тротуара, поближе к стенам домов, и старательно обходит лужи: не дай бог упасть. Он часто останавливается – переводит дух, опершись на трость.
– Что с вами, дедушка? Помочь чем?
Эсон смотрит в лицо доброго человека, но не может различить ни пола его, ни возраста. Да и зачем?..
– Нет, – говорит Эсон, – спасибо.