2 мая
Вчера была демонстрация. Неожиданно у спортивной колонны я увидела Роберта, он выстраивал детей спортивной школы. Я смутилась и почему-то попыталась пройти незамеченной, но потом подошла к нему. Он плохо выглядел и сказал, что ему пришлось очень трудно на соревнованиях в Смоленске.
Но отчего я так заволновалась от этой случайной встречи? Какой он, однако, страшный человек, страшный именно тем, что такой хороший, добрый.
После демонстрации зашла к Вере. Её дома не было. Поговорила с её отцом, он много говорил о родине, о войне во Вьетнаме. То, что я услышала от него, было ново и неожиданно.
Пришла Вера, мы выпили вина, и она заставила меня играть на пианино. С папой её мы, кажется, подружились, или же он испугался за свою откровенность.
Потом мы пошли куда-то праздновать, где должен был быть Роберт. Зашли к Лере и взяли её с собой. Теперь она учится в Москве и приехала домой на два дня. Компания подобралась странная. Молодой человек – продавец скобяного магазина, всё время целовавшийся со своей девушкой и пристававший к Роберту, чтобы тот достал ему противозачаточные таблетки, так что Роберт готов был их уже выгнать, молодой интеллигентный еврей, ещё какие-то незнакомые мне люди. Много курили. Роберт вышел за мной в коридор и грубо поцеловал меня. Я собралась уходить, и он огорчился, что я не хочу встретиться с ним на следующий день.
Мы вышли с Лерой, уже пьяная Вера увязалась за нами. Лера рассказывала про свою семью: кажется, их бросает отец.
Ночью я видела во сне Роберта: он что-то объяснял мне, но что не помню.
29 июня
Вчера я сдала последний экзамен. Надо ещё вернуть в библиотеку все учебники и отработать на практике две недели. Я не чувствую себя свободной. Вчера, когда вернулась домой из института, чувствовала скорее какое-то опустошение, нежели усталость. Чего-то мне не достаёт в жизни. Театра? Если быть честной перед самой собой, то, вероятно, нет. Я почти уже перестала верить в это. Может быть, это была одна из тех несбыточных грёз, которые волновали меня и волнуют, хоть не так сильно, и сейчас. А как хорошо грезить! Как хорошо мечтать о несбыточном!
Институт, где некоторые студенты считают эстетические чувства чувствами физического удовлетворения, как-то отдалился. Когда я услышала, как одна из девушек моей группы определила так эстетические переживания, мне подумалось, что всё, что я устраивала в нашей группе с прослушиванием классической музыки, романсов, стихов, рассказами о композиторах и создании опер, - всё это прошло впустую, и, наверное, если бы была возможность, они предпочли бы это танцам или дешёвой комедии в кино. И стало всё равно. Не хотелось ни хорошего, ни плохого, было только чувство равнодушного отупения и уверенность, что в моей жизни так ничего и не произойдёт, о чём мечталось.
Сидела дома и читала Чехова, где в отрицательных героях находила общее с собой.
Когда ехала в Дмитровку, в автобусе было пыльно и душно от прижимающихся к тебе грязных и потных тел. Какой-то колхозник ударил меня по ноге чем-то железным и острым, что вёз в своей авоське, а полная женщина ставила мне на плечо большую хозяйственную сумку и клала руки на спину. И все эти люди жили своей привычной жизнью и, казалось, не испытывали неудобств, шумели, толкались, ссорились… «Почему я должна так ездить в автобусах, жить в коммунальной квартире и не иметь телефона?» - спросила я себя, и опять вернулась мысль, что у меня слишком много общего с чеховскими пустыми аристократками.
По полю к дачам шла медленно. Дул сильный ветер, сначала смешанный с пылью, а потом изумительно чистый. Небо было серое, без облаков, которые так часто плывут из-за леса и которые, как писал Алексей Толстой, и есть «та истинная вечная любовь». Настроение, как после слёз, охватило меня.
Подходя к дачам, я заметила возле леса фигуру мужчины. Он стоял до того неподвижно, что я встревожилась; но фигура двинулась и стала удаляться к нашей даче. Это был мой отец. Он ждал меня.
К вечеру брат с женой и детьми уехали, и мы остались с ним одни. Читала, подвязала упавшие от дождя цветы, постирала, принесла воды и занялась уборкой нашего маленького домика. Когда несла воду, мимо прошёл какой-то незнакомый мужчина, и меня приятно поразили полевые цветы в его руке.
Соседки говорили, как в одну из дач лезли воры с ножами, по всей вероятности, деревенские парни, и советовали мне громко кричать ночью в случае чего. Я отшучивалась.
Прибежала Найда, наша и ничья белая собака, и я отдала ей половину своих котлет, привезённых из города. Почти стемнело. Чайник закипал на керосинке. Отец включил транзисторный приёмник и откуда-то издалека полились чистые женские голоса: «Приди… приди…», потом священник на русском языке заговорил о жизни Иисуса Христа.
Перед сном отец читал мне вслух Паустовского.
Лес шумел после короткого дождя, и когда засыпала, было тревожно.
Проснулась от выстрела, который показался мне оглушительным, зажгла спичку, был первый час ночи, подошла к окну. Ночь стояла светлая. С бьющимся сердцем легла опять.
Утром прошла лесом до реки, посидела на берегу. На другой стороне собирали сено, и какой-то парень в шутку кричал мне: «Родная!». Через речку вброд переходила пёстрая толпа мужчин и женщин. Мужчины перешли первыми, а женщины замешкались, с визгом задирая юбки.
Когда возвращалась домой, в автобус сел любимец города сумасшедший Витя. С радостным восторгом публика приняла его, и, конечно, нашёлся один, кто ко всеобщему удовольствию стал пугать его:
- Витя, вон мать идёт!
Дома узнала, что у Наты в армии погиб брат. По невыясненным причинам его застрелил другой солдат.
1 июля
Утром пошла к Нате. Открыла мне она сама, две бабушки и мама спали. Я пригласила её погулять, и она согласилась. Когда шли по дождливой улице, она всё говорила мне, какое горе свалилось на её семью.
11 июля
Если бы у меня спросили, есть ли у меня душа, я ответила бы: есть, потому что я чувствую, как она болит.